Глава 1Предыстория
У Гермионы есть книга о зельях, которая не относится к школьным учебникам. Она долго копила деньги и купила её в первый год учёбы. Книга была редкой и ужасно дорогой.
За все годы, проведенные в Хогвартсе, в книге накопилась тысяча крошечных записей, большинство из которых относились к тому, чему она научилась у Снейпа. Многие предложения или описания ингредиентов перечёркнуты и снабжены такими комментариями: «ПСС сказал, что здесь лучше было бы... сделать/взять/пропустить» – и т.д.
Из её меняющегося почерка также видно, к каким годам относятся записи.
Обычно, Гермиона вечером у себя в комнате вписывает туда заметки, накопившиеся на занятии, но однажды она берёт книгу с собой на урок, так как вспоминает, что когда-то делала записи именно к этой теме в этот день. Гермиона достаёт книгу и начинает тайком её листать.
Снейп ловит её на этом, выхватывает книгу и забирает фолиант с собой.
И когда девушка хочет получить её назад, Снейп говорит лишь, что не отдаст книгу, и если она полагает, что ей нужна эта книга, то она может купить себе новую или взять экземпляр в библиотеке.
Особенным в этой книге было также и то, что Гермиона в некоторых местах, где заканчивались главы и половина листа оставалась пустой, записывала свои впечатления от уроков зельеварения. Записи, впрочем, тянулись через всю книгу, так как темы на уроке не совпадали с последовательностью глав – поэтому только по почерку и выцветшим чернилам можно предположить, что и когда было написано.
В записях первых лет звучит честолюбие и отчаяние одновременно. Мысли „мне никогда этого не сделать“ и „я ему ещё покажу“ попеременно сменяют друг друга. Конечно, не так подробно, как в дневнике, но всё-таки довольно часто.
Позднее появляются сравнения с авторами других книг по искусству зельеварения, которые Снейп, к удивлению, находит совсем неплохими. В основном же, она, цитируя Снейпа, помечает, где авторы были неправы.
Иногда проскальзывают комментарии, где Гермиона восхищается его знанием науки и им как учителем; что она хотела бы когда-нибудь также научиться варить зелья, как ПСС; что она только желала бы, чтобы он был немного обходительнее, и что её тоже бы раздражала необходимость работать с такими учениками, как Невилл или Рон...
При помощи книги Снейп начинает понимать – чего Гермиона сама, конечно же, не осознаёт, что она превращается в корифея зельеварения!
Гермиона не хочет, чтобы не только Снейп (она надеется, что для него это будет слишком утомительным: разбирать бесконечные, написанные мелким почерком, заметки), но и кто-нибудь из учеников, Рон или Невилл, к которым книга может попасть в руки, прочитали её комментарии...
Несколько записей из книг:
Большее число заметок в ней, естественно, связаны с зельеварением, но я выискала несколько таких, которые относятся к Гарри, Рону и т.д.)
из ранних записей – первые года
более поздние записи – средние года
новые записи недавнего прошлого
-----------------------------------------------------------
(из ранних записей)
«Как я переживу учёбу в Хогвартсе, представляется мне туманным. Хотя я, кажется, учу всего гораздо больше других, у меня часто возникает такое чувство, что материал урока выходит далеко за рамки того, что может постичь и вместить мой разум. А то, что зельеварение будет преподавать именно ПСС – это ад. Он меня не переносит, и что бы я не делала – этого всё равно будет недостаточно...»
-----------------------------------------------------------
(из более поздних записей)
«Невероятно сколько всего он знает».
-----------------------------------------------------------
(из более поздних записей)
«Почему я не могу прекратить помогать Невиллу? Я когда-нибудь опять схлопочу за это».
-----------------------------------------------------------
(из более поздних записей)
«Если Рон ещё хоть раз спишет у меня, я его сдам! Окей, конечно я этого не сделаю, хотя он и заслужил...»
-----------------------------------------------------------
(из более поздних записей)
«Иногда я спрашиваю себя, зачем я всё это делаю? Когда я вижу, с какой беспечностью Гарри и Рон относятся к учебе, так несправедливо, что они отдыхают за счёт моих трудов – Гермиона сделает, Гермиона напишет – они меня скоро доканают!»
-----------------------------------------------------------
(из более поздних записей)
«Есть кто-нибудь ещё, кроме Крабба и Гойла, кто был бы таким же тормозным как Рон?»
-----------------------------------------------------------
(из более поздних записей)
«Сегодня на занятии, когда котёл Невилла в очередной раз взорвался, ПСС в последний момент выдернул меня из зоны взрыва. Целый день не могла избавиться от ощущения, что он всё ещё держит меня. Невероятно, что он вовремя это заметил. У него повсюду глаза. Нет никого, кто обладал бы таким же вниманием. Ещё невероятнее, что он просто с радостью смотрел на меня. Рон и Гарри и так уже целый день подшучивают надо мной, но мне не до шуток, я в растерянности».
-----------------------------------------------------------
(из новых записей)
«Страх, между тем, сменился чувством, которое я бы назвала даже почтением. От его знаний кружится голова. Я бы хотела когда-нибудь в этом смысле стать равной ему. Я всё сделаю для этого. Сегодня впервые пошла узнавать насчёт университетской учёбы по специальности зельеварение. Не знаю, будет ли у меня шанс пройти вступительные экзамены».
-----------------------------------------------------------
(из более поздних записей)
«Снова переработала две книги, в которых нашла противоречия объяснениям ПСС. В свободное время опробовала всё сама в лаборатории. В очередной раз убедилась, что ПСС был прав, несмотря на то, что книги эти очень уважают в научных кругах. Откуда у этого человека такие знания? И почему ОН не пишет книг? Тогда бы я, по крайней мере, знала, что не забиваю голову чепухой, когда сижу в библиотеке! Но эта книга как-то постепенно становится „его“ книгой. Удивительно, сколько всего я здесь уже позачёркивала и заменила его познаниями. Я люблю эту книгу! Несмотря на то (или потому?), что она так наполнена его знаниями».
-----------------------------------------------------------
(из новых записей)
«Возможно, Гарри когда-нибудь и станет великим волшебником, но в зельях он разбирается также, как корова в днях недели. Почему я ещё до сих пор не отказалась от проекта „Гарри“? Он и сам не хочет учить это».
-----------------------------------------------------------
(из ранних записей)
«Заработала пункты для Гриффиндора у ПСС! Непостижимо – я ещё больше углублюсь в эту тему, даже если Гарри и Рон снова начнут ворчать. Оно этого стоит! Мне кажется, у меня появился шанс!»
-----------------------------------------------------------
(из более поздних записей)
«Как ПСС вообще выносит Невилла? Невиллу всё время кажется – когда я занимаюсь с ним – что он всё знает, но на уроке он просто катастрофа! Если бы я была ПСС, то давно бы уже посадила его классом ниже. На уроке мы не можем двигаться дальше, потому что Долгопупс висит у нас камнем на шее. Естественно, никто не заметил, что ПСС уменьшил темп, когда увидел, что Невилл совсем не успевает. Они видят всегда только его искажённую злобой гримасу – почему они не посмотрят внимательнее?»
-----------------------------------------------------------
(из новых записей)
«Если Джеймс Поттер действительно был таким надменным и заносчивым, то Гарри, кажется, пошёл в отца. Чтобы я ещё раз помогла ему с заданиями?! Перетопчется!»
-----------------------------------------------------------
(из новых записей, сразу под предыдущей)
«Снова не могла отказать просьбам Гарри. Он и Рон как раз сейчас списывают мои конспекты. Я такааая дура!»
-----------------------------------------------------------
(из новых записей)
«На последнем занятии я наблюдала за ПСС. Я не могла оторвать глаз от его рук. Уверенность, с которой он подготавливает и соединяет компоненты, в очередной раз доказывает мне, как я далека от хорошей волшебницы. У него невообразимо аристократичные руки...»
-----------------------------------------------------------
(из более поздних записей)
«ЧТО ОНИ НАХОДЯТ В КВИДДИЧЕ! Я с ума сойду! До экзаменов всего четыре недели, а у них в башке ничего другого, кроме их дурацких мячей».
-----------------------------------------------------------
(из ранних записей):
«Дорогая книжка, извини за пятно (стрелочка к маленькой чернильной кляксе, которую она тогда вероятно ещё не могла убрать с помощью магии) – я снова уснула за уроками...»
-----------------------------------------------------------
(из ранних записей – видно, что страница когда-то промокла):
«Когда я успокоюсь, то пойду к озеру. Сейчас нельзя, иначе все увидят, что я ревела. ПСС снова унизил меня перед всем классом: предсказал, что я в лучшем случае стану третьесортной поварихой – но ни в коем случае не мастером зельеварения! После чего Малфой, к радости ПСС, естественно, снова насмехался над моим происхождением».
-----------------------------------------------------------
(из новых записей):
«Что, собственно, этому человеку от меня нужно? Он, вероятно, убеждён, что я всё ещё его боюсь?! Но ведь то, что я больше не открываю рта, когда он меня несправедливо обижает, связано только с моим уважением к нему. Но так орать на меня сегодня было просто безобразием! У меня такое чувство, что ему не очень-то нравится, что я не начинаю, как раньше, тут же рыдать. Но с этим ему придётся смириться!»
-----------------------------------------------------------
(из более поздних записей):
«Неужели я нашла оружие против нападок ПСС? Если я смотрю ему прямо в глаза, а не отвожу взгляд как обычно, его тирада заканчивается гораздо быстрее».
-----------------------------------------------------------
(из более поздних записей):
«Снился ПСС. Боже, нельзя же здесь писать такое – теперь я ТОЧНО спятила. Сон был кошмарным – но не весь...»
-----------------------------------------------------------
(из новых записей):
«Снова никто не понял, почему вчера я получила отработку, хотя только Невилл угробил своё зелье. Лаборатория была у нас с Невиллом в распоряжении много часов. ПСС разрешил говорить о зельях. Я смогла ему всё объяснить – и Невилл был сегодня совсем неплох. Я уверена, что это и было намерением ПСС».
-----------------------------------------------------------
(из новых записей):
«Проклятье – почему мне так запали в душу эти руки?»
*****************************************
Глава 2«Уважаемый профессор Снейп,
уже много раз я пыталась объяснить Вам, что то, чего Вы лишили меня во время занятия, не просто книга! И поэтому для меня не имеет никакого смысла покупать себе новый экземпляр или брать такую же книгу в библиотеке, как Вы предложили мне, (к тому же надо заметить, что в библиотеке этой книги нет).
Так как Вы с непонятным мне бурным раздражением отказываетесь говорить со мной на эту тему, мне не остаётся ничего другого, как написать Вам письмо в надежде, что Вы не сожжёте его непрочитанным. Может быть, хоть таким образом у меня появится возможность „высказаться“ без того, чтобы быть оборванной Вами, и может быть, это не будет стоить Гриффиндору автоматического снятия очков.
Я бы хотела ещё раз извиниться за то, что листала на Вашем уроке книгу, не принадлежащую к числу учебных материалов. И мне совершенно ясно, что меня не извиняет и то обстоятельство, что книга эта, по сути, относится к теме зельеварения. Я только могу ещё раз заверить Вас – то, что я искала в ней, как раз точно подходило к теме нашего занятия.
Если Вы заглядывали в текст, то должны были заметить, что я вносила туда очень много записей, и в главе о зелёнолистнике я сделала когда-то заметки к молочнолистнику, которые и хотела найти.
Я знаю, что Вас определённо не интересует то обстоятельство, что этот экземпляр был моей первой книгой по зельеварению, которую я сама себе купила. И я, конечно, исхожу из того, что на Вас не произведёт никакого впечатления, если я скажу, что у меня нет таких финансовых средств, чтобы ещё раз купить себе такое издание – предположим, что я вообще смогу найти ещё один такой экземпляр. (Я уверена, Вы знаете, что книга эта была выпущена строго ограниченным тиражом и поэтому Ваше скупое замечание по поводу приобретения ещё одного экземпляра просто подло.)
Несмотря на то, что книга сама по себе очень ценная, для меня она и в другом смысле представляет неоценимую важность – в ней я делала записи к занятиям у Вас на протяжении семи лет, что теперь даже при большом усердии не может быть восстановлено.
Согласна, многое, что я туда вписывала, является сегодня для меня само собой разумеющимся, но многое и нет – и мне понадобятся годы, чтобы восстановить снова эти собранные и сконцентрированные там знания.
Для Вас эти записи могут казаться чем-то нестоящим внимания, но для меня это эссенция того, что я вынесла с урока зельеварения.
Я настоятельно прошу Вас вернуть мне эту книгу.
Пожалуйста...
С наилучшими пожеланиями
Гермиона Грейнджер»
-----------------------------------------------------------
«Краткое примечание: Я самостоятельно пришла к этой идее. Я не считаю её особо оригинальной и не утверждаю, что я единственный человек, у кого она могла возникнуть... Это была просто идея, возникшая уже в конце 2003 года. Поэтому я не ссылаюсь на другие истории, возможно, схожие с моей по сути. К тому же, я думаю, что есть много историй, похожих на эту и написанных прежде моей. Я вообще считаю, что практически нет таких идей, которые уже ни были бы когда-то воплощены на бумаге. Кто-то сказал: „Нет новых историй – есть новое видение старых...“, но рассказы, названные мне в Reviews, я, естественно, прочту, чтобы избежать больших сходств. Спасибо за совет.
„Безликость“ первой главы (которую я также вижу) есть следствие того обстоятельства, что такой обмен письмами я однажды делала с моим дорогим другом (большое спасибо – это были волнующие времена, твоя ПМ), в то время как один из нас писал письма от ГГ, а другой от Снейпа. И я тогда в форме кратеньких тезисов изложила предысторию, чтобы мы знали из чего исходить. Так что это было что-то вроде заметок режиссёра...
Сатиа
-----------------------------------------------------------
«Мисс Грейнджер,
Если Вы смогли возомнить, что Ваши попытки лёгким путём заполучить назад книгу, которую Вы посчитали возможным использовать на моём уроке помимо разрешённых вспомогательных средств, остались мне непонятны, то я хочу обратить здесь Ваше внимание на то, что письменная форма была излишней, чтобы просить меня о чём бы то ни было, даже и о такой банальности.
Помимо того, мне, как Вы сами правильно предположили, несомненно известно, насколько это редкий экземпляр. И если мои замечания по поводу приобретения нового Вас так разозлили, значит, они, без сомнения, достигли своей цели. Quid pro quo.
Мимолётно пролистав книгу я, конечно же, заметил, о чём Вы также упоминаете в Вашем письме, что Вы осмелились снабдить такое безупречное научное произведение своими бесконечными комментариями. Могу я предположить, что манускрипт Вашей первой научной книги должен был поразить мировую магическую прессу ещё до получения Вами Хогвартского диплома? Даже Вы должны были понять, насколько это самонадеянно, еще будучи школьницей исправлять научные книги. Все Ваши “квалифицированные” заметки я, само собой разумеется, внимательно просмотрю, чтобы оценить, имеют ли Ваши исправления хоть толику смысла или представляют собой сплошной вздор.
Если у Вас нет финансовых средств ещё раз приобрести себе такую книгу, Вы тем более не должны были приносить её на урок, а хранить в надёжном месте. Не говоря уже о том, что Вам с точностью известно, что я не терплю никаких вспомогательных материалов на своём уроке, которые не относятся к разрешённым учебникам.
Кстати сказать, замечание, что мне следовало бы давать Гриффиндорцам разные домашние задания, чтобы некоторые известные ученики не списывали у других, я нашёл крайне полезным.
Я бы хотел Вас здесь ещё раз настоятельно предостеречь использовать на моём уроке какую бы то ни было помощь, в которой, к тому же, как раз Вы не нуждаетесь.
Объясните мне ещё одно: как Вам пришла в голову такая мысль, что Ваша письменная просьба будет скорее услышана мной, чем устная? Вы сами дошли до того, что один лишь вид Вашей поднятой руки вызывает защитную реакцию в моём организме? Или Вы отправили копию Вашего письма профессору МакГонагалл в качестве доказательства, чтобы она в случае моего молчания на Вашу просящую памфлетку могла призвать меня к ответу?
Вы, собственно говоря, вообще когда-нибудь задумывались о том, почему именно Ваша постоянно поднятая во время урока рука так невероятно раздражает меня? Расставим все точки над “и”: то обстоятельство, что я задаю классу вопрос, ещё НИКОГДА не должно было привести к тому, что именно одна ученица, которая и так знает весь материал вдоль и поперёк, должна на этот вопрос ответить. Вам никогда не приходило в голову, что для бестолочей Вашего факультета в плане учёбы было бы гораздо полезнее, если бы Вы не могли ответить хоть на один вопрос, чем постоянно выкручиваться за счёт всезнающей мисс Грейнджер? (Да, профессор МакГонагалл, на тот случай, если Вы получите также и это письмо к прочтению: при моих методах обучения речь идёт о том, чтобы научить чему-то, а не поднимать самооценку так оберегаемых Вами Гриффиндорцев…)
Единственно лишь читаемая между строк вежливость Вашей просьбы привела меня к тому, чтобы ответить. Хотя это просто смешно писать Вам письмо, в то время как мы много раз в неделю, можно сказать каждодневно, видимся лично.
Но возможно, что написанные слова – так, как это вероятно происходит с книгами – лучше дойдут до Вашего затуманенного учебным материалом гриффиндорского ума.
Нет таких школьных постановлений, которые могли бы вынудить меня вернуть Вам книгу раньше конца этого учебного года или даже конца Вашего обучения в школе вообще. Она конечно, как и прежде, остаётся Вашей собственностью. Я лишь конфисковал её на время, так как она использовалась недопустимым образом. Это право я имею как учитель этой школы, что Вам естественно известно, иначе Вы бы не вели себя так осторожно, а давно натравили бы на меня главу Вашего факультета.
Я не исключаю возможности, что всё-таки верну Вам книгу до окончания учебного года, если Вы будете примерно себя вести на моём уроке, и у меня не будет повода для дальнейших недовольств.
Пока же я (так как Вы своим письмом возбудили моё любопытство к тому, что же такого “важного” Вы назаписывали в книге), как уже сказано выше, попытаюсь удостовериться в корректности Ваших “исправлений”. Я окажу Вам даже услугу, в то время как я теперь уже Ваши записи исправлю своими, если Вы где-то ошибались в своих суждениях. В конце концов – судя по Вашему письму – Вам ведь важна лишь научная сторона книги? И как Ваш учитель по зельеварению я, само собой разумеется, готов помочь Вам довести Ваши знания до совершенства к тому моменту, как Вы покинете Хогвартс.
Профессор С. Снейп»
-----------------------------------------------------------
«Уважаемый профессор Снейп,
должна признать, что никогда не смела ожидать от Вас письменного ответа, и, как Вы понимаете, мне не очень хочется снова отвечать на Ваши резкости, но прочитав то, что Вы мне написали, мне не остаётся ничего другого, кроме как отправить Вам ещё одну “просящую памфлетку”. Несмотря на мою уверенность, что Вы давно уже знаете всё, что можно найти в этой книге (иначе слово “важные” не было бы Вами иронично выделено кавычками), при мысли, что Вы можете заняться моими записями более подробно, чем мне бы того хотелось, мне остаётся лишь забежать вперёд.
Вы найдёте различные комментарии, касающиеся лично Вас.
То, что я думаю о том, как Вы проводите урок, не должно стать для Вас неожиданностью, но Вас точно удивит то, что я пишу о Вашей работе. Так как и Вы в открытую никогда не признаете, что я умная ученица, так и я никогда бы не сказала Вам, что Вы не только Вашим званием соответствуете мастеру зельеварения. Я испытываю глубокое уважение к Вашей работе и восхищаюсь Вашими знаниями в этой области. Я со всей вежливостью и настойчивостью прошу Вас: избавьте себя и меня от того, чтобы вычитать из моих комментариев что-либо помимо этих двух выше названных причин. Мои комментарии не содержат ничего иного.
