А может, не было войны?..

Глава 1.

Название: А может, не было войны?
Рейтинг: PG
Пейринг: ГГ/СС, ГП/ДУ.
Тип: Гет
Жанр: Romance, AU
Размер: миди.
Предупреждение: ООС, пренебрежение каноном и подстраивание его под авторский замысел. Все, кто нужен автору, живы, в том числе, Снейп. Всё, чего автору не нужно, никогда не происходило. Плюс наплевательское отношение к хронологии: к примеру, Джинни и Гарри поженились почти сразу же после окончания Хогвартса, и тут же начали размножаться. Имена детей сохранены, список дополнен. Рон женился не на Гермионе, а на Падме Патил, но имена их детей сохранены. В общем, вы всё поймёте по тексту, просто не пугайтесь несоответствий.
Отказ: Герои принадлежат Роулинг. А фраза, ставшая названием, принадлежит Александру Розенбауму.
Саммари: Что происходит в волшебной Англии после войны? Гермиона, много лет прожившая с мужем во Франции, не может понять, почему все её друзья, вместо того, чтобы жить счастливо после победы над Волдемортом, несчастны и до сих пор не могут прийти в себя. Почему при упоминании имени Волдеморта все снова смотрят на неё с ужасом и ненавистью? Неужели он снова возрождается? Но существовал ли он когда-то? И побеждали ли они его? И что это за новый закон, принятый Министерством Магии?
А может…не было войны?
Герои этого фика постоянно пытаются выкарабкаться из абсурда, который им навязан извне. Но всё, на что они пытаются опереться, рушится и обваливается. Реальность уплывает от них всё дальше и дальше. Они не могут доверять не только друг другу, но и своим собственным мыслям, чувствам, дневникам. Итак, прошлое рассыпается на глазах. Но по праву ли их настоящее называется «настоящим»? Реально ли хотя бы оно? И достаточно ли они сами настоящие?


Глава 1. «Предложение, от которого хотели отказаться».

Наверное, уже пора себе признаться, что ей в последнее время просто не хочется возвращаться домой. Сначала она просто медленно собирала сумку и преувеличенно тщательно поправляла стопки книг и папок с документами, наводила порядок на своём столе и долго, медленно, маньячески, по одной бумажке уничтожала заклинанием накопившийся за день мусор, норовя оттянуть время. Её тогда во французском Министерстве магии просто считали педантичной, как все англичанки, помешанной на чистоте занудой. Потом, в то время как её сотрудники только и ждали того момента, когда можно будет аппарировать домой, она стала предпочитать маггловский транспорт и пешие прогулки. Её стали считать педантичной занудой, помешанной не только на чистоте, но и на свежем воздухе. Но теперь она уже дошла до того, что ходит побираться по кабинетам, высматривая тех, у кого к вечеру особенно злой и усталый вид, и прямо-таки выклянчивая лишнюю работу. Причём, если сначала она предлагала это подчёркнуто-заботливым голосом, то теперь, кажется, в её тоне всё явственнее сквозит отчаяние. Если раньше халявщики сваливали на неё работу с восторгом и облегчением, то теперь, кажется, делают это уже из жалости.
Она медлит, где только может, заворачивая по дороге во все магазины и разглядывая витрины до посинения. Выбирает самую длинную дорогу с самыми глухими закоулками и кривыми улочками, смутно надеясь, что ей перережут горло, или изнасилуют, или хотя бы просто ограбят – можно будет долго торчать в полицейском участке или в больнице.
Если бы она могла, она бы ночевала в сквере на лавочке, накрывшись газетой – только бы не возвращаться домой…
Дома её ждёт муж. Шипит, как кот, и только что хвостом из стороны в сторону не машет от раздражения.
- Где ты опять была?
И ей приходится врать насчёт огромного количества работы – хотя почему врать? Нисколько. Работы и правда было много. Но она же не может сказать, что собирала её по кабинетам…За последние несколько месяцев, благодаря этим вечерним бдениям, она успела освоить столько смежных специальностей, что, кажется, может заменить собой весь отдел.
- Что у вас там, ты одна, что ли, работаешь?!
Гермиона лепечет что-то начёт нехватки персонала. Дэн, не прекращая шипеть, уходит в свою комнату. Ему не нравится, что он должен сидеть дома один, когда возвращается с работы.
На кухне её встречает Живоглот. Он, мурлыча, трётся об её ноги, Гермиона чешет его за ухом. Раньше он встречал её в прихожей. И Гермиона всегда, прежде чем крикнуть мужу, что она вернулась, сначала позволяла себе вдоволь нацеловаться с котом. Однажды Дэн застал её за этим занятием. Он и так всегда ревновал её к Живоглоту, но после этого случая начал всерьёз намекать на то, что ему не нравится присутствие в доме животного. Умный кот, не желая провоцировать его, старался поменьше попадаться ему на глаза, и Гермионе удавалось приласкать его только украдкой, ибо, заметив, что она гладит Глотика или чешет ему живот, муж начинал демонстративно кашлять и сморкаться в платок, изображая приступы аллергии.
Мерлин, как она устала…Когда Гермиона наполняла мисочку Живоглота ужином, муж появился в дверях комнаты и окинул её недовольным взглядом. Гермиона, застигнутая врасплох, отшатнулась от мисочки. Потом опомнилась: неужели то, что она кормит собственного кота в собственном доме, считается преступлением?!
- Тебе пришло письмо, - заявил он.
- И что там? – безразлично спросила она.
- Я-то откуда знаю?!
Гермиона вскинула на него удивлённый взгляд. Обычно он всегда читал её письма, опасаясь, видимо, поползновений каких-то мифических поклонников.
Он протянул ей письмо. Оно было с гербом Хогвартса. А, теперь понятно, почему он сразу его не открыл. В Хогвартсе у неё не может быть поклонников.
Гермиона быстро просмотрела письмо и хмыкнула.
- Тебя решили пригласить учиться во второй раз? – съязвил Дэн.
- Нет…
- А в чём тогда дело?
- Приглашают учить.
- Чего?! – фыркнул Дэн.
- Совершенно бредовая затея. Не ожидала такого от профессора МакГонагалл, - покачала она головой. – Конечно, я напишу ей, что вполне довольна своим теперешним положением.
Возведя очи к потолку, Дэн снова удалился. Гермиона присела на табуретку и ещё раз прочитала письмо, написанное знакомым резким и чётким почерком её бывшего декана:

«Мисс Грейнджер!

Точнее, уже, конечно, миссис Дассин. Немного запоздало я поздравляю вас с вашим замужеством и выражаю надежду на то, что вы сделали правильный выбор.
Думаю, вас удивляет моё письмо. Но мне просто не к кому больше обратиться. Ещё в школе я, как и все учителя Хогвартса, высоко ценила ваши способности, но, зная, что вы сделали хорошую карьеру в Министерстве и в данный момент находитесь за границей, я бы ни в коем случае не решилась вас беспокоить, если бы у меня был выбор.
Дело в том, что, заняв после смерти Альбуса Дамблдора пост директора школы, я поняла, что никак не могу совмещать с ним преподавание трансфигурации и должность декана Гриффиндора. Может быть, вы не знаете, что вот уже двенадцать лет у Гриффиндора новый декан, а в Хогвартсе новый преподаватель трансфигурации – профессор Валентина Дэймон – в прошлом моя однокурсница.
Но, в связи с тяжёлой болезнью, Валентина больше не в силах занимать эти ответственные должности, и в этом году она попросила заменить её.
Признаться, я сразу же подумала о вас. Несмотря на отсутствие у вас специального образования, я полностью уверена, что вы справитесь, памятуя о поразительных способностях к трансфигурации, которые вы проявляли ещё в школе.
Прошу вас, подумайте над этим, мисс Грейнджер. Вы нужны Хогвартсу.
С уважением, Минерва МакГонагалл»

«Что всё это значит?» – подумала она и, пожав плечами, немедленно села писать вежливый отказ.

«Уважаемая профессор МакГонагалл!

Мне, разумеется, бесконечно лестно ваше любезное предложение. Но, к сожалению, я вынуждена отказаться. Меня полностью удовлетворяет моё нынешнее положение, я вполне довольна своим местом в здешнем Министерстве и должна заметить, что, несмотря на ваши любезные заверения, считаю вашу уверенность в моей компетентности совершенно беспочвенной. Мало того, что моё знание трансфигурации не идёт ни в какое сравнение с вашим, так я ещё, к тому же, не имею совершенно никакого представления о педагогическом деле. В связи с этим, я ещё раз выражаю вам свою признательность…»

Гермиона уронила голову на руки…Мерлин, что за ерунду она пишет? Откуда этот напыщенный слог в лучших традициях Перси Уизли? И как можно так бессовестно врать? Это недостойно гриффиндорки. «Меня полностью удовлетворяет моё нынешнее положение…» Разумеется, она же практикующая мазохистка! Ей нравится этот бесконечный кошмар, в который превратилась её жизнь!

После того, как закончилась война с Волдемортом, и седьмой курс сдал последние экзамены в Хогвартсе, все они очень неожиданно оказались перед выбором своего дальнейшего пути. Ведь во время войны они в основном думали о том, как дожить хотя бы до вечера, и времени строить более долгосрочные планы у них не было. Да какое там! Даже Гермионе в ту пору, в сравнении с умирающими на руках друзьями, оценки за ЖАБА и поступление в Высшее магическое учебное заведение перестали казаться такими уж значительными.
Но война закончилась, и, как это ни банально, надо было жить дальше. Гарри и Рон, как и собирались, поступили в Высшую Школу Авроров, куда их приняли без экзаменов за проявленный на войне героизм.
А Гермиона была сыта по горло этой войной и не чувствовала в себе сил это продолжать. К тому же, в это время она окончательно рассорилась с Роном… Предложение, очень вовремя поступившее тогда из Министерства, было весьма выгодным. Она ухватилась за него, не глядя. И, в принципе, не пожалела. Да, несколько скучно было целыми днями копаться в отчётах, но её ценили, премировали, повышали.
Так прошло почти десять лет. Когда Гермионе исполнилось двадцать семь, миссис Грейнджер забила тревогу. За десять лет – ни одного серьёзного романа. Мать прочитала Гермионе нотацию о том, что она так, в конце концов, останется стареть в одиночестве, без мужа и детей. На вялые возражения Гермионы о том, что у неё есть Живоглот, миссис Грейнджер заявила, что надежда на него невелика, ибо это неблагодарное животное только и умеет, что жрать и спать.
А потом в её жизни появился Дэн. Он приехал в Англию по обмену из Франции, и Гермиона до сих пор не могла понять, почему он обратил на неё внимание. На взгляд её незамужних сотрудниц: да, немолод, да, полноват, но было в нём что-то…что-то…французское. Он душился и делал маникюр, был элегантен и носил маленькие щегольские усики, и всех сразу пленил его французский акцент, делавший его речь похожей на мурлыканье. Помнится, Гермиона ещё с улыбкой подумала, что он похож на маггловского детектива Эркюля Пуаро, только у него не было необходимости произносить коронную фразу Пуаро о том, что он бельгиец, а не француз – Дэниел Дассин был французом по-настоящему.
Чем заинтересовала его вечно растрёпанный, хронически не пользующийся косметикой и выглядящий на все тридцать синий чулок? Но он попытался познакомиться с ней, первый раз увидев её в коридоре. А совсем она, по его словам, пленила его сердце, когда от удивления и неожиданности уронила ему на ногу стопку папок с документами, которые как раз несла.
Они несколько раз встречались: Гермиона показывала Дэну Лондон, он водил её в рестораны. Она, конечно, кое-чего ждала, но даже не очень переживала, когда он уехал обратно во Францию, не сказав ей ни слова о том, что хотел бы продолжить их отношения.
Мама долго причитала о том, что её непутёвая дочь упустила такого выгодного жениха. Потом, утерев слёзы и грозно насупившись, заявила: «Ладно. Но чтоб через год был другой!»
Другого не потребовалось. Через неделю он позвонил (непонятно, кстати, как он её нашёл, но, наверное, через Министерство) и сказал, что скучает. Гермиона взяла отпуск и приехала к нему во Францию, и там он сделал ей предложение. Гермиона согласилась, с помощью специального заклинания ускоренно выучила французский и перевелась во французское Министерство магии.
Только после свадьбы она узнала, что французский акцент – это способ выпендриться. На самом деле Дэн говорил по-английски совершенно чисто. Да и вообще, она много про него узнала.
Нет, он не был плохим человеком. Но…они просто разные люди. Хотя, например, их матерям было бы, о чём поговорить. Он, по мнению Гермионы, тоже женился под давлением матери… А в результате… Встретились два одиночества: получилось одиночество в квадрате. И муж в качестве скорее домашнего животного.
Ей уже тридцать шесть, а в этом возрасте люди уже относятся к любви по-иному, чем в восемнадцать. Она понимает, что гораздо важнее дружба, взаимное уважение…
Но иногда…
- Дэн! – вдруг крикнула она.
- Что? – недовольно донеслось из глубины квартиры.
- У нас будет ребёнок! – с замиранием сердца, едва соображая, что делает, крикнула она.
- Неужели?
Некоторое время Гермиона ждала ещё хоть какой-нибудь реакции. Потом на цыпочках прокралась в комнату, где Дэн, растянувшись на диване, совершенно безмятежно читал газету, а вовсе не впал в ступор, как она было понадеялась. Гермиона тихо сказала ему, отворачиваясь от дверей:
- Дэн… У нас не будет ребёнка.
- Неужели?
Опять ничего больше не дождавшись, она вернулась на кухню, опустила голову на руки и тихо заплакала. Она плакала долго: до тех пор, пока в глубине квартиры не погас свет. Тогда Гермиона тихонько встала и, смяв своё письмо к МакГонагалл, разорвала и выкинула его в окно. И села писать новое, с которым аппарировала в ближайшую от дома совятню. Там, заплатив пару кнатов, Гермиона привязала его к лапе большой рыжей совы и аппарировала обратно.
Она не спала всю ночь, собираясь в дорогу. Ответ пришёл рано утром:

«Мисс Грейнджер!

Мы счастливы будем приветствовать вас в Хогвартсе. Разумеется, вы можете воспользоваться камином в кабинете директора. Вы можете прибыть в любое удобное для вас время.
Минерва МакГонагалл»

Оставив Дэну записку с обычными формулами о том, что им нужно отдохнуть друг от друга, и с просьбой не искать её, Гермиона, схватив сумку и Живоглота, прокралась к камину в комнате для гостей, которая соседствовала с его спальней, и, швырнув в огонь горсть Летучего пороха, с каким-то трепетом чётко произнесла: «Хогвартс, кабинет директора».


Глава 2. «Хагрид и Ремус».

Во время долгой беседы в директорском кабинете, МакГонагалл спросила Гермиону:
- Мисс Грейнджер…то есть, я хотела сказать, миссис Дассин, а ваш муж не возражал против того, чтобы вы работали в Хогвартсе? Я слышала, что он занимается научной работой? В таком случае, мы бы вполне могли предоставить ему квартиру в Хогсмите…
- Вы не могли бы называть меня мисс Грейнджер? – попросила она МакГонагалл.
- Вы оставили девичью фамилию?
- Н-нет, - выдавила она из себя после небольшой паузы. – Нет, я сменила фамилию… Но не могли бы вы…
- Я понимаю, - перебила её МакГонагалл и некоторое время они довольно неловко молчали. Потом, наконец, директриса Хогвартса сухо уточнила: - Я так понимаю, что это и есть ответ?
- Что? – не поняла Гермиона.
- То есть дом в Хогсмите для мистера Дассина не нужен?
- А…нет, я полагаю, без этого можно обойтись, - подтвердила она, откашлявшись.
- Мисс Грейнджер, я не хочу, чтобы вы сочли это за излишнее любопытство… Просто мне нужно составить план по распределению бюджета школы, - заметила МакГонагалл.
- Конечно, профессор, я понимаю… - отозвалась Гермиона.
Её спальня оказалась маленькой комнаткой на самом верху Западной башни.
Разбирая свои вещи, Гермиона думала, где были её мозги, когда она запихивала в сумку что придётся. Ей стало немного стыдно, когда она представила, в каком состоянии оставила их с Дэном квартиру. Можно подумать, что она бежала оттуда сломя голову… Люди, которые выпрыгивают из окон во время пожара, тоже, кажется, редко задумываются над тем, что им взять с собой, и на каком этаже они живут, и что они будут делать дальше. Гермиона подумала, это довольно мудрый совет для тех, кто бежит от одиночества: бросать всё и ни за что не оглядываться.
С другой стороны, на какое общество она может рассчитывать в Хогвартсе? Что за детская причуда прятаться от огня под кроватью?
Закончив с вещами, Гермиона пошла осмотреть окрестности. За те восемнадцать лет, что она тут не была, Хогвартс изменился мало. Война с Волдемортом на нём почти не отразилась… Волдемортом больше, Волдемортом меньше, а гигантский кальмар по-прежнему будет жить в озере.
Ученики должны были приехать только через пару недель: у неё будет достаточно времени, чтобы как следует осмотреться и прийти в форму…
Вдруг Гермиона заметила на опушке заново отстроенный после того, как его разрушили, домик лесника… Интересно, Хагрид дома?
Она не успел ещё постучать, как дверь распахнулась, и на неё с лаем и визгом вывалился Клык, успев за пару мгновений, пока она не опомнилась и с трудом не спихнула его, профессионально её всю обслюнявить.
- Простите, мисс! – раздался знакомый смущённый бас. – Он обычно на незнакомых-то…не очень лезет… Вы новая учительница?.. Гермиона?! – вдруг узнал он её. Гермиона рассмеялась, и он тут же сдавил ей рёбра своими медвежьими лапами.
- Кха…кха…кхагрид! – просипела она. – Задушишь же!
После того, как Гермиона прокашлялась, они прошли в домик.
- Вот уж не чаял тебя здесь увидеть! – восторженно басил Хагрид, наливая ей чаю в свою ведёрную кружку. – Неужели МакГонагалл сообразила-таки, что лучше тебя им профессора трансфигурации не найти?!
- Да, она меня пригласила, - подтвердила Гермиона. Хагрид расплылся в улыбке:
- Ты так выросла, - сказал он ей, - совсем такая взрослая… Хотя…ты была когда-нибудь маленькой, Гермиона?
И они оба засмеялись.
- Взрослая-то взрослая, а с детишками что-то припозднилась, - добродушно пристыдил её Хагрид. – Гарри и Рона ребятишки старшие вон уже скоро закончат, а твои где? В этом-то хоть году придут?
- У меня нет детей, Хагрид, - беззаботно отозвалась она, пытаясь не показать своего внутреннего напряжения.
- Как так нет? Ты же вроде как замуж вышла? Я слышал… - забормотал Хагрид, нахмурившись.
- Ну, у нас с Дэном просто нет детей, - пояснила Гермиона.
- Ну…тогда…раз так…да… - смутился лесник.
- Хагрид, - попросила она. – Расскажи мне про Гарри, про Рона… Как они?
- А ты разве…с ними?..нет? – удивился Хагрид.
- Нет, после того, как я уехала во Францию, мы совсем не общались. Но ты-то их, наверное, часто видишь?
- Ну…это…как сказать…не то чтобы очень… Ты же знаешь, я из Хогвартса почти не выхожу…
- Разве они к тебе не приезжают? – удивилась уже Гермиона.
- Так…дела у них…заняты очень…сама же знаешь, что занимают важные посты… Большие шишки в министерстве, особенно Гарри. В газетах пишут, что, может, ещё лет десять-двадцать – и до министра дослужится, - зачастил Хагрид, как бы оправдывая их, но плечи у полувеликана поникли при упоминании Гарри и Рона.
- Гарри? До министра? – расхохоталась Гермиона, – вот будет смешно! Не так давно его министр травил, а теперь…
- Да…вот ведь как оно вышло… - глубокомысленно заметил Хагрид.
- Но ты говорил про их детей… Они что, уже поступили в Хогвартс? – удивилась она. И тут вдруг поймала себя на том, что для неё время здесь как будто остановилось на отметке девятилетней давности, и то, что тут происходили, пока она была во Франции, какие-то события, стало для неё неприятной неожиданностью.
- Ага! Джеймс заканчивает в следующем году, стало быть, в этом году он учится на шестом… - стал припоминать Хагрид.
- И что, как ему тут? – перебила его Гермиона. – Он похож на Гарри?
- Он скорее похож на Джеймса Поттера: такой же непоседа, - улыбнулся Хагрид. – Все учителя за голову хватаются. Девчонки за ним толпами бегают, и в квиддич он играет отлично… Но только учится неважно…Не потому что дурак, - тут же поспешил уточнить Хагрид. – Просто ему скучно: хочется скорее вырасти.
- Понятно, - улыбнулась она. – А Альбус похож на Гарри? Он сейчас на пятом курсе?
- Ага, единственный из Поттеров, кто попал в Слизерин, - покачал головой Хагрид. – Джеймс из-за этого сначала страшно на него разобиделся, разговаривать с ним не хотел – а потом привык. Хотя до сих пор считает, что у Шляпы был приступ старческого маразма. Знаешь, что он сказал? «Чем эта Шляпа думала, когда распределяла моего брата в Слизерин?» А Альбус ему ответил, что, мол, головы-то у неё нет, чем ей думать? А Джеймс ему: «А я что говорил!»
- А ты как считаешь, правильно, что он попал в Слизерин? – спросила Гермиона, внимательно вглядываясь в лицо Хагрида.
- Ну…это как сказать… - замялся Хагрид. – Альбус – хороший мальчуган, да только он не Гарри. В драку не лезет, мир спасать его не тянет… Учится много… Тихий-тихий, а как глянет иногда: аж душа в пятки! Джеймс, хоть и более заметный, яркий…загонщик, любимец девчонок…однако и он иногда перед Алом тушуется… Самолюбие у него такое… Не сразу заметишь, но как приглядишься хорошенько, так… Нет, - помолчав, продолжал Хагрид задумчиво, медленно и словно делая над собой усилие: - Самое ему, однако, и место – в Слизерине… Да и с малфоевским ребятёнком он дружит.
- С Малфоем? Сыном Драко Малфоя? Ты меня разыгрываешь, что ли, Хагрид? – переспросила Гермиона недоверчиво.
- А я и сам поначалу не верил, думал: неужели так можно: у отцов такая вражда была, да, ещё думал, что яблочко-то от яблоньки… - вздохнул Хагрид.
- Что, неужели Скорпиус другой? – удивилась Гермиона.
- Да это опять же, как сказать… - снова помедлил с ответом Хагрид, мучительно подбирая слова. – Так вроде посмотришь: ну малфой малфоем…всем, значит, малфоям малфой, Метки ставить негде! И белобрысый он, как это у них, стало быть, повелось, и лицо иногда такое высокомерное скорчит, что смотреть противно… И тряпки у него вечно дорогущие, и учителя с ним, значит, носятся… а так вроде посмотришь, как он с Алом-то общается, глядишь: на равных. Улыбается с ним, смеётся… И воспитывали его, наверно, по-другому. Драко-то, поганца, мамка с папкой совсем разбаловали, а этого, видать, в драконьих рукавицах держат…
- Как мандрагору, - не смогла не улыбнуться Гермиона.
- Ага, - ухмыльнулся Хагрид. – Ну вот, они, то есть, дружат.
- А Джеймс? – полюбопытствовала она. – Джеймс с ним дружит?
- Ну, ты прямо в корень глядишь, - захохотал Хагрид. – Угадала прямо с ходу! Джеймс-то Скорпиуса терпеть не может! Цапаются они постоянно, ну прямо любо-дорого посмотреть: прямо как Малфой-старший с нашим Гарри! Так, бывает, воспоминания сразу и нахлынут… Помнишь, небось, как Рона-то слизнями рвало?... – пустился Хагрид в воспоминания, но Гермиона не была настроена сейчас это слушать.
- Хагрид! Так что там с Джеймсом и Скорпиусом?
- А, ну так Альбус их разнимает. Слово им только скажет, а они вроде как застыдятся… Джеймс ему однажды, значит, сказал: выбирай, значит, или Малфой, или я! Кричит, что Малфой чистокровный… У нас ведь, знаешь, это теперь заместо ругательства. А Альбус ему спокойно так отвечает, что, мол, какая разница, чистокровный он или нет, что раньше вот так же грязнокровок дразнили и что Джеймс, мол, им всем уподобляется… Ну, тем то есть…это…кто дразнил. А потом помолчит-помолчит и эдак с неохотой бросит, что сам-то Джеймс почистокровнее многих чистокровных… И…знаешь что? Мне иной раз кажется, что он это вроде как даже с гордостью… - неохотно признался Хагрид. «Слышал бы это Гарри!» - подумала Гермиона, а вслух спросила:
- А что остальные?
- А, ну крошка-Лили сейчас на третьем только. Ух, красивая девчонка будет! Характер у неё боевой, вся в Джинни! Ещё и на уроках первая.
- Мальчишки, наверное, за ней бегают? – усмехнулась Гермиона.
- Ага, как же! – захохотал Хагрид. – Они бы, конечно, и рады побегать, да так им Джеймс и позволил! Трясётся над ней, как дракон над яйцом. Она ему порой в запале говорит, что, если он и дальше будет всех её ухажёров со Ступефаем караулить, так они вдвоём с ним и состарятся… Ждёт-не дождётся, пока он школу закончит, говорит, что как только он выпустится, так она ему вроде как на зло тут же с половиной школы перевстречается. Джинни ей как-то рассказала о своих, значит, похождениях… Так она и загорелась: побью, говорит, мамин рекорд! Лили, она больше с Альбусу привязана. Гордится им, всем рассказывает, как он знаменитым учёным станет… Вот, а остальные Поттеры…
- Как! – изумилась Гермиона. – Разве у них ещё кто-то?
- А как же! – расплылся в улыбке Хагрид. – Двое мальчонков, Сириус и Ремус. Сириусу пятый, а Рему два годика только… И ещё один кто-то на подходе. Гарри смеётся, говорит: «Так мы скоро полную коллекцию Мародёров соберём!» Клянётся, значит, что если родится мальчишка, назовёт его Питером. Вроде как он его простил…
- Вот оно что… - протянула Гермиона.
- Ага. Ну, сам Гарри всё смеётся, что это…ну…коллекцию Мародёров, а у нас так поговаривают, что они там скоро второй орден Феникса укомплектуют… - продолжал рассказывать Хагрид, весь светясь от радости и гордости, как будто рассказывал о собственных детях.
- Одно слово: Уизли! – фыркнула Гермиона.
- Ага, Гарри, он…эта…хочет большую семью. Ну, я так думаю, что это потому, что у него семьи не было, и теперь он как бы навёрстывает…а Джинни, значит, хочет близнецов. Мечтает прямо…говорит, что назовёт Фредом и Джорджем…чтобы они…эта…всегда вместе… И никогда чтобы…- Хагрид грустно умолк, вспомнив о бедняге Джордже.
- Кстати, насчёт Уизли, - поспешила Гермиона перевести тему, – как там дела у Рона обстоят? У него-то хоть по-прежнему двое? Или он тоже не захотел уронить честь семейства Уизли?
Гермионе вдруг вспомнилось, как в Хогвартсе Драко называл семейство Уизли «масонским орденом», говорил, что, дескать, ещё немного – и куда там Волдеморту! Мир захватят Уизли.
- Не-а, - возразил Хагрид. – У Рона так их двое и есть. Он сказал своей жене, что, мол, больше двоих – только через его труп! Натерпелся, значит, в детстве от братьев… Ну, так вот, Роза Уизли на одном курсе с Альбусом, но только в Когтевране. Спокойная такая…
- На Падму похожа, да?
- Ага, похожа. Смуглая такая, волосы тёмные…
- Да, порода Уизли вырождается, - хмыкнула Гермиона не без злорадства. – Из всего младшего поколения рыжие только Лили и Хьюго.
- И Ремус ещё, – ухмыльнулся Хагрид.
- А Сириус какой? – полюбопытствовала она.
- Тоже чёрненький, как Гарри, - с нежностью сказал Хагрид. – Так вот, Роза… Младший Малфой, глядя на неё, только что слюни не роняет.
- Малфой влюблён в дочку Рона? – изумилась Гермиона. – Ну и ну! Вот новости! А Рон в курсе?
- Да ты что! – хмыкнул Хагрид. – Да Малфой-то и не афиширует особо…
- Да ладно тебе, Хагрид, - покачала она головой. – Как будто я не знаю, что Рон у нас слепой, глухой и тупой! Небось, весь Хогвартс в курсе, а наш Ронни и в ус не дует!
- Гермиона, - укоризненно протянул Хагрид. – Зачем ты так… Рон дочку обожает, если бы он узнал, что к ней Малфоев сынок клинья подбивает…
- Интересно, а Драко в курсе? – задумчиво протянула Гермиона, и они с Хагридом зашлись от хохота, представив лицо высокородного лорда Малфоя, узнай он, что его сын без ума от дочери Уизли. Просмеявшись, она продолжила выспрашивать:
- Ну, а Хьюго? Он-то что?
- А, ну, Хьюго в Пуффендуе учится. Невилл нахвалиться на него не может: он у него в любимчиках. Рон, как узнал, что его сынок-то в Пуффендуй угодил, чуть с инфарктом не слёг: Падме потом целый год приходилось волшебством менять себе почерк и приписывать в письмах несколько строк, вроде как от Рона. Рон-то ходил и всё кричал, что Хьюго на порог, мол, не пустит, мол, запятнал его честь… Но Падма всё-таки его уломала потом, хотя, сдаётся мне, Хьюго всё равно несладко живётся, - сочувственно вздохнул Хагрид. Потом, помолчав, он сказал: - Что-то я совсем разболтался, а ты только сидишь, слушаешь… Ну-ка рассказывай, как ты там в своей Франции жила и что это у тебя за муж такой объявился. Я как услышал, что, мол, Гермиона наша выходит замуж, так прямо не поверил сначала: как же так? – выходит замуж, уезжает куда-то, а никто ничего не знает… - с укором произнёс Хагрид. – Но что уже сейчас-то старое ворошить? Давай лучше рассказывай.
- Да нечего там рассказывать… - принялась она юлить и, кинув взгляд в окно, заторопилась: - И вообще, Хагрид, я всю ночь не спала…Устала ужасно… Не могла же я спать, не повидавшись с тобой… Так, может, я пойду, а то что-то глаза слипаются?
- А…ну…тогда…конечно, иди… - растерянно произнёс Хагрид, кажется, обидевшись.
Гермиона, чувствуя себя неловко, встала и, попрощавшись, вышла.
Солнце стояло уже довольно высоко, но ощущения светлого дня не было, всё казалось каким-то нереальным и неживым. Наверное, сказывалась скорая осень: природа как будто уже умерла и даже начала уже разлагаться, слегка попахивая прелыми листьями, но пряталась и маскировалась зеленью, птичьим пением и разными летними запахами, как румянами и белилами. Гермиона мимоходом подумала, что так притворяться природа планирует, по крайней мере, до октября, а значит, полтора месяца все будут вынуждены терпеть этот маскарад и как-то жить с тошнотворным осознанием на духовном уровне какого-то глобального вранья. Перед глазами у неё плясали какие-то чёрные пятна, которые остаются под веками, если некоторое время смотреть на солнце. Голова болела, и немного тошнило от крепкого чая на пустой желудок, выпитого у Хагрида.
Слава Мерлину, Хогвартс остался неизменным. До встречи с Хагридом Гермиону вдруг начали мучить сомнения. Она подумала о том, что Хогвартс вот уже много лет как перестал быть ей домом, что это уже давно не символ её детства, а символ уже чьего-то другого, совсем чужого и, вероятнее всего, ей не знакомого детства. Она вспомнила, что её друзья и знакомые давно выпустились и живут Мерлин знает где, с кем и как, и она столько лет уже их не видела, что, скорее всего, они уже перестали быть её друзьями и знакомыми… И даже профессора, скорее всего, сменились… Но есть Хагрид. Который, правда, скорее всего, обиделся на неё за нежелание откровенничать, но он ведь всегда обладал мягким и незлобивым характером – скоро отойдёт и поймёт. Есть профессор МакГонагалл… Прочитав её письмо, Гермиона, после недоумения, испытала к ней какую-то странную нежность. Сердце её инстинктивно тянулось к Хогвартсу, как к дому, к убежищу, а МакГонагалл как-то очень резко в её душе из строгой и глубоко уважаемой учительницы превратилась в какое-то дорогое, родное и даже родственное существо.
Правда, теперь, после встречи с ней, это ощущение несколько притупилось. Чувство исступлённой нежности сменилось чем-то более спокойным. Они теперь были как бы на равных… «Может быть, мы когда-нибудь станем настоящими подругами…» - подумала Гермиона с улыбкой. Надо же! Она – подруга профессора МакГонагалл…
Вот, кажется, и всё, что связывает Гермиону с Хогвартсом…Впрочем, нет. Есть ведь ещё кое-что…
Улыбаясь, совершенно счастливая своей мыслью, забыв об усталости и головной боли, Гермиона поспешила в библиотеку.

