Глава 1День Первый или Воскресенье
— Беларусь, ты уже растопила воск? – послышался звонкий голос Украины, который тут же утонул в бульканье воды, пыхтении Ивана и веселом щебете воробьёв за окном. Наташа, ничего не ответив, буквально вплыла в кухню, держа в руках небольшую посудину с янтарным воском, что ярко сверкал в лучах пробивающегося в избу солнца. Лицо младшенькой было настолько умильно-сосредоточенное, что широкая улыбка появилась на лице Черненко.
— Оль, ну, может, хватит дров? – смахнув со лба испарину, как-то даже обиженно протянул Брагинский, все-таки не выдержав и стянув шарф, отправляя его к шинели. Праздник, а он работает! Ладно, сестры, готовка – не труд, а вот он…
— Что, отучился, голубушек? – хитро прищурилась девушка в ответ на слова брата, но великодушно кивнула и потерла руки в предвкушении. Голубые глаза загорелись, и украинка бодрым шагом направилась к взошедшему уже тесту.
— Славненько… — сама себе пробубнила под нос она. – Иванушка, принеси-ка шелуху репчатого лука, а ты, Наташа, начинай раскрашивать писанки узорами.
Беларусь кивнула, почти не показывая, насколько она была довольна, что ей доверили именно это занятие. Больше всего она любила возиться с пасхальными яйцами, вырисовывая различные фигурки-символы, которые так часто навевали воспоминания о не таком далеком прошлом, когда старшая сестра рассказывала таенное и древнее значение каждого завитка или геометрической фигурки. Она же так много об этом знает… Раньше только у Оли и получалось наиболее красиво разрисовывать писанки, но и Орловская со временем научилась.
Белоруска так увлеклась своим занятием, что от усердия высунула кончик языка и, измазав и слегка обжегши ладони воском, теперь держала яйцо аккуратно, одними пальчиками. И куда делась та напускная и неестественная серьёзность по-детски очаровательного личика Натальи, которую она всегда на себя нагоняла, пытаясь казаться взрослее, сильнее, достойнее своих брата и сестры? Но ведь так выходило только хуже, а естественная заинтересованность нехитрым процессом подготовки к Пасхе, искренний смех и умильная ямочка на щеке от улыбки придавали девушке просто неземное обаяние.
Иван же, весело что-то напевая, побрел выполнять данное ему поручение, щуря глаза от жару, что витал в кухне, обдавая свои теплым дыханием итак разгоряченную работой кожу. Он в основном выполнял технический труд, так как писанки да выпечки – это женское занятие, хотя подойти и ловко, пока старшая сестра не видит, отхватить смачный кусочек хорошо пропеченного теста с набухшим изюмом – это обычное дело. Так даже вкуснее, чем когда резать. Тем более, это так приятно, справившись со всеми поручениями, сидеть на дубовой скамье и наблюдать за кропотливой работой девушек, что так же уставали от беготни целый день напролет и духоты комнаты, но с завидным увлечением и наслаждением продолжали печь, готовить, месить, варить. Лишь иногда впускали они проказника-ветра в свою святая святых, которой они считали кухню, позволяя ему охладить покрасневшие от жара печи лица. Эх, нигде больше таких мастериц не сыщешь.
Наташа, уже не обращая внимания ни на время, ни на затекшую спину, сосредоточенно покрывала узорами драпанки*, увлеченно сверкая синими глазами. Ольга же, тихо что-то напевая, ведь слишком радоваться до Пасхи негоже, уже аккуратно запихала в печь колбасу, перекрестив три раза. По небольшой комнатушке тут же разнесся жутко аппетитный запах, дразнящий обоняние. Появился ели заметный, но такой приятный аромат вишневых веточек, что оплели кольца колбасы для лучшего вкуса, который дарил ощущение теплого и солнечного апреля, что только-только озарил продрогшую землю.
Даже Беларусь на минуту отвлеклась, с наслаждением вдохнув воздух, буквально пахнущий неизведанной древностью традиций, похороненных в прошлом, и одновременно сладким пробуждением жизни, праздников весны. Иван, принесший шелуху лука, ерзал на деревянной скамейке, прекрасно понимая, что сегодня такой роскоши, как домашняя колбаска он не получит.
Приготовив крашанки*, Орловская, пусть и не с таким усердием, но принялась помогать сестре с лепкой пасок. Украинка, чтобы не терять время, взялась за вырезывание из теста различных украшений: цветов, колосков, виноградных лоз с округлыми ягодами, и неизменных две буквы, которые всегда сопровождали три праздничных дня «Х. В.»(Христос Воскрес).
