Глава 1Алиенора обвела печальным взором комнату, рассеянно посмотрела на отполированные бока сундуков, на каменные островки пола, проглядывавшего сквозь нежную паутину сушенных трав. Ее взгляд отчаянно метнулся к окну и затерялся в синем небе, по которому степенно проплывали легкие облачка.
- Ну что же ты замолчала? - проскрипел голос - слева от нее, с просторной кровати, рядом с которой она сидела на одном из сундуков.
- И вот, гордый рыцарь Гарольд увидел в том дремучем лесу лучик света и пошел вперед, изнемогая от усталости. Лучик шел из хижины, к которой так близко стояли деревья, что казалось и сама хижина - только дупло одного из них, самого ветхого и старого. Гарольд высвободил из ножен меч, тряхнул златыми кудрями и вошел в ту хижину, готовясь сразиться с чудищем, что злыми чарами сбил его с пути, да заманил в такую глушь. Когда же он вошел, то увидел простое убранство: длинную деревянную скамью у стены, да ворохи соломы на земляном полу. Вышла ему навстречу старуха с глазами без зрачков, седая, да горбатая. Гарольд убрал меч. Он воевал лишь с драконами, да со злыми врагами, закованными в латы. Негоже ему было стоять перед старой женщиной во всеоружии. "Кто ты и зачем пожаловал ко мне?" - сердито спросила старуха, а глаза ее, белые и жуткие, смотрели прямо ему в глаза. Гарольд отогнал от себя страх, потому что он ничего не боялся, и ответил ей так: "Случайно я забрел к тебе в дом, женщина. Ехал я к славному королю нашему на коне, да увидел по дороге, как напали на неизвестную бедную девушку разбойники, один из них посадил ее к себе на коня и увезли они ее куда-то. Я не успел вмешаться, и теперь нет мне покоя, потому что сердце рыцарское велит мне защищать тех, кто попал в беду и не может за себя постоять". Старуха недобро рассмеялась...
- Хрррр... - отозвался с кровати голос.
Алиенора, не веря своему счастью, посмотрела на двоюродную прабабушку, старую деву, чьи годы перевалили уже за восьмой десяток. Сухонькая, тощая, будто сотканная из хворей и морщин родственница крепко спала, чему-то во сне улыбаясь. Итак, Алиеноре не придется додумывать для нее историю, потому что, проснувшись, старая дама не вспомнит ни слова.
Алиенора подошла к окну, провела по гладкому камню тонкими пальчиками, а потом выглянула во двор, со скукой понаблюдала за работой дворовых, за тем, как дородные женщины раскладывали для сушки скошенную на лугу траву, как бородатые мужчины сколачивали бочки для вина.
Но все эти люди интересовали ее не больше овец, пасшихся во дворе под надежной защитой двух колец каменных стен. Не интересовали ее и жившие своей жизнью крестьяне, будто белые муравьи сновавшие между своих жалких домишек.
Только скользнув по ним взглядом, в котором не было даже презрения, девушка погрузилась в печальное и глубокомысленное созерцание пустой дороги, по которой в ее мечтах должен был примчаться за ней рыцарь.
Он должен был увезти ее из скучного замка, слишком холодного зимой и слишком жаркого летом, от придирок отца и старших братьев, от насмешек брата младшего. От выжившей из ума старой девы, для которой она сочиняла рассказы о славном рыцаре Гарольде, и которую, она, впрочем, единственную из всего семейства любила.
Нет, был еще милый, недавно вернувшийся из странствий дядя. Тот всегда был светел, да весел и уделял ей много внимания, к неудовольствию отца Алиеноры, считавшего, что его младшему брату следовало бы больше заниматься племянниками, а не девицей на выданье, уча ее бесполезным для ее пола искусствам.
Надо заметить, что взгляд Алиеноры, горестно устремленный на дорогу, нельзя было назвать наивным. Не читалось в нем и серьезной веры, что рыцарь на белоснежном коне, Гарольд с золотыми кудрями, там обязательно появится. Точнее, вера-то, может, и была, но Алиенора уже научилась ее обуздывать.
Нет. Она, недавно отпраздновавшая пятнадцатилетие девушка, жившая в самые что ни на есть средние века в период столетней войны, французская графская дочка, давно уже подозревала, что рыцарей нет.
То есть совсем нет. О них насочиняли сказки глупые трубадуры, которые когда-то, только раз в ее небогатой событиями жизни посетили замок и спели много песен о подвигах прекрасных юношей без страха и упрека.
Потом она и сама пыталась сочинять стихи... Выходило неважно, хотя Изабелла, ее подруга детства, утверждала обратное. Как бы там ни было, стихотворство оказалось утомительным для пытливого практичного ума, и Алиенора сочиняла романы для прабабушки только в прозе, иногда сама увлекаясь сюжетом.
В ее жизни ничего не происходило, чему она теперь была бы, пожалуй, рада, ибо собирался отец выдать единственную дочь замуж, за самого мерзкого барчонка из соседних угодий: за маркизова среднего брата Августина.
Когда-то, когда Алиеноре было лет семь, они с дядей Люсьеном возвращались с охоты и, услышав приближавшийся шум, притаились в тени вяза, чтобы не попасться на глаза разбойников или англичан, что, по словам дяди, было все одно.
И в самом деле, речь неизвестных, скакавших на хороших лошадях людей, была непонятной и резала Алиеноре слух. А от злого смеха кровь стыла в жилах девочки, и жалась она дрожащим тельцем к дяде, тогда еще совсем юному, потому что был Люсьен самым младшим из сыновей графа и только на десять лет старше племянницы.
Впереди незнакомых людей бежала босоногая девушка – первая красавица в соседних угодьях, Мария. Алиенора не знала о том, что девушка первая красавица, но глаза девочки с невольным восхищением отметили, как красиво разметались по светлым плечам рыжеватые длинные локоны, какой тонкой, словно стебель весеннего цветка, была у девушки талия, и вся она напоминала дивную золотисто-белую розу. Уже потом, много лет спустя Люсьен рассказал, что это была крестьянская дочка. Славилась она кротким нравом, и влюблены в нее были все, кто хоть раз ее увидел, даже сыновья маркиза, да только девушка объявила общине, что пойдет в монастырь, как только умрет ее больная, нуждавшаяся в помощи мать. К ее выбору отнесся с уважением даже сам старый маркиз и велел сыновьям оберегать девушку, да только к тому времени он как раз помер, чем-то отравившись. Поговаривали, что не без вмешательства старшего сына отошел он в мир иной.
Маленькая Алиенора не очень понимала происходящее, но догадывалась, что прекрасной крестьянке грозит какая-то опасность, потому что в синих глазах бедняжки читался откровенный ужас, а дядя сделал попытку уговорить племянницу постоять под вязом, пока он переговорит с разбойниками, а еще лучше: «…вон ту тропинку видишь? Беги по ней быстро-быстро, как только сможешь. Ты же умница, найдешь дорогу к замку». Но Алиенора только сильнее вцепилась в дядино плечо, и тот, поборовшись с ней, как с диким котенком, смирился, оставшись под вязом в безопасной тени тяжелых, сломавшихся под собственной тяжестью веток. «Закрой глаза», - отчаянно и страшно прошептал дядя, когда несколько всадников окружили девушку, похожие на волков, взявших в кольцо лань. С мерзкими криками и жутким смехом они бегали за несчастной, играя с ней, наслаждаясь ее страхом, и Алиенора едва не закричала, когда один из злых людей схватил девушку за руку, но Люсьен закрыл ладонью племяннице рот. И вдруг они услышали стук копыт. Дядя зашептал на ухо успокоительные слова: «Это сыновья маркиза, она их крестьянка, они спасут ее, прогонят с нашей земли поганых англичан». Но дядя ошибся. Оказалось, что «поганые англичане» неплохо знали французский язык и легко договорились с Луисом, старим братом, о том, что девушку они заберут себе, да только просили назвать цену. «Не слишком высокую, а то, глядишь, и вовсе платить не станем. Вас двое, а нас четверо. Неужели господа станут из-за какой-то телушки торговаться? Это не по чести». Луис рассмеялся, да согласился отдать девушку даром, если будет соблюдено «право первой ночи». «Для такого господина ничего не жаль». «Да не для меня, а для братишки. С чего-то надо ему начинать». Ответом был смех, от которого Алиенору так замутило, что она стала вырываться из рук дяди, желая соскочить вниз и бежать куда-то, словно стала свидетельницей чего-то ужасного. Тогда она была уверена, что Августин вот-вот начнет заживо пожирать крестьянскую девушку. Люсьен же, понимая что ему с племянницей не справиться, ударил шпорами коня, да поскакал во весь опор прочь. Он привез девочку домой, оставил с братьями и нянькой, а сам умчался куда-то и пропал на несколько лет.
И вот теперь Алиенору собираются выдать замуж за отвратительного людоеда. Это случится быстрее, чем за ней примчится золотоволосый Гарольд…
- …Старуха недобро рассмеялась… А дальше? Что было дальше? – спросил скрипучий голос.
Алиенора вскрикнула, потому что была уверена, что бабушка спит, да и голос шел с другой стороны. Ее испуг был встречен веселым звонким смехом. В дверях стояла Изабелла, пышущая здоровьем, белокожая рыжая девица, любимая дочь соседа - барона.
- А! Что б тебя! – вскричала Алиенора и кинулась к Изабелле, возмущено размахивая кулачками, чтобы очутиться в крепких объятиях хохочущей подруги.
Глава 2- Ну и чего ты замолчала? – спросила Изабелла, когда они обе устроились в нише просторного для их худеньких фигурок окна.
- Тише ты! – прошептала Алиенора. - Разбудишь бабушку.
- И откуда ты только берешь свои рыцарские романы? Вроде, в Красной книге таких не было?
Красной книгой девушки между собой называли толстую красивую книгу, которую на свадьбу матери Изабеллы подарил тогда еще молодой барон.
В книге были иллюстрации - белокурые девушки и юноши в красивых платьях, да породистые кони с великолепно прорисованными мышцами, да диковинные звери. Имелись там и истории о доблестных рыцарях и прекрасных дамах, о подвигах, приключениях и, конечно же, о вечной любви. Когда-то несколько лет назад, когда девочкам давали больше воли, когда родители, дабы пресечь безделье, ведущее к греху, не нагружали дочерей полезными, но скучными занятиями, вроде вышивания, Красная книга была верной спутницей их игр. Алиенора научилась по ней читать - почти сама, только капельку когда-то обучал ее этому волшебству дядя, пока не получил хорошую взбучку от графа. Тогда дядя тщетно возился с племянницей. Девочке не нравились непонятные закорючки, не желавшие складываться в слова. Зато позже память помогла ей найти ключик к таинственным знакам, прятавшим целый мир. Изабелла с удовольствием подыгрывала подруге, как и Алиенора воображая себя то славным рыцарем, то благородной девой. Но в конечном счете живой, смышленой девушке надоели битвы с драконами и злыми волшебниками. Юная баронесса становилась все краше, о чем говорили ей отполированные до блеска тазы, блюда, да подносы. О том же твердила ей матушка и тетушки. Кроме того, с каждой весной все слаще благоухали яблони в саду ее батюшки, и всюду, даже в обыкновенном небе обнаруживалось все больше ярких красок: лазурная, бирюзовая, розовая, оранжевая и самые невероятные оттенки лилового и фиолетового.
- Твоя бабушка так крепко спит, что ее не разбудило бы и войско Черного принца, вздумай он громить стены замка.
- Ах, я прошу тебя! Не надо о Черном принце! Это очень злой человек и горе нам, если на нас нападет его войско. Нас, девушек, погубят, предав позору и мучительной смерти.
- Боже мой! Ты даже побледнела! И неужели ты веришь во всякие ужасы, которые говорят про англичан? Я вот еще слышала, что среди их рыцарей встречаются настоящие красавцы.
- У них нет рыцарей, - жестко ответила Алиенора, поджав тонкие бледные губки. - Потому что нет у них чести.
- Это почему же?
- Потому, хотя бы, что они не соблюдают законов боя! Знаешь, как наш добрый старый король попал в плен? Он шел впереди войска, не прячась за спины солдат, которые сражались по-рыцарски, не покидая товарищей, не отступая и не выводя вперед себя простолюдинов, и потому проиграли!..
- Ты сейчас спалишь меня, так горяча! Остынь, подруга! Откуда ты берешь все эти подробности?
- Мне рассказывал Люсьен.
- Люсьен? – Изабелла приподняла умело выщипанные бровки, чуть улыбнувшись. - Хмм... возможно. Ведь он тоже выдумщик, твой дядюшка?
- Ну, естественно, - поморщившись, пробормотала Алиенора, - все мы выдумщики.
- Нет, не все, а только вы с Люсьеном. Послушай, я не знаю, как именно наш славный король попал в плен, меня там не было, зато я точно знаю, что в лавке у мадам Жаклин появились туфли. Атласные, с каблучками, из самого Парижа!
- Но откуда ты знаешь? Тебя же там не было.
- Где не было?
- В Париже.
- Не умничай. Знаешь, что бывает с теми, кто много умничает? У них вырастает нос и их не берут замуж благородные рыцари. А, когда они совсем иссохнут от ума, их отправляют в монастырь!
- Ах, хорошо бы не брали… - печально сказала Алиенора и впервые за время разговора краска залила ее белые щеки, отчего у девушки сделалось несчастное лицо, и вся она будто потемнела, поникла, как цветок, на который упала тень. - А благородных рыцарей нет. Если и были, то погибли все. Там, защищая нашего короля…
- И это говоришь мне ты?! Да что же случилось?
- Меня выдают замуж.
- Боже! Когда, за кого?
- Через месяц помолвка. За среднего брата маркиза, Августина
- Через месяц?! А свадьба через год, вот увидишь! Год! Подумай только! Это же целая жизнь!
- Год?
- А тебе сколько нужно? Девичий век недолог.
- Ты права. Год. Целый год.
С этими словами Алиенора снова оглядела комнату: кровать со спящей бабушкой, сундуки, пяльцы, цветы в кувшине, - будто видела здесь своих старых друзей, которых придется покинуть.
- Эй, подруга, надеюсь, ты не собираешься этот год предаваться глупым мечтам о рыцарях? Оставь их на потом, когда муж запрет тебя в башне. Пока же... Ммм... Ты чувствуешь, как пахнет этот ветер?
- Туфлями? – насмешливо спросила Алиенора, снова бледная, но с оживившимися, заблестевшими глазами.
- И ими, и ярмаркой с плясунами и комедиантами!
- Ну да, так нас и пустили на ярмарку.
- Твоя бабушка спит, о чем я все тебе твержу без толку. А моя мадам Фиона, наверняка, уже так хороша, что не заметит, если мы ненадолго отлучимся. Знаешь, любит она с вашей кухаркой пропустить чарку другую вина. Ну же, пойдем!
Но когда Алиенора уже в задумчивости направилась к сундуку, сдаваясь напору подруги, ткань, закрывавшая проход к ней в комнату, шелохнулась.
Глава 3Серебристые лани на шерстяном гобелене замерли. Девочки инстинктивно отодвинулись друг от друга: мол, ничего не замышляли, не проказничали. Но кто бы это мог быть? Отец? Брат? Мадам Фиона? К счастью, это оказался всего лишь Люсьен. На нем был пошитый из оленьей шкуры кафтан, из того же материала неуклюжие сапоги; густые золотистые, как пшеничные зерна, волосы перепутанными прядями спускались до самого пояса, а щеки скрывала редкая бородка. Голубые продолговатые глаза под рыжеватыми пушистыми ресницами смотрели с любопытством. Увидев дядю, Алиенора облегченно рассмеялась, а Изабелла ужасно покраснела. «Ах, Люсьен вечно всех пугает», - с неудовольствием подумала графская дочка.
- Ты занята? - спросил молодой человек, больше похожий на высокого, недокормленного медведя.
- У меня гости, дорогой дядя. И у нас есть свои планы.
- Ах вот как? Но мы же договаривались, что я покажу тебе один прием, который подходит и ребенку, не то чтобы взрослой девушке.
- Спасибо, дядя, но я бы хотела обсудить кое-что с Изабеллой.
Люсьен перевел взгляд на гостью, которая попятилась немного назад, словно мечтала слиться со стеной. В комнатке царил полумрак, разгоняемый солнечными лучами только на небольшом участке у окна. Таким образом гостье удалось неплохо спрятаться за водопадом света, однако у молодого господина были зоркие глаза, привыкшие выслеживать для всего семейства дичь.
- Ах, да это же наш чертенок! Сорванец Изабо! – восхищенно воскликнул Люсьен и улыбнулся, так как его, видимо, позабавили какие-то воспоминания, судя по возгласу, выдававшие, что в детстве юная баронесса не отличалась примерным поведением.
Изабелла совершенно смутилась и опустила к полу глаза.
- Дядя, ну зачем ты ее пугаешь! Изабелла выросла! Мало ли какими глупостями, кто из нас занимался, когда был ребенком. Вот про тебя папа говорит, что ты только и делал, что замышлял против старших братьев всякие козни, лопал больше всех меда, да таскал с кухни орехи! И что с того? Кто же знал, что в итоге ты превратишься в медведя! Что, в общем, не удивительно…
Люсьен на это рассмеялся и из человеколюбия отвел взгляд от Изабеллы, которая, казалось, готовилась упасть в обморок. Его, похоже, и самого удивило странное поведение девушки, которая ребенком нисколько его не стеснялась, вешалась ему на шею с радостным писком: «Люсси!» И вот теперь такой страх перед ним! Но они давненько не виделись. Ведь Люсьена не было в замке много лет. Погрустнев и рассеянно проведя смуглыми пальцами по светлой бородке, он пошел прочь, буркнув на ходу Алиеноре: «Ну вот и ты…»
- Что он хотел сказать? – прошептала Изабелла, когда Люсьен ушел, а серебристые лани на гобелене снова остановили свой бег.
- Не знаю, - пожала плечами Алиенора. – Наверное, он хотел сказать, что я, как и мои старшие братья, не желаю учиться у него военному делу, но это не так! Ему просто одиноко, я думаю. Ну да кто виноват, что он себя в медведя превратил? Кстати, не так он и плох был, пока не отрастил бороду.
- Я помню, - быстро сказала Изабелла и вдруг, широко улыбнувшись, схватила Алиенору за руку. – Пойдем скорее! Я слышу песню Фионы!
В самом деле, снизу послышалось нетрезвое пение дамы, которая сопровождала на прогулки Изабеллу.
- Да погоди ты! – прошипела Алиенора, в испуге взглянув на кровать, где во сне издала недовольный храп ее старая бабушка. – Никто нас не пустит за внешние ворота! В самом деле, ты осталась ребенком, Изабо! Нам больше не по десять лет, чтобы мы могли, переодевшись мальчиками, идти, куда нам взбредет в голову.
- А что нам мешает переодеться мальчиками теперь?!
- О, пресвятая дева! – Алиенора, снова на всякий случай взглянув на бабушку, мученически закатила глаза. Секунду она созерцала коричневые грубые балки, среди которых кое-где устроились в серых облачках пыли паучихи. Затем воскликнула: - Во-первых, где мы возьмем мужскую одежду? Тихо! Погоди! Дай сказать мне! Так вот, я не собираюсь таскать из сундуков братьев их камзолы, которые нам будут обеим, кроме прочего, велики. А во-вторых, извини. Но свои шикарные перси ты не спрячешь ни под какой одеждой, а за позор, навлеченный тобой на семью, тебя не простит даже твой добрый папенька!
- Ах, какие глупости… Я вовсе не хотела предлагать таскать одежду из сундуков твоих братьев, хотя Гийом моего роста, и этот бездельник все равно не заметит. Спорим?
- Да, Гийом - бездельник и так толст, что в его камзоле поместилось бы две тебя вместе с твоими прелестями, но я не желаю устраивать все эти глупости! К чему? Перед смертью не надышишься… Эххх… А ведь даже Гийом может свободно вскочить на коня и помчаться, куда пожелает. Почему мужчинам столько привилегий? Даже самым тупым и трусливым из них? Почему женщины должны томиться в темнице, в то время как в их груди бьется истинное рыцарское сердце!
Алиенора так увлеклась, что едва не разбудила бабушку, которая очень громко засопела и ненадолго открыла глаза. Полежав так некоторое время, пожилая дама перевернулась на другой бок и вскоре снова мирно засопела.
Снизу послышалось пение мадам Фионы.
- Вот видишь, что ты наделала? – возмущенным шепотом стала выговаривать подруге Изабелла. – Вместо того чтобы рассуждать о подвигах, да сочинять о них песни, истинные герои эти подвиги совершают. Например, составляют подруге компанию в лавку мадам Жаклин. Неужели твой батюшка такой изверг, что будет сердиться? Если ты поедешь с подругой детства только взглянуть на туфельки? Ну же, решайся! И мы не одни поедем, моя Фиона теперь согласится сопровождать нас хоть на край света. Она достаточно пьяна, чтобы ей было легко запудрить мозги, и недостаточно пьяна, чтобы забыть о гневе папенькиного управляющего. Когда ее увидят в таком состоянии, у нее будут большие неприятности. Если ей предложить проветрится, она будет нам благодарна, да и сможет приобрести себе кувшинчик вина, чтобы потом в одиночестве завершить удачно начавшийся день. Поспешим.
- Но… Что мне надеть?
- Не глупи. Чем проще будет на тебе платье, тем меньше мы привлечем внимание.
- Но лошадь… Мне придется пойти на конюшню, а конюх просто так не даст мне коня. Я же говорю тебе, что…
- Тссс… Моя кобыла выдержит нас обеих, а за ворота замка нас легко пропустят в обществе мадам, если, конечно, ты перестанешь мешкать.
Сердце Алиеноры забилось, будто в каком-то предчувствии. Она еще раз оглядела маленькую, уютную комнатку, в которой почти безвылазно провела последние недели, уныло думая о замужестве и предаваясь мечтам о Гарольде. Несмотря на солнечный день, помещение оставалось темным, трава на каменном полу напоминала серую паутину, а пяльцы - о скучном труде. Да и то, что теперь предлагала Изабелла, не выглядело преступным. Одно дело переодеться в мужское платье, за что можно поплатиться головой, а другое дело просто прокатиться в обществе подруги детства на ярмарочную площадь. Их будет сопровождать Фиона, никто не сможет сказать ничего дурного, чтобы отец рассердился, а худшее, что грозит Алиеноре, это если ее запрут дома. Ну да она и так себя заперла. Не колеблясь больше ни секунды, графская дочка последовала за подругой.
Глава 4Девушки беспрепятственно пересекли ров. Впереди на крепкой, вороной масти лошади ехала загрустившая Фиона. Кобыла Изабеллы была уже немолода и, обзаведясь на старости лет склонностью к размышлениям, передвигалась очень неторопливо. Это было хорошо: с одной стороны, девушки в своих длинных коттах, вынужденные удерживаться в одном седле, не теряли равновесия. С другой стороны, Алиенора страшно переживала, что кто-нибудь из слуг проявит бдительность и маленькое приключение закончится большими неприятностями. Однако все обошлось, даже Фиона ничего не сказала против затеи, хотя было похоже, что она и не заметила, что под ее опекой уже две девушки, а сторож, охранявший ворота, куда-то отошел, поэтому никто не окликнул их из башенок. Замок, населенный преимущественно господами мужского пола, будто бы вымер и опустел.
Деревенька, в которую они вскоре въехали, уже напоминала маленький город, хотя низенькие, кое-где двухэтажные дома оставались преимущественно деревянными. Всюду наблюдалось движение: суетились в светлых льняных чепцах крепкие женщины, носившиеся у своих домов с кувшинами, да корытами; бегали голенькие ребятишки, пацанята в грязных испачканных красноватой землей рубахах и девчонки с прыгающими по острым плечикам длинными кудряшками. Был и смех, и плач, и крик, однако вопреки реалистически настроенным историкам, городок не оглушал зловонием. Пахло выпечкой, медом, яблоками, которые росли всюду, немного навозом, но дух нечистот, смешиваясь с другими запахами, растворялся в общем бурлящем жизнью котле.
Алиенора быстро пожалела, что решилась на эту прогулку, раздраженная шумом и неопрятным видом людей, которых она видела, но еще больше ее возмущали щегольски одетые в шелка девицы и молодые женщины, изящно ступавшие по булыжникам в деревянных сандалиях, оберегавших от грязи благодаря похожим на мостик подошвам.
По узким улочкам, в которых, как опасалась Алиенора, в любой момент могла застрять толстая лошадь, троица продвигалась осень медленно, но приближение рынка ощущалось по жуткому ору, слышному издалека. В том же направлении стекался народ самой разной наружности.
Кроме коренастых, часто нетрезвых мужчин и женщин в грязных передниках встречались и недурно одетые юноши, но юная графская дочка издалека чувствовала их плебейское происхождение. Она угадывала простолюдинов по торопливости движений, по тому, что они слишком громко смеялись, чрезмерно жестикулировали. Тех же, кто и внешне был хорош и вел себя деликатно, шутливо раскланиваясь с местными красотками, маленькая снобка не замечала в упор. Впрочем, в ее оправдание нужно заметить, что таких было немного.
Алиенора устало вздохнула, совершенно уже заскучав, и на ходу начала придумывать продолжение истории о Гарольде, когда увидела проскользнувшую мимо них высокую тень. Кто-то очень легко сумел обойти их неуклюжую лошадь и скрыться за поворотом. На мгновение Алиенора заметила кучерявую макушку едва ли не на уровне своего плеча. Наконец повернули и они, ненадолго застряв из-за телеги, которую толкал перед собой горбун. И вот она увидела его: высокого, неестественно худого парня, в серых от пыли шоссах, с кожаными подвязками, и коротком двухцветном котарди, позволявшем разглядеть красивые стройные ноги. Похожим образом одевались самые щеголеватые из братьев и дядьев Алиеноры, из чего девушка сделала вывод об аристократическом происхождении незнакомца. Кроме того она отметила, какая приятная у юноши манера двигаться, какая горделивая посадка головы, а длинные до лопаток волосы аккуратно распределялись по плечам, а не нависали неопрятными космами на лицо. Своими наблюдениями Алиенора поделилась с Изабеллой, но та подняла подругу на смех.
- Он едва жив от голода. Посмотри, от него же один скелет остался! Одет он недурно. Был одет, вернее сказать, потому что теперь-то на нем обноски. Где гарантия, что он их не украл? Не купил у лавочника? Прирожденное изящество? Посадка головы? О! Как ты только успеваешь на ровном месте сочинить роман? Обычный парень! Тут и привлекательнее есть, а главное, чище.
- Бедняжка видимо пришел издалека, вот его костюм и запылился. А что касается голода... Боже мой!
- Ну что еще?!
- Несчастный не может из-за высокого своего происхождения заработать себе денег. Мне Люсьен рассказывал...
Но тут Алиенора сообразила, что Изабелла ее не слышит, иначе бы при одном упоминании дядиного имени подруга замерла бы от внимания. Но они уже выехали на рыночную площадь, и гул оглушил их обеих, к тому же между дочерью барона и ее служанкой завязалась перепалка. Сначала мадам Фиона что-то возмущено закричала, указывая на Алиенору, потом спешилась и побежала к девушкам. Изабелла последовала ее примеру, также соскользнув с лошади, и между ней и почтенной мадам, протрезвевшей и оттого злой, продолжилась оживленная дискуссия. Алиенора заметила, что нечто, блеснув, исчезло в складках юбки служанки, но это ее не интересовало. У колодца она увидела загадочного незнакомца. Парень пил из деревянной лоханки воду, держа тяжелую емкость худыми руками. Он пил жадно, большими глотками, но почти не проливал воду. Наконец напившись, он поставил лоханку на каменную кладку, а затем закрыл колодец деревянной крышкой. Алиенора медленно приближалась к нему, но юноша ее не замечал, да и похоже, вообще ничего не замечал, пока к нему не подошел дюжий мужчина и не отпихнул его от колодца. Алиенора в жутком гаме едва расслышала что-то вроде: "шастают тут всякие, воду травят". Парень упал, прокатившись по грязной земле, отчего его костюм стал совсем пыльным, затем вскочил, гневно огляделся, но мужчина успел отойти прочь - то ли потому что струсил, то ли потому что не желал связываться. Парень беспомощно поискал глазами обидчика, позволив Алиеноре разглядеть свое лицо. Девушке очень понравились глаза: большие, продолговатые, глядящие на мир (или только на этот рынок) и кротко, и вызывающе. Его взгляд будто говорил о готовности в любую минуту вступить в бой, но в то же время излучал нежность. Возможно, что-то было преувеличено или не так истолковано наделенной художественным воображением девушкой, но гневный огонек, блеснувший в темно-серых глазах, и в самом деле быстро сменился мягким, измученным выражением. Тем временем девушка продолжала его жадно рассматривать.
Шею молодого человека, там, где из-под лишившегося части серебряных пуговиц котарди выглядывала рубашка, украшали синяки и кровоподтеки; на правой скуле багровел небольшой шрам. Должно быть, его уже били и, скорее всего, неоднократно. Алиенора помнила, в каком виде вернулся домой Люсьен, поэтому испытывала сильнейшее сочувствие к несчастному и такому привлекательному юноше, которого не портил даже великоватый для худого лица нос с горбинкой. Зато на его подбородке девушка с неясным теплым чувством разглядела очаровательную ямочку.
Алиенора подходила все ближе, но незнакомец по-прежнему не замечал ее, осматриваясь все более рассеянно и, судя по затуманившемуся взору, собираясь упасть в обморок.
- Ты представляешь! - закричала ей вдруг в ухо Изабелла. - Сейчас проскакал герольд маркиза и объявил, что состоится турнир! Представляешь?!
- Турнир? - Алиенора так удивилась новости, что ненадолго выпустила из поля зрения объект своего наблюдения. - Но нам ничего не сказали. Что за странный турнир без дам?
- Опять ты... Вот что, на турнирах рыцари мерятся силами, а не только ублажают дам.
- Вот и пусть они ублажают сами себя, - холодно заявила Алиенора, хотя еще утром много отдала бы за возможность посмотреть на настоящий турнир, пусть и спрятавшись среди крестьян.
- Странная ты все же, - разочарованно пробормотала Изабелла. - Пойми ты, жизнь интереснее Красной книги и выдуманных историй!
- Не у женщин. Не у той, которой предстоит стать женой Августина.
Изабелла, которой средний сын маркиза тоже не нравился, хотя она и была уверена, что нашла бы способ с ним со временем договориться, переменила тему:
- Смотри, что я купила! - Девушка приподняла края бархатной котты, чтобы продемонстрировать нарядную обувку.
- Вот именно, - почти не глядя на обновку, произнесла Алиенора. - Я и одета неподобающим образом.
- Мы спрячемся среди крестьян, как тогда, помнишь?
- Я пойду на турнир как-нибудь в следующий раз, когда меня пригласят, позволив одеться, как полагается даме.
- Долго ждать придется. Не боишься? Нельзя жить грезами, Элли, мечтая о белокурых рыцарях и не видя настоящих. Жизнь одна, и она очень короткая, а молодости в ней на один глоточек.
Алиенора задумчиво посмотрела на снисходительно улыбавшуюся подругу. Иногда ей казалось, что Изабелла ее старше лет на сто и будто бы не она была сорванцом и заводилой их детских игр, нарушительницей любых возможных правил. Куда все это делось? Откуда такое смирение, готовность принять судьбу? Или на таких, как Изабелла, вовсе не распространяются никакие законы?
К ним подошла Фиона. Судя по раскрасневшейся и довольной физиономии почтенной мадам, она уже успела залить сладким бургундским свое дурное настроение.
- Нам нужно возвращаться, моя госпожа, - сказала женщина. - Мадмуазель Алиенора поедет с нами?
- Нет, спасибо. Я вернусь домой, - ответила девушка.
- Домой? Но каким образом, мои дорогие бестолковые крошки, благородная девушка одна вернется домой?
Алиенора смущенно посмотрела на Изабеллу. В самом деле, они как-то совсем не продумали, как будут возвращаться.
- Мы дадим ей мою лошадь, - предложила Изабелла. – Где, ты говоришь, будет турнир? В поместье моего отца?
- Да, госпожа, - ответствовала мадам Фиона и быстро отвела глаза. – Что ж, мадмуазель Алиенора, тогда я бы на вашем месте не медлила. Вы вернетесь как раз вовремя, и ваш батюшка будет вами доволен.
- Да. Я сейчас же вернусь домой, - согласилась Алиенора, взяв под уздцы толстую рыжую лошадь.
Изабелла пренебрежительно махнула ей на прощание рукой, явно недовольная скучным настроем подруги. Вскоре баронская дочь и ее служанка растворились в толпе.
Глава 5Алиенора вовремя вернула внимание незнакомцу - тот лишился чувств в пяти шагах от колодца. Ее беспокоило, что кто-нибудь причинит ему вред, но она понимала, что лучше всего поможет, если сумеет раздобыть что-нибудь съестное. Это не было проблемой, так как девушка, покидая замок, успела пристегнуть маленький шелковый кошелек себе на пояс. Люсьен время от времени давал ей денег, неизвестно откуда их добывая. Алиеноре некуда было тратить свои запасы, поэтому у нее накопилась солидная сумма. Большую часть монеток она и отдала за благоухающий печеными яблоками пирог и кувшин вина. Хозяин был необычайно добрым и приветливым, что порадовало Алиенору, внушив ей уверенность в собственных силах. Со своими дарами она направилась к юноше, который нашелся не сразу. Он пришел в себя и отполз к стене.
- Как тебя зовут? - спросила Алиенора.
- Франсуа, - еле слышно ответил юноша.
Он смотрел на нее удивленно и растерянно и даже попытался привстать, но Алиенора остановила его, положив ему на плечо руку.
- Выпей вот это и поешь.
Франсуа жадно посмотрел на угощение, однако принялся пить и есть только после того, как Алиенора прижала к его губам горлышко кувшина и вложила ему пирог в руки. Он отпил половину вина и на четверть съел хороших размеров пирог, когда обеспокоенная Алиенора ухватила его за рукав.
- Погоди! Как давно ты не ел? - спросила она.
- Недели четыре... - пробормотал он задумчиво и хотел еще откусить душистой сдобы, но благодетельная девица вновь придержала его руку. Франсуа терпеливо, с мягким выражением посмотрел на Алиенору. Уголки его рта чуть дрогнули, будто он сдержал улыбку.
- Как? Совсем ничего не ел четыре недели?! - ужаснулась графская дочка.
- Нет. Я ел. - Он устало прикрыл глаза и пояснил: - Яблоки. Много яблок. Орехи...
- А... Что же ты говоришь, что не ел?
Он улыбнулся, показав две симпатичные ямочки на щеках.
- Таких вкусных пирогов не ел.
- Понятно.
Алиенора нахмурилась.
- Знаешь... ты все же не ешь сразу весь пирог. Нельзя с голоду много есть.
- А ты откуда знаешь?
- Люсьен рассказывал.
- А кто это?
- Мой дядя. Он тебе и поможет.
- А почему ты думаешь, что он возьмется мне помогать?
- Мы с ним друзья. Он всегда мне помогает.
- Должно быть, это старый добрый человек?
- Нет, он совсем не старый. Он немного старше тебя.
- Ах вот как! - Франсуа невесело усмехнулся. - Младший сын.
- Самый младший. Но мой брат Гийом все же младше.
- Ясно.
Франсуа о чем-то задумался, став совсем рассеянным.
- Ты можешь встать? - спросила его Алиенора.
Франсуа приподнял брови, словно вникая в суть вопроса, улыбнулся ей и легко поднялся на ноги.
Алиенора, сидевшая перед ним на корточках, как над раненой птицей, удивленно моргнула, а он подал ей руку, помогая подняться. Никогда еще ей не оказывали таких знаков внимания, и графская дочка смутилась, но постаралась напустить на себя холодный невозмутимый вид.
- Так ты пойдешь со мной? - спросила она, стараясь придать голосу тон заботливой покровительницы - роль, которая ей быстро пришлась по вкусу.
Франсуа не сразу ответил. Он будто что-то взвешивал про себя. Потом в куртуазной манере произнес:
- Да, моя прекрасная госпожа, конечно же, я буду сопровождать тебя, куда пожелаешь. Далеко живет твой дядя?
- Нет. Он живет вместе с нами, в замке. Мы быстро доберемся на лошади.
- В замке? - переспросил он, будто бы уточнял, в какое именно драконье логово она собирается его отвести. - Славно. А где лошадь?
- Да вот же!
Алиенора кивнула на толстую кобылу, которая сладко дремала, погрузив копыта в грязь.
- Оооо... - только и сумел сказать Франсуа, но помог Алиеноре взобраться на лошадь, предварительно разбудив животное мягким похлопыванием по холке.
Он легко вскочил в седло и предоставил девушке полную свободу действий.
Алиенора направила рыжую лениво передвигавшую ноги кобылу к отцовскому замку. И все сначала складывалось хорошо. Рука Франсуа бережно, но надежно придерживавшая ее, дарила Алиеноре новые неизведанные раньше ощущения, хотя в его заботе не было ничего вольного, и он явно старался как можно меньше соприкасаться с гибким девичьим станом. Люсьен иначе дотрагивался до нее, иногда причиняя боль, хотя бы потому что, не имея других старательных учеников, преподавал ей основы боевого искусства. Отец мог грубо схватить за локоть, братья тоже не всегда церемонились, хотя чаще не замечали ее существования. Девушка задумалась и ненадолго потеряла бдительность, а очнувшись, обнаружила, что они сбились с пути. Старую кобылу что-то привлекло в лесу, а, может, она решила, что сегодняшний день располагает к приключениям. Как бы там ни было легкомысленная кляча свернула не на ту тропинку. Алиенора виновато оглянулась на спутника, но он дремал, умудряясь сохранять равновесие. Вскоре стало очевидно, что они направляются в сторону поместья барона. Девушка объяснила ситуацию проснувшемуся Франсуа, они обуздали лошадь, но тут позади протрубили в рог.
- О нет! - вскричала Алиенора.- Так звучит сигнальный призыв графа д'Уазан, моего отца. О! Он скачет за нами! Он убьет меня за то, что я без спроса покинула замок!
