Глава 1О-49 Колин Криви | Луна Лавгуд. Зафиксировать вечность. NH!
Они сидят, утопая в густой и высокой траве - щекочет подбородки, царапает жесткими стеблями кожу, пахнет летней прелью, духотой. Стопка черно-белого в руках Луны - старые снимки, Гарри улыбается, Гарри машет, Гарри обнимает Рона за плечи, Рон скалится в камеру, Гермиона склонилась над книгой, Луна - смотрит через очки, рассеяно улыбаясь...
- Как живые, - говорит она, откладывая снимки в сторону, - У тебя действительно здорово выходит, Колин.
- Ага, - он растянулся на траве во весь свой немаленький рост, вымахал за лето перед шестым курсом; рубашка задралась, обнажая синяки и кровоподтеки - сказалась отработка у чертовых Кэрроу. Но сейчас - именно - думать об этом не хочется, потому что опушка Запретного Леса давно не кажется ему страшной. Скорее - спасительной, - Знаешь, я когда-то мечтал сделать... Ну... Что-то типа открытия. Фестралов снять, например. Или жизнь Гарри Поттера увековечить. Ага. Не смейся. А сейчас думаю - лучше бы я попробовал снять вечность. Почему-то кажется, что мало времени остается, все меньше с каждым днем. Не хватит на вечность. Тягучую, монотонную, бессмысленную, быть может. Вечность вообще чем-то похожа на жизнь, ага. Как ты думаешь, снять ее - можно?
- Можно, - уверенно говорит Луна, которая вообще-то довольно сильна в предсказаниях. Можно, говорит Луна, у которой очень развита интуиция (от Колина иногда идет - чудится ей - трупный душок). Можно, говорит Луна, и берет в руки фотоаппарат.
Колин открывает зажмуренные на солнце глаза и, словно повторяя это движение, из травы на свет вылетают белесые ночные мотыльки.
А Колин - улыбается ей и молчит, странный.
Довольно глупо было бы крепить на доску Героев Войны детскую фотографию, да? А он никогда не любил фотографироваться.
БЛ-58. Орден первого созыва (кто угодно на усмотрение автора) « За правду нам и помереть совсем не страшно, хотя хотелось б все-таки пожить…» эпиграф.
Лондонское лето - жара, особенно невыносимая из-за воздуха, влажного и тяжелого, как намокшая перьевая подушка. Выжженая до мертвящей желтизны трава на газоне. Запах выхлопных газов - идиотский драндулет Сириуса всему виной.
Лили мыслит конкретней - всему виной Сириус. И тому, что от Джеймса на выходных за добрую милю несло женскими духами, мерзкими, сладкими, как-же-это-вынести-боже-мой, и тому, что вот сейчас он, Фрэнк и Ремус сидят на заднем крыльце, груженые, и дымят. Ды-мят, как же она ненавидит этот запах, как же она ненавидит того, из-за кого теперь ненавидит все запахи, как же она ненавидит Джеймса, а все Сириус виноват, да-а-а.
Алиса, похожая на наливающееся спелостью яблоко, румяная, с ямочками на округлых щеках (господи-боже-как-же-бесят-эти-ее-ямочки) - воплощенное материнство. Она мягко кладет руку на плечо Лили, гладит по волосам (тоже мне, выискалась мамочка!):
- Тише, хани, тише. Не нервничай. Тебе надо думать о себе и о малыше. Сириус вернется, просто загулял. Вернется, и Дже... И никому не надо будет его искать.
Лили дергает плечом, стряхивая руку, фыркает:
- Я и не волнуюсь. Можно подумать. Ха.
От пальцев на запотевшем зеленом стекле остаются следы. Отпечатки. Линии жизни, черт бы их побрал.
- Тебе надо расслабиться, старик. Всем нам надо расслабиться.
Фрэнк, как всегда, спокоен. Глаза его, карие, круглые, как у Совы из Винни-Пуха - да, черт, он смотрит детские мультики! - глядят так понимающе, что просто противно.
- Бля, Фрэнк. Вот скажи мне, как я могу расслабиться, когда тут творится такая хрень. Когда вокруг война, Сириус шляется черт знает где, и я беспокоюсь о нем, словно заботливый папочка. Ах, забыл - я же теперь и есть заботливый папочка, потому что Лили беременна. Бля.