* * *

Как она и думала, там всё было по-прежнему. Запах книг и пыли на секунду оглушил и опьянил её. Прислонившись к косяку и счастливо улыбаясь, она вспоминала, как сидела тут часами, готовясь к занятиям или ища в книгах совета для того, чтобы Гарри в очередной раз пошёл и всех спас.
Гермиона посмотрела на те книжные стеллажи, до которых могла дотянуться взглядом, и с глубоким удовлетворением убедилась, что большинство так и стоят в том порядке, в каком она их помнит. Многие она узнавала в лицо – то бишь, в корешок – как старых знакомых…
- Мисс Грейнджер? – раздался вдруг сухой и строгий голос.
Гермиона испуганно оглянулась. На неё смотрела строгая библиотекарша миссис Пиннс.
- Здравствуйте, миссис Пиннс. Удивительно, что вы меня узнали, - улыбнулась Гермиона.
- Я, конечно, не Альбус Дамблдор, чтобы помнить всех учеников чуть ли не от основания Хогвартса, но уж вы-то изрядно помозолили мне глаза в течение семи лет. Думаете, я не помню, как вас приходилось выгонять отсюда силой? – проворчала миссис Пиннс, впрочем, вполне добродушно, и было видно, что она очень рада видеть бывшую студентку.
- Я понимаю, но я надеялась, что хоть немного изменилась за это время… - протянула Гермиона, с тайной надеждой, что её начнут разубеждать.
- Нисколько, - безапелляционно заявила мадам Пиннс, и Гермиона вспыхнула от радости. – Вы точно такая же, как тогда, когда здесь учились. Но, мисс Грейнджер, даже для вас было бы слишком вернуться сюда для того, чтобы повторить курс обучения в Хогвартсе. Что вас привело сюда? Полагаю, какая-то научная работа? Тогда необходимо разрешение на выдачу книг.
- Нет-нет, - возразила Гермиона. – Дело в том, что я теперь буду здесь работать.
- Работать? – удивилась миссис Пиннс.
- Да. Преподавать трансфигурацию.
- Но Минерва ничего не говорила мне об этом!
- Письмо я получила только вчера вечером и…хм…согласилась, не раздумывая. Я только что прибыла, на самом деле, всего пару часов назад.
- И чуть ли не первым делом отправились в библиотеку? – хмыкнула миссис Пиннс.
- Узнаю Гермиону Грейнджер! – раздался из-за одного из стеллажей дружелюбный голос, и навстречу Гермионе вышел среднего роста худощавый немолодой мужчина с несколькими книгами в руках.
- Ремус! – вскрикнула Гермиона, испытывая неадекватное желание завизжать и повиснуть у него на шее, но тут же опомнилась: - То есть…профессор Люпин…
Она смущённо остановилась. Ремус, кажется, тоже смутился и произнёс почти жалобно:
- Ну, какой я тебе профессор теперь… Не валяй дурака, зови меня Ремусом и на ты… Альма, пожалуйста, можно мне взять эти книги? – спросил он, подходя к библиотекарше.
- Конечно… - миссис Пиннс коснулась каждой из книг кончиком палочки.
- Спасибо, миссис Пиннс! – крикнула Гермиона. – Было очень приятно…
И она вышла вслед за Ремусом.
- Как ты-то здесь? – спросила она. – Неужели тебя опять взяли преподавать Защиту от Тёмных Искусств?!
- Нет…Разве Макгонагалл тебе не сказала, что…
Тут Гермиона обратила внимание на книги, взятые Ремусом.
- «Мифы и легенды стоунхенджских друидов», «Летопись магической Англии от Эгберта, короля Уэссекса, до основания Хогвартса», «Первая общеволшебная война»… Ремус, что это?
- Про это я и хотел тебе сказать. Я вот уже семь лет как преподаю историю магии.
- Ты шутишь! – изумилась Гермиона. – А как же профессор Биннс? Как вы сумели…Он же призрак, что могло с ним случиться?!
- Ничего и не случилось, - спокойно ответил Ремус. – Он просто отказался.
- Почему?
- Да кто их разберёт, этих призраков… - протянул Ремус, заливаясь краской. Гермиона поняла, что он темнит, но лицо Ремуса приняло такое болезненное выражение, как будто его, по меньшей мере, пытали Круциатусом, и она почла за лучшее не расспрашивать.
- А кто преподаёт Защиту? Неужели Снейп, наконец, дорвался? – мрачно спросила Гермиона.
- Не-а. Ни за что не догадаешься!.. Полумна!
- Какая Полумна? – не поняла Гермиона. – О, нет… Неужели Полумна Лавгуд?!
- Она самая, – с чрезвычайно довольным видом произнёс Ремус. – А Снейп так и преподаёт зельеварение…
- Ну, слава Мерлину! – вырвалось у Гермионы.
- Почему? – хмыкнул Ремус. – Неужели ты не согласна с тем, что его методы преподавание оставляют…мм…желать много лучшего?
- Вполне согласна, - ухмыльнулась Гермиона. – Просто ещё один родной человек в Хогвартсе… Понимаешь, это даёт некую уверенность, что ничего плохого никогда не произойдёт.
- Ничего себе, не произойдёт! – возмутился Ремус. – Между прочим, два года назад он снял с Гриффиндора рекордное количество баллов! Такого даже при Гарри не было!
- Я имею в виду, – хмыкнула Гермиона, – ничего действительно ужасного, глобально катастрофического… Это даёт чувство защищённости. Мол, что бы ни случилось, а Хогвартс по-прежнему будет стоять, и в нём Снейп будет по-прежнему снимать с Гриффиндора баллы… Тебе не кажется это очень утешительным?
- Только не для Гриффиндора, - хмыкнул Ремус. – И вообще: разве должно случиться что-то плохое? – произнёс он с несколько наигранной беззаботностью. – Всё плохое уже позади.
Гермиона напряглась. «Что-то плохое определённо происходит…или уже произошло, - подумала она с тревогой. – И все они что-то скрывают и выглядят какими-то несчастными… Особенно Ремус. Впрочем, у Ремуса это, кажется, хроническое».
Ремус действительно выглядел неважно. Несмотря на то, что Гермиона, наверное, в первый раз в жизни увидела его в добротной и вроде бы даже нигде не заштопанной одежде. Она с удовольствием подумала, что у Ремуса, наконец-то, есть постоянная работа, и его мытарства закончены. Он не выглядел больше совсем уж заморенным, явно нормально питался, но еда словно не шла ему впрок. Он по-прежнему был усталым, словно вообще не спал, сохранил мешки и тени под глазами. Гермиона подумала, что полнолуние было полторы недели назад, и поэтому рационально объяснить состояние Ремуса его болезнью не представлялось возможным. К тому же, он очень постарел и выглядел ровно на столько, сколько ему было. Кожа на щеках и под подбородком обвисла, морщины на лбу и две характерные складки у рта, заметные и раньше, совсем углубились, вокруг глаз была целая сетка. Но Гермиона всё-таки испытала глубокое удовлетворение, почувствовав, что, несмотря ни на что, внутренне Ремус почти не изменился. К тому же, ей понравилось, что он не лысеет: у него была сильно заметна седина, но волосы по-прежнему были густые.
«Интересно, что жизнь сделала со Снейпом?» - подумала Гермиона, и вдруг почувствовала, что испытает глубокое разочарование, если Снейп постарел так же заметно, как Люпин.
«Разумеется, он постарел! Это нормально!» - убеждала она себя, но безуспешно.
Люпин, между тем, проводил её до комнаты, и они тепло распрощались.


Глава 3. «Поттеры».

Гермиона засела за книги. В конце концов, надо было за две недели, оставшиеся до приезда будущих студентов, перелопатить кипы материала. В Хогвартсе, кроме неё, осталось на лето не так уж много народа: МакГонагалл, Хагрид, Ремус, мадам Пиннс и эта старая алкоголичка Треллони. Остальные учителя разъехались, кто куда: в отпуск, в гости к родственникам и так далее. Гермиона была удивлена, что даже Снейп отсутствовал. Где он, в самом деле, мог пропадать? Родственников у него не было, а отпуск… Гермиона честно пыталась представить Снейпа на каком-нибудь курорте, на пляже, загорающего, купающегося в море и клеящегося к загорающим по соседству девушкам в открытых купальниках, но её разобрал такой хохот при мысли о профессоре зельеварения в плавках, с коронно-брезгливым выражением лица мажущегося кремом для загара, что она чуть не захлебнулась тыквенным соком (дело было за завтраком). Впрочем, МакГонагалл что-то намекнула ей о какой-то научной работе, и Гермиона успокоилась. Вот подходящие каникулы для Снейпа! Над котлом, с красными от хронического недосыпа глазами.
Некоторое время она думала, что нашла, наконец, покой и сможет вылечиться от страшной усталости и меланхолии. Виды Хогвартса должны были смягчить её одиночество и прогнать хандру. Она любила приходить на берег озера и сидеть в тени деревьев с книгой, как в детстве. Правда, всё чаще она ловила себя на том, что, вместо того, чтобы читать, смотрит в страницы невидящим взглядом – и умирает от желания перевести уставшие глаза на успокаивающую зелень окрестных деревьев.
Одиночество её не прошло. Несмотря на то, что она почти каждый вечер приходила в кабинет Ремуса, чтобы выпить с ним несколько чашек чая с шоколадом – оборотень всё ещё оставался страшным сластёной, – или в хижину к Хагриду, или в библиотеку к мадам Пиннс, или к МакГонагалл, она всё ещё чувствовала себя потерянной. Хогвартс казался пустым без учеников. Даже портреты со стен глядели сонно и бессмысленно, как в маггловских галереях, и почти не шевелились, а двигающиеся лестницы ползли, как черепахи. Глаза у её старых друзей были потерянные, и иногда она подкарауливала в их взглядах такую безысходность, какой не было даже во времена Волдеморта.
Она поняла, что ещё несколько таких же бесконечных дней – и она вновь начнёт чувствовать себя больной и несчастной. Места, где она была когда-то так счастлива и беззаботна со своими друзьями, вызывали только раздражение и глухую тоску по прошлому. Не сентиментальную, не светлую ностальгию, а чёрную и безысходную, и как будто разъедающую изнутри.
Поэтому-то она, не выдержав однажды, и решила написать письмо.

«Дорогая Джинни!
Думаю, ты удивишься, получив от меня письмо, так как я не писала тебе уже Мерлин знает сколько времени. Может, с моей стороны это нехорошо, но ты же знаешь мои обстоятельства: мне так хотелось всё бросить, что я уехала во Францию с Дэном не то, что почти без вещей, ничего не взяв с собой, но и друзей, знакомства, связи оставив в Англии…
Так вот, я вернулась. Не спрашивай ни о чём, в особенности, о Дэне. Он остался там. Я снова поступила так, как уже поступала: бросила ту жизнь, со всеми вещами, друзьями, бросила работу, мужа – и с размаху плюхнулась обратно в эту. Я пойму, если ты скажешь мне, что эта жизнь не стоит на месте и глупо с моей стороны пытаться начать всё опять с того места, на котором я всё бросила, или вообще не ответишь мне на письмо.
Но мне стыдно за то, что я делала, и я не понимаю, наверное, что делаю сейчас. Я теперь работаю в Хогвартсе и скоро буду учить твоих детей трансфигурации. Странно, правда?..
Я никак не пойму, что тут происходит. Вроде всё по-прежнему, но, может, мне только хочется так думать… Однако все ходят грустные и несчастные. Все вокруг несчастны. Сильнее, чем раньше…чем тогда… Мы думали, что, наплакавшись о потерях, будем счастливыми, но как будто все до сих пор не наплакались.
И что-то происходит, а я не знаю, что. Всё никак не могу попасть в ногу. И мне как никогда сейчас снова нужна твоя дружба.
С любовью, Гермиона, от шестнадцатого августа».

«Дорогая Гермиона!
Была очень счастлива получить своё письмо, сначала даже глазам своим не поверила! Ну, ты даёшь! Вернуться в Англию, да ещё так неожиданно! Устроиться преподавать в Хогвартс!
Забудь всё. Что было, то прошло. Я ничуть на тебя не сержусь, и Гарри тоже. Главное, что ты вернулась. Воображаю, каково тебе сейчас! Чувствую, что ты зарылась в свои книги и зубришь трансфигурацию, чтобы мучить ей несчастных детей.
Знаешь, что? До начала учебного года почти две недели, так что бросай срочно свои книжки и добро пожаловать к нам в гости. Никаких возражений не хочу слушать!
Милости просим. Адрес нашего камина: «Дом Поттеров, Стефан Стрит», завтра ждём к полудню!!!
С любовью,
Джинни и Гарри».

* * *

- Наконец-то! Слава Мерлину, Гермиона! Как же я соскучилась! И как счастлива тебя видеть! – Гермиона вывалилась из камина прямо в крепкие и тёплые, пахнущие домашней выпечкой объятия миссис Поттер.
С возрастом Джинни становилась всё более похожа на свою мать. Она заметно пополнела (чему, конечно, способствовала ещё и её беременность, которая, правда, пока была не очень заметна), размягчела и округлилась. И стала такой же тёплой и добродушной, как Молли Уизли. Волосы её, всё такие же огненно-рыжие, были аккуратно убраны на затылке, глаза искрились смехом, довольством и искренней радостью от встречи, а улыбка была доброй и спокойной. Гермиона вдруг почувствовала то же, что когда-то почувствовал Гарри, прибыв в «Нору»: как будто тому, кто всю жизнь считал себя сиротой, вернули вдруг сразу весь его дом, с родителями, братьями, сёстрами, многочисленными дядюшками и тётушками, бабушками и дедушками, собаками и геранями, вязанием и сладкими пирожками, жмурками и салочками, и домиком на дереве на заднем дворе. У неё даже дыхание перехватило (хотя, возможно, это от того, что миссис Поттер слишком крепко сжала её в объятиях). Она нашла то, чего не смогла найти в Хогвартсе. Она дома.
- Ох, Джинни, тебя даже выпускать не хочется! – пробормотала сомлевшая в сдобных объятиях подруги Гермиона. Джинни засмеялась сквозь слёзы умиления.
- Ты всё та же, не изменилась ни на день! – убеждённо сказала она Гермионе, а потом добавила взволнованно: – Только очень похудела и выглядишь, как перед последним ЖАБА…
- А ты очень похорошела. Настоящая мать семейства. Впрочем, я всегда знала, что ты такой и будешь! - отозвалась Гермиона, грустно подумав про себя: «Но только я никогда не думала про себя, что я вырасту старой, и усталой, и несчастной, и одинокой, и с кругами под глазами, как будто вечно готовящейся к ЖАБА… Хотя, наверное, этого следовало ожидать».
Тут она почувствовала, что дышать вдруг стало ещё труднее и, вынырнув из своих мыслей, поняла, что их обеих крепко обнял Гарри.
- Гарри! – воскликнула Гермиона, радостно смеясь, хотя ей и не хватало воздуха.
- Я не смог дождаться момента, когда Джинни тебя отпустит, - усмехнулся он. – Впрочем, возможно, я просто не захотел упустить такую потрясающую возможность обнять вас обеих сразу!
Гарри тоже изменился. Он ещё больше вытянулся, но уже не был таким худым: под свободной домашней одеждой намечалось брюшко, и Гермиона подумала, что домашняя кухня миссис Поттер идёт ему впрок. На лбу его появились небольшие залысины. Впрочем, увидев, что волосы его по-прежнему стоят торчком, как будто их в великом волнении основательно взъерошили, а очки держатся на честном слове и заклинании, она поняла, что даже семейная жизнь не затронула некоторых основ его характера.
- Я поверить не могу, что ты будешь теперь преподавать в Хогвартсе, так близко! – воскликнула Джинни, наконец, разжимая объятия.
- А я поверить не могу, - весело подхватил Гарри, – что она до сих пор до этого не додумалась! Ведь это так ей подходит. Гермиона, ты стала ещё больше похожа на МакГонагалл, я чувствую себя провинившимся школьником.
- Что ты сказал?! – возмутилась Гермиона, пытаясь наброситься на него с кулаками.
- Профессор, только не снимайте с меня баллы, – дурашливо пропищал Гарри, укрываясь за спиной жены.
- Немедленно прекратите! – притворно рассердилась Джинни, видя, как Гермиона с помощью заклинания пытается за ухо выудить Гарри из-под её защиты. – Гермиона, ты, наверное, голодная! И потом, нам ещё нужно познакомить тебя с детьми!
Джинни, обняв, повела её к столу. Дом у четы Поттеров был большой, двухэтажный, очень просторный и оформленный в современном стиле, в отличие от внутреннего дизайна «Норы». Джинни, хоть и похожа была на свою мать, видимо, за время своего детства устала от беспорядочного нагромождения вещей и разнообразных пошловатых атрибутов домашнего уюта типа вазочек и салфеточек. Её дом был обставлен очень строго, в нём не было ничего лишнего, но при этом каким-то образом чувствовался и домашний уют, и присутствие детей. Дети, кстати, уже сидели за столом. При их приближении два старших мальчика встали, а два младших кинулись к матери, но в смущении остановились, увидев, что мать ведёт незнакомку.
- Дети, познакомьтесь, это моя школьная подруга мисс… - Джинни, запнувшись, умолкла и испуганно посмотрела на Гермиону, не зная, как её представлять и боясь, что ненароком напомнила ей о её двусмысленном положении. Гермиона через силу улыбнулась, успокаивающе положив Джинни руку на плечо и представилась сама:
- Гермиона Грейнджер. Я с этого года буду преподавать в Хогвартсе трансфигурацию.
- Ну, слава Мерлину, - насмешливо произнёс самый высокий мальчик. – Надеюсь, ваша дружба с нашими родителями на экзамене засчитывается как минимум за «Хорошо»?
- Джеймс! – негодующе воскликнула миссис Поттер, покраснев, а Гермиона и Гарри засмеялись.
- Вы понимаете, профессор, - продолжал Джеймс. – От связей должна быть хоть какая-то польза. Что проку, что папа учился с профессором Долгопупсом, если травологию может сдать любой дурак? О методах преподавания профессора Лавгуд я вообще умолчу…
- Джеймс! – Джинни, кажется, была близка к обмороку, но её сын неумолимо закончил:
- Наконец-то, хоть на одном серьёзном предмете свой человек. У меня всегда были проблемы с трансфигурацией.
Гарри, ухмыляясь и явно страшно гордясь сыном, наклонился к Гермионе и шепнул ей на ухо:
- Кажется, ты ему понравилась. Прямо-таки из кожи вон лезет…
Гермиона, улыбнувшись, ответила Джеймсу:
- В таком случае, я сделаю всё, от меня зависящее, чтобы больше у вас не было с ней проблем.
Джеймс вскрикнул радостно, Джинни – возмущённо.
- В смысле, постараюсь вас научить, мистер Поттер, - продолжила Гермиона, подходя к столу.
Молчаливый и нескладный мальчик, немного ниже ростом, чем Джеймс, предупредительно отодвинул для неё стул, попутно угодив локтём в салат.
Когда все уселись, Джинни, раскладывая еду по тарелкам (Гермиона с улыбкой заметила, как она, возможно, бессознательно копирует манеры миссис Уизли), продолжала знакомство:
- Гермиона, этот наглец – мой старший сын, Джеймс.
Джеймс одарил Гермиону лучезарной улыбкой, и она не смогла не улыбнуться в ответ, хотя мальчик явно и безобразно с ней заигрывал. Он был высок и крепок, как молодое дерево, с фигурой спортсмена и отточенными скупыми движениями, очень похожий на Гарри в юности, но уже сейчас чуть ли не на полголовы его выше и заметно шире в плечах. Впрочем, чёрные волосы его были такими же густыми и взъерошенными, а улыбка, хотя так же обаятельна, но куда более беззаботна: мальчик вполне сознавал свою привлекательность и, кажется, был совершенно свободен от всяческих комплексов. Да и глаза у него были карие, как у Джинни, и близорукостью он не страдал. Гермиона подумала, что Хагрид прав, и мальчик похож, скорее, даже не на своего отца, а на дедушку по отцовской линии, в честь которого его и назвали. Впрочем, примерно такой же фигурой обладал и Билл Уизли. Второй мальчик, отодвинувший для Гермионы стул, предсказуемо оказался Альбусом Северусом. Он был ростом примерно с Гарри и унаследовал отцовское сложение: Гарри в юности был таким же худым, нескладным и нелепым. Мальчик заметно сутулился и носил очки. Глаза у него тоже были карие, даже почти чёрные, лицо худое и строгое, немного похожее на лицо Перси Уизли, но это было не высокомерие Перси, а, скорее, благородная невозмутимость. Гермионе почему-то вдруг вспомнилось, что Поттеры – старинное чистокровное семейство. А когда Альбус, услышав очередную шутку Джеймса, едва заметно поморщился, скривив губы, по спине у Гермионы пробежали мурашки.
Следующей Джинни представила Лили. Гермиона, посмотрев на неё, улыбнулась. Девочка была вылитой Джинни в юности, хотя, если подумать, ещё она была ужасно похожа на мать Гарри. Гермиона впервые с удивлением подумала, что Гарри, должно быть, сознательно или бессознательно выбрал себе жену, похожую на его мать.
Лили была очень мила. Невысокая и крепкая, с бледной кожей, характерной для её цвета волос, которые прямо-таки полыхали рыжим, с веснушками на щеках и на маленьком, высоко вздёрнутом носу, и с ярко-зелёными глазами Гарри, смотревшими взглядом юной Джинни: смело и гордо. Наверное, подумала Гермиона, и мать Гарри когда-то смотрела так же.
Ещё были черноволосый, подвижный, горячий, словно порох, Сириус, который, хотя имел не синие, а светло-карие глаза, когда-нибудь в будущем обещал стать таким же красавцем, как тот, в чью честь он был назван, и маленький рыжик Ремус с сонной и застенчивой улыбкой.
- Расскажите нам о себе, профессор, - попросил Джеймс, нахально и многозначительно улыбаясь. Гермиона через силу улыбнулась в ответ, досадуя на себя за то, что почувствовала желание покраснеть и опустить глаза. «Держи себя в руках! – мысленно отругала она себя. – Ты же уже не школьница! – и, запоздало возмутившись, подумала: - Как он смеет так разговаривать со мной!»
- Джеймс, - укоризненно взглянула на него Джинни. – Не приставай к Гермионе.
- Всё в порядке, - неловко отозвалась Гермиона. - А что рассказать?
- Ну, например, почему вы до сих пор не замужем? – спросил Джеймс, взглянув на неё в упор.
«Это уже что-то слишком грубо», - поморщилась про себя Гермиона, и ей стало так неприятно, что она даже не смутилась нахальному вопросу. Прежде, чем Джинни успела возмутиться нетактичности сына, она спокойно ответила:
- Я была замужем. Мой муж остался во Франции.
Она посмотрела на мальчика таким спокойным и пристальным взглядом, что даже Джеймс что-то понял, смешался, вспыхнул ушами, решил не выспрашивать подробности, хотя, очевидно, собирался, и уткнулся в свой обед.
«Какой всё-таки ещё мальчик!» - подумала Гермиона, удовлетворённо улыбнувшись. Одновременно ей было стыдно за то, что она позволила ему себя смутить. Она поймала себя на мысли, что совсем не ощущает себя взрослой, и почувствовала себя почему-то виноватой из-за этого.
Разговор за обедом тёк неспешно. В основном, об общих знакомых. Джинни иногда пристально поглядывала на Гермиону, и та понимала её взгляд: «Извини, что не спрашиваю о тебе и говорю о пустяках. Когда мы останемся одни и не при детях, тогда и поговорим о важном».
Гермиона не поняла, что в словах подруги натолкнуло её на эту мысль, но она спросила её:
- А что, старший Малфой выкрутился, как всегда? Его не посадили в Азкабан даже теперь?
Гермиона с удивлением перехватила, как Джинни и Гарри вздрогнули и растерянно и испуганно переглянулись. Дети, особенно трое старших, напряглись: Лили забыла во рту вилку, Альбус, бледный, как смерть, бросил выразительный взгляд на Джеймса, который сидел, выпрямившись, с горящими глазами, и жадно ловил каждое движение родителей.
- Профессор, вы говорите о Люциусе Малфое? – хрипло спросил он. – А почему его должны были посадить? – И впился глазами в её лицо.
- Милый, Гермиона хотела сказать… - быстро вмешалась Джинни и тут же умолкла, умоляюще глядя на Гермиону.
- Гермиона, ты ведь имела в виду… - медленно произнёс Гарри, - тот случай, когда Малфой попался на покупке запрещённых артефактов, не так ли?
- Что? – изумилась Гермиона. Все взгляды немедленно обратились к ней. Джинни глядела умоляюще и кусала губы, Гарри выглядел настороженным, Джеймс – возбуждённым. Лили смотрела широко распахнутыми глазами. Альбус, опустивший было голову, как будто от стыда, изучающе смотрел исподлобья, и даже Сириус и Рем, которые вряд ли понимали, что происходит, прониклись торжественностью мига и не сводили глаз с Гермионы. От неловкости Гермиона не удержала в пальцах вилку, и та со звоном упала на тарелку. Она поморщилась и пробормотала: – Конечно…конечно, этот самый случай.
- Нет…нет, его не посадили, - тихо заметил Гарри, отводя глаза. Гермиона перевела дыхание. Напряжение немного спало, но Джинни едва удерживалась от слёз, Альбус пытался смотреть как можно равнодушнее, а Джеймс уставился на Гермиону с какой-то торжествующей ненавистью. У неё окончательно пропал аппетит.
- Ты уже поел, Джеймс? – вдруг резко спросила Джинни.
Джеймс, как будто ждавший этого вопроса, ещё более торжествующе вскинул голову и вызывающе улыбнулся матери:
- Да, мама. – И, взяв свою тарелку, отнёс её на кухню.
- Не дерзи, - тихо произнесла ему вслед Джинни, опустив голову. Вернувшись, Джеймс отвесил всем издевательский поклон, обращаясь преимущественно к Гермионе (по крайней мере, ей так показалось), и удалился. Почти сразу же встал Альбус и, поблагодарив мать, ушёл вслед за братом. Потихоньку расползлись и остальные дети: сонного Рема Гарри на руках унёс наверх. Гермиона, невзирая на протесты Джинни, помогла той собрать посуду и на кухне с улыбкой наблюдала, как подруга умело пользуется бытовой магией: посуда была перемыта в два взмаха палочкой, насухо вытерта и расставлена по местам. Бытовая магия была чуть ли не единственным видом магии, который Гермионе удавался неважно. К своему стыду, она предпочитала вручную мыть посуду, вытирать и ставить на полки, как последняя маггла.
Джинни, случайно уронив вилку, медленно нагнулась за ней. Когда она нагибалась, её положение стало заметнее. Распрямившись, она улыбнулась Гермионе.
- Скоро совсем трудно станет сгибаться. На последнем триместре я всегда только и делаю, что «Акцио» колдую.
- Сколько уже? – спросила она Джинни, кивнув на едва заметный, на общем фоне приятной полноты, живот.
- Четыре месяца, - улыбнулась Джинни.
- И…как тебе? – смущённо поинтересовалась Гермиона.
- Ужасно. Тошнит всё время. А потом ещё толкаться начнёт, и ходить будет трудно, и я буду нервная, - пожаловалась Джинни, широко улыбаясь. Глядя на её цветущий вид, Гермиона не могла поверить в то, что Джинни ей говорила.
- Что-то по тебе не скажешь, - усмехнулась она.
- Ну, на самом деле… - смутилась Джинни. – Всё, конечно, не так плохо… В шестой раз уже не так страшно, я, наверное…хм, привыкла.
Подруги рассмеялись.
- Я теперь лучше понимаю маму. Раньше я всё ужасалась: семь детей мне казалось непомерно большим количеством. Особенно после того, как родила Джеймса. Думала: всё, больше никогда, ни за что, да чтоб я ещё раз…я не понимала, зачем вообще столько. А сейчас… Всё так хорошо! И так правильно. И так всегда само собой происходит… - Джинни слегка покраснела. – И вообще… Странно, наверное, такое говорить, но мне нравится быть беременной.
- Да…хорошо, - ответила Гермиона, улыбаясь и не зная, что ещё сказать. А потом добавила, не сдержавшись, тихо и неприятно: - Мне не понять.
- О! – спохватилась Джинни. – Я слишком много об этом болтаю? Ну, это так же, как влюблённые не могут ни о чём говорить, кроме как о своей влюблённости, так и я ни о чём не могу говорить, кроме своей беременности. Извини меня.
- Ну, что ты…
- Нет, я знаю, небеременным всё это скучно слушать.
Гермиона, по любопытному взгляду Джинни, поняла, что той до смерти хочется задать ей вопрос, который она сама же считает бестактным. Чтобы облегчить муки подруги, она сказала:
- У меня, наверное, уже никогда не будет детей.
- Ты бы хотела? – быстро спросила Джинни и тут же смутилась.
- Не знаю, - отозвалась Гермиона, помедлив. – Не настолько, чтобы заводить их просто ради того, чтобы завести. Детей, мне кажется, всегда надо заводить с кем-то. У тебя есть Гарри…
- Но у тебя же Дэн, - возразила Джинни. – Вы не развелись, да?
- Ты знаешь, мне кажется…кажется…мы и не женились по-настоящему. Бутафорный у меня был какой-то муж. От него могли быть бутафорные дети. А бутафорные дети – это как-то совсем грустно.
Взглянув на подругу, Гермиона наткнулась на сочувствующий взгляд.
- О Мерлин, не слушай меня, - покачала она головой. – Я просто устала, можно я пойду, посплю немного?
- Если бы Сириуса с Ремом было так легко уложить после обеда! – рассмеялась Джинни.
- Если бы я имела такое же право всегда спать после обеда, как они… - через силу улыбнулась Гермиона.
- Пойдём, я покажу тебе твою комнату.
Джинни повела подругу наверх, комната оказалась небольшой, уютной, с мягкой кроватью, застеленной белоснежным покрывалом, и прикроватной тумбочкой. С лукавой гордостью Джинни продемонстрировала Гермионе книжный шкаф.
- Признаться, Гарри покупал всё без разбора, просто чтобы его занять, но, может быть, тебе что-нибудь понравится.
Гермиона, поблагодарив Джинни, подумала, что дом Поттеров из таких, в которых всегда есть свободная комната для гостей.
- Я пойду, милая, - тепло проговорила Джинни. – Не буду тебе мешать.
- Джинни… - окликнула её Гермиона. – Я ничего не спросила, но это не значит, что я что-то поняла.
- Извини, - ответила Джинни, с некоторой излишней поспешностью скрываясь за дверью.
Гермиона с удовольствием растянулась на чистых простынях и тут же заснула. Проснулась она от деликатного стука в дверь и хрипловатым со сна голосом, морщась от кисловатого привкуса во рту, произнесла:
- Входите. А, это ты, Джинни. Давно стучишься?
- Я тебя разбудила, извини, - отозвалась Джинни, входя и присаживаясь на край кровати. – Но я не думала, что ты до сих пор спишь. Я думала, зачиталась и не слышишь ничего… Уже ужин.
- О Мерлин, - удивилась Гермиона, с неудовольствием слушая, как гудит тяжёлая голова, которую точно кололо множество иголок, и испытывая мучительное желание потереть першащие глаза. – Сколько же я спала?
- Часов пять, - пожала плечами Джинни. – Ты, наверное, очень устала… Спускайся, всё уже накрыто.
- Я не голодна, Джинни, спасибо, - покачала головой Гермиона. – Можно, я ещё немного посплю?
- Мерлин, да спи ты, сколько хочешь! – всплеснула руками Джинни, немного обеспокоенная состоянием подруги. – Я, правда, хотела сегодня вечером посидеть втроём с тобой и Гарри, но если ты хочешь спать…
- Спасибо… - тихо прошептала Гермиона, топя тяжёлую голову в неприятно-горячей подушке.
Через пару минут дверь снова тихонько отворилась, вошла Джинни с подносом, на котором стояла чашка, сахарница, молочник, вазочка шоколадного печенья и маленький магический чайничек из магазина товаров для дома, чай в котором никогда не остывал, и оставила поднос на тумбочке у кровати, после чего столь же неслышно удалилась.
Гермиона не могла заснуть. Минут через десять после ухода Джинни она села на кровати и выпила чаю, почувствовав себя сразу гораздо лучше, и тут же заподозрила подругу в заботе о себе: скорее всего, Джинни добавила в чай какого-то укрепляющего зелья. Гермиона нехотя вылезла из постели и подошла к книжному шкафу. Набор книг и правда был довольно странен, причём магические книги чередовались с маггловскими. Она взяла одну из маггловских книг, бесконечно любимую в детстве, и не заметила, как за печеньем дочитала её до середины. Отложив книгу, она снова попыталась заснуть, но сон не шёл к ней. Видимо, ей хватило дневного, хотя и отдохнувшей она себя тоже не чувствовала.
Так она промаялась часов до четырёх ночи, когда вдруг дверь с тихим скрипом отворилась. Гермиона вздрогнула и неуверенно позвала:
- Джинни?
Тёмная тень мялась у порога. Разум Гермионы, спутанный ночными страхами, тут же подкинул ей несколько безумных идей: профессор МакГонагалл? Нарглы? Пожиратели смерти? Не вытерпев, чувствуя подступающую панику, Гермиона нашарила на тумбочке палочку и прошипела: «Люмос!» Свет выхватил бледное лицо Джеймса Поттера, зажмурившегося от вспышки. Стараясь не думать о том, что могло привести его в такой час к ней в спальню, отгоняя от себя прочь всяческие догадки, краснея и сама на себя злясь, Гермиона холодно спросила:
- Джеймс? Что тебе нужно?
Джеймс не пытался даже войти, всё так же глупо и неловко заслоняя собой дверной проём.
- Профессор, я хотел спросить… - хрипловато начал он. – Я не мог днём…родители…а вы не пришли ужинать… Вы здоровы? – вдруг спохватился он. – Вам не плохо?
- Нет, Джеймс, со мной всё хорошо, - нетерпеливо прошептала Гермиона. – Что ты хотел спросить?
- Я…не разбудил вас? Мне жаль, если я вас потревожил.
- Нет, Джеймс, я не спала, - начала Гермиона раздражаться. – Ты меня не разбудил.
- Вы не спали… Почему? Вы говорите, что здоровы, а не спали…
Гермиона, ничего не отвечая, поняв, что мальчик просто запутался, ждала.
- Сегодня, за обедом…Вы сказали про то, что Люциуса Малфоя надо бы посадить в Азкабан. Вы это… Вы, наверное, не знаете… Я не должен знать, но я знаю. И все знают. И все хотели бы знать. Извините!
И Джеймс стремительно вылетел из комнаты.
«Мерлин мой», – покачала головой Гермиона, встревоженная этим странным ночным визитом.
Наутро Джеймс выглядел таким же, как и днём – так же флиртовал и задирался. Но только глядел он на неё загадочно и заговорчески, как будто у них была общая тайна. Тайна-то, может, и была, да только Гермиона, хоть убей, никак не могла понять, в чём же она состоит.
До того, как она попрощалась с Поттерами и вернулась в Хогвартс, ничего так и не выяснилось. Она говорила с Джинни о беременности и ведении домашнего хозяйства, с Гарри – о квиддиче и о его работе и проектах, а с ними обоими – о том, как она жила во Франции. Тем, связанных с их общим прошлым, Поттеры старательно избегали, и Гермиона, в конце концов, из чувства такта тоже стала их избегать, и вскоре так же, как они, стала пугаться и так же настороженно вскидываться, когда разговор касался чего-то, хотя бы отдалённо с этим связанного. И, уже стоя у камина с чемоданом и прощаясь, она с обидой обнаружила и в себе, и в них предательское чувство облегчения. Не то из духа противоречия, не то от облегчения, она крепко обняла на прощание их обоих и пожала руки Альбусу и Лили, и погладила по голове Сириуса, который, прижавшись к её ноге, требовал, чтобы «тётя Гермиона бывала у них часто…каждый день!», и взяла на руки Рема. Джеймс, нахально подмигнув, театрально поцеловал ей руку.


