Повесть об одном дне

Глава 1

Утром 20 ноября я проснулся с мыслью о том, что настал великий день. Величайший в истории Объединенных Земель. Да, именно сегодня, 20 ноября.

Несмотря на то, что день был, определенно, необычный, я ни на миг не подумал отклониться от графика. Как обычно, встал с постели, накинул халат и пошел в ванную. Запустил аппарат СЛЮ-208 (эта машина вырабатывает воду, которой в наше время осталось чрезвычайно мало). Включил галавизор и встал под прохладный душ.

Передавали новости. Естественно, по всем каналам только и говорили, что о важнейшем событии, которое ожидает Юнит в 17 часов по местному времени. Других новостей не было. Я выключил надоедливое СМИ и вышел из душа.

Сегодня на завтрак мой робот-хозяйка приготовил нечто необычное. Подумать только, ему удалось состряпать настоящего цыпленка и несколько яиц! Ну, конечно, не настоящего, простите, оговорился. Разумеется, и цыпленок, и яйца — клонированы из баз ДНК в моей личной лаборатории. Но как робот сумел приготовить цыпленка, да еще так вкусно, если это блюдо и рецепт его приготовления ушли в прошлое еще сто лет назад?.. определенно, день был знаменательным.

С того самого момента, как я открыл глаза, меня не покидало ощущение странного волнения и подъема. Представляю, как подскочил уровень адреналина в моей крови. Я подумал, что неплохо было бы зайти к доктору Патроновской. Но это — по пути на работу.

Поймать таксоплан в наш век не так-то просто. Приходится по десять минут ждать, пока свободный таксист соизволит притормозить перед площадкой твоего этажа. Если бы Патрициат позволял нам носить знаки отличия, таких проблем бы не возникало. Попробовал бы кто-нибудь не остановиться перед патрицием второго разряда!.. Но, увы, руководство строго запретило всякие различительные метки среди патрициев, поэтому приходилось уповать только на добросовестность работников общественного транспорта…

Вскоре, к моему удовольствию, мне удалось поймать такси. Я направился в центр города, к зданию Патрициата Объединенных Земель и Президиума Юнита. Да, не удивляйтесь. Моя работа весьма уважаема, как видите. Неужели вы думали, что простолюдин ест на завтрак цыплят?

Как вы помните, меня беспокоил уровень адреналина в крови. Поэтому я велел таксисту остановиться у Медцентра на сто двадцатом этаже Мегамаркета. Я вышел на площадку перед Медцентром и, попросив таксиста подождать, направился к дверям.

В Медцентре как всегда было немноголюдно: две двухсотлетних бабульки перед дверью в кабинет моментальных пластических операций, трое закомплексованных подростков и русоволосая девушка в черном лаковом комбинезоне. Вот, пожалуй, и все. Я прошел знакомым путем в кабинет терапевта. Очереди, естественно, не было.

— Здравствуйте, доктор Патроновская! — войдя, поздоровался я.

— Ах, к чему официальность, Вери! — тут же отозвалась доктор. — Доброе утро! Садитесь. На что жалуетесь?

— У меня повышенный адреналин.

Сандра Патроновская понимающе кивнула:

— Вы не первый сегодня. И, я уверена, не последний. Просто еще слишком рано. Нынче у всех какая-то истерия. Сама с утра разволновалась, и пока не приняла два кубика… И ведь страшно подумать, из-за чего! Из-за глупой бумажки!..

Тут я выразительно хмыкнул.

— Ох, извините, — спохватилась Сандра и улыбнулась совсем по-детски своими пухлыми губками и большими голубыми глазами. — Я и забыла, что Вы… Нет, конечно, я понимаю — национальное достояние, праздник народа, Великое Послание… Но зачем же портить нервы?!.

— Вот за этим я и пришел, — напомнил я.

— Да, да, сейчас, — доктор быстро достала шприц и ампулу с зеленоватой прозрачной жидкостью, набрала лекарство и быстро безболезненно сделала мне укол в тыльную сторону ладони.

— Ну, вот, — удовлетворенно заявила она, кидая шприц в прессор. — Теперь у вас не возникнет волнения в течение шести часов. Если этого мало, то — вот, держите антистрессовые драже. Две штуки со стаканом воды — и еще час хладнокровия. Но не больше двух сразу! Запомнили?

— Да, спасибо, — я взял таблетки и откланялся.

— Вери! — догнал меня у двери голос Сандры.

— Да, — я обернулся. Сандра вышла из-за стола, поправив голубую шапочку на своей пышной золотистой шевелюре, и невинным голосом произнесла:

— Если ты сегодня не занят, заходи ко мне вечером. Ну, после торжества, конечно. Я не буду закрывать дверь…

— Мы перешли на «ты»? — поднял я брови.

— Нет, но…

— Я сегодня занят, — отрезал я и, заметив порыв Сандры сказать еще что-то, добавил. — И завтра. И послезавтра. До свидания! — и вышел.

В коридоре мне преградила путь девушка в блестящем черном комбинезоне. Я бросил на нее раздраженный взгляд и поспешил выйти из здания. Как надоели эти репортеры и просители! Никто не смеет испортить самый лучший день в моей жизни!

На улице ждало такси. Я сел в него. Гравиплан помчал меня по бессонным кварталам огромного сверкающего Москвополиса. И тут случилась удивительная вещь. Впервые за последние двадцать лет.

Над крышами небоскребов и телебашнями, над четырнадцатиуровневыми трассами и космодромами, над Суперкуполом из радиозащитного стеклопластика и металла, накрывающим город, расступились тяжелые свинцово-серые и ядовито-желтые облака. В образовавшийся просвет хлынуло небо.

Единственный раз в моей жизни мне доводилось наблюдать такое в семь неполных лет, когда я с наставником ехал по берегу моря в Германскую Марку Юнита. Тогда небо показалось на мгновение, и я счел это чудом. Позже, когда мне пришлось летать на истребителе, я частенько поднимался выше облаков и видел это бескрайнее голубое поле под названием небо, а в самом его центре — пылающий шар солнца. Но это было совсем иначе. Увидеть небо с земли — вот настоящее чудо. Чудесней же всего было то, что оно не скрылось теперь, не исчезло. Просвет между тучами медленно, но верно становился все больше. Многие водители остановили гравипланы и повысовывались из окон, устремляя взгляды вверх. На перекрестке уже случилась авария и затор; кто-то кричал, кто-то достал камеру. Загудела сирена ООП, и машины постепенно разъехались с перекрестка. Мой таксист тоже надавил на газ. Через десять минут я уже стоял на площадке сто восьмидесятого этажа перед парадной дверью Второго Отделения.

Да, разве я не говорил? Я ведь уже год как начальник Второго Отделения Внутренней Разведки. До этого я пять лет проторчал в Окраинных Землях Юнита рядовым разведчиком. И вот… Год назад сам Глава Патрициата подписал приказ о моем повышении. Тогда, восьмого октября прошлого года, я впервые вошел в стены этого здания, впервые увидел эти теряющиеся в высоте серебристые металлические стены, огромные коридоры, лаборатории и бесчисленные двери кабинетов. Одна из этих дверей — последняя, самая высокая в Центральном коридоре Второго Правительственного уровня — была моей. Это был МОЙ кабинет, в котором был мой личный стол, мое личное кресло и шкаф с документацией. Может показаться, что это — глупое бахвальство. Возможно. Но раньше я не смел о таком и мечтать…

Я тогда не знал, что прямо над моим кабинетом заседает Президиум Юнита. Узнал об этом тогда, когда меня вызвали на совещание. Так я впервые встретился с Главой. Он произвел на меня впечатление всесильного и справедливого человека. Он говорил тоном, не терпящим возражений, и смотрел на людей так, словно уже подписывал им смертный приговор. Я всегда чувствовал себя рядом с ним если не букашкой, то, по меньшей мере, несмышленым ребенком. Глава — поистине великий человек! Хотя бы потому, что он умеет внушать страх перед своей персоной.

Я отвлекся. Итак, прибыв на место службы, я вошел в холл Второго Отделения. Прекрасное место! Сколько простора и в то же время, какая надежность и замкнутость! Стекло и металл, металл и стекло! Прототип Суперкупола. Ах, подумать только, какая масса народа проходит за день через этот гигантский зал! Тысячи воров, убийц, политических преступников, плебеев и просто сотрудников Отделения ежедневно шлифуют своими ботинками полукилометровую площадь пола в холле. Сотни столов, людей, машин, вечно кипящая работа. И — конечно же — гигантский экран галавизора — эдакий шар, висящий, будто сам по себе, высоко над полом в центре холла. Сейчас в шаре показалось улыбчивое лицо диктора новостей, который на весь зал объявил: «Последние новости Юнита…»

Никто не слушал. Слова диктора утонули в многоголосье рабочего дня. У меня невероятно поднялось настроение. Легкой, непринужденной походкой я направился в свой кабинет. Определенно, сегодня был хороший день.

Хотя бы потому, что я стал его героем.

Все встречные, знакомые и незнакомые, агенты и рабочие, патриции и простолюдины кивали мне в знак приветствия и загадочно улыбались. Да, я был на высоте!

Войдя в кабинет, я тут же поднял жалюзи и ослабил галстук. За окном просыпался огромный шумный человеческий муравейник. Я упал в любимое мягкое кресло. Мне было хорошо.

В дверь кабинета постучали. Я нехотя откликнулся. Вошла моя миленькая стеснительная секретарша Зоя из восьмого разряда патрициев и провозгласила план моей сегодняшней работы:

— Патре Янин, ваш график на сегодня. В семь тридцать Вас ждут в Зале Советов Патрициата. В восемь сорок у Вас встреча с агентами. В девять ноль-ноль — вылет в Германскую Марку. В десять двадцать…

— Стоп, — прервал я секретаршу. — Если понадобится, я тебя позову. Во сколько Совет?

— В семь тридцать, патре… — дрожащим от волнения голосом пролепетала Зоя.

— Хорошо, иди.

Зоя кивнула и вышла.

Я взглянул на часы, висящие на стене по правую руку от меня над галафоном. Семь двадцать. Я как всегда на десть минут опережаю свой график. Я пунктуален до безобразия. Я — ас. Я лучший, в этом нет сомнения. Совет Патрициев будет гордиться мной, когда я…

Мой взгляд упал на пол. По металлу медленно и осторожно расплывалось желтое пятно. Поначалу я не мог понять, что это. Масло? Краска? Откуда?

И тут я понял. Вскочив с кресла, я кинулся к окну. И какое зрелище мне открылось!

Из-за домов и башен, силуэты которых сразу стали черными, из-за круглых, похожих на гигантские грибы, крыш космодромов, из-за леса зданий над Суперкуполом начало подниматься огромное красновато-желтое, ослепительно сияющее солнце.

Я замер у окна, словно парализованный. Такого в наш век не доводилось видеть еще никому. Завороженный, я забыл о времени и всем сущем на Земле. Огненный шар спокойно и горделиво поднимался над очнувшимся от долгого сна, будто очищенным миром. Я был уверен — в эти минуты тысячи глаз обращены на восток. Наверняка люди любуются этим неповторимым и грандиознейшим чудом природы — восходом солнца. Когда, когда еще нам суждено увидеть подобное?!.

Чувствуя каждой клеточкой своего тела торжественность момента, я стоял неподвижно и смотрел на солнце. Прямо на него. Глаза уже заболели и начали слезиться, но я не отрывал взгляда от величественной Дневной Звезды. Она поднималась все выше, выплывая из тумана облаков. Еще чуть-чуть, и ее огненный край оторвется от горизонта. Ну, когда же, когда же?..

И вдруг — беспощадный, безжалостный звонок галафона. Я в гневе обернулся к экрану и крикнул:

— Ну, что еще?!. — и обмер.

На меня смотрело объемное и весьма озлобленное лицо Главы.

— Я тоже рад вас видеть, Верий, — низким угрожающим голосом выдавил Глава. — Но хотелось бы увидеть Вас еще и в Зале Советов! Вас ждут!..

Экран тут же погас. Я взглянул на часы над ним: о, Солнце! Семь тридцать девять!..

Схватив дипломат, на ходу завязывая галстук, я сломя голову помчался к лифтам. На счастье, один был свободен. В долю секунды я оказался на правительственном уровне. Бегом по коридору, и вот я, запыхавшийся, стучу в дверь Зала Советов.

Дверь бесшумно отъехала в сторону, и я вошел в Зал. Не тратя много слов, скажу, что он был не слишком большим, с тремя окнами, а посередине в форме буквы «Т» стояли два стола. За столами уже сидел весь Патрициат и несколько членов Президиума. У всех — ненавидящие взгляды. И все взгляды направлены на меня.

Я кашлянул, зачем-то провел по волосам, поправил галстук и выдавил:

— Доброе утро, патре и патринии… Извините, я немного опоздал (по Залу прошел ропот). Просто я… Просто я… Увидел…

— Динозавра? — съязвил председатель Президиума Вагнерий Главк. — Или летающую тарелку? А может, ангела? (за столами захихикали) Надеюсь, у вас был серьезный повод для опоздания, Верий Вацлавич! Иначе…

— Я увидел восход солнца, — сдавленно произнес я.

Грянул дружный смех. Вдруг Глава поднял руку. Смех мгновенно стих.

— Должен Вам сообщить, Верий, — загробным голосом заговорил Глава, — что восход солнца — это не повод для опоздания на Высочайший Совет Патрициев и Президиума Юнита. Пока Вы — начальник Второго Отделения (Глава с нажимом произнес это «пока»), извольте не уклоняться от графика, составленного Седьмым Отделом Политработы! Садитесь!

Обливаясь потом, я сел у краешка стола и положил руки на дипломат, не зная, куда его деть. В расстройстве я, наконец, запихнул его под стул.

— Итак, многоуважаемые патриции, — на весь Зал загремел Глава, — начнем. Первым выступает начальник Отдела Общественного Порядка…

Со стула напротив меня встал щуплый рыжий человечек — Сигурд Рудольф, начальник ООП — и заговорил назойливым тонким голосом. Он говорил много и крикливо, я почти ничего не понял из его доклада. Вдруг я осознал, что плохо себя чувствую. Видимо, волнение, охватившее меня, оказалось слишком сильным, и даже лекарства не справились с ним. Я вспомнил о таблетках, которые дала мне доктор Патроновская. Но тут же вспомнил и о том, где я нахожусь. О таблетках пришлось забыть.

Вслед за щуплым министром ООП с места встал тучный министр здравоохранения. Он что-то говорил о стрессе, о средствах, о мобилизации…

В голове у меня стояла каша. Чтобы не потерять контроль над собой, я решил не слушать выступления министров и сосредоточиться на своей речи. Но слова почему-то исчезли из головы, а на их месте появилось лицо Сандры Патроновской, ее милая детская улыбка и огромные голубые глаза. «Заходи ко мне вечером…» — сказала она. Я знаю, чего она ждет. Но — нельзя. Запрещено. Я — носитель закона — не могу нарушать закон. Сандра тоже это знает. Но она — слабая женщина. А я… Пожалуй, она мне нравится. Но не более того. И рисковать ради нее жизнью, карьерой, добрым именем патриция? Увольте!..

— Верий Янин, начальник Второго Отделения Внутренней Разведки, — услышал я словно сквозь вату голос Главы.

Я встал со стула и приготовился сказать речь. Но получилось следующее:

— Уважаемые патре и патринии! Как вы уже знаете, моим Вторым Отделением… То есть, Вторым Отделением моего… Кхм… Простите. Вторым отделением под моим руководством был найден конверт. Не далее, как месяц назад на разработках во Внешнем Мире… Кх… Во Внешнем Мире за пределами Восточной Марки… То есть… За пределами Западной… На разработках по очистке Внешнего Мира от радиации одним из преступников… Простите, одним из работников в земле… В грунте… под слоем грунта был найден конверт…

— Может, Вы позже сделаете доклад? — сочувственно — иронично обратилась ко мне Ида Фрост, министр образования.

— Н-нет, нет. Спасибо. Все в порядке. Я… Немного волнуюсь…

— Тревожный симптом, — заметил министр здравоохранения.

— Продолжайте, — скомандовал Глава.

Я вдруг затараторил:

— Моими агентами данный конверт был отобран… изъят… конфискован у работника ввиду большой государственной важности. На конверте отчетливо читается надпись: «Вскрыть в …м году двадцатого ноября в 17.00 по местному времени». И ниже: «Привет из прошлого. 20 ноября 1994 года». Это невероятное открытие послания из прошлого сегодня составляет национальное… событие национального масштаба, поэтому на сегодняшний вечер, а именно, на 17.00 20 ноября текущего года назначено вскрытие… открытие…

— Мы поняли, Верий, — произнес Глава и вперил в меня взгляд своих льдисто-серых глаз. — Это все на сегодня?

— Да, гросспатре, — кивнул я и сел.

— Кхм, — кашлянул Глава и медленно встал из-за стола. Пригладил седые усы, сморщил лоб и стал совершенно похож на старую обезьяну. Старую, но хитрую, опасную обезьяну. — Должен вам сказать, дорогие патриции, что ваши доклады не впечатлили меня, — Глава прошелся взад-вперед вдоль стола. — Пластические операции, авария на Пятой Юнитарной, нервные срывы, нехватка мусорных корзин, послания из прошлого, конверты, бумажки… Это все вода! Это частности! Поверхность! Чем вы занимаетесь, тьма возьми?! Читаете желтую прессу? Слушаете пересуды барменов в кабаках?! Вы думаете, я никуда не выхожу и ничего не знаю? Национальный праздник по поводу находки какого-то клочка бумаги! Ха! — Глава рванул на себя кресло и сел. Минуту все молчали. В Зале стояла звенящая жуткая тишина. Наконец, глава произнес:

— Верий Янин! Почему Вы не доложили мне о народном движении плебеев? Вы должны были сделать это уже очень давно!

Все взгляды обратились ко мне. Одни — злорадные, другие — сочувственные. Я растерялся:

— Я… в общем… Гросспатре, я ни в чем…

— Вы не выполняете своей работы. Может, уволить Вас?

Я похолодел.

— Нет, ну что Вы, — истерически заулыбался я. — Вы шутите? Я хорошо работаю! И… Мы считали… Мы решили, что справимся своими силами, и не хотели беспокоить Вас по пустякам…

— Долго же вы считали! — рявкнул Глава. — Ну, и как, верны ваши подсчеты? Сколько поселений отказывается работать? Десять? Двадцать? А может, двести?!

— Н-нет… Н-нет!.. Мы все уладим… Мы исправим… — залепетал я.

— Все, хватит, — отрезал Глава и медленно откинулся на спинку кресла. — Даю вам всем срок до полуночи, и чтобы больше ни единого слова о восстаниях я не слышал! Можете использовать резервы армии. Это всех касается. А особенно Вас, Верий Вацлавич! Всё. Все свободны!

В совершенно расстроенных чувствах я вернулся в свой кабинет. Там меня уже ждали агенты Внутренней Разведки.

— Что с Вами, патре Янин? — ехидно спросил старший агент Ллойд. Этот низенький, плотный, совершенно крысоподобный агент давно метил на мое место.

— Со мной все в порядке, — ответил я, садясь в кресло. — Докладывайте! Даты, коды, явки, пароли! Тьма вас возьми! Последнее выступление земельных подавлено? Последний союз повстанцев разгромлен? Ну?!

— Никак нет, патре, — ответил за всех Ллойд. — Но мы стараемся.

— Я вижу, как вы стараетесь! — крикнул я. Агенты вздрогнули. От собственного крика у меня заболела голова. — Ох!.. Хорошо. У нас есть… Шестнадцать часов на то, чтобы уничтожить все до последнего комариного писка, что могло бы напоминать о повстанцах. Задание ясно?

— Никак нет, патре, — ответил Ллойд.

— Что?! — я в бешенстве вскочил с кресла.

— У нас не хватает людей, — совершенно спокойно парировал Ллойд.

— Ах, это… — я устало опустился в кресло. — Нам разрешено пользоваться резервами армии. Созвонись, скажи, от моего имени. Все ясно? Выполнять!

Агенты вытянулись в струнку, отчеканили: «Так точно!» — и вышли из кабинета.

Я включил галафон.

— Зоя! Срочно принесите мне стакан воды!

— Да, патре.

Отыскал в кармане упаковку антистрессовых драже и высыпал на ладонь две таблетки. В кабинет вошла Зоя со стаканом воды и тихо обратилась ко мне:

— Патре Янин, к вам агент Пиш.

— Пусть подождет.

— Он говорит, что это очень срочно.

— Ах, тьма возьми! Зови!

Зоя кивнула и вышла. Только я собирался выпить таблетки, как в кабинет вихрем ворвался мой личный поверенный Никит Пиш.

— Патре Янин! — закричал он с порога. — Важные новости, патре Янин! Известен зачинщик бунтов! Он — не миф, он существует! Сейчас он в Германской Марке!..

— Да не ори ты так, я слышу, — вымученно произнес я. — Где его нашли? В Германской Марке, говоришь? Отлично. Сейчас же едем. Возьми гравиплан в правительственном гараже. И шофера найди. Свободен.

— Патре, — Никит явно не собирался уходить. — Есть еще новость…

— Об этом потом. Сейчас летим в Германскую Марку. Ты все еще здесь?

Никит вытянулся, воскликнул: «Так точно!» — и выбежал прочь.

«Идиот! — подумал я. — Что значит «так точно»? Так точно, я еще здесь? Тьфу!» Я взглянул на таблетки, но времени и желания принять их уже не было. С досадой выбросил их в прессор и вышел из кабинета.

— Зоя, на ближайшие два часа я для всех умер, — бросил я, проходя мимо секретарши. — Для всех, кроме Главы Патрициата.

— Да, патре, — ответила Зоя.

Через три минуты я был уже на стоянке правительственных авто. Там меня ждал Пиш и водитель синего полицейского гравиплана.

— Ничего лучше не нашел? — проворчал я, садясь в гравиплан.

— Простите, патре, больше ничего не было, — извинился Пиш.

Я кивнул и скомандовал водителю:

— В Германскую Марку. Побыстрее!

Лихач тут же тронулся с места и, в невероятном пике снизившись до второго уровня трассы, помчался к переходнику. Меня вдруг замутило. «Что со мной? — удивленно подумал я. — Неужели цыпленок был плохо прожарен?..»

Но размышлять на эту тему было некогда. Гравиплан лишь немного притормозил перед переходником, чтобы вписаться в проем тоннеля, и тут же снова набрал скорость. Стены трехсоткилометрового тоннеля слились в одну сверкающую огнями полосу. Я почему-то вцепился в ручки пластикового сиденья. Пиш заметил это и мерзко усмехнулся.

Через двадцать минут водитель остановил гравиплан и сказал:

— Если вам нужно в Германскую Марку очень быстро, тогда мы должны лететь по подземке. Через Смолтаун не пробиться за полчаса.

— Летим, летим! — с нетерпением ответил я. — Летим по подземке!

— Но, патре, говорят, повстанцы устраивают там взрывы и засады!

— Это чушь! Летим, кому говорят! — я начал выходить из себя.

Водитель тяжело вздохнул и направил гравиплан влево и вниз. Через пару мгновений мы уже мчались по тоннелю в километре под землей.

А я опять вспомнил о таблетках. А вслед за мыслью о них пришла мысль о Сандре. Да… Я был бы не против сейчас оказаться в ее кабинете. Все лучше, чем лететь в змеиное логово.

Не знаю, страдал ли кто-нибудь так, как страдаю я. Мне кажется, нет. Ах! Кто бы знал, какое мучение — каждый месяц, а то и по два раза в месяц ездить в это ужасное место, в эти селения плебеев, скопища бродяг и нищих, грязных, вонючих тварей, слушать жалкий лепет и мерзкую клевету, скользкую лесть и грозные проклятья от этого сброда черни, который называет себя земельными юнитарами! Как противно мне порой бывает заглядывать в их глаза, потерявшие осмысленность и выражающие только гнев и голод. Но такова моя работа. Я обязан выявлять среди них зачинщиков бунтов и антиюнитских заговоров. То же делал и мой наставник, частенько бравший меня с собой. Понимаю, почему он так ненавидел свою работу!

Гравиплан резко пошел вверх, и вот, мы выскочили из тоннеля на свет, под сень Суперкупола. Только местность внутри была иной, нежели в Москвополисе. Широкая серая пустынная земля с разбросанными по ней кучками домишек — Селениями. Островки чахлой зелени, окружающие дома, были садами. Грязь, слякоть, сырость, вонь. Ужасное, мерзкое место. Даже небо здесь было сплошь затянуто серыми тучами. Я велел водителю снижаться возле ближайшего к тоннелю Селения.

Гравиплан приземлился возле крайнего дома. Я вылез из машины и тут же вступил в лужу. С наслаждением выругался. Следом за мной из гравиплана вылез Пиш.

— Эй, селяне! — крикнул я как можно громче, но никто не откликнулся. — Эй, есть тут кто-нибудь?

Из двери дома напротив высунулась седая косматая голова и тут же спряталась обратно. Но я заметил это.

— Эй, эй! — я поспешил к дому, не обращая внимания на слякоть. — Эй, ты, там! Старик! Выйди! Мне нужно с тобой поговорить.

Старик нехотя открыл дверь и вышел. Это был старикан лет девяноста от роду, белый-белый, плешивый, с длиннющей редкой бороденкой, в грязных серых лохмотьях.

— Ты кто? — прохрипел он, словно заскрипело старое дерево.

— Я патриций! — с возмущением заявил я. — Как ты смеешь обращаться ко мне на «ты»?!

— Простите, патре, — тут же раболепно заскулил дед. — Староват я уже, вижу плохо…

— Ладно, старик! Отвечай, куда все подевались?

— Кто?

— Не прикидывайся дураком! Где селяне, я тебя спрашиваю?!

— Селяне? — старик пожал худыми плечами. — А тьма их знает! Недавно половину мужиков за долги свезли на каторгу, а то еще хуже — на работы Снаружи, понимать надо. Треть перевешали. А бабы с детями на поселение в Городище ушли. Я, небось, один остался.

— Значит, здесь никого нет?

— Значит, нету, — кивнул дед и глупо улыбнулся беззубым ртом. — А скоро и я помру, совсем пусто будет!

— Значит, ушли на поселение? Ушли, говоришь? — я начал злиться. — По какому праву? Кто разрешил? Законы нарушаем?.. Отлично! Я с ними разберусь! Ты кто такой честный, дед?

— Я? — переспросил старик. — Я, кажись, Петер. Херц моё фамилие.

— Хорошо, Петер Херц. Объявляю тебе благодарность за честность и ценную информацию от начальника Второго Отделения!

Старик гордо выпятил грудь и еще глупее заулыбался. Садясь в гравиплан, я вдруг обернулся и просто так спросил:

— Эй, дед! А лет-то тебе сколько?

И уже сквозь шум мотора услышал хриплый крик старика:

— Сорок три, патре! Сорок три!

Эти слова почему-то врезались в мое сознание. «Сорок три! Сорок три! Не может быть! Солгал дед!» — думал я, пока мы летели к центру Суперкупола в селение под названием Городище.

Здесь сразу бросалось в глаза присутствие человеческих рук: стираное белье на веревках, дым из труб. Воды и угля в провинциях было мало, поэтому в Селениях стирали, мылись и топили по очереди. По улицам носились и кричали грязные тощие дети. Пахло отходами и плесенью. Низенькие глинобитные домики теснились вдоль грязных улочек, выставив напоказ свои жестяные крыши. Селение было маленьким — всего сорок домов. Но для Германской Марки это был уже крупный населенный пункт.

За краем Городища начинались возделываемые поля. Там работали земельные. Сейчас все были в поле. «Мерзкая жизнь», — подумал я и вылез из гравиплана. Навстречу мне кинулась стайка ребятишек. Я брезгливо отвернулся. Какая низость — рожать детей! Пора бы уже запретить беднякам размножаться…

Я велел Пишу ждать меня в гравиплане, а сам направился в центр «города». Остановился на вымощенной щебнем площади перед домом старосты. Я лично назначил его этой весной на должность старосты Городища за верную службу и умение смотреть и слушать. Но сейчас я начал сомневаться в его верности. Я занес кулак, чтобы постучать в жестяную дверь, но она вдруг сама со скрежетом отворилась.

Глава 2

Я замер в изумлении. Передо мной стояло чудесное создание. Оно было чуть ниже меня ростом, необычайно стройное и привлекательное. Чистая белая кожа, густые светло-русые волосы, бездонно-карие глаза, широкое открытое лицо, сдержанная улыбка — все было так чудесно! Легкий аромат фиалок и бисквитных пирожных, витавший вокруг этого чуда, затуманил мое сознание, как морфий. Даже те лохмотья, в которые было заключено чудесное тело, не могли испортить впечатления. Я забыл о пространстве и времени, о жизни и смерти, о том, кто я и что здесь делаю. Вдруг у меня кольнуло где-то между горлом и грудиной, и сердце выдало бешеный ритм. Закружилась голова. Я понял, что болит не сердце и не желудок. И что от этой боли нет лекарств. Болит часть тела, которой нет в анатомических атласах. И я забыл, как она называется…

Из оцепенения меня вывел вопрос, прозвеневший, как голос нежной скрипки и как гром лавины одновременно:

— Кто вы?

Я что-то закряхтел и запыхтел, пытаясь выдавить из себя ответ, а это эфемерное создание вдруг засмеялось. Звонкий смех бусинами покатился по полу и стенам, вырвался на улицу. Мелкой дробью изрешетил мое тело. И спустил с небес на землю.

— Меня зовут Верий Вацлавич Янин. Надеюсь, мое имя тебе о чем-то говорит?

Смех прервался. Серьезно взглянув на меня, чудесное создание ответило:

— Меня зовут Маришка. Интересно, что делает у нас в Городище начальник Второго Отделения?

— Это не твоего ума дело, — резко ответил я. — Где староста?

Обидевшись, девушка кивком указала вправо, в сторону поля:

— Там, должно быть.

Я пристально посмотрел девушке в глаза. Было похоже, что она играет со мной.

— Вот что, — сказал я после минутного раздумья. — Ты пойдешь со мной. Если солгала мне — пеняй на себя!

— Еще чего! — девушка скрестила руки на груди. — Никуда я не пойду. У меня дел полно!

— Это приказ! — рявкнул я.

— И зачем орать? — пожала плечами девушка. — Можно просто вежливо попросить… Ладно, дела подождут. Пойду с вами.

Она вышла из дома, заперла дверь и молча направилась по грязной улице в сторону поля, к окраине селения. Я пошел следом.

— Можно задать вопрос? — вдруг обернулась ко мне Маришка.

Я кивком дал понять, что разрешаю. Она тоже кивнула и спросила:

— Неужели вы не знаете, где находятся наши поля? Вы же не впервые в Марке, не так ли?

— Конечно, не впервые, — довольно грубо ответил я. — Нечего глупости спрашивать! Я наместник Марки, если тебе неизвестно. И я знаю, где находятся поля. Ты мне не проводник. Я просто хочу убедиться, что ты не лжешь.

— А почему я должна вам лгать? — удивленно подняла брови красавица. — Это все неправда, что селяне обманывают власти. Мы честно трудимся, и никого не водим за нос. Просто о нас сложились неверные представления. И я удивлена, что такой человек, как вы, с ними согласны.

— Откуда ты знаешь, какой я человек? — сухо спросил я. По правде говоря, мне не очень-то хотелось продолжать этот бессмысленный разговор. — Ты разве не впервые меня видишь?

— И что ж, если впервые? — фыркнула Маришка. — Я могу судить о человеке по первому взгляду. Вы кажетесь мне разумным патрицием, Верий Вацлавич. А разумные люди не позволяют себе слепо следовать стереотипам…

Однако меня даже начало забавлять то, с какой легкостью и даже наглецой эта девушка разговаривала со мной, патрицием второго разряда, да еще и наместником Марки. Ее речь была правильной, отличающейся от простонародного говора земелян. Она явно была не тем, за кого себя выдавала. Усмехнувшись, я спросил:

— И откуда ты такая умная взялась?

— Как откуда? Отсюда, из Марки. Здесь мой дом, моя родина… Я всегда здесь жила…

— Что-то я тебя не припомню. Где твоя семья?

Вдруг Маришка остановилась. Подошла к покосившейся изгороди у дороги и прислонилась к ней. Вопрос ее явно не обрадовал.

— Моя семья здесь, — ответила она и широким жестом обвела селение. — Все эти люди, что здесь живут — это моя семья…

— Это понятно, — с раздражением перебил я. — Вы вечно говорите друг о друге, как о родственниках. Я не это имел в виду. Где твоя настоящая семья? Отец, мать? — я вопросительно посмотрел девушке в глаза.

Маришка отвела взгляд и отвернулась. Не знаю, что заставило меня заговорить, но я продолжил:

— Ты, наверное, безродная, да? Где же родители? Умерли? Осуждены? Сидят в тюрьме?

— Нет! — вдруг вскрикнула Маришка и — тише — добавила, — Нет. Они… Их нет… Просто нет…

— Вот как, — я почему-то почувствовал себя неловко. Разговор явно ушел в какую-то совершенно ненужную и опасную сторону. Я решил исправить положение.

— Что ты делала в доме старосты?

Маришка сложила руки на груди и буркнула в ответ:

— Готовила ужин, что ж еще? Как раз сняла с плиты похлебку, когда вы… Когда подумала, что надо проветрить дом…

— Какое отношение ты имеешь к нему? — неизвестно зачем спросил я. — Кто ты старосте?

— Не скажу, — Маришка резко встала и пошла по дороге. Но вдруг повернулась ко мне. — Жена я ему! Жена! — и залилась звонким смехом.

«Мир сумасшедших!» — подумал я с досадой.

— Он же старше тебя лет на двадцать, — скорее самому себе, нежели Маришке, сказал я. — Как ты можешь быть его женой?

— Очень просто, — Маришка пошла спиной вперед, да еще и вприпрыжку. — Вышла замуж за старосту, что в этом плохого? Нам пока еще разрешены браки. Мы же плебеи…

— Остановись, споткнешься, здесь же скользко!

— А мне так нравится! — со смехом ответила Маришка. — Это весело. Вы знаете, что такое весело, патре Янин?

Она вдруг схватила меня за руку и потащила за собой.

Я внутренне вскинулся. Первым желанием было немедля вырвать руку из рук плебейки. Но — странно — при этом сердце мое замерло от осознания этого прикосновения. Маришка с силой тащила меня вперед, продолжая подпрыгивать, как мячик, и звонко смеяться. «Уж не сумасшедшая ли она?» — подумалось мне.

И вдруг я почувствовал что-то мокрое на своей руке, а затем — на лице. Глянув вверх, я увидел тучи внутри купола. Из них начал накрапывать дождь.

— Что за тьма? — спросил я в раздражении, резко остановившись.

Маришка тоже остановилась, посмотрела на меня, затем — на небо и, пожав плечами, ответила:

— А, это… — Она вскинула лицо кверху, подставив его дождевым каплям. — Это — дождь. Воды у нас мало, аппараты СЛЮ-208 старые, работают плохо. А в Берлинтауне один ученый изобрел метод конденсации воды внутри купола. Вот. И пару раз в неделю нам оттуда присылают дождь. Я люблю дождь... — девушка вдруг приблизила ко мне лицо и прошептала, — Ах, если бы вы знали, как я хочу потанцевать под дождем СНАРУЖИ!.. — и вдруг бросилась кружиться по слякоти, раскинув руки, звонко смеясь.