Франсуа при этих словах сильно побледнел. Алиенора вдруг сообразила, что на самом деле ему, а не ей, угрожает смертельная опасность. Старая кобыла неслась вперед, не разбирая дороги, молодые люди с трудом управляли ею, в результате свернув на тропинку, которая, как решила Алиенора, безопасно уводила их с пути семейства графа д'Уазан. Но вскоре они обнаружили себя въезжающими на поляну, пеструю от заполнившего ее люда. Колыхались от ветра цветастые шатры, от высоких костров шел ароматный дух жареной оленины, доспехи воинов влажно мерцали в свете замершего за дождевыми тучами солнца. Итак, мадам Фиона ошиблась или намеренно ввела свою юную госпожу в заблуждение. Турнир имел место не в поместье отца Изабеллы, а во владениях маркиза. Это открытие не радовало Алиенору, а тут еще и звук горна нагонял их, чтобы с поля раздался еще более оглушительный и знакомый ответ. Она чувствовала, что ее спутник сжался, как приговоренный перед эшафотом, и ей хватило здравого смысла соскользнуть с лошади до того, как он догадался, что она собирается сделать.
Глава 6Ее сразу захватила разношерстная толпа, так быстро, что она не успела сориентироваться, куда ее уносит человеческое море. Все будто сошли с ума: люди смеялись, толкали друг друга, танцевали, гикали, дрались, обнимались, визжали... Наконец, когда ей удалось увильнуть, влиться в стайку крестьянских девушек и с ними оказаться в более или менее спокойном месте - у добротного пахнувшего свежей древесиной ограждения - она смогла перевести дух и осмотреться.
- Мадемуазель, быть может, потерялась? - спросила одна из девушек, широкая в кости и рослая. Рядом с ней Алиенора почувствовала себя огарком тоненькой свечки.
- Я?.. Н-нет.
Девушки рассмеялись. Они принялись переглядываться, шептаться и показывать на Алиенору пальцами. На какое-то время стыд и бешенство закружили графской дочери голову, и она едва ли воспринимала происходящее. Наконец она услышала мягкий участливый голос:
- Вас провести в ложу, госпожа?
После этого вопроса, который догадалась задать хрупкая голубоглазая блондинка, все разом смолкли и испуганно уставились на Алиенору.
- Нет! - вскричала та, мигом забыв о пережитом унижении. Ей представилось лицо отца. Похолодел, она запинающимся голосом сказала:
- Я побуду с вами. Я вышла на прогулку.
Девушки переглянулись, но никак не высказались по поводу этого сомнительного заявления. Их ждало зрелище интереснее заблудившейся мадемуазель.
Затрубил в рог герольд, заиграли музыканты и все стихло. Алиенора подошла к заграждению, девушки расступились перед ней, чтобы уступить госпоже лучшее место. Арена была выкошена, черна от земли и красна от крови. Теперь графская дочка стала понимать, почему их с Изабеллой могли не позвать на турнир: не к чему юным, благородным девушкам смотреть на смерть. О них таким образом заботились, готовя к не менее ужасной, чем турниры судьбе. Тем не менее, на выстроенных из дерева галереях сидели дамы, наряженные в шелк и сверкающий золотым шитьем бархат. Их тонкие, как паутина, вуали скрывали лица, но многие из них открыто и прямо смотрели на арену, кокетливо накинув тонкую ткань на плечи.
Слева в нишах низенькой деревянной башни Алиенора увидела своих дядьев и братьев, а справа - семейство будущего супруга.
Наверное, она успела прибыть как раз к концу. После приглашающей мелодии только усилилась суета: стали разносить угощения. Юноши в кожаных сапожках с длинными загнутыми кверху носками сновали среди горожан, крестьян и гостей, разнося вино в кувшинах, засахаренные фрукты, сыр и пирожки в корзинках. От голода Алиенору мутило, но она не повернула и головы, когда ее боязливо позвали: «Госпожа, не хотите ли медового пряника?»
Она искала Франсуа, но с удивлением заметила только Изабеллу, с несвойственной той скромностью замершую во втором ряду галереи, возвышавшейся над ареной. Алиенора едва не вскрикнула: поистине для некоторых законы не писаны и никакие правила на них не распространяются!
Графская дочка проследила за взглядом дочери барона, чтобы понять, почему у ее подруги такой вдохновленный вид, и увидела дивной красоты юношу в лазурном с золоченым шитьем пурпуэне. Длинные белокурые локоны обрамляли прекрасное лицо, которое если что и портило, то только несчастливое выражение, будто бы он присутствовал на зрелище против воли. Когда Алиенора с непроизвольным восхищением разглядела каждую жемчужную пуговицу его костюма, изгиб изящного, несколько тонкогубого рта, глубину больших синих глаз, раздался смех, всеобщий и безудержный. Смех, хохот, гиканье, шутливые выкрики оскорбительного содержания хлынули на арену, как сорвавшаяся с горы лавина. Юноша неторопливо на своем смутно знакомом Алиеноре коне выехал на середину грязной вытоптанной площадки. Он будто кого-то желал встретить или представить публике.
Ему навстречу, повинуясь приглашающему жесту, выехал Франсуа. Бедняга, по-прежнему облаченный в старомодный поношенный катарди, был смертельно бледен. Под ним, недоуменно озираясь старой плешивой мордой, семенила толстая кобыла Изабеллы. Оскорбительный смех относился к Франсуа. Несчастного окружили герольды, громко комментируя одеяние и экстравагантную внешность «боевого коня». Однако даже им было ясно, что нелепый странник не «из простых», судя по украшавшим его поношенный костюм гербам, которые быстро разглядели глаза профессионалов. Видимо, уставшего, измотанного Франсуа вынесло толпой к арене, а там уж из него решили сделать посмешище герольды, которым требовалось расшевелить ставшую к концу представления сонной публику. От отчаяния Франсуа изъявил желание сражаться, потому что не видел иного выхода с честью покинуть сцену, на которую его, ненадолго потерявшего от вина бдительность, занесло. Но хмель от напитка из кувшина, преподнесенного ему Алиенорой, выветрился, и теперь он, судя по бледному виду, гордо выпрямленной спине и холодному равнодушию к насмешкам, готовился принять смерть. Юноша с жемчужными пуговицами поднял руку и начал говорить.
- Я нижайше прошу вашего внимание, прекраснейшие из дам и великодушнейшие из господ, - начал он повелительным тоном, в котором не чувствовалось ни малейшего намека на просьбу.
Ненадолго стало совсем тихо. У Алиеноры закружилась голова: во-первых она узнала голос дяди, Люсьена, в полнейшей тишине провозгласивший, что, судя по гербам, украшавшим одеяние незнакомца, цветам ткани, а также по умению держаться в седле - перед ними представитель одного из знатных французских родов. Алиенора давно не видела дядю без бороды и хорошо одетым. Во-вторых, она поняла, что найденному ею умирающим от голода Франсуа предстоит сразиться с кем-то из могучих рыцарей.
Люсьен же продолжал говорить и сумел убедить «великодушнейших господ» одолжить Франсуа достойного коня, доспехи, копье и щит. Дар его красноречия не уступал внешним данным, врожденная артистичность заставила умолкнуть самых безудержных насмешников, и вот уже слуги вели великолепного боевого коня и несли сверкающие латы. С тем, кого он недавно высмеивал, счел за честь сразиться сам Августин, средний брат маркиза. Люсьен же покинул сцену, удалившись настолько незаметно, насколько это было возможно. Но напрасно Изабелла надеялась встретиться с ним глазами, - Люсьен даже не посмотрел в ее сторону. Франсуа, на чьи щеки вновь вернулся румянец, а глаза ожили, как только он понял, что ему представляется шанс сразиться за себя и даже, быть может, попытать удачу - мечта всех странствующих рыцарей, - облачился в доспехи при помощи слуг. Никто больше не смеялся. Зрители замерли, предвкушая развлечение.
И они не обманулись в своих ожиданиях. Августин, статный и стройный, гордо выехал на арену. Он надел шлем на свою изящную голову с мягко мерцавшими черными, как угли глазами, его приветствовали восхищенными возгласами и воздушными поцелуями дамы. Должно быть, он был благодарен Люсьену за то, что тот безвестного, хрупкого, едва живого на вид противника представил, как достойного соперника. Действительно стоящие рыцари достались старшему брату и гостям-англичанам, чье разрешение на бой во французских владениях давало им преимущество в глазах ищущего выгод маркиза. Августин не сомневался, что пронзит мальчишку копьем, как перепела стрелой. Он не испытывал жалости к бродяжке, которому дали прогнившие, но внешне сияющие латы. Августина заботило только, как эффектнее освободить тощее тело от не имеющей перспектив жизни.
Франсуа также поднял копье. Шлем, который ему принесли герольды, оказался со сломанным забралом, и он не смог закрыть лицо, но его глаза, смотревшие на противника уверенно, смеялись. Контраст между его недавним положением и положением теперь был слишком резким и явно имел тенденцию к лучшему, к тому же природное чувство юмора возобладало в нем над прочими эмоциями и заглушило страх. Даже то, что Августин направил копье ему в лицо, с явной целью убить, не пугало Франсуа, хотя ему было бы тяжело увернуться от удара, потому что железная хватка его облачения лишала маневренности. Но он мог постараться первым нанести удар и выбить противника из седла, а если ему дали худое копье, то тем лучше – копье быстро сломается и по правилам чести его признают победителем. А победителю, как минимум, полагается конь в подарок. Во всяком случае, Франсуа мог помечтать о таком исходе в эти последние мгновения, когда судьба несла его дальше, теперь уже навстречу смертоносному наконечнику копья.
Августин тоже в себе не сомневался, но произошло нечто непонятное, когда они сблизились. Откуда-то, словно из самого воздуха, выплыла легкая, как перышко, вуаль, видимо, оброненная одной из дам. Когда Августин уже готовился нанести удар, а Франсуа внезапно понял, что его копье намного короче копья соперника, из-за туч выглянуло солнце. Отразившись от шлема противника, оно ослепило Августина, заставив дернуться и отвести копье, а тут еще непонятно откуда взявшаяся вуаль, которую принесло резко усилившимся ветром прямо к ним. В самый ответственный момент вуаль залепила брату маркиза забрало и тот стал терять равновесие. Франсуа ударил его своим коротким копьем, оказавшимся и в самом деле никуда не годным, потому что оно тут же и сломалось, зато Августин позорно слетел с коня, пытаясь избавиться от вуали. И вновь арена огласилась хохотом, но теперь жертвой веселья стал поверженный брат маркиза.
Алиенора с восторгом видела, как вновь на середину арены выехал ее дядя, прекрасный, как сказочный рыцарь из Красной книги ее детства. Теперь он не выглядел угрюмым и улыбался. Однако, как ни был чарующ его голос, толпа слишком шумела, чтобы Алиенора смогла толком расслышать, что именно он говорил, но общий смысл сводился к тому, что Франсуа объявлялся победителем турнира и почетным гостем. Награду Люсьен оставил на усмотрение хозяев и с этим, поклонившись, подъехал к галерее, где сидели дамы, в основном уже не молодые. Девушек среди них не было, кроме Изабеллы. Алиенора готова была поспорить хоть с рогатым чертом, что ее нахальная подруга устроила отцу-барону сцену, чтобы появиться к финалу на турнире. Люсьен подъехал именно к Изабелле и торжественно вручил ей ее вуаль, украшавшую до того его копье. Тогда все, кто сидели на галереях, а также толпились в нишах деревянных башен, смогли убедиться, что не вуаль почетного судьи турнира послужила досадной причиной поражения Августина. Алиенора не могла видеть лица Люсьена, когда тот передавал Изабелле вуаль, но представляла дядину улыбку, которую он всегда приберегал для «чертенка», как он называл младшую дочь барона. В его улыбке вряд ли было то, что жаждала найти в ней Изабелла, ставшая смешной и пунцовой и даже слегка приоткрывшая рот, когда ее перчатка коснулась перчатки Люсьена. Когда дядя помчался к противоположной стене, чтобы покинуть место действия, его лицо выглядело вовсе не улыбающимся, а очень встревоженным. Он искал кого-то глазами и при этом яростно сжимал копье, словно готовился к бою. С кем? Против кого? И куда делся Франсуа?
К сожалению, все это осталось неизвестным Алиеноре, потому что она вдруг почувствовала, что взлетает в воздух. Крестьянские девушки кричали и разбегались, кто куда.
Глава 7Алиенора поморщилась от боли: ее прижал к себе закованный в латы рыцарь. Мчались они к отцовскому замку, и девушка нисколько не боялась, потому что по коню и железной перчатке узнала брата, только не могла точно сообразить, который из них сегодня заслужит похвалы графа.
Когда за ними закрылись последние, внутренние ворота и брат стащил ее с лошади, кликнув конюха, Алиенора поняла, что это Бертран, третий по старшинству сын и самый преданный слуга ее отца. Она презрительно кричала ему об этом, а он молча волок ее за собой, не обращая внимание ни на ее язвительные выкрики, ни на стоны боли, потому что на круто забирающей вверх узкой лестнице она спотыкалась и падала.
Они быстро шли через лабиринт маленьких, переходящих одна в другую комнат, пока не оказались в самой дальней, освещенной одним узким окошком - комнатке Алиеноры. Служанки, бежавшие за ними с причитаниями, поклялись не спускать с юной госпожи глаз.
- Ну что, ты счастлив?! - плача, выкрикнула Алиенора и потерла распухшее запястье. - Иди, мужлан, похвастать отцу, какую ты поймал дичь!
- Ты такая же безумная, как твой дядя, - сняв шлем, печально произнес Бертран и покачал красивой, в каштановых кудрях головой. Ты хотя бы понимаешь, что с тобой могло случиться? Почему вы оба не желаете слушать, что вам говорят старшие, заботясь о вашем же благе, и вечно лезете на рожон?
- Потому что о своем благе, пустая твоя голова, может заботиться только сам человек! А если уж говорить о старших, то дядя старше тебя! Как ты смеешь его осуждать?!
- Потому что он вернулся чуть живой из своих путешествий, потому что ты не знаешь, как отец часами смотрел на дорогу из самой высокой башни, мечтая его увидеть. А с тобой могли случиться такие ужасные вещи, о которых ты не можешь и помыслить! Всюду рыскают англичане, и такие, которые и пары слов по-французски сказать не могут, а только рычат, будто звери. Кругом шайки разбойников из потерявших человеческий облик крестьян. И вот ты идешь одна погулять! А ты подумала, что скажет твой будущий муж, узнав, как ты тут ходишь, словно простушка, куда захочешь, якшаясь со всяким сбродом?!
- Каким сбродом? Осел! Я была с девушками! Деревенскими девушками!
- Да ты и впрямь безумна! И все влияние Люсьена, верно говорит отец - дядя не делает большого различия между благородными господами и грязным отродьем.
- Не желаю слушать, что кто-то там говорит!
- Ну что ты несешь? Чумовая... Это же наш отец, которого следует чтить, потому что только подчиняясь своей семье, старшим, будешь ты в безопасности. Как ты не поймешь простого?
- Ах… Уйди ты с глаз моих.
- Вам кажется, что вы умнее всех, а между тем, сопротивляясь заведенному Богом обычаю, вы навлекаете на себя много больше бед, ибо не дано человеку избежать отмеренной ему порции покорности и боли.
- Я же сказала, уйди! Верно отец в монастырь тебя собирается сплавить - самое место такому зануде!
Бертран пожал плечами и вышел.
Оставшись одна, Алиенора посидела какое-то время на кровати, на которую ее швырнул Бертран, а потом подошла к окну и выглянула на улицу. Темнело. Всюду, куда только достигал ее взгляд, видела она просторные земли: где-то черные, потому как траву иногда выжигали, где-то алую от маковых головок, или как небо голубую из-за обильно разросшихся в том году васильков. Все это стремительно накрывала мгла, потому что приближалась ночь. И чем темнее становилось, тем тревожнее делалось Алиеноре, словно она вместе со своей комнаткой погружалась в могилу. Шевельнулся гобелен с затрепетавшей ланью; служанка, толстая Маргарита, принесла серебряный светильник: наполненную льняным маслом плошку на витиеватой ножке. Маленький огонек, похожий на копошащегося в темноте зверька с золотистой шерсткой только чуть освещал пространство вокруг себя. Алиеноре стало так тоскливо и жутко, что она почти обрадовалась, когда услышала, как заскрипели ворота, да застучали по каменным дорожкам копыта. Вернулся граф, ее дядья и братья. Скоро она узнает свой приговор.
Она долго ждала, глядя перед собой, не видя ни огонька, яркого, как звездочка, в окружившей ее темноте, ни призрачных очертаний сундуков и каменных ниш, уставленных мелкими безделушками. Должно быть, она так и задремала, безучастно прикидывая, какое ее ожидает наказание. Она знала, что граф собственноручно порол Гийома, самого младшего из ее братьев. Однако, обычно, колотить провинившихся поручалось старшим дядьям, и в свое время больше всех доставалось непокорному Люсьену, пока он не сбежал. Когда же он вернулся, граф стал сдерживать свою гневливость в его отношении, но не всегда ему это удавалось. Ее же никто не трогал, единственную в семье женщину, не считая ее полоумной двоюродной бабушки.
Она вздрогнула, очнувшись от дремы. Из дальних комнат к ней приближались тревожные звуки: тяжелая, с металлическим скрежетом поступь и шуршание юбок, - должно быть, служанок. К ней, в ее ненадежное убежище, где незаметно умер огонек в промасленной плошке и остался только зябкий лунный свет, с ярко пылавшими факелами ворвались граф, дядья и братья.
- Итак, Бертран говорит правду? Ты в самом деле резвилась в обществе коровниц и свинопасок весь вчерашний вечер? Явившись на турнир, на который тебе не пригласили, чтобы защитить скромность твоих глаз?!
Алиенора вскочила. Отец чаще всего игнорировал ее существование. Иногда она даже завидовала поротому Гийому – какое-никакое, но родительское внимание. И вот она дождалась! Сначала ей сообщают о том, что скоро она станет женой противного ей человека и ни ее слезы, ни мольбы Люсьена не могут изменить решения графа, а теперь за прогулку, наподобие которой она часто совершала в недалеком прошлом, к ней в комнату врываются с факелами, не покормив даже ужином!
Алиенору замутило, не от голода, конечно же, есть она не хотела, а от горя и от того, что от рыцарей разило вином.
- Отвечай! - рявкнул отец.
- Я просто хотела прогуляться, я давно не выходила за замковые стены, - начала Алиенора и тут же горько заплакала от жалости к самой себе, но ее охладил похожий на тяжелую пощечину окрик:
- Ах ты шлюха! Ты явилась на зрелище, не предназначенное для невинных девичьих глаз на той же лошади, на которой на турнир прибыл этот разбойник Франсуа! Барон опознал лошадь, и его дочь выдала тебя с головой!
- Она только рассказала, что одолжила Элли коня, чтобы та могла добраться до дома, но Изабо не видела, как Элли садилась на коня и ничего не знает о Франсуа, благородном молодом человеке, который... - начал объяснять Люсьен, выступив вперед. На нем по-прежнему был его красивый пурпуэн.
- Молчать! – крикнул граф, подскочив к младшему из своих братьев. - Я велел тебе одеться и привести себя в порядок, чтобы ты, раз уж знаешь геральдику, судил турнир, но не меня!
Граф схватил Люсьена за плечи железными пальцами, потряс и с впечатляющей силой швырнул в угол. Полетели всякие мелкие предметы с изящной деревянной подставочки, душистые порошки, да коробочки с бисером и плошка с льняным маслом. Раздался хохот. Над ним потешались не только братья, но и племянники. В самом деле, бедняга имел презабавный вид: он поднялся, измазанный маслом, с прилипшими к щекам бисеринками.
Люсьен не обращал внимания на насмешки. Его глаза потемнели, а щеки пылали, но смотрел он только на Алиенору.
- Объясни, как было дело, - сказал он таким спокойным тоном, будто бы они в зале для занятий, разбирают сложный боевой прием.
Его голос придал ей сил, заставив взять себя в руки. Она вспомнила, как он говорил ей когда-то: «Никому нет дела до твоей боли. Твоя боль - твоя слабость, а больно нам тогда, когда себя жалко. Не смей жалеть себя! Жалость к себе - верный путь к проигрышу. А победа приходит к тем, кто не признает боли».
И она стала говорить. Спокойно, не сбиваясь, словно отстранившись от самой себя. И она видела, что все ей верят, что поняли, наконец, как невинна была ее прогулка в обществе благородного Франсуа, которого она только напоила вином и угостила хлебом.
- Зачем ты посадила его на лошадь? – сердито спросил отец.
- Я хотела отвезти его в замок. Я видела, что он ослаб и долго не протянет, а добывать себе еду он не мог, потому что рыцарю не возможно зарабатывать себе на хлеб трудом.
- Некоторые вполне справляются с подобными проблемами, ну да славно, что есть еще молодые люди, которые уважают свою семью, - задумчиво произнес граф, презрительно глянув на Люсьена.
- Как бы там ни было, - продолжил он, - но твое поведение я считаю легкомысленным. Тебе следовало указать ему дорогу к нашему замку и на том оставить с миром. Возможно, я бы принял его к себе на службу, сажать же его на коня, позволяя прикасаться к себе, тебе не следовало, и я должен принять меры. За сим я оставляю тебя с Маргаритой. Она объяснит, что тебе предстоит.
***
- …И был в тех землях страшный людоед. Раз в году заставлял он жителей тех мест выбирать самую красивую девушку и отдавать ему в жены. Но недолго жили его избранницы. Приходил новый год, и снова выбирали девушку. И вот как-то остановился в тех местах благородный Гарольд. Случайно, на рыночной площади, покупая себе вина и хлеба, увидел он прекрасную девицу. И всем она была хороша, и бела и румяна, высока и стройна, как… яблонька. Да только очень уж невесела. И все невольно останавливали на ней свой взгляд, плененные красотой ее и печалью...
- Так ее тоже выбрал людоед себе в жены? - спросил дребезжащий голос с постели.
- Да, бабушка, выбрал. И съел, - рассеянно отозвалась Алиенора. Уже второй раз она слышала как кто-то будто бы скребется под сундуком с ее платьями. Новыми, из переливающегося на солнце бархата упеляндами. Ей подарил их отец и впервые на ее памяти говорил с ней ласково:
"Ну что ты так мучаешь себя, дитя мое? Кто сказал тебе, что твоя жизнь создана для печали? Думаешь, в слезах и горе жила в замке твоя матушка? Не было желания, которое я бы не исполнил для нее. И ты будешь счастлива в замужестве, Алиенора. Неужели ты думаешь, что я позволю кому-то обидеть тебя? Я самого маркиза выбил из седла, а уж его брат даже не заикнулся о том, чтобы со мной сразиться. Они богаты. Так и сыплют золотом. Ты будешь купаться в роскоши, а с таким количеством братьев можешь смело требовать от супруга носить себя на руках, если устанешь идти по богатым шкурам".
А потом отец показывал ей платья, целый сундук богатого тряпья и говорил, говорил. Обещал, что не позволит Августину не то чтобы тронуть ее пальцем, а заставить ее грустить, что у нее есть, кому за нее заступиться, только дядюшек у нее пятеро.
Алиенора вспомнила, как служанки осматривали ее, чтобы удостовериться, что она не потеряла девственность, и содрогнулась. Сколько же мук пришлось выдержать ее матушке, чтобы родить столько детей! А ведь не все дожили до взрослого возраста. Последний ребенок свел графиню в могилу, как когда-то мать ее отца. Невольным убийцей был Люсьен, а потом она, Алиенора своим рождением отняла у своей матушки жизнь.
- Что ты такое говоришь? - возмущенно прошамкал старческий голос, возвращая ее в реальность. - Девицу спас Гарольд с белокурыми волосами, прекрасный голубоглазый юноша.
- Нет, - сердито ответила Алиенора. - Белокурого юношу людоед съел первым, но отравился, так как на том было слишком много жемчужных пуговиц.
При этих словах сундук, под которым скрежетало, тихонечко захихикал. Алиенора вздрогнула.
- Ах, да и что ты такое придумала? Не баловалась бы, а рассказывала, как положено. Подай мне воды, коли охота тебе только глупости болтать.
Алиенора осторожно подошла к сундуку.
- Эли, Эллео, - тихонько позвал ее сундук, и девушка узнала голос дяди.
Она принесла тетушке воды, подоткнула сено под оленью шкуру, чтобы старушке уютнее устроиться. Та тут же и задремала, утомившись от процесса пития, да от пререканий с внучкой. Алиенора вернулась к сундуку. С задумчивым видом она открыла его, но не обнаружила ничего, кроме платьев. Она присела на корточки.
- Дядя?
- Туд... ед хог.. - нечленораздельно произнес голос и пропал.
Девушка недоуменно уставилась на сундук, но как она ни звала дядю, тот больше не проявлял себя, а скрябанье прекратилось.
Глава 9К вечеру третьего дня своего заточения она стала судить о происходящем в замке и округе по меняющейся походке толстой Маргариты, по разносившемуся снаружи топоту коней, по звяканью шпор и даже запахам, которые ей приносил ветер. Маргарита становилась все мрачнее, по ту сторону рва доносились крики, лязг мечей, а иногда отдаленный грохот, как от грозы, но небо оставалось ясным. Ни с кем она не имела возможности общаться, кроме прислуги, а те были оскорбительно молчаливы и делали вид, что не слышат ее вопросов или плохо их понимают. Люсьен не появлялся, хотя всегда бывал ей поддержкой. Отец также больше не заходил, что было привычно, а братья никогда ею особенно не интересовались. Старая бабушка беспрепятственно бродила по замку, как привидение, но она давно погрузилась в иной мир, если не телесно, то душевно. Казалось, только сказки Алиеноры ее оживляли, поэтому чаще всего она дремала в комнате внучатой племянницы, пока, хлебнув после полудня вина и набравшись сил, не принималась бесцельно слоняться по комнатам.
Этим вечером старуха стала давить сбоку на сундук, хихикая. Алиенора подумала, что, пожалуй, общество ее бабушки, хотя и приятное ей за неимением лучшего, вскорости доведет ее до помрачения рассудка и принялась спрашивать пожилую родственницу о целях ее действий, мало, впрочем, рассчитывая получить внятный ответ. Старуха сказала то, что она уже как-то слышала, только четче:
- Дес ет дох…
Алиенора вскочила, неожиданно почувствовав прилив сил. Она наконец расшифровала простое послание, которое в первый раз приглушила, исказив, каменная кладка, а теперь шамкающий беззубый рот.
- Что за ход, бабушка?
- Ко всяким приключениям, - сказала старуха и снова захихикала. Так как Алиенора привыкла вести с ней беседы о приключениях, то понимала речь, звучавшую не очень четко.
- Господь с вами, бабушка. О каких приключениях вы толкуете?
Тут старуха снова засмеялась, напряглась изо всех сил, пытаясь сдвинуть сундук с места, и упала на него, так как ее попытка не удалась.
Но это уже было неважно. Уложив утомившуюся бабушку в постель, Алиенора сама приступила к атаке сундука. Люсьен недаром хвалил ее мышцы, сетуя, что она родилась девицей – ей удалось справиться с задачей, оставив на каменном полу блестящий след от сдвинувшейся махины, которая, должно быть, столетия не меняла своего местоположения.
В прыгающем, чадящем пламени, вновь ожившем в некогда скинутой с ажурного, конусообразного пьедестала плошке, трудно было разглядеть что бы то ни было, но ногой девушка нащупала ступень. Проход был узким, тучный человек не смог бы им воспользоваться, только хрупкий подросток, миниатюрная дама или недокормленный юноша. Люсьен бы сюда протиснулся, но не сдвинь она сундук, оказался бы замурованным, потому что лестница была винтовой, а по ней всегда легче подниматься, чем спускаться. Недолго она раздумывала, не снять ли ей с тяжелого основания плошку, чтобы осветить себе путь, но потом решила что привлечет таким образом внимание прислуги или разбудит ненавидящую темноту бабушку. Итак, она начала спуск вниз в потемках и тесноте. Страха она не чувствовала. По запаху гари с полей, да ритмичному перестуку копыт у ворот, она сделала вывод, что вновь приблизилась война, а, быть может, графство отбивало очередную атаку англичан. Время от времени их местность становилась ареной сражений, но замок был надежно защищен, поэтому, спускаясь вниз, она больше боялась всякой нечисти. Ее путь был очень долгим, и она уже подумывала в отчаянии не вернуться ли ей назад, тем более что узкая нора вниз стала жаркой, словно вела прямо в адово пламя, но тут она ощутила, что стало свободнее, откуда-то потянуло сквозняком, а еще она услышала приглушенные голоса и шорох одежды, затем стон. Кого-то ранили? Как бы ни были неласковы с ней дядья и братья, ее сердце сжалось - все же никому из них она не желала горя и знала, что любой отдаст за нее жизнь, даже, пожалуй, полнотелый рыхлый Гийом.
Хотя в случае с ее младшим братом в роли защитника пришлось бы выступать ей, так как она с усердием посещала уроки Люсьена, а не дрыхла полдня, распластавшись на мягкой постели из душистого тонкого сена под теплыми шелковистыми шкурами, да не уничтожала зимний запас засахаренных ягод, не дождавшись Рождества. К счастью, раздавшийся вновь стон не принадлежал никому из членов графского семейства. Это был старческий голос, который нетвердо заговорил или продолжил прослушанную Алиенорой повесть:
- …Да, тот поход унес много жизней, а гроб господень остался в руках иноверцев. Но для моего отца он не был бесславным. Святой Людовик, оказавшись в плену, пользовался услугами одного бедного юного пажа, делившего с ним невзгоды, преданно служившего ему. Наш великий король, больной и ослабленный, в одной шамизе, прикрывавшей его исхудавшее тело, держался с таким достоинством, что заставил уважать себя даже врагов. Тот юноша был моим отцом, там же в грязной темнице возведенный в рыцарское достоинство.
- Простите, мессер, - перебил его насмеливо-сочувственный голос графа, - но как такое могло быть? Ведь у славного короля нашего не было меча.
Некоторое время было слышно только треск поленьев. Наконец усталая, вымученная речь, с запинками, как иссякающий ручей, борющийся с преградами, потекла снова:
- Роль меча исполнила пальмовая ветвь. А уже потом, когда Людовик обрел свободу, он повелел выковать два одинаковых меча с рукоятками, украшенными зелеными изумрудами так, что выходило изображение пальмой ветви. Короля и моего отца связывало общее страдание и какое-то откровение. Людовику, когда Антуан - так звали моего отца - отчаянно защищал короля, явилось видение, вдохновившее произнести такие слова: "Воистину благородство не определяется благородством крови, но благородством духа!" Позже Людовик позаботился о том, чтобы юноша получил вместе с титулом графа обширные плодородные земли, а историю с мечом рассказывал своим детям.
Вновь стало тихо. Алиенора не слышала, но чувствовала некий невидимый звон - злой и безжалостный, окутавший все вокруг. Она чувствовала, что все слушают этот звон.
- Тем временем меч стал проявлять невероятные свойства, - продолжил старик. - Не каждый рожденный в благородном семействе мог им владеть, а кое-кто оказался даже не в состоянии его поднять.
И вновь сделалось тихо до ужаса... Пока жуткую тишину не нарушил мягкий, измученный голос:
- Я много путешествовал. Мой меч всегда со мной. Я прожил интересную, полную событий жизнь, стараясь следовать обычаям настоящих рыцарей. Я хотел, чтобы этот меч остался моему сыну и чтобы он скакал с этим мечом прямиком к Карлу Валуа. Пусть он и не является прямым потомком славного рода нашего Людовика, но где-то должен быть близнец славного меча, и если не сам король, то некий рыцарь, не столько по крови, сколько по духу избавил бы наши земли от врага. Но я далеко зашел в своих скитаниях. Что ж... Теперь я умираю. Так пусть не мой сын, а кто-то из вас, благородных воинов, возьмет меч, отправится с ним к королю и расскажет мою историю. О, я уверен, что тогда Франция будет спасена!
Это были его последние слова, которые Алиенора уже едва расслышала.
Потом стало очень тихо, только поленья трещали в камине, и девушка сообразила, что ей потому так жарко, что она как раз находится рядом с очагом.
- Но он мертв! - вскричал граф.
- Да... Занятная история... – пробормотал тот, в ком она узнала дядю.
- Не прикидывайся, что тебе всю равно! Сейчас ты нужен здесь!
- А если это правда? Попробуй взять меч.
- Что за глупости? Я тебя никуда не отпускаю так и знай! В первую очередь ты принадлежишь мне, ты выполняешь мою волю, ты живешь моими заботами!..
- Ты хочешь, чтобы первым попробовал взять меч я?
- Не знаю, что ты этим намереваешься сказать.
Послышались шаги, какой-то шорох.
- Аааах! - страшно закричал граф. - Этот дьявольский меч обжег мне руку! Он подобен раскаленной стали! Не смей прикасаться к нему!
- Но Рауль!..
- Я сказал «Нет». Это мое последнее слово!
Алиенора представила, как вспыхнули от возмущения щеки Люсьена и как друг на друга смотрят братья. Ей стало так жарко, что она решила, что сварится в своем тайнике. Напряженную тишину нарушили крики извне. В залу вбежали люди, в которых она по голосам опознала четвертого сына графа Франциска и шестого - Луи.
- Отец, они начали штурм восточной стены!
- О, дьявол! - воскликнул граф и, судя по громким скрежещущим звукам, все куда-то умчались, а Алиенора смогла выбраться из своего убежища.
Глава 10Убедившись, что мужчины ушли, Алиенора выбралась из своего убежища. Она оказалась в большой зале, которую освещало только пламя большого камина, выложенного из белого камня. Из высоких длинных окон не поступало света, только прохладный к вечеру ветерок залетал внутрь и тут же стихал, растворяясь где-то высоко под потолком. У огня, на ложе из соломы, покрытом толстым шерстяным плащом, лежал старик. Его лицо выглядело умиротворенным, будто бы он уснул, но девушка быстро отметила его абсолютную неподвижность. Рядом на каменном полу поблескивал обнаженный меч. На несколько мгновений Алиенору объял ужас и инстинктивно она схватила меч, потому что по урокам Люсьена знала, что тот, у кого оружие, уже не беззащитен и имеет шанс постоять за себя. Что-то было странное в этом красивом мече, с богато украшенной изумрудами рукояткой. Он был намного длиннее и шире ее ученического легкого меча, которым когда-то, будучи еще ребенком, пользовался дядя, как и она обучаясь простым приемам боя и самообороны, но несмотря на его размеры Алиенора не чувствовала тяжести. И было что-то еще... «Ах да! - поняла вдруг с удивлением девушка, - я смогла взять его и не обжечься, как отец. Почему бы это могло произойти?» Алиенора испуганно уставилась на мертвого старика. Его некогда роскошный упелянд так обтрепался, что местами виднелись прорехи, его кожаные сапоги сносились и больше напоминали тряпичные обмотки, и все же его морщинистое лицо показалось ей благородным и добрым.
- Так вы позволяете мне взять этот меч? Но почему?
Старик, естественно, ей не ответил, но в громадной пасти камина щелкнуло полено, и яркий фонтанчик искр на миг осветил мертвое лицо. Алиенора вскрикнула, потому что ей показалось, что старик улыбается. Ей захотелось бежать куда глаза глядят, но новая вспышка света еще раз осветила лицо старика. Теперь девушке почудилось, что он хмурится.
- Так вы хотите, чтобы я отнесла меч королю? - снова спросила девушка.
Она знала, что он не ответит ей словами, но вообразила, что старик общается с ней выражением своего лица. И вот снова в игре света и тени она разглядела одобрение. Возможно, дело еще было в том, что у нее расшалились нервы, но теперь она вдруг ощутила прилив вдохновения и восторга, а старик улыбался, - она ясно это видела.
- Я выполню вашу волю! - воскликнула она звонко и подошла к старику, которого больше не боялась.
Она подумала, что когда-то этот человек был очень красивым, а еще он кого-то смутно ей напоминал. И он в самом деле улыбался, светло и ласково, будто благословляя ее на подвиги.
Завороженная его благородным видом она постояла над ним, больше не чувствуя тревоги, потом приблизилась и поцеловала в холодный лоб, словно давая обет. Она почувствовала себя свободной, как в детстве, и неважно, что там обещал Августину отец. С этого момента у нее появилось важное дело: благородный рыцарь вручил ей меч, чтобы она отнесла его королю и спасла Францию. При чем здесь свадьба? Вот выполнит свой долг... Алиенора рассмеялась, что выдавало, в каком неважном состоянии у бедняжки были нервы, и бросилась бежать в залу, в которой дядя давал ей уроки. Там она облачилась в легкую кольчугу, а из сундука, где Люсьен хранил свои вещи, беззастенчиво извлекла нижнюю рубаху и еще кое-какие предметы туалета, включая шелковые шоссы из двух цветов - один чулок был темно-лиловым, а другой - сливовым.
Эта просторная зала, изначально предназначенная для игры в мяч и хранения оружия, фактически была личными апартаментами дяди. У камина, украшенного выдолбленными в белом камне ящерицами, на шкурах, щедро укрывавших соломенный тюфяк, спали псы. Алиенору они любили, но при ее появлении поленились покидать нагретое местечко. Только годовалый щенок, Клык, удивленно и весело поглядывал на девушку, которая, ухватив себя за волосы, одним взмахом меча сделала себе неровную, но подходящую преступнице стрижку. Вьющиеся от природы волосы тут же закрутились спиральками, упали на белый лоб. В большом щите, заменявшем семейству зеркало, Алиенора смогла бы составить представление о том, какой она стала, но было слишком темно, а камин давал мало света, потому что поленья перегорели, и только красноватые отблески углей помогали ей ориентироваться, да память. Однако, если бы она увидела себя сейчас, то осталась бы довольна: хрупкая и высокая, с кудряшками, скрывавшими, благодаря озорной челке, половину лица, в длинной кольчуге и кожаных сапожках Алиенора нисколько не походила на девушку. Даже ее тонкие нежные черты не выдавали пола, потому что, облачаясь в кольчугу, она привыкла чувствовать себя воином, и хотя на губах ее блуждала задорная улыбка, упрямый маленький подбородок - единственная четко выделявшаяся под шапкой растрепавшихся волос часть лица - выражал решимость и отчаянное бесстрашие.
Еще она взяла с собой маленький кинжал, которым превосходно владела, мешочек с сухофруктами, в последний момент подвернувшийся ей под руку. Несколько денье, обнаруженных ею на дне сундука, она, недолго думая, также положила в мешочек. Люсьен не обидится. У дяди всегда водились небольшие деньги, и он делился ими с племянницей так же охотно, как орехами или ягодами, да иной своей легкой добычей.
Она выбежала из замка так же легко, как ветер, нагулявшийся по залам, галереям и башням вылетает из окон. Даже с конем ей повезло - к ней подбежал молодой жеребец - Черныш. Седло хранило тепло седока и, наверное, прекрасное животное отбежало от конюха, решив поиграть с ним в прятки. Черныш принадлежал худощавому миловидному Генриху, седьмому сыну графа. Предположение Алиеноры оказалось верным, вскоре она услышала чертыханья дюжего конюха и его ворчание: «Того им коня уведи, того приведи. Коней они жалеют, их у них много, а я-то один. Кто пожалеет старого Пьера? Черныш! Черныш! Где ты, разбойник?!»
