Плоский мир

Глава 1

Заявка: Моркоу | Ангва. "Научи меня печь гномий хлеб".
Жанр: роман
Рейтинг: G

— Что ты делаешь после работы?
Моркоу страшно важный, когда захочет себя таким считать. И ему удается это делать изящно и красиво, незаметно: поверьте, никто не посмеет в нем усомниться.
И сейчас Ангва могла твердо сказать: Моркоу задумал проводить ее домой. Впервые. Не то, чтобы ее не хотели провожать, напротив — вызывались, но по истечению срока, крайне короткого, понимали всю непрактичность такого времяпровождения. Особо понятливых Ангва провожала сама.
— А что?
— У меня смена заканчивается через два часа. Подумал... может, проводить тебя до дома?
— Моркоу, я живу там же, где и ты. Мы с тобой каждый день... ну почти каждый, возвращаемся в Тени вместе.
— Но теперь мы пойдем с тобой не как стражники, а как... — Моркоу замялся. По его мнению, когда объяснишься с девушкой, полагается смущаться, усиленно краснеть, запутываться в словах. Только ничего это у Моркоу не получалось. Хотя нет — получалось, но именно по той причине, что он стыдился из-за того, что не мог смущаться, усиленно краснеть, запутываться в словах.
— Как парочка? — «помогла» Ангва.
— Да.
«Самое нелепое приглашение на свидание, не считая случая с Гэвином, дохлой крысой и обещанием показать дорогу к загонам с борзыми — дескать, идем, пока людей нету...»
Честно пытавшийся смутиться Моркоу Ангве нравился.
А еще то, что при этом он смотрел прямо в глаза. Без подковырки.
«Еще бы помнить, что волкам так приказывают — в глаза смотря...»
— На тебе нет серебра, — вдруг сказала Ангва.
— Прости?
— Все в Страже, зная кто я, носят при себе серебро.
— Правда?
Ангва цепко взглянула на него. Моркоу очень искренен.
— Я вервольф.
— И что?
— Ты правда не понимаешь?
— Что я должен понимать?
«Ну хоть запнись что ли, чтобы я могла наорать на тебя с абсолютной уверенностью, что ты издеваешься!..»
— Серебро убивает таких, как я. Запомни на будущее.
— Зачем? — голос Моркоу чист и ясен, как налоговые отчеты законников.
— Затем, что ты планируешь провожать меня, как будто мы парочка, — раздраженно ответила Ангва.
— Я передумал.
«Ага».
— Я хочу провожать тебя, будто свою девушку. Как, по-твоему?
— Офигительно, — слабым голосом отозвалась Ангва.
Глядя на честное лицо Моркоу, вздохнула.
— Хорошо. Зайдешь за мной?
Моркоу тоже вздохнул. Облегченно.
— Да. Знаешь, я покажу тебе одно замечательное место. Оно нам по пути. Тебе там очень понравится. Представляешь, какие формы, размеры! Так поражает умы!
Ангве казалось, что ее ум уже поражен.
— Ты про дом госпожи Лады?
— И не только умы — самую душу, а если хорошо прицелиться, можно снести, к примеру, ухо... Нет, не про дом госпожи Лады. С чего ты взяла? — он удивленно смотрел на нее. Опять же — совершенно искренно. От такого, и правда, можно сойти с ума.
— Да нет, просто как-то вырвалось. — Ангва очень осторожно добавила: — А что это за место?
— Музей гномьего хлеба. Там хранятся уникальнейшие экспонаты: боевые ватрушки и наступательные коржики, метательные булочки — все настоящее и вполне съедобное!.. на очень крайний случай — и копия самой Каменной лепешки! А еще там есть легендарный боевой хлеб Б’Хриана, ты только представь себе! — Моркоу сиял как свои доспехи.
Ангва сдалась.
— Научишь меня печь гномий хлеб?
— О, хорошо. Главное, крутой замес. Качественная ковка. Точное замуровывание начинки. Уверен, ты быстро научишься.
— Не сомневаюсь.

Название: Ворон ворону...
Автор: Almond
Тип: джен
Жанр: общий
Герои: Хэвлок Витинари, Эсме Ветровоск, нянюшка Ягг, Стукпостук
Рейтинг: G
Заявка: "Эсме Ветровоск | Хэвлок Витинари. "Меня окружают одни идиоты..."

— Давай еще раз. Зачем мы здесь?

Нянюшка Ягг вздохнула. Не то чтобы она не любила всех этих разъяснений и объяснений — не труднее, чем выдумывать сказки — просто с матушкой Ветровоск приходилось следить за каждым своим словом, ибо их она воспринимала с ужасающей буквальностью.

— Мы здесь, чтобы присмотреть материал для шатров к празднику, — смиренно сообщила нянюшка.

— В Анк-Морпорке? Для Устрашающих Своей Первозданной Дикостью шатров? — матушка Ветровоск поморщилась. — Знаешь что, Гита, это плохая идея. В Анк-Морпорке мы сможем присмотреть только безразмерность счетов в трактире. Кажется, у меня еще оставалось немного грибов...

— Неужели ты не хочешь погулять по этому славному городу? — воскликнула нянюшка. — Пройдемся по Брод-авеню... я сто лет не была в опере. Мы можем даже покататься на лодках по Анку.

Эсме Ветровоск перестала рыться в своей сумке (строгой, без всяких легкомысленных заплаток и кусочков меха, какими увлекаются многие ведьмы. В сумке, традиционно не имевшей формы. Никаких карманов. Никакого кошачьего глаза. Единственное украшение, которое матушка могла себе позволить, был коготь ворона в качестве застежки. Им очень удобно отковыривать застрявшие в подошвах камешки.) и посмотрела на подругу долгим взглядом. Нянюшка почувствовала, что предательски краснеет.

— Так, Гита. — Матушка скрестила руки на груди. — Сколько лет мы друг друга знаем? Давай начистоту. Зачем ты привела меня в Анк-Морпорк?

Нянюшка незаметно сложила пальцы в кукиш. Хотя она обольщается, конечно, — не получится от Эсме Ветровоск незаметно что-то там складывать, она своими льдинистыми глазищами насквозь видит хоть нянюшку, хоть мирового судью, хоть отчеты казначейства. Даже патриция, можно сотню долларов поставить, переглядит. Однако нянюшка была не меньшей сторонницей традиций, чем матушка, потому все ведьминские отвороты совершала почти не замечая, погодя. К примеру, сейчас за спиной нянюшки Ягг герания в горшке, который выставил на окошко патриотичный щеботанец, лишь недавно переехавший в Анк-Морпорк, потому еще не знавший, что на окошко здесь можно выставлять лишь то, от чего заведомо хочешь избавиться, свернула алые соцветия, повернулась и на цыпочках убежала в дом.

Да, кукиш нянюшки эффективен. Но, придется признать, не тогда, когда речь заходит о сглазе матушки. О том знаменитом сглазе, который по слухам и был главным источником неприятностей для последнего короля Анк-Морпорка — говорят, именно после слов матушки Ветровоск: «Живи долго и счастливо», адресованных карете короля, переехавшей ее любимую козу, Ваймсу Камнелицу вздумалось взять топор и пойти вершить правосудие.

По счастью, сейчас взгляд матушки выражал меньшую решимость. Она ждала.

— Тебя хочет видеть патриций, — объявила нянюшка Ягг. — Он, кстати, кум троюродной сестры жены моего внучатого племенника.

— Расмуса?

— Нет, Ёмуса. — Нянюшка Ягг смущенно поправила шляпу, и на тротуар посыпались винные пробки. — Незаконнорожденного сына дочери моей кузины из Убервальда.

— Покататься по Анку?

— Ну, признаюсь, здесь я приукрасила.

— Еще как.

— Но мы можем прогуляться по нему, — оживилась нянюшка. — Как в старые добрые времена, помнишь? Наденем колодки на ботинки и вперед, по воде. Она так и пружинит под ногами. Столько всякой интересной живности встретить можно.

— Гита.

— Да?

Матушка Ветровоск скрутила найденный гриб (этими особыми грибами ведьмы пользуются для дальних путешествий... не только ведьмы, впрочем) в запятую.

— Не морочь мне голову. Зачем я понадобилась патрицию?

— Вот сама у него об этом спросишь. Ты только не волнуйся.

Матушка долго еще глядела на нянюшку, нянюшка в ответ с вызовом глядела на вывеску над ее головой. Наконец матушка Ветровоск развернулась через левое плечо, так четко, что Фред Колон, будь он рядом, прослезился бы от умиления, и размашистым шагом направилась к дворцу. Уличное движение застопорилось — не каждый возница соберется с духом, чтобы ехать дальше после того, как высокая, одетая в черное фигура, излучающая суровую уверенность и общую недоброжелательность натуры, перейдет ему дорогу. На то даже есть особая примета, каждый анк-морпорковец ее знает. Что-то вроде черной бабы с... пустым ведром?.. с косой?.. что-то определенно есть.
Нянюшка, натянув шляпу на пылающие уши как можно ниже, семенила следом.

***

— И что они говорят? — спросил Витинари, не отрывая взгляда от бумаг.

— Эти дамы утверждают, что получили от вас приглашение, — ровно сказал Стукпостук.

— А они получили?

— Боюсь, что они ведьмы.

— Вот как? — рассеянно отозвался Витинари, вчитываясь в мелкие ряды цифр, за которыми наверняка должен был быть какой-то смысл: не зря же глава гильдии воров потратил уйму времени на составление доклада, объясняющего, почему в этом году гильдия никак не сможет заплатить налоги. — Подержи их в приемной с полчаса.

— Ну уж нет, Хэвлок.

Витинари поднял голову и увидел нянюшку Ягг. Она стояла прямо перед его столом, надувшаяся так, что ее щеки стали похожи на круглые яблочки (Шнобби бы сказал: на перепеченные фиггины) и, видимо, чем-то очень озабоченная. Возможно, тем, что позади нее матушка Ветровоск укладывала Стукпостука спать. В своей манере, разумеется, — сунув ему под нос грибы и заботливо подставив подножку.

Проследив взглядом за падением Стукпостука на пол, Витинари перевел взор на нянюшку. В нем застыл вежливый вопрос.

— Хэвлок, мой дорогой, тебе привет от тетушки Лепесток, — отдышавшись, начала нянюшка. — А дядюшка Хрома шлет тебе нагоняй.

— Рад слышать. Вы кто?

— Я же твоя бабушка, нянюшка Ягг.

— Так бабушка или нянюшка?

— Неважно, — отмахнулась Ягг. — Понимаешь ли...

— Ты хочешь сказать, патриций вовсе не ждал нас?

В вопросе заговорившей вовсе не было вопроса. В нем звучали некие гармоники, которые скорее утверждали, а может, и предсказывали, и Витинари не хотел оказаться на месте того, кому это предсказание относилось. Он встретился взглядом с матушкой, и у него возникла смутная ассоциация со строгой учительницей и непутевым учеником. Причем, он был в роли последнего. Не сказать, что это оказалась приятная ассоциация, потому что его учительницей когда-то был замшелый и раздражительный вампир.

— Эсме! Хэвлок! — властно позвала нянюшка. Две пары синих глаз уставились на нее. У этой пары было много общего: при нужде чувствами, что они выражали, можно было вскрывать консервные банки. — Что ж, вы познакомились. Теперь, я очень надеюсь, вы сможете наконец договориться. Эсме, всем нам... когда я говорю «все», я это и имею в виду, учти. Никто в стороне не остался, ни одна ведьма. Так вот всем нам надоела твоя школа мимов. Ведьмы больше не хотят заколдовывать непутевых юношей, красть их из дома. Ведьмы не понимают, зачем им это нужно. Знаешь, пошли разговоры.

Красноречивость молчания матушки Ветровоск заставила нянюшку Ягг кинуться головой в омут:

— Школа мимов в Ланкре — нет, что бы ты ни говорила, Эсме, это никуда не годится. И мы не знаем, куда они после деваются.

— Деваются? — уточнил Витинари.

— Все эти рекомендательные письма, Хэвлок, очень утомляют, — отрезала нянюшка. — Пойми меня правильно, Эсме, но дело зашло слишком далеко.

