Глава 1Говорят, в Америке до сих пор есть тот, кто исполняет желания. Но только по одному на клиента. Он возникает совершенно случайно, и вы не знаете, кто он и что он, пока он не выполнит ваше желание. Говорят, его отец был лепреконом из самой Ирландии, а мать – женщиной из племени шайенов. Потом у шайенов отобрали землю, и теперь его можно встретить только на дороге, и только на одной. И сейчас, когда прежняя Америка давно прекратила существование, а дороги разрушены землетрясениями и заросли лесом, она всё равно где-то незримо проходит – эта самая автострада-60…
Пять часов утра.
Темнота начинает рассеиваться, улица уже видна – дома, сараи, редкие скрюченные деревья. Несмотря на то, что это зажиточный квартал, уличного освещения здесь нет и никогда не было. Не положено.
На первом этаже одного из домов загорается свет. Три окна. Это пекарня. К семи утра хлеб уже должен быть готов.
Рабочий день начинается. Отец и сын действуют молча и слаженно, как две шестерни одной передачи. Нужды в словах нет, каждый давно знает, что ему делать и в каком порядке.
Тишину нарушают лязг железной крышки о каменный пол и громкие крики:
- Чёрт! Чёрт! Чёрт!
Отец вне себя: в бак с чистой водой ночью попала крыса. Видимо, решила попить и не удержалась на краю.
- Пит, вылей скорей эту воду… На огород, не пропадать же… Ну надо же, крыса…
Крепкий светловолосый парень выносит ёмкость с испорченной водой и тащит на задний двор. Бак тяжёлый, вода переливается через край - нужно хоть немного выплеснуть. Вместе с водой на землю выплескивается крыса-утопленница, встает на лапы, отряхивается и убегает прочь.
- И такое бывает, - слышится из-за спины.
Парень оборачивается и видит в предрассветных сумерках стоящего у ограды совершенно незнакомого человека.
Если бы крыса не только ожила, но и заговорила, он бы удивился меньше. Город маленький, все давно знают всех, а новым людям просто неоткуда взяться. Таковы порядки. Передвижения по стране запрещены.
Да просто ночь еще не кончилась - это сон. И раньше бывало так: приснится, что встаешь, умываешься, идешь в школу, а уже за партой будильник звенит прямо в ухо. Обычное дело. Впрочем, сон обещает быть интересным…
- Пит Мелларк, разве тебе не интересно, что я делаю в пять часов утра на вашем заднем дворе?
- Наверно, хотите помочь мне полить огород?
- О нет, я не поливаю огороды, - смеется незнакомец и понижает голос: - Но помочь - могу.
Ну конечно же, сон. Сначала ожившая крыса, теперь волшебник.
- Меня зовут мистер Грант, - представляется герой сновидения. – Мистер Одно Желание Грант. Можно просто О.Ж. Грант. И я могу исполнить твое желание. Но только одно. У тебя же есть заветное желание?
Заветное желание? О да, конечно… Ладно, можно, все равно это сон.
- Знаете, мистер Грант, у нас в школе была одна девочка, - начинает парень, смущаясь и запинаясь. – Я никак не мог подойти к ней и сказать… ну, вы поняли… Но тогда, в школе, я видел ее каждый день и все думал: вот завтра подойду и заговорю с ней, найду повод… завтра наступало, а я опять не мог, и в таких «завтра» прошло одиннадцать лет. Но в школе я хотя бы видел ее каждый день. А сейчас, после окончания, мы видимся очень редко, случайно, и скоро перестанем совсем…
Человек внимательно слушает. Голос парня звучит все увереннее:
- Мистер Грант, я очень за нее боюсь. Она охотится, чтоб прокормить семью, а это очень опасно. Ее могут арестовать и искалечить, у нас это запросто. Могут в лесу разорвать дикие собаки. Может убить током от электрического забора. А если не сможет охотиться, то пойдёт в шахту и умрет от силикоза или погибнет при взрыве, как ее отец… Я могу ей помочь, изменить ее будущее…
- Хочешь сказать, что если она выйдет за тебя замуж, ваша жизнь будет спокойной и счастливой? – усмехается мистер О.Ж.Грант. – Я бы не был так уверен…
- Но я хотя бы попытаюсь. И для этого мне нужно просто набраться смелости и сказать ей… Просто сказать, больше ничего.
