Глава 1. Возвращение Домой"Девять Жизней Пита Мелларка" (фанфик по первой книге) hogwartsnet.ru/mfanf/ffshowfic.php?fid=65084&l=0
От автора: Напоминаю, что я не переписываю всю книгу целиком. Я выбрала, на мой взгляд, 13 наиболее значимых для Пита эпизодов из книги «И вспыхнет пламя». Так что, да, некоторые моменты будут упущены. Я знаю, что есть такая книга “Thirteen Reasons Why”… я читала ее. Но это название - идеальное отражение моих мыслей по поводу чувств Пита в «И вспыхнет пламя». Поскольку эта книга так и не была опубликована, думаю, что ничего страшного в том, что я использовала это название. Читайте, наслаждайтесь, комментируйте! Спасибо (с)
У меня дома спокойно. Тихо. Практически все время. Я живу один, не смотря на то, что предлагал, хоть и неохотно, своей семье переехать ко мне. Конечно, они вежливо отказались, сказав, что им нужно жить в пекарне, хотя мы все знаем, что причина не в этом. Они больше меня не знают. Их тревожит, что они никак не могут понять, через что мне пришлось пройти. Я уже не тот мальчик, который оставил их. Когда я вернулся, я обнаружил, что ищу ту жизнь, что осталась позади, но я больше не вписывался в нее.
Когда поезд подъехал к Дистрикту-12, моя семья ждала меня на платформе, рядом с ее семьей. Тут и не могло быть иначе. Она кинулась в объятья матери и сестры, не плачет, только все сильнее сжимает их в объятиях. Они плачут, и держат ее так, будто больше никуда ее не отпустят.
И я помню, как Гейл обнял ее. Самое крепкое объятие. Я помню выражение ее лица, когда она увидела его.
Моя семья встретила меня с объятиями. Они тоже рады, хоть это и выглядит как-то наигранно. Мои братья, я знаю, до сих пор чувствуют вину за то, что произошло, а моя мать никогда особо и не заботилась обо мне. Тем не менее, они сыграют радость для камер. Мой отец был единственным, кто был искренне рад меня видеть, хотя он и не знал, как себя вести. Он хотел, чтобы вернулся его сын, но мальчик, которого он знал, умер на Арене.
Даже мои друзья держатся в стороне. В день приезда лишь немногие из них пришли, но разговор вышел странным, и не прошло и часа, как они ушли. И я стал свободен. У нас больше нет ничего общего. Они будут работать в шахтах или в магазинах. Жениться, заводить семьи.
А я… я остался наедине со своими мыслями.
Об Арене, трибутах, Играх…
О ней.
Несколько следующих месяцев после нашего возвращения мы практически не разговаривали. Не знаю, нравится мне это или нет. По крайней мере, мне не приходится испытывать боль, при виде ее и осознании, что все это ложь. Тем не менее ... находиться вдалеке от нее тоже больно. Теперь я знаю, что любовь – синоним боли. Но почему же тогда я так сильно ее люблю?
Уже несколько месяцев мы так живем. Отчужденно, почти не разговариваем, если нет камер, а на камеру показываем то, что желает Капитолий. Это меня убивает. Мы не сказали друг другу ни слова в течение последних недель, пока не появились камеры, когда вдруг она побежала ко мне с радостным выражением лица. И на мгновение я забыл все, что между нами было, и просто обнял ее. Мы упали в снег, целовались и смеялись, и на мгновение я был совершенно счастлив.
Затем осознание реальности вернулось, я вспомнил, что это всего лишь игра.
Даже когда начинается тур победителей, ничего не меняется. Как-то я надеялся, что находясь среди жителей Капитолия, мы оставим позади все эти месяцы, и сможем вернуть хоть каплю цивилизованности и признания в наши отношения. Но Китнисс выстраивает между нами высокую стену, и я боюсь ее преодолеть.
Но это пока я не увидел, что Китнисс страдает. Тогда я решил сделать первый шаг, поскольку она его точно не сделает. Она очень гордая, никогда не признает, что нуждается в помощи. И она знает, что сделала мне больно. Я уверен, что она чувствует вину и не захочет дружбы между нами. Кроме того, она знает, что я все еще люблю ее, и не знает, что с этим делать. Но я могу растопить лед между нами, поэтому я, наконец, иду к ней.
Это случилось после того, как она сорвалась на Эффи – не сказал бы, что тут я виню ее. Все очень напряжены во время тура, ведь мы вынуждены переживать все ужасы Игр, а тут Эффи со своим поверхностным отношением. Когда Китнисс срывается и кричит на нее, я понимаю, что это мой шанс. По крайней мере, сходить и узнать в порядке ли она. Я жду некоторое время, давая ей побыть одной.
В коридоре тихо и мои шаги эхом раздаются по всему вагону, предупреждая ее о моем приближении.
- Знаешь, у меня нет настроения слушать нотации, - рычит она, когда я к ней подхожу.
- Хорошо, постараюсь быть кратким, - говорю я, присаживаясь рядом с ней. Все еще остается расстояние между нашими коленями, потребуется время, чтобы его преодолеть.
Она поворачивает голову и смотрит на меня некоторое время.
- Я думала, это Хеймитч, - говорит она и снова отворачивается.
Я качаю головой.
- Нет, он еще не догрыз свою булку, - мгновение я смотрю на нее, аккуратно пристраивая протез. – Что, неудачный день?
Прядь ее черных волос падает на глаза, и она нетерпеливо убирает ее.
- Да так.
Вот она всегда так. Отметает любую помощь, стараясь справиться с проблемами в одиночку. Но я устал бороться в одиночку. Я хочу, чтобы все было как раньше, до того, как мой мир разрушился. Знаю, что это невозможно, но я обязан сделать все возможное.
- Слушай, Китнисс, - медленно начинаю я. – Я все хотел с тобой поговорить о своем поведении. Ну, тогда, в поезде. По дороге домой. Я ведь знал, что между тобой и Гейлом что-то есть. И ревновал – еще прежде, чем нас объявили парой. Я был не прав: Голодные игры закончились, и ты мне ничем не обязана. Прости. – Я говорю все быстрее, нервы ускоряют мою речь. Мгновение она смотрит на меня, и я боюсь того, что она скажет. Странно, что больше всего меня пугает она. Она, кому я доверил бы свою жизнь, может все испортить с помощью всего лишь нескольких слов.
- Ты тоже прости, - отвечает она, заставая меня врасплох. По крайней мере, это не отказ.
- Тебе-то за что извиняться? – честно отвечаю я. – Ты спасала наши шкуры. – Она пожимает плечами. - Просто мне как-то не по душе, что мы шарахаемся друг от друга в реальной жизни, а перед камерами валяемся в снегу. Вот я и подумал: если не буду строить из себя… ну, ты понимаешь, обиженного мальчишку, мы бы могли стать… не знаю… друзьями?
Улыбка слегка затрагивает ее лицо, когда она кивает в знак согласия. Могу сказать, что не меньший груз упал с ее плеч, что и с моих. Однако я вижу, что она опять погрузилась в свои размышления, поэтому я стараюсь вернуть ее.
- Что-то не так? – спрашиваю я еще раз, наивно надеясь, что сейчас последует другой ответ. Она не отвечает. – Ладно, давай потолкуем о чем-нибудь попроще. Представляешь, ты рисковала жизнью ради меня на арене… а я до сих пор не знаю, какой твой любимый цвет.
- Зеленый, - говорит она с широкой улыбкой. – А твой?
- Оранжевый.
- Оранжевый? Как парик у нашей Эффи?
- Нет, - поморщился я. – Более нежный оттенок. Скорее, как закатное небо. – Вообще-то, именно такой закат я увидел через щель пещеры, когда держал ее руку.
- Говорят, будто все без ума от твоих картин, а я ни одной не видела. Жалко, - говорит она.
- Так ведь у меня с собой их целый вагон. Идем, - я потянулся к ее руке, и очень рад, когда она берет меня за руку, и наши пальцы переплетаются. Видно я мазохист, не смотря на обещание быть просто друзьями, думаю, что мы оба понимаем, что никогда ими не будем. И когда ее тонкие пальцы соприкасаются с моими, я чувствую легкий отголосок того, чего у меня никогда не будет.
Чем ближе мы к вагону-ресторану, тем неудобнее Китнисс начинает себя чувствовать, и я, наконец, говорю, что ей необходимо задобрить Эффи. Ее слова чересчур вычурные и пушистые, которые звучат, словно она совершила самое ужасное преступление, какое можно только вообразить. Идеально. Эффи любезно принимает извинения и даже позволяет Китнисс обнять себя, хотя и с меньшим энтузиазмом.
Когда мы подходим к вагону с моими картинами, я медленно открываю дверь, нервничая в ожидании ее реакции. Я не боюсь ее критики по поводу моих способностей. Как бы эгоистично это не звучало – я знаю, что я хорошо рисую. Но их содержание - яркие изображения, отражающие Игры - боюсь, это ее расстроит. Я колеблюсь и решаю не показывать ей картины вовсе, но я должен показать их кому-то. Кому-то, кто посмотрит на них и скажет что-то большее, нежели «Ой, как мило» или простые похвалы моего таланта. Я знаю Китнисс. Знаю, она почувствует то же, что и я, пока рисовал их. Мне нужен человек, который поймет.
- Что думаешь? – спрашиваю я после того, как она несколько минут их рассматривала.
- Они ужасны, - бросает она. Она как будто задыхается. – Ты воскрешаешь то, о чем я все это время мечтала забыть. – Ее слова звучат почти что обвиняющее. – Как тебе вообще удалось удержать в голове столько подробностей?
Я опускаю взгляд и тихо говорю: “Я вижу их каждую ночь”. Кошмары, от которых до Игр я не страдал, сейчас же донимают меня каждую ночь. Все, от той боли, что я испытал, когда Катон пырнул меня своим кинжалом, до запаха сырой пещеры, до страха потерять Китнисс. Все это я чувствую столь же реально, как будто я все еще живу там.
- Да, я тоже. Ну и как, рисование помогает? – она не смотрит на меня, когда говорит. Ее взгляд замер на изображении Руты, и в ярком белом освещении я вижу, как слезы засверкали в ее мягких серых глазах.
- Не знаю, - честно отвечаю я. Хотел бы, чтобы все было иначе, и я снова мог бы обнять ее. Так или иначе, чем ближе я к ней, тем более далекими кажутся все плохие вещи. – Вроде бы стало немного легче уснуть. По крайней мере, хочется в это верить. До конца от снов я не избавился.
- Возможно, и не избавишься, - отвечает она, делая глубокий судорожный глоток воздуха. – Как Хеймитч.
Я грустно качаю головой:
- Пожалуй. Но лучше уж просыпаться с кистью в руке, чем с острым ножом.
Тогда я не признаюсь ей, хотя и хотел бы, что это мой самый большой страх, после страха потерять ее. Стать таким, как Хеймитч. Настолько застрять в Играх, что уже невозможно оттуда выбраться. Стать тем, кого я не узнаю. Я не потерял себя в Играх, как и обещал своему брату. Я все еще знаю, кем я был, когда боролся. Даже когда убивал. Почему же? Я знаю, я изменился. Я прошел путь от невинного пекаря до оставшегося в живых, но я все еще знаю, кто я.