Матушка Ветровоск пробормотала себе под нос несколько слов. Шторы на окнах задымились.

— То есть, как я понимаю, — сказала она, — вы дошли до открытого протеста. Нет, неверно — вы опустились до саботажа. И патриция вмешали. Он-то вам на что?

— Этот вопрос каждое утро задает себе город, — скромно заметил Витинари, рассматривая свои ногти.

— Я же говорю — рекомендательные письма! — рассердилась нянюшка. — Выпускники школы мимов попадают в Анк-Морпорк и пропадают там! Нас это раньше не удивляло, конечно, — добавила она. — Анк-Морпорк своих сынов и дочерей в себя вбирает, простите мой жаргон, без остатка. Но до нас дошли слухи... об исключительном внимании патриция к подобным вещам, — закончила нянюшка и покраснела.

— Да? — поднял бровь Витинари.

— Это всего лишь слухи...

— Продолжай.

— Слухам, Хэвлок, и верить нельзя.

— О да.

— Что-то, связанное со скорпионами, — еле слышно добавила нянюшка. Она по праву считала себя заслуженным знатоком сексуальности, однако никогда не имела ничего общего со скорпионами, этими развратными алогубыми юношами, одетыми лишь в набедренные повязки из лепестков пионов. По крайней мере, так она себе это представляла.

Витинари уставился на нее ничего не выражающим взглядом.

— Хорошо. Очень хорошо. Да. Бабушка... нянюшка, не могла бы ты оставить нас с... как вас представили? Да. С матушкой Ветровоск наедине? Стукпостук, когда очнется — это вопрос, — так вот когда-то он очнется и проводит тебя на кухню, угостит чаем. Кажется, он говорил, что сегодня у нас плюшки. Пожалуйста, приведи его в чувство, и идите чаевничать.

Нянюшка Ягг приятно улыбнулась. Значит, племянничек хочет остаться с Эсме наедине... он ей никогда не нравился, вечно таскал ее записные книжки, так что отговаривать его она не станет. Эсме будет держать себя в руках. Ну нянюшка очень на это надеялась.

Она поправила шляпу, перехватила свою хозяйственную корзинку поудобнее и подошла к двери. На пороге нянюшка, шепнув особое словцо, с интересом понаблюдала за Стукпостуком, который пропел пару непопулярных мотивчиков и открыл глаза.

— Твое лицо мне знакомо, юноша, — заговорила нянюшка, когда Стукпостук поднялся. — Ты случаем школу мимов в Ланкре не заканчивал? Нет? А ведьм знаешь? Знахарок, травниц? Тоже нет? О, тогда я могу тебе доверять.

Витинари долго смотрел на закрывшуюся дверь. Его холеные пальцы отбивали по столешнице дробь.

— Меня окружают одни идиоты... — задумчиво произнес он и встретил взгляд матушки Ветровоск.
Взгляд был самым понимающим из всех, что ему когда-либо доводилось встречать.

Глава 2

Название: О призвании варягов
Рейтинг: G
Тип: джен
Герои: четыре всадника Абокралипсиса и многие другие.
Жанр: общий
Заявка: "Реквестирую фик по "Плоскому миру", через лет 20-30 после последней книги, Моркоу в качестве патриция (не короля, а именно патриция)".
Примечание:
1. хулиганский кроссовер с Ардой Толкиена
2. AU, угу

— Ваша светлость...

Моркоу выразительно вскинул брови.

— Э-э... сэр? Сэр. Что? Да, сэр, — Стукпостук неубедительно закашлялся. — Сэр, расписание на сегодня. Девять пятнадцать — собрание глав гильдий. Повестка дня: обсудить возможность расформировывания; приписано Его светлостью Герцогом Анкским: «Разогнать их к чертовой матери!»; зачеркнуто. Одиннадцать тридцать — завтрак с Ее светлостью...

— Прости.

Стукпостук нехотя оторвался от неразборчивых записей и с тревогой взглянул на Моркоу. У патриция свои нравы, вовсе отличные от нравов прежнего правителя города, а Стукпостук был уже не в том возрасте, чтобы успешно подстраиваться под изменения настроений босса.

— Светлостей в расписании достаточно, будет хорошо, если Ангву ты станешь называть капитаном Ангвой. Или просто Ангвой.

— Вашу жену, Ее светлость баронету фон Убервальд? — уточнил Стукпостук, делая заметку в своей слегка заржавевшей памяти, а для верности — еще и в ежедневнике.

— Просто Ангва, — мягко поправил Моркоу. — А я просто сэр.

Стукпостук отрешенно кивнул. У него не было никакого желания называть Ее светлость «просто Ангвой», о чем патриций, конечно, знал. При взгляде на Ее светлость тянуло только встать по стойке смирно. Или присесть и спрятаться за стол. Последнее случается, когда Ее светлость не в духе. Она мило улыбается тогда и смотрит дружелюбно, и от этого душа в пятки сразу уходит... и это при том, что Ступостук не так прост. Хочется думать. Иногда кажется, что лучше было ему согласиться самому с собой и отправиться с Ветинари за город выращивать капусту. Ветинари говорил, что служба народу Анк-Морпорка является долгом, и долгом посмертным. Потому, когда Ветинари решил, что наслаждаться властью ему уже достаточно, ибо не за горами уже такое явление, как пресыщенность властью (часто сопровождается еще и пресыщенностью свинца в организме), он переключился на выращивание капусты. Опять же на пользу городу — лишний бастион капусты никогда не помешает.

— Встреча с командором Ваймсом в два. Э-э... встреча с послами из Клатча и дружеский матч оных с бандой «Рваные глотки». Сэр, боюсь спросить... вы правда хотите, чтобы гордые сыны пустыни играли в футбол с нашими? С «Рваными глотками»?

— Да. Это укрепит дружественные связи между странами и спортивный дух игроков. В конце концов, мы живем в веке Летучей мыши и должны считаться с благочестивыми стремлениями наших сограждан вести здоровый образ жизни, придерживаться идеалов дружбы и взаимоуважении.

Повисла пауза. Стукпостук собирался с мыслями.

— Великолепно сказано, сэр.

— Спасибо, Стукпостук. Нет, мне не нужна еще одна записная книжка. Бесенок-органайзер тоже не нужен, спасибо тебе и ему, не забудь его покормить. И листочки с этими расписаниями... как? С повесткой дня мне тоже не понадобятся, — Моркоу ободряюще похлопал своего престарелого секретаря по плечу.

И все же Ступостук решился переспросить:

— «Рваные глотки», сэр. Если я не ошибаюсь, речь идет о детях девяти-десяти лет?

— Да, очень активный возраст, — улыбнулся Моркоу.

— И вы хотите, чтобы послы — эти здоровые мужчины в халатах играли в футбол с детьми? Они же их покалечат!

— Признаюсь тебе по секрету — послы из Клатча мне нравятся совсем чуть-чуть. Стукпостук, не говори, что тебе их жалко!

***
Гульотина была одним из изобретений Чертова Тупицы Джонсона. Сделанная из прочной древесины убервальдской лиственницы, выкрашенная самой лучшей краской по старинному, давно утерянному рецепту щеботанских живописцев, гульотина должна была означать торжество человеческого разума над суетным Смертью. В самом деле — только человек может дойти в своем уразумении до копирования исконного приема Смерти, каким он лишает жизней.
Поначалу Чертов Тупица Джонсон хотел самолично дать название своему детищу, однако потом, как оно часто случалось, доверил эту прерогативу народу. Тот тоже недолго думал и решил, что ничто так не увековечит мастера, как его собственное имя на его же изобретении. Потому, чтобы никто не знал, что это уродище создал тот самый Тупица, тот самый Джонсон, изобретение назвали по имени дочки старьевщика, чему тот был очень рад, чего не скажешь о дочке.

Долгое время, как и другими не менее полезными изобретениями Джонсона, гульотиной не пользовались, и она мирно пылилась на одной из заброшенных городских скотобоен, пока Моркоу Железобетонcсон, десятый патриций Анк-Морпорка, не решил, что введение нового вида показательных наказаний — самое то для укрепления власти. Усекновение головы тридцатью дюймами остро заточенной стали — куда уж показательней, согласился командор Ваймс, и гульотине решено было быть. Ее торжественно установили на площади Храма Малых Богов, и, видя как искренно радуются жители Анк-Морпорка (каждый, конечно, радовался при условии, что грозящие увеселенья не заденут лично его), Моркоу почувствовал, что горд за себя и даже за Чертова Тупицу Джонсона.

Но, как и все изобретения Тупицы, гульотина несла не тот практический смысл, который, несомненно, от данного изобретения ждали.
Гульотина была знаменита тем, что с ужасающей яркостью и точностью воспроизводила методы духовных собраний омнианцев, несущих слово Божье с настырностью, которая, по мнению многих, была куда хуже неприкрыто насильственного обращения в веру. Вышеупомянутая тридцатидюймовая остро заточенная сталь спускалась с невинной целеустремленностью, как ей и положено, но вместо того чтобы перерубать шеи преступникам, она отсекала от специальной дощечки, что Чертов Тупица Джонсон приладил внизу, одну из заповедей омнианцев.

Патриций Моркоу видел в гульотине прогресс, командор Ваймс не видел ничего. Единственным, из чего Моркоу заключил, что идея с гульотиной заслужила одобрение Ваймса (даже если Моркоу, как патрицию, одобрение Ваймса было не важно, Моркоу-стражник смущенно замирал в ожидании реакции), была фраза: «Если анк-морпоркцам это противно, почему бы и нет?»

Так еще одно забытое изобретение Чертова Тупицы Джонсона обрело новую жизнь, получило народное признание, вышло на свет, можно сказать, украсив собой главную площадь города.

Сейчас эту площадь обильно и со знанием дела украшал снег, пришедший с Овцепикских гор.
Мягкие снежинки ложились на гульотину, накапливаясь пушистыми комками на ее остриях и вершинах, чтобы затем, выждав момента, прыгнуть вниз на пока еще белоснежный ковер, устилавший площадь Храма Мелких Богов.

Ночь — самое деятельное время в Анк-Морпорке, но теперь, когда стражники больше не оповещали полночь несколько отчаянным криком: «Полночь, и все спокойно!», предпочитая удостовериться в этом спокойствии собственными глазами, деятельность приобрела более организованный и менее нахальный характер. Это Это-Все-Я-Дункан твердо понимал. Именно сегодняшней ночью он, решивший ознаменовать окончание своей почти полувековой карьеры грандиозной кражей, не несся сломя голову к объекту, как сделал бы раньше, каких-то тридцать-сорок лет назад, а крался к гульотине осторожно, предусмотрительно выглядывая из-за каждого угла и озирая окрестности.

Да, Это-Все-Я-Дункан остановил свой выбор на гульотине. Никто никогда не крал гульотин. Никому, даже побывавшему в самой бездне отчаяния и безысходности или вознесшемуся на вершину собственной крутизны, не пришло бы в голову красть изобретение Чертова Тупицы Джонсона. Одного этого хватило Это-Все-Я-Дункану, чтобы принять решение.

Вытянув шею вперед и крепко прижав подбородок к груди, он стремительно пересек площадь. Голубиных мозгов Это-Все-Я-Дункана не хватило, чтобы придумать способ, как украсть гульотину тихо, незаметно и изящно, потому за собой он волок небольшой лом, предварительно стащенный в порту. Достигнув постамента, на котором была установлена гульотина, и почти уже поставивший ногу на первую ступеньку, он был остановлен. Неожиданно; первое и второе вполне обычное явление в его жизни.

Но в этот раз было несколько иначе: его не уронили, не стукнули по затылку чем-нибудь тяжелым, и даже не окрикнули. Это-Все-Я-Дункан остановился сам.
В конце концов, такое должно было произойти. Он уже не молод... совсем не молод, и, конечно, приход этой Особы вовсе не неожидан. Это-Все-Я-Дункан в глубине души всегда знал, что как самый великий вор всех времен и народов он обязательно удостоиться, чтобы Смерть лично засвидетельствовал его смерть. Ведать бы от чего, кажется, неплохо все складывалось, гульотина перед носом, да и здоровье еще не так слабо...