Но вот заканчивать с сырными пасхами Ольге пришлось самой. Убаюканная всевозможными благовониями, кропотливой работой да мерным тиканьем запылившихся древностью часов, Наташа уснула, положив руки на стол и утомленно опустив на них голову. Всегда нахмуренная и угрожающая, она так забавно выглядела с растрепанными пепельно-русыми волосами, разметавшимися по плечам, белесыми ресницами, изредка подрагивающими и довольной улыбкой, что все-таки редко озаряла её бледное, словно кукольное личико.
Иван тоже полу дремал, изредка приоткрывая затянутые пеленой сна сиреневые глаза, что бы бросить короткий взгляд на часы и кружащуюся по кухне старшую сестру.
Справившись с пасхами, которые вышли румяные и безумно аппетитные, Ольга помазала их пышущие жаром бока и верхушки сбитым с сахаром яйцом для блеска. Затем, стерев пот со лба, она собрала корзину на посвящение и накрыла её вышитым полотенцем, с которого на неё глядели пушистые желтые цыплята. Птенцы весело толпились вокруг праздничных яств, украшенных веточкой вербы с котиками.
Часы, как показалось Черненко, как-то даже весело пробили, оповещая о том, что уже одиннадцать ночи. Наташа и Иван, как по команде, проснулись и, сонно потирая глаза, принялись одеваться – пора в церковь.
Морозный, совсем несвойственный апрельской ночи воздух гулял в ветвях деревьев, заставляя ещё свежие сочно-зелёные листья трепетать. Церковь возвышалась на холме, привлекая внимание даже в темноте своими белоснежными боками и сверкающими в лунном свете банями. Золотые кресты возносились с куполов, тянясь к небу и, подобно лучам солнца, разгоняли тяжелые свинцовые тучи. Где-то далеко возвышался пасхальный костер, что весело трещал, пожирая ветки языками алчного пламени. От него в темно-синее небо вздымались ели заметные серые клубы дыма, пестрящие, словно рубинами, огненными искрами, что сумели взлететь так высоко, поднятые ветром.
А церковь будто окружена сверкающим ореолом свеч-огоньков, что мерно колышутся, едва задетые малейшими порывами воздуха, но продолжают упрямо сверкать. Высокая трава, добротно окропленная и дождем, и уже росой, неприятно щекочет ноги, но украинка не посмела изменить традицию и, не поддаваясь на уговоры родственников, которые потом поступили так же, как она, гордо надела вышитую рубаху, литник*, фартук, крайку,* да невысокие чеботы из черной кожи. Полный народный костюм грел душу лучше, чем то пальто, что было недавно подарено Иваном на восьмое марта.
Широко улыбаясь, Ольга запрокинула голову назад и до рези в глазах, широко распахнув их, восхищенно вглядывалась в небывало яркое небо, буквально всыпанное звездами. Но они были так далеко, что на широком синем полотне выглядели как те, же свечи-огоньки, мерцающие слабо, но упрямо.
После службы, которая была долгая, но невероятно красивая, вся троица вышла из храма и пристроилась в уже сформировавшемся кругу вокруг храма, поставив корзинку на освящение. С замиранием сердца Черненко заметила, как из церкви буквально выплыла процессия из священника, несущих огромные иконы и хоругви и, конечно же, поющих, настолько мистично и таинственно это выглядело в глубокой ночи. Слова: «Христос воскрес ся из мертвых…» впитывались в душу, перехватывая дыхание, будоража, а тихое, но внушающее пение так и подстрекало подхватить. Зазвенел колокол, вселяя в Пасхальную ночь ещё больше тайны и ощущения чуда, взывая к святому Петру, что бы открывал ворота Рая, ведь в эти святые дни небеса раскрыты.
Сделав два круга вокруг храма, процессия немного замедлилась и по нестройным рядам людей и корзин полетели ледяные брызги освященной воды. Отовсюду послышался легкий гомон, почувствовалось какое-то оживление, стали слышны радостные смешки детей, которым обычно доставалось наибольше «святого дождя». По окропленным рядам словно прошлась волна, и свечи медленно начали гаснуть, оставляя по себе тучку дыма и запах горелого фитиля.
Резко обернувшись, Ольга заметила, что Иван уже держит корзину, слегка сонно, но счастливо щурясь и пряча нижнюю часть лица в неизменном шарфе. Растянув губы в довольной улыбке, Украина медленным шагом, но слегка пританцовывая от эмоций, направилась к высоким кованым воротам, что вели с территории церкви. Все же не выдержав, она резко закружилась вокруг своей оси, полной грудью вдыхая свежий воздух, что приятно охлаждал, но по телу пробегали мурашки.
Положив руку сестре на плечо, Брагинский показал куда-то в сторону узкой поселочной дороги, где виднелась какая-то машина. Как зорко не всматривалась Орловская, но даже она не могла различить два силуэта возле автомобиля.
