Палата Януса Тупия

Глава 1. Диагноз

Он как раз вытирал кал с левой ягодицы Локхарта, когда вся компания зашла в палату.

– Даже элементарные чистящие заклинания, – сказала целительница Бебкок, – могут помешать действию лечебной магии. Поэтому здесь у нас работают санитары, которые поддерживают порядок.

В этот раз интернов было семнадцать, и их мантии были такими белыми, что буквально светились в тусклом свете ламп, вытянувшихся цепочкой на стенах палаты. Как Снейп и ожидал, все интерны отвели взгляд, только чтобы не видеть полуобнаженного пациента и вытирающего ему задницу санитара. Некоторые старательно изучали свои ботинки (заметили ли они пробежавшего по полу таракана?), один посмотрел на часы (оставался всего час до обеденного перерыва), а самый высокий из них уставился на потолок, потеки на котором напоминали слегка помятых бабочек.

Снейп уже собирался вернуться к вытиранию задницы, когда заметил, как кто-то сзади поднял руку. Ногти на пальцах этой руки были обкусаны, а сама рука дрожала, как будто от страха, что ее не заметят. Когда стало понятно, что эти опасения не напрасны, обладательница руки пробилась вперед.

Снейп узнал бы ее и без привычно лохматой шевелюры.

– Но, целительница Бебкок, – произнесла Гермиона Грейнджер, – почему эта палата в таком, э...

Тут она заметила его, и их взгляды скрестились.

Бебкок вздохнула.

– В чем именно, интерн Грейнджер?

– Э, в таком ужасном состоянии, – сказала Грейнджер, сглатывая и снова поворачиваясь к своей наставнице.

– Вам не нравится обстановка тут, интерн? Вы думаете, что мистера, мистера, ох, как там его? - Поджав губы, целительница взмахнула палочкой, и над кроватью пациента взмыли семь дымно-прозрачных букв. – Локхарта. Так вы полагаете, что нашего мистера Локхарта заботит внешний вид, интерн?

Локхарт чихнул, и дым рассеялся.

– Я скорее имела в виду гигиеническую...

– Вы полагаете, – не остановилась Бебкок, направляясь к двери и жестом показывая остальным следовать за ней, – что у больницы есть средства на украшение палат после всех потерь, понесенных во время войны?

Губы Грейнджер дрогнули, и Снейп подумал, что она не заставит себя ждать с ответом. Как вы смеете, скажет она. Как вы смеете рассказывать мне о том, что разрушила война!

Но она промолчала, сжав губы, и около ее рта залегла складка.

– Пойдемте. Далее мы осмотрим отделение отравлений зельями и растениями.

Другие интерны вышли вслед за Бебкок, прямо как гусята, семенящие в ряд за своей крякающей мамашей. Грейнджер была среди них последней, и уже у двери она обернулась.

Они смотрели друг на друга, пока голос Бебкок не растворился в больничной многоголосице.

– Как у вас дела? – спросила она, прикусывая нижнюю губу.

– Я очень занят.

– Ясно.

Он снова сосредоточил свое внимание на Локхартовом заду, подняв глаза только после того, как раздался щелчок дверного замка. 




Она стояла посреди столовой Св. Мунго, вцепившись в обеденный поднос. Одна капля, другая, третья... чувствуя, как пот стекает по бокам, она закрыла глаза. Не здесь, не сейчас.

– Ой! Извините, я не хотел!

Гермиона распахнула глаза и увидела, как мужчина в такой же белой мантии, как у нее, поспешно удаляется к одному из столов. Только посмотрев на свой поднос, она поняла, что другой интерн, видимо, столкнулся с ней. Ее салат, и так уже увядший, был залит водой, расплескавшейся из стакана.

Глубоко вздохнув, она сделала шаг и остановилась. Целители в темно-зеленых мантиях сидели вместе у левого края зала; медведьмы расположились у правой стены, и их красные мантии совсем не сочетались с оранжевыми транспарантами, натянутыми под потолком: «Исцелять — гармонией». Посреди столовой сидели интерны в мантиях, белизна которых невольно вызывала чувство тревоги, и санитары, чья форменная одежда была такой же серой, как краска на стенах.

Четыре стола, точно как в Хогвартсе, подумала она, и ее дыхание ускорилось.

Гермиона поспешила к выходу, только на мгновение остановившись, чтобы выбросить в мусор испорченный обед.




Он нашел это место вскоре после того, как устроился сюда на работу; в любом случае в столовой есть было совершенно невозможно. Цветные униформы, четыре стола? Нет, этого в его жизни уже было больше, чем достаточно.

Этот уголок нельзя было назвать живописным; каменные ступеньки крошились все больше с каждым разом, что он на них садился, а проржавевший мусорный контейнер в дальнем углу двора пах гниющим мясом и перезревшими фруктами даже в эту холодную зимнюю погоду. Но это было его место, и здесь было тихо и пусто.

Пока не явилась она.

Грейнджер распахнула двери во двор и ринулась к мусорному контейнеру. Она не добежала несколько футов, когда ее вырвало прямо на обувь.

Его рука немедленно потянулась к палочке, и, не успев передумать, он пробормотал: «Эванеско».

Грейнджер взглянула на него, и он пожал плечами.

– От этой привычки сложно избавиться, – сказал он, прежде чем вернуться к своему сэндвичу.

Несколько секунд, пока он пытался откусить совсем размокший кусок помидора, царила тишина, и он начал надеяться, что она просто растворится в воздухе или хотя бы сбежит обратно в больницу.

Вместо этого она резко, отчаянно рассмеялась. Как было не посмотреть на нее?

– Наследие тех лет, когда вы были пожирателем смерти? – спросила она, подойдя и усевшись рядом с ним. Наклонив голову, Грейнджер взглянула ему в глаза, и он задумался, как она могла казаться одновременно такой взрослой и такой юной. Все дело было в темных кругах, подумал он, в этих серо-сизых пятнах под глазами, блестевшими слишком ярко.

– О чем это вы? – Снейп поднял с земли скомканный кусок вощеной бумаги, развернул его и начал разглаживать углы, пока обертка полностью не распрямилась.

– Вы сказали, что сложно избавиться от привычки убирать рвоту. – Она поставила локти на колени и уперлась подбородком в ладони. – Я подумала, что вы приобрели ее, когда были пожирателем смерти.

– Вообще-то, – сказал он, кладя остатки сэндвича на бумагу, – нет. Тогда было больше крови, чем рвоты.

– А, мне следовало догадаться. – Она улыбнулась, наблюдая, как он заворачивает остатки обеда. – Неужели вы и правда едите эти сэндвичи с помидорами и чипсами?

– Нет, я приношу их с собой исключительно на случай, если мне встретятся бывшие ученики, которых тошнит и которые не могут найти тему для разговора.

– Разве чипсы не размокают? Или вы их заколдовываете, чтобы они не пропитывались соком помидоров?

Вздохнув, он протянул ей завернутый сэндвич.

– Нет, спасибо. Я не переживу, если меня вырвет еще и на ваши ботинки, профессор.

Он скривился от этого обращения, но не потрудился ее поправить. Вместо этого он сказал:

– Тогда у меня и появилась эта привычка.

– Хм? – Она снова уперлась подбородком в ладони и уставилась на облака цвета стали. Только один бесстрашный луч солнца сумел пробиться сквозь тучи.

– В Хогвартсе. Там и недели не проходило без рвоты.

Рассмеявшись, она сказала:

– Да, я помню, как Джордж и...

Некоторое время они сидели молча. Потом он спросил:

– Что вы тут делаете, Грейнджер?

Уголки ее губ поднялись вверх, но глаза наполнились слезами.

– Пожалуй, мне это нравится. Грейнджер. Звучит по-взрослому, даже профессионально. Мне кажется, так гораздо лучше, чем мисс Грейнджер.

– А я-то хотел оскорбить вас, не назвав интерном.