Итак что-то действительно зловещее происходило там, за каменной оградой, по ту сторону рва... Но Алиенору пугало только одно - мост окажется поднятым, и она не вырвется из клетки, в которую превратился для нее отцовский дом, лишь только ей в голову проникла мысль о свободе. Но то ли меч был и в самом деле заколдован, то ли так было суждено, чтобы единственная графская дочь совершила побег, но мост был опущен, потому что по нему как раз промчались братья и дядья. Девушка поскакала за ними следом, рассчитывая, что в темноте ее примут за Генриха, такого же темноволосого, как она. Впереди скакал граф и освещал факелом дорогу. "Прогоним прочь этих ублюдков! Мы растоптали их лагерь, тем, кто убежал в лес, вспорят брюхо вилланы, но ни одного поганого чужестранца не должно уцелеть на моей земле!" - рычал граф. - "Ищите этих тявкающих варваров, и пусть каждый из вас принесет мне по голове к ужину!" Братья разбежались кто куда, увлеченные охотой за головами. Несколько смущенная кровожадностью родителя, Алиенора воспользовалась суматохой, чтобы поскакать к дороге через лес. У нее не было конкретного плана. Пока она только желала умчаться подальше, а потом она спросит у любого встречного, где Париж, и там найдет короля.
Так, вдохновленная возвышенными, но несколько наивным мыслями, девушка скакала до рассвета. Лес таил много опасностей для одинокого всадника, а тем более всадницы, но она бесстрашно неслась вперед по освещенной звездами дороге, однако постепенно ей стало холодно, к тому же захотелось спать. Кудрявая голова склонялась к шее коня, ослабшие руки цеплялись за сбрую, но она засыпала в седле, измученная бессонной ночью накануне и этой, полной событий.
Она задремала, обнимая Черныша и каким-то чудом не падая, но конь сменил бег на осторожную иноходь, и ей удалось набраться сил, прежде чем ее разбудил приближавшийся стук копыт. Она остановилась, вместо того, чтобы скакать прочь, повинуясь обыкновенному любопытству. Судя по всему, всадник, нагонявший ее, был один. Вот он и подскажет ей, как добраться до Парижа, а заодно, возможно, составит компанию. Уж больно тоскливо одной в лесу... А разбойники... Это не могут быть они. Их обычно много, они ведут себя шумно, крикливо, их язык – грубый, с резкими гортанными звуками... «А вдруг это одинокий разбойник?» - запоздало спохватилась она, но каково же было ее удивление, когда в приблизившемся всаднике она узнала Франсуа.
Глава 11Поравнявшись с ней, молодой человек остановился. Уже начало светать, но в лесу еще было сумрачно, что сыграло Алиеноре на руку - Франсуа совсем ее не узнал. Он увидел перед собой миловидного, худенького юношу, почти мальчика со смелыми глазами. Да и самого Франсуа Алиенора узнала с трудом. Теперь он был закован в латы, мерцавшие влажным блеском в предрассветных лучах. И его ноги, и даже его пальцы в кольчужных перчатках - все было надежно защищено, а белый высокий шлем делал его выше и значительнее.
Некоторое время они молча разглядывали друг друга. Из них двоих слова приветствия следовало произнести младшему. Алиенора этого не знала, но по выжидательной позе Франсуа, поднявшего забрало, догадалась, что от нее что-то требуется.
- Доброй дороги, мессир, - не очень уверенно, но звонко воскликнула она и чуть склонила голову.
Франсуа приветливо улыбнулся, отчего его лицо просветлело. Алиенора подумала, что с самого начала обратила на него внимание из-за того, что было в нем что-то располагающее, помимо стройной фигуры и умопомрачительно длинных ног. Впрочем, так серьезно в самоанализ она не углублялась.
- И тебе легкого пути, юноша. Но что ты делаешь в лесу один, в такую пору?
- Я направляюсь с важной миссией к королю! – гордо и немного обиженно заявила Алиенора.
Ей не понравились снисходительные нотки в тоне того, кто совсем недавно вел себя с ней галантно и предупредительно, когда едва держался на ногах от измождения, а на ней было платье. Кроме того, ведь он же обязан ей жизнью! Ну… во всяком случае, на первых порах был обязан, пока кобыла Изабеллы вела себя благоразумно.
- Королю Франции? Надеюсь, вы имеете в виду Карла Валуа?
- А на этой земле может быть какой-то другой король?
- Прекрасный ответ, юноша, - улыбнувшись, ответил Франсуа. - Я с удовольствием составлю вам компанию.
Алиенора была этому предложению рада, хотя ей и показалось возмутительным, что ее мнением даже не поинтересовались.
- Но могу ли я узнать, кому я обязана такой честью?
- Простите? – Франсуа нахмурился и очень внимательно принялся всматриваться в ее скрытое волосами лицо.
Тут Алиенора сообразила, что выдала себя, не проехав и лье. Но ведь ситуацию еще можно исправить? Она четко повторила вопрос:
- Кому я обязан честью сопровождать меня?
Франсуа подумал, что просто ослышался. Он прекратил осмотр, внешне расслабился. Юнец вел себя вполне скромно, некоторая же заносчивость объясняется нежным возрастом и потому простительна, - решил он для себя.
- Я Франсуа де Монтале, - представился он.
Ни толком титула, ни хотя бы намека на происхождение. Но Люсьен не ошибается в геральдике.
- Вы рыцарь? – решила уточнить девушка.
- Сердцем и по праву рождения! – улыбнулся Франсуа и снова его большие продолговатые глаза засияли.
Сейчас, когда он думал, что общается с беззащитным мальчиком, которому он намеревался покровительствовать, его непосредственность и врожденное добродушие проявлялись в полной мере. Некоторая застенчивость, которая понравилась Алиеноре, когда она предстала перед ним в женском платье, испарилась напрочь. Знал бы этот зазнавшийся молодчик, какой у нее меч! Наверняка бы оставил снисходительную манеру держаться. Однако Алиенора благоразумно сдерживалась.
- Но вы же не из этих мест? – спросила девушка, когда они поскакали бок о бок дальше.
- Нет, я прибыл издалека.
- По вашему виду не скажешь. Одеты вы роскошно.
- Я гостил у маркиза де Мон-Дора. Конь и латы – его дары.
- Удивительная щедрость!
- Это разумная щедрость. К тому же, маркиз таким образом обязан был наградить победителя турнира.
- О, так вы победитель турнира? Просто поразительно! И вот наш маркиз не убивает вас, а награждает. В самом деле, очень разумно.
- Мой милый мальчик, не знаю, что вы имеете против маркиза, но если вы не обуздаете свой язычок, мне придется, для вашего же блага, научить вас держать его за зубами.
- Вы, похоже, вообразили, что будете мне указывать? – взвилась Алиенора, ощущая, как от гнева у нее темнеет в глазах. - С какой это стати?
С этими словами Алиенора выхватила меч. Они уже выехали из леса, утреннее солнце освещало длинную песчаную дорогу, а вдалеке можно было разглядеть башенку деревенской церквушки.
- В чем дело, глупый мальчик? Ты собрался сразиться со мной? В то время как на мне латы, а на тебе лишь кольчужка? О Боже! В темноте я неверно оценил твой возраст! Скажи, где ты живешь, и я немедленно препровожу тебя к твоей матушке.
- Защищайся! – вскричала Алиенора, с сегодняшнего утра обладательница волшебного меча и отважная беглянка.
Но Франсуа не сдвинулся с места, не повел и бровью. На Алиенору он смотрел с легкой досадой и даже не изволил опустить забрало, хотя на таком близком расстоянии ей не составило бы труда направить меч ему в лицо, чтобы навсегда стереть с него снисходительное выражение. Но очень быстро до девушки стало доходить, что она поставила себя в глупое положение. Невозможно ударить того, кто и не думает себя защищать.
- Я не даром спросил вас, откуда вы, потому что, будь вы из этих мест, вы бы знали, насколько удивительно слышать о щедрости маркиза, - выкрутилась Алиенора.
С этими словами она убрала меч, не выказывая ни смущения, ни раскаяния. Ее жест выглядел примеряющим и помог ей выйти из нелепой ситуации, потому что Франсуа улыбнулся и кивнул, вновь легко даруя попутчику свое расположение.
- Я недолго знаком с маркизом, - охотно согласился он, - но предпочитаю судить о людях по делам и поступкам, которым сам свидетель. Были причины, по которым маркиз помог мне вооружиться и помимо моей победы в турнире.
- Вы, должно быть, славный воин, раз вам удалось победить на турнире? – невинно поинтересовалась Алиенора, когда они продолжили путь.
Франсуа покосился ее. Не заметив насмешки, он сказал:
- Мое мнение, что турнир – игра случая. Можно быть славным воином на поле брани, но ударом копья быть сбитым с коня, когда на тебя смотрят дамы. Такое тоже бывает. Моя победа, как и участие в турнире, была случайной.
- Вы так откровенны.
- Просто я бы не хотел чтобы вы также судили обо мне по словам и рассказам. Возможно, нам еще предстоит узнать друг друга получше. А молва, слухи… Многого ли они стоят?
Алиенора согласно кивнула. Подобные мысли еще не приходили ей в голову, и она подумала, что Франсуа вовсе не глуп, хотя и благодушен, как теленок. Какие еще ее могут ждать сюрпризы, если первое впечатление о человеке может оказаться настолько обманчивым? Пока она знала о попутчике только то, что он смелый человек, а из его недавних слов, что он отличается благородной скромностью. От этих выводов ей, по неизвестной причине, стало приятно и даже улучшилось настроение. Однако солнце поднималось все выше и начинало парить. Девушке вскоре захотелось пить, а потом ее одолели проблемы иного, щекотливого свойства. Она знала Красную книгу наизусть, к тому же когда-то ее с подругой детства баловала рыцарскими историями тетка Изабеллы, читавшая Боккаччо. Но при всей вольности некоторых рассказов, при том, что ее ситуация – переодетая юношей девушка путешествует в обществе ничего не подозревающего молодого человека – иногда встречалась, в романах ничего не было сказано о том, как благородные рыцари справляют нужду. Это открытие оказалось неожиданным и удручающим. Алиенора сильно страдала под лучами палящего солнца, а деревенька, обманчиво замаячившая вдалеке, была еще очень и очень далеко.
- Сделаем остановку, - предложил вдруг Франсуа.
Он снял перчатку, напоминавшую пупырчатую шкуру ящерицы, и вытер ладонью вспотевший лоб.
- Да, - еле слышно согласилась Алиенора и как могла бодро спешилась.
Тут к ее ужасу и недоумению, как ни в чем ни бывало, ее попутчик стал задирать на себе кольчугу, показалось белое нижнее белье, к которому крепились чулки… Девушка отвернулась и даже немного отбежала в сторону.
- Все в порядке? – спросил ее вскоре довольный, но немного удивленный Франсуа.
- Да… Но мне нужно отойти.
- Конечно. Давай скорее, я сейчас приготовлю нам стол. Тебе нехорошо? Ты такой бледный!
- Мне нормально, - пробормотала Алиенора и, чувствуя на себе насмешливо-недоумевающий взгляд, побежала к дальним кустам.
Сначала Франсуа смотрел на это спокойно, но когда она уже почти добралась до укромного места, бросился бежать за ней с беспокойными криками:
- Ей, ты куда? С ума сошел? Тут лес нашпигован англичанами и разбойниками!
Но Алиенора пребывала в таком отчаянии, что не придумала ничего умнее, как, развернувшись, вновь выхватить меч и угрожающе потрясти им в воздухе:
- Не смей приближаться! – воскликнула она. – Я знаю, что делаю!
Франсуа попятился, но далеко не уходил. Алиенора убрала меч, подальше забралась в кусты и облегчила свои страдания хотя бы физически. Ей даже удалось помыть руки, потому что рядом протекала канавка… Ах, если бы она также легко могла бы делать то же, что несколько минут назад беззастенчиво свершил этот противный, всюду сующий свой нос Франсуа!
Выбравшись, она натолкнулась на его пристальный и насмешливый взгляд.
- Все в порядке, малыш? Из какой ты сбежал уединенной кельи?.. Хотя и на монастырь не похоже…
- Со мной все в порядке, - холодно ответила Алиенора и гордой поступью направилась к лошадям.
Франсуа последовал за ней, но прошел чуть подальше, расправил плащ на земле, а на него выложил из дорожной сумки длинный кусок колбасы и немного хлеба.
- О, мой застенчивый попутчик, - позвал он, - изволь разделить со мной трапезу. Кстати, как тебя величать?
Алиенора вышла из-за холки Черныша, где она прятала свое пылающее лицо, и с угрюмым видом присела по-турецки у скромного стола.
- Меня зовут Генрих, - соврала она, не моргнув и глазом. – Я седьмой сын графа д'Уазана.
- О, графа д'Уазана?! – воскликнул Франсуа, и всю его насмешливость как ветром сдуло. – Так прекрасная дева, Алиенора - твоя сестра?
- Да. Вы находите ее прекрасной? – удивилась Алиенора, пытаясь припомнить, что было в поведении Франсуа, когда она поила его вином, помимо признаков обморочного состояния. Он не был похож на внезапно потерявшего голову кавалера.
- Она красавица, - с готовностью подтвердил Франсуа, а Алиенора тряхнула головой, чтобы волосами прикрыть вновь запылавшие щеки. Все же у нее было немного опыта, и ей было приятно. - И Августин, брат маркиза, рассказывал мне о ней много очаровательных историй. Из них я понял, что это славная, полная жизни девушка. А что может быть прекраснее веселого нрава? Августину повезло с женой.
- Они еще не женаты, - хмуро отозвался новоявленный Генрих.
- А она против? – оживился Франсуа.
- Да.
- Ты так уверен в этом?
- Абсолютно. Она все мне рассказывает. Ее тошнит от Августина. Уж не знаю, что он вам там нарассказывал.
К удивлению Алиеноры Франсуа как-то погрустнел и задумался, избавив ее наконец от своего навязчивого любопытства и глупых вопросов.
Глава 12К церквушке они подъехали, когда уже спала жара. Алиенора, исподтишка наблюдавшая за Франсуа, с сочувствием замечала, как по его щекам струится пот. И к чему, - недоумевала она, - некоторые так себя мучают? То ли дело ее легкое облачение: когда солнце не зависает над головой, совсем не жарко. Это от самовлюбленности, хотя, в латах, конечно же, куда как солиднее внешний вид получается, чем в простой кольчужке... Неподалеку от церкви обнаружилось несколько сожженных домиков. А еще спешившиеся молодые люди нашли у куста смородины, к которому они подошли, чтобы полакомиться, ворох тряпья. Оказалось, что это труп крестьянки, с задранными юбками и изувеченными органами. Алиенора закричала, а Франсуа ее успокаивал - сначала ласково и негромко, потом начал сердиться, схватил за плечи и грубо потряс:
- Очумел так орать? Эти негодяи могут быть где-то поблизости. Видишь, еще сочится кровь?
Алиенора была неглупой девочкой. Она замолчала и кивнула, но тут ее взгляд уткнулся в кули окровавленных тряпок. Кули были маленькие. Алиенора поняла, что смотрит на изуродованные тельца детей, и тихонечко сползла на землю. Последнее, что она видела, было недовольное лицо Франсуа, точнее, та его потная серая от пыли часть, которую она могла лицезреть под островерхим шлемом с приподнятым забралом.
Она очнулась от того, что на нее лилась вода. Прохладные ручьи воды, целые реки благословенной влаги истекали на ее пылавший лоб. Открыв глаза, она обнаружила поливающего ее из фляжки Франсуа, стоявшего перед ней на коленях - не потому что он был в восторге от ее поведения и пал ниц, а потому что это была одна из немногих доступных в его облачении поз.
- Прости, пожалуйста, - пробормотала Алиенора. - Мне еще не доводилось видеть такие страшные трупы.
Франсуа покачал головой.
- Не мне судить, но со стороны твоей родни неразумно было отправлять тебя в путь с таким чувствительным… восприятием. При виде противника ты тоже шлепнешься в обморок? Если так, то тебе лучше свернуть налево. Там, если я не путаю, должно быть цистерцианское аббатство. Если монахи еще не перебиты, то это то, что тебе нужно.
Алиенора разозлилась, что пошло ей на пользу, так как придало сил. Легко вскочив на ноги, она села в седло. Когда они отъехали от злополучной церквушки на приличное расстояние, и она перестала видеть трупы всякий раз, как ей на глаза падала тень от деревьев, она сказала ледяным тоном:
- Если тебя так беспокоит моя... чувствительность, объясняющаяся только тем, что я жил среди людей, не имеющих привычку резать детей и насиловать женщин, то ты можешь ехать своей дорогой, а я поеду своей.
Франсуа помолчал. Потом хмыкнул и прохладно заметил:
- В самом деле, мне доводилось видеть достаточно, чтобы привыкнуть к зверствам англичан, но я не такое чудовище, чтобы позволить тебе путешествовать в одиночку.
- Кто ты, чтобы что-либо мне позволять или не позволять? Я сам себе хозяин! – возмутилась Алиенора и проскакала вперед.
Дальше они проделали путь в молчании. Алиенору мучил голод, когда они наконец в потемках добрались до низких домиков. Это могла быть деревенька, потому что пахло жареным мясом, ну, может, не мясом, а требухой, чесноком и еще чем-то, что совсем не казалось отвратительным на голодный желудок.
Подобно скромному светлячку в темном лесу, в глубине избы горел огонек. Но очаг путники разглядели позже. Сначала им пришлось иметь дело с высоким здоровенным детиной, с рыжей, как огонь, бородой.
- Это еще кто к нам пожаловал? – пробасил виллан, возвысившись над длинноногим Франсуа.
- Мир дому твоему, хозяин, - почтительно, но с достоинством произнес Франсуа. - Мы путники, ищем ночлега.
- Да вы, я вижу, не простые путники. Вы рыцари. Гляди, Катрина, кто к нам пожаловал!
Алиенора решила, что теперь наконец эти глупые вилланы начнут о них заботиться, да накормят своим убогим, но вкусно пахнущим кушаньем. Так и быть, она не откажется. Каково же было ее удивление, когда прибежавшая худая, но мощная крестьянка принялась осыпать их отборной бранью:
- Мало того что эти черти, англичане, разорили наши угодья, убили соседей, да погубили лозу, растоптав напоследок посевы! Так еще и эти бездельники на нашу голову свалились!
Алиенора от такого приема испытала почти такой же шок, как недавно при виде трупов. Она помнила, как пресмыкались перед ее отцом, да и любым ее родственником простолюдины, как даже горожане низко кланялись толстому Гийому, младшему из ее братьев, и хотя она не забыла горьким шепотом поведанных ей историй об опозоренном французском рыцарстве, никак не ожидала, что будет с трепетом выслушивать ругань вилланов и мечтать при этом, чтобы ее впустили в жалкую лачужку, позволив вздремнуть на охапке соломы.
- Погоди, жена, - строго сказал тут виллан и несносная крикунья умолкла. - Если мы дадим вам ночлег, чем заплатите?
Алиенора вспомнила о том, что у нее есть немного денье и уже потянула руку к котомке, но Франсуа незаметно схватил ее за запястье.
- Мы заплатим работой. Какую поручишь выполнить завтра, но только до третьего часу. Мы торопимся и хотим уйти до жары.
- Видишь, жена. Это путевые сеньоры. Мускулов в них меньше, чем железа, ну да, глядишь, от них будет какая-никакая польза. Проходите.
И вскоре уже Алиенора молча смотрела на очаг, натыкаясь взглядом на синие глазенки рыжих, как их папаша, ребятишек. Рыжий или золотисто-оранжевый цвет волос вообще частенько встречается у простолюдинов, подумалось Алиеноре. Даже та девушка, красавица из ее детства, с которой страшно поигрался Августин и солдатня - она тоже была с яркой, как лисий хвост, копной волос... А веснушек у них нет, кожа будто бы светится... Люсьен рассказывал, что на самом деле местные вилланы многие пошли от здешнего лесного народа. «А мы?» – спрашивала его Алиенора. «А мы все пришлые. Но их короли иногда и нам дарят свою магию. Только для этого нужно любить их землю...» Верил ли Люсьен в то, что говорил?
Алиенора дремала на охапке соломы. Она хотела отчитать Франсуа за его нелепое предложение грязному виллану - работой платить за ночлег. Она не собиралась так унижать себя и теперь четко понимала, что связалась с человеком низкого происхождения, но ее сморил сон.
Зато утром она высказала все, что наболело:
- Я не собираюсь выполнять работу виллана! С какой стати я должен работать, как… как овца, если у меня есть деньги!
- Сколько?
- Чего?
- Денег.
Алиенора мысленно прикинула и сказала:
- Где-то три су все вместе.
- Это хорошо. Оставь их для трактирщика. Здесь же есть смысл сэкономить. Простой труд в этой местности ценится выше пустой монеты, которую, к тому же, в любой момент отнимет англичанин.
- Я не буду работать. Я… Я не опущусь до этого!
- То есть ты опустишься до воровства? Ты считаешь, что этих бедняг недостаточно ограбили до тебя? Ты думаешь, они простят еще одного расфуфыренного сеньоришку, бесплатно проглотившего их ужин? Ты думаешь, смелость в этом? Или в том, чтобы заткнуть свою гордость, когда для нее не время?
Алиенора на это только сверкнула глазами и отказалась от душистого молока, которое с упоением поглощало на завтрак семейство. Молоко было от коз, которые "чудом уцелели, родимые, хорошо мы их и не держим у дома, а гоним со старшим нашим Жаком в лесок. Жак тихий, немой он, а козы будто тоже беду чуют - молчат, канальи. Вот и уцелели они в тот страшный день. Мы с Катриной на рынок ездили, малых она к груди прижала, а соседей наших энти англичане поганые порубили всех, а девок да баб снасильничали, да убили все равно. А вашего брата не видать. Иногда только смотрю я, как дворянчик какой, да знатный сеньор с этим иностранным сбродом якшается. Похваляются парчовыми шмотками, делят угодья, да золотом меняются, да друг перед другом задом в чулках энтих непотребных крутят. Тьфу… Наших дворянчиков еще больше ненавижу, да простит меня Богородица…"
Франсуа помогал виллану – высоченному детине с мощными ручищами, еще более грозному при свете дня – собирать, да мельчить в скрипучей мельнице желуди, а Алиенора сначала угрюмо ходила вокруг, да как-то пыталась всучить хозяйке денье.
- Оставь себе, глупая, - прошипела та на девушку. – Небось пригодится еще, да хоть разбойникам дашь, чтобы живой оставили… А здесь мне от твоей ерунды этой блестящей никакого толку – каши с нее не сваришь.
Алиенора опешила как о того, что в ней все же опознали девушку (из предосторожности она тут же потерла грязными руками верхнюю губу и щеки, так, чтобы будто пушок пробивается), а также от слов крестьянки. А потом посмотрела на Франсуа, который перебирал что-то, стоя на коленях. Пришла ей в голову безумная мысль, что жизнь хитрее, чем в Красной книге написано, но не такая уж она и скучная, а будто кто-то все время над нею посмеивается и над всеми, дергая за ниточки. А придумывает такое, чего и не ждешь. Может, не героическое, а обаятельное, вот как эти смешные рыжие ребятишки… На котят они похожи, но чумазые. А, главное, живые.
- Иди-ка сюда, дочка… Вот траву эту видишь? Это злая трава, а это добрая. Злую хватай, да выдергивай, а добрую не трогай. Поняла?
Алиенора кивнула. Сорняки она умела выдергивать. У них между внутренних замковых стен, у самого донжона, да на небольшом искусственном возвышении садик имелся. Никто не запрещал ей наблюдать за садовником, а иногда и самой в охотку за любимыми цветами ухаживать.
Так и занялись, пока далекий звон не оповестил всех о том, что пробил третий час, и утро вошло в полные свои права. Шел звук издалека, с севера, а церквушка, которую они проехали, само собой, молчала. Как мертвец.
Хозяева не стали настаивать на дальнейшей работе, даже собрали барчатам кое-какую еду, когда нагрянула беда.
В зловонных, звякающих железом отрепьях налетели на них с дороги разбойники. Все происходило очень быстро. Алиенора не растерялась, видимо, после вчерашнего зрелища, да после вечерних и утренних размышлений незаметно для себя самой внутренне собралась. Она легко выхватила меч, уже пристегнутый к перевязи. Франсуа же рванул на врага первым, как натасканный на дичь мастифф. Звякнула сталь. Нападавших было четверо. Крестьянин сразу схватился за топор, а жена его - за вилы, и как-то небывало легко они вчетвером с четверыми же и справились. И как-то странно просто оказалось рубануть блестящим клинком по обнажившейся человеческой шее.
- Англичане, - сказал виллан, утирая со лба пот и пачкая лицо чужой кровью
- А почему вы думаете, что они англичане? – робко спросила Алиенора, пытаясь разглядеть в заросших, искаженных предсмертной судорогой лицах какие-то особые признаки, но ничего не находила – обычные люди, худые только слишком.
- Все бандиты – англичане, не важно, какая их родила земля.
Алиенора удивилась, но времени ей поразмыслить не хватило. На дороге показался еще отряд, человек семь. В кольчугах, кольчужных капюшонах, без лат. Лучники!
- Плохо дело, - горько сказал виллан.
Детишки, которые вместе с козой в дом забрались, как только первая стычка приключилась, захныкали, а лучники направились к ним.
- Ну и что у нас тут есть? - спрашивал один из разбойников, насмешливо оглядывая окрестности.
Трое остались на дороге и натянули луки, но тот, который подошел к дому, махнул им рукой – мол, не стоит тратить стрелы. Был он высоким, жилистым. Вместо одного глаза – круглый блестящих нарост, но Алиенора решила, что, наверное, он был когда-то недурен собой, только зарос сильно. Ей сделалось очень жутко, когда мужчина стал внимательно ее разглядывать, но хозяйка более привлекла его внимание. Направившись к женщине, он, не долго думая, схватил ее за грудь, к нему с ревом тут же рванул виллан. Франсуа пробежал вперед, готовясь встретить новых врагов, а Алиенора замахнулась мечом, которым недавно, еще не осознав этого, как следует, убила неказистого белокурого паренька с козлиной бородкой и бородавками на носу. И тут случилось невиданное. Откуда-то вынырнула утка. Или еще какая-то птица, но крупная. А потом еще одна и еще. Утки вели себя странно. Выныривая, словно из-под земли, они ударялись всей своей массой в лица, но не только нападавших, но и виллана, так что тот был вынужден отскочить, и все же он не стал медлить и ударил высокого предводителя топором. Небо внезапно потемнело, так, словно с него убрали солнце, раздался громкий жуткий женский смех и протяжно, страшно, навзрыд заиграл какой-то музыкальный инструмент. Флейта не флейта, не разобрать. Никогда еще Алиенора не слышала, чтобы флейта такие мерзкие звуки издавала.
Разбойники, которые на дороге были, завопили:
- Черная дева! Бегите!!!
И рванули прочь, да с такой скоростью, что их бы и кони не догнали. Однако убежать удалось только троим, потому как еще трое, тоже бросившиеся бежать, были пронзены черными длинными стрелами, угодившими как раз в дыры их изношенных кольчуг. Ненадолго, словно темное видение, увидела Алиенора нескольких высоких рогатых существ, но те быстро пропали, и она не могла точно решить, не померещилось ли ей. А солнце вернулось и недавно случившееся казалось мороком
Глава 13Солнце вновь засияло, перекатывая свои золотистые волны, разнося их то внезапно леденеющими, то распаляющимися жарой ветрами, как всегда бывало в этом ныне израненном, но все еще плодородном краю. Вилланы никак не стали комментировать противоестественное появление жирных уток, черные стрелы, да исполненные ужаса вопли англичан. Юным рыцарям торопливо пожелали хорошего пути, практически прогоняя прочь, только крестьянка протянула собранный гостинец - каравай серого гречишного хлеба, да дюжину желудевых лепешек.
Сами ребята тоже молчали, погрузившись в собственные мысли. Возможно, кто-то из них и припомнил победу Франсуа, свершившуюся благодаря черной вуали, которая ослепила на турнире Августина, но в те смутные времена люди слишком боялись всякой нечисти и, сомневаясь что и дальше ее приспешники будут стоять на их стороне, путешественники предпочли держать язык за зубами. Так день за днем они неумолимо приближались к Парижу. Во всяком случае, Франсуа надеялся, что они взяли правильный курс, так как ему удалось отловить пару путников, которые, умирая от страха, указывали дрожащими перстами господам приблизительно одно направление.
Запуганных путников: вилланов и бедных монашков, оборванных буржуа, нашедших вместо прибыли разорение, и прочих беспомощных бедолаг они встречали потому, что избегали ехать по дорогам, кое-где неплохо сохранившимся со времен римской империи. Зачастую безопаснее было идти пешком по какой-нибудь склизкой от дождей тропке, взяв коней под уздцы. Юные герои вовсе не превратились в трусов, просто стычка у дома вилланов научила разумной осмотрительности даже заносчивую Алиенору.
Однако чтобы ускорить переход им все же приходилось путешествовать верхом, мчась на свой страх и риск во весь опор вперед. Но лошадей своих они берегли и устраивались на привал, как только им чудилась малейшая опасность или бег уставших коней переходил на иноходь. Города были закрыты, даже к воротам было опасно подходить (или обстреляют из башенок или угодишь в засаду), в грязные трактиры на краю больших деревень соваться не хотелось - Франсуа оказался отличным охотником, и они не оставались без жареной птахи, а то и зайца на ужин. Именно тогда они и вынуждены были затевать длинные беседы, чтобы коротать время. Так Франсуа поведал о том, как он стал странствующим рыцарем.
- Я младший сын из троих, оставшихся в живых. Чума унесла жизнь и моей матушки... Уцелела еще сестрица, которую я очень люблю, хотя она не похожа на твою смелую любительницу приключений Алиенору…
- Да не такая она и смелая. Больше выдумывать горазда, - проворчал лже Генрих, поудобнее устраиваясь у костра.
- Но-но, малыш! - полу шутливо, полу серьезно пригрозил Франсуа. - Она дама моего сердца, и если я говорю, что она смелая девушка, значит, так и есть.
- Ах вот как? – презрительно рассмеялся слушатель. - Хорошо же. Должно быть, мне не известно какой-то детали. Ты успел сообщить ей о том, что она твоя возлюбленная вовеки, а мне она позабыла сказать.
- Нет, ничего я ей не говорил. Но она идеально подходит для дамы сердца, если… Ах, скорее всего, никогда я ее больше не увижу, а там ее и замуж выдадут. Однако мне, как младшему в семье, так и так не скоро удастся жениться.
- Так продолжай свою историю. Твои братья обижали тебя?
- Да, как только ушел в путешествие батюшка. Говорил он накануне загадочные вещи, что де есть у него где-то запрятанная в далеком лесу вещь магическая, что избавит страну нашу от английских собак. Старшие братья решили, что он спятил. Сестра моя молила со слезами на глазах скорее батюшку возвращаться. Тот ее пожалел, оставил моим заботам, а братьям пригрозил, что если что-то нехорошее с сестрой случится, пусть даже хворь какая-нибудь непонятная, жестоко отвечать будут. И ушел. А те, недолго думая, заперли ее в башне, чтобы и в самом деле ничего с ней не случилось. Кормят и поят ее исправно, служанок кнутом стегают, если у нее хоть прыщик какой вскочит или она вдруг чихнет. В общем, беречь, они ее берегут, а то, что она как в тюрьме в той башне томится, им и дела нет. А потом, чтобы не видеть ее слез за ужином, совсем перестали ее выпускать из верхних комнат. Я один с ними сражался за нее, как мог, но добился лишь того, что меня вышвырнули прочь, за ворота замка. «Насчет тебя ничего не говорил батюшка, но по возрасту и чести негоже тебе быть прихлебателем. Иди к королю, сверши в честь нашего родового имени подвиг, да завоюй себе собственный замок», - так они мне сказали, смеясь. Отец давно ушел, уже лет пять прошло, а старший мой брат – полный хозяин в замке и так разошелся, так своей властью проникся, что, боюсь я, он и отца не пустит. «Докажи, мол, старик, откуда ты явился весь в обносках». В его совете, однако, был здравый смысл. Я понял, что мне и в самом деле нужно спешить к королю. Они дали мне хорошего коня, денег, даже составленное честь по чести рекомендательное письмо, подтверждавшее мое высокое происхождение, да снабдили кое-какой одеждой в дорогу. Но дары братьев недолго мне служили. Дороги, как ты видишь, небезопасны. Как-то на меня напали разбойники, избили и, думаю, решили, что убили. Я очнулся вовсе нагишом, один сплошной кровоточащий синяк. Коня, увели, естественно. Хорошо еще, что в то злополучное утро я спросонья оставил котомку на том месте, где провел ночь. В той котомке была моя запасная одежда, бальзам, кинжал, да еще немного луидоров. Последних уже не было, когда я появился в вашем городке и встретил прекрасную Алиенору. Ну что ты опять хмуришься? И убери ты со лба волосы, ослепнешь в конце концов. Куда ты все прячешься?
Франсуа, упоминая Алиенору, все время очень странно смотрел на лже Генриха, а тот особенно тщательно закрывал лицо. В этот раз Франсуа осмелился подобраться к попутчику так близко, что их дыхание смешивалось. Алиенора сердито блеснула глазами и как бы невзначай потянулась к перевязи. Она вроде бы в задумчивости, не спеша вытащила меч из ножен, стала молча рассматривать резьбу и украшения, не обращая внимание на пристально наблюдавшего за ней Франсуа.
- Красивый меч, - заметил старший из попутчиков, но и не подумал отодвинуться. – Расскажи свою историю. Пока рано спать ложиться.
- Я умею только сказки рассказывать.
- Ну давай сказку, как раз кстати.
Алиенора пожала плечами, положила меч рядом с собой и продолжила рассказ, которым она кормила престарелую родственницу, повторив для Франсуа начало истории.
- …Похищенная злодеями девушка оказалась во власти людоеда и его многочисленных слуг. Все они были могучими рыцарями, однако Гарольд махнул мечом направо, махнул налево и всех их порубил без жалости. Одному голову отсек, другого проткнул, как куропатку, третьего рассек на мелкие кусочки. А слуг тех было две сотни, все высоченные, да нрава грубого…
- Прямо две сотни порубил? – пробормотал задумчиво Франсуа. – Силен твой Гарольд. Нам бы его мощь, глядишь, не пришлось бы по канавам прятаться.
- Да, силен! – возмутилась Алиенора, которая вспыхнула в темноте от смущения. Ей как-то раньше не приходило в голову, что ее истории, сюжет которых она частенько черпала из Красной Книги, неправдоподобны, что таких рыцарей, как Гарольд, не бывает, что вдвоем можно одолеть лишь двоих и то, если повезет, а когда на тебя нападает четверо всадников, то должно повезти вдвойне.
- Я же предупреждал тебя, что рассказываю только сказки? Ты чем слушал? Перед тем, как пойти сражаться со слугами людоеда, отведал Гарольд напитка волшебного. Напоила его лесная ведьма.
- А, - тогда понятно, - кротко согласился Франсуа и странно нежно улыбнулся. Он чуть склонился к Алиеноре, словно в эту очень светлую ночь с небесами, усыпанными звездами и бесстыже круглой, не прикрывшейся и облачком луной, хотел во что бы то ни стало разглядеть вблизи своего застенчивого спутника, не желавшего спать под одним плащом, хотя так теплее, бегавшего в дальние кусты, по пустячному поводу… - А!!!!!
Франсуа отдернул руку, случайно коснувшись меча. Он сильно обжегся и теперь, вскочив, изо всех сил дул на ладонь.
- Надо же, - холодно наблюдая за ним, заметила Алиенора. – А ты тоже не можешь коснуться меча.
- Что значит «тоже»?
Алиенора тогда рассказала еще одну историю, только правдивую, о том, как к ним приходил старец, приносил меч, а потом умер, а отец не смог взять меч, потому что обжегся.
- А Люсьен? Твой дядя, смог?
- Я не знаю. Он тогда умчался прочь, так и не попробовав.
Эта история повергла Франсуа в печаль. Он долго расспрашивал, как выглядел старик и становился все мрачнее. Потом он предложил ложиться спать и, как обычно, завернувшись каждый в свой плащ, они устроились у погасшего костра. Спал ли Франсуа, Алиенора не могла понять. Его дыхание было еле слышным. Но сама она уснуть не могла долго, потому что ей чудилось, что кто-то вышел из леса и ходит рядом с ними. И это не человек, а сам сатана… Она уже стала задремывать, потому что постепенно угасшие угли согрели ее, когда на грани полусна увидела склоненное над собой женское лицо, необыкновенно красивое, но до жути пугающее выражением жадного, но ледяного любопытства. В итоге, она скорее потеряла сознание, чем уснула.
Глава 14Утро выдалось солнечное, что радовало Алиенору, но Франсуа ворчал – ему тяжело было в доспехах, так как солнце к полудню сильно их разогревало, хотя от ожогов его спасал белый, стеганный ромбиками пурпуэн, как следует набитый ватой. Однако сам по себе этот предмет одежды также заставлял его мучиться на солнцепеке.
Четверо всадников выскочили им навстречу при очередном повороте старой римской дороги, которую они решили сегодня предпочесть полевым тропам. Это были англичане вне всякого сомнения, так как на их длинных стеганках красовались алые кресты. Едва заметив наших героев, они издали восторженный клич на грубом, резком языке. Франсуа, сделав Алиеноре знак, показал ей в сторону хорошей тропы, по которой у них была возможность убежать от преследователей или хотя бы оторваться от них. К тому же был шанс, что, направляясь на юг, англичане не пожелают разворачивать коней на север. Но его маневр был замечен.
- Ну до чего трусливы эти французишки, - сказал предводитель четверки англичан на хорошем французском с северным акцентом, что выдавало в нем дворянина. – Чуть что – сразу в кусты!
Франсуа и Алиенора остановились, легко по молодости купившись на оскорбительное замечание. Оба возмущенно блестели глазами. Франсуа опустил забрало и выступил вперед.
Он, возможно, хотел что-то сказать, но события разворачивались быстро. Сообразив, что им собираются противостоять «трусливые французишки», англичане приняли бой. Первый из них, предводитель, ловко направил на Франсуа копье и сшиб его с лошади так быстро, что Алиенора не успела и ахнуть. Тут она впервые в своей жизни испытала настоящий страх, который раньше не ведала, так как для этого следует включить голову, а она последние дни не успевала этого сделать.