Смерть спешился с Бинки, оглядел площадь Храма Малых Богов, задержав взгляд на спрятавшемся за постаментом с гульотиной Это-Все-Я-Дунканом, и поднял голову. Взгляд синих угольков, которые успешно заменяли Смерти глаза, следил за спускавшими из-за прочертавшим ночное небо сизых туч тремя всадниками.

На самом могучем, увешанным оружием скакуне, уверенно держа поводья мощными руками в железных рукавицах, сидел Война. Его доспехи пригибали скакуна к земле, что служило дополнительным стимулом, который заставил лошадь опуститься на площадь. Чума, боязливо сжимавший коленями бока худосочной болезненной лошадки, спустился вторым и тут же с приобретенной за многие тысячелетия карьеры подозрительностью установился на Храм Мелких Богов, заранее просчитывая, каких неприятностей можно от него ждать. Голод держался позади всех и вместе с лошадью жевал арахис.

— Мать честная! — прошептал Это-Все-Я-Дункан. — Неужто Абокралипсис? Никаких ведь знаков не было... ну украл я на прошлой неделе воз бриллиантов у северных ворот, но не поймали же!


«Мне кажется, нас никто не ждал».

— НАС НИКОГДА НЕ ЖДУТ. ЧТО-ТО СВЯЗАННОЕ С ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРИРОДОЙ.

«Неудобно как-то... вроде бы и стол, и транспаранты намечаться должны были, как никак важная миссия у нас. Ответственность высокая, вы же понимаете, не хотелось бы, чтобы вышло, что мы всех подвели».

— Брось, Чума, — угрюмо сказал Война. — Мне заступать на вахту первым, боюсь, вся ответственность так или иначе на меня ляжет.

— А знаете...

— Нет, Голод.

«Мы знаем, что ты против креатива».

Однако Голод не так легко было остановить.

— Веками мы предупреждали человечество о своем прибытии. Ну вы помните: открыточки всякие, буклеты, фуршеты, — Голод закинул в беззубый рот горсть арахиса и торопливо проглотил. — Люди называли это знаками грядущего Абокралипсиса. Солнечное затмение, реки, полные крови, котята с двумя головами, бедствия и ураганы — все это было привычно и понятно людям, они знали, что их ждет, были готовы, строили эти огромные лодки, куда и «тварей по паре», и себя в придачу, встречали нас как старых друзей. Готовились, в общем. А сейчас вышло неудобно...

«Нам нужно идти в ногу со временем. Как никак сейчас на дворе Век Летучей Мыши, а мы продолжаем действовать по старинке».

— Да, встряхнем наши отношения, — Война ковырнул железку на локте и рассеянно проследил за ее падением в снег. — Это привнесет разнообразие.

— В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ НАМ ПОРА НАЧИНАТЬ.

***
Командор Ваймс хмуро взирал на Шнобби.

— Повтори еще раз: ты хочешь сказать, что уверен, что Это-Все-Я-Дункан уверен, что он видел четырех всадников Абокралипсиса и даже умудрился обокрасть одного из них?

— Точно так, сэр, — выпятив грудь, отрапортовал Шнобби.

— Это-Вся-Я-Дункан?

— Сэр.

— Хорошо, Шнобби, — сдался Ваймс. — Составь рапорт и возьми два доллара из банки, отдай их Дункану, пусть катится на все четыре стороны.

— Боюсь, что не получится, сэр. Боюсь, он не из-за жратвы в участок сдаваться пришел. Похоже, он в самом деле кого-то там видел.

И Шнобби бросил на стол командора странный металлический предмет, который вместо ожидаемого звона неожиданно сочно был проглочен парой челюстей, в мгновение ока выскочившей из тех непролазных джунглей, что составляли залежи бумаг, давным-давно прочно оккупировавших стол Ваймса. Кончиком меча Ваймс осторожно поводил в них, нашел искомое, сделал точный выпад и после серии коротких вскриков и ругательств свободной рукой поймал выплюнутый трофей.

— Что это?

— Без понятия, сэр, — Шнобби шумно высморкался. — Вроде как деталь от доспехов. У нас таких не делают, вы гляньте, какое качество. Я пока вас ждал, ну после того как определил Дункана в комнату приема пищи, бегал за пиццой, а в это время образец у Шелли был — на эклертизу ей отдал.

Ваймс вытаращил глаза.

— Ага, сысковую сознательность проявил, — подтвердил Шнобби и вынул из кармана засаленную книжонку. — Симус Хромс называет это дедовским методом.

— Дедуктивным?

— Точно. Шелли определила, что это на самом деле от доспехов деталь, у нас сто лет уже их не делают, а у некоторых глубинных гномов все еще в ходу. Я записал название, вот.

Пока Ваймс разбирал полный индивидуальности почерк Шнобби, сержант Шноббс продолжил:

— И сделана штучка из чистого серебра, прямо так Шелли сказала.

Ваймс прикрыл глаза.

— Хорошо, Шнобби, можешь идти.

После того как дверь за сержантом закрылась, Ваймс украдкой опробовал принесенную деталь на зуб, с минуту посидел с закрытыми глазами и вздохнул. Затем, почему-то воровато оглядываясь, подошел к окну, перелез через высокий парапет и оказался на крыше здания Псевдополис-Ярда. Здесь Ваймс повел себя еще более странно: поманил к себе пальцем одно из уродливых архитектурных украшений, которыми изобиловала крыша. Архитектурное украшение не преминуло приблизиться.

— Капрал Фронтон, будь добр, выкинь это в Анк.

— Ахрра?

— Ну закопай в реку. Нужно, чтобы никто не знал и не видел.

— ´А, ээрр.

— Спасибо, Фронтон.

Проследив за поступательным движением горгульи вниз и так и не дождавшись его завершения, Ваймс влез в свой кабинет обратно, схватил шлем с плюмажем и жезл командора стражи и отправился во Дворец. Те, кто хорошо его знали, могли бы сказать, что Ваймс сам на себя не похож. Ну почти.

***
— К вам командор Ваймс.

— Добрый день, сэр.

Моркоу с трудом оторвал взгляд от «Слуги» — сочинений прошлого патриция, оставленным им в назидание потомкам. Поначалу его взгляд был рассеянным, ибо он только что пробирался сквозь хитросплетения истин и правил, какими должен руководствоваться любой мудрый правитель, и не заметил сурового вида Ваймса, однако очень быстро ситуация разрешилась.
Моркоу вскочил и вытянулся в струнку.

— Добрый день, сэр.

Ваймс едва заметно поморщился.

— Моркоу, мы ведь договорились, что на людях ты не называешь меня «сэр».

— А приватно, сэр?

— И приватно, — вздохнул ВАймс.

— Да, сэр.

— Ты ведь смеешься?

— Немножко, сэр.

— Тут Шнобби принес интересную новость.

Моркоу откинулся в кресле:

— Судя по выражению вашего лица, новость ужасно интересна.

— Да, спасибо. В Анк-Морпорк пожаловали четыре всадника Абокралипсиса.

— Что, опять?! Хм... Простите, сэр.

— Вчера около одиннадцати тридцати вечера Это-Все-Я-Дункан видел их на площади Храма Малых Богов. Один из всадников — думаю, это был Война, — как и было условлено, обронил деталь от доспехов, не знаю, как она называется, Шнобби говорил, я не прислушивался... это неважно. Нас предупредили.

— И что же вы решили, сэр?

Ваймс потер переносицу.

— Формально они соблюли условия. Пришли внезапно, сделав вид, что наступил Абокралипсис, предупредили только Стражу. Теперь наш ход.

— Они могли бы просто отправить письмо, — укоризненно сказал Моркоу. — Вежливо сообщить, что скоро будут, и чтобы мы готовились.

— Ты правда считаешь, что они считают, что умеют писать?

— Сэр. — Моркоу помолчал. — Когда выходим, сэр?

— Я совершил преступление, Моркоу, — уничтожил улику. Но еще большее преступление я совершу, если позволю патрицию города отправиться в Средиземье, творить добро и справедливость.

— Кто как ни патриций должен этим заняться? — задал риторический вопрос Моркоу. — Когда-то, и это было не так уж давно, сэр, мы поклялись взамен на освобождение города от дракона, выполнить поручение Смерти. Он ведь здорово помог нам тогда, не так ли, сэр? Один шанс на миллион — если гарантом является сам Смерть, шанс стоит больше миллиона. Мы обещали, что когда нас призовут, мы отправимся с четырьмя всадниками Абокралипсиса за пределы Великого А´Туина, на «переписку истории одного в конец запутавшегося мира». Видите, я даже запомнил, как Он нам сказал. Я сдержу слово. К тому же нам с Ангвой давно хотелось отправиться в путешествие.

— Путешествие — в один конец, возможно, Моркоу. А Анк-Морпорк?

— Ветинари еще достаточно крепок. Вы бы почитали, что он пишет. Уверен, он войдет в наше положение.

— Уж он-то войдет...

— Сэр?

— Кроме нас больше никто не идет, — твердо сказал Ваймс.

— Вряд ли, сэр. По-хорошему, должна пойти вся Стража.

— А Анк-Морпорк? Да Ветинари, он ведь из себя изойдет!

— Оставим новичков, выпускников Академии, и двух-трех старших. Остальные — с нами.

— Куда уж проще тебе издать прямой приказ, — проворчал Ваймс.

— Вы прекрасно знаете, сэр, что я этого не сделаю.

— Хорошо. Пойдут я, ты, Ангва, Дорфл, Посети, Шнобби, о боже, и Детрит.

— Сэр...

— Этого будет достаточно.

— Я рекомендую взять еще Шелли, Игоря и Реджа.

— Ты рекомендуешь?

— Да, сэр. И Фреда Колона.

— Он на пенсии!

— Тем более обрадуется возможности поразмяться.

Глядя в честные глаза Моркоу, и мысли не приходило, что ему можно было возразить. Ваймс по своему опыту это знал, потому и не пытался.

— Ваш тяжкий стон означает, что вы согласны со мной, сэр?

— Моркоу, ты ведь хотел стать патрицием и...

— Народ хотел, — поправил Моркоу. — Однажды я проснулся и узнал, что меня избрали.

— Моркоу.

— Да, сэр?

— Пообещай, что мы вернемся.

— Само собой разумеется, сэр.

— Это не обещание.

— Увы, сэр.

***

«Пришельцы. Как вы смотрите на то, чтобы так назваться?»

— ДОВОЛЬНО СТРАННО, ЕСЛИ ТЫ ПОНИМАЕШЬ, О ЧЕМ Я.

«А что?»

— МЫ НЕ МОЖЕМ ПРИЙТИ, МЫ МОЖЕМ ТОЛЬКО ЯВИТЬСЯ. ТАКОВО СВОЙСТВО ВСЕХ АНТРОПОМОРФНЫХ СУЩНОСТЕЙ.

Четверо посетителей «Залатанного барабана» выбрали самый дальний столик от стойки Игоря, что он нашел очень странным, однако подойти и разобраться — еще более странно, но у него духу не хватило. Если учесть, что этот самый дух в его случае был понятием из разряда небывальщин.

— Вы уверены, что стражники согласятся? — спросил Война, с сомнением разглядывая содержимое своего бокала. Сколько на свете новых открытий, одно чудеснее другого! В «Кровавую Мэри», оказывается, добавляют ногти.

Голод хмыкнул в миску с арахисом:

— А куда они денутся?

— НАШЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ — ПЕРЕПИСАТЬ ИСТОРИЮ СРЕДИЗЕМЬЯ. ДУМАЮ, ОНИ ЯВЯТСЯ.

«Одно с другим как-то связано?» — буркнул Чума. — «Как мы назовемся-то? Всадниками Абокралипсиса быть уже не можем, нас ведь не четверо. Да и не Абокралипсис, что там, курам на смех...»

— А сколько всего нас? — энергично жуя арахис, поинтересовался Голод.

Смерть отставил свой бокал.

— ЧИСЛО НЕ ИЗВЕСТНО.

«А номер?»

