Глава 1Название: Курортный романс
Автор: Ledy Aribet
Бета: Fidelia
Жанр: Angst
Рейтинг: PG
Пейринг: Петуния Дурсль/Северус Снейп
Категория: гет
Размер: мини
Статус: WIP
«Я стою у ресторана, замуж – поздно, сдохнуть – рано…»
Эдвард Радзинский
Море шумно лизнуло волной прибрежный песок, откатилось обратно. На светлом, почти белом небе не было ни облачка. Где-то высоко наверняка пронзительно вопили чайки, только их не было слышно. Потому что по всему пляжу разносились звуки ласковой, приятной мелодии – Элвис своим красивым, чуть неземным голосом негромко напевал:
Только ты
Можешь заставить этот мир казаться правильным,
Только ты
Можешь сделать темноту яркой.
Только ты, и ты одна
Понимаешь меня
И наполняешь сердце любовью
Только ты…
Молодой парень долго и методично помогал своей девушке намазаться солнцезащитным кремом, наконец завинтил тюбик и размазал остатки средства по шее и груди подружки. Та поудобнее устроилась на полотенце и, видимо, попросила его развязать лямочки купальника, чтобы не осталось белых незагорелых полос. Парень дернул за яркую веревочку и провел пальцем по ее уже подрумянившейся спине. Девушка отмахнулась от него, и, накрыв голову шляпкой, продолжила загорать, ему ничего не оставалось, как улечься рядышком.
Петуния Дурсль неодобрительно поджала губы. Поправила сползающие солнечные очки, поддернула вверх лиф купальника, розового в крупный белый горох и целомудренно закрытого. Парочка продолжала валяться на песке, и Петуния окончательно потеряла к ним интерес. Рядом с ней храпел Вернон, прикрывший голову газетой. Петуния и его одарила неодобрительным взглядом. Уже третий день, как они на курорте, а жизнь практически не отличается от жизни в Литл-Уингинге. В конце концов, они сюда не дрыхнуть приехали. Настроение у Петунии окончательно испортилось. Сегодня же она вытащит Вернона из номера, и они пойдут прогуляются по ночному приморскому городу.
Она сидела у большого зеркала в номере. Чересчур яркий свет жестоко подчеркивал недостатки в ее отражении, будто ему нравилось досаждать ей. И зачем они ставят такие зеркала в номера? Волосы на ярком солнце выгорели почти мгновенно и торчали непонятными лохмами. Их категорически стоило спрятать. Петуния достала из гардероба шелковый шарфик цвета беж и обмотала им голову на манер Джоан Коллинз из «Династии». Так гораздо лучше. А вот глаза… Глаза у нее и правда выглядели неважно. Какие-то потухшие, и взгляд усталый. Она отогнала мрачные мысли, от которых сердце словно окуналось в ледяной колодец, и провела синим карандашом по нижнему веку. Отчего-то глаз лучше выглядеть не стал, наоборот, она теперь выглядела как только что из запоя. Или как замурзанная жизнью уборщица, которую бьет муж. Правда, Петунию муж пальцем тронуть боялся, да и пьяницей она никогда не была. Но вот впечатление создавалось всё равно удручающее.
Она нашла радикальный выход. Раз нельзя украсить, значит – нужно спрятать. И одела широкие, чуть великоватые ей солнечные очки. Теперь она выглядела так, как и должна была. Женщина, у которой все отлично. Не хуже, чем у всех, а в чем-то даже и лучше. А чтоб выглядеть на все сто, она приоткрыла рот и очертила губы ярко-красным карандашом. А потом густо намазала алой помадой.
Ну, пусть и не на все сто… В конце концов, ей уже не двадцать, чтобы выглядеть хорошо безо всяких там… Но зато она сумела сохранить фигуру, что уже кое-что значило. Она приподняла ладонями грудь, полюбовалась на внезапно возникшие полукружья в декольте, потом усмехнулась и опустила руки. Платье сидело на ней как на вешалке, то есть не сидело, а висело. Она поджала губы, вздохнула и отошла от зеркала.
Вернон решил надеть темно-синюю рубашку, которую она ему купила. Просто так купила, потому что сам он покупать ничего не умел. Она вспомнила один случай, в самом начале их семейной жизни, и улыбнулась. Как-то раз у нее совсем не было времени, и она послала мужа купить продукты и, заодно, пару носок. Вернон принес пять пар ядовито-зеленых монстров. Да еще и с начесом. На ее вопрос – что это за гадость? – он долго и нудно объяснял, что, по словам продавщицы, зеленый мохер – самый писк моды. С тех пор Петуния покупала ему вещи сама, а мохеровых монстров носила зимними вечерами.