Глава 4. «История магии».

На следующий день по возвращении Гермионы, в Хогвартс прибыли ученики и в Большом зале состоялась церемония. Гермиона скучала, глядя, как к Шляпе подводят одного за другим дрожащих первокурсников. Она думала, что из-за учительского стола всё это будет выглядеть как-то по-другому, но чувства у неё были совершенно те же, что и во время учёбы здесь: было так же тоскливо и так же хотелось есть. Ничего нового. Ну, разве что с одной стороны от неё сидел профессор Долгопупс, с несчастным видом тыкающий волшебной палочкой в свой громко урчащий от голода живот в надежде заставить его замолчать, а с другой – профессор Люпин с глазами, красными после недавнего полнолуния, и довольно явно пахнущий шерстью.
Гермиона, наконец, смогла увидеть профессора Снейпа (он приехал за несколько часов до церемонии). Не решаясь сама себе в этом признаться, она томилась этим желанием с того самого момента, как прочла письмо от МакГонагалл.
«Какой он стал… - размышляла Гермиона про себя, украдкой разглядывая по-прежнему внушительный профиль. – Как ему идёт эта чёрная мантия…А этот надменный вид, от которого в жар бросает…О Мерлин, - подумала она с радостным ужасом, - Снейп превратился за время моего отсутствия в интересного мужчину!…хотя нет, - тут же оборвала она себя, - что я говорю? Ведь он и раньше носил чёрные мантии! И всегда был страшным букой… Это к слову о надменном виде. Нет…он не изменился, совсем не изменился, не могла же эта седина в волосах сделать его настолько эффектней? Хотя, стоит признать, ему идёт… Тогда что? Неужели он всегда был интересным мужчиной? Вот бы Гарри посмеялся! Может, это во мне что-нибудь поменялось? Может, я и правда повзрослела, раз меня Снейп интересует?.. А может, всё проще, и у меня просто давно мужчины не было? – думала она в смятении. – С другой стороны, ну вот Люпин же меня не привлекает!.. Точно не привлекает? – тут же усомнилась она и скосила глаза на Ремуса, теревшего усталые глаза, – …точно, - вздохнула про себя Гермиона. – Ладно, вот увижу, как он снимает баллы с каких-нибудь несчастных второкурсников-гриффиндорцев, и всё как рукой снимет! Наваждение».
Гермиона как следует потрясла головой, в надежде вытряхнуть из неё все эти странные мысли. Кое-как пережив распределение по факультетам и представление преподавателей (когда МакГонагалл объявила: «Это мисс Грейнджер - наш новый профессор трансфигурации…» - Гриффиндор грянул шквалом аплодисментов, которыми вдохновенно дирижировал Джеймс Поттер), Гермиона отдала должное пирогу с почками, который полностью завладел её вниманием и вытеснил из головы все прочие мысли.

* * *

Перед первым днём занятий Гермиону потряхивало. Она мало спала, а на завтраке едва притронулась к еде. Это всё не укрылось от Ремуса. Внимательно на неё взглянув, он смущённо спросил:
- Гермиона…кажется, у тебя сегодня нет двух первых уроков? Хочешь посидеть у меня на истории магии? А то я что-то немного волнуюсь. Возможно, твоё присутствие придаст мне мужества.
Гермиона взглянула на него с благодарностью, но, фыркнув, возразила:
- Ремус, не валяй дурака. Тебя же обожают студенты. Так всегда было и всегда будет. А мои дела, видимо, совсем плохи, раз ты боишься на час оставить меня одну.
- Не то чтобы я настаивал, но…мне будет приятно, - улыбнулся оборотень.
- И какая тема лекции? Надеюсь, не войны с гоблинами? Они меня бесконечно утомили ещё в школе. Такое ощущение, что это был какой-то пунктик Биннса.
- Я слышал, что лет сто-двести назад он защищал по ним диссертацию, - улыбнулся Ремус.
- Ах, вот оно что, - протянула Гермиона, - тогда ясно. Кстати, а где сейчас Биннс?
- Думаю, ты его ещё увидишь… - проговорил Ремус. Вид у него стал какой-то невесёлый.
- А почему таким похоронным тоном? - удивилась Гермиона. Оборотень избегал её взгляда.
- Мы…не очень ладим, - признался он со вздохом. – Он меня ненавидит.
- Ненавидит тебя? – хмыкнула Гермиона. – Тебя возможно ненавидеть?
- Наверное, он считает, что я занял его место.
- Но это же глупо. Он же сам ушёл, - удивилась Гермиона. – Ведь так?
- Так-то оно так… - протянул Ремус.
- Ну, и причём тут, в таком случае, ты? Ужасно глупо. Не ожидала от Биннса подобной непоследовательности.
- Это было…невыводимо из его манеры преподавания? – с трудом улыбнулся Ремус.
- Точно, - фыркнула Гермиона. – Он всегда был необыкновенно последовательно зануден.
- Смех смехом, - сказал Ремус, - но у него образовалась крайне неприятная привычка.
Гермиона вопросительно на него посмотрела.
- …приходить ко мне на занятия. И…критиковать мои методы преподавания.
- Вот как? – покачала головой Гермиона, изо всех сил пытаясь сохранить серьёзность.
- Ты что, смеёшься надо мной? – смущённо и обиженно спросил Ремус.
- Ну что ты…Просто…я так ярко представила себе эту картину! – захихикала Гермиона.
- Тебе смешно! – фыркнул Ремус. – А меня аж до костей пробирает.
- Так ты хочешь, чтобы я защитила тебя от нападок Биннса?
- Может, при тебе он постесняется слишком зверствовать.
Гермиона, рассмеявшись, покачала головой. Было ясно как день, что Ремус изобрёл этой глупый предлог, чтобы не оставлять её одну в таком состоянии. Говорят, высший пилотаж – оказать человеку услугу таким образом, чтобы он думал, что это он оказывает услугу тебе. Но болезненная деликатность оборотня порой принимала совсем уж странные и нелепые формы. Биннс критикует его методы преподавания! Это же ещё придумать надо.
- Ты так и не сказал, какие темы лекций, - вспомнила Гермиона.
- Сначала у второкурсников – магические обряды Древнего мира. А потом у пятого курса – новейшая Отечественная история магии. Внутренняя политика Великобритании конца двадцатого века. У нас месяц, чтобы закончить курс…а потом мы будем повторять всё сначала в рамках подготовки к СОВ.
- Ух ты! – обрадовалась Гермиона. – Как мне повезло! Наконец-то, я услышу это собственными ушами.
- Ты про обряды Древнего мира? – спросил Ремус без улыбки.
- Нет! Я про внутреннюю политику. Я, конечно, знала, что мы участвуем в исторических событиях, но услышать, как ты читаешь об этом лекцию… Ах, я, кажется, догадалась, зачем ты меня пригласил! Ну, ты и хитрюга, Ремус. Хочешь, чтобы я рассказала что-нибудь ребятам о…
- Я же уже сказал, что пригласил тебя исключительно для моральной поддержки. Ну, может, ещё немного для того, чтобы ты нейтрализовала Биннса, - перебил её Ремус. – Что до исторических событий…всё, что мы делаем – история. Например, сейчас мы присутствуем на историческом завтраке в Большом зале школы Хогвартс. И после того, как я доем этот пирог, он тоже станет историей… - Ремус запихнул в рот кусок пирога и встал. На ходу дожёвывая, он пробормотал: - Жду тебя в кабинете. Не торопись, доедай спокойно. Мне ещё надо кое-что подготовить к уроку.
И он стремительно покинул Большой зал. Гермиона, недоумевая, вернулась к остывающей яичнице.
Кабинет истории магии преобразился. Он больше не был затхлым и тёмным, в нём появилось много редких книг и отличных наглядных пособий. Особое внимание Гермионы привлекла карта, где показывалась история похода Гердвальта Непобедимого – этого Александра Македонского магического мира. Места крупных магических сражений на карте периодически вспыхивали разноцветными огнями – отсветами боевых заклинаний. По карте перемещались фигурки людей, гоблинов, великанов, боевые драконы грозно ревели и выдыхали дым. Создатель карты, видимо, немало над ней потрудился, потому что главные действующие лица – полководцы, старейшины магических племён, верховные жрецы…короче, те, кто оставил свой след в истории – обладали каждый своим собственным характером. Буйному и предприимчивому Гердвальту, скажем, явно давно наскучило перемещаться по одному и тому же маршруту и каждый раз заново завоёвывать уже завоёванные земли. И теперь он, со скучающим видом одерживая победу в битве с альпийскими великанами, бросал тоскливые взгляды в сторону Антарктиды (единственного материка, до которого у этой исторической личности так и не дошли руки) и тоскливо вздыхал.
На задней парте (а точнее – над задней партой) Гермиона заметила дремавшего профессора Биннса. Видимо, бедное старое привидение так и остался навеки привязанным к своему кабинету.
Гермиона с удовольствием прослушала первую лекцию Ремуса. Рассказывая о культах древних богов, он так красочно описывал магические обряды древних, точно сам при этом присутствовал. А в конце урока он со своими учениками даже разыграл всё, что только что рассказал. Они вместе с Гермионой быстро трансфигурировали учебники по истории магии в бубны, перья - в шикарные головные уборы, несколько припасённых Ремусом тряпок и покрывал – в плащи из шкур животных, и под конец так расшумелись, что не услышали звонка. Они заметили, что урок кончился, только тогда, когда в класс начали входить изумлённые пятикурсники. С тревогой взглянув на время, Ремус остановил веселье – и они потратили ещё некоторое время, чтобы привести все заколдованные предметы к их первоначальному виду. Чтобы успеть вовремя, пришлось подключить пятикурсников, что, конечно, только усилило общую неразбериху…и второкурники уходили с урока счастливые, распаренные, держа в руках неумело расколдованные учебники, обложка на которых была натянута так туго, что издавала звенящий хлопок, стоило по ней шлёпнуть.
Ученики расположились на урок – достали перья, учебники. Эта лекция была смешанной. С одной стороны прохода сидели жёлто-красные галстуки, с другой - серо-зелёные. Гермиона, не уверенная, педагогично ли поступает, тем не менее кивнула и улыбнулась Альбусу Северусу. Ремус написал палочкой на доске тему: «Внутренняя политика Великобритании конца двадцатого столетия»
Гермиона приготовилась слушать о своих же собственных подвигах. Но Ремус не торопился переходить к самому важному. Голос его вдруг сделался скучным, лицо – усталым. Он нудно вещал о договорах с магглами, посвящённых проблемам магической секретности, о реформах образования и тому подобном. Гермиона чувствовала, что засыпает. «Ремус, ты ли это? Ты что, решил позаимствовать педагогическую манеру профессора Биннса? То-то он, наконец, проснулся».
Старое привидение действительно странно оживилось и как-то недобро наблюдало за Ремусом. Оборотень нервничал. Он стал говорить ещё медленнее, растягивая и разжёвывая слова, как будто каждый раз не мог с ними расстаться. Или, может быть, каждый раз боялся начинать новое слово.
А перед каждым предложением он переводил дыхание, словно ему предстояло шагнуть в пропасть. И обводил взглядом класс – точно сканировал.
Гермиона переводила недоумевающий взор с Ремуса на прилежно склонённые головы учеников. Почему он так на них смотрит? Что он ищет? Выслеживает записки? Следит, чтобы не разговаривали? Да ну, ерунда. Ремус никогда не был параноиком. Никогда не зверствовал. Что же происходит?
Потом она заметила, что и ученики ведут себя как-то странно. В классе было тихо, как в гробу, никто не шептался, не хихикал. Если кто-то обменивался взглядами или кивками, то это происходило без улыбок, с серьёзными лицами. В глазах у них Гермионе чудилась затаённая решимость.
«Может, они нервничают под взглядом Ремуса? – подумала она тревожно. – Мне тоже неуютно… Но когда же он, наконец, начнёт?»
Гермиона всё ждала, что Ремус начнёт рассказывать об идеологии Пожирателей Смерти, о войне, о Гарри и его шраме. Но он, кажется, и не собирался переходить к этой теме.
«Может, это будет на следующем занятии?» - подумала Гермиона разочарованно. Урок уже подходил к концу. Ремус сказал:
- К следующему занятию – эссе на полсвитка, в котором вы должны провести сравнительный анализ отношений магов и магглов в начале и в конце двадцатого века. Вызубрите эту тему хорошенько, что-нибудь в этом роде обязательно будет на СОВ.
- Профессор Люпин! – поднял руку один из гриффиндорцев – невысокий мальчишка, чья хитрая физиономия выдавала в нём ирландца и первого хулигана.
- Что тебе, Генри? – спросил оборотень. Гермиона отметила, что он по-прежнему называет учеников на «ты» и по имени. Но взгляд у него почему-то был как у волка, которого травят собаками.
- А какая тема следующего урока? – невинно поинтересовался Генри, почему-то оглядываясь на профессора Биннса.
- Мы переходим… - Люпин запнулся, но взял себя в руки и заговорил хоть и обречённо, но спокойно: - Мы переходим к первому десятилетию двадцать первого века. Тема – меры, принимаемые магическим сообществом относительно вредного влияния маггловской техники на экологию.
«Ого, - подумала Гермиона. – И правда интересная тема».
Когда она ещё работала во французском министерстве магии, там ходили упорные слухи о каком-то законопроекте, призванном сократить производство маггловской техники за счёт обеспечения их потребностей с помощью волшебства. Кажется, где-то на территории Китая открыли экспериментальный завод, на котором вся продукция производится механизмами, приводящимися в движение волшебством. Кажется, одним из разработчиков этого проекта даже была Чжоу Чанг… И вообще во всём мире нынче говорят о магии как об альтернативном виде топлива.
«Минуточку, - вдруг опомнилась она. – Следующее занятие – уже начало двадцать первого века. А когда же тогда по программе Волдеморт?»
Тут, словно вторя её мыслям, с задней парты раздалось покашливание. Класс затаился.
- Отличная лекция, молодой человек, - проскрипел со своего места профессор Биннс. – Но вам не кажется, что вы что-то пропустили?
- Что именно? – сухо поинтересовался Ремус. Но Гермиона видела, как он напряжён.
- Самую малость. Всего лишь забыли рассказать вашим ученикам о двух войнах с одним из самых великих тёмных волшебников в истории.
- Если вы говорите о Берцеллеусе Презлейшем, то это проходят на третьем курсе, профессор.
- Нет, молодой человек, я имею в виду Волдеморта.
Генри не смог сдержать восторженного крика.
- Профессор, вы путаете историю со страшной сказкой… Никакого Волдеморта не существовало на самом деле.
Гермионе показалось, что она ослышалась.
- Нет, молодой человек, он существовал, и вы прекрасно об этом знаете. Вам ли, члену Ордена Феникса, не знать об этом. Вам ли, имеющему Мерлина Третьей Степени за эту войну? А ваша подруга, наша новая учительница трансфигурации, тоже забыла, кто такой Волдеморт? Она ведь магглорождённая, её это всё касается ещё больше, чем вас… Ну что, юная леди, хоть вы-то помните?
- Я…я… - Гермиона не знала, что говорить.
- Очень жаль, - со вздохом произнёс профессор Биннс, - если и вы забыли. А в детстве вы верили своему другу…этому мальчику…Гарри Поттеру…когда он сказал, что Тёмный лорд возродился. Тогда тоже все делали вид, что ничего не происходит…и объявили Дамблдора сумасшедшим… Ах да, молодой человек. Если Волдеморта никогда не существовало, то куда же делся директор?
- Профессор Биннс…
- Если бы только он был жив! При нём всё было бы по-другому. Никто бы не посмел сказать…
- Профессор Биннс, замолчите! – не выдержал Ремус.
- Нет, профессор Люпин, дайте ему закончить! – закричал Генри. Остальные ученики поддержали его нестройным гулом.
- Двадцать баллов с Гриффиндора! – рявкнул оборотень. – И все вон из класса!
В полном молчании ученики собрали сумки и покинули класс.
- Профессор Биннс, - простонал Ремус, - что за спектакль вы устроили?
- Это вы, молодой человек, устроили спектакль. Точнее, вы-то только играет в этом спектакле. Режиссёр тут другой… Но я, слава Мерлину, теперь больше не состою в труппе и могу говорить всё, что мне заблагорассудится.
- Профессор Биннс, вам-то всё равно, а мне грозит увольнение! Быть может, даже тюрьма!
- А вы, молодой человек, умрите. Как славно быть привидением! Поверьте, после смерти перестаёшь страшиться жизни.
И старое привидение, бормоча себе ещё что-то под нос, просочилось сквозь книжный шкаф и исчезло.
- Ремус… - дрожащим голосом начала Гермиона. – Ремус, что это?.. Что же это?
- Гермиона, не сейчас, - произнёс Ремус устало. – Ты же и так всё поняла. Я хотел тебе рассказать, но не имею права.
- А кто имеет?! – закричала Гермиона. Ремус поднял на неё страдальческий взгляд.
- Спроси…спроси Гарри.

