Глава 1Сорванная трансфигурация
ЛЭ/ДП, РЛ/НБ, НБ/ЛМ, СС/ЛЭ.
АУ: Нарцисса - ровесница Мародеров.
Лили Эванс тщетно пытается трансфигурировать лягушку в блюдце. Выходит то блюдце с лапками, то с глазками, то болотисто-зеленого цвета…еще и ускакать норовит. Где ее хваленые способности? Девушка злится на себя, но ничего не может поделать. В голове крутится утренняя сцена: за завтраком Джеймс опять картинно играл со снитчем, она сделала ему замечание, он назвал ее занудой, она его – задавакой, он ее – заучкой… Тоже мне, устроили соревнование, кто больше слов на «з» вспомнит – девушка невесело улыбается, трансфигурируя блюдце обратно в лягушку. Плоскую.
Джеймс Поттер тычет палочкой в лягушку, даже не пытаясь ее ни во что превратить. Что издеваться над ни в чем не повинным существом, если они с Лили с утра поссорились? Мимо проплывает МакГонагалл. Нужно изобразить подобие деятельности. «Ступефай», - бормочет Джеймс первое, что приходит в голову.
Сириус Блэк особо не заморачивается с лягушкой. Он может попросить трансфигурировать ее за него любую из одногруппниц. Вопрос только – кого выбрать? Он настолько погружается в раздумья, что пара записочек-самолетиков из розовой и фиолетовой бумаги так и остаются неотвеченными.
Ремус Люпин пытается избавить блюдце от излишней пост-лягушачей липкости. Не особо получается. Он вздыхает. Ну да, скоро полнолуние, и он чувствует себя неважно…но хуже фаз луны, хуже магнита, хуже зелья правды на него действует та девушка в зелено-серебристой мантии, которая сидит сейчас у окна. Он ее боится. Она его притягивает. Он не хочет заговаривать с ней, потому что знает, что ровно на пятой секунде признается в своих чувствах. Да, это определенно хуже луны.
Нарцисса Блэк задумчиво вертит в руках идеально ровное блюдце, слизеринского благородно-зеленого оттенка, которое периодически…квакает. Вчера вечером в их гостиной на коленях Люциуса Малфоя сидела очередная девушка. Глупо. Она так и не привыкла к этому. Он старше нее. Он всегда в окружении девушек. Они почти никогда не разговаривают. Она так застенчива, что боится громче обычного сказать «Привет». Она умеет только краснеть и прикрывать глаза пушистыми ресницами, от испуга совсем не глядя на него. И из-за этого не замечая, каким взглядом уже второй год на нее смотрит Люциус…
Северус Снейп уже давно трансфигурировал лягушку в блюдце, блюдце – в мышь, мышь – в карандаш, он вообще мог сделать это на пару курсов раньше… Но теперь он просто забыл, каким было первоначальное задание. Он думает о том, как хорошо они с Лили встретились в прошлые выходные. Как долго они разговаривали. Как звонко она смеялась. Как доверчиво смотрела на него своими волшебными глазами. И он не хочет верить тому, что так отчетливо читается сейчас на лицах Джеймса и Лили. Не хочет.
Профессор МакГонагалл в очередной раз обводит взглядом учеников, вздыхает, а потом слегка улыбается и произносит:
- Что ж, пятый курс… Трансфигурацию вы мне сегодня сорвали. Надеюсь, в следующий раз этого не повторится, а сегодня можете уйти пораньше…и с Днем Святого Валентина вас.
Глава 2Немного о дружбе.
ПП/ДМ
POV Пэнси.
Мы друзья. Мы друзья. Поэтому мы так часто засиживаемся в общей гостиной допоздна – вдвоем. Никому и в голову не придет, что у нас – роман. Поэтому я могу уютно устроиться у тебя на плече, мы укроемся одним пледом, и будем лениво болтать, потягивая сливочное пиво. А потом спокойно разойдемся по комнатам, и сердца не забьются быстрее обычного.
Мы друзья. Поэтому ты так запросто можешь поправить выбившуюся из моей прически прядь волос, или потрепать по плечу, или даже приобнять – и не будет желания стоять так вечно.
Мы друзья. Поэтому ты рассказываешь мне про всех своих девушек, а я запоминаю их имена и цвет глаз, и даю тебе советы, и говорю: «Ну что же ты, действуй! Не сошлись? А такая была классная девочка!» И мне не больно.
Мы друзья. Поэтому, когда я вижу тебя с одной из них, я задорно улыбаюсь и подмигиваю, всем своим видом говоря «Удачи!», и потом интересуюсь, как все прошло, и в моем голосе нет ревности – только интерес к делам друга.
Мы друзья. Поэтому, когда ты заявляешь, какие все девушки дуры и стервы, ты всегда добавляешь: «А ты другая. Вот будет мне лет тридцать, буду я один, женюсь тогда на тебе!» И ты смеешься, и в твоих глазах нет и тени какого-то чувства – кроме дружбы. И я смеюсь в ответ, парируя возмущенным: «Ты думаешь, я засижусь в старых девах?» Конечно, разве я буду ждать тебя столько лет?
Мы друзья. Поэтому иногда ты бросаешь: «Надо бы найти тебе подходящего парня, Пэн. А то выбираешь всегда каких-то…» - и ты знаешь, тебе не будет жаль, что ты упустил меня. И я это тоже знаю.
Мы друзья. Поэтому когда после какой-нибудь пирушки мы ночуем в одной комнате, мне не нужно просить тебя выйти, чтобы юркнуть под одеяло. Ты на меня не претендуешь. Да и я не любуюсь белизной твоей кожи, сильными руками….нет, не любуюсь.
Мы друзья. Поэтому ты давно заметил, что со мной что-то не так. Что я стала нервной. Печальной. Иногда истерически смеюсь. Иногда замыкаюсь в себе. Иногда кричу, чтобы ты оставил меня в покое. Но ты не обижаешься – мы же друзья. И ты хочешь помочь мне. И я не представляю, каким нужно быть тупицей, чтобы не понимать, что со мной происходит. И я ненавижу тебя. И я не могу без тебя.
Мы друзья.
Поэтому у меня разбегаются все мысли, когда ты подходишь ближе, чем обычно.
Поэтому я забываю, как дышать, когда ты берешь меня за руку.
Поэтому, когда ты рассказываешь о своих романах, у меня душа выворачивается наизнанку. А я улыбаюсь тебе.
Нет, я никогда не произнесу того глупого маггловского слова. Мы просто друзья.
Глава 3Получился не драббл, а какой-то поток сознания… Буду очень рада, если оставите об этом отзывы, а если не понравится – переходите сразу к следующей главе)
Я ее любил / Я его любила
(название внаглую сплагиачено у Анны Гавальды)
НМ/СС (АУ: Нарцисса и Северус - ровесники)
- Северус погиб, Нарцисса. Погиб за наше дело. За нашего Лорда.
Всего несколько фраз. Дальше – пустота. Только шум в ушах, черно-серые полосы перед глазами и гадкое чувство подташнивания. Сказать: «Мне очень жаль, Люциус», и уйти. Скорее уйти.
Что ты наделал, Северус? Умереть за Лорда? Или за Дамблдора? Ты верил в одного или другого? Ради кого из них ты жил? Не знаю. По крайней мере, не для себя. Я в этом уверена, потому что я-то тебя хорошо изучила. Ведь я – я жила для тебя.
Когда это началось? Я не помню. Мы учились вместе. Для кого-то смешной, для кого-то жалкий – а для меня просто странный мальчишка однажды был назначен мне в пару по Зельям. Наверное, потому что мы были лучшими у Слагхорна. Потом профессор пригласил нас в свой «кружок избранных». Так мы начали общаться. Сначала мне было неловко – Блэк общается с полукровкой. Но потом…потом я уже не могла без этой непонятной дружбы. С тобой я могла говорить о том, о чем невозможно было с этими пустыми девочками-однокурсницами или самодовольными однокурсниками. С тобой я могла быть собой, не стараясь не уронить фамильную гордость. Тебе позволялось делать мне замечания. Много замечаний. Я обижалась. Злилась, кричала на тебя, плакала, убегала. И никогда не подходила первой. Гордячка.
