Глава 1ЛУНА.
– Я люблю ее.
Угрюмый мальчишка пронзительно смотрит на сияющую монету луны своими черными глазами – такими же черными, как и качающее ее в своих объятиях беззвездное небо.
– Я люблю ее...
Она привыкла к этому.
К робким первым поцелуям, к страстным объятиям и тихим стонам. К серебряным слезам, блестящим на прозрачных щеках, к возгласам отчаяния, к прощальным взглядам.
Они щедро делятся с ней своей радостью - и своей горечью. Любовь идет рука об руку со страстью, ускользая от разлуки и боли, разящей в сердце. Иногда это бегство приводит к пропасти, но бывает и иначе...
Когда-то... о, давно! – она тоже любила...
– Я люблю ее!
Что же ты, глупый влюбленный? Беги, беги к ней. Утопи ее в своей любви, окутай нежностью, которую таишь в себе...
– Я не могу...
Боишься? Это хороший страх. Он щемит сердце, поглаживая его ледяными пальцами, заставляя пропустить удар; шепчет вкрадчиво тебе в ухо – а вдруг? Что если – отвергнет? Что если – отвернется? Или еще хуже – рассмеется презрительно в лицо?
Ведь этого ты боишься больше всего, влюбленный?
– Она не полюбит меня... никог...
А вот этого не стоит произносить, влюбленный. Откуда ты вообще знаешь это глупое, нелепое слово? Неужели сердце твое не вычеркнуло его из твоей памяти в тот самый миг, когда забилось в унисон с Ее сердцем?
– Я не достоин ее любви... – надрывно, отчаянно...
Я прощаю тебе твою глупость, влюбленный. Ты еще не понимаешь дрожи своего тела, не постиг еще этой тайны... Но я открою ее тебе.
Ты – единственный достоин. Ты достоин всего, чего добьешься. Ты можешь сворачивать горы, влюбленный. Жар твоей души растопит многовековой лед даже на моей поверхности, уверяю тебя.
– Она – мой свет.
Я видела это, влюбленный. Видела, как расступается самая вязкая тьма, не выдержав сияющего в глазах влюбленных света. Видела, как этот свет озаряет целые жизни, как ярко он пульсирует, затухая лишь в редких случаях...
– Но я – тьма...
Я видела тьму, глупый влюбленный. По сравнению с ней ты – яркое солнце, пылающее ослепительным пламенем. Ты качаешь головой, влюбленный? Не веришь мне? Так приглядись же внимательно... Видишь пятна? Это поцелуи тьмы, выжегшие на моем теле клеймо.
Когда-то я была ярким светилом, куда ярче Солнца. Но тьма поглотила меня, приняв в свои жаждущие объятия. И вот я – серебро ночи, туманная странница. Думаешь, я жалею об этом? Солнце горделиво и глупо. Оно не знало любви и посмеялось бы над твоими терзаниями. Да, ты знаешь это, я вижу...
– Я люблю ее.
Сколько тоски в твоем взгляде, влюбленный. Это нехорошо. Это разрывает твое сердце на части, заставляет его огрубеть.
– Она любит другого...
Ты так уверен в этом? Я знаю всех влюбленных, ведь мой мягкий свет любви угоден более жгучих стрел надменного Солнца, не оставляющего на своем пути тайн. Я бы запомнила пламень ее волос, не сомневайся...
– Болит...
Да, влюбленный. Болит. Иначе как бы ты понял, что влюблен?
Глава 2НЕНАВИСТЬ.
Солнечный луч, отразившись от чего-то, ударил ему прямо в глаза. Он поморщился, но назойливый солнечный зайчик не переставал моргать – то исчезая, то появляясь вновь. Читать дальше было невозможно. Северус захлопнул толстый фолиант и вскинул голову, пытаясь отыскать взглядом раздражитель.
Отыскал.
За окном библиотеки на метле восседал Поттер, посверкивая крохотным зеркальцем, чем явно пытался привлечь к себе внимание рыжеволосой девушки, сидевшей в дальнем углу помещения. Его метла взбрыкивала под ним, словно не желая участвовать в этом цирке, так что за несколько минут Поттер взбудоражил почти всех посетителей библиотеки, кроме нее. Снейп сжал зубы с такой силой, что на скулах заходили желваки - как он ненавидел этого клоуна! Да как он смеет... как он смеет?
Солнечное пятнышко скользнуло по веснушчатой щеке, и Снейп невольно позавидовал ему. Стать бы и ему послушным отражением, дуновением ветра, высохшей листвой, что кружится по ветру, опадая на головы, прикасаясь к волосам не спрашивая на то разрешения.
Раньше он мог.
Мог держать ее за руку, отводить с красивого личика непослушные пряди волос. Обнимать и выслушивать все, что беспокоит ее. Делиться с ней своими мыслями. Просто – быть рядом. Молчание никогда не было тяжелым, когда они смотрели на звезды с высоты Астрономической башни.
Теперь он поднимается туда только для того, чтобы выкурить очередную сигарету - никто ведь не будет морщить носик и просить его отказаться от этой отвратительной «и совершенно маггловской, между прочим», привычки. Ведет молчаливый диалог с луной, которая понятливо мерцает ему с недосягаемой высоты. И ненавидит.
Поттера, за то, что он не оставляет попыток привлечь к себе ее внимание. Остальную его шайку за то, что с каждым днем их тупость лишь растет. Преподавателей – за то, что сдвоенных пар с Гриффиндорцами так много. За то, что этих пар так мало. Себя. За свою ничтожность. За свою отвратительную, презрительную ничтожность...
Однажды он в сердцах процедил луне, что ненавидит Ее. И замер, испугавшись собственных слов. Но ничего. Не остановилось сердце. Не ударила в него за эти слова молния. Земля не содрогнулась под ним в желании повергнуть его в свои пучины. Тогда надменные звезды выслушали все, что грызло его изнутри.
Он ненавидел ее за то, что она отвернулась от него. За то, что она не приняла его. За то, что она улыбалась этому растрепанному гриффиндорцу. За то, что не было ее больше с ним. За это он ненавидел ее больше всего. За то, что она ушла навсегда, высосав его досуха, забрав с собой все, чем он жил.
Книги больше не интересовали его, он забросил свои исследовательские работы... даже в зелье он чуть было не допустил критической ошибки - потому что рыжий блеск ее волос слепил его.
Он ненавидел ее за то, что ее было так много. За то, что он видел ее в осенней листве деревьев, слышал ее шепот в плеске вод Темного Озера. За то, что ее было так мало, он ненавидел ее. За то, что он надеялся... а она не приходила.
Ненавижу, – шепчут губы. – Ненавижу тебя.
Ненавижу тебя за то, что ты сделала со мной. Ненавижу за то, что ты отняла себя у меня. Ненавижу за то, что ты никогда не была моей, хотя я принадлежал тебе с того момента, как встретился с тобой взглядом. Ненавижу.
Не-на-ви-жу.
Наваждение, химера, плод больного воображения – вот что ты. Ты не такая, какой я тебя всегда считал. Ты не и д е а л ь н а.
Ты морщишь нос, когда улыбаешься. Это выглядит глупо и совершенно по-детски.
Ты носишь эти дурацкие туфли, положенные школьным регламентом, хотя все твои ровесницы давно уже наплевали на это правило.
Ты наивная и до сих пор веришь в сказки, как маленький ребенок. Не всегда все заканчивается х о р о ш о. Гораздо чаще все заканчивается п л о х о. Пора бы прекратить верить в чудеса, увидеть, что окружающая нас реальность серая и унылая.
Ты сводишь с ума своим стремлением помочь всем и вся. Этот твой альтруизм граничит с глупостью, знаешь? Не все достойны такого внимания, а ты распыляешься на любого, кто попросит о помощи. И при этом никогда не скажешь им правду о том, что из-за потерянного времени тебе придется полночи просидеть за собственными делами.
Ты никогда не видишь правды, если это не та правда, которую тебе хочется видеть.
Глупая, наивная, нелепая девчонка – вот кто ты. И твой Поттер тебе под стать.
Ненавижу тебя.
Не-на-ви-жу те-бя.
Ненавижу тебя за то, что ты никогда не замечала моей любви. И за то, что ты так больно ударила меня, сказав, что любишь – особенно ненавижу.
Побелевшие от холода пальцы задрожали, и Снейп с трудом поднес к губам сигарету. Он весь трясся – то ли от пронизывающего ветра, что безнаказанным задирой носился по открытой площадке Астрономической башни... то ли от той мерзлоты, что царила внутри него самого. В памяти опять возникло ее лицо – оно преследовало его каждую ночь, заставляя просыпаться в холодном поту задолго до рассвета и вновь и вновь с ненавистью потирать клеймо, на которое он променял Ее. Покрасневшие от слез глаза, грязные дорожки слез на выпачканном в пыли лице… «Я люблю тебя» сказала она. «Как друга» продолжили за нее ее глаза. Боль, унижение, осколки разбитой надежды, впившиеся в его сердце – он отомстил ей за все это. Его клятва верности Темному Лорду была клятвой ненависти к ней.
Ненавижу.
Он содрогнулся от сухих рыданий, укрывшись в темноту ночи, как в плотную мантию. Лжец. Презренный, ничтожный. Лжец.
* * *
– Эй, Эванс! – настойчивый шепот гриффиндорского ловца вмиг испортил настроение Снейпа, только что завершившего приготовление чрезвычайно сложного зелья забвения.
– Чего тебе, Поттер? – недовольство в ее голосе медом скользнуло по его чувствам.
– Если я напою тебя этим, может, тогда ты согласишься встречаться со мной?
Слизеринец передернулся от отвращения и затаил дыхание, ожидая ее резкого ответа. Но она промолчала. Если бы он нашел в себе силы обернуться к ней, он увидел бы на ее лице тень смущенной улыбки, которую заметил бы только он.
* * *
Раннее субботнее утро. Весна неохотно уступает место лету, предвещая скорое наступление экзаменов. Снейп поднимается по тысяче ступенек, чтобы отправить заказ в книжную лавку. Ему нужен новый учебник по трансфигурации взамен того, что отправился в небытие стараниями этих ублюдков…
Пестрая сплюшка взлетела в воздух, обдав юношу пылью и он направился к выходу, отряхиваясь. Но знакомые голоса, донесшиеся до него, заставили Снейпа застыть на мгновение и быстро метнуться вглубь совятни, в темный угол, в котором можно было укрыться от Мародеров. Нет, он не боялся. Он был слизеринцем. А слизеринец никогда не лезет на рожон.
– Сохатый, брось ты эту затею! – протяжный голос Блэка. Северус затаил дыхание, сжав побелевшими от напряжения пальцами палочку. – Эта Эванс сумасшедшая. Может, ей вообще девочки нра…уууй, за что??! – из своего укрытия Снейп мог видеть лишь спину потирающего шею Блэка.
– За дело. Она просто не такая, как все твои подружки, Бродяга, вот и все. – Поттер кружил по совятне, высматривая подходящую сову, так что Снейп сжался в своем темном уголке, все сильнее и сильнее сжимая в руке палочку. – Она во сто раз лучше. Она… онаааа такааааяяяяя….. – невразумительно промычал он, привязывая что-то к лапке совы. Блэк громко фыркнул, но промолчал.
– Я тоже не уверен в том, что это хорошая идея, Джеймс. – Вот и паинька-Люпин подал голос. Снейп скривился. Вот уж действительно – волк в овечьей шкуре.
– Да чего вы ко мне пристали? Я достаточно вас слушал! Все эти ваши дельные советы яйца выеденного не стоят! Помнишь, что она сделала с теми миленькими цветочками, которые ты посоветовал ей подарить, Бродяга? О да, просто растаяла!