К счастью для нее, страх отпустил ее, как только с ней стали сражаться двое всадников. У них не было копий, да и если бы ее попытались сбить с коня, то, скорее всего, в ее жалкой кольчужке, проткнули бы насквозь. Алиенора снова привычно ни о чем не думала, перед ее глазами стояла пелена, окрашенная красным. Когда смерть приближается, не время размышлять о чем бы то ни было. Она инстинктивно отражала удары, осознавая, что малейшее промедление, задержка - и она погибла. Ее длинный гибкий меч был ее преимуществом. Он казался ей удивительно легким, хотя за эту иллюзию ей бы следовало благодарить выковавших его мастеров, а не свою ловкость. Она махала мечом, отгоняя нападавших, а ее славный Черныш, как и она юный, был увертливее закованных коней противников. На ее стороне были отчаяние и быстрота, стремительность, да неожиданность некоторых выпадов. Англичане не знали, что с ними сражается женщина, чья логика не просто подсказывала, а диктовала к немедленному исполнению самые непредсказуемые маневры. Краем глаза она увидела завязавшуюся между Франсуа и его спешившимся противником дуэль. Оба показывали безупречное мастерство в фехтовании, и прошло где-то полчаса, пока не раздался вскрик Алиеноры, которую ранили в плечо. Предводитель англичан отступил от Франсуа и поднял руку.
- Достаточно! – зычно крикнул он, прекратив бой одним словом.
Все, даже Франсуа, опустили оружие.
- Нам нужно торопиться, у нас важное поручение от принца, - продолжал англичанин. – Тебя бы следовало взять в плен, - обращаясь к Франсуа, заметил он, - но своей доблестью и искусством ты заслужил свободу. Я предлагаю оставить нашу ненужную стычку, и пусть каждый следует туда, куда ему должно.
На это Франсуа поклонился, сохраняя гордую осанку, а англичанин поклонился ему даже ниже, чувствуя, высокое происхождение незнакомого француза. Никак более не обращаясь друг другу, оба маленьких отряда разъехались каждый в своем направлении.
Когда прошло достаточно времени, чтобы молодые люди обрели уверенность в своей безопасности и убедились, что англичане сдержали слово и не преследуют их, Франсуа предложил остановиться.
- Нужно осмотреть твою рану, - сказал он.
- Нет! – отчаянно выкрикнула Алиенора. – Это ничего страшного. Меня только чуть-чуть задели.
- Твоя кольчуга разорвана. Это не может быть "чуть-чуть". Объявляю привал.
- Нет! – вскричала Алиенора, доставая меч. – Не приближайся ко мне!
Франсуа, пораженный, замер. Он действительно приблизился к лже Генриху и теперь растерянно смотрел на него.
- Пресвятая Дева! Да ты безумен, мой мальчик! Я только хотел осмотреть твою рану. У меня есть бальзам, чудодейственный бальзам. Если бы ты только доверился мне… Если бы ты только знал, какие этот бальзам залечивал раны!
- Вот вечером ты и дашь мне свой бальзам, - хмуро сказал лже Генрих. – Я нормально себя чувствую. Это только царапина. Да, всего лишь царапина, а если мы и дальше будем избегать прямой дороги и постоянно устраивать привал, то всю нашу землю завоюют англичане. У меня важное… дело к нашему королю. Предлагаю не медлить более.
Франсуа отступил. Он понимал, что ему придется сражаться с Генрихом только для того, чтобы смазать тому рану бальзамом. Ситуация вырисовывалась нелепейшая, но другого выхода не было. Так, в молчании, они проскакали значительное расстояние и остановились, завидев на своем пути белокаменный город. Франсуа решил, что нужно будет попытаться войти в город, чтобы пополнить запасы вина, которое теперь стало просто необходимым, ибо, как известно, ни одна рана не лечится, если больной пьет только дурного качества воду из мутных канавок, оставшихся после дождей.
К вечеру Алиенора настолько ослабла, что едва держалась в седле. Франсуа осторожно к ней приблизился и снял с коня, на руках, отнеся к месту стоянки. Они устроились под роскошным вязом, освещаемые факелами, размещенными на сторожевых башенках города.
Франсуа приготовил еду – сварил в воде коренья, которые они накануне насобирали в лесу. Осторожно приподнял лже Генриха и дал тому напиться из фляги остатками вина, которое они приобрели в таверне за остававшиеся у Алиеноры денье.
- Малыш, я прошу тебя, дай осмотреть рану.
- Нет, - еле слышно прошептала Алиенора, теряя сознание на плаще, который под ней разложил Франсуа.
Тогда молодой человек осторожно снял с компаньона кольчугу. В темноте он плохо видел, но в отдаленных вспышках факелов все же сумел определить, что рана и в самом деле не опасна. Только следовало остановить кровь. Он знал, что есть простые травы, способные помочь в самой сложной ситуации. Помолившись, он оставил своего спутника и направился в ближайший лесок. Искать травы его учила матушка, когда была жива. Хотя это было очень давно, но Франсуа все прекрасно помнил, а ведь ему было лет семь, тогда, когда графиня говорила: «Вот этот лист, запомни его, сынок, остановит кровь. А этот придаст сил, когда, кажется, что их уже нет. Это сонная трава…» Франсуа собирал ингредиенты для лечебного бальзама, окропляя слезами прошлогодние прелые листья. Как же было славно, когда была жива его матушка! Как счастливо было все семейство, и отец не торопился в походы, а если возвращался израненным, добрые руки графини и ее служанок делали свое дело. Даже из крестового похода вытянули когда-то на этот свет дедушку Франсуа те служанки, которым, казалось, уже было столько же лет, сколько, существует мироздание.
Алиенора тем временем немного пришла в себя от вина и от того, что ее изможденное, раненое тело больше не сотрясала скачка. Она присела у разведенного Франсуа костра и протянула к нему руки.
- А ты, девица, куда направляешься? – спросил ее старческий, добродушный голос.
Девушка тихонько вскрикнула и подняла глаза. Прямо напротив нее сидел облаченный в монашескую одежду старик.
- С чего вы решили, что я девица? – недовольно спросила Алиенора.
Старик обратил бледные глаза к темному небу, потом снова воззрился на нее.
- С того, дитя мое, что хотя глаза мои и ослабли, но по твоим движениям, я понимаю, что ты девица. Очень юная. Годков пятнадцать?
- Да, - призналась Алиенора, нервно высматривая в темноте длинную фигуру Франсуа. – Но я прошу вас сохранить это в тайне. Тогда вы сможете переночевать с нами.
Старик тихонько засмеялся.
- Однако гонор, - сказал он задумчиво. – Но я ничего не скажу твоему славному мальчику. Тем более что здесь…
Тут он замолк.
- Здесь что? – устав ждать, спросила Алиенора. От любопытства она почувствовала себя почти здоровой.
- Здесь вотчина Черной девы. Скажешь что наперекор хоть одной женщине – считай себя покойником.
- Черной девы? Но кто это?
- О, это фея этих мест. Сюда не суют нос англичане, потому что боятся Черной девы, как огня. Даже Черный принц боится ее. Когда-то ее обесчестили солдаты Черного принца, и бедняжка уползла едва живая в лес. А что с ней сделал лес, одному дьяволу ведомо. Поправиться она поправилась, но в свою деревню больше не вернулась, а сформировала отряд из Жаков.
- Из Жаков?
- Да, тех, кто ненавидит весь дворянский род. Только формировала она его особенно, подбирая самых проклятых – содомитов.
- Содомитов? Но кто это?
Тут появился Франсуа. Или уже давно стоял и слушал? Алиенора нервно глянула на него. Но Франсуа смотрел только на старика. После приветствий, молодой человек предложил монаху переночевать под их защитой. Потом протянул старику котелок, нетерпеливо дожидаясь, когда тот своим беззубым ртом разжует его содержимое, исчез ненадолго, принеся новой воды, и опустил в котелок благоухающие травы.
- Содомиты – это те, кто не приемлет женский род и занимается друг с другом непотребством, - сообщил Франсуа, снимая с огня котелок, чтобы тот остыл на траве.
- А такое бывает? – удивилась Алиенора.
- Что именно? Что не всегда перед женщиной рыцари падают ниц? Что иногда они предпочитают любить друг друга, а не коварных женщин?
- Что значит непотребством? – нахмурилась Алиенора, успевшая промыть рану и выпить какой-то травяной напиток, который преподнес ей Франсуа.
- Спи, малыш, - нежно ответил юноша.
Алиенора засыпала, сердито глядя ему в лицо. Но скоро боль унялась, и невероятное блаженство сошло на все ее существо. Она крепко уснула.
Утром старика монаха не было.
- Мы должны войти в город, - объявил ей Франсуа.
Чувствуя себя великолепно, вновь натянувшая на исхудавшее тело кольчугу, починенную Франсуа, Алиенора кротко кивнула.
- Да, как скажешь, - согласилась она, улыбаясь солнцу, медленно ступающему, будто по невидимым лесенкам наверх и всему, что ее окружало.
Франсуа загадочно улыбнулся и занялся конями.
Глава 15- А почему ты думаешь, что ворота в город открыты? – спросила Алиенора, когда они подъезжали к высоким оборонительным стенам.
- Ну, во-первых, большинство городов отрывают днем. Как еще туда попадут крестьяне со своей репой, горохом, да хотя бы сеном для постелей? В городах побольше с удовольствием примут торговцев, а иногда и веселые жонглеры беспрепятственно проникают за городские стены. Да, сейчас война, но, насколько я помню, она никогда и не заканчивалась, просто в твоей провинции обострение затянувшегося конфликта, начавшегося, кстати, между людьми одной крови. Если подумать, то воюем мы почти что с родственниками.
- Как это?
- О, это длинная история, я как-нибудь расскажу ее тебе.
- Если это о некой королеве, поссорившей двух королей, то мне Люсьен рассказывал, можешь не утруждать себя.
- Ах вот как! Ну конечно же, ты не можешь не знать историю королевы Алиеноры, прекрасной авантюристки, наставившей рога своим царственный супругам! - радостно воскликнул Франсуа, посмотрел на спутника с хитринкой во взоре, но тут же смутился, резко сделавшись печальным. - Между развлечениями, сама того не осознавая, королева создала нам на беду новую нацию - англичан, которые на самом деле те же французы, смешавшиеся с бриттами, да валлийцами, островными кельтами и прочими, но некоторые из них уже немного умеют говорить на искаженным, полу-французском британском языке.
- Да, ворота открыты, - сказала Алиенора холодно.
Она не любила англичан, и ни под каким соусом не желала признавать в них родственников. Кроме того, ее насторожило заявление Франсуа, что, мол, она, то есть он, Генрих, должен в честь чего-то знать о давно покойной распутной королеве, приключениям которой она, впрочем, тайно завидовала. Да и само поведение Франсуа... Он словно подозревал ее в чем-то, становился внезапно чрезмерно нежным, почти ласковым, а потом отчужденным и временами даже грубовато-снисходительным. В бедняге шла какая-то внутренняя борьба и единственное в чем он был неизменен в обращении с лже Генрихом - так это в проявлении по отношению к нему искренней заботы. То ли как к младшему приятелю, то ли как к родственнику...
"...прекрасной девы, которая спасла мне жизнь на площади, когда я уже слышал песни ангелов". "Тогда моя сестра ужасно согрешила, остановив твое восхождение в рай", - заметил ему лже Генрих на это замечание. "Нет, - рассмеялся тогда Франсуа, - это могли быть и воющие от нетерпения демоны" "Ты так грешен?" Франсуа пожал плечами, потом пристально посмотрел на спутника и грустно признался: "Я точно знаю, что не святой, но пока не могу понять насколько чудовищным может оказаться мое заблуждение". Тот странный разговор состоялся по дороге к городу, и прервался так же внезапно, как начался.
На них равнодушно посмотрели стражники с башен и не сделали ни малейшей попытки остановить их, даже не подумав поинтересоваться, кто к ним пожаловал.
- Святой отец был прав - в этот город легко пускают. Хорошо бы он оказался не прав в другом.
- В чем же?
- В том, что выбраться отсюда могут только старики, женщины, вилланы и те, кто холоден сердцем, кроме англичан, разумеется. Целые их отряды пропадают здесь. Куда деваются - загадка.
- Убивают местные жители?
- Хмм... Целые отряды вооруженных рыцарей? Нет. Тут что-то не так. Но, слава Богу, мы не похожи на англичан, - несколько рассеянно Франсуа предавался рассуждениям, выискивая что-то глазами.
На англичан они и вправду были мало похожи - едва обратившись к ним, жители теряли интерес к соотечественникам, выговаривавшим слова без жесткой северной нотки. Да и выше стали уже жители туманного острова, шире в плечах, грубее чертами и светлее кожей.
Алиенора же любовалась городом, полностью каменным, из нежно-желтоватого камня. Дома встречались выше двух этажей, а узкие улочки, умощенными камнем так, что вода непременно стекала от стен в узкие канавки, причудливо пересекались, возвышаясь к площади - источнику света похожего на испещренную узорами драгоценность города.
Одевались здесь богаче, чем в родном городке юной графини: упелянды дам были шиты золотой и серебряной нитью, а их шлейфы тянулись за красотками длинными хвостами или изящно поддерживались пальчиками симпатичных в коротеньких коттарди пажей. Их стройные длинные ноги, в шелковых разноцветных чулках, все же уступали красотой еще одной паре ног, до которых Алиеноре было рукой подать. Оба этих обстоятельства поднимали девушке настроение и заставляли еще азартнее осматриваться. Так впервые она увидела носилки - хрупкий в шелках и кружевах домик, который на руках несли люди в темных одеждах.
Впрочем, как и в ее городе, нищих, плохо одетых людей, а также потных работяг: плотников, каменщиков, суконщиков и прочих - на каждый улице шумно зарабатывавших себе на похлебку и дрянное вино - все же было больше.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил Франсуа, с невольной улыбкой залюбовавшись восторженным выражением лица своего обычно мрачно настроенного спутника. - Но ты так и не позволил осмотреть себя, и ты бледен. Нам бы следовало посетить лекаря. Тем более, я вижу наконец вывеску, которая внушает мне доверие.
Алиенора едва сдержалась от возмущенного фырканья. Она любовалась вывесками, похожими на громадные черные снежинки: на одних из них красовались остроносые башмаки, на других - мечи, булочки или перчатки. На вывесках цирюльников можно было увидеть красиво причесанные головы, на худой конец там имелись подобия ножниц или даже красивые единороги, которые, как известно, целебны. Над тавернами, которые, по мнению Алиеноры, должны были больше всего интересовать Франсуа, нависали чугунные узоры, изображавшие бутыли и кружки. Допустим, он все же решил поначалу заехать к лекарю, но неужели нельзя было выбрать менее мрачное заведение, не с вывеской, на которой, скрипя на ветру, покачивался ланцет, да малеванные алой краской капли крови, как бы стекали в кованый плоский таз?
К ним вышли слуги, похожие на монахов, и елейными голосами пообещали позаботиться о конях. Для Алиеноры их уговоры прозвучали смертным приговором. В трансе она вошла за Франсуа во внутренности заведения и в шоке уставилась на ложе из сена, на котором лежало столько человек, что в темноте их было не пересчитать. Последний из них, тощий и длинный мужчина, в обносках, уронил на грязный пол руку, из которой сочилась свеже пущенная кровь, а посередине слабо освещенного помещения распростерся на широкой низкой скамье человек. В его анус вонзалась длинная железная трубка, от чего он жалобно стонал, испускал зловоние и воду, стекавшую в углубление в углу адского помещения. Рядом с больным и находился лекарь - высокий пожилой мужчина, с пронзительными серыми глазами.
- Чем могу служить достопочтенным месье? Рана? - ласково и жутко улыбнулся человек, чьи зубы оказались в удивительной для его возраста сохранности, но желтыми, как моча осла.
Чувствуя что ее сейчас вырвет, Алиенора бросилась бежать, не разбирая дороги. Ее поймали и подняли чьи-то руки, когда солнце и ветер немного привели девушку в чувство.
- Хорошо, - смиренно произнес Франсуа. - Положимся на силу твоего юного организма и на мой бальзам. Слава Богу, у меня осталось еще немного. Но тебе нужно хорошее вино и еда, а также отлежаться хотя бы дня три.
С этими словами Франсуа помог ей вскарабкаться на коня.
- Погоди немного. Я найду старьевщика. У нас совсем кончились деньги.
Последующее Алиенора видела как в тумане: они добрались до грязной лавки, окно которой, превращенное в прилавок, было завалено всевозможным хламом, со зловеще поблескивавшими среди него драгоценностями, мечами, топориками и прочим. Франсуа извлек из кожаных ножен красивый кинжал, украшенный каменьями. При помощи шустрого рыжего парня и железных клешней крупные рубины были варварски вырваны из рукояти, а потом Франсуа спрятал в маленький мешочек под латами золотые монеты. Перед тем, как потерять сознание, она еще успела увидеть черного с рогами на шлеме всадника, который их преследовал, при том, что его манера двигаться кого-то ей смутно напоминала, но люди не замечали странника или делали вид, что не замечают.
Она очнулась, когда Франсуа стащил с нее кольчугу. Тогда из последних сил она села и попятилась к стене. Но Франсуа большее не церемонился. Изуродованным кинжалом он отрезал кусок окровавленной шамизы, прикрывавший плечо, и при свете коптящей масляной лампы осмотрел рану.
- Все не так и страшно, - сказал он, делая вид, что не замечает, как его спутник прижимает останки жалкой одежки к дрожащему телу. - Какой же ты хрупкий! Да не переживай ты так! Завтра раздобудем иглу и все зашьем. - Голос Франсуа странно дрожал. - Потерпи еще немного.
Он отошел, вернувшись с пропитанной чем-то теплым тканью, которую приложил к ранке. Осторожно, чтобы не пугать судорожно жавшегося к стене пациента, он закрепил на плече дурно пахнувшее лекарство и напоил беднягу кислым вином, едва не силой вливая жидкость в кривившийся рот.
- Вот увидишь, завтра станет лучше, - почему-то очень застенчиво сообщил он и улегся на подстилке из тростника у постели лже Генриха, да так далеко от попутчика, будто боялся чем-то от него заразиться. Алиенора же скоро уснула и снился ей черный всадник и красивая жуткая женщина, склонившаяся над ней, чтобы ледяными глазами заглянуть в душу.
Глава 16Утром ей действительно стало лучше. Солнце щедро заливало ясными лучам комнату, похожую на маленькую шкатулку. Франсуа не позволил ей вставать. Принес новую из беленого льна рубаху, с кружевом по горловине и рукавами, кувшин с водой, таз и деликатно вышел, чтобы лже Генрих мог переодеться и привести себя в порядок. Когда же вернулся, кротко попросил осмотреть рану. Алиенора позволила, пряча лицо за подросшими волосами. Она чувствовала, что его руки немного дрожат, а дыхание учащается, когда, он приближается к ней, делая новую повязку.
- В этот раз кусок ткани я смочил бальзамом, – пояснил он, не уточняя, чем таким мерзостным тот был смочен вчера. - Ткань будет держаться сама по себе, и теперь ты самостоятельно сможешь делать себе перевязку. Достаточно три дня по три раза.
Потом он снова куда-то умчался на своих длинных ногах, легкий как ветер. Алиеноре даже почудилось, что он выпорхнул в окно, вроде озабоченной добыванием пропитания для птенцов цапли. «А если он догадывается?» - с тревогой подумала она, как уже думала накануне. Нет, не может быть. Он бы потребовал объяснений, как-то выдал себя, помимо учащенного дыхания... Алиенора улыбнулась. Как бы там ни было, она не собиралась признаваться. Пусть сам спросит, а не хватает смелости, так пусть мучается от осознания близкого присутствия возлюбленной, о которой он якобы грезит. Он становится таким милым, когда смущается, когда заботится о ней или не сводит с нее завороженного взгляда. Это делало ее очень сильной, значительной в собственных глазах, и такой же отчаянно смелой, как ее древняя тезка. Но тут на лицо девушки набежала тень: Франсуа ни разу не оговорился, общался с ней, как с младшим чрезмерно впечатлительный приятелем, к которому, возможно, просто стал со временем испытывать братскую нежность. Только и всего. Тем более она ничего не скажет.
Она огляделась. В окошко, с распахнутыми ставнями, проникал теплый пахнувший городской пылью ветерок. Блики света раскрасили однообразные серые плитки пола в различные оттенки – от коричневых, до синих. Стены, затянутые коврами с потускневшими красками, делали помещение уютным, хотя и подчеркивали миниатюрные размеры даже по сравнению с ее комнаткой в отцовском замке. Из предметов обстановки имелась только кровать, больше похожая на скамью, циновка из тростника, деревянный сундук, да жаровня. Девушка подошла к окну, но ее взор уткнулся в противоположную стену, с неравномерно расположенными окнами и чугунными держателями для факелов, освещавшими вечерами дорогу путникам. Она высунулась из окна. Улочка купалась в солнечном свете, что говорило о том, что час уже не ранний, но разглядеть что-либо оказалось невозможно. К счастью, вскоре вернулся Франсуа с корзиной, полной еды. Было и вино, и жареные куропатки, и свежие лепешки и даже медовые вафли с орехами.
- Я уже позавтракал. А это все тебе. Я сегодня пойду на разведку и все тебе расскажу. Прошу тебя, не выходи на улицу, потому что город этот очень странный.
- Но почему?
- Люди здесь какие-то необычные. Как правило, зная друг друга в лицо, горожане обращают внимание на чужеземцем, а тут… Со мной очень вежливо разговаривают, если я к кому обращаюсь с вопросом, но отвечают односложно и ведут себя так, словно у них каждый день странники, и все задают одни и те же вопросы, на которые лучше отвечать «да», «нет» или «простите, мессир, но это мне не ведомо, я работаю, не отвлекаюсь, в дела никакие не вдаюсь».
- А о чем ты их расспрашивал?
- Да так… О том, о сем… Спросил об англичанах. Земли, которые попали под их пяту, здесь совсем близко. Я даже не уверен, что на город еще не наползла тень Черного принца. Ладно. Вечером расскажу. Только никуда не выходи.
И ушел. Алиенора хорошенько наелась, выпила вина и уснула, что помогло ей немного скоротать время. Проснувшись же, она стала изнывать от скуки. Дома в крайнем случае можно было приняться за какое-нибудь рукоделие, а что делать здесь? К тому же она чувствовала, что совершенно здорова. Перевязав плечо, которое не очень, по правде, в этом нуждалось, потому что рана затянулась и побледнела, она оделась и вышла вниз. Хозяин, толстый мужчина, сразу заметил, как она спускается.
- Но вы еще не здоровы! Мессир Франсуа велел не выпускать вас на улицу.
- Мессир Франсуа мне не господин, - возмутилась Алиенора. – А я желаю размять ноги.
Но хозяин настойчиво спорил с ней, пока она не сообразила, что хозяин на самом деле больше всего боится, что постояльцы уйдут, не заплатив.
- Вы лучше дайте мне ключ или обеспечьте сохранность наших вещей, - гордо сказала она.
Тут хозяин успокоился. Во всяком случае, он посторонился, давая ей возможность спуститься с лестницы и выскользнуть на улицу. Она обернулась, и на миг ей показалось, что глаза трактирщика насмешливо блеснули.
Она решила не отходить очень далеко и вернуться, как только заметит Франсуа, чтобы не обижать его, поэтому осторожно пошла по улочке, на которой располагался трактир, до следующей улочки, на которой ничего интересного не находилось. Тогда, стараясь ориентироваться по разнообразным вывескам и запоминая их, выстраивая в цепочку образов, она направила свои стопы на площадь. Это не сложно было сделать, потому что абсолютно все улочки ведут к площади и легче найти базар или собор в незнакомом городе, которые, обычно, соседствуют в центре, чем ворота. Городок показался ей мало оживленным, возможно потому что многие жители решили спрятаться от солнцепека. Только плотники, каменщики и прочие работяги суетились повсюду. Она вышла на более широкие улицы, где бегали детишки, слонялись серые от пыли куры, куда-то по своим делам неспешно шли горожанки в белых чепцах – скорее всего на рынок. Жонглеры в грязных одеждах, как могли, развлекали прохожих, стоя глупые рожи и кривляясь. Прислонившись к стене, красиво играл на обшарпанной виоле пожилой человек, а рядом с ним приплясывала девочка лет семи. Площадь была рядом и гудела, как положено людным местам. Стали попадаться лавки с сукном, дешевыми безделушками, кожаными ремнями, кошельками и сумками, а еще дальше показались столы менял, с поблескивавшими горками денег и слитками драгоценного металла.
На девушку в самом деле не обращали никакого внимания, и она даже ущипнула себя, потому что на какое-то мгновение решила, что стала призраком, потому что если в ее сторону и смотрели, то словно не видели.
В общем, город был, как город. Он вскоре наскучил Алиеноре, к тому же она быстро начала слабеть, что навело ее на мысль, что Франсуа не из вредности просил ее отлежаться. Она решила, что у нее есть шанс вернуться до того Франсуа заметит ее отсутствие. Но именно тут произошло примечательное событие. Со стороны, противоположной той, откуда пришла Алиенора, призывно заиграл рог, и это мгновенно заставило всех разом умолкнуть. Даже кудахтанье кур и визг свиней, ржание лошадей и блеяние коз стихли, будто животные в один миг вымерли.
Алиенора направилась на звук рога и оказалась на площади, где среди расступившихся людей скакала на лошади красивая девушка в переливающемся золотом, отороченном горностаем упелянде. Ее восхитительные темно-каштановые волосы, волнами спускавшиеся по плечам, стягивала шелковая лента. Синие глаза красавицы выражали печаль, если не отчаяние. Всадник с рожком в руке следовал за ней, привлекая внимание к процессии. А за ним в черном бархатной камзоле и берете скакал молодой человек, который громко выкрикивал следующий призыв: «Возлюбленный господин наш, барон де Жюаси, при смерти и желает устроить счастье своей единственный дочери Жозефины. Есть ли в нашем городе рыцари и люди благородного происхождения? Пусть это будет незнакомец, но храбрый сердцем. Пусть это будет честный буржуа, владеющий мечом не хуже, чем счетом. Барон приглашает в замок всех смелых и благородных людей, чтобы в честном поединке сразиться за руку и сердце его единственной дочери. Ибо по соглашению с аббатством Баррийским, если до его кончины Жозефина не выберет себе достойного мужа, то все земли барона отойдут аббатству, а баронесса примет постиг. Посмотрите как она прекрасна! Не менее чем богата. Так неужели не найдется в нашем городе смельчаков, готовых сразиться за свое счастье?
На соблазнительный призыв горожане реагировали без энтузиазма. Они принялись крутить головами, даже самые богато одетые, словно кого-то искали в толпе. И в самом деле очень скоро с боковой широкой улицы показались чужеземцы. Их было пятеро. И среди них особенно запомнились Алиенора двое: один высокий парень, с рыжими, неопрятными волосами и простоватым веснушчатым лицом и по-девичьи красивый блондин, тонкий и хрупкий, в простом суконном камзоле и штанах. Он был без оружия и очень молод. Увидев их, баронесса остановилась и посмотрела синими глазами сначала на рыжего, потом на прочих.
Когда ее взгляд задержался на белокуром, в ее глазах блеснули слезы. "Она, наверное, боится, что этот красавчик не справится с остальными людоедоподобными приятелями", - пожала плечами Алиенора, не зная, как еще объяснить странное поведение баронессы. Рыжий производил впечатление нахального смельчака, которому не терпится с кем-нибудь сшибиться на мечах, дабы унять зуд в мощных конопатых конечностях. Остальные трое - лучники в стеганках, настолько обнаглевшие, что даже не постеснялись явиться во французский город со своими омерзительными красными крестами, - ухмыляясь, рассматривали баронессу. Ни один из них не чувствовал ненависти, которую излучали даже грудные младенцы на руках мамаш и нянек. Алиенора не желала им ничего хорошего и удивилась, что их готовность поучаствовать в турнире была с благодарностью встречена синеглазой наследницей обширных угодий. Глашатай еще погорланил, да подудел в рог, но больше желающих сделаться знатным сеньором не нашлось. Алиенора поспешила к трактиру.
Глава 17Однако все оказалось не просто – она быстро заблудилась. Это на площадь выходило много улиц, а вот догадаться, какая именно из них ведет туда, куда тебе нужно, оказалось настоящей шарадой.
Блуждая и постепенно впадая в панику, видя, как зажигают факелы, чтобы те освещали вечером город, Алиенора метнулась на одну из кривых улочек, и ее привлек разговор, имевший место в одном из нижних этажей, рядом с которым шныряли туда-сюда крысы, и пахло помоями:
- Что будет, что будет? Известно "что"! – ворчливо восклицал старческий мужской голос.
- Но может она хотя бы в этого, светленького, не влюбится, даром, что сакс, а славный такой, как херувим.
- Ах, и вечно ты раскудахтаешься, жена! Уж не положила ли сама глаз на щенка?
- Ну что ты такое говоришь, старый! Мне жаль мальчонку. На нашего Пьера он похож. А ведь перед тем, как взять его себе, бросит его Девка Черная, горемычного...
- Тихо ты, жена! Заткнись! У нее уши - выше неба!
- Бросит своим псам на поругание, - не унималась старая женщина, - и когда обессиленный, обесчещенный мальчик, едва живой, в беспамятстве, он попадет ей в лапы - тут же и пожрет его.
- С чего ты взяла, глупая, что она их съедает? Я некоторых, самых смазливых, видел в ее окружении, в полном здравии. На девок беспутных похожи. Берет она их себе после в полюбовники.
- Так это она только наших щадит, Жаков, простых парней. Их происхождение - не выше происхождения ее отца, угольщика, помершего с перепою, да свихнувшейся матери. Ведь жестоко снасильничав, англичане приволокли девку домой, да и швырнули матери под ноги. Тогда, говаривают, даже самые черствые ужаснулись, а один из них, хромой безносый Шарль, предложил отсечь бедняжке лопатой голову, чтобы та не мучилась, да перестала истошно стонать, да выть, подобно дьяволице. Но тут примчался красавчик этот, младший сынишка графа Д'Уазана. Он тогда совсем мальчонка был, и тоже беленький, да кудрявый, как наш Поль.
Тут старуха разрыдалась, а старик, вместо того, чтобы утешить женщину, принялся ее колотить, да так орать, что у Алиеноры потемнело в глазах. Девушка бросилась прочь, к счастью, вскоре обнаружив знакомые приметы пути назад: мраморные огрызки недоделанной мастерами скульптуры Девы Марии, вывеску с изображением пчелы. Эта вывеска отличалась от однотипных, и с нее начиналась цепочка образов, которая и привела Алиенору наконец к трактиру.
- Добрый вечер, мессир Генрих! То-то обрадуется ваш старший друг, когда увидит вас, а то он тут мечется, как рассерженный лев и едва не побил меня.
У толстяка, в самом деле, был затравленный вид, и Алиенора не без трепета вступила в комнатушку.
- Ты жив! Ты цел! О, Пресвятая Дева, славься! - это были первые слова де Монтале, чье лицо на миг озарилось счастливой улыбкой.
Но спустя миг Франсуа нахмурился.
- Я же просил тебя не выходить! Город странный. Здесь пропадают чужеземцы буквально толпами. Как ты мог выйти?!
- Ты просил или приказывал? Я не твой оруженосец и не твой слуга!
- Да, ты всего лишь желторотый, наивный птенец, которому следовало бы слушать, что тебе говорят те, кто опытнее и старше!
- Что??? – Алиенора почувствовала приступ гнева и паники и рванула к сундку, где хранился ее волшебный меч. Но Франсуа преградил ей путь, возвышаясь на две головы, насмешливо-зловещий в ажурных пятнах огня от чугунных боковин жаровни.
- Ну вот! – воскликнул он. - При всяком пустячном поводе ты носишься в поисках своего странного меча. А знаешь почему? Потому что у тебя напрочь отсутствует хладнокровие, и еще потому, что без этого предмета ты чувствуешь себя беззащитным даже в моем обществе, зная, насколько я сильнее тебя, и хотя бы по этой причине молодой, благовоспитанный дворянин сумел бы, сохранив достоинство, прислушаться к дружеским советам. Нет! Просьбам! Которые продиктованы только заботой о тебе.
- Дорогу!
- Ты хочешь убить меня? Но ведь это мне бы следовало надрать тебе уши за то, что ты беспринципно нарушаешь нашу договоренность! Тебе чужда логика. Ты удивительно капризен, как избалованная графская дочка, и ничуть не похож на младшего благовоспитанного отпрыска аристократического семейства, наученного следить не только за каждым своим телодвижением, но и словом.
Алиенора от этих слов не то чтобы остыла, но в ней возобладал здравый смысл.
- Хорошо. Я был не прав, - дрожащим от гнева и унижения голосом, но сдержанно признал лже Генрих. - Твоя… просьба остаться в трактире диктовалась заботой. Но и я беспокоился за тебя. В городе происходят странные вещи – твои же слова.
- Правда?
Лицо Франсуа вновь просветлело, он протянул руки, обнимая Алиенору с такой теплотой и энергией, что ей почудилось, что ее кости захрустели.
- Нет, малыш. Я, наверное, плохо объяснил. Понимаешь, не сердись, но мне в самом деле нужно было… будет кое-что разузнать. Поэтому я еще ненадолго тебя покину.
- Но зачем? Куда ты пойдешь?
Но Франсуа словно не расслышал.
- Смотри, сколько я принес еды!
С этими словами он склонился над жаровней – этаким узорчатым прокопченным ящичком на четырех кучерявых ножках. От предмета неказистого уюта шло тепло и аппетитно пахло.
- Куда ты собрался? Я совершенно здоров и готов отправиться с тобой.
- Tete bleu!*! Опять все сначала! Ну, хорошо. В двух словах: я разузнал, что постоянно в этом городе при появлении чужеземцев выезжает на красивой лошади прекрасная дева, баронская дочка, и, якобы, если найдется отважный рыцарь, готовый избавить ее от монастыря, барон за того отдаст ее замуж. Так вот: на этот трюк клюют только странники, да и баронесса чудом остается вечно юной, хотя комедия длится уже с десяток лет. Я хочу кое-что уточнить.
- То есть стать одним из претендентов на ее руку и сердце? – сдавленным голосом поинтересовалась Алиенора, хотя никак не могла понять, что с ней творится.
- Гммм… Да, - согласился Франсуа задумчиво. Узоры от жаровни сердечками раскрасили его лицо и загадочно зажгли глаза.
- Но это безумие, учитывая твои же слова!
- Вот, держи. Это хорошее вино местного урожая. Оно позволит тебе обрести покой и мудрость.
- Вино и мудрость? Хорошенькое сочетание! – фыркнула Алиенора. – И почему ты желаешь лишить меня маленького приключения?
- Да, малыш. Я знаю, что ты любишь приключения, и обещаю, что возьму тебя с собой, как только нащупаю брод под ногами.
Он придвинул чугунок с едой, и так долго и загадочно молчал, что изголодавшаяся Алиенора выпила свой бокал вина залпом и съела в охотку ножку куропатки, подогретую на жаровне, завернув лакомство в хлебную лепешку. Франсуа тоже поел, с удовлетворением наблюдая за ее аппетитом.
- Я бы хотел пойти с тобой. Что если тебя заставят сразиться с другими рыцарями или тебя вынудят жениться на баронессе? – сонно пробормотала Алиенора. – Ведь ты всегда выходишь победителем в турнирах. - Вино удивительно быстро ударило уставшей девушке в голову.
- Тогда мы разбогатеем и отправимся к королю нашему, Валуа, с целым войском. Завербуем всю эту скользкую деревеньку.
- Ты не можешь жениться на баронессе,
- Это почему?
- Ты же влюблен. В Алиенору. Забыл уже? Или это все были пустые слова?
- Нет, конечно, Но она не дала мне никакой надежды на взаимность. Увы. Ее сердце холодно ко мне. Ведь так?
- С чего ты меня спрашиваешь? Я откуда знаю?
- Не знаешь? Она ничего не говорила тебе? Если бы у меня была надежда, я бы тут же отказался бы от своей затеи. Зачем мне баронство? Замок, красивая жена и море денег, если Алиенора мечтала бы обо мне, как я о ней? Я бы остался этим вечером с тобой, а утром, мы бы без задержек продолжали путь.
Что-то было не так в его лукавых словах и сопровождавшем их взгляде, в теплом сладком дыхании, касавшемся ее щек, но Алиенора, едва оправившаяся от раны, уснула с бокалом в руке, чтобы проснуться в одиночестве, и долго со страхом смотрела, как пляшут огни и тени от факелов по каменной стене напротив.
________
* ругательство
Глава 18Сначала ее заворожило зрелище, потом в ней пробудилась злость на Франсуа, вот так бросившего ее в одиночестве из-за непонятных темных дел. Но вскоре ее обуял страх, но не за себя, а за него. Куда помчался этот безумец на своих длинных ногах? А вдруг эта баронесса - ведьма. Или еще хуже - он влюбился в нее, а Алиеноре просто трещал о любви, как это любят делать молодые люди исключительно, чтобы поиграть в куртуазность, подчеркивающую их аристократическое происхождение. Разумеется, если ты рыцарь, то должен быть влюблен в прекрасную, причем, желательно, недоступную даму. А теперь этого идиота растерзают безродные саксы на потеху бестыжей девице!
Надо было срочно что-то предпринимать. Облачившись и вооружившись "волшебным мечом", как его любил называть Франсуа, она рванула к двери, но та оказалась крепко-накрепко заперта. Это вовсе вывело Алиенору из себя: нормально чтобы постояльцы закрывались изнутри на щеколду, но чтобы их снаружи, как пленников, чем-то там замуровывали… Ни в какие ворота не лезет!
Она долго колотила в дверь, руками и ногами, пока у нее не закружилась голова. Портить меч о всякую труху ей не хотелась, поэтому она закричала, как могла громко, призывая к ответу трактирщика. Очень не скоро тот зашаркал снаружи.
- И чего вы так неугомонны, раненый мессир? Вас велено не пускать, а утром за вами придет ваш старший друг.
- Да что же это такое?! – возмутилась Алиенора. – Он что, заплатил тебе, чтобы держать меня взаперти?
- Да. Заплатил. И еще заплатит, если вы, глупый мальчик, изволите потчевать, а не калечиться почем зря.
И с этими словами мерзавец ушел.
Побегав некоторое время по комнатушке и поставив себе пару синяков о тяжелую потухшую жаровню, запыхавшаяся Алиенора поплелась к окну. Факелы догорали, но на изгибе улицы она заметила уже знакомое ей явление – носилки, но не в светлых шелках и бархате, а закутанные в черные ткани. Она замерла, высунувшись из окна так, что едва не упала вниз. Когда носилки поравнялись с местом ее дислокации, девушка прыгнула, провалившись сквозь мягкую крышу и запутавшись в тряпках. О чем она думала? Ни о чем. Ею руководили только инстинкты и эмоции. Когда тут думать?