- Джеймс, тише. Не матерись.
- Хочу и матерюсь, Рем. Помнишь, когда мама умерла, была весна? Так вот, сейчас тоже долбаное чувство, потому что вокруг война, а Лили беременна. Я даже не знаю, доживу ли я до рождения своего ребенка, возьму ли его на руки хоть раз. Черт. Да, я старая истеричка. Парни, есть еще пиво?
...А по вечерам, знаете - по вечерам сверчки у дома Поттеров поют оглушающе громко.
А-42 Джеймс Поттер/Сириус Блэк. Танцы, один поит другого чем-то алкогольным из горла. NH!
Не бывает любимых, которые бывают бывшими.
Мальчишник у Поттера закончился разгромно. Нет, в принципе, такое уже бывало - и Луни на диване похрапывал, и через Питера перешагивать приходилось - но Сириус еще рассчитывал на продолжение банкета. Ну в какие это ворота - всего четыре часа утра, а все уже в... Недееспособны, в общем.
Поттер, несчастный и пьяный, сидит на кухне. Выговаривает жалобно заплетающимся языком:
- Сириус, я все испорчу. Я не умею танцевать. Лили это... Э... Не простит, в общем.
- Так давай научу, а? Все равно все дрыхнут.
Сириусу, тоже, мягко говоря, нетрезвому, кажется, что это получится в момент.
Поттер тяжелый и горячий. Виснет на шее, еле перебирает ногами. Прижимается тесно, как девчонка.
- Так, одну руку на талию, другую - мне. На талию, а не на задницу, Поттер. Не на задницу, я сказал! И под рубашку мне не лезь, я не Лили. Черт, Джеймс... Мне надо выпить.
Взъерошенный Поттер бежит на кухню и возвращается с бутылкой. Заботливо придерживает ее, пока Сириус делает жадные глотки.
Напиться. Напиться до чертиков.
Может, тогда я не смогу вспомнить твое лицо.
Д-77 Сириус Блэк. "Что-то ему обломно - водка не в кайф, и бабы не лечат". (можно, как эпиграф). NH!
Что-то ему обломно - водка не в кайф и бабы не лечат. Даже в глазах все чаще мелькает серое, вязкое, неживое, что увидят они после в провале Арки. Перебранка со Снейпом иногда придает облику то молодое, задорное, что Гарри увидел некогда на старой фотографии; в такие минуты женщины от него глаз оторвать не могут.
Но улыбка - стынет, глаза холодеют, пальцы мерзнут на ветру. И ты видишь его уже - памятником в окружении поклонниц. застывшей глыбой ледяной.
Смерть - это изысканное блюдо, всей прелести которого мы не оценим. Но почему-то тебе кажется, что Сириус Блэк распробовать его успел.
Что-то на душе сыро, тоскливо и муторно - осень пришла, не иначе.
Рому бы глоточек и завалиться в постель.
Д-88 Сириус Блэк/Нимфадора Тонкс. «И вместе взорвемся в метро». Немагическое AU.
Так - было.
Рваная майка, разбитые в кровь коленки, мотоцикл у забора. С радостным воплем - "Сири-у-у-ус!" - перебежать через поле, заросшее рожью, и повалить его в золотистый сноп. Если налететь со спины - не удержится.
Читать у камина старые сказки, и на фразе - "Они жили долго и умерли в один день" - стрельнуть в него взглядом из-под густых черных ресниц.
Так - есть.
По утрам - крепкий кофе, неубранная постель, слой пыли на подоконнике золотится в солнечных лучах. Вяло дойти до кухни, набрать знакомый номер - нет ответа - закашляться. Выкурить пару сигарет, самых крепких. Дым напоминает его взгляд: так же сильно жжет легкие.
Ни письма, ни звонка, и дома, кажется, уже месяц не появлялся.
Страшно.
Так - будет.
Найдешь его, обнимешь крепко, прижмешься солеными глазами к куртке - чтобы не отпускать.
В ответ на шепот: " У меня в сумке динамит, детка" на загривке по нормалю поднимаются волоски.
А губы шевелятся, повторяя: "Ничего, что так, ничего".
Недолго, но вы тоже будете счастливы.