Скрывающийся в темноте парень едва удержался от того, чтобы громко хмыкнуть. Вся школа наблюдала за тем, как Лили Эванс швырнула поттеровский веник ему в лицо. А никто и не просил его дарить ей орхидеи, на которые у нее аллергия.
– А ты, Лунатик? Попросить помощи с зельеварением? Оо, как романтично! Да я до сих пор воняю тем дерьмом, которое она заставила меня варить! А сама, между прочим, просидела весь вечер со своими тетрадками. Даже не глянула на меня! Хватит, теперь я сам…Я покажу ей, что она действительно мне нравится!
Хихиканье Блэка и Люпина утихло вместе с возмущенными возгласами Поттера, когда гриффиндорцы вышли из совятни. А одинокий слизеринец, укрывшийся во тьме проводил их своей ненавистью.
* * *
– Эванс, послушай! – расплывчатый вихрь в гриффиндорской квиддичной форме хватает за руку рыжеволосую девушку, раскрасневшуюся то ли от ярости, то ли от сдерживаемых слез.
Она отталкивает его, но цепкие пальцы ловца твердо удерживают ее за запястье.
– Отстань, отстань от меня! Сколько можно издеваться? – ее голос взвивается к небу, в котором застыли квиддичные команды Гриффиндора и Слизерина. Трибуны приглушенно гудят, кто-то смеется…
– Лили, Лили, я не издеваюсь… - Поттер понижает голос и начинает шептать что-то. Ему не слышно. Но он видит, как она робко кивает и позволяет Поттеру утереть слезы со своих щек.
Ненавидит.
А в небе над ним переливается огнем тигровая лилия и ее имя.
* * *
Вот уже два месяца замок гудит от сплетен.
- Эванс приворожила к себе Джеймса Поттера?
- Нет, она прокляла его и теперь он не сможет усидеть на метле, если вы понимаете, о чем я…
- Да нет же, они давно тайно встречались, я видела их в Хогсмиде!
- Нет-нет, он просто поспорил с Блэком на ящик огневиски, я точно знаю.
- О чем вы говорите – она просто хочет подобраться поближе к Сириусу, вот и все!
- А может быть это любовь?
- Не смешите!
Зеркало презрительно фыркает ему вслед, советуя не подавиться желчью. Младшекурсники рассыпаются от него, опасаясь злости старосты. Сокурсники относятся с опаской и предпочитают не приближаться к нему вовсе.
А он… он ненавидит.
* * *
– Нет, Джеймс, перестань…
– Лили, Лили, Лили….
Он застывает на месте, позабыв о курсовом проекте и о старом фолианте, который только что достал с полки. Сердце ухает куда-то вниз промерзшим камнем.
– Джеймс, не надо, я так не…
– Лили, пожалуйста…
До него доносятся шелест одежды, прерывистое дыхание и звук, который ни с чем нельзя спутать – звук поцелуев…Он зажмуривается и не слышит, как с соседних полок шлепаются на пол книги. Набатом кровь гудит в ушах.
Раскрасневшаяся Лили Эванс испуганной ланью выскальзывает из Запретной Секции, за нею тенью следует Джеймс Поттер.
А ему остается только глотать удушливые волны ненависти, окатывающие его.
* * *
– Ну что, Сохатый? Вы уже того? – насмешливый Блэк поигрывает своей палочкой, ловко удерживая ее на кончике вытянутого пальца. Широко ухмыляется, за что получает по шее от своего нервного друга.
– Заткнись, Бродяга! – угрюмо огрызается Поттер и Снейп неосознанно ослабляет хватку на палочке. Он надежно укрыт в подсобке на Астрономической башне с пыльными телескопами. В кармане мантии – так и не закуренная сигарета.
– Джеймс, это уже не смешно. С тех пор, как ты с ней связался, ты какой-то нервный,…хотя чего это я, у оленей всегда сносит крышу во время гона… – лающий смех Блэка быстро обрывается. Некоторое время до него доносится лишь шум возни, в щели рассохшейся двери видно, как грифиндорцы одаряют друг друга тумаками.
Успокоились.
– Я не прошу тебя комментировать, я прошу тебя помочь. Посоветовать. – Напряженно выдавливает Поттер, прижимая ладонь к разбитой губе.
– Посоветовать? – шипит Блэк, пытаясь разогнуться. – Мне посоветовать тебе, что делать с твоей святой драгоценной лилией? Да как я посмею своим грязным языком…
– Заткнись, Сириус. – Беззлобно повторяет Поттер и садится на парапет, откидываясь назад так, что у него проскальзывает согревающая мысль – сорвался бы. Но нет. Не сорвется.
– Я не знаю, что делать. Она… она такая… пугливая… - Поттер передергивает плечами и опять откидывается назад.
– Пугливая? Странно, неужели Нюнчик ее ничему не научи… - он дергается от непреодолимого желания затолкать Блэку в глотку его грязные слова, но Поттер его опережает.
–- Никогда! Слышишь, никогда больше не смей говорить такое про нее! – Поттер рычит так, будто это он, а не Люпин раз в месяц покрывается вонючей шерстью. Блэк скидывает его с себя и матерится. Долго и обстоятельно. Будь это не Блэк, будь это другое место, и другое время… Снейп даже рукоплескал бы такому знатоку в области использования метел и снитчей нетрадиционным образом. Но сейчас он только стискивает зубы до боли в скулах, чтобы не вырваться из своего укрытия и не проклясть обоих. Так, чтобы наверняка.
– Сохатый, ты совсем с ума сошел от воздержания! Говорил я тебе не связываться с ней! И не надо на меня кидаться, знаешь, что я правду говорю – она чокнутая. Помешана на своих книжках, ничего ей больше не надо. После бала совсем ненормальная стала, просиживает постоянно в библиотеке, сам знаешь, каких трудов нам стоило вытащить ее на тот матч, где ты так грациозно признался ей в любви… - Блэк выставил перед собой ладони и быстро добавил. – Все, все, только не бросайся на меня, в голове итак гудит.
– Я не понимаю ее, Бродяга. Я бегал за ней с третьего курса, а она продолжает сомневаться. Я ведь никогда не причиню ей вреда.… Да я вон, даже Нюнчика не трогаю, оценки подтянул, в библиотеку с ней таскаюсь…
Блэк закашлялся, словно поперхнувшись рвущимся комментарием, но тут же посерьезнел. – А от меня-то ты чего хочешь? Это ж Эванс, моим уловкам она не подвластна. Да и твоим, как видно, тоже…
Поттер молчит. А Снейп исходит ненавистью, от которой начинают жалобно потрескивать телескопы.
– Сохатый, не дрейфь ты. – Наконец хлопает друга по спине Блэк и потягивается. – Она ж девчонка. А всем им одно только нужно – принц на белом коне, романтика там всякая... – Он кривляется и гримасничает, но Поттер веселеет. Улыбается. – Бродяга, ты гений! – Соскакивает с парапета и утаскивает Блэка за собой в замок.
Ночное небо заволокло тучами. Луна не хочет слушать этого безумца. И он раздирает руки в кровь о каменные стены. Находя в боли физической свое шаткое утешение.
* * *
Раннее утро.
Запретный лес только начинает просыпаться под робко выглядывающим из-за горизонта солнышком. Он задумчиво рассматривает объеденные листья рассветника, за которыми пришел сюда и выбирает неповрежденные. Эту полянку облюбовал не только он – кто-то из обитателей леса тоже хорошо осведомлен о целебной ценности невзрачного с виду куста. Но мало кто знает, какую темную силу рассветник может обрести в умелых руках. Именно для этого ему нужны крапчатые листочки – для зелья, которое ему велел сварить он.
Слизеринец грубо оборвал уцелевшие листочки и убрал их в плотный мешочек. Когда-то она делала это вместе с ним. Когда-то…
Он практически вышел за пределы Запретного леса, когда мелькнувшее в кустах огненное пятно заставило его затаить дыхание. Она? Что она делает тут в такую рань? Забилось учащенно сердце – наконец-то, наконец-то он сможет поговорить с ней! Зачем? Он и сам не понимал. Они ведь разговаривали в ту ночь. Вернее… он пытался. Пытался объяснить ей. Подтолкнуть ее к мысли, что поступи он иначе, откажись от предложенной ему жизни рабской, у них не было бы жизни никакой. Да, она готова была умереть тогда…но он не был готов к ее смерти. Тогда это пронзило его вспышкой молнии – он сделает все, что угодно, лишь бы она жила. Унизится, преклонит колени и склонит голову перед любым безумцем, если это сохранит ей жизнь. Убьет. Умрет.
Он бесшумно подобрался поближе к небольшой поляне, на которой виднелся ее силуэт. Раскрыл было рот, чтобы окликнуть ее, не напугать своим внезапным появлением…
– По-моему, мы пришли. – Из зарослей с треском вывалился Поттер и Снейп сделал несколько шагов назад, чувствуя, как надежду сменяет ненависть.
– И зачем же ты вытащил меня в такую рань? – она зевнула, прикрыв рот ладонью, и его прожгло злой волной – раньше она легко просыпалась на рассвете, пока не было рядом с ней этого гриффиндорца, крадущего ее сон своим присутствием. Чем они занимаются ночами в их гостиной? Тем же, чем занимаются слизеринцы, уединяясь за плотными пологами своих кроватей? От одной только мысли об этом он…
– Сейчас увидишь… - Поттер обнял ее за талию и увлек за собой в те заросли, из которых недавно появился. Ублюдок. Этот его жест был таким простым и легким, словно проделывался сотню раз. Ненавижу.
Его боль давно исчезла. Вместо нее была эта раздирающая внутренности ненависть, как его личный демон, поднимающий голову и ухмыляющийся ему широким безгубым ртом. Он кутался в нее, как в теплую мантию, укрывался с головой, стараясь не оставить Ей бреши. Не оставить пути к своему сердцу.
На поляну, освещенную солнцем, выкатились два золотых самородка – детеныши единорогов, негромко повизгивая, затеяли возню в густой траве. Следом за ними, грациозно переступая тонкими белоснежными ногами, появился взрослый единорог, величаво неся увенчанную витым рогом голову. Настороженно фыркнул и уставился прямо ему в глаза. Их разделяло немало пространства, расчерченного ветками и листьями,…но Снейпу казалось, что единорог видит его. Видит глубже, чем ему самому бы хотелось.
Ненавижу.
Короткая отталкивающая мысль – и единорог запрядал ушами. Коротко всхрапнул и исчез в зарослях, уводя с собой свою малышню.
Такое чистое существо, как единорог просто не может находиться рядом с ним. Потому что он пропитан своей ненавистью до мозга костей. Потому что он прячется в тени от света, который может разогнать эту ненависть. Он навсегда проклят, потому что предал свое солнце.
Он уходит прочь, жалея, что не может убежать, заткнув уши. За его спиной его преданное солнце восхищенно благодарит Поттера. А он не хочет даже думать о том, что сам мог бы подарить ей это зрелище. И о том, что мог бы купаться в ее сиянии…если бы только…
Как же он всех их ненавидит…
* * *
- Я думаю, что ты слишком с ним сурова, Лилз. – манерно протягивает светловолосая гриффиндорка, закрывающая ему вид на свою рыжеволосую однокурсницу. Они работают в парах на Астрономической башне. Ночное небо ясное, как никогда. Кажется, можно отчетливо разглядеть, чем отличается одна из сияющих осколками бриллиантов звезд от другой. Но его светило тут, внизу. И он, как безумец, пытается украсть хоть немного живительного света.
- На твоем месте я бы давно уже… - она понижает голос и шепчет что-то в ухо вмиг покрасневшей старосте. Лили вдруг вздрагивает и проливает на карту неба чернила – что ей сказала эта распутная девка? Что посоветовала? Что…
- Я не думаю, что когда-нибудь последую твоему совету, Милена… - голос ее как всегда безупречно вежлив, но он-то слышит в нем нотку холодной усталости. – А теперь прости, я хочу закончить этот квадрат до того, как Сатурн скроется из виду.