– Теряете хватку, профессор Снейп.

– Санитар Снейп.

Она рассмеялась, потом шмыгнула носом и вытерла лицо рукой, и красные пятна от слез стали от этого только еще заметнее.

– Знаете, я раньше думала, что вы терпеть не можете антисанитарию, пока той ночью мы с Луной не побывали у вас в кабинете, в самом конце моего шестого года в Хогвартсе. Помните, той ночью, когда вы убили Дамблдора? У вас там был такой кавардак.

– В тот вечер, – произнес он, сжимая в руке остатки сэндвича, – у меня были более важные дела, чем уборка стола.

Он встал.

– Мой перерыв почти...

– Я не хотела, чтобы меня стошнило в столовой прямо перед всеми в мой первый день в больнице, и подумать не могла, что встречу здесь вас. Это даже хуже, то, что меня вырвало у вас на глазах, – сказала она, поднимая на него взгляд. – Что вы тут делаете?

– Я спрашивал вас о больнице, а не о дворике, – сказал он, рассматривая мусорный контейнер. Ему было интересно, сможет ли он добросить до него сэндвич.

– Это дворик? Не может быть. Во двориках должны быть фонтаны и цветы. Это больше похоже на переулок.

– Переулки гораздо уже, в них почти не видно неба.

– Ну, что бы это ни было, я только хотела здесь скрыться. Спрятаться.

– Выбор зрелой личности, мисс Грейнджер. Сколько вам сейчас – двадцать два, двадцать три? Вы на четыре или пять лет старше других интернов, и вы их боитесь? Что случилось с вашей хваленой гриффиндорской храбростью?

– Вы больше не читаете «Пророк»? Я теперь совершенно другой человек. Год я провела, бродя по свету, потом разбила сердце Рону Уизли – или он разбил мое, смотря какой номер газеты вы возьмете; после этого я потратила два с половиной года в отделе магического законодательства, пока меня не уволили за грубое несоответствие занимаемой должности. Потом был отдел связей с маглами, но там я недолго продержалась. Ушла по собственному желанию, потому что Артур все равно уже был готов меня уволить.

– Я не слежу за каждым упоминанием о вас в прессе, – произнес он, наблюдая за парой голубей, которые методично клевали что-то рядом с мусорным контейнером. Он разжал кулак; кусочки хлеба и помидора выпали через дырку в обертке. – Но должен признать, я удивлен.

– Ну, я не удивлена, что вы удивлены. – С усилием она поднялась на ноги. – Все были удивлены. Все думали, что к этому моменту меня уже будут прочить в министры.

– О, меня не удивляет ваша некомпетентность, Грейнджер. Я удивлен, что вас за это уволили. Министерство держит у себя более безмозглых бюрократов, чем вы.

– Это комплимент? – спросила она, улыбаясь ему.

Не разворачивая, он разорвал сэндвич вместе с бумагой пополам и бросил куски голубям. Они испуганно засеменили прочь, взмахивая крыльями, но потом развернулись и двинулись к остаткам сэндвича.

– Не думаю, что есть это в их интересах, – сказала она, следя за голубиным пиром.

Он не мог не улыбнуться.

– Все так же не сомневаетесь, что знаете, как лучше. Я рад убедиться, Грейнджер, что неудачи не умерили вашей уверенности в своей неизменной правоте.

Часы на башне пробили час дня.

– Если вы не хотите, чтобы вас снова уволили, – сказал он, поворачиваясь к двери в больницу, – вам пора пошевеливаться.

– О, я не собираюсь туда возвращаться, – сказала она, не отрывая взгляда от голубей. – Это была ошибка. Я оказалась здесь, потому что Джинни считает, что из меня могла бы выйти приличная... Но я не могу этим заниматься, я больше не могу сосредоточиться, не могу... Не знаю. Со мной что-то не так. – Она пронзительно рассмеялась. – Возможно, я должна быть среди ваших пациентов.

Он уставился на ее затылок; в ее волосах запутались волокна униформы интерна.

– Так оно всегда и бывает, не правда ли?

– Что? – спросила она, бросая на него сердитый взгляд через плечо. – Что всегда так бывает?

– Лучшая в классе, безупречные оценки на Т.Р.И.Т.О.Н.ах, дословно помните все заклинания в учебниках... а потом, встретившись с незначительными трудностями, почувствовав легкую боль, едва столкнувшись с реальной жизнью, вы терпите полный крах.

– Вашу мать! – Она развернулась на каблуках, сделала шаг к двери и остановилась. – Вы не ответили на мой вопрос. Что вы тут делаете, директор?

– Я тут, потому что вы и Лонгботтом были такими дураками, что не дали мне умереть, – сказал он, обходя ее.

Когда он вернулся в палату, медведьма Кроули заметила:

– Вы опоздали, Снейп.

– Вы опоздали! Вы опоздали! – пропели несколько пациентов.

– О, нет! – воскликнул Локхарт, который теперь был одет в свою любимую пурпурную мантию. – Так не пойдет, вы сильно фальшивите!

Он выбрался из постели, прочистил горло и начал размахивать пером, как будто это была дирижерская палочка.

Хор так и не спелся, но какофония успокаивала Снейпа. К четырнадцатому «Вы опоздали!» он уже почти забыл, как звучал голос Грейнджер.




Гермиона не видела Снейпа несколько месяцев; у нее были лекции, практические занятия и дежурства в других отделениях. Каждый день она вынуждала себя обедать с остальными интернами, заставляла себя слушать, как они без устали обсуждали оценки, наставников и кто с кем встречается в пятницу вечером.

– А что ты выберешь, Гермиона?

– А? – она взглянула на Дженис или, может быть, на Джоселин. Какое-то имя, начинающееся на «дж». – О, я буду только салат, – сказала она, поддевая на вилку лист латука.

Остальные интерны переглянулись, а некоторые рассмеялись.

Гермиона ткнула вилкой горку моркови.

– Я спрашиваю, – сказала девушка, чье имя начиналось на «дж», – какую ты выберешь специализацию?

– О! Ну, я вообще-то думала...

– Я хочу сказать, ведь в магтравме всего пара мест, так что конкуренция будет жесткой.

Разглядывая свою одноклассницу, Гермиона задумалась, было ли ее собственное лицо когда-то так же напряжено, взгляд таким же жестким, а губы так же сжаты от едва сдерживаемого желания добиться цели.

– Я подумываю о палате №49.

И снова взгляды, и снова смешки.

– Палате Януса Тупия? – спросил кто-то. Джон? Джаспер? Неужели имена всех остальных интернов начинались на «дж»? – Это же тупик! Им вообще там едва ли нужны целители. Безнадежные случаи.

– А я думаю, это благородно, – сказала то ли Дженис, то ли Джоселин, прежде чем перевести разговор к самому важному и уже давно обсуждаемому вопросу о сексуальной ориентации Бебкок.

Гермиона почувствовала, как на ее теле выступает ненавистный ей пот, ощутила подступающую тошноту и отодвинула стул от стола. Она поспешила во дворик с мусорным контейнером, где, слава Богу, не было никого, и только голуби наблюдали, как ее вырвало. Она шепотом объявила им, что, какая бы там ни была конкуренция, она пойдет в магтравму, потому что, черт побери, она все еще была лучшей в классе! И она поклялась завтра взять на обед что-то вместо салата, потому что ей осточертело рассматривать, во что превратилось то, что она только что съела!

Двадцать пять часов спустя, сидя перед столом Бебкок, Гермиона сказала:

– Я бы хотела подать заявление в отделение недугов от заклятий, палату Януса Тупия, мэм.

Бебкок улыбнулась.

– Как благородно. То, что случилось с вашими родителями...

– Да, все так говорят. – Гермиона встала.

– Интерн, один момент, прежде чем вы вернетесь в больницу.