В конце концов, любовь - это теория Большого Взрыва в действии, помнишь?
Подожди три секунды - и твоя боль наконец кончится.
Отсчёт пошёл.
И-16 Беллатрикс Лестрейндж | Северус Снейп, «Захлебнуться не боишься?», IC
Ей снится кровь.
Реки густой, темно-бордовой венозной и алой, что фонтанами - из артерий. Соленой настолько, что оскомина на лице. Плотной, вязкой, тянущей на дно.
Она купается в ней. Пытается плыть. Держит голову высоко, то и дело нервно облизывает губы.
Наяву она в реки не заходит.
От ближайшей деревни тянет гарью. Северус заходит в воду, стремясь как можно быстрее смыть с себя копоть и чужую кровь. Беллатрикс на берегу зябко поводит плечами.
- Захлебнуться не боишься?
Голос глухой, чужой, напряженный.
- Я - не захлебнусь.
Глаза на узком лице черны. Страшно.
И-86 Сириус Блэк. «Я сюда ещё вернусь – мне бы только выбрать день».
Завеса пахнет свежей кровью, потом, гнильем, человеческим страхом.
За Завесой - кроличья нора, в которую падаешь бесконечно долго. Падение не останавливается, от ужаса дыбом становятся волосы на загривке и в судороге сжимается рот. Уши закладывает, по рукам текут тонкие струйки соленой крови - впился ногтями, разорвал кожу.
Дурак.
Ты падаешь, падаешь, падаешь, и никто тебе не поможет, потому что Бога, как выяснилось, нет. Впрочем, ты никогда в него и не верил, правда, Сириус?
Ты не верил в Бога, ты не верил в дьявола, за неверие дорога одна - в ад, и там, в аду, смех Беллатрикс и кроличья нора, у которой зеркальные стены.
Отраженный свет слепит глаза.
Это состояние невесомости, невменяемости и не-бывалости.
Тебя - нет.
Впрочем, кажется, ты сумеешь еще вернуться.
Потому что ты уже слышишь, как Гарри поворачивает в ладони камень.
Он поддается с глухим щелчком.
И-100 Чарли Уизли/Нимфадора Тонкс. «Ладно, ладно, давай не о смысле жизни, больше вообще ни о чём таком», школьные годы.
Волосы - леденец лакричный. Улыбка несмела, тонка и тает. Настоящая, близкая, родная.
Он несмело улыбается и волосы ерошит. В глазах - тысячи золотистых искорок. Обаятелен, остроумен.
Они не говорят о смысле жизни. Они вообще редко говорят. Она в туфлях лезет к нему на кровать. Он обхватывает ее талию и тянется к губам, нежным в солнечном свете. Она жмурится, силясь не рассмеяться.
Это их личная магия. Смешная пятикурстница, встрепанный семикурстник; дети той, давно прошедшей войны.
Немножечко леденцовой нереальности, чуть-чуть медового беспорядка. Помогает жить, помогает быть целыми - пусть и не поодиночке.
Молчать так просто.
И так неестественно в этом молчании чувствовать себя счастливыми.
В-70 Перси Уизли|Нимфадора Тонкс «Час до грозы»
1.
Она часто приходила к ним. Хрустела длинными пальцами, громко смеялась, роняла мебель; волосы отливали в синь. Вся она была - гром и грохот, шумные раскаты, предвещающие удар молнии.
Перси учился менять лица. Так, как у нее, не получалось - но он упорствовал, начиная переиначивать себя с самой изнанки. Вечерами он долго смотрел на ее ладони, двигающиеся в такт словам - и пламенел огненным заревом, когда это замечали близнецы.
Как-то, когда на горизонте показалась серая вата дождевых туч, он осмелился:
- Скоро гроза. Может, останешься переночевать?
- Ага, гроза, - отвечала она рассеянно, - Успей укрыться, малыш.
Он молчал, улыбаясь лишь уголком губ.
Капли с мерным стуком разбивались о подоконник.
2.
В воздухе - напряжение, электрические всполохи, гром и грохот. Огненное сливается с синим, образует вязкую, полынную серость - сердце на секунду замирало, как перед ударом молнии.
Перси был из той породы людей, что чувствовали неприятности задолго до того, как они начинались. Скримджер в последние дни напоминал ему издыхающего льва; Перси не знал, куда себя деть.