Она склоняется над пергаментом и не видит призывных взглядов, которые ее «подружка» бросает на гриффиндорского ловца. А тот пожирает взглядом… нет, не откровенное декольте блондинки,…а худенькую фигурку в бесформенной мантии.
Урод.
* * *
Время не стоит на месте. И однажды за завтраком он понимает, что что-то не так.
Что-то изменилось.
Он изучает смущенное личико Лили, которая сидит за столом, не поднимая взгляда. Переводит взгляд на Поттера, сияющего как начищенный котел. Ухмылка Блэка становится последним кусочком мозаики.
Нет.
Нетпрошутебянетэтонеможетбытьправдойнеможетнеможет…
Неееет.
Лили, как ты… как ты могла, Лили, как ты могла…? Позволила ему…прикоснуться к себе…
Он не успевает воззвать к спасительной ненависти. Свет в ее глазах пронзает его насквозь, как мошку, попавшуюся под острие булавки. Он чувствует себя распятым этим светом. Этой необычайной грациозностью, что появилась в ее движениях. Новым изгибом улыбки, лучащейся загадочностью. Она выглядит совсем иначе. Новая. Чужая.
НЕУЖЕЛИ НИКТО ЭТОГО НЕ ЗАМЕЧАЕТ?
Они переглядываются – в этих взглядах сокрыто особое значение. Они движутся почти одинаково. Вот он тянется к маслу – и она рассеянно повторяет этот жест, хотя терпеть не может это чертово масло. Он украдкой касается ее, будто невзначай. Она краснеет. Прячет лицо за волосами. Но он видит, как она находит ладонь Поттера и крепко сжимает ее в своей маленькой ладошке.
Ненавижу! НЕНАВИЖУ!!!
Он вскакивает с места и несется в подземелья. Как раненный зверь, он ищет убежища, в котором сможет выгрызть из себя эту боль, освободиться от этого капкана, душащего его, сжимающегося с каждой секундой все сильнее….
НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! НЕНАВИЖУ! НЕНАВИЖУ!
Он сжимает в бессильной злобе простыни, не обращая внимания на их жалобный треск. Горло судорожно сжимается, пытаясь вытолкнуть сухой комок, подкатывающий к самой глотке.
- Ненавижу тебя, как же я тебя ненавижу… - хрипит он, беснуясь.
Как же я люблю тебя, Лили, как люблю.
Ты жизнь мою украла. Держишь в своем маленьком кулачке, даже не замечая этого. Вертишь ею взад-вперед, как любопытный ребенок.… Не видишь, как мне больно.
Я думал, что буду счастлив, если счастлива будешь ты.
Неправда.
Это слишком больно.
Лучше бы…лучше бы ты…ум..
Нет. Он испуганно останавливает эту мысль. Да, он безумец. Но в его безумии живет она. Такая, какой видел ее только он. Такая, какая могла бы любить его.
Он должен утешаться той мыслью, что она жива. Что она… счастлива. Пусть даже рядом с этим похотливым ублюдком, посмевшим осквернить его маленькое солнышко…пусть.
Он переживет эту боль. Ведь она значит, что он сам еще жив.
Глава 3ДНЕВНИК.
Он видел его сотни раз. Потрепанная кожаная обложка бледно-зеленого цвета...
Она обожала зеленый, считая глупостью эту межфакультетскую рознь: стойкую неприязнь гриффиндорцев к зеленому, а слизеринцев – к красному.
Однажды она даже призналась ему, что с удовольствием носила бы его шарф вместо этого красно-золотого безобразия, превращавшего ее голову в пылающий факел. Но когда он поспешно протянул ей свой шарф, она зеркальным жестом сняла с шеи свой, заявив, что если он заболеет, то это останется на ее совести.
Улыбнулся... горько, проводя пальцами по шероховатой поверхности. Обвел кончиком указательного пальца золотую вязь, складывающуюся в ее имя...
Что он делает?
«- Я забрал его из дома Поттеров в надежде, что он сможет прояснить что-то...» – обманчиво мягкий голос и пронзительный взгляд из-за очков-половинок – Дамблдор никогда не гнушался прибегать к запрещенным приемам. Что мог прояснить личный дневник молодой женщины? Планы Темного Лорда? Предательство того, кому доверяли?
Зачем он отдал ему Ее дневник? Чего добивается старый интриган?
Снейп глубоко вздохнул и тяжело опустился в кресло. Уставился на книжку, которая вот уже как несколько часов занимала все его мысли.
Имеет ли он право... посмеет ли...?
В сотый раз потянулся к связанным простым узлом лентам, отдернул руку – будто обожженный.
«- Что ты там все время строчишь? – Угрюмый мальчик внимательно наблюдает за порханием пера в пальцах своей рыжеволосой подруги.
- Воспоминания... – она отрывается от дневника и задумчиво улыбается ему».
«Я отдаю его тебе, потому что негоже ему больше пылиться в моем шкафу» - с этими словами старый директор попросту вытолкал из своего кабинета остолбеневшего декана Слизерина. И только на винтовой лестнице Снейп пришел в себя достаточно для того, чтобы запротестовать...
- Почему мне? Отдайте его мальчишке... – Горгулья окинула его безразличным взглядом и встала на свое место.
И вот он здесь – вновь и вновь возвращается взглядом к потрепанной книге, которая хранит в себе часть души женщины, которую он любил.
- Нет. Она никогда не принадлежала мне. – Тишину разрезал его хриплый голос, когда два спорящих голоса в его голове стали невыносимыми. Один умолял – не отвергать дарованную ему возможность вновь почувствовать Ее тепло, Ее свет... Второй, более осторожный, предостерегал его... Неужели мало боли Она принесла ему?..
- Нет. Никогда я не... – беззвучно зашевелились губы, но жадные пальцы уже развязывали ленту, рвались к белоснежному когда-то пергаменту, исписанному мелким округлым почерком...
Последняя запись. Датирована 31 октября 1981 года. День ее смерти...
«Здравствуй, дружочек. Давно я не доставала тебя, прости меня за это... Время, кажется, ускользает от меня, проваливаясь песком сквозь пальцы. Казалось бы, только что взошло солнце, а уже пора укладывать Гарри спать. А после... после я жду Джима...
Я боюсь. Я очень боюсь того, что может случиться с ним.
На нас объявлена охота. Как... как на оленей! Сириус чуть не подавился, когда я впервые так сказала. Клянется, что съест свой мотоцикл, если патронусом Гарри не будет олень. Он не утратил своей беспечности, Сириус, даже в эти...»
Снейп захлопнул дневник и вскочил на ноги, стискивая зубы с такой силой, что свело скулы. Беспечный Блэк? Да это лишь другое определение его безграничной глупости!
Мужчина в бешенстве ходил по комнате, мечась из стороны в сторону, словно загнанный зверь. Олени? Олени! Что за ерунда, что за ерунда?? Она погибла в этот день, а последняя запись в ее дневнике была об оленях и несравненном Блэке?!
Звякнула дверца шкафа, соприкоснувшись с пузатой бутылкой огневиски, которую Снейп резким движением выдернул из его недр.
- Олени... – сквозь зубы процедил мужчина, наполняя стакан остропахнущей жидкостью.
- Олени! – горло наполнилось расплавленным огнем, но даже он не мог выжечь разлившуюся по языку горечь.
Стакан наполнился и опустел еще два раза к тому моменту, когда Снейп успокоился достаточно для того, чтобы вернуться в кресло. Дневник просительно мерцал зеленью с пола, куда его небрежно отбросили.
Снейп горько усмехнулся, лоб его пересекла усталая морщина. Никогда он не перестанет причинять самому себе боль. Словно это было необходимо ему для того, чтобы почувствовать себя... живым...
« Гарри очень смышленый малыш. И он прирожденный Ловец, Джим не устает бахвалиться этим перед каждым, кто имеет неосторожность завести при нем разговор о детях...»
Снейп глухо застонал и опять поднес к губам стакан. Огневиски иногда спасало его, притупляя память, ослабляя тупую боль в сердце, с которой он, казалось бы, должен уже свыкнуться. Мужчина вздохнул и пролистал несколько страниц, выхватывая взглядом отдельные фразы:
«..подарил ему крошечную метлу, и эта троица разгромила гостиную, пытаясь...»
«с каждой встречей он кажется все более уставшим, а в его волосах уже серебрится седина. Бедный Ремус, я так за него...»
«...странный сон. Я проснулась задолго до рассвета...»
Блуждающий взгляд вновь вернулся к последним строкам, пытаясь сфокусироваться.
«Сегодня я видела странный сон. Я проснулась задолго до рассвета и долго не могла понять, что чувствую... это было что-то знакомое, словно отголоски давно позабытых мыслей и ощущений... Как будто я позабыла что-то очень важное и теперь почти вспомнила – что. Джим очень крепко спал и даже не пошевелился, когда я высвободилась из его объятий. Он как сумасшедший, весь последний месяц сжимает меня в руках, не выпуская даже во сне...»
Снейп вновь закрыл дневник и наполнил до краев стакан. Огневиски хлынуло в его глотку яростным потоком, но мужчине потребовался еще не один стакан обжигающей жидкости, чтобы собраться с силами и продолжить чтение.
«Гарри спокойно спал в своей колыбельке, и я прокралась на кухню. Заживляющее зелье, которое я готовила для Госпиталя Св.Мунго почти настоялось и теперь мне оставалось лишь добавить к нему последний ингредиент прежде чем разлить в пузырьки и запечатать.
Я рада, что могу помочь хотя бы этим – хороших зельеваров в среде Авроров, конечно немало, но почти все они заняты в рейдах, им просто не хватает сил, чтобы заниматься еще и зельями. Орден тоже нуждается в зельях, но только я знаю, как правильно использовать слезы Фоукса. И Джим спокоен, потому что я занята любимым делом в самом надежном для нас убежище – у себя дома. Мерлин, я никогда ему не говорю об этом, но я так устала прятаться!
В школе все было так просто... мы не думали о завтрашнем дне, уверенные, что он настанет, и солнце опять будет сиять и все будет хорошо...»
Северус бездумно перелистнул страницу, пригубил огневиски и вновь углубился в наполненные усталостью воспоминания молодой женщины.
«Я вышла на улицу, чтобы собрать росу с растущего у порога подорожника. И тогда увидела... его».
Снейп дернулся в кресле, пролив на дневник огневиски и так и застыл, глядя на то, как расплываются аккуратные буквы...
«Он стоял под старым дубом, укрывшись в густой полумрак, но его бледное лицо сияло, словно луна на ночном небосводе. Я сделала вид, что не заметила, но его глаза жгли меня все время, что я собирала крохотные, но такие ценные капли с бархатистых листьев. Я знала, какие они. Черные, как само ничто. И такие же пустые.
Что он делал тут, у нашего дома? У дома, защищенного самым надежным заклинанием? Я вернулась в дом, пролив из маленькой чаши все... так тряслись руки...
Я не видела его с того самого дня, когда мы все навсегда покинули замок, ставший нашим домом. И ни разу не слышала о нем с тех пор. Но я знаю. Я знаю, что он с ним...
Однажды он встал на колени перед ним, признав в нем своего хозяина. Навсегда оборвал нашу дружбу, променяв ее на иллюзии и обещания. Шрам на предплечье – там, где я не позволила ему затянуть след неконтролируемой жестокости Люциуса, каждый день напоминает мне о боли, которую могут причинить самые близкие друзья. Джиму я сказала, что неудачно обожглась еще в детстве. Так и было. Очень сильно обожглась. Но ведь недаром говорят – огонь очищает... Он выжег дотла мою душу, оставив в ней лишь горький пепел... Я и не знала, что можно каждую секунду чувствовать такую боль, которую нельзя было притупить ничем... Вся моя жизнь тогда превратилась в бесконечную борьбу с этой болью. И она побеждала. Я не могла с ней справиться, не могла...