С живым интересом она обернулась к своей наставнице. Вдруг Бебкок передумала по поводу ее предложения добавить к программе обучения исследовательскую практику, которое Гермиона сделала потому, что, возможно, именно этим она хотела бы заниматься?

– У вас между зубов застрял лист салата, дорогая.

Глава 2. Госпитализация

– Интерны редко специализируются на хронических повреждениях от заклятий, – сказала медведьма Кроули, и эхо ее слов разнеслось по палате.

– Да, мне это все говорят.

Снейп нахмурился при звуках голоса Грейнджер: конечно, его предупредили о ее появлении, но он продолжал надеяться, что она передумает.

– Послушайте, я скажу вам кое-что откровенно, – голос Кроули зазвучал громче, когда она зашла в палату.

– А я им ничего не сказал.

Снейп опустил взгляд на Фрэнка, которого он как раз купал:

– Да, вы ничего не сказали.

– Целительница Бебкок немного рассказала мне о вас, интерн Грейнджер. Я знаю, вы не одобряете, как мы тут ведем дела, но если вы думаете, что вы станете нашей спасительницей...

– Я здесь, чтобы учиться.

Снейп не мог больше противиться искушению: он поднял взгляд и посмотрел на Грейнджер, которая, уперев руки в бока, стояла посреди палаты спиной к нему, лицом к лицу с Кроули. Покачав головой, он пробормотал: «Идиотка».

– Вам нравятся идиоты, – сказал Фрэнк, улыбаясь ему.

Снейп чуть заметно улыбнулся, когда Фрэнк схватил губку с края ванны, намочил ее в грязной воде и выжал у себя над головой.



Прошли недели, а они едва обменялись парой слов. Но Кроули поставила их в одну смену, потому что, как она сказала, только они понимали, что они делали в этой палате.

Гермиона думала, что это несправедливо. Пока не познакомилась с другими сотрудниками больницы, прикрепленными к палате. Гибсон был бы вполне приличным санитаром, если бы приходил на работу трезвым. Янси при всей своей компетентности была сквибом типа Филча; ее постоянные жалобы сводили на нет всю пользу, которую она приносила. Кроули была единственной медведьмой в этой палате в дневную смену, и она проводила весь день, мечась от постели к постели. От лечебных заклинаний и зелий, что она применяла, пациенты либо засыпали, либо визжали, как баньши. Целитель Ноттингем появлялся только по четвергам; у него были более важные случаи в отделении магтравмы.

Так что да, поняла Гермиона, палата Януса Тупия была тупиком, по крайней мере, для студента-целителя. Но она узнала, как лучше всего кормить Роберту, которая думала, что ее рот – это ухо, а ее левое ухо – это рот (свое правое ухо она потеряла), и стала экспертом в том, как довести Эдди до ванны и обратно (с ним надо было вальсировать до самой постели; потом, пока он делал прощальный поклон, все еще покачивая пенисом, ему надо было натянуть на голову ночную рубашку).

И все же, когда у них бывала передышка, Кроули показывала ей пару-тройку полезных заклинаний, а на ее пятнадцатый день в палате Гермиона увидела, как Снейп дал Алисе Лонгботтом зелье, похожее на пюре из шпината.

– Что это было? – спросила Гермиона, выходя вслед за ним из палаты, когда начался их обеденный перерыв.

Он заспешил, повернул за угол и был таков. Не обнаружив его ни во дворике с помойкой, ни в столовой, Гермиона взяла свой салат обратно в палату и поделилась им с Локхартом, который был без ума от редиски почти так же, как от самого себя.



– Я тут подумала, – произнесла Грейнджер через несколько дней, когда они вытирали мочу с пола. Снейп хотел сказать ей, что это не ее работа, что она, как интерн, должна работать с Кроули или с целителем Ноттингемом, постигая искусство заполнения карт, но она уже схватила ведро и надела длинные желтые перчатки. Кроме того, что-то было в том, как у нее раскачивался туда-сюда хвост и краснело лицо, когда она вытирала шваброй пол.

– Я вам не скажу, что это было, – сказал он ей, выжимая швабру над ведром.

Грейнджер закатила глаза.

– Это не по поводу зелья.

– И почему я вам не верю?

– Смотрите, они танцуют! – воскликнул Эдди, показывая на них с постели своей нормальной рукой. (Другая его рука не была травмированной, просто она не была рукой вообще; заклятье, которое повредило его мозг, превратило его левую руку в бубен, отлично подошедший бы для ритм-секции, но неудобный, чтобы показывать на людей, танцующих со швабрами.)

Когда они оказались рядом, Алиса бросила им обертки от жевательной резинки, а Фрэнк запел.

– Потому что у вас дурной характер? – сказала ему Грейнджер, вынимая из своих волос обертку и возвращая ее Алисе.

– Потому что вы последние дни больше ни о чем не говорите.

– Вот неправда. Я спросила вас, какое слабительное лучше давать Фрэнку.

– Ах, ну да. Прошу прощения, что совсем забыл об этом потрясающе интересном разговоре.

– Давайте, я вам покажу, – сказал Локхарт, подходя к Снейпу и забирая у того швабру, – как танцуют настоящие профессионалы.

Некоторое время они смотрели, как бывший учитель ЗОТИ передвигался по комнате, то и дело поскальзываясь, пока надтреснутый белый кафель не покрылся грязными следами. Эдди помогал Локхарту, поддерживая ровный ритм бубном.

– Так вот, это насчет уборки, – сказала Грейнджер, идя по следам Локхарта и пытаясь уничтожить свидетельства его профессионализма.

Снейп нахмурился, сожалея, что не сказал этого раньше:

– Вы не обязаны это делать, интерн.

– Нет, дело не в этом. Просто... так убрать ничего не получается, и я подумала...

Тут раздался грохот в конце палаты, и еще полчаса Снейп оставался в неведении, что же именно подумала Грейнджер. Все это время они укладывали Роберту в постель и подбирали все те тысячи ложечек для осмотра глотки, что та рассыпала по полу.

– Что, если завтра, когда Кроули уйдет на обед, – у Кроули и других санитаров обед был на час позже, чем у него и Грейнджер, – вы выведете всех в парк? Если их не будет в палате, я могла бы использовать чистящие заклинания, и это не помешало бы лечению.

– Лечению, – Снейп фыркнул, но быстро понял свою ошибку, когда Грейнджер снова посмотрела на него с любопытством. – И нет, я вам не скажу, что я давал миссис Лонгботтом.

Она улыбнулась.

– Мне нравится, что вы называете ее «миссис Лонгботтом».

– А мне нравится, когда вы молчите. Ваша идея абсурдна. Остаточная магия может...

– Свет в палате зачарован, и он не вредит, насколько мы видим. Возможно, только когда при них используют нелечебную магию...

– Мне кажется, – сказал он с презрительной усмешкой, – что вы просто хотите облегчить себе работу. О, разве не чудесно было бы провести полчаса в палате совсем одной, пока Снейп гоняется по парку за безумцами!

– Тогда давайте я с ними погуляю, а вы тут поколдуете, о святой мученик!

Завизжал Эдди, потом Кроули вернулась с обеда, так что их разговор прервался.

Но он не смог заставить себя промолчать, когда вечером они уходили из палаты:

– Кроули же говорила вам не пытаться спасти нас... не пытаться спасти их.

– Это вовсе не то! Я просто хотела бы, чтобы тут было немного более... – она вздохнула и пожала плечами.

Они дошли до места аппарации; вокруг них появлялись и исчезали волшебники в зеленом и красном, в сером и белом.

– Ну, я не могу помешать вам вывести всех в парк, не правда ли? – сказал он прямо перед тем, как дисаппарировать.



