Глава 11. Пуппер/Таня. Скелеты в шкафу. NH!
Поздно, о чем-то думать слишком поздно
Тебе, я чую, нужен воздух
Лежим в такой огромной луже
Прости меня, моя любовь.
Земфира "Прости меня, моя любовь"
— Танья? Таня!
Таня, в девичестве Гроттер, даже не обернулась – В Питере несколько тысяч «Тань», а она здесь бывает раз в полгода, да и то, если повезёт. Но через пару мгновений её кто-то дёрнул за локоть, и над ухом послышалось ещё одно удивлённо-радостное «Танья!». Уже поворачиваясь, чтобы высказать наглецу всё, что о нём думает, Таня вспомнила это мягкое произношение, глотание букв и восторженный голос.
— Пуппер? – тупо спросила она, недоверчиво оглядывая парня.
В джинсах, клетчатой рубашке и без очков узнать его было довольно сложно. Разве что обычная неуверенность на лице, чуть покрасневшие скулы и еле сдерживаемая улыбка махали ей ручкой из прошлого. Таня недоверчиво зажмурилась и потрясла головой, думая, что это – какой-то оптический обман. Открыла, – Пуппер напротив лишь сильнее покраснел.
— Что ты здесь делаешь? – единственное, что она смогла спросить.
В голове проносились миллионы мыслей в секунду: откуда он здесь, почему рядом с ним нет ни охранников, ни верных Пруна и Гореанны, как тётушки вообще отпустили его в Россию?! Гурий скромно переступал с ноги на ногу и терзал её ладонь в своих руках.
— Я… тут гуляю, — он неопределённо махнул рукой, не выпуская её ладонь, отчего Таня пошатнулась и почти упала на Гурия. Контрабас больно ударил по ногам.
Таня чертыхнулась.
— Всё такой же, — пробурчала она, освобождаясь из его объятий.
— Вообще у меня тудей день бёздей, — смущённо сказал Гурий, пытаясь снова отловить её ладонь.
— Оу, — Таня улыбнулась. – С днём бёздей, Гурий! – она подалась вперёд и быстро чмокнула того в щёку.
За пять лет, что они не виделись, до Тани лишь изредка долетали какие-то слухи о Пуппере. То говорили, что он женился на Джейн, потом, что она оказалась аферисткой, и Самая Добрая Тётя собственноручно заточила её в Дубодаме. Потом мелькали какие-то новости о внебрачных детях, которые Джейн родила Пупперу в тюрьме и что Добрая Тётя растаяла, как шоколад, и вернула ту в семью. Как и раньше, мнение самого Гурочки мало кого волновало. Таня почитывала все эти статейки без какого-то душевного надрыва и печали: с Пуппером было покончено ещё в палате магпункта, когда она держала Локон Афродиты.
Но сейчас, глядя в такие знакомые – ничуть не изменившиеся – глаза, Таня снова вспомнила все охапки роз, бесконечные письма и шоколадные конфеты с выжженными инициалами. И стало как-то… обидно. Любимый Валялкин так и остался неромантичным чурбаном, даривший цветы только на восьмое марта, да изредка на день рождения. А хотелось ведь! Сентиментальность нахлынула неожиданной волной, сметая на своём пути все препятствия.
Гурий за это время вновь отловил её ладонь и, что-то рассказывая ей, гладил пальцы. Говорил он много, мешая английские и русские слова, из-за чего выходила почти бессвязная каша. Но Пуппер так счастливо улыбался, что Таня тоже начала широко улыбаться и смеяться.
— Гоу сам-нибудь выпьем ти? – перебил сам себя Гурий и, не дожидаясь ответа, потащил её в ближайшее кафе.
В ближайшем кафе официантка смотрела на них широко открытыми глазами и хлопала ресницами, соображая: это ТОТ САМЫЙ??
— Просто похож, — шепнула ей Таня, и официантка успокоилась, сразу сдувшись, как воздушный шарик. Убрала зеркальце в карман фартука и отошла к барной стойке.
— Таня… — нежно и печально пробормотал Пуппер. – А ты… ты здесь… Я слышал, что… — он кинул быстрый взгляд на левую руку.
Таня, заметив это, положила на стол правую с тонким обручальным кольцом на безымянном пальце. Пуппер вздохнул и посмотрел на неё с таким обречённым видом, что Тане стало его почти жаль.
— Я здесь по делам, надо купить кое-какие лекарства.
— Для кого? – без интереса спросил Пуппер.
Таня неопределённо пожала плечами. Говорить «для зверей» не хотелось, врать тоже. Принесли чай.
— А… Ю… ремембер ми иногда? Вспоминаешь? – спросил Гурий через некоторое время.
— Вспоминаю, — не соврала.