— Хэй, ну, вы, типа, тотально долго! – послышался звонкий и недовольный голос Польши, как только троица приблизилась к средству передвижения. Узнав голос ненаглядного соседа, Украина широко раскрыла глаза, недоуменно уставившись на нежданного гостя.
— Феликс? – не менее удивленно, но и не слишком радостно огласила очевидное Беларусь, хмурясь, и всматриваясь, кто, же второй.
— И не только я, — удовлетворенный произведенным эффектом произнес поляк. – Лит, типа, тоже тут.
— Доброй ночи, — негромко поприветствовал знакомых Торис, не произнося больше ни слова и тем самым оставаясь незаметным в темноте.
— Ну, чего стоите?! Залезайте! – взмахнул руками Лукашевич, хмыкнув, и открыл дверку автомобиля. Россия, Украина и Беларусь переглянулись, и первый, пожав плечами, согласно кивнул.
— Слушай, а по какому поводу вы вообще приехали? – уперла руки в боки Ольга, сверля поляка подозрительным взглядом, наученная горьким опытом прошлых лет.
— Вот, типа, и славянское гостеприимство! Ну, тотально же праздник! В этом году у нас опять Пасха в один день, — ухмыльнулся Лукашевич, но тут же, деловито нахмурившись, стянул с себя теплую куртку.
— Ты чего это? – удивленно захлопала глазами украинка, когда верхняя одежда соседа опустилась ей на плечи, и парень важно поправил воротник её рубахи, застегивая на самую верхнюю пуговицу.
— Чего я? Это, типа, ты чего? Тотально глупо было так одеться в такой холод, — Феликс начал сосредоточенно растирать плечи девушки, что бы согреть её, а та еле сдерживала смешки и хитро щурилась.
— А, по-моему, твоя курточка тоже не очень теплая, — простодушно, с все той же неизменной улыбкой протянул Иван, качаясь с пятки на носок, соединив руки за спиной.
— Цыц, Брагинский, не порть, типа, момент, — раздраженно шикнул Лукашевич. – Ладно, наговоримся ещё. Времени тотально много будет. Так что давайте, залезайте в машину и поехали.
Беларусь, без особого интереса понаблюдавшая за происходящим, в силу своей сонности и привычности к подобным действиям поляка ещё со времен Речи Посполитой, залезла первая и поставила локоть на дверку автомобиля, прижавшись лбом к стеклу. Следующим на заднее сидение проворно вскочил Лукашевич и, видя, что Россия собирается занять сидение возле него, громко запротестовал, говоря, что тот занимает слишком много места. В результате Брагинский сел спереди, а Украина устало плюхнулась возле Феликса, сладко зевая. Торис, что был на этот раз водителем, завел мотор, и машина медленно тронулась с места.
— Кстати, ты, типа, тотально не вежливо поступила, когда спросила, чего я приехал, — надулся Лукашевич, уставившись куда-то вперед, преувеличенно внимательно следя за дорогой.
— Слышишь, Польша, не порть момент, — хмыкнула Черненко и потерла буквально слипающиеся глаза, наблюдая за реакцией парня из-под полуопущенных ресниц.
— Всё-то ты слышишь, — буркнул Феликс, скрестив руки на груди, но наконец, перевел взгляд на соседку.
— Не жалуюсь, — расплылась в широкой улыбке украинка, проворно стащив с себя куртку парня и отдав её ему.
— Вот уж… — расстроено фыркнул блондин, нервно сложив свою верхнюю одежду и небрежно бросив её себе на колени. Но тут, почувствовав теплое дыхание у себя на шее, Лукашевич вздрогнул от неожиданности и медленно повернулся, что бы увидеть, как Ольга, уснув, невольно опустила голову ему на плечо, крепко обхватив его руку.
Довольно улыбнувшись, поляк аккуратно приобнял соседку, откинувшись на сидение, и тоже попытался уснуть. Мерное дыхание украинки убаюкивало его, кроме того, Беларусь уже тоже видела десятый сон. Иван прикрыл сиреневые глаза, но никому не было дано узнать, спит он или нет.
Лишь одному Торису приходилось устало вглядываться в дорогу при свете фар и раздраженно ворчать при наезде на очередную яму или выбоину. Ох уж эти украинские поселочные дороги!
* драпанка (скробанка) – один из четырех видов росписей пасхальных яиц. Выбирают темное яйцо, закрашивают его в темный цвет, карандашом наносят узор, а потом по контурам острым предметом (иголкой, шилом) выцарапывают нарисованный орнамент.
* крашанка – так же один из четырех видов росписей пасхальных яиц. Яйцо варят в шелухе лука, который закрашивает его в темно-бордовый цвет. Иногда прикрепляют к яйцу листики различных растений, что после варения в шелухе оставляют белый отпечаток. Сейчас чаще используются искусственные краски.