Ты всегда приходил сам. Просто садился рядом и начинал разговор. Как будто ничего не было. И я хваталась за эту соломинку, забывая даже мысленно поблагодарить тебя. За то, что ты понимал мою чертову гордость.
С каждым годом мы ссорились все чаще. И я начинала понимать, что это дается мне все труднее. Я начинала понимать, что люблю тебя. Замкнутого, нелюдимого, странного, жестокого и…такого родного.
Но ты был равнодушен. Я знала, что не нужна тебе. Пожалуй, тебе было со мной не так скучно, как без меня. Но ты не видел во мне девушку. Во мне, Нарциссе Блэк, за которой бегало полХогвартса! Я могла бы оскорбиться. Но я этого не делала. Моя любовь уже успела взять верх над моей гордостью. Я знала, что должна забыть о тебе. Но я не была настолько сильной. Каждый день быть рядом с тобой, говорить с тобой - это было малодушием – но каким счастливым малодушием!
Мы закончили Хогвартс. Родители объявили о моей помолвке с Люциусом. В твоем лице ничего не изменилось, когда я рассказала тебе. Ты пожелал мне счастья. Мне хотелось умереть.
Я вышла замуж, родила сына. Я заставляла себя думать о них, о сотне повседневных мелочей, но я никогда не забывала о тебе. Северус Снейп – вдох и выдох, каждую секунду.
Люциусу никогда не пришло бы в голову ревновать к тебе. Я была хорошей женой. А ты был поразительно холоден со мной. Я разочаровала тебя? Я не должна была выходить замуж? Ты уважал бы меня больше, если бы я сбежала из дома, как Сириус? Ты никогда не говорил мне. Ты предоставлял мне право догадываться самой. А я никогда не была так умна. Твой разум всегда был в голове, мой – в сердце. Поэтому я больше не могла думать, когда полюбила тебя.
Мерлин, если бы ты позвал меня за собой! Куда угодно: на край света, на смерть, на вечный позор женщины, бросившей мужа и ребенка – я бы пошла. Я бы пришла к тебе и сама, если бы ты только дал мне знак! Если бы только ты считал меня равной себе…
Я даже не имею права сожалеть о том, что потеряла тебя. Я тебя не теряла. Тебя у меня никогда не было. У меня вообще никогда не было ничего своего – кроме мечты о тебе.
И вот ты ушел. Оставил меня одну. Наверное, ты даже не догадывался, что я живу только потому, что есть ты. А теперь…может, тебе снова станет там скучно одному? Может, хоть теперь ты позовешь меня?
--------------------------------------
Нарцисса.
Сколько раз я повторял это имя. Когда мне было тяжело, когда я был счастлив, когда сидел один в тишине… Нарцисса. У тебя удивительное имя. Оно согревало. Или мне только казалось?
Когда это началось? Я помню тебя маленькой девочкой с огромными бантами, на которые не налезла Распределительная шляпа. Я помню тебя третьекурсницей, которая поднимала руку чаще всех в классе и всегда отвечала верно. Я помню тебя в пятнадцать, когда вокруг тебя всегда была толпа парней. Я не помню только, когда мысли о тебе стали частью меня. Наверное, после кружка Слагхорна.
Тогда я увидел, что ты живая. Не заводная кукла Блэков, не говорящий старинный портрет, а просто девушка. Нарцисса. Ты всегда все знала. Ты была очень гордой. Ты любила бывать одна. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что ты просто боишься. Боишься всего на свете. Боишься осуждения родителей. Боишься, что тебе не поставят «превосходно». Боишься испортить вечеринку подругам излишней серьезностью. Боишься, что умеешь чувствовать, тогда как остальные Блэки – нет. Но больше всего ты боялась, что это заметят. Заметят твою слабость. И ты так самозабвенно играла в гордячку. Моя храбрая девочка.
И я захотел помочь тебе. Впервые в жизни мне хотелось кому-то помочь. Я представлял, как мой цветок поднимет головку, осмелится взглянуть на окружающий мир, и поймет, что он – часть этого мира. Прекраснейшая часть. И я помогал тебе. Конечно, я ругал тебя. Как иначе ты научилась бы хоть чему-то? Ты обижалась и замыкалась в себе. И я знал, что ты никогда не начнешь разговора сама. Не из-за гордости – из-за страха быть отвергнутой. Ты ведь и меня тоже боялась. Я слишком поздно это понял.
А однажды я почувствовал, что люблю тебя. Знаешь, вот так проснулся утром, привычно подумал о тебе…и понял, что ужасно хочу тебя видеть. А вскоре мы опять поссорились. И этот раз оказался для меня гораздо больнее, чем все предыдущие.
Я довольно быстро оценил паршивость ситуации. Я люблю тебя. Тебя – Блэк. Тебя – наследницу фамильного состояния. Тебя – непривыкшую к лишениям. Что я мог тебе предложить? И я стал отдаляться от тебя. Но эта мерлинова надежда все еще жила. Надежда, что ты придешь сама. Я тогда еще не понимал, что ты не придешь, ведь больше всего ты боишься меня и…своих чувств.
Я стал Пожирателем. Ты стала женой Люциуса. Мы квиты.
Потом я вернулся к Дамблдору, работал двойным агентом. И вот тогда окончательно осознал, что не имею права надеяться: быть со мной значило бы для тебя каждый день подвергаться смертельной опасности. Не с одной стороны, так с другой. И я заставлял себя не думать о тебе. И я не верил, что ты можешь все еще…даже несмотря на ту молчаливую печаль, с которой на меня всегда смотрели твои глаза – вне зависимости от того, какие шаблонные фразы мы произносили.
Знаешь, здесь начинаешь на многое смотреть с другой стороны. Видеть то, чего раньше не замечал. Что даже не приходило в голову. Я многое понял.
Ты ведь пришла бы. Если бы не была так неуверенна в себе. Ты так не хотела показаться мне смешной Ты, ты, самая удивительная на свете – была так неуверенна, что это было просто глупо. Ты оказалась не очень умна, Нарцисса.
Зато я оказался не очень-то храбрым. Ты не была трусихой – ты пошла бы за мной, если бы знала…если бы просто знала, что меня тебе нечего бояться. Я осторожничал. И в каком-то смысле тоже был глупцом.
Нет, Нарцисса, я не буду звать тебя сейчас. Ты еще так молода и так прекрасна. У тебя впереди еще столько радостных моментов: свадьба Драко, счастливая возня с внуками… Но я буду ждать тебя. И когда-нибудь, когда тебе станет скучно, когда-нибудь, когда ты сама – наконец-то сама – решишь прийти ко мне, вот тогда приходи. А я буду ждать тебя. Я ждал тебя столько лет – подожду и еще немного.
Глава 4Утро в осеннем парке.
ЛБ/РУ, ЛБ/ДТ
Тихий осенний парк. Мокро-желтый ковер из листьев, редкие лужицы, печально-торжественные деревья. Она медленно идет по аллее, считает скамейки. Останавливается, проводит рукой по одной из них и садится. Легкими движениями изящных пальцев достает сигарету и закуривает. Чувственно приоткрывая губы, выпускает струйку дыма. Любуется тем, как он растворяется в холодном осеннем воздухе. Она давно бросила бы курить, если бы не дым. Он завораживает.
На соседней аллее, которая хорошо просматривается за полунагими деревьями, появляется шумное семейство: родители и двое детей. Незнакомка поправляет черный берет, из-под которого выбилась мягкая прядь волос, и наклоняет голову, словно прячется. Но серые глаза напряженно смотрят на семью.
Отец и оба ребенка непередаваемо рыжие. До смешного. Три ярких солнышка. Или апельсина. Женщина улыбается уголком рта. Ничуть не изменился. А вот дети подросли, конечно. Известная истина: чужие дети и все такое…
Дети бегают по аллее друг за другом и хохочут. Отец принимается бегать вместе с ними. Мать мягко улыбается и пытается их урезонить. Женщина на скамейке переводит взгляд на нее. Непослушная копна каштановых волос, полное отсутствие косметики, свитер непонятного цвета, выглядывающий из-под мешковатой куртки… И сияющие счастьем глаза. Красавица. Она жена. Она мать. Она любима.
Лаванда нервно бросает недокуренную сигаретку, смотрит под ноги. Там уже не один окурок – когда она столько успела? Надо все-таки бросать курить. Подхватив элегантную сумочку, она направляется к выходу из парка. Зачем она пришла сюда? Зачем приходила до этого? Она не знает.