— Сумасшедшая! — закричал я. — Снаружи вы умрете! Высокий уровень радиации! А полная очистка будет проведена только через двести сорок лет! Не дурите!.. — я не заметил, как перешел на «вы».

— Что это вы обо мне беспокоитесь, патре Янин? — в ответ захохотала русоволосая бестия и закружилась в вихре своих серых лохмотьев. — Я же плебейка. Вы только и ждете, когда мы передохнем! Сами — на Луну, — а мы здесь, как тараканы, как крысы передохнем! Ха-ха-ха!!! А не проще ли тогда сразу отключить нам кислород, а? Мы за три часа — фьють! — и нету нас! Нет грязных, мерзких, ужасных плебеев! Вы ведь так думали? Ведь думали?

Меня словно громом поразило. Дикая, жгучая ненависть поднялась откуда-то и захлестнула мозг. Я схватил Маришку за локоть и повернул лицом к себе. Взгляд мой, должно быть, метал молнии.

— Не смей! Слышишь? Не смей! Перед тобой патриций, чернь! На колени!..

Не знаю, что на меня нашло. Обычно я не опускался до личных разбирательств с плебеями. Но сейчас это было выше моего понимания. Это было наисильнейшее, наиогромнейшее желание мести. Маришка испуганно уставилась на меня немигающими карими глазами.

— На колени, мерзавка! — рявкнул я.

Девушка вздрогнула и упала на колени прямо в жидкую грязь. Дождь зашумел с яростной силой.

Я закрыл глаза и зашагал прочь. Маришка осталась позади, ничего не сказала. Только дождь начал накидываться на меня и хлестать струями, как плетью. Голова моя горела от гнева. Я не мог взять себя в руки, внутри все колотилось и переворачивалось. Но чем дальше я уходил, тем отчетливее перед глазами начал вырисовываться образ девушки. Прекрасной девушки с огромными карими глазами, стоящей в грязи посреди дороги на коленях. Гнев стих, смылся дождевыми струями. На смену ему пришло странное ощущение. Словно внутри заметалось гигантское чудовище. Оно вцепилось зубами в сердце, стиснуло когтями внутренности… Я уходил. Уходил все дальше в поле, прочь от чудесного создания, поразившего мое воображение. И как среди этой грязи мог вырасти такой великолепный цветок?..

И как я мог так безжалостно втоптать его в эту безжалостную грязь?!...

За то, что она сказала правду…

С подкупольного неба хлынул ливень. Я не видел перед собою ничего, кроме пелены дождя, и, я подозреваю, виной тому был не один лишь дождь. Я промок насквозь, озяб и устал. «Мерзкая погода», — только и мог я подумать.

Из пространства вокруг меня выткались темные фигуры. Это были мокрые, перепачканные грязью земельные, возвращающиеся с полей домой. Среди расплывчатых силуэтов я угадал старосту и позвал его. Тот кинулся ко мне и рассыпался в комплиментах и извинениях. Я велел ему отвести меня в укромное сухое место. Староста засуетился, потащил меня куда-то влево. Вскоре мы стояли под жестяным навесом. И хоть стен вокруг нас не было, разговор наш невозможно было подслушать — дождь грохотал по крыше навеса так, что мы сами едва слышали друг друга.

— Как идут дела, Бауэрн? — спросил я.

— Все замечательно, патре, — солгал с наглой ухмылкой староста.

— Так уж и все? — холодно переспросил я. — А говорят, что ты приютил преступников.

— Каких преступников, патре? — староста округлил свои и без того круглые, на выкате, глаза. — Солнце свидетель, никаких преступников в помине не видал!

— А как же женщины и дети из восточного селения? Они ведь теперь живут здесь?

— Да, патре, — признался староста. — Но разве это преступление? Люди пришли на работу…

— Не тебе судить! — отрезал я. — Существует закон, запрещающий земельным покидать свои селения без разрешения наместника Марки. Вашим наместником являюсь я. И что-то я не припомню, чтобы мне приходило прошение о переселении. Эти люди — преступники.

— Но, патре… — начал, было, староста, но я неумолимо продолжал:

— Эти люди — преступники, и будут наказаны. Сегодня же ты должен всех до одного выслать под конвоем в казематы Берлинтауна. Я отучу вас нарушать законы! Слишком вольнолюбивые мысли появляются в ваших пустых грязных головах!..

— Но, патре… А как же дети? — взмолился староста.

— Детей — в колонии, — категорично заявил я.

На лице старосты на секунду промелькнуло выражение глубочайшей ненависти, но он тут же справился с чувствами.

— Слушаюсь, патре, — прохрипел он сдавленно и поклонился.

— Еще кое-что, — добавил я. — Я слышал, люди недовольны налогами и строительством баз на Луне. Так вот, сегодня же собери сельский сход и втолкуй в головы этих вонючих тугодумов, что все делается для их же пользы. Если кто-то станет возмущаться — арестовывай. Через пару часов пришлю тебе подкрепление из армии.

— Да, патре, — кивнул староста.

Дождь начал стихать. Я достал из кармана мобильный телефон и вызвал Пиша. Приказал прилететь за мной. Тот ответил, что будет через минуту.

— Ну, вот что, — сказал я, оборачиваясь к старосте. — Пока что я доверяю тебе, и ты все еще на голову выше всей этой двуногой скотины. Но ты начинаешь меня разочаровывать. Уж слишком много сигналов о нарушении закона поступает из Марки. Смотри, мое доверие не безгранично. Однажды я перестану закрывать глаза на твои вольности.

Староста ничего не сказал. Тогда я продолжил:

— Я знаю, что в Германской Марке скрывается зачинщик народных восстаний и главарь повстанцев. Ты знаешь, кто он? Ты видел его?

— Нет, патре, — голос Бауэрна вдруг дрогнул.

— Не ври мне и не прячь свои воровские глазки. Я знаю, что он здесь. Кто он? Как его зовут?!

— Патре, я не уверен… — залепетал староста. — Но… Кажется… Его зовут… Что-то вроде… Хэзвиг… Да! Точно! Хэзвиг! Вот теперь я точно вспомнил! Люди говорили: Хэзвиг, Хэзвиг!

Рядом с навесом опустился гравиплан.

— Говоришь, Хэзвиг? — переспросил я, поморщившись от грубо звучащего имени. — И что же, этот Хэзвиг был здесь?

Староста натянуто улыбнулся, но не ответил.

— Отвечай! — воскликнул я, теряя терпение. — За что тебе платят жалование, земляной червь?!

— Да, патре, — потупил взгляд староста. — Хэзвиг был здесь. Не так давно — недели две назад. Он читал свои проповеди посреди Городища. Как только я об этом узнал, так тут же разогнал сельский сход, но было уже поздно. Он говорил им непотребные вещи… О равенстве… И…

— Но, но, но! — остановил я чересчур разговорившегося старосту. — И селяне слушали его? Соглашались?

Староста кивнул.

— Хм… — я не знал, что ответить. В сознании моем зародилось беспокойство. — Хэзвиг… Кто он? Дойч, англ, поль? Может, балт?

— Нет, патре… — староста кашлянул и оглянулся. — Я не могу сказать.

— Почему? Ты с ним в сговоре? Отвечай!

— Нет, патре! — заюлил староста. — Я честный юнитарин, и не сговариваюсь с преступниками. Я не могу назвать его кровь, потому что это запрещено законом патрициев.

— Не дури, Бауэрн, — хмыкнул я. — Законы патрициев написаны для патрициев. Говори, я разрешаю!

— Он, патре, говорит ужасные вещи, — совсем хрипло заговорил староста, — Хэзвиг — лукавый. Он говорил народу, что он — русский…

— Русский?! — вскрикнул я непозволительно громко, так, что сам испугался своего вскрика. Стоящий рядом с машиной Пиш вздрогнул. Тут же понизив голос до шепота, я повторил: — Русский?!

— Так точно, патре, — почти про себя прохрипел староста и согнулся пополам в раболепном поклоне.

Мне вдруг показалось, что от произнесенного страшного слова задрожало даже хилое черное деревцо на углу под навесом. В моем разуме взметнулись возмущение и страх.

— Почему ты тут же не арестовал его? — сорвался я на какой-то идиотский визг и схватил старосту за воротник его грязной рабочей куртки. — Ты должен был, обязан был сразу же, немедленно!.. Почему не сообщил?! Да за такую ересь!.. Смертная казнь! Знаешь, что тебе грозит за сокрытие преступника?! Тюрьма! Каторга! Работы во Внешнем Мире!..

В водянистых воровских глазах сторосты загорелся неподдельный ужас. Бауэрн схватил мои руки своими сухими, морщинистыми, грубыми от тяжелого труда руками и захрипел, как расстроенный аккордеон:

— Патре! Умоляю! За что?! Я ведь… Я же… ни сном, ни духом… я бы сразу! Так пропал, черт! Пропал! Как сквозь землю провалился! Я пришел — а его уже и след простыл! Я его искать — а они, скотина двуногая, меня поймали и заперли! Патре! Найду! Поймаю! Уничтожу!!! Клянусь! Не губите, патре!..

Я пришел в себя и ослабил хватку. Что-то уж слишком я разволновался. Нужно держать себя в руках, не то этот червяк возомнит не весть что. Я кашлянул и отпустил старосту. Как можно спокойней я спросил:

— Говоришь, русский? А почему имя Хэзвиг? Он лжец, это очевидно!

— Не поймите неправильно, патре, — ответил старик. — Хэзвиг — не имя, а прозвище. Как его зовут на самом деле, никто не знает.

— Откуда же вы знаете, что Хэзвиг — прозвище?

— Оттуда, патре, что на нашем наречии «ħăēɮvʝĝ» означает «свобода».

— Свобода?.. — прошептал я в бешенстве. — Свобода?! Ну, не долго же ему хвастаться своим именем! Я посажу его за решетку! Все! Теперь прочь отсюда. А ты, — обратился я к старосте, — работай!

Я прыгнул в гравиплан. Скомандовав водителю «домой», откинулся на сиденье и закрыл глаза. «Мерзкие людишки», — подумал я и забылся.

Удивительно, и как это я заснул в гравиплане? Обратный путь из Германской Марки в Москвополис занял почти час — пришлось пробиваться через Смолтаунские пробки. Однако для меня полет прошел незамеченным.

Мне снился сон. Сначала я видел себя бегущим по бесконечному зеленому лугу, и солнце играло на моих щеках, и стрекотали кузнечики, и качались ромашки, и шумела поблизости бурная река. Странно, ведь я никогда раньше такого не видел. Я родился и воспитывался в огромном городе, монолите из стекла и металла, окруженном Суперкуполом — в Москвополисе, — как и сотни патрициев до меня. Мой биологический отец, чей геном взяли для моего выращивания, тоже родился и жил здесь. И отец моего отца. После ядерной войны уже семь поколений не знают, что такое зеленый луг, стрекотание кузнечиков и чистая горная река. Это можно увидеть только в плохих короткометражных фильмах, снятых на второсортных студиях, где и трава, и деревья грубо вырезаны из пластика, а вместо кузнечиков стрекочут списанные динамики. Откуда в моем сознании возник этот образ? Не знаю.

Вдруг я увидел бегущего передо мной человека. Стройное, легкое создание с русыми волосами. Я бегу за ней, за своей мечтой, за Маришкой… Она смеется звонко, неповторимо притягательно. Я догоняю ее, заключаю в объятия и целую, целую, целую!..

Но вдруг Маришка отталкивает меня. И я в ужасе осознаю, что передо мной… Не кто иной, как Глава Патрициата! Он грозно хмурит брови и произносит самые страшные слова в моей жизни:

— На колени! Ты уволен! Уволен!..

Я падаю на колени, заливая лицо чем-то обжигающе — мокрым. А вокруг раздается оглушающий колокольный звон…

Тут меня потряс за плечо Пиш. Я очнулся. Звонил мобильный. Я взял трубку.

— Патре Янин? — заверещала мне в ухо секретарша Зоя. — Вас ищут! Пожалуйста, вернитесь поскорее в Отделение!

— Хорошо, — ответил я. — Скоро буду, — и повесил трубку. — Долго нам еще лететь?

— Пять минут, патре, — откликнулся водитель.

Я устало откинулся на сиденье.

— Плохо спите по ночам, патре? — съязвил Пиш.

Я предпочел ничего не отвечать.

Вскоре гравиплан приземлился возле служебного входа во Второе Отделение. Я и Пиш вышли из машины и направились в мой кабинет.

Там меня уже ждал начальник Отдела Общественного Порядка Сигурд Рудольф, длинный рыжий хиляк с противным голосом.

— Добрый день, — прогнусавил он, едва я вошел в кабинет. — Простите за вторжение, у меня важное дело. От Главы, — министр многозначительно поднял брови.

Я прошел к столу и сел в кресло, всем своим видом показывая, что на меня его жест впечатления не произвел. Пиш остался стоять у двери.

— Я вас слушаю, — как можно более равнодушно промолвил я.

— Это касается сегодняшнего мероприятия, — запищал Сигурд. — Я имею в виду национальный праздник на Площади Воссоединения. И вашего загадочного конверта.

— И?..

— Как вы знаете, — продолжал рыжий, — министр обороны Лабичюс был категорически против того, чтобы вскрывать сомнительный конверт при таком стечении народа. Он убежден в том, что конверт — это происки повстанцев, и что он содержит бомбу ужасной разрушительной силы или какой-нибудь невероятно опасный вирус.

— Не помню, чтобы Лабичюс высказывал что-либо подобное, — с сомнением заявил я.

— Если бы вы внимательно слушали его доклад сегодня утром, вы бы это запомнили, — поддел меня рыжий мерзавец.

Я сделал вид, что не слышу.

— Так вот, — продолжил Рудольф, — Пока вы пропадали неизвестно где, министр Лабичюс, не далее, чем полчаса назад, выкрал пакет с конвертом из тайного сейфа Второго Отделения!

— Ха! — воскликнул я. — Этого не может быть! Ключи от сейфа есть только у меня!

— На вашем месте я не был бы так уверен, — с сарказмом заявил Рудольф и вытащил из кармана связку ключей. — Вот. Это было найдено рядом с открытым опустошенным сейфом.

— Этого… Не может… — что-то у меня внутри оборвалось. — Как же… Зоя! — я вызвал секретаршу по галафону. — Зоя!

— Да, патре, — ответила она.

— Зоя, узнайте немедленно, что произошло с сейфом №3534, в котором хранится реликвия!

— Хранилась, вы хотите сказать, — усмехнулся министр.

— Хорошо, патре, — Зоя быстро сделала запрос по внутренней связи. — Патре, сейф вскрыт. Он пуст. Реликвия… Местонахождение реликвии неизвестно… Сейчас свяжусь с пультом охраны, выясню, кто открывал сейф…

— Спасибо, Зоя… — я все еще не мог поверить в случившееся.

Рудольф стоял посреди моего кабинета, сложив руки на груди и улыбаясь с таким видом, будто он только что раздавил таракана. Я не мог допустить такого к себе отношения.

— А почему, собственно, вы? — спросил я резко и не совсем вежливо. — Почему вы сообщаете мне об этом?

— Я все-таки министр охраны правопорядка, если вы не забыли, — пожал плечами Сигурд. — Я обязан следить за такими вещами.

— Патре, — на экране галафона вновь появилась Зоя.— Пульт охраны сообщает, что сейф был вскрыт лицом, на 80% совпадающим с описанием министра обороны Юргена Лабичюса…

— На этом все, Зоя. Спасибо, — я выключил галафон. Откинулся на спинку кресла и, схватившись руками за голову, простонал:

— О, нет!..

— О, да, патре Верий! — с ликованием воскликнул Сигурд. — Еще одно доказательство вашей никчемности!.. И — кстати — меня просили передать: Вас ждет Глава. Извольте не опаздывать. Вы должны быть в Зале Советов… — рыжий бросил взгляд на часы, — десять минут назад. Удачи! — и, издевательски ухмыляясь, вышел из моего кабинета.

Я встал с кресла в полном замешательстве. Куда идти? Что говорить Главе? Что вообще происходит?! Денек выдался не из легких…

— Пиш, свободен, — отпустил я агента, а сам направился на растерзание в пасть к Главе.

Глава 3

На этот раз меня не отчитывали за опоздание. Глава просто с порога заявил мне:

— Верий, Вы висите на волоске. Что произошло с реликвией?

Я сглотнул.

— Ее… украли, я полагаю.

Бывшие в зале министры с ужасом вздохнули.

Глава пригладил усы.

— Так-к… Ну-с, а что с повстанцами?

— Я был в Германской Марке и узнал, где скрывается главарь повстанцев. Я знаю его имя. Считайте, что он уже пойман.

— Надеюсь на Вашу компетентность, Верий, — сказал Глава с усмешкой. — Что ж, проходите, садитесь.

Я сел за стол. Глава продолжил прерванную моим приходом речь:

— Я повторяю: нет, нет и нет! Мы не имеем ни морального, ни физического права еще больше ущемлять бюджет Юнита. Мы не можем увеличить расходы на строительство новых поселений и комплектацию новых армейских расчетов. Все вы прекрасно знаете, какие колоссальные затраты терпит Юнит в связи со строительством Лунных баз. Мы не можем прервать строительства так же, как не можем остановить очистку Внешнего Мира, поймите вы наконец! Это необходимо в политических и экономических целях. А что до истощения финансовой базы, так здесь я вижу вполне конкретный выход, и, пожалуй, единственно верный. Собирайте налоги с земельных и городских плебеев, увеличьте пошлины, введите имущественный ценз на высшее образование среди низших патрициев. И посильнее, посильнее трясите земельных! Вы дали им слишком большую волю. 40 процентов налогов укрывается плебеями! Ведь откуда-то они берут средства на подрывы тоннелей и забастовки! Трясите их беспощадно. Сажайте в тюрьмы, ссылайте, казните! Почему за последний месяц не проведено ни одной смертной казни? Почему не реализуется закон о смертном приговоре политическим преступникам? Где, я спрашиваю, мертвецы? Где ужас и дрожь? Плебеи потеряли страх! Они почувствовали слабину в железной хватке власти! Сожмите кулак, иначе они отрубят вам руку! Вам ясно?! Начальник Второго Отделения!

Я вздрогнул.

— Да, гросспатре. Ясно. Но…

— Что «но»? — загрохотал Глава на весь Зал. — У вас замечание по существу?

— Да, если можно так сказать, — запинаясь, проговорил я. — Относительно Лунных баз и работ во Внешнем Мире.

Глава сел в кресло и сцепил руки на своем круглом брюшке:

— Мы Вас слушаем, продолжайте.

Откашлявшись, я продолжил:

— Дело в том, многоуважаемые патре и патринии, что мне по долгу службы довольно часто приходится общаться с народом — я имею в виду как патрициев, так и плебеев…

— Это-то и настораживает, — вставил зловредный, совершенно высохший и почерневший от ненависти председатель Президиума Главк.

— Я говорю не об этом, — стараясь не выдавать раздражения, ответил я. — Мои контакты с плебеями исключительно профессиональные. Я продолжу, если позволите. Так вот. Мои совершенно ничего не значащие контакты с плебеями дают мне возможность узнавать настроения в среде селян. Должен отметить, что земельные юнитаре весьма негативно относятся к строительству баз на Луне. В их среде бытует мнение, что базы строятся для того, чтобы, в конечном счете, туда улетели высшие слои патрицианства, а они, плебеи, останутся на Земле, погибать без воды и кислорода…

По залу пронесся шепоток. Глаза Вагнерия Главка, до этого пустые серые пятнышки, беспокойно забегали. Лишь на лице Главы не отразилось ни намека на эмоции. Я продолжал:

— Что до работ во Внешнем Мире, то уже доподлинно известно, что большинство селян, а так же бóльшая часть городского населения Юнита признают работы по Очистке Внешнего мира бесполезными и бессмысленными, так как за последние пятьдесят лет интенсивной работы от радиации удалось очистить лишь площадь для строительства одного матричного и трех смежных Куполов. А между тем, на работах в зараженных районах ежегодно гибнет до 40% заключенных, причем 98% из них — плебеи…

— Ваша точка зрения нам ясна, — перебил меня Глава мягким, но ощутимо угрожающим голосом. — Вы полагаете, что мнение плебеев и городской бедноты, этих отбросов цивилизованного общества, должно иметь какое-то влияние на деятельность руководящих структур? — голос Главы был предельно спокоен, холоден и тих. С каждым словом он звучал все тише, и — странно — начинало казаться, что кроме этого голоса не существует на свете больше никаких звуков… — По-моему, Вы должны неукоснительно выполнять приказы Вашего непосредственного начальства, то есть, меня, а не критиковать слабые стороны системы управления. Не так ли? — глава улыбнулся почти теплой улыбкой, от которой кровь застыла в моих жилах. — Ваша про-народническая позиция заставляет меня задуматься над Вашим положением, Верий…

— Позвольте, — я задохнулся от несправедливости обвинений, — но я не говорил, что…

Глава снова перебил меня, на этот раз резко и раздраженно:

— Не позволю. Вы и так доставили мне много хлопот, Верий Вацлавич. Вы не обезвредили отряды повстанцев, не арестовали зачинщика бунтов и даже элементарную охрану реликвии не смогли организовать! У Вас ровно… — он бросил хмурый взгляд на циферблат больших электронных часов на противоположной стене. — Ровно шесть часов на то, чтобы оправдать себя в моих глазах. Если сегодня, в 16.30 по местному времени у меня на столе не будет лежать пакет с древним документом, считайте, что Вашей карьере пришел конец. Я уволю Вас и лишу звания Старшего патриция. Вы станете патрицием восьмого разряда и будете переведены на работу в частный сектор!

Прозрачная дымка застлала мне глаза. Глава поплыл куда-то в сторону, лицо его исказилось и приняло совершенно невообразимые и чудовищные очертания. Я не совсем еще понимал то, что услышал, не почувствовал всю серьезность ситуации, но странное опустошение вдруг навалилось на меня всей своей непреодолимой мощью. Возможно, я не верил до конца в то, что это происходит со мной. Именно со мной, не с кем-то другим… Я сморгнул и почувствовал на ресницах влажные шарики.

— Гросспатре… — почти прошептал я севшим, охрипшим голосом. — Я могу просить об организационной поддержке? — несмотря на то, что голова разрывалась от сотен мыслей, я задал единственно возможный в этой ситуации вопрос. Все-таки, я еще оставался начальником Второго Отделения и не мог, а главное, не хотел терять лицо перед всем Президиумом.

Глава нахмурился сильнее, чем когда-либо. Его густые черные брови практически слились в одну. Я уже приготовился услышать на свой вопрос ответ «нет», но Глава вдруг изрек:

— Что Вам нужно?

— Мне необходимы люди, несколько знающих толк в разведке, хорошо обученных человек, оружие и спецматериалы. Возможно — пара гравипланов…

— Три человека и гравиплан, — отрезал Глава. — Не больше. Оружие и материалы получите на складе у патре Плюска. И запомните — ровно шесть часов. Ни секундой больше!

В дверь зала постучали. Глава прикоснулся к сенсорной панели на столе, и дверь тут же бесшумно отъехала в сторону.

В зал твердой, почти армейской походкой, в которой, несмотря на жесткость, сквозила едва уловимая кошачья грация, вошла стройная высокая девушка в черном лаковом комбинезоне, в черных же сапогах на высоком каблуке и в солнцезащитных очках. Из-под черного кепи, лихо заломленного на ухо, выбивались прямые чернильно-черные пряди ее волос. Ядовито-красные губы и ногти… бледная кожа… полная собранность, почти физически ощутимая напряженность, но в то же время — впечатление абсолютной расслабленности. В руках девушка несла серебристый кейс.

Следом за завораживающе — странной девушкой семенил неуклюжий маленький человечек с совершенно лысой и круглой, как шарик, головой, в таком же черном комбинезоне, который смотрелся на нем скорее смешно, нежели элегантно. Облик круглого карлика довершали толстые пальцы, узловатые, согнутые в дугу то ли болезнью, то ли вечным желанием схватить кого-нибудь за горло. Пальцы были унизаны перстнями из драгоценных металлов, что недвусмысленно намекало на немалое состояние «круглого». У него тоже был серебристый кейс.

Завершал процессию представительного вида мужчина, высокий, широкоплечий (даже, пожалуй, слишком широкоплечий). Опять же, в темных очках, в строгом черном костюме, в ослепительно-белой рубашке, при галстуке, аккуратно подстриженный и гладковыбритый, и с совершенно квадратным подбородком.

Троица остановилась с правой стороны стола. «Круглый» пискляво поздоровался (я, поему-то, так и думал, что у него тонкий неприятный голос…), и вся компания бесцеремонно уселась в кресла по правую руку от Главы.

Глава кашлянул, пытаясь скрыть волнение, чего за ним никогда раньше не наблюдалось, и выдал:

— Знакомьтесь, патре. Это — моя личная охрана. Вирслав Гаршек («круглый» привстал и натянуто улыбнулся), Джехис Чейз («квадратный» кивнул) и, конечно же, великолепная Аннэ Фрайденберг…

Мне показалось, или в голосе Главы действительно проскочила какая-то странная нотка? Восхищение… преклонение… страсть… вожделение?!..

— Прошу любить и жаловать, — довольный собою, как переевший кот, Глава откинулся на спинку кресла и сцепил руки на животе.

Министры что-то бессвязно прогудели в ответ и смолкли. Аннэ Фрайденберг приподняла левый уголок губ в презрительной усмешке. Мне эта девушка казалась странно знакомой: черный комбинезон, эта усмешка… нет, скорее, намек на усмешку… Где-то я ее видел… Но где?

Слово взял «круглый», имени которого я не запомнил, но, вроде бы, он был Гаршек. «Что за фамилия!» — подумал я раздраженно.

— Уважаемые патриции! Мы собрались здесь для того, чтобы обсудить хорошо известные нам с вами события. Энного числа текущего года в провинции Сибрус и в Южнорумынской Марке вспыхнули два крупных народных восстания. Конечно, они были своевременно подавлены благодаря оперативности Внутренней Разведки (я почувствовал странное теплое щекотание в области желудка, хотя не нуждался в похвалах «круглого»), что не может не радовать. Однако народнические настроения проникли и в низшие, и в высшие политические круги. Мы (тут он взглянул на Аннэ) с моими коллегами составляем негласный комитет по выявлению революционно настроенных, так называемых, «новых патрициев», или «неопатрициев». У нас к вам, уважаемые патре и патринии, есть глубочайшая просьба в форме требования — всячески содействовать работе нашего комитета. Мы уполномочены проводить допросы и обыски без предупреждения обыскиваемых лиц. С вашей стороны будет благоразумным заранее сообщить нам об имеющихся у вас на хранении или в вашем полном владении документах и уликах, которые могут вас скомпрометировать. Кроме того, наш комитет любезно откликнулся на просьбу Главы патрициата оказать всемерную и полную поддержку работе Внутренней Разведки.

Тут я поперхнулся.

— Вот, патре Янин, — с нескрываемым довольством пробасил Глава. — Ваши помощники. Поступают в полное Ваше распоряжение на ближайшие шесть… То есть, пять часов и сорок семь минут.

«Вот тьма! — мысленно сплюнул я. — Он заранее ко всему подготовился! Видимо, знал, что я попрошу у него помощи. И знал, ЧТО именно я попрошу!»

— Простите, — стараясь выдержать спокойный тон, обратился я к Главе. — Имею ли я право задержать патриция, совершившего ограбление, какого бы разряда и звания он ни был?

— Конечно, — снисходительно кивнул Глава. — Если только это буду не я, — тут он громко и хрипло засмеялся, будто кто-то забухал в литавры.

Тоненько и неприязненно смех подхватили министры, заквакал грудным голосом «круглый», сдержанно улыбнулся «квадратный». Только Аннэ не повела и бровью.

Глава прервал смех так же неожиданно, как начал. Окинув полным недоверия и ненависти взглядом всех сидящих за столом, он обратился к министрам:

— Вы свободны, патре. Но помните о сроках и о сегодняшнем торжестве.

Все с шумом, шорохом и скрипом стульев поднялись с мест. Нестройно попрощались с Главой и начали потихоньку выбираться из кабинета. Конечно, каждому из министров хотелось бы как можно скорее оказаться подальше от этого места, но они не позволяли себе торопиться, чтобы не вызвать недовольства Главы. Так, понемногу, постепенно, зал опустел. Я шел предпоследним — не хотелось проталкивать себе дорогу, показывать свою слабость… За мной к выходу потянулась угольно-черная троица.

Выскочив на свежий воздух в коридор из Зала Советов, я несколько раз вздохнул, стараясь привести в равновесие мои внутренние системы. Они ощутимо пошатнулись за сегодняшнее утро, и что-то подсказывало мне, что это — еще только начало. Пытаясь отдышаться, я приостановился, пропустил вперед «круглого» и «квадратного». За ними шла Аннэ. Не до конца обдумав свои действия, я шагнул на середину коридора, преграждая ей путь.

— Извините, — как можно более непринужденно заговорил я. И тут же стушевался, не имея понятия о том, что можно сказать едва знакомой женщине. — Кхм… добрый день.

— Мы, кажется, уже здоровались, — совершенно бесстрастным, с нотками стали, голосом произнесла Аннэ и попыталась обойти меня сбоку, чтобы последовать за своими компаньонами.

Я снова остановил ее:

— Но мы здоровались не лично с Вами, — выпалил я первое, что пришло в голову. «Ужас! — промелькнуло при этом в моей голове. — Какую чушь я несу!..»

— Для Вас это так важно? — без тени иронии спросила «железная» патриния. — Мое личное приветствие? Что ж, тогда — здравствуйте!

— Спасибо, — сказал я самое глупое, что только можно было сказать. «Что это со мной? Что я такое говорю?!»

— На здоровье, — пожав плечами, отозвалась Аннэ. — Может, Вы позволите мне пройти? Меня ждут.

Я обернулся через плечо — в конце коридора, на углу стояли компаньоны «черной лаковой пантеры» и терпеливо ждали ее, предпочитая не вмешиваться в наш разговор.

— Послушайте, — я вдруг кое-что вспомнил. — Вы же должны помогать Второму Отделению? — я уцепился за эту мысль, как за спасительную соломинку. — У меня есть очень срочное и важное дело, без вашей помощи мне не обойтись, — конечно, под «вашей помощью» я имел в виду всю черную компанию, но в моих устах это звучало так, будто я не смогу сделать свое важное дело конкретно без ее, Аннэ, помощи. От этой мысли я неожиданно почувствовал себя не в своей тарелке. И промямлил под конец: — Может, пройдем ко мне в кабинет?

— Во-первых, — в голосе Аннэ еще более четко слышался металл, — я никому ничего не должна. А, во-вторых, я, если Вас это интересует, как раз в это время собираюсь отправиться в Ваш кабинет, в то время как Вы весьма любезно загораживаете мне дорогу.

— О! Простите, — я тут же вильнул в сторону и засеменил рядом с Аннэ, самому себе до омерзения напоминая комнатную робо-собачку. — Я не знал. Позвольте… Сюда… Направо…

— Я знаю, — отрезала Аннэ, и я в бессилии умолк.

В это же время мой мозг лихорадочно обрабатывал информацию. «Что же такое творится?! Ты ли это, Верий Янин?! Это тот самый невозмутимый, холодный, безжалостный начальник Второго Отделения, от одного имени которого дрожат поджилки у всех жалких плебеев? Это тот человек, который, не моргнув глазом, вступал в полемику с самыми влиятельными людьми из Президиума и Патрициата? Где он? Куда делся? Что это за существо вселилось в твое тело, Верий? Что это за сопливое, дрожащее создание, мелющее чушь, едва открыв рот? Кто это? Я его не знаю…» Меня охватило странное, неприятное чувство, холодок пробежал по спине. Я нервно сглотнул, но чувство не отступило. Оно крепко вцепилось в мое подсознание, пока не показываясь наружу, но уже явственно давая знать о своем существовании… Что же это такое? Сначала — утром, в Марке… Теперь, вот — это…

В конце коридора к нам присоединились Гаршек и Чейз. Все вчетвером мы вошли в лифт и поехали вниз, на Второй Правительственный Уровень.

— Так что у Вас за дело? — вдруг, без всякого предисловия, спросил меня «круглый».

«Откуда он знает?» — удивился я про себя, а вслух сказал:

— Дело довольно хлопотное. Вы, наверное, знаете о конверте, который разведчики нашли на раскопках…

— Послание из прошлого? — уточнил «круглый».

— Верно, — подтвердил я. Лифт остановился, и мы направились в мой кабинет. — Так вот, на сегодняшний вечер, как вам, несомненно, известно, назначен грандиозный праздник. Съедутся все патриции города, Округов, провинций и Марок. Плебеев также будет великое множество. А виновника торжества-то и нет! Дело в том, что конверт с реликвией был украден…

— Как?! — подскочив от негодования, взвизгнул Гаршек. — Из охраняемого сейфа? Прямо из-под носа у Второго Отделения?! Как же вы допустили?!

— Не знаю, — по-детски испуганно ответил я, но тут же взял себя в руки, заметив надменную усмешку в уголках губ Аннэ. — Меня не было в городе. Я летал по делам в Германскую Марку. И, в конце концов, причины не столь важны, главное…

— Причины всегда важны, — перебила меня Аннэ.

— Извините, позвольте мне закончить, — раздраженно бросил я. — Так вот, реликвия была похищена, по предположению Второго Отделения, министром обороны Лабичюсом, который каким-то образом сумел добыть ключ от сейфа…

— Ужас! — воскликнул «круглый» так, что я вздрогнул. — Они еще и ключи от правительственных сейфов невесть кому доверяют! Полная деградация!

— Точно, — впервые за все время подал голос «квадратный».

— Да послушайте же! — не выдержал я. — Мы должны поймать Лабичюса и вернуть конверт в Москвополис, Главе Патрициата, до 16.30 по местному времени!

— Позвольте Вам напомнить, патре Янин, — тихо, но отчетливо проговорила Аннэ. — Это ВАМ, а не нам, нужно найти и вернуть конверт. Мы добровольно вызвались помочь Вам, но это не дает Вам права нами командовать…

— Аннэ, — наклонившись к «железной» патринии, тихо сказал «квадратный». В его голосе была просьба.

Я удивленно поднял бровь и уже собрался возразить, но меня опередил «круглый»:

— И это все? — он удивленно поднял брови так, что на лбу у него образовалась настоящая гармошка. — А я думал, мы будем громить повстанцев и ловить их главаря!

— Увы, нет… — ответил я с усмешкой. — Поражаюсь, откуда вам столько известно?

— Помилуйте, патре, — снисходительно улыбнулся «круглый». — Чтоб мы — да и не знали?

— Ах, ну да, — пробормотал я не слишком уверенно. — Но вы не беспокойтесь — никого громить нам не придется. Повстанцы у нас под колпаком. Я надеюсь, что могу доверить вам, так сказать, правительственную информацию… вы ведь все равно уже… впрочем, это не такой уж и секрет. Нам уже известно настоящее имя предводителя бунтовщиков. Считайте, что он у нас в руках, что он уже корчится на работах во Внешнем Мире! Так что спите спокойно, мой дорогой. Гарантирую, что уже сегодня до полуночи всякое напоминание о восстаниях будет стерто с лица Земли, а уж этого Хэ… — я осекся, сообразив, что болтаю лишнее. — Кхэ… Этого главаря я разложу по полочкам, будьте уверены!

