Глава 1Утром 20 ноября я проснулся с мыслью о том, что настал великий день. Величайший в истории Объединенных Земель. Да, именно сегодня, 20 ноября.
Несмотря на то, что день был, определенно, необычный, я ни на миг не подумал отклониться от графика. Как обычно, встал с постели, накинул халат и пошел в ванную. Запустил аппарат СЛЮ-208 (эта машина вырабатывает воду, которой в наше время осталось чрезвычайно мало). Включил галавизор и встал под прохладный душ.
Передавали новости. Естественно, по всем каналам только и говорили, что о важнейшем событии, которое ожидает Юнит в 17 часов по местному времени. Других новостей не было. Я выключил надоедливое СМИ и вышел из душа.
Сегодня на завтрак мой робот-хозяйка приготовил нечто необычное. Подумать только, ему удалось состряпать настоящего цыпленка и несколько яиц! Ну, конечно, не настоящего, простите, оговорился. Разумеется, и цыпленок, и яйца — клонированы из баз ДНК в моей личной лаборатории. Но как робот сумел приготовить цыпленка, да еще так вкусно, если это блюдо и рецепт его приготовления ушли в прошлое еще сто лет назад?.. определенно, день был знаменательным.
С того самого момента, как я открыл глаза, меня не покидало ощущение странного волнения и подъема. Представляю, как подскочил уровень адреналина в моей крови. Я подумал, что неплохо было бы зайти к доктору Патроновской. Но это — по пути на работу.
Поймать таксоплан в наш век не так-то просто. Приходится по десять минут ждать, пока свободный таксист соизволит притормозить перед площадкой твоего этажа. Если бы Патрициат позволял нам носить знаки отличия, таких проблем бы не возникало. Попробовал бы кто-нибудь не остановиться перед патрицием второго разряда!.. Но, увы, руководство строго запретило всякие различительные метки среди патрициев, поэтому приходилось уповать только на добросовестность работников общественного транспорта…
Вскоре, к моему удовольствию, мне удалось поймать такси. Я направился в центр города, к зданию Патрициата Объединенных Земель и Президиума Юнита. Да, не удивляйтесь. Моя работа весьма уважаема, как видите. Неужели вы думали, что простолюдин ест на завтрак цыплят?
Как вы помните, меня беспокоил уровень адреналина в крови. Поэтому я велел таксисту остановиться у Медцентра на сто двадцатом этаже Мегамаркета. Я вышел на площадку перед Медцентром и, попросив таксиста подождать, направился к дверям.
В Медцентре как всегда было немноголюдно: две двухсотлетних бабульки перед дверью в кабинет моментальных пластических операций, трое закомплексованных подростков и русоволосая девушка в черном лаковом комбинезоне. Вот, пожалуй, и все. Я прошел знакомым путем в кабинет терапевта. Очереди, естественно, не было.
— Здравствуйте, доктор Патроновская! — войдя, поздоровался я.
— Ах, к чему официальность, Вери! — тут же отозвалась доктор. — Доброе утро! Садитесь. На что жалуетесь?
— У меня повышенный адреналин.
Сандра Патроновская понимающе кивнула:
— Вы не первый сегодня. И, я уверена, не последний. Просто еще слишком рано. Нынче у всех какая-то истерия. Сама с утра разволновалась, и пока не приняла два кубика… И ведь страшно подумать, из-за чего! Из-за глупой бумажки!..
Тут я выразительно хмыкнул.
— Ох, извините, — спохватилась Сандра и улыбнулась совсем по-детски своими пухлыми губками и большими голубыми глазами. — Я и забыла, что Вы… Нет, конечно, я понимаю — национальное достояние, праздник народа, Великое Послание… Но зачем же портить нервы?!.
— Вот за этим я и пришел, — напомнил я.
— Да, да, сейчас, — доктор быстро достала шприц и ампулу с зеленоватой прозрачной жидкостью, набрала лекарство и быстро безболезненно сделала мне укол в тыльную сторону ладони.
— Ну, вот, — удовлетворенно заявила она, кидая шприц в прессор. — Теперь у вас не возникнет волнения в течение шести часов. Если этого мало, то — вот, держите антистрессовые драже. Две штуки со стаканом воды — и еще час хладнокровия. Но не больше двух сразу! Запомнили?