И то, что в тот же вечер она ответит Дину «Да, я согласна», никак не связано с тем, что она увидела сегодня в осеннем парке. В конце концов, она забыла о Роне Уизли и его драгоценной Гермионе еще до окончания Хогвартса, не правда ли?
И еще она клянется Дину бросить курить.
***
Головокружение…или как это можно еще назвать?
ДУ/ГП
Самое начало отношений Гарри и Джинни. POV Гарри.
Никогда не думал, что меня будут так бесить собственные однокурсники! Они повсюду: в гостиной, в саду, на лестницах, даже в библиотеке! Они болтают, смеются, готовятся к занятиям, и при этом так смотрят в нашу сторону. Будто каждый из них абсолютно и полностью во всем уверен… Мерлин, да мы еще сами ни в чем не уверены…
Я о Джинни. Мы вместе всего несколько дней. Мы не говорим о будущем. Мы не предъявляем претензий. Мы не называем это «встречаемся», не упоминаем слова «пара»…но все время говорим «мы»… Мы вздрагиваем от любого шума, но уже не расцепляем переплетенных пальцев. Мы ничего не афишируем. Но, пожалуй…и не скрываем?
Все это так ново. Пожимать ее руку, когда уверен, что никто не заметит. Подмигивать ей, проходя мимо – и видеть, как она опускает глаза и смущенно улыбается. Целоваться до сумасшествия в полутемном коридоре. Умиляться, как она боится, что кто-нибудь нас увидит.
Все это так удивительно. Запах ее духов на моей рубашке. Ее глаза, преследующие даже во сне. Полное отсутствие мыслей в голове – только она, она одна. То, что она в жару надевает кофточку с высоким воротником, и, краснея, рассказывает подругам, как у нее болит горло…
Что ты со мной сделала, Джинни? Я уже не представляю себе и дня без этих мелочей…мелочей, составляющих целую жизнь… Что ты там говоришь, Рон? Люблю ли я ее? Да, я ее люблю. Почему с таким мечтательным лицом? Ты о курице в соусе карри? Прости. Я не понял. Да, мы опоздаем на ужин… Джинни, идем с нами?
И она робко подает мне руку.
Глава 5Russian Roulette
ГГ/ЛМ
Cонг-фик по песне Рианны «Russian Roulette»
- Соблаговолите отдать-таки мне документы, мисс Грейнджер, - бархатный голос за спиной заставил Гермиону застыть на месте. Она могла не оборачиваться, она знала, кто это. Люциус Малфой. В который раз за время ее стажировки в Министерстве Магии она сталкивается с ним, и в который раз цепенеет от накатывающего на нее холодного ужаса с примесью…восхищения?
Take a breath, take it deep
Calm yourself, he says to me
If you play, you play for keeps
Take a gun, and count to three
I’m sweating now, moving slow
No time to think, my turn to go
«Ну же, Гермиона, ответь! Повернись и скажи, что это зависит не от тебя, и как только миссис Форинт закончит работать с документами, ты вернешь папку… Да повернись же!» Но ватные ноги слушаются с трудом. Она ненавидит себя в такие секунды. В те секунды, когда мысли теряются в омуте стальных глаз, когда голова плывет от запаха его парфюма, когда она смотрит на его губы и уже почти признается себе в том, что мечтает о его поцелуе…
And you can see my heart beating
You can see it through my chest
And I’m terrified but I’m not leaving
Know that I must must pass this test
So just pull the trigger
Да, он знает это. Он видит ее насквозь. Он понимает, что она дрожит не от страха перед известным магом, а от желания его прикосновений. Он осознает, какая борьба идет в Мисс Правильности, когда она пытается подумать о том, что ненавидит соратника Темного Лорда, и в который раз не может вызвать в себе этой ненависти… Ему нравится наблюдать за ее паникой, за тем, как отчаянно она пытается сохранить благоразумие. И поэтому вместо того, чтобы послать за документами своего секретаря, он приходит в ее крошечный кабинет снова и снова.
Гермиона ужасается самой себе. Она пытается думать о Роне, но это не помогает, потому что в присутствии Малфоя голос рассудка просто не слышен. Ей хочется убежать. Убежать так далеко, чтобы больше никогда его не встречать. Но она так горда, что не хочет показывать своей слабости – и поэтому она остается и пытается достойно отвечать своему дуэлянту. И никогда не признается, что эта самая гордость – лишь предлог, чтобы остаться. Потому что она врет, врет самой себе – она не хочет бежать. Она хочет быть рядом с ним.
Say a prayer to yourself
He says close your eyes
Sometimes it helps
And then I get a scary thought
That he’s here means he’s never lost
Гермиона набирает воздуха в грудь и поворачивается. Мерлин, до чего он красив. У нее перехватывает дыхание. Но, словно отвечая билет на экзамене, она монотонно произносит:
- Мистер Малфой, я уже объясняла, что, как только миссис Форинт закончит работу с документами, я…
- Шшш… - Люциус притрагивается пальцем к ее губам, - Так много слов, и все впустую. Неужели это именно то, что Вы хотели мне ответить, мисс Грейджер?
Он усмехается. Он знает, чего она хотела. Знает, может быть, даже гораздо лучше, чем она сама.
Рон, Хогвартс, ее любящие друзья и гордящиеся ею родители…все пробегает перед глазами, но лишь затем, чтобы освободить место для одного-единственного чувства. Последняя мысль, которая приходит ей в голову: «Существует ли женщина, которая сказала ему «нет»?»
As my life flashes before my eyes
I’m wondering will I ever see another sunrise?
So many won’t get the chance to say goodbye
But it’s too late too pick up the value of my life
Люциус проводит рукой по ее щеке. Гермиона закрывает глаза, вся отдаваясь ощущению его пальцев на своей коже. Затем она поворачивает голову и целует его ладонь. Он ее господин. Сегодня и навсегда. Она так долго ждала этого. Обратного пути уже нет, и прежняя жизнь не вернется – она знает. Стоила ли вся ее жизнь одного прикосновения его пальцев? Увы, думать об этом уже слишком поздно.
Глава 6Заколдованная принцесса.
Фик написан по заказу Madame de Montespan: «что-нибудь драматическое с Беллой/Волдемортом/Рудольфусом».
Она никогда не принадлежала ему.
А ведь он мечтал о ней с самого детства. И натыкался – нет, не на отторжение – на равнодушие и непонимание. Когда Лестрейнджи приходили к Блэккам, маленьких Рудольфуса и Рабастана развлекали Андромеда и Нарцисса – а Белла сидела неподалеку с очередной книжкой. Она молча выслушивала Друэллу, упрекавшую ее в негостеприимстве, и снова принималась за чтение. Рудольфусу она уже тогда казалась какой-то заколдованной принцессой, такая далекая, такая непонятная.
Хогвартс не сблизил их. В школе Белла была все той же – спокойной, любезной, но отстраненной. Казалось, ее не интересовали ни соперничество факультетов, ни квиддич, ни мальчики, ни сплетни. Она не сдружилась ни с кем из однокурсниц и не заводила романов. За семь лет слизеринцы привыкли видеть ее в одном и том же углу гостиной с книгой или пергаментом в руках. Пожалуй, к двум вещам она не была равнодушна: к своей учебе и к своей красоте. Она была первой ученицей Слизерина и его же первой красавицей. Ее прическа и платье всегда были в идеальном состоянии, ее движения были легки и грациозны, ее манеры – безукоризненны. Она блестяще умела поддержать разговор и подстроиться под собеседника – в тех редких случаях, когда ей приходилось с кем-то беседовать. Рудольфусу эта честь оказывалась редко. Он всячески старался разговорить ее. Спрашивал о занятиях, просил помочь в тех предметах, в которых якобы не разбирался, спрашивал о домашних, но Белла роняла ровно столько слов, сколько было нужно для соблюдения приличия.