Из плена темного шелка ее высвободили чьи-то руки, и она оказалась лицом к лицу с той жуткой женщиной, которую видела иногда, засыпая. Алиенора приготовилась завопить, но мягкая ладонь совсем не нежно заткнула ей рот. Поняв, что нарушитель ее покоя угомонился хотя бы на время, странная дама отдернула руку.
- Итак, - сказала она звучным, голосом, в котором шумели поля, шелестели леса, звенела магия, ехидничала смерть и слышалось еще черте знает что, - ты тоже ищешь приключений?
- Я… - дальше лже Генрих ничего не смог произнести и замолчал, с откровенным страхом и интересом рассматривая спутницу.
Та была дивно хороша. Ее белоснежную кожу не тронул загар, возможно, оттого, что она не часто появлялась на солнце. Глаза у нее были синие, как у Люсьена, только темнее, а волосы золотистые, с рыжинкой. Тонкие черты лица неподвижно плыли в смене света и тени, и ничто не портило ее, даже то, что она была уже немолода, но ни одной морщинки не осквернило ее, а возраст угадывался по выражению глаз – горькому, жгуче-пронзительному, словно она как-то побывала в аду и навек осталась опаленной его пламенем.
- Думаю, нам с тобой по пути, Генрих. Ты очень удачно приземлился. Хорошо, что ты легкий, а то сломал бы плечи моим слугам.
- Кто вы?
- А ты не догадываешься?
Алиенора догадывалась. Эта дама напоминала ей девушку – тонкий нежный стебель, растерзанный у нее на глазах грубым прикосновением жестокости. К счастью, сама Алиенора тогда была ребенком, да и не видела толком ничего, но хорошо знала историю этой женщины до того момента, как за ней примчался юный дядя.
Прямо ей ничего не говорилось, да с ней вообще не общались, но мистическим образом Алиенора понимала, что ей лучше молчать и мириться с судьбой. И так они очень долго ехали по гаснувшему в затухавших факелах городу, потом выехали за ворота. Там совсем было темно, но дама что-то прошептала, и их носилки окружило мягкое сияние.
То, что эта мадам явно была ведьмой, девушка нисколько не сомневалась, поэтому была тише воды, ниже травы и едва дышала, даже боясь шелохнуться. Они направлялись в сторону замка с тонкими изящными башенками и круглыми окнами.
Замок был невысок, но хорошо защищался глубоким рвом. Когда они по опустившемуся перед ними мостику проникли за первое кольцо каменной стены, уже совсем стемнело. А дама практически вытолкнула ее из носилок, но тогда, когда они уже достигли донжона. Алиенора не могла точно сказать, было ли ее собственной волей потерять из виду свою жуткую спутницу, но как-то так вышло, что она одна прошла в донжон через широкий каменный проем, оскалившийся поднятой, будто бы в честь нее, массивной решеткой.
На первом этаже ее отеческого замка размещался колодец, здесь же его заменял громадный котел, под которым догорали дрова, если так можно назвать громадные сваленные в кучу обугленные деревья. Именно в их свете среди черных от копоти стен на грязном полу увидела она обнаженные и окровавленные, будто бы их драли когтями дикие звери, тела недавних англичан.
Среди них светленького сакса, единственного облаченного в мирную одежду, она не заметила. Имел ли здесь место турнир? Возможно, но, скорее, на потеху тем, кто зверски разделался в итоге и с победителями, и с побежденными.
Не в силах дальше выносить тошнотворный запах, несколько странный - не только трупный, но и еще такой, будто бы здесь недавно паслось стадо половозрелых козлов, Алиенора осторожно стала подниматься по винтовой лестнице, держась дрожащими руками за стену, потому что ее подташнивало, а ноги подкашивались. Она все четче слышала голоса.
Не соблюдая никакой осторожности, вновь во власти эмоций, она вступила в залу второго этажа, ярко освещенную, как пламенем огромного камина, с мраморной полкой, так и факелами, воткнутыми в стены. Посреди залы на козлах стоял большой стол, покрытый льняной скатертью в пятнах от вина, жира и дьявол знает чего еще. Впрочем, этот беспорядок и неопрятность не вызывали в девушке отвращения - она привыкла, что именно так и выглядит уютно накрытый к ужину стол. Здесь было много серебряной посуды, кубков, овальных блюд, вина и еды – несравненно больше, чем это требовалось троим сидевшим за столом мужчинам.
Один из них – здоровенный мужик в овчине, бородатый и длинноволосый, как раз обгрызал ногу кабанчика. Другой оказался светленьким саксом, бледным, с затравленными глазами, а третий…
Алиенора, уже вовсе ни о чем не думая, а испытывая только радость, вскричала:
- О, Франсуа! Так с тобой все в порядке!
Де Монтале попытался вскочить, но его тут же остановила измазанная жиром громадная рука бородатого… барона? Вряд ли. На человека при смерти он никак не походил, а больше всего на злобного Жака, виллана, которому раз плюнуть проткнуть сеньора вилами.
- О, нет! Генрих! Как ты сюда попал?!
- Раз попал, пусть присаживается. Так это твой дружок?
- Мы вместе направляемся к королю с важнейшим поручением, - обреченно пояснил Франсуа.
- Насколько важно твое поручение, будет решать Хозяйка. Может, она еще решит использовать тебя и твоего щенка для своих целей.
С этими словами бородач премерзко загоготал.
- Пусть мальчишка сядет, да отужинает с нами.
Лже Генрих сел поближе к Франсуа, но еда не шла в рот, а вот вина он отпил из кубка, которым пользовался его старший попутчик.
- Вот и славно, - крякнув, заметил бородач. - Я приготовил ей самых сладких птичек. Пусть сама решает, кто из вас аппетитнее.
Плохо соображая о чем говорит этот монстр, Алиенора посмотрела на Франсуа.
- Я же просил тебя не высовываться, - тоскливо упрекнул тот. – Теперь сюда пожалует Черная Дева, а что она делает с мужчинами, мстя им за искалеченную судьбу, тебе лучше было бы не знать, но что теперь делать, ума не приложу. И сразу тебя не убьют, увы. Здесь полно ненасытных чудовищ, равнодушных к женщинам и охочих… А, что теперь говорить. Лучше бы ты разбил себе голову, выбираясь из окна.
Но тут произошло еще одно необычное явление. В том же проеме, в который вошла онемевшая от ужаса Алиенора, появился… Ее дядя, собственной персоной. Его светлая бородка еще не успела отрасти, но позолотила щеки, а одет он был почти также воинственно, как Франсуа, когда выступал в поход (сейчас это было не актуально, почему-то ни кирасы, ни кольчуги на Франсуа больше не было, а только сиреневый, поношенный пурпуэн, да драные шелковые шоссы).
- Ты отпустишь их! – с порога заявил дядя, - а я оставляю себя в заложники. Клянусь всеми святыми, она согласится на такой обмен!
- А ты удивительно самонадеян. Хотя, пожалуй, что ты в ее вкусе, но решать ей.
- Нет, тебе! Если ты сейчас же их не отпустишь, я снесу тебе башку!
Люсьен выхватил меч, но бородач даже не шелохнулся, а только свистнул. Надо сказать, что зала была разделена толстыми кусками ткани, делившими ее на несколько комнат. Не прошло и пяти минут, как из-за грязных гобеленов выскочило человек девять и принялось сражаться с Люсьеном. Франсуа и Алиенора безнадежно и восхищенно смотрели, как он сражается, как отбивает атаки. Он ранил пару воинов, но что стоит один меч против пяти мячей и четырех копий? Алиенора не вступилась за дядю, только потому что ее грубо схватил за руку Франсуа, знавший, насколько бесполезен тут даже волшебный меч. Сам же он был безоружен. "Их здесь человек пятьдесят, тут только те, кто проснулся", - шепнул он на ухо лже Генриху. Вскоре Люсьен сидел за столом, прижатый к скамье сильными руками очень странных молодых людей. Они были высокими, длинноволосыми, облаченными в короткие кольчуги из под которых виднелись разноцветные, с зубчатым краем ткани, стройные ноги в обтягивающих чулках, да вычурные срамные гульфики. В ушах у тех двоих, которые, удовлетворенно улыбаясь и как-то чрезмерно жадно разглядывая Люсьена, придерживали его за плечи, были серьги. К тому же, Алиенора готова была поклясться: накрашены они были, как женщины, торгующие своим телом.
- А он, прав, Жозефф, он один стоит десятерых, - насмешливым, неприятно манерным тоном протянул один из них.
- Так отпустите их! – отчаянно вскричал Люсьен. – Я уверен, что она не будет гневаться на вас, я пожертвую ради нее, чем только она пожелает, а, увидев меня, она сама потеряет интерес к остальным. Неужели вам недовольно на сегодня развлечений? Просто пустите их!
В этом болезненном выкрике было столько убежденности, что странного вида мужчины стали переглядываться с бородачом.
- Я дам вам денег, много денег! – отчаянно продолжал Люсьен. – Вот…
Он сорвал с пальца кольцо, блеснувшее чистейшим золотом и кроваво подмигнувшее всей компании громадным рубином.
- А ведь ты почти убедил их, малыш Люсси, - вдруг послышался голос, от которого сердце Алиеноры бешено заколотилось, а в глазах запрыгали красные пятна.
В залу вошла та самая жуткая и прекрасная дама. Черная Дева, как теперь звали некогда славную добросердечную крестьянку Марию, такую же светлую, как ее имя.
- Но не думай, что я сделаю для тебя хотя бы одно исключение, хотя я рада видеть тебя, и, пожалуй, приму твою жертву в обмен на жизнь твоего приятеля и, скажем, племянника. Или кем он тебе приходится? Но мы оба хорошо знаем, что это славное дитя. В самом деле, я не позволю тронуть их и пальцем, но они мои пленники.
Пораженный Люсьен смотрел на нее во все глаза, и Алиенора не могла понять их выражения. Что там было? Разочарование? Горе? Страх? Ни одно из этих чувств, но что-то невыносимо болезненное.
Глава 19При её появлении не повеяло холодом, как следовало бы ожидать, учитывая зловещую сущность особы, наоборот - стало светлее, будто в камин добавили дров, а в светильниках на столе вспыхнуло, закипев, масло. Черная Дева медленно прошла вперед и села на место во главе стола, которое ей поспешно освободил бородатый Джозефф.
- Отпустите его, - сказала она, обращаясь к двум женоподобным молодым людям. – Мессир Люсьен никуда не денется – крепче, чем цепью, он связан словом.
Ее приказание было немедленно исполнено. Синие глаза женщины некоторое время со странным выражением изучали Люсьена, который устало опустил плечи, а потом протянул руку к бутылке вина и налил себе немного в бронзовый кубок с отколовшимися каменьями.
- Ты побольше налей и покрепче. Тебе бы это не помешало для предстоящей ночи, - вкрадчиво заметил один из красавцев.
Люсьен вздрогнул и резко посмотрел на бывшую деревенскую красавицу Марию.
- Я же говорила, что не стану делать для тебя никаких исключений, - насмешливо отозвалась та. - Твоя жертва принимается. Я же тоже сдержу слово. Твои приятели останутся живы и целы. А теперь поговорим о наших и их делах. Итак, мессир Франсуа, какое у вас поручение к королю?
- Я должен с рекомендательным письмом вступить в его войско. Мое рекомендательное письмо, которое вручили мне братья...
- Понятно, - перебила его Черная Дева. - Ты знаешь о мече? О том, что этот меч принадлежал твоему отцу?
Черная Дева указала рукой на эфес меча Алиеноры.
- Меч? Волшебный меч?! – удивленно воскликнул Франсуа и вытянулся, словно ожидая свершения немедленного чуда.
- Да. Именно. Тебя нисколько не смущало то, что ты не мог к нему прикоснуться?
Франсуа вспыхнул, бросив странный взгляд на Алиенору.
- Я не думал, что он предназначался мне.
- Не лукавь. Ты не с юной девицей играешь в свои игры. Дай мне то письмо, которое при тебе.
Не колеблясь, смущенный Франсуа достал из-за пазухи пергамент, обернутый во множество толстых тряпиц.
- Тебя не насторожило, что простой пергамент так защищен?
- Чтобы в целости дойти до короля. Там должно быть для него важное донесение, - объяснил Франсуа не очень уверенно.
- Ну-ну... – пробормотала Черная Дева и прикрыла глаза. Ее лицо стало похоже на маску, но угадывалась мысль, метавшаяся в ее красивой голове.
- Тебе его дал Августин? - спросил вдруг Люсьен, бледнея.
- Да. Вместе с прочими дарами за победу на турнире.
- Победа была грандиозной, но немного странной. Ты не заметил? – насмешливо уточнил Люсьен.
Франсуа смущенно кивнул, протягивая Хозяйке пергамент.
Та, приняв письмо рукой, затянутой перчаткой, обратила наконец свой взор на белокурого англичанина. Тот сидел ни жив ни мертв и старался слушать французскую речь внимательно, что было, впрочем, не так и сложно для тех, чьих предков когда-то завоевали французские норманны.
- С чего ты решил, Джозефф, оставить его в живых? – холодно удивилась Черная Дева, неприязненно созерцая англичанина.
Тот заерзал, потом выдал:
- Ну... Вы любите белокурых молодых людей...
- Что ты несешь? С каких пор я полюбила саксов?
- Он не был вооружен, он не сражался. Он... умеет читать!
- Ах, какая прелесть! – усмехнулась хозяйка.
Она недобро глянула на англичанина и протянула тому пергамент.
- Итак, читай, приятель.
Молодой человек, измученный ожиданием своей чудовищной участи, протянул дрожащую руку за письмом.
- Разверни. О чем там?
- Доброго здравия, моему дражайшему кузену... - принялся читать сакс, по вискам которого стекал пот. - Оно тебе потребуется для дней в плену... Дальше неразборчиво.
Англичанин нервно пожал плечами. Его трясло, а глаза заслезились. Вдруг несчастный закашлялся, покраснел лицом и упал на скамью замертво.
- Меч, - приказала Хозяйка.
- Что? – удивился Джозефф, которого смерть бедолаги тронула не больше, чем гибель мухи.
- Меч, который вовсе не твой, - обратилась Черная Дева к Алиеноре. - Я дам тебе не хуже, но этот меч ты отдашь мне.
Алиенора в каком-то ступоре отдала Черной Деве свой "волшебный меч".
Черная Дева раскрутила рукоять и высыпала на каменный пол порошок серебристого цвета. Потом она протянула меч Франсуа.
- Возьми. Это ты должен будешь передать королю родовой меч, но для того из рыцарей, кого он сочтет достойным.
Франсуа принял меч немеющими руками. Он больше не жегся и удобно лег в ладонь, как будто, в самом деле, выкованный искусными мастерами, предназначался именно ему.
- Итак, на сегодня мы закончили дела. Джозефф, проводи моих пленников в дальнюю комнату.
- Представить к ним стражу?
- Не нужно. Они же оба хотят увидеть Люсси завтра способным самостоятельно передвигаться на ногах. Верно?
***
- Ну почему ты все время следуешь за мной, глупый ребенок? – устало прошептал Франсуа, ступая куда-то в темноту из угла за гобеленами, который предназначался им для сна.
- Дядя... дядя... – бормотала Алиенора, сдавленно. Ее душили рыдания, она боялась за Люсьена, а сцены, одна другой кошмарнее, вставали перед ее внутренним взором.
- Люсьен прекрасно отдает себе отчет в своих действиях. Кроме того, поверь, она не сделает с ним ничего такого, что бы действительно сломало его.
- Но... Она говорила, что не станет делать исключений...
- Не станет. Но это... Давай не будем обсуждать отношения тех, кто давно связан неведомыми нам силами. Ты увидишь завтра дядюшку в добром здравии, возможно... немного утомленного. Но, повторяю, он осознает, на что идет, и у него есть все шансы на то, чтобы получить... не только неудовольствие, - деликатно закончил Франсуа и отвел глаза.
- Что ты хочешь сказать?! Да она отдаст его на растерзание своим, как она, оказывается, их называет, милашкам!
Алиенора ухватила Франсуа за руку и потянула его в ту сторону залы, где ей слышались стоны, если не вскрики. Она с таким же успехом могла бы попытаться сдвинуть с места собор. Франсуа сам схватил ее за плечи и развернул к себе лицом.
- Это их борьба. Что-то, что происходит между ними уже лет десять. Люсьену угодно было пожаловать в ловушку самому! Да пойми ты! А если ты ворвешься к ним, то сделаешь ему действительно больно.
Было что-то в словах Франсуа такое, что Алиенора задумалась. Ведь, возможно, по-крайней мере когда-то в юности, дядя был влюблен в Марию. А теперь, хорошенько вспомнив, как та смотрела на дядюшку, она не могла бы с уверенностью сказать, что видела в глазах Черной Девы ненависть. Это было что-то другое, тоже обжигающее, еле сдерживаемое. Страсть?
Испуганная собственным открытием, она перестала дергаться. Франсуа отпустил ее, странно улыбнувшись.
- Тссс.... В нашей власти этой ночью только одна жизнь, которую нам по силам спасти, и зло, которое можно исправить. Если ты со мной, то будь тише мыши.
Алиенора подчинилась, следуя за Франсуа тенью. Они прошли в ту комнату, где недавно ужинали. Стол не был убран. Пахло прокисшим вином и копотью. На полу, у скамьи лежал белокурый сакс, с искаженным предсмертной мукой лицом. Алиенора, по его неподвижности поняла, что бедняжка мертв. Но Франсуа взял белокурого англичанина на руки
Никто не следил за ними. Они могли бы уйти, если бы пожелали. Алиенора презрительно спросила Франсуа о его намерениях: уж не собирается ли он бежать с трупом англичанина? Она ожидала, что тот с готовностью согласится.
- Нет. Твой дядюшка, в самом деле, заложник. Мы не будем делать ничего такого, что ухудшит его положение. Нам только нужно дождаться, чтобы сакс очнулся.
- С чего ты взял, что он очнется?
- Понимаешь, давая мне письмо, предназначенное королю, вряд ли Августин имел в виду убить короля. Скорее, это было поручением Черного Принца. Сделать так, чтобы все решили, что король умер, а потом забрать его в плен, например.
Но как он ни тряс юношу, как ни пытался растирать тому грудную клетку, пускать в рот воздух их своего рта - все было бесполезно.
Вдруг, когда даже Франсуа стал терять надежду, рядом с ними мелькнула светлая тень. Алиенора, онемев от изумления, узнала в пришельце дядю. Тот не то чтобы лишился своих доспехов и оружия, но практически остался без одежды. Однако ее успешно заменяла длинная шамиза, из настолько белоснежной и дорогой ткани, что она казалась серебряной. Щеки дяди были гладко выбриты, что омолодило его лет на десять. Теперь он производил впечатление ангела. Сходство придавали и длинные, спускавшиеся золотистыми волнами по плечам тщательно кем-то расчесанные волосы, а также выражение лица: мученическое и гордое одновременно. Франсуа кусал губы, чтобы скрыть улыбку, потому что его охватило неуместное с точки зрения Алиеноры веселье. Ей было ясно - дядю пытали. Впрочем, возможно, у Франсуа просто начался нервный приступ. Люсьен вспыхнул, увидев их, что не скрыла даже полутьма. Однако таким тоном, будто он снова руководил турниром и был соответствующим образом одет, - то есть звучным и непринуждённым, - он осведомился:
- Черт возьми! А вы какого дьявола здесь делаете?
- Подозреваю, то же, что и ты.
Франсуа чуть поклонился, будто признавая за Люсьеном некоторое превосходство, несмотря на шамизу, и прочее.
- Значит, ты пришел к тем же выводам, что и я... - задумчиво пробормотал дядя-ангел.
Тут в его руке обнаружился флакончик с бесцветной жидкостью.
- Как тебе удалось это достать? И почему ты уверен, что это то, что нужно? – удивился Франсуа.
- Не обошлось без уговоров.
На это де Монтале рассмеялся, не в силах больше сдерживаться.
- О, Я вижу тебе весело, - укоризненно произнес дядя.
- Прости. Я догадываюсь, что тебе это далось не просто. И подумать о жизни того, кто невинен, как агнец! Ах, дорогой Люсьен, поверь, во мне говорит только уважение к твоему поступку.
Франсуа говорил искренне, и теперь он выглядел смущенным, а его щеки горели.
- Не сомневаюсь. Однако нам нужно действовать. Как знать? Надо мной могли просто посмеяться.
Но только Люсьен капнул пару капель из флакона англичанину в ноздри, как тот вдруг ожил на руках де Монтале и закашлялся.
Они вынесли его на улицу и уложили под кустом смородины. Слева от них серым туманом возвышался лес.
- Иди. Иди куда глаза глядят, но лучше, чтобы они глядели в сторону Ла-Манша, - напутствовал его Люсьен. - Уходи с чужой земли. Когда-то твою землю тоже завоевали. Не надо мстить. Нужно возвращаться домой.
Несчастный белокурый юноша сел. Он вновь закашлялся. Потом спросил дрожащим, полным преданности голосом:
- Чем я могу отблагодарить вас, господа? Скажите…
- Ты клирик?
Юноша кивнул, не в силах справиться с приступами кашля.
- Помолись за нас. И с Богом.
Оставив его, они направились обратно к замку.
- Но, Люсьен! - воскликнула вдруг Алиенора, останавливаясь. - Ты же вне замка! И мы вне замка! Мы можем бежать!
- В самом деле, мой дорогой Генрих? Но я не думаю, что мое обмундирование годится для битв с лучниками Черного Принца, - кисло усмехнулся дядя. - Я дал слово. И я возвращаюсь. Кроме того, нас теперь будет сопровождать войско Черной Девы. Поэтому вас я также не отпускаю. Вы оба вернетесь со мной в замок.
Франсуа улыбнулся оторопевшему лже Генриху и они вступили на мостик.
Глава 20Утром Черная Дева вручила Алиеноре меч. Дорогой и красивый, к тому же, легкий - как раз под женскую руку. Кроме того, отвела в помещение, напоминавшее баню. Оно располагалось в третьем ярусе замка, в выложенной разноцветной плиткой зале. Как известно, в те времена с банями было не очень хорошо, но в некоторых замках иногда встречались такие комнаты: не всегда с бочкой посередине, а оборудованные настоящей купальней. От стены, отделенный от залы полукругом каменного барьера, размещался бассейн, в который поступала нагретая вода из крана. Температура воды была средненькая, и Алиенора замерзла. Ей пришлось раздеться при Черной Деве, но девушка не сомневалась, что по поводу ее пола у ведьмы нет никаких, даже смутных сомнений.
- Вот, утрись.
Бывшая крестьянка Мария протянула Алиеноре льняное полотенце.
- Ты отчаянная девушка, - добавила Черная Дева одобрительно. - И я понимаю тебя. Августин - редкостная сволочь. Не связывайся с ним, счастья тебе не будет. Уж лучше умри в бою. Хотя... Ты, знаешь, я верю, что все у тебя славно сложится, девочка. И мальчик у тебя хороший. Держитесь друг друга.
- Но он... Не догадывается. А если узнает...
- Тссс... К чему все эти сомнения? Рано или поздно все станет ясно. Смотри, не опоздай. Такого красавца кто-нибудь вперед тебя себе возьмет.
- Нет! Нет... Я не скажу.
- И не надо. Не мешай судьбе. Все случится или не случится, как тебе суждено. Позови и Франсуа. Я его тоже помою.
Алиенора округлила глаза, исполненные ужаса.
- Но... Вы же женщина...
- О, да не ревнуешь ли ты? На него у меня нет видов и, поверь, лучше, чтобы здесь с ним была я, а не кто-нибудь из моей ватаги. Зови.
Пришлось звать. Франсуа, вернувшись, никак не комментировал помывку. Сказал только, засыпая, что это удивительно, что не чешется тело сразу во всех местах одновременно. Алиенора поморщилась, но была довольна, что доспехи де Монтале вернули, и вообще обоих путешественников снабдили обновками. У Франсуа только начала расти бородка, но он вернулся небритым. Это кое-как успокоило девушку.
Выступили на следующий день. У отряда вилланов в арсенале имелось столько коней, сколько не у каждого королевского войска. Что, впрочем, не удивительно. Первыми их жертвами становились дворяне, в плен англичан не брали, с французами тоже не церемонились. Вилланы презирали своих рыцарей. Жакерия отгремела еще когда Алиенора была совсем маленькой, но ее последствия сказывались до сих пор.
Продвигались быстро, значительно превосходя в скорости Франсуа и Алиенору, которые недавно были вынуждены прятаться. Головы вилланов венчали черные рогатые шлемы, удивительной работы - не просто рога, а вроде как у оленей, витиеватые и странные. К тому же, некоторые забрала были выполнены наподобие масок животных. Если смотреть на этот отряд неподготовленному человеку, то кровь могла застыть в жилах от страха. Чистые демоны. Большинство мужчин, в самом деле, были двуполы, потому что Черная Дева осмысленно и давно привлекла таких к себе, желая мстить. Но встречались и обычные крестьяне, у которых захватчики на их глазах запытали жен и дочерей, а сами они должны были бы умереть, если бы от многочисленных ран их не спасла когда-то Черная Дева. Каждый человек в отряде был предан ей, как пес. Частью это диктовалось страхом - все понимали, что она ведьма, частью - благодарностью, потому что никого из своих она не обижала, а если наказывала, то по делу и хорошенько разобравшись.
Остановки устраивали только раз в сутки, но коней не гнали - не к чему, итак от них все шарахались. Алиенора замечала, что даже отряды англичан разбегались перед ними врассыпную, забывая пользоваться своими знаменитыми луками, зато вилланы не забывали убивать тех, кого успевали поймать.
Каждую остановку Черная Дева уединялась в палатке наедине с милашками и Люсьеном. Милашки откапывали для нее в земле ларцы, наполненные коричневыми кристаллами. Это и было то, что изучала каждый вечер Черная Дева, чтобы выбрать путь назавтра.
***
Как-то вечером, Черная Дева сообщила, что они уже почти у ворот Парижа, но им придется сделать маленький крюк.
Никто, разумеется, не возражал - эта ведьма могла убивать взглядом. Для бунтовщиков же время оставшейся жизни исчислялось мучительными мгновениями ожидания. Зато она делала невидимыми преданных (или покорных) ей людей, отпивая из своей серебряной фляги некую неведомую жидкость. Тогда она больше, чем когда-либо становилась похожа на ведьму: глаза ее закатывались, оставались видны только белки, фигура делалась неподвижной, как у истукана. Она направляла руку в сторону тех, от кого желала скрыться, и ее воле подчинялся неприятель, сам того не ведая.
В этот раз было решено сделать остановку на день. Кое-кто отстал, гоняясь за англичанами, которым не посчастливилось наткнуться на шайку Черной Девы. Отставших следовало подождать, да и набраться сил не мешало. Всех угощали так называемыми "шотландскими лепешками" - дар маленького отряда, по случаю разделившего радость победы над английскими лучниками, отбившимися от войска Черного принца. Простые крепкие ребята легко нашли общий язык с местными вилланами, благо сражались шотландцы за французскую землю. Лепешки изготавливались из особой сытной крупы - овса, хранились под седлами и придавали сил, не хуже хмельного меда. Кроме того, раздали вино, привезенное накануне в четырех бочках одним их отставших вилланов, который умудрился захватить телегу со съестными припасами. Никто не напился - страх оказался сильнее желания расслабиться.
***
Люсьен выехал к ним, едва рассвело, в сопровождении милашек. Он выглядел так же, как той ночью в замке, когда спасал англичанину жизнь: несколько утомленным, но исполненным достоинства. В его глазах не было муки, страха, в них, скорее, притаилось ожидание чего-то важного и даже некоторое удовлетворение сквозило во взгляде. Из всего этого следовал вывод: что бы ни происходило между ним и его свитой, все это, возможно, смягчалось бережным обращением или тактом по отношению к «жертве», или же оправдывалось страстностью, свойственной каждому из троих двуполых красавцев.
Один из них, изящный, длинный Гастон Лоре, белокурый и милый, дарил улыбки всем, кто успевал на него взглянуть. Он немного жеманился, самый женственный из троицы, но Люсьен возвращал Гастону невинные знаки внимания с ласковым блеском глаз. Второй, Никола Брюзак, откровенно следил за "малышом Люсси" и в его взглядах ощущалось жгучее желание. Он пытался, по поводу и без, прикоснуться к Люсьену, что дядюшка встречал не то чтобы покорно, но как неизбежность, плату за что-то важнее жизни (или так ему казалось).
Никола являл собой образец мужской красоты. Если бы не его интерес к Люсьену, то художнику сложно было бы найти более подходящую натуру для написания портрета грозного и великолепного рыцаря тех мрачных времен. На алых устах третьего, красивого хорошо сложенного, тоже высокого Ла Тура играла непринужденная улыбка. Лже Генриха он назвал "прекрасный храбрый юноша" и похвалил технику боя (оказывается, он каким-то образом видел, как они с Франсуа отбивались у хижины рыжего виллана), но, к счастью для Алиеноры, не проявил к ней внимания большего внимания взрослого мужчины к мальчику, в котором не скрывалось ничего, кроме готовности опекать и защищать. А вот Франсуа и его длинные ноги явно заинтриговали Ла Тура, что выражалось в столь пристальном и горячем осмотре фигуры и лица де Монтале, что будь тот видавшей виды не первой свежести жрицей любви, все равно смутился бы. Алиенора мечтала вернуться в палатку, а Люсьен решил, что теперь пришла его очередь веселиться. Ловя полные отчаяния взгляды обескураженного Франсуа, дядюшка безжалостно подмигивал и задорно сверкал глазами. Наконец на один из безмолвных призывов, Люсьен кивком головы указал Франсуа в сторону следящих за ними недобрыми глазами вилланов, которые окружали их повсюду и которых в лагере насчитывалось человек тридцать пять. Всмотревшись в их лица, Алиенора поняла: Люсьен не просто так выехал к ним с милашками. Эти трое одним своим присутствием защищали не только дядю, но и тех, кто был с ним связан родственными или дружескими узами.
- Я думаю, этой ночью вам следует поставить палатку рядом с нашей, – порекомендовал Люсьен. - Да, ничего не бойтесь. Вы неприкосновенны. Не так ли, любезный Ла Тур?
Тот рассмеялся вместо ответа, но с того момента оставил Франсуа в покое.
Глава 21На ужин они взяли себе чарку вина на двоих, пару шотландских лепешек и плошку похлебки из отрубей – то, что полагалось каждому. Палатку поставили рядом с палаткой Черной Девы, и Алиенора, чем темнее становилось, тем более мучилась от любопытства. Она никогда не видела дядю таким вдохновленным, но будто стыдящимся чего-то, беззащитным и в то же время настолько полным сил, энергии, жизни. Что за борьба происходила между ним и ведьмой? Что могло быть между ним и милашками? Алиенора осознавала, что ее любопытство не вполне прилично, но ничего не могла с собой поделать и решила, дождавшись, когда Франсуа уснет, попробовать разузнать хотя бы часть правды путем подслушивания и, если повезет, подсматривания. Она следила за Франсуа с циничной уверенностью - тот должен был вот-вот уснуть или, правильнее говоря, отрубиться. Бедняжка не спал с тех пор, как их сопровождала жуткая шайка Черной Девы. Сегодняшние разглядывания Ла Тура окончательно его допекли. Он сидел, глядя перед собой осоловевшими глазами, и делал обреченные на провал попытки не рухнуть на свой плащ.
- Я не понимаю, как ей удалось собрать их в таком количестве, - пробормотал Франсуа, угнетенно. - Такой грех встречается, я знаю, но не настолько же часто, чтобы из богопротивных содомитов набрать целое войско!
- Скорее всего, она их не набирает, а заколдовывает, - безмятежно предположила Алиенора.
- Ах вот оно как! – вскричал Франсуа и к досаде Алиеноре немного взбодрился. – О, Боже! Теперь мне все ясно!
- На, выпей вина, - предложила Алиенора.
- Да, спасибо, - рассеянно отозвался Франсуа.
Вдруг он очень странно посмотрел на нее и чуть отодвинулся.
- Знаешь, - напряженно произнес он, - ты был прав. Нам лучше спать отдельно. Хочешь, я дам тебе свой плащ? Он мягче.
- Но почему? Я привык спать с тобой. Так теплее. Ты же сам говорил…
- Нет! - воскликнул измученный недельной бессонницей Франсуа. - Нет! Нет. Я теперь понял. Она же следит за нами давно, а за мной еще с турнира. Ты так похож на свою сестру, - зачем-то добавил он смущенно, даже виновато. - Я... Ах, мой милый Генрих. Я так устал. И запутался. Конечно же, если тебе приятнее спать со мной, то ложись со мной. Господи Иисусе! И что я такое говорю?
Лже Генрих рассмеялся.
- Ты просто устал. Допивай вино. Я не хочу. А ты спи. А я вообще спать не буду. Я сяду рядом с тобой и никого к тебе не подпущу на длину своей руки и меча.
- Но ты тоже устал.
- Чепуха. Я сплю каждую ночь и крепко-крепко. Как у тебя накопилась усталость, так у меня - бодрость. Если я захочу спать, я разбужу тебя.
- О, это здорово! Теперь, когда ты сказал, что разбудишь меня, я совершенно успокоился. Я люблю тебя, мой милый Генрих.
- Правда? – Алиенора едва не рассмеялась: учитывая сказанное только что де Монтале, признание в любви звучало очаровательно.
- Да, - сонно подтвердил Франсуа. - Жаль, что у меня нет младшего брата. А они никогда не любили меня...
Это были его последние слова. Измученный, он свалился, будто замертво, на свой плащ, едва допив чарку вина.
Послушав мерное дыхание Франсуа и убедившись, что он крепко спит, Алиенора выбралась из палатки и осторожно прокралась к палатке Черной Девы. Ее ждала удача – ткань оказалась пробитой копьем как раз в той боковине, у которой она пристроилась. Стараясь дышать потише, Алиенора заглянула внутрь, как в запретную шкатулку с сюрпризами.
В свете масляной лампы, который для привыкших к темноте глаз Алиеноры казался достаточно ярким, она разглядела обитателей: склонившегося над Лоре Ла Тура, сидевшую в стороне, сосредоточенно перебиравшую пальцами кристаллы из ларца Черную Деву, чьи глаза были полуприкрыты и видели, скорее, мир духов, чем мир людей. Дорогой дядюшка сидел к Алиеноре спиной, и она узнала его только по светлым локонам, зато прекрасно можно было разглядеть Никола, который пожирал глазами златокудрую стройную фигуру. Наконец, когда со стороны Ла Тура и Лоре послышались блаженные вздохи, Никола сделал рывок и обнял Люсьена за талию. Дядюшка только чуть вздрогнул, но благодаря маневру Никола его корпус немного развернулся, и Алиенора могла теперь видеть его профиль. При таком ракурсе она не могла толком разглядеть лицо Люсьена, но оно точно не выражало паники. От него исходил холод. Да. Дядюшка напоминал мраморное изваяние. Такая тактика могла остудить разгоряченного ухажера, но Никола не сдавался. Он прижался губами к виску Люсьена, провел ладонью по его щеке, затылку, вонзаясь дрожащими пальцами в густые волосы.
Дядюшка продолжал изображать из себя глыбу льда, но движение все же сделал. Он чуть повернул голову, очень удачно – теперь Алиенора могла разглядеть его глаза. Люсьен смотрел на Черную Деву, и в его взгляде явственно читалась мука, удивительно контрастирующая с напускной бесстрастностью. Тем временем, Лоре и Ла Тур барахтались в объятиях друг друга и производили все больше шума. Никола, теряя голову от страсти и подхлестываемый вскриками любовников, приступил к решительным действиям – положил руку на бедро Люсьена, провел ладонь выше. Люсьен схватил его за запястье.
- В чем дело, Люсси? – прошипел Никола. – Снявши голову по волосам не плачут. С чего это ты вдруг решил противиться? Не поздновато ли ты спохватился?
Люсьен вновь резко повернул голову. Теперь Алиенора не знала, какое у него выражение лица, зато слышала вибрировавший от сдерживаемой ярости голос:
- Я не думаю, что я здесь в качестве твоей личной собственности, Брюзак. Тебе следует посоветоваться с товарищами: можешь ли ты единолично распоряжаться мной.
- Нет, - отозвался вдруг Лоре запыхавшимся, но довольным голосом. – Люсьен принадлежит всем нам разом. А я сегодня так устал. Люсси, ты не против отдохнуть и этой ночью?
- Да, милый Гастон, я буду ждать твоего внимания, даже если мне придется ждать вечность.
- Ну я бы на твоем месте не рассчитывал на вечность, красавчик, - вмешался, смеясь, Ла Тур. - Но Никола мы тебя не отдадим. Он же от тебя ничего нам не оставит! Кстати, Никола, я бы рекомендовал тебе прежде чем набрасываться на Люсси, уточнить его статус у Хозяйки. Как знать? Возможно, она держит его только для себя и не расположена делиться.
Эти оскорбительные по своей сути рассуждения все же заставили Люсьена облегченно вздохнуть, потому что рука Никола убралась с его колена. Пылкий влюбленный теперь тоже смотрел на Черную Деву в ожидании ее возвращения из потустороннего мира.
Наконец глаза Черной Девы обрели осмысленность, и она уставилась ими прямо на Люсьена, который заметно затрепетал. Сердце Алиеноры сжалось. Он ждал, когда она освободит его от унизительной участи, он ждал, когда она примет его. Хладнокровие растаяло, как льдинка от горячего дыхания весны.
- Иди ко мне, малыш Люсси, - хрипло сказала Черная Дева и указала на свое ложе из оленьих шкур.
Никола в отчаянии отполз на свою охапку соломы, а Люсьен шагнул к Черной Деве, которая, едва он до нее добрался, загасила лампу.
Итак, Алиеноре осталось только подслушивать, хотя ей очень хотелось увидеть дядю счастливым, в объятиях женщины, о которой он мечтал. Как изменились его глаза? Ушло ли из них горькое выражение, которое он тщетно маскировал с тех пор как вернулся из своих странствий? Алиенора вполне осознавала, что пытается влезть в не в свое дело, в личную жизнь, даже в душу того, кого любила, сколько себя помнила, но искушение по-прежнему было непреодолимым, и она, не имея возможности подглядывать, продолжила подслушивать. Теперь только звуки были ее помощниками и рисовали для нее картинки происходящего.