— Да, спасибо, — я взял таблетки и откланялся.
— Вери! — догнал меня у двери голос Сандры.
— Да, — я обернулся. Сандра вышла из-за стола, поправив голубую шапочку на своей пышной золотистой шевелюре, и невинным голосом произнесла:
— Если ты сегодня не занят, заходи ко мне вечером. Ну, после торжества, конечно. Я не буду закрывать дверь…
— Мы перешли на «ты»? — поднял я брови.
— Нет, но…
— Я сегодня занят, — отрезал я и, заметив порыв Сандры сказать еще что-то, добавил. — И завтра. И послезавтра. До свидания! — и вышел.
В коридоре мне преградила путь девушка в блестящем черном комбинезоне. Я бросил на нее раздраженный взгляд и поспешил выйти из здания. Как надоели эти репортеры и просители! Никто не смеет испортить самый лучший день в моей жизни!
На улице ждало такси. Я сел в него. Гравиплан помчал меня по бессонным кварталам огромного сверкающего Москвополиса. И тут случилась удивительная вещь. Впервые за последние двадцать лет.
Над крышами небоскребов и телебашнями, над четырнадцатиуровневыми трассами и космодромами, над Суперкуполом из радиозащитного стеклопластика и металла, накрывающим город, расступились тяжелые свинцово-серые и ядовито-желтые облака. В образовавшийся просвет хлынуло небо.
Единственный раз в моей жизни мне доводилось наблюдать такое в семь неполных лет, когда я с наставником ехал по берегу моря в Германскую Марку Юнита. Тогда небо показалось на мгновение, и я счел это чудом. Позже, когда мне пришлось летать на истребителе, я частенько поднимался выше облаков и видел это бескрайнее голубое поле под названием небо, а в самом его центре — пылающий шар солнца. Но это было совсем иначе. Увидеть небо с земли — вот настоящее чудо. Чудесней же всего было то, что оно не скрылось теперь, не исчезло. Просвет между тучами медленно, но верно становился все больше. Многие водители остановили гравипланы и повысовывались из окон, устремляя взгляды вверх. На перекрестке уже случилась авария и затор; кто-то кричал, кто-то достал камеру. Загудела сирена ООП, и машины постепенно разъехались с перекрестка. Мой таксист тоже надавил на газ. Через десять минут я уже стоял на площадке сто восьмидесятого этажа перед парадной дверью Второго Отделения.
Да, разве я не говорил? Я ведь уже год как начальник Второго Отделения Внутренней Разведки. До этого я пять лет проторчал в Окраинных Землях Юнита рядовым разведчиком. И вот… Год назад сам Глава Патрициата подписал приказ о моем повышении. Тогда, восьмого октября прошлого года, я впервые вошел в стены этого здания, впервые увидел эти теряющиеся в высоте серебристые металлические стены, огромные коридоры, лаборатории и бесчисленные двери кабинетов. Одна из этих дверей — последняя, самая высокая в Центральном коридоре Второго Правительственного уровня — была моей. Это был МОЙ кабинет, в котором был мой личный стол, мое личное кресло и шкаф с документацией. Может показаться, что это — глупое бахвальство. Возможно. Но раньше я не смел о таком и мечтать…
Я тогда не знал, что прямо над моим кабинетом заседает Президиум Юнита. Узнал об этом тогда, когда меня вызвали на совещание. Так я впервые встретился с Главой. Он произвел на меня впечатление всесильного и справедливого человека. Он говорил тоном, не терпящим возражений, и смотрел на людей так, словно уже подписывал им смертный приговор. Я всегда чувствовал себя рядом с ним если не букашкой, то, по меньшей мере, несмышленым ребенком. Глава — поистине великий человек! Хотя бы потому, что он умеет внушать страх перед своей персоной.