* Литник – полосатая (на красном фоне), шерстяная или полушерстяная юбка, внизу украшенная горизонтальной полосой. Элемент украинского народного костюма, только в разных регионах делается в разных цветах. Данный пример наиболее част на Кивщине и Полесье.
* Крайка — это традиционный элемент мужской и женской национальной одежды, дополняющий общий образ национального украинского костюма. Вытканный на тканом станке, трех или двухметровый пояс орнаментально изображает украинские этнические рисунки.
День Второй или ПонедельникОполоснув лицо ледяной водой, Украина слегка недовольно скривилась, а по коже пробежали мурашки от неприятных ощущений. Но, не смотря на раннее утро, а было около шести часов, Ольга встала рано, ведь почти все Воскресенье она проспала. Лишь, придя с церкви, вся дружная компания позавтракала, а потом и спать легла. Только где-то под вечер проснулись, сладко зевая и потягиваясь, послонялись, подобно приведениям, по дому, поговорили, немного поужинали, и опять вернулись в теплые и такие притягательные кровати, блаженно закрывая слипающиеся глаза.
И сейчас Черненко чувствовала себя бодрой, как никогда. Беларусь тоже уже поднялась и ушла завтракать, а парни, похоже, и не собирались покидать постели, лишь изредка переворачиваясь с одного бока на другой. Ну и пусть, их дело, если хотят пропустить весь праздник.
Украинка, тряхнув головой, что бы прогнать остатки сна, широко улыбаясь, направилась во двор. На улице было уже тепло, солнце не пряталось за тучами, а всем своим видом свидетельствовало о светлом и радостном дне, сверкая чистым золотом, как и купола далеко за холмами и леском. Недавний дождь освежил зелень, и она теперь буквально дышала прохладой и благоухала, радуя глаз. Птицы весело щебетали, порхая с дерева на дерево, а некоторые воробьи нахохливались, когда редкие, ещё не высохшие капли скатывались с листьев просто на них.
Сразу за сестрой на улице оказалась Наталья тоже одетая празднично – в свой народный костюм. Но девушки даже не успели поприветствовать друг друга, как из-за яблони кто-то выскочил и…
— Ай! – почти в унисон взвизгнули Ольга и Орловская, когда их с ног до головы окатили ледяной водой. От шока у обеих девушек расширились глаза и обе непроизвольно начали цокать зубами. Не мудрено, вода-то колодезная, студеная.
— Вы бы себя видели! – хохотал Польша, уже отбросив ведро, что и являлось емкостью для, в прямом смысле, холодного оружия. – Это ваше «Ай!» было тотально неповторимое!
Литва и сам ели сдерживал смех, а Россия неуверенно топтался возле парней, так и не выплеснув жидкость из своего ведра. Сестер жалко стало, наряжались долго, наверное, да и простыть могут…
— Ты! – вспыхнула украинка, возмущенно покраснев, и тыкнула пальцем в грудь Феликсу. – Ты испортил наши наряды! Теперь сами идите на гуляния.
Беларусь, меланхолично выкручивая длинные волосы, с которых ручьями стекала вода, кивнула, но её умиротворенный вид не успокаивал. Синие глаза горели жаждой отмщения, как и голубые радужки старшей сверкали молниями. А что там про русскую женщину, которая и в избу войдет и коня на скаку остановит, было…?
— Эй! Но ведь это, же твоя традиция*! – вслед Ольге, которая скрылась в избе, чертыхаясь, выкрикнул Лукашевич, а затем обреченно махнул рукой. – Этих женщин тотально невозможно понять. Но мы же, типа, из-за них не будем целый день дома торчать?
И поляк без зазрений совести, насвистывая какую-то мелодию, направился прочь из двора, а Торис, тяжело вздохнув, последовал за ним, изредка оборачиваясь и с надеждой заглядывая в плотно зашторенные окна. Иван, покачав головой, усмехнулся своим мыслям и побрел вслед за парнями, взъерошив светлые русые волосы.
Феликс Иван и Торис попали-таки на народные гуляния, но как-то весело им не было. Парни и девушки, разбившись на пары, давно определенные ими самими или их родителями, танцевали, пели, а затем вместе водили хороводы, да кривой танец*. И никто особо не замечал некомпанейскую троицу, которая и украинский-то с горем пополам через слово понимала.
— Да уж, надо было дома оставаться. Варшава обещала Краков пригласить… — пробубнил Лукашевич, скрестив руки на груди, и недовольно надулся. Литва фыркнул, но промолчал, все равно раздраженные высказывания в адрес друга не привели бы ни к какому утешительному результату. Спорить толку нет, а то ещё он сам виноватым останется. А Иван простодушно улыбался, лелея планы жестоких пыток поляка и Лоринайтиса. С пристрастием. Что бы запомнили, как сестричек обижать.
