Глава 1В больнице Литл-Уинтинга было холодно и пахло болезнью. Весь воздух был наполнен тяжёлым, невыносимым ожиданием. В маленькой одноместной палате на узкой койке лежал ребёнок, на вид лет шести, а на табурете у его постели сидела усталая светловолосая женщина. Что-то в этих двоих было похожим: в разрезе глаз, форме кистей рук или изгибе бровей… Они были родственниками, но никто не мог бы сказать, что они – мать и сын. Хотя болезненная худоба и слабость ребёнка вместе с тонкой кожей и тёмными кругами под глазами у женщины делали их родство более очевидным.
Ребёнок дрожал. Его маленькое тельце судорожно подёргивалось, а тонкие пальчики сжались на складках больничного одеяла. Мальчик спал, но даже во сне его не отпускала боль. Его лицо имело напряжённое выражение, на щеках горел лихорадочный румянец. Он тяжело дышал, широко открыв рот, словно заглатывая воздух.
Петуния нежно поглаживала его по руке. Она страдала вместе со своим племянником. Прежде она и представить себе не могла, что этот мальчик займёт так много места в её сердце, но это случилось, как бы она не сопротивлялась своим чувствам. Раньше, желая только избавиться от мальчика, она не понимала, насколько он для неё важен. День, когда ему поставили диагноз, стал для неё днём открытий. Она вдруг вспомнила, что мальчик (как она продолжала называть его по привычке, хотя теперь хотела использовать имя) был сыном её покойной сестры, которую она ужасно ревновала к магическому миру, но всё-таки любила. Что мальчик для неё не чужой.
Она тяжело выдохнула и попыталась поудобнее устроиться на табурете. По-правде говоря, она ужасно устала. За последние несколько суток ей удалось поспать совсем немного. Мальчику («Гарри», - мысленно поправилась она) пришлось многое пережить, да и сама она ещё не совсем оправилась от операции. Однако она обнаружила, что готова многим пожертвовать, чтобы у этого ребёнка был шанс. Она единственная могла быть донором костного мозга, и решила, что не будет жаловаться на неудобства и тем более не позволит о них узнать мальчику («Гарри»). Он и так достаточно расстроен всей ситуацией, чтобы ещё взваливать на него чувство вины за её боль, которая, тем более, уже проходила.
Она сама в последнее время удивлялась своим реакциям. Когда она стала заботиться о Гарри? Когда её стали волновать его чувства, желания, физическое и эмоциональное благополучие? Когда этот кошмар начался, пару месяцев тому назад, она беспокоилась только, что ребёнок может умереть у неё на руках (сын Лили!), а соседи будут сплетничать о её семье. Но потом, со временем, она увидела, как страдает мальчик, которого она приняла в семью, от одиночества и страха. В её сердце начали пробуждаться чувства, о существовании которых она успела благополучно позабыть. Сначала её одолевала жалость, потом – вина. Проводя дни и ночи рядом с мальчиком во время вынужденного ожидания, она постепенно осознавала, как много ошибалась на его счёт. Мальчик был ненормальным («Волшебником», - снова поправилась она, на этот раз с мрачной решимостью), но это не делало его плохим человеком. Она обращалась с ним как с грязью в прошлом, заставляла выполнять всю самую тяжёлую работу, никогда не хвалила, часто наказывала без причины, а Гарри, как ни в чём не бывало, смотрел на неё добрыми сестринскими глазищами и продолжал помогать ей по дому, надеясь на какую-то благодарность.