Аннэ снова усмехнулась, но уже как-то печально и даже немного сочувственно. Это была улыбка из разряда: «Да, конечно, малыш, когда ты вырастешь, то обязательно станешь Главой Патрициата!» Я оскорбился до глубины души.

Мы вошли в мой кабинет. Черная троица уселась без приглашения. Аннэ плюхнулась прямо в мое любимое кожаное руководящее кресло!.. Мне оставалось только смиренно встать возле окна. «Что за день?! — думал я с тоской. — Почему? Все начиналось так хорошо… и этот Лабичюс так бездарно все разрушил… Если я его поймаю, даже не могу себе представить, что я сделаю с ним!..»

— Гхм, — кашлянул «круглый». — Необходимо обдумать план действий. Что вы предлагаете, патре Янин?

— Что? — я непроизвольно вздрогнул, услышав свое имя. Оторвавшись от размышлений, я не сразу понял, о чем меня спрашивает Гаршек. — Что я предлагаю?.. Ну… Э-э-эм-м-м… — я впервые в жизни растерялся, не зная, что сказать. — Пожалуй… я думаю… сначала стоит…

— Сначала стоит проверить контакты Лабичюса за последние два часа, — закончил за меня Чейз.

— Верно, — с облегчением согласился я и тут же нажал кнопку вызова на галафоне. — Зоя! Вызовите ко мне Пиша и Ллойда, срочно!

— Слушаюсь, патре! — ответило с экрана худенькое личико секретарши и исчезло.

— Что ж вы, не можете сделать этого сами, всю работу проворачиваете через агентов? — несколько укоризненно спросил «круглый».

Я смутился, но тут же, глубоко оскорбленный, ответил:

— Я — патриций второго разряда, — мой голос дрожал от возмущения. — Они — патриции пятого разряда. Почему я должен делать их работу? Работу тех, кто ниже меня по разряду?! Так можно дойти до того, что патриции станут брататься с плебеями, пахать землю и рожать детей!..

— Да, конечно, — кивнул «круглый». — Не кипятитесь, Верий, я пошутил, — при этом он обменялся многозначительным взглядом с Аннэ.

Меня этот взгляд насторожил, но я предпочел пока помолчать и присмотреться к этой загадочной компании. Вдруг это — всего лишь провокация со стороны Главы? Может, он специально приставил ко мне своих личных ищеек, чтобы они вытащили из меня какое-нибудь совершенно сумасшедшее признание или уличили в пособничестве повстанцам? С него станется… Нет, пока лучше молчать и контролировать свои эмоции. Вот, Тьма возьми! Ведь раньше с контролем у меня никогда не возникало проблем… что за день, что за день!

В дверь постучали, и в кабинет тут же ввалились Ллойд и Пиш. «Что за дурные привычки — входить в кабинет без разрешения! — подумал я с раздражением. — И это уже не впервые! Надо устроить агентам хорошую выволочку, не то они скоро и впрямь мне на голову сядут!»

— Вызывали, патре? — хором рявкнули агенты.

Я поморщился от громкого звука и махнул в их сторону рукой: «увольте меня от выслушивания ваших воплей, сбавьте тон!»

— Мне нужно, — сказал я, — чтобы вы отследили все текущие и прошедшие — за последние два часа — связи патре Лабичюса, местонахождение его личного кода, гравиплана, галафона. Всю информацию немедленно пересылайте на мой компьютер или мобильный.

— Так точно! — агенты вытянулись в струнку и скрылись за дверью.

— Мы тоже не будем долго засиживаться, — сказал «круглый» и встал с кресла. Вслед за ним поднялся «квадратный». — Думаю, стоит заняться прямыми обязанностями работника Второго Отделения, патре Янин — разведкой. Аннэ, ты идешь?

— Да, сейчас, — нехотя ответила девушка.

«Круглый» нахмурился, но перечить не стал. Вместе с Чейзом они вышли из кабинета. Мы с Аннэ остались одни.

— Я где-то Вас видел, — сказал я, то ли спрашивая, то ли утверждая.

— Возможно, — уклончиво ответила Аннэ, вставая с кресла и поправляя очки. На ее черных шелковых волосах заиграл солнечный луч, полыхнул в чернильных прядях синеватым отблеском.

— А Вы… — пробормотал я, — Вы видели восход солнца сегодня?

«О, Тьма, я опять несу какой-то бред!..»

— Что? — удивилась Аннэ.

— Восход, — совсем безнадежно пробормотал я. — Не думайте, я не романтик. Но в наше время это событие по масштабам куда как крупнее какой-то древней бумажки. Вы так не думаете?

Аннэ промолчала.

— А вот Патрициат, похоже, нет, — сказал я и, сам того не осознавая, взглянул за решетку жалюзи в окно, взглянул тоскливо и даже затравленно. — Они даже не заметили того, что солнце — понимаете, СОЛНЦЕ, которого никто из них никогда не видел — взошло!..

— И Вас это угнетает? — неизвестно чему улыбнулась «железная» патриния.

— Ну, вообще, нет… — слукавил я. — Но, если подумать… Хотя, какое это имеет значение?

— Причины всегда имеют значение, — повторила Аннэ глупую фразу и посерьезнела.

Я вдруг почувствовал такое острое разочарование, какого не было вот уже многие годы с тех пор, как я впервые осознал, что моя мечта стать летчиком-истребителем неосуществима…

Я чувствовал разочарование из-за нее. Из-за Аннэ. Я понимал это более чем ясно. Почему? Даже не знаю. Просто эта ее глупая фраза… «Причины всегда имеют значение…» К чему это было сказано? Понятно, если бы это сказал «круглый» — он, как я понял, вообще любитель глупо пошутить. Но от Аннэ я подобной глупости не ожидал…

Хотя, что я вообще о ней знаю? Может, в итоге она сделает подкоп под меня, сдаст меня главе с потрохами! С чего я вообще решил, что она ко мне доброжелательно расположена? Почему думаю, что где-то ее видел?..

— Вы идете? — бросила Аннэ через плечо, нажимая кнопку на двери. Та бесшумно распахнулась.

— Куда? — я отвернулся от окна, посмотрел на девушку непонимающе, но тут же опомнился. — Ах, да, да. Конечно. Я иду.

— Соберите бумаги, которые могут Вам пригодиться, — сказала Аннэ холодно. — Я жду Вас в правительственном гараже, — и повернулась, чтобы уйти.

— Хорошо, — бросил я ей вслед и подошел к столу.

— Медцентр, — вдруг услышал я голос Аннэ за спиной. — Сегодня утром.

— Что? — я обернулся, но увидел лишь закрывающуюся дверь.

И тут перед глазами вспыхнула четкая, яркая картинка: утро, Медцентр, две дряхлые бабушки… я выхожу из кабинета Сандры и сталкиваюсь… сталкиваюсь… с девушкой в черном лаковом комбинезоне… Аннэ!

— Тьма! Вот Тьма! — выругался я вслух, а про себя подумал: «Она уже давно следит за мной, оказывается! Тьма, как я сразу не догадался?!»

Да, конечно! Она ждала в Медцентре именно меня!!! И этот ее черный комбинезон… Вот только… только… память отказывалась восстановить все детали. Но что-то там было… что-то золотистое… что-то светлое… какое-то украшение? Какое-то оружие? Может, я видел в ее руках кейс? Не помню…

Все ко Тьме! Все! Выгнал из головы навязчивый образ. Все равно придется работать с ней в одной команде. Поэтому лучше делать вид, что ни о чем не догадываюсь. Ведь она сама назвала место нашей встречи! Значит, думает, что я не стану ее подозревать… Ко Тьме! Ко Тьме… бред! Бред! Суета сует. Забыть и выбросить. Или наоборот. Сгреб в охапку все бумаги, запихнул в дипломат и выбежал из кабинета.

— Зоя, я улетаю! — крикнул на ходу секретарше и побежал к правительственному гаражу.

Глава 4

ботники разлетелись по важным поручениям. Я опешил: неужели улетела без меня? Обманула?

Тут же я пришел в ярость. Представил себя со стороны, растрепанного, взмыленного, с дипломатом, прижатым к груди. И это — я, глава Второго Отделения Внутренней разведки, самый известный после Главы патриций Москвополиса — если не сказать, всего Юнита! И это она — она! Эта заносчивая своенравная девчонка! — заставила меня выглядеть так по-идиотски!.. Я заскрипел зубами в бессильном гневе. И тут из ближайшего ко мне гравиплана высунулась шарообразная блестящая голова, и тонкий противный голосок позвал:

— Верий Вацлавич! Идите к нам!

Делать нечего — поплелся к гравиплану. На заднем сиденье расположились «круглый» и «квадратный» — Гаршек и Чейз. Для меня осталось место спереди, возле водителя.

— А… — начал было я, но «круглый», будто прочитав мои мысли, перебил:

— Аннэ поедет одна. У нее особое задание.

— Понятно, — холодно отрезал я и сел в гравиплан. Какое мне, собственно, дело до вашей Аннэ?..

Водители попрощались и разошлись по гравипланам. Медленно поднялось тяжелое металлическое «забрало» гаража, и яркий солнечный свет обрушился на нас неожиданно, стремительно, неудержимо. Он был ослепительно-прекрасным. Не в силах терпеть резь в сразу заслезившихся глазах, я зажмурился.

Наш гравиплан тронулся. Взлетел над полом, а затем выскочил из гаража, развивая скорость.

— Я предлагаю, для начала, заехать на склад за оружием и… — начал я, но меня снова бессовестно перебили, на этот раз Чейз.

— Не нужно. Аннэ уже занимается этим.

Я поразился всемерной осведомленности моих «помощников» и решил подождать их собственных предложений.

Слово взял «круглый»:

— Патре Янин, может, обсудим план действий более детально? Определить маршрут нашего полета… Какие у Вас будут предложения? Вы же командуете операцией.

«Да неужели?!» — так и подмывало меня воскликнуть, но вместо этого я сдержано изрек:

— Мне известно, что Лабичюс часто посещает Управу городской бедноты; предлагаю отправиться туда.

— Прекрасная мысль! — воскликнул «круглый» таким бодрым голосом, что у меня возникло ощущение, будто со мной возятся, как с несмышленым ребенком, которого за каждый хороший поступок обязательно надо похвалить. Меня это взбесило.

Скривившись, я сквозь зубы прошипел водителю:

— Летим в Управу.

Водитель кивнул, надавил на педаль газа, и гравиплан влился в поток машин на восьмом уровне автострады. Слева и справа засверкали витрины магазинов, замигали яркие вывески, засеребрились огоньки прикрытых на день притонов и активно работающих восточных ресторанчиков. По платформам для прогулок на уровне сто пятого этажа сновали дамы с робо-собачками; молодые люди в черной коже, цепях и шипах кучками носились по платформам, забегая то в один, то в другой магазин. Это был средний уровень города — между пятым и девятым уровнями автострады, или с шестидесятого по сто двадцатый этажи небоскребов. Здесь обычно прозябали низшие патриции и наиболее успешная и образованная беднота. Дешевые магазинчики, дрянные продукты, скверное обслуживание и такое же скверное жилье…

Жилые и служебные кварталы высших патрициев начинались сразу над десятым уровнем. Беднота жила в самом низу города — на первых этажах небоскребов, а порой и в подвалах. Большинство нижних уровней и подземных комплексов занимали машинные блоки, очищающие воздух и воду внутри Купола, обеспечивающие изоляцию внутренней среды. Там, под городом, «жили» только автоматы.

Наша цель — Управа городской бедноты — находилась на двадцатом этаже небоскреба Кракен по улице Свободы, то есть на уровне плебейского квартала.

Небоскреб вырос перед гравипланом внезапно. Автомобиль вильнул вниз и вправо, поймал просвет в потоке гравипланов, помчался почти отвесно вдоль стены небоскреба и затормозил уже на втором уровне, прямо перед входом в Управу.

В плебейских кварталах поэтажные площадки небоскребов были узкими, практически не предназначенными для посадки даже одного гравиплана. К тому же все они были чрезвычайно ветхими, шаткими, цемент выкрошился из железобетонных плит. На платформу перед Управой было страшно ступить. Она только что не раскачивалась от выхлопных газов, бьющих из дюз гравиплана. Но, как бы то ни было, а выйти из безопасного авто пришлось.

Я вылез из гравиплана. Следом за мной — Чейз. «Круглый» Гаршек предпочел отсидеться в машине. Я бы с радостью сделал то же самое, но пришлось идти в Управу.

Подойдя к двери, невероятно проржавевшей, оклеенной пожелтевшими бумажками (бумага теперь — достояние патрициев), криво провисшей на одной уцелевшей петле, я брезгливо постучал в жестяную рухлядь носком ботинка. Помещение за дверью отозвалось мрачным гулом бункера. Изнутри донесся женский крик:

— Погодите минутку!

Я так и сделал. Пока у меня была эта свободна минута, я огляделся. Окрестности Управы имели мрачный, угнетающий вид. Дневной свет не проникал сюда даже сегодня, когда над городом взошло солнце, поэтому над дверью, мерно раскачиваясь и поскрипывая, светил мутный грязный фонарь, проку от которого было немного. Черные провалы окон смотрели на меня немигающими глазами бедноты — блестящими точками на черном фоне. Я почти физически ощущал на себе их полные ненависти и животного голода взгляды. Облупившиеся стены, битый кирпич, груды мусора и тучи пыли, жуткие химические испарения зеленоватого цвета, поднимающиеся со дна этого отстойника, наводили на неприятные мысли и вызывали ужасную тошноту. «Хорошо, — подумал я, — что пятью этажами выше работают очистители воздуха. Иначе мы задохнулись бы!»

Вечный, никогда не утихающий ветер трущоб погнал по площадке шуршащий кусок полиэтиленовой пленки. Где-то заплакал ребенок. Сверху доносился слабый гул большого города. «Странно, — пронеслась в голове мысль. — Почему город здесь почти не слышно?»

Наконец, дверь открылась, и я мог отвлечься от своих размышлений. На пороге стояла некрасивая девушка лет двадцати, в измятой рабочей форме некогда синего, а теперь грязно-серого цвета, с растрепанными волосами, раскрасневшимся лицом и совершенно безумным взглядом.

— Чего вам? — почти взвизгнула она.

Я ответил с чувством глубочайшего презрения:

— Мое имя Верий Вацлавич Янин. Я здесь по службе.

Взгляд девушки тут же изменился на испуганный. Она сразу, как того и следовало ожидать, расплылась в подобострастной улыбке и заюлила:

— Добро пожаловать, патре! Как уж вы к нам, патре? Вы извиняйте, что я не открывала, мы не ждали никого, думали, это опять Андрос притащился еды выпрашивать… Проходите, проходите… — девушка отступила в темноту прохода и пошире раскрыла дверь.

Я шагнул ей навстречу и очутился в кромешной тьме. Несколько минут, пока глаза не привыкли, я ничего не видел, только слышал беспрерывное стрекотание девицы:

— Проходите. Патре! Я сейчас позову Кёля. Он туточки. Сейчас будет. Кёль, мерзавец, выходи! Второе отделение за тобой пожаловали!.. Ох! Вы не обращайте на него внимания, он у меня с дуринкой, но только чутка. Он-ить не специально Андроса ударил, тот сам полез драться… А если он в хоспиталь не пошел, так мы уж тут не виновные…

— Кто такой Андрус? — спросил Чейз.

— Андрус? — девица фальшиво захихикала. — Это… Да никто! Местный бродяга. Низший плебей. Одно название от человека. Вечно голодный и грязный. Мы его подкармливаем иногда, но в тот раз у нас самих мало было, чем брюхо-то набить. А он лезет, понимаешь ли, чуть не с ножом к горлу — вынь да положь! Мы не виновные!..

— Я уже понял, что вы не виноваты, — раздраженно оборвал я бурную речь девицы. — Где начальник Управы?

Девица растерялась от подобного тона, побледнела и залепетала:

— Он… Здеся… Туточки… Вот… Я щас… Кёль!!! Кёль Вёхерсон!!! Тьма тебя раздери, где ты?! — и скрылась за узкой облупленной дверью.

— Ну и порядочки! — прошипел я, теряя самообладание. К сожалению для меня — и к счастью для Кёля Вёхерсона, — времени на то, чтобы по-настоящему разобраться с начальником и его девицей, у меня не было.

Через минуту из узкой двери выбрался начинающий полнеть и лысеть патриций из восьмого разряда, лет сорока, с мерзкими усиками над верхней губой, безумным взглядом, наверняка накачанный наркотиками, и — странно — с расстегнутыми брюками. «Отчитать или нет? — подумал я и тут же решил. — Не стоит. На это нет времени. Но на заметку взять следует».

— Кёль Вёхерсон? — спросил я как можно жестче. — Начальник Управы?

— Я и есть, — совершенно по-идиотски заулыбавшись коричневым ртом, ответил наглец.

— Я — Верий Янин, — представился я снова. — Меня интересует один вопрос…

— Нет! — вдруг взревел Кёль, обдав меня тошнотворным прелым дыханием. — Взяток не беру! Врут! Врут, гады! Гады ползучие! Сами восстание затевают, а Кёль виноват?! Неправда это! Клянусь солнцем!

— Этот вопрос меня не интересует, — борясь с рвотными позывами, процедил я сквозь стиснутые зубы. — Я хочу знать…

— И Андроса я не трогал! — снова перебил меня наглый начальник Управы. — Он сам упал, сам! Кто хочешь докажет!

— Да замолчите вы, Тьма вас возьми! — наконец, не выдержал я. — Меня не волнуют ваши разбирательства с нищими! Когда здесь в последний раз был министр Лабичюс?..

Толстяк уставился на меня отупевшим взглядом.

— Повторяю: когда здесь в последний раз был министр Лабичюс?

Ответом мне было все то же недоуменное молчание.

— Понятно, — обратился я уже к Чейзу. — В машину его и на всеобщий допрос во Второе Отделение…

— Погодите! — вдруг заговорил непонятливый начальник. — Я вдруг вспомнил! Да! Я вспомнил! Что ж Вы думаете, я уже не могу вспомнить, что вчерась было? Хе-хе! Кёль еще не выжил из ума! («Я в этом сомневаюсь…») Кёль еще помнит! И Лабичюса помнит! Он сегодня тут был, да, нынче с утречка. Нес чепуху про праздник и опасный пакет из земли. Идиот! Старого Кёля не проведешь — Кёль знает, чего хотел Лабичюс!

— И чего же он хотел? — спросил Джехис.

— Сделать подкоп! — полувзвизгнул-полувсхлипнул старый наркоман. — Подкопаться под честного Кёля, снять его с должности! Превратить в плебея! Я его раскусил, я раскусил! Не думайте!

Это звучало почти как приказ. И я чувствовал, что еще через пять минут беседы с начальником Управы на самом деле разучусь думать.

— Уходим отсюда, — я подхватил Джехиса под локоть. — От этого идиота мы больше ничего не добьемся.

Поспешно простившись, мы выскочили на площадку и стремительно забрались в гравиплан. Водитель тут же тронулся с места.

— Куда? — спросил он.

— На квартиру Лабичюса, — тяжело дыша от накатывающих волн жуткой тошноты, ответил я. Ничего более оригинального не пришло мне в голову. — Улица Радости, небоскреб Хаусхэфт, десятый уровень.

Водитель кивнул и, потянув на себя руль, дал газу. Гравиплан взвился вертикально, под днищем машины понеслись стена и окна небоскреба. Через несколько минут мы уже летели на десятом уровне автострады.

— Почему министр так часто бывает в Управе? — обратился ко мне с вопросом Чейз.

— Думаю, это как-то связано с оборотом наркотиков, — ответил я. — Хотя точно ничего неизвестно. Его не удалось поймать с поличным. Но то, что Вёхерсон — посредник — очевидно.

Чейз кивнул и не стал больше ни о чем спрашивать.

Зазвонил мой мобильный. Я снял трубку. Взволнованный голос Пиша сообщил:

— Лабичюс сегодня был в Управе городской бедноты. Советую съездить туда и узнать подробности.

— К сожалению, Пиш, ты опоздал, — усмехнулся я с сарказмом. — Мы только что оттуда. Конверта там он не оставил.

— Тогда до связи, — разочарованно буркнул Пиш.

— До связи, — я положил трубку.

— Оперативно работаете, — съязвил «круглый».

Усилием воли я воздержался от комментариев.

Наконец-то мы вернулись в родную среду! Как просторно, светло, приятно! Сотни машин, сверкающие металлом здания, строгость и чистота! Широкое голубое небо!.. Вот что я называю жизнью. Да! Для того чтобы жить здесь, в этом абсолютно правильном, симметричном, математически выверенном мире, определенно, стоило родиться!

Гравиплан плавно опустился на площадку сто тридцать пятого этажа, взвихрив выхлопными газами пыль, всколыхнув пластиковые цветы на клумбах. Я вылез из машины и полной грудью вдохнул, наконец, свежий ноябрьский воздух. На самом деле воздух в куполе всегда был одинаковый — машины исправно поддерживали одну температуру и влажность. Но все же хотелось верить, что воздух по-осеннему свеж, напитан запахами тумана, сырой опавшей листвы и первых заморозков. Никто из жителей Юнита, естественно, никогда не чувствовал подобных запахов. Но верить в их существование хотелось.

Полюбовавшись с полминуты на сверкающий парадный вход жилого комплекса Патрициев второго разряда, я подошел к двери вплотную и нажал кнопку вызова на сенсорной панели. Черный квадратик, похожий на кусок базальта, тут же вспыхнул ярким синим светом.

— Квартиру министра Лабичюса, будьте добры, — сказал я в микрофон.

— Назовите пароль, — ответил приятный женский голос.

— Это — Второе Отделение. Обыск. Немедленно откройте.

— Назовите пароль, — безучастно повторил приятный женский голос.

Я понял, что говорю с автоответчиком.

Вернувшись в машину, я сообщил, что министра нет дома или он не желает сдаваться добровольно. В любом случае, доступ в квартиру Лабичюса закрыт до тех пор, пока министр сам не решит открыть нам двери. Так устроены все входы в правительственные здания — в жилые и служебные. Если вам неизвестен пароль, вы можете войти только в том случае, если кто-то откроет вам изнутри.

Я пробуравил «круглого» неприязненным взглядом и бросил:

— Нам бы совсем не помешала инструментальная поддержка.

Гаршек понял меня с полуслова. Вызвав по закрытому каналу связи Аннэ, он сказал ей что-то на незнакомом мне языке. Она ответила ему так же.

— Секретный код? — я в снисходительном удивлении приподнял бровь. Уж в чем — в чем, а в знании шифровок и секретных языков мне не было равных.

— Вроде того, — усмехнулся «круглый».

Я только усмехнулся в ответ, не зная, к чему можно еще придраться. Поднял взгляд на соседние небоскребы. Над ними, в нескольких километрах к северу, возвышался шпиль главной Часовой Башни. Огромные электронные часы — Центральное Время Юнита, как их называли, — хорошо заметные из любой точки города выше десятого уровня, показывали сейчас одиннадцать с половиной утра. У нас осталось пять часов.

Следующие десять минут прошли в тягостном ожидании. Наконец, за углом небоскреба показался синий полицейский гравиплан, точная копия нашего. И я, почему-то, сразу догадался, кто в нем едет, хотя в Москвополисе, по меньшей мере, несколько сотен точно таких же гравипланов.

Странно. От осознания того, что к нам приближается Аннэ, я почувствовал себя неловко. Словно что-то помутилось в моем разуме. Какое-то чужое, непонятное, теплое, но вместе с тем страшное чувство поднялось из глубины моего сознания. Что-то большое, сильное и ужасное зашевелилось внутри. Что-то заскребло, заурчало въедливо и дико, переходя на вой. Что-то железное и разрывное подкатило к горлу. Я сглотнул, но ощущение осталось. И когда гравиплан затормозил рядом с нами, когда из-за дверцы показалась изящная ножка в высоком черном сапожке, я вздохнул глубоко-глубоко и неистово, сжал руки в кулаки и подумал: «Что это со мной? Что происходит? Я болен? Я сошел с ума? Неужели я превращаюсь в какого-то безвольного плебея?..»

Выбравшись из машины, Аннэ направилась к нам. Я вдохнул поглубже, безрезультатно пытаясь совладать с собой, но, к счастью, она не подошла ко мне, а остановилась у парадного входа Хаусхэфта и сказала что-то «круглому». Гаршек кивнул в ответ. Аннэ подала сигнал водителю, и тот вытащил из машины огромный черный кейс. Аннэ открыла его прямо на тротуаре.

— Верий, мне понадобится Ваша помощь. Идите сюда! — скомандовала девушка. И я не мог не подчиниться…

В кейсе оказался целый арсенал боеприпасов и специальной разведывательной техники, включая несколько видов «жучков», а так же миникомпьютер. Были здесь и приборы, о функциях и назначении которых мог знать только я и еще пара человек. Но было очевидно, что Аннэ захватила их не по ошибке и не для красоты.

Пока я с нескрываемым удивлением разглядывал содержимое кейса, Аннэ уже приступила к работе. Вытащила из кейса и подала мне коробочку с системой блокировки сигнализации, миникомпьютер, несколько проводов, энергосверло и заглушки. Я несколько смутился, поняв, чтó именно она задумала, и осознав, насколько прост был ее план. Почему же мне он не пришел в голову?

— Идем, — бросила Аннэ и направилась к двери.

Сразу прикрепила к створке над замком блокировку сигнализации. Та пару раз тихо пискнула и затихла, на коробочке заморгала зеленая лампочка.

— Отлично, — сказал я не то раздраженно, не то восхищенно. — Сигнализацию вы обезвредили, хотя, должен заметить, что всего на десять минут, не более. А дальше что?

Аннэ усмехнулась правым уголком рта, ничего не ответила и продолжила свои таинственные приготовления. Подключив к питанию энергосверло, Аннэ быстро проделала несколько отверстий в крышке замка и, выпилив, наконец, ровный квадрат, сняла крышку совсем. Под крышкой находилось углубление с множеством всевозможных проводков, шлейфов и микросхем.

— Компьютер, — Аннэ протянула в мою сторону раскрытую ладонь.

Я даже не сразу понял, о чем она меня просит. Меня заворожил вид ее тонкой бледной ручки, с просьбой протягивающейся в мою сторону. Снова странный зверь шевельнулся внутри, обдавая тело и разум потоками чего-то нестерпимо горячего. Крови?..

— Компьютер! — требовательно повторила Аннэ и повернулась ко мне. За зеркальными стеклами очков я не видел ее глаз, но мог поклясться, сейчас они метали молнии. Опомнившись, я протянул девушке миникомпьютер.

Аннэ включила его, выхватила у меня из рук один за другим четыре разных провода, поочередно подключая их сначала к компьютеру, потом — к свободным «гнездам» в углублении замка. По экрану компьютера побежали цифры и символы стандартного шифра Юнита.

— Вы думаете, что сумеете взломать замок на правительственном здании за десять минут? — спросил я несколько разочарованно. — Вы в этом на самом деле уверены?

Аннэ не ответила — ее тонкие ухоженные пальчики мелькали над клавиатурой, набирая все новые и новые пароли, последовательности цифр, выбирая ступени программы…

— Я не знаю никого, более самоуверенного, чем Вы, — сказал я с досадой, всем своим существом желая, чтобы девушка обратила на меня внимание, ответила мне. Пусть даже со злобой, с презрением — как угодно. Только чтобы она не смотрела на меня, как на пустое место. Это убивало. Я, патриций второго разряда, начальник Второго Отделения Внутренней разведки, не в силах терпеть такого к себе отношения…

Зеленая лампочка на коробочке блокировки сигнализации тревожно заморгала. Аннэ вскинула голову, нахмурилась.

— Заглушки, — сказала она, зная, что я ее прекрасно понял.

Да, заглушки задержат сигнализацию еще на пару минут, но потом замок автоматически заблокируется, и открыть дверь можно будет только при помощи хорошей циркулярной пилы или лучше гранатомета. Хотя, еще неизвестно, поможет ли…

Аннэ торопилась. Я заметил, как напряглось все ее хрупкое тело, как на лбу выступили капельки пота. Девушка хмурилась все сильнее — видимо, ничего не получалось. Я и не заметил, как сам напрягся, с силой сжал кулаки, глядя на старания Аннэ. И с чего мне переживать за нее? Она возомнила, что может командовать мной. Однако на самом деле я командую операцией. И ее провал — если таковой случится — поможет мне лишний раз доказать некомпетентность черной троицы. И, в свою очередь, показать, на что способен я, Верий Вацлавич Янин!

Блокировка сигнализации уже пищала во всю, заглушки тоже опасно завибрировали. Аннэ тихо, почти про себя, чертыхнулась, продолжая вводить бесконечный ряд команд на компьютере. Я заставил себя расслабиться и даже с некоторым презрением посмотреть на жалкие попытки девушки вскрыть правительственный замок.

И вот — свершилось. Блокировка сигнализации как-то по-особенному пронзительно взвизгнула и умолкла. Заглушки отлепились от двери и попадали на тротуар. Щелкнул затвор сигнализации — замок заблокирован.

— Ну вот, — сказал я с нескрываемым злорадством. — Я же говорил, подобрать код к правительственному замку за десять минут — это…

Щелк!

Аннэ повернула ручку двери, и та послушно открылась.

Я в совершеннейшем недоумении уставился на «железную» патринию. Затем перевел взгляд на приоткрытую дверь с вырезанным из створки квадратом.

— Но… — забормотал я, не в силах справиться с удивлением. — Но… как? Каким образом?.. Как Вам это удалось?!

— Нет времени отвечать на глупые вопросы, — холодно проговорила Аннэ и, схватив меня под руку, кинулась в холл за дверью.

Краем глаза я уловил, то «круглый» и Чейз бегут следом за нами. Я был ошеломлен. Раздавлен. Убит. Как ей это удалось? Никому, никогда, ни одному из моих лучших агентов, и, тьма побери, даже мне самому ничего подобного никогда не удавалось сделать!!! Что она за человек? Человек ли она вообще?..

Пытаясь отойти от шока, я не заметил, как мы проскочили холл и лестницу. Очнулся я только в длинном светлом коридоре, в который выходили двери всех квартир правительственного уровня Хаусхефта.

— Да уж, — услышал я писклявый смешок Гаршека. — Вот вам и начальник Внутренней разведки! Открыть такой простенький замок для него — непосильная задача!

В его голосе ясно слышалось пренебрежение. Мне показалось, Джехис добавил:

— Кабинетная крыса! — но, возможно, мне это только послышалось.

Я посмотрел на Аннэ. Казалось, даже ее темные очки горели решимостью.

— Где квартира Лабичюса? — с жаром спросила она.

— Первый поворот направо, квартира сто тридцать два, — выдал я, как по команде, при этом подумав: «Странно. Она с легкостью распоряжается мной, как каким-нибудь плебеем, несмотря на все мое сопротивление. Она не имеет на это права, да я и не давал повода…». Тут же пришла и другая, совершенно безумная и пугающая мысль: «А не сам ли я хочу подчиняться ей?..»

На философствования у меня, к счастью — или к сожалению? — не было времени. Черная троица во главе с Аннэ кинулась в правый коридор в поисках квартиры министра. Я был у них вроде бесплатного приложения. Бр-р! Ненавижу, когда со мной ТАК обращаются!.. Но делать нечего — пришлось тащиться вслед за ними.

На этот раз мудрить с охранной системой и замками черная троица не стала. Одним точным и резким движением Джехис выбил дверь квартиры номер сто тридцать два, и вся честная компания ворвалась в частные владения.

— Не смейте ничего мне говорить о незаконности, — обратился ко мне «круглый». — Идея была Вашей!

Я и не собирался ничего говорить. Ведь не собирался?..

Я осмотрелся. Обстановка в квартире министра была стандартной для патриция второго разряда: широкие окна, прикрытые жалюзи, пластиковая мебель с синтетической обивкой, светлые пластиковые панели на стенах, керамический пол. Украшением дома министра и свидетельством его неординарного вкуса был искусственный камин, занимающий целую стену в гостиной, и висящая над ним карта Мира. На карте красными флажками были обозначены потенциальные враги Юнита: Нихон, Индос, Азиатский Союз и Крайние Штаты. Я увидел серебряный подсвечник на каминной полке, большие часы на стене, бумаги, в беспорядке лежащие на стеклопластиковом столике, искусственные цветы в черной вазе в углу… У министра, и впрямь, нестандартные вкусы в отношении декора…

Все это я увидел мельком, не задерживая внимания на деталях, пока мои «помощники» метались по комнатам в поисках министра или пакета с реликвией. Я уже знал, что ни того, ни другого здесь нет. Мне подсказывало мое шестое чувство опытного разведчика. Я вообще не знаю, почему решил нанести визит министру, ведь точно знал, что его, возможно, нет даже в городе. Может, я надеялся найти какие-то улики? Может, еще не до конца верил в то, что именно Лабичюс сделал это? Почему именно он? Зачем ему? У нас с ним всегда были неплохие отношения… впрочем, в высших кругах патрицианства о «неплохих отношениях» говорить вообще не приходится.

В гостиную въехал на своих ножках-гусеницах потревоженный робот-хозяйка. Меня удивила его невероятно устаревшая конструкция. Он был просто старой бабушкой-экономкой по сравнению с моим домашним роботом, например. Эта древняя жестянка тягучим компьютерным голосом заскрипела:

— Кто Вы? Назовите Ваши имена и личные коды! Хозяина нет дома, нет дома. Выйдите. Выйдите. Выйдите.

— Где хозяин? — спросил я робота.

Тот, после недолгого раздумья ответил:

— Хозяин запретил говорить. Z-2 ничего не скажет.

— Ну, это мы еще посмотрим, — усмехнулся я и позвал Аннэ.

Она примчалась, видимо, из спальни, с халатом министра в руках.

— В чем дело? — недовольно спросила она. — Вы меня звали?

— Да, — кивнул я. — Похоже, у меня тут кое-что интересное. Сейчас нам весьма пригодился бы ваш всемогущий чемоданчик.

Аннэ поняла все без дальнейших разъяснений. Выбежала из квартиры. А настырный робот начал вдруг бодаться, подталкивать меня своими металлическими ручками к выходу, приговаривая:

— Выйдите! Выйдите! Выйдите!

— Э, нет, приятель! — я не собирался легко сдаваться.

Наклонившись над пустоголовой консервной банкой, я отыскал нужный проводок, выдернул его, лишив робота питания. Жестянка смолкла и замерла, потухли желтые глаза-светодиоды.

В комнату вернулась Аннэ с кейсом.

— О, я вижу, Вы выиграли неравный бой! — шутливо воскликнула Аннэ.

Шутка вовсе не показалась мне обидной. Я улыбнулся ей в ответ:

— Да, мой враг парализован от ужаса перед моей мощью.

— Что ж, замечательно! — «железная» патриния непринужденно улыбнулась, показав жемчужные зубы. — Приступим к вскрытию.

Обоюдными усилиями нам удалось влезть в сознание глупой, но очень полезной машины. Аннэ вынула карту видеопамяти из головы робота и вставила ее в компьютер. Немного повозилась с паролем и, наконец, добралась до содержимого электронного «мозга». Как я и предполагал, видеопамять робота была заполнена, последнее обновление датировалось сегодняшним днем. Аннэ вывела на экран компьютера запись последних нескольких часов.

