Глава 1О-49 Колин Криви | Луна Лавгуд. Зафиксировать вечность. NH!
Они сидят, утопая в густой и высокой траве - щекочет подбородки, царапает жесткими стеблями кожу, пахнет летней прелью, духотой. Стопка черно-белого в руках Луны - старые снимки, Гарри улыбается, Гарри машет, Гарри обнимает Рона за плечи, Рон скалится в камеру, Гермиона склонилась над книгой, Луна - смотрит через очки, рассеяно улыбаясь...
- Как живые, - говорит она, откладывая снимки в сторону, - У тебя действительно здорово выходит, Колин.
- Ага, - он растянулся на траве во весь свой немаленький рост, вымахал за лето перед шестым курсом; рубашка задралась, обнажая синяки и кровоподтеки - сказалась отработка у чертовых Кэрроу. Но сейчас - именно - думать об этом не хочется, потому что опушка Запретного Леса давно не кажется ему страшной. Скорее - спасительной, - Знаешь, я когда-то мечтал сделать... Ну... Что-то типа открытия. Фестралов снять, например. Или жизнь Гарри Поттера увековечить. Ага. Не смейся. А сейчас думаю - лучше бы я попробовал снять вечность. Почему-то кажется, что мало времени остается, все меньше с каждым днем. Не хватит на вечность. Тягучую, монотонную, бессмысленную, быть может. Вечность вообще чем-то похожа на жизнь, ага. Как ты думаешь, снять ее - можно?
- Можно, - уверенно говорит Луна, которая вообще-то довольно сильна в предсказаниях. Можно, говорит Луна, у которой очень развита интуиция (от Колина иногда идет - чудится ей - трупный душок). Можно, говорит Луна, и берет в руки фотоаппарат.
Колин открывает зажмуренные на солнце глаза и, словно повторяя это движение, из травы на свет вылетают белесые ночные мотыльки.
А Колин - улыбается ей и молчит, странный.
Довольно глупо было бы крепить на доску Героев Войны детскую фотографию, да? А он никогда не любил фотографироваться.
БЛ-58. Орден первого созыва (кто угодно на усмотрение автора) « За правду нам и помереть совсем не страшно, хотя хотелось б все-таки пожить…» эпиграф.
Лондонское лето - жара, особенно невыносимая из-за воздуха, влажного и тяжелого, как намокшая перьевая подушка. Выжженая до мертвящей желтизны трава на газоне. Запах выхлопных газов - идиотский драндулет Сириуса всему виной.
Лили мыслит конкретней - всему виной Сириус. И тому, что от Джеймса на выходных за добрую милю несло женскими духами, мерзкими, сладкими, как-же-это-вынести-боже-мой, и тому, что вот сейчас он, Фрэнк и Ремус сидят на заднем крыльце, груженые, и дымят. Ды-мят, как же она ненавидит этот запах, как же она ненавидит того, из-за кого теперь ненавидит все запахи, как же она ненавидит Джеймса, а все Сириус виноват, да-а-а.
Алиса, похожая на наливающееся спелостью яблоко, румяная, с ямочками на округлых щеках (господи-боже-как-же-бесят-эти-ее-ямочки) - воплощенное материнство. Она мягко кладет руку на плечо Лили, гладит по волосам (тоже мне, выискалась мамочка!):
- Тише, хани, тише. Не нервничай. Тебе надо думать о себе и о малыше. Сириус вернется, просто загулял. Вернется, и Дже... И никому не надо будет его искать.
Лили дергает плечом, стряхивая руку, фыркает:
- Я и не волнуюсь. Можно подумать. Ха.
От пальцев на запотевшем зеленом стекле остаются следы. Отпечатки. Линии жизни, черт бы их побрал.
- Тебе надо расслабиться, старик. Всем нам надо расслабиться.
Фрэнк, как всегда, спокоен. Глаза его, карие, круглые, как у Совы из Винни-Пуха - да, черт, он смотрит детские мультики! - глядят так понимающе, что просто противно.