Сейчас, вспоминая то время, женщина качала головой – она должна была заметить, что мальчик пытался заботиться о ней, по-своему. Она должна была заботиться о нём лучше. Она жалела, что не воспользовалась шансом узнать этого ребёнка поближе, когда он был здоров. Может быть, она смогла бы заметить неладное гораздо раньше, если бы не обвиняла мальчика в симуляции, когда он жаловался на усталость. Может быть, тогда эта болезнь не зашла бы так далеко, и операция, последствия которой сейчас можно было увидеть невооружённым глазом, не стала бы необходима. Может быть, ребёнку не пришлось бы перенести столько страданий, пока он не стал достаточно сильным, чтобы пережить спасительную процедуру. И может быть, сегодня она сидела бы с ним за столом, помогая с первыми домашними заданиями, вместо того, чтобы наблюдать, как племянник отчаянно цепляется за жизнь. Может быть, она боялась бы, что он может подхватить простуду, а не того, что он может умереть от лейкемии, если не приживётся донорский костный мозг, или в ослабленный организм проникнет инфекция, или просто не выдержит сердце…
Петуния помотала головой, чтобы избавиться от навязчивых мыслей, и снова взяла мальчика за руку. Ей смертельно хотелось спать, но она не могла себе этого позволить. С минуты на минуту должен был прийти врач, чтобы рассказать о состоянии Гарри. Сейчас решалась вся его дальнейшая судьба. Петуния сидела вместе с мальчиком, ожидая доктора, пока тот не уснул, что было не удивительно: лихорадка выпила из него все силы. Хотя тот отчаянно хотел ждать до победного конца, женщина решила позволить ему спать. После операции Гарри было так плохо, что он больше бредил, чем именно спал, и она не собиралась отнимать у ребёнка эти несколько минут забвения. Хотя всё равно придётся будить его, когда врач, наконец, появится.
Дверь палаты тихо скрипнула, и в щель заглянула медсестра. Петуния кивнула ей, и та вошла, стараясь не шуметь. Её звали Джейн, и она недавно окончила медицинский институт, после чего нашла работу здесь, в больнице, хотя её мечтой было работать в стоматологической клинике. Она ухаживала за Гарри последние несколько месяцев, и они с Петунией часто пересекались.
- Уже что-нибудь известно? – спросила она шёпотом.
- Нет, - ответила Петуния, бросив на мальчика нервный взгляд. – Доктор должен скоро придти.
- Не понимаю, чем ребёнок может заслужить такие страдания? – грустно заметила Джейн, присаживаясь на шаткий табурет. – У меня ведь дочка того же возраста, веселая девочка… Не могу себе представить, что бы я делала, случись с ней такое.
- Не дай бог, - отрезала её собеседница и покачала головой. – И врагу не пожелаю.
Они посидели минуту в тишине, но напряжение было слишком велико.
- Вы хорошо держитесь, особенно после операции, - похвалила медсестра.
- О, пожалуйста, не упоминайте о ней, когда мальчик проснётся. Он такой сострадательный… Ему будет неприятно слышать, что для его выздоровления кому-то пришлось терпеть боль.
Джейн на секунду замялась, но всё-таки осмелилась:
- Петуния, могу я спросить, почему вы всегда зовёте его «мальчик»? Ведь он ваш племянник, и вы живёте вместе… Может быть, я чего-то не понимаю…
- Нет-нет, - прервала её петуния, её голос стал напряжённым. – Пожалуй, мне нужно хотя бы кому-то рассказать правду… А правда в том, Джейн, - она вздохнула, собираясь с духом, – что я не горжусь тем, как обращалась с Гарри до того, как узнала о его диагнозе.
Взгляд медсестры тут же стал твёрже. Она не раз встречала в своей работе понятие «насилие в семье», но прежде никогда не сталкивалась с чем-то подобным в жизни.
- Гарри попал в нашу семью, когда я была полностью увлечена своим сыном. Дадли на год старше, и поэтому когда Гарри ещё лежал в манеже, он уже ползал и бегал по дому. Конечно, всё моё внимание было сосредоточено на нём. Я никогда не ладила с сестрой, матерью Гарри, у нас были абсолютно противоположные взгляды на жизнь, и я была слишком упряма, чтобы даже попытаться её понять. Я вышла за Вернона, которому моя семья нравилась ещё меньше, и мы переехали сюда. А потом, когда я уже и думать забыла о сестре, на порог подбросили Гарри. Единственное, что хоть как-то объясняло ситуацию – письмо, которое лежало поверх пелёнки. Там говорилось, что Лили и её муж погибли, и я осталась единственной, кто может его принять. Конечно же, я не хотела чужого ребёнка. Сначала я думала сдать его в детдом… Но, к счастью, Вернон меня отговорил. Он сказал, что, когда мальчик подрастёт, из него может выйти неплохой помощник.