Гермиона довольно сильно гордилась тем, что Кроули потребовалось три дня, чтобы понять, что именно они делали. В конце концов, еще в первый день на прогулке Локхарт провел полчаса, приставая к другим посетителям парка с требованием взять его книги с автографом. Гермиона ожидала, что кто-нибудь пожалуется... Если не пациенты из других палат, то кто-то из членов их семей, которым не могло понравиться, что те редкие минуты, которые их драгоценные выздоравливающие родственники могли провести на свежем воздухе, им приходилось тратить на сражение с Нарциссом, страдающим амнезией.

Но другие посетители парка, казалось, сочувствовали пациентам из палаты Януса Тупия и особенно Гермионе, которая скакала вокруг деревьев и через кустарник, росший вдоль дорожек, пытаясь не растерять своих подопечных. Забавно, насколько она в те дни ценила чувство жалости.

– Послушайте, – сказала Кроули, притащив Гермиону в свой офис, – не подумайте, что я не ценю ваши добрые намерения. Вывести их на денек на солнце. Это прекрасно, я понимаю.

Гермиона на мгновение прикрыла глаза. И почему она не подумала о том, что в такой прекрасный весенний день Кроули может решить пообедать в парке?

– Вы, наверно, думаете, что я жестокосердна, но правила в этой палате существуют не просто так.

– Я не думаю, что вы жестокосердны. – И это было правдой, по крайней мере, теперь. После двух месяцев в палате Гермиона вообще не могла почти никого осуждать, и она совсем не могла дурно думать о Снейпе, который с каждым днем, казалось, все больше выводил ее из равновесия. – Но вы же видите, как изменилась палата?

Исчезли почти все трещины в плитке; стены в палате стали из темно-серых солнечно-желтыми; постельное белье теперь было накрахмалено, а сама палата наконец-то ничем не пахла, что не могло не радовать после ставших привычными ароматов мочи и химических чистящих средств.

Кроули улыбнулась.

– Да, я и не знала, что Снейп так хорошо разбирается в бытовых заклинаниях. Но если попечительский совет об этом узнает, если пациенты в парке каждый день превратятся в более существенную проблему... Уже поговаривают о том, чтобы закрыть палату.

– Как это? Куда же они все денутся?

– После войны открылось несколько коммерческих приютов. И, может быть, на природе пациентам было бы лучше; опять же, у этих приютов больше средств...

– Но у Эдди ведь нет денег, не так ли? А Роберта? Может быть, у Локхарта есть деньги от продажи книг, и Невил, наверное, мог бы платить за своих родителей, но в отношении остальных, у которых нет средств, это несправедливо!

Кроули пожала плечами.

– Палату не назовешь источником прибыли для больницы, и, знаете, после войны...

После войны. Сколько раз она произносила эти слова, когда они были в лесу - она, Рон, Гарри? «Представьте себе, чего мы добьемся, как мы изменим мир!» – говорила она мальчикам, которые только улыбались.

И вот теперь они меняют мир. Волдеморт мертв! Все живут долго и счастливо! Все хорошо!

– Неужели вы не видите, – сказал ее начальник в департаменте волшебного законодательства в ее последний день там, – как ваше отсутствие, эти ваши... ваши приступы мешают нашей работе? Здесь нет ничего личного, мисс Грейнджер, но, я боюсь, что ради прогресса...

О да, вообразите себе этот прогресс!

– Вы ведь понимаете меня, интерн, не правда ли? – спросила Кроули с гримасой, которая, как показалось Гермионе, должна была выражать заботу. Она практически могла видеть себя глазами другой женщины: ссутулившаяся, бледная, с неусмиряемыми лохмами и еще более непокорным взглядом.

Кап, кап, кап – стекал пот по ее бокам, и сжимался желудок.

Гермиона вышла из кабинета своей начальницы и вернулась в палату, где ее вырвало в ванну, которую Янси наполняла для Роберты.

– О, ради Бога! – воскликнула Янси, стремительно покидая палату. – Еще и вашу рвоту я убирать не стану!

Гермиона опустилась на пол рядом с ванной; к ней присоединилась Роберта, и вдвоем они смотрели, как в наполовину наполненной ванне на поверхности воды плавают куски чего-то оранжевого (в сегодняшнем салате морковки было больше, чем обычно).

– Пойдемте, – сказал Снейп, осторожно помогая Роберте подняться на ноги и уводя ее к постели. Гермиона задумалась, глядя на грязную воду, сделает ли он то же самое для нее. И тут она почувствовала, как что-то мягкое ударило ее по голове и упало на пол.

– Вставайте, – сказал он ей. Когда она не послушалась, он кинул в нее еще одну губку. – Есть работа. Эдди описался; вы же знаете, как его забавляет рвота.

Вздохнув, Гермиона заставила себя подняться.

– И он в этом не одинок.



Не то чтобы Снейп действительно хотел это узнать, но в тот день в палате стояла жутковатая тишина, так что вопрос просто вырвался из него, прежде чем он успел себя остановить.

– Что со мной не так? – повторила она его слова, хмурясь. – Какая вам разница?

– Никакой. Просто мне скучно.

– Да что вы! А что не так с вами? – спросила она, поворачиваясь к нему спиной, чтобы сложить постельное белье в шкаф.

Он передал ей подушку.

– Я таким родился.

– В этом я не сомневаюсь. Хватит подушек, а то не будет места для простыней.

– А вот вы – нет.

– Неужели? Откуда вы знаете, что я не всегда проводила свои дни, извергая содержимое желудка на окружающих?

– Ладно, Грейнджер, проехали.

– Я вам расскажу... если вы мне расскажете про ваше зелье.

– Поверьте, – сказал он, швыряя в нее простыню, так что она стала похожа на привидение, как их представляют себе магловские дети, – это нечестный обмен.

– Приступы паники, или так мне по крайней мере сказали, – она сердито посмотрела на него из-под простыни.

– Вам так сказали?

Аккуратно складывая простыню в несколько раз, Грейнждер ответила:

– Однажды я была у магловского психотерапевта. Вообще-то это была идея Гарри.

– Простыни кончились.

– Тогда давайте полотенца. Знаете, Гарри о вас спрашивает.

– О, могу спорить, вы с ним любите посмеяться над жирноволосым ублюдком.

Грейнджер стукнула его по голове полотенцем, которая только что взяла у него из рук:

– Вы знаете, что вы даже хуже Локхарта? Вы думаете, мы проводим все наши вечера, обсуждая вас?

– А как мисс Уизли относится к тому, что вы каждый вечер что-то обсуждаете с Поттером?

Она попыталась засунуть двенадцать полотенец на полку, где могло поместиться только десять. Вся стопка упала на пол.

– Она теперь миссис Поттер, и я думаю, что она не возражает, учитывая, что это она предложила мне пожить с ними в Годриковой Лощине.

Он смотрел, как Грейнджер наклонилась и стала подбирать полотенца. В этот раз она засунула на полку восемь штук. Потом добавила полотенце.

– Можете положить сверху еще одно.

– Почему бы вам это самому не сделать? – спросила она, кидая ему оставшиеся полотенца.

Отодвинув ее с дороги к шкафу, он на мгновение почувствовал запах ее шампуня. Только когда Грейнджер спросила: «Что?» – он понял, что не сводил с нее взгляда.

– Ваши волосы ни на что не похожи, – сказал он, поворачиваясь к шкафу. Десять полотенец, как и должно быть.

– Кто бы говорил!

Он почувствовал ее смех затылком.



Одним летним днем, в три часа, Невил Лонгботтом вошел в палату Януса Тупия. Кроули встретила его у двери, а Гермиона поспешила к кроватям Алисы и Фрэнка.

Снейп вытирал темно-зеленое пятно со рта Алисы.

Гермиона посмотрела ему в глаза, но он отвернулся к Алисе.

– Миссис Лонгботтом, пришел Невил, ваш сын.

– Гермиона, ты?

Она обернулась и увидела идущего к ней с улыбкой Невила.

– Профессор Лонгботтом! – сказала она, протягивая ему руку.

Но Невил не обратил на это внимания и обнял ее.