- Бля, Фрэнк. Вот скажи мне, как я могу расслабиться, когда тут творится такая хрень. Когда вокруг война, Сириус шляется черт знает где, и я беспокоюсь о нем, словно заботливый папочка. Ах, забыл - я же теперь и есть заботливый папочка, потому что Лили беременна. Бля.
- Джеймс, тише. Не матерись.
- Хочу и матерюсь, Рем. Помнишь, когда мама умерла, была весна? Так вот, сейчас тоже долбаное чувство, потому что вокруг война, а Лили беременна. Я даже не знаю, доживу ли я до рождения своего ребенка, возьму ли его на руки хоть раз. Черт. Да, я старая истеричка. Парни, есть еще пиво?
...А по вечерам, знаете - по вечерам сверчки у дома Поттеров поют оглушающе громко.
А-42 Джеймс Поттер/Сириус Блэк. Танцы, один поит другого чем-то алкогольным из горла. NH!
Не бывает любимых, которые бывают бывшими.
Мальчишник у Поттера закончился разгромно. Нет, в принципе, такое уже бывало - и Луни на диване похрапывал, и через Питера перешагивать приходилось - но Сириус еще рассчитывал на продолжение банкета. Ну в какие это ворота - всего четыре часа утра, а все уже в... Недееспособны, в общем.
Поттер, несчастный и пьяный, сидит на кухне. Выговаривает жалобно заплетающимся языком:
- Сириус, я все испорчу. Я не умею танцевать. Лили это... Э... Не простит, в общем.
- Так давай научу, а? Все равно все дрыхнут.
Сириусу, тоже, мягко говоря, нетрезвому, кажется, что это получится в момент.
Поттер тяжелый и горячий. Виснет на шее, еле перебирает ногами. Прижимается тесно, как девчонка.
- Так, одну руку на талию, другую - мне. На талию, а не на задницу, Поттер. Не на задницу, я сказал! И под рубашку мне не лезь, я не Лили. Черт, Джеймс... Мне надо выпить.
Взъерошенный Поттер бежит на кухню и возвращается с бутылкой. Заботливо придерживает ее, пока Сириус делает жадные глотки.
Напиться. Напиться до чертиков.
Может, тогда я не смогу вспомнить твое лицо.
Д-77 Сириус Блэк. "Что-то ему обломно - водка не в кайф, и бабы не лечат". (можно, как эпиграф). NH!
Что-то ему обломно - водка не в кайф и бабы не лечат. Даже в глазах все чаще мелькает серое, вязкое, неживое, что увидят они после в провале Арки. Перебранка со Снейпом иногда придает облику то молодое, задорное, что Гарри увидел некогда на старой фотографии; в такие минуты женщины от него глаз оторвать не могут.
Но улыбка - стынет, глаза холодеют, пальцы мерзнут на ветру. И ты видишь его уже - памятником в окружении поклонниц. застывшей глыбой ледяной.
Смерть - это изысканное блюдо, всей прелести которого мы не оценим. Но почему-то тебе кажется, что Сириус Блэк распробовать его успел.
Что-то на душе сыро, тоскливо и муторно - осень пришла, не иначе.
Рому бы глоточек и завалиться в постель.
Д-88 Сириус Блэк/Нимфадора Тонкс. «И вместе взорвемся в метро». Немагическое AU.
Так - было.
Рваная майка, разбитые в кровь коленки, мотоцикл у забора. С радостным воплем - "Сири-у-у-ус!" - перебежать через поле, заросшее рожью, и повалить его в золотистый сноп. Если налететь со спины - не удержится.
Читать у камина старые сказки, и на фразе - "Они жили долго и умерли в один день" - стрельнуть в него взглядом из-под густых черных ресниц.
Так - есть.