Уложив детей спать, он повернулся к ней, хотел было закрыть дверь, но обнаружил, что куда-то засунул ключи. Она стояла у двери, ждала его, ждала, потом ей это надоело, и Петуния заявила, что будет внизу. И ушла, не дождавшись ответа.
Внизу был небольшой бар. Петуния почувствовала себя глупо в этом платке и солнечных очках, но было поздно. У стойки было одно свободное место, и она села, потому что когда Вернон найдет ключи, он начнет искать зажигалку, а найдя зажигалку, он будет искать сигареты, и, в конце концов, забудет, куда положил ключи. Бесконечная история. Рядом с ней сидел мрачного вида подросток, в черной рубашке и брюках. Петуния поправила сползающие очки и заказала себе коктейль с многообещающим названием: «Sax on the beach». Название ее заинтриговало, и она подумала, что пока Вернон там возиться, его жена сидит в баре одна и пьет напитки с аморальными названиями. Она хмыкнула, что обычно означало смех, и подросток повернулся к ней. Она поняла, что это вовсе не подросток, а молодой человек примерно одного с ней возраста. Ну, может, чуть помладше. Из-за плохого освещения, помноженного на темные очки, она невольно ошиблась. Похоже, он принял ее хмыканье на свой счет, потому что смотрел на нее, ожидая объяснений. Она могла промолчать, но настроение было хорошим, и Петуния указала на страничку напитков в меню, где гордо красовался «некультурный» коктейль. Он вскинул брови и коротко пояснил ей, что «Sax» - это сокращенное от «Saxophone». И ушел, оставив Петунию болтать соломинкой во внезапно разонравившемся напитке. Все-таки солнечные очки – не для полутемных баров. Прогулка настроения не улучшила, и Петуния уныло смотрела, как звезды падают с черного неба и тонут в черном море, и светятся оттуда, но уже по-другому.
Глава 2День выдался ужасно жарким. Даже широкополая соломенная шляпа не спасала от солнца. Вернон дрых, не боясь солнечных лучей, и, похоже, собирался зажариться до состояния котлеты.
Петуния сидела, смотрела на море и думала. О звездах, которые лежат на дне и светятся там безоблачными ночами. Ей тоже хотелось так – звездой. Прочертить яркую полоску в черном небе и потом – в море. Навсегда.
Жизнь – она справедливая штука. Воздаёт всем по их делам, и каждый получает то, что хотел. Только за все надо платить.
Она вспомнила Лили. Глупо говорить, любила она ее или нет. Такие вещи не обсуждаются, потому что нельзя не любить сестру. Это внутри, это заложено изначально, что бы она ни сделала. Можно говорить, кричать, что ненавидишь – это не ты кричишь, а твоя зависть. Зависть – сильное чувство. Петуния не умела радоваться за других, вернее, не хотела уметь. Предпочитала обижаться.
Родители провожали сестру в школу, а Петуния злилась. Конечно, ведь они видят ее пару месяцев из двенадцати, а Петуния всегда рядом. Обычная девочка без всяких там магических замашек. И способностей. Родители радовались, встречая Лили, а она лезла к Петунии и рассказывала какие-то совершенно нереальные истории, показывала разные волшебные штучки. Петуния снисходительно слушала, в душе восхищаясь ей, но показывать она это не умела. Не хотела уметь.
Однажды Лили вернулась навсегда. С тех пор за ней хвостом таскался этот Поттер. Пылинки с нее сдувал и носил на руках. Петуния хотела, чтоб и ее на руках. Поттер пел Лили серенады под окном, Петуния орала на него, а Поттер не понимал, что это орет не Петуния, а ее зависть, злоба и невысказанное желание. На самом деле она тоже хотела, чтоб ей пели.
Назло всем, она завела роман с одним студентом. Студент был русоволосым, высоким и очень вдохновенным, обещал подарить весь мир. В то же время отец устроил корпоративную вечеринку, на которой ее познакомили с Верноном. Вернон занимал неплохой для его возраста пост в компании, которая сотрудничала с отцовской.
Студент уговорил ее съездить в Стоунхендж, и они провели замечательный уик-энд на природе, с костром, песнями и прочей романтической чепухой. Росчерки звезд на небе и восход над древними менгирами. Петуния видела свое отражение в его синих, как небо в сумерках, глазах, и они целовались на заре.