Я поднимаю взгляд и вижу, что Китнисс смотрит на меня. В ее взгляде нет гнева, нет любви, нет даже сочувствия. Взгляд, который больше никто не узнаёт. Она просто говорит: “Я понимаю”. И на мгновение кажется, хоть мы и в переполненном людьми поезде, что мы одни во всем мире. И я понимаю, что пока она есть у меня, я буду знать, кто я. Пока я люблю ее, я себя не потеряю.
Глава 2. Последствия
Мы с Китнисс слепо идем за Хеймитчем по Дому правосудия Дистрикта-11. Мы поднимаемся по лестнице, а я до сих пор в шоке от произошедшего. Этот мужчина… Зачем он стрелял? Я заметил, что он просвистел Китнисс. Просвистел именно ту мелодию, которая была сигналом у нее с Рутой. Но ведь это был всего лишь знак уважения, разве нет? Возможно… возможно, он совершил какое-то другое преступление. Может, эти события никак не связаны. Но на самом деле я не верю в это. Я уже давно перерос такого рода наивность.
Когда мы, наконец, останавливаемся, то оказываемся на пыльном чердаке, окруженные мебелью и другим хламом, которые, кажется, не видели дневного света уже несколько поколений. Во мне мгновенно вырастает чувство, что есть только одна причина, почему Хеймитч затащил нас в такое уединенное место: здесь никто не услышит.
- В чем дело? – спрашивает он. Вопрос адресован обоим, но даже когда я отвечаю, он продолжает буравить взглядом Китнисс.
- После того, как Китнисс произнесла речь, мужчина засвистел. Тот самый сигнал между ней и Рутой. Я подумал, что это безобидно. Но когда мы с Китнисс вернулись за букетом, то увидели, как миротворцы застрелили его. Затем услышали еще несколько выстрелов, но мы уже зашли внутрь.
Что-то сверкнуло в глазах Хеймитча, и я распознал безмолвный разговор между ними.
- Что здесь творится, Хеймитч? – требую я.
Он присаживается на сломанный ящик и вздыхает.
- Лучше ты ему расскажи, - говорит он Китнисс, опуская голову на руки.
Она колеблется, однако не спорит.
- Все началось еще с тех ягод, Пит. Люди увидели их не просто как действие из-за любви. Большинство из них решили, что мы, а в частности я, просто бросаем вызов Капитолию. А сейчас… сейчас уже начались восстания! И все это моя вина, и все в опасности из-за меня!
Она расстроена, но на этот раз, я не подойду к ней. По ее словам, гораздо большее сейчас на кону, нежели беспокойство о ее чувствах.
Около минуты потребовалось ей, чтобы успокоиться и начать снова, а я все продолжаю внимательно на нее смотреть.
- Президент Сноу приходил ко мне домой перед началом тура. Он рассказал мне, что происходит. Рассказал о проблеме, которую я вызвала. И он сказал, что случится, если все это не закончится. Он знает все, Пит. О… о нас, - она настолько любезна, что опускает продолжение предложения, о том, что никогда и не было «нас», а я был просто очень глуп, чтобы в это поверить. – Еще он знает про Гейла, - она делает глубокий вдох. – Он… он поцеловал меня. Пока мы охотились, сразу после нашего возвращения.
Забавно, что после всего, что я пережил, это все еще так сильно ранит меня. Тем более, что у меня не было никаких прав, чтобы ревновать ее.
- И я думаю, Сноу видел это, - заканчивает она. – Потому что он угрожал Гейлу. Он угрожал всем, если все станет хуже. Я должна была все исправить во время тура. Уверить сомневающихся, что тронулась от любви. Остудить закипевшие страсти. А вместо этого – что получилось? Трое убиты. Все, кто сегодня пришел на площадь, будут наказаны, - она опускается на пыльный диван, пружины которого скрипят, не будучи привыкшими к весу.
- Выходит, и я подлил масла в огонь, со своими деньгами, - осознаю я. Вдруг мною овладевает ярость. Почему они мне не сказали? Они думают, что я слабый? Слишком невинный, чтобы переварить эту информацию? Или они просто не доверяют мне, после всего? Я сбрасываю какую-то лампу, потому что необходимо куда-то выплеснуть свой гнев. Она разбивается о прохладный пол, и на мгновение все, что было слышно, это звук разбивающегося стекла.
- Пора уже прекратить эти игры! – яростно требую я. – Вы двое шушукаетесь, делитесь тайнами, а меня даже не посвящаете. Словно я невменяемый тупица или слабак, недостойный доверия.
- Это не так, Пит… - пытается протестовать Китнисс, но я обрываю ее.
- Именно так! – кричу я. – Китнисс, у меня в Двенадцатом дистрикте тоже остались родные, друзья. Думаешь, их это не коснется? – Перед глазами вспыхивают лица моей семьи, моего брата и его маленького ребенка, моих друзей, с которыми я вырос, все это только усиливает мою ярость. – Или после всего, что мы вместе перенесли на арене, я до сих пор не заслуживаю обыкновенной правды?
Хеймитч встает, чтобы подойти ко мне, но я сохраняю между нами дистанцию.
- Ты всегда был хорош и надежен, Пит, - говорит он. – Так умно вел себя перед камерами. Я не хотел ничего портить.
- И переоценил мои способности. Сегодня я все угробил.
Я так устал, что они видят меня именно таким. Как будто я не могу ошибиться. Как будто я каким-то волшебным образом знаю, что и как нужно делать. Не знаю, какого черта я вообще делаю. Я слепо разбирался со всем этим беспорядком, как и они, вот только они считают, что я знаю, что делать. Особенно, когда ситуация настолько напряженная, что один неверный шаг – это то самое различие между жизнью и смертью.
- Что теперь будет с родными Руты и Цепа? Думаете, они получат часть нашего выигрыша? Я подарил этим людям светлое будущее? Да им повезет, если они доживут до вечера!
Я представляю маленькие лица братьев и сестер Руты, измученные и убитые горем взгляды ее родителей. И я знаю, что это я подвел их к верной смерти. Я подбираю ближайшую вещь, маленькую мраморную статуэтку, и бросаю со всей своей силой, надеясь стереть из памяти эти невинные лица.
- Хеймитч, он прав, - говорит Китнисс, и ее чистый голос освежает мои мысли. – Зря мы молчали. Даже тогда, в Капитолии.
Она старается, я знаю. И она согласится со мной, поэтому, не смотря на всю свою злость, даже по отношению к ней, я стараюсь успокоиться.
- На арене вы тоже как-то между собой общались? Не обращая внимания на меня?
- Нет, - Китнисс качает головой. – Публично – нет. Просто я догадывалась, чего он хочет, по прилетевшим или не прилетевшим подаркам.
Я скрещиваю руки и смотрю сквозь нее.
- Что ж, у меня такой возможности не было. Мне ведь не присылали подарков, пока не появилась ты, - говорю я.
- Слушай, парень… - Хеймитч пытается прекратить наш спор.
- Не трудись, Хеймитч, - не смотря на все, что они могут думать, я не глуп и знаю, что он делал и почему он это делал. – Знаю: тебе пришлось выбрать одного из нас. Я сам хотел, чтобы это была она. Но теперь все иначе. На улице умирают люди, а сколько еще погибнет, если мы не справимся? Я лучше Китнисс держусь перед камерами. Мне не нужны советчики. Нужно только одно: знать, во что ввязываюсь! – говорю я. Мой голос спокоен, но внутри меня гнев по-прежнему кипит.
- С этого дня недомолвкам конец, - обещает Хеймитч.
- Да уж, надеюсь.
Я не могу даже посмотреть на Китнисс, когда выхожу из комнаты. Чувствую, что она идет за мной, хочет что-то сказать, но не может. Я спускаюсь обратно, пробравшись через все эти запутанные коридоры, лестницы. Когда я вновь оказываюсь на первом этаже Здания правосудия, позволяю своему уму блуждать в поисках того, что успокоит мой сильно расшатанный характер. В этом я не преуспел, однако обнаружил то, что повергло меня в шок. Я зол на Китнисс.
Я многое чувствовал по отношению к Китнисс: любовь, страх, грусть, разочарование, радость, надежду и отчаяние. Тем не менее, еще никогда мой гнев не был направлен на нее. Я всегда был зол на себя за свои убеждения или на Капитолий за то, что мы вообще оказались в такой ситуации.
Но теперь все по-другому. Когда я думаю о ней, чувствую боль внутри, как будто что-то съедает меня изнутри. И, хотя глубоко внутри я чувствую неопровержимые следы любви, эта самая любовь омрачена обидой. Как она могла, зная, что я готов отдать за нее жизнь, не сказать даже, что на кону не просто наши жизни, а жизни невинных людей? Разве я мог представить, что, несмотря на готовность умереть ради меня, она до сих пор мне не доверяет?
Я начинаю понимать, что любовь не всесильна. Любовь, как бы я не верил и не надеялся, не является непобедимой. Она не создает никаких стен, за которыми царит триумф, за которыми все возможно. Любовь не создает доверие.
Теперь я понимаю, как Игры, как Капитолий развратили меня. Широкоглазый мальчик с хлебом, который видел все самое лучшее в мире, давно умер. Конечно, я все еще вижу хорошее. Я все еще знаю, ради чего я борюсь. Знаю, что ради того, что у меня есть, стоит жить. Но становится все труднее делать это, ведь все мои мысли и видения пронизаны правдой и злом.
Я трясся от своих мыслей, когда словно из ниоткуда возникли розовый парик и звонкий голос.
- Так вот ты где, Пит! – визжит Эффи, следом за которой идут два миротворца. – Я ведь вам сказала, что он где-то здесь. А где Хеймитч и Китнисс?
Мысли бешено мчатся в моей голове. Я знаю, что у них будут серьезные неприятности, если они будут обнаружены вне зоны действия миротворцев и камер, иными словами, их обнаружат за пределами зон наблюдения Капитолия. Я не могу позволить миротворцам искать их, ведь они неизбежно будут найдены. Вместо этого, я придаю лицу гримасу и начинаю лгать.
- Китнисс плохо себя чувствует. Что-то не то съела на обед. А Хеймитч сейчас с ней, ну понимаете, держит ей ведро. Довольно таки противно, вы не захотите это видеть.
Я изображаю рвоту, чтобы добиться желаемого эффекта. Эффи, кажется, уже нехорошо, а один из миротворцев смотрит с отвращением.
- Хорошо, - сердито говорит он. – Просто сходите и убедитесь, что она будет на ужине, - приказывает он Эффи, подталкивая ее прикладом своей винтовки. Эффи выглядит жутко оскорбленной, но все же уходит. Надеюсь, что Хеймитчу хватит ума, подыграть, если она найдет их раньше меня.
Я вздыхаю, разворачиваюсь и начинаю идти обратно к нашим комнатам. Не важно, как сильно я зол на Китнисс, кажется, я никогда не перестану защищать ее.