По утрам - крепкий кофе, неубранная постель, слой пыли на подоконнике золотится в солнечных лучах. Вяло дойти до кухни, набрать знакомый номер - нет ответа - закашляться. Выкурить пару сигарет, самых крепких. Дым напоминает его взгляд: так же сильно жжет легкие.
Ни письма, ни звонка, и дома, кажется, уже месяц не появлялся.
Страшно.
Так - будет.
Найдешь его, обнимешь крепко, прижмешься солеными глазами к куртке - чтобы не отпускать.
В ответ на шепот: " У меня в сумке динамит, детка" на загривке по нормалю поднимаются волоски.
А губы шевелятся, повторяя: "Ничего, что так, ничего".
Недолго, но вы тоже будете счастливы.
В конце концов, любовь - это теория Большого Взрыва в действии, помнишь?
Подожди три секунды - и твоя боль наконец кончится.
Отсчёт пошёл.
И-16 Беллатрикс Лестрейндж | Северус Снейп, «Захлебнуться не боишься?», IC
Ей снится кровь.
Реки густой, темно-бордовой венозной и алой, что фонтанами - из артерий. Соленой настолько, что оскомина на лице. Плотной, вязкой, тянущей на дно.
Она купается в ней. Пытается плыть. Держит голову высоко, то и дело нервно облизывает губы.
Наяву она в реки не заходит.
От ближайшей деревни тянет гарью. Северус заходит в воду, стремясь как можно быстрее смыть с себя копоть и чужую кровь. Беллатрикс на берегу зябко поводит плечами.
- Захлебнуться не боишься?
Голос глухой, чужой, напряженный.
- Я - не захлебнусь.
Глаза на узком лице черны. Страшно.
И-86 Сириус Блэк. «Я сюда ещё вернусь – мне бы только выбрать день».
Завеса пахнет свежей кровью, потом, гнильем, человеческим страхом.
За Завесой - кроличья нора, в которую падаешь бесконечно долго. Падение не останавливается, от ужаса дыбом становятся волосы на загривке и в судороге сжимается рот. Уши закладывает, по рукам текут тонкие струйки соленой крови - впился ногтями, разорвал кожу.
Дурак.
Ты падаешь, падаешь, падаешь, и никто тебе не поможет, потому что Бога, как выяснилось, нет. Впрочем, ты никогда в него и не верил, правда, Сириус?
Ты не верил в Бога, ты не верил в дьявола, за неверие дорога одна - в ад, и там, в аду, смех Беллатрикс и кроличья нора, у которой зеркальные стены.
Отраженный свет слепит глаза.
Это состояние невесомости, невменяемости и не-бывалости.
Тебя - нет.
Впрочем, кажется, ты сумеешь еще вернуться.
Потому что ты уже слышишь, как Гарри поворачивает в ладони камень.
Он поддается с глухим щелчком.
И-100 Чарли Уизли/Нимфадора Тонкс. «Ладно, ладно, давай не о смысле жизни, больше вообще ни о чём таком», школьные годы.
Волосы - леденец лакричный. Улыбка несмела, тонка и тает. Настоящая, близкая, родная.
Он несмело улыбается и волосы ерошит. В глазах - тысячи золотистых искорок. Обаятелен, остроумен.
Они не говорят о смысле жизни. Они вообще редко говорят. Она в туфлях лезет к нему на кровать. Он обхватывает ее талию и тянется к губам, нежным в солнечном свете. Она жмурится, силясь не рассмеяться.
Это их личная магия. Смешная пятикурстница, встрепанный семикурстник; дети той, давно прошедшей войны.
Немножечко леденцовой нереальности, чуть-чуть медового беспорядка. Помогает жить, помогает быть целыми - пусть и не поодиночке.
Молчать так просто.
И так неестественно в этом молчании чувствовать себя счастливыми.
В-70 Перси Уизли|Нимфадора Тонкс «Час до грозы»
1.
Она часто приходила к ним. Хрустела длинными пальцами, громко смеялась, роняла мебель; волосы отливали в синь. Вся она была - гром и грохот, шумные раскаты, предвещающие удар молнии.