А потом Лили объявила о помолвке. Петуния ходила за ней по пятам и шипела, что этот Поттер бросит ее, что он ненадежный, бездарный и вообще кретин. Лили тогда очень разозлилась и сказала, что у нее есть Джеймс, который за ней хоть на край света, а у Петунии – никого. Студента она ото всех прятала, и Лили о нем не знала. Петуния ответила Лили, что нельзя так – все и сразу. Нельзя, чтоб и любовь до небес, и муж – красивый, талантливый и обеспеченный. Лили заявила, что если у Петунии этого нет, то это не значит, что такого нет у других, а, значит, это не повод, чтобы так говорить.
Промучавшись всю ночь, она долго проводила расчеты: если выйти замуж за Вернона – то можно расслабится и всю жизнь как за каменной стеной. Родить ему ребенка, готовить вкусные обеды для всей семьи, по выходным ездить на пикники, жить в уютном маленьком домике, и чтобы обязательно были тарелочки на стенах, и можно больше ни о чем не думать.
А Студент… А у Студента – лишь ее отражение в полоумных синих плошках. Съемная квартирка в Сити и нереализованные планы. С таким каши не сваришь. Петунии хотелось жить с ним в маленьком домике, рожать ему детей, и чтоб глаза – как у папашки, синие-синие…
Но денег на домик у него не было. А у Вернона – были. И, кроме того, Вернону она тоже нравится. Будет любить, слушаться, и находиться под её каблуком. Она это знала, чувствовала с первой минуты знакомства.
У Лили свадьба через несколько месяцев.
И у Петунии тоже будет свадьба. Богатая и пышная, чтоб все знали.
Одним словом, считать тут больше нечего. Звездам с неба она предпочла свечку в руке. Пусть звезда – яркая, огромная и невозможно красивая. Зато свечка – вот она, своя собственная, и ровненький огонек светит ей.
Выбрала. Просчитала вплоть до салфеточки. Объявила о своем решении Студенту. Он не поверил, разул свои синющие плошки и долго переспрашивал. Потом, наконец, заявил:
- Повешусь.
- Вешайся, - равнодушно разрешила Петуния.
Скажи она: «Хватит болтать глупости…» или «Не надо, зачем же…», он бы попытался уговорить ее, переманить, и жизнь покатилась бы совсем по другим рельсам. Но на него лавиной обрушилось это безразличное: «Вешайся». Студент посмотрел на нее, ничего не сказал и вышел вон. Вешаться он не стал. Зачем? Все равно уже умер…
А она сидела и смотрела в закрытую дверь. Будто в спину ей воткнули нож, да так и оставили. А потом пошла печь блинчики. Напекла этих блинчиков воз и маленькую тележку и позвонила Вернону, пригласила в гости. Вернон ел блинчики, обильно поливая их кленовым сиропом, а Петуния смотрела, как он ест, и вспоминала слова бабки: «Если мужчина хорошо есть – значит, он здоровый и сильный. Добытчик. Вообще мужчина – это деньги и мясо». Последнюю фразу Петуния недопонимала, а потом бабка умерла, и спросить было не у кого. А Вернон, если следовать бабкиным словам, был настоящим мужчиной. Ел он хорошо. Студент ел плохо, так, клевал что-то изредка или перехватывал бутерброды. А для Вернона можно было печь пироги, готовить жюльен с грибами и консоме…
Вернону блинчики понравились, и он долго восхвалял ее кулинарные таланты. А потом полез целоваться, и губы у него были липкие от сиропа. И еще ей мешал нож в спине.
А потом все встало на свои места. Они поженились, и наступили несколько месяцев, которые были одновременно и самыми тяжелыми, и самыми лучшими в ее жизни. Тяжелыми – по причине дурного самочувствия. А лучшими – потому что она сначала сидела дома и смотрела из окна на голые ветки деревьев, на которых еще держались редкие листочки цвета грязи. На постоянно серое небо. Весна в тот год была промозглой, ветреной и сырой. А затем наступил май, как-то незаметно пришли теплые дни, и можно было сидеть во дворе на скамейке. Она помнила один такой день, на ней было бледно-лиловое платье, мир казался ярким и приветливым, а Дадли пинал ее изнутри ножкой. Она чувствовала в себе эту новую жизнь и болтала этой жизни какие-то глупости, впервые не оглядываясь на других и не задумываясь над тем, что скажут люди. Дадли был ее солнышком, которому предстояло заменить свечку. Он пошел в отца, так же хорошо кушал, и вообще был крепеньким, здоровым мальчиком.