— При чем здесь номер? Игорь, еще три бокала «Кровавой Мэри»!

«Будем зваться по номеру», — категорично заявил Чума. — «Какой там номер?»

— НОМЕР ТОЖЕ НЕ ИЗВЕСТЕН.

«Тогда просто — номеронцы»

— Чо? — Голод поперхнулся арахисом. — Что еще за ронцы?

— Номеронцы-нуменорцы — какая разница? — философски пожал плечами Война. — Игорь, да где же коктейли? За успех нашего дела, товарищи.

— За успех.

Глава 3

Название: На букву "Ш"
Автор: Almond
Герои: Тоша, Билл, Неизвестный художник
Отказ: что не мое — Т. Пратчетту.
Написано по заявленной картинке: http://static.diary.ru/userdir/1/4/8/7/1487017/60534657.jpg

— Кто это?

— Мы, — с сомнением ответил Тоша.

Билл и Тоша, две не самые последние личности в полной личностного разнообразия Гильдии воров, рассматривали полотно Неизвестного художника. Позади скромной горкой высилось еще несколько картин, которые Тоша и Билл приготовили унести с собой — позже братья испытали страшное потрясение (между собой они стали называть его "шубец"), когда поняли, что на каждой Неизвестный художник изобразил пушных шушер, а не кроликов, как они думали.

Шушеры жили в норках (не путать с грызунами, хоббитами и, о боги, с кроликами) у самых лесов Убервальда, передавали из поколения в поколение рецепты морковных пирогов (не путать с любителями морковок, мало ли кто может к ним относиться, и, о боги, с кроликами) и никому не мешали, кроме кроликов, конечно, которых шушеры с энтузиазмом употребляли в пищу. Шушеры вели размеренный образ жизни, хотя некоторые из только опушившихся и жаждущих приключений шушер отправлялись искать лучшей доли в Анк-Морпорк, и к таким некоторым относились братья Тоша и Билл О'Танк.

В Гильдию воров с большой осторожностью принимали представителей этнических меньшинств, что и понятно, если попробовать представить себе кражу, осуществляемую, к примеру, троллем*, потому шушер Тошу и Билла подвергли жестким испытаниям. Первым (и как покажут события — единственным) испытанием для Билла и Тоши стала попытка доказать, что шушеры — это не то же самое, что кролики. Пушные шушеры — народ, удивительно схожий по внешнему виду с народом кроликов. Почему? Зарывшись в недра философии и счастливо выбравшись оттуда, приходим к ответу: легче сказать, что боги любят подобные шутки, чем попытаться объяснить, почему киты — не рыбы. Как говорил Наверн Чудаккули, арканцлер Незримого Университета, так же известный как увлекающийся философ и привлекающийся гурман: «Киты — не рыбы. Разве? О...», просто примем данное утверждение за факт: шушеры были очень похожими на кроликов. Те же милые ушки и пушистые хвостики, мягкие лапки и кроткий взгляд больших влажных глаз... Одно отличие, или, вернее, два: пушные шушеры претендовали на разумность и обладали нехилым набором острых зубов, и, как говорилось ранее, кролики зачастую шли им на деликатес.

Неизвестный художник, чьи картины так обожал хозяин дома (он не озаботился продлить лицензию, защищавшую его от визитов Гильдии воров) зарабатывал себе на жизнь рисованием маленьких кроликов в плюшевых жилетах на упитанных тельцах, занятых самыми разными занятиями, что делало их непросто очень похожими на шушер, а очень-очень похожими на шушер, ведь те претендовали на разумность. Испытанием для братьев О'Танк, хотя они не относили себя к этническим меньшинствам**, стала кража этого дома.

— Чо, правда? Да я бы никогда!.. — воскликнул Билл, пятясь от картины.

— Знаю, — мрачно кивнул Тоша. Его покрытый черной шерсткой лобик избороздили морщины умственных усилий. — Посмотри-ка на угол.

— Я бы никогда не стал одевать тапочки с мордами своих родственников!

— Билл, успокойся. Глянь на угол.

— Нет, я бы никогда!

— Да знаю, я знаю! — вышел из себя Тоша. — Заткнись и посмотри на угол картины. Видишь?

— «Неизвестный художник». И чо? Подпись этого Неизвестного, все путем, картины подлинные, кучу бабла стоят.

— Говори нормально, — поморщился Тоша. — Ты ведь не блатной еще, что же строишь из себя? Ну да, подпись. А книжку видишь?

— И чо?

— Билл!

— Да, Тоша?

Тоша вглядывался в непроницаемое лицо Билла, в его честные желтые глаза, пока наконец не сдался:

— Хочешь забыть родной шушерский — твое дело. Будем говорить на анк-морпоркском, хоть нам он не идет. Билл, книжка-то... на обложке же те самые.

— Ну я вижу, что там медведи, аж три штуки, ну и чо такого? — раздраженно отозвался Билл. Иногда серьезность Тоши... ну во всем — от нового рецепта морковного пирога до усовершенствованной отмычки от суперсейфа Гильдии убийц — усложняла жизнь, как самому Тоше, так и окружающим. Тоша, так сказать, вникал в дело со всем своим авторитетом, и этот авторитет здорово мешал потом из дела его выковырять.

— «Шушерская Морковня», ты понимаешь? Это картина — та самая «Шушерская Морковня», что читала нам мама в детстве. Неизвестный художник изобразил нас с тобой, когда мы были маленькими. Это на самом деле мы!

— Да ну!.. — Билл близоруко прищурил глаза. — И кто из нас кто?

— Тот, кто заныкал под кроватью мяч, точно ты. Вечно все ныкаешь.

— А на тебе, получается, девчоночья пижамка? Ага, помню такую. Правда, Тошик, она была в синий цветочек, а эта...

— Ты не о том думаешь!

— Да все о том же.

— Билл, Неизвестный верил, что рисует кролей! Он только кроликов рисовал в плюшевых жилетах, он никогда не видел пушных шушер! Если бы видел, никогда не стал бы изображать нас в плюшевых жилетах, в чепчиках, с цветочками и ма-алюсенькими супницами! — Тоша аж приплясывал от возбуждения. — За это ему бы оторвали руки и ноги заодно. Шушеры рождаются с закусочными вилками в руках и морковным пирогом в зубах, а пяткой прищемляют толстый хвостик обезумевшего от ужаса кролика, который пойдет на первый в их жизни завтрак! Неизвестный рисовал именно кролей. Но на картине... как-то получилось, что это мы на ней.

— Я себя не узнаю, — покачал головой Билл. — Может быть, это не «Шушерская Морковня»?

— Она, она. «Шушерская Морковня»... я каждую буковку, каждую картинку в ней помню, как же мне ее не узнать? Это я себя могу не узнать или тебя, скажем... в общем, думаю, мы провалили испытание Гильдии воров.

— Чо?!

Тоша похлопал Билла по рыжему плечу.

— А как мы теперь докажем, что шушеры — не кролики, если на картине Неизвестного художника, рисовавшего кролей, изображены мы с тобой? Мы влипли по самые усищи. На букву «Ш» попались, простите мой клатчский.

— Думаешь, нас подставили? — задумчиво протянул Билл.

— Хотелось бы разобраться, — в тон ему ответил Тоша. Пожевал губами. — Так, берем картину, остальное разбиваем. Пишем прошение в Гильдию об отсрочке, внизу даем приписку: откажите, устроим вам шушерский абокралипсис. Ребята там понятливые, отсрочку разрешат. Сами точим зубы и ищем этого Неизвестного художника.

— Для выяснения обстоятельств?

— Для выяснения обстоятельств.

Билл удовлетворенно кивнул. Ночь предстояла долгой.

А в залитой лунным светом тайной башне всего за пару кварталов от них свесившаяся с узкой койки рука Леонарда Щеботанского, ведомая его гением, создавала на белоснежных полотнах прекрасные картины о чудесных кроликах в плюшевых жилетах, пока сам Леонард отсутствовал, нежась на перинах сна. В углу каждой картины стояла аккуратная подпись «Неизвестный художник. Быть под маской проще».

fin

*если учесть, что такая кража будет последним, что вы представите в жизни.
** лепреконы тоже не относят себя к меньшинствам, и попробуйте доказать им обратное.

Жизнь прекрасна-2

По заявке: Т. Пратчетт. "Санта-Хрякус" Чай-Чай | Сьюзен. Воскресший на Страждество ассасин. "В такую ночь исполняются желания, не правда ли?!"

Самым трудным оказалось признать, что это правда. Ну вы знаете, как это бывает. Например, когда действительность падает на вашу голову с невинностью баллистической ракеты, нелегко поверить, что да, именно вам и именно сейчас выпало на долю разгребать последствия.
Сьюзен еще раз взвесила в руке чайник. Тяжеловат для детской, но госпожа Гетра предпочитала основательность во всем. Как бы снова не помер...

— И не мечтай, — сказал лежащий на полу Чай-Чай.

Преисподняя на Плоском мире — любопытнейшее явление. И вряд ли там было место для такого как Чай-Чай. Во-первых, он не верил, что ад существует где-нибудь еще, потому что творил его сам, и ни где-нибудь, а прямо вокруг себя, во-вторых, демоны едва поняли, что им светит перспектива провести с душой Чай-Чая пару-другую вечностей, быстренько отказались от контракта. В итоге после своей смерти Чай-Чаю некуда было деваться, как идти прямиком в Данманифестин, пристанище богов, в местные чертоги и залы, где, по его мнению, должен был находиться рай, сияющий и грандиозный. В рай Чай-Чай верил, как никто другой. Наверное, одной его веры хватило бы на то, чтобы поднять рай обетованный с пучин космоса, прямо из под лап А'Туина, пронести мимо четырех слонов и возвысить над Краепадом. Честно говоря, боги были недовольны Чай-Чаем. Именно из-за таких людей, как он им приходится обживать этот Парадиз, Кори Челисти, и работать. О, все, конечно, было очень чинно. Боги вежливо пожали душе Чай-Чая руку, напоили чаем, однако оставлять у себя не пожелали и выпроводили обратно в Небытие. Чай-Чай понял, что теперь смело может называть себя неприкаянной душой. Болтаться по Плоскому миру, слов нет, интересно и даже познавательно в некоторых случаях, но Чай-Чаю показалось это недостойно его нынешнего положения, и потому он решил, что должен заниматься тем, что лучше умеет. А именно — выжидать. Следить и выжидать. Когда-нибудь оказия подвернется, не может не подвернуться, и тогда Чай-Чай не оплошает. Он возьмет свое.
Чай-Чай не ошибался, он никогда не ошибался, чем гордился. Ему пришлось ждать всего лишь год. Все это время, не считая коротких отлучек в Гильдию Убийц, когда бесплотный Чай-Чай проверял состояние дел, читал письма и новые учебники, осматривал оружие и подслушивал разговоры убийц, * Чай-Чай находился рядом со Сьюзен. Он следил за каждым ее шагом. За год он узнал о ней больше, чем знала она. Ее пушистое голубое одеяло стало ему как родным, ее серое платье и серая шляпка, ее манера подпирать щеку рукой, когда она злилась, ее родинка на левой лопатке — Чай-Чай проникся до остова своей души. Он знал все книги, которые прочел Гавейн, и имена всех нянь, напуганных Твилой. Ему казалось, что жизнь Сьюзен стала его жизнью. И он видел, что она боится его, не чувствует, не слышит, но боится. Она внучка Смерти, правильно, она должна знать, когда ее смерть станет чьей-то смертью. Например, Чай-Чая.

В ночь на Страшдество Сьюзен получила три открытки — от дедушки, от Твилы с Гавейном и от него. Это было послание на элегантной белой бумаге с традиционной печатью Гильдии Убийц. Доктор Низз по ласковой просьбе Чай-Чая написал всего одно слово «Скоро». Чай-чай видел, как побледнела Сьюзен. Как изменилась ее прическа, как волосы сами собой заплелись в высокую корону, а белая прядь оплела лоб, как поминальный платок. Чай-Чай даже решил, что Сьюзен отправиться прямо к дедушке, так она испугалась, хотя в его планы это не входило, однако Сьюзен повела себя по-другому.
Чай-Чай удивленно моргнул, обнаружив себя на полу. Получить чайником в лоб бесплотному призраку оказалось так же больно, как когда он был живым, однако... боги, так ведь он жив! Чай-Чай осторожно пошевелил кончиками пальцев. Сел и согнул колени. Затем встал. Он снова жив. Получилось.