Вспоминает часто. И каждый раз, завидев купидона (которые залетают в их края очень редко) почему-то надеялась, что от Пуппера. С длиннющим письмом и конфетами. И чтобы обязательно с инициалами! Тогда бы она закатила глаза, фыркнула и прочитала бы письмо с чувством, что только что сделала одолжение всему мирозданию. Медленно бы съела конфеты, сначала слизав с них буковки. И ни за что – никогда – не сказала бы о письмах Ваньке. Это было бы её маленьким секретом. Её и Пуппера.
Таня начала водить пальцем по столу, размазывая каплю воды по столешнице. Быть счастливой с одним, но ждать письма от другого – это ведь не страшно, да? Ну, такое случается, правда?
Гурий справился с грустными эмоциями и теперь в своей обычной манере рассказывал всё, что случилось за все года, что они не виделись. Оказалось, что газеты были довольно близки к истине: на Джейн он действительно женился («А кольцо не носит», — промелькнуло в мыслях у Тани), только вот ни внебрачных, ни брачных детей у них не было. А очки не носит, потому что Самая добрая тётя решила, что это вконец не модно. Собственно зрение у него сто процентное, поэтому ему от этого лишь плюсы.
Таня рассеяно слушала Пуппера и улыбалась.
Гурий умолчал лишь об одном: о том, что у него в сумке стопочкой лежат письма к Тане, которые он писал ей почти каждую неделю. Да и в Питер приехал только потому, что услышал от кого-то, что её можно здесь найти. Нашёл. Только вот драгоценные бумажки ей не отдаст – не решится.
Глава 22. Гробыня/Таня, "И я ненавижу, так как люблю, всё то, что мешает быть рядом с тобой".
Неудавшаяся.
— Гроттерша, ну ты, как всегда не во время, — фыркает Склепова, пропуская Таню в дом.
Квартира – обычная московская двушка – забита коробками, стульчиками, корзинками и рулонами ткани. Таня, аккуратно переступая через вещи, проходит за Гробыней на кухню, откуда тянет запахом свежезаваренного кофе и жаренного мяса.
— Ты прямо как знала, когда приходить. — На Склеповой вместо маленьких маечек — широкая туника, фиолетовые волосы затянуты в хвост, движения какие-то неловкие, совсем не свойственные роковой Гробыне. – Как узнала, где я теперь живу? Ты не думай, я хотела написать тебе письмо, года через три, естественно, — она хмыкает.
— Сарданапал сказал, — Таня неуверенно присаживается на кончик стула.
— Ах, ну конечно, даже в туалет нельзя сходить без того, чтобы это сразу же не доложили нашему милому директору. Гроттерша, чего уселась? Хочешь чай – и мне налей тоже, — Гробыня усаживается за стол и начинает хлопать длинными ресницами.
Таня улыбается и, взяв с полки две чашки, оглядывается.
— А где чайник?
— Блин, ну ты, как не родная прям! В шкафчике справа сразу за пачкой печенья. Да, за хлопьями. Гроттерша, не зли меня, а то сама чайником станешь.
Таня, зная любовь Склеповой к разным – иногда не совсем безопасным – мелочам лезет в шкафчик осторожно, ощупывая каждый предмет. Найдя заварник, вытаскивает его и крутит в руках: белый с ярко-жёлтыми цветами.
— Склеп, ты меня пугаешь, — смеётся Таня, разливая чай по кружкам.
— Гротти, отвянь, — без энтузиазма огрызается Склепова и, складывая руки под подбородком, пытливо смотрит на Таню разноразмерными глазами. – Как твои мужчины, дорогуша? Смотрю, тайга тебя не удержала.
— Не удержала. – Таня обнимает ладонями горячую кружку и никак не может понять, почему, сбежав от Ваньки, первым делом прилетела к Склеповой. Не к Ягуну, не к кому бы то ни было – к Склеповой.
— Неужели решила вернуться к нашему Бейкотикову? – Гробыня больше не смеётся, протягивает руку и крепко сжимает ладонь Тани.
— Нет, — и быстро добавляет: — Нет, нет, никогда. Ты ведь знаешь, что потом было, да?
— Да этого разве что лопухоидный пёсик не знает. Дура ты всё-таки, Гроттерша. Полная, непрошибаемая д-у-р-а. И от бабушки ушла, и от дедушки ушла… Чем тебя Валялкин-то не устроил?
— Не важно, не имеет значения, — отмахивается Таня и переводит тему: — А ты почему с Лысой Горы переехала? Не уж-то надоели разговоры с мертвецами?
— Мне надоели? Гроттерша, даже ты мне не надоела за столько лет, а разговоры с мертвецами, поверь мне, куда интереснее, чем твои вечные сердечные переживания, — Склепова язвит, но уже без бывшего запала, скорее по привычке.
Танина рука всё ещё в ладони Склеповой, она чувствует её тепло, тонкие пальчики почему-то без единого кольца. Что-то изменилось, Таня чувствует это отчаянно-сильно, но не хочет верить. Она ожидала увидеть здесь такую родную ироничную Гробыню, а не… милую, одомашненную Склепову.