Тонкс часто вертелась рядом - давала советы, смешила, надиктовывала письма; иногда - передавала новости из дома. Он был этому рад. Но то, что она так откровенно отделилась от остальных мракоборцев, настораживало.
- Знаешь, - сказал он как-то раз, серьезно на нее глядя, - Деревья, стоящие обособленно, первыми принимают на себя удар молнии.
- О, ничего, - она безмятежно улыбнулась, - Я же не одна, верно?
Ее волосы неестественно блестели в электрическом свете.
БО-90 Гермиона Грэйнджер/Безумный Шляпник ("Алиса в стране чудес" Тима Бертона). "Это не та Алиса".
Девочке одиннадцать лет. Девочка узнала сегодня новое слово, и ей оно не понравилось. Час назад ее назвали грязнокровкой.
Черная школьная мантия измята, волосы всколоченны, на лице - длинная царапина, кровью сочится. Глаза зверька, загнанного в вонючую цирковую клетку.
- Это не та Алиса.
Девочка поворачивается мгновенно. Худенькие плечи чуть горбятся - кажется, она хотела обхватить себя руками, но в последний момент их отняла, гордо подняв голову.
- И здесь не нужна.
Сглатывает горечь, комом вставшую в горле.
Гермионе Грейнджер восемнадцать лет. Вчера ее пытали Круциатосом - она неестественно выгибалась под заклятьем; ей казалось, что вот-вот лопнет хребет.
Она просыпается после ночного кошмара, оттирает со лба холодный пот и вспоминает зеленые глаза того, кто семь лет назад подписал ей приговор.
А-11 Гарри Поттер | Гермиона Грейнджер. Признаки шизофрении.
Ее не надо было брать на похороны.
Ей вообще не следовало этого видеть - кровь, и искалеченные тела умерших, и плоские деревянные ящички, сколоченные из того, что нашлось.
Если уж на то пошло, и войны этой не должно было быть.
Она смеется надсадно и хрипло - так, как никогда не смеялась в прошлой жизни. В ее глазах тысячи белых кроликов, падающих в нору.
- А не только они умерли, веришь? И я, и ты, и Рон. Я это видела.
У нее у глаз - голубые прожилки вен. У нее надсадно колотится сердце.
- Видела, когда меня пытала Беллатрикс. Она не была безумна, нет. Просто слишком часто танцевала на грани, и вот - не удержалась. Я тоже не удержусь.
И он видит ее в голубеньком платье, смеющуюся, за чаепитием. Одна из шляп падает с его головы.
Попытаться найти слова?
- Ну, что ты. Все хорошо будет, мы победили, мы - живы.
В ее глазах - бессознательность.
- Слышишь, как падает время?
И он молчит. Потому что на самом-то деле - слышит. Потому что у них одно безумие на двоих.
И, уходя, он шепчет в ее каштановую макушку:
- Мы еще потанцуем, Гермиона.
Глава 2А-77 Салазар Слизерин/Хельга Хаффлпафф; «Боитесь ли вы змей, леди?»
Смешная.
Волосы курчавые и рыжиной отливают, лицо в веснушках. Платья носит не по моде. И пахнет от нее вечно каким-то цветочным ароматом.
Наивная, думает, что я не замечаю, как она смотрит на меня. Голубые глаза на мгновение стекленеют, как у тех зомби, что я пробовал поднимать на севере Франции. И губу прикусывает чуточку нервно - зубки белые и мелкие, точно речной жемчуг.
Но почему бы и не поразвлечься? Это не Ровена, которая вечно холодна, недотрога. И не Годрик, который, напротив, слишком горяч. Хотя, был бы он на сотню лет младше...
Мы недавно нашли это место в Шотландии. Идеально для школы. Так она - сразу в лес, за травками-цветочками какими-то.
Подхожу - не замечает. Стою пять секунд, откашливаюсь:
- Боитесь ли вы змей, леди? Они вполне могут тут быть.
Выпрямляется, бросает на земь лопаточку какую-то, подбегает. Руки на шею кладет - горячие.
- Опять шарф не надел, - укоризненно, - Я погрею твою кровь немножко?
И улыбается, дурочка.
Теплая.