Сначала на экране мелькала лишь пустая квартира. Затем появился и «виновник торжества» — министр Юргин Лабичюс, как всегда, подтянутый — сразу видна солдатская выправка. Только уж слишком напряженным выглядел министр. Было видно, как он нервничает. Лабичюс звонил кому-то по галафону. Лица собеседника не было видно, зато было хорошо заметно, как искажается от непосильного напряжения лицо министра, как он скрипит зубами, щурится, и капельки пота стекают по его лицу.

— Да, у меня, — министр, видимо, отвечал на заданный вопрос. — Да. Сейчас. Только что там был. Этот идиот Вёхерсон… Нет, он надежен. Хорошо. Хорошо. Конечно! Волгос-Итил? Хорошая мысль. Да, пожалуй, так я и поступлю. Сейчас же вылетаю. До связи.

Лабичюс щелкнул пультом, выключая галафон. Потом склонился над столом, долго не поднимал головы, о чем-то напряженно думая. Зашуршала бумага. И вот министр выпрямился и обернулся к роботу. В руках Лаюичюс держал…

— Пакет!!! — хором вскрикнули мы с Аннэ. Девушка неосознанно схватила меня за руку.

Я почувствовал, как в одно мгновение исчезает и компьютер, и Лабичюс, и квартира, и вообще все, что окружает меня. Пространство исказилось, время перестало существовать. Это было невероятное, непостижимое чувство. Проснулся страшный зверь, начал рвать меня изнутри, железной хваткой сжал мне горло… Внутри словно натянулась тонкая, бесконечно упругая струна, скрутила все мое существо, связала, стянула в узел жилы… Спина и лоб покрылись холодным потом, губы моментально пересохли. Не в силах справиться с наваждением, я то ли прошептал, то ли прохрипел:

— Аннэ…

Девушка покосилась на меня и резко одернула руку. Повисло угрожающее молчание. На экране исчез Лабичюс, и появились мы. Аннэ выключила запись, обернулась ко мне и произнесла убийственно спокойным тоном:

— Верий, с Вами все в порядке? Вы здоровы? Вы как-то неважно выглядите.

Действительно… здоров ли я? Я сильно сомневаюсь. Здоровый, совершенно вменяемый человек никогда не подумал бы, не ощутил бы того, что приходится думать и чувствовать мне… Я смотрел на девушку, чувствовал каждый ее вдох, каждое биение ее сердца. Не мог отвести взгляда от ее шелковистых волос, от пульсирующей жилки на снежно-белой шее, от легкого изгиба плеча, до которого так хотелось дотронуться… Не отдавая себе отчета, я вдруг протянул руку к Аннэ…

В комнату вошел «круглый» Гаршек, заблистав, как лампочкой, своей лысиной. Аннэ резко обернулась к нему. Я спрятал руку за спину. Струна, натянувшаяся внутри несколько мгновений назад, сейчас ослабла, и я почувствовал болезненную слабость. Внутри все колотилось.

— Нашли что-то? — спросил Гаршек визгливо.

Я пытался унять дрожь в руках и коленях, совладать со своим телом и голосом. Пока тщетно. За меня ответила Аннэ:

— Лабичюс, по-видимому, отправился в Волгос-Итильскую провинцию. В галафонном разговоре он упомянул именно ее. Пакет был при нем.

— Думаю, стоит все тщательно проверить, — задумчиво протянул Гаршек. — Министр мог предполагать, что мы навестим его квартиру, а поэтому, мог специально оставить нам запись якобы галафонного разговора, чтобы навести на ложный след. Это продуманный ход, министр — бывший военный, думаю, он все рассчитал.

— Мы можем узнать, где сейчас находится личный значок Лабичюса, — на лице Аннэ появилось каменно-сосредоточенное выражение. — Если данные подтвердятся, немедленно отправимся в Волгос-Итил. Было очевидно, что Лабичюс волнуется, что он чем-то расстроен, и ему явно не было дела до какого-то робота, который подслушивает его галафонный разговор. Вполне возможно, что запись — вовсе не фикция.

— Так же, как и вполне возможно обратное, — усмехнулся Гаршек.

Они разговаривали так, словно меня вообще не существовало. Словно поймать сбежавшего министра была не моя задача, а их собственная инициатива. Похоже, они вознамерились продолжать командовать мной и дальше! Так не пойдет! От этой мысли сразу прошла вся моя слабость, я взял себя в руки и изрек:

— Думаю, прежде всего, нам стоит помнить о времени. Мы можем отправиться в провинцию прямо сейчас. Пиш отслеживает передвижения Лабичюса, думаю, он сможет подтвердить, что личный значок министра сейчас находится в Волгос-Итиле.

Аннэ и Гаршек разом обернулись ко мне и посмотрели удивленно, словно при них только что заговорила статуя. Так же быстро, как минуту назад я успокоился, сейчас я вышел из себя:

— Не стоит думать, будто я ничего не понимаю в разведке, уважаемые господа! Не нужно делать вид, что я — ребенок, с которым постоянно приходится возиться, и что вам это не доставляет удовольствия. Поверьте, я тоже не в восторге от вашей компании, — я выразительно посмотрел на Гаршека. — Но раз уж нам, в силу обстоятельств, приходится работать вместе, прошу запомнить одну вещь: до тех пор, пока операцией командую я, распоряжения так же буду отдавать я! Я вполне вменяем для этого.

— Неужели? — Аннэ вопросительно изогнула бровь.

Я вздрогнул. Что она имеет в виду? Что я не в состоянии принять на себя командование? Что я нездоров, что повредился в уме?..

Задрожав от негодования, я собрался, было, ответить обнаглевшей патринии на ее реплику. Но меня прервал вошедший в комнату Джехис.

— Нам пора, — сказал он, обращаясь, по большей части, к Гаршеку.

«Круглый» кивнул и, усмехнувшись, сказал мне:

— Патре Янин, мы не сомневаемся в Вашей компетентности. Но позвольте просить Вас немедленно связаться с Вашими агентами. Нам необходимо точно знать, где находится личный значок министра.

Ну, вот! Это снова происходит! Мной снова командуют! Да, вежливо и деликатно, да, завуалировано. Но, в любом случае, это была четкая и ясная команда, которую я не могу не выполнить, потому что выполнение ее является единственно верным выбором. Не сделай я того, о чем меня «попросили», я только докажу свою неспособность к руководству, а то и вовсе к разумной деятельности…

Скрепя сердце, я набрал номер Пиша на мобильном. Агент тут же откликнулся.

— Пиш, узнай немедленно, где сейчас находится личный значок министра! — твердо, привычным командным голосом.

— Секунду, патре, — отозвался Пиш и замолк. Через полминуты агент снова заговорил. — Сигнал кода от личного значка Лабичюса в последние полчаса поступает из провинции Волгос-Итил.

Я не смог сдержать довольной усмешки.

— Почему сразу не доложил? — рыкнул я на Пиша, решив отыграться на агенте, не то срыв пришелся бы на кого-нибудь из черной троицы. — Чем ты там занимаешься? Спишь на службе? Приказ был — докладывать обо всех перемещениях личного значка министра немедленно. Ясно тебе, Пиш?! Немедленно! Почему мне самому приходиться звонить?

— Простите, патре, — залепетал агент. — Исправлюсь! Больше не повторится!

— После окончания операции жду тебя в своем кабинете для получения взыскания. А пока продолжай отслеживать сигнал и сразу же — немедленно! — сообщай обо всех изменениях!..

— Так точно! — отчеканил Пиш в трубку.

Я закончил разговор и с торжествующим выражением лица обратился к своим спутникам:

— Итак, уважаемые патре и патринии! Сигнал кода от личного значка Лабичюса поступает из Волгос-Итильской провинции.

Аннэ и Гаршек переглянулись.

— Чего мы ждем? — спросил я с долей сарказма в голосе.

— Ничего, — поспешно промямлил Гаршек, видимо, уже раскаиваясь в своих резких высказываниях в мой адрес.

— Летим скорее, у нас мало времени, — пришел мне на помощь Джехис. Я даже немного зауважал его.

Аннэ убрала компьютер в кейс и молча направилась к выходу. За ней засеменил «круглый», следом — Джехис. Я покинул квартиру министра последним. У двери и обернулся. Посреди гостиной стоял безжизненный робот. «Надо бы его собрать, — подумал я. — Хотя… это неважно». Я поспешил следом за черной троицей.

Два гравиплана с водителями послушно ждали нас у входа. Мы расселись. На этот раз я ухитрился попасть в гравиплан к Аннэ. Машины тронулись, взвились над тротуаром и понеслись через шумный город к шлюзу в подземный тоннель. В последний раз обернувшись, я увидел открытую парадную дверь Хаусхэфта. Вздохнув, я набрал на мобильном номер ремонтного агентства:

— Пришлите человека на улицу Радости, Хаусхэфт, сто тридцать пятый этаж. Сломался электронный замок. Ремонт запишите на счет Второго Отделения. Благодарю.

Последний штрих нарисован. Впереди — Волгос-Итил, Лабичюс, возвращенная реликвия, прощение, признание и слава… Да, определенно, сегодня — необычный день.

Глава 5

Это случилось. О, да, это случилось. Я оказался рядом с ней. На одном сиденье.

Она сидела, отвернувшись к окну, и делала вид, что меня не существует. За окном проносились витрины и окна квартир, стены, тротуары, прохожие. Аннэ молча наблюдала за этим перемещением.

— Кто вы? — спросил я вдруг.

— Аннэ Фрайденберг, — не задумываясь, ответила девушка, по-прежнему глядя куда-то в пространство за окном.

— Я имею в виду другое, — покачал я головой. — Кто вы на самом деле? Что вы за человек? Я почти уверен, что ваше имя — это имя, Аннэ — не настоящее.

Лицо Аннэ оставалось бесстратным, ни тени эмоций не промелькнуло на нем. Сомневаюсь, слышала ли она меня вообще.

— Зачем вы помогаете мне? — спросил я в надежде на разговор.

— Нас попросил Глава Патрициата, — четко и лаконично ответила Аннэ, давая понять, что не желает со мной разговаривать.

Но я не сдавался:

— Глупости. Глава не ценит меня, ему все равно, каким образом я разбираюсь со своими проблемами. Он давно уволил бы меня, но не видел подходящего повода. Не верю, что он стал бы выручать меня из такой щекотливой ситуации. Он — демон. Вы — нет. Вы не связаны с ним, я прав?

— Это не так, — ответила Аннэ равнодушно. — Вы заблуждаетесь.

— Но разве Вы сами не хотите помочь мне? Разве не было Вашей инициативой предложить мне помощь? — продолжал я давить на «железную» патринию.

— Это не важно.

— Причины всегда важны! — хлестнул я Аннэ ее же фразой.

Девушка вздрогнула, но не ответила. Я заметил, как ее губы сжались в тонкую полоску.

— Кто Вы такая? Откуда Вы знаете меня? Откуда Вам известно столько секретных разработок, доступных лишь разведке? Вы следили за мной? Вас наняли, чтобы собрать на меня компромат, а потом арестовать?

— Я не уполномочена отвечать на такие вопросы, — ледяным тоном отрезала Аннэ.

— Я ведь могу допросить Вас и по-другому, — несколько озлобленно намекнул я.

— Можете, — вдруг взорвалась Аннэ и, обернувшись, посмотрела на меня. Вызов в ее глазах чувствовался даже через очки. — Но не будете!

— Почему же? — с таким же вызовом спросил я и вдруг смолк.

Неожиданно я понял, что, действительно, никогда не смог бы допрашивать ее, пока она сама не решит мне все рассказать. У меня просто не хватит духу заставлять эту девушку, эту «железную» патринию говорить против ее воли. Потом она обязательно все мне расскажет, я это чувствовал. Не сейчас. Может, позже. Когда узнает меня получше. Да и, в сущности, разве это столь важно — кто она, откуда, какую работу должна выполнять? Не графа в личном деле определяет человека. Человека определяет его цель в жизни. Это сказал не я, а какой-то забытый древний философ. На мой взгляд, он был совершенно прав.

Снова зазвонил мобильный. Пиш почти прокричал в трубку:

— Патре! Сигнал кода от личного значка Лабичюса поступает с территории детской исправительной колонии в Волгос-Итиле! Есть небольшая погрешность, в колонии сильная охранная система, она искажает сигнал. Но могу сказать точно, что министр находится никак не далее, чем за двести метров от территории колонии!

— Спасибо, Пиш, — усмехнулся я. — Ведь можешь, когда хочешь! Будь на связи, — я повесил трубку.

Аннэ вдруг заговорила со мной:

— Этот Ваш Пиш — очень смышленый мальчик. Вы не хотите его повысить?

— За что? — фыркнул я. — Прохвост, взяточник, да к тому же бездельник. Мой личный поверенный! Подумать только!

Уголки губ Аннэ тронула усмешка, менее презрительная, чем всегда. Я с облегчением пришел к выводу, что мир между нами восстановлен. Чтобы поддержать это шаткое равновесие, я решил поговорить о чем-нибудь отвлеченном.

— Не правда ли, сегодня замечательный день? — спросил я будничным тоном.

— И чем же он замечателен? — с неожиданной неприязнью спросила Аннэ. — Тем, что приходится по грязным кварталам гоняться за неуловимым Лабичюсом? Или тем, что Глава решил устроить это дурацкое сборище на площади? Или этой нервотрепкой?..

— Нет, — твердо ответил я. — Не этим. А, хотя бы, тем, что сегодня над нами светит солнце. Понимаете, СОЛНЦЕ, а не искусственные источники ультрафиолета!.. И этого никто — решительно никто! — не замечает! Неужели так должно быть?

— Я смотрю, — Аннэ улыбнулась, — Вас сильно обеспокоит сегодняшняя погода и особенно — солнце. Может, у Вас соляризм, солнечная болезнь? Ну, знаете, были же раньше всякие там лунатики… А Вы — солярик. Может, Вам обратиться к психиатру?

Я поразился такому неожиданному и совершенно нелогичному выводу, ужасно глупому и ужасно верному одновременно. Сразу вспомнил про таблетки. И про доктора Патроновскую. Образ ее был каким-то расплывчатым и неустойчивым. И воспоминание о ней вызвало сильную головную боль, как и мысль о лекарствах.

— Что с Вами? — наигранно забеспокоилась язвительная патриния. — Устали, измучились, да?

— Я еще на многое способен! — отрезал я.

— Да? — Аннэ чуть не смеялась. — На что, например?

— На что угодно.

— Вы готовы в этом присягнуть? — допытывалась Аннэ.

— Конечно, — без колебаний ответил я.

Аннэ захохотала в предвкушение своего триумфа. Потом вдруг схватила меня за руку и, приблизив свое лицо к моему, едва слышно прошипела:

— Тогда… Тогда поцелуйте меня!

Я отшатнулся, пораженный. На лице моем, наверное, самый непонятливый прочел бы ужас и смятение. Что она несет? Что это — очередная проверка? Да, я, конечно, был способен на любые подвиги во имя Юнита и чести патриция… но на ТАКОЕ?! Ради чего? В чем смысл? Терять все из-за прихоти злорадной патринии? Терять власть, звание, деньги, работу, положение в обществе? Жизнь, по сути?..

Аннэ с минуту изучающее смотрела на меня, а потом запрокинула голову и рассмеялась. Грубо и жестоко. Этот ее смех окатил меня холодным душем, заставил содрогнуться, сжаться. Мой взгляд потерял всякое дружелюбие, желание говорить исчезло. А вот у Аннэ, наоборот, появилось.

— Ха-ха-ха! Вы испугались? Ха-ха! Вы думали, я, действительно, заставлю Вас сделать это?!. Ха-ха-ха-ха-ха!!! Ну и глупый же Вы! Я не сумасшедшая, отнюдь! Я не хочу терять карьеру, имя, звания… как и Вы, впрочем. И Вы думали, что я заставлю Вас?.. Ха-ха-ха! Вы же не хотите, не можете потерять все ради одного безумного поступка! О, солнце, никогда не думала, что Вас так легко поймать на удочку!.. Ха-ха-ха-ха-ха!!!

Железная рука, стиснувшая мне горло, вдруг исчезла. Из груди моей вырвался яростный вопль:

— ДА!!! Я НЕ ХОЧУ!!! НЕ ХОЧУ, НЕ МОГУ И НЕ БУДУ!!! Не буду губить свою жизнь ради вашей прихоти, ради развлечения! Вы хотите упрятать меня за решетку, это ясно, как день! Но я не настолько слаб умом, как Вы думаете! Я ценю те блага, которые дала мне жизнь, и не собираюсь от них отказываться из-за минутных желаний самовлюбленной, надменной, железной патринии!..

Вот оно. Вырвалось. Самые худшие слова в моей жизни…

Хлоп! — звонкая пощечина на моей щеке. Я замер от неожиданности. Посмотрел на девушку.

Аннэ вжалась в сиденье и замолчала. Я заметил, как дрожат ее губы — от гнева или от страха? Скорее, от страха. Страдальчески поднялись ее брови, образовав треугольник. Краска сошла с ее лица. Аннэ почти не дышала.

От пощечины я мигом пришел в себя. Или наоборот, лишился последних здравых мыслей. Не знаю. Знаю только, что я, повинуясь ранее неизвестному мне порыву, схватил Аннэ за руку и заговорил горячо, сбиваясь и путаясь, глядя ей в глаза:

— Аннэ! Аннэ, послушайте! Аннэ, милая… то есть… Аннэ! Я не хотел! Я не говорил всего этого… это не мои слова, это не я… Простите… Простите меня! Вы правы — я болен! Я тяжко болен! Эта болезнь внутри меня, она рвет меня на части, кусает, грызет!.. Аннэ, выслушайте!.. Я говорил не то, что думал. Клянусь солнцем, я не считаю Вас такой… такой, как я говорил… О, силы небесные! Что я говорю?! Я знаю, Вы — замечательный человек, Вы не станете доносить на меня, сажать за решетку… это ужасно, ужасно, что такая мысль пришла мне в голову!.. Я не мог… я не должен был… Никогда… Но, как же?.. Нет, нет, это не я! Я не мог… Я не могу, не могу!.. Нет, не могу… — я вдруг почувствовал странное облегчение. И — горячие влажные дорожки на своих щеках. Зверь, изгрызающий мне сердце, на секунду ослабил хватку. Мне стало легче дышать. Кровь, брызнувшая из растерзанного сердца, слезами потекла по лицу. Никогда, ни разу в жизни я еще не плакал… Я изумился и ужаснулся, и поспешил спрятать лицо в руках. Мои слезы коснулись руки Аннэ.

Девушка резко выдернула свою ладонь из моих сжатых рук. Тихо, убийственно прошипела сквозь зубы:

— Я Вас ненавижу.

Стон рванулся из моей груди, но я остановил его. Разум проснулся вдруг от этих ее слов. Я взял себя в руки, утер слезы. Великого труда мне стоило, совладав с голосом, выдавить из себя не менее убийственную фразу:

— Это не имеет значения.

Аннэ ничего не ответила.

Разговор наш, единожды прервавшись, так и не начался снова. Мы продолжили путь в абсолютном молчании. Наш гравиплан уже давно проскочил переходной люк, и теперь мы неслись по соединительному тоннелю под землей. На моих наручных часах была четверть первого. Итого, на поиски пакета с реликвией у нас осталось немногим более четырех часов.

Странно, что сейчас я могу думать о времени. Мы с Аннэ только что разругались, и возможно — навсегда. А я думаю о времени и о пакете… Странное существо — человек. В моменты наибольших потрясений он думает о чем-нибудь совершенно постороннем, маловажном, незначительном, чтобы не перегружать и без того расстроенную нервную систему…

Нет, бесполезно. Зверь, разбуженный ссорой, заметался, заскрежетал зубами по моей грудной клетке. «Выпустите, — зарычал. — Дайте свободу!» А я душил, душил его, не смея выпустить наружу… И чем крепче я держал в себе зверя, тем мучительнее ранил он меня… «Пора, и в самом деле, наведаться к психиатру. Похоже, я нездоров…»

Прошло еще около получаса. Гравиплан вырвался из тесного тоннеля под сень Суперкупола провинции Волгос-Итил.

Здесь надо пояснить, что такое провинция, и в чем ее отличие от Марки и округа. Во-первых, провинции — это населенные центры Юнита с числом жителей от 150 тысяч до миллиона. Таких у нас четыре. Во-вторых, провинция — это сеть куполов с одним большим, или матричным, в центре и несколькими маленькими — вокруг, соединенными тоннелями. В-третьих, конечно же, в провинциях живут низшие патриции и плебеи, это типично провинциальные Купола, где иногда нет даже высших учебных заведений. К тому же, провинции — этот города-тюрьмы. Сюда свозят заключенных, приговоренных к работам во Внешнем мире.

Мрачная картина. Внешне цивилизованный, похожий на Москвополис город Итил встретил нас неприветливой тишиной и настороженностью. Редкие гравипланы встречались нам на улицах, а прохожих не было и вовсе.

Солнце палило вовсю. Здесь, в Итиле, даже чувствовалось его тепло, неизвестно каким образом проникающее сквозь Купол.

— Патре, — обратился ко мне водитель гравиплана. — Неплохо было бы узнать, куда мы летим.

Я спохватился: действительно, куда? Где находится детская колония в Итиле, я не знал, так как в этом городе мне еще не приходилось бывать.

— Остановись на центральной площади, — сказал я. — Спросим кого-нибудь.

Водитель кивнул. Через несколько минут гравиплан остановился в центре города, на широкой подвесной площадке, которую обычно именовали центральной площадью.

Долго ждать нам не пришлось: на площади показался первый прохожий. Я выскочил из гравиплана (честно говоря, дольше оставаться в машине рядом с Аннэ в сгустившейся, тяжелой атмосфере, было уже невозможно) и подошел к прохожему. Это был высокий, в черном костюме, человек подозрительной наружности.

— Эй, патре! — окликнул я его, предположив, что он патриций. — Остановитесь! Нам нужна помощь, мы впервые в городе и заблудились.

Человек в черном остановился и посмотрел на меня. Я подошел поближе, присматриваясь к этому типу. Высокого роста, сухощав, вытянутое лицо, длинные руки, глубоко засунутые в карманы черных брюк, весьма, заметим, помятых; чуть тронутые сединой волосы, глубоко посаженные глаза. Костюм на нем был старый, рубашка — давно нестиранная, а в довершении ко всему его странному облику, на груди незнакомца красовался кричащий желто-синий клетчатый галстук, в отличие от костюма, ослепительно чистый и новый. Под мышкой незнакомец держал книгу. Книгу?!.

— Патре, — снова обратился я к чуднóму прохожему. — Мы заблудились, помогите нам.

— Как же, как же, — радостно заговорил прохожий. — Рад, очень рад! («Чему, интересно? — с тоской подумал я. — Тому, что мы заблудились?..») Отчего не помочь хорошему человеку. А Вы кто будете?

— Я патре Янин, — ответил я неохотно. — Начальник Второго Отделения.

— А, разведка, — как-то слишком равнодушно протянул чудак. — А я — вот, — он показал на книгу. — Мишель Вульман. Нет, это не меня, это автора так зовут. Я — Анатас Ворлак, ваш покорный слуга, патриций восьмого разряда.

— Приятно, — кивнул я, скривившись. — Так Вы нам поможете?

— С радостью. Чем?

— Нам необходимо попасть в детскую исправительную колонию. Вы можете показать нам дорогу?

— Может быть, — тут же пошел на попятную Ворлак. — Почем я знаю, что Вы — на самом деле патре Янин, а не сбежавший из колонии преступник? — вдруг набросился он на меня.

Я опешил от такой наглости. Выхватив из кармана документы, я сунул их под нос наглому типу и, теряя терпение, прошипел:

— Вот! Вы убедились? А теперь я настоятельно прошу Вас помочь нам!

— Хм… — Ворлак отвел глаза. — Возможно, я смогу Вам помочь… Но какая мне от этого польза?

— Что?! — взревел я, выйдя из себя. — Вам еще и награда нужна за помощь Второму Отделению?!

— Ну, зачем же сразу кричать, — пожал плечами мой собеседник. — Можно помочь и по доброй воле. Так сказать, безвозмездно, — при этом он посмотрел на меня заискивающе, все еще надеясь, что я предложу ему вознаграждение.

Я заскрежетал зубами от ярости. Этот тип вывел меня из себя окончательно. Чтобы не сорваться, не показать свою некомпетентность, я отвлекся на минуту — окинул взглядом уже ненавистную площадь: серые здания, серые вывески, серые тротуары. Казалось, даже голубое небо здесь выцвело до бледно-желтого. И тишина. Жуткая, жгучая и ядовитая пустота. В мое сознание закрался жучок неуверенности и страха. Время шло, а мы ни на йоту не приблизились к цели. Нужно было спешить. Я обернулся к Ворлаку, который все это время внимательно меня изучал. Поймав мой взгляд, он тут же расплылся в подобострастной улыбке и спросил с плохо скрываемой издевкой:

— Чем я могу служить патре Янину?

Мне нужно было принять решение, быстро и единолично. Ехать в колонию с этим странным провожатым или найти более надежный источник информации? Это отнимет гораздо больше времени. И потом, меня переполняла жажда действия. Нестерпимо хотелось сделать хоть что-то. До колик в груди надоели бесполезные, ни к чему не приводящие расспросы и погоня за призраком Лабичюса. Оставаться на площади больше не было никакой возможности — время поджимало, страх начал точить мозг.

— Итак, Вы знаете, где находится детская колония? — спросил я Ворлака, понимая, насколько глупо звучит вопрос, но будучи не в силах от него воздержаться.

— Что ж тут удивительного? — пожал плечами наглый тип. — Конечно, знаю!

Меня, признаться, начала раздражать его расхлябанность и неуважение к старшему по разряду патрицию. Исключив из голоса интонации просьбы, я как можно тверже сказал:

— Вы поедете с нами. Покажете дорогу к колонии.

— Это на другом конце города, — с неприязнью ответил Ворлак. — Туда долго ехать, а у меня еще дела…

— Это приказ! — резко бросил я. — Или Вы хотите иметь дело со Вторым Отделением?!

— Хорошо, хорошо, — заворчал Ворлак. — Зачем же сразу грозить Вторым Отделением? Дела подождут. Я поеду.

Трудно сказать, обрадовал или огорчил меня этот ответ. С одной стороны, я понимал, что помощь этого проходимца нам очень пригодится, но с другой… сидеть с ним в одном гравиплане?!

Делать нечего. Мы пересекли площадь и уселись в гравиплан. Причем мерзавец умудрился сесть между мной и Аннэ. Наверное, оно и к лучшему — мы оказались оттеснены друг от друга, а значит, не было поводов для дальнейшей ссоры. Но… что-то больно кольнуло между ребер в грудь.

— Куда едем, патре? — спросил водитель.

— Патре Ворлак покажет дорогу, — ответил я и, отвернувшись к окну, погрузился в размышления.

Краем сознания я уловил слова Ворлака: «…потом направо возле техноцентра… красное здание… прямо по солнцу…»

Машина взвилась над площадью, развернулась и помчалась куда-то по серым улицам между серыми домами.

Городской пейзаж действовал на меня угнетающе. Дело даже не в однотонной мрачности серых стен, в грязи и сырости. Меня настораживало смертное безмолвие, отсутствие людей и гравипланов на улицах, света в витринах и рекламных вывесок. Словно город вымер. И почему меня это так взволновало?

— Куда все пропали? — спросил я нашего «проводника», стараясь придать голосу безразличие.

— Все? Все люди, Вы хотите сказать? — переспросил Ворлак. — Люди-то никуда не пропали. Вы же знаете, закон запрещает покидать город без разрешения Патрициата. А почему на улицах никого нет, так тут все просто. Недавно из тюрьмы для особо опасных преступников сбежали четверо маньяков-убийц.

Меня передернуло. Страшное место! Хоть мне ничего и не грозит, но все же неприятно осознавать, что где-то рядом, может быть, за дверью или за углом, сидит маньяк с лазером и поджидает очередную жертву. Бр-р! И как можно жить здесь? «Интересно, каким образом этим четверым удалось сбежать из тюрьмы? Как это допустили? — подумал я. — И почему их до сих пор не поймали? И даже не доложили во Второе Отделение или хотя бы в Отдел Внутренней Безопасности? Пожалуй, надо с этим разобраться. Потом. Когда поймаем Лабичюса…»

— И потом, — продолжал Ворлак, — в городе еще две беды — эпидемия и полиция.

— Что-что? — вдруг заговорила Аннэ. — Эпидемия?

— Да, — кивнул «проводник». — Эпидемия. Болезнь страшная, передается по воздуху. Косит в один день.

— Почему же ее не вылечат? — озвучила мой собственный вопрос Аннэ. — Почему не подадут заявку в Медцентр? Ведь сейчас есть вакцины от всех болезней!

— Подали, — усмехнулся Анатас, повернувшись к Аннэ. — Подали заявку, милостивая патриния. Уже месяц, как подали! Но — никакого ответа, как видите. И даже лекарств не прислали.

— Вот как? — брови Аннэ сошлись на переносице. — С этим необходимо разобраться!

— Да кому мы нужны? — хмыкнул Ворлак. — Провинция, чернь, одно слово. Чем быстрее плебеи вымрут, и чем естественнее это произойдет, тем лучше для верховной власти, ведь так? Не вижу смысла беспокоиться.

Эти слова вызвали во мне настоящую бурю. Это говорила Маришка. Точно то же самое говорила Маришка!.. Маришка… Как она сейчас? Где она? Наверняка она возненавидела меня. После того, что я сделал, глупо было бы не возненавидеть…

Неожиданная мысль кинжалом резанула мозг: а что, если в Германской Марке тоже начнется эпидемия? И никто даже не побеспокоится об этом… Как же все те люди, которые будут страдать и умирать? Как же Маришка?! Если она умрет?.. Как же так? Как это возможно?

Сердце подскочило, стукнулось о грудную клетку и заколотилось с неимоверной скоростью под самым горлом. Стало страшно. Кровь закипела и застучала в висках. Мне не было так страшно с пятнадцати лет, с того первого и последнего раза, когда меня охватил ужас — я видел, как разбился на истребителе мой старый инструктор… тогда я боялся за свою жизнь, боялся, что меня может постигнуть та же участь. Сейчас — нет. Сейчас все иначе. Сейчас — Маришка. Маришка… Как же страшно! Захотелось сейчас же, немедленно, сию же секунду оказаться рядом с ней!

Я схожу с ума. Я определенно спятил. Такого никогда не случалось со мной. Такого сильного неконтролируемого выброса эмоций. Я подумал про таблетки. Нащупал их в кармане. Услышал голос Аннэ:

— А при чем здесь полиция?

— Как при чем? — Ворлак удивился и возмутился одновременно. — А народное восстание?

— Что «народное восстание»? — Аннэ покровительственно улыбнулась.

Я взглянул на нее. Кольнула совесть. Как так вышло, что даже с ней, даже с этой рассудительной, благородной девушкой, равной мне по происхождению, я не смог найти общий язык? За тот недолгий час, что знаю ее, я успел оскорбить ее, обидеть, поругаться с ней. В сознание закралась мысль о том, что я не умею общаться с людьми. Даже этот клоун Ворлак, выдающий себя за патриция, не воспринимает меня всерьез. До боли в сердце ощутил себя настоящей кабинетной крысой…

— Вот, — продолжал разговор «проводник», — не знаю уж, почему, но только наши власти решили, что центр восстания — именно здесь, в Итиле. Может быть, потому, что здесь сидят политические. Или из-за детской колонии. А может, и не поэтому. Но только шерстить нас стали с утра до ночи. Вот народ и не выходит на улицу.

— А отчего же вы не боитесь? — съязвила Аннэ.

— А зачем мне бояться? — снова недоуменно поднял брови чудак. — Я — патриций!

— И что, по-вашему, если Вы — патриций, то ни болезнь, ни полиция Вас не касаются? — вступил я в разговор.

— Разве нет? — как сытый кот, сощурился Ворлак. — Только так, а не иначе. А то что же мы за патриции?

— Не слишком ли Вы себя переоцениваете? — со злостью спросил я.

— Ни в коем случае! — округлил глаза наглец. — Я себя иногда даже недооцениваю! Вот Вы, — он вдруг обернулся к Аннэ, — вы знаете, кто я такой?

— Нет, — покачала головой девушка. — Вы ведь мне не представились.

— Прошу прощения, — театрально склонил голову Ворлак. — Анатас Ворлак, величайший и гениальнейший писатель Юнита.

— Да? — искренне удивилась Аннэ. — Вот как? И что же Вы написали?

— Ничего.

— В таком случае, разве Вы — писатель? — с сарказмом усмехнулся я.

— Писатель! — нисколько не смутившись, отозвался Ворлак. — Причем ве-ли-чай-ший, — он особо подчеркнул последнее определение. — Откуда Вы знаете, ЧТО я могу написать? Может, эпопею. Или драму, какой еще не видел Юнит. Или солнце знает что еще! Никому неизвестно, какие гениальные сюжеты могут роиться у меня в голове! Так что Вы не можете убеждать меня в том, что я — не писатель.

Я понял, что с этим странным человеком, спорить бесполезно. Попытался отвлечься, отвернулся к окну. Серость. Стены небоскребов слились в один серо-желтый холст. Ни одного гравиплана, ни одного человека. Смотреть в окно было, почему-то, страшно. По спине побежали мурашки. Впервые в жизни. Я сжал в кармане баночку с таблетками, словно она могла спасти от страха…

У страху примешалось еще одно чувство — злость. Я начал злиться на все и вся. На себя — за свою глупость и бестактность, на этого дурацкого Ворлака, на Лабичюса, на эпидемию и этот мерзкий городишко. Но особенно — на Аннэ. Она разговаривала с этим чудаком Ворлаком открыто и легко, даже смеялась не натянуто, без сарказма. Со мной же держалась снисходительно и осторожно. Такое ее поведение чрезвычайно задевало мое самолюбие. Отчего? Неясно. Я же в ссоре с ней…

Очень хотелось прервать милую беседу Аннэ с наглецом Ворлаком. Повод был мною быстро найден: глянув на часы, я охнул — было уже 12.50 пополудни. Время утекало как-то незаметно для меня. А мы, между тем, даже не достигли колонии.

— Эй, патре! — обратился я к Ворлаку с раздражением. — Вы точно знаете, где находится колония для детей?

— Вы меня обижаете своим недоверием, — нахмурился «проводник».

— Обижайтесь или нет, но мы все еще не у цели!

— Я же говорил, — протянул Ворлак назидательно. — Лететь долго. А, впрочем, мы уже почти на месте. Эй, шеф! — обратился он к водителю. — Останови-ка тут, на сто тридцатом, под зеленой вывеской!

— Куда это Вы собрались? — с угрозой в голосе прошипел я и схватил Ворлака за лацкан пиджака.

— Попрошу без рукоприкладства, — резко ответил Ворлак, выдергивая пиджак из моей руки. — Я же говорил, у меня дела. А лететь вам уже немного осталось. За углом этого небоскреба, направо, — прямая улица. Полетите до конца и упретесь в колонию.

Я нахмурился, но спорить не стал. Уж лишком надоел мне этот проныра Ворлак.

— Останови, — скомандовал я водителю.

Гравиплан затормозил на тротуаре. Я выше из машины, пропуская нашего «проводника». Изобразив на лице самую ехидную улыбку, Анатас помахал мне рукой, перехватил свою потертую книгу и моментально скрылся в дверях какого-то магазинчика.