Но тогда в моей жизни появился Джим. Как огромное яркое солнце, он вернул меня к жизни, выдернув из бесконечного холода одиночества и сознания собственной никчемности. Рядом с ним я почувствовала себя... любимой.
Может быть... может быть, мне все привиделось? Может, это какой-то маггл, которому не спалось в эту полную тревог ночь, решил прогуляться по темным улицам? Я ведь так давно не видела его и еще не совсем отошла от сна... Не мог он... не мог он знать, где я живу. Никто не знает, кроме тех, кого я могу пересчитать по пальцам...
Нет, я не буду беспокоить Джима своими глупыми тревогами, он заслужил отдых... Питер ведь никогда не предаст его... нас.
Гарри опять проснулся. В этот вечер он так беспокоен. Я должна идти...»
На этом записи обрывались. Снейп долго еще сидел, глотая горькие слезы, а перед его взглядом стояла молодая рыжеволосая женщина, собиравшая в небольшую миску росу. Он был уверен в том, что остался незамеченным... Почему она не рассказала своему мужу о том, что видела его? Возможно, она осталась бы жива тогда! Поттер не был дураком, он бы сразу понял, что значит Упивающийся у порога его дома...
Возможно, она писала эти сроки за несколько минут до своей гибели! Возможно, как раз в тот момент, когда он валялся в ногах своего Повелителя, умоляя его сохранить ей жизнь, пощадить ее... Но она мертва. Давно мертва и все, что у него осталось – это клочок колдографии, с которой она лукаво улыбалась ему... и этот дневник.
Ведь он был в то утро у ее дома. Не смог сдержаться после того, как Петтигрю раскрыл доверенную ему тайну... А она вновь оказалась жертвой своего безоговорочного доверия людям. Людям, которым не стоит доверять. Таким людям, как он сам.
Глава 4ПРИЗРАК.
-Сев? Сеееееееееев! Ну, Сев, вставай! Ты ведь знаешь, что я терпеть не могу ждааааать....
Настойчивый голос заставил его вздрогнуть и поднять голову. Он недовольно поморщился, когда затекшая от неудобного положения шея дала о себе знать, и открыл глаза. Замер, ошеломленный...
- И не смотри на меня так, я вовсе не виновата в том, что ты с собой делаешь!
Прямо перед ним, упрямо выпятив вперед остренький подбородок, стояла большеглазая девочка, рыжую искру в волосах которой не могло пригасить даже то очевидное обстоятельство, что она была... что ее не было. Снейп мог отчетливо видеть сияние своего мыслеслива прямо сквозь ее худенькое тело. Призрак. Очередной призрак далекого, безвозвратно ушедшего прошлого...
Но такой реальный?
- Сев... - девочка вдруг сощурилась, подавшись вперед, и ткнула пальцем в початую бутылку огневиски, которую он оставил на столике. - Что это?
Снейп осторожно моргнул - то ли опасаясь того, что девчонка сейчас исчезнет... то ли того, что она останется. Осталась. Не растворилась дымкой. И все так же настойчиво смотрела на него, ожидая ответа.
- Это... - сипло начал он, выталкивая слова сквозь судорожно сжавшееся горло. - Это...
- Ты ведь клялся! - внезапно вскрикнула она, выпрямляясь. - Клялся, что не станешь похожим на НЕГО! Клялся, клялся, клялся! - ее тонкий голос гулким набатом отозвался в голове Снейпа. Он зажмурился, отчаянно желая, чтобы этот кошмар прекратился, чтобы она перестала мучить его теперь, через столько лет после своей гибели...
Тишина.
Он сжал кулаки, презирая себя за слабость. Сейчас, когда она ушла, он жаждал вновь услышать знакомый голос, и неважно, о чем он говорит...
- Сев? - Снейп распахнул глаза и обессилено откинулся назад, утопая в мягкой спинке кресла. Перед ним стояла она... такая, какой он помнил ее лучше всего... семнадцатилетняя, с аккуратно заплетенной косой, перекинутой через плечо на бесформенную школьную мантию. Он мог даже различить ее фамилию на значке старосты, приколотом к груди...
- Сев, что ты тут делаешь? - она огляделась, переступая с ноги на ногу, так, словно была сотворена из плоти и крови. - Мне страшно тут... давай уйдем... Я хочу увидеть звезды, пойдем на наше место... - она протянула ему прозрачную руку, но тут же отдернула ее. - Ты... кто ты? Ты не Сев... ты совсем... ты не похож на моего друга, нет...- ее черты исказились, призрак Лили отшатнулся, словно желая оказаться как можно дальше от подавшегося вперед Снейпа. - Что ты сделал с собой, Северус, что ты сделал?
Исчезла. Молниеносно, стоило лишь ему на мгновение закрыть глаза, которые подернула предательская горькая влага.
- Что ты сделал с собой? Бедный, мой бедный Северус... - Такой он ее совсем не знал. Совсем взрослая, с аккуратно подстриженными волосами и такой тоской в огромных глазах...
- Лили... - хрипло произнес он ее имя... имя, которое не произносил уже так много лет... - Лили....
- Помоги ему. - Вдруг выпалила она, словно эта просьба распирала ее, рвалась наружу. - Помоги моему сыну.
Она не принадлежала ему. Никогда она не была его. В детстве, да. Она с жадностью вслушивалась в его рассказы о магической школе, о том, какими удивительными свойствами обладает самый обычный одуванчик... да, тогда она принадлежала ему полностью. Но что значили эти полгода с небольшим, когда впереди была целая жизнь, расщепленная темнотой, окутывавшей его в те нередкие моменты, когда ее не было рядом. Она освещала его путь, разжигала жизнь в сердце, словно он был одним из тех ерундовых изобретений магглов, которым нужно... как это... подзаряжаться время от времени. Да, он был ее подсолнухом, глупым некрасивым цветком, поворачивающим несуразную голову за прекрасным ослепительным солнцем. Но она не была его.
Она принадлежала Поттеру. Всегда, даже когда говорила о том, что терпеть не может его позерские выходки. Даже тогда, когда кривила губы и морщила аккуратный носик, остро отточенным словом сбивала с вечно лохматого гриффиндорского ловца спесь. Даже тогда она носила клеймо подружки Поттера.
Она навеки отвернулась от него в тот день, когда он сделал выбор, предопределивший его жизнь. Он навеки утратил право произносить ее имя в тот миг, когда рассказал своему хозяину о пророчестве.
Но вот она тут. Как живая, не утратившая после гибели ни привычки прикусывать нижнюю губу, ни этой манеры передергивать плечом... Просит... просит его отдать долг, непомерным грузом лежавший на его плечах все эти годы...
- Я никогда не просила тебя ни о чем. - Этот обманчиво мягкий голос напомнил ему о Дамблдоре. Старик умел говорить ужасные вещи голосом, таким же сладким, как и любимые его лимонные дольки.
- Лишь однажды. - Снейп вздрогнул от полоснувшей по его израненному сердцу горечи, с которой призрак Лили говорил теперь. - Однажды я просила тебя. Умоляла не разрушать твою собственную жизнь. Ты не послушал. Ты навсегда разделил наши жизни. Я знаю, ты думаешь, что спасал меня. - Она вздохнула, но этот вздох не вызвал ни малейшего колебания в воздухе. - Но будь честным с самим собой, Северус. Хотя бы раз, будь честным. Разве ты не хотел этого? Не хотел власти, которую тебе сулили? Не хотел отомстить им... всем? - она качнула головой, опять смягчаясь. - Ты не имеешь права отказать мне сейчас. Однажды ты спас мою жизнь, отдав взамен свою свободу. Но ты же и отнял ее.
В голосе ее не было обвинения, но Снейп чувствовал, как душит его эта тяжесть, надвигаясь плотной удушливой волной тошноты и бессилия. Словно вновь ударило его отчаяние, которое он испытал, когда понял, как истолковал пророчество его безумный хозяин. Он молил его, унижаясь - как и тогда, в ту непроглядную ночь после бала в честь дня всех влюбленных. Он молил сохранить ей жизнь - только об этом могли молить его губы, только этой мысли подчинялась беспрекословно его гордость...
- Ты могла... - начал было он, пытаясь вырваться из пучины этого всепоглощающего отчаяния.
- Уйти? - непонимание сменилось очередной мягкой улыбкой, ранившей сильнее острого клинка. - Оставить то единственное, ради чего стоит жить? Неужели ты хотя бы на мгновение мог допустить, что я соглашусь спасти собственную жизнь такой ценой? Ты ведь знал меня лучше всех, Северус, так неужели ты думал, что я оставлю Джима и Гарри и... сбегу?
Конечно, она не могла уйти. Вскипела ярость, которая, как ему казалось, давно уже изжила себя.
Конечно, она не могла уйти и бросить своего Поттера! Только не она.
- Я надеялась, что когда-нибудь ты тоже поймешь... поймешь, что жизнь пуста, когда тебе не для кого жить. Но ты ведь редко ко мне прислушивался, Сев. - Да, она выглядела иначе. Взрослая, незнакомая. Но там, за призрачным лицом скрывалась Его Лили. Не признающая полутонов. Невообразимо терпеливая и мягкая, но твердая как сталь в своих принципах.
Он плакал, не стесняясь своих горячих слез. Что толку в гордости? Куда она привела его? Он лишь тень человека, которым мог бы стать. Мог бы - если бы рядом с ним была она, освещая его изуродованную душонку.
«Ты будешь великим зельеваром, Сев».
«Твои зелья спасут множество людей».
«Я согласна полировать твой Орден Мерлина два раза в неделю, если ты заставишь своих второкурсников быть повнимательнее».
«Хватит хмуриться, Рождество не такой уж отвратительный праздник!»
Он любил ее. С такой всепоглощающей силой, что готов был продать душу кому угодно, лишь бы она жила... Пусть даже рядом с Поттером, на которого она так щедро изливала свой свет...Уничтожая его, Северуса, своими сияющими от счастья глазищами...Даже эта ежедневная, ежесекундная мука была ничем по сравнению с радостью от того, что она жива. Но он убил ее.
- Да. - Он поднял взгляд на призрак женщины, память о которой терзала его все годы жизни, но эта же память давала ему силы на то, чтобы продолжать свое беспросветное существование. - Я помогу ему. Ради тебя. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы твой сын жил. - В черных глазах, устремленных на призрак Лили Поттер была лишь горечь. Горечь и бесконечная усталость. Как же он устал...
Глава 5СВАДЬБА.
- Ты уверена в том, что поступаешь правильно?
Глаза матери были полны слез, голос неуверенно дрожал, когда она в очередной раз поправила белоснежный подол воздушного платья дочери.
- Ведь он не красавец...
- Его душа красива.
- Его семья...
- Я заменю ему семью.
- Он такой мрачный...
- Я освещу его жизнь.
- Но...
- Я - все, что у него есть, мама. И я никогда его не брошу.
В мягком голосе совсем молодой еще женщины прозвучали стальные нотки. Ее упрямый взгляд был достаточно красноречив и Мэри, не выдержав, отвернулась к крохотному букету тигровых лилий, которые ее дочь будет держать в руках, идя к алтарю. Тугие лепестки, испещренные рыжими всполохами, так контрастировали с нежным кружевом платья... но невеста наотрез отказалась от нежных роз цвета рассветного неба, от задорных полевых цветов, от аристократичных орхидей. Только лилии. И теперь букет ярким пятном сиял на туалетном столике, словно нахально подмигивая матери невесты.
- Он тут... - вдруг произнесла напряженно вглядывающаяся в окно невеста и с облегченным вздохом опустилась на пуф у зеркала.