Возможно, я уже перерос свои детские идеалы любви. Сейчас я не настолько наивен, чтобы полагать, что любовь – это, своего рода, панацея ото всех бед. Но я начинаю видеть ее сложности: твоей воли недостаточно, чтобы разлюбить человека, не зависимо от обстоятельств. И гнев не может убить любовь, ровно, как и любовь не может избавить от гнева. Только потому, что я злюсь на Китнисс, я не стану меньше любить ее, и не уменьшится желание защитить ее. Она по-прежнему для меня важнее всего, и сейчас я понимаю, что так будет всегда.
Глава 3. Ночные Кошмары Я просыпаюсь с прерывистым тяжелым дыханием. Я лежу на спине на полу, мои кулаки так сильно сжаты, что мне приходится приложить усилие, чтобы разжать их. Закрывая глаза, я стараюсь отделить реальность ото сна, пытаясь разобраться в беспорядочных видениях и воспоминаниях. Китнисс… бежит, кричит, падает. Далеко от меня, вне моей досягаемости. Кровь, пот, ужас.
Сон.
Кошмар.
Я тяжело вздыхаю, когда окружающий мир приобретает четкие очертания, и я вспоминаю, где нахожусь. На поезде, во время Тура Победителей, с Китнисс, которая спокойно спит у себя в купе, которое расположено в нескольких купе от моего. Тем не менее… я тревожусь. Я делаю усилие, чтобы подняться и легонько выхожу за дверь.
В темном коридоре я подхожу к двери Китнисс, мне просто необходимо быть рядом с ней. Слышать ее дыхание, знать, что с ней все хорошо. В середине коридора цифры, которые я смог разглядеть, должно быть, это комната Китнисс. Я прикладываю руку и лоб к двери на некоторое время, понимая, что еще ближе к ней я не могу подойти. Я слышу, как там, внутри, она беспокойно движется, и знаю, что должен быть удовлетворен и вернуться к себе в кровать. Но я не могу заставить себя уйти прямо сейчас, поэтому я просто шагаю около ее двери, будто охраняю ее от невидимого врага.
Несколько минут я продолжал ходить, пока звук из-за двери меня не останавливает. Нежное хныканье, которое постепенно перерастает в мучительный крик. Не думая ни минуты, я отталкиваю дверь и обнимаю Китнисс. Ее черные волосы прилипли к потному лицу, и она извивается в моих руках, все еще находясь в ловушке своего кошмара.
- Китнисс, Китнисс, любимая, все хорошо. Я здесь, - успокаиваю я, слова прерываются нежными поцелуями в лоб. Это те сокровенные слова, которые я бы не рискнул сказать при свете дня. – Китнисс, милая, я здесь. Ты в безопасности.
Ее серые глаза, наконец, открываются и смотрят прямо в мои. В это мгновение я ожидаю, что она закричит вновь и попросит меня уйти. Но вместо этого, она прижимается лицом к моей груди, и тут же моя рубашка пропитывается ее слезами и потом. Я держу ее, когда ее начинает трясти. Моя рука вычерчивает кривую на ее шее, а рот шепчет успокаивающие слова. Я рассказываю ей истории всегда со счастливым концом. Я шепчу ей воспоминания, что было до Игр, до того, как наши жизни были перевернуты вверх дном. Я продолжаю, пока не услышал ее спокойное ровное дыхание и не увидел, что ее глаза снова закрыты, и она спит.
Я наклоняюсь и целую ее в лоб, собираясь уйти, но как только я отхожу, она начинает хныкать вновь. Я остановился на мгновение. Я не когда ни видел Китнисс столь уязвимой, и это наполняет мое сердце тоской, больше чем когда-либо. Я не могу защитить ее от кошмаров, но я хотя бы могу быть рядом, когда она проснется. Я мягко ложусь рядом с ней, тянусь к ее руке и крепко сжимаю в своей. Наши лица находятся всего в нескольких дюймах друг от друга, и я просто смотрю на нее, пока, наконец, не засыпаю.
Мягкий звук ее дыхания проникает даже в мои сны, и на этот раз у меня не было ни одного кошмара.
Каждый вечер я говорю себе, что я не вернусь, это неправильно и это только приводит к заблуждению и себя, и Китнисс куда больше, чем следует. Тем не менее, каждую ночь я вижу, как мои ноги проходят знакомую дорожку до дверей в комнату Китнисс. Вижу, как мои руки открывают дверь. Вижу, как они обнимают ее, что успокоить. Никак не могу избавиться от мысли, что ей больно, она напугана, и что я не рядом. Таким образом, я каждую ночь я прихожу к ней, чтобы избавить от кошмаров. Не только ее, но и себя самого.
Я знаю, люди говорят. Я знаю, что они думают, что это неправильно. Но они не прошли через то, через что прошли мы. Они не могут нас понять, потому что не видят все это каждую ночь. Мы были вынуждены столкнуться с ужасами, которые другие люди не могут даже представить. А сейчас каждую ночь мы переживаем их вновь. Каждую ночь я вижу ее. Вижу, как теряю ее навсегда. И единственное, что помогает – это просыпаться с ней на руках.
В один день я говорю ей об этом. Вряд ли я думал, как неудобно она может себя почувствовать. Близится полдень, занавески пропускают мягкий солнечный свет, когда она, наконец, просыпается. Ее голова на моем плече, она так и спала, а я не мог пошевелить рукой всю ночь. И вот, она осторожно зашевелилась.
- Ни одного кошмара, - говорю я тихо, когда она поворачивается ко мне лицом.
- Что? – непонимающе спрашивает она.
- Ты всю ночь проспала без кошмаров.
Она начинает размышлять, пока я говорю, как будто она сама не поняла это.
- Мне что-то снилось, только не страшное, - быстро отвечает она. – Вроде бы пересмешница, а на самом деле – Рута. То есть сойка пела ее голосом. А я шла следом по лесу, долго-предолго.
Я вижу слезы, засверкавшие в ее глазах, только они не скатываются, и голос ее остается спокойным.
- Куда же она тебя звала? – спрашиваю я, нежно убирая прядь волос у нее со лба, желая сохранить этот нежный момент.
- Не знаю. Мы не дошли до места, - вздохнув, говорит она. – Но мне было хорошо.
И это правда. Сегодня не было ни криков, ни слез, ни необходимости в моем присутствии, чтобы прижимать ее к себе.
Она садится, и моя рука чувствует холод, где перед этим лежала ее голова.
- Пит, а почему я не чувствую, когда ты видишь плохие сны?
Я обдумываю это около минуты, сосредоточившись на пряди ее волос, которая упала на ее левую бровь.
- Трудно сказать, - отвечаю я. – Кажется, я не мечусь и не вскрикиваю. Наоборот, просыпаюсь – и словно цепенею от ужаса. – Это на самом деле интересная мысль. Страхи Китнисс заставляют ее бороться, когда мои меня лишь парализуют.
- Будил бы меня, - говорит она, но я мотаю головой.
- Зачем? Чаще всего я вижу, что потерял тебя, - спокойно объясняю я. – Открываю глаза – ты рядом, и все хорошо. – Я улыбаюсь ей, но она неловко избегает моего взгляда. – Не представляю, как дома я буду спать один, - добавляю я, хотя это только больше смущает ее.
По правде говоря, я камею при мысли о возвращении домой. Да, я боюсь кошмаров, но больше я боюсь потерять все то, что приобрел здесь. Любой прогресс, которого мы добились в восстановлении наших отношений, может быть стерт, если мы вольемся в ту рутину прохладных отношений, которые стали нормой после Игр. И я знаю, что не вынесу, если она снова отдалится от меня.
Обнимать ее – единственное, что имело смысл для меня на протяжении последних нескольких недель. В этом незнакомом мире, который стал нашей реальностью, я как будто дрейфую в море не понятных мне вещей, где один неверный шаг может вызвать разрушительную волну последствий. И одно неосторожное слово Китнисс может изменить все.
Это все из-за того, что я решил охранять ее от ночных кошмаров. Где я не должен бояться, что любое мое слово может быть неверно истолковано Капитолием. Я могу просто держать Китнисс, защищать ее самым лучшим способ, что мне известен. Я могу сказать ей, что все будет хорошо, в эти минуты между сном и бодрствованием она мне верит.
Проблема в том, что я себе больше не верю.
Глава 4. Предложение Остановка тура в Капитолии была более мучительной, нежели в любом из Дистриктов, хотя здесь мы и не были вынуждены встречаться со скорбящими и обвиняющими взглядами семей. Здесь нас обожают и верят, что Китнисс достала ягоды только лишь из большой любви.
Но здесь, я как-то даже больше осознаю, что все это ложь.
Я вижу растущее отчаяние Китнисс. Каждый раз она целует меня чуть дольше, держит крепче за руку перед камерами и быстрее ее отдергивает, когда мы наедине. Хотя они с Хеймитчем больше от меня ничего не скрывают, я все же замечаю, как они постоянно обмениваются взглядами. Как будто говоря: «Еще не все».
После долгого дня игры на камеру Китнисс, в итоге, делает свое предложение. Мы вернулись в комнаты, где жили до начала Игр, в другом статусе, но с теми же вещами на кону – нашими жизнями. Хотя на этот раз дело не только в наших жизнях, которые итак висят на волоске.
Китнисс сидит на плюшевом диване, колени прижаты к груди.
- Ты должен сделать мне предложение, Пит, - неожиданно говорит она.
Я смотрю на нее, слова не складываются воедино.
- Перед камерами. Раз уж мы настолько влюблены друг в друга, логично предположить, что следующим шагом будет брак. Они захотят увидеть это, и, может, это успокоит некоторые из Дистриктов.
Я легонько киваю и отворачиваюсь от нее, успокаивая себя. Конечно. Я ждал, что, в конце концов, это произойдет. Вот только это не значит, что мне не больно. Предложение. Что я всегда хотел, да? Вот только из-за чувства долга и необходимости, а не по любви.
Хеймитч вздыхает:
- Она права, парень. Если у вас есть хоть какой-то шанс, то это именно он.
Когда я встречаюсь с ним глазами, то вижу, что он куда лучше Китнисс понимает, что я чувствую
- Ладно.
Это все, что я могу сказать. Я вижу облегчение на лице Китнисс, а потом и озадаченность, когда я бесцеремонно покидаю комнату. Я слышу, как она спрашивает:
- Я думала, он хотел этого, - ее голос нарастает, когда я отхожу дальше от комнаты.
- Но не в виде фарса. – Голос Хеймитча едва слышен, но его слова и так звучат громко.
Моя комната пуста и безлична, когда я вхожу. Напоминание, что мне здесь не место. И на мгновение я захотел оказать в детстве, дома. Я никогда так этого не желал. Да ничего я так сильно не желал. Желал свою маленькую кроватку, из которой я вырос, когда мне исполнилось 13. Желал одеяло, которое бабушка сшила из рваных тряпок перед смертью. Желал постоянного хаоса из-за разборок трех братьев. Желал смеха отца.