— Сьюзен, привет.
— Как у тебя вышло? — хмуро отозвалась она.
— В такую ночь исполняются желания, не правда ли? — Чай-Чай широко улыбнулся и выхватил из ведерка у камина кочергу. — Где Твила и Гавейн?
— Спят. Не проси, как в прошлый раз, чтобы я позвала их.
— Да нет, я не собираюсь, — он помолчал. — Сьюзен, ты боишься меня?
— Еще чего. Я прекрасно знаю, что ты избалованный мальчишка, и мне нечего бояться.
— О да, «привет, я твоя внутренняя няня», я помню, — пожал плечами Чай-Чай и внезапно бросился вперед. Он остановился в каком-то дюйме от Сьюзен, вглядываясь в ее глаза и с удовольствием осознавая, что та дрожит от страха. — Я чувствую твой страх, Сьюзен, отбрось притворство. Ты ведь ждала меня, мечтала, поэтому я вернулся. Никто не учил тебя бояться собственных желаний, а, Сьюзен? Я научу.
— По-моему, ты окончательно свихнулся, — прошептала Сьюзен. — Я тебя не ждала, и не мечтала ни о чем, я просто знала, что ты где-то рядом.
— Внучка Смерти не может угадать, где именно?
— Нет, она просто может поговорить с дедушкой, чтобы тот узнал у богов, что случилось с Чай-Чаем после смерти.
— Тчай-Тчаем. И что, он узнал?
— Нет.
— Почему?
— Потому что я не говорила с дедушкой.

Чай-чай остро чувствовал нехватку стеклянного шарика, однако и одним глазом он видел, что что-то не так. Сьюзен ведет себя странно и смотрит на него странно, и, наверное, прекрасно понимает, что он не хочет ее убивать, что и мстить не хочет, что просто куражится... ну или — да, мстит так мелко, пугая. Однако она не должна вести себя странно и прекрасно понимающе. Это нечестно. Он отбросил кочергу и запустил пальцы в ее волосы, чувствуя, как они заструились по его запястьям, обхватывая их и оплетая.
— Почему ты не говорила?
— Он бы снова разбил твой жизнеизмеритель.
— Ты знала, что я вернусь?
— Я знала, что ты рядом.
— Сьюзен, положи чайник.
— Нет.

Она смотрела на него, прекрасная и ужасная, как в старых добрых сказках. Под стать ему.
— Я так ненавижу тебя, ты бы знала...
— Я знаю.

На один крохотный миг Чай-Чаю показалось, что он может... но он не мог. Он прижался лбом к ее лбу, не отрывая взгляда от ее глаз, жадного, тоскливого, чудного взгляда, такого же, какой был у нее, затем отступил. Быстро, как капелька ртути — и исчез. Выпрыгнул в окно, лишь кружевные занавеси взметнулись. А через долгое-долгое время Сьюзен закрыла его.

* А главное — до нервного тика пугал доктора Низза. Почему-то считается, что у духов, вроде как невинно убиенных, любимым занятием может быть лишь взывание к родным, дабы покарать убийцу. Никто не брал в расчет, что духам иногда тоже надо развлекаться.

Глава 4

Сказка о нянюшке и Смерти

Закрывая глаза

Смерть жестоко страдал от хандры. И это было худшим, что могло случиться. Хандрящий Смерть иногда творил неправильные вещи, жуткие вещи... скажем так: он пытался всеми способами побороть скуку. А так как речь шла о Смерти, вариантов этих способов было не так уж много.

Песочные часы представляли собой маленькую оловянную плошку, невзрачную и ничем не примечательную. Разве что плошка была сужена посередине да прозрачна, а яркий оранжевый песок, пересыпавшийся из верхней половины, при желании мог бы сойти за апельсиновый сок. Сейчас песок вел себя странно — он упорно не хотел скользить вниз, когда Смерть встряхивал часы. Не то чтобы Смерть приближал миг своего прибытия — ему просто казалось чуточку забавным, что песок, которого в верхней половине часов было еще довольно много, так сочно и радостно обтекает прозрачные стенки, так невинно сопротивляется его стараниям. Но, разумеется, Смерть своего добился. Весь песок оказался внизу, а Смерть поспешил на встречу.

В далекой заснеженной стране умирала нянюшка. Ей было очень страшно, так как, несмотря на жизненный опыт, который, как известно, учит относиться философски к вопросам жизни и смерти, собственная кончина, к тому же неприглядная и нисколько не легкая, как, возможно, представлялось ей (если представлялось), пугала до невозможности. Но Смерть был уже близко. Коса синим всполохом блеснула в невидимом для живых свете, и тонкая нить, связывающая душу нянюшки с ее мертвым телом, оборвалась.

— ВОТ И ВСЕ, — произнес Смерть.

— Я не думала, что заслужила такой конец, — дрожащим голосом сказала нянюшка.

В самом деле. Разве можно было умирать так страшно? Нет, не заслужила. Прозрачными пальцами нянюшка прикрыла рот, удерживая тошноту.

— Я думала, что умру тихо, во сне. Что ты заберешь меня, не мучая. И, да, чуть попозже. Я ведь не все успела.

Она отняла пальцы, удивленно взглянула на них.

— Мне было так плохо, что хотелось умереть.

— ТВОЕ ЖЕЛАНИЕ ОСУЩЕСТВИЛОСЬ. ДАЛЬШЕ СТАЛО БЫ ЕЩЕ ХУЖЕ, — Смерть умолк. Объяснения с душами входило в часть программы, но объяснения с душой, которая по всем параметрам была ему симпатична, вышло немного затруднительным. Смерть подумал, что тянущее чувство, что скребется под ложечкой, вполне можно назвать смущением. В конце концов, если бы не хандра, расставание с жизнью у нянюшки прошло бы не в пример легче. — ДАЛЬШЕ СЛУЧИЛИСЬ БЫ БОЛИ. ИЗНОШЕННОЕ ТВОЕ СЕРДЦЕ С НИМИ БЫ НЕ СПРАВИЛОСЬ.

— Не знала, что во мне столько крови, — покачала головой нянюшка. — Вот она наполнит меня и ударит в голову... и вышло страшно. А сердце тут ни при чем. Сердце мое что угодно бы выдержало. Я что хочу сказать... знаешь, я старалась жить по совести. Быть маленьким человеком, ничего не прося и ничего не получая. Держаться своего места, и выше планки не прыгать. У меня был муж, который превратился в тирана, так я ему потакала, была дочь, которая до сорока лет сидела у меня на шее, и внучка была, которая меня ни в грош не ставила. Я жила для них. Чего у меня не было — так это собственных желаний, потому что я не считала, что заслуживаю их. Я была настолько хорошим человеком. По-настоящему хорошим. Только никому это не оказалось нужным. И даже умирать мне пришлось в мучениях. Хорошо хоть, и не поняла, что умираю. Мне просто было страшно.

— СМЕРТЬ ВСЕГДА СТРАШНА. ЛЮДИ ИНОГДА ВЕРЯТ, ЧТО ВО МНЕ ЕСТЬ ЧТО-ТО ВОЗВЫШЕННОЕ, ДУМАЮТ, ЧТО УМИРАЯ, ОНИ СОВЕРШАЮТ ПОСТУПОК. НО Я ВСЕГДА СТРАШЕН. И НИЧЕГО ВОЗВЫШЕННОГО ВО МНЕ НЕТ. ПОСМОТРИ— ТЫ ТЕПЕРЬ СВОБОДНА, НЯНЮШКА. МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ... — Смерть замялся, думая, уместно ли будет применять слово «жалость». Дело в том, что эмоции не были ему доступны. Все из-за нехватки желез. С другой стороны, люди часто говорят, что им жаль, на самом деле не испытывая жалости, а Смерть всегда старался идти в ногу со временем. — МНЕ ЖАЛЬ ТЕБЯ ЗА ТВОЮ СЕРУЮ ЖИЗНЬ, НО Я УВАЖАЮ ТЕБЯ ЗА ТО, ЧТО ТЫ ПРОЖИЛА ЕЕ ЧЕСТНО. ЭТО ГЛУПО И НЕПРАВИЛЬНО, НО, КАК ВСЯКАЯ РЕДКОСТЬ, ДОСТОЙНО УВАЖЕНИЯ. И ТЕБЯ ЛЮБИЛИ, НЕ ЦЕНИЛИ, БЫТЬ МОЖЕТ, НО ЛЮБИЛИ.

— Я была ранимой и чувствительной. Не очень образованной, но очень воспитанной, — шептала нянюшка, становясь все прозрачней. — Все могло бы быть по-другому. Я могла бы прожить жизнь счастливо, окружай меня другие люди.

— ВОЗМОЖНО, — вежливо ответил Смерть.

— Ты прав, — вздохнула нянюшка. — Я была честным, бедным человеком, и вряд ли бы вышло по-другому. Давай больше не будем умничать, как говориться, а пойдем? Смерть — это благо иногда, а жизнь продолжается.

— ЕСЛИ ТЕБЯ ЭТО ПОДБОДРИТ, ТО СКАЖУ ОДНО: ТАКОЙ ПРЕКРАСНОЙ ДУШИ, КАК У ТЕБЯ, МНЕ РЕДКО ДОВОДИЛОСЬ ВИДЕТЬ. ВЗГЛЯНИ НА СВОИ ЧАСЫ, — Смерть протянул совсем уже истаявшему духу нянюшки оловянные песочные часы. — ВИДИШЬ, КАКОЙ ПЕСОК ЯРКИЙ? ЭТО ТВОЯ ДУША. СОЧНАЯ, КАК АПЕЛЬСИНОВЫЙ СОК. ТЫ ТАК СТАРАЛАСЬ ЖИТЬ ДЛЯ ДРУГИХ, ТЕРПЕЛА БОЛЬ И ТЯГОТЫ, СЛУШАЛАСЬ...

— Слушалась, — кивнула нянюшка. — Твердила себе, что рано мне, рано уходить, что нужно терпеть, что они — дочь и внучка — без меня не справятся, что еще чуть-чуть — и жизнь наладится, дочка найдет себе работу, внучка станет помогать. Не вышло, я слушалась, слушалась себя, терпела, ждала, а не вышло.

— ТЕПЕРЬ ВЫЙДЕТ, — пообещал Смерть. — ТЕПЕРЬ ТЫ СВОБОДНА. ТЫ ЖЕ УЖЕ ЧУВСТВУЕШЬ ЭТО.

— Да… — нянюшка с удивлением огляделась вокруг, посмотрела вниз на свое тело, на измученное синее лицо, на рыдающую дочь — и поняла, что все это ее больше не трогает. — Мне стало спокойно. Теперь есть время.

— ЕСТЬ ВРЕМЯ НА ВСЕ. СМЕРТЬ — ЭТО БЛАГО, А ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ. ГЛУПОСТЬ, НО КАК ХОРОШО ЗВУЧИТ. ИДЕМ.

И Смерть протянул руку нянюшке. И нянюшка закрыла глаза.

От автора - спасибо Ласте за помощь.

Волдеморт|Смерть. Обдумывать вслух смысл человеческого (и не только) бытия.