А-92 Сьюзен Боунс/Ханна Аббот; «Я буду писать тебе письма»
Платье подружки невесты льнет к телу - нежное, хлопковое, лето ведь как-никак.
Ханна сжимает ажурную белую шляпку тонкими пальчиками, смотрит тревожно, будто пытается что-то найти в моем лице. Невилл весело переговаривается с друзьями - они уже погрузили багаж в каюту и теперь переговариваются, дымя терпким ароматным табаком.
Свадьба, пышное празднество, медовое путешествие в круизе - чего еще ей, черт побери, желать?
- Ну, удачи тебе. Обещай мне вернутся, слышишь?
Она в улыбке расплывается, остроскулая, смеется заливисто - смех этот щекочет мою гортань, и там, в животе, назревает что-то вязкое и горячее, не обжечься бы.
- Ты пиши мне, хорошо?
Обнимает на прощание. От рук пахнет мылом и еще чем-то цветочным капельку.
- Я буду писать тебе письма.
Только вот не обещаю их отправить.
Она взбегает по трапу - легконогий, пугливый мой олененок, долго машет с борта корабля. То горячее в животе поднимается вверх, грозя взорваться.
Какое жаркое лето в этом году - ах, лишь бы продохнуть.
Б-61 Невилл Лонгботом/Луна Лавгуд "Кроме счастья, есть зима, простуды, просто невезение"
1.
- А мы справимся? - спрашивает он тревожно, но руку ее не отпускает ни на миг. Будто боится, что, стоит лишь ему отвернутся, она исчезнет. Унесут ее северные ветра, похитит седовласый чародей, или истает она в воздухе снежным маревом.
- Конечно, - улыбается она легко, солнечно. В волосах запутался электрический свет, и от этого они кажутся неестественно-золотыми, будто у красавицы Рапунцель. - Ведь мы будем очень счастливы.
- Но кроме счастья есть зимы, простуды, просто невезение. Что мы будем делать, если он заболеет, а?
- Обратимся к Гермионе. Она же очень хороший колдомедик.
И тогда он наконец, расслабляется, обмякает, погружается в уют этого вечера.
Живот Луны заметно топорщится под домашним платьем.
2.
- Ты никуда не поедешь.
Он перехватывает ее на вокзале. Предпраздничная суета, толпа людей, снег идет безостановочно, сбивает с ног - в этом году в Англии не будет зеленого Рождества. Луна смотрится сереброкрылой феей, одной из снежинок, кружащих над землей в белом танце. На ресницах иней, губы замерзшие, розово-леденцовые. Сурово хмурится:
- Почему это? Сейчас лучшее время для проведения этой экспедиции. Уверена, я буду вполне счастлива так отметить Рождество.
- Кроме счастья, есть зима, простуды, просто невезение. Кто тебя там защитит?
Он держит ее за рукав крепко, собственнически, отчаянно. Она сначала хочет спросить, от чего его защищать-то надо - но, столкнувшись с его взглядом, полным безмолвной мольбы, говорит совсем иное:
- Если хочешь, чтобы я осталась с тобой - так и скажи.
И крепко целует его в щеку морозными губами.
Б-92 Сириус Блэк/Беллатрикс Блэк. Резать мягкие игрушки ножницами.
Белое платье плотно обхватывает стройную девичью фигурку. Тонкая шея изящно наклонена, черные волосы щекочут нежную кожу. Заходящее солнце окрашивает ее фигурку в мягкие персиковые тона.
Это лишь то, что можно увидеть со спины. А если подкрасться ближе...
Старинные серебряные ножницы вспарывают ткань. Поролон падает на пол - старый, желтый, будто пережеванный кем-то - придавая помещению неряшливый вид. Она усмехается краешком алого рта и откладывает все в сторону.
- Не бойся, - ее горячее дыхание обжигает шею, - Тебе я не сделаю больно.
И он позволяет себя - наконец-то - зарыться пальцами в мягкие кольца ее волос, дотронуться до хрупкого запястья...
Губы ее - недозрелые яблоки на вкус.
Б-93 Сириус Блэк/Гермиона Грейнджер. "Ты ведь будешь меня помнить?"
Осенью все умирает. Аксиома, не требует доказательства. Последний вздох природы перед долгой спячкой и должен быть таким - протяжным, призрачным, серым.