Я отвлекся. Итак, прибыв на место службы, я вошел в холл Второго Отделения. Прекрасное место! Сколько простора и в то же время, какая надежность и замкнутость! Стекло и металл, металл и стекло! Прототип Суперкупола. Ах, подумать только, какая масса народа проходит за день через этот гигантский зал! Тысячи воров, убийц, политических преступников, плебеев и просто сотрудников Отделения ежедневно шлифуют своими ботинками полукилометровую площадь пола в холле. Сотни столов, людей, машин, вечно кипящая работа. И — конечно же — гигантский экран галавизора — эдакий шар, висящий, будто сам по себе, высоко над полом в центре холла. Сейчас в шаре показалось улыбчивое лицо диктора новостей, который на весь зал объявил: «Последние новости Юнита…»
Никто не слушал. Слова диктора утонули в многоголосье рабочего дня. У меня невероятно поднялось настроение. Легкой, непринужденной походкой я направился в свой кабинет. Определенно, сегодня был хороший день.
Хотя бы потому, что я стал его героем.
Все встречные, знакомые и незнакомые, агенты и рабочие, патриции и простолюдины кивали мне в знак приветствия и загадочно улыбались. Да, я был на высоте!
Войдя в кабинет, я тут же поднял жалюзи и ослабил галстук. За окном просыпался огромный шумный человеческий муравейник. Я упал в любимое мягкое кресло. Мне было хорошо.
В дверь кабинета постучали. Я нехотя откликнулся. Вошла моя миленькая стеснительная секретарша Зоя из восьмого разряда патрициев и провозгласила план моей сегодняшней работы:
— Патре Янин, ваш график на сегодня. В семь тридцать Вас ждут в Зале Советов Патрициата. В восемь сорок у Вас встреча с агентами. В девять ноль-ноль — вылет в Германскую Марку. В десять двадцать…
— Стоп, — прервал я секретаршу. — Если понадобится, я тебя позову. Во сколько Совет?
— В семь тридцать, патре… — дрожащим от волнения голосом пролепетала Зоя.
— Хорошо, иди.
Зоя кивнула и вышла.
Я взглянул на часы, висящие на стене по правую руку от меня над галафоном. Семь двадцать. Я как всегда на десть минут опережаю свой график. Я пунктуален до безобразия. Я — ас. Я лучший, в этом нет сомнения. Совет Патрициев будет гордиться мной, когда я…
Мой взгляд упал на пол. По металлу медленно и осторожно расплывалось желтое пятно. Поначалу я не мог понять, что это. Масло? Краска? Откуда?
И тут я понял. Вскочив с кресла, я кинулся к окну. И какое зрелище мне открылось!
Из-за домов и башен, силуэты которых сразу стали черными, из-за круглых, похожих на гигантские грибы, крыш космодромов, из-за леса зданий над Суперкуполом начало подниматься огромное красновато-желтое, ослепительно сияющее солнце.
Я замер у окна, словно парализованный. Такого в наш век не доводилось видеть еще никому. Завороженный, я забыл о времени и всем сущем на Земле. Огненный шар спокойно и горделиво поднимался над очнувшимся от долгого сна, будто очищенным миром. Я был уверен — в эти минуты тысячи глаз обращены на восток. Наверняка люди любуются этим неповторимым и грандиознейшим чудом природы — восходом солнца. Когда, когда еще нам суждено увидеть подобное?!.
Чувствуя каждой клеточкой своего тела торжественность момента, я стоял неподвижно и смотрел на солнце. Прямо на него. Глаза уже заболели и начали слезиться, но я не отрывал взгляда от величественной Дневной Звезды. Она поднималась все выше, выплывая из тумана облаков. Еще чуть-чуть, и ее огненный край оторвется от горизонта. Ну, когда же, когда же?..
И вдруг — беспощадный, безжалостный звонок галафона. Я в гневе обернулся к экрану и крикнул:
— Ну, что еще?!. — и обмер.
На меня смотрело объемное и весьма озлобленное лицо Главы.
— Я тоже рад вас видеть, Верий, — низким угрожающим голосом выдавил Глава. — Но хотелось бы увидеть Вас еще и в Зале Советов! Вас ждут!..
Экран тут же погас. Я взглянул на часы над ним: о, Солнце! Семь тридцать девять!..
Схватив дипломат, на ходу завязывая галстук, я сломя голову помчался к лифтам. На счастье, один был свободен. В долю секунды я оказался на правительственном уровне. Бегом по коридору, и вот я, запыхавшийся, стучу в дверь Зала Советов.