– Даже не думай говорить со мной так официально, Гермиона! Я так рад тебя видеть! Я слышал, что ты тут работаешь, но ни разу тебя не видел, потому что обычно прихожу во время ночных смен, когда закончены все занятия. Но теперь, во время каникул... думаю, нам надо как-нибудь вместе выпить!

– Отличная мысль! Но сейчас не буду мешать тебе с твоими родителями, – сказала она, отступая в сторону.

Невил взглянул на Снейпа и кивнул ему, прежде чем сесть в кресло у постелей своих родителей.

Гермиона потянулась, чтобы задернуть вокруг них ширму, когда Алиса сказала:

– Здравствуй, Невил, сынок! Как ты поживаешь?

Всё, – весь шум, всё движение в обычно оживленной палате – казалось, остановилось.

– Мама? – прошептал Невил. – Мама! Ты помнишь мое имя?

Она улыбнулась и дала ему дюжину цветов из фантиков.

Снейп оттолкнул Гермиону в сторону и схватил ширму. Задернув ее вокруг Лонгботтомов, он повернулся к ней и прошипел:

– Даже не спрашивайте!

Гермиона продолжала смотреть ему вслед и после того, как он выскочил из палаты.

– Это все благодаря тебе! – сказал ей Невил через полчаса, уже стоя у выхода из палаты. – В последние несколько месяцев каждый раз, когда я приходил, они все больше понимали, что происходит!

Гермиона покачала головой.

– Это не я, это...

– Медведьма Кроули! – позвал Невил женщину, сидевшую с Эдди в нескольких футах от них. – Вы заметили, какого прогресса Гермиона добилась с моими родителями?

– Я говорила вам, профессор, она настоящее благословение для этой палаты. Правда, Эдди?

В ответ тот потряс бубном.

Глава 3. Лечение

Все дело в усталости, сказал Снейп сам себе, стоя на больничной площадке для аппарации и ожидая, когда Грейнджер его догонит. В усталости и отчасти эгоизме, потому что так он мог, в некотором роде, убить одним выстрелом двух зайцев.

– Я от вас не отстану, – сказала Грейнджер, слегка задыхаясь от погони. – Я требую, чтобы вы мне объяснили, почему вы не хотите сказать Невилу...

– Ради Бога, помолчите, – сказал он, протягивая руку к ее локтю. Когда его пальцы коснулись накрахмаленной ткани ее мантии, он заколебался и посмотрел ей в глаза, ожидая, что сейчас она настороженно прищурится и уберет руку.

Но вместо этого Грейнджер наклонилась к нему и сжала пальцами его предплечье:

– Я не буду молчать!

– Тогда я нас Расщеплю.

Ее глаза расширились, а рот закрылся, но она его не отпустила. Буквально через несколько секунд они материализовались где-то в почти полной темноте, и Снейп, который не аппарировал вдвоем уже... может быть, даже никогда... вытянул руки, чтобы опереться о шершавые камни по обе стороны от него.

– Привет, летун!

Он скорее почувствовал, чем увидел, как Грейнджер достала палочку и направила ее туда, откуда раздался незнакомый голос.

– Уберите, – прошептал он ей и повернулся к голосу. – Добрый вечер, Ричард.

– Кто, черт побери... – начала она.

– О, в этот раз с тобой летающая подруга!

Когда его глаза приспособились к вечернему сумраку, Снейп сумел разглядеть бомжа, который сидел на корточках у одной из кирпичных стен.

– Не обращай на нее внимания, Ричард, – сказал он, бросая бездомному магловскую монету.

– А на нее внимания мне не жалко!

Снейп положил руку на поясницу Грейнджер и слегка подтолкнул ее вперед.

– Где мы? – Она оглянулась назад на Ричарда. – Вы не думаете, что нам следует...

– Это, Грейнджер, переулок.

Она улыбнулась.

– Да уж не дворик. А вы всегда аппарируете в переулки прямо на виду у маглов? – спросила Грейнджер, когда они вышли на выложенную булыжником, замусоренную улицу.

– Пойдемте, – сказал он, ведя ее вверх по склону холма, – пока я не передумал.

– Постойте, это бар?

Они прошли под вывеской, которая держалась только на одном креплении.

Снейп остановился.

– Вы голодны? Сейчас?

– Ну, я подумала, что Ричард или как там его зовут, в общем, это неправильно – просто дать ему денег, понимаете? Он может потратить их на выпивку вместо еды, поэтому, если мы купим ему нормальной...

– Я просто не могу поверить своим ушам, – пробормотал он, в этот раз хватая Грейнджер за руку без колебаний. – Вы даже не знаете, где мы, но уже собираетесь...

– Полагаю, мы идем к вам домой, – сказала она, слегка спотыкаясь в попытке не отстать от него.

Снейп немного снизил темп.

– Тогда зачем вы меня спрашивали, где мы?

– Ну, я же все равно не знаю, где мы сейчас; я не знаю, где ваш дом. Но я заметила запустение вокруг и подумала, что если Снейп где-то и живет...

Его губы дрогнули.

– Дайте догадаюсь, Грейнджер. Ваш дом находится в очаровательном пригороде, среди бесконечных рядов одинаковых коттеджей и газонов.

– Ну, Годрикова Лощина – это скорее деревня, и...

– Мне вы можете не описывать Годрикову Лощину, – сказал он, набирая скорость, когда они повернули на улицу под названием тупик Прядильщика. – Я имел в виду место, где вы выросли.

– А, между прочим, это был вовсе не пригород! Роскошная квартира в центре Лондона. Мои родители думали...

Где-то вдалеке прогудела машина; последовавшее молчание казалось ему чужеродным, и он ждал услышать хоть какой-нибудь звук, – чтобы кошка опрокинула мусорный бак, раздался крик какого-нибудь пьяницы или Грейнджер сказала бы очередную банальность – чтобы нарушить тишину.

– Я все равно думаю, что нам надо будет принести Ричарду какой-нибудь еды.

И пока они стояли перед его дверью, с которой осыпалась красная краска, он понял, что это был первый раз с тех пор, как – впрочем, возможно, просто первый раз, - первый раз, когда он улыбнулся, входя в свой дом.



Сделка, которую Снейп с ней заключил, пусть вряд ли честная или выгодная, была для нее приемлемой. И это, думала она, должно было послужить ей предупреждением. Что, в конце концов, говорило о ней это ее желание проводить вечера в тесной подвальной лаборатории с ним вместо приятной компании ее друзей в Годриковой Лощине? Чем вонь слизи скукочервей была для нее желаннее запаха цветов, которые Джинни каждый день срезала, чтобы поставить на обеденный стол? Как карри на вынос, вечер за вечером, могло быть для нее заманчивее, чем домашние ужины со свежими овощами из огорода Гарри?

– Просто я думаю, – сказала она Снейпу после недели совместной работы, – что, если бы мы поговорили с Невилом о том, что мы пытаемся сделать, он бы...

– Он был бы разочарован, потому что оно не сработает. – Снейп потянулся через нее за банкой с перьями болтрушайки и задел запястьем ее плечо.

– Тогда зачем вы вообще это делаете? И зачем попросили меня о помощи? – потребовала ответа она, наблюдая, как его длинные пальцы откупоривают бутылку.

– Я не просил вас о помощи; я просил оставить меня в покое. И мне скучно. А это дает мне пищу для размышлений.

– Что именно, я или зелье?

Он поднял взгляд от смеси, которую мешал.

– Почему вы ничего не делаете?

– Я делаю – я говорю. И моя часть работы уже готова. Что поделать, если ученик опережает учителя?

Снейп склонил голову над своим котлом.

– Вы надо мной смеетесь! – Она скрестила руки на груди. – Между прочим, я варю зелья гораздо лучше, чем вы всегда утверждали!

– Ах, какая самоуверенность! Кстати, когда вас последний раз тошнило?