Моё “романтическое увлечение” (как Вы его наверняка, издевательски смеясь, назовёте) принадлежит лишь Вашему уму и Вашим знаниям, но не Вам как мужчине…
Может ли какое-то откровение быть более постыдным? Я не знаю. Я знаю только, что сама поставила себя в это положение и поэтому лучшего не заслуживаю. Принимая во внимание то обстоятельство, что я на самом деле не сделала ничего ужасного, мне ещё более отвратительно видеть Вас на стороне триумфатора. Но так как моя бестолковость и глупость сделали возможным то, что Вы относительно меня теперь победили , я хочу доставить Вам удовлетворение и с сегодняшнего дня буду вести себя на Вашем уроке, соответствуя Вашим условиям, в надежде, что Вы вернёте мне книгу до окончания школы. Я обещаю больше не поднимать руку и отвечать только на конкретные, ко мне обращённые вопросы.
Единственный тощенький триумф, который мне остаётся, состоит в том, что Вам понадобилось почти семь лет, дурацкий случай и возможность шантажа с Вашей стороны, чтобы заставить меня вести себя так, как Вам этого хочется.
Может быть то, что Вы делаете на уроке, и есть “Ваш” метод преподавания, и я даже не оспариваю, что он приносит свои плоды. Но я также знаю, что каждый другой учитель и каждая другая учительница – включительно профессоров Биннс и Трелони – также передали нам много знаний, и что при этом обходилось без взрывов ярости и слёз. Я не уверена, что Ваш метод, который, несомненно, вколачивает в учеников больше знаний, стоит того, чтобы Вас боялись. Я знаю, что не отношусь к любимчикам в этой школе среди учеников, и знаю, что за спиной меня многие называют «противной всезнайкой», с чем я ещё могу жить, но, Мерлин сохрани, чтобы кто-нибудь меня боялся. Это было бы для меня таким ненужным….
Но пока я ещё совсем не пошла в разнос, я должна заметить, что из моих черт характера надменность, по крайней мере, которую Вы мне приписали, можно исключить. Нет, у меня не было цели обрадовать научный мир своими умными излияниями к теме зельеварения. Мне ясно (и я даже смею утверждать: более чем всем моим однокурсникам), что я ученица. Учащаяся. И далека от того, чтобы передавать какие бы то ни было знания, кроме помощи при домашних заданиях или совместной подготовке к экзаменам. Вы скоро поймёте, что в связи с этой книгой речь пойдёт не о моих исправлениях текста - а о Ваших… Я их всего лишь записывала. Если среди них Вы найдёте “вздор”, это будет соответственно Вашим вздором. Но я могу Вас заверить, что каждую отдельную заметку к предмету я лично проверяла. Поначалу, конечно, из-за сомнительного и детского желания отомстить Вам за Ваше отношение ко мне, суметь доказать Вашу ошибку. Позже, когда стало ясно, что такого доказательства не будет, из чисто научного любопытства.
Кстати сказать, мне не было необходимости отправлять копию моего письма главе факультета, и Ваш ответ я ей тоже не давала. Я сама в состоянии защитить себя, и время, когда я, рыдая, уходила в себя, если что-то было не так, как я хочу, давно для меня история. Но так как Вы всё-таки высказали такие опасения, я, вероятно, могу исходить из того, что Вы придерживаетесь другого мнения, и Вам ничего не стоит отдать мои письма кому-то третьему, кому мои слова не предназначались. У меня, конечно, нет ни малейшего желания увидеть мои откровения на школьной доске объявлений. Поэтому я наложила на это письмо простое заклятье, которое делает возможным только Вам прочитать эти строки. Вблизи Вас за эти годы у меня развилась (не?)здоровая форма паранойи.
Я подведу ещё раз итоги: до конца этого года я буду вести себя на Вашем уроке так, как Вам этого всегда хотелось. Извините, само собой, я имела в виду: вести себя так, как Вы того хотите. Я больше никогда не принесу на урок ничего, кроме того, что Вы сами потребуете.
Поздравляю Вас с победой, профессор Снейп.
С уважением,
Гермиона Грейнджер.
PS: Кстати можете быть уверенным, что окончание моего седьмого года обучения совпадёт с окончанием мною школы вообще.
PPS: Огромное спасибо за разделение домашних заданий на сегодняшнем уроке. Мне редко удаётся так спокойно поработать…»
Глава 3Следующее письмо Гермиона получила почти сразу – прямо посреди ночи. Его принесла незаметная маленькая сова к окну её комнаты. Как раз, когда сова хотела отпустить зажатый в клюве пергамент, к ней подлетел ворон и напал на неё, пытаясь вырвать у неё письмо и помешать передать его адресату. Но Гермиона была достаточно быстра, чтобы схватить сову, отогнать ворона и в страхе захлопнуть окно.
Письмо слегка повреждено, но в целом в порядке. Надо заметить, что почерк немного “неопрятнее”, чем в первом письме. Какой-то скачущий.
Пока слегка напуганная сова ест своё печенье, Гермиона читает…
-----------------------------------------------------------
«Уважаемая мисс Грейнджер,
Вам нужно идти в адвокаты. В то время, как мои нападки, по крайней мере, открыто сформулированы, Ваши бессовестные описания и надменные определения моей личности так искусно вплетены в почти что лестные фразы, что при первом прочтении Вашего письма можно предположить в нём то, что лежит на поверхности.
Зверь на гербе Вашего факультета должен быть сменён со льва на кошку, так как только этот коварный зверь способен, выпустив когти, так обманчиво урчать. Нужно отдать должное – я на Вашем месте тоже не ожидал бы ответа с моей стороны, я и сам в этот момент, также как и Вы, вероятно, весьма удивлён, что снова пишу эти строки.
Почему я продолжаю эту письменную дуэль? Можете считать это слизеринским вариантом того, что гриффиндорец, скорее всего, называет спортивным интересом. Возможно, причиной является также превосходящее все ожидания великолепное вино, присланное мне нашим школьным директором к моему последнему дню рождения, и которое я берёг для особого случая. Этот случай настал. Вообще-то я не хотел писать, но каждый бокал этого чудесного красного вина всё более убеждал меня в том, что это будет непозволительным упущением - излить высококачественную агрессию.
Ваше письмо своей дерзостью превосходит всё, с чем мне приходилось сталкиваться за время моей преподавательской деятельности. Мисс Грейнджер, я снимаю свою воображаемую шляпу перед Вашим заразительным желанием борьбы и Вашим умением преподнести мне поздравления в победе таким образом, что я остаюсь побеждённым, если вновь не отреагирую на это.
Но, возможно, я разрешу Вам всё это - из чистого любопытства, посмотреть, как далеко Вы посмеете зайти на этом пути. Вам должно быть ясно, что Вы вращаетесь в такой сфере, которая ни при каких обстоятельствах не доступна ни одной ученице.
Но, развлечения ради, я готов позволить Вам безнаказанно пройти ещё несколько шагов.
Само собой, я знал, что можно найти в Вашей книге. И если Вы настаиваете на том, чтобы я не читал в Ваших комментариях между строк, я, конечно, не стану этого делать. Может быть, Вы ещё пожелаете, чтобы я перестал отвлекать Вас на уроке моими – подождите… как Вы их назвали… ах да… “ аристократичными руками”? Ваше желание, мисс Грейнджер, для меня разумеется закон…
Но, вернёмся к реальности – я в состоянии понять, что Вы не питаете ко мне нежных чувств, свойственных пубертатному возрасту, только потому, что возможно из тысячи записей всех семи лет обучения некоторые посвящены моей персоне – назовём их, пожалуй, “случайными”. Это уже и потому совершенно невозможно, что рядом с ними тем же почерком, (а значит, они возникли в то же самое время) можно обнаружить привычные тирады, выражающие ненависть. Я уже и по той причине в состоянии понять это, что Вы в своём, можно сказать, нечеловеческом рвении к учёбе вообще не находите времени для чего-то подобного… ни среди сверстников, ни среди неподходящих кругов.
Может быть, Вам направить Ваши научные изыскания в ту область поведения, которая выделяет человеческую расу от других, и к которой, если я не ошибаюсь, неизменно относятся определённые ритуалы, связанные с противоположным полом. Чтобы Ваш здравый ум не пропал даром и мог быть передан последующим поколениям, я посоветовал бы Вам оставить после себя несколько книг на тему проявления этих пубертатных необходимостей. Для мистера Уизли будет определённо большим облегчением, если Вы, наконец, признаете эту область отношений существующей. Бедняга меж тем почти вызывает жалость…
Вы хотели знать, может ли откровение быть более постыдным, чем Ваше? Возможно, Альбусу Дамблдору стоит показать Вам при случае своё собрание писем больных учениц. ВОТ ЭТО стыдно.
Мне как раз пришло в голову, что пить вино и писать письма – не те занятия, которые обязательно нужно совмещать – простите за почерк… Но ещё несколько строк должны быть написаны.
Вы хотите вести себя на моём уроке “соответственно моим правилам”? Оставьте. Или как тогда Вы объясните это своим сокурсникам? Ну да, возможно, проигранное пари было бы неплохим аргументом…
К тому же, я ожидаю от Вас отсутствия каких бы то ни было возражений и никакой помощи другим на уроке.
И вот теперь я дошёл до такого места, за которое Ваше письмо либо следует сжечь, либо дать Вам орден.
Итак, мне был необходим «дурацкий случай» и «возможность шантажа», чтобы Вы вели себя на моём уроке так, как “я бы того хотел”?
Вы обвиняете меня в шантаже. Вы утверждаете, я не способен удерживать моих учеников. Вы называете мой метод обучения “вколачиванием” и, наконец, Вы просите Мерлина о том, чтобы он сохранил Вас от такого же отношения к Вам, какое со стороны учеников получаю я…?!
Мисс Грейнджер… Бокал, который стоит сейчас рядом с этим письмом, я пью за Вас – Вам удалось побить мой личный рекорд сконцентрированных оскорблений. Вы… Гриффиндорка!
Из-за только что выше написанного на это письмо стоит нанести магическое заклинание, которым Вы воспользовались последний раз для своего.
Вы поздравляете меня с победой, мисс Грейнджер? Я могу только сказать “touché“.
Вы тоже выиграли битву. Осталось только выяснить, кто победит в этой войне, которую Вы начали.
О! Что касается войны, отдельных битв и поражений, у меня здесь кое-что есть для Вас, по-поводу срока окончания школы, в котором Вы так уверены. Я открою Вам одну тайну. И я доверяю Вашей гриффиндорской чести, что Вы не выдадите меня как источник этой информации. Я всё равно буду отрицать.
Само собой разумеется, высококомпетентная профессор Трелони (которой Вы в своём письме также приписываете отличные преподавательские качества) намерена конкретно Вашу (и ТОЛЬКО Вашу) практическую часть экзамена усложнить на четыре пятых. Это можно провернуть в согласии со школьным законом. Если Вы не сдадите практическую часть по этому предмету – что как считает профессор Трелони так и будет – Вы будете вынуждены явиться на пересдачу, которая состоится только после каникул.
Я не думаю, что это будет Вам стоить окончания школы, но эта “загвоздка”, конечно, будет упомянута в Вашем дипломе.
Чтобы Вы и дальше могли концентрироваться на подготовке к экзаменам, не боясь надоедливых сокурсников, я продолжу разделять домашние задания, что было Вами так откровенно одобрено. К Вашим заданиям я буду подходить с особой тщательностью, чтобы у Вас вдруг не появилось много свободного времени, в которое Вам, Боже упаси, пришлось бы столкнуться с межчеловеческими ритуалами. Только представьте, что мистер Уизли вдруг узнает, что Вам целый день нечего делать.
О… Но при этом мне пришло в голову, что было бы неплохо, если бы Вы для начала смирились с тем обстоятельством, что Вы женского пола… Может, мне лучше всё-таки освободить Вас от домашних заданий? Что Вы на это скажете, мисс Грейнджер?
Или страх, который, очевидно, необходимо иметь по отношению ко мне, удерживает Вас от того, чтобы ещё раз высказать Ваше мнение? Будет жаль…
Северус Снейп».
-----------------------------------------------------------
Следующее письмо Снейп получает ещё до завтрака...
-----------------------------------------------------------
«Уважаемый профессор Снейп,
Возможно, мне действительно стоит подумать о карьере адвоката? Тогда я смогу, к примеру, помогать волшебникам и ведьмам, вынужденным отвечать перед судом за тёмные делишки, вместо того, чтобы стремиться к хорошему месту в престижной школе, такой как Хогвартс, например… Ах, нет… Это место как раз сейчас занято нашим школьным директором. Тогда я всё-таки лучше остановлюсь на той профессии, к которой стремилась с самого начала. Даже если Вам это придётся совсем не по вкусу (возможно именно потому я Вам это и рассказываю) – я планирую поступить на факультет зельеварения и руновой магии.
Моё письмо превосходит любую дерзость, с какой Вам когда-либо приходилось сталкиваться? Вы бы лучше перечитывали ещё раз свои письма, прежде чем отсылать их! Если Вы ищете непостижимую дерзость и оскорбления, там Вы их найдёте в необозримом количестве! Или я могу Вам, разнообразия ради, предоставить своё воспоминание о любом Вашем уроке и поместить его в думосброc ).
Стал ли пафос Вашего последнего письма или то обстоятельство, что я смогу между строк прочесть о возможно задетом нерве позади каменного фасада, причиной тому, что Вы в последнюю секунду передумали с отправкой письма? Если явно чрезмерное употребление вина оказывает на Вас влияние даже в решении такой банальности, как отправка письма, Вам, возможно, следовало бы воздержаться от употребления алкогольных напитков, хотя бы тогда, когда Вам нужно принять более важное решение, чем поход в ванную комнату.
Ворон чуть не убил сову, которая всего лишь выполняла свою работу! Или Вы пишите, или не пишите – но Ваша нерешительность не должна стоить жизни несчастному животному! Хотя это, конечно, в Вашем духе!
Если завтра на уроке у меня будут закрываться глаза, Вы можете с радостью приписать это своей персоне, так как я решила ещё немного посидеть над маленькой ночной птицей, пока я не буду уверена, что она без последствий пережила нападение.
Для учёбы я слишком устала, поэтому использую время, чтобы написать Вам подперчённый ответ на Ваш свежеприсланный мне вызов к бою!
Вам любопытно, как далеко я смогу зайти? Профессор Снейп, я до сих пор не сделала ещё и одного шага и намерена идти этой дорогой до горького конца, если выяснится, что это необходимо.
Удивительно, как хорошо и свободно становится оттого, что на этом пути я, наконец, почти неприукрашивая, могу высказать Вам своё мнение! Предложение позволить мне “безнаказанно” сделать ещё несколько шагов меня просто окрыляет.
И как раз, пока я разошлась: Если Вам ясно, что те некоторые “случайные” комментарии ничего не значат, тогда воздержитесь, по возможности, от цитат из книги, в которых всё же нечто имелось в виду. Аристократичность Ваших рук, и то, как Вы их используете, уже и без того зря потраченный на Вас дар природы. И если я думаю о том, как бы Вы могли использовать Ваш голос, вместо того, чтобы доводить им учеников до нервного срыва…, мне хочется схватить и встряхнуть Вас, чтобы Вы, наконец, увидели, что всё может быть иначе.
Небо! Почему такой ум, как Ваш, должен быть так непривлекательно упакован? При этом у меня иногда возникает чувство, что Вы только представляетесь таким отвратительным, чтобы никто не нарушал Вашего спокойствия! Да, я знаю, как Вы, вероятно, заметили, что определённое “неприставание” определённых личностей может быть только плюсом, но ведь не каждый ученик этой школы – переполненный гормонами Рональд Уизли, посягающий на Вас! И кстати, Вас абсолютно не касается, есть ли у меня личная жизнь, и как, и с кем я буду её строить. Одно то, что именно такой как Вы обвиняет меня в пренебрежении межчеловеческими отношениями, кажется мне невероятно дерзким. К тому же, в мои планы не входит осчастливить мир моими генами, одной произведя на свет команду по квиддичу.
Я надеялась, хотя бы Вы поймёте, что при моём рвении к учёбе речь для меня идёт не о славе и почитании или о достижении бессмертия в моих потомках, но единственно о моём большом желании удовлетворить собственные требования к себе. Я знаю сама, что это глупо – хотеть ещё и соответствовать требованиям других людей к тебе (я уверенна, что, по крайней мере, этой причудой Вы не страдаете). Но тем ужаснее, когда это не получается в отношении одного определённого человека, чья благосклонность тебе так важна – всё равно, что бы ты для этого не делал...
О-о... Вы теперь с наслаждением понежитесь в моих сентиментальных припадках – точно, но что с того...
Маленькой сове, кажется, лучше. Она действительно ужасно испугалась нападения ворона. В какой-то момент я подумала, что она от страха просто свалится замертво с моего подоконника... Но она оказалась смелым маленьким существом.
Но вернёмся к Вашему письму. Профессор Снейп, меня несказанно удивило, что я в конце Вашего письма обнаружила нечто вроде обиды...
Была ли оскорблена лишь Ваша честь? Или Вас действительно задело то, что я написала про „вколачивание“? Быть атакованной Вами словесно, когда Вы вновь непозволительно используете Ваш голос как раскалённое оружие, действительно схоже побоям. Нет никакой разницы между тем, реально ли Вы били Вашего ученика так, что он опускался бы перед Вами на колени и тем, как Вы делаете это Вашим взглядом, который кажется таким свирепым. Но глаза Ваши с их тёмной глубиной определённо способны выражать многие другие вещи. Вы действительно не до конца осознаёте, что Ваше поведение вызывает не только уважение, но и настоящий страх к Вам? Попытайтесь разок прочитать по жестам учеников, которые сидят перед Вами: среди них есть лишь немногие, которые не боятся.
Профессор, в этой школе и с Вами как учителем нужно как можно быстрее отвыкать от слёз, потому что Вы делаете ещё более уязвимым того, кого это окружение и без того им сделало. И много раз, когда Вы учили меня чему-то, что так восхищало меня своей сложностью, когда Вам удавалось,(так, как это удаётся только Вам) спросить меня о чём-то, чтобы я снова могла превзойти саму себя и желать лишь одного – прийти к Вам и попросить о разговоре (потому что я не хотела останавливаться, когда заканчивался урок), я вместо этого бежала в свою комнату и плакала оттого, что не могла больше вынести Вас - такого высокомерного, недостижимого, чёрного и отталкивающего. Как горько было сознавать, что этого разговора никогда не произойдёт.
Проклятье! Я хочу от Вас БОЛЬШЕГО, чем нескольких часов на уроке! Я хочу от Вас не только названия книги и указаний к зубрёжке! Я хочу спорить с Вами! Хочу знать Ваше личное мнение ко всем теориям! Я хочу до конца исчерпать мои возможности! Хочу узнать мои границы и понимаю, что только Вы можете мне их показать! Я учусь, учусь и учусь, получая похвалу и одобрение среди учителей. Но это так тупо, всё время подтверждать то, что другие и так о тебе давно знают. Я хочу пройти через стены сложнейших задач, через которые я должна бы была пробиваться всей своей сутью – но всё, что я нахожу, это давно открытые, бесконечно длинные коридоры, через которые я бегу, пока не начинаю задыхаться.
Я хочу осмысливать НОВЫЕ идеи. И я бешусь, час за часом сидя перед Вами и зная, что в голове у Вас есть как раз то, что мне нужно! Скажите мне, что мне сделать, чтобы Вы отнеслись ко мне серьёзно и позволили мне участвовать в том, что так важно для Вас? Магия зельеварения должна быть Вам важна, иначе бы Вы не были таким мастером в этой области. Как мне попасть туда, где Вы? Что мне сделать? Как мне этого достичь?
Как Вы достигли этого?
Я не знаю, зачем пишу Вам всё это, потому что точно знаю, как Вы на это отреагируете. Это ужасно... Надо заканчивать, иначе я больше не смогу подавлять в себе желание швырнуть что-нибудь в Вас воображаемого.
В одном я должна Вам признаться – никто так не наполняет мой организм адреналином, как Вы.
Теперь я не смогу спать, хотя скоро уже взойдёт солнце.
С совой всё в порядке. Я отошлю её назад с этим письмом, и остерегайтесь ещё хоть раз подвергнуть это милое животное такой опасности!
Если Вы удостоите моё письмо ещё одним ответом, то боюсь даже предположить, каким он будет... Я могу себе только представить, что Вы не ожидали, что это письмо, которое Вы сейчас держите в руках, будет таким.
Но как бы то ни было – даже если я ничего им не достигла, то, по крайней мере, удивила Вас.