* * *

Её уроки в этот день прошли, как в бреду. Вернувшись в свою спальню, она долгое время мерила её шагами (это уже, кажется, входит у неё в привычку) – и, наконец, решилась. Она взяла щепотку летучего пороха и, опустившись на колени, сунула голову в камин.
- Гермиона? – удивлённо спросил Гарри Поттер, когда, оторвав взгляд от спортивного раздела «Ежедневного Пророка», вдруг заметил в своём собственном камине знакомую растрёпанную голову, которую нежно лизали языки пламени.
- Где Джинни? – спросила она, не тратя времени на приветствия.
- У неё встреча с подругами… - растерянно ответил Гарри. – Но если она тебе нужна…
- Как раз нет. Мне нужно поговорить с тобой наедине… Ты не против?
- Разумеется, нет.
- Отлично.
Через минуту слегка закопчённая Гермиона стояла посреди гостиной Поттеров уже целиком.
- Что случилось, Гермиона? Что за секретность?
- Гарри, - кусая губы, начала Гермиона, - что происходит? Почему всё так?
- Как?
Она тщательно подбирала слова. Ей хотелось топнуть ногой, зарыдать, зайтись истерическим хохотом, крикнуть, что она всё знает. Но она решила, пока это в её силах, держать себя в руках. Она даже не посмела с порога заявить, что ей что-то известно. В голове у неё всё так перепуталось, что она хотела заставить его рассказать всё по порядку.
- Я очень долго присматривалась, всё хотела точнее сформулировать, как-то опознать это внутреннее ощущение какой-то неправильности, фальши… - медленно произнесла она, вспоминая свои недавние ощущения. - Я не могла выделить какую-то конкретную вещь, которая казалась мне странной.
- А теперь можешь? – приподнял брови Гарри.
- Да. Почему при имени Волдеморт все опять вздрагивают? Почему все бросаются затыкать мне рот, когда я пробую поговорить с ними о прошлом?
- Может быть, - сумрачно заметил Гарри, - они просто не хотят вспоминать? Всё-таки это были тяжёлые и страшные для всех времена.
- Но они же прошли! И теперь, после того, как всё немного зажило и затянулось, самое время говорить о них. И потом, ты думаешь, я не вижу разницу? Одно дело, если бы вы с Роном не захотели вспоминать о той пьянке на шестом курсе и что вы тогда делали…
- Гермиооона, - застонал Гарри, хватаясь за голову, как будто у него с той ночи всё ещё не прошло похмелье.
- …или то, что происходит сейчас, - закончила Гермиона. - Я понимаю, - добавила она, внимательно всматриваясь в его лицо, - что это, возможно, кажется чушью, но на всех как будто наложили заклинание Забвения…
- Нет, - тихо ответил Гарри. – Не наложили.
- Я понимаю, что тебе это кажется бредом, но я не знаю, как точнее описать то, что чувствую…
- Это не бред, - покачал головой Гарри, кусая губы. – На самом деле, министр высказывал такую идею, когда обсуждался этот законопроект.
- Какой законопроект? – не поняла Гермиона. – Какую идею?!
- Наложить на всех заклинание Забвения. Этот вопрос всерьёз поднимался на голосование, и я был одним из тех, кто голосовал против. К счастью, некоторое количество мозгов у наших чиновников ещё осталось. Вижу, ты ничего не можешь понять. Ладно, с самого начала… - Гарри прошёлся по комнате. – Учти, что сейчас я нарушаю закон, который сам же и принимал. В общем, дело в том…что в один прекрасный день министр магии решил, что будет лучше для всех забыть всё, что связано с Волдемортом и с обеими войнами, как страшный сон.
- Ну, в общем-то… - пролепетала сбитая с толку Гермиона.
- Нет, - нетерпеливо перебил её Гарри. – В буквальном смысле. Понимаешь, они решили…всем сказать, что ничего не было. Что никакой войны не было. Что Волдеморт – вовсе не один из величайших магов на свете, а просто…Том Реддл. Понимаешь, это был не просто совет, вроде как: забудьте то плохое, что было, и живите дальше. Это был настоящий, официальный закон. Его приняли через год после твоего отъезда во Францию. Разрабатывался он в условиях строжайшей секретности, в Отделе Тайн… Я был одним из его разработчиков.
- Ты?!
- Не думай, что я не понимал всего идиотизма ситуации. Я пытался отговорить, я сделал всё, что мог…но что я мог сделать?
- Уйти! Ты должен был уйти! Подать в отставку!
- И что бы это изменило? Закон всё равно бы приняли, а я, отстранённый от всех дел, возможно, со стёртой памятью, никак и ни на что не смог бы уже повлиять.
- А так ты на что мог повлиять?!
- Я хотя бы смог объяснить голосовавшим, что стирание памяти – не выход. Что это ведёт к необратимой деформации личности и мы просто не имеем на это права. Они хотели стереть людям память! Понимаешь? Во всей магической Британии осталась бы только горстка людей, которая знает, что и как было на самом деле. И не факт, что это была бы горстка самых достойных людей. Кто мог поручиться, что, дорвавшись до корректировки памяти (а в таких масштабах каждое заклинание Забвения невозможно было бы контролировать), они бы не скорректировали её, сообразуясь с какими-нибудь своими выгодами? Была бы новая война, Гермиона…
- И о ней бы мы тоже не подозревали, - с горечью закончила Гермиона.
- И потом, ты же не можешь не понимать, что, после принятия этого закона, я переставал быть героем, спасшим магический мир. Если бы я ушёл из министерства – куда бы я пошёл? Ты учитываешь, что к этому времени у меня уже была семья из жены и троих детей?..
Гермиона оглушительно фыркнула, а потом спросила:
- Но как же убитые? Погибшие на войне? С ними вы что сделали?
- Для каждого придумали новую смерть и новые обстоятельства, - мрачно сказал Гврри. – Например, Фред Уизли…погиб при испытании новой продукции для своего магазинчика…
- О Мерлин. – Гермиона схватилась за голову.
- Это ещё не всё. Понимаешь, взрослые волшебники – те, которые всё это видели – по крайней мере, в глубине души, в недрах своей памяти знают правду. А вот дети… Волдеморт был изъят даже из курса Истории Магии.
- Поэтому профессор Биннс ушёл, да?
- Да. Он сказал, что он призрак и ему уже всё равно нечего бояться, но насилия над историей он не потерпит. Хотя… Между прочим, он всё равно никогда в своих лекциях не добирался дальше Войны с великанами…Родителям под страхом Азкабана запрещено рассказывать детям о Волдеморте. И вообще запрещено говорить о нём.
- Но ведь твои дети знают? Поэтому они так напряглись тогда за обедом, когда речь зашла о Волдеморте?
- Но ведь трое из них родились до того, как был принят законопроект, - пожал плечами Гарри. – Конечно, когда они были малышами, то всегда хотели вместо сказок на ночь послушать про приключения своего папы – спасителя магического мира.
- И как ты им потом объяснял?
- Ну, как… Извинился. Сказал, что все родители рассказывают детям на ночь сказки, и я не думал, что они так долго будут верить во всю эту чушь. Сказал, что, конечно, хотел, чтобы мои дети гордились мной и считали меня спасителем мира. А на самом деле это всё были сказки на ночь.
- И они поверили тебе? – спросила Гермиона.
- Нет, конечно… Они с тех пор ненавидят меня. Для них есть как бы два отца. Один из них герой, Спаситель мира, победитель Волдеморта. А второй – трус и подлец, убивший этого первого отца-героя, чтобы подлизаться к министру. И память первого отца они чтут и оплакивают, а второго считают подделкой, фальшивкой и убийцей.
- И правильно делают! – закричала Гермиона. – Гарри! Как ты мог! Как ты допустил!
Она бросилась к камину, схватила, не глядя, горсть летучего пороха из небольшой вазочки на каминной полке. И, когда её обступило со всех сторон гудящее пламя, губы её прошептали почему-то сами собой: «Хогвартс. Кабинет профессора Снейпа…»


Глава 5. «Снейп».

Камин в кабинете слизеринского декана был открыт для преподавателей на случай какого-нибудь срочного дела. Но это не уменьшило его удивления, когда он увидел, как из его камина на холодный каменный пол вывалилась новая преподавательница трансфигурации, причём, как он сразу отметил, в совершенно невменяемом состоянии.
- Мисс Грейнджер? Что с вами?
Она не могла больше сдерживаться. Она закричала и зарыдала в голос.
- Мерлин…Мисс Грейнджер…
Снейп бросился к шкафчику с готовыми зельями, а потом обратно к ней, на ходу зубами откупоривая какой-то флакон, и сунул его ей прямо в лицо. Гермиона закашлялась.
- О Мерлин… Фуу! Что это?! – прогнусавила она сквозь зажатый нос, разом придя в себя. – Это запах немытого Гойла!
- Нет, - возразил Снейп с тайным удовлетворением. – Это всего лишь хорошая, крепкая эссенция тролльего пота.
- Не знаю, что хуже, - фыркнула Гермиона. – А впрочем, не знаю даже, есть ли вообще хоть какая-то разница. Закройте его, ради Мерлина! Я уже пришла в себя.
- Выпейте это, - сказал Снейп, давай ей другой флакон.
- Что это? – подозрительно поинтересовалась Гермиона, держа флакон на расстоянии вытянутой руки от своего носа.
- Скажите мне сами, мисс Грейнджер, - хмыкнул Снейп. – Оправдайте звание великой хогвартской всезнайки.
Чувствуя, что поступает опрометчиво, Гермиона всё-таки рискнула понюхать зелье. Пахло приятно.
- Успокаивающее зелье, - узнала она. – Я же после него буду, как замороженная!
Снейп страдальчески возвёл очи к потолку.
- Оно разбавлено в пропорции один к десяти, - сказал он. - Мисс Грейнджер, чем вы занимались на моих уроках? Если даже вы уже не помните таких элементарных вещей, то боюсь представить, каковы остаточные знания прочих моих учеников. Полагаю, если они через восемнадцать лет после выпуска помнят, с какой стороны подходить к котлу, я уже должен быть благодарен небесам.
Гермиона про себя отметила его деликатность – он не спросил, что ей понадобилось в его кабинете, да ещё в такой час, да ещё в таком состоянии. Но всё-таки она посчитала необходимым извиниться.
- Профессор Снейп, я…простите меня, пожалуйста. Я не знаю, как это вышло. Не знаю, почему именно ваш камин…
- Мисс Грейнджер, - прервал он её. – Вас проводить до спальни?
Гермиона почувствовала, как будто её облили холодной водой. «С другой стороны, - тут же оборвала она себя. – Неужели ты думала, что он предложит тебе остаться?.. Дура несчастная!»
- Благодарю вас, профессор, - ответила она, с трудом поднимаясь. – Я справлюсь.
- Как угодно.

* * *

Ночью Гермиона снова никак не могла заснуть. Она уже утомилась накладывать на подушку охлаждающее заклятие. Она переборщила. Несчастная подушка скукожилась и стала влажной ото льда, который похрустывал и таял внутри неё. Но Гермионе её подушка всё равно казалась противно горячей. С каким-то остервенением она всё шептала и шептала: «Refrigerare!» Пока, наконец, не добилась того, что перья внутри смёрзлись в один твёрдый ком, и подушка превратилась в глыбу льда с натянутой на неё наволочкой. Гермиона поднялась с постели и подошла к окну. Скоро должно было начать светать. Не зная, чем себя занять, не в силах читать или ещё раз пересмотреть планы предстоящих занятий, Гермиона взяла со стола свой ежедневник. В нём пока не было записей, она купила его незадолго до побега из дома и теперь хотела использовать для пометок и наблюдений.
Она не имела привычки вести дневник. Но сейчас что-то побудило её взять в руки перо и, пососав кончик, неуверенно написать:
«3-е сентября, 20… г., ночь, Хогвартс, моя спальня.
Пора, пожалуй, признаться, хоть и страшно. Я влюбилась в Северуса Снейпа на шестом курсе…»
Вдруг, словно очнувшись, Гермиона недоумённо уставилась на строки, только что вышедшие из-под её пера. Она еле смогла сдержать испуганный вскрик – и выронила ежедневник, неловко чиркнув по станице пером. Потом бросила и перо.
Некоторое время она в глубокой задумчивости смотрела в окно. Потом, нагнувшись, подобрала и перо, и ежедневник – и продолжила писать уже без остановок:
«…Может быть, я стала достаточно взрослой, чтобы забыть детские обиды и это его параноидальное выслеживание студентов по ночному Хогвартсу. Просто однажды я задумалась, почему он этим занимается. И версия, что по причине бессмысленной злобности, показалась мне уж слишком наивной. Так что всё началось, пожалуй, с его одиночества. Мною же для него благополучно и придуманного. Я рассуждала так: счастливый человек не станет по ночам бродить по пустой школе. Наверное, у него бессонница. Он не может спать и бродит, чтобы хоть куда-то себя деть. Счастливый человек не увидит смысла в том, чтобы подкарауливать по ночам студентов и служить им живым пугалом. И тут же я сообразила, что сама же поймала себя в ловушку: стоп, сказала я себе. Ты видишь в этом смысл. Значит, ты сама несчастна. Так что поводом послужило ещё и это сроднившее нас несчастье, о котором никто не подозревал. Я ходила задумчивая, каждую минуту помня, что я ношу в себе своё несчастье – и порой осторожно трогая его у себя внутри. Потом, когда выяснилось, что мне понадобятся Продвинутые Зелья, я признала, что он ещё и хороший преподаватель. И необыкновенно умный человек. А потом…видимо, всё-таки сказались семнадцать лет. Вдруг всё в нём начало меня волновать. В горле пересыхало, когда он пролетал мимо. В голове вдруг что-то горячо и липко взрывалось, и я по вечерам уснуть не могла, ощущая на прямо-таки пылающей коже прикосновения. И я мысленно словно аппарировала к нему по частям – вдруг резко и коротко, вспышкой чувствовала его то ногой, то животом. Порою я задумывалась, а когда Рон или Гарри окликали меня и спрашивали, о чём, я даже терялась: не могла же я сказать, что вот уже минут пять как мысленно целуюсь со Снейпом и хотела бы вернуться к этому занятию, а их квиддич мне до лампочки. Иногда я ловила себя на мысли, что мне нестерпимо хочется обнять, прижаться, повеситься на какого-нибудь парня – любого парня, чужого, постороннего, чтобы хоть немного унять непроходящую жажду. У меня даже ногти тянуще и тоскливо выли по ночам на луну. Была-была нормальной и вдруг стала оборотнем. Как-то так это всё ощущалось. И хотелось идти к нему и просить антиликантропное зелье.
Но…что было делать? Я сколько угодно могла себя убеждать, что всё это совершеннейший бред и скоро пройдёт. О том, что многие студентки влюбляются в своих преподавателей. Но какая, к чёрту, из меня любовница, в самом-то деле? Смешно даже. Любовница – это что-то такое…такое…ну, не знаю. Стервозно-высококаблучное. Никак не могу представить себя в данном качестве. Всезнайка с растрёпанными волосами, вот я кто. И к тому же гриффиндорка, а у нас все эти любовницы-не любовницы на лбу написаны. Я удивлялась, как он ещё до сих пор всё не понял.
И главное, я всё никак не могла поверить, что это всё гормоны. Как же так, гормоны? Какие гормоны, когда меня просто вы-во-ра-чи-ва-ло? И я для себя решила разбираться: что это такое? Решила уяснить, то ли я смертельно влюблена в его мозги, то ли что. И я подумала: мне интересно что-нибудь про него? И поняла, что интересно мне всё. Какие книги он читает, что любит есть, почему всё время ходит в чёрном и так далее, и так далее. И я решила тогда: когда я вырасту, когда я выучусь и чего-нибудь уже добьюсь, когда я перестану быть студенткой, а он – преподавателем и эта наша разница в возрасте перестанет быть такой уж пугающе огромной…тогда я приду к нему и…и…и что-нибудь скажу. Или сделаю. Поцелую его, даже насильно. Даже если прогонит.
Теперь все эти детские воспоминания нахлынули на меня и больше не отпускают.
Ох, помню… Никто ничего не замечал, конечно. Гарри и Рону даже в голову не могло прийти присматриваться к моему состоянию. Они привыкли, что Гермиона Грейнджер всегда ровна, спокойна, в бодром настроении. А если она вдруг раздражена и язвительна, значит, у неё что-нибудь не ладится с заданием по трансфигурации, или она устала, - и её лучше не трогать. Вот так и получалось, что в те минуты, когда мне больше всего нужна была чья-то помощь, я оставалась совсем одна. Тогда я первые пожалела, что у меня нет закадычной подружки, с которой можно было бы пошептаться, посплетничать, похихикать…которая бы, чёрт возьми, заметила, что со мной что-то не так! Что я удручена и задумчива, что я не сплю. И которая бы обязательно подумала, что я влюбилась. И я бы, конечно, страшно возмущалась и обвиняла её в легкомыслии…но краска, бросившись мне в лицо, выдала бы меня. И она бы ходила за мной, и нудела, и выспрашивала, и приставала бы до тех пор, пока я бы не открыла ей имя…И она бы не стала смеяться, и не отпрянула бы от меня с криком ужаса…а, возможно, поняла бы меня…и, может, даже сказала бы, что Снейп и правда незаурядный экземпляр.
В общем, мне нужна была подруга, которой я могла бы открыть тайну, мучавшую меня. Но когда я смотрела вокруг, я понимала, что это невозможно. Об этом надо было думать раньше, много раньше…А теперь у Парвати была Лаванда, а у Лаванды была Парвати. У Трейси была Мелисса, у Кэтрин – Надин, у Бриджит – Хэтти. И только у меня не было никого.
С другой стороны, утешала я себя, может, это даже и лучше. Неужели я действительно могла бы кому-нибудь открыть, что я сохну по Снейпу? Что я спать не могу, лежу и представляю…О Мерлин, стыд-то какой. Нет, всё-таки хорошо, что нет подруги, что никого нет. Это значит, никто ничего не заметит…ни о чём не догадается. И у меня есть время прийти в себя. Я попробую влюбиться в кого-нибудь другого. Мерлин, ну почему, почему он?! Почему я не могла влюбиться в кого-нибудь более…ожидаемого? Очевидного? Напрашивающегося? Ну, вот хотя бы в Гарри. Помню, девчонки курса до четвёртого упорно считали, что я в него влюблена. Потом появился Виктор… но ведь Гарри и правда неплохая кандидатура. Вспомни, Гермиона, как однажды, когда он вернулся вечером с квиддичной тренировки, от него прямо тебе в лицо остро пахнуло мужчиной. Вспомни, как у тебя даже в горле пересохло…и как тебе потом было стыдно за это. Но это было после того, как ты всю ночь ворочалась, мечтая о Снейпе, а когда всё-таки заснула, тебе приснилось… Вот за что тебе должно быть стыдно, Гермиона Грейнджер, а вовсе не за то, что ты что-то почувствовала, когда мимо прошёл одноклассник. Пусть даже он и твой лучший друг.
Потом у меня был роман с Роном…Просто потому, что я уже больше не могла одна. Мне уже начало казаться, что однажды ночью я не выдержу и прямо в ночной рубашке отправлюсь в слизеринские подземелья, стучаться под дверью его кабинета. А если по дороге меня поймает Филч, я изнасилую Филча. Тем более что он сквиб и не сможет защищаться…»
Гермиона кончила писать и на некоторое время застыла с пером в руке. В чувство её привёл звук хлопка, произведённый упавшим дневником, который соскользнул с её коленей и снова шлёпнулся на пол. Встряхнувшись, Гермиона в смятении, в ужасе спросила себя: «Господи, что я такое написала? Зачем, зачем я всё это придумала? Как это вообще всё могло прийти мне в голову?»
Она второй раз за сегодняшнюю ночь подобрала дневник, перечитала всё написанное и спросила себя: «Откуда во мне это? Эти слова, эти чувства? Откуда всё это взялось, из каких потёмок выползло? Ведь не было, не было ничего подобного, ничего похожего… Я что-то почувствовала вот только тогда, когда увидела его в Большом зале, на празднике в честь начала учёбы… Зачем же я придумала всё это?»
И она ещё много раз перечитывала написанное…и плакала. Почему-то плакала до утра.

Глава 6. «Вопросы».

Рассвет Гермиона встретила на подоконнике. Глаза жгло от слёз и бессонной ночи, к нестерпимо болевшей голове она прижимала подтаявшую подушку, и холодные капли периодически стекали за воротник, заставляя ёжиться. Она наблюдала, как за окном медленно сереет небо, и надеялась, что с наступлением утра так же просветлятся мысли в её голове. Но они шевелились всё медленнее и медленнее – и только уже почти свалившись с подоконника, Гермиона поняла, что начинает клевать носом. Но спать было нельзя – занятия у неё сегодня начинались сразу после завтрака. Со вздохом она всё-таки заставила себя слезть на пол. Всё окоченевшее тело ныло – от долгой неподвижности, от неудобной позы, от усталости. Кое-как Гермиона добралась до тумбочки, в которую уместились все вещи, которые она взяла с собой, сбегая из дома, и нашла там небольшую аптечку, в которой маггловские средства соседствовали с магическими. Гермиона выпила таблетку от головной боли, запив её несколькими глотками Бодрящего зелья. Флакончик с этим зельем она ещё во Франции привыкла всегда носить с собой. Там у неё часто бывала бессонница, а это зелье было действеннее, чем кофе. У него было только два недостатка: во-первых, оно довольно быстро теряло эффективность: после года более или менее регулярного использования, даже двойная доза не оказывала на неё почти никакого действия. Во-вторых, оно действовало не сразу. Гермиона знала, что лучше бы ей сейчас хотя бы в течение получаса держаться подальше от собственной кровати, чтобы, не дай Мерлин, не уснуть.
Кое-как приведя себя в порядок, она решила погулять по Хогвартсу до завтрака. И ноги сами привели её в библиотеку. Зелье пока ещё не действовало, и читать она не могла, потому что в голове мутилось и першило в глазах. Да и устроиться за каким-нибудь столиком с книгой она опасалась – заснуть за столом, подложив какой-нибудь фолиант под голову, она могла с тем же успехом, что и в своей постели. Так что она просто бродила между полок, вынимая одну книгу за другой и бездумно их пролистывая.
Вдруг за соседним стеллажом она услышала какой-то шорох – и её спутанное, отуманенное сном сознание почему-то решило, что это снова Ремус. Встречаться с ним сейчас ей не хотелось, и она принялась медленно красться в противоположную сторону, стараясь не привлечь его внимание, чтобы спрятаться в дальнем углу библиотеки. Добравшись туда и решив, что она в безопасности, Гермиона вздохнула с облегчением. Зелье постепенно начинало действовать, медленно наполняя измученный организм энергией.
Вдруг она услышала шаги – Ремус явно продвигался в её сторону. Гермиона заметалась вдоль стеллажа, за которым пряталась, – и поняла, что сама себя загнала в ловушку. Она сжалась в углу, надеясь, что Люпину не придёт в голову заглянуть сюда, и, схватив с полки первую попавшуюся книгу, сделала вид, что читает.
- Профессор Грейнджер? – вдруг услышала она немного удивлённый голос. – Доброе утро.
Подняв глаза от книги, Гермиона увидела, что в проходе стоит Альбус Поттер, держа в руках небольшую стопку книг.
- Доброе утро, - сказала она, чувствуя облегчение. – Что ты…что вы здесь делаете так рано, мистер Поттер?
- Готовлюсь к занятиям, - ответил Альбус. Он уже овладел собой, и в голосе его зазвучала светская невозмутимость. – Как приятно, что библиотека работает с самого утра.
- Да, это действительно приятно, - вежливо отозвалась Гермиона.
- Профессор, как…как вам вчерашняя лекция по истории магии? – спросил Альбус, внимательно глядя ей в глаза, словно в любой момент готов был прекратить разговор.
- Очень…познавательно, - ответила Гермиона так же настороженно. – И я…не имею в виду информацию о договорах с магглами.
- Я так и понял. Вы ведь ничего не знали о том, что происходит, не так ли?
- Да, ничего.
Альбус задумчиво кивнул. Потом поставил одну из книг на полку. Гермиона, заинтересовавшись, подошла ближе и прочитала название: «Новейшая история Хогвартса». На корешках других книг, которые юноша держал в руках, было написано: «Законодательство магической Британии», «Туманы и дурманы», «Сонные зелья и яды под редакцией Клавдия Морфеуса, том I».
- Любопытный список литературы, - заметила она.
Альбус смотрел на неё без улыбки. Гермиона открыла «Новейшую историю» на главе, посвящённой последнему пятилетию двадцатого века. Выпускники, очки факультетов, соревнования по квиддичу, биографии и научные достижения преподавателей…
- Это последняя редакция, - сказал Альбус. – Всего лишь двухлетней давности.
- Понятно.
Она захлопнула книгу и поставила её на место.
Некоторое время они молчали.
- Профессор Грейнджер, - вежливо произнёс Альбус, - рад был встрече. Но мне нужно ещё расставить эти книги, взять другие и успеть на завтрак.
Кивнув на прощание, он направился к выходу из закутка, где они оба находились. Гермиона направилась за ним.
- Подожди, Альбус. Я понимаю ещё – «Законодательство магической Британии». Но при чём здесь «Сонные зелья»? Это ведь не школьная программа.
- Закон не может объяснить…некоторые вещи, - отрывисто бросил Альбус, останавливаясь, чтобы затолкать на полку «Туманы и дурманы».
- Какие вещи?
Гермиона почувствовала, как у неё пересохло в горле. Альбус только пожал плечами. Но Гермиона не отставала.
- Ты что, думаешь, что нас всех одурманили? – спросила она. – Но почему? И как?
Альбус остановился и обернулся к ней.
- Я не знаю, как. Я даже не знаю, что это может быть за зелье или какое это может быть колдовство. Но я пытаюсь это узнать.
- Почему ты вообще так решил?
- А почему вас это волнует, профессор? Это только догадки. Бредни. У меня нет никаких доказательств.
- Но с чего-то же эта теория возникла.
Альбус внимательно посмотрел на неё.
- А вы находите её…правдоподобной?
Гермиона глубоко вздохнула и, поколебавшись, ответила:
- Я, как и ты, считаю, что некоторые вещи…нельзя объяснить одним только законом. Почему все так странно себя ведут? Я хорошо знала твоего отца, и то, что он так поступил…это просто невероятно.
- Он пытался нас защитить.
- Да, конечно. Но, понимаешь, его в жизни слишком много защищали. А точнее сказать – ему много врали. Поэтому у него всегда было какое-то…обострённое чувство правды. Странно, что он позволил… Тот Гарри, которого я знала, обязательно сделал бы что-нибудь. Возможно, сделал бы глупость…
Альбус едва заметно улыбнулся.
- …но обязательно бы сделал. Он бы просто не смог сидеть на месте и смотреть на этот бред. Он бы обязательно кинулся в самую гущу событий. Он бы стал бороться – тайно, явно…хоть как-нибудь. Он на этой войне потерял столько друзей. Волдеморт убил его родителей…ваших бабушку и дедушку. Нет, тот Гарри, которого я знала, ни за что не позволил бы так просто всё забыть. Для него эта память – всё, что осталось от родителей. И от Сириуса. И от всех остальных. Он бы желал, чтобы все знали, что они были героями.
Улыбка Альбуса по мере того, как Гермиона говорила, становилась всё бледнее. Помолчав, он сказал:
- Мне очень нравится тот человек, о котором вы говорите. Но он – не мой отец. Вы рассказываете про кого-то другого.
- Да… - протянула Гермиона. – Люди меняются.
- Хотя… - сказал Альбус задумчиво. – Я, наверное, должен рассказать вам одну вещь. Это одна из тех вещей, которая не укладывается ни во что. Мой отец пытался бороться…первое время. Я, конечно, был тогда маленьким, но я хорошо помню. Он хотел написать мемуары.
- Что? – изумилась Гермиона.
- Да. Сразу после выхода закона он был очень подавлен. И он хотел написать о войне. О Волдеморте. В общем, всю правду.
- И что, написал? – спросила Гермиона, чувствуя, как сердце от волнения забилось быстрее.
- Он пытался. Сначала он хотел найти все документы того времени. Всё, что сохранилось. Какие-то письма, ещё что-нибудь. Но ничего не нашёл. Всё куда-то пропало.
- Министерство? – предположила Гермиона.
- Он тоже так решил. Логичная догадка. Министерство каким-то образом выкрало все бумаги, чтобы ничто не напоминало. Но это только подстегнуло его решимость. И он принялся писать. Он писал по ночам, а утром мы находили в камине в его комнате кучу бумажного пепла.
- Он разочаровался в себе, как в писателе? – против воли улыбнулась Гермиона.
- Он так злился, профессор Грейнджер. Ходил такой издёрганный. И однажды я решил посмотреть, что он там такое пишет. Я дождался, пока он заснёт…он часто засыпал прямо за столом, в процессе работы. Прокрался в его кабинет и принялся читать его писанину. Он писал о том последнем вашем годе в Хогвартсе. Писал обо всём – об отношениях с мамой, о дружбе с вами и дядей Роном, об учителях… А о войне и Волдеморте – ни слова.
- Но почему? В чём тогда смысл?
- Он меня тогда поймал, - продолжал Альбус. – Ох, и попало же мне… Но потом как-то Джеймс услышал его разговор с мамой. Он не запомнил точно, но там было что-то про то, что он как будто пишет не про свою жизнь – и это получается непроизвольно.
Гермиона почувствовала, что у неё в глазах темнеет.
- И что дальше? – спросила она слабеющим голосом.
- Ничего… Он отказался от этой идеи. Стал сильно пить. Даже лечился в больнице святого Мунго.
- Гарри чуть не стал алкоголиком? – недоверчиво спросила Гермиона.
- Да. А всё, что написал, он сжёг. И с тех пор…такой. Что это может быть, кроме какого-то зелья или заклятья? Правда, я не знаю, что это за зелье или заклятье. Но я стараюсь это выяснить. Однако смысл мне не ясен до сих пор. Если его каким-то образом опоили зельем, то почему он всё-таки не забыл? Или оно действует так, что он просто не может записать это? Но это как-то совсем уж странно. Изощрённо.
- К тому же, зельем опоили тогда не только твоего отца, - сказала Гермиона.
- Что вы имеете в виду? – спросил Альбус.
- У меня…те же симптомы, - неохотно ответила она. – В том смысле, что я пишу о событиях, которые никогда не происходили. Которые просто не могли произойти.
- Что за события?
- К войне отношения не имеют, - отрезала Гермиона, отводя глаза. – Просто о жизни. Я писала о них против воли, и не знала, откуда они брались. Это было похоже на то, как будто в голове у меня какой-то блок, и из-под него прорываются воспоминания.
- Тогда – всё-таки заклинание Забвения? Или какое-то зелье, которое подавляет воспоминания?
- Понимаешь, в чём дело… - сказала Гермиона, помедлив. – Те события, о которых я говорю, совершенно точно никак не касаются войны. И я не понимаю, зачем меня могли заставить их забыть. В случае с Гарри можно предположить, что заклинание, наложенное на него, действует так, что, как только он пытается написать что-то о войне или Волдеморте (что-то, идущее вразрез с законом), из-под его пера выходят какие-то незначительные подробности его мирной жизни…или ложные воспоминания…
- Ложные воспоминания? – задумчиво повторил Альбус.
- Так вот, в случае с Гарри это ещё можно объяснить, но я-то ничего не пыталась писать о войне. То, что я собиралась написать, совершенно…безопасно для Министерства. И мне непонятно, откуда полезли эти ложные воспоминания в моём случае. А если они настоящие, то я опять-таки не понимаю, с какой целью меня заставили всё это забыть.
- Да что это, в конце концов? – не выдержал Альбус.
- Кое-какие детали моей биографии. Личные детали.
- Хм… - протянул Альбус. – То есть, получается, вы как будто придумываете их? Точнее, они словно бы всплывают из глубин сознания?
- Именно, - кивнула Гермиона.
- Это похоже на фантазии, профессор? – вдруг раздался голос из-за ближайшего стеллажа, и из-за него, нахально улыбаясь, вышел Джеймс Поттер.
- Мистер Поттер, - строго сдвинула брови Гермиона, но Альбус её опередил.
- Джеймс, - недовольно оборвал он брата, и Гермиона с удивлением услышала в его голосе интонации, которые ужасно напомнили ей Малфоя. – Профессор Грейнджер – на нашей стороне. Напоминаю тебе, что она вообще первый взрослый человек, который готов разговаривать с нами об этом. И я не позволю тебе всё испортить.
- Я и не собираюсь ничего портить, - огрызнулся Джеймс. – Просто хотел разрядить обстановку.
- Неудачно, - холодно заметил Альбус. Джеймс покраснел от злости. Было видно, что его бесит, когда брат включает слизеринца. Альбус обратился к Гермионе: - Я ещё подумаю обо всём этом, профессор. Только я бы хотел, чтобы вы иногда… - Он сделал паузу, собираясь с духом. - Вы не могли бы взять для меня кое-какие книги из Запретной секции?
- Конечно, Альбус, - кивнула Гермиона, улыбаясь про себя. Понятно было, что мальчик просто решил воспользоваться возможностью добраться до книг, на которые давно облизывался. Впрочем, Гермиона ничего не имела против. Она ещё помнила времена своей учёбы, когда от одной только фразы «Запретная секция» волоски у неё на руках и на загривке вставали дыбом от сладкого предвкушения.
- Нам пора на завтрак, - вдруг сказал Джеймс.
- Я пока не пойду, - покачал головой Альбус. – Мне ещё кое-что надо здесь закончить.
Так что из библиотеки Джеймс с Гермионой вышли вдвоём.
- Ты ведь слышал наш разговор, Джеймс, - сказала Гермиона. – Может, у тебя есть какие-нибудь предположения?
Джеймс пожал плечами.
- По-моему, Ал всё усложняет. Я знаю только, что был принят этот закон. И ещё я знаю, что так просто я этого не оставлю. Алу бы только искать скрытые мотивы и задавать вопросы, ответы на которые всё равно невозможно найти. Он умный, но каши с ним не сваришь. Когда надо просто пойти и что-то сделать, из Ала плохой помощник.
Гермиона не смогла удержаться от улыбки.
- Именно поэтому вы и оказались на разных факультетах.
Джеймс нахмурился.
- Да, я знаю, что для Гриффиндора он не подходит. Но почему его запихнули в эти подземелья? По-моему, ему прямая дорога в Когтевран. Такой же книжный червь, - сказал он, с какой-то надеждой глядя на Гермиону, словно ожидая от неё подтверждения, что всё это ошибка и случайность.
«Ну, значит, в нём есть что-то ещё», - подумала про себя Гермиона, вспоминая властные и высокомерные интонации, которые порой проскальзывали в голосе Альбуса, но ей не хотелось огорчать Джеймса, который явно очень болезненно переживал распределение брата. В его систему координат никак не укладывалась эта двойственность: с одной стороны, он любил брата, с другой – ненавидел слизеринцев. Ненавидел, как казалось Гермионе, просто из бравады, по традиции, стараясь показать себя истинным гриффиндорцем. Он хотел задирать их при каждом удобном случае, драться с ними, устраивать магические дуэли – в общем, всячески защищать доброе имя своего факультета и по мере сил утверждать его бесспорное превосходство над вечным соперником. А ему приходилось угрюмо молчать, когда его однокурсники хвалились своими подвигами, и он чувствовал себя не просто недостаточно «своим» в компании гриффиндорцев («Так, Пит, при Джеймсе не вздумай рассказывать об этом случае у озера. Ты, конечно, здорово отделал этого урода, но у Джеймса на Слизерине брат. Бедняга опять будет чувствовать себя полным кретином. Вот уж не завидую»), а прямо-таки дважды предателем. Для него, лидера по характеру и страшного забияки, желающего всегда быть в центре внимания, это было нелёгким испытанием.
Понимая всё это, Гермиона постаралась перевести тему.
- Но ты же всё равно не знаешь, что делать, - заметила она.
- Да, не знаю, - согласился Джеймс. – Но я этого и не узнаю, пока Альбус будет выдавать вопрос за вопросом, один другого сложнее и бессмысленнее.
- У меня тоже много вопросов… - задумчиво сказала Гермиона. – Но, наверное, всё не те.
- В каком смысле? – не понял Джеймс.
- Знаешь, у одного маггловского писателя-фантаста* есть рассказ, в котором какая-то сверхраса создала Ответчик – прибор, внутри которого находились ответы на все вопросы. «Он знал природу вещей, и почему они такие, какие есть, и зачем они есть, и что все это значит, - процитировала она по памяти. – Ответчик мог ответить на любой вопрос, будь тот поставлен правильно». Но никто так и не смог задать ему правильный вопрос.
- Почему?
- Его создатели, ну, представители этой самой сверхрасы, когда создавали Ответчик, рассчитывали, что ему будут задавать корректные вопросы. Они оперировали определёнными понятиями, теми пластами знания, которые не были доступны никому, кроме них. Это то же самое, как если бы тебя спросили: «Почему Земля плоская?» И ты бы знал, что на самом деле Земля круглая, и даже знал бы, почему и зачем она круглая, но ты бы не мог им всего этого рассказать, потому что не имеешь права выходить за рамки сформулированного вопроса. В общем, смысл рассказа в его последней фразе: «Чтобы правильно задать вопрос, нужно знать большую часть ответа». Ну, и у меня как раз чувство, что я просто блуждаю в темноте и не знаю, что именно нужно спрашивать, чтобы узнать, что происходит.
Джеймс смотрел на неё и улыбался.
- Интересно, в магическом мире могло быть изобретено что-нибудь подобное? – задумчиво продолжала Гермиона.
- Надо у папы спросить, - сказал Джеймс.
- У Гарри? – удивилась Гермиона. – Он-то тут при чём? Если этим где-то и занимались, то, скорее всего, в Отделе Тайн.
Джеймс удивлённо воззрился на неё, а потом спросил осторожно:
- Профессор Грейнджер, а где, по-вашему, работает мой отец?
- Возглавляет Управление мракоборцев, по-моему, - рассеянно ответила Гермиона.
- Вообще-то, - заметил Джеймс, - он уже восемь лет как глава Отдела Тайн.