Но тут, весело щебеча между собой, показались Украина и Беларусь. Удостоив удивленную троицу лишь насмешливым взглядом, одарив одного брата приветливыми улыбками, они влились в общие гуляния сразу же.
По поляне разносился смех, задорные народные песни, сменяющиеся порывистыми украинскими танцами. Уже и солнце, снисходительно даря последние красноватые лучи молодежи, медленно пряталось за бурым горизонтом лесов, а веселье только нарастало. Уже и разожгли костер…
— Нас кинули, — фыркнул Польша, эмоционально взмахнув руками. Иван лишь пожал плечами и ничего не ответил, а Торис и вовсе все так же продолжал выискивать в яркой толпе Беларусь. Но пока безуспешно.
— Ну, что, веселитесь? – широко улыбаясь самой слащавой из своих улыбок и тяжело дыша от недавней польки, Украина уперла руки в бока и смерила унылое трио лукавым взглядом. – Весело без нас, голубчики?
Наташа хмыкнула и, сощурив глаза, смерила просиявшего Лоринайтиса недоуменным взглядом. И чего он светится от счастья? Девушка откинула длинную прядь волос с лица и помахала ладошкой, словно веером, стараясь охладиться, ведь румяные щеки просто пылали жаром.
— Ну, все, поиздевались, типа, и хватит, — отрезал Польша и поднялся со скамейки, хрустнув суставами. – Забыли обиды, тотально же праздник.
— Да-да, — как-то иронично и таинственно протянула Ольга, но тут, же смягчилась, со свойственной ей способностью быстро успокаиваться. — Пошли к костру, сейчас уже петь будем.
И, не успели остальные согласиться, как девушка уже исчезла в сумерках, и лишь её силуэт мелькнул где-то недалеко от огня, резко выделяясь даже здесь, среди всех славян, непривычно светлым оттенком русых волос.
От пламени исходил жар, и вся компания, жмурясь и заслоняясь от него, расселась на ещё не очень теплой земле, как кому удобно. А тут, сначала тихо, а потом громче, полился высокий грудной голос, который тут же подхватили остальные девушки:
Весняночко-паняночко, що ти нам принесла?
Хлопцям воду, хлопцям воду, а дівчатам вроду.
Весняночко-паняночко, де ти зимувала?
У садочку, на пеньочку, квіти вишивала.
Вишивала-вишивала красними нитками.
Виглядала козаченька з чорними бровами.
Шовком шила, шовком шила, а біллю рубила.
Виглядала козаченька, котрого любила*.
Пытаясь это делать совершенно незаметно, даже не обернув голову, Феликс приобнял украинку за плечи, слегка притянув к себе, особо сильно прижав на словах про «козаченька», ведь ему ли не знать перевода. Та хмыкнула, поправив сбившийся фартук, но лишь повела плечом и немного отклонилась, не показывая сильных протестов, но и не покоряясь подобному развитию событий полностью. Ещё чего! Слегка улыбаясь, Литва, боясь даже пошевелиться от счастья, что он сидит рядом с Беларусью, аккуратно коснулся кончиками пальцев её ладони, на что девушка вздрогнула, как ошпаренная, и замерла, ничего не предпринимая. Лишь бледные щеки приняли цвет яркого-яркого мака, как вышивка на рубахе.
А Иван, наблюдая за сестрами, как самый ответственный, по-своему улыбался и изредка поглядывал на симпатичную кареглазую девушку, сидящую недалеко. Та в ответ отводила взгляд и смущенно прятала лицо за длинными черными-черными волосами, что одинокими прядями выбивались из тугой косы.
— Эх, хорошо-то как! – весело воскликнула Черненко, полной грудью вдыхая свежий, исполненный различными благоуханиями ночной воздух, и закружилась вокруг своей оси, смеясь звонко и счастливо. Вскинув голову вверх, она внимательно вглядывалась в небо, следя за мерцающими звездами и пристально наблюдающим за всем месяцем. Он изредка прятался в темную от общего фона небосвода тучку, которая на самом деле была светлая-светлая, но сейчас казалась удивительно синей.
— Сейчас навернешься и что-то себе тотально сломаешь, если не будешь, типа, под ноги глядеть, — сонно известил украинку Лукашевич, явно более привыкший к вечерним гуляниям в помещении да с мазуркой, и сонно зевнул. Девушка в ответ лишь рассмеялась и прикрыла глаза.
— Ну, какой же ты все-таки нудный! Вот раньше ты другой какой-то был, — с неким сожалением в голосе протянула Ольга и остановилась, нервно теребя манжет рубахи.
— Может, это и не я был? – саркастически усмехнулся Лукашевич, смерив соседку придирчивым взглядом зелёных глаз, но тут, же вздохнул. – И ты раньше другая была, и Торис, и Иван, и Беларусь. Все. Время поменяло.