Безупречная красота. Острый ум. Девушка, созданная для любви. И ледяное спокойствие. Рудольфус сходил с ума по этому невероятному сочетанию. Ее имя было его вечерней молитвой, его утренним будильником, его утешением в горестях, ее взгляды – бесценным даром, ее образ – вечным клеймом на его памяти. Все, что она когда-либо ему говорила, бережно хранилось в самом драгоценном ларце его сердца, чтобы изредка доставать, сдувать пыль с этих сокровищ, любоваться ими и снова запирать пудовым замком. Никто не должен был знать о его слабости. Он и сам ненавидел себя за нее. Поэтому доказывал свою силу другими способами: ни одна драка, ни одна попойка, ни одна вылазка к девушкам не обходилась без него. Белла не обращала на это ни малейшего внимания.
Узнав о родительском решении поженить их, Рудольфус радовался как ребенок. Он носился по своей комнате, круша все, что попадалось под руку, кричал, выбежал в сад, нарвал охапку роз из любимого розария матери и аппарировал к Блэкам: весь взмыленный, с растрепавшимися волосами, комьями земли, прилипшими к сапогам и абсолютно безумными от счастья глазами. Благо, первой он встретил Беллу, и старших Блэков не посетила мысль о его сумасшествии. Девушка даже не приподняла брови от удивления: она поблагодарила за «превосходный букет» и абсолютно равнодушным голосом выразила свою радость по поводу грядущего события.
Он старался быть ей хорошим мужем. Но ей это было просто не нужно. Его постоянное присутствие наводило на нее скуку, его страсть утомляла, его частые вопросы и обращения к ней раздражали. Что бы он ни делал, она была безразлична. «Ни рыба ни мясо», - высказался о ней Рабастан, пожимая плечами. А Рудольфус даже за это невинное высказывание готов был вызвать его на дуэль.
Его ледяная принцесса так и оставалась застывшей. И вот однажды, стараясь ее развлечь, Рудольфус взял ее с собой на собрание к Вольдеморту – тогда это как раз входило в моду. Все собрание Белла привычно молчала, но глаза неожиданно – впервые на памяти Рудольфуса – загорелись огнем. Она молчала и вечером, и нас следующий день…но постепенно он понял, что его ледяная девочка начала оттаивать. У нее появились слова кроме дежурных, поступки кроме сидения в кресле с книгой и желание – одно-единственное, но непреклонное – бывать на собраниях. Там она окончательно оживала. Заколдованная принцесса вдруг начала говорить – и как говорить! Даже Лорд слушал ее с интересом: в словах Беллы всегда были свежие идеи и нестандартный взгляд на проблему. Словно все это она обдумывала много раз в те годы, когда сидела одна в уголке Хогварста или особняка Блэков. Словно она на много лет замерла в ожидании настоящей жизни – и теперь эта жизнь началась.
Поначалу Рудольфус радовался переменам в жене. Но очень скоро понял, что к нему эти перемены никак не относятся. Наоборот, с ним Белла стала более резкой, раздражительной, настойчивой. И в конце концов потребовала себе отдельную спальню
Долго гадать не пришлось: он так изучил ее за годы своей любви, что не мог не заметить чувство, бушевавшее в глазах жены, когда она смотрела на своего Лорда. В этом пожаре сгорало все: ее родные, ее детские привязанности, ее интересы, сама ее личность – она хотела избавиться от всего своего, чтобы полностью принадлежать Ему и Его миру. Пусть она не нужна Ему как женщина – но она будет рядом как самый верный помощник и как самый лучший советчик. Она счастлива была превратиться в личного пса Вольдеморта, как можно чаще быть рядом с ним, быть слепо преданной хозяину и ревновать его к каждому новому Пожирателю. Она ни с кем не собиралась делить внимания Лорда. А тот, улыбаясь, называл ее Королевой Темных сил. Повысил принцессу в ранге? Или подчеркивал, что Леди – женой Лорда – ей не быть?
Но Вольдеморт явно выделял ее. И это заставляло Рудольфуса безумствовать. Его заколдованная принцесса оказалась расколдована совсем не им. Его жена, его Белла, мечта всей его жизни, та, тенью которой он был столько лет – легко и спокойно, со своим обычным равнодушием ускользнула от него. Ему хотелось кричать, что его обокрали, ограбили, надругались над его семьей, но…хуже всего было то, что он прекрасно понимал – она никогда и не принадлежала ему. Она всегда готовилась быть Его – Вольдеморта. Даже тогда, когда не знала о его существовании. Принцессу ведь может расколдовать только один.
***
Покрытый морщинами и совершенно седой старик сидел у камина и смотрел на огонь. В языках пламени ему привычно показывалось лицо прекрасной молодой женщины с белой-белой кожей и волосами цвета воронова крыла. Он до сих пор не мог простить им обоим главного – того, что в тот день Он привычно взял Ее с собой. Навсегда.
Глава 7Домашнее задание
ГГ/ГП
Драббл написан по заказу FanatHP: «хочется чего-то легкого и непринужденного».
Поздний вечер. Рассеянный свет нескольких настольных ламп, уютное потрескивание камина и тишина. В гостиной Гриффиндора сидят двое, и каждый, кажется, занят делом. Но если присмотреться, то можно увидеть, что она так и не перелистнула ни одной страницы своей книги, а он занимается одним и тем же: пишет и заставляет исчезать строчки в свитке.
Гермиона поглядывает на Гарри из-под ресниц и легко улыбается. Она уже давно выучила все его привычки. Она знает, как он хмурит брови, когда что-то не получается, как чуть наклоняет голову вперед, как будто плохо видит строчки учебника, а на самом деле – просто хочет лучше понять написанное, как он забавно, по-детски морщит подбородок, когда наглая клякса все-таки капает с пера на пергамент… Гермиона любуется этими привычками так, как если бы это были изящнейшие жесты красивейшего человека. Для нее это так и есть.
Гарри пытается освоить очередное заклинание по трансфигурации, но ничего не получается. Еще бы что-то получилось, для этого нужно как максимум – сконцентрироваться, а как минимум – не любоваться который час на картину «Гермиона Грейнджер и Живоглот наслаждаются очередным учебником». И все-таки он не может не смотреть на нее. Он не увидит ее еще целых семь часов – всю эту ужасно длинную ночь…
Тихо настолько, что слышно, как качается маятник старых часов. Уже так поздно… Кто-то из них должен первым встать, пожелать другому спокойной ночи и подняться к себе…Мерлин, как не хочется! Это повторяется из вечера в вечер – кому по силам прекратить эту пытку?
- Гермиона… - у Гарри пересыхает во рту, и все, чем он может закончить свою доблестную тираду, - Ты не поможешь мне с заданием?
Она тут же встает с кресла, мгновенно отругав себя, что сделала это слишком быстро, и подходит к другу (Другу?! Мерлинова борода!). Наклоняется над столом, каштановые волны падают на пергамент. Становится еще тише – эти двое затаили дыхание.
Что нужно сделать? Ах да, изменить предложение… Из серии «Ох, какие чудесные розы!» вместо «Ненавижу эти треклятые зелья!». Гермиона терпеливо объясняет, как нужно направить палочку и какие произнести слова… Гарри повторяет. Не выходит. Еще раз. И снова ошибка. Гарри начинает нервничать, Гермиона все больше уходит в научные дебри и забывает, рядом с кем она… Нет, так ничего не получится!
- Ну видишь, не могу я! – Гарри в который раз взмахивает палочкой, и, даже не глядя на пергамент, пододвигает его к Гермионе как доказательство своего неумения. Однако девушка долго смотрит на пергамент, и по тому, как глаза ее начинают лихорадочно блестеть, а щеки розовеют, он понимает: что-то случилось. Гарри заглядывает в пергамент и видит строчки, которые он только что трансфигурировал. Предложение гласит:
«Суббота, Хогсмид, «Три метлы», 19.00???»
Если Гермиона сейчас начнет рассуждать о том, как бессознательное мага невольно проявляется через волшебство, которое он творит – это будет провал – вот, собственно, что проносится у Гарри в голове. Но девушка говорит совсем другое:
- Ну вот, уже гораздо лучше! Всего несколько ошибок…
И она заново трансфигурирует эти строчки. На пергаменте аккуратным Гермиониным почерком значится:
«Хогвартс. Гостиная Гриффиндора. Сейчас».
***
Слабость.
Белламорт.