- Ну же, обними меня, малыш, не бойся. Вот так. Помнишь, как ты осмелился обнять меня на ярмарке? Тебе было лет пятнадцать. А знаешь, сколько было мне?
- Знаю.
- Я поцеловала тебя, обняла сама, а ты испугался и стал вырываться. Я отпустила юного господина, который упорхнул от меня, как птичка.
- Я был очень глуп.
- Да? Ну да. Тебе следовало попросить братьев приволочь приглянувшуюся крестьянку в замок.
- Нет, Мария! Нет! Это преступление! Мои братья не пошли бы на такое, а отец наказал бы меня. Ты считаешь, что все, кто родился в замке, чудовища. И в этом твоя беда. А я ничего не могу с этим поделать.
- Это уже давно не моя беда, малыш, а ваша. И будь ты тогда старше, стал бы ты со мной церемониться или поступил бы, как Августин?
- Нет! Никогда! Господи, Мария, почему ты считаешь меня таким же негодяем, как Августин? Уродом, способным искалечить девичью жизнь? Неужели ты не помнишь? Я перед отцом предложил тебе пожениться.
- Ах тогда, когда ты привез меня в свой замок? Да, помню. Я же говорю – ты был только прелестным ребенком, с чистой душой. Я сама бы зацеловала тебя до смерти, не сбеги ты тогда от меня на ярмарке… Отец ударил тебя. Все это я помню, но как во сне. Тебя куда-то поволок один из твоих братьев. Рауль? Да, самый старший. Подальше от падали, которую ты приволок в дом. Впрочем, твой отец позвал служанку, которая осмотрела меня. Маргарита, кажется? Служанка сказала, что мне осталось недолго жить. И тогда твой отец велел отвезти меня в хижину в лесу. Мне оставили воду и еду. Велели Маргарите навещать меня и приносить настойку, останавливающую кровь. Ваша служанка пришла лишь однажды. Я осталась валяться в той хижине без глотка воды, чтобы смочить губы.
- Тогда пришли они.
- Да.
- Какие они?
- Ах, милый, как мне описать их земными словами?
- Расскажи.
- Если дашь поцеловать эти алые, созданные для поцелуев губы.
- Мария! Ты смеешься надо мной? После тех пыток, через которые ты меня провела? Я твой без остатка и ты это знаешь!
- Ну… Не такие это были и пытки. Тебе просто не с чем было сравнивать. До сих пор.
Алиенора услышала какую-то возню с места дислокации тех, за кем шпионила, а потом долгие, почти мученические стоны, в которых выплавлялось, причиняя сладкую боль, бесконечное удовольствие.
Что эта ведьма делала там с дядюшкой? Алиенора ощутила ужасное смущение, а по ее телу прокатилась горячая волна. Пробудившиеся стыд и совесть гнали ее от палатки.
Она побоялась в таком состоянии возвращаться к Франсуа. Гоня от себя мысли о губах и длинных ногах того, кто хотел видеть в ней брата, а также сомнения, сможет ли она когда-нибудь заставить его так же стонать от ее поцелуев или ее ждет участь большинства женщин – быть игрушкой в его руках – несчастная девушка с трудом взяла себя в руки. Ей в помощь был прохладный ветер. Вдруг она услышала как снова заговорила Черная Дева.
- Их было трое. Описать их красоту невозможно, но у каждого имелся какой-то дефект. Так у женщины не было ушей, у одного из мужчин вместо ног были копыта, а у третьего только по три пальца на руках. Но их глаза! Большие, нереально большие, похожие на лесные озера. Кожа белая-белая, как иней на ветвях. А волосы… Знаешь, когда я уже видела весь их народ, их волосы, в основном, оказались рыжими, как у меня. Или такие, как у тебя, только будто из чистого золота. Или угольно-черные, а глаза при этом – зеленые, словно изумруды, или черные, как бездна. Они разные.
Когда они выхаживали меня, я плохо помню, что происходило. А потом я обнаружила себя как бы в лесу, но среди огней. Света было столько, сколько только в летний полдень бывает, но при этом приятная прохлада. Свет шел отовсюду. От цветов, коры деревьев, даже от них самих. И вот однажды – был то день, ночь – не скажу, у них всегда одинаково светло, словно в лесу рассыпались звездные искры – стали они учить меня магии. Они брали меня за руки и смотрели мне в глаза. И тогда мне казалось, что я хожу по самому небу, среди облаков. Или - я птица, лечу прямо к солнцу. «Ты стала подобна нам», - сказали они мне однажды. «Теперь ты сможешь колдовать. Для тебя мир божий с этих пор подобен глине – лепи, что хочешь». «Но зачем, зачем мне все это?!» «Твоя родина в опасности. Ты должна отомстить обидчикам, уничтожить тех, кто паразитирует на наших землях. Напугай их, сделай так, чтобы они побоялись впредь сюда соваться». «Но я хочу остаться с вами». «Это невозможно. Ты человек. Ты сама поймешь, когда твоя магия иссякнет. Тогда можешь жить дальше, но лучше тебе умереть, ибо наша магия губительна для человеческой души». «Но зачем вы сделали это со мной?!» «Потому что так записано в книге судеб. Но ты сможешь очиститься». И сказали как. Я стала плакать, а когда выплакала все слезы, поняла, что стою у хижины, в которую меня отнесли слуги твоего отца.
- Скажи, как ты можешь очиститься?
- Тссс… Мне не хочется об этом говорить.
- Но почему?
- Это страшно, милый… Помолчи. Лучше поцелуй меня так, чтобы я обо всем забыла, даже о том, кем я стала.
Женский стон, больше похожий на рыдание, стал сигналом для Алиеноры, чтобы уходить, но тут, как назло, из палатки вышли справить малую нужду Лоре и Ла Тур. Девушке пришлось ползать вокруг палатки, чтобы не попасться им на глаза, а потом ползти обратно, к дырке от копья, потому что Никола также решил проветриться. Тут Алиенору осенило: они не хотели мешать Хозяйке побыть самой собой, то есть просто счастливой женщиной в объятиях возлюбленного.
Таким образом, вопреки желанию, Алиеноре довелось убедиться в том, что в Черной Деве осталось немало человеческого. Потом стало тихо, потом милашки один за другим забрались в палатку, а потом, уже собравшись уходить, Алиенора подслушала последний диалог:
- Я прошу тебя, будь моей женой.
- Ах. Малыш… Ты так и не повзрослел? Как может быть женой графского сына дочь грязного виллана?
- Мне плевать на это. Для меня ты – достойнее самой королевы!
- О, глупый, глупый, малыш Люсси! Я бесплодна. Хотя бы это говорит тебе о чем-нибудь?
- Мне все равно. Да и зачем плодить детей, когда столько горя вокруг?
Они долго препирались, но дядя становился только настойчивее.
- Хорошо, - сказала Черная Дева. – Я выйду за тебя, если до конца лета тебе не сделает предложение какая-нибудь благородная девушка.
Люсьен рассмеялся.
- Ах, Мария, любимая! Это мужчины делают предложение девушкам, как бы ты не переиначила мир вокруг себя. – Его голос прозвучал нежно, но чуть покровительственно.
Алиенора, хорошо знавшая дядю, сделала вывод: он, в самом деле, желала видеть Марию своей женой.
- Как знать? Обещай мне, что тогда ты женишься на смелой девушке и сделаешь ей ребенка – красивого златокудрого мальчугана. Как ты, Люсси.
- Это так невероятно. Не все женщины такие властные, как ты, Мария… Нет больше таких смелых, как ты. А златокудрым мальчуганам лучше не рождаться вовсе. Красота мужчине не к чему. Не это делает его счастливым, а прекрасная любимая женщина рядом.
- Ах, малыш, как ты ошибаешься. А вдруг только благодаря воспоминаниям о том синеглазом пятнадцатилетнем мальчике я все еще вижу лучик света у себя на пути? Не будем более спорить. Спать. Нам нужно выспаться. Завтра битва.
Глава 22И битва началась, нахлынув на них, подобно урагану среди ясной погоды. Алиенора даже не успела предупредить Франсуа, придумывая, как бы так сообщить ему о предстоящем сражении, чтобы не выдать своих ночных приключений. Вдали уже виднелась серая громада крепости Рошфор, возвышаясь над заброшенными полями и разоренными деревнями. Защищенные лишь нагрудниками и легкими щитами, в приталенных стеганках их мощным градом стрел встретили английские лучники, и какое-то время ошеломленная Алиенора ничего не видела, прикрывая железной перчаткой лицо, и только слышала смертоносный звон. Когда первый поток стрел иссяк, вышла конница под предводительством закованного в латы рыцаря, чей салад с двойным забралом украшали белые перья. С ним, отставая на пол корпуса лошади, скакали еще двое. Судя по горделивой, уверенной посадке, троица принадлежала к дворянскому сословию. Один из них - высокий и худощавый - даже в доспехах производил впечатление очень молодого человека. На него и помчалась Алиенора, метя мечом в глазницы шлема, но ей пришлось изменить направление удара, так как ее соперник вознамерился раскроить ей череп, для чего занес оружие над ее головой, и клинок, подчиняясь инерции, стремительно набирал скорость. Алиенору теперь тоже защищал шлем, но сильного вертикального удара он мог и не выдержать. Девушка отбилась, слегка вывихнув запястье, сама попробовала такой же прием, но лишь чиркнула по мечу англичанина. Их кони сблизились, рассчитывать на скорость, увеличивающую силу удара, больше не приходилось. Задача обоих теперь заключалась в нанесении противнику как можно больше урона, целясь в руки, в стыки между частями доспехов или пытаться осуществить первоначальный прием, задуманный Алиенорой - уколоть в глазницы. Люсьен не успел преподать племяннице уроки конного боя, и девушке приходилось учиться на ходу. К счастью, ее соперник, в самом деле, оказался очень юн, скорее, даже помладше ее возрастом, но опытнее в сражениях. Их силы были вполне сопоставимы, а темп схожим: яростный, бездумным поначалу, он стал постепенно замедляться. Сердце Алиеноры бешено колотилось, от нереальной яркости в глазах мир воспринимался изнурительной пляской черных и белых линий, на которые из-за пульсировавшей в висках крови наползали красные пятна, но в то же время она впервые испытывала азарт, даже удовольствие от битвы, а ясное осознание того, что если она не станет сейчас убийцей, то будет трупом, удваивало ее силы. Между молодыми людьми с какого-то момента возникла специфическая близость. Они испытывали, "прощупывали" друг друга, на мгновения забывая о цели военной дуэли - завершить смертельный танец смертельным же ударом.
Краем глаза Алиенора могла видеть, как Ла Тур, оказавшийся отважным воином, размозжил череп двоим из троих, нападавших на него, но лучники убили под ним лошадь, и ему пришлось спешиться. Никола, прикрывая глазницы железной перчаткой, чтобы защититься от стрел, бросился в самую гущу лучников, но также оставшись вскоре без коня, вынужден был принять пеший бой и в ход пошли кинжалы. Ему на помощь помчался Гастон, удивительно агрессивно для его женоподобной натуры ведший бой. Дядя и Франсуа - первый еще сохранивший коня, потому что его долгое время практически собственным телом защищал от стрел Никола, а второй уже пеший - бились каждый со своим противником. Угадав аристократов, такие же знатные рыцари будто не замечали никого другого. Наконец Люсьен ранил своего противника, тот покачнулся, и Алиенора успела увидеть, как к поверженному врагу подбежали вилланы из шайки Черной Девы и в мгновение ока стащили его с коня, разрубили на нем доспехи, а затем сняли то, что от них осталось. Люсьен что-то протестующе закричал развеселившимся вилланам, которые отбили побежденного у победителя и потащили его в самую гущу опьяневших от предвкушения кровавой потехи мужиков. Люсьену заблокировали путь украшенные рогатыми шлемами слуги Черной Девы и, теряя голову, он вознес над ними меч, но подоспевший Гастон схватил его за руку с такой силой, что у дяди едва не вывалился меч. Франсуа продолжал дуэль, в финале которой выбрал уязвимое место в доспехах англичанина между шлемом и нагрудником и нанес смертельный удар.
Дядя, которого ненадолго успокоил Гастон, ласково что-то шептавший, раболепно заглядывавший в глаза, вдруг безумно расхохотался и не мог остановиться, пока Гастон не заставил его отпить из своей фляги вина. По обрывкам последних сцен Алиенора поняла, что битва выиграна шайкой Черной Девы и только с отвращением слушала хохот вилланов. Разошедшиеся и уже успевшие отведать вина, те развлекались: перебрасывали бывшего противника Люсьена друг другу, как мяч, по ходу дела раздевая. Вскоре на несчастном осталась только окровавленная тонкая с венецианским кружевом сорочка. Его повалили наземь, и место битвы, заваленное трупами англичан, огласилось воплями боли, стыда и отчаяния. Люсьен сделал яростный рывок, с явной целью спасать своего врага от кошмарной участи, но его коня остановили рогатые вилланы и угрожающе наставили на него копья. Дядя обхватил голову руками и раскачивался на лошади с видом потерявшего рассудок человека.
Франсуа стоял рядом и ждал, когда закончится дуэль Алиеноры, все более напоминавшая мирную разминку в зале для упражнений. Оба противника устали, сцены, которым они стали свидетелями, смущали и пугали их обоих в равной степени, а желание убивать у них испарялось с каждым новым воплем несчастной жертвы разбушевавшихся «Жаков». Сквозь прорези шлема Алиенора давно разглядела светло-серые, как дожди в холодной стране, глаза. Да что там цвет глаз! Казалось, они уже вечность знакомы и совместно придумывают, как выкрутиться из неудобного положения. Алиенора понимала, что если она не убьет юношу, его участь будет страшнее казни через колесование.
- Убей меня! – выкрикнул наконец англичанин на северофранцузском. Ему тоже стало ясно, что все кончено. Он опустил меч и снял шлем, обнажив русоволосую голову.
- Беги! – велел ему переставший раскачиваться в седле Люсьен. – Беги! Ты достойно бился, а теперь давай, поторапливайся! Что уставился?! Какие, дьявол тебя дери, тебе еще нужны дифирамбы? Немедленно уноси ноги, пока я не отрезал тебе голову!
Несколько секунд юноша изучал всех троих. Убедившись, что его бегство не сочтут бесчестным поступком, он развернул коня, но тут как из-под земли выросла фигура плечистого виллана, с измазанной кровью физиономией. Мужик схватил коня англичанина под уздцы.
- Куда это ты, милочек? Мы как раз хотели пригласить вашу светлость к себе на ужин. В качестве десерта.
Тут он премерзко загоготал, но вмешался дядя и рубанул мечом по руке взвывшего от боли мужчины.
- Беги! – крикнули уже Франсуа и Алиенора хором, но юноша и сам наконец сообразил, что мешкать больше нельзя.
Вскоре он умчался на достаточно безопасное расстояние, а потом и вовсе пропал из виду. На дядю набросился один из вилланов в рогатом шлеме, нацелив копье в грудь. Дядя успел отскочить в сторону и снес мужику мечом голову, с такой же легкостью, как тот, должно быть, косил в мирные времена траву.
Стало очень тихо. Алиенора испуганно осмотрелась. Рядом с ними, холодно улыбаясь, стояла Черная Дева, но ее шайка не обращала на них никакого внимания, принявшись рыться среди мертвых тел в поисках добычи.
- Итак, Люсси, сословные принципы для тебя важнее интересов твоего народа?
- Он честно сражался. Ему не больше лет, чем моему племяннику. Это был его первый бой! Какого дьявола у вас издеваются над пленными?
- А вот это не твое дело, малыш. Видишь ли, чернь не видит смысла в том, чтобы кормить тех, кто вчера в качестве действующих лиц или в качестве соучастников вспарывал их женам, сестрам и матерям животы и топтал копытами младенцев.
- Да он сам еще младенец, Мария! Не может быть, чтобы в тебе не осталось и капли сострадания! И к кому? К поверженному врагу, вина которого не доказана. Он мог не принимать участия в тех зверствах, которые ты ему приписываешь! Он лишь исполнитель воли своего сюзерена!
- Мне плевать на ваших сюзеренов всех вместе взятых! Есть лишь один господин на этой земле – наш король Карл Валуа! И чем скорее мы избавим его от иноземной напасти – голубых она кровей или обыкновенных, человеческих, - тем скорее прекратятся убийства и насилие!
Они долго пререкались, не замечая молчаливо наблюдавших за ними Франсуа и Алиеноры, а потом произошло следующее: Черная Дева взяла голову виллана, приложила ее к бездыханному телу, склонилась над своим слугой и что-то запела на непонятном языке. Когда она выпрямилась, и ее длинные рыжие волосы шелковыми волнами заструились по ее спине, их взору предстало невиданное зрелище. Голова виллана, которая недавно, брызгая кровью, отлетала в чертополох, теперь сидела на плечах и моргала темно-серыми глазами.
- Я опять воскрешен тобой, матушка?
- Да, милок. Ступай к своим приятелям. Помнишь что-нибудь?
- Ничего не помню, матушка. Но шею сводит. Знать один из энтих псов голову мне отрезал!
- Да, милок. Ступай. Мне сейчас недосуг.
Виллан встал на ноги и вполне уверенной походкой удалился восвояси.
- Пресвятая Дева… - прошептал бледный, как снег, Люсьен.
Алиенора и Франсуа переглянулись, но не издали ни звука. Обоим казалось, что оживляя покойника, ведьма заодно лишила их дара речи.
- Сегодня я не жду тебя в своей палатке. Иди к своим аристократическим друзьям. Вам положено быть вместе, а не портить свое дыхание нечистым духом простолюдинов.
- Мария! – вскричал Люсьен с болью в голосе, - мы говорим о разных вещах! Я лишь считаю, что желая мстить, ты в своей жестокости превзошла самого сатану! Зачем так безобразно ты себя губишь?!
- Ах ты! Какая прелесть! Ты мне проповедь читать надумал?
- Нет! Мария, нет! Я прошу, не гони меня… - в его голосе прозвучала мольба, а глаза он старался отвести от племянницы, но его щеки пылали, выдавая страх оказаться снова отвергнутым.
- Соскучился по моим милашкам?
По лицу Люсьена пробежала судорога.
- Я знаю, что все это не ты делаешь, - тихо и печально сказал он наконец. – Не ты. Не ты, настоящая. Я не пойду к тебе, если больше не угоден. Но знай – я и сейчас вижу Марию в тебе, мою Марию, какими бы толпами демонов ты не окружила свою душу, позволяя им рвать на части свое сердце!
Дядя резко развернул коня и отъехал в сторону, туда, куда вскоре Франсуа перенес их с Алиенорой пожитки, прихватив и дорожную сумку дядюшки. Черная Дева никак не выдала своих чувств, если ей было что выдавать.
Глава 22Они въехали в Париж через Сент-Антуанские ворота, потому эти ворота оказались открыты, кроме того, дядя был уверен, что король находится в замке Сен-Поль. На всех троих красовались шлемы, придавая молодым людям воинственный и солидный вид, хотя и без шлемов они бы выглядели неплохо. Накануне дядюшка попросил Алиенору сделать ему стрижку и не слушал ее протестов: «Ты будешь подобен одуванчику! С твоими-то густющими, вьющимися волосами!» Люсьен посмотрел на нее непонимающе. «Генрих, я сказал тебе сделать мне стрижку. В чем дело? К тому же, у тебя неплохо получается, как я имел возможность убедиться. Приступай». Так бы он общался с одним из своих многочисленных племянников, которые обязаны были подчиняться ему, как старшему над ними, но он никогда не был строг с Алиенорой. Однако раз уж кто-то решил разыгрывать чужую роль, ее следовало довести до конца. Алиенора подрезала сильно отросшие волосы дяди до плеч, кудри подняли прическу, но он совсем не походил на одуванчик, а больше на льва в плохом настроении.
Все это происходило после взятия крепости Рошфор, где они и расстались с шайкой Черной Девы, не показывавшейся дяде на глаза, что мучило его, но он не делал никаких шагов к сближению. Там же, в крепости, устроившись в одной из уютных маленьких комнат, Алиенора подстригла и отросшие кудри Франсуа, а Люсьен постарался сделать де Монтале модную бородку и усики. Выглядело несколько забавно, но очаровательно, потому что толком растительность на щеках Франсуа сложно было назвать бородой. Чрезмерно гладко выбритая кожа дяди послужила дополнительной причиной его хандры, и он тоскливо заявил, что придется вступать в Париж, как отсталому деревенщине. Алиенора, ненавидевшая его бороду, только улыбалась, а Франсуа посоветовал снова побриться, но не трогать подбородок и верхнюю губу. Дядя принял совет с готовностью, и теперь у него тоже была симпатичная бородка клинышком, малозаметная, правда что, так как постоянно спрятанное под шлемом лицо не тронул загар.
Париж сразу очаровал Алиенору. Никогда еще она не видела таких высоких городов. Белокаменный, как многие города Франции, он так замыкался в себе, растя в окружении оборонительных стен, что казался особенным миром, неким заповедным краем среди хаоса, царящего в провинциях. Сразу за стенами раскинулись виноградники и поля, засаженные злаками. Паслись мулы, овцы и всякий полезный скот. Росло много фруктовых деревьев, удивительно сочетаясь с городскими домами, похожими на маленькие дворцы с изящными башенками или очень странными, напоминавшими грибы на дереве: нижние этажи были значительно уже верхних. Но и здесь ощущалось разлагающее дыхание войны. Многие ворота были заколочены, заложены кирпичами или как-то иначе замурованы. Горожане выглядели настороженными, но не испуганными. У них был такой вид, будто бы каждый готовился в любую минуту схватиться за меч, камень, да хоть за палку и биться. Неважно против кого: англичан, обнаглевших буржуа, аристократии, не сумевшей выполнить свое предназначение и защитить свой народ.
Молодые люди подъехали к замку Сен-Поль в полдень, как раз звонили колокола, обозначая шестой час и призывая горожан вспомнить о Христовом распятии. Замок тоже оказался городом в городе. Окруженный рвами и стенами, раскинутыми вокруг него без плана, по мере надобности, он являл собой некий заповедник, территорию для избранных за высокими деревьями и зубчатыми укреплениями. На мостик их не пустили, но им навстречу вышел невысокий человек немолодых уже лет, кривоногий, с приятным доброжелательным лицом.
- О! Шевалье Д’Уазан! – воскликнул незнакомец.
Дядя как раз снял шлем, едва они прошли в ворота, и его примеру последовали остальные.
- Мессир Бертран! – приветствовал дядя незнакомца и склонил в уважительном поклоне голову.
- Я слышал Рошфор взят?
- Да, я как раз оттуда. Но ничего удивительного тут нет. Эту крепость постоянно берут все, кому не лень.
Мессир Бертран рассмеялся.
- Что верно, то верно, но там в этот раз стоял гарнизон отборных английских лучников, и у них славный капитан.
- Им взбрело в голову прогуляться по окрестностям. Тут они и наткнулись на вилланов, которые считали, что англичанам следует сидеть смирно, не высовываясь.
- Это хорошая весть. Хотя тот отряд… О нем ходят дурные слухи. Надеюсь, ты никоим образом не связан с неуправляемыми крестьянами под предводительством некой Проклятой Девы?
- Я был с ними.
- Гммм… Что ж… Главное, результат. И так ли страшна чертовка, как ее малюют?
- Я и мои друзья думали только об освобождении крепости. Так уж совпало, что нам оказалось по пути.
- Славно. Славно! Но все же… Неужели не осталось никого, кто бы мог защищать крепость?
- Мы начали штурм, но нас лишь неубедительно обстреляли с башен. Оказалось, что пока англичане искали приключений, освободились пленные, содержавшиеся в крепостном донжоне. Они и разделались с последними защитниками.
- Что ж… Это хорошо… И куда ты направляешься, любезный шевалье?
- Я направляюсь к королю Франции со своим племянником Генрихом и другом, шевалье де Монтале.
- Прекрасно! И какое у вас к его величеству дело?
- Шевалье по завещанию отца должен вручить королю меч, побратим меча Людовика Святого. Меч, обладающий особыми свойствами и должный принести Франции победу.
Люсьен рассказал Бертрану историю, которую когда-то подслушала Алиенора: о том, что находясь в плену у неверных и тяжело страдая от болезни, король нашел доброго друга в лице своего пажа и посвятил его в рыцари, использовав пальмовую ветвь. А позже, уже в Париже, выковали два меча-близнеца, выказавшие особые свойства - нести удачу своим владельцам, метко наносить удары и даваться в руки только достойнейшим рыцарям. Бертран выслушал внимательно, но рассмеялся под конец повествования.
- О, дорогой мой Люсьен, неужели ты и в самом деле веришь в подобные сказки?
Дядюшка равнодушно пожал плечами и поведал о том, как меч пытался взять его старший брат и как потом меч не давался в руки Франсуа. Люсьен приукрасил военные подвиги де Монтале, чтобы объяснить, почему в итоге меч оказался у Франсуа.
Франсуа сделался красным, как маков цвет, но не посмел открыть правду.
- Ну хорошо, - задумчиво произнес Бертран. - Сам я во все это не верю, уж простите, но король любит подобные басни. Я же вижу, что сами вы верите в то, что рассказываете, а тебе Люсьен я доверяю, как самому себе. Даже если меч не принесет особой пользы, он развлечет короля. Итак, вам по пути со мной - я как раз взял пару древнегреческих манускриптов, которые король велел забрать из старого дворца.
Бертран указал на свою сумку.
- Мне их вынес секретарь. Говоря откровенно, для меня эти закорючки на пергаменте напоминают узор изо льда в морозный день – красиво, а толку никакого. Но король видит в них глубинной смысл и решил заложить а Лувре библиотеку, где ученые люди смогут изучать старинные и современные книги. Возможно, его величество и ваш меч на свой манер... Прочтет… Примет. Да. Я человек необразованный и многого не понимаю.
Тут вояке подвел коня паж - симпатичный паренек, с завистью воззрившийся на Алиенору. Юнец каким-то чутьем угадывал, что его сверстник в запыленные латах видел настоящие битвы и, скорее всего, даже участвовал в них. Алиенора гордо отвернулась от мальчишки, как от комнатной собачки. Бархатное короткое одеяние и берет с пером вызвали в ней лишь презрение. Ее больше привлекала широкая река, поражая своим величием, к тому же она никогда еще не видела таких громадных мостов. Когда они проехали вдоль реки уже приличное расстояние, и девушка смогла убедиться, что наблюдает не просто мост, а город над водой, с торгующими и покупающими, прогуливающимися и там и проживающими людьми, она воскликнула:
- Ах, Франсуа, смотри, да тут целый город над водой! А какие платья у здешних дам!
- Прошу тебя, Генрих, не маши так руками, а то свалишься в воду, к тому же ты привлекаешь внимание парижан. Знаешь, они не очень благоволят к провинциалам с их дурными манерами.
Алиенора прикусила губу, чувствуя что от ее щек можно разжигать сухие ветки для костра. Дядя и дома иногда из воспитательных соображений насмешничал над ней, но не при посторонних же! К тому же она уже не маленький ребенок. Она воин! От обиды некоторое время Алиенора ничего толком не видела, но ее внимание вскоре повлекло странное строение. Высокое, с восьмью колоннами, оно напоминало гигантское чудовище, высунувшее из-под земли пасть.
- Что это? - спросил она, демонстративно обращаясь прямо к Бертрану и игнорируя взгляд дядюшки, который, как она знала, вспыхнул насмешливыми искорками.
- Это, мой юный друг, виселица.
- Виселица? - переспросил тоже заинтересовавшийся Франсуа. - Удивительно помпезное строение для такой печальной миссии. Зачем колонны?
- Ну... Сначала это было просто виселицей, а потом на нее все чаще стали попадать весьма знатные сеньоры. Решили насмешки ради и для наглядной демонстрации тщеты земной суеты и гордыни перестроить, вот и стала она помпезным строением. Видите эти раскачивающиеся на ветру кули? Большинство из них были королевским фаворитами.
- Почему они без ног? – прошептала Алиенора, чувствуя, как по спине побежали мурашки.
- В Париже позапрошлый год стояли холодные зимы, - ответил за не расслышавшего вопроса Бертрана Люсьен. - Пришли волки и отгрызли мертвецам ноги.
Лувр оказался еще одним городом, выросшим посреди воды. По углам крепости стояли круглые массивные башни, между которыми тянулись из грубых камней стены, производившие впечатление непробиваемых. Через широкий ров с мутной зеленоватой водой им перекинули мост, который показался Алиеноре таким же громадным как мост через Сену. Бертран входил в Лувр, как в свой собственный дом. Никто ни о чем его не спрашивал, и его спутников пропустили свободно. Когда они прошли через всевозможные сады, пристройки, мимо конюшен, пекарней и преодолели еще одни ворота, они вышли к высокой цитадели. В ней они и застали короля, преодолев утомительный подъем по крутым лестницам и пройдя несколько переходящих одна в другую комнат.
***
- Да я узнаю этот меч, - сказал король.
Сердце Алиеноры забилось, а ее спутники заметно расслабились: все-таки от реакции короля зависела участь всех троих. Бертран, хотя и доверял Люсьену, не сразу разрешил молодым людям войти в библиотеку, где находился монарх. Потом пригласили Люсьена. Историю меча Карл узнал из его уст, и только позже двери распахнулись перед Алиенорой и Франсуа. Ребята оказались в светлой просторной зале, заставленной чудными сундуками: очень высокими, но узкими, отчего они напоминали башни. У сундуков были узорчатые бока, открывавшиеся, как дверцы, а кое-где бока вовсе отсутствовали, и видно было только множество свитков. Карл V, болезненного вида, но на взгляд Алиеноры, красивый мужчина средних лет с большими печальными глазами на худом длинном лице, сидел за маленьким столиком, инкрустированным белой костью. На столе грудились еще пергаменты и карты различных областей Франции.
- Скажи мне, Генрих, как ты решил, что именно тебе следует преподнести мне этот меч? – мягко и доверительно спросил Карл.
Алиенора взглянула на дядю. Они не раз попадали в ситуации, когда приходилось на ходу сочинять историю, начатую другим, не слыша ее начала, ориентируясь на очевидные факты, приукрашивая их (или смягчая) безобидной фантазией. Но врать самому королю!
"Полуправда это вовсе не ложь, Элли. Зачастую она несет в себе больше информации, чем голая правда и удовлетворяет потребности сразу нескольких человек. Имеющий уши да услышит. Но никогда, помни, никогда не лги!»
Алиенора посмотрел честными глазами на худого печального короля.
- Отец не смог взять меч. А мне это удалось, - коротко объяснил лже Генрих.
Король рассмеялся, удовлетворенный ответом.
- А ты, Франсуа, сразу смог взять меч?
Франсуа растерянно посмотрел сначала Люсьена, потом на Алиенору и рассказал то, что считал правдой, которую можно было рассказать.
- Говорят Францию спасет дева, но эта несчастная погубила свою душу. Итак, избавившись от проклятого письма Августина, ты смог взять отцовский меч.
- Да, сир.
- Августин - дурак! – воскликнул Бертран. - Первым письмо прочитал бы я!
- Да, мой друг, естественно, ты.
Король снова взглянул на меч, который держал перед ним Франсуа, этим жестом как бы предлагая принять дар, но король печально вздохнул и сделал шаг назад.
- Эта вещь принадлежит Капетингам, чей род угас, к несчастью, из-за роковой ошибки Филиппа. Он не верил в мистику, проклятия и тому подобное. В итоге, погубил собственное потомство. Я стараюсь уважительно относиться к явлениям, которые человек не может пока объяснить, но они случаются. Как-то ребенком я попробовал взять меч Людовика Святого, хранившийся отцом, который никогда тем мечом не пользовался. Последствия оказались весьма плачевными.
Карл задумчиво посмотрел на свою опухшую красную руку – одну из причин его неучастия в военных походах.
- Бертран, возьми меч, - отвернувшись к камину, бросил король. - Отныне он твой, и ты им будешь пользоваться до тех пор, пока к нам, как знать, не заявится достойная дева, должная спасти нашу несчастную страну.
Он спокойно смотрел, как Бертран с некоторым колебанием взял меч.
- Я не сомневался, что этот меч подойдет тебе. А теперь ступай и хорошенько устрой наших гостей, которые, как я полагаю, пришли еще и для того чтобы стать нашими солдатами?
- Да, сир, - ответил за всех с поклоном Люсьен. - Но Генрих слишком юн, и я рассчитываю отправить его домой, чтобы он рассказал отцу, как исполнил свою миссию.
- Хорошо. Но на дорогах нынче не безопасно. Я подумаю, с кем бы его отправить в вашу провинцию.
Когда они выходили, король вдруг обернулся, и его помрачневшее лицо на миг озарилось улыбкой.
- Совсем забыл, господа! Завтра у нас бал, считайте себя приглашенными
Глава 23- Бал? - переспросил Люсьен Бертрана, пока они шли по луврским коридорам в свою опочивальню. - Что за бал?
- В честь рождения у его величества дочери Марии. Бедная королева едва ли ни каждый год теряет своих детей. Но в этот раз Карл решил, что нужно не скорбеть, трясясь над очередным младенцем, а радоваться. И вот устроили бал. Народу будет немного, в основном принцы крови и члены их семейств.
- Гммм... И мы. Какая честь! - воскликнул Люсьен, вздымая в жесте преувеличенного восторга руки.
Франсуа смущенно осмотрел свой наряд, годный, чтобы щеголять на поле брани, но мало подходящий для бала в обществе особ королевской крови. Алиенора шла с таким видом, будто бы проглотила лимон, причем еще на выходе из библиотеки.
- Не дрейфь, шевалье! - рассмеялся Бертран. - С тех пор как король назначил меня командиром над принцами, нравы двора стали вполне демократичны. К тому же, я куда как менее знатен, чем ты, мой дорогой друг, но не вижу причины тушеваться. Рыцаря украшают раны, а не гербы. А утром я организую вам выплату жалования вперед, и вы сумеете приодеться. Кроме того, к нам из провинции прибыло подкрепление. Кажется, из ваших краев... А вот ваша комната. Сейчас принесут ужин.
Ужин оказался вкусным и сытным, да и комната понравилась молодым людям: просторная светлая зала с камином и большой кроватью под роскошным балдахином.
Люсьен открыл дверцы, которые выводили на террасу.
- Да мы просто в раю, друзья! - воскликнул он. - Тут прелестный сад, фонтаны и есть бассейн. Гммм... Франсуа, нет желания искупаться?
- Искупаться?
Франсуа приподнялся на кровати, неожиданно выходя из меланхоличного состояния, в котором пребывал последние дни, и как-то нетипично хищно для его кроткого нрава уставился на Алиенору.
- Я не против. А ты Генрих?
Лже Генрих не отреагировал. Он смотрел на дядю, уже раздевшегося до пояса. И не просто смотрел, а пожирал глазами каждый участок обнажившегося тела, словно увидел что-то впервые или ему впервые пришла в голову мысль, поразившая до самых глубин его существа. Великолепно вылепленный торс, белый, как снег, изящный, несмотря мышцы, безупречным рисунком оплетавшие руки и грудную клетку, с плоскими розовыми ареолами и нежной, едва заметной порослью золотистых волосков - мог вызвать восторг у женщины, завистливое восхищение мужчины, пагубную страсть у сладострастной натуры, но никак не оправдывал выражения отчаяния и ужаса на лице самого юного из троих искателей приключений.
- Я вижу, Генрих, ты чем-то расстроен, - заметив состояние племянницы, произнес Люсьен и прекратил раздеваться. Если что-то и выдало его смущение, точнее, досаду, то лишь чуть порозовевшие уши. - Прости, что не приглашаю тебя присоединиться к нам с Франсуа, но тебе явно следует проветриться. Иди, походи по замку, посмотри, во что одеты здешние дамы и господа. Когда вернешься, ты скажешь мне, какой бы тебе хотелось наряд. Но хорошенько подумай, прежде чем делать заказ.
Алиенора будто очнулась. Смущенно отведя глаза, она спросила сдавленным от подступавших слез голосом:
- Люсси, ты, правда, собираешься отправить меня к отцу?
- Я еще не решил, что с тобой делать, малыш, но поверь, я не сделаю ничего против твоей воли. Обещаю. Ступай.
После ухода лже Генриха, Франсуа принялся с разочарованным видом гипнотизировать дверь, от коего занятия его отвлек плеск воды с террасы.
Франсуа подошел к бассейну, в котором с удовольствием купался Люсьен.
- Вот и ты! - искренне обрадовался д'Уазан. Сегодня у него было хорошее настроение, как у человека, начавшего выздоравливать от тяжелой болезни. - Иди сюда! Вода... Мммм... Не то, что в нашей речке! Ты купался в нашей речке?
- Нет. Но у нас тоже текут только холодные потоки с гор.
- Так что же ты медлишь?
Франсуа действительно медлил. Он смотрел на Люсьена со странным выражением.
- C'est beau en tabarnak!* Да у тебя тело языческого бога!
- И каким образом это мешает тебе присоединиться ко мне? – насмешливо поинтересовался Люсьен.
Франсуа догадывался, что его, скорее, испытывают, если не заманивают в ловушку. Молча он стал раздеваться.
Он осторожно уселся на поросший мхом край бассейна и попробовал воду. Убедившись, что та, в самом деле, как парное молоко, соскользнул с мраморного бордюра и блаженно раскинул руки в зеленоватой от водорослей воде.
- Что тебя беспокоит? - участливо спросил пристально наблюдавший за ним Люсьен.
Он стал приближаться с выражением заботы на лице. Худощавый и стройный, казавшийся рядом с Люсьеном хрупким, как девушка, Франсуа замер, подобно каменному изваянию. В его глазах промелькнуло паническое выражение, но он не сделал ни шагу назад, даже когда Люсьен подошел к нему на расстояние вытянутой руки.
- Почему ты не хочешь сказать мне, что тебя тревожит?
- А почему ты решил, что меня что-то тревожит?
- Потому что я давно за тобой наблюдаю.
- Да? А я полагал, что у тебя своих волнений предостаточно.
Лицо Люсьена стало вдруг каменным.
- Прости! - вскричал Франсуа с раскаянием. - Я вовсе не желал причинить тебе боль.
Он протянул руку и робко положил ее на плечо Люсьену.
- Я... даже не думал, что могу кого-то волновать. В том смысле, что кого-то интересуют мои переживания.
Он застенчиво убрал руку, вновь с беспокойством и смущением уставившись на Люсьена. Складывалось впечатление, что он бы хотел отвести глаза, но не мог. На его лице отражалась целая гамма чувств: от невольного восхищения, до тревожного ожидания... Чего? Нападения?