И тут грянул гром.
Жизнь – она справедливая штука. Воздаёт всем по их делам, и каждый получает то, что хотел. Только за все надо платить.
Петуния знала, что нельзя все и сразу. Так и оказалось. Яркая звезда Лили прочертила в черном небе сверкнувшую полоску и навеки упала в океан. А ведь Петуния говорила ей, что так не бывает. Предупреждала заранее. Нехорошо так говорить, она это прекрасно знала. И жизнь отомстила ей за злые слова. Петунии достался сын этого Джеймса, плоть от плоти и кровь от крови. От Лили в нем не было ничего. Только Джеймс, из-за которого она сейчас не сидит где-нибудь на диванчике и не вяжет сыну пинетки, а лежит в сырой земле.
Петуния прекрасно понимала, что опять думает нехорошо, неправильно это все. Но не могла не позлорадствовать. Все, что было предназначено для Дадли, и только для него, приходилось делить с этим пащенком, сыном Поттера. А Петуния не хотела делить. Ей хотелось жить своим маленьким уютным мирком, с тарелочками на стенах и блинчиками на кухне. А пащенок не вписывался в эту идиллическую картинку. Ну никак не вписывался. Вытворял те самые штуки, которые и свели в могилу его мать.
Глава 3Дадли тем временем изобрел новую игру. Разбегался и плюхался носом в мокрый песок. Толкнул Гарри, и плюхнулся сам. Набежавшая волна накрыла их обоих, и Петуния как в замедленной съемке представила, как сын ее захлебывается. Утонуть можно и в стакане воды. Она побежала прямо по песку, ноги, как назло, увязали в нем, вытащила детей из моря. Они смотрели на нее испуганными глазами, а Петуния дышала часто-часто, и никак не могла успокоиться. И орать на Дадли она тоже не могла, потому что он не понимал, в чем дело. А муж ее лежал, как котлета на сковородке, и безучастно дрых.
- Вернон?
- Что? Что случилось? – пробормотал он спросонья.
- Дадли! Наш Дадли чуть не утонул, - напустилась она на мужа, - а тебе все равно!
- Да что ты такое говоришь? - спросил Вернон.
- Я, что, по-твоему, домой с двумя гробами должна ехать?
- Петуния, солнышко…
- Идем в номер.
И Петуния собрала вещи и пошла к отелю, а Вернон забрал притихших Дадли и Гарри, и поплелся за женой как побитая собака.
Он чувствовал себя немного виноватым и заискивающе смотрел жене в глаза. Ей это надоело, и Петуния отправилась в магазин, «за чем-нибудь вкусненьким», а на самом деле просто чтобы привести нервы в порядок.
В прохладном, светлом зале супермаркета было немного народа, и Петуния принялась выбирать что-нибудь к чаю. Длинные ряды полок с аккуратно расставленными продуктами приводили мысли в порядок. Ей казалось, что они тоже укладываются в голове по полочкам, ровными рядками. Пожалуй, немного «Cherry Brandy» вечером будет в самый раз. Она любила вишневый ликер, а Вернон, как любой сладкоежка, тем более. Потом долго выбирала кукурузные хлопья для детей и, в конце концов, решила купить немного ветчины. Придирчиво разглядывая банку и срок хранения продукта, она заметила рядом давешнего не-подростка из бара. Тот тоже выбирал консервы, причем так придирчиво, будто делал это впервые. При свете дня стало совершенно ясно, что называть его подростком было глупо. Длинные патлы наводили на мысль, что перед ней какой-то забытый хиппи, но умный и сосредоточенный взгляд говорил, что это не так. Ну и ладно. Петуния положила ветчину в корзинку и пошла, было, дальше, как он обратился к ней, держа в руках две банки консервов, одну синюю, другую черную.
- Простите, - сказал он, - вы не в курсе, что обозначают эти маркировки?
- Срок годности, - ответила Петуния, сохраняя тот же вежливо-официальный тон, - но я бы посоветовала вам не брать финские.
- Отчего? - он едва заметно вскинул брови, а Петуния невольно отметила для себя, что глаза у него такие черные, как банка консервов, и так же блестят.
- Потому что финские были выпущены раньше. Пусть срок хранения не истек, но лучше взять то, что посвежее.
- Ясно, - коротко ответил он и отправил обракованные финские на полку. А Петуния теперь смотрела на его руки. Запястья у него были тонкие, изящные, как гриф у скрипки, а длинные пальцы покрыты жесткими подушечками мозолей. Но тыльная сторона ладони все равно красивая, с бледной кожей и тонкими, чуть заметными голубоватыми прожилками вен.