- Почему Малфой? Почему Снейп? Почему Эйвери, в конце концов? – Беллатрикс в гневе выплевывает ненавистные имена. Все они – трусливые предатели, недостойные и тени ее Лорда – сегодня вечером получили очередное задание. А она – нет. Она, единственная, кто верил в его возрождение и пророчествовал об этом из Азкабана вместо того, чтобы отречься от господина. Почему Лорд не захотел оказать эту честь ей?!
- Я не хотел рисковать тобой, Белла, - отстраненно произносит Вольдеморт.
Рисковать! Да она каждый день готова ставить на кон свою жизнь – ради него.
- Мой Лорд, Вы знаете, что я презираю опасность.
- Ты нужна мне здесь, - предлагает Вольдеморт свой второй вариант ответа.
- Я успела бы выполнить оба задания, мой Лорд.
- Тебе незачем так себя утомлять, - спокойно отвечает он.
Привычно, привычно, до чего же привычны все его объяснения! Она слышит их каждый раз. Почему он не хочет сказать правды? Из-за чего не доверяет ей? Что заставляет его думать, что она его подведет? Она позволяет ему прочесть эти свои мысли.
- Я так не думаю. Я всего лишь… («считаю тебя слабой» - хочет сказать он, но отворачивается и замолкает. Не стоит говорить ей этого).
Беллатрикс ждет долго и терпеливо, но потом все же отчаивается получить ответ. Она закутывается в плащ, прячет искаженное болью прекрасное лицо под капюшоном и медленно выходит, до последней секунды надеясь, что он позовет ее.
- Да, я считаю тебя слабой. Просто потому, что ты умеешь любить, Белла, - произносит Вольдеморт, едва за ней закрывается дверь.
Глава 8Самый обычный летний вечер в Норе.
ФД/БУ, ДУ/ГП
Стояла та самая восхитительная летняя ночь, которая бывает один-два раза в год и воспоминания о которой еще долго согревают зимой. Было уже не так утомительно жарко, но главное – воздух был настолько осязаем, настолько тягуч и мягок, что, казалось, ночь обволакивала тебя еле ощутимым одеялом из легчайшего, невесомого пуха. Можно было спокойно сесть на балконе Норы и, наслаждаясь любимым английским чаем, лениво болтать о пустяках. Беседа текла так же плавно, как струился ночной воздух, и двое в плетеных креслах, сидя бок о бок, растягивали разговор до бесконечности, чтобы подольше побыть друг с другом. Периодически один из них вспоминал, что время уже позднее, но эта мысль тут же прерывалась рассеянным «Хочешь еще чаю?», и покой оставался ненарушенным.
И все же тишина не могла продолжаться долго, ведь они были так молоды! Поэтому вскоре Билл и Флер уже несли полную чушь и смеялись – просто потому, что были счастливы. Ее рука лежала в его – и что еще им было нужно?
Взрыв хохота – очередной за эту ночь – и из комнаты старших Уизли донеслось недвусмысленное «кхм-кхм!». Фред и Джордж не были столь деликатны и приветствовали полуночников доброжелательными возгласами «Если у вас бессонница, пожалейте остальных!» и «Пытки смехом отменить! Это вам не времена инквизиции!» Рон сонно, но довольно громко пообещал запустить в родного братца тапком-спринтером, если тот не прекратит это безобразие.
- Билл, тебе не кажется, что всеобщий заговог’ зануд пг’отив нас становится тг’адицией этого дома? – громко проговорила Флер, повернувшись в сторону комнат.
- Ты совершенно права, mon ange, - якобы негодующе поддержал ее Билл.
- Нет, ну имейте совесть, мне снился такой сон! – воскликнула Джинни.
Гарри накрыл голову подушкой, но тут же сообразил, что совместная перепалка – прекрасный способ лишний раз увидеться с младшей Уизли, и добавил:
- А я вообще постоянно из-за вас мучаюсь! Как ночь – так сразу разговоры и смех на балконе, поспать не дают!
- Гарри, никогда не думал, что ты так избаловался у Дурслей! – громко изумился Билл.
- Вг’аг Того-кого-нельзя-Называть должен уметь спать в любых условиях! – Флер подлила масла в огонь. – На войне спрашивать не будут!
«Военный» опыт Гарри подсказывал ему, что пора вылезать из окопа и переходить к активной контратаке. Вооружившись подушкой, прячась за выступами местности и мимикрируя под окружающую среду, он начал пробираться к балкону. Джинни, чей слух, воспитанный большим семейством и неравнодушием к звездному мальчику, был необыкновенно чуток, безошибочно разгадала этот маневр и, захватив свою подушку, решила поддержать атаку силами резерва. (Можно не сомневаться, что до этого девушка за несколько секунд успела взглянуть на себя в зеркало, наскоро причесаться, накинуть пеньюар, нахмуриться, сбросить пеньюар, застесняться, снова надеть его, не забыв как следует распахнуть, еще раз критически оглядеть себя в зеркало, подмигнуть отражению….в общем, солдаты, за сорок секунд успевающие только одеться, нервно курят в сторонке)
Билл, вычислив маневр противника, постарался воздвигнуть перед входом на балкон баррикады из стульев и столика, с которого Флер предусмотрительно убрала чашки. Засев в убежище, они наскоро пытались обсудить план обороны без каких бы то ни было средств защиты, однако головы обоих были заняты совсем не этим: в азарте игры они сели так близко друг к другу, что сейчас находись в полной власти этой магической близости. Мысли улетали, голова задурманивалась и становилась тяжелой, а губы неумолимо влекло друг к другу…
- Вперееед! – раздался радостный вопль Гарри.
- На абордаж! – вторила ему Джинни, несколько путая морские термины с пехотными.
В качестве орудия защиты, а также нападения пришлось использовать стулья. Подушки оказались тяжелыми, а наступавшие – азартными, и битва затянулась. Глядя на возню, веселые взвизгивания и абсолютно счастливые лица, невозможно было дать этим людям больше десяти лет. Бой закончился тем, что силам, с вечера оккупировавшим балкон пришлось отступать в сторону своих комнат, да они уже и не особо сопротивлялись, понимая, что нужно и молодому поколению посидеть-поболтать при луне.
Тихонько хихикая, Флер и Билл желали друг другу спокойной ночи у комнаты девушки.
- Это была явно не самая успешная операция в моей жизни, - улыбаясь, посетовал Билл.
- Зато самая результативная, - Флер кивнула головой в сторону новых голубков.
- Пожалуй, - добро усмехнулся парень.
К немалому удивлению Гарри и Джинни (по крайне мере, так они пытались изобразить), спать как-то расхотелось. Балкон был свободен.
- Может быть, чаю? – предложила растрепанная Джинни, сдувая со лба упавший на него рыжий локон.
- Прекрасная идея! – с удовольствием согласился Гарри.
- И главное, какая новая, - пробурчала себе под нос миссис Уизли, переворачиваясь на другой бок.
Глава 9«Дырявый котел».
ПП/РУ
Фик написан по заказу УлыбаЯсь: "Рон/Панси. Постхог".
Легкий АУ: Панси замужем за Драко Малфоем.
P.S. Дорогая j. Э., я помню о твоем заказе!
«Дырявый котел», конечно, не лучшее местечко, но Рон Уизли любил там бывать. Захаживая обычно по пятницам, он пропускал стаканчик-другой огневиски, разглядывал посетителей, иногда лениво болтал с барменом и, как он это про себя называл, «восстанавливал душевное равновесие». Аврора из него не вышло, а нудная работа в Министерстве совершенно не нравилась. Документы постоянно попадали не в те папки, сами папки частенько терялись, начальство было недовольно, и Рон уже не раз лишался премии. Но зарплата была все же неплохая, да и должность вполне достойная и перспективная, по крайней мере, так утверждала Гермиона. Сама жена работала там же, но ее карьера развивалась значительно быстрее и интереснее – Гермиона занималась своим делом. Правда, домой она приходила выжатая как лимон, а там еще вечные непоседы Рози и Хьюго не давали буквально ни одной свободной минутки.
А в «Дырявом котле» было хорошо. Здесь никто от тебя ничего не ждал. Ни того, что ты займешь более высокий пост, ни того, что ты будешь больше заниматься детьми, ни того, что ты поможешь построить железную дорогу и изобразишь лошадку… Здесь можно было побыть собой – хотя бы пару часов.