Дверь бесшумно отъехала в сторону, и я вошел в Зал. Не тратя много слов, скажу, что он был не слишком большим, с тремя окнами, а посередине в форме буквы «Т» стояли два стола. За столами уже сидел весь Патрициат и несколько членов Президиума. У всех — ненавидящие взгляды. И все взгляды направлены на меня.
Я кашлянул, зачем-то провел по волосам, поправил галстук и выдавил:
— Доброе утро, патре и патринии… Извините, я немного опоздал (по Залу прошел ропот). Просто я… Просто я… Увидел…
— Динозавра? — съязвил председатель Президиума Вагнерий Главк. — Или летающую тарелку? А может, ангела? (за столами захихикали) Надеюсь, у вас был серьезный повод для опоздания, Верий Вацлавич! Иначе…
— Я увидел восход солнца, — сдавленно произнес я.
Грянул дружный смех. Вдруг Глава поднял руку. Смех мгновенно стих.
— Должен Вам сообщить, Верий, — загробным голосом заговорил Глава, — что восход солнца — это не повод для опоздания на Высочайший Совет Патрициев и Президиума Юнита. Пока Вы — начальник Второго Отделения (Глава с нажимом произнес это «пока»), извольте не уклоняться от графика, составленного Седьмым Отделом Политработы! Садитесь!
Обливаясь потом, я сел у краешка стола и положил руки на дипломат, не зная, куда его деть. В расстройстве я, наконец, запихнул его под стул.
— Итак, многоуважаемые патриции, — на весь Зал загремел Глава, — начнем. Первым выступает начальник Отдела Общественного Порядка…
Со стула напротив меня встал щуплый рыжий человечек — Сигурд Рудольф, начальник ООП — и заговорил назойливым тонким голосом. Он говорил много и крикливо, я почти ничего не понял из его доклада. Вдруг я осознал, что плохо себя чувствую. Видимо, волнение, охватившее меня, оказалось слишком сильным, и даже лекарства не справились с ним. Я вспомнил о таблетках, которые дала мне доктор Патроновская. Но тут же вспомнил и о том, где я нахожусь. О таблетках пришлось забыть.
Вслед за щуплым министром ООП с места встал тучный министр здравоохранения. Он что-то говорил о стрессе, о средствах, о мобилизации…
В голове у меня стояла каша. Чтобы не потерять контроль над собой, я решил не слушать выступления министров и сосредоточиться на своей речи. Но слова почему-то исчезли из головы, а на их месте появилось лицо Сандры Патроновской, ее милая детская улыбка и огромные голубые глаза. «Заходи ко мне вечером…» — сказала она. Я знаю, чего она ждет. Но — нельзя. Запрещено. Я — носитель закона — не могу нарушать закон. Сандра тоже это знает. Но она — слабая женщина. А я… Пожалуй, она мне нравится. Но не более того. И рисковать ради нее жизнью, карьерой, добрым именем патриция? Увольте!..
— Верий Янин, начальник Второго Отделения Внутренней Разведки, — услышал я словно сквозь вату голос Главы.
Я встал со стула и приготовился сказать речь. Но получилось следующее:
— Уважаемые патре и патринии! Как вы уже знаете, моим Вторым Отделением… То есть, Вторым Отделением моего… Кхм… Простите. Вторым отделением под моим руководством был найден конверт. Не далее, как месяц назад на разработках во Внешнем Мире… Кх… Во Внешнем Мире за пределами Восточной Марки… То есть… За пределами Западной… На разработках по очистке Внешнего Мира от радиации одним из преступников… Простите, одним из работников в земле… В грунте… под слоем грунта был найден конверт…
— Может, Вы позже сделаете доклад? — сочувственно — иронично обратилась ко мне Ида Фрост, министр образования.
— Н-нет, нет. Спасибо. Все в порядке. Я… Немного волнуюсь…
— Тревожный симптом, — заметил министр здравоохранения.
— Продолжайте, — скомандовал Глава.