Обозленный и жутко нервничающий, я сел в гравиплан и скомандовал водителю:

— За угол направо и прямо до конца!

Водитель кивнул. Гравиплан рванул с места. За пару секунд мы обогнули здание и вылетели на финишную прямую. Еще двадцать секунд, и…

И мы выскочили на широкое, ярко освещенное пространство центральной площади. Снова знакомые серые дома, серая брусчатка под ногами, палящее солнце над Куполом. И никакой детской колонии в помине.

Я выскочил на площадь, взревев от бешенства. В бессильной ярости завертелся волчком, словно разыскивая виновника моих несчастий. Сейчас я готов был убить первого встречного. Терпению моему пришел конец.

Прыгнул на заднее сиденье гравиплана и проорал:

— Назад! За этим… Ворлаком! Убью его!..

Водитель от испуга так дернул руль, что машина, натужно взвыв, взвилась над площадью вертикально и перевернулась в воздухе, сделав сальто. Я даже не успел почувствовать страха, как мы уже летели на предельной скорости назад, туда, где оставили нашего «проводника».

— Конечно! — бормотал я. — Как же я сразу не догадался?! Это — его сообщник! Он ввел нас в заблуждение, дав Лабичюсу время скрыться! Нет, я убью его! Убью! Какой же я простофиля! Откуда у провинциального патриция восьмого разряда — книга?! Конечно! Это подкуп! Взятка! Ах, я идиот!..

Вот и зеленая вывеска на сто тридцатом этаже. «Антиквариат».

— Тормози! — рявкнул я.

Завизжал тормозной двигатель, гравиплан подскочил, словно споткнувшись, и завис в воздухе возле тротуара. Я выскочил из машины, бросился к магазину, рванул на себя стеклянную дребезжащую дверь и застыл в изумлении. В полутемном помещении, великолепно отделанном под старину, никого, кроме продавца, не было. Я подскочил к старику-торговцу, стоявшему за прилавком, и завопил:

— Где он?! Где Ворлак?! Где этот идиот в клетчатом галстуке?! Отвечать! Второе Отделение! Я — Верий Янин! У вас есть черный ход?

Старик-продавец вмиг покрылся крупными каплями пота и запричитал:

— Патре… Умоляю… Я ведь ничего… я никогда… Не знаю, не ведаю… никаких Волков! Я честно, верой и правдой… не губите старика!.. Не знаю Волка! Не видел… умоляю! Патре!..

— Черный ход! Черный ход! — словно обезумев, кричал я.

— Нету, нету, патре! — заплакал старик. — Отродясь не было…

— Тьфу! — сплюнул я всердцах и вышел вон.

Ничего ценного я от старика не узнал, да и вряд ли узнал бы — слишком уж он перепугался. Это меня позабавило и остудило мой пыл. Вид трясущегося за свою шкуру старца прогнал мой гнев и родил во мне отвращение, вместе с тем вернув трезвую рассудительность. Если подумать хорошенько, так выходит, что Лабичюс нарочно все подстроил: и запись своего разговора, и встречу с Ворлаком… он водит нас за нос, это очевидно. Возможно, его и вовсе нет в Итиле. Но почему же Пиш сообщил, что сигнал личного кода от значка Лабичюса поступает отсюда? Хм…

Потерев в раздумьях подбородок, я направился к гравиплану. Окинул взглядом дома вокруг.

И едва не лишился дара речи: напротив антикварной лавки, обнесенное железной решеткой под высоким напряжением, высилось здание красного кирпича, по всей длине коего белой краской было написано: «Детская исправительная колония строгого режима».

— Вот она! — воскликнул я радостно. — Все же он привел нас к ней! Однако если это была шутка, то она не смешна, — я нахмурился, сел в гравиплан и сказал водителю: — Разверни и припаркуйся у противоположного тротуара.

Водитель, перепуганный насмерть моим недавним «выступлением», только кивнул и, не проронив ни слова, развернул машину и остановился возле колонии. Я обратился к Аннэ:

— Вы пойдете?

— С вами? — спросила Аннэ с вызовом. Я ждал решительного отказа, но она, на удивление, согласилась. — Почему бы и нет? — девушка равнодушно пожала плечами и выбралась из машины.

Я поспешил следом. Шел и думал, как же, все-таки, несправедлива жизнь. Особенно по отношению ко мне. Столько лет я работал и добивался своего сегодняшнего поста, амбициозный энергичный юноша, только ради того, чтобы перестать бояться тех, кто был выше по положению, и добиться их уважения. Их и всех остальных. И что же в итоге? Я получил долгожданное место под солнцем, но не перестал бояться. И самое неприятное заключалось в том, что другие начали бояться меня. Страх. Только он правит миром. Страх. И никакого уважения.

Что же я сделал не так? Где оступился?

Почему этого оборванца и преступника Хэзвига именно уважают, а не бояться? Почему его, а не меня, родового патриция второго разряда, самого законопослушного юнитарина Объединенных Земель? В чем же дело? Или в ком?..

Вот и Аннэ. И Маришка. Две самые замечательные девушки Юнита. Я так хотел добиться их расположения и уважения, а получил лишь презрение и страх. Презрение и страх.

Что же я сделал не так?

Возможно, я неправильно родился? Да нет, ровно так же, как каждый патриций: в лаборатории, в пробирке, в капсуле. Может, неверно воспитан? Так же, как и тысячи других — роботами и наставниками. Но что же со мной не так? Что-то явно не так, как должно быть!

Иначе почему лишь я один не хочу власти, зиждущейся на страхе? Почему только в моей голове рождаются мысли о сочувствии плебеям? Почему?

«Ты не один, — вдруг сказал ясный голос в моей голове. — Таких, как ты, уже сотни. Сотни патрициев отказываются от своих прав и переходят на сторону повстанцев. Неопатиции, так их называют. Ты сам арестовал не один десяток своих подчиненных, посчитавших своим долгом служение народу, а не «власти». Ты не одинок…»

Я ужаснулся своим мыслям. Выходило, я должен немедленно сам себя арестовать. Меня передернуло. Аннэ заметила это и съязвила:

— Что, так неприятно идти к преступникам?

Я ничего не ответил. За нами шли Джехис и Гаршек, я не хотел посвящать их в подробности моих переживаний.

Колония выросла над нами красным Эверестом. Массивные металлические двери, повсюду — камеры слежения и сигнализация. Из этого здания, по-видимому, можно было выбраться только с позволения тех, кто следит за порядком. Это обнадеживало — вырваться отсюда явно никто не в силах. Или это только видимость надежности?

Я подошел к галафону на стене, нажал на плоском экране кнопку вызова.

— Дежурный слушает, — перед экраном возникло объемное изображение молодого человека в форме.

— Верий Янин, — представился я. — Второе Отделение. Обыск. Откройте двери.

Изображение пропало, экран погас. Заскрипел старый открывающий механизм. В левой створке огромной массивной двери открылась маленькая калиточка.

Мы вчетвером протиснулись в дверь. Та с необычайным грохотом захлопнулась за нами. Нас встретил тот самый юнец-дежурный в форме, со взводом автоматчиков. Потребовав документы и убедившись в законности нашего пребывания в колонии, спросил о цели обыска.

— Это касается только Второго Отделения, — отрезал я.

Форменный спорить не стал.

Мы разделились. Джехис и Гаршек направились в верхние ярусы, где содержались дети-патриции, мы с Аннэ спустились вниз, в сектор плебеев.

Я даже не предполагал, где может находиться Лабичюс. В комнате надзирателей его не было, в карцере, в столовой, в зале исправительных работ он тоже отсутствовал. Не объявился он и при осмотре камер. Возможно, стоило спросить о нем коменданта колонии или надсмотрщиков, но мне совсем не хотелось объясняться с этой толпой уставных болванов. Лабичюс все еще оставался вне пределов досягаемости. В колонии его, по всей видимости, нет.

Зато кругом было полным-полно детей. Малолетних преступников: воров, убийц. Грязных, оборванных, вонючих, жалких, голодных и холодных. Как только я увидел их, во мне тут же родилось бесконечное отвращение к ним: на мой взгляд, эти отбросы общества вообще не должны жить…

Словно в подтверждение моим мыслям раздался сдавленный детский крик и сип лазерного ружья: здесь же, в колонии, прямо в коридорах и залах, проводили «показательные» казни. Я подошел ближе к месту события и разглядел лежащий на полу в луже крови комок тряпок, грязных и потрепанных. Двое солдат взяли его и потащили к крематорию. На миг меня окатила волна ужаса — это была девочка лет девяти-десяти, худущая и жалкая. Из-за пыльной мочалки всклоченных грязных волос выглядывало ее бледное, искаженное предсмертным ужасом лицо с широко открытыми черными глазами. Серое рваное платье задралось, открыв тощие костлявые ножки, за которые солдаты волочили девочку по бетонному полу. За нею тянулась жирная полоса блестящей, черно-красной крови.

Меня внезапно затошнило. Невероятно! Отчего-то я проникся сочувствием к этому маленькому безродному существу. Увиденное лишило меня способности двигаться и говорить. Я вдруг начал присматриваться к снующим по коридору детям, вглядываться в их лица, изможденные, искаженные мукой, истощенные голодом, изнуренные тяжелой работой. Все они были разные: подростки и совсем маленькие ребятишки, светловолосые, чернокудрые, рыжие, бледные и смуглые… Но у всех, как у одного — ненавидящий, горящий взгляд.

Меня кто-то толкнул. Я обернулся — это был мальчик лет двенадцати, в полосатой робе. Он не видел, куда идет, вероятно, от усталости, поэтому и наткнулся на меня. Я вдруг решился с ним заговорить.

— Мальчик, — как можно более мягко, даже несколько заискивающе, обратился я к нему. — Подожди минутку.

Тот остановился и взглянул на меня невидящими глазами.

— Как тебя зовут? Откуда ты?

Молчание.

— Расскажи мне. Ты можешь мне доверять, я не причиню тебе зла, — продолжал я попытки разговорить мальчика. — Я — Верий Янин, начальник Второго Отделения, и я…

Я не успел договорить: мальчик вдруг страшно гортанно завыл, закрыл голову руками и как-то странно, боком, приволакивая ногу, побежал прочь, к камерам.

Я удивился и возмутился до глубины души. Стоило проучит негодяя, посмевшего не ответить на вопрос начальника Второго Отделения!.. Но тут ко мне подбежал другой мальчик, лет семи, с необычайно ясными зелеными глазами и открытым лицом. Он потянул меня за штанину и звонко позвал:

— Дяденька! Дяденька из Второго Отделения!..

Я повернулся к нему и резко спросил:

— Что?!

— Дяденька, а Вы, правда, все-все можете?

— Допустим, не все, но многое, — ответил я все так же раздраженно.

— А сказать начальнику охраны, чтобы меня не бил, можете? — жалобно глядя мне в глаза, спросил мальчик.

— Могу, — уже смягчившись, ответил я. — А за что он тебя бьет?

— Я не могу работать, как все, — с готовностью ответил мальчик. — Я маленький. А Йозя не работает из-за ноги.

— Йозя? Кто такой Йозя?

— Он убежал сейчас, — ответил мальчик.

— А как тебя зовут? — спросил я, глянув туда, где скрылся Йозя.

— Сергьё, — ответил мальчик. — Дяденька, сюда начальник охраны идет!

— За что же он здесь, этот Йозя? — спросил я снова, пропустив мимо ушей замечание Сергьё о начальнике охраны.

— А он украл в лавке пакет молока и банку концентрата для младшей сестры, — ответил Сергьё так, словно рассказывал, как на днях его друг поскользнулся на тротуаре, — а его Второе Отделение поймало. И сестренку его. Она больная была, чахоточная. Ее сегодня расстреляли…

У меня комок подкатил к горлу. Я вздохнул, чтобы не выдавать волнения. Аннэ, все это время стоявшая рядом со мной и молча наблюдавшая, сейчас покосилась на меня то ли удивленно, то ли с подозрением. К нам поспешно подошел усатый надзиратель.

— Здравия желаю, патре! — откозырял он. — Простите за неудобство. А ты — пошел вон! — рявкнул он на мальчика, замахнувшись дубинкой.

Что на меня нашло? Словно затмение, словно внезапное помешательство… Я перехватил руку надзирателя и прошипел сквозь зубы прямо ему в лицо:

— Не смей бить ребенка! Слышишь?!

— Но… патре… — возмутился надзиратель.

— Я приказываю! — вскрикнул я.

— Не имеете права, — нахмурился надзиратель.

— Хочешь под арест?! — я чуть не плевался кипящей лавой. — Я могу это устроить!

Надзиратель побагровел и надулся, как воздушный шарик, но руку, все же, опустил. Пожав плечами, он удалился. Я повернулся к мальчику. Тот смотрел на меня почти влюблено.

— Дяденька! — с восхищением затараторил он. — Спасибо, дяденька! Как Вы его, а?! Это ж здорово! Самогó надзирателя!.. Спасибо, дяденька!

Я слегка смущенно заулыбался. Бросив взгляд на Аннэ, я увидел, как девушка нахмурилась. Что это? Удивлена? Рассержена? Подозревает меня в чем-то? Но нет, напрасно я запаниковал — Аннэ вдруг тоже улыбнулась. Улыбнулась не кому-нибудь, а мне. Без тени насмешки, сочувственно и ласково. И тут мне захотелось совершить нечто такое, за что она сразу простила бы меня.

— Знаешь, — обратился я к Сергьё, — а я ведь могу попытаться вызволить тебя отсюда.

Глаза Сергьё засветились счастьем.

— Правда? Правда, можете, дяденька? — с мольбой в голосе спросил он. — А то этот надзиратель меня теперь совсем убьет!

Я вздрогнул, осознав, какую ошибку только что допустил. Ведь мальчик прав — после такого принародного унижения разъяренный надзиратель начнет срывать злость на всех и вся, и особенно — на том, кто в этом унижении был повинен. Теперь я был твердо уверен, что Сергьё нельзя дольше оставаться в колонии.

— Помогите, дяденька, — почти прошептал мальчик.

— Обязательно, — твердо сказал я. — Только я должен знать, за что тебя осудили.

— Да ни за что, — уверенно мотнул головой мальчишка. — Просто я — русский…

Меня словно окатило ледяной океанской волной. Вся моя уверенность в одно мгновение растаяла. Русский… вора или убийцу еще можно оправдать и освободить — он исправится. А как исправить родство, национальность, кровь? Бесполезно. Даже пытаться не стоит. Сергьё не выпустят. Никогда…

Я ни разу в жизни не чувствовал себя настолько беспомощным, как сейчас. Плечи мои сами собой опустились, взгляд потух. Аннэ заметила это, заметил и Сергьё. Он забеспокоился:

— Ну, может, Вы попробуете? Всего-то попытаетесь… хоть разочек? Может, выпустят?..

— Я попробую, — уже не так уверенно, но все же искренне ответил я. — Обещаю.

Кивнув мальчику, я побрел к лифту. Аннэ пошла следом. Она молчала. Сочувствовала ли она мне или обдумывала, как лучше использовать свидетельство моего антиюнитаристского поведения в заведенном на меня деле и в суде? Не знаю. Но хотелось верить, что она поняла меня. Ведь она улыбалась мне. Хотя, может быть, мне только показалось, что улыбалась. А на самом деле это была победная усмешка… да уж, после того, что я тут наговорил и наделал, засадить меня за решетку — плевое дело… И без того внутри у меня бушевало страшное, непостижимое существо, смятение охватило разум, а тут еще приходят мысли об аресте… нет, это, воистину, худший день в моей жизни!!!

Глава 6

Лифт вынес нас на первый уровень колонии, где находился центральный вход. Там нас уже ждали Джехис Чейз и Гаршек. Как я и предполагал, Лабичюса они не нашли.

— Это — приманка, — высказал общую мысль Гаршек. — Нас подставили. Здесь делать нечего. Связывайтесь со своими агентами, — обратился он ко мне.

Я кивнул.

— Только сначала выйдем на свежий воздух, — хрипло попросил я, чувствуя, как горло охватывает железный обруч удушья.

Все согласились. Мы вышли на солнечный свет из мрачных казематов краснокирпичного здания. Яркое солнце больно резануло по глазам, они сразу заслезились. Я судорожно вздохнул и нырнул в гравиплан. Достал мобильный и набрал номер Пиша. Совершенно машинально, так как все мысли мои сейчас были заняты другим… через пару секунд Пиш на другом конце провода завопил:

— Патре! Сигнал кода от личного значка Лабичюса поступает из сектора Альфа, где ведутся разработки по очистке Внешнего Мира! Это — в смежном с Итилом Куполе! Не могу себе представить, что там понадобилось министру?

— Тебе и не нужно этого представлять, — устало ответил я. — Будь на связи.

— Где он? — тихо спросила Аннэ (я и не заметил, как она села рядом со мной в гравиплан…).

— Во Внешнем Мире. Сектор Альфа. Летим, — сказал я шоферу и в бессилии откинулся на спинку сиденья. Меня мучило чувство собственной никчемности и бесполезности, пустоты моего существования. Сейчас я ясно представил себя марионеткой в чьих-то сильных руках. Ничего не могу. Ни за что не отвечаю. Не живу… мне стало не по себе.

— Залетим на базу радиозащиты, — сказала Аннэ шоферу.

Тот кивнул и повернул направо — где-то там, вдали, виднелся край Купола, в котором открывался тоннель-проход к смежному Куполу Альфа. Следом за нами свернул гравиплан Гаршека.

Но мне уже было все равно. Все равно — найдем мы Лабичюса или нет. Подавлю я восстание или не сумею. Не этот случай, так следующий — Глава все равно найдет способ разобраться со мной раз и навсегда. Он слишком проницателен. Умудрился увидеть во мне то, чего я сам еще не разглядел. Склонность к неопатрицианству. К революции. Я «ненадежен», как он сказал бы. Что ж, он был прав. Я — ненадежен.

— Что с вами? — вдруг спросила Аннэ, видимо, потому, что я резко изменился в лице.

— Ничего, — поспешно ответил я. — Со мной все в порядке, — попытался выдавить улыбку. — Просто я неудачник.

— Вы верите в удачу? — Аннэ вопросительно подняла одну бровь.

— Скорее, это она не верит в меня, — невесело усмехнулся я.

Аннэ улыбнулась. Без сарказма. Без яда. Просто улыбнулась. По-дружески.

Мне стало дурно. Легкий озноб пробежал по телу. А внутри заворочался, больно раня, огромный зверь, спавший до поры. Я не мог оторвать взгляда от Аннэ, от ее улыбки, и меня не покидало ощущение, что я знаком с этой девушкой уже многие годы…

Гравиплан затормозил и начал снижаться. Затем проскочил в переходной тоннель, и мы полетели к смежному Куполу с радиозащитной базой. Вскоре оба гравиплана опустились возле приземистого, сферической формы здания металлического цвета, без окон и, кажется, без дверей. По периметру здания расхаживало не меньше десятка солдат-охранников с лазерными автоматами. Выглядели эти молодцы куда свирепее своих собратьев из детской колонии, отъевшихся на казенных харчах и засидевшихся в уютных подсобках.

Я вылез из машины и направился к одному, наиболее представительному на вид, судя по нашивкам, капитану.

— Стоять! — крикнул он издалека. — Документы!

— Я — Верий Янин, — крикнул я в ответ. — Второе Отделение!

Похоже, эти слова не произвели на капитана особого впечатления, так как автомат он, все-таки, вскинул. Но я услышал его крик:

— Подойди. Ты один! Остальным не двигаться!

Еще человек пять из охраны поспешили к своему командиру и взяли моих товарищей на прицел. Мне ничего не оставалось делать, кроме как пойти вперед одному, вытащив из кармана документы и держа их в высоко поднятых над головой руках. Как только я подошел достаточно близко, капитан выхватил красную «корочку» у меня из рук и направил дуло автомата мне в грудь.

— Стоять!

Я послушно остановился. Солдат внимательно прочел мое удостоверение, сверил голографию с оригиналом и, наконец, опустил автомат. Без особой охоты протянул руку к козырьку и отчеканил:

— Добро пожаловать, патре. Следуйте за мной.

— Я не один, — кивнул я в сторону черной троицы.

— Это тоже разведчики? — хмуро спросил капитан.

Я кивнул.

— Тогда проходите, — после минутного колебания ответил солдат и зашагал в сторону металлически-серого здания.

Я обернулся к моим спутникам и кивнул. Они пошли за нами.

Капитан вплотную подошел к монолитной на вид стене, надавил на нее, и стена тут же бесшумно открылась, явив нашим взглядам коридор, освещенный зеленоватыми лампами.

— За мной, — скомандовал солдат.

Мы подчинились. Едва мы вошли, дверь так же бесшумно закрылась за нашими спинами. Я почувствовал себя мухой, попавшей в крепкую, липкую паутину. Было похоже, что мои полномочия в этом месте закончились.

Гулким коридором солдат провел нас в тесную комнату, посреди которой стоял стол с придвинутым к нему единственным стулом, велел ждать и ушел. У меня неожиданно закружилась голова. Я прислонился к стене. Гаршек, как всегда, язвительно заметил:

— Что-то с Вами не так, Верий. Вы нездоровы?

— Я в порядке! — ответил я довольно грубо.

Гаршек только недоверчиво ухмыльнулся. Это меня разозлило. Я уже думал над тем, что бы такое сказать Вирславу, как вдруг дверь открылась, и в комнату вошел низенький, плотный человечек в генеральской форме. Даже не взглянув на нас, он прошествовал к столу и сел, сцепив ручки на животе. «Точь-в-точь Глава в миниатюре!» — подумалось мне. Человечек окинул нас тяжелым взглядом из-под бровей и изрек:

— Кто вы такие и что вам здесь нужно?

— Я — Верий Вацлавич Янин, — терпеливо представился я. — Начальник Второго Отделения Внутренней разведки. Это — мои сотрудники. Я здесь — по делу государственной важности.

Генерал нахмурился и снова пробасил:

— Я еще раз спрашиваю, кто вы такие?

— А я еще раз говорю, — теряя терпение, ответил я, — мы — Внутренняя Разведка, я — представитель Совета Патрициата, Верий…

— Молчать! — рявкнул маленький человечек густым басом, наклонившись вперед. — Вашу легенду я уже слышал. А сейчас — настоящие имена, цели, кем подосланы?!!

— Главой Патрициата!.. — вышел я из себя.

— Кхм… — хмыкнул маленький и встал. Это предвещало недоброе. — Патрициат, говорите? Кхм… Так вот, я, позвольте заметить, Фридрих Линде, генерал-полковник, командующий Первым Отделением Разведки и Работ во Внешнем Мире. И я не позволю, чтобы по моей территории шныряла всякая шантрапа!

— Позвольте… — возмутился я.

— Я сказал — нет! — рыкнул генерал. — Не позволю! Будь ты хоть трижды начальником Внутренней Разведки! Я теперь никому не доверяю! С того момента, как здесь появился этот Лабичюс!..

— Так он здесь?! — воскликнул я и шагнул к генералу.

Тот насторожился.

— Нет, его здесь нет. В конце концов, это — мое личное ведомство. Почему он вас так интересует?

— Мы… ищем его, — уклончиво ответил я.

— Ищем или разыскиваем? — прищурился генерал.

— Скорее, пытаемся поймать, — встрял в разговор Гаршек.

— Я так и думал! — хмыкнул маленький человечек. — Так вы здесь по его душу? Что ж, — уже мягче произнес он, — здесь его нет, он во Внешнем Мире. Если им заинтересовалась Внутренняя Разведка, так я готов помочь его поимке. По этому Лабичюсу плачет тюремная камера!

— Это точно, — кивнул Гаршек.

— А Вас я не спрашивал, — нахмурился генерал. — Во Внешний мир я отпущу только двоих, на тот случай, если вы — его сообщники. Остальные побудут здесь в качестве… залога.

— Но, позвольте, какое право… — начал, было, я, но генерал перебил:

— Полное и абсолютное! Выбирайте, кто из вас пойдет. В противном случае я посажу в карцер вас четверых и вызову подкрепление. В Итиле разберутся, кто из вас кто.

Я обернулся к черной троице. Мои спутники смотрели на меня немного растерянно. Первой моей мыслью было — взять с собой Аннэ. Но я тут же подумал, что наша вылазка может оказаться опасной, поэтому девушку брать не стоит. Поразмыслив немного, я произнес:

— Со мной пойдет Чейз.

— Есть, — тут же откликнулся Джехис.

— Ну, вот и отлично, — сказал генерал и нажал кнопку на столе. В комнату вошли двое солдат. — Проводите… этих двоих, — генерал указал на Аннэ и Гаршека. — А вас, — повернулся он ко мне, — я провожу сам.

Мы разделились. Я поплелся за генералом, Джехис — за мной. Аннэ и Гаршека увели в противоположном направлении.

Мы долго шли по гулким коридорам, пересекали обширные залы и маленькие комнатки. Наконец, мы оказались в помещении со спецснаряжением. Мы с Джехисом выбрали себе радиозащитные костюмы по росту, натянули на спины тяжелые баллоны с кислородом, взяли по автомату и направились к переходнику. Генерал крикнул нам вдогонку по рации:

— Не больше часа!

Я поднял вверх большой палец в знак согласия и вошел в переходник. Дверь за моей спиной медленно закрылась, плотно припаявшись к резиновому ободу. Зашумели машины, отсасывая воздух из переходника. Тут же загудели клапаны давления на наших спецкостюмах. Как только в камере образовался вакуум, поползла вверх вторая дверь — наружу. Мы шагнули вперед и оказались под ослепительно-ярким солнцем.

В первые минуты я ничего не мог разглядеть — свет бил в глаза, заставляя щуриться. Но вскоре я смог осмотреться. О, солнце! Лучше бы я родился незрячим!.. Ибо то, что предстало моему взору, невозможно лицезреть спокойно. Ужас охватил меня мгновенно.

Я никогда раньше не бывал во Внешнем Мире. По крайней мере, настолько, насколько был сейчас. Полеты на истребителе не в счет — за штурвалом нет времени любоваться пейзажами. Да и изнутри Куполов Внешний Мир практически не виден, он маячит серой пустыней где-то далеко внизу, недоступно, недостижимо… По галавидению его не показывают, на галаппараты не снимают… Наверное, именно поэтому увиденное повергло меня в такой шок.

Первое, что я увидел — это земля. Не асфальт, не бетон, а простая, настоящая земля. Но какая земля! Нет, это была не та жидкая грязь, из которой пытались что-то выжать земельные крестьяне, и не тот черно-коричневый монолит, который был виден сквозь прозрачные стены подземных тоннелей. Эта земля была суха и безжизненна. Изрезанная трещинами, усыпанная камнями, превратившаяся в пыль, которую гнал куда-то вдаль жгучий, свободный ветер, странник, блуждающий над землей в остатках атмосферы... Пейзаж был похож на лунный… Потом я увидел деревья. Точнее, скелеты, закостеневшие остовы некогда пышных и прекрасных созданий природы. Они распростерли свои мертвые искривленные ветви-руки, словно люди в предсмертных конвульсиях. С ветвей спускались тонкие длинные веревки, сплетаясь и образуя целые бороды — я знал, это — новые формы жизни, приспособившиеся к высокому уровню радиации.

Невдалеке, меж пологих склонов, текла река. Впервые в жизни я видел реку. Но и она производила страшное, тягостное впечатление: ни кустика, ни зеленого деревца вокруг, не порхают над зеркальной гладью омутов стрекозы, не плещутся в заводях рыбы, не колышется на ветру камыш… ни единого звука. Только мерное течение воды, зараженной воды, по отшлифованным временем донным камням. Ровное и гладкое, без единого завихрения. Течение мертвой воды.

А потом я бы окончательно раздавлен. Вдали, на горизонте, вниз по течению реки, я увидел нечто поистине ужасающее. Разрушенные стены, покосившиеся заводские трубы, громоздящиеся друг на друге куски железобетона, протянувшие к небу, как щупальца, проржавевшие решетки арматуры… И горы — горы! — битого кирпича и камней. Город. Мертвый город. Город, в котором раньше жили сотни тысяч людей. Многие из них остались в нем навсегда…

Меня пробил озноб. Ужас достиг запредельных высот, превратился в дикую апатию. Я просто перестал верить в то, что вижу. Постарался не думать об этом, зажмурился. Но когда открыл глаза, мертвый мир не исчез. Наоборот. Он словно придвинулся ко мне, окружил, грозя поглотить. Я потерял рассудок. Застонав страшно и дико, как хромой мальчишка в детской колонии, я упал на колени. Джехис тут же подбежал ко мне, в моем шлеме раздался его обеспокоенный голос:

— Патре! Патре Янин! Что с Вами? Вам нехорошо? Патре Янин! Верий Вацлавич! Ответьте! Патре!..

Я был не в силах говорить. Язык окаменел во рту. Окаменел и высох, как весь этот мир. Я вдруг вцепился в руку Джехиса и взвыл еще громче и страшнее. Тот в испуге попятился, но я крепко держал его.

— Патре… Патре… успокойтесь! — забормотал он. — Не стоит так нервничать! Отпустите, патре!

— Джехис! — вдруг вскрикнул я. — Как же так? Джехис! Почему?! Почему?! Так… так… не должно… Ведь здесь все… мертвое! Мертвое!.. Мертвецы… Они вокруг! Они здесь! Они не ушли! Они не успели уйти! Их никто не предупредил! Как же так?! Как же так?!!

— Патре, успокойтесь, — уговаривал меня Джехис. — Вы не в себе. Вы больны… нам лучше уйти…

— Нет! Нет! — кричал я. — Не пустит! Не пустят!.. Не пускают!..

— Патре, — почти плакал Джехис. — Вы разгерметизируете мой костюм и я умру! А тех мертвецов здесь уже нет! Их давно похоронили! Давным-давно!..

— Нет… нет… — шептал я, обессилев.

— Да, патре! — отвечал Джехис. — И здесь не все мертво. Здесь же ведется очистка! Взгляните на тот берег — там уже зеленеют всходы! Реку тоже очищают. У истоков уже строят очистительные плотины. Вы же знаете.

— Знаю… — кивнул я неуверенно. — Знаю. Но, Джехис, как же так? Как получилось, что все — мертвое? Почему? Зачем? И никто не предупредил…

— Патре, пойдемте, — умолял Чейз. — Вам нехорошо. Не стоит ходить на разработки…

— Кто? — вдруг взревел я. — Кто все это сделал?!

Джехис опешил и часто-часто заморгал.

— Не знаю… — залепетал он. — Мы… все… в смысле, земляне… Ядерная война… вы же знаете… Виноваты все…

— Все виноваты? — я вскочил на ноги. — Значит, и я виноват, Джехис?

— Н-нет, что Вы… — перепугался Чейз.

— Нет, Джехис! — воскликнул я уверенно. — Я тоже виноват! Мы все виноваты. И я, и Вы, и Глава. Особенно он.

Джехис кивнул, понимая, что спорить со мной сейчас бесполезно.

— Идем, Дже. Можно Вас так называть? — спросил я.

Агент снова кивнул.

— Идем, — повторил я. — Нужно искать Лабичюса.

Мы неспеша побрели вокруг купола к разработкам. Идти в радиозащитном костюме было трудно, хотелось сорвать шлем и вдохнуть свежего воздуха. Я знал, что это равносильно смерти. Медленной и мучительной, подобной страшной болезни, которая выжжет все внутренности, снимет с тебя кожу и заставит захлебнуться в собственной крови… Медленно мы пробирались к ограждению разработок, тяжело дыша и не переговариваясь.

Через некоторое время первое впечатление ужаса, которое охватило меня, немного ослабло, отпустило на волю мой разум. Я решился заговорить с Чейзом.

— Дже, — позвал я.

— Да, патре, — ответил он.

— Дже, у меня к Вам просьба.

— Я Вас слушаю.

— То, что здесь произошло… — начал я неуверенно. — То, что я говорил… как себя вел… Это был нервный срыв. Напряженная работа, безумная погоня за министром. Вы же понимаете… Дже, я надеюсь, это останется между нами.

— Безусловно, — ответил Джехис.

Я облегченно вздохнул. Больше мы не говорили до самых ворот разработок.

Там мы остановились, не представляя, что делать дальше. Площадь разработок была огромна, внутри ограждения копошились сотни людей в защитных костюмах с различной техникой. Это были, в основном, особо опасные преступники, сосланные сюда для отбывания наказания. Лабичюс мог быть среди них. В защитном костюме его не отличить от остальных.

Мы стали присматриваться. Рабочие выглядели совершенно одинаково: усталые, осунувшиеся лица за прозрачными забралами шлемов, согнутые спины. Костюмы на них были чрезвычайно ветхими и служили скорее обузой, чем защитой. Измученные, голодные и наверняка зараженные люди. Я знал послужной список этих ребят: воровство, убийство патрициев, злостная неуплата налогов, участие в народных восстаниях, разжигание бунтов, теракты… Большинство из них были плебеями низшей касты, то есть земельными. Им было не привыкать работать на земле. И все же их вид не вызывал во мне того отвращения, какое целиком и полностью овладевало мною раньше. Нет. Я жалел их. На самом деле. Жалел тех, кого еще вчера без зазрения совести ссылал в это кромешный ад…

— Где искать Лабичюса? — оборвал мои размышления вопрос Джехиса.

— Не знаю, — пожал я плечами.

Я сделал первое, что пришло мне в голову. Включив громкую связь, я заорал на всю площадь разработок:

— Министр Юргин Лабичюс! Вы окружены! Сдавайтесь! Выходов с разработок у Вас нет. Мы Вас видим. Выходите к центральным воротам с высоко поднятыми руками. Не заставляйте нас предупреждать Вас повторно!

Наступило молчание. Рабочие побросали свои дела и уставились на нас — двух идиотов с автоматами. Лабичюс выходить отказался.

— Это было последнее предупреждение! — сказал я во всеуслышание. — Рабочие! — обратился я к двум с половиной сотням человек, смотревшим на нас. — Подходите группами по десять человек к главным воротам. Прошедшие контроль выстраиваются слева, остальные — справа. Приказ генерала Линде!

Названное мною имя, похоже, произвело нужное воздействие. Нерешительно, один за другим, преступники начали подходить к нам и выстраиваться в колонну слева от ворот. Видимо, генерал крепко поработал над ними, потому как в организованности эти ребята не уступали солдатам-охранникам. Быстро, отсеивая каждый по пять человек, мы с Джехисом за полчаса проверили почти всех. Лабичюса среди прошедших проверку не было. Я начал терять надежду, как вдруг из оставшейся небольшой группы «непроверенных» вырвался человек и побежал прочь от главных ворот.

— Стоять! — рявкнул я в громкоговоритель. — Стреляю!

Я выпустил в воздух предупредительную очередь из автомата. Короткие лазерные вспышки зашипели над толпой, как шипят поджаривающиеся на раскаленной сковороде ломтики бекона. Рабочие пригнулись, закрывая головы руками. Лабичюс споткнулся, упал и растянулся на земле во весь рост. Мы с Джехисом бросились к нему. Наконец-то!..

Каково же было мое удивление, когда вместо министра я увидел одетого в радиозащитный костюм престарелого секретаря, щуплого и тщедушного старикашку!..

— Что Вы здесь делаете?! — возопил я. — Вы — не Лабичюс!!! Какого темного?!