Мы обращались с ним, как с вещью, Джейн. Мы никогда не играли с ним, а Дадли наблюдал за нашими действиями и подражал нам. Мы никогда не могли отказать себе в удовольствии побаловать Дадли, но на Гарри мы жалели денег. Мне так стыдно за это! – призналась Петуния. Её щёки горели, а глаза слишком ярко блестели в свете слабой больничной лампы. – Я всё время его ругала. Он так похож на Лили! Та же тонкая фигурка, те же губы, те же глаза… Я держала зло на неё всё это время, и срывалась на её сына…
Миссис Дурсль закрыла лицо ладонью, пытаясь сдержать слёзы. Джейн смотрела на неё со смесью сочувствия и недоумения.
- Но я исправлюсь, Джейн, не беспокойся, обязательно исправлюсь. Я уже пообещала себе, что теперь всё будет по-другому. Мы с Верноном сделали ремонт в детской, и теперь у Гарри будет своя комната…
- Раньше мальчики спали в одной комнате? Но зачем же тогда расселять их, от этого может быть только хуже… - перебила смущённая медсестра.
- Нет, дорогая… Когда Гарри к нам попал, у нас была одна незаселённая комната, но она была заполнена хламом и старой мебелью. Сначала мы действительно укладывали мальчиков в одной спальне, но у Гарри были постоянные ночные кошмары. Он просыпался среди ночи и громко плакал, а его плач будил Дадли. Мы с мужем поняли, что нужно их разделить, хотя бы на время. Но на то, чтобы разобрать весь хлам во второй детской нужно было время… И я поставила кроватку Гарри в чулан под лестницей. Сначала мы пытались что-то сделать с мусором в той комнате, а потом… потом привыкли, что мой племянник спит в чулане. Почему-то там ему кошмары не снились. Вернон там всё оборудовал… Получилась маленькая детская. Гарри спал там всё это время. Иногда за какую-нибудь оплошность Вернон запирал его на несколько дней, выпускал только в туалет. А я… я ничего не сказала поперёк, ни разу… - женщина заплакала. Усталость и напряжение вырвались на свободу бурным потоком слёз. Она громко всхлипывала, и это разбудило спавшего на койке ребёнка.
Пока Петуния пыталась взять себя в руки, Гарри открыл глаза и сонно потёр веки кулачком. Потом он понял, что его тётя плачет. Тут же он потянулся к ней свободной рукой и подёргал за халат.
- Тётя Петти? – тихо прошептал он.
Женщина вытерла лицо рукавом и повернулась к ребёнку, натянуто улыбаясь.
- Ты проснулся? Хорошо. Доктор ещё не приходил, - сказала она, и потрепала его по волосам.
Гарри зажмурился. Он не привык к ласке, но в последнее время его тётя прикасалась к нему всё чаще, и он ещё не мог решить, нравится ему это или нет. На примере Дадли и других детей, он знал, что такие прикосновения – это способ выразить привязанность, поэтому терпел, чтобы не обидеть тётю.
В последнее время она была очень добра к нему. Гарри не мог вспомнить, чтобы раньше она ему улыбалась. Прежде он всегда был ненужным, лишним. Когда выяснилось, что он болен и может никогда не поправиться, Гарри испугался, что тётя откажется от него. Ведь кому нужен чужой больной ребёнок?