Я вдруг затараторил:
— Моими агентами данный конверт был отобран… изъят… конфискован у работника ввиду большой государственной важности. На конверте отчетливо читается надпись: «Вскрыть в …м году двадцатого ноября в 17.00 по местному времени». И ниже: «Привет из прошлого. 20 ноября 1994 года». Это невероятное открытие послания из прошлого сегодня составляет национальное… событие национального масштаба, поэтому на сегодняшний вечер, а именно, на 17.00 20 ноября текущего года назначено вскрытие… открытие…
— Мы поняли, Верий, — произнес Глава и вперил в меня взгляд своих льдисто-серых глаз. — Это все на сегодня?
— Да, гросспатре, — кивнул я и сел.
— Кхм, — кашлянул Глава и медленно встал из-за стола. Пригладил седые усы, сморщил лоб и стал совершенно похож на старую обезьяну. Старую, но хитрую, опасную обезьяну. — Должен вам сказать, дорогие патриции, что ваши доклады не впечатлили меня, — Глава прошелся взад-вперед вдоль стола. — Пластические операции, авария на Пятой Юнитарной, нервные срывы, нехватка мусорных корзин, послания из прошлого, конверты, бумажки… Это все вода! Это частности! Поверхность! Чем вы занимаетесь, тьма возьми?! Читаете желтую прессу? Слушаете пересуды барменов в кабаках?! Вы думаете, я никуда не выхожу и ничего не знаю? Национальный праздник по поводу находки какого-то клочка бумаги! Ха! — Глава рванул на себя кресло и сел. Минуту все молчали. В Зале стояла звенящая жуткая тишина. Наконец, глава произнес:
— Верий Янин! Почему Вы не доложили мне о народном движении плебеев? Вы должны были сделать это уже очень давно!
Все взгляды обратились ко мне. Одни — злорадные, другие — сочувственные. Я растерялся:
— Я… в общем… Гросспатре, я ни в чем…
— Вы не выполняете своей работы. Может, уволить Вас?
Я похолодел.
— Нет, ну что Вы, — истерически заулыбался я. — Вы шутите? Я хорошо работаю! И… Мы считали… Мы решили, что справимся своими силами, и не хотели беспокоить Вас по пустякам…
— Долго же вы считали! — рявкнул Глава. — Ну, и как, верны ваши подсчеты? Сколько поселений отказывается работать? Десять? Двадцать? А может, двести?!
— Н-нет… Н-нет!.. Мы все уладим… Мы исправим… — залепетал я.
— Все, хватит, — отрезал Глава и медленно откинулся на спинку кресла. — Даю вам всем срок до полуночи, и чтобы больше ни единого слова о восстаниях я не слышал! Можете использовать резервы армии. Это всех касается. А особенно Вас, Верий Вацлавич! Всё. Все свободны!
В совершенно расстроенных чувствах я вернулся в свой кабинет. Там меня уже ждали агенты Внутренней Разведки.
— Что с Вами, патре Янин? — ехидно спросил старший агент Ллойд. Этот низенький, плотный, совершенно крысоподобный агент давно метил на мое место.
— Со мной все в порядке, — ответил я, садясь в кресло. — Докладывайте! Даты, коды, явки, пароли! Тьма вас возьми! Последнее выступление земельных подавлено? Последний союз повстанцев разгромлен? Ну?!
— Никак нет, патре, — ответил за всех Ллойд. — Но мы стараемся.
— Я вижу, как вы стараетесь! — крикнул я. Агенты вздрогнули. От собственного крика у меня заболела голова. — Ох!.. Хорошо. У нас есть… Шестнадцать часов на то, чтобы уничтожить все до последнего комариного писка, что могло бы напоминать о повстанцах. Задание ясно?
— Никак нет, патре, — ответил Ллойд.
— Что?! — я в бешенстве вскочил с кресла.
— У нас не хватает людей, — совершенно спокойно парировал Ллойд.
— Ах, это… — я устало опустился в кресло. — Нам разрешено пользоваться резервами армии. Созвонись, скажи, от моего имени. Все ясно? Выполнять!
Агенты вытянулись в струнку, отчеканили: «Так точно!» — и вышли из кабинета.
Я включил галафон.
— Зоя! Срочно принесите мне стакан воды!
— Да, патре.