Старичок что-то залепетал в ответ, но я не расслышал. Схватив его под руки, мы с Чейзом потащили секретаря к Куполу.

Глава 7

— Я ничего не знаю, — обливаясь слезами, стенал старичок. — Министр приказал мне отвезти его значок через Волгос-Итил во Внешний Мир, отдал свои документы… откуда я мог знать, что его разыскивают?!

— Вы еще продолжаете отпираться? — кричал я. — Где Лабичюс?! Где пакет?! Старый ты башмак!!!

— Я не знаю! — рыдал старичок, и лицо его морщилось, походя на полежавшую картофелину.

— Наверное, он, действительно, ничего не знает, — с усмешкой сказал генерал. — Он представился министром Лабичюсом, когда прибыл сюда, и попросил выход во Внешний Мир. Уже потом я обнаружил по картотеке, что он — вовсе не Лабичюс.

— Почему же вы нам сразу не сказали?! — в гневе закричал я. — Мы потеряли массу времени!!!

— Я хотел, чтобы вы поймали его. Самому заниматься этим… И потом, — пожал плечами генерал, — откуда я знал, что вам нужен не он. Может, вы искали его за подделку документов.

— О-ох! — вздохнул я, с трудом сдерживая рвущийся наружу поток оскорблений, и начал мерить шагами комнату, успокаивая нервы. — Ладно, допустим, вы не знали. Допустим, и он не знает, где сейчас Лабичюс. Однако это никак не решает проблемы. У нас почти не осталось времени, а мы не сдвинулись в своих поисках ни на йоту! Где искать Лабичюса — мы не можем даже представить! Он может быть где угодно! Что же делать?!

— Пожалуй, — протянул генерал, хищно улыбаясь, — я мог бы Вам помочь… на первый взгляд вы — человек порядочный, добросовестный и даже, вроде бы, честный… но стоит ли?

— О чем Вы? — спросил я с подозрением. — Что Вы имеете в виду?

— Ну… — генерал сел за стол и потер подбородок, словно пытался принять какое-то важное решение. — Ведь существуют методы поимки неуловимых…

— Да ну? — усмехнулся я. — Какие же, если даже мне о них неизвестно? Может, Вы нам подскажете?

— А есть ли в этом смысл? — задумчиво спросил генерал, глядя мне в глаза с кристальной честностью во взгляде.

— Смысл? — я сделал вид, что не понял намека генерала. — Вы поможете Внутренней разведке.

— Да, — согласился генерал. — А каков смысл лично ДЛЯ МЕНЯ?

Намек был слишком прозрачен, чтобы его проигнорировать.

— Сколько? — спросил я без предисловий.

— Ну, почему сразу «сколько»? — скорчил обиженную физиономию генерал. — Вы предложИте.

— Сто пятьдесят.

— Солнце свидетель — я этого не слышал, — усмехнулся генерал.

— Триста.

— Ха!

— Шестьсот.

— Ну, вот! — радостно воскликнул генерал. — Уважаю людей, с которыми можно договориться без особых трудностей! Я помогу Вам, но только в том случае, что ваш Лабичюс имеет при себе любую кодифицированную вещь — кроме значка, разумеется. Ведь что-то у него должно быть? Именное оружие? Может, телефон или какая-нибудь аппаратура?

Я покачал головой: Лабичюс, наверняка, избавился от всех вещей, которые могут навести на его след. И тут же в голове яркой вспышкой молнии сверкнуло: «Пакет!»

— У него с собой пакет! — завопил я. — Пакет с реликвией, который он выкрал из сейфа Второго Отделения! Пакет кодифицирован по номерному табелю Внутренней Разведки!

— О! — усмехнулся Линде. — Я смотрю, у вас наверху тоже не все гладко. Если уж из самого сейфа, прямо под носом…

— Послушайте, — перебил я возбужденно. — Мы и так потеряли кучу времени, у нас нет даже минуты на то, чтобы обсуждать работу Внутренней Разведки. Если Вы, действительно, можете помочь, то я попросил бы Вас поторопиться. О вознаграждении можете не беспокоиться.

— Хорошо, — недовольно пробурчал Линде. — Мне нужно знать собственный код этого вашего пакета.

Я достал мобильный и позвонил Пишу.

— Пиш! — закричал я, как только агент снял трубку. — Срочно сообщи мне собственный код пакета с реликвией! Сейчас же! По номерному табелю, скорее!!!

— Патре… одну минутку… — отозвался Пиш. — Вы записываете? Диктую: 6060908 28172-59.

— Спасибо, Пиш, до связи! — я положил трубку. — Слышали — обратился я к генералу.

— Да, код уже введен в систему поиска, — отозвался Линде. — Сейчас спутник разыщет ваш пакет. Подождите пару минут.

— Может быть, за эти пару минут Вы соизволите отпустить наших напарников? — поинтересовался я.

— Ах, да, конечно, — генерал нажал кнопку на столе. В комнату вошел солдат. — Приведите заложников.

Солдат отдал честь и вышел.

— Могу ли я просить Вас, — обратился ко мне генерал, — о наличном расчете?

— Увы, — пожал я плечами, — не ношу с собой таких крупных сумм. Но могу подарить вам мою электронную карту, на ней как раз шестьсот тысяч. Код я назову Вам, как только мы благополучно выберемся из этого здания.

— А Вы хитры, Янин, — усмехнулся Линде. — Но это качество я ценю в людях. Я согласен. Давайте вашу карту.

Я протянул генералу пластиковый прямоугольник. Странно, но мне совсем не жаль было расставаться с деньгами, как это бывало раньше. Стало даже немного легче на душе.

В кабинет ввели Гаршека с Аннэ.

Девушка бросилась к нам с радостным возгласом:

— Нашли?!

Не отдавая себе отчета, я кинулся к ней и вдруг заключил ее в объятия. Аннэ сначала опешила, а затем резко оттолкнула меня.

— Вы в своем уме, Верий?! — воскликнула она зло. — Где Лабичюс?

— Вот, — кивнул Джехис в сторону секретаря, сидящего связанным на стуле.

— Но… — в недоумении забормотала Аннэ. — Это же… Это же не он!

— Точно! — улыбнулся я. — Это его секретарь. Они водили нас за нос. Министр отдал секретарю личный значок и велел лететь сюда. Что тот с успехом и сделал. Я готов биться об заклад, что запись в памяти робота Лабичюс оставил специально, чтобы увести нас подальше от его истинного местонахождения.

— И чего это Вы так радуетесь? — все еще недоумевала Аннэ. — Лабичюс не найден, след потерян, времени осталось всего ничего!

— Терпение, моя дорогая! — воскликнул я радостно. — Лабичюс у нас в кармане!

Аннэ хотела было что-то возразить, но тут слово взял генерал:

— Есть! — воскликнул он. — Пакет отслежен! Он в провинции Сибрус, на космодроме Аль-Тай.

— На космодроме?! — в один голос воскликнули Гаршек и Аннэ.

— Он собирается улететь… — констатировал я. — Ха! На Луну, вот куда собрался старый проходимец!

— Да Вы — гений, — поддел меня генерал. — Для справки: грузовой корабль отправляется с космодрома Аль-Тай на Луну через… — Линде бросил взгляд на часы, — …двадцать минут.

— Тьма его разбери!!! — в бешенстве воскликнул я. Вся моя радость мгновенно улетучилась. — До Сибруса больше часа езды! Я погиб!..

— К сожалению, — без малейшего намека на сожаление сказал Линде, — ничем помочь не могу. Все, что мог, я сделал.

— Что же делать НАМ?! — я схватился руками за голову.

Аннэ посмотрела на связанного трясущегося старикашку и спросила генерала:

— А что Вы намерены сделать с ним?

— Пока посидит у меня в казематах, — ответил генерал. — А потом сообщим в Отдел Общественного Правопорядка. Не беспокойтесь, я знаю, как нужно поступать с такими, как он…

Аннэ ничуть не обрадовалась такому заявлению генерала. Посмотрела на меня. Я никак не мог ее поддержать — больше всего прочего меня в данный момент занимали мысли о моем приближающемся грандиозном фиаско.

— Что же делать? — затравленно прохрипел я.

— Ну, для начала, нужно покинуть Волгос-Итил, я так понимаю, — сказал Гаршек. — Генерал, Вы нас отпустите?

— Да, конечно, — коротышка поднялся со стула и засеменил к двери. — Не вижу смысла вас задерживать. Следуйте за мной.

Наша маленькая команда прошла вслед за Линде через здание к выходу. Я молчал. Молчали и мои спутники. Как только мы вышли, они тут же кинулись к гравипланам.

— Верий! — остановил меня оклик генерала. — Я думал, Вы — честный человек! А как же код?

— Код? — переспросил я. — Какой код? Ах, код карты… Запоминайте: 583595

— Запомнил, спасибо! — крикнул в ответ генерал. — Удачи!

— На редкость вежливый генерал, — усмехнулась Аннэ, когда я подошел к гравиплану. — Даже велел нас накормить, пока вы разыскивали лже-Лабичюса. Правда, плесневый хлеб не показался мне слишком вкусным.

— У Вас еще остались силы на шутки! — взорвался я. — Разве вы не понимаете, что Лабичюс уйдет от нас бесследно и на этот раз навсегда?!

— Понимаю, — все еще улыбаясь, кивнула Аннэ. — Но, по-моему, мы и так достаточно сделали, чтобы помочь Вам выбраться из этой передряги с министром. Нас, по идее, вообще не должно волновать, КАК Вы будете его ловить… И разве это должно волновать МЕНЯ?

— А разве нет? — задал я совершенно дурацкий вопрос, хотя знал на него ответ: действительно, отчего это Аннэ должны волновать мои проблемы? И на что я только надеялся?

— Нет смысла лететь в Сибрус через Москвополис, — сказала Аннэ, открывая дверь гравиплана. — Так мы не успеем до вылета грузового корабля.

— Как точно подмечено, — съязвил я. — Я даже не догадывался!

— Дослушайте, Верий! — возмутилась Аннэ. — Я имею в виду то, что нет смысла делать круг, когда можно лететь напрямую.

— Как это? — я замер перед открытой дверцей гравиплана, чувствуя, как необъяснимое волнение охватывает меня. Похоже, еще не все потеряно…

— Я знаю, — продолжала Аннэ, — что повстанцы прокопали между Волгос-Итилом и Сибрусом незаконный тоннель. Он очень ненадежен, и ехать по нему опасно, но мы будем в Сибрусе через пятнадцать минут. Выбирайте, Верий — терять время или, возможно, потерять жизнь.

— Аннэ, вы — гений! — воскликнул я радостно, схватив руку девушки в крайнем восторге. — Едем! Сейчас же!

— Хорошо. Я — за рулем, — Аннэ выпроводила шофера на заднее сиденье, а сама села за руль. Я сел рядом с ней.

— Летите за мной, — крикнула Аннэ Гаршеку и Чейзу, садящимся во второй гравиплан. Чейз кивнул.

Аннэ захлопнула дверь и, даже не пристегиваясь, надавила на газ. Мотор зарычал, машина рванула с места. Аннэ была сумасшедшим, но первоклассным водителем. Гравиплан Гаршека едва успевал за нашим. Пропетляв по городку под Куполом, наш гравиплан нырнул в какой-то люк, пролетел еще минут пять по машинным подвалам и вдруг очутился в черноте. Аннэ включила фары. За стеклами замелькали земляные стены тоннеля.

— О, солнце! — осенила меня мысль. — Они же наверняка не проводили здесь радиационную очистку! Мы заразимся!

— Что, испугались, Верий? — захохотала Аннэ. — Но вы не бойтесь, радиационный фон здесь всего чуть-чуть выше нормы, риск заражения минимален. Но ради Вас я могу даже открыть забрало гравиплана!

— Вы не посмеете! — ужаснулся я.

Аннэ захохотала и положила руку на кнопку откидного верха. Я похолодел от страха.

— Сумасшедшая! — вскрикнул я.

— Такая же, как и Вы! — ответила Аннэ и рванула руль. Гравиплан пошел вверх, вслед за тоннелем, стены придвинулись к машине вплотную. — Думали, открою?

— От Вас всего можно ожидать, — признался я.

— Зато от Вас ничего нельзя! — ядовито парировала девушка.

— За что Вы меня так ненавидите? — спросил я с надрывом. — Я готов просить прощения, но скажите, за что? Я нарушил какой-то закон? Я оскорбил Вас?

Аннэ молчала.

— Мне, почему-то, кажется, — продолжал я, — что я знаю Вас много лет. Словно мы давно знакомы… Может, в прошлой жизни я обидел Вас?

— Вы странный, Верий, — усмехнулась Аннэ, не глядя на меня. — То Вас мучает восход солнца, то вы верите в удачу, а теперь вот говорите о прошлой жизни. Это к добру не приводит. Так недолго и до религии… думаю, стоит доложить о Вас начальству.

У меня внутри что-то оборвалось. Словно мне дали затрещину, влепили хорошую оплеуху, словно толкнули в спину. Я не ожидал такого предательства. Совершенно раздавленный, я произнес:

— Докладывайте.

Аннэ вдруг рассмеялась, холодно и жестко.

— Что-то Вы совсем раскисли, Верий, — повернулась ко мне она. — Не всему же нужно верить. Вы ведь начальник Внутренней Разведки, патриций второго разряда! Как Вам не стыдно, откуда такая наивность?

Я услышал — на удивление — странные нотки в ее голосе. Кроме желчи и издевки в нем звучало еще что-то теплое, светлое. Похоже было, что Аннэ журила меня, как сердобольная матушка. И — тьма возьми! — мне было приятно!

— Откуда вы знали, что повстанцы прорыли тоннель? — спросил я без тени иронии.

— Служебная тайна! — отшутилась Аннэ.

— А если серьезно?

— А если серьезно — неделю назад я сама ездила с агентами обнаруживать и опечатывать его, — ответила девушка.

— Ясно, — кивнул я. — И все-таки… что-то в Вас не так.

— Что не так? — усмехнулась Аннэ. — Прическа испортилась? — девушка провела рукой по своим чернильно-черным локонам.

— Да нет, — улыбнулся я. — с прической у Вас как раз все в порядке. В этом смысле Вы совершенно безупречны.

— Ваш комплимент звучит как оскорбление, — заметила Аннэ.

— Извините, если обидел, — я мотнул головой. — Но все же я уверен, что с Вами что-то не так.

— Что, например? — Аннэ начала злиться.

— Не сердитесь, это всего лишь догадки, — примирительно сказал я. — Просто… Ваше имя — Аннэ… Оно такое странное…

— Ничего странного в нем нет, — неожиданно отрезала девушка. — Обычное немецкое имя. Очень древнее и красивое.

— Вот это-то и настораживает, — кивнул я. — Вы сказали «немецкое»? А знаете ли Вы, что в Юните запрещены любые упоминания о национальной принадлежности?

— Знаю, — процедила Аннэ сквозь зубы. — Этот закон был придуман для того, чтобы народ Юнита, люди, которых и так осталось мало, не затевали распри по поводу земли. Вы же извратили закон, сделав его орудием в националистской борьбе. Вы считаете себя юнитарами без нации — отлично. Однако вы же устраиваете гонения и облавы на тех, кто еще не забыл свои корни — на немцев, поляков, румын… Но ваша ненависть не знает границ по отношению к единственному народу, который действительно имеет право жить на земле Юнита — к русским.

Я вскинулся:

— Вы преувеличиваете, Аннэ! Не я организую гонения и устраиваю облавы на русских, а Патрициат! Я — всего лишь исполнитель. Я не могу противостоять указаниям свыше («Солнце, и почему я перед ней оправдываюсь, ведь это она должна раскаиваться в сказанном…»).

— Можете, — продолжала злиться Аннэ. — Можете, по крайней мере, отказаться выполнять их.

— Я откажусь — на мое место придет другой! — вскрикнул я. — Всегда найдутся доброхоты! Конца этому не будет!

— Зато Ваша совесть будет чиста. Чиста перед тем мальчиком, которому ВЫ пообещали невозможное! — сорвалась на крик Аннэ.

Меня словно окатило кипятком. В сознании вспыхнул образ: маленькое грязное личико с огромными зелеными, полными надежды глазами. «Ну, может, Вы попробуете? Всего-то попытаетесь… хоть разочек? Может, выпустят?..» — попросил он меня. Нет. Не выпустят. Не освободят. Это совершенно точно. И — чувство собственного бессилия. Опять.

— Нет, Вы никогда не решитесь на такое, — тихо, но с гневом в голосе сказала Аннэ. — Вы не сможете «погубить свою карьеру и жизнь» ни ради моей прихоти, ни ради своей совести. Вы будете продолжать уничтожать ни в чем не повинных людей, наслаждаясь властью, потешая свое самолюбие и купаясь в роскоши, пока однажды Глава не заменит Вас на перспективного юнца. Но и тогда Вы не перестанете быть тем, кто Вы есть — патрицием второго разряда, бывшим начальником Внутренней Разведки! За тот короткий промежуток времени, что я Вас знаю, я уже узнала Вашу истинную сущность достаточно хорошо.

Я вжался в кресло, как нашкодивший котенок. Я ждал самого страшного.

— Вы — трус, — бросила мне в лицо Аннэ и замолчала.

Я опустил голову. Стало тошно, невероятно противно. Быть мной. Потому, что все сказанное — правда. Я — трус. Нет, не потому, что боюсь умереть или не выполнить задание — я не раз доказывал начальству свою смелость в открытых столкновениях с врагами, два раза за свою короткую жизнь смотрел в лицо смерти и дважды был ранен… Но я все равно трус. Трус — по другой причине.

— Вы ненавидите всех, кто не похож на Вас, — вдруг сказала Аннэ громко, без злобы. Просто констатируя факт. — Плебеев, низших патрициев, преступников, русских… Жаль. Солнце свидетель, я не хотела Вам этого рассказывать. Но Вы меня вынудили… Вы не знаете о себе одной вещи.

— Какой же? — тихо спросил я.

— Вас удивляет мое имя, — вместо ответа услышал я. — Но Вы никогда не задумывались над собственным? Что означает «Верий»?

— Не знаю, — честно признался я.

— Вы просто не хотите знать, — усмехнулась Аннэ. — Потому что правда убьет Вас. Но я открою Вам глаза, ради особого случая. Знаете, Верий — это не полное Ваше имя. Сокращенное. От Валерий. И никакой Вы не Вацлавич, а Васильевич. Типичные имя и отчество… для русского.

Мне стало дурно, словно по голове ударили чем-то тяжелым. В глазах потемнело, приборная доска гравиплана и тоннель перед лобовым стеклом поплыли куда-то…

— Не может быть! — прохрипел я затравленно. — Не может… Но как же… почему я не знал… как?!

— Как?! — с нескрываемым ликованием воскликнула Аннэ. — Очень просто. В Главной Картотеке Первого Отделения Вы числитесь, как «неблагонадежный элемент». Ваш генетический отец, по странному стечению обстоятельств, был незарегистрированным русским, который поставлял материал в генетическую базу. У него кроме Вас было еще много детей, правда, никто из них так и не дал о себе знать, все остались рядовыми патрициями восьмого разряда или плебеями. Увы, его слишком поздно вычислили — Вы уже учились в школе разведки… Вас спасло еще и то, что в то время гонения еще не ужесточились настолько, как сейчас, а стране не хватало рядовых разведчиков. Никто просто не ожидал, что «русский выродок» сможет добиться высокого положения и звания патриция второго разряда. Когда же Вы своими силами достигли власти, все предпочли забыть о Вашем «темном» прошлом, а точнее, о Вашей истинной сущности. Забыли все, кроме Главы. Он по-прежнему видит в Вас «неблагонадежного» и всегда будет видеть. Я не лгу, Валерий. Вы можете сами все проверить.

Я был убит. Сражен наповал. Разорван на куски. Сожжен дотла. Превращен в руины. Я умер.

Аннэ посмотрела на меня. Видимо, я выглядел не лучшим образом, потому что она сказала:

— Я не хотела Вам этого говорить, повторяю. Вы заставили меня. Вы — до безумия самовлюбленный человек. Я должна была открыть вам правду.

— Не оправдывайтесь, Аннэ, — прохрипел я и не узнал собственного голоса. — Вы ни в чем не виноваты… никто не виноват. Нет, я виноват. Но я не знал… Я на самом деле ничего не знал…

— Допустим! — вспыхнула Аннэ, вцепившись в руль так, что костяшки ее пальцев побелели. — Допустим, Вы не знали. Но это не освобождает Вас от ответственности за Ваши поступки!

— Я знаю, — кивнул я. — Простите меня, Аннэ… если сможете. Хотя… не нужно. Не прощайте! Меня нельзя простить…

— Или Вам не нужно прощение?! — съязвила Аннэ.

— Это не так! — я резко отвернулся к окну, чтобы скрыть эмоции. Меня трясло, тело охватил нестерпимый жар. Все мои планы, амбиции, надежды в одночасье рухнули, превратились в прах. Оказывается, тот человек, которого я много лет с самого рождения видел в зеркале — это вовсе не я. Что это — только часть меня. Полуправда. Это было… больно… нестерпимо больно.

Вдруг гравиплан выскочил из тоннеля на открытое пространство. Солнечный свет ударил в глаза. Я зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, что мы летим под куполом провинции Сибрус, еще более жалкой, чем Волгос-Итил. Но в Сибрусе был космодром, и только это, пожалуй, спасало ее от окончательного вымирания.

Мы летели к космодрому. Это был еще один купол, поменьше, смежный с Сибрусом. Аннэ выжимала из гравиплана все, что могла, машина натужно рычала, но время неумолимо утекало.

Хотя я уже не думал о времени. Признаться, мне было все равно, успеем мы или нет. Все равно, поймаем мы Лабичюса, или он уйдет от нас. Все равно. Жизнь словно кончилась для меня. В этот ноябрьский солнечный день.

Космодром вырос перед нами внезапно. В Куполе открылся переходной люк, и гравиплан влетел в огражденное пространство стартового блока. Только теперь я заметил, что Гаршек с Чейзом отстали. Нам с Аннэ пришлось высаживаться на космодроме вдвоем. Правда, с нами был еще шофер, но толку от него было мало.

Мы вышли из гравиплана и двинулись в сторону отправочных платформ, в надежде застать там Лабичюса. Грузовой корабль на Луну уже готовился к старту.

И тут свершилось чудо. Впервые за весь сегодняшний день нам повезло.

Едва мы успели пересечь взлетное поле, как вдруг из космопорта, с чемоданом в руке, появился сам Дьявол — неуловимый министр Лабичюс.

— Вот он! — шепнула Аннэ, толкнув меня за колонну ограждения и протягивая бластер. — Меня он не знает, я отвлеку его. А вы — схватите. Похоже, он безоружен. Вы слышите меня, Верий?!

Кивком я дал понять, что согласен с ее планом. Аннэ нахмурилась — ей совсем не нравился мой настрой. Шепнув что-то на непонятном мне языке (такой я уже слышал сегодня, где — не помню…), она пошла наперерез Лабичюсу. Я же направился в обход, прячась за ящиками с грузом и колоннами. Неожиданно меня охватило чувство необычайной важности происходящего. Словно от того, насколько я буду незаметен, зависит моя карьера или жизнь. Нет, не моя. Аннэ. Она — там. Она подставляет себя ради того, чтобы вытащить меня из неприятностей. Она нуждается во мне. И я сделаю все, что в моих силах. Даже больше…

Аннэ преградила министру путь. Между ними завязался спор. Министр замахал руками, видимо, доказывая, что он опаздывает, а Аннэ, в свою очередь, упорно продолжала ему что-то втолковывать.

Я был уже близко, в двух шагах от министра. Сердце колотилось, как бешеное, кровь стучала в висках, отдаваясь в ушах гулом. Я был сосредоточен, напряжен до предела, как старый лев перед последней охотой… Вот сейчас, еще один шаг, и…

И случилось непоправимое. События развивались с молниеносной скоростью.

Министр перестал кричать и вдруг, откуда-то выхватив бластер, схватил Аннэ и приставил пистолет к ее виску. Над космодромом раздался ее испуганный вскрик. В тот же миг пропало куда-то мое чувство самосохранения. Тигриным прыжком я преодолел расстояние, отделяющее меня от министра. В руках у меня был бластер, но я начисто забыл о нем. Первым же ударом в челюсть я свалил министра на землю. Он выронил пистолет и чемодан. Аннэ — ни жива, ни мертва — отбежала в сторону.

— Аннэ, чемодан! — крикнул я и снова бросился к Лабичюсу.

Между нами завязалась борьба. Министр был сильнее и выносливей меня — недаром он отслужил восемь лет в действующей армии! — а эффект неожиданности быстро исчез. Лабичюс стал меня одолевать, придавил к асфальту. Я ощутил его железную хватку на своем горле — сразу стало нечем дышать. «Где Аннэ?!» — только и мог подумать я. Девушку я не видел, но надеялся, что она уже в безопасности. Эта надежда придала мне сил. Я сдернул руки министра со своей шеи, пинком в грудь скинул его с себя, занес руку, в которой все еще держал бластер, для удара. Лабичюс перехватил мою кисть — я непроизвольно нажал на курок.

Раздался женский вскрик. Я похолодел. Обернувшись, я увидел Аннэ, лежащую на асфальте лицом вниз.

Секундное промедление спасло министра от верной смерти. Он вырвался, вскочил, кинулся к своему бластеру. Нет! Не позволю! Меня охватила ярость, какой я не испытывал никогда в своей жизни. Силы мои увеличились стократ. Удар, захват! Я скрутил Лабичюса — тот пытался высвободиться, сильно ударил меня локтем по лицу. Бесполезно! Здесь я был на высоте. Служба во внутренних войсках не прошла даром. Министр был повержен. Я нацепил на него наручники.

Сквозь грохот взлетающего корабля я расслышал крики. К нам бежали опоздавшие Гаршек и Чейз. Они подняли министра с земли и вместе с чемоданом потащили к гравиплану.

Тяжело дыша, я встал на ноги. Нос жутко саднило. Я ощутил на лице что-то мокрое. Вытер — это была кровь.

Кровь… крик!

Воспоминание вспышкой ворвалось в мой мозг. В ужасе оглянувшись, я увидел тело, распростертое на асфальте. Аннэ… Я кинулся к ней.

— Аннэ! — я упал на колени, взял ее на руки, повернул лицом к себе. Кажется, она не дышала. На асфальте блестела лужа крови, рядом валялись разбитые черные очки.

— Аннэ! — голос отказал мне, превратившись в какой-то жуткий хрип. Я прижал девушку к себе. — Аннэ! О, нет… нет! Не умирай! Это я… я во всем виноват! Я не должен был тебя отпускать! Я… все — я… Не умирай! Слышишь! Не умирай! Аннэ! Открой глаза! Скажи, что ты жива! Аннэ!!! — из груди моей вырвался, наконец, бешеный зверь, терзавший меня. Вырвался с криком и слезами.

Совершенно потеряв голову от горя, я начал целовать бледное лицо девушки, ее закрытые глаза, холодные губы. Гладил ее по чернильно-черным волосам, пропитанным кровью. И плакал. Безудержно плакал. Как вдруг…

От движения моей руки черные локоны Аннэ сдвинулись в сторону… и у меня в руках оказался парик.

И тут же по моим рукам рассыпался золотой дождь шелковых кудрей. Волосы, освобожденные из-под парика, упали на ее плечи, осветив лицо золотистым сиянием. Аннэ застонала и открыла глаза.

Глаза золотисто-карего цвета.

И я узнал ее.

— Маришка! — вскрикнул я с невероятной радостью и ужасом. — Маришка!..

— Вале…рий… — простонала Аннэ-Маришка и попыталась улыбнуться.

— О, Маришка! — я прижал девушку к своей груди и восторженно зашептал. — Я знал! Я знал, что видел тебя раньше, видел до того, как мы встретились в Москвополисе! Я знал! Я знал, что это — ты! Я так рад, что нашел тебя! Ты жива! О, солнце, ты жива! С тобой все будет в порядке, клянусь! Я положу голову, но сделаю так, чтобы с тобой все было хорошо! О, Маришка! Прости! Прости меня… я оскорбил тебя сегодня утром… Подумать только! Кажется, что прошла целая вечность! Прости меня, если сможешь… О, солнце, в который раз я прошу у тебя прощения? В десятый? В сотый? Я готов просить его всю жизнь, и все равно буду его не достоин… — не помня себя от радости, я кинулся снова целовать девушку, ее лицо, золотые волосы, сухие губы, горячо шепча, — Маришка! О, солнце, Маришка! Ты — самая замечательная девушка из всех, что я знаю! О, солнце, я не могу потерять тебя! Никогда! Ни за что! Останься! Останься со мной! Я сделаю так, что этого никто не узнает! И мы будем вместе… мы всегда будем вместе! Ты согласна?

— Валерий… — прошептала Аннэ-Маришка. — Вы сами верите в то, что говорите?

— О, да, я верю! — кивнул я. — Я сделаю все, чтобы мы были вместе!

— Все сделаете? — Аннэ-Маришка безрадостно улыбнулась. — С трудом верится…

— Клянусь!

— За мной идут. Ой! М-м-м… — Маришка застонала. — Плечо!.. Отнесите меня в гравиплан…

Я послушно подхватил Аннэ-Маришку на руки и как можно осторожнее понес в машину. Девушка тихонько стонала, придерживая руку.

Возле гравиплана нас ждал Гаршек.

— Перевяжите чем-нибудь… — пробормотал я, укладывая Аннэ-Маришку на заднее сиденье.

Гаршек кивнул:

— Я отвезу Аннэ в госпиталь. Вы летите с Джехисом и министром в Москвополис.

— Там мы встретимся? — спросил я с надеждой.

— Кто знает, — пожал плечами Вирслав.

— Аннэ! — обратился я к девушке. — Маришка! Как я найду тебя?

— Какой в этом смысл, Валерий? Зачем?

— Как «зачем»? — удивился я. — А как же я? А как же…

— Забудьте, — усмехнулась Аннэ-Маришка. — Я не буду… Вы — не тот человек, ради которого стоит рисковать всем, что у меня есть. Жизнью… Разве что…

— Что?

— Разве что Вы докажете обратное… если сможете.

— Что я должен сделать? — спросил я с готовностью.

— Не знаю, — устало ответила Аннэ-Маришка, закрыв глаза. — Что-то, чего Вы от себя не ожидаете… Это Вам решать…

— Она потеряла много крови, — вмешался в разговор Гаршек. — С Вашей стороны бесчеловечно заставлять раненую девушку отвечать на глупые вопросы.

Я поспешно отошел от гравиплана.

Гаршек сел за руль. Хлопнула дверца, машина взвилась над космодромом. Я остался один на один со Зверем.

— Патре Янин! — окликнул меня Джехис. — Летим! Мы опоздаем!

— Да, да, — кивнул я и поплелся к гравиплану.

«Улетела… — подумал я с тоской. — Может быть, навсегда. Что же я должен сделать, чтобы… Что? Чего я не могу ожидать от самого себя? Что за безумство нужно совершить, чтобы доказать, на что я способен?»

«От Вас ничего нельзя ожидать», — сказала Аннэ. Тогда она была для меня Аннэ. Но это была Маришка! Как она могла быть двумя разными людьми?!

Я запутался. Сел в гравиплан и скомандовал водителю лететь в Москвополис как можно быстрее. Тот послушно надавил на газ.

Глава 8

Я ничего не видел и не слышал. Понятия места и времени исчезли для меня, растворились, стерлись. Сколько мы летели — не знаю. Знаю только, что солнце, ослепительно-яркое желтое солнце, стало садиться. Только когда мы подлетели к Москвополису, я заметил, что на западе собираются сизые, неприятные тучи. Солнце катилось прямо на них…

Здание Патрициата возвысилось над гравипланом. Машина затормозила возле входа во Второе Отделение. Мы с Джехисом вытащили из нее Лабичюса. Я прихватил чемоданчик.

Почти бегом мы бросились к лифту. Мельком я глянул на Главные Часы, но не сразу сообразил, который час. Вместе с Джехисом и Лабичюсом мы ввалились в кабинет Главы.

Я ошарашено замер в дверях. В кабинете, кроме Главы, сидел Ллойд, мой подчиненный. Рядовой агент, который давно мечтал занять мое место. Я сразу понял, что оплошал. На часах напротив кресла Главы высвечивались три зеленые цифры: 4. 35

— Вы опоздали, Верий, — как всегда спокойно произнес Глава. — Но Вы выполнили свою работу. Что ж, я готов простить Вам вашу маленькую оплошность. Но с одним условием. Вы сейчас пойдете к себе в кабинет и ровно пять минут подумаете — хорошенько подумаете! — не хотите ли Вы мне что-нибудь рассказать. А сейчас — верните пакет.

Дрожащими руками я протянул чемоданчик Главе. В мозгу стучала мысль: «Что он знает? Что он знает?» Глава посмотрел на меня пронзительно-недобрым взглядом своих сереньких глазок, взял чемодан, достал из него пакет и удовлетворенно хмыкнул:

— Отлично! Ведь можете, когда хотите! Вы свободны. Лабичюсом я займусь сам. А Вас, Верий, жду ровно через пять минут здесь же. И прошу на это раз не опаздывать.

Сдерживая внутреннюю дрожь, я откланялся и пулей вылетел из кабинета. Что знает Глава? Что я должен ему рассказать?..

Я отпустил Джехиса и направился в свой кабинет. Голова раскалывалась от напряжения, голодный желудок выделывал сальто, да к тому же ужасно тошнило и трясло.

В кабинете было прохладно и тихо. Как хотелось сейчас развалиться в кресле и, отбросив все неприятные мысли, вздремнуть пару часов! Послать ко тьме все и всех, и в первую очередь — Главу… но нельзя. Потому что он ждет. Потому что от того, ЧТО я решу ему рассказать, а точнее, от того, что он уже сам знает, зависит моя карьера. Возможно — даже моя жизнь…

Едва я уселся в кресло, заверещал галафон. Голос Зои произнес:

— К Вам патриния Патроновская.

— Впусти, — измученно ответил я.

Дверь бесшумно открылась. В мой кабинет вошла Сандра Патроновская, облаченная в бело-розовые одежды, благоухая острым цветочным синтетическим ароматом.

Тошнота снова подкатила к горлу. Я поморщился и указал на кресло напротив. Сандра послушно села.

— Чего Вы хотите? — спросил я, закрыв глаза.

— Я вижу, Вам плохо, Верий, — тихо сказала Сандра.

— Это все видят, — устало заметил я. — Ваше успокоительное никуда не годится. А флакончик с таблетками я, кажется, потерял.

— Я пришла как раз по этому поводу, — сказала Сандра с надрывом. — Я должна Вам кое в чем признаться.

— И в чем же? — безразличным тоном спросил я.

— Дело в том, что… — залепетала доктор Патроновская. — В общем, недавно из провинции Волгос-Итил к нам в Медцентр поступила заявка об эпидемии странной неизлечимой болезни. Пришли образцы вируса и просьба выслать помощь. Я сразу же начала исследования, вирус показался мне весьма интересным, и оказалось… оказалось… Он очень древний. Мы давно убили его, не знаю, каким образом он возвратился в Юнит, может быть, плебеи заражены… словом, я не стала сообщать о нем руководству, решила придержать сенсацию в секрете. Тем более что вирус не смертельный. Я даже работала над образцами сыворотки…

— Какое отношение все это имеет ко мне? — перебил я.