— А Гуня где? Неужели ты его бросила?
— Бросила? Да ты точно головой где-то ударилась. Нет, — тихо добавляет она и почему отводит взгляд.
— Склепова, я ведь к тебе первой прилетела, думала… — Таня меняет их руки местами: теперь её ладонь судорожно сжимает ладонь Гробыни. – Думала, что… помнишь, о чём мы говорили когда-то? Помнишь? – она судорожно шепчет.
— Столько лет прошло уже, Тань, столько воды утекло, — грустно говорит Гробыня и осторожно убирает свою руку.
— Мы ведь можем ещё всё вернуть, разве не так?
— Танька… ты пойми… мы ведь тогда маленькими были, глупыми совсем, думали, мир перевернуть можно. А ведь нельзя. — Таня никогда не видела Склепову такой серьёзной. Куда делась её беспечность, свободолюбие и смех?
— Ну и что? – упрямо говорит Таня, отчаянно не желая смотреть правде в глаза.
— А то, что я слишком люблю свой маленький мирок.
— Ты? Маленький? Склепова, да что с тобой такое? – Таня вскакивает со стула и, обогнув стол, обхватывает лицо бывшей соседки ладонями. – Склепова, ведь у нас тоже могло бы всё быть.
Мы могли бы быть! – отчаянно шепчет Таня, покрывая лицо Гробыни лихорадочными поцелуями.
Гробыня осторожно отстраняется и смотрит Тане прямо в глаза.
— Тань, а ты так и не повзрослела, всё такая же импульсивная и глупая, — она осторожно прикасается губами к губам Тани в быстром поцелуе. – Только вот я уже другая. Забавно вышло, правда?
Вдруг слышится громкий скрёжет ключа в замочной скважине и сразу же оглушительный крик:
— Анечка! Я дома!
Таня вскакивает на ноги и отскакивает в другой конец кухни.
— Анечка? – неверяще переспрашивает она, но Гробыня уже не слышит.
— Гуня, ты сегодня, как обычно, опоздал! – ноет Склепова, повиснув у Гломова на шее.
— Ну, прости, я не хотел, — грохочет огромный Гуня, нежно обнимая Гробыню. – О, Танька! Привет, а ты у нас… это… судьбами какими?
— Мимо пролетала, — сдавленно говорит Таня, — Тибидохс решила навестить.
— Ань, а ты… это… уже сообщила новости?
— Нет, не думаю, что…
— А Аня беременна! – не слушая Гробыню, говорит Гуня и на его лице появляется такая искренняя улыбка, что Тане хочется провалиться сквозь пол. Или, чтобы — в духе лучших мультфильмов — на неё сейчас свалилось пианино.
— Поздравляю! – слишком бурно и громко говорит Таня. – Вы извините, мне уже пора, меня ждут. Столько дел…
— Тань, — тихо зовёт Аня, но та уже выскакивает за дверь, крепко прижимая к груди контрабас.
Таня чувствует, что именно сейчас от неё оторвали огромный кусок, только что её предали. Ну куда она теперь?..
Глава 33. Гробыня/dark!Таня. “Такой ты мне нравишься больше”.
Прошло уже почти полгода с тех пор, как замёрзшая Гроттерша постучалась к ней в дверь. Губы растрескавшиеся, в глазах – лихорадочный блеск, щеки белее мела. Она тогда так испугалась, что даже забыла отпустить язвительную шуточку. Только и успела, что подхватить её под руки, да ногой придержать контрабас, чтобы тот не разлетелся в щепки.
Столько месяцев прошли, а почти ничего не изменилось: губы у Таньки всё так же обкусаны, а в глазах лихорадочный блеск. И красные искры, то и дело проскакивающие по кольцу, которое совсем перестало поучать жизни и латинскому языку.
— Дура ты, Танька, — говорит она ей каждый день, но Таня лишь кривит губы и идёт заваривать чай.
Гробыня боится оставлять её одну – вдруг убежит и от неё? Где тогда искать, по болотом бегать что ли? Глупая-глупая Гроттерша.
Гробыня никак не может понять, что снова подвело ту к черте: не Валялкин же. Но Таня про него даже не обмолвилась. Она отмалчивается на все вопросы Гробыни «почему», «зачем» и «как». Обычно натянуто улыбалась и прижималась к ней, шепча: «люблю тебя». Гробыня рассеяно гладила Таню по волосам и ничего не отвечала, чувствуя шершавые поцелуи на шее.
— Дура ты, Танька, — качает головой.
Таня тихо смеётся. Знает, что дура, но любимая дура. Единственная такая. Выпускает алую искру, и фиолетовые волосы Гробыни будто аккуратно отрезает именитый парикмахер. Гробыня на мгновение прикрывает глаза, пытаясь успокоиться. Чуть дрожащей рукой проводит по голове, чувствуя, что от её длинных локонов осталось лишь воспоминание.
— Такой ты мне нравишься больше, — говорит Таня, дуя на перстень.