С наилучшими пожеланиями,
Гермиона Грейнджер.
PS: Животное на гербе Гриффиндора совершенно по справедливости лев, а не кошка. Потому что выдающейся чертой гриффиндорцев, помимо их легендарной смелости, является также и то, что всю работу за них выполняют женщины. Как и у этих гордых животных всё делают львицы, пока львы лениво нежатся на солнце, время от времени изображая из себя мужчин.
PSS: Спасибо за предостережение относительно профессора Трелони... Я буду к этому готова».
-----------------------------------------------------------
Примечание: в действительности было так, что Гермиона отказалась от предмета – прорицание. Но, возможно, что она по какой-то причине, например, условия приёма в университет магии, как у нас с латинским, вынуждена была на седьмом году обучения снова взяться за него... И это как раз оказалось так подходяще, что в моей версии будет так.
-----------------------------------------------------------
После последнего письма Гермионы прошла неделя. Оба всё это время вели себя так, будто ничего не было. Немного странным для других стало лишь то, что Гермиона что-то без перерыва писала на занятии... из-за чего у неё даже не было времени поднимать руку... и когда стало ясно, что таким образом можно ещё и избежать снейповского сарказма, такое поведение уже больше никого не удивляло.
Гермиона, меж тем, исходит из того, что больше писем не будет. Как вдруг вечером маленькая сова снова стучится в её окно и передаёт ей довольно толстый конверт...
-----------------------------------------------------------
«Уважаемая мисс Грейнджер!
Я извинился перед моей карликовой совой, которую, кстати, зовут Хелена, за всё, что с ней случилось. Правда, нападение лишь выглядело таким ужасным, так как Хелена в маленьких ежедневных стычках давно привыкла к боям с Александром, моим вороном. Из этих битв она нередко выходит победительницей. Профессор МакГонагалл тоже постоянно беспокоится за Хелену, но, в конце концов, она всегда вынуждена признать, что для совы нет никакой опасности, та знает, как отразить противника своими собственными методами, в некоторых случаях даже тем, что она взглядом своих огромных глаз обводит его вокруг пальца, пардон – пера.
Но Вы всё равно правы, что моё поведение было неуместным. И мне не к лицу списывать свою вину на действие вина...
Последующие слова я буду тщательно отбирать.
Определённо тщательнее, чем Вы привыкли. Я вступаю при этом на новую тропу и прошу Вас попытаться не читать между строк. Я попробую всё, что я хотел сказать, вложить в эти строчки.
Я много – очень много раз перечитывал Ваше письмо, и хотя в нём не было ничего, что было бы мне ново, оно меня действительно взволновало.
Простите мне ухмылку на моих губах, хотя мне сейчас хочется чего угодно, только не смеяться, но я сейчас вижу Вас: как Вы, вероятно, с широко раскрытыми глазами – они у Вас всегда такие, когда Вы чем-то шокированы – и открытым ртом взираете на эти строчки. И, конечно, закрыли его сейчас, так как Вам неприятно, что я обратил на это Ваше внимание.
Странно... Вы пишете, я должен обратить внимание на жесты моих учеников... я делаю это... каждый день... на каждом уроке... уже только потому, что для меня это способ увидеть, когда ученик хочет добавить в зелье что-нибудь неправильное или опасное.
Я знаю, как выглядит каждый из вас в отдельности, когда он внимателен. И я знаю, как выглядит каждый из вас, когда он только делает вид, что внимателен... Я знаю каждого, как он выглядит, когда сомневается, и я могу с помощью жестов определить, что ученику наплевать, сделает ли он ошибку или что у него не получилось, но он старался... Я знаю, что Рональд Уизли становится опасным, когда он чувствует себя неуверенно, и я знаю, что Невилл Лонгботтом опасен, когда он уверен в том, что делает. Я знаю, что за возбуждённую концентрацию и неуверенность отвечает Ваша нижняя губа, я знаю, что Вы больше внимания уделяете правильно нарезанным ингредиентам, чем собственному маникюру, я знаю, что Вы неестественно долго удерживаете дыхание, когда зелье перед Вами находится в решающей стадии, и я знаю, что напряжение спадает с Вашего тела только, когда зелье становится таким, каким должно было стать.
Я могу описать каждое движение, которое Вы делаете на моём уроке, каждый порыв, каждый взгляд – и поэтому я был подвержен заблуждению, что знаю Вас.
И теперь я с безграничным удивлением понимаю – я не знаю Вас!
В связи со всем этим я долго размышлял и вначале пришёл к выводу, что Вы в этом смысле просто и понятно представляете исключение. Но чем дольше я размышлял над этим, тем яснее становилось мне, что я совершу повторную ошибку, если буду исходить из того, что я правильно оцениваю всех учеников.
Я не знаю точно, что я должен теперь делать с этим открытием, и в настоящий момент чувствую себя, как бы ни тяжело мне было это признать, немного переутомлённым всем этим...
Гриффиндорка, которая делает саркастические замечания по поводу собственного факультета.
Слизеринец, который соглашается, что плохо разбирается в людях.
Кажется, колонны Хогвартса пошатнулись, мисс Грейнджер.
Ваше письмо, мягко скажем, сбило меня с толку.
Кстати, кажется, и Вы ошибались относительно меня. Ни в моем голосе, ни в моих глазах нет ничего особенного. Одно обстоятельство, что я, по какому-то неблагоприятному смешению генов, обязан тому, что они тёмно-коричневые, ещё не повод предполагать в них бОльшую глубину, чем есть. По-другому, значило бы, что Вы предполагаете во мне склонность к сентиментальности. А этого уже достаточно, как Вам известно, чтобы использовать мой голос как раз в привычном качестве...
Намного драматичнее, однако, Ваши ошибочные оценки моих возможностей, как учёного! (Как раз обвалилась одна колонна, Вы слышали? Ещё несколько откровений, и я этим письмом развалю весь Хогвартс...). Может быть, я действительно знаю много о моей науке, но я сомневаюсь, что больше, чем профессор Макгонагалл о трансфигурации или профессор Спраут о магическом мире растений. Надо признать, что мир зелий необычайно сложен и предоставляет много возможностей для изучения, но в остальном...
По поводу моей любви к зельям – Вы правы. Понятно, что Вы, сознавая мою привязанность к этой области, предположили во мне знания, превосходящие границы.
Но не вынуждайте меня, пожалуйста, размышлять ещё и о себе самом, чтобы понять, правы ли Вы были в своих предположениях. Я уверен только в том, что знаю, о чём говорю, если речь идёт о зельях.
Но Вы задели ещё одну важную тему. Вы считаете, мне не известно из собственного опыта, каково это, хотеть соответствовать требованиям других? О, мисс Грейнджер, как сильно Вы в этом ошибаетесь... Это опыт такого „желания“ сделал меня тем, кем я являюсь сейчас. Я советую Вам быть осторожнее, чтобы не пойти той же дорогой, если Вы не хотите прийти туда, куда пришёл я. К тому же я думаю, Вы без труда поймёте, что туда приходят в одиночестве. Вы правы (ещё одна колонна...), когда говорите – это неслыханно, что именно я обвиняю Вас в пренебрежении межчеловеческими отношениями. Но я всё-таки предостерегаю Вас, обращая на это Ваше внимание, что от Вас ускользают некоторые вещи, о которых Вы позже будете жалеть, и которых уже не вернёте...
Длинные открытые коридоры, которые Вы описываете, мне также известны. В моей жизни было только три волшебника, которые могли поставить передо мной стены, также желаемые мной, как и Вами. Научные стены ставили мне Альбус Дамблдор и Николас Фламель, третья стена, проходом через которую я сегодня больше не могу гордиться, была от... ну... Вы, я думаю, и сами знаете, от кого...
Вы, мисс Грейнджер, образец ведьмы, которая за знания может отдаться дьяволу. Я знаю, о чём я говорю. И так как при помощи Вашего письма я понял, что тогда и сам бы пошёл другим путём, если бы мне своевременно подставили стену, об которую я мог бы биться любознательной головой, и которая успокоила бы мой мятежный дух, я решил сделать Вам предложение.
Я решил предложить Вам кое-что.
В приложении к этому письму Вы найдёте копии моих сегодняшних результатов исследований по попытке скомбинировать скарабея со слезами Феникса для получения лекарственного зелья, которое обладало бы свойствами слёз Феникса, чтобы использовать его, когда нет рядом этой птицы. Феникс Дамблдора – Фоукс – согласился поучаствовать в эксперименте. Я приложил ещё и список литературы с книгами, в которых речь пойдёт о таких попытках. Помеченные книги я уже проработал и указал, были ли выборки по теме полезными или наоборот.
Вы, скажем так, получаете беспрерывную отработку в моей лаборатории. Если Вам действительно ещё самой до сих пор не пришло в голову, я открою Вам следующую тайну: я отношусь к Вам серьёзно, и всегда это делал.
Мисс Грейнджер, если Вы согласны, то с сегодняшнего дня Вы работаете со мной над моим исследовательским проектом.
С наилучшими пожеланиями,
профессор Северус Снейп».
Глава 4С момента получения последнего письма прошло две недели. На следующий же день после заманчивого предложения в письме Гермиона прямо перед завтраком поблагодарила профессора Снейпа за предложение и, конечно же, приняла его. И он с таким лицом, будто она предложила ему в помощники Невилла (в общем, со своим обычным лицом) дал ей понять, что ожидает от неё для начала проработанных ею книг через два дня. Разговор продолжался примерно десять секунд, и содержание письма, естественно, не было упомянуто.
-----------------------------------------------------------
Рон и Гарри в полной растерянности от решения Гермионы и начинают сомневаться, в своём ли она уме. Гермиона довольно таки нервничает – помимо всего она должна ещё как-то организовывать продолжение учёбы. На третий день она после урока вызвана в лабораторию и с этого момента проводит там по два часа каждый день...
Нерешительные попытки Гермионы заговорить о содержании письма убиваются на корню. Он смотрит на неё дружелюбно, улыбаясь: „Может, я принесу нам по кусочку пирога и по чашечке сладкого кофе с молоком?“ – долгая пауза, абсолютная смена выражения – взгляд становится убийственным... Затем он продолжает: „Вы здесь, чтобы работать, а не болтать!“ О чём бы они в течение этих двух недель ни говорили – всё носило сугубо научный характер.
В воскресенье утром Гермиона неожиданно получает следующее письмо...
-----------------------------------------------------------
«Уважаемая мисс Грейнджер,
Буду краток – я не могу так работать! Так как то, что я под этим подразумеваю, не имеет отношения к Вашей научной работе, я снова предпочёл этот путь, чтобы поставить Вас в известность относительно необходимых изменений.
1) Вы больше не будете приносить в лабораторию инжирную выпечку. Ни эти круглые тонкие трубочки, ни какие бы то ни было плоские печенья! Я думаю, Вы сможете два часа обойтись без приёма пищи. Вы, наверное, заметили, что во время Ваших лабораторных часов я воздерживался от снятия баллов с Гриффиндора. Но если я ещё хоть раз обнаружу в моей лаборатории хоть крошку от инжирного печенья, я поменяю своё решение!
2) Вы больше не будете отпускать пренебрежительных замечаний относительно моих привычек в еде. Это касается также Вашего неодобрительного выражения лица по отношению к моему кофе! Я больше не потерплю и Ваши высоко поднятые брови или Ваши типичные звуки касательно этого вопроса! И если я ещё раз поймаю в моей лаборатории домашнего эльфа, который по Вашему приказанию попытается накрыть для меня „подходящий“ обед, я подам на Вас жалобу за непозволительное обращение с домашними эльфами, так как Вы знаете, что с ним произойдёт, если он попадется мне!
3) Вы в ярких красках распишете мистеру Поттеру, мистеру Уизли и профессору МакГонагалл, в каком восторге Вы от этого проекта – всё равно, соответствует ли это правде или нет – чтобы они прекратили нервировать меня своими угрожающими взглядами и наполняющими мои вечера докладами о учебной перегрузке гриффиндорцев.
4) Вы больше не будете являться в мою лабораторию с распущенными волосами (одно то, что волос может попасть в котёл, достаточная причина!). Кроме того, Вы больше не будете мыть Ваши волосы средством с ароматом ванили, которое Вы обычно используете, а чем-нибудь с совершенно нейтральным запахом. Я в курсе, что Вы используете эту эссенцию с пятого класса, и пока Вы сидели с этим запахом во время урока над своим школьным котлом, мне было совершенно всё равно и не касалось меня лично. Но если Вы работаете рядом со мной над моим котлом, я требую, чтобы Вы не распространяли этот запах, так как это делает невозможным воспринимать запах зелья, что является неотъемлемым в процессе зельеварения! Вы должны были и сами давно догадаться, что при таком виде работы это в высшей степени раздражает, когда Ваши волосы распространяют аромат ванили. И это немыслимо, что я должен обращать на это Ваше внимание!
5) Вечером Вы в положенное время будете ложиться спать, так как иначе я прерву Ваше участие в проекте, если ещё раз найду Вас спящей за моим письменным столом! Мне безразлично, как Вы сможете распределить время между проектом и подготовкой к экзаменам. Если Вы не справляетесь, сообщите мне об этом, и я тут же освобожу Вас от исследовательской работы.
Я ожидаю, что Вы с этого момента настроитесь на эти изменения!
Профессор С. Снейп»
-----------------------------------------------------------
Надо признать – очень короткое... Но радуйтесь ответу Гермионы... из которого Вы узнаете, что в эти две недели ДЕЙСТВИТЕЛЬНО произошло... + широкая ухмылка + если Вы ещё не прочитали это между строк.
Следующее письмо Снейп получил сразу после обеда. К письму прикреплена маленькая коробочка...
-----------------------------------------------------------
«Уважаемый профессор Снейп,
Ну, хорошо, тогда вновь письменным путём, раз Вы находите невозможным даже одну секунду драгоценного времени в лаборатории „потратить“ на разговоры. Или это так, или Вы просто избегаете разговора со мной. Как бы ни было... Ввиду тех удач, которых мы достигли во время работы, эта причина должна мне быть безразлична. То, что Вы не можете так работать стало в последнюю неделю действительно очевидным – этого Вы могли бы мне и не писать – я никогда и не думала, что Вы можете быть таким неуклюжим, но если бы Вы назвали мне причины, которые Вас так раздражают, я давно бы от всего отказалась. Итак, обсудим ещё раз по пунктам все Ваши новые постановления.
1) Я не должна больше приносить инжирную выпечку...
Профессор Снейп, если Вы думаете, что я не заметила, как Вы в первый же день попробовали печенье, пока я по Вашему указанию ходила в подвал за ингридиентами, тогда Вы ошиблись... И однажды мне пришло в голову выяснить, какую выпечку Вы предпочитаете. С этого момента я стала замечать, какое печенье и какой рулет где лежит. Если это были не хогвартские привидения, которые не могли сказать „нет“ инжиру, тогда это Вы раз за разом таскали по печеньке с тарелки... И я ничего не имела против, в конце концов, я для того и приносила их, чтобы угостить Вас. Но делать вид, что Вы находите их ужасными, а потом брать их – это не в Вашем стиле. Поэтому я предполагаю, что из-за этого Вы в последние два дня больше ничего не брали и хотите мне запретить приносить что-либо. Вы не хотите, чтобы я вводила Вас в искушение!
2) В лаборатории я больше не буду высказываться относительно Ваших привычек в еде и подвергать домашнего эльфа опасности почувствовать на себе Ваш гнев. Но так как наша переписка, по-видимому, служит тому, чтобы открыто высказываться, я напомню Вам ещё один единственный раз, что Ваш ковбойский кофе (другого названия для Вашего чёрного пойла я подобрать не могу) не приносит Вашему организму ничего хорошего. Такой крепкий кофе просто ДОЛЖЕН рано или поздно навредить внутренним органам. Меня не удивит, если у Вас обнаружится застарелая язва желудка. Но тогда Вы, конечно, спишете это на нас, учеников... Я знаю... И взрослый человек, который должен напряжённо работать, особенно с такой концентрацией, с какой работаете Вы, просто не может так питаться. Для Вашего тела и духа Вам необходима пара калорий! И даже мои печенья, которые я приношу Вам от всего сердца, не самый лучший источник энергии для Вас! Не удивительно, что Вы постоянно переутомлены и раздражительны! Если бы я так обращалась со своим телом, у меня всегда было бы плохое настроение!
3) Рона и Гарри я уже отчитала, а с профессором МакГонагалл я поговорю завтра. Сегодня она отсутствует. Считайте этот вопрос решённым!
4) Откуда Вы знаете, с какого именно времени я мою голову именно этим средством? Я бы и сама не смогла с такой точностью вспомнить... Но если аромат Вам мешает, тогда я, конечно, сменю его на более нейтральный. Я приложила Вам пробник, который Вы даже можете использовать сами, тогда Вы точно будете знать, соответствует ли оно Вашим требованиям. Если Вам понравится, я могу Вас снабжать им, если у Вас у самого нет времени заниматься чем-то подобным.
Что касается распущенных волос: с этого момента я уже только потому буду собирать волосы, чтобы они – как в последние дни это постоянно происходило – не цеплялись за пуговицы Вашего жилета, когда Вы (по чисто научным причинам, конечно...) так близко стоите позади меня! Насколько глупой Вы меня считаете, господин профессор? Но Вы ведёте проект, Вы устанавливаете правила, и я, естественно, подчиняюсь.
5) Я также организую мой сон, чтобы ничего подобного больше не повторилось. Мне самой было неприятно, как Вы заметили, и я сделаю всё, чтобы этого больше не случалось. Но... если Вам мешает то, что я засыпаю на Вашем письменном столе, когда записываю результаты проделанной работы, почему Вы тогда не будите меня? Смотря по записям, которые я успела сделать, я уснула в самом начале работы – а проснулась от того, что Вы через два часа „нечаянно“ уронили книгу...
Профессор Снейп, я не верю в Ваше недовольство, и резкость Ваших строчек мне странна, когда я вспоминаю, что проснувшись в холодной лаборатории, я не ощущала холода, потому что была укрыта...
С чем связано то, что Вы избегаете сказать мне лично хоть одно слово? Вы боитесь, что я разнесу среди учеников то, о чём мы говорим? Я могу только ещё раз заверить Вас, что ничего из того, что происходит в лаборатории в эти два часа, не выносится за её пределы. Ни из научной, ни из какой бы то ни было другой области.
Вероятно, Вам ещё не стало ясно, насколько важны мне эти ежедневные два часа. Хотя Вы и занижаете Ваши возможности, я нашла у Вас как раз то, что искала. Часы, проведённые с Вами в лаборатории, необычайно вдохновляют меня, будоражат (ну хорошо, за исключением того одного дня...), вызывают и одновременно как-то удивительно расслабляют. Мой дух чувствует себя после этого так, как тело после плавания – напряжённо, но в тоже время отдохнувшим.
Профессор, я не ожидаю от Вас, что Вы будете говорить со мной на личные темы или, что ещё лучше, делать перерывы, чтобы поболтать – я просто не знаю, имеет ли смысл о таких простых вещах, как мешающем аромате ванили, писать в письме. Почему не сказать об этом лично?
Я ещё раз хотела поблагодарить Вас за грандиозную возможность и посылаю Вам кое-что из моих запасов, которые мне присылает мама. Делайте с этим, что хотите, но не смейте присылать мне назад.
С наилучшими пожеланиями,
Гермиона Грейнджер»
-----------------------------------------------------------
Снейп несколько раз перечитывает письмо, и, вздыхая, кладёт его на стол. Затем он с сомнением пододвигает к себе коробочку, втягивает воздух, и на его лице появляется подобие улыбки, пока он распаковывает коробочку.
В маленькой жестяной баночке он находит великолепный набор душистого инжирного печенья... и маленькую бутылочку с пастой, которая, по-видимому, должна быть моющим средством.
После долгого выбора он берёт одно печенье, с удовольствием откусывает уголок, ещё раз берёт в руки письмо, откидывается в кресле, и с наслаждением жуя печенье, перечитывает его ещё раз... Когда печенье съедено, он откладывает письмо в сторону и снова берётся за перо и бумагу...
Утром Гермиона просыпается от того, что в окно стучит Хелена. Гермиона открывает форточку, берёт письмо, и пока Хелена жуёт своё вознаграждение, Гермиона возвращается в ещё тёплую постель и читает...