Но вместо этого тётя вдруг взглянула на него другими глазами, без пелены злости и раздражения. И стала проводить с ним больше времени, чем с мужем и сыном вместе взятыми, не отходила от его кровати в особенно тяжёлые дни, рассказывала ему (впервые в жизни!) сказки и легенды, когда он не мог уснуть. Сначала Гарри не мог в это поверить. Он каждый раз удивлялся, когда она снова приходила в больницу, как на работу, и задавался вопросами: почему она это делает? Почему она не остаётся дома, со своим любимым сыном? Зачем она уделяет ему внимание, хотя всегда говорила, что он его не стоит? Каждый раз он придумывал новое оправдание для её странного поведения: может, она любит больницы, или соседи плохое подумают, если она не придёт… В конце-концов, он сдался и спросил об этом её саму. Тётушка тогда расплакалась, а потом долго-долго, непонятно за что, просила прощения. Конечно, Гарри её за всё простил, он ещё не умел по-другому.
Рука Петунии, легонько гладившая волосы племянника, дрогнула, когда снова скрипнули дверные петли. Все взгляды устремились на вошедшего доктора. Мужчина улыбнулся обитателям палаты, и коротко кивнул медсестре.
- Добрый день, миссис Дурсль, - сказал он, садясь на краешек койки. – И вам добрый день, молодой человек. Как самочувствие? – спросил он у Гарри, но прежде, чем мальчик успел что-то ответить, заговорила его тётя.
- Температура никак не спадает. Может, вы ему что-нибудь дадите? – с надеждой поинтересовалась она.
- Мне очень жаль, но пока нельзя. В послеоперационный период желательно давать ему как можно меньше лекарств, чтобы восстановился иммунитет. Но не волнуйтесь, скоро жар спадёт сам. Судя по вашим показателям, можно сказать, что операция прошла успешно. Теперь осталось только пройти курс поддерживающей терапии. В других случаях, конечно, я рекомендовал бы химеотерапию, но так как у Гарри непереносимость некоторых препаратов, лучше не рисковать. Если не будет никаких осложнений, юный мистер Поттер сможет отправиться домой через две недели, - ответил доктор.
Медсестра Джейн радостно улыбнулась Гарри, который смущённо опустил глаза.
Петуния облегчённо выдохнула и украдкой вытерла уголки век. Скоро всё будет, как раньше. «Нет, - тут же возразила она себе, - теперь всё будет гораздо, гораздо лучше, чем раньше. Уж я об этом позабочусь, ради Гарри».
Глава 2Что такое три месяца? Ведь это совсем немного времени. Каких-то жалких девяносто дней, тринадцать недель. В жизни среднестатистической домохозяйки за это время ничего особенного произойти не может.
Но Петуния Дурсль не была среднестатистической домохозяйкой. Она была очень упряма и непреклонна, особенно когда дело касалось её семьи и близких. И именно поэтому перемены, произошедшие в доме номер четыре по Тисовой улице за последние три месяца, были видны невооружённым глазом.
Вернувшись из больницы вместе с племянником, она отвела его в новую спальню, где теперь располагались все его вещи, уложила его спать и, дождавшись пока не стало слышно его ровного сопения, собрала на кухне небольшой семейный совет. Когда её муж и сын расположились на табуретах, она встала, чтобы налить всем чаю, и заговорила.
- Вернон, так нельзя. Я больше не стану смотреть сквозь пальцы на то, что ты делаешь, - она поставила перед ним его любимую кружку и заглянула в глаза. – Я люблю тебя, но Гарри – мой племянник, единственный ребёнок моей сестры, умершей сестры, и я уже слишком долго пренебрегала своим долгом по отношению к нему.
Вернон выглядел ошеломлённым.
- Н-но Петти… Мальчишка ведь… Он ведь ненормальный! Он портит всё вокруг, рушит каждую вещь, что попадается ему под руку! Он постоянно что-нибудь ломает, а после пытается свалить вину на Даддерса!