Отыскал в кармане упаковку антистрессовых драже и высыпал на ладонь две таблетки. В кабинет вошла Зоя со стаканом воды и тихо обратилась ко мне:
— Патре Янин, к вам агент Пиш.
— Пусть подождет.
— Он говорит, что это очень срочно.
— Ах, тьма возьми! Зови!
Зоя кивнула и вышла. Только я собирался выпить таблетки, как в кабинет вихрем ворвался мой личный поверенный Никит Пиш.
— Патре Янин! — закричал он с порога. — Важные новости, патре Янин! Известен зачинщик бунтов! Он — не миф, он существует! Сейчас он в Германской Марке!..
— Да не ори ты так, я слышу, — вымученно произнес я. — Где его нашли? В Германской Марке, говоришь? Отлично. Сейчас же едем. Возьми гравиплан в правительственном гараже. И шофера найди. Свободен.
— Патре, — Никит явно не собирался уходить. — Есть еще новость…
— Об этом потом. Сейчас летим в Германскую Марку. Ты все еще здесь?
Никит вытянулся, воскликнул: «Так точно!» — и выбежал прочь.
«Идиот! — подумал я. — Что значит «так точно»? Так точно, я еще здесь? Тьфу!» Я взглянул на таблетки, но времени и желания принять их уже не было. С досадой выбросил их в прессор и вышел из кабинета.
— Зоя, на ближайшие два часа я для всех умер, — бросил я, проходя мимо секретарши. — Для всех, кроме Главы Патрициата.
— Да, патре, — ответила Зоя.
Через три минуты я был уже на стоянке правительственных авто. Там меня ждал Пиш и водитель синего полицейского гравиплана.
— Ничего лучше не нашел? — проворчал я, садясь в гравиплан.
— Простите, патре, больше ничего не было, — извинился Пиш.
Я кивнул и скомандовал водителю:
— В Германскую Марку. Побыстрее!
Лихач тут же тронулся с места и, в невероятном пике снизившись до второго уровня трассы, помчался к переходнику. Меня вдруг замутило. «Что со мной? — удивленно подумал я. — Неужели цыпленок был плохо прожарен?..»
Но размышлять на эту тему было некогда. Гравиплан лишь немного притормозил перед переходником, чтобы вписаться в проем тоннеля, и тут же снова набрал скорость. Стены трехсоткилометрового тоннеля слились в одну сверкающую огнями полосу. Я почему-то вцепился в ручки пластикового сиденья. Пиш заметил это и мерзко усмехнулся.
Через двадцать минут водитель остановил гравиплан и сказал:
— Если вам нужно в Германскую Марку очень быстро, тогда мы должны лететь по подземке. Через Смолтаун не пробиться за полчаса.
— Летим, летим! — с нетерпением ответил я. — Летим по подземке!
— Но, патре, говорят, повстанцы устраивают там взрывы и засады!
— Это чушь! Летим, кому говорят! — я начал выходить из себя.
Водитель тяжело вздохнул и направил гравиплан влево и вниз. Через пару мгновений мы уже мчались по тоннелю в километре под землей.
А я опять вспомнил о таблетках. А вслед за мыслью о них пришла мысль о Сандре. Да… Я был бы не против сейчас оказаться в ее кабинете. Все лучше, чем лететь в змеиное логово.
Не знаю, страдал ли кто-нибудь так, как страдаю я. Мне кажется, нет. Ах! Кто бы знал, какое мучение — каждый месяц, а то и по два раза в месяц ездить в это ужасное место, в эти селения плебеев, скопища бродяг и нищих, грязных, вонючих тварей, слушать жалкий лепет и мерзкую клевету, скользкую лесть и грозные проклятья от этого сброда черни, который называет себя земельными юнитарами! Как противно мне порой бывает заглядывать в их глаза, потерявшие осмысленность и выражающие только гнев и голод. Но такова моя работа. Я обязан выявлять среди них зачинщиков бунтов и антиюнитских заговоров. То же делал и мой наставник, частенько бравший меня с собой. Понимаю, почему он так ненавидел свою работу!