Август каждый раз застает ее врасплох. Вечером она сидит на крыльце дома на Гриммо, 12, и смотрит вдаль. Журавли кричат тоскливо и безнадежно как-то.
Он иногда присоединяется к ней. Садится рядом на ступеньки, затягивается терпким маггловским табаком. Молчит, а то - вдруг начинает говорить, захлебываясь словами. Она внимательно слушает, не перебивая - и только все вглядывается вглубь его потемневших зрачков. Там, внутри - кажется ей - надежно спрятано безумие.
А как-то раз он молчит особенно долго, и только все выкуривает сигареты одну за другой. А потом размыкает губы:
- Я знаю, они забудут меня. Не сразу, так лет через десять. А ты будешь помнить. Ведь будешь, да?
И она изумленно молчит, только впервые позволяет себе провести рукой по его щеке, заросшей щетиной.
Сердце исступленно стучит в груди.
Б-5 Барти Крауч-младший/Гермиона Грейнджер; "Я знаю больше тебя", NH!, А+
Светлые, пшеничные волосы. Словно соломенные, честное слово. И веснушки - как у Рона, на все лицо.
Только там, в глазах - голубых, прозрачных - сидит злобный, загнанный зверек. Фанатик. Кто-то, очень далекий от лучезарного мальчишки, который мнился ей секунду назад.
Мантия-невидика - это очень удобно. Особенно остро это осознаешь, когда его цепкие пальцы пытаются ухватится за ее край - она испуганно отшатывается, стукается затылком о холодную стену.
Палочка в руках Минервы МакГонагал дрожит.
- Я знаю больше тебя, девочка, - со смешком говорит он. В глазах декана - осуждение и жалость: безумец же, право. В смущении она отворачивается.
И тогда он хватает Гермиону за руку и шепчет, торопливо облизнув верхнюю губу:
- Да, много больше тебя.
Место, где его руки коснулись кожи, жжет огнем.
В-6 Беллатриса Блэк. "Каково это - убивать?".
- Каково это - убивать?
Она, кажется, лишь прошептала эти слова непослушными губами - но жених услышал, улыбнулся ободряюще:
-Тебе понравится, девочка.
В тот момент это не утешало. В тот момент ей больше всего хотелось сбежать к матери, расплакаться, обвиться анакондой вокруг ее коленей - и больше никогда не уходить из родного дома. Потому что так страшно - чтобы до бледности, нервной дрожи, брызнувших из глаз слез - ей еще не бывало.
Они не будут приходить к ней в кошмарах, не навестят призраками в предрассветный час, не прошепчут что-то укоризненно на ухо. Она их больше никогда не увидит - и будет искренне этому рада.
Но единственное желание, которое останется у безумной, выпитой изнутри Беллатрикс Блэк - чтобы этот вопрос никогда не задал ее ребенок.
В-65 Невилл Лонгботтом/Луна Лавгуд. Безумное чаепитие.
Чай слишком сладок и на вкус отдает травами - опять Заяц с Алисой перестарались. Шляпник морщится, отставляет чашку в сторону и идет будить Соню, по колени утопая в густой траве.
Невилл задумчиво смотрит вслед Рону, делает глоток, смакует чай. Говорит немного лениво:
- И все же, как думаешь, какой сегодня день?
Голова Луны покоится на его коленях. Длинные льняные волосы разметались, укрыв его диковинным покрывалом. Она поднимает на него невинный взор, хлопает ресницами:
- А какая разница? Месяц - март, это точно.
Солнце светит неестественно ярко, режет глаза. В дверях домика появляется заспанная Гермиона.
Соня довольно улыбается, прикрыв ладошкой рот, и виснет на Шляпнике. Очень удобно иметь в друзьях Зайца и Алису.
Вместе с ними в дом всегда приходит весна.
В-86 Сириус Блэк. "Я уверен в себе. Я доволен собой. Я хлещу эту дрянь из горла". (Можно - как эпиграф).
Зеркала - врут.
Мальчик-отражение немного похож на принца из старой сказки. Насмешливый взгляд из-под черных бровей, нахальная усмешка. Небрежность в одежде - вон, расплывается на бежевом шелке алое пятно вина.