- Брось, Вернон! Ты не хуже меня знаешь, что Дадли за последний год сломал больше игрушек, чем мы когда-либо позволяли потрогать Гарри! В половине случаев, когда Дадли прибегал ко мне с очередной сломанной вещью, Гарри делал свою работу в другой комнате, а то и вовсе на улице, и у него не было ни малейшего шанса проскользнуть в комнату Дадли и что-то оттуда взять. Ты просто боишься признаться самому себе, что настолько увлёкся «исправлением» моего племянника, что забыл про собственного сына! Вернон, наш Дадлик – хулиган и эгоист! Ты видел, хоть раз, чтобы он чем-то поделился с Гарри?
- И нечего! Эта погань ничего лучше не заслуживает!
- Не смей! Не смей больше оскорблять Лили и её сына! С меня хватит твоей безответственности!
- Ах, безответственности? Так значит?! А то, что я всю семью кормлю, одеваю, обеспечиваю, уже не ответственность? Не забывай, ты – моя жена, а значит, ты должна меня слушать! Я не позволю, чтобы урод вроде него разводил хаос в нашем доме!
- О, значит, теперь я тебе жена, Вернон Дурсль, а что на счет Мэгги Вормер? Это ведь с ней ты пропадаешь по нескольку часов почти каждое воскресенье?! А Эмили Диггинс, твоя секретарша, доставляет тебе только кофе, или может быть нечто большее? Ты уже очень давно не выполняешь своих супружеских обязанностей, дорогой, и мне стало любопытно, на что уходят твои силы. Если я твоя жена, Верн, то ты – мой муж, но ты не ведешь себя как мой муж. Ты не проводишь со мной свободное время, ты не занимаешься воспитанием нашего сына, ты не уважаешь мои желания и нужды, как ты мне обещал еще до нашей свадьбы. И после этого ты смеешь требовать, чтобы я ради тебя отказалась от собственной совести?! Ну уж нет. Не дождешься, – с наслаждением наблюдая как вытягивается с каждой следующей фразой лицо мужа, Петуния продолжила. – Или Гарри, мой племянник, будет жить в этом доме на правах члена семьи, либо я буду вынуждена подать на развод. И ты знаешь на чью сторону встанет суд, любимый, – она наклонилась, чмокнула ошеломленного мужчину в щеку и повернулась к сыну. Тот, не обращая никакого внимания на переполох, смотрел телевизор, и запивал сильно переслащенным чаем шоколадное печение. Поджав губы, женщина одним движением выхватила у него из под носа пульт, и экран погас. Пару раз моргнув, Дадли пожал плечами, взял тарелку с печеньем и поднялся, чтобы пересесть на диван в гостиной, но Петунья остановила его и медленно, демонстративно забрала тарелку. – На сегодня хватит сладкого, Дадли, – сказала она ласково, но в ее позе было что-то такое, что даже Дадли, никогда не отличавшийся особенной проницательностью, сглотнул и изобразил позу подчинения. Удовлетворенно кивнув, Петуния убрала печенье в шкафчик и вышла. Начало было положено.
После этого, казалось, уже ничто не могло остановить запущенную Петуньей машину перемен. Один за другим в доме вспыхивали скандалы: Вернон, как раненный зверь (раненный, очевидно, в гордость) при каждом удобном случае огрызался на Гарри, за что тот час же получал на орехи от супруги, в которой вместе с материнским инстинктом внезапно проснулась первобытная жестокость. Дадли, чьей проницательности надолго не хватило, то и дело устраивал истерики, только-только открывая для себя нормы и правила жизни нормального девятилетнего мальчика, за что тоже частенько бывал наказан, пусть и не так серьезно, как его отец – Петуньи все-таки сложно было видеть своего сына недовольным. Однако регулярные воспитательные меры начали постепенно приносить плоды, и когда Дадли в первый раз самостоятельно вспомнил сказать за что-то спасибо, Петунья испытала большую гордость, чем даже в тот день, когда он принес домой свой первый табель, и в нем оценки были лучше, чем в табеле Гарри.