Это тоже было удивительным. Она словно сомневалась в том, что он придет. И все время после объявления о помолвке она носилась вокруг своего угрюмого жениха, будто он был хрупкой хрустальной статуэткой, которую может повредить любой неосторожный порыв ветра. Так, словно он был смертельно болен, или только оправлялся от тяжелой болезни. Его потухшие черные глаза ясно выражали надломленность его души, загораясь вновь только когда он смотрел на свою невесту. Мэри не понимала свою дочь. Впрочем, она никогда до конца ее не понимала. Ее маленькая дочурка выросла и превратилась в эту рассеянно обмахивающую пуховкой лицо красавицу. Родную, но совершенно незнакомую.
- Он один? - женщина удивленно сдвинула брови, увидев в окно, как напряженно ступает по гравию дорожки жених. Затянутый в черный сюртук, придающий его худощавой фигуре какой-то величавый вид. Блеснула тигриным взглядом яркая лилия в петлице - единственное цветное пятно на черно-белом фоне костюма.
Его отец умер от сердечного приступа, не дожив совсем немного до совершеннолетия сына. А мать угасла в течение следующих двух лет. Но разве ему совершенно некого пригласить на собственную свадьбу?
Да, они настояли на тихом торжестве в кругу самых близких... но разве у него совсем нет друзей?
- Я ведь тоже никого не пригласила, мама... - тяжело вздохнула невеста, пожимая обтянутыми тонким кружевом плечами. - Все наши гости - это те, кого позвала ты...
Родственники и близкие друзья семейства невесты заполнили небольшой сад позади дома, гул их разговоров доносился до спальни невесты сквозь распахнутые окна. Осень выдалась очень дождливой, даже для привычного к осадкам Туманного Альбиона, но сегодня небо было ясным. По-летнему теплое солнце обласкивало ухоженную лужайку, на которую были высажены драгоценные цветы из оранжереи Мэри. Все ждали лишь появления невесты...
- Помоги мне, мам? - Женщина оторвала свой взгляд от выжидающего под позолоченным осенью деревом жениха, вокруг которого толпа заметно редела, и помогла дочери справиться с упрямой застежкой ожерелья из странных мерцающих камней, подаренного девушке женихом. Единственный его подарок...
- Пора. - В дверной проем просунула светлую голову старшая сестра невесты, на лице которой застыла маска равнодушия. Сердце Мэри заныло - ее дочери были так дружны в детстве, но с каждым прожитым годом отдалялись друг от друга все дальше и дальше... И уже ничего не могло бы заполнить ту пустоту, что образовалась между ними.
Незамысловатая арка на небольшом помосте, усыпанная лепестками цветов дорожка, по которой должна будет ступать невеста - вот все, на что Мэри смогла уговорить свою упрямую дочь, желавшую сыграть свадьбу как можно скорее и как можно скромнее. Поначалу у обеспокоенной женщины даже мелькнула мысль о том, что ее дочь... но нет, причиной такой спешки не была беременность невесты. А что?
Мэри не уставала размышлять над этим. Почему ее дочь - веселое солнышко, проказливая и вечно хохочущая девушка, чье присутствие словно освещало дом в те редкие дни, что она приезжала из школы - почему она согласилась стать женой этого угрюмого черного ворона? Женщина смутилась, но тут же мысленно кивнула - да, иначе и не скажешь. Он даже внешне был похож на мрачную птицу, в глазах-пуговках которой каждый мог увидеть все, чего боялся больше всего на свете. Он... пугал. Ее старшая дочь долго смеялась над выбором младшей сестры, но Мэри отчетливо видела ужас в ее прозрачных цепких глазах. Она не могла понять, что происходит. Ее младшая дочь тенью слонялась по дому, избегая любых разговоров о предстоящем торжестве. Оживала она лишь по вечерам, когда за дверью раздавалось сухое вежливое покашливание. Тогда глаза ее вновь наполнялись жизнью, губы растягивались в жизнерадостной улыбке, и молодая невеста ланью выбегала на улицу, чтобы провести в компании жениха один час.
Они вели себя очень целомудренно. Мэри считала себя довольно прогрессивной матерью, тем более, что живы еще были в ее памяти моменты тех недолгих дней, когда сама она была невестой. Они с Кристианом не могли оторваться друг от друга, хотя их родители вовсе не одобряли такой пылкости.
А ее рыжеволосая красавица прогуливалась за окном под ручку со своим мрачным женихом. Болтала без умолку, изредка удостаиваясь сдержанных ответов. А однажды она долго о чем-то упрашивала его перед тем, как выпустить из рук его запястья. Он вяло кивал в ответ на ее убеждения, словно отчитываемый школьник. Мэри долго не могла заснуть в ту ночь - перед глазами так и стояла ее дочь, по-матерински прикасающаяся губами ко лбу своего жениха. Как друг. Как сестра. Но не как влюбленная женщина.
А теперь она стоит перед ней, как фарфоровая статуэтка, на которую какой-то проказник капнул расплавленным золотом. Лицо скрывает паутина невесомых кружев, но Мэри отчетливо видит, как ее дочь нервно покусывает губу, мельтешит перед взглядом матери и букетик лилий, который девушка сжимает с такой силой, что белоснежные перчатки покрываются яркими зелеными мазками. Мэри молчит. Она боится. Боится, что если даст волю эмоциям, то тут же закричит. Закричит на свою дочь, которая зачем-то приносит себя в жертву этому странному молодому человеку.
Но она молчит. Молчит, следуя за невестой вниз по лестнице, где их ждет Кристиан, готовый провести дочь к скромному алтарю. Молчит, когда он, неловко подшучивает над "своей малышкой, которая выросла и превратилась в настоящую красавицу". Молчит, когда встречается взглядом с Петуньей. Где-то глубоко под маской равнодушия - мать чувствует это как никогда сильно - Петунья тоже волнуется. Эта тревога на миг объединяет их, но они молча идут в сад - рука об руку, сопровождаемые улыбками и восторженными шепотками гостей. Это чувствуют только они - как солнечный теплый день внезапно становится удушливым, как от странного ощущения, исходящего от алтаря, где застыл неподвижно жених, по коже бегут мурашки... Последние шаги до помоста были тяжелее всего. Мэри словно кто-то подталкивал в спину, предлагая послушать вопящий от ужаса внутренний голос и бежать. Куда угодно, но подальше от этого места, которое, как в страшных снах, обволакивает твое тело вязкой немощью...
Тихо заиграла музыка. Жених вздрогнул, когда зашелестел под атласными туфельками его невесты гравий. Шевельнулись его губы, но Мэри не расслышала его шепота. Позже ей расскажут, как исказилось его лицо в тот момент, когда невеста оступилась, оскользнувшись на влажной дорожке. Словно она была самым драгоценным, что есть в его жизни. Словно – случись с ней что-то, это просто убьет его.
Но сейчас ее мучает одна мысль. Что если... что если он... приворожил ее? Как бы глупо это ни звучало... но она ведь никогда не интересовалась тем миром, который отобрал у нее ребенка... что если именно магия причиной тому, что происходит? Однажды у нее уже было это сосущее ощущение потери... тогда в их доме появилась женщина в остроконечной шляпе и отобрала у нее дочь.
Да, она приезжала домой на каникулы. Но она всегда была другой. И с годами это стало ощущаться лишь отчетливее. И теперь эта прекрасная незнакомка опять ускользает из любящих материнских рук. Только теперь это чувство потери не окрашено в печаль. Оно вызывает ужас. Что случится с ее дочерью?
- Я встану рядом с тобой, как твой супруг, перед тобой, как твой защитник, позади тебя, как твой утешитель... – Глубокий голос жениха приобретает бархатные нотки, когда он стоит напротив своей невесты, сжимая ее запястья худощавыми пальцами.
- Я буду стоять за тобой, как твоя опора, рядом с тобой, как твой друг... – вторит ему невеста, напряженно всматриваясь в его глаза. Не замечая сентиментальных улыбок на лицах немногочисленных гостей, того, как скривила губы Петунья... – Встану перед тобой в час, когда смерть придет за нами.
Их клятвы пугают Мэри. Она поднимает взгляд – кое-кто из гостей утирает слезы, дивясь необычности слов, которыми обручаются молодые. Но она слышит в этих словах не нежные клятвы в вечной любви. Смерть. Когда смерть придет за нами. Ровный голос дочери набатом гремит в ее голове, интуиция вопит от нехорошего предчувствия.
Тонкий ободок белого золота скользит на палец жениха. Он хмурится, словно ему тоже не нравятся последние слова невесты. Сверкнул в лучах солнца изумруд на ее безымянном пальце.
Муж робко целует свою жену. Его бледные щеки окрашивает румянец. Или это закат виноват? Мэри спускается к гостям, принимает поздравления и не замечает, что молодые исчезают с посвященного им торжества...
- Зачем ты так? Ты ведь знаешь, что не должна была говорить этого... Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. Ты моя жизнь. Зачем мне существование без жизни? Что мне жизнь, если в ней не будет тебя?
- Люди смертны, ты сам это говорил. А слова... сами пришли. Я не смогла бы сдержать их, даже если бы захотела. А я не хотела. Ты знаешь, я сказала правду.
- Нет. Нет, нет, нет. Не смотри на меня так! Не смотри...
- Бедный мой Северус... прости меня.
- Нет, это ты. Ты прости меня... я неблагодарная сволочь... я отнимаю у тебя жизнь, я отнимаю у тебя все. Я эгоист, я... я...
- Молчи. Я сама сделала свой выбор. Я. Не ты. Я сама. Сама...
Он сворачивается клубком на кровати поверх одеяла, утыкаясь лицом в ее коленки, и его плечи сотрясаются от беззвучных рыданий. А Лили Снейп гладит его по волосам, шепча что-то, и измученно улыбается.
На следующий день ее не станет.
Глава 6РОЖДЕСТВО.
Он притаился в коридоре, укоряя себя за трусость. Что-то извращенное было в том, чтобы подглядывать за собственной женой. Каждый вечер он замирал в коридоре у распахнутой двери спальни и, затаив дыхание, наблюдал за тем, как она готовится ко сну.
Вот перестала шуметь вода в ванной и через несколько томительных мгновений дверь распахивается. Она опять в своей нелепой ночной рубашке, влажные волосы кажутся почти черными на обнажившемся из-под распахнутого ворота плече.… Проходит к туалетному столику, принимается за свой еженощный мистический ритуал. Круглая серебряная щетка для волос поднимается и отпускается, распрямляя упрямые спутанные локоны, превращая их в поток медного шелка. Нежный, сладко пахнущий яблоками – он как наяву слышал этот аромат, окутывавший его грезами каждую ночь, что она сладко посапывала, свернувшись клубком под его боком. И он лежал, боясь шелохнуться, в неудобной новой пижаме, в которой чувствовал себя запеленатой мумией. Пытаясь выровнять дыхание, успокоить… успокоиться. Мучение – дожидаться, пока она не уснет, чтобы воровато проскользнуть в спальню, залезть под одеяло и замереть, когда она, забавно чмокнув губами, передвинется поближе, утыкаясь носом куда-то ему в бок. И это касание словно непрерывно бьет током, не давая ему уснуть…
Утром он встанет ни свет, ни заря, спустится в подвал, где устроил себе кабинет и задремлет там – в кресле, с каким-нибудь фолиантом на коленях. Чтобы пробудиться от осторожного прикосновения маленькой ручки, ароматных запахов с кухни и пожать плечами на ее вопросительный взгляд. И задушить, задушить на корню малодушное облегчение оттого, что она не может забросать его вопросами. Она пыталась. Писала ему записки, украшенные забавными рожицами. Спрашивала – что его так тревожит? Зачем он мучает себя, просиживая допоздна за книгами, почему стал так плохо есть…
Как он мог объяснить, что причина этого – в ней? В ее невинности, в этих детских веснушках на чуточку вздернутом носике, в том, что она – рядом. Рассказать, как томится каждую ночь, желая коснуться ее, прижать к себе… и отдергивает руку, словно боясь обжечься. Будет ли она… напугана его порывами? Оскорблена ими? А может быть… может быть, ждет их? Она не притворялась, что спит, когда он появлялся в их спальне, целовала его на ночь и подолгу сидела при неровном пламени свечей, расчесывая волосы.