— О, Верий, простите, — вдруг всхлипнула Сандра. — Я сейчас скажу… просто я очень волнуюсь… Вы, наверное, никогда меня не простите. Но я… Сегодня утром вместо успокоительного я ввела вам вирус!..

Тут до меня начал доходить смысл ее слов.

— Что?! — взревел я в бешенстве, вскакивая. — Что Вы сделали?!

— О, простите, — заплакала Сандра навзрыд. — Я думала, на Вас он не подействует… в таком количестве… И потом… мне очень хотелось, чтобы Вы обратили на меня внимание…

— Каковы его симптомы?! — кричал я, не слыша слов Сандры.

— Головокружение, озноб, жжение в области груди, потеря координации… может быть легкая тошнота…

Внутри у меня все перевернулось. Я ясно представил себе весь сегодняшний день — определенно, все симптомы были налицо!

— И что?! — закричал я почти в истерике. — Что теперь со мной будет?!

— Ничего, — плакала Сандра. — Вирус не смертелен и не дает побочных эффектов. Вы просто будете носителем…

— Но в Волгос-Итиле — эпидемия, это Вы как объясните?!

— Вирус… вызывает кое-какие изменения… — Сандра совсем по-детски шмыгнула носом.

— Кое-какие — это какие же?! — продолжал надрываться я.

И тут на экране галафона появилось лицо Главы.

— Верий, Вы меня разочаровываете, — сказал он без тени эмоций. — Заканчивайте свои разбирательства с подчиненными. Я Вас жду, — галафон выключился.

— Мы еще вернемся к этому вопросу, — скрипнув зубами, произнес я и вышел вон из кабинета.

Сандра засеменила следом. Всхлипывая, она причитала:

— О, Верий, я не хотела причинить Вам зла… Просто Вы раньше не обращали на меня совершенно никакого внимания, и я решила… вдруг с помощью вируса… Но я ошиблась! Похоже, я Вам противна!..

— Не говорите глупостей, — отрезал я. — И прекратите истерику. Завтра я заеду к Вам за сывороткой. До свидания, — я вошел в лифт и закрыл двери.

Тьма возьми! Оказывается, я еще и болен! То-то весь день я странно себя чувствовал! А может, вирус тут совершенно ни при чем? Может, просто я долго спал, а сегодня, наконец, проснулся? Ведь не может быть, чтобы всё — и солнце, и зеленоглазый мальчик, и рабочие во Внешнем Мире, и Маришка — все это было плодом моего воображения, галлюцинацией, действием вируса. Чувства, которые я испытывал весь день, были настолько реальны, что по сравнению с ними все остальное казалось сном. Они существовали на самом деле! Или мне это только кажется?..

Я постучал в дверь кабинета Главы. Дверь открылась.

— Верий! Вы стоите на краю пропасти! — с ходу заявил мне Глава. — Сегодня произошло нечто такое, что компрометирует Вас целиком и полностью. Надеюсь, Вы хорошо подумали и все мне расскажете, а так же сумеете найти должное объяснение своему поведению.

Я молчал, не зная, что ответить. Что рассказать ему? Что я сочувствовал преступникам? Что целовал девушку? Что заразился странным вирусом?

А потом я понял, что просто ничего не скажу. Не скажу ни слова. И страх вдруг прошел. Исчез. И мне стало легко и свободно.

— Я жду, Верий, — нахмурился Глава. — Вы отнимаете у меня драгоценное рабочее время. Через… гм… десять минут я должен быть на площади Воссоединения и произнести речь. Итак, Вы будете говорить?

Я упорно молчал. Теперь это молчание стало смыслом моей жизни. Не сказать, не выдать, не струсить…

— Отказываетесь?! — занервничал Глава и стал расхаживать по кабинету взад-вперед. — Это очень глупо с вашей стороны. Учитывая ваше положение и то, кому Вы им обязаны… но Вы молчите! Однако я поражаюсь, насколько Вы упрямы! Хвала вашим коллегам, без которых я ничего не узнал бы!

«Ллойд, — мелькнула в моей голове мысль. — Пригрел змею!»

— Молчите?! — продолжал кипятиться Глава. — А как Вы объясните ваше поведение в колонии для несовершеннолетних в Волгос-Итиле? Вы накричали на надзирателя, по разряду равного Вам! Вы грозили своими полномочиями! И ради чего? Вы защищали какого-то малолетнего преступника! Ах, нет, простите, запамятовал. Вы защищали русского, что не менее ужасно! Как Вы это прокомментируете?!

Я молча улыбнулся, вспомнив того смелого мальчика с добрыми зелеными глазами, перед которым теперь моя совесть была чиста.

— Вы еще смеете улыбаться?! — взревел Глава. — Что ж, замечательно! Я надеялся на ваше благоразумие, хотел дать Вам последний шанс. Но Вы отказались! Прекрасно. Вы уволены. Уволены! С Вас снимаются все ваши полномочия, а так же второй разряд патрицианства. Вы переходите в восьмой!

И тут я впервые в жизни набрался смелости и сказал:

— Плевать, — тихо, твердо, непоколебимо.

— Что?! — Глава не мог поверить собственным ушам.

— Плевать, — повторил я.

— Да как Вы смеете?!

— Очень просто, — ответил я спокойно, хотя внутри все колотилось. — Я не ухожу из разведки, нет. Берите выше! Я ухожу из патрицианства! — я швырнул на стол Главы две красных кожаных книжечки. — Для Вас я теперь никто. Но и Ваше мнение меня больше не интересует. Я — плебей. Прощайте, — я повернулся, чтобы уйти, сам потрясенный собственной наглостью.

— Отлично! — заорал мне вслед доведенный до белого каления Глава. — Выметайтесь вон! Начальником Второго Отделения я назначу Ллойда! А Вы… А ты… чтобы твоего духу здесь больше не было! В двадцать четыре часа изволь убраться из Москвополиса! Я всегда знал, что твоя грязная кровь даст о себе знать рано или поздно!..

Слова Главы затихли за металлической дверью. Сердце мое разрывалось от бешеного ритма, внутри все прыгало, дрожало, переворачивалось, перед глазами плыли цветные круги. Но — о, Солнце! — как мне было хорошо! Я ощущал себя сверхчеловеком. Суперзвездой на вершине славы. Я — покоритель мира, я — герой! И я — свободен! Я свободен!!!

С детской улыбкой на лице я ворвался в кабинет Ллойда, этого белобрысого мерзавца, и заорал, схватив его за руку:

— Поздравляю! Поздравляю, агент Ллойд!!! Вы только что стали начальником Второго Отделения Внутренней Разведки! Подсидел-таки меня, тощая крыса!..

Ничего не соображающий Ллойд заморгал своими бесцветными глазами, но я уже выскочил вон и понесся к выходу из здания. Прочь! Прочь! Навсегда из этого ада из стекла и металла! Никогда больше не видеть этих стен, не слышать приказов, не говорить «да, патре!» и «слушаюсь, патре!»!!!

Я выскочил на тротуар. На мое счастье прямо у дверей стояло такси. Шофер был свободен. Я плюхнулся на заднее сиденье, кинул шоферу кучу банкнот — все, что нашел в кармане, — и сказал:

— Едем! Все равно, куда. Прочь из города!

— Заедем на площадь, патре? — спросил водитель. — Уж очень интересно.

— Ни в коем случае, — воскликнул я, но, подумав, сказал. — Ладно, поехали. Но ненадолго.

Таксист кивнул. Гравиплан тронулся и влился в поток машин, спешащих к площади Воссоединения.

На душе у меня было необычайно легко и спокойно. В одно мгновение из уважаемого, богатого, известного человека я стал никем, плебеем, без положения, без имени — без всего того, чем дорожил, из-за чего юлил, пресмыкался, прислуживал всю жизнь. И — странно — только потеряв все это, я обрел, наконец, душевное спокойствие. Я понял, насколько мелочны и пусты были мои интересы. Вся моя прошлая жизнь не стоила выеденного яйца…

Вокруг площади были ужасные пробки. К центру было не пробиться. Для опаздывающих гостей и плебеев под Куполом был вывешен гигантский шар галавизора. Площадь кишмя кишела народом и машинами. Над человеческим морем высилась скала — трибуна. Центральное Время Юнита, гигантские электронные часы на главной Часовой Башне, показывало без минуты пять.

На трибуну взошел Глава. Толпа взорвалась ревом и аплодисментами. Глава поднял руку. Гул тут же стих. Глава кашлянул, готовясь к приветственной речи. Его кашель, в сотни раз усиленный мощными динамиками, прогремел над площадью, как взрыв. Я усмехнулся, откинулся на сиденье и велел водителю лететь прочь из города — смотреть представление я не собирался. Таксист неохотно согласился. Развернул гравиплан, но тут же затормозил и сказал:

— Патре, здесь не пробиться. Придется подняться на высший уровень.

— Летим, — кивнул я. — Не бойся, штрафовать никто не будет — всем сейчас не до того, все силы полиции переброшены на поддержание порядка на площади… еще бы, удержать такую толпу!..

Шофер хмыкнул и потянул руль на себя. Машина взвилась вертикально и помчалась наверх. Умело лавируя между трассами, таксист вывел-таки гравиплан на высший четырнадцатый уровень, где сейчас не было ни единой машины. Гравиплан завис высоко над городом, из машины стало хорошо видно площадь, трибуну и шар галавизора. Далеко-далеко, за лесом зданий угадывались очертания Купола и небо. И там, на горизонте, в серые тяжелые тучи садилось уставшее за день кроваво-красное солнце.

Это был первый в моей жизни настоящий закат. Я замер в восхищении. Подумать только! Как могло быть так, что раньше, давным-давно, люди видели его каждый день и не обращали на эту красоту никакого внимания, смотрели, как на вещь обыденную?! Только избранным довелось вглядеться в него и, запечатлев на полотне, попытаться передать то чувство, которое охватывает тебя от этого грандиозного зрелища. Неужели обязательно нужно было потерять все это, чтобы осознать все великолепие обыденного?!.

Из огромных динамиков, стоящих на площади, доносились обрывки торжественной речи Главы: «… Поздравить вас… юнитаре… знаменательным днем!.. пакет… Послание из прошлого… Сегодня… в означенное время… вскрыть…»

Я почти не слушал. Мне было уже все равно, что в нем. Что в том чертовом пакете, который перевернул всю мою жизнь с ног на голову. Абсолютно все равно.

— Куда лететь? — хмуро спросил таксист. Он уже был не рад, что подобрал такого требовательного пассажира, как я — видимо, рассчитывал посмотреть праздник на площади вместе со всеми…

Я открыл, было, рот, чтобы ответить ему, как вдруг воздух над площадью всколыхнуло дружное «Ах!» стотысячной толпы.

Сначала я подумал, что произошло что-то трагическое. Мелькнула мысль о повстанцах. Однако, обернувшись, обнаружил иную причину такого единодушного возгласа, и сам едва сдержался от вскрика.

В огромном шаре галавизора над площадью завис цветной листок бумаги. Кажется, раньше это называлось фотографией. В конверте лежало фото, которому была почти тысяча лет!..

Но поражал не столько сам факт того, что фото сохранилось, сколько то, что на нем было заснято.

Это была женщина. Точнее — светлокожая, русоволосая девушка с теплым взглядом и немного печальной улыбкой. Девушка, совершенно поразительным образом похожая на Маришку!.. Разница была лишь в том, что девушка на фото выглядела немного старше и одета была по моде древности. Да и, к тому же, она умерла много веков назад…

Вдруг я заметил еще кое-что. Девушка стояла, прислонившись спиной к дереву, белоствольному тонкому дереву, над ее головой кудрями спускалась яркая зеленая листва, а далека внизу, почти неразличимая между густым кустарником, текла серебристая широкая река!..

Дело не в том, что я не видел ничего подобного раньше — видел, и не раз. В фильмах, на учебных дисках, на слайдах и в голографических пособиях. Дело в том, что здесь, на этом чудом сохранившемся фото, не было декораций. Вокруг печальной девушки была живая, настоящая природа! Живые деревья, живая река, живые ласточки на фоне неба, почти неестественно голубого… Казалось, вот-вот подует ветерок, качнутся ветви деревьев, всплеснет рыба в реке, а ласточки с криком понесутся над водой.

Но фотография оставалась неподвижной, застывшей картинкой, напоминанием о светлом, но безвозвратно утерянном прошлом. Подумать только — всего через двести лет после того, как был сделан снимок, все исчезло, стерлось с лица Земли! Выросли ядерные хищные грибы и пожрали леса, поля, реки, горы… А потом стали расти Купола, оставшиеся в живых люди сплотились, образовались новые государства, вроде Юнита…

Как завороженный, смотрел я в шар галавизора, и вместе со мной туда же смотрели десятки тысяч глаз. Толпа молчала. Еще никогда за всю историю своего существования Москвополис не слышал такого единодушного молчания.

Первым опомнился Глава. Он хмыкнул и тут же начал рассуждать о том, какой подарок гражданам Юнита преподнесли раскопки, и так далее, и тому подобное… Затем он перевернул фото. На белой, чистой стороне фотографии было написано одно-единственное слово. Слово на давно забытом языке. Но я его понял. Во-первых, потому, что когда-то давно изучал этот язык, пока его окончательно не запретили… А во-вторых, потому, что сразу почувствовал, ЧТО там написано.

Слово, которое уже довольно долго кружилось рядом со мной, пыталось проникнуть в мое сознание, но я прогонял его, боясь высказать даже самому себе.

Любовь.

Мое сердце заколотилось с удесятеренной силой. Любовь! Теперь я понял, как это называется. Тот самый вирус, который наши предки истребили пять веков назад, тот «коварный убийца», как называли его медики… Любовь! Ну, конечно же! Какой еще несмертельный вирус могла привить мне Сандра Патроновская? Вирус любви!.. И мы с Аннэ… С Маришкой… Искали все это время… О, Солнце!..

Я понял, что должен делать. Осознание пришло ко мне, как вспышка, как яркий фейерверк, открылось перед моим сознанием чрезвычайно ясно и быстро, наверное, потому, что я уже давно все обдумал, но просто боялся признаться самому себе… Я понял все. Понял, чего хочу. Зачем живу. Понял, что имела в виду Аннэ-Маришка, сказав: «Сделайте то, чего сами от себя не ожидаете».

— Летим! — вскрикнул я возбужденно. — Летим сейчас же, немедленно, как можно скорее!

— Куда, патре? — спросил таксист.

— Разве я не сказал? В Германскую Марку, конечно!

Таксист хмыкнул и рванул на запад, к Марке. Прямо пред нами садилось в сизые тучи солнце — красная головня. Казалось — еще чуть-чуть, и мы врежемся в этот раскаленный диск на горизонте…

Мы улетали, не досмотрев торжества. Я больше не видел фотографии, не слышал ни безумного ликования толпы, ни торжественных речей Главы. Уже на подлете к переходному люку я вдруг уловил краем сознания какой-то странный звук. Грохот. Скрежет. Звон бьющегося стекла. Потом — страшной силы хлопок. Крики. Все сразу. Было похоже на взрыв. Однако возвращаться, чтобы проверить, я не стал. Я уже был далеко отсюда. От Москвополиса. От моей прошлой жизни. Умом и сердцем я был там, далеко впереди, в Германской Марке, в неизвестности.

Глава 9

Гравиплан несся по ярко освещенному тоннелю. Я мысленно торопил машину, шептал почти про себя: «Быстрее! Быстрее!», хотя не знал, куда и зачем мне спешить. Может быть, я торопился не попасть куда-то, а сбежать откуда-то?..

Не знаю. Знаю только, что в городе мне вдруг стало невероятно душно и тесно. И я не мог больше находиться в нем. Не мог еще и потому, что должен был быть в другом месте.

Мысли мои спутались. Рассуждать здраво уже не было сил. Хотелось плакать и смеяться одновременно. Зверь, скрывавшийся в глубине моего сознания, проснулся и встал в полный рост. Получив, наконец, имя, зверь стал нестрашен, и когти его уже не ранили меня изнутри, а только тихонько царапали, наполняя тело приятным волнующим покалыванием. Мне было хорошо. Легко и радостно где-то внутри. Кажется, это «где-то» в древние времена люди называли душой. Значит, мне было хорошо на душе. И я был рад. Я был счастлив. И свободен.

Тоннель исчез так же быстро, как и появился. Или это время ускорило свой ход?.. Сейчас я вряд ли смог бы сосредоточиться на этом вопросе. Гравиплан, выскочив из бирюзово-бетонного пространства тоннеля, окунулся в алое море — здесь, в Германской Марке, все уже было залито кровавым закатным светом. Над горизонтом зависла багровая половинка солнечного диска.

Внизу, в селениях, горел свет. Всюду сверкали фонари, бисером рассыпаясь по темно-пурпурным очертаниям полей, обозначая огненными змейками контуры улиц и площадей… На окраинах селений, ближе к центру Марки, оранжевыми точками полыхали костры. Особым чутьем, присущим опытному разведчику, я почувствовал, что в провинции неспокойно. Здесь явно намечается что-то серьезнее, чем простая забастовка…

— Садись возле крайнего Селения, — сказал я водителю.

Тот кивнул, и гравиплан пошел на снижение.

Едва машина коснулась земли, я выскочил на свежий воздух.

— Вас подождать? — спросил шофер.

— Что?.. — растерянно спросил я. — А… нет, нет, не нужно. Похоже, я здесь останусь надолго…

Шофер не стал вдаваться в подробности. Гравиплан взвился над селением и, разгоняя пыль газом из выхлопной трубы, полетел прочь из Марки. Я проводил его взглядом — последнюю нить, связывающую меня с прошлой жизнью… так мне, по крайней мере, казалось. Не раздумывая больше, я поспешил на огонек ближайшего дома.

Не успел я постучать в жестяную дверь, как она открылась. Как же я был удивлен, увидев на пороге дома своего старого знакомца Петера Херца, того самого, которого встретил сегодня утром. Сегодня утром? Или уже вчера? А может, месяц назад?.. Ощущение времени для меня исчезло, стерлось, расплавилось в лучах закатного солнца… Казалось, я был здесь, в Марке, не сегодняшним утром — всегда. Жил среди тех людей, которых еще, — Тьма побери! — сегодня утром за людей не считал…

— Патре Янин? — сразу узнал меня старик. — Какими судьбами? Зачастили Вы к нам, да-а…

— Да нет… — смутился я неизвестно почему, — я не по делу приехал… И вообще, теперь я не патре. Меня разжаловали. Теперь я плебей… — я замолчал, пораженный своей разговорчивостью.

Петер тоже не ожидал такой откровенности от Начальника — хоть и бывшего — Второго Отделения. Он с превеликим сомнением начал рассматривать меня, словно собирался купить ценный товар, но не был уверен в его качестве.

— Я… — запинаясь, начал бормотать я. — Просто так вышло, что я… изменился, что ли?.. Глава выслал меня из Москвополиса… Как неугодного… — «и чего я перед этим стариком отчитываюсь?» — Мне просто… просто некуда идти…

Петер слушал меня, не меняя серьезного выражения, но, услышав последние мои слова, вдруг удивленно поднял брови и прошамкал:

— Неужто Вы больше не наместник?

— Больше нет, — ответил я тихо. Смотреть в проницательные серые глаза старика было невмоготу, и я опустил взгляд.

— Ах-ти, милые мои! — всплеснул руками Петер. — Что ж это получается, Вы нынче не патриций, ась?

— Да, я теперь плебей. Как ты, — подтвердил я.

— Вот так-так! — крякнул старик. — Сердешный ты мой! Как же это ты так-то? Ну, не беда, не беда… Мы хоть и бедные, а тоже люди, понимать надо… Проходи, проходи в дом-то, чего на улице стоять? Чай, в ногах правды нету…

Я был поражен до глубины души. Тот самый старик, которого я меньше двенадцати часов назад хотел подвергнуть допросу, которого считал не важнее грязи на собственных ботинках, вдруг с такой теплотой заговорил со мной! Так искренне мне посочувствовал, пригласил в свой дом! Я не ожидал… я не мог предположить… я и не надеялся, что, приехав сюда, смогу найти поддержку и понимание… думал, селяне разорвут меня на мелкие клочки, стоит мне появиться рядом с ними без «корочки» патриция… Пару минут я, совершенно ошеломленный, стоял и смотрел на старика, как на диковинного зверя о трех головах. В моем сознании просто не укладывалась такая странная, пугающая смена его ко мне отношения…

— Ну, чего стоишь? — усмехнулся старик. — Проходи, говорю. В тесноте, да не в обиде…

Я вдруг разозлился:

-Послушай, старый! Как же ты можешь?! Как ты можешь так спокойно предлагать мне войти?!

Старик опешил.

— Как ты можешь, — продолжал я, — сочувствовать мне?!

— Патре, да я ж… — залепетал старик, перепугавшись. Это привело меня в бешенство:

— Да пойми ты! Я — не патре!!! Не патре больше! Я унижал и уничтожал вас, я обирал вас и ссылал без суда и следствия! Вы не были для меня людьми, а были всего лишь рабочей силой и насущной проблемой! И после всего этого ты говоришь со мной так искренно, с таким сочувствием?! Ты жалеешь меня?! Помогаешь мне!!! После всего, что я сделал?! ПОЧЕМУ?!!!

Старик вдруг улыбнулся без издевки, по-доброму, в глазах его промелькнул лукавый огонек.

— Ничего, — вздохнул он. — Это — дело прошлое. То ж служба была, а на службе, знамо дело, надо строго, не то, неровен час, бунт какой али восстание… понимать-то надо! Ты, патре, оттого нас за людей не считал, что тебе, служивому, служба твоя шоры на глаза навесила. Нонче-то ты зрячий?

Я был обескуражен такой постановкой вопроса. Она казалась мне слишком уж неправдоподобной. Но я все же ответил:

— Зрячий? Пожалуй, да… да, теперь я вижу…

— Вот и хорошо, вот и ладненько! — тут же подхватил Петер. — А что было — то прошло, а кто старое помянет — тому глаз вон! Такой закон, понимать надо, — старик по-дружески хлопнул меня по плечу и, распахнув пошире дверь, подтолкнул в свою темную каморку, именующуюся домом. — Нонче-то все вона как обернулось, да-а… Проходи, милой, не брезговай. Жилье-то оно скромное, да все ж жить можно.

Я кивнул и последовал за Петером.

Все это было странно. Более чем странно. Реальность, та привычная, четко выстроенная, схематичная, математически выверенная реальность, которая была знакома мне с детства, вдруг дала трещину. То, что сейчас происходило со мной, никоим образом не укладывалось в мое представление о мире. У меня возникло ощущение, будто разум мой покинул тело. Я шел рядом со старым Петером и в то же самое время был где-то далеко, кажется, за гранью обыденного…

— Садись, милой.

Голос Петера вырвал меня из полумистического оцепенения, как будто выхватил из сна. Я огляделся. Дом старика состоял из одной слабо освещенной комнаты, служившей одновременно и спальней, и кухней, и кладовой. Серые, в рыжеватых прожилках, глиняные стены были сплошь увешаны инвентарем, сухими травами, какими-то тряпками. Покоробленная, почерневшая от времени пластиковая мебель — стол и два стула — и железная кровать составляли всю нехитрую обстановку этого скромного жилища. На столе в пластиковых тарелках уже дымилась горячая черная похлебка.

От вида еды у меня потекли слюнки. Я вдруг вспомнил, что с самого утра ничего не ел… похоже, старик заметил мой голодный взгляд.

— Садись-ка, давай, милой, — повторил он. — Чего мнешься? Кушанья у нас, понимать надо, не патрициевские, живем, как можем, не обессудь… Да ты, чай, с утра не емши, а? Ну, правду говорю? То-то! Не гнушайся, милой, в похлебке — самая сила у брата нашего…

— Спасибо, — ответил я сбивчиво и сам удивился так внезапно напавшей на меня робости. — Спасибо вам, — я присел на шаткий стул и уставился в тарелку. — Вы… очень добрый человек…

Петер улыбнулся лукаво и принялся за похлебку. Я смотрел на старика, на его сухие, похожие на ветки старого дерева, руки, потемневшие и огрубевшие от бесконечных полевых работ, на морщины, избороздившие его лицо, на жидкие пряди пепельно-серых, в тон стенам и хмурому небу, волос… Внезапно в сознание врезался вопрос из прошлого: «А лет-то тебе сколько?» — «Сорок три, патре, сорок три!» Я передернул плечами — почему-то мысль о том, что Петер вовсе не так стар, как кажется, порождала во мне неясное беспокойство и тоску…

Я ужасно проголодался, но не мог заставить себя притронуться к еде. Я не считал, что имею право пользоваться гостеприимством старика, есть из его котла, попросту говоря, объедать бедняка — в Марке было туго с продовольствием, что мне, как бывшему наместнику, было известно не понаслышке. Поэтому я просто сидел, смотрел на Петера и думал. В голове моей начал созревать весьма заманчивый и рискованный план. Если бы только старик согласился помочь мне…

— Послушай, Петер, — заговорил я неуверенно, сам не до конца осознавая, чего же в точности хочу. — Я видел, в Марке сегодня не спят… везде огни, костры… что-то затевается.

Петер оторвался от поглощения супа, посмотрел на меня внимательно, но ничего не ответил. Да и я не требовал ответа, скорее, утверждал. Все быстрее теряя всякую уверенность в надежности моего предприятия, я продолжил:

— Я знаю, прозвучит странно… но мне необходимо поговорить с повстанцами. Я здесь для этого…

Петер отложил ложку. Провел сухой костлявой рукой по потрескавшимся губам, прищурился, откинулся на спинку стула и произнес задумчиво:

— У-у, патре, вон ты куда клонишь! С повстанцами, бишь, встретиться? На кой? Какая у тебя на то причина, ась? Можа, ты мне голову заморочил? «Я, мол, не патре боле, я плебей, как ты…» Можа, ты, патре, шпиён? Ась?

Я предполагал такой ответ, хотя от этого мне не стало легче. Ответа на него у меня не было. Я никак не мог доказать, что больше не работаю на разведку, и здесь нахожусь не в качестве шпиона а по своему собственному горячему чистосердечному желанию.

— Можа, ты, патре, реставать кого хошь? — продолжал Петер. — Али ты диверсант какой? А я тебе помогать должон? Не, патре, так дело не пойдет, понимать надо… Я-то уж, было, подумал, будто ты взаправду…

— Вы меня не так поняли! — воскликнул я, от волнения непроизвольно перейдя на «Вы». — Я не собираюсь никого арестовывать! Я хочу помочь! Я… я многое знаю, много секретных планов, разработок… Если повстанцам понадобится моя помощь, я готов сделать все, что в моих силах. Если, конечно, они не убьют меня прежде, чем я успею что-нибудь сказать…

Петер нахмурился, но говорить ничего не стал, ожидая продолжения.

— Глава Патрициата, — заговорил я с жаром, — рассчитывал на то, что я соглашусь прислуживать ему в восьмом разряде патрицианства, но я отказался от всех привилегий, понимаешь? От всего. Мне ничего этого не нужно! Через пару часов Глава пошлет отряд, чтобы арестовать меня и казнить. Или сослать во Внешний Мир на разработки. Так что, как видишь, терять мне нечего. Увы, я никак не могу доказать правдивость моего рассказа, поэтому, боюсь, тебе придется поверить мне на слово…

Петер задумался на несколько минут, внимательно глядя мне в глаза, словно пытался по взгляду определить, лгу я или нет. Наконец, старик протянул:

— Как-то нескладно получается, патре, понимать надо. Сутра грозишься всех сослать, а к вечеру уже и сам ссыльный?

— Да, я понимаю, звучит неправдоподобно, но так и есть, — живо ответил я.

— Всего-то за день, — хмыкнул старик.

— За день… — эхом повторил я и смолк. Невероятная правда нахлынула на меня в одно мгновение. — Кажется, прошла уже целая вечность…

— Вона как, — прокряхтел Петер, вставая. — Вечность, говоришь? Ну, всякое бывает. Бывает, что и день за год идет. Чего ж тебя, милой, разжаловали, ась?

— Это долгая история, — ответил я неохотно. Говорить о произошедшем было тяжело.

Тут в животе у меня немилосердно заурчало, и Петер рассмеялся скрипучим старческим смехом.

— Чего ж ты сидишь, патре Верий! Неча на похлебку таращиться, ешь, пока ноги не протянул! Оно еда-то нехитрая, нам не жалко, а пожевать чего Петер завсегда сыщет. Ешь, не раздумляй! Понимать надо…

— Спасибо, — кивнул я и принялся уплетать похлебку за обе щеки.

Поразительно, но такого вкусного супа я, кажется, не ел ни разу в жизни. От горячей похлебки по телу разлилось приятное тепло.

— Да, кстати, Петер, — пробормотал я с набитым ртом. — Не зови меня патре Верий. Меня зовут Валерий. Валерий Васильевич.

— Ясно, — закивал плешивой головой Петер. — Знать, ты — русский. Потому-то ты и туточки, ага? Не жалуют там, в Москвополисе, русских-то?

— Да уж, — кивнул я. — Но меня разжаловали не только поэтому. Причин было достаточно, чтобы усадить меня за решетку до конца моих дней. До сих пор не могу понять, как это Глава упустил меня из виду и позволил убраться из города? Хотя, он был слишком занят торжеством…

— Торжество, — хмыкнул старик, словно знал что-то такое, о чем я даже не догадывался. — Причин много было, говоришь? Какие ж еще? Почему сюда, к нам приехал, а, патре? Видать, была у тебя ТУТ причина?

— Была, — согласился я и тут же почувствовал, как сжимается сердце при мысли о той, ради которой я все это затеял. — Возможно, не слишком веская для других, но для меня — пожалуй, самая главная.

Петер смотрел на меня с интересом. Я не смог скрывать от старика своих мыслей.

— Я полюбил, — сказал я и вдруг смутился. Такое со мной случилось впервые. — Полюбил одну прекрасную девушку. Замечательную девушку. Лучшую во всем мире.

Глаза старика засветились отеческим теплом и пониманием.

— Это хорошо, — Петер положил мне на плечо свою темную жилистую руку. — Это верно, патре, что полюбил. Полюбил — значит, ожил.

Ожил. Как точно! Как необыкновенно правильно! Я только сейчас это понял. Я был мертв. Был безжизненной, бессмысленной, безжалостной куклой, марионеткой в руках Главы. А теперь я ожил. Я — жив. И свободен.

— Вот что, патре, — вдруг серьезно проговорил Петер, — отведу я тебя к повстанцам. Немедля. Но учти, — ежели по твоей милости хоть один селянин помрет, оно на твоей совести будет!

— Я готов поклясться всем, что у меня…

Старик прервал меня взмахом руки:

— Доел? Тогда неча разговоры разговаривать. Пошли, стало быть, — и направился к двери. Я поспешил следом за ним.

На языке у меня вертелся вопрос, который давно уже хотелось задать. С того момента, как Аннэ-Маришка улетела в гравиплане с космодрома в Сибрусе.

— Послушай, Петер, — позвал я старика. — Ты знаешь многих селян?

— Почитай что всех, — не оборачиваясь, ответил старик.

— Не знаешь ли ты, где найти девушку по имени Маришка? У нее русые волосы, карие глаза… Она живет в Городище, и, кажется, она — жена местного старосты…

Петер хмыкнул.

— А то как же, — сказал он громко. — В нашем краю все Маришку знают! Девчонка она того, боевая, задорная. Добрая, опять же. Последнюю рубаху с себя снимет, а больному али бедному поможет, понимать надо. Только в толк не возьму, с чего ты вздумал, что она — жена старосты? Чтоб Маришка вышла замуж? Это ты, патре, чтой-то не то выдумал! Хи-хи!

Старик захихикал себе под нос. Как ни странно, от его слов мне стало тепло. В сердце зародилась надежда.

— А сейчас Маришка здесь, в Марке? — спросил я.

— Не ведаю, — пожал плечами старик. — Авось в Марке, я ей не сторож, понимать надо. А то хошь, пойдем ее поищем? Или к повстанцам? Думай, мне с тобой лясы точить некогда.

Я задумался. Часть моей души безудержно рвалась к кареглазой красавице. Но другая часть продолжала твердить, что я должен отправиться к повстанцам. К тому же, Маришка, скорее всего, была еще в госпитале. Послушавшись доводов разума, я принял решение.

— Идем к повстанцам.

Старик кивнул и повел меня на окраину Селения. Через четверть часа мы оказались в поле. Вокруг стремительно темнело, на Марку опускалась ночь. Вдали сверкали огни костров. Старик упорно шагал на свет, не говоря ни слова. На небе зажглась первая звезда. Алая полоса заката, опоясавшая горизонт, красными бликами отражалась в Куполе. Воздух в темноте казался густым и красным, как кровь. Или как темное пламя.

Я расслышал шум толпы. Впереди замаячили силуэты множества людей, собравшихся вдали от Селений, от бдительных глаз стражей порядка и разведчиков, таких, как я. Вскоре мы с Петером приблизились к месту сбора повстанцев. Я даже не подозревал, как много народу решилось на восстание. Мне казалось, чем больше повстанцев гибнет в казематах и на Разработках, чем жестче меры, принимаемые Патрициатом, тем меньше должно быть людей, желающих сражаться против режима. Все оказалось с точностью до наоборот. Здесь, в поле вокруг костров собралось почти все население Германской Марки — оставшиеся мужчины, женщины, дети, старики. Я заметил среди них и того самого старосту, которому так доверял… Не видел я только Маришки, но я и не надеялся на такую удачу.

На площадке перед костром, на ржавой бочке стоял мужичок лет тридцати, в синей жилетке, в потертых рабочих штанах, и что-то убежденно и громко доказывал собравшимся вокруг него селянам.

«Наверное, это и есть Хэзвиг, — подумал я. — Ну, надо же, такой невзрачный человечишка стал зачинщиком народного восстания! Удивительно».

— … Наши товарищи, наши братья, — говорил мужичок, картавя и пощипывая редкую бороденку, — сегодня вечером рисковали своими жизнями, чтобы дать нам возможность — уникальную возможность! — сбросить со своих плеч гнет патрицианства, навсегда расстаться с рабским ярмом и отплатить нашим палачам за все наши мучения!!!

— Да!!! — кричала толпа. — Да, отплатить! Отомстить!

— Только что на Площади Воссоединения в Москвополисе был совершен освободительный акт! — продолжал вещать бородатый. — Взрыв, произведенный нашей подпольной организацией, унес жизнь Главы Патрициата и нескольких высших чиновников, наших злейших врагов!

«Взрыв? — подумал я с волнением. — Глава убит? Так вот, что за шум слышал я, улетая… Какое счастье, что я решил убраться из Москвополиса…»

Какое-то странное чувство нахлынуло на меня. Глава убит. Повстанцы нанесли сокрушительный удар в самое сердце Патрициата и Юнита. Мой враг повержен. А у меня есть шанс все исправить… Что, если сейчас предотвратить бунт? Арестовать самогó Хэзвига, подавить серьезнейшее восстание против властей — вот лучший способ разом смыть с себя все пятна, восстановиться в должности, а возможно, даже стать первым советником нового Главы. Или самим Главой…

Нет! Нет! Это ужасная, предательская мысль! И как она вообще могла родиться в моей голове? Это невозможно. Нет. Никогда я больше не вернусь в мир подлости, обмана, лести и страха! Ни на что не променяю то чувство легкости и свободы, которое я обрел здесь, не будучи обремененным именем патриция…

— Теперь, — голос коротышки в жилете набирал силу, громом раскатываясь над толпой селян, — после того, как доблестный Хэзвиг, наш предводитель, выполнил свою миссию, пришло время начать открытую борьбу против власти! Пора начать восстание, которое перерастет в революцию! Наш путь лежит в Берлинтаун! Вы со мной, братья?