Сам Гарри постепенно шел на поправку, и после первой недели уже мог каждый день ненадолго спускаться в гостиную и присутствовать за столом вместе с семьей. Петунью несколько беспокоила его температура, которая долго не приходила в норму, но доктор, посещавший их время от времени чтобы следить за состоянием Гарри, заверил ее, что это нормально для восстановительного периода, и должно пройти само по себе через несколько недель. Так и случилось, но Петунья, даже через пару месяцев, не смогла заставить себя отказаться от привычки мимоходом, незаметно для мальчика, прикосновением ладони или губ проверять ему температуру.
Из-за болезни Гарри пропустил целый год школы, и, подумав об этом хорошенько, Петуния решила не отправлять его туда совсем. Будь он обычным мальчиком, вроде Дадли, она стала бы беспокоиться о продолжении образования. Но после долгих вечеров проведенных в больнице, когда она рассказывала плакавшему от боли ребенку о мире, полном волшебства и чудес, в котором ему обязательно найдется место, отрицать его очевидную необычность не было больше никакого смысла. Женщина отлично помнила, как еще младенцем Гарри заставлял летать некоторые вещи, совсем для полетов непредназначенные, и потому не сомневалась, что продолжать образование Гарри будет в школе для таких же как он, волшебников.
Приняв это решение, Петуния стала готовить племянника к жизни волшебника. В первую очередь она заказала антикварному магазину набор перьевых ручек, и купила пачку толстой, напоминающей пергамент бумаги. Вспоминая, как Лили в письмах из Хогвартса вечно жаловалась на абсолютную невозможность научиться писать пером после того, как много лет пользовалась ручкой, она стала учить Гарри аккуратному и красивому письму. Гарри сначала не понимал, зачем это нужно, но стоило Петунье рассказать ему на ночь сказу о волшебном мире, где умные совы носили письма, а люди не пользовались благами цивилизации, как он стал впитывать ее уроки с утроенным энтузиазмом.
По истечении же трех месяцев, когда стало ясно, что Петунья к прежней безразличной и кроткой манере поведения уже не вернется, Вернон подал на развод. Петунья, уставшая от скандалов и измен, и рада была бы от него отделаться, но во всем этом была заключена проблема, с которой ей еще никогда не приходилось сталкиваться. Деньги в семье всегда зарабатывал Вернон, а потому женщина, оставшаяся с двумя вечно голодными мальчиками на руках, внезапно осталась без материальной поддержки. Долги за лечение Гарри еще не были до конца оплачены, и жилье нужно было снимать, поскольку развод позволил Вернону забрать себе дом на Тисовой улице. Пересчитав в уме все предстоящие в связи с этим расходы, Петуния тяжело вздохнула и схватила утреннюю газету. Делать нечего, надо искать работу. Ради Дадли и Гарри. Ради себя.
Она еще не подозревала, что в этот день ее старая жизнь закончилась, и началась другая, в чем-то менее удобная и простая, но куда более полная. Она еще не знала, что сможет не только воспитать мальчиков достойными людьми, но и найти собственное счастье.
Глава 3Это было солнечное июльское утро. Как и любое другое утро в последние несколько лет, для Петунии Дурсль оно началось рано. В шесть тридцать она встала, умылась, разбудила Дадли, поскольку подошла его очередь помогать с завтраком, и взялась за работу, тихонько напевая себе под нос. Вместе с сыном она накрыла на стол и поставила чайник, отправив его будить своего кузена.
- И напомни Гарри, чтобы заглянул в почтовый ящик! – крикнула она ему вдогонку. Услышав громкое «Ладно!», она удовлетворенно кивнула. Ее сын становился, наконец, тем послушным и ответственным молодым человеком, которым она хотела его видеть.