*Речь идёт о Роберте Шекли. Рассказ называется «Верный вопрос».


Глава 7. «Признание».

Ничего не происходит, уговаривала себя Гермиона. Она просто устала и запуталась во всём, что касается Снейпа. У неё внутри всё переворачивалось, когда она видела его издалека, но если они вдруг оказывались рядом, и у неё была возможность что-то ему сказать, воздух вдруг становился каким-то липким и душным, и хотелось плакать и бежать, а уж точно не разговаривать. Он тоже молчал…и вряд ли это потому, что для него воздух тоже становился липким и душным. Скорее потому, что чувствовал облегчение от того, что она не заговаривает с ним. Иногда, мельком взглянув ему в лицо, Гермиона чувствовала: он знает. Она пыталась убедить себя в том, что это её больная совесть наводит на неё мучительные параноидальные миражи. Она помнила эту свою особенность ещё по Хогвартсу. Каждый раз, когда приходилось нарушать школьные правила ради спасения мира, в её душе начиналась ядерная война. Она лежала ночами без сна и мысленно проклинала тот миг, когда ей пришло в голову подружиться с Гарри Поттером. Рон и Гарри спокойно спали в спальне мальчиков (кроме тех случаев, когда Гарри снился Волдеморт), не испытывая ни малейших угрызений совести. Более того, Гермиона была уверена, что они подняли бы её на смех, если бы узнали о её страданиях.
А вот ей самой было не до смеха. Она ужасно боялась, что однажды просто не выдержит и пойдёт прямо в кабинет директора, чтобы признаться ему во всём, а там – будь что будет. «Мерлин, - думала она иногда, - неужели я – потенциальный доносчик? Неужели невыводима, невыдавима из меня эта правильная девочка, умница-отличница? Неужели никто до сих пор не изобрёл в противовес сыворотке правды какой-нибудь «Антиябедин», чтобы, выпив его, нельзя было никому ничего выдать даже при желании? Близнецов, что ли, попросить придумать что-нибудь в этом роде? Но нет, нет, они догадаются. Не переживу я понимания в их глазах…»
Это «понимание» преследовало её везде. Ей казалось, что весь Хогвартc уже давным-давно знает о её проступке, и на уроках даже в простом замечании какого-нибудь профессора о том, что она могла бы выполнить задание лучше после некоторой тренировки, ей чудился упрёк: дескать, вот, мисс Грейнджер, чем вам было бы полезно заняться в свободное от нарушения школьных правил время.
И теперь ей вспомнилось это ощущение. Ей казалось, что преподаватели и даже ученики поглядывают на неё с сочувствием или с насмешкой, что сплетни о ней и её отношении к Снейпу уже облетели школу. И бесполезно было убеждать себя, что сплетничать просто не о чем…ведь могла же она себя выдать неосторожным взглядом, словом, жестом…много ли надо окружающим фактов, чтобы выстроить хоть целую шекспировскую трагедию. Чем меньше она даёт поводов, тем пышнее может расцвести чья-нибудь больная фантазия.
Но всё-таки ничьи возможные домыслы не мучили её сильнее, чем это знание в глазах Снейпа. «Ну почему, Мерлин, за что из всех мужчин мне достался именно легилимент? – порой думала она с раздражением. – Но нет, я не смогла бы не почувствовать, если бы он попытался залезть в мою голову. Да и зачем ему это, в конце концов?»
Но, тем не менее, она почему-то всё-таки взяла в библиотеке книгу по легилименции и в перерывах между подготовкой к занятиям и проверкой письменных работ внимательно её изучала.
А спустя примерно два месяца после начала учебного года, записала в своём ежедневнике после той, первой записи:

«…И я всё-таки пришла к нему после выпускного. Да, после бала, сбежав от всей развесёлой компании гриффиндорцев, которая планировала после официальной части в большом зале отправиться отмечать это радостное событие в Хогсмид…откуда мы с Роном планировали тоже сбежать, но только вдвоём.
Крики и песни слизеринцев, которые отмечали в своей гостиной, были слышны, кажется, во всех уголках подземелий. Конечно, существовала опасность попасться кому-нибудь на глаза, но ночь после выпускного – на то и ночь после выпускного, чтобы можно было не бояться подмочить репутацию. В конце концов, мой позор будет длиться только одну ночь, а потом мы все разъедемся по домам и долго не увидимся, а там уже начнётся взрослая жизнь, и всем будет не до того. И вряд ли кто-то вспомнит курьёзный случай, когда лучшая ученица школы, гордость факультета Гриффиндор, была замечена в три часа утра в одиночестве бродящей по территории, негласно закреплённой за чужим факультетом.
Явилась я в подземелья, как была, в бальном наряде (лёгкая, струящаяся мантия, чуть-чуть спущенная с одного плеча и присборенная живой заколдованной бабочкой вместо брошки), с умело наложенной волшебной косметикой (пришлось прибегнуть к помощи Лаванды, которая, захихикав, понимающе переглянулась с Парвати, помянула «рыжее недоразумение» и посетовала, что не успела вовремя подсунуть мне каталог волшебного саморасплетающегося кружевного белья) и с тщательно завитыми локонами. Они, кстати, отняли больше всего времени, потому что сначала мне пришлось выпрямлять свои собственные кудряшки, а потом накручивать их обратно, но уже крупными завитками (я воспользовалась советом, вычитанным всё той же Лавандой в модном журнале для молодых ведьм – использовать кончик разогретой Люмосом палочки на манер маггловской плойки).
Теперь я вся дрожала – не то от страха и предвкушения, не то от того, что в невесомой мантии в подземельях было холодно, и моё открытое плечо озябло и покрылось красными пупырышками. А ещё перед тем, как идти в подземелья, я выпила бокал какого-то странного искрящегося вина, и оно, кажется, подействовало сильнее, чем я думала. Потом я узнала, что оно было куплено в магазинчике Уизли и называлось: «Глоток Храбрости». А тогда, в подземельях, я просто чувствовала себя так, как будто мне море по колено. Гриффиндорская сущность вырвалась из-под контроля и жаждала подвигов. «Если сейчас появится кто-нибудь из слизеринцев, - думала я отчаянно, обмирая перед дверью в кабинет профессора Снейпа, - если мимо пройдёт Малфой…я брошусь ему на шею, поцелую и скажу прямо при всех, что была по уши влюблена в него все эти семь лет и сейчас пришла сюда, чтобы признаться. Он будет в таком шоке, что даже не успеет поднять меня на смех, и я сразу убегу, и у меня будет оправдание, что я здесь делала ночью. И всё это никак не скомпрометирует профессора Снейпа…» Я почему-то не думала о том, что никому просто в голову не придёт заподозрить гриффиндорскую всезнайку в том, что она явилась ночью в подземелья для того, чтобы соблазнять своего профессора зельеварения. Мне почему-то казалось, что это будет очевидно всем, хотя сейчас я, конечно, понимаю, что ничего очевидного в этом не было.
Так вот, после получаса бесцельного переминания с ноги на ногу у дверей его кабинета, когда я уже окончательно продрогла, «Глоток Храбрости», видимо, достиг пика своего действия, потому что я всё-таки решилась постучать. И услышала в ответ раздражённое: «Мистер Малфой, мне кажется, я вполне доходчиво объяснил, что не собираюсь принимать участие в вашем так называемом празднике. Поверьте, моё решение не изменится, даже если вы будете спрашивать меня об этом каждые полчаса в течение всей ночи. Разве что терпение моё может закончиться, и я применю к вам отличное Похмельное заклинание».
Я толкнула дверь и вошла. Снейп, сидевший за столом над какими-то бумагами, не поднимая на меня глаз, потянулся за палочкой, видимо, намереваясь исполнить свою угрозу, но тут я подала голос:
- Добрый вечер, профессор Снейп.
Он оторвался от бумаг. Лицо его выразило крайнее изумление, но он справился с собой почти мгновенно.
- Во-первых, доброе утро, мисс Грейнджер. А во-вторых – если вы вдруг пришли пригласить меня на выпускной Гриффиндора, то я, разумеется, крайне польщён, но вы должны были слышать моё замечание, обращённое к мистеру Малфою. Оно касается выпускников всех факультетов Хогвартса, мечтающих видеть меня на своём выпускном. А теперь, если позволите, я ожидаю ещё мистера Голдстейна и мисс Аббот. Полагаю, они явятся с минуты на минуту, потому что Когтевраном и Пуффендуем я пока не приглашён. Если встретите их по дороге обратно в башню Гриффиндора, прошу вас передать им мои извинения… - Он сделал паузу. - И закройте за собой дверь, из коридора дует.
После этой тирады он снова уткнулся в свои бумаги. Но я не тронулась с места.
- Сэр… - сказала я неуверенно. – Профессор Снейп… я не пойду сейчас в башню Гриффиндора.
Он снова взглянул на меня и спросил:
- Мисс Грейнджер, вы что, надеетесь уговорить меня? Поверьте мне, это пустая трата времени. Я не питаю склонности к шумным студенческим попойкам.
Я сглотнула.
- Профессор Снейп, я пришла не для того, чтобы звать вас на вечеринку.
Его бровь взлетела вверх и переломилась. И от этого зрелища чуть не подломились мои колени.
- В таком случае, - сказал он, помолчав, - я боюсь даже предполагать, зачем вы пришли. Если вам для поступления в университет необходимы Продвинутые зелья и вы по каким-то причинам не уверены в своих силах, то я не занимаюсь репетиторством. И потом, согласитесь, сейчас не самое подходящее время, чтобы просить меня об этом. Хотя ваше рвение к учёбе, разумеется, похвально, раз уж вы продолжаете думать исключительно о ней в то самое время, когда все ваши однокурсники веселятся.
- Мерлин, профессор Снейп, я совсем не об этом думаю! – в отчаянии выпалила я. – Я не за этим пришла. Мне совершенно безразличны ваши зелья.
- Вот как? – откликнулся он. – Весьма печально. И, должен заметить, весьма глупо с вашей стороны.
Он хотел ещё что-то сказать, но я перебила его:
- Вы не хотите, чтобы я говорила? Я не буду. Я не сумею сказать. Посмотрите…посмотрите сами. Пожалуйста. Используйте легилименцию и посмотрите сами. Вы же это можете.
Он некоторое время молчал, закрыв глаза и приложив ладонь ко лбу. А потом медленно сказал:
- Вон.
- Что?
- Что слышали, мисс Грейнджер. Вон из моего кабинета. Немедленно. Удачно отпраздновать. И не забудьте закрыть за собой дверь. Из коридора…
Окончания фразы я не услышала, потому что со всей силы шарахнула тяжёлой дверью об косяк и понеслась по подземному коридору прочь от его кабинета. Слёзы стыда и обиды жгли мне глаза. Очень благородно – не дать мне ничего сказать, чтобы я не наговорила глупостей. Провалился бы он к Мерлину со своим благородством. Даже благородство у него, соплохвост его дери, слизеринское. Холодное, как эти проклятые коридоры. И покрытое противной слизью…»

Гермиона оторвалась от дневника, чувствуя, что щёки у неё горят, и всхлипнула. В горле стоял ком.
«Что это? – думала она, задыхаясь. – Что это, что это, что это? Может быть, я сама после всего этого наложила на себя заклятие Забвения, чтобы никогда не вспоминать об этом? А теперь, когда я снова увидела Снейпа, оно даёт сбой и расползается по швам, и в моей голове всплывают настоящие воспоминания? Но тогда, тогда… Он же ведь всё помнит. Он теперь смотрит на меня и помнит, помнит!»
Но когда к ней всё-таки вернулась способность рассуждать здраво, она сама возразила себе: «Нет, не может быть. Это ведь решительно ничего не объясняет. Почему же тогда то же самое происходит с Гарри? Не могла же я наложить заклятье и на Гарри тоже? Он-то здесь при чём? Нет, нет, Снейп ничего не знает. Он не может ничего знать и помнить. Потому что не было ничего. Я всё это придумала».
Однако на лице Снейпа, когда он её видел, мелькало, казалось ей, какое-то болезненное выражение, и его словно тошнило улыбкой: с таким странным и мучительным отвращением кривились его губы. Её всё это пугало, и она ни слова из себя не могла выдавить: что-то давило на неё в его присутствии, и без него тоже. Когда его не было рядом, ей истерично хотелось его увидеть, когда он оказывался в поле её зрения – хотелось не видеть его больше никогда. И не помнить. И теперь уж точно наложить на себя заклинание Забвения. Покрепче. Чтоб больше никогда не разошлось.
А с Джеймсом ничего такого не было. Когда они встречались, Гермиона вздыхала свободнее: его присутствие словно избавляло её от чего-то мучительного и тяжёлого, и ей, в конце концов, стало казаться, что у него на сердце мускулы накачаны так же, как и на руках, и поэтому оно может играючи снять с неё любую тяжесть и нести эту тяжесть спокойно, как школьники носят портфель, провожая нравящуюся девочку.
Он стал ей почти необходим: при нём она отдыхала. Несмотря на то, что Джеймс пока молчал, Гермионе было всё предельно ясно, и она благословляла всей душой эту понятность.
«Вот и всё, - думала она лихорадочно. – Вот и всё, что мне надо от него…Мне только хочется немного, немного понятности, немного конкретности, такой нормальной любви – чтобы кровь с молоком, чтобы защиты, секса – и всё, и больше ничего не надо. Чтобы сердце вон – и не впускать обратно, он молод, он ещё не осложнённый…зачем, зачем всё это…» - мысли её всё время бегали, как будто по лестнице, мешаясь и задыхаясь.
«Слава Мерлину, у него на лице всё написано. Никакого чёрного плаща, никакой вытошненной улыбки…никаких загадочных глаз. К чёрту…к чёрту эту таинственность…никаких тайн…если бы он был кабинетом зельеварения, все пробирки были бы у него…прозрачные…там понятно, где любовное зелье, а где дохлая лягушка… Ничего никогда не перепутаешь… Только нормальное, понятное…всё так ясно и адекватно… - твердила она себе. - Где он, где Джемс? Пусть придёт, пусть выдернет меня…нет, никаких Джеймсов! Что это я! Пусть…найдёт себе какую-нибудь…нормальную девушку…которая тоже пока не осложнённая…пусть живут хорошо, нормально…а я…»
- Профессор! – задыхаясь, крикнул Джеймс Поттер, преграждая Гермионе путь вверх по лестнице. Гермиона замерла на месте и почувствовала себя так, словно душа, только что неистово прыгавшая и бившаяся где-то возле горла, мучительно медленно сползает-стекает обратно по её внутренним стенкам. Она чуть не застонала от того, что почему-то не ощутила того, на что так надеялась: несмотря на присутствие рядом Джеймса, тяжесть никуда не делась, и она в панике подумала, что сама испортила лёгкость и понятность своими размышлениями, и теперь ей уж точно некуда бежать, и больше не найдётся ни в Хогвартсе, ни в целом свете атлета, который сможет взять у неё её тяжесть. Разве что тот, единственный, который держит у себя на плечах небеса.
…Кажется, это в Древнем Египте люди верили, что после смерти боги взвешивают сердца людей? О, её бы, в таком случае, незамедлительно отправили в Ад… Или что там у них было?
- Профессор? – позвал её Джеймс, уже громче и нетерпеливей.
- Что? – спросила она, уставившись на него в упор так, что он вздрогнул.
- Я люблю вас, - произнёс он с небольшой запинкой.
Гермиона так долго молчала, всё ещё глядя на него, что он даже растерялся.
- Я люблю вас! – повторил он. – Вы не поняли?
- Я поняла, - сухо ответила Гермиона.
- Поняли? – переспросил сбитый с толку Джеймс. – Что…что вы поняли?..
«Не мучай меня хоть ты! – мысленно взмолилась Гермиона. – Не надо усложнять ничего, ничего!»
- Что ты просто дразнишь меня, - ответила она. – Валяешь дурака. Тебе надоело волочиться за своими ровесницами, вот ты и…
- Профессор, - произнёс ободрившийся Джеймс мягко и вкрадчиво.
- Что?
- …вы ревнуете?
- Что?! – поразилась Гермиона его наглости. И не только наглости. Она поразилась ещё и тому, как легко и без особых мучений и сомнений он пришёл к совершенно нормальному выводу. Ревность – это обыкновенное чувство для обыкновенной любви. Как раз подходит.
- Вы ревнуете, - заключил Джеймс, улыбаясь. – Ведь я вам нравлюсь?
Гермиона вспыхнула и хотела было что-то сказать, но Джеймс не дал ей ничего возразить:
- …я знаю, что нравлюсь. Но вы это никогда не признаете. Я думаю, что я нравлюсь вам потому, что похож на своего отца.
- Почему ты так решил? – удивилась Гермиона.
Джеймс пожал плечами и медленно произнёс:
- Я наблюдал за вами. Вам нравится всё, что сохранилось со времён вашей учёбы. Вы разговариваете с картинами, гладите перила у лестниц, дружите с МакГонагалл…
- Она директор, - сказала Гермиона, неприятно удивлённая его проницательностью. Ей стало скверно, как будто у неё всё это время была задрана кожа, и никто ей не сказал, что она трясёт перед всем Хогвартсом заголённой душой. – Я не могу её игнорировать.
- Пусть так. Но вы даже со Снейпом якшаетесь, - заметил Джеймс. Он выждал некоторое время, видимо, ожидая какой-то реакции, но Гермиона молчала, привыкая к мысли, что её параноидальные миражи не были до конца миражами. Они все знают. – А во мне вы видите отражение моего отца. Эдакого законсервированного Гарри Поттера, который хранился здесь двадцать лет в ожидании вас, а вы приехали и вскрыли его консервным ножом.
- Ты так говоришь, как будто тебя это обижает, - заметила Гермиона. – Тебя раздражает, что тебя все сравнивают с отцом? – Мальчик вызывающе на неё посмотрел. – Джеймс, но ты – это ты. Ты совершенно не должен пытаться перещеголять своего отца. Все знают, что вы разные и…
- Не говорите так со мной, - резко произнёс Джеймс, нахмурившись.
- Как? – растерялась Гермиона.
- Как с ребёнком. Где ваш хвалёный такт, профессор? Я признался вам в любви, - нахально заявил он, – вам не кажется, что воспитывать меня сейчас не самое подходящее время? Я знаю, что вам будет легче, если вы сведёте всё это к шутке, и поэтому не дам вам этого сделать. Пусть нам обоим будет плохо, - произнёс он мрачно.
- Это значит, что ты меня не любишь, - заметила Гермиона рассеянно. – Потому что если бы ты меня действительно любил, то сейчас оставил бы меня в покое.
- Гнусный шантаж, профессор, - фыркнул Джеймс. – Я же ребёнок, а значит, имею право быть жестоким.
- Если ты ребёнок, о чём мы вообще говорим? – пожала плечами Гермиона. Ей вдруг стало скучно говорить и дышать. – Хорошо, что ты от меня хочешь? Что мне делать с твоим признанием?
- Скажите мне, что тоже меня любите, - улыбнулся Джеймс. Гермиона встряхнула головой и спросила:
- А что, если я поблагодарю тебя и скажу, что нам лучше остаться друзьями?
- Я не отстану от вас и буду вас преследовать, - немедленно ответил Джеймс.
- Но если я тебя не люблю, что мне с этим делать? – спросила Гермиона. – Ты, наверное, действительно ещё ребёнок, раз не знаешь, что по заказу не влюбляются. Сравни хотя бы с собой. Если то, что ты говоришь – правда, то почему ты тогда не влюбился в какую-нибудь из своих однокурсниц, а влюбился в старую преподавательницу трансфигурации?
- Вы не старая, - ухмыльнулся Джеймс, а потом добавил уже серьёзно: - Если бы я не был уверен в том, что нравлюсь вам, я бы не стал заводить этот разговор.
- Ну а если ты так в этом уверен, то зачем ты прицепился ко мне? – поинтересовалась Гермиона.
- Просто я хочу услышать это от вас, - спокойно ответил Джеймс. Гермиона почувствовала, что её трясёт.
- Джеймс… - чуть ли не жалобно проговорила она. – Оставь меня в покое, пожалуйста… Ради твоего отца…
- Ради моего отца я играю в квиддич и пять лет подряд завоёвываю кубок школы, - отрезал Джеймс, а потом вдруг спросил: - Вы любили моего отца?
- Я любила Гарри? – удивилась Гермиона. – Нет, никогда. Да, кстати! – вдруг вспомнила она, хватаясь за это воспоминание, как за соломинку: - Я же замужем!
Джеймс захохотал.
- Что? – уязвлённо спросила Гермиона.
- Ой, не могу! – фыркнул Джеймс. – Видели бы вы своё лицо! Вы своим мужем прикрываетесь, как щитом!
Гермиона не могла не улыбнуться: улыбка не растянулась до конца и тренькнула, как отпущенная резинка, но Джеймс этого не заметил.
- Вы его не любите, - продолжал мальчик.
- Да откуда тебе-то знать, кого я люблю, а кого не люблю? – покачала головой Гермиона. И ещё раз покачала, потому что ей вдруг почудилось, что у неё резиновая шея, и если она не будет с силой вжимать голову в плечи, то шея может растянуться далекооо и выкинуть куда-нибудь за лестницу её щёки и уши.
- Как будто не ясно! Вы от него сбежали в другую страну! И теперь всех просите обращаться к вам, называя вашу девичью фамилию.
Некоторое время они молчали. Гермиона немного боялась сглотнуть через резиновую шею.
- Джеймс, - сказала она, как можно спокойнее и стараясь не обращать внимание на то, что творится у неё внутри. Это было сложно: тут уши не заткнёшь и глаза не закроешь. – Ты знаешь, что отношения между преподавателем и студентом недопустимы…
- Значит, вы признаёте, что дело только в этом?! – торжествующе закричал Джеймс. Гермиона сделала вид, что не услышала его и продолжала строго:
- …если ты не прекратишь, я вынуждена буду обратиться к директору и…и…твой отец очень расстроится!
Она очень старалась не повышать голос, она старалась убедить себя, что Джеймс хорошо её слышит, но сама она себя не слышала: в ушах, во рту, в глазах – во всём её теле с ног до головы, особенно в коленях, локтях и прочих суставах стоял какой-то гул. Позвоночник изнутри как-то странно вибрировал.
- Ему полезно, - произнёс Джеймс, скривив губы. – С ним и так всю жизнь нянчились. Да вы и не пожалуетесь. Вы побоитесь его огорчить… По крайней мере, вы боитесь больше, чем я. Если вы всё-таки решитесь, знайте, что мне на это глубоко плевать. А вот вам как раз будет плохо и стыдно.
- За что ты его так презираешь? – волнуясь, спросила Гермиона, вся уже почти сотрясаясь от внутренних помех. – Твой отец…
- Сто раз слышал, - оборвал её Джеймс. – «Великий человек», «спаситель магического мира», «мальчик-который-выжил»… - презрительно перечислил он. – Вот только он никого не спасал и нигде не выживал. Потому что войны не было. И Волдеморта тоже не было, - ухмыльнулся он. – Так что он просто избалованный протеже Дамблдора, заработавший посредством падения с метлы шрам на лбу и манию величия.
Выплюнув всё это, мальчик развернулся и пулей взлетел вверх по лестнице.
Гермиона, не совсем хорошо понимая, что делает, тоже стала медленно подниматься. Она на автомате прошла несколько коридоров и неожиданно очутилась перед кабинетом директора.
- Гермиона? – удивилась МакГонагалл, поднимая на неё усталые глаза из-за кипы каких-то пергаментов.
- Директор…я не могу больше преподавать…я увольняюсь, - проговорила она медленно, чувствуя, как плачет: плачет вся, и её волосы, пальцы, грудь тоже плакали от облегчения, от того, что какофония внутри неё почему-то прекратилась.
- Вот как? – приподняла брови МакГонагалл. – Очень интересно. Могу ли я узнать причину?
- Моя педагогическая некомпетентность, - отчеканила Гермиона, ощущая странный внутренний звон и какое-то мелкое дрожание, как будто она была камертон, и настраивала сама себя после ужасной дисгармонии, после музыкальных опытов какого-то варвара.
- Странно… - протянула МакГонагалл, и глаза её лукаво блеснули из-за очков. – А мне, напротив, говорили, что ученики вас очень любят. Особенно некоторые.
Гермиона, впавшая было в ступор из-за этого лукавого блеска, ожила и переспросила, цепенея:
- Особенно нек-которые?
- Угу.
- Профессор…МакГонагалл…лучше скажите честно: вы всё знаете? – выдавила из себя Гермиона.
- А? Что я знаю? – заинтересовалась МакГонагалл. – Гермиона, вы хотите мне что-то рассказать?
- Перестаньте валять дурака, профессор Дам…МакГонагалл…
Гермиона осеклась. МакГонагалл смотрела на неё внимательно и странно.
- Как вы хотели меня назвать? – спросила она.
- Что?
- Как вы меня только что чуть не назвали? – повторила МакГонагалл.
- Простите, профессор, я оговорилась, - пролепетала Гермиона.
- Надеюсь, - строго сказала МакГонагалл.
- Профессор МакГонагалл, я действительно хочу уйти. Я не справляюсь, - проговорила Гермиона. – И если вы и так всё знаете, то…я так не могу. Подумайте только: разве с вами могло такое произойти? Конечно, нет! Даже предположить нельзя…
- …что на старую и безобразную профессора МакГонагалл ученики могли бы посмотреть как-то по-другому? – нахмурилась МакГонагалл, но глаза её из-за очков насмешливо сверкали. – Гермиона, вы понимаете, что вы меня сейчас очень обидели?
- Профессор Дамблдор, прекратите! Мне больше не семнадцать, не надо пытаться заговорить мне зубы! – напряжённо произнесла Гермиона. – Я знаю все ваши уловки наизусть. Вы бы ещё…лимонную дольку…предложили… - проговорила она затухающим голосом, с каждым словом всё больше осознавая, что именно она только что сказала. На последнем слове она чуть-чуть прикрыла глаза.
- Надо же, а ведь срабатывало же! – огорчилась МакГонагалл. – У него. Всегда срабатывало…
Гермионе показалось, что губы у неё покривились, но тут же снова сжались в ниточку.
- Кстати, Гермиона, не хотите чая?
- Вместе с директорским креслом он оставил вам по наследству свой арсенал? – спросила Гермиона. – Посверкать глазами, заговорить зубы, предложить лимонную дольку – и думать, что дело в шляпе! Не все проблемы так решаются!
- Знаете, Гермиона, а он никогда не видел проблемы там, где её не было, - сказала МакГонагалл.
- Что значит, нет проблемы? – разозлилась Гермиона. – Разве вы, например, могли бы так бездарно вляпаться? Я не могу преподавать.
- Можете, ещё как, подумайте, Гермиона, тут даже не из чего разводить панику. Ему шестнадцать, завтра он забудет о вас, и всё снова будет в порядке. Или?..
- Или что? – мрачно спросила Гермиона.
- Или вас это-то и беспокоит?
- Что?! – задохнулась Гермиона, чувствуя, что от внутреннего беззвучного звона у неё, наверное, сейчас разобьются глаза.
- А что я должна ещё подумать? – нахмурилась МакГонагалл. – По-моему, вы просто боитесь за себя, профессор Грейнджер.
- Я не могу преподавать, - упрямо повторила Гермиона. – Я – не вы. Я…я даже не умею превращаться в кошку! Вы не думаете, что это о многом говорит?
- А у меня борода не растёт, - заметила МакГонагалл.
- Что? – не поверила своим ушам Гермиона.
- Борода… - протянула МакГонагалл печально. – Иногда я думаю о том, что не имею права занимать место директора, если у меня не растёт борода…
Гермиона громко хлопнула дверью.