- Это точно твое заветное желание? – переспрашивает Грант без улыбки.
- Конечно, - твердо отвечает юноша.
- Больше ничего не хочешь?
- Нет.
- Окончательное решение?
- Да.
- Хорошо, будет исполнено. – Мистер Грант подносит к губам диковинную трубку в виде обезьяньей головы, затягивается, и трубка вспыхивает зеленым пламенем, окончательно убеждая собеседника, что это сон. – Что ж, Пит Мелларк, на этом и попрощаемся.
- Спасибо, мистер Грант! – глаза парня сияют.
- Не за что, - бросает уходящий через плечо. - Да, кстати… какой сегодня день?
Сегодня? Ах, да… Жатва.
У ограды уже никого нет. Бак пуст, огород неведомым образом полит. Приснится же такое.
В пекарне отец уже разжег огонь в печи и укладывает формы на поддон. Война ли, чума ли, Жатва ли – к семи утра горячий хлеб должен лежать на прилавке.
- Дохлая крыса в чистой воде… - сокрушается он, отправляя хлеб выпекаться. – Хуже приметы нет. Да еще эта Жатва, будь она проклята…
- Папа, - отвечает сын, глядя спокойно и ясно. – Она не дохлая. Она убежала.
Глава 2Шесть часов утра.
Он забыл, что такое рассвет. Уже двое суток день от ночи отличает лишь красный кружок в дымном небе, как в мутной луже. Ночью его нет.
Он не спит уже третьи сутки. Он устал, дико устал, но уснуть не может. Стоит закрыть глаза, как перед ними все то же: огненная стена, рухнувшие крыши, горящие заживо дети, которых он не сумел спасти. Шестеро, мал мала меньше. Он успел вытащить лишь одного.
Он шахтер, он о взрывах и пожарах знает много, его учили. Он знает, что такое огненный шторм - все было, как по учебнику. Горящие дома, сараи, заборы вдруг слились в один кромешный ад, который со страшной скоростью начал втягивать в себя все, что могло гореть. Всё и всех. А в небе плясал огненный хлыст небывалой высоты, как плеть в руках командира миротворцев...
Нет, это не люди. Люди с людьми такого не делают. Это бешеные собаки, с которыми разговор один – стрела в горло.
Он тогда сразу все понял. Сработало чутье охотника. Как только отключили электричество, он отправил братьев по соседям и побежал сам.
Остальное помнит плохо. Рёв огня, бегущие живые факелы, страшные крики обожженных. Он один, а их много – женщины, дети, старики. Он носился по горящим улицам, вытаскивал кого-то из огня, собирал уцелевших, тащил раненых к обесточенному и безопасному забору. Но он был один. Если бы их было двое…
Идиот. Болван. Кретин. Не было ни минуты, чтоб он себя не костерил самыми черными словами. Если бы он тогда не пошел на принцип… Если бы они с ней ушли в лес, ничего этого вообще бы не произошло, никто бы не сгорел заживо. Если бы. Расплата была скорая и страшная, он еле выжил. Вот так и учит жизнь дураков. Но даже тогда он ни черта не понял. Хотя куда уж понятнее – сорок ударов, спина в кровавую кашу. Надо было еще забить гвоздь в голову, тогда бы дошло. Если бы он ее послушал, она не пошла бы умирать, а ему не пришлось бы с этим жить.
Ничего, он тоже шторм*. Его так зовут. Если выберется живым - оправдает свое имя.
У него хватило ума увести людей на озеро. Холодная вода - лучшее средство от ожогов, когда другого нет. Кто мог - шел сам, а для раненых он делал индейские волокуши. Он бегал всю ночь вдоль тропы, как пастушья собака: показывал дорогу, собирал по лесу отставших, помогал тащить раненых. Только на месте понял, что сломал руку и почти сжег легкие.