-----------------------------------------------------------
«Уважаемая мисс Грейнджер,
Я вынужден объяснить Вам некоторые вещи более конкретно, чем я предполагал необходимым.
Я привык так близко стоять к моим зельям, как только возможно – но там в этот момент довольно часто теперь стоите Вы, а стоять вдвоём рядом, как Вы понимаете, невозможно вследствие размеров моей лаборатории. Всё, что мы можем сделать – это переставить пару столов, чего я бы хотел избежать.
В принципе, для меня не составляет проблемы в прямом смысле слова „выглядывать“ из-за Вашего плеча. Моё смущение относится, само собой, не к Вам конкретно, но к тому обстоятельству, что кто-то вообще стоит там.
Мисс Грейнджер, во время урока я могу разом концентрироваться на десятках процессов, и нет ничего, что вывело бы меня при этом из себя. Но в моих исследованиях я настолько углубляюсь в работу, что даже малейшие отклонения от обычного мне окружения сводят на нет весь автоматизм моих действий, который я нарабатывал здесь в течении почти шестнадцати лет.
Все доступные мне чувства восприятия я использую в работе как измерительные инструменты. В процессе приготовления зелья я вижу, чувствую, щупаю, нюхаю, пробую и слушаю. Может, это и выглядит так, что при этом просто стоишь у котла, но на самом деле требуется всё тело. Глаза видят консистенцию, цвет, дым, вздувающиеся пузыри, пену и другое. Пальцы ощущают натуральность зелья, или правильное приготовление ингредиентов чувствуется при перемешивании и сопротивлении зелья - его тягучести или жидкости. Кожа, в частности, лица, тыльные стороны ладоней и чувствительные внутренние части запястьей ощущают, как меняется воздух вокруг котла. Сырость, жара, горение, сухость – всё это может возникать и требует моего внимания и корректировки.
Важное значение запаха просто очевидно. Когда-то достигается такое состояние, что можно даже почувствовать, стало ли зелье ядом или нет. Попробовать зелье можно, не только взяв его ложкой в рот – от чего в большинстве случаев лучше вообще воздержаться – но и если стоишь вплотную к котлу и чувствуешь поднимающийся от него пар.
Даже слух имеет более важную функцию, чем на первый взгляд может показаться. Если этим измеряющим инструментам мешают „лишние“ показания, это выводит меня из равновесия.
И если Вы стоите между мной и котлом, то я вижу Вас, так как Вы просто попадаете в поле зрения, я чувствую Вас, так как, чтобы заглянуть в котёл, я вынужден встать к Вам вплотную, я вдыхаю Ваш запах вместо запаха зелья по уже названным причинам, и, наконец, когда зелье находится в превосходном состоянии и испускает пары, я ощущаю Вас, а не его. И то, что я, вместо того, чтобы слушать развитие зелья, слышу Ваше дыхание и Ваше постоянное тихое, почти неслышное и, очевидно, неосознанное напевание, уже не стоит и упоминать!
Теперь Вы понимаете, мисс Грейнджер, почему я не могу говорить с Вами так просто об этом? КАЖДЫЙ из этих пунктов можно расценить как двоякий, предосудительный, подозрительный и даже бесчестный, что мне было бы в высшей степени неприятно, так как за этим не стоит ничего аморального! Желать говорить об этом, означало бы необходимость объяснять ситуации, в которых, собственно, нечего объяснять, кроме как, возможно «Минерва-я-слежу-за-моральной-стороной-отношений-с-твоими-львятами».
Но я с ужасом нахожу в Вашем письме, что даже Вы приписываете мне какие-то странные намерения!
Над моими исследованиями я в течение шестнадцати лет работал один, и я делаю это со всем своим разумом и чувствами.
Наконец, - и я говорю это, естественно, НЕ в ракурсе межчеловеческих отношений, но с чисто профессиональной точки зрения – наполненный Вами, когда Вы стоите передо мной с распущенными волосами и от Вас исходит запах ванили, так, что эти странные намерения можно приписать именно ВАМ (!), или мой желудок даёт о себе знать, так как в трёх метрах позади меня стоит чашка с инжирным печеньем, которое также наполняет всё помещение своим ароматом, в таких условиях я определённо не могу сосредоточиться на работе. Ниже я назову Вам ещё одну причину, почему я не хочу видеть выпечку в лаборатории. Просто представьте себе, Вам нужно написать сочинение, в то время как перед Вашим носом, не прекращая, поет и крутится домашний эльф, и при этом ещё и каждые пять минут рисует Вам на носу жёлтую точку.
Всё моё внимание, которое должно принадлежать работе, неизбежно направлено на Вас, потому что Вы являетесь „новым элементом“ в моей работе. Поэтому неудивительно, что я кажусь нервным.
Я могу Вас заверить, что моему восприятию в той же степени мешало бы, если бы Вы были страшной как ночь, воняли бы как дохлый бобёр и вместо печенья принесли бы мне в лабораторию прокисший гороховый суп.
Только в этом случае я бы ещё и чувствовал себя в высшей степени нехорошо.
Мисс Грейнджер, в принципе, Вы – вопреки моим первым размышлениям и, несмотря на то, что мне просто нужно привыкнуть к Вашему присутствию в моих одиноких владениях – большой плюс для моей работы, kак я и надеялся. Так как Ваши способности, а также и то обстоятельство, что Вы часто выходите за пределы привычного мне в многолетней работе образа мышления, привносят новые идеи и выводы в этот проект, которые бы я один, возможно, вообще никогда – или только по истечении длительного периода – не обнаружил. Обмен мыслями с Вами во время работы напоминает мне научную переброску мячами, наполненными логикой.
Предложив Вам участие в этом проекте, я со всей очевидностью бросил рыбу по имени Гермиона Грейнджер в воду... Этот проект Ваш – бесспорно.
Так как Вы согласны (на что я, честно говоря, не рассчитывал – я ожидал бурных дискуссий, должных обрушиться на меня) нейтрализовать себя в плане запаха, я думаю, что в знак моих добрых намерений я также сделаю Вам шаг навстречу для организации спокойной совместной работы.
Если это принесёт утешение Вашей заботливой душе, я готов впредь отказаться от кофе во время лабораторных часов, и так как чёрный чай, какой я пью, также не пройдёт у Вас как „здоровый“ напиток, я разрешаю Вам выбрать травяной чай, который мы можем заваривать к этому времени. (Даже не думайте о том, чтобы подсунуть мне какой-нибудь фруктовый чай и найдите, Мерлина ради, что-нибудь без солодки, я ненавижу солодку!)
Позвольте мне в этом месте ещё раз упомянуть о моей еде. В связи с моей профессией у меня развилась сильная привязанность ко всему, что приятно возбуждает мои чувства. Поэтому я ем с удовольствием, даже если слухи говорят об обратном. С большим удовольствием... И если бы я поддавался всякому искушению, то давно уже с моим ростом имел бы вес Хагрида... Это вторая причина, по которой я не потерплю выпечки в моей лаборатории!
Касательно того, что Вы заснули за моим рабочим столом, Вы снова показали мне образцовый пример гриффиндорской заносчивости... Почему то обстоятельство, что я требую от Вас так организовать свой сон, чтобы Ваши глаза не закрывались от усталости во время работы, должно автоматически означать, что я должен Вас разбудить, если уж это один раз случилось? Мисс Грейнджер, я знаю Вас, как я полагаю, достаточно хорошо, чтобы понять, что Вы не по собственному желанию решили устроить себе послеобеденный сон, но из-за переутомления и нехватки сна. В таком состоянии я мог в лучшем случае отослать Вас, с таким переутомлением я всё равно не подпущу Вас к котлу! И так как мне самому в этот момент стол был не нужен, не было никакой необходимости будить Вас.
К тому же в это время я мог спокойно порыться в Вашей сумке...
Нет, конечно нет... но я полагаю, что Вы так и так подумали об этом... если уж Вы выставляете мне ловушки с печеньем, с целью потом доказать, что я их незаконно присваивал (не забывая при этом напомнить, что они для того и были принесены, чтобы их брать)... Что Вы ещё можете во мне предположить? Ах да, я забыл, Вы также считаете, что я мог с неуместными целями приблизиться к Вам... Мерлин! Эти исследования должны быть Вам чертовски дороги, если Вы при этом решаетесь быть наедине с таким профессором Снейпом, каковым Вы меня видите. Я знал, что пользуюсь плохой славой среди учеников – но это превосходит все мои самые мрачные предположения!
Как тогда понимать, что Вы одновременно недовольны моим отказом разговаривать с Вами на личные темы? Тогда Вы должны рассматривать это как нечто очень положительное. Но даже если бы моё отношение к теме „поболтать“ было бы другим.... Мисс Грейнджер, я учитель и всего немногим больше, но частного лица по имени Снейп для Вас не существует. Поэтому нет и того, о чём можно было бы „поболтать“.
Мне непонятно, как некоторые люди могут часами говорить о себе... Я часто это встречал, но понять никогда не мог.
Давайте в научном плане продолжим в том же духе, как и раньше, так как это удаётся нам, как мне кажется, хорошо. Но всё, что „сверх“ – это лишнее.
С наилучшими пожеланиями,
профессор Северус Снейп
PS: Я всё же благодарю Вас за инжирное печенье (которое, к сожаленью, действительно является моей тайной страстью и искушением, перед которым я не могу устоять – и я клянусь, что убью Вас, если об этом узнает наш директор или ещё хоть одна живая душа...), и я и не думал отсылать его назад.
И какой бы бесстыдной не была Ваша бутылочка, я: а) принимаю и соглашаюсь на этот запах; б) возможно, действительно разок испробую его на себе... Посмотрим, сколько ещё колонн мы сможем сломать, прежде чем обрушится крыша...»
Глава 5«Уважаемый профессор Снейп,
мне кажется, пришло время для следующего письма. И хотя один мой глаз плачет, а другой смеётся, я ещё никогда с таким удовольствием не писала Вам, как сегодня ночью.
Спасибо...
Четыре недели, которые прошли со времени Вашего последнего письма, были самыми интересными и позитивными неделями в моей жизни, и это благодаря Вам.
Я думаю, что мне не нужно объяснять Вам, почему эта область исследования меня так завораживает. Я всё ещё удивлена, что Вы позволяете мне на равных принимать участие в проекте, и то, какой победой завершилась наша позавчерашняя работа, ещё до сих пор пьянит меня. Это и есть то, за что Вы так любите магию зельеварения?
Я могу Вас понять... Я до сих пор не могу поверить! Мы с помощью наших бесчисленных попыток, бесконечных размышлений, исправлений, отклонений действительно создали новое магическое зелье! Нечто, чего до этого не существовало! Немыслимо!!!
Я не могу Вам описать, как мне будет не хватать всего этого: наших постоянно затягивающихся лабораторных часов, когда мы, молча, пили наш чай, сидели и читали, чтобы собрать новую информацию или натолкнуться на новую идею. Этих научных споров у котла, молчаливых подготовок к следующему этапу и, конечно, наших споров на кухне по поводу чая. (Ваш чай, действительно, был намного ароматнее, чем мой, но в лаборатории от него распространялось слишком много запаха. И сегодня я намного лучше могу понять, что Вы имели в виду в Вашем последнем письме. Чем больше времени я проводила с Вами в лаборатории, тем сильнее и в большинстве случаев даже навязчивее я чувствовала запахи, ароматы и испарения, которые витали в отдельных частях замка... Я могу только предположить, насколько интенсивнее Вы чувствуете это...)
Завтра, наконец, наступит этот день! Первый день выпускных экзаменов. Когда я утром открою глаза, можно считать, что моё школьное время закончилось. Моё время в Хогвартсе подошло к концу.
Мне трудно осознать это, и мне вдруг совсем этого расхотелось... Я, определённо, не пролью ни одной слезы по моим бывшим сокурсникам, но покинуть Хогвартс? Эти стены стали мне за последние семь лет домом. И под этим я подразумеваю не „мне, Гермионе“, а „мне любопытной“. Я боюсь, что больше нигде не найду ответов на мои вопросы.
Вы сейчас точно смеётесь и думаете: „Наконец ей придётся доставать своими вопросами кого-нибудь другого“, и возможность не видеть мою вытянутую в потолок руку (хотя с этим, Вы должны признать, я довольно хорошо справилась, или нет?) должно быть для Вас большим облегчением. Но, несмотря на все разногласия, что были у нас, я не могу и не хочу поверить, что больше не смогу учиться у Вас.
Может быть, это и было иначе, пока Вы не допустили меня к Вашим исследованиям, но теперь...
Профессор Снейп, Вы, конечно, высокоинтеллигентный, но и скверный, угрюмый, несправедливый, буйный, замкнутый, самодовольный, всегда контролирующий себя человек, который слишком мало бывает на солнце и, как и прежде, пьёт слишком много кофе. Но весь мир увидел бы Вас другим, если бы Вы сами показали свои другие стороны, с которыми мне разрешено было познакомиться в последние недели. Вы полагаете, я не заметила все эти маленькие детали... извиняюсь ещё раз за неслыханные и неподходящие приписывания, о которых я в моём последнем письме упоминала, но, даже если Вам это сейчас совсем не понравится, и между учителем и ученицей ничего подобного не имеет место быть, я всё же скажу, а точнее напишу: процесс приготовления зелья уже потому, что для этого требуются все чувства восприятия, очень эротичный процесс...
Пожалуйста, не поймите меня неправильно. Я хожу по очень тонкому льду при этом, мне ясно. Я не хочу построить Вам глазки или аморально сблизиться с Вами. Но я, между тем, более чем точно поняла, о чём Вы пытались сказать мне в своём письме, которое я по началу считала высокопарным и лишь отдалённо отражающим реальность. И я также поняла, почему Вы почувствовали, что такая атмосфера может быть неправильно расценена – и поэтому я надеюсь, что Вы простили мне мои приписывания.
При приготовлении зелья в нашей лаборатории всё моё восприятие действительно стало таким чувствительным, что я ощущаю гораздо больше, чем считала возможным. Вы тоже заметили, что нам даже не нужно было заговаривать друг с другом – часто даже смотреть друг на друга – чтобы передавать инструменты и ингредиенты? Как будто эта информация проходила через наши чувства по сверхматериальному пути... Я теперь даже могу ощущать изменения температуры воздуха кожей затылка, когда Вы стоите позади меня. И когда мы в заключительной фазе убрали второй стол, чтобы, наконец, стоять рядом у котла, всё равно в процессе работы неизбежно касались друг друга руками, и я чувствовала это. Я не только вижу, но и чувствую, когда Вы устали, когда Вам нездоровится, когда Вы погружены в работу, когда Вы не хотите, чтобы Вам мешали, и иногда я даже чувствую, КОГДА Вы хотите, чтобы Вам мешали... Я благодарна Вам за объяснения в Вашем письме, так как иначе я во многих ситуациях предполагала бы в себе совсем иные вещи, чем только восхищение нашей работой. Иногда мне казалось, что у меня температура, потому, что мне было жарко и холодно одновременно. Так, будто я заново научилась использовать все мои чувства восприятия!
Кто бы подумал, что я научусь этому именно от Вас!
Когда несколько дней назад в лабораторию на минуту зашла профессор МакГонагалл, я вдруг обнаружила, как невероятно мешает её присутствие чувственному равновесию помещения, как яркая неприятная вспышка огня. Мне хотелось только одного, чтобы она поскорее исчезла! Я теперь понимаю, почему Вы всегда работали один... Как Вы только могли выносить меня в первые дни? Не представляю, насколько Вам удалось привыкнуть ко мне, но я могу только надеяться, что в моём присутствии Вы со временем стали чувствовать себя также, как и я в Вашем. То, что Вы делаете с моими ощущениями, находясь в лаборатории, стало для меня неотъемлемой частью процесса зельеварения – как котёл и огонь под ним... Когда Вы выходите из помещения, мне будто не хватает важного компонента...
Иметь возможность работать с Вами делает меня одержимой так, что я всё чаще спрашиваю себя, смогу ли я вообще стоять над котлом без Вас?...
Но ещё раз возвращаясь к маленьким деталям... Я знаю, что Вы на самом деле намного чувственнее, чем готовы показать. И поэтому я всё чаще думаю, почему в течение долгих семи лет Вы были для меня учителем, который никогда не упустит возможности обидеть ученика, часто даже унизить, в любом случае несправедливо с ним обойтись. Что случилось с Вами, профессор Снейп? Что так ожесточило Вас, если за этой маской скрывается мужчина, с которым я работаю в лаборатории? Мужчина, который укрыл меня, вместо того, чтобы разбудить яростным рёвом? Мужчина, который с нечеловеческим терпением спокойно и подробно отвечает на каждый, действительно на каждый вопрос, который я задавала ему в последние недели в лаборатории (небо – я сама себе казалась невозможной!), вместо того, чтобы поставить меня на место за моё любопытство? Мужчина, который, конечно, не прекращая тихонько ругаться, но от этого не менее... можно сказать „нежно“? – пожертвовав на это половину лабораторного времени, спасает уничтоженную половину моих волос и восстанавливает их до прежней длины, когда я была настолько неуклюжа, что умудрилась их поджечь? Мужчина, который всегда, именно в тот момент, когда мне хотелось чаю, устанавливал официальный перерыв, без того, чтобы мне приходилось о чем-то просить?
И сегодняшний день...
Вы, наверняка, рассматриваете наш позавчерашний успех как вершину нашего совместного пребывании, но для меня это был сегодняшний день с Вами в Лондоне.
Вы знали, что я сегодня должна была готовиться к выпускным экзаменам, даже если Вы считаете, что большего, чем я уже выучила, знать невозможно. Вы знали, что я сегодняшний день превратила бы для себя в сплошное сумасшествие из-за экзаменов, и я знаю, что именно поэтому Вы запланировали покупки для лаборатории на сегодня, чтобы отвлечь меня.
И Вам удалось. Я отвлеклась с таким удовольствием! Я иду на экзамен со спокойствием, о котором никогда не смела бы и мечтать.
Книжный магазин в Косом переулке, магазин старьёвщика, где мы нашли запрещённую кору, лоток со специями, на котором мы купили синий инжир, все эти магазины, в которых я ещё ни разу не была, и всё это время я могла говорить с Вами... Это был день моей мечты, вершиной которого стал обед в ресторане этого венгерского сквиба! Если я попытаюсь объяснить Рону и Гарри, какие невероятно смешные истории можно рассказывать о приготовлении зелий или о прочитанных научных статьях, они посоветуют мне навестить «Святого Мунго». Я не могу вспомнить, когда бы ещё видела Вас так много и с удовольствием евшим и так часто улыбающимся.
Вы утверждаете, частного лица „профессор Снейп“ не существует? Может быть. Но есть Северус Снейп, и он намного умнее и приятнее большинства людей, которых я знаю, потому что он не навязывает свою частную сторону так, как это делают многие.
Когда мы были в последнем книжном магазине, я видела точно такое же издание моей книги по зельеварению. Я видела, что и Вы заметили это и отвлекли меня в другой отдел. Я ничего не сказала в магазине, но я всё ещё хочу получить назад мою книгу. В наших письмах мы её больше не упоминали, хоть она и стала причиной всей переписки.
Я Вам клянусь, что не покину Хогвартс без этой книги, но должна признать: то, что книга у Вас, мне уже не так важно, как в первые дни, потому что я больше не думаю, что Вы можете что-то написанное там использовать мне во вред.
Вы сказали мне, что вернёте её, когда я окончу школу... Этот момент настал.
Мне будет не хватать не только Хогвартса, и не только наших лабораторных часов.
Мне будет не хватать Вас, профессор Снейп.
Я увижу Вас завтра на экзамене...
С благодарностью,
Гермиона Грейнджер»
-----------------------------------------------------------
Девушка отсылает письмо ночью и менее чем через полчаса неожиданно получает в ответ коротенькую записку.
-----------------------------------------------------------
«Мисс Грейнджер!
Ваше замечание, что Вы не покинете школу без книги – это угроза или обещание? Как бы ни было.
Я ещё далеко не закончил прорабатывать Ваши заметки и думаю, что ещё немного подержу её у себя... Само собой разумеется, Вы можете подать заявление директору школы, чтобы потребовать выдачу книги.
Если Вы ещё не знаете, как провести каникулы, просмотрите то, что я прислал Вам...