Перси учился менять лица. Так, как у нее, не получалось - но он упорствовал, начиная переиначивать себя с самой изнанки. Вечерами он долго смотрел на ее ладони, двигающиеся в такт словам - и пламенел огненным заревом, когда это замечали близнецы.
Как-то, когда на горизонте показалась серая вата дождевых туч, он осмелился:
- Скоро гроза. Может, останешься переночевать?
- Ага, гроза, - отвечала она рассеянно, - Успей укрыться, малыш.
Он молчал, улыбаясь лишь уголком губ.
Капли с мерным стуком разбивались о подоконник.
2.
В воздухе - напряжение, электрические всполохи, гром и грохот. Огненное сливается с синим, образует вязкую, полынную серость - сердце на секунду замирало, как перед ударом молнии.
Перси был из той породы людей, что чувствовали неприятности задолго до того, как они начинались. Скримджер в последние дни напоминал ему издыхающего льва; Перси не знал, куда себя деть.
Тонкс часто вертелась рядом - давала советы, смешила, надиктовывала письма; иногда - передавала новости из дома. Он был этому рад. Но то, что она так откровенно отделилась от остальных мракоборцев, настораживало.
- Знаешь, - сказал он как-то раз, серьезно на нее глядя, - Деревья, стоящие обособленно, первыми принимают на себя удар молнии.
- О, ничего, - она безмятежно улыбнулась, - Я же не одна, верно?
Ее волосы неестественно блестели в электрическом свете.
БО-90 Гермиона Грэйнджер/Безумный Шляпник ("Алиса в стране чудес" Тима Бертона). "Это не та Алиса".
Девочке одиннадцать лет. Девочка узнала сегодня новое слово, и ей оно не понравилось. Час назад ее назвали грязнокровкой.
Черная школьная мантия измята, волосы всколоченны, на лице - длинная царапина, кровью сочится. Глаза зверька, загнанного в вонючую цирковую клетку.
- Это не та Алиса.
Девочка поворачивается мгновенно. Худенькие плечи чуть горбятся - кажется, она хотела обхватить себя руками, но в последний момент их отняла, гордо подняв голову.
- И здесь не нужна.
Сглатывает горечь, комом вставшую в горле.
Гермионе Грейнджер восемнадцать лет. Вчера ее пытали Круциатосом - она неестественно выгибалась под заклятьем; ей казалось, что вот-вот лопнет хребет.
Она просыпается после ночного кошмара, оттирает со лба холодный пот и вспоминает зеленые глаза того, кто семь лет назад подписал ей приговор.
А-11 Гарри Поттер | Гермиона Грейнджер. Признаки шизофрении.
Ее не надо было брать на похороны.
Ей вообще не следовало этого видеть - кровь, и искалеченные тела умерших, и плоские деревянные ящички, сколоченные из того, что нашлось.
Если уж на то пошло, и войны этой не должно было быть.
Она смеется надсадно и хрипло - так, как никогда не смеялась в прошлой жизни. В ее глазах тысячи белых кроликов, падающих в нору.
- А не только они умерли, веришь? И я, и ты, и Рон. Я это видела.
У нее у глаз - голубые прожилки вен. У нее надсадно колотится сердце.
- Видела, когда меня пытала Беллатрикс. Она не была безумна, нет. Просто слишком часто танцевала на грани, и вот - не удержалась. Я тоже не удержусь.
И он видит ее в голубеньком платье, смеющуюся, за чаепитием. Одна из шляп падает с его головы.
Попытаться найти слова?
- Ну, что ты. Все хорошо будет, мы победили, мы - живы.
В ее глазах - бессознательность.
- Слышишь, как падает время?
И он молчит. Потому что на самом-то деле - слышит. Потому что у них одно безумие на двоих.
И, уходя, он шепчет в ее каштановую макушку:
- Мы еще потанцуем, Гермиона.