Я присаживаюсь на плюшевые подушки, лежащие на подоконнике, и смотрю на огромный Капитолий. Здания выглядят такими внушительными, и я вдруг начинаю чувствовать себя таким мелким. Я понимаю, что означает это предложение. Мы никогда не будем свободными. Президент Сноу будет вечно маячить перед нами, а запах крови будет напоминать нам, что произойдет, если мы допустим ошибку. Он отнимет у нас все.
Я потерял какую-либо видимость и надежду на нормальную жизнь. Вместо этого, Президент Сноу осудил меня на вечную боль. Знаю, пока мы живем, мы с Китнисс вынуждены играть роль влюбленной пары. Однако мы не пара, и ни один из нас не чувствует себя счастливым. Она всегда будет делать вид, будто она влюблена в меня, хотя на самом деле может любить кого-то другого. И я, безоговорочно влюбленный в нее, буду всегда знать об этом. Каждый раз, когда я целую ее, я страдаю от мыслей, не хочет ли она, чтобы на моем месте был Гейл.
Любить ее на расстоянии было бы куда более милым поворотом судьбы. Если бы мы жили отдельными жизнями, возможно мы бы смогли продвинуться дальше. Я не сомневаюсь, что всегда буду любить ее независимо от обстоятельств. Но, возможно, если бы мы не были вынуждены все время находиться вместе, боль от неразделенной любви не была бы столь разрушающей.
Было бы лучше испытывать такую боль. Это своего рода круг боли, в который мы попали, как в ловушку. Она вызывает у меня боль, поскольку не любит меня. Ей больно видеть, что она причиняет боль, и я ненавижу себя за то, что вызываю у нее боль. Мы в ловушке, и сейчас нам пора выбраться именно так, как хочет Президент Сноу. Я понимаю, что заставляя нас быть вместе всю жизнь, он преследует двойную цель. Он не просто надеется подавить напряжение в Дистриктах, но еще и хочет отомстить, не хочет позволять Китнисс играть по своим правилам.
Мы решили, что решающий момент должен быть максимально публичным. К счастью, интервью с Цезарем запланировано на следующий день, и это станет прекрасной возможностью показать всей стране, как сильно мы любим друг друга. Хеймитч говорит Китнисс, как лучше принять мое предложение, чтобы согласие было наиболее убедительным. Для меня у него нет советов. Для меня у него лишь небольшая грустная улыбка.
Вот к чему пришла моя жизнь. Насколько нужно быть жалким, что даже Хеймитч жалостливо смотрит на меня. Этим вечером мы втроем не говорим ни слова. Я смотрю на потолок в своем купе, кажется, будто прошло несколько часов, прежде чем я засыпаю, боясь того, что должно произойти на следующий день.
Этап, который мне уже знаком, гениальные подшучивания с Цезарем. Минуты тикают, и я начинаю волноваться, что Цезарь не предоставит идеального момента, как я рассчитывал. Знаю, если этого не сделает он, тогда придется мне, но я вообще не представляю, как это сделать. К счастью, всего за несколько минут до конца интервью Цезарь задает идеальный вопрос.
- Что ж, Пит, расскажи-ка нам, что же ждет вашу пару в будущем? – спрашивает Цезарь и попадает в яблочко.
Я кусаю губы, стараясь сдержать улыбку.
- Забавно, что вы спрашиваете об этом, - отвечаю я, поворачиваясь к Китнисс так, чтобы оба мы были хорошо видны камерам.
Я делаю глубокий вдох и опускаюсь на одно колено. Из зала раздаются вздохи и крики радости, когда они осознают, что я собираюсь сделать. Я говорю слова, которые тщательно подбирал несколько часов, стараясь не обращать внимания на толпу.
- Китнисс, - начинаю я. – Ты знаешь, что я любил тебя всю свою жизнь. С самого первого раза, когда я увидел тебя еще в начальной школе. Я и не думал, что мне когда-либо представится возможность узнать тебя больше, чем просто знакомую. Теперь мы были объединены, и я никак не могу избавиться от чувства, что именно так все и должно было быть. Что, выйдя из всего этого хаоса, мы навсегда изменили свои жизни, мы нашли друг друга. Мы столкнулись со многими трудностями, но мы всегда преодолевали их. Вместе. Китнисс, ты сделала меня таким, какой я есть. Знаю, люди скажут, что мы слишком молоды, но без какой-либо тени сомнения я знаю, что всегда буду любить тебя. И больше всего на свете я хочу, чтобы все было официально. Китнисс, ты выйдешь за меня?
Интересно, почувствовала ли она правду в моих словах. Что, не смотря на шоу для Капитолия и Дистриктов, я говорил серьезно. Думаю, что да, ведь когда я смотрю на нее, вижу слезы. Уверен, она улыбается, когда визжит: «Да». Аудитория наверняка подумает, что это слезы радости. Но через столько времени я знаю их настоящее значение.
Прости.
Я искренне верю, что Китнисс чувствует вину. Как это отразилось на моей жизни. И я не виню ее за это. Она не может заставить себя полюбить меня сильнее, равно как и я не могу заставить себя разлюбить ее.
Она бросается в мои объятья, и я восторженно кружу ее, затем ставлю на землю и страстно обнимаю. Через некоторое время я отпускаю ее и поворачиваюсь к залу, одной рукой держа ее за талию.
- Мы помолвлены!- выкрикиваю я зрителям, которые с энтузиазмом отвечают, аплодируют и топают ногами. Они любят нас. Они от нас никогда не устанут.
И я еще никогда не ненавидел себя так сильно.
Даже сильнее, чем я ненавижу Капитолий.
Глава 5. Вечеринка и Восстание - Хочу перепробовать все, что нам подали, - заявляет Китнисс, вытаскивая меня из задумчивости. Я рассматривал изысканную столовую: огромные столы с едой на любой вкус, а под потолком парят музыканты, повсюду сказочно одетые люди и безукоризненно расставленные цветы. Однако голос Китнисс отвлекает меня от всего этого и фокусирует мое внимание на ней.
Она фантастически выглядит, но это и не удивительно. Хотя я всегда считал ее красивой, все же нет смысла говорить, что Цинна знает, как представить ее в наилучшем образе. Она одета в черное облегающее блестящее платье в пол, с оголенной спиной, с разрезом сбоку. Я замечаю, что сейчас у нее не милый, а роковой образ.
Но что-то не так. Сейчас все как-то иначе. И я понимаю, что впервые за несколько недель она, кажется, действительно счастлива. Вот только я не имею ни малейшего понятия почему. Могу с уверенностью сказать, что это подлинно, а не очередная игра перед камерами, поэтому я решил не забивать себе голову и не искать причины ее радости, тем самым решил просто наслаждаться этим вечером вместе с ней.
- Тогда лучше поспеши, - советую я.
- Ладно, - отвечает она с улыбкой. - Кусну от каждого блюда – и хватит.
Смеясь, я остаюсь позади Китнисс, ведь она сразу же нарушает свою клятву по поводу лишь одного укуса. Везде мы сталкивались с болельщиками и доброжелателями. Капитолийцы просто следуют за нами и подражают нам. Китнисс ведет себя с ними деликатно, и я рад этому, хотя на самом деле, меня все это раздражает. Не хочу делить Китнисс с кем-либо в этот вечер, но наедине, в перерывах между едой и поклонниками, мы практически не бываем.
Так мы проходим десять столов, где Китнисс, сжимая живот, начинает смеяться.
- Все. В меня больше не влезет! – говорит она, и как раз в этот момент к нам подходит ее группа подготовки. Официально мы не знакомы, хотя я и знаю обо всех их странностях. Очевидно, что они все очень пьяны.
- Вы почему не едите? – спрашивает та, которую, как мне кажется, Китнисс назвала Октавией.
- Ели, но больше уже не можем, - отвечает Китнисс, а в ответ они втроем взорвались хохотом.
- Чепуха! – говорит мужчина, Флавий, схватив Китнисс за руку и потянув ее к столу, стоящему в противоположном конце зала. Октавия и вторая женщина берут меня под руки и, бесцеремонно хихикая, ведут следом. – Плесните в рот – и дело с концом!
Я беру одну из рюмок и рассматриваю. Прозрачная жидкость без какого-либо запаха. На мой взгляд, обычная вода. Я решаюсь выпить это, подношу рюмку к губам, когда Октавия хватает меня за руку и кричит.
- Не здесь! – визжит она, словно я душевнобольной, раз собрался попробовать это.
Другая женщина, Вения, продолжает: «Отойдите лучше туда». Она указывает на дверь в другом конце зала, которая, насколько мне известно, ведет в уборную.
- А не то все окажется на полу!
Внезапно все складывается воедино, и я вижу лицо Китнисс. У меня наверняка такое же выражение лица. Ужас.
- Хотите сказать, это рвотное?
Они вновь заходятся в хохоте, и я должен подавить в себе желание заставить их замолчать.
- А как же, иначе все давно перестали бы есть, - отвечает Октавия. У нее раздраженный голос, как будто она не может поверить, что нам это неизвестно, но при этом голос звучит еще и насмешливо. – Я, например, уже дважды прочистилась. Иначе и праздник не в радость.
Все это претит мне. Даже сквозь стекло я чувствую грязь этой жидкости и аккуратно ставлю стопку обратно на стол, когда мои руки стали трястись от ярости. Мне необходимо уйти от этих людей, от их невежества, от их легкомыслия.
- Давай лучше потанцуем, Китнисс.
Я беру ее за руку, и мы бесцеремонно оставляем ее подготовительную команду, прокладывая наш путь через танцпол, рассчитывая найти укромное место, где нас оставят в покое.
Никто из нас не считает себя особенно опытным танцором, тем более по сумасшедшим Капитолийским меркам, так что я безусловно рад медленной мелодии, которая требует относительно мало движений. Я притягиваю ее к себе, и мы медленно качаемся по кругу. Ее голова прижата к моей груди, и я чувствую ее сбивчивое дыхание. Я знаю, что она сейчас чувствует тоже, что и я. Я рад, что обнимаю ее сейчас. Ее присутствие успокаивает меня. В противном случае даже представить не могу, что бы я делал, когда гнев переполняет меня настолько, что готов вот-вот вырваться наружу.
Они прочищают желудок. Так они могут поесть снова. В то время как в 12 Дистрикте ребенок может ничего не есть целую неделю. В Капитолии еда - это радость и приятное времяпрепровождение. Настолько радостно, что одного раза недостаточно. Дома это средство выживания, и не каждый может себе это позволить. Столы, ломящиеся от различной еды, стоят по периметру всего зала. Этого было бы достаточно, чтобы кормить всех жителей 12 Дистрикта в течении нескольких месяцев. Но все это предназначено лишь для одной ночи праздника. Для бесполезной, бессмысленной и эгоистичной вечеринки, и мы с Китнисс принимаем в этом участие.
- Только немного свыкнешься, только подумаешь: все не так уж плохо – и на тебе… - говорю я сдавленным голосом.