— Ты что, до сих пор не выспался? – усмехнулся Брагинский, обращаясь к Феликсу, который потихоньку уже начал на ходу закрывать глаза.
— Я очень устал за сегодня, — важно хмыкнул парень в ответ и, небрежно сорвав веточку с яблоневым соцветием с дерева, мимо которого проходила компания, протянул его Ольге. Та полу удивленно улыбнулась, но взяла цветок, вдохнув сладкий аромат.
— Спасибо. Но с чего бы это вдруг?
— Да так. Делать было нечего, вот и сорвал. А что бы ко мне, типа, не имели претензий, что я тотально порчу деревья, то я тебе отжал. Для отвода подозрений, — насмешливо тряхнул головой Польша и запихнул руки в карманы, не глядя на собеседницу.
— Дурак ты, Феликс, — ещё шире улыбнулась Украина, наслаждаясь дивной ночью, воистину праздничной, что опустилась на её землю. И Лукашевич улыбался, прекрасно зная и, зачем сорвал цветок, и зачем подарил его девушке, что вечно имела повод с ним поспорить, но всегда была рядом, даря много приятных неприятностей. Беларусь и Литва были слишком заняты друг другом, пытаясь выяснить, что же связывает их, и не видели всего, что происходило. И лишь Россия, загадочно улыбаясь, словно та самая таинственная ночь, все прекрасно понимал и шел чуть поодаль. Пусть, наконец-таки, разберутся.
* На второй день Пасхи, в понедельник, парни обливали девушек водой, таким образом показывая, кто же им нравится.
* Примерный перевод:
Весняночко-паняночко, что ты нам принесла?
Ребятам воду, ребятам воду, а девушкам красоту.
Весняночко-паняночко, где ты зимовала?
В садике, на пенечку, цветы вышивала.
Вышивала-вышивала красными нитями.
Высматривала казака с черными бровями.
Шелком шила, шелком шила, а биллю рубила.
Высматривала казака, которого любила.
День Третий или Вторник— Слушай, а, может, Ивана не будем? – нахмурившись, спросила Беларусь, вглядываясь в умиротворенное лицо брата, который спокойно спал, не ведая о «страшном заговоре».
— А зачем вообще его трогать? Можешь, конечно, как и он тогда, просто постоять возле него с ведром, — хмыкнула украинка, злорадно вглядываясь в безмятежно спящего поляка, раскинувшегося на всю полуторную кровать. Ледяная колодезная вода весело мерцала в емкости, ожидая своего часа.
— Ну, на три? – полувопросительно произнесла Наталья, с легкой усмешкой поднося ведро над литовцем, а Ольга лишь кивнула, лукаво блеснув васильковыми глазами. Мысленно отсчитав, девушки переглянулись и одновременно опрокинули посудины с водой, резко отпрыгивая от кроватей, ведь брызги полетели в разные стороны.
— А-а-а! – осоловело заорал Феликс, подпрыгнув в постели и безумными глазами уставился на шокированную Черненко, которая хлопала светлыми ресницами. Столь бурной реакции она не ожидала. Но, лицезря столь умильный облик Польши, невозможно было остаться равнодушной и, сначала прыснув, девушка расхохоталась вслух, уронив ведро.
Торис более тихо отреагировал, но на данный момент не зловеще хмурил брови и обижался, а, тяжело вздохнув и взлохматив короткие волосы, поднес дрожащую ладонь ко лбу. Он был благодарен Господу за то, что сестры хотя бы не облили Брагинского.
— Совсем ополоумела, что ли? – ещё визгливо буркнул Лукашевич, буравя Ольгу тяжелым взглядом, стараясь казаться как можно более внушающим.
— Это маленькая женская месть, — широко улыбнулась украинка и, напевая какую-то задорную песню, абсолютно довольная вышла из комнаты парней, напоследок бросив:
— Если хотите, одевайтесь и идите на луг, где мы вчера были!
* * *
— Слушай, ты какая-то странная в последнее время…Слишком бойкая, что ли… — задумчиво потер подбородок Польша, весело щуря глаза от яркого солнечного света. Вся улица была залита золотистым сиянием теплой весны, и лишь игривый ветерок изредка трепал волосы да края одежды.
— А что, собственно, тебе не нравится? – не остановилась Украина, но бросила на собеседника злобно-вопрошающий взгляд. За ними, буквально на несколько шагов отставая, шла Беларусь, накручивая светлый локон волос на палец, как любила делать, и вдумчиво, ничем не выказывая своего внимания, прислушивалась к разговору идущих впереди. Литва то и дело тяжело вздыхал и бросал влюбленные взгляды на неё, но внимание девушки было отнято совсем другим событием. Иван же, глядя за обеими парочками, ностальгически усмехался. Столько лет прошло, а эти четверо никак до конца не распрощаются, и сойтись не могут.