Глава 8. «Лили».

- Мисс Грейнджер? – удивлённо уставился на Гермиону Снейп, когда она открыла дверь его кабинета и вошла. – Вы что-то хотели? Если это по поводу последней контрольной, которую я проводил у четвёртого курса и которую Гриффиндор завалил почти в полном составе, то мне сказать нечего.
- Нет… - пролепетала Гермиона. – Я не за этим пришла… Северус, сегодня… Ну, мы должны…
Северус, помолчав, кивнул и, встав из-за стола, прошёл к двери и закрыл её на засов и заклинание.
- Подождите меня здесь, мисс Грейнджер, - сказал он холодно и куда-то удалился. Гермиона примостилась на стуле, грустно глядя себе под ноги и чувствуя себя на приёме у доктора. У какого-то очень неприятного доктора: дантиста или гинеколога. Точно такое же чувство, как будто вот-вот, сейчас будет либо больно, либо стыдно, либо и то, и другое вместе.
Минут через десять Снейп вернулся, и Гермиона по тому, как были взъерошены его волосы, поняла, что он был в душе.
«Ну, вот мы и выяснили экспериментальным путём, что Снейп иногда всё-таки моет голову», – отрешённо подумала она.
Северус провёл её в гостиную, связанную с кабинетом, потом в спальню. В спальне было тепло, наверное, Северус имел привычку перед сном топить там камин, и стояла небольшая, довольно узкая кровать. Северус молча кивнул Гермионе на ещё одну небольшую дверь, через которую та попала в ванную. Зачем-то заперев дверь, она умылась холодной водой, сняла мантию, потом стала перед зеркалом через голову стягивать с себя рубашку. Но остановилась, вдруг испугавшись увидеть свою грудь. Ей вдруг показалось, что вместо грудей она обнаружит две открытые отвратительные язвы. Некоторое время она испуганно и оглушительно дышала. Потом, сглотнув, дрожащими руками всё-таки приподняла свою рубашку, и под ней всё было как обычно. Но она почему-то всё-таки не стала её снимать и даже заправила в джинсы.
Когда она вышла из ванной, Северус взглянул на неё несколько удивлённо, как будто спрашивая взглядом, не передумала ли она случайно. Гермиона покачала головой и стала всё-таки стягивать с себя рубашку.
Они оба спокойно и как-то деловито, не говоря ни слова, разделись, и Гермиона осторожно села на кровать, потом легла и, закрыв глаза, приготовилась.
Прошло до странности много времени, пока Северус, наконец, подошёл к кровати.
«Может, он надеялся, что я засну?» - подумала она, ощущая его руки и длинные, всё ещё слегка влажные пряди волос.
Гермиона лежала, словно размазанная по простыням, чувствуя себя медузой, холодной, липкой и противной. Ей почему-то казалось, что у неё вывернуты сразу все суставы, выломаны локти, пальцы, колени. Ей показалось, что она сама себя заключает в круг. Она лежала с закрытыми глазами и, почувствовав над собой дыхание Северуса и вспомнив, что у него глаза чёрного цвета, попыталась догадаться, можно ли их найти в темноте, или нельзя, и придётся нашаривать.
Потом она придумывала себе ещё много таких странных загадок и задачек: например, пыталась с помощью дыхания разной степени интенсивности определить, сколько у неё на самом деле рёбер. Потом пыталась мысленно, не сдвигая ног, представить, что было бы, если бы её коленные чашечки столкнулись и зазвенели. Потом попыталась, надувая и вытягивая трубочкой губы, притянуть ими, как магнитом, губы Северуса.
Она поняла, что он тоже не чувствует какого-то особенного возбуждения. Они оба с тоской понимали, что если сегодня, сейчас любовь не вылупится, то она больше не вылупится никогда, и чувствовали себя так, точно обречённо делают какую-то очень неприятную работу. Но почему-то оба знали, что так нужно, и приняли эту необходимость безропотно. Вообще, очень много этой ночью было какого-то странного смирения с тем, что люди устроены именно так, и в такой-то момент они должны делать именно это. Иначе как объяснить, что Северус всё-таки смог, несмотря на то, что холодное распластанное тело на простынях его скорее отрезвляло, чем возбуждало? Он просто смирился с тем, что должен. У него даже не возникло ни одного вопроса по поводу того, почему Гермиона пришла так неожиданно: так тоже было нужно.
Они, чувствуя оцепенение и равнодушие, усердно и скучно пытались вышелушить любовь из себя и друг из друга, но, хоть и были близки, всё-таки как будто всю ночь провели, сидя на разных концах кровати и, кажется, даже не спали, занимаясь каждый своими обычными унылыми делами: например, составляли планы следующих занятий… И их переплетённые ноги значили совсем не то, что они значат обычно, да и учащённое дыхание и прикосновения были совсем не многозначительны, а как будто вообще ничего не значили.

Наутро Гермиона чувствовала себя какой-то разбитой. И проснулась она не в объятиях Северуса, а в пустой и холодной постели. Ей было неприятно лежать здесь и, кое-как соскребя себя с простыней и морщась при каждом движении шеей, которую отлежала, Гермиона оделась и пошла искать Северуса…
В гостиной его не обнаружилось, и она пришла к выводу, что он работает в кабинете. Подходя к двери в кабинет, она хотела его окликнуть, но вдруг услышала, как хлопнула входная дверь.
«Забавно, - подумала она. – Он ушёл как раз в тот момент, когда я хотела его позвать…Может, он меня избегает?»
Но тут вдруг она услышала радостный крик:
«Северус! Северус!»
Гермиона приникла ухом к двери: слышно было хорошо. Голос был юный, девичий. Кто-то из учениц? Но почему же она тогда называет его по имени?
- Лили? – услышала Гермиона удивлённый голос Снейпа. – Что ты здесь делаешь?
- Северус, у меня для тебя такая новость! – девочка задыхалась и счастливо смеялась, совершенно игнорируя вопрос.
- Ну, что случилось? – спросил Северус, вздохнув. Гермиона удивилась тому, что в его голосе не слышится недовольства. Удивление там, правда, было, но что-то как-то маловато удивления для учителя, к которому утром в кабинет ввалилась ученица другого факультета, да ещё и называет его по имени.
«Может, это я восемнадцать лет назад проторила дорожку к его кабинету для учениц Гриффиндора?- подумала она. – И теперь он привык и вообще не удивляется, когда подобное происходит? Но нет, - оборвала она себя, - я рассуждаю так, как будто уже решённое дело, что мои записи в дневнике были правдой. А это не так. Это ведь не так? Но если это неправда, то почему он всё-таки понял меня правильно…и почем он не выгнал меня? И…»
- Я даже не знаю, как сказать… - произнесла Лили.
Гермиона, не в силах совладать с любопытством, тихо шепнула заклинание, и дверь стала прозрачной с одной стороны: теперь она могла видеть всё, что происходит в кабинете, сама оставаясь незамеченной. Лили Поттер стояла перед стулом, на котором, отвернувшись от стола, сидел её профессор зельеварения, и держала в своих ладонях его руку. Гермиона не видела её лица, так как Лили стояла к ней спиной, но зато она отлично видела лицо Снейпа, который, наклонив голову, смотрел в лицо девочке спокойно и участливо.
- Ну, скажи как-нибудь, - подбодрил её он. – Случилось что-то хорошее?
- Да! Да, очень хорошее, - подтвердила Лили. – Дело в том… - Она смущённо опустила голову, - что сегодня утром я проснулась вся в крови…
- Что-что? – растерянно спросил Северус, а потом понял, и Гермиона в шоке увидела, как он покраснел.
- Да, в той самой, особенной крови… Я теперь по-настоящему девушка, - гордо сказала Лили, но голос её дрожал, и голова ещё больше опустилась: она явно была смущена.
- О…ну… - не мог найти слов Снейп.
- Я подумала, что ты должен узнать об этом первый, - произнесла Лили. – В конце концов, кого это касается больше, чем тебя? Я всегда думала, что, как только это случится, скажу тебе первому… Ты рад? – настороженно спросила она, подняв голову.
- Конечно, рад… - произнёс Северус, вымученно улыбаясь, и кинул взгляд в сторону двери в гостиную. Гермионе показалось, что их глаза встретились, но она тут же отогнала от себя эту мысль, напомнив себе, что с его стороны дверь вообще-то непрозрачная.
- Я не вовремя? – удивлённо спросила Лили. – Куда ты…куда ты смотришь?
Она повернула голову и тоже посмотрела в сторону двери.
- Только не говори мне… - медленно произнесла она, повернувшись обратно и уставившись в откровенно измученное лицо Северуса, - что она там…
- Лили, послушай… - пробормотал Северус.
- Это нечестно! Нечестно! – воскликнула юная гриффиндорка. – Как она может! Она украла тебя у меня!
Северус посмотрел на неё с укором.
- Лили, ну что ты говоришь…
- Конечно, украла! – всхлипнула девочка, поднимая руки к лицу. – Ты предназначен не для неё, а для меня!
Она бросила руку Северуса и, видимо, хотела бежать, но Снейп поймал её, снова повернул к себе, взял обе её руки в свои и, серьёзно заглядывая ей в лицо, проговорил:
- Лили, как ты можешь так говорить? Мисс Грейнджер ни в чём не виновата, за что ты её обвиняешь?
- Она виновата! – возразила Лили. – Она…она вмешалась! Она не должна была!
- Лили, она меня любит, - произнёс Северус тихо и обречённо.
- Это неправда. Я тебя люблю… Она никогда, никогда не сможет любить тебя так, как я. Она не для тебя предназначена. Она должна найти себе кого-то и любить его! Зачем она лезет?
Потом, помолчав, она снова всхлипнула и быстро пролепетала:
- Ты должен был умереть тогда! Почему ты не умер? Я тебя ждала, ждала… А ты… Почему ты не умер? Я так и знала, что что-нибудь случится!
- Что случится? – спросил Северус, и Гермиона ушам своим не поверила: его голос звучал виновато.
- Что, что… - проворочала Лили. – Ни на минуту нельзя оставить без присмотра! Обязательно кто-нибудь влюбится.
- Лили, но я…я тоже её люблю, - произнёс Северус печально.
- Не говори так, - строго сказала Лили. – Я знаю, я всё знаю…тебе одиноко… Я очень медленно расту, но я стараюсь расти побыстрее. Папа вот говорит, что я очень быстро расту… Ты видишь, сегодня я уже стала девушкой… Подожди ещё немного… Немножко осталось, совсем немножко. Я через четыре года выпущусь, - шептала она тихо и нежно, гладя его по волосам. Снейп опустил голову, и Гермиона видела, что он дрожит. – Северус, встань, - сказала ему девочка, немного потянув его за руки вверх. «Не «Северус», а «профессор Снейп»! - раздражённо подумала Гермиона. – Для тебя он – профессор Снейп!»
Он послушно поднялся.
- Я пойду ей скажу, - твёрдо произнесла Лили.
- Что ты ей скажешь? – устало спросил Северус, даже не пытаясь возражать или останавливать.
- Я скажу… Не волнуйся, я знаю, что сказать… Не волнуйся… Ты мне доверяешь?
Лили повернулась и направилась к двери: губы её были плотно сжаты, а глаза сверкали. Гермиона отворила дверь и вошла в кабинет.
- Вы всё слышали? – сухо спросила Лили, даже не удивившись. – Тем лучше.
Девочка подошла к Гермионе и, подняв лицо вверх, гордо и серьёзно посмотрела ей в глаза. Она долго молчала, словно изучая её лицо, потом, бросив взгляд ниже и увидев беспорядок в одежде женщины, брезгливо поморщилась и сделала было движение головой, как будто хотела посмотреть на Северуса. Но потом передумала, снова взглянула Гермионе в лицо, прочистила горло и сказала:
- Мисс Грейнджер… У вас есть четыре года. Я отдаю вам его на четыре года, не больше. Только на четыре года… Я отпускаю. Но на вашем месте, - добавила она тихо, - я бы не стала влюбляться в него слишком сильно.
Кивнув Гермионе и ободряюще улыбнувшись Северусу, Лили ушла.
Северус медленно вернулся за стол и занялся какими-то пергаментами, не обращая никакого внимания на застывшую в дверях Гермиону.
- И…что это было? – изумлённо спросила она. – О чём она говорила?
Северус немного помолчал, а потом сказал, не поднимая головы:
- Она…вбила себе в голову, что вместе с именем Лили Эванс получила и её душу… Что именно в неё она вселилась… Поттер, пока она росла, постоянно рассказывал ей про Лили…и про меня. И она, конечно же, решила, что Лили неправильно поступила, выйдя замуж за Поттера, потому что мы с ней были предназначены друг для друга…и теперь она хочет исправить свою…её ошибку.
Голос профессора звучал бесцветно, но его руки нервно вцеплялись в пергаменты и тут же их выпускали.
- Какой-то бред, - пробормотала Гермиона. Северус молчал и не смотрел на неё.
- Бред… - повторила она неуверенно. – Да?
Северус молчал.
- Ты же не веришь в это? – спросила его Гермиона.
Он ещё больше опустил голову и, расправив пергамент, который только что очень сильно смял, стал что-то в нём писать.
- Ты же сказал ей, что любишь меня! – беспомощно выдавила из себя Гермиона. – Почему?
- Она не должна из-за меня портить себе жизнь, - отозвался Северус.
«Мерлин мой, - подумала Гермиона. – Я, наверное, с ума схожу. Он же не может это серьёзно… Тут выбор невелик: или я помешалась, или весь мир…»
Она ещё немного постояла, прислонившись к косяку, а потом вернулась в спальню, чтобы хоть немного привести себя в порядок и не выглядеть так, как будто она провела ночь у мужчины, а наутро выяснилось, что он сумасшедший.

Вернувшись в свои апартаменты, Гермиона начала взбудоражено мерить комнату шагами, пока через полчаса не поняла, наконец, что, намотав, наверное, пару километров, так и не удосужилась, собственно, сосчитать шаги. Ей стало как-то гадко. Гермиона, сосредоточившись, прошла комнату ещё раз, но к середине сбилась, отвлёкшись опять на посторонние мысли. Потом попробовала ещё раз. Потом ещё. Потом осознала, что считает вообще не шаги, а трещины и выбоины на полу, и в отчаянии опустилась на кровать. Во рту стоял мерзкий привкус. Хотя она накануне и не пила, всё равно было скверно, как с похмелья.
Наконец, она соскочила с кровати и кинулась к камину. Бросив туда щепотку Летучего пороха, она чётко произнесла: «Дом Поттеров».
- Гермиона? – удивлённо уставился на неё Гарри, застигнутый ей в гостиной за чтением какой-то книги. – Ты к Джинни? А её нет дома, она в Норе… Э… Что-то случилось? – встревожено спросил он, поднимаясь с дивана и вглядываясь в её странное лицо. – Что-то в Хогвартсе? С детьми?
Гермиона покачала головой и, не утруждая себя приветствиями, резко спросила:
- Гарри, скажи, ты знаешь, что твоя дочь влюблена в Северуса Снейпа?
Некоторое время Гарри молчал, потом сел обратно на диван и хмуро спросил:
- Это он тебе рассказал?
- Нет, я услышала их разговор, - поджала губы Гермиона.
- Ах, вот оно что, - фыркнул Гарри.
- Ты знаешь о её странных идеях? – всё больше волнуясь, выпалила Гермиона.
- Странных идеях? – переспросил Гарри.
- Она думает, что она – твоя мать!
- Да, знаю, - ответил Гарри сухо.
- И что?
- Что?
- Скажи…ты ведь не имеешь к этому отношения?
Гарри, помолчав, выдавил, глядя в сторону:
- Какое же я могу иметь к этому отношение?
- Ну, может быть, прямым текстом ты ей такого не говорил, но ты, скорее всего, рассказывал ей в детстве о своей матери, да?
- Конечно, - вызывающе сказал Гарри. – Это ведь её бабушка!
- И про Снейпа рассказывал?
- Да.
- Красивую историю любви, да? Тогда я не удивляюсь, что Лили вбила эту чушь себе в голову! Как ты мог!
- Гермиона, от меня до одиннадцати лет скрывали, кто мои родители! – произнёс Гарри. – И потом…ты не можешь знать, чушь это или нет. Никто не знает… Может быть…может быть…
- Так и знала, - всплеснула руками Гермиона. – Ты просто вымещаешь на детях свои старые комплексы! Это низко!
- Только не говори мне, что ты так говоришь только из-за того, что тоже любишь Снейпа, – отрезал Гарри. Гермиона захлебнулась.
- Ты думаешь, что я ревную? – спросила она дрогнувшим голосом. – Ты полагаешь, что я могу ревновать Снейпа к тринадцатилетней девочке? Он тоже, к твоему сведению, считает, что это полный бред.
Гарри внимательно посмотрел на неё.
- Я знаю, что он не может так считать, - спокойно сказал он. – Снейп любил мою мать. По-настоящему. И теперь он будет хвататься за любой шанс, за любую надежду…
- Вот видишь! - торжествующе воскликнула Гермиона. – Ты сам сейчас всё сказал! Это всё только глупая слабость. Он не любит твою дочь, он её даже не знает. Он любит только твою мать. Как ты это допустил, как ты мог это допустить? В итоге всем будет плохо. И Лили тоже.
- Не сыпь соль на рану, Гермиона, - произнёс Гарри устало. – Я уже и так наказан.
- Что ты имеешь в виду? – нервно спросила она.
- Ну…из-за этого закона… Я ведь не помешал претворить его в жизнь…
- Но ты же ничего не мог сделать! – растерянно сказала Гермиона. – Ты же сам сказал…
- А ты сказала, что это неважно, - хмыкнул Гарри. – Я не помешал… Я даже в отставку не ушёл…
- И кому от этого было бы лучше? – с жаром возразила Гермиона, но тут же замолчала, почувствовав, что они поменялись ролями.
- Это правда: никому, - подтвердил Гарри. – Но теперь собственные дети меня ненавидят. Они думают, что я всех предал…
- И Лили, да?
- Угу… Ведь с этой войной, с Волдемортом связана её собственная история…ну, то есть мамина история. Мамы и Снейпа. Она мне как-то сказала, что я как будто ещё раз лишил её права на счастье, как будто ещё раз убил. Она сказала: «Какое право ты имеешь решать, что было, а чего не было?!»
- Я её понимаю, - сказала Гермиона.
- Да и я её понимаю, - отозвался Гарри. – Но только от этого не легче.
- И вообще не легче, да? - спросила Гермиона. Гарри удивлённо на неё посмотрел. – Ну, ты ведь думал, что, если начать новую жизнь, если всё отменить, то будет легче, да?
- Да…да, наверное, - кивнул он.
Тяжело вздохнув, Гермиона сказала ему:
- Ладно, Гарри…извини, я просто…понимаешь, твоя дочь сегодня утром пришла к Снейпу и рассказала, что у неё случились первые…ээ…ну, что она стала девушкой. А я в это время была в соседней комнате.
- Утром? – уточнил Гарри.
- Ну да, - хмыкнула Гермиона. – Ты, по-моему, не на том сосредоточился.
- А…ну, просто я даже не знаю, что сказать, - произнёс Гарри. – В конце концов, это их дела. Я не могу винить или упрекать в чём-то свою…
- О, Мерлин, - тихо произнесла Гермиона. – Всё серьёзнее, чем я предполагала. Ты к ней относишься, как почтительный сын! Я бы удивилась, если бы это не привело к таким результатам! Гарри, ей же только тринадцать! Ты можешь и должен как-то её направлять! А ты вообще ничего не делаешь.
- Ты прямо как Джинни, - вздохнул Гарри. – Она тоже говорит, что я плохой отец.
- Ты ещё и сын плохой! – в сердцах воскликнула Гермиона и, швырнув в камин горсть пороха, найденную в горшке на каминной полке, крикнула: «Хогвартс! Личные комнаты Гермионы Грейнджер!»
Ещё только одиннадцать часов, а количество глупостей, совершённых за сегодня, уже бьёт все рекорды…

Глава 9. «Тени».