Он посмотрел на нее и ушел в другой отдел. А Петуния оплатила покупки и отправилась в отель. Вечером она медленно потягивала вишневый ликёр и смотрела на море с балкона. Хочется хоть немного в этой жизни побыть звездой. Хоть немного гореть, а не просто воздух коптить, как дурацкая свечка.
На следующее утро они намеренно устроились поближе к воде, и Гарри тут же принялся строить замок из песка. Дадли бегал рядом, и Петуния, прикрыв глаза шляпой, задумалась о своем.
Она в чем-то белом, летящем, полупрозрачном, как облако, идет по пляжу. Не женщина –звездочка небесная, мечта поэта. Неземная. Легкий шарфик струится невесомыми волнами, вокруг – багровеющий закат, и на столике томно тают кубики льда в высоких фужерах с дайкири… Впрочем, не надо никаких столиков, просто пляж.
Он – в черном, ворот шелковой рубашки небрежно распахнут. Он смотрит вдаль, на силуэты кораблей в океане. Налетает едва ощутимый ветерок, уносит ее шарфик. Он ловит кусочек этой белоснежной материи, подносит к губам. Накрывает ее, подошедшую, шарфиком, притягивает к себе…
- Аааа!
Петуния едва не упала с шезлонга. Гарри выстроил огромную башню из песка, а Дадли на нее наступил. Гарри тоненько завыл и в отместку кинул в него песком. Дадли заревел, протяжно, громко, как сирена. А Вернон дрых. Гарри выл. Дадли ревел. Вернон храпел.
Она нервно, резко встала, начала собирать свои вещи. Вернон проснулся и посмотрел на нее.
- Я в номер. Немного отдохну от всех вас.
И оставила недоумевающего мужа успокаивать детей.
В номере сидеть не хотелось. Она спустилась в бар, отчетливо и мучительно осознавая собственную непривлекательность. И почему-то это обидело, как никогда раньше. Со всеми этими хлопотами с Дадли она совсем забросила себя. А он вырастет и не подумает вспомнить о ней. Закон природы. Любовь детей не возвращается обратно, не имеет обратной связи. Она передается от детей к их детям, и на этом держится мир.
Не хотелось держать мир.
Хотелось глядеть на него с черного неба и гореть. Освещать.
Вчерашний знакомец сидел за столиком в углу и потягивал коктейль, просматривая какие-то записи. Петуния поглядела на него извечным оценивающим женским взглядом. Не имело значения, знаком человек или нет, оценивать можно всех. Недостатки в одну сторону, достоинства – в другую. Идеальных людей не бывает - не все же сразу.
Явно не женат. Это плюс. Как определила? Очень просто, и отсутствие кольца тут не причем. Ни один мужик в здравом уме не будет читать этикетки. Жена бы написала подробный список, дотошно уточняя названия фирм-производителей продуктов. Мужчины, покупая еду, или метут с полок все подряд, или долго и внимательно изучают банки. В зависимости от характера.
Не самый красивый. Это не то чтобы минус – в темноте все кошки серы. Ведь с лица воду не пить. А из плюсов – красивые, изящные руки. Это большой плюс.
Какая-то идея в глазах. Это плюс. Хотя, может, и нет там никакой идеи, как же ее разглядишь, глаза как глаза. Может, это ей хочется, чтоб было, вот и мерещится всякое.
Не обращает на нее внимания. Это минус, и, надо признать, самый существенный.
Но сегодня она была немножко другая, чем раньше. Сегодня она поставила перед собой чёткую цель, а Петуния умела добиваться своего. Та, вчерашняя, Петуния никогда бы не встала и не подошла к нему. Та, вчерашняя, ни за что бы ни села за его столик без приглашения. А сегодняшняя – села. Вот взяла и села, и будь что будет.
Он перестал шуршать листками и изумленно посмотрел на нее. Глаза в глаза. Все-таки было в них что-то, точно было. Обычные люди так не смотрят.
- Добрый день, - сказала она просто.
- Добрый, - согласился он, неприязненно нахмурив брови. Видимо, она отрывала его от работы.
- Как вам вчерашняя ветчина? – спросила Петуния, которая крепко-накрепко решила не вставать из-за столика. Поклялась себе.
- Простите, что? – теперь он вскинул брови, будто усомнился в ее психическом здоровье. Лезет какая-то ненормальная баба за его стол, может, у нее с головой не в порядке?