Не пряталась от него.
Но каждый раз, протягивая к ней руку, он вспоминал всхлипы матери. Маслянистые глазки отца, который наслаждался своей жестокостью. Россыпь синяков на руках и шее Эйлин, там, где этот мерзавец метил ее своей похотью.
И вспоминал Ее. Стоны боли, переходящие в непрерывающийся пронзительный крик, следы ожогов на хрупком теле. Как извивалась она на грязном полу, когда ее разрывало изнутри заклинанием боли…
Из-за него.
Его виной было произошедшее в ту ночь. И темная метка на его предплечье была постоянным напоминанием не только о том, что он обрел своего жестокого хозяина. Но и о том, как больно сделал он Ей.
Он не хотел больше. Никогда. Ни. Одна. Слезинка. Ни. Единого. Стона. Из-за него – никогда.
Он не сделает ее рабыней своей страсти.…Но как же тяжело быть мужем, который не осмеливается коснуться своей жены…
Вот и сейчас. Она зевнула, и вяло заплела волосы в косу. Побрела к кровати, погасив свет – кроме единственной свечи с его стороны кровати. Дорога света, ведущая его в мучительные объятия ночи.
Завозилась, устраиваясь поудобнее, и уже через несколько минут спокойно спала. Он выдохнул и расслабленно облокотился о дверной косяк. Сколько еще это будет продолжаться? Еще неделю? Две? Месяц? Она ведь…Она его жена.
Не задорная смешливая подружка детства, не лучшая подруга юности – жена.
Он обдумывал это, стоя под холодным душем и позже, когда вернулся в спальню, застегивая пуговицы на пижамной рубашке. Провел кончиками пальцев по ее щетке и встретился взглядом со своим отражением. Обычное магловское зеркало – такое же безжизненное, как и все остальное в их небольшом доме. Ему даже пришлось полностью перебрать свою библиотеку, чтобы быть уверенным в том, что рядом с Ней не окажется неучтенного им источника магии. Лежащее на ней заклинание было древним и очень действенным,…но очень хрупким первые полгода.
А о том, что случится, если кто-то узнает, что он женат… на Ней.… Одна только мысль об этом цепко обхватывала его ледяными пальцами ужаса.
Она заворочалась в кровати, словно холод его мыслей дотянулся и до нее. Перевернулась на живот, сталкивая подушку на пол, и затихла. Он тяжело вздохнул и скользнул под одеяло, закидывая руку за голову. Тепло.
- Зачем ты убил ее Северус? – Люциус Малфой манерно растягивает слова, делая вид, что невероятно увлечен видом своих ногтей. Но он искоса наблюдает за ним, будто вне зависимости от полученного ответа имеет что добавить к своему вопросу.
- Когда ты повзрослеешь, Люциус? Эти крики, мольба…тебе не надоело? – фыркает он, снисходительно покачивая головой. – Я мог бы работать над зельем, а вместо этого я должен наблюдать за вашими забавами…согласись, у своих котлов я приношу гораздо больше пользы, нежели тут. – Пожал плечами, равнодушно, цинично. За спиной что-то обсуждают и хохочут Гойл с Крэббом. Наверняка вспоминают, как корчились магглы под Круцио Малфоя…
- А мне показалось, что тебя до сих пор одолевают призраки юности.. – деланно разочарованно протянул Люциус, постукивая себя пальцем по губам. И хищно ухмыляется, словно напоминая, что больше не тот восторженный юнец, что привел Снейпа к их Лорду. – Ведь ты убил только одну из них…рыжую прелестницу, так приглянувшуюся Мальсиберу…
- Ты знаешь его. Мы бы задержались тут еще как минимум на час. – Его резкий ответ радует Малфоя, но Северус продолжает – А единственный призрак прошлого, который меня преследует, это ты, Люциус. Неужели не надоело шататься по улицам в ночи и убивать маглов? Я вырос из этого, ты, как видно, еще нет.
Он аппарировал прежде чем взъярившийся Малфой успел сказать хотя бы слово ему вслед.
Хриплый мужской голос напевал о том, что его обладатель желает получить все, либо же вовсе ничего. Забавно. Он получил все, о чем только мог мечтать. Она была его мечтой, лишь Она всегда присутствовала в его мыслях, когда он задумывался над тем, чего хочет от жизни. И вот она – миссис Снейп, чем-то гремит на кухне, наверняка приплясывая под эту магловскую пластинку – волосы сколоты в узел, босая…
- Что у нас на у… - он сунул было нос на кухню, но многозначительное помахивание скалкой тут же остудило его любопытство. Он усмехался чему-то своему, поднимаясь по скрипучей лестнице в ванную.
- У нас праздник? – Вопросительно протянул он, наблюдая за тем, как она расстилает белоснежную скатерть на обеденном столе. Обычно они ели на кухне, а величавый резной стол в гостиной, кажется, не носил на себе большей тяжести, чем свежие букеты лилий из крохотной оранжереи. - Это яблочный пирог так пахнет? Точно корица.
Она уставилась на него так, словно он выдал несусветную глупость. Качнула головой и ткнула пальцем в простые магловские часы, висящие над книжными полками.
- Половина двенадцатого, я вижу. – Он нахмурился, когда она достала из шкафа два тяжелых подсвечника и установила их в центре стола. Требовательно протянула к нему руку. Вздохнул, как пойманный за руку ребенок и достал из кармана брюк зажигалку. Она укоризненно покачала головой и зажгла свечи, после чего упорхнула на кухню, забрав с собой и контрабандную зажигалку. Вообще-то он мог пользоваться палочкой, вряд ли кто-то увидел бы его – их домик находился в более чем укромном месте. Но привычка не пользоваться магией не более необходимого уже въелась в него. А маглы действительно могли быть чрезвычайно изобретательны. Взять хотя бы сигареты, которые он курил украдкой, а она делала вид, что не замечает этого.
- И все же я… - он повиновался ее жесту и сел за стол, на котором уже заняло место блюдо с пряным мясом, от соседства с которым его желудок требовательно заворчал. С людьми, с которыми его связывали пугающие ее темные узы, можно было пить. Но принимать пищу? Вот уж ни за что.
- Не понимаю, Лили… - она опять появилась в гостиной, пряча что-то за спиной. Смущенно потупилась. Он недоуменно смотрел на нее, силясь понять – что происходит? К чему приурочен этот пир?
Не то, чтобы она никогда не удивляла его своими познаниями в области кулинарии - она была прекрасной хозяйкой, хотя он так и не смог понять, как она управляется с многочисленными приспособлениями на кухне. Взять, к примеру, печь. Как она работает? То, что заняло бы у ведьмы полчаса, занимает у не имеющей возможности воспользоваться магией женщины как минимум полтора часа. Но она казалась вполне… довольной своей жизнью. Их общей жизнью. Но никогда еще не вела себя так загадочно.
А сейчас на ее лице – на щеке красуется пятнышко муки, непослушные медные пряди выбиваются из тугого пучка – красовалась лукавая улыбка. Он посмотрел на предмет, который она ему протягивала, и улыбнулся в ответ. Бутылка вина.
Все словно встало на свои места. Рождество. Сегодня Рождество. И яблочный пирог, и ее нетерпеливые взгляды, и эта бутылка - все это уже было с ними. Давно, в прошлой жизни. Пара подростков на Астрономической башне. Влюбленный мальчишка и мечтательная девчонка, стащившая с кухни бутылку вина. А потом она мирно спала в его объятиях, заставляя замирать от счастья и ждать. Ждать, когда с неба упадет еще одна звезда, которая обязательно исполнит его желание. Ведь рядом с Лили он мог поверить даже в такую чепуху, как падающие звезды, исполняющие желания...
Недалеко же он ушел от себя тогдашнего. Теперь даже обнять ее он не мог так легко, как делал раньше. Возможно, для нее это бы значило то же самое, но для него – нет. Все изменилось. Они изменились.
Она вдруг метнулась на кухню и вот уже нетронутое жаркое забыто, а место его занимает яблочный пирог, щедро сдобренный корицей. Свет погашен. В ее зеленых глазах пламя свечей, на щеках играет румянец – ее присутствие пьянит лучше любого вина. Но и оно тут – в его руках прохладная бутылка (где она его взяла?) и он вслепую нашаривает пробку (теперь получится лучше, чем тогда!), откупоривает (что она со мной делает?) и разливает по бокалам. Густой аромат вишни, черной смородины…и шоколад?...смешивается с терпким запахом яблока с корицей. От него кружит голову, свечи хитро мерцают, словно подбивая на всякие глупости, а она с улыбкой наблюдает за ним. Вспоминает? Или смеется над ним? Нет, только не она.
- С Рождеством, Лили. - наконец выдавливает он, приподнимая свой бокал. Мысли скачут, как испуганные кролики - он ведь опять без подарка! А она такая красивая, что перехватывает дыхание - что он может подарить ей? Чем сможет искупить свою вину? Он ведь отнял ее у всех, отнял ее у самой жизни, оставив ее только для себя - чем он может порадовать ее? Он бы свернул горы, повинуясь малейшему движению ее изящного пальчика, но она никогда не просила ничего. А он никогда не был самым чутким и проницательным человеком. Особенно, если дело касалось ее.
Она поднимает бокал, с хрустальным звоном касаясь им его бокала. Улыбается - счастливо? Счастлива ли она? Может ли она быть счастливой? Рядом с ним?
Вино лукаво - притворяясь безобидным, оно быстро ударяет в голову. Ее щеки расцвечены коралловыми островками - она с такой радостью наблюдает за тем, как он расправляется с пирогом, что он просит добавки. Кто сказал, что нельзя начинать ужин с десерта? Вкусно. Вкуснее, чем что бы то ни было на свете...
Вилка со звоном падает на покрытую золотой канвой тарелку, а он быстро меняет свое мнение относительно того, что вкуснее всего на свете - Лили вдруг подается вперед и легко касается его покрасневшими от вина губами. Это даже не поцелуй - ее прикосновение приходится на уголок его губы, почти на щеку - но он застывает, потрясенный ее сладостью. Никогда - целомудренный поцелуй на свадебной церемонии не в счет - она не целовала его. Так - никогда. О, были эти дружеские поцелуйчики, после которых она разворачивалась и уходила в свою гостиную, оставляя его с этим огненным отпечатком на щеке. А теперь смазанное касание кажется ошеломляющим вихрем, пронесшимся по его сознанию...и телу. Пальцы невольно сжимаются в кулаки, когда это ощущение ударяет в них. А она прячет пылающее лицо в своем бокале, жадно глотая оставшееся в нем вино.
- Что ты делаешь, Лили? - Выдыхает он, сражаясь с нетерпимым желанием обнять ее, впиться в сладкие губы, пить ее, как это душное вино...
Она отводит взгляд, тонкие пальчики нервно теребят салфетку, краснеет еще сильнее - или это играют с ним догорающие свечи? Она сидит слишком близко к нему и он ловит ее подбородок, заставляя посмотреть на себя. И она смотрит - но он не может понять, что в ее глазах. Сожаление? Смущение? Жалость?... Желание? Они слишком глубоки, слишком бездонны, слишком опасны для него. Однажды он пропал в них и никогда уже не станет прежним, никогда не обретет власти над самим собой - безвольная марионетка, даже не пытающаяся вырваться из рук кукольника. Зачем? Если в этих руках сосредоточена вся жизнь?