Я сам себе противен. За то, что принимаю участие во всем этом. Я понимаю, что всегда знал, как тут все устроено. Китнисс и я убили. Убили невинных детей, и сейчас нас за это награждают. Мы остановили жизни, лгали, обманывали, воровали. Мы предавали самих себя и друзей, надеюсь сохранить всех, кого мы любим, в безопасности, в то время как на самом деле мы осудили их на медленную смерть. Но все равно это смерть.
- Пит, они привезли нас бороться насмерть потехи ради. По сравнению с этим все прочее…
Но как они могут жить, когда каждое имя 12 Дистрикта в черном списке? Очевидно, Капитолий может помочь Дистриктам, если только они этого захотят. Огромное количество различных материалов, которые здесь представлены, поражает. Вещи, которые эти люди выкидывают, могли бы быть заветной роскошью у нас дома, и я уверен, что и во многих Дистриктах. И все же они ничего не делают. Они сидят и смотрят, как мы умираем. Им нравится это. Это чувство защищенности и гордости, что они не должны страдать, но есть и другие, которым приходится. Что хорошего в том, чтобы быть богатым, если нет бедных, с кем бы можно было себя сравнить?
- Понимаю. Конечно. Просто бывает, что… ну, не могу терпеть. Так бы взял и… не знаю, что сделал, - я делаю глубокий вздох и тихим голосом продолжаю, - наверное, мы были неправы, Китнисс.
- Насчет чего?
- Когда пытались утихомирить дистрикты.
Я вижу, как она испуганно осматривается. Ее глаза сканируют комнату и останавливаются на камерах, которые на этот раз не обращены к нам. К счастью. Я знаю, что было глупо говорить это с учетом нашей нынешней ситуации и места. Но мне необходимо было высказать свои сомнения насчет всего, и Китнисс единственная, кто бы понял это. Тем не менее, мне становится не по себе, когда я вижу панику на ее лице.
- Извини, - говорю я. Ее лицо немного смягчается.
- Дома поговорим, - шепчет она.
Мне хочется сказать что-то еще, но в этот момент к нам подходит Порция, чтобы представить нам человека, чье имя Плутарх Хевенсби, который хочет потанцевать с Китнисс. Я вежливо отхожу в сторону и подхожу к углу, где стоят десятки богато украшенных тортов. Глазурь лежит безупречно на каждом из них, совершенство, которое я и не надеюсь повторить. Вдруг меня одолело чувство, что все, что мы делаем – бесполезно. Все в Капитолии – безупречные маски, прямо как глазурь, скрывающая все несовершенства торта. Они хотят, чтобы мы были глазурью, легкой и пластичной, которая скроет все наши недостатки.
Но мы не такие, ни один из нас. Всегда есть хоть один торт, который уже не спасти, и я боюсь, что именно так Президент Сноу видит Китнисс и меня. Проще избавиться, нежели подчинить себе.
Иногда страх становится слишком большим. Я думаю о тех вещах, которые он может сделать для нас, для нее, мне хочется просто сдаться. Я начинаю понимать, что мы никак не сможем победить. И на этот раз я хочу сделать самую простую вещь. Сказать Президенту Сноу, что он победил, и принять любую судьбу, которую он уготовил для меня. Но как только я отвожу свой взгляд с тортов, мое внимание привлекает Китнисс, она покидает танцпол и направляется в мою сторону. Она выглядит обеспокоенной, но когда она встречает мой взгляд, облегчение растет. Мне за себя стыдно, когда я смотрю на нее. У Китнисс никогда бы не возникло подобных сомнений и страхов. Она будет бороться за то, во что верит.
Я верю в нее. И я буду бороться за нее до самого конца.
Глава 6. Известия о Квартальной Бойне И снова я один у себя дома. Напряженный я сижу на темном диване, пульт свободно лежит в моей руке, когда я включаю телевизор на обязательную для просмотра программу Капитолия. На экране появляется буйный как никогда Цезарь Фликерман. Чувствую, как все сжимается в животе, когда он объявляет тему сегодняшней передачи.
- Дамы и Господа, - обращается он к восторженной публике. – Вы видели платья, вы голосовали за те, что вам понравились. А сейчас, вы готовы увидеть результат? – Раздается оглушительный рев трибун. – Китнисс померила шесть самых лучших, по вашему мнению, платьев. Дизайн каждого из них, безусловно, разработан неподражаемым Цинной! – Раздаются пронзительные крики из зала, и, когда Цезарь выводит Цинну на сцену, я понимаю, что он стал некой иконой для женщин Капитолия. Он грациозно идет, машет и посылает воздушные поцелуи, но я чувствую, что ему неуютно.
Когда показывают фотографии (каждая показана на огромном экране за сценой), Цезарь расспрашивает Цинну о конструкции каждого из платьев, но я почти ничего не слышу.
Она потрясающая. У Цинны всегда был этот чудесный дар показать Китнисс в наилучшем образе, и сейчас он не прогадал. И с ее темными волосами, собранными в различные прически, с украшениями, настолько дорогими, что можно было бы прокормить весь наш Дистрикт. Клянусь, что не может быть никого великолепнее.
Но это не она.
Когда я вижу эти фотографии, я не вижу девушку, которую люблю. Но я вижу будущее, которое у меня отняли. Небольшая свадьба, на которую Китнисс одела бы старое серое платье своей матери, выцветшее от времени. Ее волосы были бы собраны в простую косу, и не было ни одного слоя макияжа, которые сейчас покрывают ее лицо. За этим не наблюдала бы вся страна, и наша жизнь не висела бы на волоске.
И она бы меня любила. Она бы сама решила выйти за меня замуж, а не была вынуждена так поступить, как есть на самом деле, что, как я знаю, неизбежно приведет к недовольству. И я не уверен, что смогу справиться с этим.
Когда я уже хотел выключить передачу, Цезарь говорит, что будет объявлена важная информация о Квартальной Бойне. Я сажусь обратно на диван. Со всеми последними событиями я и забыл, какова масштабность Игр в этом году. Интересно, какими в этом году будут условия Бойни? Мои мысли где-то блуждают, когда на сцену выходит Президент Сноу. Во время первого юбилея, они заставили Дистрикты самим выбирать трибутов. Во второй раз, они увеличили количество трибутов в два раза. Каждый раз они дают забавные оправдания, якобы все это служит нам напоминанием о чем-то. Когда я начинаю думать об этом, то сразу же вспоминаю все те неприятности, которые мы с Китнисс вызвали, и будто мой живот наполняется свинцом.
- А теперь, в честь третьей по счету Квартальной бойне… - произносит Сноу. Его голос застывает в моем сознании, но я чувствую за этим некую радость. Он достает конверт из ящика, который ему поднес маленький мальчик, и осторожно открывает ее. Он начинает читать даже прежде, чем взглянуть на листок, как будто он помнил это. – Дабы напомнить повстанцам, что даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия, в этот раз Жатва проводится среди уже существующих победителей.
Пульт падает у меня из руки и ударяется о землю, и я чувствую, как невидимая рука сжимает мое сердце.
В 12 Дистрикте есть только три победителя. Двое из них мужчины.
Китнисс возвращается на Арену.
Я выбегаю из дома с уже сформировавшейся, как мне кажется, мыслью. Хотя дом Хеймитча всего в нескольких домах от моего, я успел запыхаться, пока добрался до него, и бесцеремонно прошел через дверь. У него в руке до сих пор закрытая бутылка выпивки, и он понимающе смотрит на меня.
- Знал, что скоро увижу тебя, - грубо говорит он, вскрывая бутылку и делая большой глоток. – Должен признать, что ты пришел быстрее, нежели я ожидал.
- Позволь мне вернуться, - задыхаясь, говорю я. – Дай мне защитить ее.
Мгновение Хеймитч изучает меня.
- После всего, ты все еще хочешь умереть за нее? – спрашивает он.
- Я сделаю для нее что угодно, - настаиваю я. Я вижу вспышку эмоций за уставшими глазами Хеймитча, но она сразу исчезает, когда он делает очередной глоток.
- Что если я откажу? – интересуется он, вытирая рот тыльной стороной ладони и присаживаясь на деревянный кухонный стул. – Я решил защищать Китнисс в прошлый раз, не должен ли на этот раз я выбрать тебя?
Я практически бросаюсь перед ним на колени, вцепившись в подлокотники стула.
- Именно так, Хеймитч, - возражаю я. – В прошлый раз ты выбрал Китнисс. Так что ты должен мне. И я говорю не о своей жизни, а о том, что я прошу. А я хочу спасти Китнисс.
И снова он, молча, смотрит на меня, а я гадаю, о чем он думает. Я резко встаю и начинаю кружить по кухне.
- Она поедет туда, тут не о чем даже говорить. Так что выбор идет лишь между мной и тобой, так что давай посмотрим правде в лицо, у меня больше шансов защитить ее на Арене. У тебя же лучше выходить защищать ее вне Арены, как и происходило в последнее время.
- Пит, - говорит он тихо, и я слышу, как он аккуратно ставит бутылку своего пойла на стол. – Разве ты не хочешь получить шанс жить?
- Только не без нее.
Я резко отворачиваюсь от окна, в которое смотрел, и иду к двери. Голова начинает идти кругом, поэтому мне просто необходимо некоторое время побыть одному. Мне уже приходилось распланировать свою смерть, во второй раз, должно быть, будет несколько проще это сделать. Поэтому сейчас я более озабочен тем, как бы на этот раз обеспечить победу Китнисс. На этот раз на Арене не будет перепуганных детей, и мысль о встрече с тренированными победителями пугает меня. За нее.
Я останавливаюсь перед тем, как выйти на улицу, и поворачиваюсь к Хеймитчу:
- Ты должен мне, Хеймитч. Не забудь об этом. Дай мне защитить Китнисс. Ты знаешь, что тоже этого хочешь. Ты всегда больше любил ее. Она лучшая из нас.
Хеймитч грустно улыбается, качая головой, словно собирается сказать что-то, но я выхожу, не давая ему шанса возразить мне.
Вопреки самому себе, на выходе я хочу встретить Китнисс. Не знаю, какой ее реакции я бы ожидал, если бы встретил ее. Какая-то часть меня хочет, что она попыталась защитить меня. И не из чувства долга или вины, а просто потому, что она действительно не хочет, чтобы я умер. Не то, чтобы я когда-либо позволю ей отдать за меня жизнь, но хотя бы знать, что она так обо мне беспокоится, было бы достаточно, чтобы спокойно дойти до своей могилы. Хотя и знаю, что все это нереально. У Китнисс есть намного больше поводов для жизни, нежели есть у меня. И другая часть меня думает, как только я мог представить, что она не захочет пожертвовать всем этим ради спасения человека, который не сможет быть счастливым без нее.
Люди начинают выходить из своих домов, пока я брожу по улицам Двенадцатого Дистрикта. Некоторые из них бросаются ко мне или кивают с сожалением. Но в основном, на их лицах читается облегчение. Единственный год, когда им не придется страдать. Я не могу винить их, когда вижу их улыбки и объятия, адресованные любимым, несмотря на то, что я снова сталкиваюсь со своей неминуемой смертью. Капитолий поставил нас в такие условия. И я знаю, если бы поменялись местами, и я знал бы Китнисс, и кто-то другой был отправлен на Игры, я бы также чувствовал облегчение.