Когда людей пересчитали, выяснилось, что их осталось чуть больше одной десятой. Что сделали девять из десяти, за что их сожгли заживо? Нет ответа.
Нет, это не люди. Это не могут быть люди. Если больше некому - он один убьет их всех.
На него, восемнадцатилетнего, взрослые мужики смотрят, как на единственную надежду. Те, кто еще вчера от него шарахались, как от бунтаря, теперь готовы выполнять все его распоряжения. Оказалось, что только от него зависит, жить им или умереть. А он не знает, как быть дальше. Чем накормить почти девятьсот человек, если рыба в озере скоро кончится, а дичь, почуяв гарь и пепел, ушла далеко в леса. А самое страшное – если вдруг переменится ветер, лесного пожара не миновать. И тогда уже бежать будет некуда.
Нет, это не люди. Они не должны ходить по земле. Где-то от кого-то он слышал эти слова: «Пепел стучит в сердце»...
- Ты устал, - слышится рядом незнакомый мужской голос. – Тебе помочь?
Ну вот, уже видения начались. А почему бы и нет. Может, чего подскажут.
- Хоть одно одеяло дашь, помощник? У меня дети мерзнут.
- Нет, одеял не имеется, - звучит в ответ. - Подушек и простыней тоже.
Было бы чем – дал бы в глаз. Он что, издевается?
- У меня есть кое-что посущественней. Я могу исполнить твое желание. Но только одно.
У него уже третьи сутки одно-единственное желание.
- Дай мне силу. Я хочу убить их всех.
- Я думал, ты попросишь о своих людях…
- Что толку, если я сейчас помогу людям выжить, а они потом пришлют карательный отряд? Нет, я хочу убивать эту нечисть, пока живой, и после тоже. Пусть они меня боятся даже мертвого...
- Я думал, ты попросишь о ней…
- Мужик, не морочь мне голову. Разве ты сам не понял, что она жива? Мало того – надрала им задницы и сбежала. Мы друг друга чувствуем, как бы нас не разделяли. И так будет всегда, за кого бы ее не сватали. И от меня уж точно ни один из ее мучителей не уйдет живым, это я обещаю.
- В огне твоей мести могут погибнуть близкие…
- Ты дурак, да? Из нас всех выжил каждый десятый. Девять из десяти тоже были чьи-то близкие! Пока эти нелюди живы, мои близкие в опасности. И твои тоже.
- Ты хорошо подумал?
- Нечего тут думать. Пепел стучит в мое сердце.
- Решение окончательное?
- Окончательней некуда.
- Ну что ж… удачи тебе, Гейл Хоторн.
Зеленая вспышка и треск сучьев под ногами уходящего.
Сквозь марево, то ли во сне, то ли наяву, он видит, как в небе зависает планолет без эмблемы, и по трапу спускается человек в форме неизвестной армии.
- Кто старший?
- Я за него.
- Начинайте эвакуацию. Первыми – раненые, женщины и дети.
- А ты сам откуда, с неба, что ли?
- Нет, всего лишь из Тринадцатого дистрикта.
Он поднимается на борт последним. Ему что-то колют, и силы возвращаются. Видимо, ночной гость держит слово.
______________________________________________
* Gale (англ.) - сильный ветер, шквал, шторм
Глава 3Семь часов утра.
Конец ноября. Ночи все дольше, еще месяц – и наступит самая долгая, самая темная.
На вокзальной площади выстроились палатки, но это не осенняя ярмарка. Палатки армейские. Идет война.
По команде «подъем», от которой содрогаются звезды на небе, в лагере вспыхивает свет, громко топают тяжелые армейские ботинки, громко перекликаются солдаты, разбегаясь кто к умывальнику, кто на оправку. Становится людно, шумно и весело – здесь пока не стреляют.
Больше всего молодых солдат - как на любой войне. Детские лица, недетские глаза. У каждого за спиной хотя бы по одной родной могиле. Почти у каждого - ряд зарубок на прикладе. Считается, что молодым умирать не страшно и убивать не совестно.