Как бы Вы не решили, я желаю, чтобы результаты Ваших экзаменов превзошли Ваши собственные дикие ожидания.
Я благодарю Вас за сегодняшний день и в высшей степени приятную совместную работу в последние недели.
С наилучшими пожеланиями уважаемой коллеге,
Северус»
-----------------------------------------------------------
Толстая связка пергамента, похожая на ту, которую она должна была проработать для первого проекта, приложена к записке и описывает абсолютно новый проект и результаты, к которым Снейп пришёл до этого момента...
К письму приложена ещё одна упаковка, и когда Гермиона открывает её, перед глазами предстаёт нечто, запакованное как ненавязчивый подарок. На нём написано: „На память о Вашем первом успехе в магии зельеварения.“ В бумагу завёрнут завтрашний выпуск газеты „Potions Today“. На второй странице большая статья о новом зелье, которое они сварили со Снейпом. Они оба названы в статье как разработчики. Заголовок гласит : „Капли Феникса – новейшее целебное зелье от Гермионы Грейнджер и профессора С. Снейпа“.
Затаив дыхание и дрожа от возбуждения, Гермиона читает статью, которая расхваливает её работу, её собственный вклад и описывает её, как удивительно одарённую волшебницу и новую звезду на небосклоне магии зельеварения.
В бумаге, в которую была завёрнута газета, лежит ещё открытка, на которой напечатано стихотворение.
-----------------------------------------------------------
„Совсем тихо, погрузившись в книгу,
ты читаешь рядом со мной в свете лампы.
Куда улетают твои мысли
на крыльях из белой бумаги?
Эта картина так дорога мне, так знакома, и я думаю,
что знаю всё в тебе так.
Но что я знаю о тебе?..
Я знаю, сейчас ты откинешь прядь со лба,
Потом перелистнешь страницу и взглянешь на меня,
И, улыбнувшись отсутствующей улыбкой, протянешь мне руку,
Будто почувствовав на себе мой взгляд.
Каждую твою привычку я могу описать,
Каждую черту, каждый шаг, но сколько загадок ещё остаётся,
Ведь, что я знаю о тебе?
Иногда я читал твои мысли,
Угадал много скрытого в тебе,
Иногда я достигал почти твоей души,
Ты была для меня как открытая книга,
Так близко друг к другу идём мы нашим путём,
Так близко, и всё же я могу лишь гадать,
Ведь, что я знаю о тебе?“
-----------------------------------------------------------
На обратной стороне открытки стоят несколько строчек от Снейпа:
-----------------------------------------------------------
«Поэт, сочинивший эти строчки, должно быть хорошо знал Вас.
Мисс Грейнджер, Вы не только необыкновенный талант, Вы ещё и необыкновенный человек. Сохраните Вашу ненасытную любознательность, тогда Вашим возможностям не будет границ».
-----------------------------------------------------------
Стих на открытке взят из песни Райнхарда Мейя. Песня называется: „Что я знаю о тебе?“
Кто знает меня, знает также и моё глубокое преклонение перед писательским искусством господина Мейя...
Глава 6Гермиона сдаёт свои экзамены с развевающимися знамёнами, бьёт все Хогвартские рекорды и получает предложение места от ЛМУ (Лондонский Магический Университет). Её просят определиться до начала следующего семестра. Для этого у неё есть три месяца.
Она, естественно, принимает участие в новом проекте Снейпа. На протяжении каникул девушка, с разрешения директора, может жить в своей комнате в гриффиндорской башне.
Как обычно, во время работы в лаборатории не ведётся практически никаких личных разговоров, но атмосфера с того дня, проведённого в Лондоне, изменилась, стала более раскрепощённой и лёгкой, наполненной очень позитивным напряжением, которое всё же время от времени утомляет обоих... Гермиона и Снейп пытаются избегать прикосновений, но если это всё-таки случается, то кажется, что на мгновение всё замирает, и после этого они спешно пытаются чем-то заняться, чтобы избежать взгляда друг друга.
Снейп не вернул Гермионе книгу, она больше не спрашивала о ней.
Две недели спустя после выпускного бала (на котором Снейп и Гермиона, само собой, избегали друг друга) Северус объявляет, что его три дня не будет в лаборатории. У него дела. Работа до этого момента протекала превосходно. Не отвлекаясь на учёбу и обучение, Гермиона и Снейп могли ежедневно по многу часов проводить там. Но Снейп, особенно в два последних дня, выглядел сильно уставшим. Когда Гермиона осторожно заговорила с ним об этом, он тут же прервал её и объяснил, что у него есть ещё и другие дела, из-за которых он не сможет заниматься работой. Гермиона вынуждена была согласиться. Она все эти три дня не видела его ни за едой, ни в коридорах, ни в лаборатории.
Третий день заканчивается, а о нём ещё ни слуху, ни духу.
Четвёртый день проходит...
На пятый день Снейп появляется и начинает работу в лаборатории, как ни в чём не бывало. Ни объяснения, ни комментария, как будто он и не исчезал. Пару попыток выяснить, где он был, он придушил резкими замечаниями и перешел к запланированной на день работе. Снейп кажется ещё более уставшим и замученным, чем перед отъездом, из-за чего Гермиона вновь берётся за негласно принятый ими способ общения.
-----------------------------------------------------------
«Уважаемый коллега,
я тоже подумала, что мы теперь ими являемся. Но мне также кажется, что в наших отношениях мы сделали шаг назад.
И так как написание писем превратилось у нас в проверенный способ общения, я снова к нему обращаюсь.
Что случилось?! Северус, пожалуйста, скажите мне, что с Вами произошло! Во время работы в лаборатории Вы почти засыпаете рядом со мной, Вы не можете сконцентрироваться. Возможно, эти строчки подействуют на Вас, если я скажу, что спрашиваю Вас не потому, что беспокоюсь о Вас, но потому, что Вы повредите проекту, если – что кажется неизбежным – начнёте делать ошибки. Вы измождены!
Я не знаю, что Вы делали в эти дни, но я знаю, как Вы вернулись, и что об этом думают Хелена и Александр!
Они, как ненормальные, долбились в моё окно, пока я не последовала за ними по дороге в Хогсмид. То, что я встретила Вас там, и как Вы на это отреагировали, нет надобности рассказывать. Таким резким и отталкивающим Вы давно не были. Если быть честной, то в первый момент у меня было ощущение, что Вы меня не узнаёте. А когда Вы пришли в себя, то на секунду обрадовались, но потом... Северус, нет абсолютно никакой необходимости так на меня орать только потому, что я попадаюсь Вам по дороге навстречу, так как волновалась за Вас!
Я уверена, что Вы, также как и я, читали последний выпуск „Пророка“, в котором речь шла о „кровавой дуэли в Хогсмиде“ в вечер Вашего возвращения. Согласно статье, в ней участвовало несколько магов. Три скрывающих лица волшебника напали на четвёртого, одетого в чёрное высокого и черноволосого мага. „Пророк“ пишет, что оба мёртвых мага ещё не опознаны, а что третий нападающий и жертва бесследно исчезли. Были ли Вы замешаны в этом? На Вас напали, Северус? Почему Вы так испугались, когда увидели меня? Почему Вы такой измученный? Как мне помочь Вам? Как мне достучаться до Вас?
У меня есть ещё столько вопросов!!! Почему, например, список особых книг, которые мне в течении пяти лет тайком выдавала наша библиотекарь, написан Вашим почерком? Это интересует меня в первую очередь потому, что список этот составлялся не за один день, а снова и снова дополнялся новыми названиями, и почему рядом с некоторыми стояли пометки „лично“? Я нашла список, когда вчера, за неимением работы в лаборатории, помогала в библиотеке разбирать старые каталоги.
Меня также интересует вопрос, как такое возможно, что мне было предложено место в университете со стипендией. Я не задумывалась над этим, пока позавчера не узнала, что на такие места нужно не просто пройти конкурс, но и что число мест предельно ограничено и желающих на них хоть отбавляй. Помимо того, нужно сдавать тест, который от меня никто не требовал. Но, по словам миссис Уизли, есть ещё и возможность, что меня порекомендовало уважаемое лицо от школы (директор и профессор МакГонагалл здесь не причём). Это Вы замолвили за меня слово, ничего не сказав мне об этом? Если да – то почему? Вы хотите поскорее закончить проект? Вы хотите, чтобы я уехала?
Но эти два последних вопроса блекнут за важностью первого. Вы должны мне сообщить, что с Вами происходит, пока не случилось что-нибудь непоправимое с Вами! Северус, я беспокоюсь за Вас!
Переживая за Вас,
Гермиона»
-----------------------------------------------------------
Примечание: в этом сценарии Волдеморт давно превратился в историю, и все пожиратели смерти, бывшие на его стороне, либо мертвы, либо за семи замками...
На следующий день Северус не появляется в лаборатории. Вместо него Гермиона находит там письмо. Оно местами покрыто кляксами...
-----------------------------------------------------------
«Уважаемая Гермиона,
Это действительно необходимо, обращаться вновь к этому способу, чтобы удовлетворить Ваше безграничное гриффиндорское любопытство? Разве я не был достаточно убедительным, отказав Вам в ответах на Ваши вопросы? Вы действительно не понимаете, что есть такое время, когда нужно просто оставить человека в покое?
Ну, хорошо, то, что касается предложения места со стипендией, я ещё могу понять, так как Вы должны решить, и это относится к Вам лично. Само собой, я хочу, чтобы Вы согласились! Ваше время в Хогвартсе заканчивается в скором времени, насколько я знаю, и это должны понять и Вы. Этот проект, конечно, будет полезен для Вашей карьеры, но после него надо учиться дальше! Если только Ваши романтические подростковые припадки не помешают Вашему расставанию с Хогвартсом, что было бы в высшей степени обидно. Для этого Вы слишком умны. Следующий логический шаг в Вашей жизни – это университет.
Так как я знаю из Ваших писем, что у Вас в связи с учебой в высшем заведении могли бы возникнуть материальные трудности, и так как я знаю из Вашей книги, в какой университет Вы хотели бы попасть, я, будучи уверен в том, что Вы найдёте там всё, что ищете, решил замолвить за Вас словечко, так как работаю в комиссии по раздаче стипендиальных мест.
Опубликоваться где-то в научном издании – это одна из возможностей избежать вступительного теста. Статья о Вас и Вашей работе в „Potions Today“ известна комиссии.
Если Вы чувствуете себя оскорблённой в Вашей чести или ущемлённой в правах, так как я лично не известил Вас об этом, Вы, конечно, можете отказаться от стипендии – хотя это будет большой глупостью. Стипендия включает в себя не только оплату за обучение, но и хорошо обставленную квартиру в доме комиссии, недалеко от здания университета, а также необходимые деньги для проживания, которые позволят Вам учиться без того, чтобы работать.
Единственное условие – это результаты экзаменов, а они у Вас, я уверен, будут такие, каких ни у кого еще не было. Если Вы, наконец, не окунетесь в свойственное Вам качество спорить со мной, то сможете выполнить все условия. Решайтесь поскорей – список ожидающих достаточно длинен.
Что касается списка книг, я опять слышу здесь звук колокола эмансипации, свойственного Вам. Вместо того чтобы быть довольной, что библиотекарь все эти годы снабжала Вас великолепными книгами, к которым Вы, собственно, не должны были иметь доступ, Вам обязательно надо докопаться: «почему»? Разве не достаточно знать, что всегда, когда Вам было особенно плохо, когда Вы снова „получали“ от Вашего учителя зельеварения, в библиотеке Вас ожидала приятная смена обстановки и настроения? Неужели всему должно быть объяснение? Гермиона, Вы разрушите много сказочного и прекрасного в этом мире, если Вы со своей беспрерывной жадностью всё знать будете и всегда искать первопричину. Ведь в основе большинства „волшебных“ вещей в нашем мире лежат довольно тривиальные объяснения. Насколько мне известно, Шерлок Холмс умер печально одиноким. Не превращайтесь в его последователя и оставьте нам, простым смертным, наши маленькие тайны. Кроме того, серия вопросов «Почему? Почему? Почему?» более присуща маленьким детям.
Вам пора стать взрослой.
Теперь о моём сегодняшнем самочувствии. Так как Вы всё равно не успокоитесь, пока не получите хотя бы подобие ответа, то да, я был замешан в дуэли. И я не желаю больше говорить об этом. Вы также ни с кем больше не будете это обсуждать, и Вы, естественно, не будете болтать о том, что я рассказал Вам о моём участии в этой несчастливой ситуации.
Я пишу Вам об этом только затем, чтобы Вы знали, эти последние дни никак не ухудшат или изменят нашу с Вами работу. Моя усталость пройдёт к концу недели, если не произойдёт ничего непредвиденного. Сегодня я беру выходной и ожидаю от Вас, что Вы, в отличии от меня, не будете отдыхать, а продолжите опыты. У нас осталось не так много времени.
И прекратите приставать к Дамблдору со своими заботами о моём состоянии!!! Вы сами не так давно уснули в лаборатории, поэтому это просто граничит с бесстыдством – обвинять меня в том же самом!
И перестаньте сговариваться за моей спиной с моими же птицами! Хелена ещё как-то слушается, но Александр, с того момента, как он знает Вас, становится день ото дня всё строптивее. Я не знаю, что Вы с ними задумали, но прошу прекратить это! Я сегодня застал Александра за тем, что он пытался стащить у меня маленькую книгу! Что-то подсказывает мне, что это Вы в ответе за такое изменение в поведении животных. Также и тот факт, что они полетели к Вам в том происшествии с дуэлью я не могу и не буду одобрять! Я запрещаю Вам на неопределённое время общение с Хеленой и Александром!
Северус»
Глава 7Гермиона работает весь этот день в лаборатории и время от времени перечитывает письмо. Она не знает, как ей на него реагировать и тщетно пытается найти между строк нечто, о чём не говорят сами строчки. Ей всё время хочется пойти к нему. Она, естественно, ещё ни разу не была в его личных комнатах. Но страх помешать ему и отталкивающий тон его письма не дают ей сделать это. Она чувствует, что это решение неправильное... Ей чертовски не по себе...
Вечером она и пяти минут не пробыла в своей комнате, как в окно постучал Александр. Она открывает окно довольно растрёпанной птице, которая в клюве держит небольшую книгу, оказавшуюся сборником стихов. В нём Гермиона находит две закладки... Она читает стихотворения на этих страницах...
-----------------------------------------------------------
Все мои дороги...
Время от времени я размышляю о том,
Что мне и так уже давно понятно.
Поверь мне, мои ошибки и заблуждения хорошо известны мне.
И я знаю, что раз за разом повторяю одну и ту же ошибку.
Я вижу, что все мои пути и дороги ведут туда, где я сейчас.
Знаешь, я часто чувствовал себя несправедливо обиженным,
Сегодня мне кажется, что уже ничто не может задеть меня.
Меня отполировали такие же, как я.
Так как камень становится гладким со временем.
Но я не стал неуязвимым,
Лишь более замкнутым.
И я больше не могу отдавать.
Всё сказанное, всё сделанное превратило меня в того, кто я есть.
Я часто сражался с ветряными мельницами,
Слишком хорошо зная, что противник победит.
И всё равно, какими бы стремительными не были потоки времени,
Я сопротивлялся, чтобы не стать соломинкой, плывущей в них.
Я всё время верил, что сам правлю веслом,
Но плыл лишь по предначертанным мне путям,
Так как все надежды и все страхи должны были привести меня туда, где я сейчас.
Я не ищу оправданий,
Я лишь утверждаю, не приукрашивая.
И я не требую от тебя понимания,
Так как сам иногда не могу понять себя.
Я всегда хотел самого лучшего,
Но туда ведёт лишь узкая трудная тропинка,
А разочарования и несбывшиеся надежды привели меня туда, где я сейчас!
-----------------------------------------------------------
И:
-----------------------------------------------------------
Иногда я хотел бы...
Иногда я хотел бы, чтобы мысли мои были, как книга,
И ты могла бы её прочесть:
Во что я верю, что я думаю, что пытаюсь сделать,
Что было правильным, а что нет.
Ты могла бы листать листать ее и видеть себя.
Строчка за строчкой она откроет тебе мысли,
Которыми я бы хотел поделиться с тобой
Без того, чтобы слова искажали смысл.
Иногда я хотел бы, чтобы мои мысли были как книга,
Но, между тем, пока я подыскивал эти слова,
Я забыл, о чём думал.
Иногда я хотел бы, чтобы время моё стало льдом
И не утекало бы само по себе.
Только если бы мне нужен был кусочек,
Я мог взять его, растопить и позволить утечь.
Я взял бы кусочек, растопил его,
И, возможно, нашёл бы там старые невыполненные обещания,
Которые ещё можно выполнить.
Иногда я хотел бы, чтобы время моё стало льдом,
Тогда я смог бы столько успеть,
Но пока я думал об этом,
Кусочек нашего времени тихо уплыл.
Иногда я хотел бы, чтобы любовь моя была домом
Со светлыми окнами, широкими дверьми
Ты увидела бы, как высоко вздымаются крыша и свод,
И могла бы коснуться его.
У тебя был бы ключ от дверей ко всем комнатам, ко всем шкафам,
И ты сама бы запирала только те, которые хотела.
Иногда я хотел бы, чтобы любовь моя была домом,
Со сводом, поднимающимся в небо.
Если я не могу описать тебе мою любовь,
Я хочу хотя бы сказать тебе о ней.
-----------------------------------------------------------
Прочитав последние строчки, Гермиона смахивает с лица слёзы, пытаясь побороть дрожь, и решительно направляется к комнатам Снейпа.
Она стремительным шагом направляется в подземелье, туда, где по её предположению находятся комнаты Снейпа. Она примерно знает, куда идти, но не точно. На комнатах МакГонагалл, к примеру, висит табличка, что помещения принадлежат главе гриффиндорского факультета. Возможно, подобная табличка висит и у главы Слизерина.
К счастью, она оказалась права. На что она не рассчитывала, так это на то, что ей никто не откроет... Она стучит и стучит, пробует сама открыть дверь. Ничего не помогает – дверь остаётся закрытой...
Его нет или он не открывает? Если он не открывает... делает ли он это потому, что не хочет или потому, что не может? Гермиона решает, что она уже настолько вмешалась в его дела, что ещё одна маленькая наглость уже ничего не изменит – она возвращается в свою комнату, достаёт небольшой припрятанный запас летучего пороха и отправляется к большому камину в гостиной гриффиндора. Молясь, чтобы камин Северуса не был закрыт защитными заклинаниями, Гермиона шагает в зеленое пламя.
Секунду спустя она оказывается в тёмной гостиной Снейпа и выпрыгивает из камина, так как в нём ещё тлеют угли.
Она почти что падает, налетев на груду сложенных друг на друга книг. Но, удержавшись на ногах, останавливается на ковре у камина в уютном полукруге из книжных стопок. На полу валяется несчётное количество бумаги, перьев и исписанных пергаментов. Гермиона стоит на свободном месте внутри этого полукруга, где он, по всей видимости, сидит на полу и работает. Перед ней лежит раскрытой её книга... В книгу заложено множество листочков и закладок. И когда она в безграничном удивлении склоняется над книгой и переворачивает несколько страниц, ей становится ясно, что он делает с книгой как раз то, о чём и говорил! А она-то считала это глупой шуткой, отговоркой, чтобы не отдавать книжку.
Гермиона понимает, что он действительно перепроверял каждую её запись. Он почти ничего не зачёркивал, но во многих, очень многих местах подписывал какую-то информацию, совет или примечание. Книги, которые были разложены вокруг, он, видимо, принёс сюда именно с этой целью.
Гермионе становится не по себе от одной мысли о том, сколько времени и труда это должно было занять! Он, кажется, часами сидел здесь над этой книгой, если уже успел проанализировать столько записей.
Она с трудом покидает уютный полукруг у камина и идёт дальше, переступая через груды литературы на пути. Лишь несколько свечей и остатки огня в камине слабо освещают комнату, поэтому девушка использует палочку.
Картина, которая предстаёт ей, более чем странная: три четверти помещения выглядят так, как все нормальные комнаты в Хогвартсе, но одна часть оформлена очень оригинально, будто кто-то принёс сюда кусочек леса.
Окрашенные осенью листья лежат на полу ковром, на толстом корневище виден слой мха. Несколько кустарников окружают это место.