В эту пятницу Рон снова сидел на любимом месте у стойки, придерживал левой рукой бокал огневиски и курил. Да, курил он только по пятницам, боясь получить нагоняй от Гермионы. Но в этих пятничных сигаретах ему чудилась своеобразная попытка протеста.
В дверях показалась новая посетительница. Рон взглянул на нее и почему-то не отвел глаза. Очень стройная, даже худая, с огромными кошачьими глазами и черным платьем, подчеркивающим белизну кожи. Села за столик у окна, пробежала глазами меню, что-то заказала. Огляделась по сторонам. И вдруг Рон узнал ее. «Паркинсон! Панси Паркинсон» - перед глазами пробежали пары зельеварения со слизеринцами, полненькая девочка в зеленой мантии, выпускной бал и тот взгляд, который она метнула на него, проходя мимо – он помнил до сих пор – взгляд, полный презрения и любопытства, будто она смотрела на забавного зверька.
Может, огневиски, может, воспоминания, а может, то, какой беззащитной казалась она, сидевшая с идеально ровной спиной, гордо поднятым подбородком и океаном потерянности в глазах…Мерлин знает, что это было, но Рону захотелось подойти. И в тот момент, когда она достала сигаретку и собралась прикуривать, Рон протянул ей горящую зажигалку.
Она затянулась, кивнула в знак благодарности, скользнула по нему взглядом и уже собиралась отвернуться, когда…
- Уизли?
На этот раз – ни тени презрения, только усталое удивление. Неужели она чему-то научилась за эти годы? Чему-то, из-за чего она выглядит такой одинокой, несмотря на все довольство жизнью, выставленное напоказ?
- Собственной персоной. Не возражаешь, если я присяду, Паркинсон?
На секунду задумалась, но дернула плечом («Делай, как знаешь!») и поправила:
- Уже давно не Паркинсон.
- Как же теперь величать?
Выдохнула дым, полюбовалась на кольца, растворявшиеся между ними, и усмехнулась. Рон Уизли всегда был далек от сплетен.
- Малфой. Персефона Малфой.
Рон поперхнулся.
- Так ты замужем за хорь… - последний бокал огневиски был явно лишним.
Он думал, она отвесит ему пощечину. Но Панси снова усмехнулась.
- Ты мог бы догадаться не называть моего мужа хорьком в моем присутствии, - потом задумалась и впервые за разговор улыбнулась по-настоящему, совсем чуть-чуть, краешком губ. – А что, и правда похож.
Нет, Рон определенно ничего не понимал. Ей это показалось забавным? Что вообще творится с Паркинсон? Рон ведь не знал, что с ней было за эти годы: поражение Вольдеморта, родители, еле избежавшие Азкабана, ее глупая, полудетская, неизлечимая и такая безрадостная любовь к Драко…его бесстрастное лицо на их свадьбе, его абсолютное равнодушие к ней, его слова в пылу ссоры «Это была всего лишь воля отца! Он хотел поправить свои дела деньгами твоего папаши!» и боль, оглушающая боль от них…сын, которого она видела реже последней служанки в их особняке, потому что положение у нее было хуже служанки…и необходимость играть, играть, всю жизнь играть: счастливая жена, счастливая мать, просто довольная жизнью женщина…ей завидовали десятки «подруг», коллег, людей, даже с ней не знакомых, а как бы она хотела поменяться местами хоть с кем-то из них!
И вот сейчас она смотрела на Рона и не пряталась за словами о красивой жизни. Не щурилась от удовольствия или притворной улыбки, не прикрывала глаза, а смотрела прямо, позволяя увидеть настоящее – свою опустошенность. Зачем она сняла маску? Ей просто показалось, что она видит в его глазах отражение своих – такую же бесконечную тоску.
Они заказали себе еще огневиски. Слово за слово, сигарета за сигаретой, и вот пепельница уже полна окурков, в голосе – боль, разговор – о том, чего никто никогда от них не слышал.
- Мерлинов хорек! Почему ты прощала его?
Пожатие плечами, взгляд в окно, затяжка.
- Любила.
- А сейчас? – осторожно, словно боясь вскрыть рану.
- Уже нет. Давно нет.
- У него…любовница?
- И не одна. Мне наплевать.
Взгляды скрещиваются, она отводит глаза. Неправда. Она слишком горда, чтобы плевать на это.
- Но все равно, это не так важно. Главное – Скорпиус…
- Дурацкое имя. Прости…
- Я знаю. Идея Драко.
Пустота. Она не вольна даже сама назвать своего ребенка.
- А твои?
- Они замечательные. Конечно, могли бы быть и…да нет, замечательные. Гермиона просто переживает, что Рози не отличница, а Хьюго все никак не проявит магические способности… Но они прекрасные.
- А Гермиона?
Молчание.
- Дай угадаю, - еле уловимый оттенок лукавства в голосе. – Слишком…правильная? Ты не думал, что настолько, да?
И Рона начинает нести…
- На завтрак – только овсянка. Это полезно. Зарядка – ненавижу. Минимум сладкого, даже для детей – тесть и теща дантисты. Украдкой балую Розу и Хьюго – Гермиона раздражается. По дороге на работу – чтение «Пророка» - ведь «надо же быть в курсе новостей»! Министерство – смертная скука. Вечером – развивающие игры с Хьюго. На ночь – поцелуй в лоб и «я так устала в Министерстве». Тогда, в Хогвартсе, она была другой! Другой, понимаешь! - Рон в запале хватает Панси за руку. – Она была легкой на подъем, задорной, смешливой! А потом…она старалась быть идеальной женой, идеальной матерью, а вышло…мне тяжело…детям тяжело… Она чудесная. Но…
И он замолкает. А она смотрит ему в глаза. И понимает его – всего, без остатка.
***
Расплатиться с официантом, поймать такси, сказать чудом запомнившееся название маггловского отеля – и им принадлежит целая ночь. Ночь без слов, без объяснений, без обязательств, с сумасшедшими поцелуями и сигаретным дымом. Ночь тех, кто всю жизнь любил несуществующих, придуманных людей и только на сегодня получил индульгенцию любить р е а л ь н ы х.
Наутро она легко поцеловала его и побежала вниз по лестнице, гулко стуча каблучками. Больше они никогда не виделись. Да и зачем?
Глава 10Белый шарф.
НМ/РЛ
Фик написан по заказу j. Э.: «Нарцисса во время работы Римуса в качестве профессора ЗОТИ приезжает в Хогвартс и вспоминает свою детскую (а может и не очень) влюбленность. Что-то вроде дежавю грустного, но светлого»
- Мама, тебе совершенно не стоило приезжать! Ничего страшного не случилось! – Драко хмурится, закутываясь в одеяло. С чего матери вздумалось позорить его перед всей школой – других учеников мамочки не проведывают в больничном крыле!
- Это, по-твоему, ничего страшного! Ты упал с метлы с такой высоты! – восклицает Нарцисса, все еще бледная, все еще дышащая через раз, с того самого момента, как она узнала о несчастье.
- Мадам Хуч смягчила падение! – мальчик продолжает дуться. Нарцисса раздосадована: она так спешила, а сын явно не рад ее видеть. – Ну надо мной же весь Хогвартс будет смеяться, - уже примирительно произносит Драко.
- Глупенький, - мягко улыбается Нарцисса, целуя сына в лоб.
Она сидит у него еще довольно долго, а потом выходит из больничного крыла. Слава Мерлину, с ее мальчиком все в порядке. Нарцисса наконец-то полной грудью вдыхает весенний воздух и счастливо оглядывается. Хогвартс! Семь таких необычных, таких ярких, таких удивительных лет! Как долго она тут не была – с самого выпускного! И она отправляется на свое любимое место – к озеру. Стоит на ветру, закрыв глаза. Улыбается. Ей снова семнадцать. Она снова счастлива.
- Это Ваш шарф? – рассеянно произносит кто-то за ее спиной.
Нет, не «кто-то». Сердце уже знает ответ.
- Это Ваш шарф? – рассеянно произносит кто-то у нее за спиной. Нарцисса оглядывается. Молодой человек держит в руках белый шарфик из органзы, держит аккуратно, едва касаясь, боясь помять вещицу, и смущенно смотрит на нее. Конечно, она его знает – это староста Гриффиндора, Ремус Люпин. Но девушка все равно долго смотрит на него, словно пытаясь угадать, кто же перед ней. Обычно она встречает его в компании кузена Сириуса и его дружка Поттера, и он настолько спокоен и тих, что почти неприметен на фоне этих двух. Сегодня он один, и оказывается, что он – не рама, а полноценная картина. Интересная картина.