Гробыня молчит, Таньку ей по-человечески жаль. Подходит и, обняв, рассеяно начинает гладить по спине.
4. Ягун/Таня. "Сомнительная какая-то романтика..."
— Танька, заходи! – кричит Ягун, щёлкая ногтём по одинокой розочке, украшающей столик.
— Ого-о-о, — тянет Таня, заходя в комнату Ягуна.
Вечно захламлённая, сейчас она вылизана почти до зеркального блеска. Ни одного пятнышка масла ни на покрывале, ни на столе, ни даже на полу. Таня недоверчиво поднимает голову, опасаясь, что может получить чем-нибудь тяжёлым по макушке. Но на потолке даже паутины нет. Может, Ягге наконец-то получила доступ к комнате внучка и решила навести порядок?
— Нравится? – уши Ягуна доверчиво пунцовеют.
— Неплохо. В честь чего только?
— Что значит «в честь чего»?! – возмущается Ягун, даже не скрывая улыбку от уха до уха. – Неужели такой замечательный и милый человечище, как я, не может хоть раз в жизни привести своё холостятское логово в такой несуразный вид? Ты только взгляни на эти чистые полы, которые ни капельки не пахнут русалочьей чешуёй! Или на этот шкаф, не завешанный новыми трубами к пылесосу, или…
— Ягу-ун! – нетерпеливо перебивает Таня. К другу она забежала всего на пару минут, в соседней комнате её уже давно ждёт Ванька. Таня еле заметно улыбается, пытаясь догадаться, что для неё устроил Валялкин, пообещавший «сюрприз».
— Ладно-ладно, смотри! – Ягун выпускает зелёную искру, и на пустом столике у окна появляется огромное блюдо с фруктами и свечи. – Ну-у?
— Что «ну»? – переспрашивает Таня, ещё до конца не отошедшая от мыслей о Валялкине. – Ну, фрукты, свечи…
— Тебе нравится? – скороговоркой спрашивает Ягун и зачем-то заводит руку за спину.
— Вообще… — Таня подходит ближе, но неаккуратно задевает дверцу шкафа, из которого тут же начинают сыпаться все возможные вещи.
Таня еле-еле успевает отскочить, когда на её место падает пылесос. Видно, Ягун, особо не заморачиваясь, просто сгрёб все вещи в шкаф, не позаботившись хоть как-то их уложить.
— … сомнительная какая-то романтика, — заканчивает Таня, не решаясь пока двигаться. – Но не волнуйся, Катьке ты и такой нравишься. Всё, я побежала, до встречи, — она машет рукой и быстро выскакивает за дверь, боясь опрокинуть что-то ещё.
Ягун зло пинает ножку кровати. Действительно, Лотковой он и такой нравится, а ей, видимо, никаким не понравится.
5. Бейбарсов/Гроттер. «Падать, так вместе».
Таня всегда была слишком.
Слишком вдумчивая, слишком импульсивная, слишком максималистка. Белое, чёрное — жизнь ничему не учит и уже готовит новые старые грабли.
Любовь — очень сложное чувство для Тани, всегда выбирающей простые перпендикуляры и выстраивающей из них свой мирок.
«Куда зовёт сердце» — как бы патетично ни звучало, но Таня слушает его, не понимая, что её сердце — её разум.
А сердце позвало… за Глебом, лишённым магии и практически уничтоженным собственной ненавистью. Жалеть и любить — разве не одно и то же?
У него всё такие же чёрные глаза, в которых можно потеряться и крепкие руки, по привычке вертящие уже бестолковую бамбуковую тросточку. Таня так поглощена своими чувствами, что мало что замечает, даже любимые грабли на пути.
Глеб злится каждый раз, когда с её кольца срываются искры, пытается не показывать этого, но Таня, ко всем своим недостаткам, ещё и внимательная. Ей хотелось прокричать ему, что он — единственный, что ради него…
Собственно, в этот же день она выкинула кольцо в Москва-реку и, гордо продемонстрировав Глебу пустые пальцы, сказала: «Падать, так вместе». Тот только ухмыльнулся.
Грабли со всего размаху ударили Таню Гроттер по носу, но та, ослеплённая вспышкой собственного благородства, этого даже не заметила.
6. Чума-дель-Торт/Таня. “Всё для тебя, ты – это я”. Бороться со своим альтер-эго.
Таня ненавидит такие дни. Смотрит на себя в зеркало – и не узнаёт. Те же глаза, уши, рот, даже родинки, но всё равно – не она.
Будто кто подменил. Таня не дура, всё давно уже поняла, но даже себе пока в этом не признаётся. Слова и мысли слишком часто обретают реальные очертания, чтобы просто так ими кидаться. Сидит перед зеркалом и внимательно себя рассматривает. Пытается уловить почти незаметную грань, за которой — уже не она.