– По правде говоря, мне кажется, я чувствую позыв прямо сейчас.

– Хорошо, значит, вы не будете ужинать. Мне достанется больше карри. – Снейп положил на стол мешалку. – Постарайтесь, чтобы вас не вырвало в зелье, понятно?

Она последовала за ним прочь из подвала, остановилась наверху лестницы и закрыла глаза, вдохнув воздух, который, должно быть, проник из передней. Воздух в подвале был спертым, даже зловонным, но тут - ах, эта неожиданная прохлада летнего вечера. Она подняла с шеи забранные в хвост волосы и улыбнулась, почувствовав, как у нее появляется гусиная кожа.

Конечно, она знала, что Снейп наблюдает за ней; она чувствовала его взгляд на своем лице, на шее, на груди.

Поэтому когда он сказал: «Вам лучше умыться перед ужином, а то вырвет меня», она улыбнулась, потому что прекрасно знала, о чем он думает на самом деле.



В августе ветерка уже не было, и пахло только близлежащей речкой – влагой и разложением, их вчерашним карри и очередным неудавшимся зельем. Снейп думал, что эта духота в конце концов заставит Грейнджер сбежать. Оставить его в покое.

Но она улыбалась больше, чем всегда, и кожа на ее вспотевшем лице просто светилась.

– Я тут кое-что читала, – сказала Грейнджер одним вечером после визита Лонгботтома. Она достала из своей сумки пачку бумаг. – Я правда думаю, что нам надо рассмотреть...

– Вы думаете, я всего этого не читал? – Он выхватил бумаги у нее из рук и бросил их на пол. – Вы думаете, я не рассмотрел все возможности?

– Ну, что-то же мы упускаем! – Грейнджер пнула бумаги в его сторону; одна из них приземлилась ему на ботинок. – Ваше последнее зелье практически подействовало!

– Подействовало? Как именно? Она снова с ним заговорила? Это то же самое, что и раньше!

– Нет! Она помнила больше, помнила, что это был его день рождения...

– Ох, ради Бога, Грейнджер, неужели до вас не доходит? – Он наклонился и принялся собирать бумаги. – Вы же должны понимать, что все эти зелья, которые мы делаем, не могут вернуть воспоминания.

– Конечно, могут! Алиса знает о Невиле то, что... – Грейнджер замолчала и уставилась на него. – Я упомянула это в ее присутствии на прошлой неделе, сказала, что у Невила будет день рождения.

– Именно, – сказал он, протягивая ей бумаги. Он позволил своим пальцам задержаться на ее запястье, только на мгновение.

– А вы ей сказали тогда, раньше, в первый раз, когда я увидела Невила, вы сказали ей его имя, вы назвали его Невилом, напомнили, что он ее сын.

– Да.

Грейнджер опустила голову, и он увидел, как ее плечи затряслись, услышал ее тяжелое дыхание, зная, что произойдет дальше.

Он почти коснулся ее плеч, но передумал и опустил руки.

– Единственный эффект этих зелий – это то, что, по крайней мере короткое время, они позволяют миссис Лонгботтом лучше осознавать происходящее.

Грейнджер взглянула на него: ее глаза покраснели, а лицо стало бледным.

– Меня сейчас вырвет.

– Ничего подобного.

– Я думала – я думала, мы собираемся вернуть им память!

Грейнджер повернулась и положила руки на пустой котел.

Вздохнув, он наклонился вперед и собрал сзади ее волосы, убирая их от лица, пока ее тошнило карри. Потом, когда она откинулась назад и оперлась на него, тяжело дыша, он вытащил палочку и призвал чистое мокрое полотенце с кухни.

– Некоторые заклинания такие сильные и такие темные, – пробормотал он, поднося полотенце к ее лицу, – что они не блокируют, они уничтожают воспоминания.

Она закрыла глаза.

– Вы думаете – значит, я, я... – Грейнджер сглотнула. – Значит, я использовала темную магию.

– Нет.

Она резко повернулась к нему.

– Они ничего не помнят, абсолютно ни-че-го! Ни Англию, ни квартиру в Лондоне, ни нашу кошку, – знаете, у нас была кошка до того, как я завела Живоглота – ни вязание, ни марки, ничего из того, что они любили, ничего, кроме того, что они стоматологи! И я не могу, то есть я пробовала, но не смогла добиться... они даже мое имя произносят с австралийским акцентом, как будто это иностранное слово, как будто они впервые услышали его от меня...

Она снова повернулась к котлу, и ее рвало, пока у нее в желудке ничего не осталось и она могла только хрипло дышать.

Еще одно влажное полотенце, и он сказал:

– Вы не помните, чему я учил вас на ЗОТИ в тот год? Вы совсем ничего не помните, Гермиона Грейнджер?

Грейнджер взяла полотенце у него из рук и накрыла им свое лицо. Долгое время Гермиона молчала; когда она заговорила, ее голос звучал глухо и устало:

– Для темной магии нужно темное намерение.

Он осторожно развернул ее лицом к себе.

– Так что, вы использовали темную магию?

Грейнджер опустила полотенце.

– Нет, не использовала. – И она подняла на него взгляд. – Как и вы, той ночью на башне.



Вечером, когда они закончили работать над их суточным «зельем понимания», Гермиона принесла с собой бутылку вина. Они достигли немногого, и их работу нельзя было назвать революционной. Но они сделали больше, чем кто-либо еще, и это стоило отпраздновать чем-то получше обычного карри.

– Я вообще-то даже не люблю вино, – призналась она, сражаясь с пробкой. Когда Снейп потянулся за палочкой, Гермиона сказала:

– Не надо, давайте без волшебства. Я хочу, чтобы оно осталось первозданно чистым.

Снейп хмыкнул.

– Как палата.

Она рассмеялась и вытащила пробку, кроме отломившегося куска, который раскрошился и провалился внутрь, и теперь на поверхности вина плавали пробковые крошки.

– Я бы очень хотела, чтобы Кроули позволила нам и дальше убирать палату с помощью магии, но, знаете, чистота ощущается совсем иначе, когда моешь что-то руками.

– Сказала та, которая не будет ничего чистить без магии до конца своей жизни.

Она поставила бутылку на стол.

– Вас тоже никто не заставляет заниматься уборкой до конца жизни.

– Вы собираетесь разливать вино?

– Вы думали о том, чтобы...

– Хорошо, я сам достану бокалы, – сказал Снейп, отвернувшись к шкафу.

Гермиона смотрела, как он потянулся к верхней полке; манжета его рубашки сползла вниз, обнажив дорожку тонких темных волос на запястье.

– Я хочу сказать, неужели вы никогда не думали...

– Пыльные. – Снейп повернулся к ней, поднял бокалы и подул на них.

Она чихнула.

– Я слышала, вино и пыль хорошо сочетаются. Давайте сюда, я налью.

– Нет уж, после того безобразия, что вы сотворили с пробкой, вы положите нам карри.

Гермиона знала, где хранились столовые приборы и тарелки. И когда она раскладывала им еду, когда она сидела напротив него, когда она наблюдала, как его пальцы обхватывают тонкую ножку бокала, она точно знала, чем именно рискует.

Но ничего не могла с собой поделать.

– Просто иногда, особенно после нашей работы в лаборатории, я не могу не думать, что, возможно, предназназначена для исследовательской работы, но если это так, то уж вы-то и подавно...

Снейп со стуком поставил свой бокал.

– Уже прощаетесь с карьерой целителя?

– Нет! Вовсе не обязательно! Просто я иногда думаю... может быть, я не создана для целительства. А вы точно не должны быть санитаром...

– Вам надо было бросить ее еще в первый день, как вы и собирались тогда, во дворике.

– Вы бы этого хотели, не правда ли?

Снейп нахмурился.

– А вы как думаете, Грейнджер?