Время крошилось, как печенье. С начала учебного года прошло уже несколько месяцев, и никто не заметил, как они пролетели…
Возвратившись однажды февральским вечером в свой кабинет, Северус так и застыл на пороге. Мимо него, взмахнув полой чёрной мантии перед самым его носом, пролетел он сам и с сосредоточенным видом скрылся в гостиной, зажав в руке какую-то матовую пробирку. Придя в себя, Северус последовал за ним. В комнате его взору открылось более чем странное зрелище. У камина в глубоком кресле, укутав ноги пледом, сидела Гермиона, а перед ней на полу, прильнув головой к её локтю, расположился он сам. Ещё один Снейп читал книгу в другом кресле, третий у них за спиной разливал чай, а четвёртый возился в углу, нависнув над котлом, из которого приятно тянуло мятой.
«Успокаивающее зелье, - машинально подумал Северус. – Но какого чёрта он занимается этим в гостиной? Разве ему недостаточно кабинета?.. – и, сам отметив неуместность своих размышлений, переключился на более насущную проблему: – Что тут вообще происходит?»
Северус осторожно приблизился к тому себе, который уже наполнил чашки чаем, и взял у него поднос. Тот неприятно искривил губы, но ничего не сказал.
Северус понёс чай Гермионе и остальным Снейпам. Гермиона клевала носом, разморенная теплом. Глаза её были уже почти наполовину закрыты, и Северус увидел через Снейпа, сидящего на полу, подлокотник кресла и руку Гермионы. Самого Снейпа это, казалось, не беспокоило.
У Гермионы, наверное, мутилось дремотой сознание, и она не могла уже удерживать телесные фантомы.
Северус мягко толкнул её. Гермиона с трудом продрала глаза, сладко потянулась и удивлённо уставилась на него.
Несколько секунд они оба молчали.
- Ах, да, чай. Спасибо. Меня что-то разморило…
«Она меня не узнала», - понял Северус.
Гермиона между тем взяла у него поднос и поместила его на подлокотник, заставив напольного Снейпа сползти вниз. Прихлёбывая чай, она оглядела комнату, остановившись взглядом поочерёдно на всех Снейпах, потом нахмурилась, огляделась ещё раз, встряхнулась, и на лице её отразились растерянность и изумление, переходящие в испуг. Гермиона вскрикнула, вскочила, запутавшись коленями в пледе, и опрокинув поднос на сползшего на пол Снейпа, который, впрочем, даже обильно политый чаем с молоком и слегка присыпанный сахаром, продолжал весьма язвительно кривить губы, слегка дёргать головой и холодно приподнимать бровь, вверх-вниз, вверх – вниз, как своеобразный Ванька-встанька. Северус не мог отвести взгляда от него и как заворожённый следил за странными повторяющимися приёмами его мимики. Казалось, что фантома заело, как пластинку. Видеть такое на собственном лице было неприятно.
Гермиона меж тем нервно щёлкнула пальцами, и все фантомы пропали. Северус продолжал смотреть вниз, туда, где только что корчилось его собственное лицо. Гермиона, испуганно уставившись на него, молчала. Северус болезненно поморщился и спросил:
- Ну, и что это было?
Гермиона отвела взгляд.
- Ну, это… - произнесла она с неловким смешком, – фантомы.
- Я видел, что фантомы. Но зачем ты наделала столько моих фантомов?
- Я так теперь часто делаю, - призналась Гермиона, не глядя на него, – когда тебя нет. Ну, чтобы ходили, сидели, читали книги…
- Тебе что, одиноко? – угрюмо спросил Северус.
- Да нет, не то чтобы…Я тебя не обвиняю! – Гермиона подняла руку в защитном жесте. Северус приподнял брови.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, это вовсе не из-за того, что мы так редко видимся…
«Я, наверное, должен был это спросить», - подумал Северус.
- Я понимаю, ты работаешь… - продолжала Гермиона. – Не думай, пожалуйста…
- Гермиона, - перебил он её, и она вздрогнула. – Я и не думал.
- Что? – удивилась она, поднимая на него взгляд.
- Я и не думал упрекать тебя, - произнёс он, брезгливо поджав губы. – И совершенно не собирался вдруг решить, что это я во всём виноват. Но из твоих оправданий я делаю именно такой вывод.
- Но я вовсе не хотела… - возразила Гермиона.
- Конечно, ты хотела… - мягко и вкрадчиво произнёс Северус. – Разумеется, ты хотела.
- Нет, я всё понимаю… - жалобно пролепетала Гермиона, а потом добавила тихо, энергично растирая кулаком лоб: - Я должна понимать.
- Что ты должна понимать? Что у меня много работы? – раздражённо переспросил Северус.
- Да, что у тебя много работы.
- Что я целыми днями учу этих полудурков и устаю, как дементор, и у меня даже не хватает сил разговаривать?
- Что ты целыми днями учишь этих… - эхом отозвалась Гермиона, но потом, очнувшись, встрепенулась и, оборвав сама себя, радостно-настороженно выпалила: - Ты оправдываешься?!
- …нет, - запнувшись на полуслове, произнёс Северус.
- Вот. Ты даже не оправдываешься, - подытожила Гермиона.
- О Мерлин, - устало произнёс Северус.
- А я хотела тебе сегодня сказать, что хочу от тебя ребёнка, – сказала Гермиона.
- Ты хочешь от меня ребёнка? – тупо повторил Северус.
- Да. Так я хотела тебе сказать. И не одного. И даже не двух. Я хочу большой дом, чтобы в нём было много комнат…восемь. Десять. И чтобы в каждой комнате я могла бы посадить по ребёнку. И бродить по этим комнатам, и везде находить ребёнка. Чтобы не было ни одной пустой комнаты. Ни одной! Даже на кухне должен сидеть ребёнок! Даже в туалете. Чтобы везде, везде, куда бы я ни пошла… Чтобы никому больше не было… Чтобы все они кричали, прыгали, переворачивали дом вверх дном. Чтобы я постоянно слышала, что везде кто-то есть. И чтобы все были похожи на тебя! Я хочу много, много тебя. Таких же длинноносых, в чёрном… Чтобы в каждой комнате сидел…
- Тебе что, мало моих фантомов? – поднял брови Северус. Гермиона опустила глаза, но упрямо продолжала:
- Я хотела бы родить их по-настоящему. Знаешь, без обезболивающих заклинаний, как маггла. Чтобы каждый раз было больно. Чтобы точно знать, что это мой ребёнок. И ещё…что за это счастье было уже заплачено один раз болью при родах… Чтобы знать, что оно, это счастье, по праву моё, что я за него уже отстрадала. Вот…это всё я хотела тебе сказать.
- Теперь не хочешь?
Гермиона не ответила. И только через пару минут молчания спросила с деланной небрежностью:
- Слушай, почему ты так отреагировал на фантомов?
- Как? – мрачно спросил он.
- Ну, я же видела твоё лицо. Такое ощущение, что ты был не просто удивлён.
- Нет… Ты как их называешь? – вдруг спросил он.
- Ни-никак, - с запинкой ответила Гермиона. – Они же не разговаривают. Так…сидят, ходят… Они же ненастоящие…
Гермиона упорно прятала глаза.
- Ты называешь их моим именем?
- Н-нет…может быть, иногда…я не помню… - голос Гермионы делался всё тише и тише.
- Они отзываются на него?
Гермиона посмотрела на него недоверчиво и непонимающе. Вопрос сделал бы честь самому Невиллу Долгопупсу в его лучшие…в смысле, худшие годы. Но, увидев, что Северус внимательно смотрит на неё, всерьёз ожидая ответа, произнесла напряжённо:
- Нет, ты что. Они же сгущенная энергия, они не реагируют на слова, только на магические команды. Разговаривать с ними вообще идиотизм.
- Но ты ведь разговариваешь?
- Ну, да… Иногда… Я притворяюсь, что они меня слышат.
- Они - это ведь не я? – медленно спросил Северус.
- Что?..
Северус, остановил её жестом и глухо продолжал:
- Я раньше тоже… В школе…часто наколдовывал фантом Лили, когда её не было рядом. И однажды она увидела этот фантом… В библиотеке… Я оставил фантом сидеть за столиком, а сам пошёл за книгой… А когда вернулся, обнаружил с десяток совершенно одинаковых Лили, сидящих за столиком. Своего фантома я тут же уничтожил, но оставалось ещё девять. Они все молчали, но я понял, что она хочет, чтобы я угадал...
- Как в сказке… - прошептала Гермиона.
- Что? – отвлёкся Северус.
- Есть много похожих маггловских сказок. В них принцессы загадывает принцам, которые приезжают к ним свататься, загадку: они превращаются в маленьких птичек и наколдовывает ещё тысячу таких же...ну, или размноживают сами себя…по-разному рассказывают. Но всегда принц должен угадать… И если он угадает, то она согласится стать его женой. А если нет, то ему отрубят голову…
- И? – спросил Северус.
- Что?
- Он угадывает?
- А… Ну, дело в том, что принцесса всегда успевает влюбиться в принца до того, как приходит время загадывать загадку, и называет ему какую-то примету, по которой он сможет её вычислить….
- Ты хочешь сказать, что он мог бы не угадать без её подсказки? – встрепенулся Северус.
- Не знаю, - пожала плечами Гермиона, внимательно вглядываясь в его лицо. – Наверное… Что было дальше?
- А… В жизни, наверное, все всегда ошибаются…никогда не угадывают. Или, может, я не принц.
- Ты не угадал? – уточнила Гермиона.
- Угу. Я был в отчаянии, я смотрел на них, пытаясь найти хоть какое-то отличие, а потом ткнул в первую попавшуюся и ошибся… Лили развеяла фантомов и сказала весело и непринуждённо: «Они же не я, да?» Мне стало так плохо. А потом она ещё сказала: «Тебе нужна я, или просто чтобы кто-то ходил по комнате? Я, или кто-то, кто бы просто откликался на моё имя?»
Северус замолчал. Гермиона тихо сказала ему:
- Я пойду…
- Что? Куда? – нахмурился Северус.
- Совсем пойду. Уйду. Ты меня не любишь.
- Я должен возразить? – устало спросил Северус.
- Не надо. Ты же был счастлив с ней, вот и иди к ней.
- Это такое завуалированное пожелание сдохнуть? – скривился Северус.
- Нет. Просто, знаешь, как я устала…
- Что? Бороться за мою пропащую душу? – фыркнул он, поморщившись.
- Нет, сражаться с твоими призраками. Она умерла – значит, победила. Она уже никогда не совершит никаких ошибок. И не смотри на меня так. Любая моя попытка…что-то сделать…натыкается на твой ужас перед тем, чтобы быть счастливым. Хочешь носить по ней траур?.. – Гермиона, уже плохо владея собой, окинула презрительным взглядом его чёрный плащ. – Ты похоронил себя вместе с ней, как раньше викинги сжигали вместе с умершими их жён. Ты лежишь с ней в одном гробу, и любое моё действие приравнивается к разорению могилы. Какого Мерлина я возомнила себя некромантом – вопрос... – Гермиона судорожно перевела дыхание и заговорила уже совсем другим тоном: – Возьми меня за руку… – вдруг попросила она. Северус удивился, но послушался. – Видишь, мы лишаем сейчас друг друга шанса быть счастливыми – она отвлечённо и как-то оцепенело уставилась на их соединённые руки. – Теперь отпусти… Теперь опять возьми… Видишь: лишаем шанса – не лишаем шанса, лишаем шанса – не лишаем, лишаем-не лишаем…
Гермиона нервно засмеялась.
- Гермиона? – позвал Северус настороженно. – Ты в порядке?
- Нет, - раздражённо ответила она. – Я не в порядке. Не видно, что ли?
Лишаем-не лишаем…
- Почему Успокаивающее зелье? – спросил он, наконец.
- Что? – не поняла Гермиона.
- Почему мой фантом в углу варил именно Успокаивающее зелье?
- А, это… - улыбнулась Гермиона. – Обезболивающий наркоз… Чтобы всё казалось сном.
Северус удивлённо нахмурился.
- Чтобы не так сильно отличаться от других, - пояснила она. – Потому что у меня порой такое ощущение, что люди вокруг как-то разом хлебнули хорошую порцию Успокаивающего зелья. И все такие…спокойные. Упокоенные. Мне страшно, Северус. Меня словно окружают ходячие мертвецы, призраки, тени людей. Смотри! – Гермиона взмахнула палочкой, и посреди комнаты один за другим стали возникать фантомы: МакГонагалл, Ремус, Гарри и сам Снейп. Они бесцельно ходили по комнате, опустив глаза в пол, с безразличными лицами. Гермиона встала на середину комнаты, шепнула: «Люмос» – и кончик её палочки засветился. Она подняла его над головой и издевательски крикнула: «Ищу Человека!!!»
Северус молча наблюдал за этим представлением.
- Был такой маггловский философ, - пояснила Гермиона, - Диоген. Он бродил по улицам города с фонарём и кричал так. Вот и я готова ходить по Хогвартсу и днём с огнём искать человека. Хоть одного живого человека.
Она со злостью ткнула палочкой в каждого фантома, и они растворились, сохраняя на лицах всё ту же невозмутимость.
- Видишь? Их тыкаешь – а им не больно. Ты спросил меня, вижу ли я какую-то разницу, так вот – никакой. Абсолютно никакой разницы. Мы все тут не более настоящие, чем они… Ах да, я забыла.
Гермиона взмахнула палочкой ещё раз – и перед ней возник чуть колеблющийся двойник её самой.
- И ты? – спросил Северус.
- И я, - подтвердила Гермиона. - Если бы я вдруг исчезла, а она осталась – никто бы даже не заметил. Ну, разве что кто-нибудь из самых внимательных удивился бы, что я стала есть и писать левой рукой.* Здесь больше никто ничего не чувствует. Осталось ли хоть что-нибудь настоящее, Северус? Хоть что-нибудь, за что я могла бы уцепиться? Я пришла к тебе той ночью, потому что хотела проверить, испытать происходящее, сделать ему тест на реальность. Но только ещё больше запуталась. Словно бы мы играем для кого-то спектакль, и тогда у нас по сценарию была постельная сцена. Что-нибудь вообще есть между нами? Что-нибудь есть в нас? Разве ты не замечаешь, Северус, - взволнованно говорила она, - как все истончаются? Как теряют начинку, становятся прозрачными, бумажными? И спокойными. И ненастоящими, как пластмассовые фрукты. Как деревянные кинжалы. Как плоские деревья, вырезанные из фанеры. Разве так правильно, Северус? Разве мы такие? Разве это вообще мы?
Снейп молчал и смотрел на неё безо всякого выражения, но она уже не могла остановиться и, захлёбываясь, продолжала:
- Я так боялась тех записей в дневнике… Я не рассказывала? Я вдруг начала как будто припоминать события, которых никогда не происходило в реальности. И записывать их. И, знаешь, я там писала про то, что была влюблена в тебя на последних курсах Хогвартса. Я сначала думала, что я с ума схожу. Поражалась, как могу писать такое враньё, ведь это всё неправда, это всё выдумки. А теперь я понимаю, что настоящее-то было там. Там, а не здесь. Потому что там я точно не была тенью. Да и ты тоже. И я там всё чувствовала.
- Прекрати называть себя тенью, - раздражённо сказал Северус. – Ты не тень.
Но Гермиона не слушала его.
- Я писала в дневнике, что после выпускного пришла к тебе в кабинет. И попросила тебя посмотреть у меня в голове и самому всё увидеть. Но ты меня выгнал. И, знаешь, я подумала: может быть, ты с помощью легилименции тогда изменил мою память? Подсунул мне ложные воспоминания? А сейчас они каким-то образом просачиваются наружу? Пожалуйста, теперь-то уже всё равно, если ты это сделал, скажи мне. Я просто хочу знать, что хотя бы тогда всё было настоящим.
Вместо ответа Северус направился в кабинет и через пару минут вернулся оттуда, неся в руке лист пергамента.
- Вот, - сказал он. – Я хотел переписать рецепт, но вместо этого вдруг слова как будто сами собой стали выходить из-под пера. Это было вечером того дня, когда ты вывалилась из моего камина.
Гермиона медленно взяла пергамент.

«Сегодня меня словно отбросило на восемнадцать лет назад. Гермиона Грейнджер снова явилась ко мне в кабинет, правда, в этот раз воспользовавшись другим входом. Но опять-таки в совершенно неадекватном состоянии.
Я хорошо помню ту ночь… Я никогда не ложусь в ночь выпускного спать раньше пяти часов утра. И привык каждый год принимать гостей. Ни одного выпускного в Хогвартсе не обходится без межфакультетской игры в фанты, и в чью-нибудь особенно нетрезвую голову непременно приходит удачная мысль заставить одну из девушек пойти к самому страшному, злому и отвратительному преподавателю Хогвартса, признаться в любви и сделать вид, что она в свою последнюю ночь в школе явилась его соблазнять. Помнится, такое практиковалось ещё во времена моей учёбы. Правда, тогда роль главного пугала всея Хогвартса исполнял наш тогдашний преподаватель Защиты, профессор Лоркис. Это был суровый человек с шестью пальцами на левой руке и лицом, когда-то изуродованным Заклятьем Серной Кислоты. Задание это обычно приберегалось для отличниц, тихонь и дурнушек.
С тех пор чувство юмора у хогвартских студентов не слишком изменилось.
Так вот, я был внутренне готов к этому ежегодному испытанию моего терпения, и мне даже было немного любопытно, кого мне подсунут в этом году: Панси Паркинсон или Клариссу Томпсон из Когтеврана. Я каждый год заключал сам с собой такое пари – и редко ошибался.
Но мне даже в страшном сне не могло привидеться, что они отправят ко мне Гермиону Грейнджер. Хотя, кандидатура эта, конечно, напрашивалась – тихоня, отличница, невыносимо правильная гриффиндорская всезнайка. Но всё равно это было слишком. Как она могла позволить им избрать себя негласной королевой шутов? Как она, с её несокрушимым чувством собственного достоинства, допустила, чтобы над ней смеялись?
Разочарование, которое я испытал, похоже, было тем, что отрезвило меня и позволило справиться с собой. Потому что мне хотелось запереть за ней дверь и – будь что будет. Пусть соблазняет. Раз уж пришла.
И это её последняя ночь в школе, и я её больше не увижу…так пусть хоть соблазнит напоследок.
А перед её приходом я читал копию с её итоговой работы – сравнительного анализа свойств Омолаживающего зелья и зелья Юности. Работа была великолепна. И хоть на полях возвращённого ей оригинала я оставил много ядовитых комментариев, но сам зачитал этот анализ чуть ли не до дыр. И вот уже две недели как собирался рекомендовать ей поступать на факультет Аналитического Зельеварения, который закончил сам, и предложить в будущем место своей ассистентки. Разве не нашёл бы я слов, чтобы её убедить? Я показал бы ей книги из моей личной библиотеки, свои записи, наброски исследовательских проектов, от которых у неё бы глаза загорелись…
Самое время сознаться. Я увлёкся Гермионой Грейнджер, когда она училась на шестом курсе…»

Дальше Гермиона читать не стала. Общий смысл был ей понятен, и она преувеличенно аккуратно свернула листок и отдала его Снейпу.
- Ты не дочитала до конца, - сказал он ей. – Там ещё на другой стороне.
- Я не хочу знать. Из чувства самосохранения. Нет, нет. Это ничего не меняет в нашем с тобой отсутствующем настоящем. И ничего не меняет в отсутствующих нас.

* Выписка из учебника по Заклинаниям под редакцией Эсквиллибуса Печального:
«Создание автофантома в техническом плане очень сложно и требует от волшебника больших усилий. Если автофантом получается не перекошенным, без разрывов, отслоений и разного рода оптических иллюзий, это говорит о мастерстве волшебника. Дамблдор в своей работе «Влияние развивающихся магических способностей на внутренний мир ребёнка и наоборот» получил любопытнейшие результаты, сделав попытку провести параллель между адекватностью самооценки испытуемого и степени портретного сходства его автофантома.
История магии не знает случая, когда магу удалось бы создать «прямой» автофантом. Автофантом всегда зеркален, так как волшебник, создавая его, прибегает к воспоминаниям о своём отражении в зеркальных поверхностях».

Глава 10. «Альбус и Скорпиус».

Тем временем в слизеринской гостиной поздним вечером двое закадычных друзей вели беседу, за которую, услышь их кто-нибудь, могли бы легко угодить в Азкабан.
- Может, нам создать что-то вроде тайного общества? – взволнованно предложил Альбус. – Ну, по типу того, которое создавал мой отец на пятом курсе.
- И что? – скептически поинтересовался Скорпиус, которого его отец научил скептически относиться вообще решительно ко всему, что как-то касалось славной деятельности Гарри Поттера.
- Ну, мы бы там делились сведениями, кто что знает… Кому что удалось выведать. Приглашали бы ветеранов. Написали бы всё-таки историю войн с Волдемортом…
- О, Мерлин… Ал, я всё никак понять не могу, почему тебя так беспокоит этот дурацкий закон?
- Да меня уже достало, что они все нам врут. Причём нагло и в лицо, хотя знают, что мы все в курсе.
- Ну и что с того? Какая тебе-то радость подставляться?
- Не знаю. Может, гриффиндорская кровь играет? – огрызнулся Альбус.
Скорпиус хмыкнул.
- Хотя нет. Как выяснилось, едва доходит до дела – и гриффиндорцы сразу поджимают хвост, как мой дражайший родитель.
Последние слова он выплюнул со стыдом и горечью.
- Мне почему-то кажется, что тут дело не столько в твоём отце, сколько… - Скорпиус тактично умолк. Но Альбус, не оценив его светских манер, отреагировал почему-то до странности болезненно.
- Ну, давай, скажи это! – вызывающе произнёс он, однако голос его дрогнул.
- Дело в Лили? – мягко спросил Скорпиус. Альбус красноречиво взглянул на него.
- Просто…я никак в толк не возьму, как это у тебя в голове так хитро связывается? Ну, представим на минуту…хотя мысль, конечно, безумная…но всё-таки представим, что тебе удастся, не знаю уж, каким образом, отменить тот закон и заставить всех говорить правду…чем это может тебе помочь в отношении Лили?
- Не знаю, - глухо пробормотал Альбус, кладя руки на стол, а голову – на руки.
- Ну и зачем тогда все эти безумства? Я тебя знаю, ты у нас отчаянная голова…
- Скажи это Джеймсу, - фыркнул Альбус. – Он считает, что я правильный зануда.
- Просто в твоей отчаянной голове ещё и мозгов немного имеется, - заметил Скорпиус. – А то не миновать бы тебе Гриффиндора. Вот твой безголовый братец сознательно ищет себе приключений. А тебя, чтоб ты голову потерял, ещё достать надо. А эта девчонка тебя крепко достала.
- Она моя сестра, - вяло возразил Альбус.
Скорпиус одной пренебрежительно приподнятой бровью выразил всё, что он думал по поводу этого заявления.
- Надо же, как настропалился, - усмехнулся Альбус, наблюдая за этой мимической игрой.
- Благо, ты даёшь мне возможность тренироваться.
- Из тебя, похоже, вырастет настоящий Малфой…такая же зловредная задница.
- А из тебя – настоящий Поттер. Такой же чёртов борец за добро и справедливость. И поборник нравственности, конечно.
- Отстань, Малфой. Без тебя тошно.
Скорпиус сообразил, что перегнул палку.
- Да ладно, - примирительно сказал он. – Между прочим, в чистокровных семьях близкородственные браки – довольно частое явление. Например, у нас…
- Что, настолько близкородственные? – невесело хмыкнул Альбус. – То-то у вас такие дебилы порой рождаются.
- Ал…
- Ладно, проехали.
Альбус угрюмо и тоскливо уставился на огонь, пылавший в камине. Скорпиус сидел молча, скучно подперев голову рукой. Альбусу через некоторое время стало стыдно.
- Не злись, - через силу выдавил из себя он. – Ты же знаешь, как я дёргаюсь, когда речь заходит о…
- Так чего ты хочешь добиться? – перебил его Скорпиус.
- Не знаю, - покачал головой Ал. – Просто я чувствую, что всё как-то неправильно. Они все словно пытаются переписать всё заново, навязать нам какую-то альтернативную реальность. А я…иногда на меня находит…и я вижу картины, как всё могло бы быть. Если бы в один прекрасный момент всё бы пошло, как надо.
- И как надо?
Альбус некоторое время колебался.
- Мне кажется, всё дело в том… - нерешительно начал он. – Может, дело даже не столько в законе. Просто я чувствую, что с определённого момента всё пошло наперекосяк.
- Так что за момент?
- Он должен был сдохнуть.
Воцарилось молчание.
- Мда… - протянул Скорпиус, чтобы хоть что-то сказать.
- Ты можешь думать, что угодно, можешь думать, что я псих, но я просто знаю.
- Знаешь, что Снейп должен был умереть?
- На этом всё завязано, - возбуждённо проговорил Альбус. – Ты ведь знаешь, Лили думает…Лили думает, что она…
- Да-да, знаю, - поторопил его Скорпиус. – Она думает, что она – новое воплощение Лили Эванс-Поттер.
- Так вот, я должен был быть…
Альбус замолчал.
- Мерлин мой, Ал! – закатил глаза Скорпиус. – Ты сам себя слышишь? Что за чушь ты несёшь?
- Отец не зря называл нас именами умерших людей…Он надеялся… Я знаю, что он надеялся. Он хотел заново собрать себе семью. Он никогда не признается, но я знаю. Сам подумай: Джеймс, Лили, Сириус… И моё первое имя…
- Да, кстати. Что насчёт твоего первого имени? Почему именно Снейп? Почему бы тебе не быть воплощением Дамблдора?
- Директор бы не покинул Хогвартс, - рассеянно возразил Альбус. И продолжал свою мысль: - Так вот, мой отец… Мне кажется, он что-то видел. Ну, что-то подобное тому, что я вижу. И он тоже знал, что Снейп должен был умереть на этой войне.
- И Люпин тоже? – вдруг спросил Скорпиус.
- Что? – не понял Альбус.
- Люпин тоже должен был умереть? Ведь твоего младшего брата назвали в его честь.
- Да, - после недолгой паузы ответил Альбус, - и Люпин тоже. Так вот, они не умерли. И порядок вещей нарушился. И теперь Лили…в общем, она-то знает, кто она. И никому не даст сбить себя с толку. А я – неизвестно кто. Но явно не тот, кем должен быть.
- Ал… В любом случае, даже если бы всё получилось так, как ты говоришь… Вы бы всё равно были братом и сестрой. Вы бы всё равно не могли…
- Я знаю. Но мы бы могли быть всем друг для друга. Я представляю иногда, какие беседы мы вели бы вместе. Я бы говорил ей, что так боялся её потерять, так просил, чтобы мы были связаны покрепче и никогда больше не расставались, что немного переборщил…и связал наши жизни слишком крепко. Но я – не он. А значит, на самом деле, я должен искать кого-то, кто записан на меня… Но что-то не хочется.
Скорпиус пробормотал в ответ нечто невразумительное. Но Ал продолжал задумчиво:
- Кстати, и Джеймсу тоже… Правда, он, кажется, благоразумнее меня. Ты знаешь, он влюблён в мисс Грейнджер.
- Весь Хогвартс знает. Но только, боюсь, это не самый удачный выбор. У неё, кажется, роман со Снейпом.
- Да нет, с этой точки зрения как раз удачный. Ведь ей тоже придётся кого-то искать. Потому что Снейп предназначен…
Альбус отвернулся.
- Но при чём тут всё-таки закон? – спросил Скорпиус, стремясь переменить тему. – Ведь Снейп должен был умереть во время войны, так? То есть гораздо раньше, чем этот закон был принят.
Альбус покачал головой.
- На самом деле, этот законопроект был разработан гораздо раньше. Ещё до официального начала второй войны. Фадж разработал его после того, как мой отец заявил, что Волдеморт возродился. Министр боялся паники, боялся потерять место…и ещё, наверное, боялся, что это окажется правдой. И он начал создавать этот проект. И его обнаружили уже после того, как вторая война была закончена…и новый министр загорелся идеей. Законопроект исправили, доработали… Ведь в первоначальном варианте Фаджа предполагалось подвергнуть всех принудительному заклинанию Забвения… И доработанный закон приняли. Так вот, я думаю, что этот законопроект, ещё пылясь в столе, каким-то образом начал подспудно менять всё. Это был такой инкубационный период.
- Ал, - настороженно спросил Скорпиус, - ты это серьёзно?
- Подожди, я сейчас, - коротко сказал Альбус и направился в сторону спальни.
Вернулся он оттуда, с трудом таща толстенный фолиант, который он, не удержав, бухнул на стол перед Скорпиусом.
- Вот, смотри.
- «История магического мира от начала до сего времени. Самопишущийся экземпляр. Составитель – Теодор Летописец», - прочитал Скорпиус на титульном листе. И добавил с нескрываемой завистью: - Редкая книга. Такой нет даже в библиотеке Малфой-мэнора. Откуда она у тебя?
- Профессор Грейнджер взяла её для меня из Запретной секции, - ответил Альбус.
- Ну, и?
- Это был труд всей его жизни.
- Чьей?
- Этого…Теодора Летописца. Он всю жизнь её писал, а потом, когда ему пришло время умирать, придумал способ заколдовать её так, чтобы она сама себя писала. В ней вообще-то сорок томов. Это – последний. И там нет ничего, ни слова о войне с Волдемортом.
- Ну, это понятно, - пожал плечами Скорпиус. – Её изменили точно так же, как все остальные учебники. Специальный отдел Министерства. Ты же просмотрел уже кучу учебников по истории, и везде было одно и то же.
- И на всех них можно было отследить остатки магического воздействия.
- Интересно, каким это образом? – перебил его Скорпиус. Альбус молчал. – Это же не то, что я думаю?
- Если ты знаешь другие способы – буду рад выслушать, - огрызнулся Альбус. – Они там, в Министерстве, тоже не дураки.
- Ух ты, - произнёс Скорпиус ровным тоном. – Сын Гарри Поттера и тёмная магия высшего порядка… Отлично. «Ежедневному пророку» хватило бы этой сенсации недели на три…
- Ты закончил? – холодно спросил Альбус. – Или ещё повоспитываешь меня на тему недопустимости применения тёмных заклятий несовершеннолетними волшебниками?
- Да ты понимаешь, идиот, что теперь твоё поступление в любой приличный ВМУЗ под вопросом? Тебя вышвырнут ещё до вступительных экзаменов, на первой же стадии поступления, когда проверят твою палочку и узнают, в каких количествах ты использовал тёмную магию.
- Скорпиус, это абсолютно безопасно… Я же не «Авада Кедавра» колдовал.
- Ты думаешь, они будут проверять, что именно ты колдовал? Просветят палочку на предмет тёмного волшебства – и упадут. И почему-то мне кажется, что упадут они не на колени, сражённые наповал твоими способностями… - Скорпиус перевёл дыхание и добавил уже спокойнее: - Хотя, если тебя интересует моё мнение, восхититься бы стоило.
- Спасибо, - буркнул Альбус. – Утешил.
- Так раньше надо было думать, - хмыкнул Скорпиус. – И да, я беру назад свои слова насчёт мозгов в твоей отчаянной голове. Так рисковать – и ради чего?
- Гены, Скорпиус, - развёл руками Альбус. – Как слизеринец, ты должен осознавать значение наследственности.
- Всё-таки потянуло спасать магический мир? – прищурился Скорпиус.
- Со страшной силой, - доверительно проговорил Альбус.
- Сдаётся мне, твои родственнички-гриффиндорцы бы это не одобрили. Они, кажется, называют это неразборчивостью в средствах.
- Ты будешь меня слушать или нет? Сейчас вообще не об этом. Послушай, я проверил эту книгу всеми известными…ладно, всеми доступными мне способами. И не обнаружил никакого магического вмешательства. Кроме грязеотталкивающих, опознавательных, сигнально-кодовых и ещё некоторых видов чар, которые накладываются на все книги в библиотеке. Короче, она чиста, как твоя кровь. Ты понимаешь, к чему я клоню?
- Не совсем, - честно признался Скорпиус.
- Её никто не изменял. Она сама себя изменила. Она же самопишущаяся. Но это значит, что изменения затрагивают какие-то глубинные основы. Изменилась не просто школьная программа. Изменилась сама история. Изменился мир. Точнее, кто-то изменил его. И очевидно, что не просто из любви к переменам. И я знаю только одного волшебника, который гипотетически мог быть на это способен.
- Волдеморт? – уточнил Скорпиус, понизив голос. - Ты думаешь, он снова возродился?
- Скорпиус, думай головой! – вспылил Альбус. – Интересно, зачем это Волдеморту могло понадобиться удалять самого себя? Уж скорее он бы написал закон о введении своего режима в стране.
- А что тогда?.. Кто тогда?
- Ну? – нетерпеливо произнёс Альбус, которому надоело ждать, пока до Скорпиуса дойдёт.
- Дамблдор? – неуверенно предположил тот.
- Пять баллов Слизерину!
- Но этого не может быть… - недоверчиво протянул Скорпиус. – Ты полагаешь, что он жив?
Альбус медленно покачал головой.
- Нет. Нет, это невозможно. Разве что он превратил лимонные дольки в крестражи. Скорее, он что-то сделал с этим законопроектом до своей смерти. И теперь его нет, но его волшебство действует… Это объясняет, почему мой отец вообще на это пошёл. Ты же знаешь, он верил ему безоговорочно и…
- Но ты же сказал, что законопроект – идея Фаджа, - возразил Скорпиус и сам себя оборвал: - Кстати, откуда ты это знаешь?
- Я…знаю, - задумчиво произнёс Альбус. – Я просто знаю. – Он нахмурился и потёр лоб. - Наверное, мне кто-то сказал об этом. И ещё я знаю, что чистокровные волшебники из окружения нового министра требовали продвижения этого проекта, чтобы очистить своё прошлое и себя от подозрений в сочувствии Волдеморту.
- Постой, о чём ты говоришь? Чистокровные волшебники из окружения нового министра? Кингсли Бруствера? Ты хочешь сказать, что Кингсли Бруствер согласился принять закон, чтобы чистокровные волшебники могли спать спокойно? Это ты о бывшем члене Ордена Феникса?
- Он был членом Ордена Феникса? – удивлённо спросил Альбус.
Скорпиус выразительно поднял брови. Потом сокрушённо покачал головой:
- Все эти загадки окончательно тебя доконают. Идеи одна другой нелепее… Какой же это невероятный бред.
- Я тоже так думаю, - грустно кивнул Альбус. – То есть, я так думаю в те моменты, когда более или менее прихожу в себя.
- Ал…
- Забудь, я в норме… - перебил его Альбус, а потом, принуждённо улыбнувшись, спросил: - Как у тебя, кстати, дела с Рози?
Скорпиус неопределённо пожал плечами.
- Когда собираетесь сказать родителям?
- Когда захотим медленной и мучительной смерти, - мрачно ответил Скорпиус. – Отец, если узнает, отречётся от меня и лишит наследства. А её родители…ну, наследства у неё не было и нет, так что в этом смысле она мало что потеряет…но я почему-то думаю, что её немного расстроит сердечный приступ, который случится у её папочки.
- Да уж… - с серьёзным видом отозвался Альбус. – В некоторых вопросах дядя Рон – чрезвычайно впечатлительный человек.
- Вот-вот, - произнёс Скорпиус тоном «издевайся-издевайся», - а ты говоришь, что это у тебя проблемы.
- Да, пожалуй, я немного склонен драматизировать, - покаялся Альбус.
- По крайней мере, быть влюблённым в собственную сестру хорошо уже тем, что у вас одна пара родителей на двоих. Никаких неожиданностей.
- Угу, зато уж если бы эта, как ты говоришь, одна на двоих пара родителей что-нибудь узнала, проблем бы, я думаю, точно хватило бы на полный семейный комплект. Скандалили бы они каждый за двоих.
С этим доводом Скорпиус вынужден был согласиться. Дальше разговор как-то не клеился. Альбус отнёс в спальню «Историю магического мира» и вернулся с другой книгой, собираясь уютно расположиться с ней в кресле.
- Что читаешь? – полюбопытствовал Скорпиус.
Альбус молча протянул ему книгу.
- «Теория магии»? – удивлённо прочитал Скорпиус. – Занятно. Это что, гриф Отдела Тайн? Мерлин мой, Ал, откуда ты берёшь книги, за которые любой приличный библиофил убил бы, не задумываясь?
- Мне дал её отец перед самым началом учёбы. Меня она как-то не особо заинтересовала, на самом деле. Но сейчас читать совершенно нечего, а библиотека уже закрыта.
- Смотри, тут закладка, - вдруг заметил Скорпиус торчащий из книги хвостик ленточки. Но как только он попытался ухватиться за него, хвостик проворно спрятался в книгу. – Должно быть, именная. Книгу-то дали тебе.
- Как мило, папочка решил отметить для меня особо поучительные места, - хмыкнул Альбус. Скорпиус зевнул.
- Слушай, я пойду спать. Глаза слипаются, - сказал он, поднимаясь.
- Угу, - невнимательно пробормотал Альбус, уже полностью погруженный в книгу.
- Что там хотя бы? – не удержался Скорпиус. – Ну, на месте закладки?
Альбус поднял на него отсутствующий взгляд.
- Карл Людвиг Олпорт, - ответил он. – Теория систем.