И в центре этого ковра из листьев лежит, свернувшись клубочком, Снейп, полностью одетый, но только в чёрные штаны и рубашку. Гермиона еле подавляет испуганный вскрик, так как ей кажется, что он без сознания. Она тихонько подходит ближе и видит, что он спокойно дышит. По-видимому, он просто очень крепко спит.
И когда волшебница подходит ещё ближе, она в растерянности видит, что Снейп прижимает к себе какое-то спящее существо.
И человек и эта фигурка выглядят полностью измотанными. Существо в его руках похоже на очень худенькую, возможно восьми- или девятилетнюю девочку с очень светлой кожей и зелёно-коричневыми и очень длинными волосами с серебристым отливом. Девчушка похожа на эльфа, тело ее будто зеркально, и в нем отражаются лежащие кругом листья. Гермионе не нужно долго размышлять, чтобы понять, кого она видит перед собой, даже если она ещё ни разу не видела такого существа и скорее всего никогда и не увидит, так как они никогда не показываются людям: Снейп, погруженный в глубокий сон, держит в руках Дриаду – древесную фею. Гермиона чувствует, что несмотря на свою детскую внешность, это существо очень и очень древнее.
По всему видно, что Дриаде очень плохо, и не удивительно, так как дриады рождаются в дереве и всю свою жизнь связаны с ним. Они могут отходить от дерева на небольшое расстояние, но если их уносят далеко, дриады рано или поздно умирают в мучениях – также, как и их дерево...
Гермиона догадывается, что Снейп пытается каким-то образом передать Дриаде часть энергии, которую она теряет. Но, во-первых, этого, кажется, недостаточно, чтобы спасти её, а во-вторых, профессор теряет свои последние силы.
Девушка подходит ещё ближе, как вдруг в комнате образуется подобие молнии, которая ударяет между ней и Снейпом с Дриадой, и возводит сияющую прозрачную стену, разделяя их.
Северус и древесная фея одновременно открывают глаза. Дриада кричит от страха, Снейп тут же вскакивает, загораживая фею, и лишь через несколько секунд понимает, что перед ним Гермиона.
Лицо его наливается кровью от злости: „Что?! Убирайтесь! Немедленно! Вон отсюда! Вон!“
Гермионе необходимо некоторое время, чтобы придти в себя, ей хочется развернуться и уйти быстрее, как вдруг Снейп становится белым, как снег... и падает в обморок. Неожиданное пробуждение, безграничное утомление, крик – его организм не выдержал.
Дриада, тихонько постанывая от страха, забилась в дальний угол и уставилась на двух людей. Вместе с падением Снейпа исчезла и защитная стена, которая, очевидно, служила сигналом об опасности (что, Гермиона вынуждена признать, было довольно эффективно!) Грейнжер наклоняется к профессору и убеждается, что он действительно всего лишь без сознания. Затем она тихо и как можно приветливее обращается к древесной фее, но все её попытки завоевать доверие, кажется, с самого начала обречены.
„Где твоё дерево?“ – спрашивает Гермиона. И без того большие глаза Дриады увеличиваются вдвое, она начинает плакать. Гермиона видит, что от плача древесная фея снова теряет силы, и проклинает себя. Девушке кажется, что в пору пойти за директором.
Но вдруг она слышит слабый шопот Снейпа. „Книга.. Там связывающее заклинание... Вы должны связать её с собой... сейчас же... Иначе она умрёт ещё сегодня ночью.“ С невероятным усилием он указывает на книгу и вновь падает на ковер без сознания.
Герми бежит за книгой. Быстро находит нужные страницы и понимает, что делал Снейп! Дриада, скорее всего, была оторвана от дерева и обречена этим на верную смерть. Дриады очень ценны, но без дерева они не могут прожить и месяца, если только не будут получать энергию, которую даёт им дерево, от другого существа – но и этой силы недостаточно, так как сила дерева необычайно огромна, а Дриады потребляют очень много. Это значит, что древесные феи высасывают из другого существа весь его запас и всё же не могут восстановиться до конца.
В итоге их ждет медленная смерть, так как тот, кто дарит им жизнь, постепенно убивает сам себя. Поэтому процесс не должен быть долгим. Нужно вернуть Дриаду в лоно дерева.
Дальше Гермиона читает, что в бессознательном состоянии энергия не передаётся. Итак, Снейп больше не может помогать. В книге есть также сложное, но не невозможное заклинание, как ей освободить Снейпа и связать себя с Дриадой.
Древесная фея жене очень этому рада, она почти в панике, но всё-таки чувствует, что ей пытаются помочь. Когда Гермиона произносит заклинание и дотрагивается до феи, то чувствует, будто кто-то обливает её ледяной водой, и вся энергия уходит из неё вместе с жизнью. Девушка чуть не падает, но постепенно привыкает к этому ощущению. Это ужасно, но Дриаде, кажется, становится немного лучше.
Гермиона чувствует, что не вытерпит и пяти минут такого высасывания. Но понимание того, что Снейп делал это на протяжении нескольких дней, немного успокаивает её. Взяв маленькое существо на руки, которое теперь доверчиво прижалось к ее груди, Гермиона устраивается поудобней на покрытом листьями полу и пытается уснуть, чтобы отвлечься от этого чувства всепоглощающего холода. Засыпает она довольно быстро, так как в кратчайшее время становится такой измождённой, что больше не может открыть глаз. Её последней мыслью становится то, что это глубокое беспамятство, может быть, восстановит силы Снейпа. И одновременно ей становится ясно, что он сделает с ней, когда очнётся. Лучше бы вообще не просыпаться...
Когда вслед за Гермионой засыпает и Дриада, в гостиной наступает полнейшая тишина…
Глава 8«Дорогой профессор,
я хочу только надеяться, что Александр Вас найдёт. Он сегодня прилетел к директору с запиской, и я воспользовалась случаем, чтобы передать с ним это письмо.
Я больше не знаю, что мне делать.
Конечно, я молюсь, чтобы Вам удалось доставить Дриаду к её дереву, но я знаю также, что чуть не разрушила все Ваши планы. Я слышала, что была возможность разоблачить всю эту банду и схватить главаря, который мог бы сказать, из какого леса была Дриада. Это так жестоко, что они причинили ей вред только из-за денег.
Директор ни словом не упрекнул Вас за то, что Вы принесли существо в замок, хотя это и запрещено школьными правилами. Он был, напротив, очень удивлён, что Вы ему просто не сказали о своих планах. Но в виду рискованности этого предприятия я могу понять Вас, и он, думаю, тоже. Невозможно поверить, что это существо, такое нежное, хрупкое и беспомощное на вид, может быть таким опасным. Я бы хотела хоть раз увидеть её в естественной среде обитания, но это слишком большой риск. Пожалуйста, будьте осторожным, когда принесёте её к дереву!
Когда мы проснулись на следующее утро, я рассчитывала на ярость, крик, отповедь, обвинения – ничего из этого не было бы таким ужасным, как Ваше ледяное молчание. Мы никогда много не говорили друг с другом. Но быть наказанной Вами глухим молчанием – этого я долго не вынесу! Мороз от Дриады был трескучим, но то, что Вы делали в эти последние три дня...
Мерлин, я поняла, что никогда не должна была приходить к Вам. Я знаю, что всё это время слишком активно вмешивалась в Ваши личные дела, и что это непростительно, что поставила Вас в дурацкое положение – но разве меня хоть немного не извиняет тот факт, что я смогла помочь спасти Дриаду? Разве только мои ошибки всегда важны? Я ведь тоже пытаюсь лишь сделать всё хорошо, насколько возможно. Я знаю, что во многих вещах я ничего не смыслю. И именно потому, что я знаю это, я так одержима, хоть в одной области, в которой я, кажется, хорошо разбираюсь, добиться как можно большего. Но поверьте, мне совершенно ясно, что кроме умения хорошо учиться и логически мыслить, я больше почти ничего не умею. И именно тогда, когда кто-то мне важен. Я начинаю делать глупости и выставлять себя на посмешище.
Вы смеётесь надо мной, Северус? Вы смеётесь над моими несчастными попытками показать Вам, что Вы значите в моей жизни? Что Вы значите для меня?
Мерлин, если я продолжу писать это письмо, то, вероятно, ещё глубже упаду в бездну Вашего презрения, чем это уже есть. При этом я почти поверила, что могу быть с Вами рядом. Я купалась в Вашем внимании, грелась на солнце, которое называлось временем, подаренным Вами мне. И наш день в Лондоне был прекрасней любого рождественского праздника. Работа с Вами заменяет еду, а тихонько сидеть рядом с Вами и читать вместе – утоляет любую жажду!. Что я ещё могу Вам сказать? Я не хочу уезжать из Хогвартса. Но не потому, что мне будет не хватать его – а потому, что я не вынесу мысли быть разлучённой с Вами. В душе я теперь могу понять, что должна была чувствовать Дриада, которую разлучили с её деревом...
Почему я гружу Вас раздутыми описаниями чувств бывшей гриффиндорки? Потому что Вы сейчас далеко от меня, и я чувствую, что лопну, если хотя бы не выскажу Вам всё это письменно, раз уж я никогда не решусь сказать Вам об этом в лицо.
Я никогда не знаю, как Вы ко мне относитесь! Сначала я думала, Вы еле выносите меня, потом у меня было чувство, что мы будем действительно работать рука об руку. Вы то ругаете меня последними словами, то ставите моё имя в статье о зелье перед своим. С одной стороны, Вы на всё, что я не скажу, имеете резкий ответ, с другой стороны Вы посылаете мне эту прекрасную открытку с абсолютно необычным текстом. И заимствуя определение именно из подаренного мне текста, я скажу, что иногда Вы заставляете меня поверить, что я близка Вашей душе. Но что я знаю о Вас...
И теперь я сижу здесь. Умираю от переживаний, так как знаю, что Вы ещё далеко не оправились, чтобы вынести то путешествие, в которое пустились. А так как эта, кажущаяся такой милой Дриада, возможно, не проявит никакой благодарности, оказавшись вблизи своего дерева, но отомстит Вам за то, что причинили ей люди. Она – магическое существо и уже поэтому непредсказуема. Что мне делать, если она околдует Вас и затянет к себе? Я знаю, что Вы там не оди, но это не уменьшает моего страха, пока существует хоть малейшая вероятность опасности!
Северус, разве недостаточно смертельных приключений Вы пережили, когда Тёмный Лорд ещё был среди нас? Почему Вы опять бросаетесь в них? Почему Вы причиняете нам, кто так беспокоится о Вас, такие страдания? Я бы хотела вымолить у Мерлина, чтобы он превратил МЕНЯ в Дриаду, и когда Вы вернётесь, я магически свяжу Вас с собой, никогда больше не отпущу и буду заботиться о Вас. Согласно книгам, пленные дриад живут в заблуждении большого счастья. Но в счастье нельзя заблуждаться. Или ты счастлив или нет. Поэтому воображаемая причина для счастья не будет играть для Вас большой роли.
Это не похоже на письмо гриффиндорки, не так ли? Но, знаете что? Мне на это чертовски плевать! Мне абсолютно всё равно! Я не хочу больше каждый день гадать, счастлива ли я... Могу ли быть счастлива... Имею ли право!
Вы запрещаете мне общаться с Александром? У меня такое чувство, что он сам этого не позволит. Он рад, потому что я как раз сейчас дала ему печенье с корицей, и я радуюсь, потому что Ваше хвалёное вино, пару бутылок которого Вы всегда держите в кабинете, действительно превосходно! Я вообще-то не люблю вино. Но, во-первых, это вино просто фантастическое, и во-вторых, я достигла той определённой степени депрессии, чтобы вдруг почувствовать непреодолимую потребность в бокале красного мерцающего алкоголя!
Вы знаете, где я, дорогой Северус? Я в Вашей гостиной. Я хотела забрать свою книгу и исчезнуть – выполнить моё обещание, что покину Хогвартс только с книгой. Использовать Ваше великодушное предложение со стипендией и до этого пару недель пожить у родителей. Но я лишь добралась до этого полукруга из грандиозных книг. Вместо того, чтобы взять мою книгу и уйти, я села здесь на пол и часами изучала заметки, которыми Вы дополнили мои записи. И тогда у меня снова возникло это чувство, что я могу быть Вам важна. Или почему тогда Вы часами корпели над моей книгой и изучали её до мельчайших деталей? Почему? ПОЧЕМУ? Я сижу здесь, ощущаю Вас, и, видимо, на меня так действует алкоголь, что я то смеюсь, то плачу.
Да, да... я всё-таки гриффиндорка. Слишком эмоциональная и вспыльчивая с рождения! Ну и? Почему я не могу сказать Вам, что я чувствую? Почему я должна делать это при помощи письма? Почему в лаборатории мы не обмениваемся и словом? Почему между строк в Ваших письмах содержится гораздо больше, чем в строчках? Почему я тоже должна скрывать что-либо? Почему?
Да, я знаю, «почему, почему». Но я всё-таки должна спросить, если сама не могу ответить на эти вопросы, которые так важны мне! Так как, может быть, ВЫ сможете мне сказать, почему я день и ночь думаю только о том, что я для Вас, что Вы думаете обо мне, почему я себя так чувствую, когда Вы касаетесь меня? Почему мне трудно дышать, когда Вы входите в помещение? Почему мне холодно, когда Вы уходите? Почему Вы так часто мне снитесь, и я утром ещё долго не открываю глаз, не желая отпускать ночные образы, хотя давно уже проснулась? Почему, почему, почему... Ответ так очевиден, но он так пронзителен и огромен, что даже вино не может помочь мне написать его здесь, потому что я боюсь в ответ получить сочувствующую улыбку. Мысль о том, что Вы, качая головой, прочитаете это и с отвращением бросите в огонь, заставляет меня содрогаться – и я знаю, что шансы именно такого исхода не так уж и малы.
Вы так бесконечно важны мне... Как мне найти для этого нужные слова, без того, чтобы Вы сплели мне потом из них удавку? Делают ли эти мои признания невозможной нашу дальнейшую работу? Конечно, они это делают... Есть лишь три возможности Вашей реакции на моё письмо. Первая: Вы можете вышвырнуть меня и сказать, чтобы я больше никогда не показывалась Вам на глаза. Вторая: Вы могли бы, как и после всех наших писем, сделать вид, что ничего не было. И третья: Вы могли бы... Нет... Собственно, есть только эти две возможности.
Зная, что Вы думаете о том, что я сейчас уютно устроилась в Вашей гостиной перед камином и пью Ваше вино, мне надо бы ещё сегодня ночью покинуть замок, пока Вы не вернулись. Но как мне жить где-то вне Хогвартса, когда часть моей жизни останется здесь? И знаете, Вы – гений с эмоциональным фоном хомячка, под этой частью я подразумеваю не работу! Я имею в виду ВАС!
Гм. Мне как раз пришло в голову... Вы всё ещё также плохо относитесь к Гарри Поттеру? Тогда пошлите это письмо ему – он после этого тут же застрелится... Он всегда предчувствовал, что я плохо кончу, но что это будет ТАК мрачно – я, погруженная в меланхолию, сижу на ковре в комнате Северуса Снейпа – такого он точно не мог предположить.
У меня больше нет слов и слишком кружится голова, чтобы писать дальше. Уф, в этом вине действительно что-то есть! – но я не могу уйти отсюда. Дверь заперта Вами, а в камине всё ещё горит огонь. Я попыталась его потушить, но палочка не хочет меня слушаться... Дурацкая палочка...
Стоит ли этот бред действительно отдавать Александру? Он смотрит на меня своими чёрными глазами, и мне кажется, он только что кивнул! Такое может быть? Или... А, всё равно, как бы ни было... Хуже, чем сейчас, уже не будет, верно?
Я надеюсь, огонь скоро догорит. Я возьму книгу? Или оставить её пока здесь? Остаться мне в Хогвартсе или лучше сбежать, пока не поздно? В мою голову не лезет сегодня больше ни одного вопроса. Мне больше нельзя пить вино...
С любовью, Гермиона»
-----------------------------------------------------------
Снейп всё ещё на поляне, где он вернул Дриаду к дереву. С ним два мага, отправленные с ним Дамблдором. Они сидят на безопасном расстоянии от теперь действительно ставшей очень агрессивной Дриады у костра, и два мага залечивают друг другу незначительные раны, пока Снейп упаковывает магические инструменты, которые использовал. Уже стемнело, и трое решили провести ночь в лесу, чтобы убедиться, что с Дриадой всё в порядке.
В этот момент прилетает Александр с письмом от Гермионы.
Снейп с подозрением забирает у птицы письмо и когда видит от кого оно, то откладывает конверт в сторону и спокойно продолжает своё дело. Но его взгляд снова и снова падает на белый квадрат, а когда последний инструмент исчезает в его саквояже, он хватает письмо, извиняется перед спутниками и отходит на несколько шагов от костра, чтобы прочесть его.
Снейп знает, что он один и никто его не видит, и всё же на его лице нельзя прочесть ничего, что он чувствует. Лишь то, что глаза его всё быстрее и быстрее бегают по строчкам, а само письмо начинает тихонько трястись, позволяет предположить, что у него внутри.
Когда он прочёл всё до конца, он опустил руки и застыл с закрытыми глазами.
Проснувшись, Гермиона обнаруживает, что всё ещё лежит на толстом ковре в полукруге книг в комнате Снейпа. Огонь в камине по-прежнему горит... Чего просто не может быть! Но он „снова“ горит. Она укрыта тем же покрывалом, что и много недель назад в лаборатории. Девушка встаёт, её голова раскалывается от боли. Ей нужно некоторое время, чтобы понять, что её книга, лежавшая рядом, исчезла и вместо неё там лежит конверт, а на нём стоит стакан с прозрачной жидкостью. Гермиона берёт стакан, выпивает, облегчённо вздыхает, и через несколько секунд её головная боль проходит.
Она снова садится на пол. Берёт письмо. Долго смотрит на него, не зная, стоит ли его открывать или нет, и с трудом пытается вспомнить, что она написала Снейпу. Когда память постепенно возвращается, Гермионе становится не по себе. Она несколько раз глубоко вздыхает и открывает конверт...
-----------------------------------------------------------
«Безумная Гермиона!
Как ты посмела написать мне такое письмо? И под „посмела“ я имею в виде не то, что это было бесстыдством, но то, что я ещё никогда не встречал такого неосторожного человека, как ты. Как ты можешь так доверять своё сердце бумаге? Как ты позволяешь себе так рисковать в таком деле, когда знаешь, что можешь быть отвергнута? Скажу иначе. Я имел в виду не „как ты посмела“, а „как тебе удалось это посметь“? Откуда ты берёшь храбрость для признаний? Как ты можешь одновременно быть такой умной и такой глупой?!
Сейчас ты лежишь в нескольких метрах от меня и спишь, как кошка, которая напилась молока. И у меня, наконец, хоть раз появилось время спокойно рассмотреть тебя. Вино тебе определённо не пошло на пользу. Это не просто «какое-то» вино. Когда я сказал, что Альбус дал мне его для особого случая, я имел в виду очень особый случай. Тогда директор передал его мне, сказав всего лишь одно предложение, которое я буду помнить всю свою жизнь, потому что это было так странно слышать именно от него. Он сказал, что вино предназначено для того, чтобы на один вечер – если это будет необходимым – „взорвать мне разум“... Я не знаю, у кого он заимствовал это выражение, которое, очевидно, так понравилось ему, но я ещё и сегодня слышу смех старика в тот вечер. Смеялся бы он также, если бы прочитал твоё письмо? То обстоятельство, что я однажды под действием этого вина тоже написал довольно эмоциональное письмо, должно было тебя насторожить.
Я бы охотно списал твои признания на действие алкоголя, но из собственного опыта я, к сожалению, знаю, что оно, конечно, раскрепощает, но не приводит к фантазиям.
Что мне теперь с этим делать? Что мне делать с тем, что ты мне открыла? Мерлин, я задаю уже почти столько же вопросов, сколько и ты! Возможно сейчас поможет и правда.
Ты хочешь знать, почему мы в лаборатории ни слова не говорили на личные темы? Ты хочешь знать, почему между строк содержится больше, чем в них самих? Ты хочешь знать, почему я так полон противоречий?
Потому что по-другому невозможно.