Эти парни и девчонки уже не бунтующие голодные рабы – они вместе, они сила, они армия. Все бьются с ненавистным старым миром за свое будущее. Все одеты в одинаковую новую форму. Все одинаково коротко острижены. Все, кроме одной.
Из-под ее армейского берета на плечо и автомат спускается черная коса – ей разрешено. В руке кружка с чем-то горячим – поддержать силы после бессонной ночи на холоде. Она сидит у походной печки, не сводя глаз с маленькой палатки, в которой едва ли уместятся двое.
Кто-то подходит и присаживается рядом:
- Как дела, солдат Китнисс Эвердин?
Как часовые пропустили в лагерь гражданского? Или ему все можно? Наверное, да – он держится так, будто сам дома, а остальные, вплоть до коменданта, у него в гостях.
Она не спрашивает, откуда он ее знает. Оттуда же, что и вся страна. Символ революции, Сойка-Пересмешница – вот она кто в недавнем прошлом. Сейчас – рядовой освободительной армии с неясным будущим.
- Чего-нибудь хочешь?
- Что? – Она будто просыпается.
- У тебя есть заветное желание?
- Я хочу убить Сноу, - четко отвечает она, как армейский устав.
- Без суда? – прищуривается гость. – Это же все-таки революция, а не бандитский налет…
- Нас тоже убивали без суда. Я хочу убить Сноу. – И, как будто оправдываясь: - Я поклялась жизнью своих родных. Я должна его убить.
- Поклялась – значит, убьешь, - усмехается человек. – Но это нельзя назвать заветным желанием.
- Ну, тогда… - Она задумывается, все так же не сводя глаз с одинокой палатки.
- Может, счастья? – подсказывает незнакомец. – Все девочки хотят счастья.
Она впервые поворачивается к нему:
- А оно есть?
- Наверно, есть. Люди все время его ищут, но при этом забывают некоторые правила…
- Что за правила? – В ее голосе надежда.
- Ну, например, за невинную кровь расплата – невинная кровь. Почему-то так. Или… - он провожает взглядом рослого темноволосого солдата, бегущего к штабной палатке, - если кого-то постоянно отталкивать – его обязательно оттолкнешь. Только уйдет он не так, как ты хочешь, а неправильно и не вовремя. Это тоже почему-то так. Или, - он смотрит в ее глаза, серые, как пепелище, - не клянись. Особенно чужими жизнями. Вот так оно примерно и устроено.
Она снова задумывается, глядя на ту самую палатку.
- Кто там у тебя?
- Неважно. – Сказано так, что поймет любой, а уж он – тем более.
Она смотрит в небо, на котором осталась только одна звезда, да и ту скоро закроют наползающие снеговые тучи. На эту звезду желаний не загадывают.
- Хочешь домой?
Черные печные трубы вместо домов, обугленные человеческие кости, косые взгляды уцелевших… Зачем снова об этом?
- У меня был дом, но он сгорел. - Ее голос сух, как пепел. - Все сгорело. А в другой я не хочу.
Да что ж она так смотрит на эту палатку… Как будто там ее потерянный дом.
- Так чего ты все-таки хочешь?
- Я же сказала: убить Сноу. – Разговор начинает ей надоедать. – Я поклялась. Я должна.
- Любой ценой?
- Любой ценой. - Скорее бы этот гражданский убрался восвояси.
- Люди постоянно чего-то хотят любой ценой. Только при этом не задумываются, что цена действительно может быть… любая. – Он встает и потягивается. – Мне пора.
Она не отвечает. Кажется, она готова просидеть всю жизнь, так и глядя на эту палатку.
Через два шага он оборачивается:
- Так и быть, я исполню твое желание. А Сноу ты убьешь. – И тихо добавляет: - Без оружия.
- Отряд, стройся! – По команде она вскакивает, роняя кружку, и бежит на плац. Коса подпрыгивает на спине.
Он уходит прочь мимо не замечающих его часовых. Он и так сошел с трассы.
Сколько веков прошло над землей, когда-то называвшейся Северной Америкой – люди все те же. Он давно бросил бы все, но есть воля сильнее.
Ему остается лишь каждый раз надеяться, что самая темная тьма – всегда перед рассветом.