— ДА!!! — взревела толпа.

Селяне потянулись на запад, туда, где на горизонте виднелись огни Берлинтауна.

«Так значит, этот коротышка — не Хэзвиг? — искренне удивился я, услышав речь бородача. — А кто же тогда?»

Поразмыслить мне не дал голос Петера.

— Чего ждешь, патре? Они уже тронулись, без тебя уйдут, понимать надо!

Меня пробила дрожь. Сейчас мне было так страшно, как не было даже в самых горячих точках. В этот миг решалась моя судьба. Я мог получить все или ничего. Мог обрести новую жизнь или встретить смерть. Во всяком случае, отступать было поздно, и я решил не тянуть с развязкой.

— Селяне!

Мой голос, внезапно показавшийся мне чужим, прорезал ночной воздух и заставил обернуться тех, кто был ко мне ближе всего. За ними стали оборачиваться и в недоумении замолкать остальные. Вдруг стало тихо. Кто-то крикнул: «Внутренняя разведка!»

Тут же началось чистое безумие. Все смешалось, запуталось, крестьяне бросились врассыпную, крича, сбивая друг друга с ног, начали метаться туда-сюда по вытоптанному пятачку вокруг костров. Я пытался что-то кричать, доказывая им, что я пришел с миром, один, и что я не принесу вреда. Меня никто не слышал. Пробегающие мимо крестьяне шарахались от меня, как от прокаженного.

Вдруг я почувствовал сильный толчок в спину, пошатнулся и упал на колени. Кто-то сзади схватил меня за волосы и прижал к моей шее остро заточенный нож. Тут же раздался крик, в несколько раз усиленный рупором:

— Селяне! Прекратите панику! Начальник Внутренней Разведки задержан!

Толпа начала понемногу утихать, селяне стали подходить к тому месту, где я стоял на коленях с запрокинутой головой и ножом у горла. Вскоре толпа образовала полукруг, все смотрели на меня и шептались.

В центр круга вышел тот самый бородатый коротышка с рупором в руках. Он посмотрел на меня ненавидящим взглядом и процедил:

— Убить!

Сердце мое оборвалось.

— Стойте! — воскликнул я. — Подождите! Это ошибка! Я не причиню вам вреда!

— Что ж, — усмехнулся бородач, все с такой же ненавистью глядя на меня. — Это хорошо, что вы не собираетесь причинять нам вреда, патре Янин! Но кто сказал вам, что мы — не причиним?

Я задохнулся от ужаса и разочарования. Неужели все так и закончиться — прямо здесь и прямо сейчас?..

— Я пришел один, со мной нет полиции, — снова попытался спастись я.

— Вот и замечательно, меньше крови на наших руках, — гневно бросил бородач. — А теперь, если вам нечего больше сказать…

Тут из толпы выбрался мой старый знакомый Петер. Надежда вспыхнула во мне с новой силой. Херц подошел к бородачу — коротышке и что-то шепнул ему на ухо. Я не знал, о чем говорил Петер, но по вытянувшемуся лицу бородача сразу сообразил, что новости были неожиданными.

Бородач, выслушав Петера, снова обернулся ко мне. На лице его было написано удивление и испуг.

— Отпусти его, — пробормотал бородач, и сильные руки, держащие меня, исчезли.

Я встал с земли, потирая шею. Лезвие ножа все-таки прошлось по ней, и я почувствовал на своих руках горячую вязкую кровь.

— Петер Херц, — тем временем провозгласил бородач, — утверждает, что начальник Внутренней разведки Верий Янин собирается присоединиться к народному движению, — бородач глянул на меня исподлобья. По толпе пробежал шепоток. — Это так?

— Да, — немного хрипло от пережитого страха ответил я.

— И помогать нам по мере своих возможностей?

— Да, — повторил я уверенно. — Я готов поклясться своей жизнью, что не собираюсь делать ничего, что могло бы повредить вам. Я хочу вам помочь.

До людей начал доходить смысл сказанного. Все они смотрели на меня с недоверием и тревогой, что совершенно понятно. На их месте я бы не стал долго раздумывать и сразу снес бы голову патрициевскому цепному псу…

— Мы рассмотрим ваше предложение, патре Янин, — вкрадчиво обратился ко мне бородач. — А пока надежнее всего запереть вас в яме.

— Я — НЕ ПАТРЕ!!! — вдруг вышел из себя я. — Прекратите называть меня так! Я больше не патриций! И зовут меня Валерий! Все! Хватит! Нет больше начальника Внутренней Разведки! Хотите — убейте меня, хотите — закопайте в землю, выбросьте во Внешний Мир, сдайте полиции, делайте со мной что угодно, но ПРЕКРАТИТЕ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ПАТРЕ!!!

Бородач изумленно замолчал. Толпа безмолвствовала. Собравшись с духом, я изрек:

— Люди! Я пришел сюда не для того, чтобы посадить вас в тюрьму или предать в руки властей! Я здесь, чтобы просить у вас прощения за все, что я сделал. Я знаю, что мои дела слишком ужасны, и нет такого наказания, которое целиком искупило бы мою вину, но я прошу вас! Прошу, если это возможно, дать мне шанс! Сегодня я перестал быть патрицием навсегда, позвольте же мне стать одним из вас. Позвольте присоединиться к вам, бороться вместе с вами против власти Патрициата! Теперь он ненавистен мне так же, как вам. Я не прошу вас простить меня, я знаю, это невозможно. Я прошу только понять. Я был слеп! Я был глух! Сегодня я прозрел и стал слышать! Моя жизнь обрела смысл, и если вы отвергнете меня, то я потеряю его навсегда. Если вы не хотите принять меня, то убейте. Прошу вас, убейте меня, я не смогу жить без смысла…

Я дрожал. Я кричал. Я почти плакал. Это было выше моих сил. Я упал на колени, потеряв всякую волю к борьбе. Они смотрели на меня. Те люди, чью судьбу я решал еще несколько часов назад, теперь должны были определить мою собственную. И они решали. Молча. Просто глядя на меня. Они были единым целым, они понимали друг друга без слов, я это чувствовал. И я был для них чужеродным элементом, паразитом, заразой. Меня нужно было искоренить, как и всех патрициев. Я это понимал. Но поделать ничего не мог.

И вдруг раздался чей-то крик:

— Простить его!

Тут же по толпе понеслась волна переговоров. С разных сторон послышались все более уверенные выкрики:

— Простить, конечно!

— Что мы, не люди, что ли?

— Однако, сомнительно.

— Чего сомнительного? Что было, то прошло.

— Это точно. Кто старое помянет — тому глаз вон!

— Простить, простить!..

Вскоре над толпой уже стоял невообразимый гвалт. Люди кричали, махали руками, доказывая каждый свою правоту. Одни требовали немедленно принять меня в свои ряды, другие хотели подождать и присмотреться… они решали. И — странно — сейчас я не видел в их глазах ни зависти, ни ненависти, ни страха. Сочувствие, жалость, доброта были в их взглядах. Они были добры. По-настоящему. Они были первыми, кто отнесся ко мне по-человечески…

— Итак, я возьму на себя ответственность по принятию решения! — в рупор заговорил бородач. — Так как большинство решило простить патре Янина, я присоединяюсь к мнению большинства. Валерий останется в Городище до тех пор, пока не вернется Хэзвиг. Вы согласны?

Толпа дружно взревела в знак согласия. Меня окружили крестьяне. Самые смелые из них стали пожимать мне руки, хлопать меня по спине, теребить за рукава и полы пиджака. Каждому хотелось дотронуться до меня, словно до живой легенды, хотелось поздравить меня со вступлением в новую жизнь. Меня переполнили странные чувства. Еще нигде и никогда я не встречал такого дружелюбия, такого взаимопонимания, такой душевной теплоты… У меня закололо в груди. Дыхание сперло. Лавина чувств и переживаний, нахлынувшая на меня за несколько кратких минут, отняла у меня последние силы. Ноги мои подкосились.

Я потерял сознание.

Глава 10

Я открыл глаза и увидел над собой жестяной потолок. Вокруг царили полумрак и тишина. Я лежал на чем-то мягком и теплом. В голове моей гудело, меня невероятно мутило, и вообще, мне было ужасно плохо. На шее я почувствовал повязку. Я снова закрыл глаза и попытался понять, где я нахожусь. Что-то смутно припоминалось. Утро я помнил хорошо, а вот то, что случилось в течение дня — все смешалось, перепуталось в сознании. Лабичюс, пакет, Аннэ — Маришка. Увольнение. Германская Марка. Повстанцы. Обморок… Так вот, где я! В Марке. В доме у крестьянина. Что ж, память ко мне вернулась, это уже хорошо. Но что было до того, как я потерял сознание?

И тут я вспомнил главное. Меня приняли в повстанцы!

Я резко сел. Голова тут же закружилась. Оглядевшись, я заключил, что комната, в которой я находился, была мне незнакома, но в целом — поразительно похожа на дом Петера. В углу у очага сидела маленькая растрепанная девочка. Кажется, она спала.

Я кое-как поднялся с кровати. Голова кружилась. Тошнило. Хотелось выйти на воздух. Я подошел к девочке, осторожно взял ее за маленькую чумазую ручку и тихо позвал:

— Эй! Девочка!

Малышка встрепенулась, открыла глаза:

— Ой! Патре проснулся!

Я поморщился при упоминании ненавистного слова.

— Да, — ответил я девочке. — Сколько я спал?

— Наверное, часа четыре, — пожала плечами девочка.

Я хмыкнул.

— Как тебя зовут?

— Катарина, — ответила девочка.

— Сколько тебе лет, Катарина? — улыбнувшись, спросил я.

— Десять, — не раздумывая, ответила моя юная собеседница.

— Откуда же ты так хорошо знаешь счет? — спросил я серьезно.

— Ой, патре, это же просто, — засмеялась девочка. — До десяти меня научила считать мама. А когда я выросла, то пошла в школу к Маришке.

Маришка… в сердце кольнуло. Я нахмурился. Девочка это заметила:

— Ой, патре! Я лишнее сказала. Никто про Маришкину школу не знает. Ее за это арестуют. Вы не говорите никому, пожалуйста! — в больших голубых глазах девочки появились слезы. — Маришка очень добрая. Она ведь ничего плохого не сделала!..

В этот момент маленькая Катарина до боли в сердце напомнила мне другого маленького человека, который смотрел на меня такими же доверчивыми, огромными глазами…

— Не бойся, — сказал я как можно более убедительным тоном. — Я никому не скажу. Я не выдам Маришку, обещаю.

— Честно-честно? — шмыгнула носом Катарина.

— Честно-честно, — кивнул я и снова улыбнулся. — Не плачь. И не зови меня патре. Я теперь — один из вас. Я буду жить с вами и помогать вам. Меня зовут Ве… Валерий. Да. Это мое имя.

— Здорово! — восторженно заулыбалась девочка. — Вы прямо как Маришка!

— Что это значит? — спросил я.

— Ну, она ведь тоже была патринией, — ответила Катарина, перебирая свои спутанные светлые волосы. — Она и сейчас еще патриния. Только она за нас. С тех пор, как ее родителей отправили во Внешний Мир. Я этого не помню, это давно было, я тогда была еще совсем маленькой и жила с мамой…

Я молча слушал. Тонкий голосок Катарины бубенцом звенел в комнате. Ее слова острыми льдинками врезались в мое сознание. Родителей Маришки отправили во Внешний Мир… Так, вот, значит, почему…

— А где твоя мама сейчас? — спросил я. — Наверное, все уже ушли в Берлинтаун…

— Да, все ушли, — кивнула Катарина и вдруг на ее светлое личико набежала тучка. — А моя мама умерла давно. Сразу после папы и дедушки. У нас не было еды, мама все отдавала мне, потому что я была маленькая. А сама ничего не ела. Папа с дедушкой уходили в Берлинтаун за деньгами, но их поймали и… и мы с мамой остались вдвоем. А потом она отдала меня Маришке. Знаете, — девочка неожиданно перешла на заговорщицкий шепот, — говорят, Маришка работала в охране самого Главы! Только это, наверное, неправда…

— Это правда, — сказал я тихо. К горлу подкатил комок. — Маришка именно такая, как о ней говорят. Смелая, сильная и добрая.

— Ой, патре! — засмеялась Катарина. — Вы в нее влюбились, да? влюбились в Маришку!

— Не зови меня патре, — нахмурился я. — И потом, если я в кого и влюбился, то это мое дело. Лучше скажи, мы здесь совсем одни?

— Совсем, — буркнула девочка, насупившись. — Вы сердитый. Маришка не полюбит вас.

Эти простые слова резанули меня по сердцу. Катарина была права. Я по-прежнему слишком жесток, слишком самоуверен, слишком заносчив, слишком… Слишком чужой для тех, кто живет здесь, в Марке. Что я здесь делаю? Мне не место среди них. Мне не место среди патрициев. Мне вообще нет места в этой жизни.

Я никому не нужен!

Мысль ужаснула. Еще и потому, что она возвращала меня назад, в прошлую жизнь, в мир надменности, самолюбия, эгоизма. Прочь! Прочь! Не нужно мне себя жалеть! Я заслужил то, что получил!

Вдруг мне стало необычайно дурно. То ли от воспоминаний, то ли от непривычной крестьянской пищи на голодный желудок, — не знаю, отчего, но только внутри у меня все перевернулось. Я выскочил пулей за дверь, перепугав Катарину. Свернул за угол дома. Ох, ужас!.. Меня вырвало.

Пошел дождь. Небо под куполом затянулось дымкой, из которой полил холодный, мстительный поток. Было темно. Наверное, было около десяти часов вечера. Во всем селении не горело ни огонька. Те, кто остался, настороженно ждали. Все другие были далеко отсюда — шли войной на столицу Марки Берлинтаун, на власть, на Патрициат.

Я не мог пошевелиться. Просто сидел в грязи, под дождем, запрокинув голову, и, кажется, с холодными дождевыми каплями, стекающими по моим щекам, смешивалось что-то теплое и соленое.

Ушла. Ушла навсегда старая жизнь. Ушла безвозвратно. Ушла неожиданно. За один день. Один-единственный день…

Среди шума дождя я различил шлепанье ног по дорожной грязи. Поднявшись на ноги, я поплелся на звук. Из темноты выскочили огоньки факелов, заплясали за стеной дождя. Прямо на меня двигалась черная, молчаливая масса людей. Они шли с востока, со стороны Москвополиса. И что-то необъяснимо страшное было в их молчании. Мне стало не по себе.

Я зашагал быстрее. Вскоре я различил отдельные фигуры и лица. Далеко позади толпы тускло поблескивал полированными боками грузовой планер. Видимо, селяне прибыли на нем. Среди идущих я заметил знакомую фигуру. Приземистый, с совершенно лысой круглой головой человек в черном костюме.

Вирслав Гаршек.

Его было не узнать. Он был ранен — рука лежала на перевязи. Лицо его окаменело. Он шел мне навстречу, словно не видя меня.

— Гаршек! — крикнул я возбужденно, кидаясь к Вирславу. — Как вы здесь… О, тьма возьми! — я схватил опешившего Вирслава за плечи. — О чем я спрашиваю?! Я знал! Я ведь догадывался, что вы с ней не просто так! Вы из Москвополиса? Что произошло? Глава убит? Повстанцы захватили власть?

Вирслав смотрел на меня с недоумением и ужасом. Казалось, он увидел призрака. Справившись с изумлением, Гаршек пробормотал:

— У нас ничего не вышло…

— Как это не вышло? — взволнованно спросил я. — Восстание провалилось?

— Нет, — покачал головой Вирслав. — Во всех Марках и провинциях народ восстает против власти Патрициата. В Волгос-Итиле уже убили наместника Главы…

— Ну, так в чем же дело?

— Мы не успели, — вздохнул Гаршек. — На взрыв в Москвополисе быстро отреагировали. Здание Патрициата оцепили, подняли по тревоге полицию, задействовали армию… у нас не было шансов. К тому же они избрали нового Главу. Постойте, а почему, собственно, вы…

— Я все вам объясню позже, — ответил я с нетерпением. — Есть у вас еще новости?

— Новости? — Вирслав хмыкнул. — Новости будут завтра. Когда восстание подавят. Как, впрочем, и все предыдущие, — Гаршек нахмурился и зашагал прочь.

Я остался один и почувствовал себя виноватым в случившемся. Мне стало не по себе.

И тут я опомнился: как же так? Если Патрициат оцеплен войсками, если восстание подавлено, а повстанцы разгромлены, значит, кто-то из них был убит?

Где же Маришка?!

Я кинулся за Гаршеком. Догнав Вирслава, я схватил того за плечо и завопил в безумии:

— Где она?! Вирслав, где она?! Умоляю вас, заклинаю светлым Солнцем, скажите мне, где она?! Она жива? Жива?!

— Верий, успокойтесь, — в недоумении отвечал Гаршек, отдирая мои руки от своего воротника. — О ком вы говорите?

— Об Аннэ! О Маришке! Вы должны знать! Вы увезли ее! Где она?!

Гаршек, наконец, понял и усмехнулся.

— Не стоит так беспокоиться, Верий. Она жива.

— Слава Солнцу! — воскликнул я.

— Верий!!!

За моей спиной раздался знакомый голос. Низкий, басовитый, с хрипотцой, надорванный командирский голос.

— А вот и Хэзвиг, — пробормотал Вирслав.

Я обернулся и в то же мгновение потерял дар речи.

Передо мной с бластером и факелом в руках стоял Юргин Лабичюс. Все, что я смог сказать, было:

— ТЫ?!!

Лабичюс тепло улыбнулся мне. На его смуглом, обветренном лице лежала тень смерти и страданий. Мне сразу стало понятно, почему народ выбрал его себе в командиры. От генерала Лабичюса веяло силой, надежностью и смелостью. Но только… это не укладывалось в голове. Лабичюс — предводитель восстания? Тот, кто выкрал пакет с реликвией? Тот, за кем я гонялся по всему Юниту весь прошедший день? Тот, по чьей вине я выстрелил в Аннэ?.. Как это все возможно?..

— Я, — сказал Лабичюс негромко, но я услышал. — Рад меня видеть?

— Рад?! — я не мог понять, как у него хватает наглости шутить со мной. — Я не рад, я в недоумении! Что ты здесь делаешь? Я арестовал тебя, привел к Главе, он посадил тебя под замок! Как ты…

И тут вдруг до меня дошло. О, светлое Солнце! Как все было просто и гениально! Как же ловко они провели меня, начальника Внутренней Разведки! Весь тот опыт, что накопил я за время службы, оказался бессильным против изворотливого ума Хэзвига!..

— Ты все это подстроил… — прошептал я, задыхаясь от гнева и стыда. — Ты все подстроил. Ты знал заранее… Ты выкрал пакет, чтобы…

— Чтобы Глава отправил тебя на его поиски, — подсказал Лабичюс, все так же улыбаясь. — Нужно было как-то выманить тебя из столицы, и мы не нашли лучшего способа, чем сыграть на твоем честолюбии и желании выслужиться перед Главой.

— И вы смогли подготовить теракт…

— Да, благодаря тебе. Правда, все чуть не сорвалось. Твой поверенный, Пиш, кажется, сумел-таки добыть о нас кое-какие сведения и даже, кажется, пытался донести тебе на нас, но, к счастью, ты был слишком занят своей персоной.

— Вот как… — проговорил я, чувствуя, как кровь приливает к вискам, а сердце начинает биться у самого горла. — Значит, все было подстроено? И пакет. И погоня. И Аннэ? Аннэ — тоже? Ты все продумал, да? Продумал мое отстранение и падение, правда? Продумал до мелочей, даже то, что Сандра введет мне вирус?

— Какой вирус? — удивленно поднял брови Юргин.

— Не притворяйся невинной овечкой! — закричал я в ярости. — Вирус из Волгос-Итила, вирус любви! Ты это придумал! Ты сделал так, чтобы я полюбил ее! Полюбил Аннэ — Маришку! Зачем? Зачем нужно было так поступать? Ты и выстрел подстроил, не так ли? Сделал так, чтобы я раскаивался, чтобы потерял голову окончательно, чтобы оказался от всего, что у меня было, чтобы… чтобы…

Я задохнулся от ярости. Лабичюс смотрел на меня с искренним удивлением и ничего не говорил. Вирслав тоже помалкивал, глядя то на меня, но на Юргина. Наконец, Лабичюс произнес:

— Я ничего не знал ни о вирусе, ни о том, что ты… что вы… я не хотел смещать тебя, мне это ни к чему. Ты сам принял это решение. И в Аннэ ты выстрелил по чистой случайности. Я должен был охранять ее. И ни за что не дал бы ее в обиду, даже если от этого зависело бы выполнение плана…

— Ложь, — прохрипел я. — Все — ложь… Ты — такой же, как Глава. Тебе наплевать на судьбы отдельных людей! Тебе нужна только власть и больше ничего. Вот твое истинное лицо, Хэзвиг! Ты — просто жалкий трус!..

— Хэзвиг? — Лабичюс смотрел на меня несколько мгновений, а потом вдруг рассмеялся по-богатырски. — Я — не Хэзвиг! Хезвиг — вот, — и шагнул в сторону.

Из-за широкой спины генерала черной молнией скользнула в свет факелов тонкая фигурка. Русые волосы. Карие глаза. Черный лаковый комбинезон.

Передо мной стояла Маришка!..

Передо мной стояла Аннэ!..

Передо мной стояла Хэзвиг!!!

Это было выше моего понимания.

Глава 11

— Маришка! — вскрикнул я со смешанным чувством радости и удивления.

Девушка подняла на меня полный скорби и боли взгляд. Не сказала ни слова.

Гаршек за моей спиной хмыкнул.

— Удачи, — пробормотал он и зашагал прочь.

Что ж, пожалуй, удача мне понадобится. Хоть я и не верю в нее…

— Маришка, — вновь произнес я имя, которое звучало для меня, как музыка. — Ты жива! Ты жива!..

Я стоял перед нею и смотрел ей в глаза, преданно и влюблено, не решаясь прикоснуться к ней без разрешения. А она смотрела на меня. И я не смог прочесть в ее карих глазах ничего, кроме опустошения и боли.

— Маришка… — тихо сказал я. — Как же это все… почему так? Неужели все — неправда? Все, что было… Все, что ты говорила. Что я говорил. Что я чувствовал. Неужели все — обман? Все только ради того, чтобы… избавиться от меня?

Девушка молча смотрела на меня. Выражение ее лица оставалось непроницаемым.

— Прости меня, — вдруг сказал я. — Я виноват. Во многом виноват… я сделал непоправимую ошибку сегодня утром… но это был не я. Это был другой я, тот, который сегодня умер… Я знаю, я недостоин твоего прощения, но, может быть, ты позволила бы мне попытаться — всего лишь попытаться! — загладить свою вину? Я сделаю все, что ты захочешь! — я начал горячиться, слова сами слетали с моих уст, я почти не понимал, что говорю. — Я готов на все ради тебя! Только скажи, что все было правдой! Только скажи, что все — не напрасно! Что есть смысл в том, что я стал никем! Ты хотела от меня безумства — только скажи, я сделаю все! Умоляю! Хочешь, я отдам за тебя жизнь? Свободу? О, Солнце, я опять говорю что-то не так… Маришка!..

Я не выдержал и взял девушку за плечи.

Она не шелохнулась. Не оттолкнула меня. Но все так же молчала. Мимо нас шли люди, уставшие, разбитые. Оборачивались, смотрели на нас. Куда-то исчез Лабичюс, но мне сейчас было не до него. Сейчас я готов был на все, только бы ОНА заговорила со мной. Но она молчала. В ее темных глазах плясал огонек факела, и нельзя было понять, то ли это всего лишь обман зрения, то ли на глазах ее заблестели слезы.

— Прости меня… — проговорил я хрипло, чувствуя, как ледяной обруч страха и отчаяния обхватывает мое горло. — Прости, прошу! Дай мне шанс стать человеком. Только не молчи! Скажи что-нибудь! Пойми, я не смогу жить дальше, зная, что все было напрасно! Зная, что никому не нужен! Ты нужна мне! Ты нужна мне больше всех на свете… — в безумном порыве я упал на колени, обхватил ноги девушки руками и почти закричал, уткнувшись в них. — Маришка! О, Солнце, ответь мне! Ответь мне сейчас, иначе я просто умру! Скажи, что мне делать? Скажи, как мне жить дальше? Ради тебя я здесь! Только ради тебя! И я не смогу — слышишь?! — не смогу без тебя! Я… Я люблю тебя, Маришка! Я люблю тебя! Я люблю тебя!..

— Не нужно… — прошептала девушка еле слышно.

Я вздрогнул, посмотрел на нее. Маришка плакала.

— Не нужно… — повторила она.

Я встал с колен, приблизился к ней, взял в ладони ее лицо, заставив ее посмотреть на меня.

— Чего не нужно? — спросил я тихо. — Не плачь, пожалуйста, милая. Не плачь. Просто скажи. Чего не нужно?

— Не нужно ничего! — всхлипнула Маришка и вдруг, разрыдавшись, бросилась ко мне на шею.

Мне показалось, что мое сердце, время, жизнь — остановились. Я прижал к себе, обнял свое сокровище, обливающееся слезами. Мимо шли люди. Люди останавливались и смотрели на нас. Люди что-то говорили. Но для меня не было на свете никого, кроме Маришки, моей Маришки, и не существовало ничего, кроме этого мгновения объятий под проливным дождем…

Маришка отстранилась от меня и, вытирая слезы, сказала:

— Я не думала, что ради меня ты пойдешь на такое.

— Но я еще ничего не сделал, — с удивлением пожал я плечами.

— Сделал, — улыбнулась Маришка. — И то, что ты этого не заметил, делает тебя еще лучше.

— О чем ты? — все еще недоумевал я.

— Ты сам поймешь, — сказала Маришка, взяла меня за руку и направилась в сторону дома Катарины. — То, что ты сказал мне — правда? Ты, в самом деле, любишь меня?

— Да, — ответил я с замиранием сердца. — Я люблю тебя.

— Значит, ты несчастный человек, — вздохнула Маришка.

— Почему? — спросил я, упиваясь ощущением прикосновения к ее руке.

— Потому что я не могу любить. Я дала клятву, что не стану строить своего счастья, пока не сделаю счастливым народ Юнита. А это очень долгое и трудное дело. К тому же, ты уже знаешь, что я замужем за старостой.

— Это неправда, — возразил я. — Ты не замужем. Мне говорили, твое сердце вообще невозможно завоевать.

— Тот, кто сказал тебе это, был прав, — неожиданно зло бросила Маришка. — Мое сердце принадлежит прежде всего моему народу, а уже потом — мне. Я же сказала тебе, что не могу любить. И не могу позволить кому-то любить меня… Я обречена на скитания, гонения и вечный страх. Не могу, нет, я просто не имею права подвергать тебя опасности. Мы не можем быть вместе…

При этих словах мое сердце провалилось куда-то вниз, а на его месте образовалась ледяная глыба. Не успев обрести счастье и любовь, я должен был сразу же проститься с ними. Это было несправедливо. Хотя… возможно, я это заслужил.

Маришка толкнула дверь и вошла в дом. Я прошел следом за ней. В углу, свернувшись калачиком, спала Катарина. Маришка укрыла девочку одеялом и села за стол. Я сел напротив. Девушка зашептала:

— Восстание провалилось, Валерий. На этот раз у нас ничего не получилось. Совет Патрициата избрал нового Главу, не успев похоронить старого.

— И кто же он? — без особого интереса спросил я.

— Наверное, твой знакомый. Его зовут Ллойд. Он работал во Внутренней Разведке.

— Не может быть!..

Я был поражен до глубины души. Ллойд, тот самый Ллойд, которому еще сегодня утром Я отдавал приказы!.. Да уж, поистине, у судьбы бывают странные повороты. За один день она дает одним все, а других лишает всего… но это, наверное, не про меня. Лишившись, я получил сторицей.

— Он объявил нас в розыск, — неожиданно заявила Маришка. — Только тебя и меня. И еще — Гаршека. О Лабичюсе и Чейзе он не знает, но это ненадолго… ох, ты же не знаешь…

— Я догадывался, — сказал я и положил свою руку на руку Маришки. — Они справятся. И Гаршек, и Чейз, и Лабичюс. А ты? Что ты будешь делать?

— Я не знаю, — Маришка опустила голову. — До сегодняшнего дня мне удавалось скрываться. Но Ллойд меня вычислил, уж не знаю, как именно… А, может, он сделал это только потому, что я была с тобой. Что уж гадать! Нужно скрываться. В первую очередь Патрициат направит войска прочесывать Германскую Марку, они ведь знают, что мои родители… — девушка осеклась, замолчала. Я не стал ничего говорить, дал ей время собраться с мыслями. Наконец, она снова заговорила. — Думаю, я улечу в Питерополис. А оттуда подпольным рейсом — в Нихонский Юнит. Придется некоторое время отсидеться за границей…

— Я полечу с тобой, — решительно сказал я.

— Ни в коем случае, — возмутилась девушка. — Вдвоем нас будет легче выследить и поймать.

— Но вдвоем намного легче справляться с проблемами, — настойчиво убеждал я Маришку. — Пожалуйста, не спорь со мной. Я никуда не отпущу тебя одну. И спор здесь неуместен.

— А вы все так же самонадеянны, патре Верий, — лукаво улыбнулась Маришка.

— Аннэ, — нахмурился я. — В чем дело? Вы все еще не можете простить меня? Пожалуйста, я прошу вас, не надо на меня сердиться. Я люблю вас, Аннэ. Простите меня.

Девушка подняла голову. Ее теплые карие глаза светились нежностью.

— Давно… — прошептала она. — Уже давно простила. Ее тогда, в Сибрусе, когда вы… когда ты… спас мне жизнь, — Маришка закрыла глаза. Из-под ее пышных ресниц скатилась жемчужинка — слеза. — Это ты прости меня. Я… Я ошибалась. Я не знала, что ты чувствуешь ко мне. Думала, что твои слова — ложь, а чувства — лишь забава самовлюбленного патриция. Но ты… ты не такой. То, что ты сказал сейчас Лабичюсу… не думай обо мне так плохо. Это неправда, то, что мне наплевать на чужие жизни. Любое несчастье каждого из тех, кто живет здесь, кто знает меня — это и мое несчастье тоже. Прости меня…

— Ну, что ты, что ты, — зашептал я в ответ, прижал к губам ее тонкую женственную ручку. — Не проси у меня прощения. У меня и в мыслях не было обижаться на тебя. Золотая моя… любимая… Я люблю тебя! И буду любить вечно. И никуда тебя не отпущу, даже если ты будешь просить меня… Маришка, любимая моя Маришка…

— Меня зовут Светлана, — сказала девушка.

Я посмотрел на нее непонимающе.

— Мое настоящее имя, которое мне дали при рождении — Светлана, — повторила она. — Его знают немногие. Все зовут меня Маришкой, потому что Светлана…

— Русское имя, — закончил я. — Ты — тоже?.. Я знал. Я догадывался…

— Почему же не арестовал?

— Тогда бы мне пришлось арестовать самого себя. И потом… Я никогда бы не поступил так с тобой. Я люблю тебя. Светлана…

С грохотом распахнулась дверь. Вскочила в испуге Катарина. Мы обернулись, поднялись из-за стола. В дверях стояли Гаршек и Лабичюс с ружьями.

— Я вижу, вы помирились, — мрачно изрек Гаршек. — Что ж, рад вам сообщить, что войска Патрициата уже на подходе к Марке. Вас с Маришкой разыскивают. Вам нужно срочно улетать. Наш секретный канал в Питерополис пока открыт, но это ненадолго. Если не поторопитесь, то окажитесь в окружении. Из Берлинтауна поддержку прислать не могут, там пока что жарковато… У нас осталось два гравиплана. Одного вам хватит. Улетайте сейчас. В Питерополисе разделитесь.

— Ни за что, — тихо сказал я Светлане.

Девушка не стала спорить. К Маришке — Светлане подбежала Катарина. Светлана подхватила девочку на руки.

— Ты вернешься, Маришка? — со слезами в голосе спросила девочка.

— Когда-нибудь я обязательно вернусь, — пообещала Светлана, и я заметил слезы в ее глазах. — А пока что ты остаешься в этом доме хозяйкой. Присматривай за ребятишками и за старым Петером. Обещаешь?

— Обещаю, — всхлипнула девочка, размазывая по щекам слезы.

— Ну, вот и умница. Не переживай. Знай, Катюша, — Маришка всегда будет с тобой, всегда будет тебя помнить. Не забывай меня и ты… — голос Светланы дрогнул. Она поцеловала девочку в лоб и опустила на пол.

Катарина, шмыгая носом, уставилась на нас, словно хотела взглядом задержать наш отъезд. Маришка — Светлана, с превеликим трудом стараясь справиться с собой, сказала:

— До свидания, девочка моя. Не будем долго прощаться, это ни к чему. Мы ведь еще увидимся. Правда?

Катарина, наконец, улыбнулась:

— Правда.

Маришка кивнула и, не сказав больше ни слова, вышла из дома. Я шел следом. Маришка — Светлана плакала. Я обнял ее за плечи.

— Не плачь. Ты увидишь ее. Обещаю.

Светлана через силу улыбнулась мне и нырнула в гравиплан. Я хотел сесть на место водителя, как вдруг меня остановил Гаршек.

— Подожди, — он взял меня за плечо. — Вот, возьми.

Вирслав сунул мне в руку бластер и запас зарядов.

— Тебе пригодится, — сказал он твердо.

— Спасибо, — поблагодарил я, слегка удивленный таким ко мне расположением. — Спасибо вам, Вирслав. За все.

— На здоровье, — ответил Гаршек, развернулся и зашагал прочь.

— Удачи! — крикнул я ему вслед, но он даже не оглянулся.

Я сел в гравиплан. Рядом со мной сидела посерьезневшая, напряженная Светлана. И Маришка. И Аннэ. И Хэзвиг. И сейчас я был готов поклясться, что это — четыре разных человека. И все это была она — одна хрупкая, ранимая девушка. Девушка, которую я люблю.

Я положил руку на руку Светланы. Она вздрогнула и посмотрела на меня. В ее глазах была тревога.

— Почему мы не летим, Валерий? — взволнованно спросила она. — Пора взлетать, войска Патрициата наверняка уже в Марке. У нас мало времени!

Я кивнул. Завел гравиплан. Рванул ручку взлета. Машина взвилась над Селением и понеслась в сторону тоннеля, соединяющего Марку и Питерополис. Я не стал рисковать и не включил наружное освещение, поэтому лететь пришлось в темноте, по приборам, практически наобум. Я не видел дороги, не видел своих рук, держащих штурвал, не видел лица Светланы. Но я знал, что сейчас она очень волнуется. Я знал, что она обязательно полюбит меня. Может, не сейчас, может, чуть позже. А если нет — то моей любви хватит на нас двоих. Я знал, что она не прогонит меня, а я не отпущу ее. Я знал — она думает, что у нас мало времени.

Но у нас впереди еще целая жизнь.

27 марта 2006 — 6 июля 2006 — 6 апреля 2010