- Ну, вы вчера консервы в магазине покупали…
- Ах, это, - он со вздохом отложил бумаги, - все нормально. …Жарко здесь чересчур.
- Да, - ответила Петуния, не отводя от него пристального взгляда, - не то, что в Лондоне…
- Вы правы, - видимо, ему тоже было скучно и вот – захотелось поговорить. - Вы здесь отдыхаете?
- Да, а вы?
- Я по работе. Жду одного человека, - сказал он и сменил тему. - Может, сока? Или коктейль?
- С удовольствием, - ответила она, чувствуя, что дело потихоньку продвигается. Иначе так бы и пришлось играть «в переглядушки».
- Северус Снейп.
- Петуния… - на секунду вышла маленькая заминка. - Эванс.
С чего вдруг она решила назвать свою девичью фамилию? Желание вновь почувствовать себя молодой, соблазнительной и востребованной? Нежелание вспоминать про Вернона и Дадли? Она не знала, сама ещё не поняла этого, но он отметил и маленькую заминку, и лёгкий предательский румянец, чуть сощурив глаза. Да мало ли в Британии Эванс, в конце концов?
Задумавшись о фамилии, Петуния не заметила, как вспыхнули глаза молодого человека.
- Очень приятно, - кольцо-то никуда не делось, - миссис Эванс.
Ну ладно, пусть миссис. Уже все равно. Какая вообще разница? Ей вдруг стало немного страшно, но раз уж решила звездой – значит, звездой. Сгореть в один миг и пасть, прочертив яркую полоску на чёрном небе, назло всем. И Вернону. А на него она до сих пор дулась. Не только из-за Дадли, а вообще из-за всей своей обманутой молодости.
Он протянул свою узкую ладонь, взял её руку и чуть заметно прикоснулся губами к ее пальцам. Петуния не знала, что почувствовал он, а ей было донельзя приятно. Будто маленькая молния проскользнула по кончикам нервных окончаний. Принесли заказанные коктейли, она взяла свой бокал и вдруг заметила, что у нее дрожат руки. Такого с ней никогда не случалось, но факт оставался фактом – кончики пальцев заметно подрагивали, и коктейль пришлось поставить. Сложить руки на груди было бы невежливо и некрасиво, поэтому она сунула их под стол, переплетя пальцы и моля небо, чтобы он ничего не заметил.
Он лениво потягивал коктейль и смотрел на нее своими черными глазами, будто хотел прочитать все мысли в ее голове. Петуния нервно теребила свои же пальцы под столом, будто хотела утихомирить ту маленькую молнию, которая проникла в ее кровь и теперь будоражила её изнутри. Крепко зажала в руке высокий бокал с изящной соломинкой-зонтиком, но этот зонтик начал нелепо подпрыгивать. Поставила бокал на место, сердясь на себя за то, что ведет себя как неопытная старшеклассница.
- Вы работаете? – спросил он, чтобы поддержать разговор.
- Домохозяйка, - ответила она с улыбкой. Она прямо чувствовала, как на ее лице начинает расплываться эдакая шальная бесшабашная улыбка. Быстрым движением Петуния схватила коктейль и отпила чуть не полбокала зараз. - А вы?
- Я химик, - сказал он так быстро, будто ответ был готов у него заранее, - работаю на правительство. - Может, он и вправду читал её мысли?
- О, - многозначительно протянула Петуния и вновь взяла бокал, - а я думала, вы музыкант…
- В самом деле? Почему?
- У вас такие руки… - ляпнула она и тут же пожалела о своих словах. Вот, к чему приводят всякие мысли под жарким курортным солнцем.
- Интересно, - сказал он и положил свою ладонь на стол.
Положил так, чтобы когда она поставит бокал на место, то обязательно прикоснётся к его руке. Интересно, зачем ему это? Может, у него было сегодня хорошее настроение, и он подумал, что не все же время работать. А может, ему просто захотелось немного человеческого общения и тепла. Просто совпало. Приди она завтра или вчера, то они бы разминулись. А так совпали.
Естественно, она дотронулась до него и, естественно, отдернула руку, будто обожглась. Едва заметно изменился лишь контур его тонких губ, но больше он ничем себя не выдал. И опять посмотрел на нее в упор, пристально, внимательно.
- Хотите кофе?
- Ммм…
- У меня есть превосходный кофе, арабика без всяких примесей. Настоящий.
- Вынуждена согласиться, - Петуния вспомнила, что такое кокетство.