Дадли вернулся за стол как раз вовремя, чтобы получить в руки заварочный чайник с инструкцией «Налей себе и Гарри. Я буду кофе», что без возражений и сделал, с надеждой покосившись на тарелочку с печеньем, которую мать водрузила посередине стола. Он уже не был таким болезненно толстым как раньше, благодаря внимательной слежке и строгой диете Петунии, но все еще питал слабость ко всему сладкому и мучному.
Дадли и Петунья сели, но не приступили к еде. Такова была их маленькая семейная традиция – не начинать трапезу, пока за столом не собрались все члены семьи. К счастью для истекающего слюной Дадли, Гарри не заставил себя долго ждать и появился в дверном проёме с письмами в руках. Петунья моментально заметила, что они были помяты и сжаты слишком сильно в его кулаке, и собралась сделать ему замечание, но тут ей на глаза попалось письмо, которое он держал в другой руке, и на которое смотрел так сосредоточенно, словно оно должно было вот-вот взорваться фейерверками. Она так и застыла на секунду с открытым ртом, узнавая пергаментный конверт и сургучную печать.
Гарри же не мог заставить себя заговорить, переводя взгляд с тети на конверт и обратно. Он не верил своим глазам, вернее, боялся поверить. Петуния рассказывала ему истории про магию, и даже учила писать пером, но к семи годам Гарри уже не был достаточно наивным, чтобы поверить в сказку. Он наслаждался красивой фантазией, но, не смотря на настойчивые напоминания тетушки, никогда не задумывался даже, что что-то из ее слов может быть правдой. Конверт у него в руке, однако, был тяжелым и жестким, тяжелее и жестче всех остальных конвертов, и это делало его куда как реальнее.
Все еще не в состоянии выражаться словами, Гарри медленно сел, положил обычные письма на стол и подковырнул ногтем печать. Внутри обнаружились два листа пергамента, немного тоньше и белее чем сам конверт. Тут Дадли, не в состоянии больше сдерживать любопытство, вырвал один из листов у него из рук и стал читать вслух:
- Школа чародейства и волшебства Хог-вартс… Нифига себе! Альбус Дамбл-дор, бла-бла-бла… Дорогой мистер Поттер… предоставлено место в школе чародейства и волшебства «Хогвартс»… Мам, это что, шутка такая? – спросил он у матери, не отрывая глаз от пергамента. Та странно улыбнулась, обреченно-радостно.
- Нет, солнышко. Не шутка. Гарри, - она обратилась к племяннику, подвинувшись к нему поближе и взяв за руку. – Я тебе рассказывала об этом… Конечно, я многого не знаю, я никогда не расспрашивала Лили о том, что они там учили… Но в том, что Хогвартс существует, и в том, что преподают там настоящие волшебники, я убедилась на собственном опыте, – видя, что мальчик неверяще вертит головой, она вздохнула. – Мы с твоей мамой рассорились, когда ей пришло такое же письмо, а мне – нет. Я… завидовала ей – ведь это такая удача, родиться с даром творить чудеса! После этой ссоры мы больше не были близки, как в детстве, и наши пути разошлись, но я знаю, что Джеймс, твой отец, определенно был магом.
- Мам… это значит, что Гарри типа… волшебник? И тетя Лили? – уточнил Дадли, хмурясь. Гарри поднял взгляд на тетку.
- Но тетя… этого не может быть… Я – никакой не волшебник… Я же Гарри, просто Гарри… Будь я волшебником, я бы никогда не заболел, верно? И вообще… Я не могу быть особенным. Это наверно для Дадли, просто имя перепутали…
- Нет, Гарри, поверь мне, волшебники ничего так просто не перепутают. Письмо пришло тебе, и в этом нет ничего удивительного. И кроме того… Помнишь, как ты один раз разбил чашку, а она сама по себе склеилась? Или как волосы у тебя раньше отрастали за ночь… Я не сомневалась, что ты пойдешь в своих родителей. Ты всегда был особенным, Гарри, ты просто не представляешь насколько, - она обняла племянника, притянула к себе поникшие плечи, и он облокотился на нее без возражений, позволяя заботливому прикосновению рассеять свои сомнения.