кроссовер

— Достаточно, — лорд Волдеморт глубже закутался в свою мантию, мимоходом отталкивая вцепившегося в его ноги дрожащего человечка. — Твоей жизни больше не понадобится, Питер, ты можешь идти дальше.
— Господин, вы ведь обещали!
— Увы, — бесстрастно констатировал Волдеморт и разжал пальцы. Часы странного угловатого стекла разбились о каменные плиты.
— ТУК-ТУК.
Волдеморт стремительно обернулся.
— ВООБЩЕ-ТО ЭТО НЕ ПО ПРАВИЛАМ. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН ВЫПОЛНЯТЬ МОЮ РАБОТУ.
— Так это ты, — задумчиво произнес Волдеморт, разглядывая высокую худую фигуру, появившуюся на том месте, где только что с воплем исчез Питер. — Ты и есть то, что мы именуем смертью. Занятно. Я искал твой дом, а получилось так, что смог найти, лишь убив Питера.
— ИСПОЛЬЗОВАВ СВОЕГО СЛУГУ? — уточнил Смерть. Ему подумалось, что нужно внести ясность в разговор. В целом, Волдеморт выглядел не совсем нормальным. То есть более ненормальным, чем вещи, которые обычно видел Смерть.
— Выходит, каждую жизнь ты хранишь в часах? А мою?
Смерть вздохнул. Рано или поздно, но он всегда сталкивался с подобным.
— НА САМОМ ДЕЛЕ Я РАД ЗА ТЕБЯ. ПОНИМАЕШЬ, НИЧЕГО ЛИЧНОГО, ТЫ И ВПРАВДУ ПРОДВИНУЛСЯ ДАЛЬШЕ ДРУГИХ, ВСЕ ЭТИ РАСКОЛЫ ДУШИ, МАГИЧЕСКИЕ ИЗЫСКАНИЯ — ТЫ ОЧЕНЬ ИЗВОРОТЛИВ, ХОЧУ СКАЗАТЬ. — Смерть помолчал. — ОДНАКО ТВОЙ ПУТЬ ПРИВЕЛ В ИТОГЕ КО МНЕ. ТАК ВСЕГДА СЛУЧАЕТСЯ СО ВСЕМИ ПУТЯМИ.
Волдеморт посмотрел на черное небо, на угольно-черное солнце и цвета перетопленного сала облака, потом себе под ноги, потом снова на небо. Спокойно сказал:
— Я пришел, чтобы убить тебя. Таков мой путь. Я пришел победить смерть.
— ВРЯД ЛИ.
— Сражайся.
— НО ИДЕЯ ДОСТОЙНАЯ, — подбодрил Смерть.
— Ты готов сражаться? — тихо спросил Волдеморт.
— ВСЕГДА. ЗАХОДИ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ. А ПОКА ПРОШУ СЛЕДОВАТЬ ЗА МНОЙ.
Волдеморт обмяк. Ему показалось, что он увидел — совсем мельком! — свое отражение на хрусткой поверхности лезвия косы в руках Смерти, и то, что он увидел... Прекрасное белое лицо. Юное лицо, жестокое. Вьющиеся волосы. Алые губы.
— Нет. Я не мог умереть. Только не я. Я не верю.
— ПРОДОЛЖАЙ В ТОМ ЖЕ ДУХЕ, — не без приязни отозвался Смерть.
— Не верю. Дальше-то что? Что дальше?
Черное солнце медленно падало за черные облака.

Глава 5

Название: Все так, и все то
Автор: Almond
Описание: По заявке с Белива: "Струпьяр (или Скабиор)/ Фенрир Грейбек, "Что с тобой, уродец?", вервольфо-флафф, нечерный юмор, АУ/ ООС на усмотрение автора, рейтинг любой". Так как вездесущий, хронически разумный пес добрался и до этого исполнения, - кроссовер. А так как из первого так как Гаспод - копия моего Трофима, можно еще считать, хм, RPF.
Тип: джен
Рейтинг: G
Жанр: авторский юмор
Отказ: отказываюсь

- А почему бы и нет?

Скабиор, волшебник всю жизнь полагавший, что достоин лучшего, даже если это лучшее давно валялось под ногами, лениво прислонился к стволу старого разлапистого дерева. Вопрос, которым задавался Фенрир, нельзя было назвать оригинальным, но в случае с Фенриром никогда нельзя быть уверенным. Вполне возможно, Фенрир сейчас изречет нечто гениальное. Тут ведь как: Фенрир – ну разумеется – со всем пылом своей черной душонки поддерживал Темного Лорда, однако заявить об этом удосужился лишь год назад. Он называл себя прогрессивно мыслящим человеком со светлыми идеалами. Типичное поведение для массовых убийц.

- Разве старые дедовские методы нас когда-нибудь подводили? Помнится, когда Гриндевальд отлавливал чертовых партизан, он не гнушался убивать их на месте, так, на всякий случай. А у нас война, не игра в калачики. Партизаны, чтобы вы знали, так и полезут со всех щелей, особенно грязнокровки и их родичи – деваться-то им некуда, поддадутся в леса. Вот в лесу мы их и истребим.

Глядя на разгоряченное лицо Фенрира, так сразу и не подумаешь, что он не совсем сумасшедший. Напротив, в их компании он самый здравомыслящий. Вот только заносит его часто. Пора возвращать боевого товарища на землю.

- Красные флажки, - ласково изрек Скабиор.

Фенрир перевел на него ничего не выражающий взгляд. Остальные сделали вид, что им стало жутко интересно рассматривать свои ногти.

- Что? – спокойно переспросил Фенрир.

- Твою стаю обложат. Забавное дело, но вы не вырветесь из леса, вас самих истребят. На манер волков, дружище.

- Мы не волки, - прорычал Фенрир.

- Да, однако мозгами не сильно от них ушли, - отмахнулся Скабиор. – Что ты предлагаешь? Устроить для своей стаи пикник? Не получится. У грязнокровок волшебные палочки, элементарные чары неподвижности по периметру – и все, ребята, вам не вырваться.

Фенрир помолчал, а потом презрительно задрал верхнюю губу, обнажая клыки.

- Может быть, ты не за оборотней волнуешься, а, Скабиор?

- Да я вообще не волнуюсь. Просто думаю, что отлавливать грязнокровок должны полноценные волшебники.

Кто-то неловко откашлялся.

- А я не полноценен, так? – мягко уточнил Фенрир.

- Ты ведь знаешь, - пожал плечами Скабиор.

Черт, ну как же это приятно! Приятно видеть, что желтые глаза Фенрира, все больше наливавшиеся кровью, вдруг мрачно вспыхивают.

- Все, замнем, - жестко осек открывшего было рот Скабиора Уиллис, помятый, уставший волшебник с выцветшими глазами. – Идем все вместе, Фенрир, твои детишки обойдутся. Начнем с Запретного леса. В Хогвартс не допустили грязнокровок, потому вряд ли мы там на кого-нибудь наткнемся, разве только на ошалевшего от радужных перспектив слизеринца…

Скабиор закатил глаза: Уиллис славился своей фанатичной верой в родной факультет.

- Но это будет практикой, посмотрим, как нам удастся работать одной командой, - с сомнением продолжил Уиллис, бросая настороженные взгляды на Скабиора и Фенрира. – Аппарируем.

- Аппарируем? – если бы собаки умели смеяться, то сейчас Фенрир по-собачьи хохотнул. – То есть – мы, сборище из пяти сплошных недоразумений, - возьмем и станем Егерями, как велел Темный Лорд? Не боитесь, что он нам кишки потом вырвет? А? – с издевкой поклонился он Скабиору. – Никто из нас даже Меткой не обладает, палочками еле пользоваться умеем, один – вообще деревенский шалопай, Мерлин знает, на кой черт к нам прибившийся. Я никуда не пойду, пока не приведу стаю. Если не хотите, чтобы грязнокровок ловили оборотни, пусть оборотни хотя бы будут с нами в команде.

Он в упор глядел на Скабиора.

- Не пойдет, - с мягкой улыбкой возразил тот.

- Знаете что? – вклинился Уиллис. – Разбирайтесь сами, мы сваливаем.

Волшебники, оптимистически настроенные кандидаты в Егеря, действительно свалили. Это говорит о том, что пусть они не были достаточно хороши, чтобы стать Пожирателями, зато инстинкт самосохранения имели мощнейший.

- Разберемся? – предложил Фенрир, когда он и Скабиор остались одни.

Скабиор сложил руки на груди и принял скучающий вид.

- Ты мне сразу не понравился. Как неделю назад тебя впервые увидел, сразу понял, что ты редкостный му…

- Не утруждайся, - перебил Скабиор. - Я могу то же самое сказать о тебе. Даже больше, потому что словарный запас побогаче. Обойдемся без прелюдий. Я хочу, чтобы тебя здесь не было, дружище.

Фенрир расслабленно провел рукой по волосам. Это не обмануло Скабиора, и он крепче сжал пальцами палочку, которую прятал в рукаве.

- Давай я расскажу тебе одну историю? – весело сказал Фенрир. – О мальчике, который в одном пыльном замке отыскал волшебное зеркало и увидел в нем свое будущее. Старик сказал, что это были мечты, а не будущее, но мальчику было в общем-то не важно. Не знаю, что сделал старик, ведь мальчик разбил зеркало к чертовой матери, потому что увиденное ему не понравилось – пацан долго потом просыпался ночами от собственного вопля. Так вот, Скабиор, – оборотнем я стал по собственной воле. Сам понимаешь, что это значит.

- Что-то вроде: хэй, я полный отморозок, меня лучше не заводить?

- Что-то вроде. Но ты не о том думаешь, - Фенрир вдруг прыгнул вперед. Его когти содрали кожу с ладоней Скабиора, когда он вырывал палочку. - Каково это – повизгивая от возбуждения, влезать в звериную шкуру? – тихо спросил он.

- Откуда ты знаешь? – пробормотал Скабиор, вглядываясь в красные искорки в глазах Фенрира.

Кожу на ладонях саднило.

- Я чувствую, идиот. Почувствовал еще неделю назад. Так в кого ты превращаешься?

- Я покажу. Отойди.

Минуту Фенрир словно размышлял над этим предложением, затем осторожно отступил – вернее, перетек назад, как капелька ртути. Его ладонь по-прежнему сжимала горло Скабиора.

Тот отвел глаза. Будь Фенрир более мнительным, он обязательно решил бы, что Скабиор смутился.

Трансформация, как известно, одно из самых неприятных зрелищ. Трансформация Скабиора не стала исключением из правил.

Фенрир не мог себе простить: только через десять секунд он осознал, что сжимает горло какой-то полудохлой дворняги. На месте Скабиора, настороженно глядя на Фенрира глазами размерами с блюдца, сидел маленький лопоухий песик.

- ?.. – высказался Фенрир, поспешно убирая руку и вытирая ее о штаны.

Песик скорбно моргнул.

- И давно это с тобой? В смысле… - Фенрир с некоторой оторопью подумал, что не знает, что сказать. На ум лезли всякие нехорошие слова типа «сочувствие», «понимание» и «хороший песик».

– На кой черт надо было учиться анимагии, если в такую… такого… эх… - он безнадежно махнул рукой.

Песик потоптался на месте и снова сел. Видно, что он тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Само собой очень мешал хвост.

Немного погодя Фенрир опустился рядом на покрытую рыхлой хвоей землю.

- Я так и знал, что ты будешь против оборотней, - поделился он. – Думал, наверное, крутой анимаг, превращаешься там в тигра или в медведя. Ты, конечно, скользкий какой-то, на вампира похож… может быть, куница или ласка, думал я. Было бы неплохо. А ты всего лишь мелкий, блохастый… да что с тобой, уродец? – обеспокоенно воскликнул он. – Не рычи, я не понимаю. Не показывай зубы, они у меня больше. И не грызи мой ботинок, он тебе ничего плохого не сделал, что ты злишься?

Песик бросил на Фенрира душераздирающий взгляд, отошел и рассерженно уставился вдаль.

- А вообще – давай перекидывайся обратно, - неловко добавил Фенрир.

Песик это проигнорировал.

- Я никому ничего не скажу. Ты только не беси меня, хорошо? Знаешь, в этом облике ты куда симпатичнее, чем в человеческом.

Скабиор чихнул и повернулся к Фенриру спиной.

- Скабиор! - позвал Фенрир. – Скабиор, - повторил он тверже. – Скабиор, засранец!

Песик и ухом не повел.

- Ну ладно… Извини.

Изъеденный молью обрубок, который Скабиор называл своим хвостом, едва заметно шевельнулся.

- Ты не больше урод, чем я, - буркнул Фенрир. - То есть, если говорить о моем волчьем обличье. Э-э… да и о человеческом.