Гравиплан резко пошел вверх, и вот, мы выскочили из тоннеля на свет, под сень Суперкупола. Только местность внутри была иной, нежели в Москвополисе. Широкая серая пустынная земля с разбросанными по ней кучками домишек — Селениями. Островки чахлой зелени, окружающие дома, были садами. Грязь, слякоть, сырость, вонь. Ужасное, мерзкое место. Даже небо здесь было сплошь затянуто серыми тучами. Я велел водителю снижаться возле ближайшего к тоннелю Селения.
Гравиплан приземлился возле крайнего дома. Я вылез из машины и тут же вступил в лужу. С наслаждением выругался. Следом за мной из гравиплана вылез Пиш.
— Эй, селяне! — крикнул я как можно громче, но никто не откликнулся. — Эй, есть тут кто-нибудь?
Из двери дома напротив высунулась седая косматая голова и тут же спряталась обратно. Но я заметил это.
— Эй, эй! — я поспешил к дому, не обращая внимания на слякоть. — Эй, ты, там! Старик! Выйди! Мне нужно с тобой поговорить.
Старик нехотя открыл дверь и вышел. Это был старикан лет девяноста от роду, белый-белый, плешивый, с длиннющей редкой бороденкой, в грязных серых лохмотьях.
— Ты кто? — прохрипел он, словно заскрипело старое дерево.
— Я патриций! — с возмущением заявил я. — Как ты смеешь обращаться ко мне на «ты»?!
— Простите, патре, — тут же раболепно заскулил дед. — Староват я уже, вижу плохо…
— Ладно, старик! Отвечай, куда все подевались?
— Кто?
— Не прикидывайся дураком! Где селяне, я тебя спрашиваю?!
— Селяне? — старик пожал худыми плечами. — А тьма их знает! Недавно половину мужиков за долги свезли на каторгу, а то еще хуже — на работы Снаружи, понимать надо. Треть перевешали. А бабы с детями на поселение в Городище ушли. Я, небось, один остался.
— Значит, здесь никого нет?
— Значит, нету, — кивнул дед и глупо улыбнулся беззубым ртом. — А скоро и я помру, совсем пусто будет!
— Значит, ушли на поселение? Ушли, говоришь? — я начал злиться. — По какому праву? Кто разрешил? Законы нарушаем?.. Отлично! Я с ними разберусь! Ты кто такой честный, дед?
— Я? — переспросил старик. — Я, кажись, Петер. Херц моё фамилие.
— Хорошо, Петер Херц. Объявляю тебе благодарность за честность и ценную информацию от начальника Второго Отделения!
Старик гордо выпятил грудь и еще глупее заулыбался. Садясь в гравиплан, я вдруг обернулся и просто так спросил:
— Эй, дед! А лет-то тебе сколько?
И уже сквозь шум мотора услышал хриплый крик старика:
— Сорок три, патре! Сорок три!
Эти слова почему-то врезались в мое сознание. «Сорок три! Сорок три! Не может быть! Солгал дед!» — думал я, пока мы летели к центру Суперкупола в селение под названием Городище.
Здесь сразу бросалось в глаза присутствие человеческих рук: стираное белье на веревках, дым из труб. Воды и угля в провинциях было мало, поэтому в Селениях стирали, мылись и топили по очереди. По улицам носились и кричали грязные тощие дети. Пахло отходами и плесенью. Низенькие глинобитные домики теснились вдоль грязных улочек, выставив напоказ свои жестяные крыши. Селение было маленьким — всего сорок домов. Но для Германской Марки это был уже крупный населенный пункт.
За краем Городища начинались возделываемые поля. Там работали земельные. Сейчас все были в поле. «Мерзкая жизнь», — подумал я и вылез из гравиплана. Навстречу мне кинулась стайка ребятишек. Я брезгливо отвернулся. Какая низость — рожать детей! Пора бы уже запретить беднякам размножаться…
Я велел Пишу ждать меня в гравиплане, а сам направился в центр «города». Остановился на вымощенной щебнем площади перед домом старосты. Я лично назначил его этой весной на должность старосты Городища за верную службу и умение смотреть и слушать. Но сейчас я начал сомневаться в его верности. Я занес кулак, чтобы постучать в жестяную дверь, но она вдруг сама со скрежетом отворилась.