Скорпиус проснулся посреди ночи от того, что кто-то с силой тряс его за плечо. Продрав глаза, он увидел склонённое над ним бледное, подсвеченное Люмосом лицо Альбуса. Глаза его лихорадочно блестели.
- Кингсли Бруствер был членом Ордена Феникса? – зашептал он, не переставая трясти Скорпиуса.
- Мерлин, Ал, ты рехнулся? – прохрипел тот недовольно. Голос со сна слушался плохо.
- Был или не был? Отвечай! – не отставал Альбус.
- Да был, был! Я же тебе уже говорил… Угораздило меня связаться с латентным гриффиндорцем. Будь добр, прекрати меня трясти. Меня скоро начнёт тошнить.
Альбус выпустил плечо друга и выбежал из спальни.
- Мерлин знает, что такое, - проворчал Скорпиус, переворачиваясь на другой бок.

Глава 11. «О, прекрасный новый мир!»

Через несколько минут Альбус уже стучался у дверей спальни Гермионы. Она открыла ему – в халате, растрёпанная, бледная, но не сонная. Мысли снова не давали ей уснуть, терзая разум бесконечными вопросами. Её трясло и знобило, она чувствовала себя больной.
Увидев Альбуса на пороге своей спальни, Гермиона даже не нашла в себе сил удивиться. Где один брат, там и второй. Поттеры-младшие, можно сказать, уже проторили себе дорожку к её спальне. Слабо усмехнувшись этой мысли, она только поплотнее запахнула халат и спросила:
- Что тебе нужно?
- Мне нужно с вами поговорить, - выпалил мальчик, задыхаясь. Выглядел он так, точно бежал, не останавливаясь, от самых подземелий. – Кажется, я знаю, что происходит.
- Хорошо, - поколебавшись, ответила Гермиона. – Пойдём.
Они вошли в её комнату, она махнула палочкой в сторону камина – и он запылал ярче. Волнуясь и сбиваясь, Альбус вкратце передал ей свою беседу со Скорпиусом, умолчав только о своих чувствах к Лили. Это не касалось никого.
Гермиона слушала внимательно. Когда он закончил, она потёрла рукой лоб и сказала:
- Что ж, это всё звучит весьма убедительно. Дамблдор действительно может быть во всём этом замешан.
- Подождите, профессор Грейнджер, это ещё не всё. Скорпиус заметил в моих рассуждениях одну странность. Он спросил, откуда я знаю, что законопроект – идея Фаджа, и я не смог ответить ему на этот вопрос. Зато потом я объяснил, зачем закон вообще вытащили обратно из какого-нибудь пыльного ящика. Я сказал, что это потому, что на этом настаивало окружение нового министра – чистокровные волшебники, которые не хотели, чтобы их прошлое было запятнано. И министр пошёл у них на поводу – может быть, потому, что у него у самого рыльце в пушку.
- Альбус, что ты говоришь… - растерянно начала Гермиона, но Ал перебил её:
- А Скорпиус удивился: «Как же так? Кингсли Бруствер, бывший член Ордена Феникса, позволил влиять на себя кучке чистокровных волшебников, трясущихся за свою репутацию?»
Гермиона энергично кивнула.
- А я спросил его: «Разве Кингсли Бруствер был членом Ордена?»
Гермиона нахмурилась.
- Он посмеялся надо мной и сказал, что у меня с головой уже не в порядке от всех этих догадок. Признаться, сначала я не придал этой странности большого значения и остался при своём мнении.
- Да, я уже сказала, что твоя версия достаточно логична.
- Но потом я прочитал кое-что и понял, что это расхождение – очень важная деталь. На самом деле таких расхождений много, просто мало кто это замечает. А если и замечают – не придают особого значения…
- Что ты хочешь сказать? – Гермиона чувствовала себя совершенно сбитой с толку.
Альбус без лишних слов сунул ей какую-то книгу.
- «Теория магии», - прочитала Гермиона. – И как нам это поможет?
- Эту книгу дал мне отец, - сказал Альбус. – На ней гриф Отдела тайн. Я не открывал её до сегодняшнего вечера, а сегодня, когда решил, наконец, прочесть, обнаружил там именную закладку. Взгляните на это, профессор Грейнджер.
Он прикоснулся палочкой к обложке, и книга в руках у Гермионы открылась примерно на середине.
- «Карл Людвиг Олпорт. Теория систем…»
Она присела на краешек кровати, пытаясь вникнуть в статью. Сначала взгляд её просто медленно скользил по странице, потом она вздрогнула всем телом и жадно впилась глазами в текст, бормоча себе под нос отдельные отрывки: «Магический мир – это открытая, саморазвивающаяся и самоорганизующаяся система… магия – это самый эффективный из всех известных нам способов борьбы с энтропией…»
- Мерлин мой, - потрясённо выдохнула она, закончив читать.
- Невероятно, правда? – торжествующе произнёс Альбус. – Но согласитесь, что это всё объясняет…
Гермиона сжала пальцами виски.
- Альбус, - пробормотала она, - у меня голова разламывается. Мне срочно нужно увидеться с Гарри…
- Я с вами, - решительно сказал Альбус.
- Нет, - покачала головой Гермиона. – Я всё равно не могу вломиться к нему прямо сейчас. И мне хотелось бы побыть немного одной и подумать. А тебе не мешало бы ещё немного поспать до завтрака. Во сколько он уходит на работу?
- Нет, профессор Грейнджер, - возразил Альбус. – Вам всё-таки стоит отправиться прямо сейчас. Послезавтра последний день месяца, и ему нужно будет сдавать ежемесячный отчёт. Обычно всю неделю перед этим событием он засиживается на работе чуть ли не до утра. Думаю, с минуты на минуту он должен вернуться домой. Вам нужно поторопиться.
- Но ты всё равно останешься здесь, - сказала Гермиона. – Можешь, кстати, здесь же и лечь. Не хватало ещё, чтобы тебя поймали на обратном пути в подземелья. Только, прошу тебя, если я не вернусь до того, как тебе надо будет уйти отсюда, приложи все усилия для того, чтобы тебя никто не видел выходящим из моей спальни. Хорошо?
Альбус кивнул, чувствуя, как у него постепенно голова наливается тяжестью от бессонной ночи. Ему уже не хотелось никуда бежать, не хотелось ничего выяснять… В конце концов, как слизеринец, он имеет моральное право не спасать мир, доверив это гриффиндорцам, и его совесть будет чиста.
- Вы не закрываете на ночь камин? – спросила Гермиона, выходя через несколько минут из ванной, уже переодевшись в мантию и на ходу пытаясь прибрать волосы.
- Для друзей доступ всегда открыт, - пробормотал Альбус в подушку.
Гермиона, прихватив с собой «Теорию магии», кинула в камин щепотку Летучего пороха.

Альбус не ошибся. Гарри был дома. И он почти не удивился, когда Гермиона возникла в его камине. Он только с силой потёр красные глаза и спросил обречённо:
- Что на этот раз?
Пожав плечами, Гермиона протянула ему книгу.
- Мне дал её Альбус. И он же обратил моё внимание на статью, которую ты для него отметил. Кстати, - нахмурилась она, - почему мне знакома фамилия автора? Олпорт, Олпорт… Он не учился с нами в Хогвартсе?
- Нет, - ответил Гарри, - он только двадцать лет назад приехал сюда из Америки, потому что ему предложили здесь работу… А слышала ты, скорее всего, о Гордоне Олпорте – прадедушке Карла. Он был одним из самых известных маггловедов прошлого века. Кажется, у самих магглов это называется – психолог и социолог.
Гермиона удивлённо кивнула.
- Карл говорил, что очень многое взял из идей своего прадеда, - продолжал Гарри, но Гермиона, опомнившись, остановила его.
- Гарри, - серьёзно сказала она, - кажется, я уже поняла если не всё, то большую часть происходящего. Так что, может быть, ты всё-таки расскажешь мне, наконец, правду?
Гарри внимательно посмотрел ей в глаза. Потом перевёл взгляд на книгу. Потом вздохнул.
- Хорошо. Садись.
Гермиона села.
- Примерно через полгода после твоего отъезда во Францию, я вместе с отрядом мракоборцев (я ещё тогда был главой Управления) взял некий весьма забавный кружок по интересам. Очередную магическую секту имени Тёмного лорда. Об этом не было известно широкой общественности, но после войны таких сект было немало. Тёмный лорд стал символом диссидентства и кумиром в определённых кругах радикально настроенной молодёжи.
- Просто Че Гевара какой-то… - пробормотала Гермиона, фыркнув.
- Это стало даже модным. Образовалась некая субкультура. Они гордо именовали себя Пожирателями смерти, учились выпускать Чёрную метку на заднем дворе и тому подобное. Было даже несколько нападений на магглов. Но в общем и целом – ничего серьёзного. До поры, до времени. Та секта, о которой я говорю, заставила нас пересмотреть своё отношение к такого рода милым забавам.
- Почему, Гарри? – спросила Гермиона.
- Её возглавлял сотрудник Министерства, - нахмурился Гарри. – А точнее – сотрудник Отдела тайн. Очень способный юноша, сделавший прекрасную карьеру и к своим двадцати четырём годам занимавший уже неплохую должность в подразделении Памяти и имеющий доступ к некоторым объектам третьего и второго уровня секретности.
- Не то чтобы я очень хорошо понимала, что это значит, - заметила Гермиона, - но звучит впечатляюще.
Гарри покосился на неё и, закусив губу, произнёс:
- Учти, сейчас я разглашаю тебе сверхсекретную информацию.
- Я трепещу от осознания важности момента, - огрызнулась Гермиона, которую всю трясло от нервного возбуждения. Гарри укоризненно взглянул на неё, но продолжал:
- Подразделение Памяти, как ты, я думаю, уже догадалась, занимается проблемами памяти. Только не спрашивай меня о разработках, - предупредил он, видя, как заблестели её глаза. – Скажу только, что в подразделении Памяти есть закрытый зал, где на высоких стеллажах рядами стоят думосбросы.
Гермионе вспомнился Зал Пророчеств.
- В этих думосбросах – мысли погибших сотрудников министерства. И там есть несколько стеллажей с думосбросами бывших мракоборцев. Причины, по которым эти мысли понадобилось сбрасывать, могут быть разными…
- Ну, например? – не вытерпела Гермиона.
- Ну, например, это часто требовалось тем, кто работал с дементорами. Они избавлялись от некоторых самых страшных своих воспоминаний, чтобы не быть уязвимыми и сохранять самоконтроль в случае каких-либо непредвиденных ситуаций. Или, допустим, когда мракоборцы отправлялись на очередное задание, с которого могли не вернуться, процедура сбрасывания воспоминаний проводилась в обязательном порядке, чтобы они не смогли даже под пытками выдать какой-либо сверхсекретной информации. Как ты понимаешь, особенной популярностью эта практика пользовалась во времена Волдеморта. Да и среди «самых страшных воспоминаний» эпизодов, связанных с Волдемортом, было немало.
Гермиона, всё ещё не понимая, к чему он ведёт, нетерпеливо заёрзала в кресле.
- Так вот, тому парню, про которого я тебе говорил, как раз недавно повысили уровень доступа, и он добрался до этого зала с думосбросами. Он давно туда рвался.
- Почему? – спросила Гермиона.
- Среди архивов подразделения Памяти, исследуя научные разработки прошлых лет, он откопал одно древнее волшебство, связанное с магией памяти. Знаешь выражение: «Люди живы, пока их помнят»? Что-то подобное и лежало в основе этого волшебства. В воспоминаниях людей остаётся образ человека, как бы слепок с него, и его можно оттуда вызвать.
Гермиона прикрыла рот ладонью, с ужасом смотря на Гарри. Тот, нахмурившись, кивнул.
- Именно. Теперь ты понимаешь? Воспоминания очевидцев – словно живые крестражи, в которых сохраняется частичка человека… Я не знаю, как я вообще позволил этому произойти. К тому времени как раз все уже немного расслабились, снизились требования, проверки стали гораздо менее строгими… Ты знаешь, я не такой параноик, каким был Грюм. И Всевидящего ока у меня нет. А ведь стоило бы. Подумать только, его допустили к работе со сверхсекретными документами, а он возглавлял неопожирательскую секту!
- Подожди, Гарри, - дрожащим голосом перебила его Гермиона, - они его воскресили?
- Нет, - ответил Гарри. – Мы всё-таки успели вовремя их накрыть. Но у них уже практически всё было готово, и не исключаю, что всё действительно могло получиться. Конечно, всем членам этой группировки стёрли память…но дело-то было в том, что мы поняли: существует как минимум один способ воскресить Волдеморта. Я думаю, есть и другие. Несомненно, есть. И если какой-нибудь достаточно умный и достаточно сильный волшебник возьмётся за это, то всё, что мы сделали, окажется бесполезным. Я решил, что третьего пришествия Волдеморта магический мир не переживёт. Первым делом, разумеется, я лично провёл глобальную чистку министерских думосбросов, удалив из них все воспоминания, связанные с Волдемортом. Но этого, как ты понимаешь, было недостаточно. По Англии ходят тысячи двуногих думосбросов, чьи мысли, воспоминания могут послужить почвой для выращивания гомункула Волдеморта.
- И тогда родилась идея закона? – спросила Гермиона.
Гарри кинул.
- Это был единственный выход из ситуации. Я сам предложил этот законопроект Кингсли Брустверу, и он вынужден был согласиться с моими доводами. Он назначил меня главой Отдела тайн, я получил беспрепятственный доступ ко всем документам, исследовательским разработкам и так далее. Но первоначально, как ты знаешь, закон включал в себя полное стирание памяти. Я изначально больше всех настаивал на скорейшем принятии закона, но, тем не менее, сам же медлил с его осуществлением, потому что боялся. Боялся последствий… Но тут я познакомился с Карлом.
- Карлом Людвигом Олпортом?! – изумилась Гермиона. – Автором статьи?
- Да. Он сотрудник Отдела тайн. Подразделение Теоретической магии.
- Теоретической магии? – приподняла брови Гермиона.
- Между нами говоря, - хмыкнул Гарри, - он сквиб. Как и его знаменитый прадед. Но в магии они, пожалуй, разбираются получше любого волшебника.
- Чем они вообще занимаются? – не смогла сдержать Гермиона своего любопытства.
- Теориями происхождения магии, её развитием в филогенезе и онтогенезе, действием её на организм человека и общество в целом, взаимовлиянием маггловского и магического миров… - на одном дыхании отбарабанил Гарри, как будто цитируя кусок какого-то отчёта. - Короче, магией как явлением.
- Ясно, - протянула Гермиона, хотя любопытство её от этих слов разыгралось только сильнее.
- Ну так вот, - продолжал Гарри. – Я познакомился с Карлом, с его теорией… И он пожелал принять участие в доработке законопроекта.
- Его теория…
- Да, она кратко изложена в этой статье. Карл сказал мне, что магический мир – открытая саморазвивающаяся и самоорганизующаяся система, стремящаяся, как любая система, к минимализации хаоса.
- И если каким-то образом резко увеличить уровень энтропии в этой системе, - подхватила Гермиона, - то она сделает всё, чтобы самостоятельно справиться с ней, переработать, систематизировать и включить в себя. Короче, система сделает всё для сохранения системы.
- Всё верно, - кивнул Гарри. – Хотя, конечно, мне потребовалось куда больше времени, чтобы со всем этим разобраться. Сначала я вообще не понял, что Карл предлагает. Мне это казалось какой-то дикостью. Принять закон и просто ничего не делать? И всё разрешится само?
- Как не по-гриффиндорски, - усмехнулась Гермиона.
- Точно. Мне хотелось как-то контролировать ситуацию, делать хоть что-то…
- И что ты сделал?
- Созвал Орден Феникса, - ответил Гарри. – Наговорил им много всего о том, что война ещё не закончена и мы должны сделать это, чтобы Волдеморт исчез навсегда. Разумеется, далеко не все были довольны, но все признали необходимость такого шага. И согласились, что дело нужно доводить до конца. И министр принял закон.
- То есть о настоящем его смысле знали только бывшие члены Ордена Феникса?
- Да. Мы не могли позволить выплыть наружу этой истории с магией памяти. Суть закона была в его секретности. Поэтому Кингсли не мог посоветоваться ни с Визенгамотом, ни с магической общественностью.
- То есть, фактически, принял закон в одиночку? – нахмурилась Гермиона. Гарри пожал плечами.
- Ты же знаешь, магическое общество во многом ещё весьма архаично. Об этом мало кто задумывается, но магическая Британия – это тоталитарное государство. Министр магии, на самом деле, сосредотачивает в своих руках все три ветви власти – законодательную, исполнительную и судебную. Правда, умный министр не будет выставлять это напоказ, а наоборот – будет всячески поддерживать у своих подданных иллюзию демократического общества… Но тут, сама понимаешь, обстоятельства были чрезвычайные. И всё действительно начало меняться, как и говорил Карл… Мир пришёл в движение. Потому что он должен был бороться с хаосом и абсурдом…а что может быть абсурднее, чем попытка переписать историю?
- То есть, обосновывая эту новую версию истории и делая её реальностью, магический мир начал как бы «вымарывать» из себя Волдеморта? – уточнила Гермиона. – Но почему эта, как ты говоришь, система, не попыталась исправить абсурд другим образом? Почему не пошла по пути наименьшего сопротивления и не попыталась просто-напросто ликвидировать сам закон?
- Я спрашивал у Карла во время работы над законопроектом о такой возможности. Но он ответил, что в его определении мира как системы все слова – ключевые. Эта система не только самоорганизуется, но и саморазвивается. А ещё одно пришествие Волдеморта помешало бы этому развитию. Волдеморт – это воплощённая энтропия, Гермиона.
- Хорошо, - кивнула Гермиона. – Что было дальше?
Гарри облизнул губы.
- А дальше…эксперимент вышел из-под контроля. И мы сейчас видим то, что видим. Никто из нас и подумать не мог, что это будет иметь такие последствия и примет такие масштабы…неподвластные ни министерству, ни Карлу…никому. И ещё. Я знаю, что это звучит глупо, но мы как-то не учли, что эти изменения будут распространяться на всех. Даже на тех, кто всё это спровоцировал.
- Ты говоришь о своих попытках написать мемуары? – спросила Гермиона. – Альбус мне рассказал.
- Да, - кивнул Гарри. – Карл объяснял мне это. Мир начало как бы выламывать, выворачивать, но всё это происходило, конечно, очень медленно и как бы точечно. Именно поэтому сознание многих людей стало как бы расслаиваться, раздваиваться – они ощущали себя одновременно в этом мире и в том, помнили одновременно события, которые были на самом деле, – и те, которые им пыталась навязать меняющаяся реальность.
Гермиона кивнула головой.
- С тобой такое тоже происходило? – спросил Гарри.
- Да, - кивнула Гермиона, отчаянно не желая рассказывать о своих дневниковых записях. – Именно это, в конечном итоге, и натолкнуло Альбуса на мысль. Ну, вместе с этой статьёй, конечно. Твой сын сумел заметить и правильно понять именно такую «точку несовпадения».
Гермиона кратко пересказала ему историю с Кингсли Бруствером.
- Там, где Скорпиус жил ещё в старой реальности (в той, где Кингсли Бруствер состоял когда-то в Ордене Феникса), сам Альбус уже перешёл в новую – где Кингсли, в угоду своему чистокровному окружению, принял идиотский закон, - закончила она. – Подожди, Гарри… Если это новая реальность, почему Альбус вообще всё ещё помнит об этом законе? Ведь в итоге все должны о нём забыть? В смысле, его ведь в новой реальности просто не будет существовать?
- По мнению Карла, магическому миру нужны какие-то промежуточные конструкции и обоснования. Иначе в сознании людей начнут возникать вот такие диссонансы – и они просто не смогут справиться с этим. Система по мере сил всё-таки защищает людей от осознания этой ломки.
- И защищает себя, - сказала Гермиона. – Потому что эти диссонансы – проявления энтропии, а если количество энтропии превысит допустимую норму, если её будет больше, чем система в состоянии переработать, то…
- Да, - кивнул Гарри. – Система рухнет. Ты понимаешь теперь, почему так важно сохранять реальное положение дел в секрете? Если бы не необходимость, я бы не сказал об этом даже членам Ордена.
Гермиона покачала головой.
- Нет. Если бы они ничего не знали, они стали бы бороться против этого закона.
- Я знаю. Потому и сказал. Но, понимаешь, головы всех «знающих» для системы – рассадники энтропии. Потому что мы понимаем, что происходит, можем наблюдать изменения – то есть осознаём неустойчивость системы. Как по-твоему, что делает система с очагами энтропии?
- Структурирует? – предположила Гермиона, холодея.
- Иногда – да. А иногда – до конца деструктурирует. То есть просто уничтожает. Конечно, изначально члены Ордена не могли знать, на что подписываются. Никто не мог предвидеть, что с ними…со всеми нами будет происходить. Ты понимаешь, например, что происходит с МакГонагалл? Ты ничего странного не заметила? – спросил Гарри, внимательно глядя ей в глаза.
- Заметила. Лимонные дольки. И всепрощающий взгляд.
- Да. – Гарри снова облизнул губы, словно собираясь с силами, прежде чем продолжать. – Её как будто постепенно замещает личность Дамблдора. Причём, как ты понимаешь, не только на посте директора, а непосредственно в мире. Это означает, скорее всего, полное исчезновение. Стирание. В том числе, и из людской памяти.
- Но это…это… - пробормотала Гермиона, не в силах подобрать подходящее слово. – Она понимает, что происходит?
- Проблесками, - ответил Гарри. – Но она сказала, что готова, как она говорит, «уступить место». Она думает, что Дамблдор новому миру по каким-то причинам нужнее. Раз уж система саморазвивается.
Некоторое время они оба молчали. Потом Гарри продолжил:
- Понимаешь, никто не знает, что произойдёт в следующую секунду. Изменения непредсказуемы.
- Мерлин, но как они с этим живут?
- На войне мы все привыкли каждую минуту ждать смерти, - сказал Гарри. – Они храбрые люди. Они готовы… И ещё, - добавил он, подумав, - полагаю, их поддерживает надежда.
- Надежда? – фыркнула Гермиона. – На что?
- Ну, многие, видя Снейпа…
- Кстати, а с ним что-нибудь происходит? – перебила его Гермиона, вытолкнув, наконец, из себя вопрос, который мучил и жёг её изнутри.
Гарри посмотрел на неё странно.
- Снейп умер, Гермиона. Погиб на войне.
- Что?!
- Да. Я это ещё помню. Смутно, проблесками. Периодически на это накладываются другие воспоминания…
- О Мерлин…
- Ты уже не помнишь этого. Ну да, по какой-то причине новый мир нуждается в Снейпе. Или, возможно, система не смогла сконструировать в новых условиях объяснение его смерти.
- И теперь, глядя на это, все члены Ордена, которые потеряли кого-то на войне, надеются, что система так же не сможет создать объяснение смертям их любимых?
- Именно так. Знаешь… - произнёс Гарри, поколебавшись. – А ведь можно сказать, что мы победили смерть. То, что не удалось Волдеморту, удалось нам.
- Но какой ценой! – не выдержала Гермиона. – Это ведь не лучше того, что делал Волдеморт!
- Я воюю, как умею, Гермиона, - сухо ответил Гарри. – От меня, от всех нас, потребовалось ещё раз победить его. И мы все сделали это. И я не пожалею об этом, даже если меня тоже, в конце концов, заместят. Если этот прекрасный новый мир решит, что я ему не нужен, я не в обиде. Главное, что я способствовал его появлению.
- Гарри, послушай себя… Эта новая реальность – бутафорная, лживая, фальшивая и абсурдная. Это вовсе не прекрасный мир.
- Пока – нет, - согласился Гарри. – Но он будет таким, когда завершится ломка. Прекрасный мир. Мир, в котором Волдеморта никогда не существовало. Мир, в котором от Волдеморта не останется и следа. Даже если меня в нём уже не будет, чтобы это увидеть… Или я просто не буду об этом помнить. Это всё-таки того стоит. Пусть я исчезну, но я и его утащу за собой. И не говори мне, что я не прав. Это странная война, но всё равно война. И я знаю правила. Потому что если я для чего и приспособлен, если я для чего и гожусь – так это воевать с Волдемортом.
- Но…исчезнуть, Гарри? – пробормотала Гермиона.
- Я ощущаю себя тенью, - задумчиво сказал он. – И чувствую, что это близко. В конце концов, мы всегда были связаны с ним…и, наверное, исчезнуть тоже должны вместе.
- Они жили долго и счастливо – и умерли в один день, - невесело усмехнулась Гермиона.
- Я бы попросил тебя помнить обо мне, но знаю, что это от тебя не зависит, - медленно произнёс Гарри. – Поэтому, если можно, я попрошу тебя о небольшом одолжении… Пожалуйста, сотри Альбусу память. Я жалею, что дал ему эту книгу. Я не должен был этого делать…
- Я понимаю, - тихо произнесла Гермиона. – Ты хотел, чтобы он понял тебя. Чтобы он перестал тебя осуждать.
- Да. Но теперь я боюсь, что система и его сочтёт рассадником энтропии. Ведь он теперь знает... Пожалуйста, Гермиона, сделай это для меня.
- Хорошо, - кивнула Гермиона, кусая губы.
- Так страшно исчезать, - тихо сказал Гарри через некоторое время. – Никто не знает, конечно, что ждёт нас после смерти, но всё равно все как-то надеются, что там что-то есть… А меня, и всех других исчезающих, я точно знаю, не ждёт ничего. Но я не жалею, правда. Клянусь, оно того стоит.
- Наверное, - сказала Гермиона, глотая слёзы, - Гарри Поттер действительно никогда не сможет существовать в мире без Волдеморта. В этом прекрасном, чёрт бы его побрал, новом мире.


Конец.