– Дело не в том, что мне не нравится работа в палате, – сказала она. – Просто – просто у меня не очень хорошо получается. Я не могу так быстро реагировать, как Кроули, быть такой эффективной, как целитель Ноттингем. И с пациентами я справляюсь хуже, чем вы, и я...

– И это причина все бросить? Вы этим занимаетесь сколько? Немногим больше полугода. Вы думаете, Кроули была так проворна уже через полгода работы?

– Послушайте, я не хочу говорить обо мне. Я хочу сказать, что вы...

– Нет. – Снейп зачерпнул карри.

– Но мы бы могли опубликовать наши результаты. Конечно, вы были бы главным автором, ведь вы сделали большую часть работы, но если бы вы мне позволили, я бы написала черновик, и мы могли бы...

– Нет.

– Но...

Он поднял на нее взгляд от своего карри.

– Я сказал нет. Я совершенно доволен своим положением, Грейнджер.

– Но почему? – спросила Гермиона, вскидывая вверх руки и опрокидывая свой бокал.

Они смотрели, как жидкость, темно-красная на фоне поцарапанного дерева кухонного стола, растеклась по поверхности и начала капать на пол.

– Может быть, – сказал Снейп, прижимая салфетку к столу, – мне нравится убирать за дураками.

Грейнджер положила свою руку на его, и когда их взгляды встретились, Снейп понял, что по крайней мере этой ночью она не станет больше настаивать.

Глава 4. Обострение

Той осенью в палате Снейп иногда с трудом мог вспомнить, каким было на ощупь ее тело, когда она вся прижималась к нему, он забывал, как ее позвоночник изгибался под его руками, не помнил вкус ее рта (карри вечером и мята по утрам). Все дело было в мантии, решил он, такой белой и мешковатой.

– Я всегда думала, – сказала ему Гермиона одной ночью, швырнув мантию в изножье его кровати, – что белый – совершенно идиотский цвет для медиков.

Были и другие моменты, в тупике Прядильщика, когда Снейп забывал, что она не вечно будет интерном.

– Готовы к экзаменам? – спросила Кроули Гермиону однажды утром, когда они вместе вошли в палату. – Через два месяца вы уже будете целительницей!

Но она никогда не позволяла ему забыть о зелье, закупоренном и пылившемся на верхней полке в его лаборатории.

– Чего мы ждем? – спрашивала Гермиона – иногда за завтраком (она пила чай, слишком разбавленный молоком и сахаром), иногда за обедом (они вернулись во дворик, где она, следуя его примеру, бросала остатки еды голубям), иногда за ужином (он почувствовал вкус к авантюрам и теперь готовил карри дома).

– Когда Лонгботтом придет днем, мы его испробуем. До тех пор... – он пожал плечами.

– Но пройдут месяцы, пока Невил сможет вырваться из Хогвартса днем! А остальные, им бы оно тоже пригодилось, разве нет? Я имею в виду...

– Какая польза от осознания себя Эдди, или Роберте, или остальным? – сказал он Гермионе в их последнюю ночь вместе. Конечно, Снейп не знал, что это будет их последняя ночь, но он всегда знал, что когда-нибудь она наступит. – А Локхарт – ты думаешь, он хотел бы понимать - пусть даже это продлится только сутки - что он пациент в палате для потерявших рассудок? Это зелья для Лонгботтома, а не для пациентов.

– Для Невила? Но...

Он поцеловал Гермиону тогда, так, как у него никогда не получалось в начале, когда она касалась руками его лица, закусывала губами его нижнюю губу и ласкала ее, пока он не начинал стонать. Тогда он весь был, казалось, зубы, нос и локти, отчаянный, неуклюжий и до того боявшийся не продержаться долго, что практически каждый раз так и выходило. Но он всегда быстро учился (всем, чего он достиг, он был обязан этой своей способности), поэтому к их последней ночи он мог обхватить ее за талию и поцеловать с той уверенностью, которая почти заставляла его забыть, кто он такой на самом деле.

– Гм, карри, – прошептала Гермиона ему в губы, забывая по крайней мере до утра.



– Для Невила? – спросила она, надевая свою рабочую мантию утром.

– Постой, дай я, – сказал Снейп, подходя к ней сзади, чтобы застегнуть пуговицы.

– Вчера ночью, перед сном, ты сказал, что это зелье для Невила.

– Ты хочешь чай или нет? Мы опоздаем, если ты будешь тянуть.

– Чай? Да, пожалуй, я... это долг жизни, да?

Гермиона почувствовала, как его руки застыли у нее на шее.

– Ты это делаешь, чтобы отдать ему долг жизни; долг жизни, которым ты обязан нам, – сказала она, медленно поворачиваясь к Снейпу лицом. Она не могла заставить себя посмотреть ему в глаза. – И это, – жестом она связала их друг с другом. – Так ты возвращаешь долг мне?

Не сказав ни слова, он вышел из комнаты, и Гермиона подумала, не нужно ли ей собрать вещи, и примут ли Гарри и Джинни ее обратно, и – о Боже, у нее уже так давно не было приступов жара и тошноты...

Снейп вернулся в комнату с зельем в руках.

– Вот, – сказал он, хватая ее руку и сжимая ее пальцы вокруг флакона. – Передай ему это.

– Что?

– Я хочу, чтобы ты отдала это Невилу, объяснила ему, какой будет эффект и какие у зелья возможности, и сказала, что это ты его сделала.

Гермиона покачала головой.

– Но мы его сделали вместе! На самом деле, в основном его сделал ты, я не могу...

– Можешь опубликовать результаты под своим именем, начать все заново, если хочешь. Тогда я больше ничего не буду тебе должен.

Наконец-то Гермиона сумела посмотреть на него, и он отвел глаза.

– Но ты никогда не был мне ничего должен! Ради Бога, Северус, разве мы не можем просто – ты всегда меняешь тему, когда доходит до чего-то важного, и я думаю...

– Так ты хочешь чай или нет? – спросил от двери, повернувшись к ней спиной.

И она поняла, что это был конец разговора, даже конец всех разговоров, поэтому она сказала: «Нет, спасибо», – прежде чем ее стошнило в ванной.

Потом она собрала все свои вещи. И зелье тоже.

Глава 5. Восстановление

Той зимой Снейп работал по ночам, и каждое утро, уходя на восходе, он удивлялся, почему не взял ночную смену раньше. У него был целый день, чтобы делать, что он хотел (то есть бездельничать), а пациенты вели себя намного тише по ночам (им давали больше седативного). Но он не мог отрицать, что спать днем было трудно; его постель стала неудобной.

В три утра, когда у него был перерыв, дворик был закрыт, но Снейпа это не расстраивало. Он мог бродить по коридорам больницы, как призрак, которого, по-видимому, никто не замечал. Он мог заглядывать в другие палаты (кажется, чистящие заклинания не мешали никаким другим видам волшебной медицины) и читать объявления.

«Экзамены интернов: результаты.

Экзамены сдали с отличием: Аббот, Дженис; Вилльямс, Джейн; Грейнджер, Гермиона; Доттер, Джон; Салливан, Джастин.»

Неужели имена всех интернов начинались на «дж»?




Гермиона ожидала, что зелье разочарует Невила, но это ведь всегда было ее недостатком - ожидать, что все остальные думают и чувствуют так же, как она.

– Проблема с Г.А.В.Н.Э. , – сказал ей однажды Снейп, только что стянув с нее носки, – была в твоей уверенности, что домовые эльфы хотят точно того же, что и ты.

– Я потрясен, Гермиона! – воскликнул Невил, держа в руках флакон с зельем. Он взглянул на своих родителей, снова на нее и крепко ее обнял. – Потрясен!

– Ну, Невил, не стоит! Это не зелье для восстановления памяти, это...

– О, я не имею в виду, что потрясен твоими способностями! Ты ведь помнишь, без тебя я бы не выжил на зельях! – Невил рассмеялся и огляделся вокруг. – Ты знаешь, что Снейп теперь работает в ночную смену?