Мальчик-отражение уверен в себе. Он никогда не боялся пригласить девушку на свидание, не сдать домашнее задание или попасться Филчу. У него все получалось легко, танцуя - хотя он никогда не пил зелья удачи.
Мальчик-отражение доволен собой. Он охотно подмигивает тебе из зеркала и вытирает губы украшенным манжетами рукавом. Все, рубашку придется выкидывать.
Но стоит лишь протянуть руку к нему - и зеркало осыпается мириадами осколков в пыль.
Потому что ты - не он. Сейчас, пару глотков еще - замедляет реакцию, но помогает собраться с мыслями.
Через пару секунд ты вскочишь на рокочущий мотоцикл и полетишь - куда, бог весть.
И ты не будешь бороться, не будешь бороться потому, что ты - не он (а он - похоронен за старой школьной оградой).
И может быть, даже поверишь в то, что у дементоров - не зеркала вместо лиц.
В-99 Фенрир Грейбек, воспоминания о детстве, NH!
Подростком Фенрир был жилистым и худым, похожим на жердь. Имя ему не шло, болталось на нем, как одежда, которую приходилось носить. Ее присылал отец - обноски старшего, законного сына.
В его кудрях - некогда смоляных, как у матери - с ранних лет начала проскальзывать седина. Мальчишки смеялись, называли Стариком - он и правда был похож на него, одинокий зверек, сторонящийся чужих.
А еще он совсем не умел драться.
- Ну что ж ты так. - шептала Амели, вытирая кровь с его лица, - Зачем к ним лезешь, а?
Амели была дочкой старосты. Красивые платья, красная фетровая шляпка. Куда ей понять.
- Ничего, - зло выдавливал он сквозь зубы, - Я им еще отомщу. И детям их отомщу, и внукам. У них такая красная, такая густая кровь...
И там, в темных зрачках, на пару мгновений проскальзывало истинное безумие.
Оставалось лишь дождаться, когда оно выйдет наружу.
Г-66 Нимфадора Тонкс, счастивые билетики.
1.
Счастливые билетики, талончики-номерочки, номера складываешь, считаешь беззвучно, отбрасываешь в сторону.
Ни одного.
Проверила карманы куртки уже - не нашла, в ящике стола порылась, на автобусах ездила бессчетное число раз.
Не выпадает.
Раньше - каждую неделю, даже если под другой личиной, даже если она - одна на весь салон. Не выпадет с тех самых пор, как.
Ремус подходит сзади, дует теплом на шею, греет в руках. Волосы ее наливаются розовостью леденцовой, она обмякает, улыбается умиротворенно.
Да и что с них, с этих счастливых билетиков, если истинное счастье ее - вот оно, рядом?
2.
Ее называли - счастливицей.
Всегда в лотереях везло, а автобусах счастливые билетики выпадали. В русскую рулетку тоже пробовала сыграть раз, после смерти Сириуса - осталась цела. Из самых тяжелых передряг выбиралась с пустяковыми царапинами - все нипочем, как с гуся вода.
Мать говорила - в рубашке родилась.
Она сама уже свыклась с этим, смирилась, прикипела, и не думала, что может быть иначе.
И только, шагнув на поле битвы, что некогда называлось - Хогвартс, почувствовала ледяной холодок, бегущий вдоль хребтины.
И подумала - может, миру надоело играть с ней?
И чуть-чуть покачнулась.
Г-86 Сириус Блэк/Гермиона Грейнджер (односторонний); "Всё закономерно, прелестная леди"; NH!, А-
Судорожно повиснуть на шее, вцепиться в плечи, вырвать у сжатых губ поцелуй.
Привкус крови во рту - губу прокусила, в глазах - обида и непонимание, но уже отстраняется, неловкая. Слова извинения рвутся с губ.
Он не отталкивает, но держит на расстоянии вытянутых рук, всматривается в лицо, будто ищет что-то. Или кого-то - но ты знаешь, что вовсе не похожа на Лили Эванс, бесполезно, лакуна, все.
- Всё закономерно, прелестная леди.
И не знаешь, кому он это сказал - тебе или портрету за темной шторой. Боль назревает в груди, склизким комом рвется наружу - вырываешься из теплых рук, убегаешь прочь.
Рождественского чуда не случилось.