— Нет, ты не подумай, твой образ всеми обиженной, заплаканной деревенской девицы мне тоже не по душе, но… — вдался в глубокие раздумья Феликс, ловко перепрыгнув очередную яму на дороге, но был перебит.
— Что?! – вскипела Ольга, вздымая брови вверх. Губы поджаты, глаза прищурены и сверкают, словно дневное небо, озаренное молниями пока только надвигающейся грозы. Ну что ж, Лукашевич, у тебя ещё есть шанс все исправить.
— Нет, я, типа, неправильно выразился, — тут же примирительно замахал руками поляк. – Просто ты прежняя мне тотально больше нравилась.
Парень произнес последние слова настолько тихо, что их слышал только он сам, да ветер, что тут же разнес их на тысячи букв так, что и не собрать. Лишь Орловская своим тонким слухом уловила их и, улыбнувшись, продолжила наблюдать интересующую её сцену, ожидая реакции сестры. Но та, похоже, и не услышала их.
— Эй, если вы хотите до заката успеть на гуляния, то поторопитесь! – окликнула Ольгу и Феликса Наташа, смерив старшую пристально-лукавым взглядом.
— Чуєш, чи ні*? – насупилась Черненко, от недовольства переходя на украинский, видя, что её спутник витает в облаках. Но реакции не последовало, и девушка, закатив глаза, потащила Лукашевича на луг, схватив за руку.
— Полька «Капуста»! – весело воскликнул дружный хор голосов, и зазвучала быстрая музыка. Пары весело закружились в вихре танца, вертясь пестрой каруселью нарядов. Простые, но порывистые, ловкие движения – в этом весь украинский танец. Заводной, будоражащий кровь, он кружил голову не хуже весны и лучшего французского вина.
— Эх, не успели, — с досадой протянула Украина, тоскливо глядя из-под ресниц на завершавшийся танец. Наташа слегка раздосадовано пожала плечами и остановилась возле Ольги, скрестив руки на груди.
— Краковяк! – воскликнул кто-то из группы музыкантов, и танцующие, громко переговариваясь и смеясь, стали перестраиваться и менять положение рук.
— Что? Краковяк? – распахнул пораженно глаза Польша, недоуменно глядя на Черненко.
— А ты что думал? Мы такая темень, что только свои пляски знаем, прости Господи? Да я с тобой полжизни прожила, лучшие свои годы на тебя потратила! Только, правда, танец все равно немного изменен. Пошли!
И, не встретив сопротивления, украинка затащила Феликса в круг и, бросив взгляд по сторонам, заметила Беларусь и Литву, уже давно стоящих вместе. А Иван почему-то, подперев щеку рукой, сидел на лаве, жуя соломинку.
— Краков’яче, краков’яче,
Чого дівчина плаче?
Вона в морі купалась,
Вона рака злякалась!
В это раз пели только девушки. Высокие и звонкие голоса, которыми так славилась Украина, задорной мелодией сопровождали танец, а сама Ольга как-то подозрительно хитро улыбалась. Феликс ели успевал за темпом, ведь движения действительно были новые, но не мог отвести взгляд от своей партнерши.
— Ой, не піду за поляка,
Бо не вмію краков’яка!*
Лукашевич чуть было не навернулся, но Черненко, рассмеявшись, потянула парня дальше, не давая растянуться на траве ничком.
— Слушай, а что, типа, не так? – надулся поляк, когда танец закончился, и он вместе с Ольгой, запыхавшиеся, медленно побрели к скамейке под раскидистой яблоней.
— Ты о чем? Ах, Господи Боже, Феликс! Это же народная песня! Она существует ещё с тех времен, когда ты все меня доставал со своей женитьбой и получал арбузы, — девушка широко улыбнулась и, раскинув руки в стороны, подняла голову чуть вверх. Воздух пах солнцем, теплом и сладким эфиром свежих весенних цветов. Украине было настолько хорошо, что она уже и не замечала ещё более обиженного поляка, что уныло шагал возле неё, глядя под ноги. Она уже не видела, как, так же уставшие Беларусь и Литва вышли из общего гурта веселящихся. Торис, дико смущаясь и краснея, медленно-медленно попытался взять Наташину ладонь в свою, а та, закатив глаза и фыркнув, сама подхватила парня под руку. Снисходительно улыбаясь, Орловская вела Лоринайтиса в сад, шагая неторопливо и совершенно не слушая бессвязное бормотание красного, как маков цвет, прибалта.