— Таня, всё хорошо? – раздаётся из-за двери обеспокоенный голос Ваньки. Милый, любимый, иногда Тане кажется, что он не только может читать мысли, но и чувствовать её.
— Я скоро выйду, — голос выходит чуть хриплым.
Она не отрывает взгляд от зеркала; так сильно вцепилась в край столика, что костяшки пальцев побелели, кольца сильно впиваются в кожу.
— Всегда слабо переносила боль, — скривив губы, говорит её отражение и отпускает столешницу.
Таня вздрагивает и судорожно вдыхает. Прикрывает на мгновение глаза; когда распахивает, отражение смотрит всё так же насмешливо и снисходительно.
— Дорогая, что ты делала моими руками? Картошку копала? – брезгливо говорит, рассматривая ногти.
— Дрова собирала. И это мои руки.
— Пока, — улыбается Чума её губами и щёлкает в воздухе её пальцами.
— Что бы ты ни сделала, ничего не выйдет, Ванька… он всё поймёт!
Чума широко улыбается, делает вид, будто задумалась.
— Не волнуйся, мальчишку я не трону. Но всё только для тебя, ты – это я, — милостиво говорит Чума.
Таню трясёт от страха. За Ваньку, за себя, за
них.
Про Чуму-дель-Торт она забыла, как забывают детский кошмар: где-то остался тяжёлый, вкуса крови осадок, не более того.
— Проваливай, моё тело ты не получишь.
Чума смеётся не тем смехом, какой она помнила – хриплым, как наждачка, — а звонким, переливчатым. Таня чувствует, как начинает сосать под ложечкой. Крупная капля пота скользит по виску, Таня судорожным движением смахивает её. Двумя руками отталкивается от столика и вскакивает от стула, с силой бьёт в зеркало кулаком. Стекло разбивается с оглушительным звоном.
— Таня?! – кричит Ванька, колотя в дверь ногами. – Таня, открой!
Она испуганно оглядывается, в голове вспыхивают звёзды. Вокруг всё ещё слышится её звонкий смех. В единственном куске зеркала, оставшемся в раме, Таня видит часть своего отражения. Хохот резко обрывается.
— Уже получила.
Таня жмурится и резко подаётся к двери. Почти падает в объятия Ваньки, ворвавшегося внутрь. Всхлипывает, цепляется за рубашку Ваньки, как за спасательный круг, прижимается так крепко, будто если отпустит – случится непоправимое.
Ванька шепчет какие-то глупости вперемешку с вопросами и гладит по волосам. Милый, родной…
Он осторожно выводит её из комнаты, бормоча, что «чай – лучшее лекарство». Таня кивает, но прежде чем переступить порог оборачивается к разбитому зеркалу и ухмыляется, салютируя кому-то невидимому.
7. Жанна/Лена. Пост-канон. "Завтра моя свадьба. - "Завтра наступит завтра".
У Лены сейчас длинные светло-русые волосы, как у русских красавиц. Жанна совершенно случайно наткнулась на книгу русских народных сказок и совершенно не случайно прочитала взахлёб все. Влюбиться в царевича или быть спасённой ей так и не захотелось, но вот в роли всех царевишен почему-то всегда представлялась только Ленка.
Жанна медленно водит щёткой по волосам подруги, то собирая их в хвост, то давая свободно рассыпаться по плечам. Сама Лена, подперев подбородок рукой, читает очередную книгу, что-то связанное с древними обрядами — Жанна не вникала.
Ленка так и не ответила, почему поменяла цвет волос на натуральный. Но Жанна почти уверена: из-за них. Родственников Шурасика; чтобы произвести на тех хорошее впечатление. Забавно, что они подумают, когда узнают, что Ленка — некромаг. Хотя… им вряд ли кто скажет, а Ленка — при всей серьёзности и тёмной сущности — до нелепости сердобольная.
Жанна отвлекается от мыслей, когда Лена перехватывает её свободную руку и прижимает к своей щеке. Оказывается, она уже давно не читает, а внимательно смотрит на неё в зеркало. Во взгляде ничего не прочесть, Жанну это немного коробит.
— Завтра моя свадьба, — будто напоминая самой себе, говорит Лена и всего на мгновение прикрывает глаза. Когда открывает — Жанна всё понимает.
— Завтра наступит завтра. У нас ещё маленькая вечность впереди. Мы даже успеем дважды перекрасить тебе волосы, — она ухмыляется.
Ленка не улыбается, она умеет ценить время и тратить его на окрашивание волос уж точно не станет. Ещё она точно знает, что любая вечность имеет конец, а их — так особенно.
Жанна крепко прижимает к себе подругу и вдыхает лёгкий аромат её кожи. Уже завтра она будет пахнуть по-другому. И жить по-другому. Как ему надо будет. Потому что при всей своей тёмной сущности, у Ленки удивительно-любящее сердце.
8. Гробыня|Таня. Ночь перед свадьбой. "Ты спишь?" AU.