Наверное, ты поймешь потом, когда у тебя уже будут свои дети, когда Рози будет влюбленными глазами смотреть на друзей твоей юности. Поймешь и оценишь, что не оттолкнул, не бросил, принял, объяснить попытался.
Умненькие девочки всегда влюблялись в людей значительно старше них.
Но когда он будет падать за серую, вязкую пелену Завесы - не вскрикнешь.
Будет казаться, что так и должно быть.
Быть ли?
3. Название: Четвергами
4. Фэндом: ГП
6. Категория: джен, близкий к фемслэшу
7.Жанр: романс. драма
8. Саммари: Все умерли. А те, кто не умер - сошли с ума
9. Дисклеймар: Нас здесь не было
10. От автора: Эль, тебе.
ангел на кровлю - как нестерильно.
жизнь, словно пуля, прошла навылет.
значит, вдвоём, отпустив перила,
ступим туда, где едва ли были.
(с) Антон Очиров
В Годриковой Лощине туманно, промозгло и сыро: дом Поттеров не сразу разглядишь из-за повисшего в воздухе вязкого белесого киселя.
Годрикова Лощина продуваема всеми ветрами: кажется, что именно поэтому мысли не задерживаются надолго в головах местных жителей.
В Годриковой Лощине живет Лили Поттер.
Алиса опять промахивается с аппарацией и долго выбирается из сугроба, отплевываясь и чихая. Снег, обжигающе холодный и колкий, будто стекло, забивается за шиворот и сидит там, как спрятавшийся от холодов еж. Она прячет покрасневшие ладони в карманы и идет по тропинке к крыльцу.
У Поттеров тепло. Дрова в камине уютно трещат, изредка плюясь искрами, а дымоход едва слышно свистит какую-то мелодию в ноябрьский воздух.
Лили, что-то напевая себе под нос, разливает чай; запястья ее хрупкие и тонкие, словно льдинки и, кажется, чуть звенят.
У них уж так повелось, что по четвергам они сидят в тесной кухоньке Поттеров и пьют чай. Джеймс и Фрэнк в эти дни задерживаются на работе, и одним дома скучно; изредка то Лили, то Алиса посматривают в камин, но время быстро летит за неспешной беседой.
Алиса уходит вечером, кутаясь в шубку. Закат неприлично розовый и напоминает лакричный леденец; Лили смотрит ей вслед, пока она отходит от дома и исчезает с едва слышным хлопком.
Алисе еще несколько дней будут снится рыжие, индевеющие на холодном ветру кудри Лили, и тонкие запястья, и дрожащий голос...
- Ты знаешь, мне страшно, - говорит как-то Лили, и ее бледные губы дрожат, а горячий чай льется мимо чашки, - Я не знаю, что там с Джимом может случится. Я так боюсь, что когда-нибудь я буду ждать, ждать, а он - не вернется...
Алиса отводит чистые голубые глаза и долго, напряженно смотрит на расплывающееся на скатерти пятно. Затем будто на что-то решается и крепко сжимает запястье Лили; ей кажется, еще чуть-чуть - и оно растает под ее горячей ладонью.
- Все будет хорошо, - говорит Алиса, улыбаясь, - С нами просто не может быть иначе.
Алиса Лонгботтом совершенно сумасшедшая, без надежды на выздоровление - так все говорят, и жалеют ее, и ухаживают за ней, как за больным ребенком.
Алиса Лонгботтом любит кукольные чаепития, она играет в них каждый четверг. Кукольный сервиз ярко-розовый, как лакричный леденец.
Медсестрам кажется, что иногда она шепчет чье-то имя - но так неслышно, что и не различить.
Съюзан Боунс, которая присматривает за больной Алисой вот уже три года, это известно доподлинно.
Но она молчит.
Молчит, и лишь просыпается иногда в холодном поту - а сон странный, и забывается быстро.
Она никому не скажет, что Алиса Лонгботтом играет в куклы - что, несомненно, должно являться признаком выздоровления - с девочкой, которой вот уже тридцать пять лет нет на этом свете.
А снег падает пушистыми хлопьями, и каждая снежинка похожа на балерину, летящую прямо в огонь.
В Годриковой Лощине туманно, промозгло и сыро: дом Поттеров не сразу разглядишь из-за повисшего в воздухе вязкого белесого киселя.