Слышался смех, звучный и чистый, из-под высокого и разлогого дуба, на котором кто-то повесил качели. Крепко держась за толстые канаты, неизвестно откуда взявшиеся у сельской молодежи, изредка поворачивая голову назад, та самая черноволосая девушка, кажется, Марья, которая вчера приглянулась Ивану, позволяла себя раскачивать так, что макушкой касалась резных листиков. А Россия внимательно вглядывался заинтересованным взглядом в светлое и симпатичное личико украинки.
— Слушай, пошли на луг, — внезапно выдал Феликс, остановившись и пнув надоедливый камешек с дороги. Он по-прежнему был нахмурен, даже раздражен и как-то подавлен.
— С чего бы это? – вскинула светлую бровь девушка, но, пожав плечами, согласно кивнула и, перебирая пальчиками покатые кораллы, что короткими бусами опоясывали её шею, тряхнула головой. Странный день, и Польша странный. Какой-то молчаливый, угрюмый и поэтому выдающийся совершенно ненастоящим, скучным…
Луг встретил Ольгу и Лукашевича умиротворяющим запахом сена и пестрыми пятнами дикоросных, но ярких и ароматных цветов. Глубоко втянув чистый, приятный и родной воздух, Черненко устало опустилась на траву, вытянув ноги и опершись рукам о землю за спиной. Феликс, неловко потоптавшись, чем ещё больше удивил соседку, сел рядом и уставился куда-то на четкую линию горизонта, но внезапно вздрогнул. Даже здесь, в, кажется, самом обыкновенном природном явлении он увидел девушку, сидящую рядом. Ну, вот же лазурно-голубое, такое яркое небо цвета васильков, как её глаза. Такое же чистое и светлое, непредсказуемое и снисходительное. Верхняя часть её флага. А вот, ниже горизонта, немного дальше мерно колышется, отливая чистым золотом, пшеничное поле. Такое же прекрасное и любимое, как её мягкие русые волосы… Ну, как же жаль, что тогда, по сути, из-за него, она их обрезала, скрываясь и воюя. Нижняя полоска флага.
— И почему ты молчишь? Если честно, сегодняшнее твое поведение меня пугает. Складывается впечатление, что ты мне войну объявить собираешься или сказать, что 2012 нам все же не доверили, — нервно хихикнула Ольга, бережно проводя ладонью по щекочущим кончиках зелёных травинок. Запал и веселость как-то иссякли, и на их место пришла усталая умиротворенность раннего вечера, что опускался на землю. Закрашивая небо темнее, неосторожно добавляя яркие красные и оранжевые оттенки, неизвестный умелец оповещал о том, что день добегает конца.
— Нет, — лаконично ответил Феликс, уронив голову на грудь, и тяжело вздохнул. – Я только хотел сказать, что действительно жалею о том времени, когда мы хоть немного были ближе. Помнишь?
— Как тут забыть, полоумный ты мой, — хмыкнула Черненко. – Мало тебе тогда показалось? Мы же жили, как кошка с собакой и ссорились по самым глупым причинам и даже без них.
— Но…
— Ох, ну ты точно умом тронулся, Феликс! Ну, а сейчас тебе что мешает проводить со мной больше времени?! – внезапно вскипела украинка, но тут же прикусила губу, возмущенно зашипев на себя саму.
Поляк удивленно сощурил зелёные глаза, но тут же, уже привычно, в своей манере улыбнувшись, пододвинулся к девушке ближе. Обняв её за талию, он притянул Ольгу теснее к себе и начал увлеченно перебирать пряди её волос.
— Слушай, а, может, типа, Речь Посполитая… — тянясь к девушке, что бы поцеловать её, протянул Польша.
— Лукашевич, молчи. Идти за тебя замуж я не собираюсь. По крайней мере, сейчас, — хмыкнула Черненко, отвернувшись от парня, из-за чего его губы коснулись лишь её щеки.
— Пф… Ну а когда тогда? – закатил глаза Феликс, обиженно надувшись, за что получил лишь очередной звонкий смешок в ответ.
— Вот когда рак на горе свиснет после дождичка в четверг, да после того, как наши Иван да Марья поженятся, тогда и посмотрим, — широко улыбнулась Ольга. – А если серьёзно, так приезжай на Купала, тогда и увидим, мой ли ты суженый-ряженый!
Ой ти дівчино, ой ти, ой ти,
Коли до тебе свати прийти?
На Йвана Купайла…*
* Слышишь, или нет?
* Краковяк, краковяк,
Почему девушка плачет?
Она в море купалась,
Она рака испугалась!
Ой, не пойду за поляка,
Ведь не умею краковяк.
* Ой, ты девушка, ой ты, ой ты,
Когда сваты к тебе придут?
На Ивана Купала…
http://vkontakte.ru/photo-13755414_159488036 — иллюстрация к предыдущей части, так сказать, вдохновившая)
http://vkontakte.ru/photo-13755414_255740880 — к этой части)
Обе не мои!