Петуния поднималась в номер, испытывая множество забытых чувств. Ее хотели, ее желали, она была востребована, значит, всё ещё соблазнительна. И это было прекрасно. Ещё была тоненькая звенящая нить совести в мозгу, которая требовала от неё вернуться в номер и ждать мужа. Было немного страшно попасться. Вернее, было очень страшно и от этого весело, как в детстве.
Глава 4Тело едва не звенело от напряжения. Соблюдение приличий, мораль и нравственность – все летело чертям под хвост. Впрочем, Петуния умела быть беспринципной. Еще как умела.
Она сидела, дотрагивалась кончиками пальцев до обжигающей чашки, источавшей восхитительный запах кофе. Интересно, как можно сварить такой кофе в номере? Впрочем, до кофе ли сейчас. Петуния рассматривала свои ногти – безупречные, недлинные, с изящным маникюром. Маникюр она вот уже больше пяти лет у одного и того мастера. А вот изменяет Вернону – наяву, а не во сне – впервые.
В том, что продолжение будет, она не сомневалась. Кожей чувствовала взгляд молодого человека… Северуса, кажется. Странное имя. Необычное. Не самая привлекательная внешность, но сейчас, с той самой минуты, как он спросил ее имя – в нем будто переменилось что-то. Будто зажгли свечу.
- Петуния… Эванс, располагайтесь, - произнес он не слишком галантно, не так, как это произносят герои мелодрам. Немного неловко – видимо, он тоже кожей чувствовал, что произойдет, и боялся этого. «Он не боится моего мужа», - подумала Петуния. Молодой человек явно опасался чего-то другого. Быть может – ее отказа?
- Я так скучал по тебе, - произнес он, усаживая на пол у ее колен. Петуния едва не охнула, но парень лишь уткнулся головой ей в ноги, принялся рассеянно поглаживать ее кожу, такую чувствительную сейчас. Он пробормотал тихо: - Я скучал.
- Мы знакомы? – выговорила, наконец, Петуния.
- Конечно, знакомы… милая моя. Твои черты лица сняться мне каждую ночь. Ты же знаешь, я не сказал бы этого вслух раньше, но ты здесь, рядом, и никто не сможет помешать…
Внезапная волна нежности поднялась в душе у Петунии. Она прижала ладони к лицу, стремясь скрыть будто горящие щеки – ей давно не двадцать, и неровные алые пятна не украсят ее. Обычно рациональная, она не задумалась о смысле слов молодого человека, сидящего у ее ног. Он видел ее во сне, он ждал ее. «Боже мой, как давно у меня этого не было», - подумала Петуния, все еще не отнимая ладоней. Как давно не было такого порыва, напряжения, желания. Как давно никто не сидел у ее ног, будто превознося ее. Будто молился, восходил к высшим силам через нее. Через женщину. Она - Женщина, а не домохозяйку, экономку, полотерку, посудомойку…
Как давно этого не было? С тех пор, как отказалась от звезды, сияющей неровным, ненадежным светом. Чувствуя, как тонкие пальцы поглаживают кожу, как Северус касается ее – то неразборчиво прижимается лицом, бормоча что-то, теплым дыханием волнуя всю душу до дна. То будто щекочет чувствительные места, то прикасается губами, будто осеняет священным знаком.
- Ты такая… Твой аромат… - проговаривает он, неуловимо быстро поднимается с колен, хватает за шею: неловко, не слишком умело, но невыносимо приятно. Впивается поцелуем в губы, продолжая стискивать светлые пряди волос. Освобождает ее от одежды, трогает, ласкает, изучает. Будто действительно искал ее всю жизнь, не мог получить, но всегда мечтал – и теперь мечта сбывается.
- Милая, - говорит он, и видно, что Северус не привык произносить такое слова. Его тонкие узкие губы сейчас расплываются в какой-то странной улыбке. Не его это слово, и не его действие. Однако: - Милая, милая, ми-илая…
Петуния смотрит на него снизу вверх. Мир вокруг – один Северус, и все закрыто прядями темных волос. Войди сейчас кто угодно – она не увидит, и не узнает. Будет все равно. Петуния чуть приподнимается, ложится поудобнее, притягивая его к себе, но молодой человек упорно смотрит в ее лицо, будто ища там нечто. Нечто, что заставляет произносить эти ласковые, но непривычные слова. И он находит, потому что темные глаза сияют.