Запах ванили никогда не мешал мне.
Наоборот... Он всего лишь сводил меня с ума...
Он будил внутри меня картины – картины с тобой – которых там не должно было быть. Потом ты согласилась на мои условия, и я с ужасом заметил, что стало ещё хуже, потому что я стал ощущать не тёплый запах ванили, исходивший от тебя, но тебя саму...
Ты выросла в соблазнительную женщину, это невозможно не заметить, и я теперь, к несчастью, должен справляться с этим, но у меня достаточно выдержки и дисциплины, чтобы противостоять даже Дриаде, поэтому я справлюсь и с гриффиндорской нимфой.
„С любовью“ пишешь ты? Это не любовь. То, что ты чувствуешь, Гермиона – это в лучшем случае восхищение. Весь мой социальный облик и поведение диаметрально противоположны твоим ощущениям. После семи лет в моём классе ты не можешь этого отрицать. Кто я есть и кем хочу быть – сознательно направлено на то, чтобы предотвратить именно такую реакцию на меня, и просто не может быть такого, чтобы я потерпел поражение в моих стараниях. Я достаточно долго пытался танцевать с другими, выписывая фигуры человеческих эмоций и, наконец, решил для себя, что проще и конструктивнее было бы просто выйти из этой игры. У каждого из нас есть свои таланты – мои определённо лежат не в сфере межчеловеческих отношений. И, хотя, я бы предпочёл эмоциональный фон любого другого животного, сравнение, как я должен признать, было довольно точное.
Я поздравляю тебя, Гермиона, ты нашла его, моё слабое место, прописанное тобой на бумаге, и этим ты точно и сильно ткнула пальцем в рану – единственную, от которой я не мог избавиться за всю свою прожитую жизнь, и которая, кажется, никогда не заживёт.
Я никогда не мог и никогда не смогу так обращаться с людьми, как это дано тебе.
Но я всё делаю либо на «отлично», либо не делаю вообще. Мне претят недоделки, и если я заранее знаю, что у меня не получится, я и не берусь за дело. Я уже давно не обращаюсь к людям.
И я намерен оставаться верным клятве, которую я дал сам себе много, много лет назад, что я больше никогда не буду даже пытаться.
Возможно, самая умная строчка к определению понятия „любовь“ принадлежит перу человека по имени Руфус Вайнрайт: „And all J ever learned from love, was how to shoot at someone who out drew you. It’s not a cry you can hear at night. It’s not somebody who’s seen the light. It’s a cold and it’s a broken Hallelujah.”
«То, что в общем называют „любовью“, приносит с собой неизменно поток нежелательных откровений, неприятных ситуаций и много, много страданий. Чем громче “Алиллуйя” поддавшегося, тем громче смех вокруг него».
Оглянись разок вокруг. Каждый без исключения превращается в клоуна в попытке понравиться другому человеку. Посмотри на Уизли, посмотри на Поттера, посмотри на Патил… Жертвы собственных гормонов, посмешища, молящиеся, чтобы их протянутые руки не были обрублены, с отчаянием улыбающиеся, добровольно стоящие у невидимых позорных столбов этого общества.
Я давно решил обратить эту болезненно растрачиваемую энергию в более продуктивное русло и живу теперь намного спокойнее, уравновешеннее, прежде всего в мире с собой и – что важнее – с чувством собственного достоинства.
Но вдруг появляешься ты, и один тот факт, что я не использую первую, названную тобой, возможность и не выставляю тебя за дверь, говорит о том, что ты имеешь надо мной больше власти, чем мне бы хотелось. Ты, конечно, права, что о третьей, неназванной возможности, не может быть и речи. Остаётся вторая… Работать дальше, будто ничего не случилось, будто не было наших писем, будто эти строчки никогда не были написаны – твои и мои также.
Я предлагаю поступить именно так. Давай вернёмся к нашим будням в лаборатории. Давай забудем, что ты писала о любви. Давай забудем, что в этих строчках я противоречивее, чем когда бы то ни был наяву, и давай забудем, что я… Давай просто забудем…
Наше совместное времяпровождение в лаборатории слишком ценно, чтобы рисковать им ради таких отступлений.
Если ты попытаешься заговорить со мной об этих строчках, я тут же прекращу наш проект. Если будешь молчать, то наши отношения во время работы останутся прежними. Я не буду пытаться сблизиться с тобой и не буду так доверительно разговаривать, как я делаю сейчас, и я также прошу и тебя за гранью письма вдруг не начать использовать доверительное “ты”.
Я знаю, что неуместно просить тебя об этом после моего письма, но сейчас мне показалась возможной лишь такая форма обращения.
Позволь этим последним письмам, твоему и моему, быть другим миром, чем тот, в котором мы живём ежедневно. Позволь им быть тем миром, в котором я могу тебе сказать, что то, о чём ты написала мне, вызывает во мне гораздо больше страха, чем любая дуэль. Позволь им быть тем миром, в котором я могу сказать тебе, что мне нужно время… Очень много времени…
Северус
PS: Твоя книга в лаборатории, в верхнем ящике письменного стола. Возьми её и уходи, если считаешь это более разумным. Но если ты оставишь её там, ты примешь правила, которые я установил для нас с тобой и на которых я настаиваю».
-----------------------------------------------------------
Гермиона, естественно, не забрала книгу. После обеда она с колотящимся сердцем и ничего не выражающим лицом отправляется в лабораторию, где встречает Снейпа. Он ведёт себя холодно и отстранённо. Гермионе удаётся (на что она не смела и надеяться) также холодно реагировать. Она скоро замечает, что он не ожидал, что она вообще придёт, и ему, по-видимому, самому тяжело придерживаться собственных правил и концентрироваться на работе. Проходит час, прежде чем напряжение в помещении немного спадает, и оба могут более или менее нормально работать. Он действительно продолжает обращаться к ней “Гермиона” и “Вы”, и она использует такую же форму обращения. Им удалось разделить официальное отношение друг к другу и письма, но в этот день они никак не могут закончить работу. Оба находят то какую-то статью, которую непременно нужно продискутировать, то что-то срочное нужно испробовать над котлом. Становится всё позднее и позднее… Незадолго до полуночи Гермиона всё ещё стоит над котлом и ждёт, когда содержимое его изменит цвет, что докажет правильность её последней идеи. Ясно, что это продлится ещё долго, но она не может вынести близости Снейпа за письменным столом и сбегает к котлу. Она вот-вот лопнет от того, что переполняет ее изнутри. Но девушка молчит, так как знает, что профессор сбежит и тоненькая нить между ними оборвётся. Но вдруг она слышит, как он встаёт и идёт к ней. Не оборачиваясь, Гермиона чувствует, как он подходит к ее спине, останавливается вплотную и делает вид, что тоже смотрит в котёл. “Уже что-то есть?”, спрашивает он спокойно и преувеличенно нейтрально. “Нет, ещё нет, пока рано.” Она слышит, как он бормочет что-то в знак согласия, и ждёт, что он уйдет, но Снейп стоит там, где стоял! Он стоит так близко к ней, что она постепенно начинает чувствовать тепло его тела, и знает, что стоит ей всего лишь несколько миллиметров отклониться назад и она коснётся… Их одежды, вероятно, уже давно соприкасаются. Гермионе становится жарко от старания не реагировать на его близость, и желание прижаться к нему становится невыносимым. Она не может иначе. Затаив дыхание, она отклоняется совсем чуть-чуть назад и трогает его спиной. Снейп не двигается ни на миллиметр. Не приближается сам, но и не отходит. Гермиона стоит, прижавшись к нему, и оба не решаются произнести ни слова. Они почти не дышат, будто ждут, что кто-то вдруг хлопнет в ладоши. Но ничего не происходит, и левой рукой Гермионы скользит назад, не оборачиваясь, не отрывая глаз от котла, но ничего не видя перед собой. Она касается рукой его руки. Он отвечает еле заметным пожатием и её холодные пальцы сплетаются в мягком движении с его тёплыми ладонями. Несколько осторожных вздохов и выдохов – они стоят не двигаясь. А потом зелье начинает с тихим шумом менять цвет и Снейп резко отпускает руку Гермионы.
Ещё прежде, чем она успевает обернуться, он отходит к письменному столу, складывает аккуратно бумаги, накопившиеся там за день и, не глядя на Гермиону, говорит: “Я на сегодня закончил. Вам тоже пора. Больше с зельем сегодня уже ничего не произойдёт». Он собирается уходить. Гермиона не спускает с него глаз, потом глубоко вдыхает, чтобы успокоиться и соглашается с ним, приводя в порядок лабораторию перед уходом. С дружелюбным “доброй ночи” их дороги от лаборатории расходятся в разные стороны…
Ещё перед завтраком Снейп получает почту.
-----------------------------------------------------------
«Ужасный, молчаливый, любимый Северус!
То, что ты требуешь от меня, в лучшем случае жестоко. Но ты установил правила игры, я согласилась и теперь буду их придерживаться столько, сколько это будет необходимо, столько, сколько вынесу. То, что мы не говорим о наших письмах всё-таки имеет одну положительную сторону: я бы просто убила тебя, если бы в разговоре с глазу на глаз ты пытался убедить меня, что я не могу разобраться с собственными чувствами. Может быть, мне не хватает жизненного опыта, на который ты можешь оглядываться, но я достаточно взрослая, чтобы самой понять – и правильно понять! – что я чувствую. Если я и решаюсь назвать это словами, то лишь потому, что долго, подробно и пристально изучала с разных сторон, продумав при этом все «за» и «против» и все возможности заблуждения.
Даже если тебя это сейчас снова повергнет в сомнения – я сопротивлялась этому чувству! Я не хотела чувствовать к тебе то, что чувствую сейчас! Но причина, по которой я пыталась всё предотвратить, совсем не та, какую ты точно себе предполагаешь. Нет, я не хотела пускать в душу чувства, потому что ты такой человек, к которому это казалось бы невозможно чувствовать (мне жаль, но в своей попытке, выставить себя за того, кого нельзя любить, ты очень скоро потерпел поражение), но я предпочла бы не допускать нежности, потому что предполагала, что у тебя это вызовет отвращение. Но, может быть, ты поверишь мне, если я поведаю тебе, что есть одна причина, почему то, что я испытываю к тебе, не есть простое восхищение: я восхищалась тобой с первого дня моего пребывания в Хогвартсе. То, что я сейчас чувствую, совсем другое.
Не смей больше никогда разуверять меня в моих чувствах! Не противоречь мне больше никогда, если я говорю, что люблю тебя! Никогда больше не переходи эту границу, которая позволяет тебе думать, что ты лучше знаешь, как назвать мое состояние. Я ощущаю эту любовь! И даже если ты никогда не ответишь на неё, это ещё не даёт тебе права с высока и поучительно, подбирая слова помягче и попонятнее, говорить мне, что это не любовь.
Это любовь!
Я не могу точно понять, когда она появилась. Но она есть – постоянная, причиняющая боль, жестокая, но в то же время такая невероятно прекрасная, что я не желаю больше и одного вздоха жить без неё.
И откуда у меня берётся смелость так открыто писать тебе об этом? В прошлый раз я была под воздействием вина... Но даже и без вина прошло бы немного времени, чтобы я дошла до такого всплеска. Как ты сам пишешь, вино не приводит к фантазиям, а лишь раскрепощает разум.
Прежде всего я так ужасно боялась, что ты никогда не узнаешь, никогда не поймёшь, если я не напишу тебе о своих чувствах чёрным по белому. Ты сам когда-то утверждал, что написанное лучше проникает в мою голову, и я надеялась, что с тобой будет тоже самое. Я невероятно боялась, что могу опоздать с моим „признанием“ и будет слишком поздно! Сколько мне ещё ждать? Пока я не покину Хогвартс? Как долго? Скажи мне!
При всём этом я знаю, что ты думаешь точно также! Что нельзя слишком долго ждать, иначе будет слишком ПОЗДНО!
Я читала маленькую книжечку, в которой ты пометил несколько стихотворений, и одно из них просто поразило меня. Я уверена, что ты знаешь его наизусть, так как от частого чтения книга на этой странице открывается сама по себе, если её положить на стол... Но теперь я спрашиваю себя, действительно ли тебе ясно его значение?..
„Всё время слишком поздно, Ты смотришь недоверчиво. – Всё время слишком поздно, События быстрее тебя. Времени всегда мало, Напиши своё письмо ещё сегодня и беги, отправь его, Кто-то ждёт, С отчаянием и надеждой, Широко раскрыв руки. Но время быстрее тебя, И ты снова стоишь у закрытой двери. Всё время слишком поздно.
Всё время слишком поздно, Ты не решился, Твоё „я люблю тебя“ навсегда останется несказанным. Ты не пришёл на назначенную встречу, Ты не охранял её сна, Ты не занёс в дом цветов от первого мороза звёздной ночи. Всё время слишком поздно.
Всё время слишком поздно, Шанс упущен. Всегда слишком поздно, Ты и сам это понял. Просьбу простить, которую ты гнал от себя, Выскажи, и сделай так, будто ты давно хотел этого. Ты должен сказать сейчас, Или вечно носить в себе, Твои слова: Прости! Если бы я только! – Однажды. Если бы я мог! – Но поздно».
Часто в последние недели я думала, что ты хочешь именно этого, что ты хочешь, чтобы стало слишком поздно, чтобы ты мог сам себя оправдать и вновь укрыться в своей чёрной раковине. Чтобы огромный мир больше не угрожал тебе своими дикими чувствами, чтобы от тебя не требовали открыться. Тому, кто просит, ты даёшь всё – абсолютно всё – кроме себя самого.
При этом я именно этого и хочу от тебя – ТЕБЯ САМОГО!
Северус! Я сегодня ночью чуть не умерла в лаборатории. Усилие, просто не обернуться к тебе, не обнять и не сделать то, о чём я так давно мечтаю, было сложнее, чем всё, что я до этого переживала в своей жизни. Это было пыткой! Это было насилием! Это было так больно! Я ощущала тебя каждой клеточкой своего существа, осязала, слышала и представляла тебя. Нужно перестать думать о тебе, иначе я сойду с ума. Такое впечатление, что мы находимся в одной комнате, но между нами стена из стекла, я с тобой, но не могу коснуться тебя, почувствовать! Я не знаю, как долго смогу выносить весь этот фарс. Делать вид, что ты всего лишь компетентный коллега – и ничего больше. Но ведь между нами нет стекла – никаких препятствий, кроме тех, что ставит твой разум.
Я могу до тебя дотронуться. Тепло твоей руки, твоей кожи на несколько секунд прогнали этот ледяной холод из моего сердца! Я погибаю в этой черноте, которой ты окружил себя, и я так надеюсь хоть на какой-то твой шаг. Но до этого момента, когда ты стоял позади меня и так недолго держал мою руку, было лишь это невыносимое молчание. И мне хочется кричать в ледяную тишину до хрипоты, чтобы ты услышал, что происходит во мне! Собственно, я и кричу всё это время! Ты не слышишь?
Нет. – Я уверена, что ты меня слышишь, но при этом ты стоишь и плотно прижимаешь руки к ушам, в надежде, что я перестану!
Ты где-то глубоко внутри себя, за фасадом, всё слышишь, всё видишь и никого не подпускаешь к себе – но я найду тебя! И даже если я потрачу на это остаток своей жизни – я найду тебя, где бы ты ни был! И тебе не удастся прогнать меня! Так как я не верю тебе, когда ты говоришь, что вышел из „игры“! Ты просто больше, чем кто бы то ни было, боишься этого!
Да, я согласилась на эти проклятые условия, так как знаю, что другой дороги к тебе нет – но ты можешь – нет, ты ДОЛЖЕН знать, ЧТО ты этим требуешь от меня! Теперь, когда я решилась сказать тебе о том, что я чувствую, для меня нет дороги назад. Открывшись тебе и признав перед самой собой мою любовь, мне остаётся только протянуть руки, в надежде, что ты мне их не обрубишь.
Да, Северус, ты прав, я добровольно поставила себя к позорному столбу и никто кроме тебя не может освободить меня от этого. Только ты видишь меня там – но от этого мне не легче.
Не пойми меня неправильно. Я не ожидаю от тебя изменений в один день – это точно. И, возможно, большинство этих так драматично звучащих строчек можно приписать моему гриффиндорскому таланту к преувеличениям, которые особенно заметны, когда я устаю, чтобы мыслить ясно, и когда мне холодно и я голодна, потому что целый день не решалась отойти от тебя ни на шаг, боясь, что пропущу момент, когда ты захочешь мне что-нибудь сказать. Ошибка, которую я с сегодняшнего дня больше не повторю (иначе я умру с голода.)
У меня много терпения, Северус, и я дам тебе время, столько, сколько тебе нужно, столько, сколько ты считаешь необходимым. Я знаю, что должна ждать, если не хочу остаться без тебя. И я тебе торжественно клянусь, что я дождусь. Вначале я написала „сколько я выдержу“ – но это неправда. Я буду ждать так долго, сколько это будет длиться.
Что касается меня, в твоей жизни никогда не будет „слишком поздно“, потому что я всегда буду рядом, если ты когда-то всё же решишься приблизиться ко мне. Да и куда мне идти, если я привязана к позорному столбу, цепь от которого ты накинул мне на сердце?
Я сейчас чувствую себя так, будто не выдержу больше и дня из-за того, что ты от меня требуешь, и я дрожу от отчаяния и злости, что не могу изменить эту ситуацию. Но я знаю и то, что требую от тебя слишком многого, и поэтому хочу и смогу вынести это, даже не моргнув.
Только... пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста... подавай мне время от времени хоть крошечный знак, так, как ты сделал это сегодня ночью, иначе я засохну, как маленькое комнатное растение, которое оставили на солнце без воды. Ты мой свет, Северус, но ты должен быть и моей водой.
Я передаю нашу судьбу в твои тёплые руки...
Я люблю тебя.
Твоя Гермиона»
Глава 9Эпилог
Проходит почти год без того, чтобы они написали друг другу ещё хоть одно письмо. Гермиона сдержала своё обещание – даже более того, чем от неё можно было ожидать.
Дамблдор ни разу не спросил «почему» (он лишь многозначительно улыбнулся, как и большинство учителей), и Гермиона просто осталась... Новый учебный год начался, шли занятия, сдавались экзамены, баллы снимались и назначались, учёба сменялась каникулами и праздниками – обычная жизнь Хогвартса продолжалась, а Снейп и Гермиона ни разу не обмолвились и словом о том, что это НЕ нормально, что она осталась... Когда она должна была освободить комнату для учениц, МакГонагалл предложила ей комнату рядом со своей, которая служила главе факультета гостевой, и которая стала теперь постоянным прибежищем Гермионы.
Снейп и Гермиона каждый день работают вместе.
И даже если они, как и прежде, не говорят друг с другом на личные темы, многие часы их научных дискуссий получили статус „личных“ бесед, которые затрагивали очень многие темы из обычных разговоров. В этих дискуссиях эти двое обмениваются не только научными фактами, но и идеями и мечтами, которые они хотели бы воплотить (особые зелья!). Они философствуют о них, их действиях, есть ли в них смысл или они бесполезны, и как по разному их используют люди...
Когда дискуссии затягивались до позднего вечера, парочка часто выпивала вместе по бокалу хорошего вина.
Гермиона стала помогать Снейпу готовиться к занятиям и проверять домашние задания, чтобы больше времени оставалось для совместных исследований, которые, между тем, привели более чем к одному результату (что не осталось незамеченным для в высшей степени внимательной магической научной прессы!)
Это – и постоянная совместная работа – привело к тому, что Северус и Гермиона очень хорошо узнали друг друга. Они нашли друг в друге то, что раздражало обоих, но и то, что они очень ценили. Но даже спустя год они ни разу не пересекали черту, и Гермиона, которая поначалу думала, что просто сойдёт с ума, научилась уважать его замкнутость, мириться с этим, принимать, как часть самой себя. Тем больше она ценит крошечные, никому со стороны незаметные вещи, при помощи которых он ей время от времени высказывает свою привязанность.
Он же, наоборот, стал мягче в отношении к ней. Само собой, до сих пор возникают ситуации, когда Снейп приводит её в бешенство своими остротами и неизменно несправедливыми злобными замечаниями, но, в общем, их совместная работа стала намного спокойнее.
Они, как и прежде, обращаются друг к другу на „Вы“.