В этот раз он был готов. Прикрыл глаза, пока Скабиор трансформировался.

- А знаешь, в ином мире, в котором больше воображения, а не законов физики, я бы был королем, - объявил тот, небрежно поправляя рваные манжеты. - Может быть, стаи. Может быть, улицы. В любом случае значил бы больше, чем я значу сейчас, если слово "значение" ко мне примеримо. Я бы выл на луну, оскальзываясь, драпал бы от публики, а по выходным спасал мир. Словом, чувствовал себя настоящим волком. В каждой собаке живет частичка волка.

- Многократно ушибленная тяжелыми предметами…

- Что?

- Ничего. Идем, пора нагонять остальных.

- Я теперь в стае?

- Отстань, а?

- А как же доверие, мужская дружба, животный магнетизм? – не унимался Скабиор, поспешая за Фенриром.

Фенрир еле сдержал улыбку.

- А, Фенрир?

- Рядом.

Глава 6

Фандом: Плоский мир
Название: Пойдем со мной
Автор: Almond
Герои: Чай-Чай, Сьюзен
Тип: гет
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Описание: Написано по заявке "Что-нибудь со Сьюзен) И будет вообще замечательно, если примут участие Фред и Шнобби. Джен". Это не джен, нет, вышло как продолжение фика «Жизнь прекрасна-2».
Отказ: Отказываюсь.

Фред Колон и Шнобби Шноббс внимательно глядели на посетительницу. Была большая вероятность, что это именно посетительница – высокая фигура в черном плаще с капюшоном странным образом навевала мысли скорее о посетителе, причем, о том, кто приходит раз в жизни, однако некоторые детали, к счастью, отметали эти мысли. К примеру, широкие кружева.

- Я внесу ваше имя в список, госпожа.

- Сержант... - пискнул Шнобби.

- Видите ли, я могу набрать рекрутов, но ведомость у нас подписывает командор, а его сейчас нет, - Фред лихорадочно искал выход из положения. – Я к тому, э-э, госпожа, что вряд ли у вас получится приступить к службе в ближайшее время... в дни... да? А еще испытательный срок, это нервная пора, вам, возможно, не совсем понравится... что хочу сказать... сказал, - он обессилено замолчал.

Посетительница сняла капюшон. Фред сглотнул, а Шнобби закашлялся.

- Где я могу найти Сэма Ваймса? – спросила Сьюзен.

- Разумеется, ты найдешь его везде, Сьюзен-смерть... - пробормотал Шнобби и тут же зажал себя рот сразу обеими руками.

Мокрый от пота Фред четко отрапортовал:

– Он занят. Делами чрезвычайной важности.

- Тогда, будь добр, передай ему мое прошение. Я хочу как можно скорее вступить в Стражу.

- О боги, зачем? – вырвалось из Фреда. - То есть... конечно, я передам. Незамедлительно.

Шнобби усиленно кивал, выказывая поддержку начальству. На пол сыпались крупные и мелкие предметы.

- Спасибо.

Сьюзен повернулась и размашистым шагов вышла из здания Ярда, где квартировалась Стража (Ночная смена), самое безопасное, как думала Сьюзен, место на Плоском мире. Ее капюшон снова был низко надвинут на лицо.

Она твердо знала, что упустила контроль. В какую-то определенную минуту жизни он вырвался из ее рук и, радостно ухмыляясь, понесся галопом, и плевать ему на Сьюзен.

Чай-Чай вернулся, гадкий убийца вернулся. Под Страшдество, когда сбываются все мечты. Сьюзен никогда не признает, что это были ее мечты, потому что здравый смысл воспрепятствует такому признанию, потому что само возвращение из-за края невозможно, если прислушиваться к здравому смыслу... однако здравый смысл в настоящий момент оказался не у дел и тихо плакал в уголке от отчаяния. Чай-Чай вернулся, чтобы быть со Сьюзен. Он и не думал ее оставлять. Она чувствовала, что убийца рядом, пока он был мертв, а теперь, когда он снова жив, ее чувства обострились до предела. Не самая лучшая новость для той, кто всю жизнь считал чувства не более чем фоном к разуму.

Было бы легче – мышцы на лице Сьюзен стянулись в оскал – если бы дедушка не пребывал в уверенности, что она сама со всем справится. Дедушка снова наслаждается согласием со своим линейным мышлением, потому просто не способен был понять, что Чай-Чай, имеющий, так сказать, непосредственное отношение к работе Смерти, пойдет на все, чтобы испортить жизнь, а не отнять ее.

Сьюзен свернула в неприметный тупичок, что на Ничегоподобной улице, и остановилась перевести дух. Ощущение слежки было невыносимым, давило на затылок, заставляя покрываться мурашками. Но она к нему почти привыкла.

Ей пришлось оставить дом госпожи Гетры, уехать от Гавейна и Твилы - благодаря постоянной угрозе Сьюзен не могла больше притворяться нормальной. Ее наследственность имела свои взгляды на угрозу, и вполне конкретные. Смерти не может грозить смерть, Смерть может лишь взять смерть в свои руки. Сьюзен хорошо понимала, к чему это приведет. Например, к снам о будущем. К ежедневным проблемам с прической. К навязчивому желанию замахнуться чем-нибудь острым. И это не самое худшее. Волосы Сьюзен с каждым днем удлинялись, тяжелыми прядями тянулись к земле, превращаясь в некое подобие савана, а лицо... Сьюзен всхлипнула под капюшоном... лицо перестало быть ее лицом. Она стала Смертью. Почти. И Бинки появляется каждое утро у порога, явно не понимая, что ей здесь нужно.

Возможно, выход был. К примеру, смахнуть косой кудрявую голову того, с кого начались эти пакости. Только где гарантия, что Чай-Чай снова не вернется? Он ведь ее не оставит – это знание было таким же естественным, как дождь, солнце и упрямство Наверна Чудаккули.

Сьюзен, конечно, не собиралась сдаваться. Чай-Чай следит за ней, но пока она начеку, он ее не тронет. Однако нужно было как-то устроиться. Сьюзен слышала, что в городской Страже есть шанс для всех. Также она слышала, что нормальные люди в Стражу не идут, но ведь определение «нормальный» к ней абсолютно никакого отношения не имеет, правда? «К тому же ночная работа идеально подходит к моему теперешнему облику», - цинично подумала Сьюзен и отлепилась от стены, намереваясь вернуться в Ярд, чтобы заставить-таки этого смешного толстяка и его ручную обезьянку проводить ее к Сэму Ваймсу. Увы, ее намерения пропали впустую.

- Я хочу, чтобы ты пошла со мной, - мягко сказал Чай-Чай, выскользнув из тени.

Он сделал к Сьюзен шаг, и она закрыла глаза.

- Ты хорошо подумал?

Ее пальцы, ставшие удивительно длинными и тонкими, сжали появившийся из воздуха прозрачный клинок.

Чай-Чай по-мальчишески хохотнул.

- Ты не сможешь забрать мою жизнь. По правде говоря, ты ничего не сможешь.

Сьюзен рывком сорвала капюшон и оскалилась прямо в лицо Чай-Чаю.

- Ты хорошо подумал? – повторила она.

Увы, эта ее попытка тоже пропала впустую. Чай-Чай улыбался. Безумно и бездушно улыбался и выкручивал ей запястье, заставляя бросить меч.

- Сьюзен, меня не пугает смерть. Никогда не пугала, ты ведь знаешь. Ты не сможешь защититься от меня даже так.

- А как смогу? – прошептала Сьюзен, чувствуя, что ее лицо наливается красками, оскал пропадает, волосы покорно заплетаются в косу, и глаза становятся прежними – серьезными, грустными - ее, а не Смерти.

- Почему бы тебе не пойти со мной?

- Послушай, я понимаю, что уже поздно, но все же... Я знаю, я тебя задела. Ты сумасшедший и ты убийца, это было неразумно с моей стороны. Но может быть, раз тебе дана была еще одна жизнь, ты не станешь тратить ее на меня? - Сьюзен поежилась под его голодным взглядом. – Я...

- Может быть, - кивнул Чай-Чай. – Вот только... - он рывком дернул ее на себя и прижал ставшую прежней ладошку Сьюзен к груди. – Чувствуешь, да? Оно торопится, как безумное. Неровно, сильно бьется, так что мне больно. Мне больно. – Он не отрывал взгляда от ее глаз, пока опускал ладонь Сьюзен ниже – шелковая ткань камзола влажно скользила, сминаясь – и прижимал девушку к себе. - Думаешь, есть смысл попробовать не тратить, да?

Их руки оказались тесно зажаты между ними, пальцы ломило от напряжения, так Сьюзен старалась не чувствовать жар от кожи Чай-Чая, но все же руки были единственной преградой, и Сьюзен была этому благодарна. Холодные губы Чай-Чая касались ее щеки, она ощущала его улыбку, и если бы была возможность отодвинуться и сразиться... возможно, она бы ею воспользовалась.

- Что будет дальше? Мы ведь не сможем... однажды убьем друг друга, как бы мы... - Сьюзен вздрогнула, когда Чай-Чай медленно провел губами по ее щеке, опускаясь к шее. – Что будет?

- Бедная маленькая Сьюзен ищет почву под ногами... - целуя, шептал Чай-Чай. – Твоя разумность и мое сумасшествие – как там говорят в народе? Они были идеальной парой.

Сьюзен почти дрожала, когда он положил ее ладонь себе на талию. Она чувствовала его близко, близко, что это было невозможно, чувствовала, как сильно он жаждет ее.

- Пойдем со мной.

– Что ты хочешь от меня? – жалобно спросила Сьюзен, предпринимая последнюю попытку найти опору.

- Не смерти.

- Это не так, ты ведь понимаешь. Ты хочешь меня убить, но любишь, потому...

- Я ненавижу, Сьюзен, - ласково поправил Чай-Чай, запуская пальцы в ее волосы.

Сьюзен встретилась с ним глазами. В тяжелом взгляде единственного глаза Чай-Чая можно было захлебнуться.

- Мне тебя жаль, - просто сказала она.

Пальцы Чай-Чая гладили затылок Сьюзен.

Он принял ее жалость. Пусть думает так, если ей от этого легче, если это и есть ее опора. Как она верит в его ненависть, так и он верит в ее жалость – главное, чтобы никто не поверил в любовь. Нет, правда. Это главное.

- Пойдем.

Глава 7

Это текст-реакция на одну пустяшную в своей тоскливости новость. Поклонники Пратчетта поймут.

Название: Здесь я был
Автор: almond_land
Рейтинг: G
Жанр: ну… это не ангст. Не юмор. Не драма. Дальше будет много «не».
Размер: мини
Тип: джен
Примечание: написано на конкурс "Свобода слова" на дайри по заявке: "Писатель, непризнанный гений, допивается до белой горячки, и в бреду к нему приходят собственные персонажи. Появляется один, основной, идеал писателя, и тот не выдерживает и бежит в психушку сдаваться. От белочки его лечат, но персонаж никуда не исчезает, оказывается вполне реальным. Хочется что-нибудь ангстовое и с ощущением погружения в мир психа. Тип неважен, можно вообще гет". Заявка исполнена частично.

Я - не непризнанный гений. Я – гений всенародно любимый. К народу относилось не так много людей, но это едва ли что меняет. Как зловредно говорит мой редактор – главное форма, а не содержание. На обложках моих книг белыми буквами по черному значится «…распродается миллионными тиражами», и кто я такой, чтобы с этим спорить? Мои книги не читают в метро. Их не носят в рюкзаках вместе с помятыми завтраками и забытыми носками, не качают на айподы и ридеры. И даже бабушкам своим не дарят. Мои книги смутно предполагают, что на свете есть такая штука как читатель. Иногда они его даже находят.

Я пишу много, по паре-тройке книг в год. Узнав об этом, настоящий писатель брезгливо скривит губы, потому что всем известно, что шедевры не любят спешки, и штамповочно-лихорадочный характер свойственен чему угодно, но не шедеврам. Принято, чтобы писатель в муках вынашивал роман лет этак десять, потом года три его писал – а уж дальше, как дело пойдет. Может быть, роман станет легендой на века, а может быть, потребуются такие модные сейчас сиквелы. После автору остается лишь томно выпускать дым в диктофон репортера и вздыхать: «Это роман всей моей жизни, роман вымученный. Я вложил в него душу. Полюбуйтесь». И все кивают друг дружке: «Вот писатель, вот талант. Талантище!»