Потом были разговоры и объяснения. Петуния позвонила на работу и взяла выходной, и после обеда все трое отправились в Лондон где, как запомнилось Петунии, находилась заколдованная улица. К счастью, она не забыла, на какой улице должен находиться вход в это необычное место, и Гарри заметил его почти сразу. Между ларьком компакт-дисков и большим книжным магазином паб под названием «Дырявый котел» выглядел уж очень не к месту. Но для того, чтобы провести туда тетку и Дадли, Гарри пришлось буквально тащить их за руки – они не видели на месте паба ничего, кроме серой стены. Попав внутрь, однако, они сразу прозрели и поняли, что находятся именно там, где надо.
Петуния, не отпуская рук Гарри и Дадли, подошла к неопрятного вида бармену и, дождавшись, когда он закончит разговор с одним из посетителей, наклонилась к нему.
- Извините, мистер, не могли бы вы показать мне и детям вход в Косой переулок? Гарри только что получил письмо, а сама я не из ваших… - негромко сказала она, покосившись на подозрительную компанию у стойки. (Ведьмы они и есть ведьмы. Не совсем же зря нормальные люди их так боятся?)
Бармен поднял на нее глаза, потом оглядел мальчиков, и, не найдя видимо ничего необычного, криво улыбнулся.
- Конечно, мэм. Не вы первые, не вы последние. Хотя, должен предупредить, - продолжил он тихо, провожая небольшую кампанию через заднюю дверь к кирпичной стене. – Таким как вы и ваши детки в нашем обществе не все рады. Я-то, конечно, не верю во всю это чушь про чистокровность – бред рогатой жабы, я вам скажу… Но вы все же… эээ… не прислушивайтесь больно. – Он стукнул палочкой по нужным кирпичам, и стена начала расходиться, открывая проход в залитую солнцем аллею. Мальчишки наблюдали за переменой с открытыми ртами. – И если чего не понимаете… или какие проблемы – вы идите ко мне. Или к Фортескью, он владеет кафе где можно полакомиться неплохим мороженным… Думаю, молодым людям это понравится, – он улыбнулся уже немного радушнее. – И добро пожаловать в волшебный Лондон.
Торопливо отблагодарив бармена, двое восторженных мальчишек и одна сбитая с толку женщина впервые ступили на мостовою Косого переулка.
Звуки, запахи, цвета – все это переливалось, завораживало, пугало… Гарри не мог перестать вертеться по сторонам, задирая голову, чтобы разглядеть из-под кепки вывески всех магазинов. Этот странный мир бурлил жизнью, и Гарри быстро понял, что стоит ему только отпустить руку тети – и он потеряется, растворится в этой толпе. И он держался за нее, может быть даже слишком крепко. Но тетя не возражала – она была так сосредоточена на исследовании волшебного переулка, что, отруби ей кто-нибудь ногу, она бы и не заметила.
По смутным воспоминаниям детства она разыскивала ориентиры («… а еще там есть магазин с метлами – они правда на них летают, Туни, представляешь? – и зоомагазин, там продаются разные совы и кошки, и даже жабы, а еще я видела волшебный банк! Он такой здоровый, белый, с колоннами, а там гоблины работают! Представляешь? Настоящие гоблины! Я даже видела их – они вход охраняли… Такие низенькие и скрюченные. А еще…»). Банк Гринготтс в конце концов найти было не трудно – он отличался от прочих зданий переулка величественными колоннами, видными издалека. Петуния задумчиво почесала щеку. Ей мало что было известно о последних годах жизни сестры, но у нее были основания подозревать, что в деньгах они с мужем не нуждались. Мысленно обещая себе разузнать об этом, она повела мальчиков ко входу, почти силой оттаскивая Дадли от кондитерской. Шоколад шоколадом, но обычные фунты в этой части Лондона цены не имели. Никакой.