Предсвадебный день — самый суетной. Все куда-то бегают, что-то таскают, переставляют столы, примеривают вечерние костюмы и вспоминают о не отосланном приглашении для троюродной тётушки брата свидетеля жениха. Неразбериха раздражала и пугала Таню, ей казалось, что все ждут от неё чего-то сверхъестественного. Укрыться в комнате она смогла лишь ближе к полуночи, когда еле живая смогла отвязаться от Недолеченной Дамы, настойчиво предлагавшей ей принять мышьяк перед церемонией.
— Что-то бледная, Гроттерша, — по привычке встретила ту Гробыня. — Этот цвет не для тебя, хочешь румяна подкину, у меня как раз для тебя есть, — хихикает.
— Отвянь, — мычит Таня и валится лицом на кровать, мечтая хоть на мгновение забыть о завтрашней свадьбе.
Через несколько минут её кровать прогибается под весом Склеповой.
— Ты спишь? — тихо шепчет она. Таня не отвечает. — Знаешь, даже не представляю, как я тут без тебя буду. Ты ведь наверняка переедешь к нему, да? Столько лет ты мне трепала нервы, Танька, что мне первое время без тебя туго придётся. — Склепова чуть улыбается. — Помнишь, как мы в первый раз увиделись? А как я пыталась Пуппера приворожить? А как рыдала у тебя на коленях, когда меня к лопухоидам отправляли, помнишь? Да у меня такое чувство, что ты вечно была… Рядом со мной. Знаешь, Танька, не сдавайся никогда. Я ведь не зря закаляла твой характер столько лет, даже не вздумай расстроить тётушку Склеп… — Гробыня замолкает и тихонько перебирается на свою кровать.
Утро наступает слишком быстро, Тане кажется, что Атланты разленились и свалили всю тяжесть замка ей на плечи. Все уже снуют по коридорам, то и дело слышатся крики: «Где мои туфли?» или «А когда будем есть?!». Таня поднимается с кровати и мучительно вздыхает. Начинался второй бесконечный день. Склепова тоже уже проснулась, но с постели ещё не вставала, смотрит на Таню своими разными глазами.
— Ну что, Гроттерша, день «икс» настал! Только я тебя умоляю, не наступи на подол платья на церемонии и не упади. А то я тебя знаю. И расчешись. Хоть раз в жизни, я тебя прошу, — она хохочет, прикрывая глаза.
— Склеп, а Склеп, — Таня смотрит на неё в упор. — Я ведь не спала вчера, когда… когда ты мне всё говорила.
— Я знаю, — говорит Гробыня, не открыв глаза. — А теперь иди зубки почисти, чтобы не дышать не пойми чем на жениха.
Таня широко улыбается.
9. Глеб/Таня. "Расстояние в море".
Тане холодно, но она ни за что не признается в этом Глебу. Прижимается к горячему телу некромага плотнее и утыкается носом в сгиб у основания шеи. У них есть ещё несколько часов до рассвета, когда ей надо будет лететь обратно в сердце Тайги.
Она не может вспомнить, когда поняла, что умрёт, если не увидит Глеба. Эта мысль билась в голове, липкой паутиной опутывала всё тело и не давала жить. Ничего не сказав Ваньке, она вскочила на контрабас и умчалась в Москву, где он уже ждал её. Она помнит, что крикнула ему: «Ненавижу!» и сразу же прижалась в поцелуе.
Всё происходящее напоминало ей плохой сон, который повторяется раз в месяц. Будто она — оборотень. Ванька ничего не спросил, когда она вернулся, всё сам знал. И отпускал. Таня корила себя, ненавидела, зарекалась, но двадцать первого числа каждого месяца всегда была в Москве.
— Когда я прилетела, у тебя, кажется, была книга в руках, — шепчет она, чуть касаясь губами шеи Глеба. Ей всегда нравилось, как он пахнет… её желаниями и мечтами.
Таня приподнимается на локте и смотрит в лицо Глебу. Тот, чуть нахмурившись, выводит в воздухе её имя языками пламени из мизинца.
— Да. Хочешь, почитаю? — тихо говорит он и с щелчком у него в руках появляется небольшая книга с непонятным тиснением на корешке.
— А она не утащит меня в Тартар? — фыркает Таня и устаивается поудобнее, стараясь быть как можно ближе.
— Нет, к сожалению. В Тартаре мы были бы вдвоём.
Таня не успевает ничего на это ответить, когда Глеб начинает читать. Его низкий голос уносит её куда-то в другие миры, где правит волшебство. Не та магия, которой обладает она или Глеб, а совсем другого рода. Тоненький язычок пламени пляшет над ними, преобразовываясь то в разъярённого дракона, то в удивительно-красивую девушку, почему-то похожую на саму Таню.
— «…расстояние в море оказалось не способным остановить чувства настоящих влюблённых». Ты уже спишь? — он останавливается и смотрит на Таню. Та отчаянно трясёт головой, хотя сон накатывает горячими волнами.