- Мой. Надо же, опять не заметила, как он улетел, - Нарцисса улыбается и подходит, протягивая руку за шарфом.
- Он очень легкий. Его не чувствуешь, - пытается объяснить Ремус и еще больше смущается. Он вообще редко разговаривает с девушками. Тем более наедине. Тем более с такими.
- Когда-нибудь я обязательно его потеряю, - Нарцисса заглядывает в светло-карие, необычно-янтарные глаза и почему-то перестает улыбаться. Почему они такие? Откуда в них столько рассудительности, спокойствия, мудрости и…обреченности?
- А Вы не хотите этого? – Ремус краснеет и из-за того, что ведет, по его мнению, дурацкий диалог (вот Сириус или Джеймс на его месте бы блистали остроумием, девушки это любят), и из-за того, что называет однокурсницу на «Вы».
- Вовсе нет. Он мне нравится.
- Хотите, я сохраню его для Вас? – Мерлин, как он осмелился выговорить это? Если бы у Ремуса было меньше силы воли, он закрыл бы глаза от страха, что Нарцисса поднимет его на смех. Но девушка по-прежнему не отводит взгляда, а потом вкладывает шарф в его руку.
- Хочу.
Он смотрит на ткань, белую, как ее кожа, легкую, как ее дыхание, и не может понять, что произошло.
Нарцисса оживает первой. Переходя на привычный шутливый тон, она заявляет:
- Но ты (и это «ты» он воспринимает как дар) будешь каждый день отчитываться, как поживает мой шарфик!
- С удовольствием! – Ремус включается в игру.
- И что он повидал за день! Я не хочу, чтобы он пылился где-нибудь в шкафу!
- Я буду регулярно его выгуливать!
И они отправляются вдоль озера, разговаривая о ерунде и стараясь держаться как можно ближе друг к другу.
Нарцисса медленно, медленно поворачивается, словно надеясь, что за эти секунды он исчезнет. Но он стоит и пристально смотрит на нее – профессор Хогвартса, Ремус Люпин. Сначала ей хочется сказать, что он ничуть не изменился. Но потом она решает промолчать: проседь в волосах, ранние морщины – это еще можно было бы не заметить, но ту безмерную усталость, ту безысходность, которой пропитан весь образ – невозможно.
А вот он – он и правда узнал ее не сразу. Какая-то дама обронила шарф, и он окликнул ее. Она обернулась – и еще до того, как он увидел это прекрасное лицо, эти жемчужно-серые глаза, эти взлетевшие брови – он узнал ее по удивительно грациозной, одной ей свойственной манере поворачивать голову.
- Мой. Надо же, опять не заметила, как он улетел, - машинально произносит Нарцисса те слова, которые помнила все эти годы. Произносит и видит, как искажается его лицо. Словно ему больно.
Ему и правда больно. Было бы легче, если бы она не помнила. Тогда он мог бы надеяться, что она больше не…
- Такой теплый день, - прерывает она его раздумья попыткой завести светскую беседу. – Давно пора. Я так не люблю холод.
- Я так не люблю холод, - Нарцисса сжимает в ледяных пальчиках громадную кружку горячего чая и кутается в воротник свитера. Свитер ей велик – это Ремус одолжил ей его, чтобы она наконец согрелась. Они забрались в самую дальнюю и непопулярную кафешку Хогсмида – пришлось походить по морозу, зато их никто не увидит.
Ремус молчит и просто любуется на нее. Она такая домашняя в этом нелепом, недевичьем свитере. Ничего от чистокровной красавицы Блэк, надменной и придирчивой. Она готова тащиться непонятно куда в мороз, и теперь сидеть в малоосвещенном, неуютном кафе и пить травянистый настой, отдаленно напоминающий чай – ради…него?
- Хотела бы я жить в Италии, - продолжает Нарцисса, и глаза ее загораются.
- Разве там не бывает холодно?
- Бывает, но ведь не так! И потом, Рим настолько прекрасен. Ты был там? Нет? – и она начинает описывать все красоты города, а он снова молчит и снова любуется. Она как раз рассказывает о Римском форуме, когда прядь волос выскальзывает из прически и падает на щеку. Ремус проводит ладонью по этой алебастровой коже, заправляя волосы за ухо, и не убирает руку. Он ждет ее реакции. И тогда она – Блэк, она – аристократка, она – чистая кровь, первой целует его.
- Ты поедешь со мной в Рим, правда? – шепчет она, глядя ему в глаза и счастливо улыбаясь, - Обещаешь?
- А в Италии, наверное, уже совсем лето, - откликается Ремус. – Вы…ты давно бывала в Италии, Нарцисса?
- Пару лет назад.
- Семейный отдых? – он сам не понимает, зачем спрашивает. А если она сейчас скажет, что была с мужем – зачем ему это?
- С Драко. До этого бывала одна, - она молчит, задумавшись, и добавляет, - Я никогда не ездила в Рим с Люциусом.
Почему она так жестока к нему? Почему не делает вид, что забыла, что стыдится прошлого, что горда настоящим? Почему она – так искусно играющая десятки ролей в Лондоне – так искренне говорит с ним в Хогвартсе? Почему она заставляет его так мучиться – замирать и от сладкого чувства, что она не забыла, и от острой боли – она еще помнит.
- Хогвартс… Столько воспоминаний… Занятия… Выпускной… Потрясающий праздник… - задумчиво говорит она.
- Потрясающий праздник! – Нарцисса сбегает по лестнице к Ремусу и чуть не сбивает его с ног, прекрасная, счастливая, порывистая. – Наверняка самый лучший выпускной за всю историю Хогвартса!
Она смеется и болтает без умолку, но Ремус еще больше обычного тих и печален. Он обещал самому себе сказать ей – сегодня.
- Что-то случилось?
- Нет. Да. Не случилось. Но кое-что…есть, - Ремус путается и краснеет, ненавидя себя за то, что не может сказать ей, и за то, что вообще посмел провести рядом с ней весь этот год.
- Что? Что? – Нарцисса начинает тормошить его. Он просто не имеет права грустить в такой вечер!
- Мне нужно поговорить с тобой, - глупейшая, банальнейшая фраза!
Девушка внезапно становится серьезной.
- Мне тоже.
Они молча идут к озеру. Там, сбиваясь, кое-как, тяня время или пытаясь сказать слишком быстро, Ремус пытается объяснить, что они не могут быть вместе.
- Я…надоела тебе? – тихо произносит Нарцисса.
- Нет, что ты!
- Ты думаешь, я не смогу убежать из дома, как сестра?
- Уверен, ты сможешь, но…этого нельзя делать… Не нужно… Я… Это я виноват…я не могу…
- Чего? Чего не можешь? Ты…ты ведь не знаешь главного, - Нарцисса медлит несколько секунд, а потом, решившись, произносит – Я люблю тебя.
- Нет!
- Я люблю тебя!
- Нет, нет!
И – словно в ледяную прорубь бросился:
- Я оборотень, Нарцисса!
Она смотрит на него долго, так долго, что он видит, как в ее глазах постепенно зарождаются слезы, как они бегут по щекам, капают на праздничное платье… Наконец она открывает рот и…
- Я люблю тебя.
Сумасшедшая. Он обнимает ее и готов рыдать вместе с ней.
- Да, есть о чем вспомнить. Я многое помню, Нарцисса. Очень многое, - Ремус подходит к женщине, и в его протянутой руке она видит невесомый белый шарфик.
- Столько лет?
- Да. Видишь, он долгожитель, - Ремус пытается улыбнуться.
- Можно…забрать его?
Жестокая – забрать вещь, над которой он провел столько часов, вспоминая о Ней, которая утешала его и служила доказательством того, что эта сказка все-таки была в его жизни. Милосердная – забрать вещь, которая мучила его одним своим существованием, заставляя постоянно вспоминать их историю – от начала до конца.
И он отдает ей шарф. Она смотрит на органзу и счастливо улыбается.