Однажды вечером они сидят рядом – точнее сказать – напротив друг друга, так как несколько недель назад приставили второй письменный стол к столу Снейпа, ведь количество бумаг Гермионы в лаборатории почти сравнялось с количеством его записей.
Оба сконцентрировано работают над новым проектом. Молча. Слышно лишь царапание перьев по бумаге.
Когда Гермиона получает от него через стол листок бумаги, она подвигает его к себе и несколько секунд непонимающе смотрит на него, так как то, что сказано там не вписывается в ход её мыслей:
«Сегодня ровно год и один день...»
Гермиона смотрит некоторое время на листок и размышляет. Снейп видит, что она не понимает, о чём он, и тянет листок назад к себе, чтобы что-то дополнить. Затем он снова пододвигает ей белый квадратик, поворачивая, чтобы она могла прочесть:
«Сегодня ровно год и один день, как ты написала мне первое письмо»
Глаза Гермионы расширяются и она завороженно смотрит на эту запись. „Ты написала мне...» стоит там. Гермиона улыбается. Она подвигает бумагу поближе к себе и что-то пишет на ней. Потом она снова разворачивает листок и передвигает к нему. Когда он протягивает руку к листку, их пальцы на мгновение соприкасаются, и двое на долю секунды замирают. С напряжённым и одновременно спокойным лицом Снейп читает:
«Я всё ещё хочу получить мою книгу. Но это, наверное, невозможно»
Он ухмыляется и крепче сжимает перо. Единственные звуки в комнате – это потрескивание дров в камине и скрип снейповского пера. Листок снова кочует на другую сторону:
«Почему это невозможно? Мне так и так нужен верхний ящик стола»
Когда Гермиона видит ответ, её брови ползут вверх и она насмешливо склоняет голову набок. Когда она с тем же выражением лица подвигает ему листок, Снейп тихо читает и смеется:
«Если ты думаешь, я не знаю, что ты запер этот ящик пол года назад, после того нашего спора, ты ошибаешься»
Листок путешествует:
«Почему ты не потребовала ключ?»
И снова...
«Я не хотела забирать её, я только время от времени кое-что просматривала в ней, и так как мне было ясно, как ты расценишь мою просьбу о ключе, я никогда не делала этого».
Туда...
«Я бы не расценил это неправильно».
Сюда...
«Нет, расценил бы»
Туда...
«Нет, не расценил»
Сюда...
«Расценил бы»
Туда...
«Нет»...
Гермиона тихонько хихикает и пытается подавить ощущение абсурдности ситуации. Исподтишка глядя на Снейпа, она видит, что тот тоже улыбается.
Девушка берёт новый листок и пишет:
«Нет никакой разницы, я бы всё равно не взяла её»
Его лицо снова становится серьёзным, когда он пишет следующую строчку:
«Почему нет?»
Гермиона, сомневаясь, пишет:
«Ты давно это знаешь...»
Снейп долго, не отрываясь, смотрит на эти слова, и девушке кажется, что он больше ничего не ответит, но он вновь берётся за перо:
«Я не думал, что ты останешься»
Когда Гермиона, прочитав его слова, поднимает глаза, Снейп смотрит прямо на неё, так, как он за весь этот год смотрел на неё лишь несколько раз. Она несколько мгновений выдерживает его взгляд. Её пронизывает чувство теплоты, потому что ТАКОЙ его взгляд равноценен объятию. Она двигает к себе бумагу и пишет:
«Я же тебе обещала»
Прочитав, он понимающе кивает:
«Но я должен был удостовериться, что обещание чего-то стоит»
Теперь понимающе кивает она:
«Это очень прискорбно, но твоё высказывание означает, что ты это понял»
Он слегка улыбается.
«Я понял, что твое слово многого стоит».
Гермиона радостно улыбается и одаривает его нежным взглядом, который она в течение всего года использовала очень аккуратно, как и он свои определённые жесты. Он не отводит взгляда...
После этого она пишет следующую строчку:
«К чему ты клонишь...?»
Он вздёргивает бровь и смотрит невинно:
«Ни к чему определённому, мне просто вспомнилось это число»
Гермиона бросает взглядом, достойный МакГонагалл:
«Мне непонятно, как Волдеморт мог поверить хоть одной твоей лжи, когда по твоему лицу всё можно прочесть!
К чему ты клонишь?»
В этот раз она получает более конкретный ответ на свой вопрос:
«Я уже написал. Я хотел, чтобы ты знала, что мне удивительно всё ещё видеть тебя здесь. Что ты стала мне партнёром, на какого я никогда и не мог надеяться. Что тебе удавалось всё это время выносить меня – так долго выносить меня! Что мне не удалось тебя отпугнуть. Но теперь пришло время что-то изменить. Гермиона, я хочу, чтобы ты взяла свою книгу. Ящик давно уже открыт»
Гермиона, с улыбкой пододвигая к себе листок, замирает, когда читает последние слова, и смотрит на него. Он лишь на мгновение удерживает её раненный взгляд и потом опускает глаза.
Немного торопливо она пишет в ответ:
«Я НЕ ХОЧУ брать книгу! Нет, конечно, я хочу получить её, но не так, как если это будет значить, что мне нужно уйти. Это как видимое доказательство моего обещания, что я останусь! Ты не хочешь, чтобы я осталась? Я могу начать учёбу и позже, если это то, что ты хочешь»
Он тихонько вздыхает, когда читает ее строки, и его перо снова царапает бумагу:
«Я не написал, что хочу, чтобы ты ушла, я написал только, чтобы ты взяла свою книгу».
Теперь Гермиона действительно в растерянности. Видя, что девушка в ступоре и собирается залезать в письменный стол, Снейп берёт новый листок и пишет на нём большими буквами:
«Возьми – свою – книгу!»
Затем он встаёт и отходит от своего стола, будто освобождая ей за ним место. Он останавливается в нескольких метрах от неё, с кажущейся небрежностью облокачивается на полку, и, скрестив руки на груди, останавливает взгляд на своём столе. У Гермионы создаётся такое впечатление, что он несмотря на свою расслабленную позу, очень нервничает...
Девушка, все еще сомневаясь, встает и, не отводя от него вопросительного взгляда, обходит стол и садится на его место.
Глубоко вздохнув, берётся за ручку ящика и тянет его на себя... В ящике лежит её книга, с виду ничем не изменившаяся.
Гермиона достаёт её, кладет перед собой на стол и открывает...
Последний раз она полгода назад заглядывала в неё, когда там было проработано бОльшая часть её заметок.
Она медленно перелистывает страницу за страницей. Когда она осознает, что Снейп за это время сделал с книгой, у неё перехватывает дыхание. Он не просто добавил бесчисленное количество записей, но и вложил в страницы с описанием отдельных ингредиентов засушенные травы так, что, когда страница открывалась, они распространяли свой особенный запах, и от этого казались словно ожившими – веточки растений, травы, порошки, кристаллы, кожа, крылья, листья...
Колдунья с восхищением поднимает глаза на Снейпа, который теперь, кажется, ещё больше нервничает, наблюдая за ней и выказывая тихую радость её реакции на книгу.
Гермиона листает дальше и понимает, что он прокомментировал не только её предметные записи, но и личные... В некоторых местах она громко смеётся, в других молчит в бесконечном удивлении.
На предпоследней странице она находит стихотворение, по содержанию совсем неуместное, но в связи со всеми его записями и почти ощущаемой любовью, с какой он работал над книгой, как раз подходящее:
Ты – моя подруга, мой дом,
Моя дорога назад, мой взгляд вперёд,
Моё сейчас, моё прошлое, моё всегда.
Мой путь, моё возвращение,
Ты – моё куда и откуда,
Мои четыре стены, кровать и стол.
Моё открытое окно в мир,
Моя река, мой лес, мой двор, моё поле.
Моя сеть, тяжёлая от разноцветных рыб,
Ты – мои дюны и моё море,
Моя книга с картинками, без начала и конца.
Ты – моя подруга, моё время,
Ты моя клетка, бесконечно просторная,
Без двери, без решёток.
Т – моя свобода, держишь меня в ней,
Запертым на честном слове,
Которое я охотно даю тебе снова и снова.
Моё открытое окно в мир,
Мой жаркий летний день в поле,
Моё небо, серое и тяжёлое от туч,
Ты – мои дюны и моё море,
Моя книга с картинками, без начала и конца.
Ты – моя подруга, товарищ,
Добрый совет на моём пути,
Моя опора, мой Симон Киринейский,
Не покинешь меня до конца,
Когда все другие давно будут стоять на стороне сильнейших.
Моё открытое окно в мир,
Мой жаркий летний день в поле,
Моё небо, серое и тяжёлое от туч,
Ты – мои дюны и моё море,
Моя книга с картинками, без начала и конца.
Гермиона дочитывает до конца и снова смотрит на Северуса. Кажется, он так нервничает, что в опасности даже его ногти, которые он вот-вот начнёт грызть. И как это, собственно, присуще ЕЙ, он тихо покусывает нижнюю губу, но когда видит, что она смотрит на него, тут же плотно сжимает губы...
Девушка переворачивает последнюю страницу и видит вложенное туда письмо. Дрожащими пальцами она вскрывает конверт и начинает читать:
«Дорогая Гермиона!
С чего мне начать? Я не знаю. Может быть с того, что я полагал – я знаю всё, и все мои решения относительно моей жизни были правильными, но ты показала мне нечто лучшее.
Дорогая Гермиона, этот год пролетел, как один день. Я не успел понять, куда он делся. У меня такое чувство, что это было только вчера, когда я впервые открыл твою книгу и нашёл в ней все твои записи. Я никогда не говорил тебе (да и как я мог это сделать), что я, заполучив книгу, читал её всю первую ночь. Мне было стыдно, так как я понимал, что в некоторых местах она почти схожа с дневником, но, с другой стороны, восхищение и удивление были так велики, что я, уже не помню как, оправдал себя в этом... Я знал только, что не хочу её возвращать, потому что она была так пронизана тобой.
Тогда, конечно, ещё не было того чувства, которое я испытываю к тебе сегодня, но было восхищение. Безграничное восхищение. Не только твоим удивительным умом и невероятным прилежанием, с которым ты в течение семи лет воспринимала и анализировала каждое моё слово на уроке (какой учитель не был бы этим восхищён), но и неожиданным открытием в тебе родственной души. Ты не только училась – этого тебе всегда не было достаточно, ты должна была сама всё протестировать, испробовать и разъяснить. Только тогда в твоей книге появлялись исправления. Я колебался между тщеславной гордостью, что ты все мои слова без исключения оцениваешь как „правильные“ и насмешливым, но и пронизанным уважением, удивлением, что ты даже годы спустя всё ещё проверяешь каждое моё слово собственным экспериментом.
Но потом я обнаружил и эти другие комментарии – те, в которых ты записывала крошечные мысли обо мне. Ты знаешь, я до сих пор помню каждое мельчайшее событие, записанное тобой. Каждое. Будь то момент, когда мне посчастливилось отдёрнуть тебя от котла Невилла, или когда я, как это присуще мне, (вновь) унизил тебя до „поварихи“ – хотя я уже тогда знал, что это совсем не так. Но я не желал тогда осознавать это. Так много таланта рядом с Поттером? Нет, этого я не мог вынести...
Сначала я шаг за шагом погружался в твою книгу, пока однажды вынужден был признать, что речь уже давно идёт не о книге, а о женщине, стоящей за ней, . И восхитительный флер, распространявшийся от книги, был всего лишь тенью её обладательницы.
Но я поклялся себе, что больше не буду заводить отношений в реальности. И твоя книга была такой прекрасной отговоркой! Я изображал из себя всезнающего и начал выискивать ошибки. Но их не было. Что мне было делать? Я должен был вернуть её, но твоя ярость от моего бесстыдства была моей яростью! Когда я вписывал строчки в твои страницы, мне казалось, будто ты находишься рядом со мной в комнате, и я наслаждался этим... Так наслаждался, что я потом много дней не мог смотреть сам себе в глаза перед зеркалом, если только вспоминал о своих фантазиях. Какие только причины я не выдумывал сам себе, почему книга должна остаться у меня! Каждый вечер я сидел перед камином и предавался наслаждению, погружаясь в твои страницы!
Когда Дриада была у меня здесь, и вдруг появилась ты, мне стало ясно, что ты видела свою книгу и то, что я сделал с ней. Ярость, которую я излил на тебя в тот вечер, была яростью стыда. Я был вне себя от того, что ты разоблачила меня, и не мог найти другого выхода из ситуации, кроме как обругать тебя за то, что ты сделала, ничего не сделав. Совсем наоборот! Мне кажется, я до сегодняшнего дня ещё не поблагодарил тебя за то, что ты пришла той ночью ко мне. В тот миг я бы ни за что не признал, что был слишком слаб для спасения Дриады, что только моих сил было не достаточно. Получается, что в ту ночь ты спасла жизнь мне и ей. За это я хочу поблагодарить тебя. Поздно, я знаю. Но благодарность моя от этого не меньше. Моё молчание в последующие два дня было вызвано двумя чувствами. Злостью на то, что дал себя разоблачить, и страхом, что ты можешь уйти. Я был уверен, что ты (и по праву) посчитаешь это высшей наглостью – записывать что-то дополнительное в твою столь драгоценную книгу.
Между тем, наша переписка продолжалась и закончилась твоим письмом, которое я с того дня всегда ношу с собой, куда бы я ни пошёл, чтобы я ни делал, всё равно, сплю я или бодрствую.
И каждый, действительно каждый день весь этот год я думал, что ты уйдёшь, потому что выдумал себе такую глупость, что самое позднее через год ты оглянешься назад и будешь смеяться над своими чувствами, которые давно станут историей. Это время – один год, как бы это ни было глупо, будто врезалось мне в голову. Особенно в последние недели мне казалось, что время близиться к твоему отъезду. Каждое утро или после обеда я был снова и снова бесконечно удивлён, когда ты входила в мою дверь и начинала работу. Каждый день, приближающий нас к этой странной, глупой, но для меня такой важной границе, казался мне всё нереальнее и одновременно всё более возможнее. Разброд в моей голове, в моих мыслях был кошмарным.
Ты написала, это было жестоким, требовать такого от тебя... Ты была так права! Но, в то же время, у меня было еле заметное чувство, что ты понимала – я в своём невежестве в человеческих отношениях не мог поступить иначе. Любой другой путь был для меня закрыт, и поэтому мне казалось чудом, что ты не только согласилась на эти странные ненужные бесстыдные условия, но и подарила мне прекраснейший год в моей жизни. Я могу только предполагать, каково тебе было все эти месяцы, потому что мы почти исключительно говорили о нашей работе. Но для меня то, что я пережил в эти дни, было самым личным и интимным временем, которое я когда-либо проводил с другим человеком.
Ты стала мне такой родной, ты так близка мне, как никто не был до этого, и мне тяжело дышать, когда тебя нет рядом. Ты узнала меня так, как я ещё никому не позволял этого – и ты, не смотря ни на что, всё ещё здесь. Я знаю также как и ты, что ты могла уйти в любой момент. Но ты этого не сделала...
Ты написала, что любишь меня, и я предполагаю, дело было в моих проклятых условиях, что ты никогда не говорила мне об этом. Но, возможно, если бы это действительно прозвучало от тебя, я бы не поверил. Я многие месяцы искал в строчках твои таких открытых, искренних писем тайные знаки, которые подтвердили бы мне, что я заблуждаюсь... И ничего не нашёл. Так как в твоих письмах нельзя было найти ни одной ошибки, так не было там и ни капли фальши, и ничего между строк.
Гермиона, я думаю, что ты и тогда уже знала, и знаешь это сегодня, но мне нужно было много времени, чтобы поверить самому в свои чувства к тебе. Я уже тогда любил тебя, и сегодня люблю. И если такие предсказания вообще можно делать, то я посмею утверждать, что буду любить тебя до последнего вздоха.
И я молюсь, чтобы тогда ты всё ещё была со мной. Я не могу и не хочу больше быть один. Я хочу жить рядом с тобой. Я больше не хочу лишь мечтать о том, что любовь, о которой ты писала, может быть правдой. Я хочу видеть её не только в твоих глазах и редких нежных жестах, я хочу тебя чувствовать, полностью обладать тобой, хочу допустить, чтобы ты не просто наполняла меня, как это уже есть и сейчас, но чтобы ты перешла все границы, которые я поставил между нами.
Любимая Гермиона, я допущу ещё кучу ошибок – это точно. Но год прошёл, а ты всё ещё здесь! Ты всё ещё здесь!!! Что ещё может случиться?
Если всё прошло так, как я запланировал в своём стремлении к перфекционизму, то я сейчас должен стоять недалеко от тебя и умирать от возбуждения и страха. Но я должен пройти через... Чего стоят эти несколько минут умирания в сравнении с тем, что вынесла ты? Ничего!
Ты доказала мне свою любовь обещанием, что ты будешь ждать, пока я не решусь. Ты, наверное, хочешь знать, решился ли я? Я не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Я знаю только, что люблю тебя и не хочу больше заставлять тебя ждать.
Гермиона, самые важные вещи, которыми мы до сих пор делились друг с другом, были не сказаны, а написаны.
Поэтому я хочу, даже зная, что это трусость, снова не говоря вслух, высказать тебе в письме важнейшую просьбу всей моей жизни, потому что боюсь, что просто упаду замертво, если попытаюсь сказать тебе это в глаза.
Моя любимая больше жизни Гермиона, я не могу представить себе дальнейшую жизнь без тебя. И даже если я знаю, что всё между нами сейчас должно быть иначе, я прошу тебя стать спутницей моей жизни, состариться со мной вместе, пока один из нас не вздохнёт последний раз в объятиях другого или пока мы не уйдём вместе.
Ты – самое большое чудо, которое подарила мне жизнь. Я люблю тебя больше всего на свете. Возьми свою книгу, но останься...
Я люблю тебя.
Северус»
Когда Гермиона дочитывает письмо, по её щекам бегут слёзы, она поднимает глаза и видит, что Снейп ошеломлённо смотрит на неё. Он ещё крепче сжимает руки на груди, и Гермиона понимает, что он снова уходит в себя. Само собой, она не может этого допустить и встаёт – встаёт очень медленно. Ещё несколько мгновений она с восхищением наблюдает, как он стоит так, небрежно облокотившись на полку и с паникой в глазах. Он, по-видимому, совсем не уверен в её ответе.
Гермиона знает, что это жестоко – так медленно идти к нему, как она это делает сейчас, и при этом с таким серьёзным лицом, когда по её щекам продолжают бежать слёзы. Но она должна вобрать в себя сейчас каждую частичку его существа, должна запечатлеть каждый миллиметр его лица, запомнить его высокий стройный силуэт и почувствовать его присутствие так, как никогда прежде.
Когда девушка приближается к нему так, что их одежды соприкасаются, мужчина всё ещё стоит со скрещенными руками и смотрит на неё сверху вниз. В его глазах сменяют друг друга горячая надежда и безумное сомнение, но он стоит молча.
Гермиона ни на секунду не отводит взгляда от его глаз. Она кладет свои руки на его скрещенные кисти и мягко тянет их вниз, будто он сам не в состоянии пошевелиться. Она берёт его руки и притягивает их к своему телу. Он с шумом вздыхает и, наконец, обнимает её сам, крепко прижимает к себе так, что ей становится больно, но никогда она бы не попросила его хотя бы чуть-чуть ослабить объятие. Слишком сильно ощущение счастья, пронизывающее её.
Девушка обхватывает руками его лицо, до которого она целый год так безумно мечтала дотронуться, смотрит прямо в глаза и говорит тихо, но очень чётко: „Северус Снейп, я люблю тебя больше жизни! И если ты сам не прогонишь меня, нет ничего на свете, что могло бы разлучить меня с тобой». Её губы, которые были уже так близки к его губам, дотрагиваются в осторожном, неописуемо нежном и тёплом поцелуе до сухих от напряжения и не решающихся ответить.
Гермиона на одну секунду отстраняется от Северуса, запрокидывает голову, чтобы видеть его глаза, и говорит ему ещё тише, чем прежде: „Скажи это!» И, наконец, после стольких месяцев он не отстраняется, не отводит взгляда и хриплым голосом шепчет ей: „Я люблю тебя»
ОооОоОо
Конец