— Вот бы и ради меня кто-то пересёк море, — еле слышно бормочет она, находясь на грани сна и яви. Перед глазами у неё плывёт огромный корабль с красивым юношей, желающим найти её любой ценой.
— Ради тебя я готов высушить любое море, — шепчет Глеб и целует Таню в уголок губ. — Спи.
В Танином сне море с шипением высыхает, убивая миллионы животных. Ей больше не нравится эта сказка…
Глава 510. "Ванька/Таня, Глеб/Таня. Постканон. Осень в лесу, осень в городе".
Осень в лесу прекрасна. Вы, которые проходите мимо любой красоты, наверное, никогда этого не поймёте. Остановиться, глубоко вдохнуть чистый воздух, поднять с земли кленовый лист такого яркого жёлтого цвета, что, кажется, солнце рядом с ним блекнет… за это многое можно отдать.
Таня хмуро выглядывает в окно, ей уже давно плевать на эти красоты. Приелось? Да, скорее всего так. Ну, жёлтый, ну, оранжевый — и что? Зато слишком влажно и ветер дует холодный. Таня зябко кутается в шерстяную шаль. Почему никто не пишет, что осень в лесу — это холод, запах прелой травы и постоянная — постоянная! — влага? Почему все писатели мира упускают эту очень значительную деталь? Таня чихает, трёт красный нос и ещё сильнее кутается в шаль.
— Красиво, правда? — нежно протягивает ещё сонный Ванька и, обняв Таню сзади, целует куда-то около виска.
Тане хочется развернуться и дать Валялкину по голове. Вот прямо с размаху, сильно, чтобы из глаз искры посыпались. Но рядом с ним теплее, да и поворачиваться лень. Таня что-то невнятно бормочет, думая, когда разучилась видеть всю эту красоту.
— Тебе чаю сделать? — бормочет Ванька, отпуская её из объятий и уходя в кухню.
Без него становится зябко в душе и ещё более некрасиво за окном, в лесу. Таня ничего не отвечает, продолжая вглядываться в деревья. Эй, ну, золотая осень, ты где?
Тане кажется, что она замерзает внутри, она почти чувствует, как внутри растёт кусок льда, прямо от сердца. Она прикладывает ладонь к груди и чувствует размеренное биение. А лёд может биться вместо сердца?
— Твой чай.
Горячая кружка отогревает руки, но от этого холод внутри кажется ещё сильнее. Ванька внимательный и заботливый, всегда знает, что ей надо. Таня сейчас этого ненавидит. Ванька любит её, и в данный момент это раздражает. Ей хочется бросить кружку с чаем — да не чаем даже, а просто со сбором трав — в окно, чтобы хоть немного замарать эту ослепительную желтизну. Вместо этого, она очень аккуратно ставит чашку на узкий подоконник, надевает на себя три свитера, колготки, джинсы и расчехляет контрабас. Ванька смотрит молча, лишь иногда громко отхлебывает свой «чай». Ванька давно уже знает, что иногда ей лучше не перечить, и Таню это злит.
Дверью она специально старается хлопнуть как можно громче, и следом слышит приглушённый звон разбитой чашки.
Осень в городе — никакая. Листья неприятного ржавого цвета втоптаны в лужи многочисленными сапогами, туфлями и ботинками, лица прохожих такие же хмурые и серые, как проплывающие над головами тучи. Случайно столкнувшись взглядами со счастливо улыбающейся девушкой — прямо светящейся изнутри! — Таня стыдливо опускает глаза.
Стыдно за девушку.
Если остановиться на мосту и смотреть в Москва-реку, кажется, что мир — зеркальный: что над головой, то и под ногами.
Таня опирается на влажные перила и ждёт.
— И всё-таки ты пришла, — говорит Глеб. В этом весь он: никакого тебе «привет» или «как дела, Танюша?», только констатация факта.
Тане хочется ему врезать.
Действительно. Она пришла. Льдина в груди даёт трещину ровно по середине, там где сердце.
— …знал, что это подействует. Тебе всего лишь требовался один толчок, чтобы ко мне вернуться, — говорит Глеб. В этом весь он: выложить проигрышные карты на стол, думая, что вот-вот возьмёт джек-пот.
Начал моросить мелкий дождь, еле-еле ощутимый, под такой обычно лень даже капюшон накинуть, не говоря уже о зонте. Это осень. Осень в городе — мелкая, едва заметная, но слишком длинная.
Таня почти чувствует, как в груди весенней капелью тает лёд. От осознания этого факта становится теплее.
— … теперь мы всегда сможем быть вместе, — говорит Глеб. В этом весь он: плевать хочет на чужие чувства.
Таня разворачивается и со всего маху залепляет Бейбарсову пощёчину. Так, чисто по-женски. Руку мгновенно начинает жечь и покалывать, но Таня улыбается.
— Никогда, Глеб. Ни-ког-да.
Она одним махом запрыгивает на контрабас и направляет смычок на восток. Домой. Там настоящая осень. И любимый Ванька.