Они стоят рядом еще немного, потом расходятся в разные стороны. И Ремус в который раз в своей жизни вспоминает о том, о чем всегда мечтал забыть: ее решимость бежать из дома, их план, их договор встретиться в маггловской части Лондона…и то, что он не пришел. Жизнь с оборотнем – нет, это не для нее. Она должна жить в спокойствии и уважении, с кучей детишек вокруг. Пусть лучше она ненавидит его. Пусть считает, что он ее оставил.
Не вышло. Она все еще любит его. Она так явно это сегодня показала. И Ремус снова думал о том, должен ли он был тогда ломать их жизни.
А Нарцисса была счастлива. Несмотря на всю боль от этой встречи, несмотря на то, как недоволен будет Люциус ее задержкой, просто так. Она в Хогвартсе, ей снова семнадцать, у нее в руках – любимый белый шарфик из органзы, она только что говорила с Ремусом Люпиным, старостой Гриффиндора, и она счастлива – до самого возвращения в Малфой-Мэнор – еще целых пятнадцать минут.
Глава 11Та, что…
АУ: золотое трио учится на седьмом курсе Хогвартса.
Есть Она и Она. Одна старше, другая моложе. И есть Он и Он. Для каждой – свой.
Та, что моложе, любит мечтать, пишет стихи и уверена, что однажды все будет так, как ей хочется. Та, что старше, знает, что этого не будет, но продолжает любить.
Та, что моложе, нередко плачет, когда становится совсем тяжело. Та, что старше, пьет крепкий чай с молоком и смотрит в окно сухими глазами.
Та, что моложе, украдкой наблюдает за Ним, стараясь не пропустить ни одного нового выражения его лица. Та, что старше, научилась чувствовать Его настроения, даже не глядя на Него.
Та, что моложе, часто краснеет и боится сказать какую-нибудь глупость. Та, что старше, говорит со спокойной улыбкой, и мысли ее давно не путаются.
Та, что моложе, считает Его очень несчастным. Та, что старше, не позволяет себе жалеть Его – жалость унижает.
Та, что моложе, мечтает прикоснуться к Нему. Та, что старше, научилась быть всегда рядом, помощником, советчиком, просто слушателем – и ей этого достаточно.
Та, что моложе, больше всего боится, что Он догадается о ее чувствах. Та, что старше, уже думает, что было бы лучше, если бы Он в свое время понял. А сейчас – уже все равно.
Та, что моложе, с замиранием сердца ждет Его лекций и в то же время больше всего ненавидит их. Та, что старше, помнит, каково это – она тоже была Его ученицей.
Минерва МакГонагалл всегда уважала Гермиону Грейнджер. Эта умная добрая девочка всегда напоминала ей ее саму в детстве. То же желание учиться, та же чрезмерная серьезность, та же искренняя любовь к окружающим и боязнь, что ее не примут… Только рядом с этой девочкой были настоящие друзья. И волшебница радовалась за нее, словно таким образом детство маленькой Минервы становилось счастливее.
Минерва МакГонагалл была единственным человеком, который знал Гермионину тайну. Она одна понимала, почему Гермиона так смотрит – вернее, не смотрит – на профессора Снейпа. То, как у девочки, словно что-то рвалось внутри рядом с ним, тревожило Минерву. Она знала, что это. Она знала, что это может быть надолго. В ее собственном случае – навсегда. И когда она смотрела на семикурсницу, ее сердце грело только одно: дай Мерлин девочке не узнать, что такое, уронив дозволенное количество слез, говорить о Нем надгробную речь, а потом, закрывшись у себя и наложив на дверь массу заклинаний, валиться на пол, и криком кричать, пытаясь заглушить обжигающую боль, которая засела внутри, и ее не вырезать, не выплакать, не выстонать – кажется, и не выдержать...а приходится.
Минерва МакГонагалл редко ошибалась. Но сейчас она была неправа. Гермионе предстояло узнать это меньше чем через год.
Глава 12Слишком счастливые
ГГ/ГП
Фик написан по заказу ChrissNess: «ГГ/ГП. ПостХоГ».
За окном солнце – не одно, а сразу несколько штук. Обычное – на небе, и еще несколько – бегают по лужайке. Джинни, Рон, Роза, Хьюго, Лили. Итого солнечных макушек пять. А смеха – не в пять, а в десять раз больше. Визг, гомон, неуемное веселье. Собственно, типичные выходные в Норе.
В Норе всегда тепло и радостно. А если тебе тепло и не радостно, то ты сумасшедший. Определенно сумасшедший. Так думал Гарри Поттер, наблюдая за происходящим в окно.
В Норе всегда спокойно и уютно. А если тебе не спокойно и неуютно, то ты неблагодарна и не умеешь ценить счастья, которое тебе дано. Ну или, в крайнем случае, ты сумасшедшая. Так думала Гермиона Уизли, стоя рядом с Гарри Поттером.
- Пять солнышек, - озвучила она свою мысль. Ту ее часть, которой позволялось быть озвученной.
Гарри улыбнулся. Даже не поворачиваясь, одним боковым зрением Гермиона заметила, что улыбка удалась плохо. Впрочем, у нее выходило не лучше.
- Чаю хочешь? – спросила она. Во-первых, с другом детства принято разговаривать, а во-вторых, тогда она пойдет заваривать чай и сможет отойти от окна. Там слишком много счастья. А в кухне слишком тихо и слишком тягостно.
- Хочу, - отозвался он. Во-первых, нужно что-то ответить, а во-вторых, он может пойти помочь Гермионе и наконец-то отойти от окна. В окне показывают слишком удачливых людей, у которых нет сомнений.
Рон и Джинни. Чудесные, задорные, бесшабашные. Надежные, верные, честные. Простые и понятные. Они пронесли это через годы. Ни время, ни испытания не изменили их – они знали, чего хотят, и умели быть счастливыми.
- Тебе никогда не хотелось однажды взять – и проснуться в другой стране? – неожиданно для самого себя говорит Гарри.
Гермиона быстро взглядывает на него, брови взлетают вверх. Привычным движением берет гостевой чайник Молли.
- Ну, где ты никого не знаешь, и тебя не знает никто. Ты одна в другом мире… - пытается пояснить Гарри. Но Гермиона поняла и так – с первого слова.
- Начать все с начала? - как бы между делом уточняет она, насыпая заварки.
- Да, наверное, - смято соглашается Гарри, доставая чашки и пытаясь не показать, как много значит для него это невозможная, сумасшедшая мысль.
Гермиона снова смотрит на него, на этот раз пристально. Зачем она так? Гарри кажется, что в эту минуту она понимает про него все: и что он зря пошел в авроры (герой войны должен быть готов и дальше защищать Англию), а не в профессиональный квиддич, и что слишком рано женился на Джинни (но ведь он любит ее и так хочет иметь большую семью – как у Уизли, как могла бы быть и у него с родителями), что это безумие, но иногда к нему приходят мысли совсем о другой женщине, и это никто иная, как… Гермиона отводит свои слишком проницательные глаза и опускает их. Она сильная девочка и уже не первый год справляется с этим. Справится и сейчас.
- Нет. Мне никогда. Ничего подобного. В голову. Не приходило.
Тишина. Только мелко дребезжит крышка чайника, который уже сняли с огня. Почему она так трясется? Словно клубы пара, копящиеся в Гермионе, как в этом чайнике, готовы вырваться наружу. Слишком тихо. Слишком наедине.
- Эй, чаевничаем? – вбегает Джинни, вся растрепанная и кудрявая, с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами.
- А перекусить-то есть чем? – Рон, увешанный детьми, входит следом.
- Блинчиков!
- Печенья!
- Орешков!
Это Роза, Хьюго и Лили спрыгивают с Рона и принимаются скакать вокруг.
- Колбасы! – слышится голос бегущего вниз по лестнице Джеймса. Альбус несется следом, ничего не требуя – у него полон карман шоколадных лягушек.
Любимые, родные, самые лучшие.
Рррраз! – и чайник в руках Гермионы разлетается вдребезги.
К ней подлетают Джинни и Рон.
- Обожглась?
- Испугалась?
- А я говорила, тебе в аврорате нужно работать, а не в Министерстве сидеть! Стихийная магия у тебя – будь здоров!
- Эй, ты чего? Гермиона, да Мерлин с ним, с чайником, ну зачем же плакать-то…