Возможно, такая мысль и промелькнула в голове Люсьена, когда тот, на миг нахмурившись, а потом рассмеявшись, окатил Франсуа водой. Де Монтале вскрикнул, но быстро оправившись от шока, также плеснул в лицо Люсьена пригоршню воды. Так они плескались, напоминая детей, впервые открывавших для себя прелести совместного купания.
Наконец Франсуа явно успокоился, полностью расслабившись в обществе Люсьена. Он больше не вздрагивал от случайных прикосновений, не опасался подходить близко, даже ненадолго увлекся шуточной водяной битвой. Закончилась она тем, что Люсьен поймал отчаянно отбивавшегося Франсуа и сунул того с головой под воду, а потом отскочил и, подняв руку, объявил себя победителем шутливой дуэли, придав лицу соответствующее самодовольное выражение, что с его мокрыми волосами презабавно сочеталось.
Франсуа поклонился, почти коснувшись носом воды, подбежал к Люсьену и обнял того за плечи, а потом отступил, спокойный и улыбающийся.
- Слава Богу! – также улыбаясь, произнес Люсьен. - Я было подумал, что ты боишься меня. Ну... Ты понимаешь. Ла Тур и все это... Но друзья должны доверять друг другу.
- О, нет! Я совсем не боялся тебя. Вернее... Эта твоя история с милашками. А тут еще бассейн… Это смущает. А то, что произошло с тобой... Ты... так влюблен, и я осознаю, что все случилось с тобой из-за твоей безграничной преданности ей. Она красивая и сильная женщина. Она по-своему любит тебя, так как умеет любить. Я все понимаю.
- Но у тебя тоже такого же свойства проблема? Не так ли? Тебя гложут сомнения, лишь разжигающие любовь?
- Да.
- И кто она?
- Алиенора, твоя племянница, - на одном выдохе признался Франсуа.
Люсьен рассмеялся, заставив Франсуа вздрогнуть. Некая мысль, бывшая у него на уме, подтверждалась этим смехом.
- Я знаю об этом. Но что именно тебя тут беспокоит?
- Ты знаешь?! Но как ты можешь знать?
- Возможно, мне подсказало сердце, - с преувеличиной патетикой заметил Люсьен. - Я был ей вместо няньки. При родах умерла ее матушка. Отец не мешал мне возиться с племянницей. Он видел в этом некую закономерность. А брат Рауль, ее отец... Но в чем твоя проблема? Мне кажется, она тоже к тебе неравнодушна.
- Как тебе может такое казаться? Ты же не видел нас вместе? - Глаза Франсуа пылали, как у хищника, выследившего наконец-то дичь.
- Гммм... Считай, что просто то, что мне удалось увидеть, сказало мне о многом.
Люсьен стал выбираться из воды и прямо на мокрое тело натянул одежду. Его примеру последовал Франсуа, который все порывался что-то сказать, но останавливался, не находя нужных слов или решимости.
- Генрих так похож на твою племянницу, - осторожно начал Франсуя, присев на край кровати, на которой вальяжно разлегся Люсьен.
- Гммм... Да. Между ними всего три года разницы. Они брат и сестра. Чего же тут удивительного? - с лукавой улыбкой спросил Люсьен.
Франсуа схватил его за руку, болезненно сжимая и умоляюще затараторил:
- Скажи, я прошу тебя, скажи! Ты же знаешь... Умоляю! Мне кажется временами, что я сойду с ума! Скажи мне, Люсси!
- Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? – насмешливо приподняв бровь, прохладно уточнил д'Уазан.
Франсуа отпрянул, будто Люсьен снова окатил его водой.
- Завтра будет бал, - поймав его холодную, подрагивавшую ладонь, мягко напомнил Люсьен. - Немного изобретательности и ты сам сможешь узнать все, что пожелаешь.
______________________
*ругательство
Глава 24Алиенора шла по луврским коридорам, едва сдерживая слезы. Бал! Бал в Париже! Какая девушка не мечтает об этом? А если бы она надела длинное платье, украшенное фестонами по подолу, с рукавами, сужающимися к запястью, отчего образуются волшебно красивые складочки... О! Она бы заставила Франсуа совершенно потерять голову и на самом деле влюбиться в нее, а не в некую мечту об Алиеноре, которую он видел лишь однажды и смеет утверждать, что та уже разбила ему сердце!
Так она шла, погруженная в мысли, и все больше запутывалась в себе. Как ей теперь открыться Франсуа?! А вдруг он начнет ее презирать, как врунишку? И нравятся ли кавалерам перемазанные порохом "красотки", носящие пропотевшую кольчугу, вместо украшений? Мадмуазели, с искаженными от ярости лицами наносящие врагу смертоносные удары?
Тут ее внимание привлекла одна девушка, вышедшая из своей комнатки, должно быть, тоже прогуляться. На ней был бархатный упелянд со шлейфом, отороченным горностаем. Высокий умело расстегнутый воротник демонстрировал нижнее платье, шнуровка подчеркивала высокую роскошную грудь, обтянутую белой тканью, а широкий пояс с пряжками, усыпанными каменьями, обхватывал тонкую талию.
Девушка почувствовала взгляд Алиеноры, исполненный зависти, и повернула голову. Некоторое время они смотрели друг на друга, пораженные, а потом одновременно вскричали:
- Элли!
- Изабо!
Они побежали друг к другу и обнялись, искренне радуясь встрече, но потом на смену эмоциям пришел здравый смысл, а с ним и подозрительность.
- Что ты здесь делаешь?! - почти возмущенно спросила Алиенора.
- Я фрейлина королевы, вот уже месяц. С тех пор как... Но это все ерунда. Ты что здесь делаешь и в таком виде? Будешь участвовать в маскараде? Но от тебя пахнет... пылью, кровью и потом. Матерь Божья, где ты шаталась все это время?! Твой отец едва не облысел, так он рвал на себе волосы. Люсьена он обещал вздернуть на дыбу и хорошенько выпороть, поэтому хорошо, что твой дядюшка сбежал.
Последнее она произнесла с грустью, причем больше ее, похоже, волновала не дыба, а то, что "дядюшка сбежал".
- Ну же, объясняй! - потребовала Изабелла.
- Что тут объяснять? Ты же не думала, в самом деле, что я пойду за Августина? У меня было два выхода - скинуться с обрыва в бурный поток или уйти в рыцари!
Она заявила это таким тоном, будто бы традиционно во Франции девушки становятся рыцарями, если их не устраивает жених.
- У меня от тебя голова сейчас лопнет! Ты толком объясни, как так вышло, что ты выглядишь, словно едва явилась с поля сражения? Кто тебя допустил? Как ты смогла заморочить голову взрослым мужчинам, бывалым воинам? Ты на парня похожа, как я на... на... на льва из замка Сен-Поль.
Алиенора нахмурилась. Но, подумав немного, решила рассказать, все как есть. Во-первых, какой бы несносной интриганкой ни была Изабо, она умела держать язык за зубами, а во-вторых, ей требовался совет. Может, если на ситуацию взглянуть другими глазами еще можно будет что-то исправить? И она начала рассказывать.
- ...Мы приглашены на бал. Дядя спрашивал, какой я хочу наряд. Он смеется надо мной, как обычно, - так закончила она свою повесть.
- Не думаю, что он смеется. Он предлагает тебе изящный выход из глупой ситуации, в которую ты сама же и вляпалась. И все бы разом разъяснилось, а Франсуа пал бы к твоим ногам.
- Ах, да не говори ерунды! Чего ему падать к моим ногам? Алиенора, в которую он влюблен, недоступная гордая дама в красивых платьях. Этим и понравилась. А тут выяснится, что я морочила ему голову. Да он возненавидит меня!
- Я так не думаю, - задумчиво протянула Изабелла. - Тебе бы следовало положиться на дядю. И к тому же... Я уверена, что Франсуа давно знает, кто ты есть, только ждет, когда ты соизволишь признаться.
- Ничего подобного! Он уверен, что я Генрих!
- Не кричи ты так. Знаешь, сколько здесь ушей? За каждой стеной по дюжине. Итак, ты будешь дальше играть свою роль? Но Люсси уже намеревается прекращать комедию, иначе он не стал бы говорить, что отправляет тебя к отцу.
- Он ничего не сделает против моей воли. Он обещал.
- Как хорошо, что Люсси с вами...
- А для тебя это, что меняет? Кстати, он без ума от одной ведьмы, которая совсем заморочила ему голову и неизвестно что еще с ним сотворила. Если раньше он часто смеялся, пусть и оставаясь грустным, то теперь он чаще грустит, хотя и смеется беспрестанно, но невпопад и как-то... едва не плача.
- Я бы эту Черную Деву!.. - мстительно начала Изабелла.
- Тише ты! Я сама убедилась - она может слышать на расстоянии и читает мысли.
Они еще поговорили. Алиенора добилась от подруги, что та ее не выдаст, но от ее внимания ускользнула лукавая улыбка, промелькнувшая на устах Изабеллы. С тем и расстались.
Вернувшись в комнату, Алиенора обнаружила мирно спящих, крепко прижавшихся друг к другу Франсуа и Люсьена. Они легли в мокрой одежде и, должно быть, грелись, а потом отключились от усталости. Алиенора тихонько рассмеялась. "Интересно, чем это они тут занимались?" - спросила она себя, но ей было приятно, что Франсуа больше не старается лечь подальше от Люсьена, словно тот прокаженный. Люсьен же последнее время тоже стал невозможен. Он ложился между ними двумя и каждую ночь вскакивал с тихим вскриком, а потом в темноте пытался разглядеть, с кем делит ложе. Убеждаясь, что это племянница и Франсуа, он снова ложился спать, но спал тревожно, стонал, а иногда нечленораздельно шептал: то ли отчаянные слова протеста, то ли грязные ругательства.
***
- Итак, вот ваши наряды. Как было заказано. Облачайтесь. Скоро начнется бал, - объявил Люсьен в полдень.
Алиенора оделась, спрятавшись на террасе под предлогом, что вчера не успела искупаться. Она быстро окунулась в бассейн, ощутив бодрость и ненадолго успокоив нервы. Ее никто не тревожил, и вот она вышла к шикарно разодетым молодым людям в коротком узорчатом упелянде, обтягивающих шоссах и берете с перьями цапли. Ее компаньоны также блистали шикарными одеяниями. Франсуа, естественно, выбрал самую короткую одежду, чтобы подчеркнуть стройные ноги, а Люсьен облачился в более длинный синий упелянд с расклешенными рукавами, который очень ему шел, и берет, сверкающий крупным жемчугом.
В зале, предназначенной для бала, уже установили подмостки. Жонглеры и менестрели суетились, готовясь к представлению: что-нибудь из Страстей Христовых - непременный атрибут празднеств тех времен. На этот раз, скорее всего, зрителей ожидал спектакль в честь успения Богородицы, и прекрасные тоненькие девушки в прозрачных одеждах грациозно изгибали тела, разминаясь перед полетом на закрепленных за балки веревках, когда им придется изображать ангелов.
В окнах в ожидании обеда вольно расположились принцы крови и спутники их детских игр, разделяющие в эти тревожные годы и тяготы войны, для них состоящей из смертей близких людей, предательств, а также грязных интриг. Война шла не только в странах, желавших поглотить одна другу, война шла внутри их семей. Филипп Орлеанский что-то увлеченно рассказывал братьям короля: Людовику, Жану и Филиппу. Его шутки комментировали Луи д’Эвре и граф Алансонский, а Эдуард и Роберт де Бар смеялись и наперебой острили, в то время как Годфруа де Брабант под руку с Карлом д’Артуа возвращались от ажурной заваленной подушечками скамеечки принцесс. Старшая из них, Мария, задумчиво прикрыв глаза, настраивала многострунную из слоновой кости арфу. Людовик Наваррский и Филипп Руврский, усевшись за роскошный, изукрашенный лазурной эмалью стол, шумно обсуждали свою игру в трик-трак, имея в качестве свидетелей и группы поддержки придворных. Наряд принцев и принцесс стоил в сумме войска, способного повторно завоевать Англию, как во времена нормандских рыцарей, поэтому, когда обер-церемониймейстер подвел троих наших друзей к высокородным особам, только Люсьен сумел сохранить уверенную поступь, а наклон его головы можно было бы измерять циркулем, чтобы потом зарисовать в учебнике о хороших манерах.
- Позвольте представить вашим высочествам младшего брата графа д'Уазан, его племянника, а также сына графа де Монтале. Эти господа были приняты вчера королем с важным поручением. С сегодняшнего дня они состоят на службе его величества.
Алиенору немного затошнило. Во-первых, от резкого запаха помад и недавно появившихся жидких духов, во-вторых, никогда еще она не видела одежды, на которой не было бы свободного от драгоценностей места. Это слепило глаза и не давало возможности сосредоточиться, ее также ужасно смущали громадных размеров позолоченные гульфики некоторых принцев, наводя на мысли, от которых ее смущение только усиливалось. Люсьен как-то рассказывал, что ему довелось быть пажом - обычное начало карьеры младших (и не только) отпрысков знатных родов, - кстати, именно так он и познакомился с Дю Гекленом, подавая тому вино и вскользь похвалив коня. Франсуа помогало природное чувство собственного достоинства и мягкое выражение лица. Герцог Бургундский благосклонно уделил внимание новичкам, и беседа вышла интересной, потому что всех интересовало, как развиваются события в близких к Парижу областях. Однако когда дворецкий объявил: «Коннетабль Бертран дю Геклен!» - кое-кто из аристократических особ сделал вид, что страдает расстройством слуха и зрения. Но братья короля поприветствовал Бертрана если не сердечно, то уважительно. Старый вояка делала вид, что не замечает презрительных мин некоторых принцев и рассказал герцогу Бургундскому о военных заслугах своих спутников. К ним подошел также Жан, герцог Беррийский. Каким-то образом преувеличенные подвиги де Монтале стали ему известны, и герцог предложил посвятить Франсуа в рыцари в честь праздника, совпадавшего с Успением Богородицы. Франсуа принял предложение, польщенный, но был немного рассеян, и герцог переключил внимание на Люсьена, с которым, как выяснилось, их объединяла страсть к азартным играм, в частности к игре в трик-трак. «Прошу, ваше высочество, простить меня, но я не буду играть с вами. Ни разу еще не было, чтобы я проиграл, и с некоторых пор я воспринимаю это, как проклятье». «Вот и славно!» - рассмеялся Жан. - «Навварский похваляется, что он непобедим. Обыграй его для меня». Люсьену осталось только последовать за герцогом Беррийским. Остальные высокие особы мало уделяли внимания вновь прибывшим, решив, что провинциалам надо дать возможность обвыкнуться в великосветском обществе.
Франсуа и Алиенора сели за отдельный, специально отведенный для них стол у стены, укрытый синей красивой скатертью, но пажи обслуживали их с благосклонными улыбками. Вообще всех троих, как и барона с его дочерью, приняли хорошо, считая их роды достаточно знатными. Были тут и поскромнее дворяне, которым подавали в последнюю очередь, но с одним из них, пожилым шевалье де Вуале, у барона нашлась темя для увлекательной беседы. За столом в нише, также за богато уставленным столом сидели влиятельные буржуа и именитые мастера значимых для промышленности цехов. Представители искусств, поэты Гаса де ла Бинь и Филипп де Витри, вели себя при дворе Карла V так, будто были ровней принцам крови, но это никого не удивляло. К артистам, начавшим прелюдию к своему представлению, относились благосклонно, как и к шуту - негретенку лет десяти, развлекавшему дам уморительными мордочками.
Церемониймейстер объявил о прибытии короля и ее величества королевы. Праздник начался.
Алиенора смотрела на происходящее во все глаза, досадуя, что не может красоваться, как Изабелла, в роскошном платье. Ее же подругу постоянно приглашали на танцы, среди которых она хорошо показала себя как в павии, так и в вольте. Этот страстный танец она исполнила вместе с Франсуа, оказавшимся прекрасным танцором, и принцы приветствовали их дуэт тостами и несколько фривольными шуточками. Так как в павии - медленном танце, в котором принято танцевать едва ли ни всем разом - Алиеноре пришлось участвовать тоже, она начала чувствовать себе чужой в блестящем обществе и страшно несчастной. Именно тогда, ударив в полуобороте по пухлой ладошке юной принцессы Маргариты, Алиенора поняла, что нечто пошло не так. Изабелле, по ее мнению, следовало до конца празднества сохнуть по Люсьену, которому полагалось не обращать на нее внимания. Но развеселившаяся подруга постоянно бегала к столику принцесс, о чем-то с ними болтала, поправляла их длинные вуали, делала реверансы, чтобы в итоге совершить ужасное предательство: к Алиеноре подошел негретенок и заявил, что мессира Генриха зовут к столу их высочеств. Цинично ликвидировав подругу детства, Изабелла заодно освободилась от фрейлинских обязанностей, продолжив дальше развлекаться в компании оставшегося было в одиночестве странно оживившегося Франсуа. Взгляд, которым де Монтале провожал Алиенору, был очень странным: то ли исполненным злорадства, то ли отчаяния, то ли полон слез… Удивленная Алиенора не поняла его выражения, но едва она ушла, молодые люди, как с цепи сорвались - так зажигательно принялись танцевать вместе, что пара была отмечена самим королем, как самая красивая и веселая. Что касается Люсьена, то он уселся играть с герцогом Наваррским в трик-трак, а потом разбил на голову третьего подряд королевского брата, поменял берет на богатый шаперон, стоимостью с поместье своего брата Рауля… В общем, вокруг него и принцев с герцогами и прочими венценосными месье царил такой шум и гам, что временами не слышно было музыки и реплик актеров. Принцы пытались держать лицо, но очарованные манерами и обворожительной внешностью Люсьена дамы, в своих тончайших вуалях, прикрывавших уложенные сердечками косы, только подливали масла в огонь, восхваляя «красавчика Люсси» и заставляя герцогов и графов от досады до крови грызть перчатки.
Что-то похожее на ядовитого царапающегося скорпиона закралось в душу лже Генриха. Он давно уже, если не вечность, сидел в окружении принцесс, на головах которых скучно поблескивали усыпанные самоцветами короны. Их такие роскошные наряды – тяжелые и, должно быть, малоприспособленные для бега и верховой езды, вряд ли когда окажутся в гардеробе бедной, загубленной злым роком Алиеноры, павшей жертвой предательства подруги, равнодушия дяди и подлой лжи возлюбленного… Ее не отпускали. К несчастью, Лже Генрих показался им хорошеньким, аки херувим, к тому же он славно играл на арфе, и у него был приятный голос. Не тот тенор, который бы подошел для баллады, что он им напевал, но тоже очень мелодичный, несколько девичий, что нормально для его-то нежного возраста. Алиенора продолжала историю о Гарольде. Так вот. Нашел таки Гарольд украденную у него девицу, но оказалось, что злодеи так испортили ее душу и изранили сердце, что стала она мрачной ведьмой. Гарольд пытался расколдовать ее, но возлюбленная велела бедному рыцарю то сбросаться с горы, то сражаться с драконом, чтобы она смогла расколдоваться, то, переодевшись в женское платье, танцевать на площади… От расстройства окончание давешней повести выходило в стихах и звучало убедительно. Младшие принцессы плакали, страдая за Гарольда, а злая на весь мир Алиенора подумывала не пригласить ли и ей, то есть ему, кого на танец, но все девицы, включая юных принцесс в их украшенных самоцветами коронах, вызывали в ней лишь отвращение...
Их высочества подавали и подавали ей вино, когда она делала перерывы, чтобы промочить горло, пока старшая Мария не отругала Изабеллу за то, что та не смешивает вино с водой. «Он же еще ребенок, станет ему плохо, и не дослушаем окончания истории». Слушая их с презрением и вполуха, Алиенора покосилась на подошедшего к ним дядюшку, но тот только подмигнул ей и объявил, что стал обладателем коня герцога Бургундского. Принцессы посмеялись вместе с ним и посоветовали в следующем заходе усмирить гордыню Карла д'Артуа.
Алиенору наконец отпустили – ее увел дядя, присевший за стол к барону и его собеседнику.
- Тебе, я вижу, пришелся по вкусу Франсуа? - прошипела Алиенора, когда запыхавшаяся Изабелла присела отдохнуть, продолжая негодяйски строить глазки де Монтале и усиленно делать вид, что не видит Люсьена.
- Да. Он так хорошо... ах… танцует… Как ты думаешь, он сделает мне предложение? Мне наскучила жизнь фрейлины. Хочу жить в нашем замке и управлять домом.
Люсьен рассмеялся. Изабелла строго взглянула на него, словно под домом она что-то другое имела в виду и вообще кое-кому еще предстоит ознакомиться с ее планами на будущее, как следует. Франсуа с тревогой наблюдал за Алиенорой.
- Управлять?! - Алиенора захлебнулась вином, которого выпила больше, чем когда-либо в жизни.
Тут артисты заиграли веселую музыку, используя флейты, маленькие виолы и еще какие-то штуковины, каких графской дочке не доводилось видеть, за окнами начало темнеть. Лже Генрих ринулся приглашать Изабеллу на танец.
- Ты совсем пьяная! Тебе следовало добавлять в вино воду, - шептала ей на ухо Изабелла, которая и вела их танец, ловко ловя подругу, когда та начинала падать.
- Предательница! - с болью выкрикнула Алиенора и бросилась прочь из бальшой залы.
Она побегала немного по луврским коридорам, ища комнату и слыша, как ее преследует Изабелла и кто-то еще. Несколько пар ног. А вдруг перепивших дворян вешают на той виселице, напоминающей зубы гигантского чудовища, высунувшего из-под земли пасть? А зимой придут волки и отгрызут ей ноги…
В ужасе она вбежала в комнату, которая, чудом оказалась их комнатой. За ней вошла Изабелла, чему-то смеющаяся, мерзавка.
- Что тебя веселит? Что ты танцевала весь вечер с моим Франсуа?
- С твоим? – еще пуще смеясь, отозвалась Изабелла. – Так скажи ему об этом, прекрати ты эту ерунду! Скажи все как есть! Пока ты еще можешь говорить!
Алиенора смутно видела, как за Изабеллой вошел Франсуа (или он вошел с ней вместе?) и вскричала:
- Ничего не скажу!
Тогда Франсуа нахмурился, демонстративно обнял Изабеллу за талию, и, не спуская с Алиеноры странно блестевших глаз, поцеловал предательницу в голову.
- Что ты хотел мне сказать, Генрих? – спросил он, отходя от Изабеллы и с надеждой во взгляде направляясь к Алиеноре. - Не пришло ли время прекратить причинять боль друг другу? Одно твое слово, и все станет на свои места! Хотя бы наш мир перестанет скакать на голове.
- Нет! - закричала Алиенора, вскочила и кинулась к двери, но ей преградил путь Люсьен, пытавшийся ее поймать, что оказалось непросто. В пьяную девушку вселилось с дюжину демонов. Она ловко проскользнула мимо и помчалась, куда глаза глядят. Кто-то крикнул ей в след, нежно, заботливо, отчаянно:
- Элли! Остановись, милый мой Генрих! Ты свернешь себе шею!
Это точно был голос Франсуа, и тогда-то Алиенора сообразила, что переборщила с вином. Она обернулась, смутно видя, как Франсуа бежит к ней, но сама она пятилась назад, не понимая, как воспринимать происходящее, испуганная и затравленная. Кто-то грубо схватил ее за руку.
Она подняла глаза и ненадолго протрезвела. На нее смотрел красивый молодой брюнет. Это был Августин.
Последнее, что слышала Алиенора, теряя сознание, был отчаянный крик Франсуа:
- Элли, мы не позволим ему причинить тебе вред!
- Элли! О нет! Отпусти ей руку, подонок! - вслед ему вскричал Люсьен.
- Идиотка! - в отчаянии вопила Изабелла. - Какого ты так напилась, чокнутая! Он утащит тебя к себе, а мы… мы же с Франсуа просто обо всем договорились...
Все это Алиенора слышала так смутно, что не могла с уверенностью утверждать, что слышала вообще. Дальше все происходило без ее участия. Увы, если бы тело могло так же легко покидать грешную землю, как ее покидает смятенная душа!
Глава 25Августин, взяв бесчувственное тело Алиеноры на руки, вбежал в свою комнату и запер дверь. Надо сказать, двери тогда были крепкие, особенно, когда речь шла о замках.
Но на ступенях остался стоять Луис, старший брат, маркиз де Мон-Дор. Его окружала свита из мелкоземельных дворян, давно служивших ему за то, что хорошо платил, да не медлил с прибыльным дельцем, иногда заключавшемся в банальном грабеже на дороге.
Сам маркиз состоял в выгодных отношениях с Черным принцем, о чем с недавних пор знал Люсьен - ему рассказала Мария.
Таким образом, де Мон-Дор вел двойную игру и весьма успешно, так как, бывая при дворе короля, оказывал тому пустые, но не бесплатные услуги: выследил обоз англичан, знает о планах Черного принца… Дю Геклен ему не доверял. Сведения, как правило, оказывались устаревшими, но Карл медлил с расправой.
- По какому праву твой брат запер в комнате мою племянницу?! – взревел Люсьен, взбегая по лестнице.
На него нацелили луки люди Луиса, но расстояние было недостаточным, чтобы поразить цель.
- Алиенора! – кричал Франсуа, также пытаясь пробраться к двери.
Его остановили перекрещенными пиками. Он привычным движением потянулся к мечу, но лишь беспомощно впился пальцами в ткань. Праздничный наряд не подразумевал битвы в любой момент. Вернее, те, кто давно был при дворе, не расставались с мечом и на самом пышном балу, но с новичками случались подобные казусы. У Франсуа при себе оказался только кинжал, вызвавший хохот у преградивших ему дорогу господ.
- Королю известно об отравленном письме! – выдал Франсуа аргумент, который, по его мнению, должен был выбить у негодяя почву из-под ног.
От ужаса за судьбу Алиеноры пот струился у него по вискам, и он едва сдерживался, чтобы не метнуть кинжал в лоб Луису.
- Каком таком письме? Так ты потчевал его величество отравленными письмами? – Луис удивленно приподнял бровь. Его люди рассмеялись.
- Да! Том письме, которое вручил мне Августин!
Теперь смеялся и Луис.
- Я бы спросил его, о каком ты толкуешь письме, но ты понимаешь, что он сейчас занят. У него приятные дела с женой. Хотя… Учитывая, насколько она пьяна… Заботы могут оказаться даже приятнее, чем он готовился.
Этот омерзительный монолог был встречен новым приступом хохота вассалов маркиза.
- Подонок! – возопил Люсьен, также не имеющий возможности добраться до двери и вооруженный не лучше Франсуа. – Я сейчас же пойду к королю! Алиенора не жена Августина! А найти способ расстроить насильственную помолвку мне не составит труда, обещаю!
- Я полагаю, что Августин позаботится о том, чтобы девчонка завтра сама молила его о замужестве. Даже такой наивный глупец, как ты, может сообразить, какое это пустяковое дело.
Но Люсьен не слушал, он сбежал вниз по лестнице, уже готовился свернуть в коридор, но тут его настигла стрела, угодившая в ногу. Кубарем он прокатился по коридору и разбил бы о ступеньку лестницы голову, если бы та не упокоилась в юбках Изабеллы.
Мелькнула фигура Дю Геклена, который быстро оценил ситуацию, бросил на Люсьена толстый стеганый плащ, должный хоть как-то защитить молодого человека от стрел, и невредимый помчался к королю. Луис напрягся. Стрелять теперь в Люсьена было глупо, тем более заниматься убийством беззащитной дамы, качавшей златокудрую голову с таким видом, будто она поймала приз.
- Милый, милый… Ничего, что ты теперь будешь хромой, - причитала Изабелла, не замечая нацеленных на нее стрел. - Я тебя еще больше любить буду и возьму в мужья. Папенька даст за мной большое приданое. А если они посмеют еще метать стрелы, то я встану перед ними. Посмотрим, как они будут обстреливать беззащитную женщину.
Люсьен, со слезами боли в глазах, удивленно приподнял голову. Изабелла влюблено смотрела на него - так, как никто еще на него не смотрел. Во взгляде Марии всегда мелькало что-то хищное, теперь же он не замечал ничего, кроме нежности и сочувствия.
- В мужья? – пробормотал он. – О чем ты говоришь, маленький чертенок?
- О том, что никто не возьмет тебя в мужья, младшего в роду, а вот она готова! – громко пояснил ему Луис, насмешливо-презрительно скривившись.
Он приказал своим людям нагнать Дю Геклена, и теперь его волновало только, кто окажется быстрее: старый вояка или его молодые ребята. Коннетабля можно будет взять в заложники и бежать из Лувра, пока не поздно. Августина можно будет потребовать в обмен, но сделать все так, чтобы выходило, что это он, Луис, узнал о пленении Дю Геклена. А Франсуа и Люсьен - заговорщики. Да, тогда не нужно будет требовать Августина в заложники. Вовремя сообщить королю о злодейском плане и все пойдет, как надо.
По этой причине он ничего не предпринимал. Странное бездействие Луиса и его людей пугало Франсуа. Он чувствовал, что маркиз задумал какую-то гадость, грозящую им всем бедой, но больше его мучило то, что он не может никак защитить Алиенору. Глупо биться в руках врагов - это ничего не даст. Ему почему-то вспомнились баллады лже Генриха, которые тот сочинял у костра: о рыцарях, способных разом справиться хоть с сотней врагов. А потом Генрих стал стесняться... Он же, Франсуа, и устыдил его, то есть ее. И что, что теперь он может предпринять, безоружный, в бархатном наряде?! Ему послышалось, как Алиенора закричала, и уже не отдавая отчета в том, что делает, он набросился на Луиса и повалил его на каменный пол. Люди маркиза подбежали к ним, но Франсуа сумел так скрутить врага, что тот оказался его пленником, которому юноша угрожал своим единственным оружием - кинжалом.
- Да вы безумцы! - вскричал Люис, осознавая, что драгоценное время утекает, как песок сквозь пальцы.
Люсьен на крик племянницы отреагировал также стремительно, но очень странно: осторожно с непривычным для Изабеллы смущением, он высвободился из ее объятий, достал маленькую свистульку, в какую играются крестьянские дети, и засвистел в нее. Звук не был обычным. Он напоминал отчаянный крик птицы, птенцам которой угрожает опасность, и так оглушал, что на некоторое время Франсуа перестал видеть искаженное злобой лицо Луиса, а когда зрение к нему вернулось и стало тихо, как в могильнике, появилась птица, которую заметили все. Вообще, это существо больше походило зверя, чем на птицу, было черно и громадно, так, что стало очень темно, но его яркие глаза метали молнии, поэтому хорошо можно было разглядеть какие у существа когти - ни один наконечник стрел не был длиннее их и острее.
Паника охватила всех, даже Франсуа, который оставил своего врага и в ужасе перевалился на спину, но маркиз не делал и попытки как-то изменить ситуацию. Теперь причиной было то, что его будто бы парализовало. Ни одна мышца не двигалась на его лице, и только исполненный смертного страха взгляд выдавал, что он еще жив.
Птица же не теряла времени даром. Она налетела на запертую дверь и быстро расклевала, словно сделанную из гнилого дерева. Послышался мужской вопль, который издал бы человек от сильной боли и визг Алиеноры.
Спустя несколько жутких мгновений все стихло, стало светло и даже солнце заглянуло в витражные окна. Все, кроме Люсьена и Изабеллы бросились в комнату Августина. Туда же вошел Дю Геклен с отрядом королевских рыцарей.
Глава 26Франсуа бросился к Алиеноре, не слыша криков ужаса, огласивших помещение. Лже Генрих сидел на кровати под разорванным балдахином, украшенным золотыми звездами из шелковых нитей, и прикрывал плечи тем, что осталось от узорчатого упелянда. Нижняя рубаха, также изодранная, не скрывала упругих с алыми острыми кончиками холмиков, просвечивающих сквозь тонкую ткань. Отросшие за время странствий волосы, блестящие и чистые (что последнее время редко случалось), красивыми каштановыми завитками обрамляли влажные виски и кое-как скрывали обнаженные участки бледно-розовой, словно раковина, кожи.
У обративших внимание на измятую кровать не возникло сомнений по поводу того, что здесь едва не произошло, да и заблуждений насчет пола несостоявшейся жертвы Августина не осталось. Пожалуй, никогда еще Алиенора не выглядела так женственно и соблазнительно, как в тот момент, когда ее юное девичье тело оказалось наполовину вырванным, даже выдранным их чужой оболочки. К счастью, нижняя часть облачения бывшего соратника шайки озверевших вилланов-содомитов осталась цела, в чем убедился быстро и пристрастно осмотревший ее Франсуа.
- Элли, ты в порядке? - спросил он чудь дрожащим, но исполненным нежности и заботы голосом.
Девушка, чей страдальческий взгляд был обращен туда же, куда и взгляды всех остальных, посмотрела на Франсуа и будто не сразу его узнала. Когда же она осознала, как он обратился к ней, какой ее видит, она сильнее сжала разбитыми кулачками рваную с кровавыми подтеками ткань и резко спросила:
- А что ты имеешь в виду? Что именно тебя беспокоит? Не стала ли я девицей под воздействием злых чар или не потеряла ли я девственность? Иначе, какая из меня непорочная дама сердца?!
- Господи! Что ты такое говоришь! Даже если бы этому чудовищу удалось лишить тебя того, что... Элли! Я путался, в кого меня угораздило влюбиться, едва с ума не сошел, предположив, что в мальчишку. Мне чихать на твою девственность. Точнее... Я счастлив, что с тобой все в порядке, но зачем ты мучаешь меня теперь, когда...
Он нервно облизал губы и быстро глянул в сторону Августина, который лежал на полу. Из того вытекло много крови и создавалось впечатление, что под него подстелили шелковый красный плащ.
- Когда «что»? - прошептала девушка и тоже взглянула на труп, но уже без признаков страдания на лице, хотя зрелище кому угодно пощекотало бы нервы: невиданное чудище выклевало брату маркиза глаза, а вся нижняя часть туловища представляла собой кровавое месиво, особенно в области гениталий.
- Ты можешь стать моей женой... - на одном дыхании высказался Франсуа и замер, словно все его душевные силы, точнее, их остаток излились в эти несколько слов.
Но смотрел он на нее выжидательно, глаза в глаза, почти требовательно, если бы его настойчивость не смягчалась трепетом, заметно сотрясавшим его тело и вызвавшим у Алиеноры прилив нежности.
- Это правда?
- Что?
- Что тебе было бы все равно?
- Да.
- Ты сохранишь мне свободу, а не запрешь в башне?
- Да! Я буду относиться к тебе, как к товарищу, не только как к жене, обещаю!
- Ты... не заставишь меня бесконечно рожать тебе детей?
- Господи, Элли...
Франсуа прижал пылающий лоб к ее коленям, потом поднял голову, вновь заглянув ей в глаза или даже в самую душу.
- Я буду заботиться о тебе... Если ты пожелаешь, если тебе это будет... станет в тягость... я не прикоснусь к тебе. Элли, нельзя наобещать всего до конца жизни, и твои желания изменятся. Но я в одном даю тебе слово - я посвящу жизнь, чтобы сделать тебя счастливой и отдам ее за тебя, если потребуется.
- Браво! Прекрасное признание в любви. Но в чем дело? Неужели ты ему откажешь?
Они и не заметили, как стали центром внимания, что труп вынесли, засуетились слуги, убирая кровь и осколки витражных стекол, что к ним подошел король и с улыбкой их слушает. Вопрос принадлежал ему.
- Я согласна, - прошептала Алиенора, заливаясь краской сильнейшего смущения.
- Это вы ее напугали, сир, - насмешливо предположил Дю Геклен. - Возможно, она бы еще его помучила. Или бы отказала. Ах, женщины так жестоки!
- Не тебе жаловаться, - усмехнулся Карл: его верный рыцарь, неказистый собой, как-то, будучи в плену, отхватил себе красавицу жену. - И я бы на ее месте согласился... Очень смешно, Бертран! А вот на месте твоей жены я бы еще подумал. Жить с насмешником!
Придворные присоединились к королевскому веселью, но Карл вскоре попросил всех удалится. Он остался наедине с Алиенорой и Франсуа, продолжавшем стоять на коленях. Франсуа было приподнялся, но Карл положили ему на затылок неожиданно тяжелую для такого тщедушного человека руку.
Сам король вдруг заметил, что Алиенора очень смущена своим видом. Тогда он накинул ей на плечи бархатный плащ, валявшийся на медвежьей шкуре у кровати и, видимо, принадлежавший покойному.
- Теперь, подробно и правдиво, с самого начала, ничего не утаивая, расскажи мне, как ты покинула отеческий дом до того момента, как ты вошла в Лувр. Помни, от твоей искренности зависит не только твоя судьба.
- Но дядя... – пролепетала Алиенора, быстро сообразив, куда клонит король.
- Да, помоги своему дяде. Потому что, возможно, теперь только я смогу ему помочь, но я должен знать все до конца.
Алиенора вздохнула и принялась рассказывать.
***
А тем временем рыцари его величества во главе с Дю Гекленом пленили соучастников маркиза, на которого также не пришлось тратить много времени - он оказался мертв, как и его младший брат. Очевидцы расходились в показаниях, что именно с ним случилось, но в одном были согласны: несчастье с маркизом стряслось, едва он увидел рыжевололсую очень красивую девицу. Тогда-то маркиз стал пятиться, на лице его отобразился смертный страх, а потом вдруг из глаз его хлынула кровь, и потоки же крови потекли по штанам, выливаясь через задний проход.
- Дьявольщина! - воскликнул коннетабль, стараясь не замочить в ручьях крови туфли. - Что за... здесь происходит, Люсьен?
Люсьен не ответил. Инстинктивно держась за раненое колено, он сидел на лестнице, бледный, как известь. Рядом с ним, подбоченясь, стояла красавица Изабелла и полными лютой ненависти глазами смотрела на ту, которая не обращала на нее никакого внимания.
Это была очень красивая молодая женщина. Ее портило только чёрное, все драное, словно перья старой вороны платье, да неестественно алые, будто пропитавшиеся кровью губы. Но Дю Геклен не испугался странной красотки и ее пронизывающего, колкого взгляда.
- Ах, это вы, мадам, - сказал коннетабль. Вам, должно быть, известно, что вы обвиняетесь в колдовстве?
- Да. И я готова дать вам связать меня и тащить на костер хоть сейчас же, если только вы поклянетесь, что с головы этого юноши, - она указала длинным пальцем на вздрогнувшего Люсьена, побледневшего еще больше, хотя, казалось, уже некуда, - не упадет ни волоса. Иначе...
- Иначе что?
- Все повинные в этом будут вовек прокляты.