Его взгляд непреодолимо влекут ее губы - сейчас стыдливо сжатые, они напоминают ему о том коротком поцелуе, которым он прикоснулся к ним на их свадьбе. Они мягкие и робкие - сама невинность. Я был первым, Лили? Неужели..?
Он сам не замечает, как склоняется к ней так близко, что их носы почти соприкоснулись. Она вдруг прерывисто выдыхает и ее сладкое дыхание жаром опаляет его губы, рванувшиеся вперед. Жадно, почти агрессивно - как она оказалась на его коленях? Верно, он сам схватил ее в охапку, не в силах сопротивляться своим желаниям. Когда он впервые почувствовал его? Когда ее смех впервые пронес теплую волну вниз по его спине? Он уже не помнил, не помнил...
- Лили... - он отрывается от нее на краткое мгновение, но тут же вновь накрывает ее губы своими. Пальцы сжимают хрупкие плечи - он словно опасается потерять над ними контроль, позволить им скользнуть ниже...ниже...И не может сдержать стона, когда она шевелится в попытке высвободить из крепкого захвата руки. Тесно стягивает оковы, державшие его на расстоянии от жены все это время – она хочет отстраниться! Успокойся, успокойся, Снейп, не позволяй своей похоти напугать ее, ворваться в ваш маленький мирок…Ведь ты уже получил больше, чем когда-либо мечтал – она твоя, только твоя…
Но она задумчиво улыбается и неловко обнимает его за шею, послушно подставляя пунцовое лицо его губам, вновь рванувшимся вперед.
- Лили… - он протяжно стонет и срывается с места, прижимая ее к себе, самое драгоценное, что есть у него в его жизни. Она легкая, как перышко, маленькая и худенькая, словно создана для того, чтобы ее носили на руках. Он обещает ей это, неуклюже открывая дверь в их спальню ногой… Перешагивает через порог и останавливается на мгновение, нерешительно встречая на себе ее ясный взгляд. Он не затуманен вином, как ему казалось и это придает ему уверенности в себе. И он решительно шагает вперед, к кровати, которую делил с ней так долго, но так и не разделил ее по-настоящему.
Вот дрогнули длинные ресницы - что в ее взгляде? Кого она видит перед собой? Кого хочет видеть? Все сомнения сносит новой волной чувственности, когда ее мягкие губы приоткрываются под его губами, она выгибает спину, позволяя его неуклюжим ладоням скользнуть под нее, прижать к себе... цепляется пальцами за его предплечья, словно не знает - оттолкнуть или притянуть поближе... и это ее сомнение будто придает ему сил, наглости... уверенности. Задыхаясь, он касается ее губ своими – можно, Лили? - пальцы скользят по бархатному телу – это не сон? – она как податливый воск в его объятиях – лилилилилили. Скачет сердце, выстукивая непрерывно ее имя, что-то колет и жжет в предплечье, но все тело словно лихорадит и он не обращает на это внимания. Все, все неважно... кроме ее шелковой кожи, кроме ее прерывистого дыхания...
Он не сразу осознает, что она застыла под ним, уронив с его плеч руки. Ее дыхание перестает вторить его собственному, и он делает усилие, чтобы оторвать губы от тонкой кожи на ее птичьих ключицах. В чем дело?
- Лили? – Она не смотрит на него, куда-то в сторону, вниз…Его взгляд следует ее взгляду и словно раскаленным железом по коже – метка. Уродливое клеймо на его предплечье окрасилось черным и извивается во властном танце. Змея беззвучно шипит, скаля тонкие клыки, ухмыляется безгубо череп. Вот что обжигало его – Хозяин ждет. Как давно он вызвал его, как давно ждет появления своего слуги?
- Я должен…должен…идти... - мучительно больно видеть в ее глазах подобное выражение. Отвращение? Страх? Но он должен идти, как можно скорее – и он скатывается по лестнице, на ходу снимая с себя мантию, выбегает на пустынную улицу и аппарирует – сначала в Лютный переулок, а потом туда, куда звала его Темная метка.
Глава 7.ПОЛНОЧЬ.
Размеренное дыхание с левой стороны кровати заставило ее улыбнуться. Он глубоко спал, растянувшись на спине и закинув одну руку за голову. Чертовски неудобная поза – считала она. Все лучше, чем сворачиваться клубком, утыкаться носом в подушку и всю ночь стягивать на себя одеяло – обычно отвечал он в ответ на ее гримасы.
Она опять улыбнулась и осторожно выбралась из постели, стараясь не потревожить его чуткий сон. Он устал сегодня. Даже во сне на лбу его не виднелась сосредоточенная морщинка, тонкие губы плотно сжаты. Бедный, бедный... как же ей хотелось разгладить его лицо, заставить его вновь улыбаться. Таким он был после их свадьбы – веселым и счастливым. Таким она его совсем не знала. Он шутил, признавался ей в любви и все время улыбался. Будто и не было никаких сомнений, никаких проблем... Нет, проблемам не было места в их маленьком светлом доме, наполненном спокойствием и уютом.
Прошло то время. Теперь, засыпая, она даже не была уверена в том, что проснется рядом с ним. Иногда он будил ее посреди ночи, прижимаясь к ней своим прохладным телом, покрывал ее кожу лихорадочными обжигающими поцелуями, словно пытался раствориться в ней, утопить в жарких исступляющих ласках все то, что составляло его жизнь вне дома. Она задыхалась в его объятия, а он играл ее телом, как драгоценным музыкальным инструментов, извлекая из нее беззвучные стоны, а потом, успокоившись, сцеловывал сладкие слезинки с ее щек и тихо просил прощения.
В такие ночи ее не мучили тревожные сны.
Она тихо прошла на кухню, где в небольших котлах пузырились зелья. Под ними ровно горело синее магическое пламя. Он разжигал именно его – чтобы порадовать ее. Она еще с первого года обучения в школе научилась вызывать такое пламя – стойкое, не боящееся влаги и не требующее подпитки. Оно горело ровно столько, сколько было необходимо. А в синих танцующих языках, казалось, можно было увидеть ответы на все вопросы Вселенной.
Она не могла больше колдовать. Ее палочка, опутанная сложной вязью, заклинаний лежала в земле. Там, где над пустой могилой высился мраморный камень с ее именем.
Она была мертва для всех. Для постаревших вмиг родителей, которые каждую неделю приносили на могилу свежие лилии. Для сестры, которая, казалось, лишь вздохнула с облегчением, услышав о страшной трагедии, унесшей жизнь ее «ненормальной сестрицы». Для всех ее школьных друзей. Для немногочисленных, но опасных врагов. Для всех она была мертва. Кроме него.
Он знал, кто она есть на самом деле. Знал, кому принадлежат эти медные волосы, эти зеленые глаза. Знал, кому принадлежит каждая веснушка на бархатной молочной коже. Тонкие пальцы с аккуратными розовыми ноготками, хрупкие запястья, изящная шея и фарфоровые косточки ключиц – он знал, кому они принадлежат.
В день их свадьбы, принося обеты своему мужу, она дала свое согласие на древний ритуал забвения. Он окутал каждый дюйм ее тела тонкой паутиной давно утраченных заклинаний. Она никогда не слышала о чем-либо подобном. Последнее слово, на давно позабытом языке. Нарочито простой взмах волшебной палочкой. Последний осколок обсидиана занял свое место в круге черных камней...
И она исчезла. Исчезла навсегда из памяти людей, знавших ее. Лицо ее не привлекло бы теперь внимания даже ее собственной матери.
А на небольшом кладбище появилось новое надгробье...
Но иначе они не смогли бы быть вместе. И она точно знала, на что идет, когда произнесла свое «Согласна».
И только тогда она заметила, как пропала эта скованность из его измученных глаз. Этот страх – так боится засыпать ребенок, опасаясь, что наутро счастливая реальность окажется лишь сном. Чего он боялся? Того, что она уйдет? Или того, что она вручила ему свою жизнь – доверчиво, решительно, не задумываясь... Она не умела лукавить, не умела притворяться. Для нее не существовало полутонов – только черное, только белое. И она отчетливо знала, на какой стороне она стоит. На его стороне. Всегда Она была рядом. Даже когда он ошибался, падая на колени, когда надежда, казалось, навсегда оставляла его – именно Она была рядом для того, чтобы осветить его путь. Он знал – как бы ни ошибся он, Она всегда будет ждать его. Ее безмолвное присутствие было красноречивее любых слов. Невесомое прикосновение тонкой ручки, покрытой солнечными брызгами веснушек, мягкая понимающая улыбка... – она могла не одобрять его. Она могла страдать, сжигать себя изнутри – но она всегда готова была раскрыть ему свои объятия, щедро изливая на него свою надежду, свою... любовь.
Любовь?
Любила ли она его? Он еще ребенком понял, как сильно вгрызся в его душу Ее образ. Блеснуло солнце – и его взгляд стремился в ту сторону – ведь Ее волосы сияют по-особенному. Стайка девчонок заливается смехом – и он напрягает слух, выхватывая из стройного ряда голосов переливчатые трели Ее голоса. Любовь? Это было наваждением, заставлявшим его просыпаться посреди ночи оттого, что сердце заходится бешеным ритмом, а в мыслях ослепляющий солнечным счастьем сон постепенно гаснет, оставляя за собой сосущую пустоту разочарования. Иногда ему казалось, что он болен Ею как неведомым сладостным вирусом. Но выздоравливать... нет, он не собирался высвобождаться из этих сетей. Он удерживал в памяти каждое воспоминание, связанное с Ней, каждую Ее улыбку, каждый взгляд, легкое движение руки, когда Она рассеянно убирала с лица прядки расплавленного червонного золота – каждый миг он надежно сберегал в своей памяти, словно безумный скупец, хранящий в тяжелых сундуках бесценные сокровища. Доставал – изредка, чтобы полюбоваться ими – и запирал обратно.
Его душа стремилась к Ней. К свету, который Она излучала, к Ее уверенности, с которой Она лелеяла свои наивные надежды и мечты... Как будто, оказываясь рядом с Ней, он и сам становился... иным.
Но любила ли она его?
Она согласилась стать его женой, и несколько недель до их свадьбы превратились для него в ежесекундную муку неуверенности. Передумает? Она ведь знала, чем грозит ей жизнь с ним. Знала, что ему нечего предложить ей. Кроме себя самого. Жалкое предложение. Знала, что предложенный им способ – единственный, оставляющий им надежду. Только так она смогли бы жить, не опасаясь, не вздрагивая от каждого ночного шороха. Отнимая ее личность, уничтожая ее для всех, он замирал от ужаса. Что он делает? Будь он магглом, он быстро подобрал бы подходящий эпитет – богохульство. Словно он касался святыни грязными руками, оскверняя ее навсегда. Он отдал бы все, чтобы не делать этого... Но это она отдалась ему всецело, отдала ему больше, чем когда-либо отдавала женщина мужчине.
«Я дарю тебе свою жизнь» - сколько раз он презрительно кривил губы, слыша эти насквозь лживые торжественные слова? Пустые. Она отдала ему свою жизнь, не произнеся ни слова. Не колеблясь. Так... по-гриффиндорски... И где-то в глубине его сознания тогда возникло удовлетворение, которое он попытался затолкнуть еще глубже. Наконец-то она стала его. Только его.
Но любила ли она его?
Этот вопрос преследовал его всегда. С того самого момента, когда он впервые признался ей в своих чувствах и увидел в ее глазах то, что увидел.
Один раз. Один раз она сказала, что любит его. Три коротких слова, розовым шипом вонзившиеся в его сердце. Три коротких слова, которые и сейчас отчетливо звучали в его памяти.