С тихим звоном внутри разлетается на кусочки глыба льда.
11. Глеб/Таня. Прилететь к нему в гости. "Ты должна меня презирать". Постканон.
Поколебавшись всего мгновение, Таня нажала на большую кнопку звонка, но резко отдёрнула руку, будто чего-то испугавшись. За дверью после трели наступила звенящая тишина, Таня кашлянула, чтобы удостовериться — не оглохла. Переступила с ноги на ногу и облегчённо вздохнула — слава Древниру, никого нет дома. Перехватив поудобнее контрабас, она надавила на кнопку лифта, нетерпеливо ожидая, когда урчащая кабина доберётся до девятого этажа. Не Судьба, повезло ведь, значит, так и должно быть. Таня улыбнулась и прислонилась к стене, чувствуя успокаивающий холод.
Глупая затея была — посетить Глеба. «Не сыпь соль на рану», — говорил ей Ванька, но она не послушалась и привезла с собой полкило. Хорошо, что Глеба нет дома, правда, хорошо.
Лифт дёрнулся, дверцы со скрёжетом разъехались по сторонам. Таня оторвалась от стены и, не глядя, начала заходить, пока не столкнулась с кем-то выходящим на лестничную клетку.
— Таня?
Горло перехватило, казалось, Таня забыла все слова. Сердце бешено заколотилось где-то в голове, перебивая все связные мысли.
— Привет, Глеб.
Он угрюмо на неё посмотрел и сжал губы. Облокотился на стену.
— Как дела?
Глеб скрестил на груди руки, отчего пакет, который он держал, издал надсадный хруст. Глеб приподнял бровь, ожидая ответа.
Таня заглатывала воздух, как выброшенная на сушу рыба. Всё складывалось совсем не так, как она ожидала. Только вот было настойчивое чувство, что соль сыпят ей на рану, а не наоборот. Она сделала глубокий вдох и попыталась улыбнуться. Вышло не очень.
— Отлично! Пролетала тут… мимо, решила заглянуть, — к концу фразы она почти шептала, понимая, что несёт такую чушь.
— А, ну здорово.
Глеб оттолкнулся от стены и направился к обшарпанной двери. Провернул ключ несколько раз и зашёл внутрь. На мгновение обернулся.
— Так и будешь стоять?
Таня усмехнулась, глупая она, думала, что Глеб стал чудовищем. А он, вон… похорошел.
Квартира — обычная однушка с малюсенькой кухонькой и балконом, годящимся только для того, чтобы выйти покурить. Глеб кажется здесь чужеродным телом, слишком большой, слишком красивый для такого… убожества.
Таня качает головой, зря она так. Он сам виноват.
Её почти смогли в этом убедить.
Таня прошла за Глебом в кухню, предусмотрительно оставив контрабас в коридоре. Неловко присела на табурет и смущённо улыбнулась.
— Тут довольно… мило, — сказала она, оглядываясь.
— Ха-ха.
Глеб поставил на огонь чайник и обернулся к Тане, облокотившись на раковину. Снова сложил руки на груди, будто защищаясь.
— Глеб, я… — Таня вскочила и подошла к нему совсем близко. Ещё пару сантиметров и она могла бы коснуться его носа своим. — Глеб, — ещё раз повторила она.
Жалость давила её со всех сторон, она понимала: если сейчас Глеб попросит её остаться — она даже не будет над этим размышлять. Останется. Потому что жертвенность превыше всего. И плевать скольких людей она сделает из-за этого несчастными, главное, что одному обиженному станет легче. На время. А об остальных она подумает потом.
Глеб молча на неё смотрел, не предпринимая никаких попыток, чтобы хотя бы обнять её. Таня раздражённо выдохнула, она ожидала бури эмоций, криков, взрывов гнева, но не этой холодной отчужденности. Она ранила сильнее любого Фронтиса.
— Глеб, я… — Таня зажмурилась на мгновение и быстро прикоснулась губами к его губам.
Тёплые, почти горячие. Глеб судорожно вздохнул.
— Зачем ты прилетела? Ты должна меня презирать, — он чуть скривился.
— Почему?
Таня уже представляла, как она скажет Ваньке, что больше нужна здесь, Глебу. Как забирает вещи из тайги и поселяется в этой маленькой квартире, как пытается почти не пользоваться магией… И будущий мирок уже почти выстроился вокруг неё и Глеба.
Бедный он, так её любит, живёт в одиночестве, ждёт только её, переживает из-за случившегося с Ванькой. Жалеет, что совершил ту глупость…
— Потому что я сейчас — никто. Как только я верну себе магию — верну тебя, и мы снова будем вместе. Уже навсегда.
Таня охнула и резко отступила назад. Споткнулась о ножку стола и чуть не упала, испуганно глядя на Глеба.
Некоторые люди никогда не изменятся. И никакая жертвенность их уже не спасёт.