Определенно, что вы, что вы, быстрая и качественная работа считается дурным вкусом.

Никто не верит, когда я говорю, мол, ребята, все, через месяц шедевр будет готов, приходите, забирайте. Меня не принимают всерьез. «А, - многозначительно поднимают брови они, - состряпаешь романчик. Ну, давай, давай». Мои книги называют романчиками. Обычно на этом месте я иду к балкону и всерьез думаю, а не выброситься ли.

Теоретически такая вещь как признание существует. Витает где-то в воздухе, аморфная и незримая, выбирает себе возлюбленного. Хотя… это не выбор, ни в коем разе, ибо руководствуется признание не талантом или усердием, а капризом. Тыкнет пальцем в какого-нибудь обормота, наречет своим возлюбленным, а затем упадет на него, накрывая коконом, блестящим, красивым и прочным вдобавок, чтобы никакие укусы людской зависти счастливчику были не страшны.

Я не жду, что признание когда-нибудь выберет меня. А вот мой редактор все надеется – даже странно. Я это к тому, что мужчины обычно чувствуют себя состоявшими в жизни, если в них верят их женщины. Мой редактор верит в меня. А жена не верит вовсе. Странно то, что это один и тот же человек. Линн, моя жена и мой редактор, с упрямством, восхищающим меня, когда я об этом задумываюсь, верит в меня как писателя, но считает, что как человек я в жизни абсолютно ничего не достиг. Она так и противопоставляет – человек и писатель. Человек живет на одном полюсе, занимается своими делами, растит детей и стрижет изгороди, писатель – на другом, обитает где-то на бескрайних просторах своего выдуманного мира, где в лучших друзьях у него – твари, никогда не покидавшие пределов его сознания. Что-то типа шизофрении, только должным образом приглаженной, утыканной суперобложками и приносящей неплохой доход.

Кстати, о доходе. Если бы мои книги продавались… так скажем, массово, я бы давно бросил работу журналиста. Но так как меня покупали в основном отщепенцы общества, из тех извращенцев, кто хотел получить от книги все сразу: удовольствие вкупе с воспитанием, об этом и речи не шло.

Я писал романы. Можно назвать их философскими, но в основном это был не слишком оригинальный юмор, претендующий на глубину мысли. Я бы ограничился тем, чтобы назвать всё заметками и наблюдениями, поданными так, чтобы не обидеть тех, кого замечали и за кем наблюдали. Это была серия романов с одними и теми же кочующими персонажами – персонажами настолько самостоятельными, что каждый из них пробирался в только начатый роман, забирался в него с ногами, разваливаясь на кушетках и креслах, и начинал нагло подмигивать мне из-под надвинутых шляп. В итоге, мне приходилось как-то уживаться с этой толпой, делая отсылки к прежним и будущим романам, прокладывая стежки и торные дороги одному, другому, третьему, и придумывая кучу деталей, предварительно посоветовавшись с каждым из них. Не удивительно, что я так много сочинял. Писать как-то иначе мои персонажи мне бы просто не разрешили.

Был один персонаж – особенный. Увы, намного больше остальных. Вписывая его в каждый свой роман, я иногда жалел, что выбрал для своего творчества жанр сказки, который Линн скромно ретушировала под более современное «юмористическое фэнтези». Персонаж был сказочным. В нашем мире его прототипа не существовало. Честно – не потому что для него невозможно существовать в нашем мире, очень даже наоборот – возможно. Просто я не думал, что мир с логично-депрессивным типом мышления подходит для возможности его существования. Очень зря, что не думал.

- Здесь у вас сыровато, не находишь?

Я резко отрыл глаза. Стояла глубокая ночь; разбросанные на полу листы черновика моего нового романа вяло ворошил прокравшийся в открытое окно ветер. Я опять заснул в неудобном кресле – сто лет как собирался купить себе нормальную солидную кушетку, а это недоразумение отдать в жадные лапы старьевщиков. Но пока я не закончу свою самую последнюю книгу, от кресла я не избавлюсь, - мне казалось, что от него зависит, насколько удачным будет мой новый роман. Глупо, но когда я пишу, сидя в нем, герои выходят объемнее.

Пока я недоуменно таращился на засветившийся монитор ноутбука, голос, что меня разбудил, невозмутимо продолжал:

- Сыровато и темновато. Холодновато. Я бы не отказался от чашечки кофе. Два куска сахару, пожалуйста.

Мне пришлось повернуться вместе с креслом.

Низкорослый и толстый сатир, которого я, бог весть по какой причине, сразу опознал как Бога тишины, скособочившись, присматривался к настольной лампе.

- О боже…
- Да, спасибо, а то я забыл поздороваться – привет.
- О боже…
- Да-да, - Бог тишины нетерпеливо качнулся с пятки на носок. Учитывая то, что ноги у него заканчивались копытами, это было занятным зрелищем. – Ты готов? Оделся, побрился, обулся? Учти, путь неблизкий, потому рекомендую не брать много вещей – все равно по дороге все выкинем. Могу я надеяться на чашку кофе? Возьми с собой пару шерстяных носок, они всегда пригодятся.
Мои пальцы приросли к ноутбуку. Я сидел в кресле, а передо мной мой вымышленный Бог тишины давал советы. И, кажется, его советы предназначались мне. Но…
- Послушай, у меня еще много дел. Не хочу на тебя давить, но, думаю, нам пора.
- Кто ты? – прохрипел голос. С удивлением, я понял, что голос принадлежал мне.
- Ну и ну! – сатир всплеснул пухлыми руками. – Чего-чего, а вот этого от тебя не ожидал! Ты ведь меня выдумал! Если тут кто и должен спрашивать, кем этот кто является, так это вовсе не ты, а я.
- …!
- Да-да, - подтвердил он.
- Но как такое возможно…
Бог тишины грубо перебил меня:
- Ты идешь или нет?
- Куда?
- Со мной.
- Куда с тобой? – это уже становилось интересным.
- Ты совсем больной, да?
- Но…
Бог тишины, подперев руки в лоснящиеся бока своей обтянутой тогой тушки, смотрел на меня строго и внимательно.
Он не должен быть таким. Я потряс головой. Мой Бог тишины был грозным и высоким, он скользил по безжизненным полям, и за ним вились мрачные тени исстрадавшихся душ. Его одежды были темнее самых гнусных помыслов, он не знал жалости и прощения, как не знал несправедливости и лжи, он проливался смердящим дождем, утоляющим жажду страждущих, он нес долгожданный покой и тишину. Я назвал Смерть Богом тишины.
Как бы то ни было, я попробовал взять ситуацию в свои руки.
- Что происходит? - тихо спросил я. - У меня галлюцинации? Белая горячка? Нет, сегодня я не пил, я точно помню, ведь Линн нашла мои запасы виски.
- А может, все-таки кофе? – с надеждой поинтересовался Бог тишины.
- При чем здесь кофе? Кофе я тоже не пил.
- И я о том же. Принеси мне кофе.
- Это вовсе не ты! – воскликнул я. – Мой Бог тишины - не толстый сатир с волосатыми ножками, он знает правила приличия… на свой изощренный лад, конечно, и он не канючит кофе!
Сатир вздохнул. Помолчал. Затем, хитро взглянув на меня из-за ноутбука, вкрадчиво сказал:
- Ну а кто я тогда? Ты предполагай, не стесняйся.
- Я же говорю – галлюцинация.
- И часто тебе видятся импозантные сатиры в элегантных тогах?
- Вообще-то…
- Вот-вот.
- Но послушай… - я, отчаянно замахав руками, уронил-таки с колен ноутбук. Сатир задумчиво проследил за его падением. - Бог тишины в моих романах – это Смерть. Не хочешь же ты сказать… о-о.
Я умолк. Сатир смотрел на меня строго и внимательно.
- Так это правда?
- Да.
- Вот куда ты меня зовешь. Я вроде как скоро умру.
- Ну да.
- Не хочешь ничего объяснить?
Бог тишины пожал плечами.
- У вас, писателей, это называется отрывом от реальности. Создаете мир, начиняете его жильцами, творите истории – играете в общем, надо-не надо, но играете. А мысли, знаешь ли, материальны. И все созданные вами миры и истории – тоже. Пока все логично?
- Да. Кроме того, что мысли материальны. Если бы это было правдой, я бы давно правил собственным островом.
- И это говорит человек, который напридумывал целый мир и даже карту к нему нарисовал! С розой ветров! Послушай, ты можешь править островом. Пойдешь к королю одной из выдуманных тобой стран и попросишь выделить тебе островок. На льготных условиях, хе-хе.
- Почему «хе-хе»?
- Потому что если будешь и дальше так прибедняться, никто тебя и в крохотный сарайчик не пустит, - сатир пожевал губами. – На чем мы остановились? Вот… писатели используют свою творческую шишку, играясь в выдуманные миры. Что сплошь и рядом. Миры наслаиваются на миры, тянут друг к дружке нити, а в каждом сидит свой писатель и насаживает их на иголку. Вот так и творится Вселенская Штопка.
- Подожди… - усилием воли я отогнал видение этой вселенской штопки. – Но при чем здесь ты? Ты же Бог тишины! Смерть! То есть не ты, конечно, но черный вселяющий ужас призрак…
- Это я, - скромно вставил сатир. – Просто… когда я сказал «сплошь и рядом», я то и имел в виду.
- А?
- Миры наслаиваются друг на друга. И такого понятия, как реальность не существует. Ну или существует… Реальность, она… ну скажем, это такая резиновая штука. Тянущаяся, будь здоров. Все миры реальны – и в то же время не реальны.
- Ты хочешь сказать…
- Да.
Я обмяк в кресле.
- То место, где я нахожусь… мой город, мой дом… это тоже кто-то выдумал? – прошептал я.
- И город, и дом, и весь ваш голубой шарик, - довольно кивнул сатир.
- …!
- Да-да.
Да-да? Я поднял руку и внимательно осмотрел свои пальцы. Узловатые и в чернилах, все как обычно. Их тоже кто-то выдумал? Все эти узоры, завитки и дуги, благодаря которым специалисты могут пользоваться такой вещью, как отпечатки пальцев, и пожелтевшие от никотина ногти… И даже обручальное кольцо? Да что это за гад такой!
- А сатир ты потому, что собственного Бога тишины я бы попросту испугался, - мрачно подытожил я.
- Мой образ наилучшим способом взаимодействует с твоим душевным здоровьем, - похвастался сатир.
- Вот спасибо.
Он беспокойно переступил копытами.
- Не хочу показаться навязчивым, но нам правда пора.
- Так я умираю?
- Между прочим, я об этом уже битый час толкую.
- Я понял – за каждым писателем в конце жизни приходят его персонажи.
- Похоже на аннотацию какого-нибудь романчика.
- Ненавижу это слово.
- Зато отображает самую суть, - Бог тишины высморкался в вытянутый откуда-то огромный красный носовой платок.
- От чего я умираю?
- Зачем тебе это знать? Ну честно, положа руку на сердце – зачем?
- Может быть, я успею закончить книгу…
- Не успеешь.
Я немного помолчал.
- А что будет дальше?
- Остров, - твердо сказал сатир. –С пальмочками, как с рекламы шоколадок, и с теплым белым песком. Пойдешь к королю, приобнимешь его за плечи и объяснишь, что иметь под рукой собственного писателя куда безопаснее, если это «под рукой» будет значить – где-то там, у границы, на далеком острове. Договоришься о доставке еды и ежемесячной аудиенции. Прощаться будешь?
- С кем?
- Действительно. Ладно, пошли.
- Это больно?
- Это нормально, - проворчал Бог тишины. – Носки взял? Нет? А я ведь говорил – теплые шерстяные носки всегда пригодятся, хоть на острове, хоть на горах, это ведь вам не пикник какой…
Его голос становился все тише и тише.