Больше он никогда их не услышит. Что-то пошло неправильно во время ритуала. Что-то, навсегда лишившее ее голоса, а его – возможности вновь услышать ее смех, ощутить всем телом, как она мягко прокатывает во рту его имя, словно мягкое пирожное. Говорливый ручеек иссяк – но не превратился в иссыхающее русло. Он не переставал поражаться ей. Она столько могла рассказать ему с помощью своего молчания. Выразительные глаза заменили ей слова, жестикуляция – интонации, подвижное лицо – эмоции. С каждым днем она восхищала его все больше – и он перестал терзать себя этой мыслью. Любит. Не любит. Он любил ее больше жизни. Но он был достаточно эгоистичен, чтобы довольствоваться тем, что имел.
Она была рядом с ним. Он возвращался в дом, ухоженный Ею. Ел пищу, которую готовила для него Она. Его робкие прикосновения к ней давно утратили свою робость. Он не боялся больше, что она оттолкнет его, как боялся тогда. Теперь, возвращаясь домой в особо тяжелые ночи, он не кружил молчаливо над спящей женой, не желая разбудить ее, и в то же время отчаянно нуждаясь в ней. Она не отказывала ему в своем теле, хотя сама никогда не делала первых шагов. И этим он тоже перестал терзаться.
Она возилась с завтраком, когда он вышел на кухню и остановился в дверях, скрестив руки на груди. Тоненькая фигурка в его старой рубашке, босые ноги переступают по деревянному полу в полутанце...
– Я видел Поттера вчера. – Она вздрогнула. Он почти почувствовал, как напряжена ее спина, когда она вопросительно обернулась к нему. И этот вопрос в ее глазах убивал его.
– На этот раз он зашел слишком далеко. Не знаю как, но аврорам удалось отыскать его прежде, чем ему надоело забавляться. – Он равнодушно наблюдал за тем, как напряжение покидает ее. Она выдохнула – облегченно? – и качнула головой, возвращаясь к подгоревшему омлету. Но она больше не пританцовывала. И когда они сели завтракать, она не улыбалась больше. А он глотал свой кофе и снова чувствовал себя неуверенным подростком.
Вот кому принадлежало ее сердце. Этому выскочке, нахальному растрепанному гриффиндорцу, который всегда скользил по тонкой грани между смелостью и глупостью. Этому полумертвецу, которого утаскивали вчера с кладбищенской земли авроры. Глупцу, посмевшему смеяться в лицо Темному Лорду.
Он знал, что между ними ничего не было. Слишком быстро завертелась карусель судьбы, сплетая их жизни воедино. Просто она однажды пришла к нему и простила. Простила за клеймо, которое было выжжено на его теле. За то, что он выбрал эту дорогу, она простила его. Смирилась с его выбором. И произнесла эти самые три слова. В этот же вечер он пошел к Дамблдору. Проницательный директор не задавал вопросов - а сам он не рассказывал Ей о том, кому на самом деле служит. Почему? Ведь это бы сбросило груз с ее души – тот груз, с которым она жила каждую секунду. Но его делало счастливым сознание того, что она осталась рядом с ним, несмотря на его выбор. Поттер выжил вчера только потому, что он сообщил аврорам нужное место. И он не смог заставить себя сдержать это в тайне от Нее, не рассказывая при этом всей правды. Он не рассказывал о своей... работе. Она не задавала бы вопросов, даже если бы могла.
Она собрала посуду со стола и прошла к раковине, чтобы вымыть ее. Он пытался предложить ей свою помощь по хозяйству, но она категорически от этого отказалась. Как будто находила какое-то удовлетворение в жизни обычной магглы. А он снова и снова вспоминал, как чувствовал на себе прикосновение ее магии. Теплое, как сияние солнца, которым Она была для него. Солнца, которое если и уходит в тень, то лишь для того, чтобы вернуться.
Глупец он, глупец! Она просто пожалела его, потому и пришла к нему в ту ночь. Потому и вышла за него замуж – потому что всегда жалела. Эту жалость он путал с любовью, наивно радуясь своему иллюзорному счастью. Но любила она не его. Не его.
Он сдавленно вздохнул, когда метка на его предплечье требовательно кольнула его. Он вызывает. Так рано? Зачем? Неужели узнал…? Страх расползся по его телу, но мужчина сумел взять себя в руки. Он скрывает свою жену вот уже больше года. Местонахождение своего дома он скрыл так, как не снилось даже кичившемуся своим поместьем Малфою.… Нет, он сумел обезопасить себя... и ее.
– Ухожу. – Он пожелал, чтобы голос его не звучал так резко, но так было легче. Когда он стал так считать? Когда ему стало легче обидеть ее, чтобы не чувствовать на себе ее обеспокоенный взгляд? Он аппарировал, все еще терзая себя этими мыслями…
Вернулся глубокой ночью. Бледный, взъерошенный. Каждая мышца, казалось, подрагивала от воспоминания о нескончаемой боли.
Он был зол. Каждый из них получил сегодня свою порцию безумия, объединявшего их всех. Предатель в их рядах. Предатель.
Она была нужна ему. Сейчас же. Необходима как воздух. Как лекарство от поглощающего его сумасшествия, она была ему нужна… Он взлетел по ступеням, отбрасывая на пол черный плащ, сбрасывая все маски, которые всегда спасали его от чужих взглядов,… но не от нее, не от нее, от нее не было нужды прятаться, она ведь принимала его таким, каким он был, с самого начала принимала и сейчас…
Спальня встретила его тишиной. Не сонной, нет. Пустой. Кровать, аккуратно застеленная шелковым покрывалом, была абсолютно пуста. Впервые со дня их свадьбы. Сердце пропустило удар, второй… Он рванул в библиотеку – единственное место, в котором она могла сейчас быть…
Так и есть.
Свернулась на кожаном диване под красивым, но совершенно не теплым пледом. Раскрасневшееся от слез лицо укрыто волосами и даже во сне ее тело вздрагивало. От беспокойства? От страха? За него? Или за…
Его собственные страхи всплыли наружу и цепко обхватили его сознание своими липкими щупальцами. Ты ведь знал, что это не может продолжаться вечно. Ты ведь знаешь, что недостоин. Недостоин ее. Недостоин быть с ней. Недостоин быть счастливым. Вот оно и пришло. Время расплаты. Расплаты за украденной счастье. Чужое счастье. Плати. Плати. Оно не принадлежало тебе, никогда не принадлежало…
- Нет! – его голос наполнил библиотеку, и она испуганно шевельнулась. Дрогнули нежные лепестки век, но не раскрылись – она продолжала спать, подложив под щеку кулачок. Выглядела такой… юной, невинной, как ангел, озаривший его темную душу своим присутствием в его жизни… Он мотнул головой, не желая признаваться себе в таких глупых мыслях – что она с ним делает, как она корежит его сознание, его душу…
Нет. Он не откажется от нее еще раз. Прочь. Пусть она не любит его, пусть. Его любви хватит, чтобы утопить их обоих.
¬– Лили… - мягкий шепот.
– Лили? – настойчивые руки тревожат ее, поднимая с неудобного дивана. Она шевельнула губами в полусне и доверчиво протянула руки, обхватывая его за шею. Уткнулась щекой в его напряженную грудь, зевнула…
Попробуй поймать счастье в кулак, Северус Снейп. Попробуй. У тебя получится. Обязательно получится.
Обязательно получится…
У жизни – Ее голос. У счастья – Ее запах. Лили. Люби. Просто люби меня. Прошу тебя. Просто люби.
– Люби… - она открыла сонные глаза, в которых еще плескался тревожный сон и он отвел от нее взгляд, желая, чтобы она приняла его дрогнувший голос за отголосок своего сна. Зашагал в спальню, а она все смотрела на него. И когда он опустил ее на кровать, и когда его жадные губы обожгли ее ключицы, соревнуясь в проворности с прохладными пальцами.… Смотрела на него, будто видела впервые…
"Больно.
Больно, Сев. Прекрати. Пожалуйста, прекрати. Прекрати смотреть на меня так. Прекрати терзать меня своими сомнениями. Я тут. Я с тобой. Я никогда тебя не оставлю. Никогда.
Я не хочу тебя оставлять.
Это начиналось с обмана. Да я, лгала тебе. Я не любила тебя так, как ты того заслуживал. Любила неправильной любовью. Мое сердце не видело тебя. Не замирало, когда ты прикасался ко мне, когда обнимал меня – дружески, тоже неискренне. Тебе хотелось другого? Я дала тебе это. Больше всего на свете я хотела, чтобы ты был счастлив. Чтобы мальчишка в тебе вновь улыбнулся. Улыбнулся мне, как тогда – давно в детстве.
Когда ты предал меня, я умирала. Моя душа была разорвана в клочья – тобой. Ты отомстил мне за то, что мое сердце было слепо. Нет, я знаю, что ты не хотел этого делать. Ты никогда не хотел причинять мне боль. Но слишком резко ты оттолкнул меня тогда. Ты ведь был всем для меня. Другом, братом – я вжилась в тебя настолько, что, уйдя, ты вырезал часть меня, и унес ее с собой. А жить наполовину я не умела. Ты ведь сам говорил, что это так по-гриффиндорски, желать получить либо все, либо ничего. Я хотела все. Поэтому я и пришла к тебе в ту ночь. Поэтому и солгала. Потому и согласилась стать твоей женой. Ты был слишком нужен мне, я не умела жить без тебя.
Видишь, я все та же глупая гриффиндорка. Я твердо решила не оставлять тебя и не оставила. Как же я боялась, что ты раскусишь мою ложь и опять ударишь меня! Я не пережила бы этого во второй раз. Рядом с тобой я чувствовала себя целой, только рядом с тобой.
Безумие? Не знаю. Да и не важно. Я была с тобой, и ты делал все, чтобы я была счастлива. И сам казался счастливым, зачаровывая меня своей улыбкой, своим смехом, теплыми и открытыми словами. Совсем другой, тот настоящий, которого никто не видел.
А я страдала от своего эгоизма. Потому что крала тебя. У той, что могла бы отдать тебе намного больше, чем отдавала я. Я чувствовала себя удачливым воришкой, который прячется в ночи, не желая отпускать вожделенную добычу. Мне повезло. Ты не схватил меня за руку. Не задавал вопросов.
А я ведь знала, что ты не говоришь мне всей правды. Дамблдор рассказал мне о твоем визите. Не сразу. Но я узнала. И тогда что-то сломалось в моей лжи. Почему ты не рассказал мне? Не хотел казаться благородным? Ты ведь всегда скрывал себя под сотнями личин, это вошло в привычку? Или ты просто боялся, что я не поверю тебе? Не знаю. Ты никогда не расскажешь мне этого, в этом я уверена.
Сегодня ты рассказал мне о Джеймсе. Так нарочито спокойно, словно хотел посмотреть, как отреагирует открытая рана на едкий тычок. Но эта рана давно зажила и не волнует меня. Настоящую боль причиняет твой взгляд. Скрытный, как холодное равнодушное зеркало. Чужой.
Ты не чужой мне. Ты мой. Но я твоя еще больше. Прости меня. Прости за то, что я не смогу сказать тебе об этом. Я лишь прошу, чтобы ты перестал мучить меня своим взглядом. Перестань. Я не хочу больше страдать. "
- Я люблю тебя. – Влажные кольца рыжих волос рассыпаны по его груди. Он чувствовал, как складываются в улыбку ее губы, щекоча его кожу. Она удовлетворенно вздохнула и еще теснее прижалась к нему, прячась от его взгляда. Неуверенного. Но он только учится. Как учился владеть ее телом, теперь он учится владеть ее душой.
- Я люблю тебя, Лили.
Как просто. Как просто высказать то, что всегда жило в нем.
Сегодня она уснет счастливой. А завтра сожжет свое письмо. Потому что не хочет больше видеть боли в его глазах.