Я шел не разбирая дороги. Ноги сами привели меня в дом моей семьи. Я чувствую приветственный аромат свежеиспеченного хлеба, доносящийся из пекарни в сопровождении с враждебным криком моей матери. Впервые в жизни я рад слышать крики, просто потому, что это означает, что я дома. С ноткой ностальгии и горечью во рту я аккуратно открываю входную дверь пекарни, где вижу моего отца, аккуратно разминающего тесто. Он останавливается и поднимает взгляд, когда слышит, как я вхожу, его сосредоточенный взгляд становится полным жалости и горя.
- Пит…- шепчет он, вытирая муку с рук перед тем, как протянуть их ко мне. Я колеблюсь мгновение, и быстро прохожу пекарню и позволяю отцу обнять меня. Он плотно прижимает меня к себе, и некоторое время мы просто так и стоим. Наконец, я отхожу, зная, что теперь мне предстоит быть сильным.
Отец смотрит мне в глаза, его руки все еще сжимают мои плечи. На мгновение кажется, что я снова ребенок, когда мои проблемы были такими простыми и отец понимал их в полной мере. Он делает глубокий вдох и говорит:
- Ты опять поедешь туда, не так ли? Чтобы спасти ее?
Я киваю и с болью в горле произношу:
- Я не могу позволить ей умереть, пап.
- Нет, сын. Конечно, я знаю, что не можешь
Я замечаю, как его глаза внезапно заблестели.
– Пит, я так горжусь тобой, - он начал задыхаться, и я позволил ему снова обнять меня. Теперь я слышу, как он плачет у меня на плече. Я, тем не менее, сосредоточенно смотрю на стену перед собой. Я не могу быть слабым.
- Мне бы хотелось, чтобы я мог отговорить тебя от этого, - печально говорит он. – Но после всех этих лет я тебя слишком хорошо знаю. Я уважаю тебе больше, чем кого-либо, сын. И ты знаешь, что должен сделать. Так что сохрани ей жизнь, Пит. Знаю, ты сможешь.
- Но как? – мой голос полон отчаяния. – Те люди, против кого нас выставят… Они профи. Они лучшие из профи. Как мы сможем победить их?
Отец смотрит на меня задумчиво.
- Они всего лишь люди, Пит. Какими бы они не казались…
- Тем не менее, можно сказать, что они выведены для этого. И все их тренировки…
Внезапно меня посещает мысль. Тренировки. Безусловно, именно жесткие тренировки играют основную роль в успехе на арене. Они могут бежать дольше, кинуть дальше, ударить сильнее – все это благодаря тренировкам. Конечно, несколько недель, что у нас остались, не могут сравниться с годами, что были у них. Но, может быть, этого хватит для Игр.
- Мы будем тренироваться как профи, - объявляю я, потрясенный простотой своего прозрения. Отец улыбается и кивает в знак согласия.
Я поворачиваюсь, чтобы выйти из дома, желая воплотить в жизнь мой план, как голос отца останавливает меня.
- Подожди, - говорит он и снова подходит ко мне. Вижу, как он старается выглядеть спокойно, но слезы в его голосе раскрывают все его чувства.
- Пит, ни один отец не может и мечтать о таком сыне, - начинает он, и я пытаюсь прекратить это прощание, но он останавливает меня поднятием руки. – Ты стал человеком, которого я уважаю, кем восхищаюсь. И если тебе предстоит умереть на арене, я хочу, чтобы ты знал, как сильно я люблю тебя. И я сожалею, что не смог дать тебе жизнь, которой ты достоин. И когда ты умрешь, я потеряю какую-то часть себя, которая уже никогда не найдется. Но оно того стоит, ведь те восемнадцать лет, что я был твоим отцом, были самыми лучшими годами моей жизни. Что бы там не произошло, у нас всегда будет это.
Каждое произнесенное отцом слово задело что-то у меня глубоко внутри, где я хранил эмоции, которые не хотел признавать. Как то, что я больше никогда не увижу свою семью. Не знаю, как реагировать на такие слова, поскольку у меня не хватит сил проститься с ними навсегда. Вместо этого, я целую отца в щеку и быстрым шагом направляюсь к двери до того, как слезы польются по моему лицу.
Глава 7. Церемония Открытия Я чувствую себя неуютно в полукомбинезоне, созданным Порцией для сегодняшней церемонии. Он, безусловно, великолепный, да еще и светится словно угли, но ткань у него плотная. На мгновение я задумываюсь: «А что думает Китнисс о своем костюме?»; и не могу подавить улыбку. Уверен, она уже любит его. Больше не нужно играть невинную любимицу Панема – ненавистный ярлык, который ей приходилось носить.
Когда я приезжаю в Центр Преображения, то передо мной предстает удивительная картина: все больше походит на вечеринку, нежели последнюю ночь перед тем, как мы будем бороться насмерть. Я знал, чего ожидать от сегодняшнего вечера, но все же слегка шокирован с какой легкостью и весельем общаются большинство трибутов.
Я слегка нахмурился, когда узнаю в человеке, говорящим с Китнисс в углу комнаты, Финника Одэйра. Конечно, его репутация говорит сама за себя. Но я знаю, что не следует судить о нем, основываясь лишь на этом. Лично я до сих пор не понимаю, что он из себя представляет. Мы встретились с ним в лифте, после чего я совсем запутался.
- Пит! – весело поприветствовал он, как только я зашел в лифт. Я вежливо ответил, не зная причину его столь дружелюбного поведения. Поездка была долгой, и он всю дорогу вел бессмысленную светскую беседу, на которую я коротко отвечал.
В конце концов, он вздохнул:
- Тебе ведь скучно, не так ли, Женишок? – спросил он, назвав меня прозвищем с первых Игр. – Сдается мне, что тебе должно быть сложно приструнить свою невесту, - он сверкнул своими белоснежными зубами с неприличной ухмылкой. – Ты мне скажи, если тебе когда-нибудь потребуется помощь… чтобы защитить ее, - невнятно пробормотал он.
Я плотно сжал кулаки, не желая позволить ему попасть под мою кожу. Финник только рассмеялся:
- Не волнуйся, я не трону ее. Ты знаешь, - задумчиво продолжил он. – Большинство считают Китнисс жестокой. Но на арене, я думаю, что больше буду бояться тебя. Я вижу, что ты сделаешь все ради нее, а это опасно для всех нас. Но не будь столь уверен в себе, ведь « что угодно» - не всегда достаточно,– затем он отвернулся.
– Это то, что я хорошо знаю, - сказал он настолько тихо, что я не уверен, должен ли был это слышать. Его голос был пропитан горечью, и я почувствовал, что он говорил уже не об Играх. Как только дверь открылась, он прошел мимо меня, не говоря ни слова, и в его взгляде я увидел необъяснимую грусть.
Да, Финник для меня остается загадкой, и я настораживаюсь, увидев, как он разговаривает с Китнисс. Намереваясь прервать их разговор, я иду прямиком через комнату, он уходит еще до того, как я добираюсь до места.
- Что ему понадобилось? – спрашиваю я будничным тоном.
Мое сердце подпрыгивает, когда она приближается ко мне, ее дыхание щекотит мое ухо, и она соблазнительно шепчет:
- Он предложил мне сахара и хотел выведать все мои тайны.
Я смеюсь, пока она, улыбаясь, отводит лицо.
- Да ладно тебе.
Хотя, по правде сказать, это возможно с учетом того, что Финник сказал мне.
- Нет, правда, - настаивает она. – Потом расскажу тебе подробнее, а то сейчас у меня по коже мурашки бегают.
Я рад, что она не польстилась на обаяние Финника. Ведь, если судить объективно, то Финник очень даже привлекателен. Хоть я и знаю, что Китнисс смотрит куда глубже всего этого, все же я рад, что это в очередной раз подтвердилось.
Я смотрю на всех победителей вокруг нас. Так или иначе, они кажутся мне столь чужими, хотя я и знаю, что из всего Панема, именно с ними у нас похожие мысли и чувства. Тем не менее, я думаю, что прошедшие года все-таки отличают нас друг от друга. Я смотрю на Китнисс и внезапно понимаю, что она – наверное, единственное, что помогло мне сохранить рассудок в последние несколько месяцев.
- Как думаешь, мы бы также закончили, если бы только один из нас победил? – спрашиваю я, высказывая свои мысли Китнисс. – Стали бы участником этого жуткого маскарада?
- Конечно, - отвечает она, игриво толкая меня своим плечом. – Особенно ты.
Я делаю вид, что обижаюсь, но быстро улыбаюсь:
- Почему - особенно?
Она вздергивает нос вверх, чтобы быть выше:
- Потому что у тебя есть слабость к красивым вещам, а у меня ее нет.
- Чувство прекрасного – это еще не слабость, - протестую я, хотя на самом деле я поражен ее наблюдательностью. – Разве что в случае моего к тебе отношения, - честно говорю я, и впервые она не смутилась от комплимента.
Не дав ей возможности ответить, начинает играть музыка, оповещая о начале Церемонии Открытия.
- Готова? – спрашиваю я, протягивая руку, чтобы помочь ей взойти на повозку.
- Постой-ка, - говорит она, когда мы оба взбираемся внутрь. Она мягко поправляет мою корону, и этот жест кажется таким любезным и естественным, что я не могу сдержать улыбку.
- Видел свой костюм включенным? Мы снова всех поразим.
- Это точно, - соглашаюсь я. – Но Порция говорит, что мы должны быть выше этого. Не махать руками, ничего такого не делать. И, между прочим, где наши стилисты? – спрашиваю я, осматриваясь в поисках Порции и Цинны, но нигде не могу их найти.
- Не знаю, - она осматривает всю процессию, но также не может найти кого-либо из них. – Может лучше, проедем вперед и включимся?
Я соглашаюсь, и уже через мгновение наши костюмы начинают светиться, а мы становимся темой обсуждения всех вокруг.
- За руки нужно держаться? – спрашивает Китнисс, и я заметил, что она вновь ищет глазами наших стилистов. Странно, что они не с нами. В прошлом году они стояли с нами до самого начала Церемонии - и я подозреваю, что это очередной способ Капитолия поиграть с нами.
- Думаю, это решили оставить на наше усмотрение, - отвечаю я, неотрывно смотря ей в глаза. Несмотря на эти слои макияжа, у меня нет проблем в поисках любимой девушки под ним. Ее чистые серые глаза пронзают мои, и я в очередной раз вспоминаю каждую из причин, почему я готов умереть за нее. Глядя на нее в этот короткий момент, я чувствую, будто никто никогда не понимал меня столь же хорошо, и без какой-либо паузы, чтобы обдумать, я протягиваю свою руку к ее, удивленный, обнаружив ее маленькие пальчики на полпути.
Мы пройдем через это вместе. Как одно целое.