- Я хочу тебя, - произносит, наконец, Петуния, не найдя ничего лучше этих убогих слов. Но нельзя ведь говорить про любовь. Это не любовь. Неизвестно, что за чувство, но оно зреет в ней, набухает нестерпимым комом где-то между пятым и шестым ребром. Там, где, как говорят, находится душа. Петуния протягивает руки, касаясь лица Северуса, убирает волосы, но они вновь возвращаются на свое место. Она поглаживает его затылок, шею, подбородок. Проводит ладонью по тонким губам, и Северус благодарно целует их. И – жестко обнимает за плечи. Быстро – стягивает одежду. Коротко целует, губы чуть прохладнее, словно кровь отливает от них. Петунии это нравится. Северус двигается быстро, резко, рваными, короткими движениями. Он закрывает глаза, погружается в ее волосы, вдыхает ее запах и, кажется, тихо стонет.
Петуния целует его в висок, сжимает пальцы на его руках. Она перестает сравнивать, здраво мыслить, проводить ассоциации. Ничего не остается, кроме влажного набухшего комка между ребрами, короткие всхлипы все же прорываются наружу.
Северус любит ее долго, но все равно – слишком быстро. Несправедливо быстро. Очень быстро. Он лежит, уткнувшись головой ей в плечо. У него нет сил сжимать ее так крепко, как секунды назад. И Северус лишь слабо проводит пальцами по ее груди. Дадли оставить себе. Поттера – в приют. Или пусть Вернон его воспитывает. Ей надоело. Она – Женщина, ей сейчас только что доказали. А с Поттером пусть кто угодно возится, старый дурак тогда здорово напугал ее, но теперь миссис Дурсль так легко не проведешь. Пусть, хватит с нее. А в этом номере такой славный цвет потолка… хорошо бы иметь такую спальню. Когда они будут жить с Северусом.
Петуния выныривает из грез, но Северус лежит рядом, вот он, счастливо дышит ей в плечо. Может, не разводиться? А приезжать изредка в такую же гостиницу куда-нибудь в Лондон. Впрочем, изредка ее не устроит.
- Милая, - говорит Северус. – Я тебя люблю.
Помада давно исчезла с губ миссис Дурсль, оставив о себе неровный чуть заметный след. Помада чуть химичит, и остатки ее на губах смотрятся не очень опрятно. Но Петуния не думает об этом, и не ищет зеркальца. Ее тонкие бледные губы, отхимиченные помадой, кривятся. Она не знает, что сказать на это «люблю». Петуния думает, думает, и хочет сказать, но…
- Лили. Ты будешь моей, - говорит Северус, прижимаясь щекой к ее груди. – Наконец-то.
Почему-то мгновенно исчезает вся слюна во рту. Наверное, это произошло давно, но Петуния замечает только сейчас. Только сейчас она понимает, что в горло будто засунули шерстяной носок. Ярко-зеленый, как те, который ознаменовали начало ее семейной жизни. Лили. Не она, Лили. Так вот почему – странное имя. Так вот почему – кофе в номере, где нет даже кипятильника. Так вот почему это было.
«Меня зовут Петуния», - думает миссис Дурсль, и тот комок, что был меж ребрами, хочется поскорее выплюнуть наружу. Только слюны нет, и горло пересохло. Не сказать ни слова.
- Я знал, что ты будешь моей… я верил в это. – Говорит Северус. – Ты изменилась, но я люблю тебя. Твой запах, Лили, я узнал тебя по запаху.
«Какая чушь!» - хочется воскликнуть Петунии. Девочки всегда пользовались разными духами. Ей хочется встать и уйти. Хорошо бы сейчас был вечер, а лучше – ночь. Луна, огромные звезды, висящие над самым морем. Войти в море и уплыть за звездами. Но только сейчас, увы, полдень. И увы, на пляже дрыхнет Вернон. И Дадли, а за ним и Гарри обязательно увяжутся за ней купаться. Петуния лежит, не двигаясь.
- Я так долго ждал, - говорит Северус. Говорит какие-то жуткие банальности, но ощущение сухого носка во рту начинает проходить. Можно встать и уйти. Можно сказать, что она всегда неприязненно относилась к Лили. Можно сказать много чего – накопилось за последние годы.
- Милая, - говорит Северус. – Хорошая.
Петуния закрывает глаза и входит в тугое теплое море. По левую руку – Северус, мирно лежащий рядом. Петуния впутывает пальцы в его волосы, слегка тянет. С закрытыми глазами можно думать, что впереди – море. И бездна. Что лучше – темная звездная бездна или ощущение дна под ногами? Петуния не знает. Она сильно сжимает темные прядки, но Северус лишь говорит:
- Теперь все будет хорошо.