- Хорошо… Клянусь! - легко согласился коннетабль и сделал знак своим солдатам приблизиться
Глава 27Франсуа и Алиенора возвращались домой. В качестве оправдания проступков перед отцом у девушки был пергамент, подписанный самим королем. В пергаменте отмечался героизм Алиеноры в битвах с разбойниками, англичанами и прочими негодяями, которые мешали ей исполнить священную миссию: доставить королю Франции меч - побратим меча его предков, ибо Капетинги были также и родней Валуа. Уделялось внимание целомудренному поведению девушки, а также благословлялся брак между ней и Франсуа, уже состоявшийся. Король желал, чтобы молодых людей обвенчали немедленно, что и было исполнено к радости Франсуа и некоторому смущению Алиеноры - она не была уверена, что вообще желает замужества, но ее не догадались спросить. Сестры короля, раззадоренные одним праздником, свадьбу Алиеноры воспринимали, как продолжение веселья, по которому бедняжки изголодались за последние тяжелые годы.
Вечер посеребрил звездами безоблачное небо, ветер купал молодых супругов в благоухающей прохладе разнежившихся к ночи цветов с полей. Франсуа чувствовал бы себя самым счастливым человеком, если бы та, кого он любил и теперь мог бы обладать по праву, не отстранилась от него, заслонившись молчанием и печалью, едва успела произнести "да" у алтаря. Ее грусть обволакивала ее будто дымкой, через которую Франсуа и не пытался проникнуть, так как отчасти знал, что происходит с возлюбленной и считал ее скорбь оправданной, а отчасти... догадывался, что страхи девушки насчет ее участи, как супруги, не покинули прелестной головки ныне, как и на балу, украшенной бархатным беретом. Хотя к переодеванию в мужскую одежду в те времена относились настороженно, если не сказать "с крайним предубеждением, грозящим костром", все же было решено, что в дороге Алиенора будет, как и прежде, изображать из себя пажа. Так безопаснее, а король не располагал дюжиной рыцарей, которыми он мог бы пожертвовать в военное время только для того, чтобы они в глухомань сопроводили девушку, пусть и графскую дочь. "И то верно, - сказал Карл, когда Алиенора сама же и попросила разрешить ей удалиться домой в обществе одного Франсуа, но в мужской одежде, - И то верно. Пусть ты и дева, но проявила себя, как настоящий рыцарь. Не ведаешь ты страха, не для тебя упреки, а потому, в дорогу, дети мои, и пусть все беды обойдут вас стороной". "А не то им же хуже будет!" – присовокупил Дю Геклен, развеселив придворных, но не самого себя. Коннетабль имел при венчании весьма озабоченный вид.
Впрочем, у причины печали Алиеноры и беспокойства коннетабля имелось имя: Люсьен д'Уазан. Дело в том, что Черную Деву, добровольно отдавшую себя в руки людей францисканского монаха, назначенного на тот момент генеральным инквизитором Франции, судили за колдовство. Король в дело Марии не стал вмешиваться, хотя и не питал к инквизиторам, скажем, благодарных чувств. Но Карл знал о Деве достаточно, чтобы самостоятельно отправить ее на костер - ее шайка участвовала в Жакерии. Для Карла Пятого этого было достаточно. Что касается Люсьена, то мудрый король не имел возможности отслеживать все глупости своих подданных. Естественно, он не заметил, как Люсьен едва ли не вынудил увести также и себя вместе с Марией и пылко восклицал, что сможет все объяснить, что Мария сама жертва и так далее... Его, как и Черную Деву, связали веревками, а потом по обвинению в соучастии в колдовских и непотребных делах, да за то, что молодой человек однозначно квалифицировался, как одержимый дьяволом, решили подвергнуть священному трибуналу. И потому его в кандалах и на телеге повезли в Авиньон, где и должно было рассматриваться столь серьезное дело. Этот момент упустил Дю Геклен, а когда понял, что произошло (как не понять, его едва не утопила в слезах Изабелла, которая, похоже, следила за каждым движением Люсьена, если только тот не был от нее на расстоянии лье) - всполошился, бросился к королю и рассказал о проклятье. Не важно, что сам коннетабль не верил в подобные вещи, но он знал, как серьезно к родовым проклятьям относится король и, будучи человеком беззаветно преданным его величеству, а также благородным, считал недостойным утаивать информацию, пусть даже не имеющую того зловещего смысла, который тут же придал ей Карл.
- Но он действительно был в шайке Черной Девы! - гневно воскликнул Карл. - Как он мог, дворянин, такой древний род...
- Он любит ее! - отчаянно крикнула Алиенора, которая, к счастью, находилась поблизости и все слышала, да и знала, что с дядей случилось несчастье.
- Вы полагаете, дитя, что любовью можно оправдать все?
- Да! - ответила за призадумавшуюся было Алиенору Изабелла.
Карл Мудрый задумчиво кивнул. Он верил в алхимию, а любовь... Чем она менее загадочна? Так рассуждал король или иначе, но он велел Алиеноре подробно рассказать, с чего она решила, что Люсьен так сильно влюблен.
И тогда она рассказала все, что знала с того момента, как увидела Марию в лесу, когда молодую крестьянку окружили англичане; рассказала, как пропал Люсьен, а вернулся не таким, каким был прежде. И смущенно также поведала о том, что подслушала у палатки, упуская некоторые подробности, касающиеся Ла Тура и прочих вещей, о которых хотела забыть.
- Однако для твоего дяди ведьма сделала исключение. Ни один знатный юноша не уходил от нее, не лишившись чести.
Алиенора сильно покраснела и опустила глаза. Карл печально покачал головой.
- Вот мы и определили, кто жертва в этой истории. Как бы там ни было, но эффект ее колдовства на лицо, и мы не можем проигнорировать проклятье. Одна проблема, мое милое дитя, захочет ли он сам жить дальше?
Алиенора вместо ответа задумчиво посмотрела на Изабеллу, бледную, всю в слезах. Карл задумчиво оглядел обеих девушек и велел Дю Геклену как можно скорее снарядить погоню.
- Ваше величество, чем я буду аргументировать то, что забираю пленника?
- Ничем. Я напишу папе письмо. А ты не медли.
…Вот какие воспоминания мучили госпожу де Монтале, а также опасение, что коннетабль опоздает.
Они остановились в уютном гнездышке, свитом для них природой из веток азалии. Франсуа развел костер, разложил на своем старом двухцветном коттарди ужин. С болью он посмотрел на молчаливую супругу. Ему хотелось обнять ее, укрыть своим плащом, и дымка отчужденности, которой она от него защищалась, больше его не пугала.
Он осторожно приблизился к ней, со смущением осознавая, что его первоначально чистое, невинное желание - просто согреть и успокоить – сменяется жгучей страстью, так долго сдерживаемой. Он помедлил, подставил ветру пылающие щеки. Справившись с собой, внушив себе, что перед ним, скорее, его давнишний товарищ, чем законная, но неприступная жена, Франсуа присел рядом с ней и накинул на ее плечи плащ, заодно обнимая ее и прижимая к себе.
- Что ты хочешь? – холодно спросила его Алиенора и Франсуа отстранился.
- Ты знаешь, чего я хочу. Но если тебе угодно мучить меня и дальше, то...
- То «что»? – с вызовом вскинулась девушка.
- То я буду терпеть вечность. Вам женщинам так нравится пытать нас. Разве я могу отказать тебе в маленьком удовольствии?
Глаза девушки потеплели и непривычно нежное, странное выражение промелькнуло в их глубине. Она протянула руку и коснулась щеки супруга. Тот сделал движение, чтобы снова ее обнять, но она вновь защитилась от него незримой прохладной преградой.
- Я хочу, чтобы ты не двигался, - сказала она.
Он покорно кивнул, почувствовав, что дрожит с головы до пят. Теперь он сидел напротив нее, в своем плаще и кольчуге. Алиенора осторожно и умело, как человек, знающий, как это делается, принялась стягивать с него одежду. Он не двигался. Даже тогда, когда она аккуратно сняла с него кольчугу, находя в звездном свете каждую застежку. Он не двигался даже тогда, когда она стала расстегивать на нем пурпуэн. И тогда, когда принялась с интересом, осторожно исследовать девственными губами его тело, он не двигался. И тогда, когда коснулась язычком его плоских маленьких сосков. Но с любопытством юного создания, открывающего для себя новый мир, она продолжила его ласкать, сама не осознавая, как это мучительно и сладко для того, кто трепетал, стоя перед ней на коленях. И настал момент, когда он не смог не двигаться. Он повалил ее на спину, стал целовать, еле сдерживая себя, чтобы не растерзать ее в порыве желания… Она же рассмеялась, пронзительно и звонко, а потом тихонько застонала, когда его губы, щеки, язык и руки перестали подчиняться хозяину.
- Я сейчас умру… - услышали птицы чей-то юный голос, но кто из двоих это произнес не определил бы и самый именитый алхимик, только поразился бы, пожалуй, как можно такие страшные слова произносить, захлебываясь от счастья.
Глава 28Вторые роды выкручивали ее тело, будто ломая, заставляя истошно кричать. И только Изабелла придавала сил, держа за конвульсивно дергавшуюся руку, вытирая пот со лба и вместе с ней заливаясь навзрыд слезами, даром, что сама рожала ежегодно и при том не издавала ни звука от боли.
- Это оттого, подруга, что у тебя узкий таз, а я приспособлена к родам. Я ему хочу целое войско нарожать и чтобы все в него.
- Ты безумная, Изабо. Знаешь сколько женщин погибает от многочисленных родов? Вот моя мать, например. И бабушка. Я поговорю с дядей.
- Не надо с ним говорить. Ему нравится делать мне детей. Дай ему повод ощущать себя мужчиной. И я крепкая, никто у нас от родов не помер, а у вас у всех хрупкая фигура. Лучше я поговорю с Пьером, пусть скажет, что нужно делать, чтобы ты реже рожала. Вряд ли ты сама что-то придумаешь.
- Да я ничего и не придумывала. Мучаю Франсуа, вот и все придумки.
- Гляди, начнет он на других девиц заглядываться. Как тебе это понравится?
- На других девиц? А ведь и впрямь... Вот и Пьер не отстает от дядюшки. Вон, гляди сколько девок понаделал, но я честно говоря… гммм… Пьера-то и боялась. Поначалу, пока не поняла, кому на самом деле принадлежит его сердце. Ты не ревнуешь?
- С чего это? Их отношения – в первую очередь отношения между господином и верным слугой. Ну а то, что он пожирает Люсси глазами, так зато верно ему служит и лишь за одно целование ступни.
Алиенора рассмеялась, будто бы подвергая сомнению последние слова Изабеллы. Хотя учитывая нрав дядюшки, его беззаветную преданность «чертенку Изабо» и детям, то, с каким обожанием смотрел он на жену, ее сомнения скорее всего были беспочвенны. Кроме того Пьер знал много снадобий и ради своей госпожи мог найти способ предотвратить нежеланную беременность, но так, чтобы не пришлось обделять лаской мужа. С другой стороны, поздновато она спохватилась. Грустно глядя, как Изабелла качает ее новорожденную дочь, думала Алиенора о том, что не скоро под этими сводами снова раздастся плачь новорожденного. Война ненадолго утихла, только спрятав когти, чтобы еще вернее набросится на истерзанную страну.
Ее мысли передались Изабелле, потому что мысли об общем горе имеют свойство переноситься по воздуху. Также как и некоторая радость. Возможно, это свойство любых искренних мыслей.
Изабелла с ребенком на руках подошла к окну. Конечно же, ни одного из мужчин не тронули крики роженицы. Со счастливыми лицами они разыгрывали нападения – двое против одного. Один постоянно менялся и игра так увлекла рыцарей, что только Франсуа единожды взглянул на окно. Однако увидев Изабо, он поднял руку в железной перчатке.
- Кто? Мальчик? Девочка? – крикнул он, счастливо заулыбавшись.
Люсьен и Пьен тоже заинтересованно воззрились на фигуру с младенцем - для них снизу вырисовывавшуюся темным силуэтом с белым коконом на груди. Изабелла вдруг разозлилась. Она хотела ответить что-то дерзкое. Например: "Спросите у Пьера, имеет ли это значение?" Но времена тогда были суровыми и ее шутку вряд ли бы оценили. Все, даже самое необычное, пряталось под маской благопристойности, которую никто не смел откровенно сбрасывать.
- Девица! - крикнула Изабелла в ответ.
- О!!! - вскричали все трое, озадачив наблюдавших сцену женщин, ибо этот восклик нельзя было идентифицировать как одобряющий или порицающий.
Тут трое мужчин радостно замахали руками, облобызались и хором запели хвалебную песнь в честь Алиеноры.
- А то с моими мальчишками у нас тут скоро собственная война начнется, - самодовольно заметил Люсьен.
Франсуа посмотрел на него, легкое облачко зависти на миг омрачило его чело, потом быстро глянул на непроницаемого Пьера, - самого высокого и мощного из троих, - поэтому часто именно ему приходилось изображать англичанина, но к чести молодого отца, серые глаза вновь поднялись к окну, выражая только нежность.
- Может, я была не права насчет него, - пробормотала Изабелла. – Нужно же ему было чем-то себя занять. Не кататься же ему там по земле пока орет его женушка.
- Как Элли? - крикнул он. – Я сейчас, мигом...
Но мигом не вышло. Он засуетился, пытаясь в мгновение ока нарвать шикарный букет из садика, уютно разросшегося у внутренней стены замка. Люсьен и Пьер принялись ему помогать. Вскоре все трое бежали с охапками благоухающих цветов.
Но о чем мы вообще ведем речь?» - спросит читатель и будет прав. «Какой замок?» «Какой Пьер — слуга?» «Так Изабелла и Люсьен поженились?» «И каким образом главные действующие лица очутились в одном замке?»
Ну, во-первых, замок — жилище просторное, в иных и целое войско разместить можно. Этот же замок, некогда принадлежавший барону, представлял из себя крепость за двумя кольцами стен. Стоял он на скалообразной возвышенности, что также обеспечивало его неприступность, а донжон имел жилые уютные помещения и даже нечто вроде бани на третьем этаже. Все участники этой истории, кроме Изабеллы, успели в нем когда-то побывать. Тогда замок принадлежал шайке Черной Девы.
Итак, все по порядку.
Алиенора и Франсуа после первой ночи любви, к счастью для Элли оказавшейся бесплодной, скакали вперед, неотвратимо приближаясь к владениям графа д'Уазан. Юную госпожу терзала мысль, что отец не примет ее с распростертыми объятиями. Вполне возможно, граф вообще проигнорирует послание короля, прогонит Франсуа прочь, если не хуже. Имея в распоряжении войско, состоящее из пятнадцати кровных родственников, не считая запуганных слуг, граф элементарно мог убить Франсуа, а дочь отправить в монастырь к тетке и никто бы ему не помешал, а жаловаться будет некому. Карл Мудрый вряд ли отправится проверять, как там дела у некой девицы, чьего имени он уже не вспомнит. Не станут королевские войска штурмом брать великолепно защищенный замок графа, выдержавший не одну атаку англичан. В общем, сердце графской дочки ныло от самых ужасных предчувствий, которыми она поделилась с Франсуа. Тот уже предлагал попробовать податься к братьям. Они все же послабее графа будут и решат, что безопаснее принять младшего брата с супругой, выделив им закуток подальше от глаз, чем порождать нелестные о себе слухи среди простого люда. И тут им навстречу примчалась удача.
Имела удача необычное воплощение — явилась она в облике гладко выбритого красавца Пьера Ла Тур.
Он встал у парочки на пути, практически заслонив собой солнце, ибо был высок и широк в плечах, и улыбнулся своими белехонькими зубами.
- Доброй дороги, господа! - поздоровался он. - Куда путь держим? Уж не к мессеру ли Раулю? Он, поговаривают, нынче не в духе. Озабочен только розысками двух своих младших родственников: непокорной дочери, удравшей, вырядившись в мужское платье, и нежно любимого братишки, по которому он так исскучался, что мечтает содрать с живого кожу. Если вы к графу д'Уазан, то зря. Ибо мессер Люсьен решил, что кожей он дорожит больше, чем чрезмерно горячей братской любовью. Недавно он женился, а вас приглашает жить у него в замке.
От этого монолога оба на некоторое время потеряли дар речи. Однако спустя немного времени на нежданного посланника посыпался град вопросов, на которые Ла Тур давал подробные ответы.
- Замок? Да вы же его прекрасно помните. Вы провели там не одну ночь. Вам там, должно быть понравилось. Только мессер Люсьен все что-то был недоволен. Ну разве ж на него угодишь? Ну да неважно... В общем, как казнили нашу госпожу, те, кто уже был покойником к покойникам и отправился, а покойниками были практически все. Она их живыми своей магией делала. Да... Ну, естественно, и Никола и милый мой Гастон также упали замертво. Смерть свою приняла госпожа достойно. Ее пытать перед сожжением хотели, но не вышло у них применить эти их любимые затейки с испанскими сапожками, дроблением костяшек пальцев, ну... и так далее. Ах, не бледнейте так, мадам Алиенора! Простите, Генрих? Как вас теперь велите называть? Все же мадам? Вот и славно. В общем, как разожгли под ней костер, засветилась она сама ярче огня, обратилась в голубку и улетела. Но тело ее, обугленное, смертная оболочка, все же осталось на месте. Палач ее, как это обычно бывает, не протыкал со спины колышком, ну там, где человеческое сердце бьется. Не знали, что протыкают? А вы думали — палачи изверги? Нет, палачи — добрейшие люди! Изверги это те, кто казнь назначают, калечат, истязают людей. Наша шайка рядом с ними... да дети малые, ей Богу! Да... Не проткнул ее, значит, палач, но госпожа все равно не издала ни звука. Очистилась она, как желала. А вот на мессере Люсьене изверги эти во всю отыгрались бы. Коннетабль королевский плохо знает местность — не так как я ее знаю. Я успел перехватить мессера Люсьена и, отбившись от злобных монахов, вооруженных не хуже воинов, схватил его исхудавшего на руки да, бросив перед собой на круп коня, умчался с ним подальше. Монахов резать не стал... Так, покалечил немного. Я ему толкую: "Поехали ко мне в замок, будешь бароном де Жюаси". А он мне: «У меня свое имя есть. Чужого мне не надо", и зачем, мол, я его в лес завез. Он хотел вслед за любимой улететь белым голубем. А я ему ему: «Так не возьмет она тебя к себе» «Почему?» «Ты же ей обещание дал, что женишься на девушке, которая сама тебя в мужья брать будет. Она тебе напомнила об этом, когда на казнь ее забирали. Я слышал». «Так где же ты был?» «Где и все наши. Вы на нас не особенно внимание обращали, а только когда в толпе мор начался. Это ее войско умирало, потому что состояло из мертвецов. А я живой". Она все удивлялась: ни одна стрела меня не берет. Потом приблизила к себе. Неважно. Ему то я говорю: «Тебе теперь следует жениться и родить малыша, чтобы на тебя был похож». А он меня обругал, велел развязать. «Нет, - говорю, - пока слова не дашь, что женишься на той девушке, а меня возьмешь себе в услужение, да поселишься с женой в замке, развязывать не буду». Тут он посмотрел на меня, в его глазах метнулся ужас. Он вдруг сообразил, что снова полностью в моей власти. Впрочем, даже если бы я его развязал, толку для него немного. Я сильнее его и он прекрасно это знает. «Ты требуешь не одного слова, а три. Делай со мной, что хочешь, только потом — убей».
Ла Тур ненадолго замолчал, будто подбирая слова. Его не перебивали пока он рассказывал, только ошарашенно слушали и теперь молчаливо смотрели на его красивое лицо, выражавшее то ли смущение, то ли удовлетворение. Франсуа, вспыхнув от тревожных подозрений насчет личности Ла Тура и его пристрастий, быстро переглянулся с Алиенорой, которая не выдержав, резко крикнула:
- Дальше! Рассказывай дальше! Но имей в виду, если хотя бы волос упал с головы моего дядюшки...
- Тсс, - больше скаля зубы, чем смеясь перебил ее Ла Тур, возвращаясь из страны грез обратно в общество молодых супругов. - Я немного подразнил его, но прикоснулся к вашему дядюшке только для того, чтобы развязать. Конечно же, сначала я добился того, чтобы он согласился на мои условия. «Какой ты мне слуга? Ты почти дворянин, потому как бастард. Я же почти также бесправен, как и ты. Рожденный в графском доме для того, чтобы быть рабом рожденных раньше меня. Или это очередная твоя игра? Слуга, играющий с хозяином, как с мышью кот?» Он почти угадал. Да, стать его слугой... Ощущать его трепет, когда его касаются мои руки... Не хмурьтесь, мадам. Вернемся же к моей истории. «Ах, Изабелла, - вздохнул ваш прекрасный дядюшка, - Я не достоин ее. И что это тебе потребовалось, чтобы мы непременно жили в твоем замке? Какие ужасные замыслы здесь таятся? О, я прошу, просто убей! Устал я жить, а в качестве твоей мыши тем более». «Ты хочешь разбить девичье сердце? Она любит тебя. Умереть легко, а сделать счастливым другого человека, просто оставаясь жить, слишком сложно для тебя? Конечно же, это мои козни, а не слово, данное тобой Марии». «Ты — дьявол, - прошептал он. - Хорошо. Пусть будет по-твоему. Но и у меня есть условия. Первое: ты будешь мне беспрекословно повиноваться, второе — ты тоже женишься и будешь каждый год производить мне нового слугу. Третье — со мной в замке будет проживать Алиенора с супругом, и им ты будешь служить с не меньшим усердием, чем мне». Я рассмеялся и развязал его.
- Как же они поженились? - хрипло спросил Франсуа. - И счастлива ли Изабелла, если женился он по принуждению, а не по любви.
- Почему же не по любви? Любовь она... многоликая, под шелухой прячется. Иной раз за чистую монету принимают красивую подделку, а настоящая любовь в парадные платья редко рядится. Как прибыли мы в замок, где король наш живет, упал в ноги барону, отцу ее, мессер Люсьен. Говорит: "Я прошу руки вашей дочери. Не нужно мне за ней приданого, ничего не нужно, кроме нее самой. Даю вам слово дворянина, что стану ей любящим заботливым мужем". Ну и так далее. Изабелла услышала и выбежала к нам, на мессера Люсьена глянула дикими глазами. "А где твоя чертова дева?" - спрашивает.
И стала она горько упрекать дядюшку вашего в том, что и не любил он ее никогда и сейчас все врет, и она вообще не понимает, зачем зовет ее в жены. Да еще залилась слезами. "Там ты ей отказываешь?" - растерянно спросил барон". "Нет! Я согласна!" - выкрикнула между всхлипами моя новая госпожа. А мессер Люсьен впервые с тех пор, как я его у монахов отбил, рассмеялся, да подбежал к девице, схватил ее да поднял на руки, кружась с ней и смеясь, будто сумасшедший. "Никого, - говорит, - не любил я так, как тебя, маленький мой чертенок"...
- Так выходит не любил он Черную деву? - с недоумением пробормотала Алиенора.
- Как знать? Любил, не любил... Говорю же - не просто любовь настоящую распознать. Черная дева могла его любовь к себе поддерживать чарами. Да и любовь ли то была? Страсть пятнадцатилетнего юноши переросшая в одержимость. Кто знает? А только с юной женой своей он ласков и нежен. На щеки его вернулся румянец, а глаза просветлели и стали голубыми, как небо.
Элли, посмотрела на Изабо, которая стояла у окна и утирала со щек слезы. Едва поздравив роженицу с удачным разрешением от бремени, барон и месер Франсуа стали собираться в путь. Их призывал на службу король, потому что война вновь оскалила зубы. Простились в этой комнате, дальше женщины решили не ходить, чтобы не разрывать друг другу сердце. Держа на руках дочь, запелеванную в льняные простыни, Элли сидела на сундуке, являвшимся одним целым с большой кроватью, занимавшей середину помещения. Она знала, что видит ее подруга. Должно быть, как Ла Тур со странной смесью покорности и угрюмой заботливости помогает своему господину закрепить поклажу, еще раз проверяет ничего ли не забыто и помогает вскочить в седло, хотя Люсьен совсем в последнем не нуждается. Ла Тур будет их сопровождать в пути, а потом ему велено вернуться, чтобы оберегать от всех возможных бед женщин. Неожиданно лицо юной графини озаряет странная улыбка. Она осторожно, поцеловав в лоб младенца, укладывает того на кровать. Только на миг лицо Элли искажается, будто от приступа сильнейшей боли, но тут же становится холодным и бесстрастным. Она тихонько выходит из комнаты и направляется в оружейный зал.
- Элли! - кричит ей вслед Изабелла, который вторит пронзительный детский плач.
Но Алиенора словно не слышит, с невозмутимым видом она облачается в доспехи.
- Ты хочешь оставить меня одну?
Теперь Изабелла стоит в арочном проеме, у нее на руках заходится в плаче дитя.
- Я не могу остаться, - просто отвечает ей Алиенора. Ей кажется, что ее сердце превратилось в ледышку. - Понимаешь... Я не могу сидеть без дела в замке, когда идет война. Я должна сама отогнать врагов, уничтожить их...
- Пресвятая дева! Да что ты такое говоришь?! У нас тут полно дел!
- Ты со всем справишься. Я верю в тебя.
Алиенора, чье лицо снова на несколько мгновений искажается от боли, горячо обнимает Изабеллу вместе со своей новорожденной дочерью, а потом мчится прочь, в конюшню, откуда на сильном жеребце выскакивает на дорожку, ведущую к распахнутым воротам. Изабелла по стене соскальзывает вниз. Алиенора, без надежды на прощение, бросает последний взгляд на окно и с удивлением видит высокую фигуру подруги. Им плохо видно друг друга, но Алиенора надеется, что с нею прощаются, а не проклинают. Она машет ркой, утирая невольные слезы, видит такой же ответный жест. Не оборачиваясь больше она мчится вперед, туда, где на дорогу едва успела осесть пыль.
Глава 29Две серебристые фигуры быстро перемещались по узкой дороге, вилявшей, как заяц среди редких понуро росших на торфянике деревьев, они собирались в узловатые неприветливые группы, но не скрывали светлых осколков древних храмов, оставленных загадочным народом. Постепенно неестественно поблескивавшие среди бархатистых серо-зеленых одежд природы металлические фигуры приостановились, все нерешительнее продвигаясь вперед. На их шлемах, украшенных гербами из оленьих рогов и орлиных перьев, красноватыми отблесками заиграли вечерние лучи.
- Все же, я беспокоюсь о Пьере, - признался более молодой рыцарь, когда они выбрали место для ночлега, удалось развести костер и частично освободиться от тяжелых мучительно сковывавших движение доспехов.
- Что с ним сделается? - хмуро спросил старший из двоих и снял шлем, обнажив удивительно красивую белокурую голову.
Второй, симпатичный молодой человек с кудрями орехового цвета, узким подбородком и мягкими серыми глазами, едва заметно улыбнулся, невольно залюбовавшись спутником, считавшим свою внешность проклятием.
- Ты беспокоишься о нем, Люсси, - с легким укором произнес первый. - Мы обязаны ему крышей над головой, а тебе он готов целовать ноги.
- С этим дьяволом ничего не случится, Франсуа, - повторил Люсьен, которого "Люсси" называли только самые близкие ему люди и под его хорошее настроение. Франсуа же он считал своим братом, данным ему небом вместо родных братьев, третировавших его в детстве, как самого младшего, бесправного и неуправляемого.
Он заметил, что Франсуа его рассматривает и точеные черты ужесточились. Так от яркого луча сжимается нежный Оксалис. Франсуа же и не думал отводить взгляда, считая ненависть Люсьена к собственной красоте ошибкой. Он догадывался, какая трагедия случилась с его другом, но своим открытым восхищением желал показать, что не считает, что есть причины стыдиться природного или божественного дара. Эта тонкая тема между ними никогда не раскрывалась, хотя они знали друг о друге все, что могут знать близкие люди, которые связаны узами родства. Они делили все секреты и тайны, включая отношения с женами и проблемы с желудком, но тема, касавшаяся "Черной девы", старательно ими обходилась, как и всеми летописцами, даром, что воинственных дам в ту жестокую эпоху хватало. Однако были вещи посерьезнее крови, пролившейся по землям Франции рекой, позорнее каких-то там изнасилованных крестьянок, коих было не счесть, коих сами французы бесчестили бы сами, оказавшись на вражеских землях. И даже то, что Жаки покушались на честь благородных дам, то, что убивали детей высокого происхождения и насмерть разрывали внутренности монахинь - еще как-то просачивалось в хроники, потому что казалось более-менее естественным, понятным. Но не деяния Черной девы и ее отряда, неважно, что благодаря ему англичане не смели и носа совать в иные области оскверняемой ими земли. Все знали и все молчали. Некоторые вещи вслух не произносятся и никак, нигде не фиксируются. Насилие мужчин над женщинами - нормально. Насилие мужчин над юношами - всегда было, но как можно говорить о столь непотребных вещах?
- Потерял мою бороду? - спросил Люсьен, желая избавиться от мучительного к себе внимания.
- Нет. То есть, да. Изабелла, бедняжка, была счастлива пару дней. Жаль, ты ее не балуешь и ходишь медведь медведем.
- Все это глупости. Потакать им - нелепо.А Пьер как побреет мне бороду, так она долго не растет, проклятая. Колдун чертов.
- Знаешь, женщины имеют право любоваться своими избранниками. Это вполне справедливо.
Франсуа имел право так говорить. Ради дамы своего сердца и жены, Алиеноры, он старался выглядеть безупречно и в замке, окруженном рвами и заброшенными глухими землями. Он видел в ее глазах благодарность, а это многого стоило.
Люсьен улыбнулся, соглашаясь с Франсуа. Его напряжение прошло, словно было наваждением.
- Я... сильно изменился? - Его глаза странно заблестели и Франсуа заметил, что глаза эти жадно метнулись на мгновение в сторону древних обломков.Неужели Люсьену мало оказалось любви ведьмы?
- С тех пор, как я тебя увидел, нисколько. Однако ты же любишь Изабеллу. К чему вопрос?
- Я люблю Изабеллу и переживаю за Пьера. Ты все знаешь обо мне лучше меня.
- Разве я не прав?
- Прав.
Люсьен прерывисто вздохнул, напряженно вглядываясь в темноту, наплывавшую на них, вроде черных волн.
- Этот всадник показался мне странным. В нем было что-то женственное и знакомое.
- Ты думаешь...- прошептал Франсуа встревожено и вскочил, словно думая куда-то бежать на ночь глядя.
- Надеюсь, что я ошибаюсь, - остановил его Люсьен и притянул за локоть обратно на землю. - Но, возможно, нам следовало взять ее с собой. Малыш не приспособлена к замкнутой жизни, и я научил ее сражаться не хуже наших, увы, неудачливых рыцарей.
- Она не отошла от родов. И у детей должна быть хотя бы мать.
- И ты обвиняешь меня в эгоизме? Детям нужны и мать, и отец. Но мы с тобой отправились в поход, мало думая о наших детях, а спасаясь... От скуки и бессмысленности.
Люсьен допил вино из кожаной фляги и поднялся, вглядываясь в звезды, проколовшие желтыми коготками серые тучи.
- У тебя не бывает такого чувства, что вся наша жизнь - насмешка? Нас вталкивают в какие-то рамки, которые некоторые из нас имеют несчастье замечать сами. Я ничем не был хуже братьев, однако ж мне предназначалось прислуживать последнему из них, потому что я родился позднее остальных. Моя Элли пустит стрелу не хуже английского лучника, и клинок направит в самую уязвимую щель доспехов, но моему толстому племяннику предлагают совершать подвиги, а ей - рожать детей. Почему?!
- Я берегу ее.
- Ну еще бы ты ее не берег... - тихо произнес Люсьен.
Франсуа вспыхнул, что осталось незамеченным в темноте, разрываемой лишь язычками пламени. Он никогда не сердился на Люсьена всерьез, хотя ощутимо и часто бывал ранен его выходками. Его восприятие старшего друга представляло из себя бурлящую смесь из восхищения, зависти, жажды признания и хорошей доли снисхождения, проистекавшего из сочувствия и понимания.
- Крестьянская девушка обладает умом полководца и красотой богини, но ее насилует солдатня. И вот именно она восстает, хотя никто не думал даже, что это существо может восставать. Имеет право восстать! Для всего мира эта богиня - куст на изгаженной земле, на который может опорожниться любой подонок.
- Люсси, ты совсем не пьешь вино.
- Вино? У нас его немного. Надо пополнить запасы в городишке, что мы видели с тобой с горы.
- Вот, выпей.
- И будто бы ничего не было. И ее не было. Помнит ли о ней хотя бы тот мальчик?
- Англичанин?
- Ну да.
- Но с тобой... С тобой она обошлась не так, как с другими, - это был вопрос, который Франсуа завуалировал под утверждение. Иногда ему хотелось сказать: расскажи, как все было. Тебе же станет легче, а всем нам с тобой проще.
- Со мной она обошлась, как желала. Это было ее желание. Понимаешь?
- Да. Но при чем здесь Пьер?
- Пьер тоже ее желание. Давай же спать.
- Да, конечно, - с легким разочарованием согласился Франсуа. Ему опять не удавалось разговорить Люсьена.
***
Алиенора держала такое расстояние между собой и троими мужчинами, чтобы не попадаться им на глаза, но старалась от них не отставать. Времена стояли страшные, и ее одинокая фигурка могла привлечь внимание желающих поживиться, да поразвлечься за счет чужой беспомощности. Доспехами в те времена уже сложно было кого-либо удивить или отпугнуть. Крестьяне презирали рыцарей, а английские лучники видели в аристократах с их округлыми у французов латами мишень для стрел. Однако на второй день пути ее заметили, и один из всадников, самый высокий, Пьер, поскакал в ее сторону, а двое других остались на месте. Алиенора повернула назад, охваченная смятением.
Что скажет она мужу и дяде? Как объяснит свой поступок, который самой ей представлялся все более безумным, чем дальше она удалялась от замка? На что вообще она рассчитывала? "Только бы меня не узнали, только бы меня не узнали", - шептала она, но осознавала, что ее мольба бесполезна. Так мчалась она на быстрой своей лошадке по дороге, а потом свернула влево и поскакала по мягким кочкам начинающегося болота. Пьер не отставал, и Алиенора вспомнила, как дядя называл этого человека дьяволом, причем чувствовалось по тону, что Люсьен вовсе не шутит и не преувеличивает. Это же слово тихо шептал Люсьен, когда Пьер, опускаясь перед ним на колени, с благоговейным видом снимал с него сапоги. Один из воинов Черной девы, бывший накоротке с мертвецами и годами живший в лесах, знал куда направлять лошадь, чтобы догнать беглянку. К счастью для нее, ни муж, ни дядя не поддерживали преследования, что ее не удивляло - Люсьен, казалось, спал и видел, как слуга, навязавший ему свои услуги и покровительство, падает пронзенный стрелой. Супруг же ее, Франсуа, прыгнет со скалы, если Люсьен уверит, что так нужно для общего блага. Впрочем, она не очень предавалась размышлениям, потому что стало темнеть, под ногами зачавкала вода, а в синеватом лунном свете жутко светились каменные глыбы старых храмов. Алиенора испытывала чистейшую панику, все больше напоминавшую животный ужас, когда Пьер приблизился к ней и перехватил ее коня. Она была ему почти благодарна, потому что в сквозящей холодом, изрыгающей зловонные испарения темноте только Пьер был ей знаком и близок.
- Вы с ума сошли, госпожа! Да сюда даже наш отряд не совал ночью носа!
- Это вы меня сюда загнали!
- Это вы сами себя сюда загнали! Сидели бы вы дома, у камина, да качали люльку!
- О! - только и смогла выкрикнуть Алиенора.
Ее колотило от холода, после родов силы ее еще не восстановились, от голода, страха и скачки кружилась голова. Но больше всего ее трясло от злости, потому что несмотря ни на что она не желала возвращаться домой, к люльке. Сама того не замечая, она жалась к Пьеру, чьи губы кривила усмешка, и всматривалась в темноту полными бешеного восторга глазами. Ужас прошел совершенно. Она знала по опыту, что в обществе "дьявола" даже дядя не беспокоился за жизнь близких.
- Нам нужно убираться отсюда, - сказал Пьер, не разделявший ее восхищения ночью среди болота.
- Ни за что! Я... Ты выдашь меня дяде? О... Конечно же выдашь! Ты же ради него руку себе откусишь, жалкая баба в мужском обличье!
Пьер блеснул в скудном звездном свете глазами, но Алиенора не испугалась. Она продолжала презрительно смотреть на Пьера, возмущенно вскинувшись в жестких оковах лат. Делала она это неосмысленно, но и не потому что хотела разозлить человека, от которого зависела, а потому что женский инстинкт нашептывал, что он ей не враг, что знает о ее сочувствии, страхе и жалости. Кроме того логика подсказывала Алиеноре, что Пьер сам в растерянности. Если он притащит ее и продемонстрирует дяде и супругу, то они же и отправят его с ней домой, причем Люсьен воссияет от счастья.
- Мадам, - сказал Пьер, - давайте воздержимся от оскорблений. Я понимаю, каково это делать то, к чему ты не предназначен и неважно что в насмешку природа заключила тебя в оболочку, для которой всякими ослами прописаны правила. Я не стану доказывать вам, что моя, скажем, привязанность к вашему дядюшке еще не делает меня, как вы изволили выразиться, бабой, скорее, наоборот. Также как и вы не мужчина несмотря на вашу тягу к экстремальным приключениям. Мы с вами просто не вписываемся в установленные жестокие рамки. И оба знаем это. Ведь так?
Она кивнула, несколько смущенная откровенной тирадой, так как Пьер, хотя и называл вещи своими именами, с ней последнее время не часто обсуждал деликатные темы.
- Вот и славно Но нам перво-наперво надо убираться отсюда. Это земли даром что на французской территории, но принадлежат они существам... О... Вы слышите?
Девушка давно уже слышала тревожный мягкий шорох, словно туман обрел ноги и крался за их спинами, теперь призрачный звук обрел четкость, явственно прошелестев рядом. Алиенора похолодела.
- Нам надо торопиться! - вскричал Пьер и потянул ее коня за уздечку.
Он приказал ей следовать за ним, не отставая, но как они ни спешили вернуться на дорогу, они не успели покинуть населенное незримыми существами место, не угодив в ловушку.
Когда они очень быстро, словно Пьер и в самом деле был демонической силой и умел просачиваться сквозь время и реальность, уже выехали на относительно твердую почву, их коням преградили дорогу фигуры на дивных скакунах, только отдаленно напоминавших лошадей. Скакуны эти были белоснежными а их шерстка искрилась в лунном сиянии. Головы каждого из невиданных животных украшал единственный рог. Всадники же напоминали тени, чернее ночи.