Сначала я думал, что это будет довольно-таки тяжело игнорировать внимание толпы, будет сложно действовать, словно ничего из этого всего не имеет для меня никакого значения. Но как только наша колесница выезжает, и мы предстаем перед ликующей публикой, я не слышу их. Их лица размыты. Единственное существенное, что у меня есть – это рука Китнисс. Мы не сжимаем руки крепко, как было в прошлый раз. Наши руки свободно переплетены, но, тем не менее, мне кажется это более интимным. Мы держимся за руки не для того, чтобы успокоить друг друга. Мы не нервничаем. Мы не прощаем. Мы держимся за руки, потому что мы хотим, а не потому что должны. Потому что Капитолий не может забрать это у нас.
На мгновение я нарушаю свой напряженный взгляд в никуда и смотрю на Китнисс. Не смотря на свой твердый холодный взгляд, она выглядит наиболее уверенной, чем я когда-либо видел. Она, наконец, может быть самой собой, как она всегда хотела. И у меня есть подобное чувство облегчения, что сейчас я не должен играть невинного мальчика, но также я вспоминаю, чего мне стоило потерять ту наивность и глубокую грусть, которая уже не отпускает меня.
Когда мы, наконец, возвращаемся в Тренировочный центр, то видим Цинну и Порцию, которые встречают нас и поздравляют с удачным началом. Хеймитч стоит рядом с Рубакой, старым победителем, которого я узнаю по хронике, что мы смотрели при подготовке к Играм. Его напарница из Дистрикта 11, Сидер, стоит неподалеку, не принимая участия в разговоре Хеймитча и Рубаки. Наши с Китнисс руки до сих пор переплетены, и меня потянули вперед, когда Сидер обняла Китнисс.
Я слышу, как она интересуется: «Как семьи?», волнуясь о семьях Цепа и Руты. Мой желудок сжался в ужасе на эти несколько секунд, пока я не услышал: «Живы».
Такое чувство, будто огромный груз был снят с моих плеч, но еще прежде, чем я смог обработать полученную информацию, Рубака обнимает Китнисс, тем самым отталкивая меня, и смачно целует в губы.
Китнисс шарахается в сторону, потрясенная и с неким отвращением, читаемым на лице. Я не могу решить, должен ли я смеяться или же сочувствовать. В итоге я присоединился к хохоту Хеймитча, но Китнисс тут же одарила меня недовольным взглядом. С робкой улыбкой я беру ее за руку и стараюст выглядеть расстроенным, когда нам сказали идти к лифтам.
Краем глаза я замечаю Джоанну Мэйсон из Дистрикта 7, когда она идет вслед за Китнисс.
- Ужасный костюм, да? – спрашивает она. Я не могу с ней не согласиться – никто добровольно не оденется деревом.
- Мой стилист – самый круглый дурень в Капитолии. Наши трибуты уже лет тридцать носят наряды лесных деревьев. Вот бы поработать с Цинной. У вас просто потрясающий вид.
Все ее слова явно адресованы Китнисс, так что я молчу и жду ее ответа.
- Да, он помогал мне разработать свою линию одежды. Ты бы видела, что Цинна делает с бархатом.
Мне приходиться сдерживать улыбку, когда Китнисс произносит столь чужие для нее слова. Интересно, замечает ли это Джоанна, или это видно только мне, ведь я ее уже хорошо знаю.
- Видела. Во время вашего тура. Это чудо без лямок во втором Дистрикте, темно-синее с бриллиантами? Такая прелесть, что я готова была протянуть руку через экран и сорвать его прямо с твоей спины.
Глаза Китнисс сузились, и она смотрит так, будто это была угроза.
Я стараюсь придумать, что сказать, чтобы как-то отвлечь Китнисс, но теряю свою мысль, как только Джоанна расстегивает свой костюм и роняет его на пол, пиная при этом его в сторону.
- Так-то лучше,- вздыхает она, глядя на Китнисс немного насмешливо. Китнисс выглядит настолько шокированной, что мне вновь приходится бороться с желанием рассмеяться. Теперь я понял кое-что о нас двоих. Не смотря ни на что, Китнисс невинна по сравнению со мной. Не в прямом смысле, конечно, но все же более невинна. Конечно, она может убить, и убивала. И безусловно Капитолий ее рассматривает как самую опасную женщину. Но пока она кажется всем жестокой и агрессивной, я все еще вижу ту маленькую девочку в красном платье в клетку, и я знаю, что сделаю все, чтобы защитить ее чистоту хоть на мгновение дольше.
Пока мы едем в лифте, Джоанна заводит со мной обыденный разговор, улыбаясь все время. Мне удается держаться спокойно, чтобы не дать ей того же наслаждения, что она испытывает при виде смущенной Китнисс. Но на самом деле, я нахожу всю эту ситуацию забавной. Когда Джоанна выскальзывает из лифта, Китнисс выдыхает с отвращением и отбрасывает мою руку в сторону. Сейчас мы остались наедине, так что я не вижу больше необходимости сдерживаться, и расхохотался.
- Что? – она потребовала у меня объяснений.
- В тебе, Китнисс. Разве не видишь? – засмеялся я.
- Что со мной не так? – спрашивает она, и я чувствую ее растущее недовольство.
- Почему они все так себя ведут. Финник с его сахарком, Рубака с поцелуями, а теперь еще Джоанна разделась, - я стараюсь скрыть улыбку, но ничего не выходит. – Они играют с тобой, потому что ты… ну ты знаешь. – Я изо всех сил стараюсь подобрать слова, чтобы выразить свою мысль. Как для любого, со столь же хорошей наблюдательностью, Китнисс зачастую не хватает самосознания или осознания, как другие воспринимают ее. Она не понимает, что есть кое-что, что все мы уже потеряли, а она нет.
- Нет, я не знаю, - отвечает она, выглядя запутанной и немного сердитой.
- Например, ты не могла смотреть на мое обнаженное тело, даже когда я был при смерти, - к тому времени это бы уже не имела никакого значения для большинства людей, и, конечно, для меня тоже. Но Китнисс… Так или иначе, несмотря на все непростительные вещи, что мы сделали, она сохранила некое чувство нравственности, которые другие уже давно оставили позади. Единственное, что все еще волнует меня – мысль о потере Китнисс. – Ты такая…чистая, - наконец говорю я, найдя подходящие слова.
- Неправда! – возражает она. – Да я целый год, когда видела камеры, чуть не срывала с тебя одежду!
Я качаю головой:
- Да, но… Понимаешь, для Капитолия ты слишком чистая, - добавляю я, стараясь ее успокоить. – Для меня, ты прекрасна. Они тебя просто дразнят.
- Нет, насмехаются! И ты с ними заодно! – жалуется она, все еще сердясь на меня.
- Ни в коем случае, - еще раз говорю я, но она больше не обращает на меня внимания. Я вздыхаю, когда она поворачивается к Хеймитчу и Эффи. На мгновение мне становится жаль, что я ничего не сказал. Не хочу, чтобы она злилась на меня, когда конец так близок. Я не хотел ее обидеть. Она даже не слышала меня, когда я сказал, что она прекрасна для меня. И это не смотря на то, что я еще никогда не говорил более правдивых слов. Она повернулась ко мне спиной, ее поза ожесточилась, и все, о чем я думаю, это сколько часов уйдет впустую, чтобы позволить ей остыть. И поскольку остались лишь считанные часы, я не могу представить ничего ужаснее.
Глава 8. Портрет Руты Когда Сидер, наконец, уходит к распорядителям, мы с Китнисс остаемся наедине, и я выдыхаю, выпуская вместе с воздухом мои нервы. Я беру руки Китнисс, просто чтобы чувствовать ее рядом.
- Уже решила, чем поразить распорядителей? – спрашиваю я, нежно сжав ее пальцы. Надеюсь, она ответит положительно – Китнисс опрометчива, и последствия ее необдуманных решений и поступков приводят меня в ужас.
К сожалению, она отрицательно качает головой.
- В этом году по ним даже не выстрелишь: спрятались за силовым полем. Может быть, изготовлю парочку рыболовных крючков.
Я закатываю глаза, ведь знаю, что Китнисс никогда не сделает что-то столь обычное как рыболовные крючки.
- А ты?
- Понятия не имею, - отвечаю я, столь же неуверенно, как и Китнисс. – Вот если бы разрешили испечь пирог…
- А ты займись камуфляжем, - предлагает она. А ведь это на самом деле хорошая идея.
- Думаешь, морфлингисты оставили мне хоть каплю краски? – говорю с улыбкой. Хотя сначала я предпочитал держаться от них подальше, за время тренировок мое мнение о них улучшилось. Мне не противна их привязанность, сейчас я понимаю, что это просто единственное, что они смогли сделать, чтобы справиться с Капитолием. – Эти ребята не покидали секцию маскировки с первого дня тренировок.
Какое-то время Китнисс молчит, потом у нее вырывается вопрос:
- Как же мы сможем их всех убить? – спрашивает она, и на ее лице читается тревога.
Я кладу голову на наши руки, тяжесть ее слов заставила меня опустить ее.
- Не знаю, - честно отвечаю я.
Теперь, когда я знаю некоторых трибутов, мысль об их убийстве является чересчур подлой. В некотором роде я даже рад, что не я буду тем, кто выиграет в этих Играх. После всего, что я буду вынужден сделать, не уверен, что смогу затем прожить с этим.
- Не нужны мне союзники. Зачем только Хеймитч велел завести друзей? От этого будет лишь хуже, – ее голос становится более мягким и наполняется болью. – Да, в том году мы сблизились с Рутой. Но я никогда бы не подняла на нее руку. Она - почти копия Прим.
Я, озабоченный печалью, которой наполнен голос Китнисс, поднимаю на нее взгляд.
- Ее смерть была самой ужасной, да?
Я думаю о Руте, таким молодым многое еще предстоит сделать. Я помню, как она выглядела, покрытая цветами, и как выражение ужаса на ее лице сменилось умиротворением, когда Китнисс начала петь для нее.
- Не думаю, что другие намного лучше, - шепчет Китнисс. Это правда, каждая смерть на Играх была ужасна. Но есть что-то такое, что делает гибель Руты намного хуже. Она была всего лишь ребенком, была такой невинной. Слишком юна, чтобы у нее отнимали жизнь. Когда захожу к распорядителям, я чувствую бурлящую внутри меня ярость. Вот что Капитолий сделал – Капитолий убил ее, и меня они тоже убьют. И когда я вижу сидящих там распорядителей, их изуродованные по последней «моде» лица, я внезапно понимаю, что я буду делать. Они должны узнать, что они сделали, и планируют сделать, отправляя нас на Игры. Они должны увидеть невинность, которую они развратили, жизни, которые отняли, и горе, которому послужили причиной.
Без решения распорядителей, я подошел к маскирующим материалам, которые, как я заметил, были пополнены. Некоторые из них я несу к стене напротив распорядителей и, не говоря ни слова, начинаю рисовать.
Я не думаю о цвете, технике или чем-то подобном, пока я пишу. Все, что я вижу – детское личико Руты, застывшее из-за смерти. Мои руки скользят по стене, превращая ее в обвинение.