– Насчет зелья, - сказала Гермиона. – Оно даст твоим родителям некоторое понимание того, где они и что с ними происходит, хотя и всего на один день. Я думаю, тебе нужно это обдумать.

– Ясно, – сказал Невил, вздыхая. – Все равно, это потрясающе, вся эта работа, которую ты делаешь. Больше никто в больнице просто не обращал на них внимания, ты замечала? Да, медведьма Кроули старается, но большинству работников Св. Мунго наплевать, что происходит с пациентами в этой палате. Ты собираешься публиковать результаты? Ты могла бы открыть совершенно новую область исследований. Может быть, в конце концов, ты добилась бы, чтобы они стали самодостаточными, смогли жить вне больницы. Знаешь, мы могли бы работать вместе. Возможно, кое-что в гербологии...

– Возможно, – сказал Гермиона, заставляя себя улыбнуться. – Ну, мне нужно возвращаться, я...

– Конечно! Я пошлю тебе сову, когда решу насчет зелья, хорошо? И еще раз спасибо, Гермиона! Ты – самая лучшая!

Гермиона смотрела, как Невил повернулся, чтобы уйти, и даже позволила дойти ему до двери.

– Невил, подожди! – Она догнала Невила в коридоре, где лекари и медведьмы спешили мимо, не замечая никого вокруг. – О зелье. На самом деле, его сделал Снейп. Бóльшую часть работы. Он хотел, чтобы я его тебе отдала.

– Снейп, – Невил моргнул. – Но... он не сказал мне ни слова! Я вижу его почти каждую ночь, когда навещаю родителей! Что, он думал, от него я не приму зелье?

Думал ли он так? Гермиона посмотрела на потолок, на котором виднелись трещины. О каких еще его мотивах она даже не догадывалась?

– Я не знаю. Но зелье его. Тебе следует благодарить его, а не меня.

– Но зачем он... – Невил широко открыл рот. – Это из-за Визжащей Хижины, да? Из-за того, что мы его нашли? Из-за долга жизни?

Гермиона заставила себя улыбнуться.

– Ты понял это гораздо быстрее меня.

– Ну, зачем бы еще Снейп сделал что-то специально для меня? Он ненавидел меня в школе.

– Не знаю, правда ли это.

Невил пожал плечами.

– То есть ты не имеешь отношения к зелью?

– Ну, я чуть-чуть помогла, немного, но...

– Гермиона, спасибо. Я уверен, что без тебя зелья бы не было.

– Нет, это не так. Снейп начал его делать еще до моего появления здесь, и он бы его закончил, помогай я ему или нет.

– Наверное, ты права. – Невил уже отвернулся прочь, но потом опять оглянулся. – А как он вернул долг тебе?

– Ты знаешь, что у меня были приступы паники?

Невил покачал головой.

– Ну, больше у меня их нет.

– Боже правый, – сказал Невил. – Вот кто должен заниматься медицинскими исследованиями, правда?




У помещении администрации у всех сотрудников были почтовые ящики, даже у санитаров. Но Снейп редко проверял свой, потому что его зарплату переводили прямо в Гринготтс, а листовки с пропагандой, которые администрация так любила еженедельно распространять среди сотрудников, его не интересовали. Поэтому прошли месяцы, прежде чем он заметил это:

«Я знаю, что ты рассердишься, но ты ведь знаешь, это в моей натуре – пытаться исправить то, что непоправимо.»

Записка не была подписана, но и не видя Гермионино имя или хотя бы ее почерк, он догадался, кто нацарапал эти слова на обложке журнала «Лечебные зелья».

Кроме журнальной статьи, он обнаружил более дюжины просьб о помощи в исследованиях от ученых и аптекарей со всей Европы.

– Глупо, – пробормотал Снейп пустой комнате. Он сам не знал, о ком он говорил.

Скорее всего, о Гермионе. Они увиделись одной мартовской ночью, когда Гермиона осталась допоздна, чтобы встретиться с родственниками нового пациента. Теперь она носила темно-зеленый.

– Мы постараемся устроить его, как можно удобнее, – сказала она жене человека, которого только что ввезли в инвалидном кресле; он потерял обе ноги и почти весь мозг. Новый пациент почти не говорил, но ему нравилось петь.

– Но – вы можете его вылечить? Он станет прежним? – спросила женщина, хватая Грейнджер за руку. – Я читала, что появилось новое зелье, что-то, что поможет ему вернуть рассудок, и если бы мы могли снова с ним говорить...

Грейнджер положила свободную руку женщине на плечо.

– Со всем моим уважением, миссис Винсент, должна сказать, что тут не следует надеяться, что он станет прежним. Скорее, речь идет о восстановлении.

– Вы имеете в виду, что можете его вылечить?

Грейнджер посмотрела на нового пациента – его звали Бен.

– Вылечить его? Но чем он болен, миссис Винсент?

– Чем он болен? Он, он...

Бен начал напевать, и другие пациенты, признав в нем родственную душу, поддержали его.

– Он начинает жизнь с чистого листа, миссис Винсент, и она никогда не будет прежней. Но, тем не менее, это начало.

– То есть вы дадите ему то зелье?

– Мы сделаем все для его здоровья.

– Но зелье...

– Я не думаю, что сейчас для него подходящий момент.

– Ну, в таком случае я узнаю мнение другого целителя! – воскликнула миссис Винсент и вылетела из палаты.

Гермиона смотрела женщине вслед, а потом перевела взгляд на него. Они уставились друг на друга, вся палата между ними.

– Зеленый тебе идет, – сказал Снейп, поворачиваясь к Локхарту и помогая ему сесть в ванну.




Гермиона сидела во дворике, наслаждаясь робким весенним солнцем, когда Снейп пришел и сел рядом.

– Больше не ешь салатов? – спросил он, бросив взгляд на миску с супом в ее руках.

– Подумала, пора попробовать что-нибудь новое.

– И как оно тебе? – спросил он, глядя прочь на мусорный контейнер.

– Суп не интересно кидать голубям. – Гермиона взглянула на него – он выглядел усталым. – Что ты тут делаешь посреди дня? И под «тут» я имею в виду переулок.

– Дворик.

– Как скажешь.

– Я здесь работаю. Сверхурочные.

Гермиона встала.

– Ясно. Ладно, мне пора назад, я...

– Я работаю над новым зельем.

– Да? – Часы пробили час. – Не могу опаздывать. Ты же знаешь Кроули...

Снейп встал.

– Мне бы пригодилась пара свободных рук.

– Невил однажды сказал мне, что хотел бы принять участие в таких исследованиях.

Снейп сердито посмотрел на нее.

– Гермиона.

Ее взгляд был не менее сердитым, хотя ее отвлекал ветер, сдувавший ей пряди волос на лицо.

– Ты думаешь, мне следует облегчить тебе задачу?

Схватив ее руки, он поцеловал ей ладони, одну за другой.

– Пойми, я не могу говорить о таком, не могу объяснить, что чувствую. Я мрачный санитар, которому слишком мало платят, и это меня устраивает.

Гермиона прижалась к нему и потерлась своей щекой о его.

– Тебе надо побриться.

– Это значит «да»?

– А какой был вопрос? – спросила она, поднимая на него взгляд.

Снейп не отвел глаза.

– Ты вернешься?

– Я не хочу только варить с тобой зелья.

– Нет, конечно, нет, – но что ты хочешь, чтобы я сказал?

– То, что ты думаешь.

Он наклонился и поцеловал ее.

– Вот что я думаю.

– Это начало.

Он приподнял ее подбородок и поцеловал ее снова.

– Нет, это лучшее, на что ты можешь рассчитывать. Ты должна знать заранее – я не меняюсь.

Его слова щекотали ее губы.

– Какая наглая ложь, – сказала Гермиона, улыбаясь ему. – Ты уже изменился.