Когда я заканчиваю, отступаю на шаг и смотрю на свое обращение. Слышу какую-то суматоху со стороны распорядителей позади меня, но в данный момент игнорирую их. Это правдивое изображение Руты, укрытой цветами, в точности как она умерла. Она выглядит такой юной, невинной и чистой – все то, что Капитолий пытался скрыть. Я поворачиваюсь лицом к распорядителям, на лице у меня довольная улыбка. Выражения их лиц варьируются от страха до гнева и ненависти, но для меня это не имеет значения.
- На этом все, мистер Мелларк, - говорит один из них сквозь стиснутые зубы, и конвой силой выпроводил меня из комнаты. Меня проводили до моей комнаты, где я сразу же забираюсь в душевую, чтобы смыть пятна краски с моей кожи.
В теплой, успокаивающей воде возможные последствия моих действий стали формироваться в моей голове, и я чувствую, как что-то опустилось у меня в животе. Беспокоясь о том, чтобы Китнисс не совершила ничего опрометчивого, я сам сделал именно так, и теперь я боюсь, чем это может обернуться для меня и, естественно, для Китнисс на Играх.
Прошло несколько часов, пока меня не позвали на ужин. За это время я не видел Китнисс, и я долго вслушивался, чтобы услышать ее поступь. Когда она, наконец, заходит в обеденную, я замечаю, что она ведет себя слишком тихо, но мне не предоставляется возможности спросить у нее, что случилось, ведь свой вопрос задает Хеймитч.
- Ну, и как прошли ваши показы?
Вижу, как Китнисс пытается поймать мой взгляд, и по выражению ее лица понимаю, что на наших показах мы сделали что-то схожее.
- Ты первый, - говорит она. – Похоже, это было нечто. Я потом сорок минут ожидала вызова.
Я нервно кусаю губы, пытаясь подобрать нужные слова. Знаю, Эффи будет в ужасе, а Хеймитч в ярости, но я надеюсь, что Китнисс не разочаруется во мне.
- Ну, я… занялся маскировкой, как ты предложила, Китнисс, - я делаю паузу и затем, нахмурившись, продолжаю. – Вернее, не совсем маскировкой. То есть краски мне пригодились…
- Для чего? – спрашивает Порция.
Глаза Китнисс вспыхнули.
- Ты нарисовал что-то, да? Картину?
Я быстро поднимаю на нее свой взгляд.
- Ты видела?
Какую игру, по их мнению, они ведут, если оставили мою картину на виду?
Но Китнисс качает головой:
- Нет. Но распорядители от души постарались ее закрыть.
- Все правильно, - вмешивается Эффи. – Трибут и не должен знать о поступках будущего соперника. А что ты нарисовал? Портрет Китнисс?
Я уже хотел рассмеяться, когда увидел ее поблескивающие глаза. За всем, что происходит, я уже и забыл, что мы с Китнисс – несчастные влюбленные в глазах многих жителей Капитолия.
- С чего бы он стал рисовать меня, Эффи? – раздраженно спрашивает Китнисс, как она обычно разговаривает с Эффи.
- Чтобы показать, что любой ценой будет защищать тебя. В любом случае это именно то, чего ждут жители Капитолия. Разве он не вызвался добровольцем, лишь бы пойти на арену с тобой?
Сейчас, когда Эффи говорит об этом, это кажется наиболее очевидным и безопасным выбором. Однако я не жалею о том, что сделал.
- Вообще-то, я написал портрет Руты. После того как Китнисс украсила ее тело цветами.
Повисает шоковая тишина, пока Хеймитч ее не нарушает:
- Ну, и чего ты хотел добиться? – спрашивает он. Хотя голос у него спокойный и размеренный, за ним все же слышится его злость.
Я пожал плечами.
- Не знаю. Пусть хотя бы на миг осознают… ведь это они убили маленькую девочку.
Я поднимаю взгляд на Китнисс, боясь того, что я могу увидеть. Вместо разочарования или беспокойства я вижу…удовлетворение.
- Кошмар, - восклицает Эффи. – Что за мысли… разве так можно, Пит! Ни в коем случае. Ты только навлечешь беду на себя и Китнисс.
- Вынужден согласиться, - говорит Хеймитч, и лоб его покрывается морщинами.
Стараюсь выглядеть пристыженным, хоть это и не так. Я сожалею только из-за последствий, которыми мой поступок может обернуться для Китнисс – и только из-за этого, я думаю, что не повторил бы этого, но я не собираюсь извиняться за то, что сделал.
- Кажется, сейчас не самое подходящее время упоминать, что я повесила манекен и написала на нем имя Сенеки Крейна, - прямо говорит Китнисс.
В комнате царит почти осязаемый шок, который вмиг сменяется разочарованием. Хоть я и хочу рассмеяться над ироничностью ситуации, я воздержался.
- Ты… повесила… Сенеку Крейна? – задыхаясь, произносит Цинна.
- Да, - отвечает Китнисс, глядя с опаской, однако в ее голосе слышится вызов. – Хвастала своими умениями вязать узлы, и он как-то сам собой очутился в петле.
- Ох, Китнисс, - вздыхает Эффи. – Как ты вообще обо всем узнала?
- Разве это секрет? Президент Сноу не делал тайны из его казни. По-моему даже был рад, что я в курсе.
Думаю, это был очередной способ запугать нас, заставить нас чувствовать безысходность, что Капитолий всесилен. Эффи слишком расстроена, чтобы остаться, и быстро встает из-за стола, вытирая слезы.
- Ну вот, теперь я расстроила Эффи. Надо было солгать, что я стреляла из лука.
Я понимающе улыбаюсь Китнисс.
- Можно подумать, мы с тобой сговорились, - роняю я. Интересно, почему мы так одинаково мыслили сегодня.
- А разве нет? – спрашивает Порция. Она выглядит расстроенной.
- Нет, - отвечает Китнисс, оценивающе глядя на меня. – Никто из нас до последнего не представлял, чем займется на индивидуальном показе…
Я вновь мягко улыбаюсь. Похожи мы с Китнисс из-за того, что пережили, или же это сходство у нас врожденное? Мне нравится думать, что все-таки второе. Что Игры всего лишь объединили двух идеально подходящих друг другу людей, хотя я знаю, что она чувствует иначе. Тем не менее, когда она смотрит на меня, я чувствую что-то новое в ее взгляде, и мне неописуемо грустно, что меня не будет рядом, чтобы увидеть, во что это может обернуться. Когда я смотрю на Китнисс, девушку, которую люблю, я понимаю, что не хочу союзников в Играх. Только мы – как это должно быть.
- И знаешь что, Хеймитч? – добавляю я. – Мы решили обойтись без союзников на арене.
- Вот и отлично, - угрюмо говорит он. – Не хватало еще, чтобы мои старые приятели гибли там из-за вашей непробиваемой глупости.
Не смотря на нас, Хеймитч поднимается из-за стола и уходит из комнаты, тем самым показывая, что пора собираться напротив экранов, где огласят результаты.
Я надеялся идти рядом с Китнисс, но ее уже сопровождает Цинна. Я сел за ними, рядом с разочарованной Порцией и разъяренным Хеймитчем. Слышу, как Китнисс задает вопрос:
- А ноль еще никогда не давали?
- Нет, но все когда-то случается в первый раз, - отвечает Цинна.
Я не сильно удивлюсь, если нам обоим они поставят нули. Несомненно, это оттолкнет всех спонсоров, что в свою очередь в разы уменьшает наши шансы на выживание. Однако, когда наши оценки наконец вспыхивают на экране, я совершенно опешил. Двенадцать. У обоих. Мне требуется время, чтобы отдышаться и привести в порядок мысли, осматривая растерянные лица вокруг. Я понимаю, что так просто Капитолий повесил на наши спины по мишени.
- Зачем они это сделали? – спрашивает Китнисс, не найдя ответ так же быстро как я.
- Чтобы другим игрокам не осталось другого выхода, как прикончить вас, - спокойно отвечает Хеймитч. – Идите спать. Глаза б мои на вас не глядели.
Он резко отворачивается, и вдруг меня охватывает чувство вины и печали из-за того, как это отразится на Хеймитче. Хоть ни один из нас и не выдерживает взгляда глаза в глаза, глубокий уровень уважения, доверия и дружбы сложился между нами. И я знаю, что наши смерти будут для Хеймитча очень болезненными, даже если он будет это отрицать.
В тишине я провожаю Китнисс до ее комнаты, не в силах подобрать нужных слов для сложившейся ситуации. Я открываю было рот, чтобы пожелать спокойной ночи, но она обвивает меня руками и прижимается лицом к моей груди. Аккуратно, как будто она может каким-то образом уйти, я притягиваю ее к себе и кладу голову поверх ее. Один их тех моментов, когда ее броня спадает, моментов, которые я ценю больше чего-либо другого.
- Прости, если я все испортила, - бормочет она мне в грудь.
- Не больше моего. Кстати, для чего ты это затеяла? – спрашиваю я, когда она отклоняется, чтобы посмотреть на меня, хоть я все еще и держу ее в объятьях.
- Сама не знаю. Может, хотела им показать, что я не просто пешка в руках Капитолия? – говорит она.
Я усмехнулся, вспоминая ту ночь, год назад, когда я сказал что-то похожее. Вопреки всему, что я сделал, я чувствую, что преуспел, по крайней мере, в этом, хоть это и может быть самой главной нашей с Китнисс бедой.
- Мне это знакомо. Не то, чтобы я уже сдался. То есть мы опять сделаем все, чтобы ты выжила, но, положа руку на сердце…
- Положа руку на сердце, ты сейчас думаешь: Президент Сноу уже отдал им предельно ясный приказ - убедиться, что мы погибнем на арене.
Слышать голос Китнисс, озвучивающий мои мысли – невыносимая физическая боль. Я чувствую, что оплошал в том, что было для меня самым главным. Я глажу волосы Китнисс, стараясь запомнить все, что с ней связано, за несколько секунд.
- Мне это приходило в голову, - выдыхаю я.
Она задумчиво молчит. А я просто рад, что она позволяет мне себя обнимать, и при этом тоже обнимает меня.
Я понимаю, что хотя мы уже наверняка поплатимся своими жизнями, наши смерти все еще могут послужить благой цели. Я думаю о голодающих жителях Дистрикта-12. Скорбящих лицах семей Руты и Цепа. Восстаниях людей, которые не получают достаточно для выживания. Эти люди должны на что-то надеяться, бороться, и, возможно, мы можем это обеспечить.
- Даже если это произойдет, все ведь поймут, что мы не сдались без борьбы? – спрашиваю я, и Китнисс задумчиво смотрит на меня с блеском в ее глазах.
- Все поймут, - соглашается она.
Я буду бороться до самого последнего вздоха, чтобы Китнисс попала домой. Я почти потерял надежду на успех. Мы создали нашу судьбу, и теперь мы должны жить с тем, что наши поступки породили. Тем не менее, я горжусь тем, что мы сделали, и я понимаю, насколько весомыми могут быть наши смерти. Спасая Китнисс, я надеялся создать лучшее будущее для одного человека, женщины, которую люблю. Но теперь я понимаю, что моя смерть может послужить катализатором для лучшего будущего всего Панема.
И для этого я с удовольствием отдам свою жизнь.
