Дары волхвов

Глава 1

Название: Дары волхвов
Автор: Gilpin
Переводчик: rose_rose
Бета: Иван Кублаханов, vlad
Ссылка на оригинал: http://www.fanfiction.net/s/3331188/1/We-Three-Kings
Разрешение на перевод: получено
Герои (Пейринг): НТ/РЛ, МУ, РУ, СБ
Рейтинг: PG-13
Жанр (авторский): ангст/романс
Размер: миди
Саммари: перед Рождеством в 1995 г. в доме на площади Гриммо три очень разных человека наблюдают за развитием отношений Ремуса и Тонкс
Дисклеймер: Мы ничего не трогали! Оно само!
Примечания: фик переведен для команды Нимфадоры Тонкс на конкурс "Веселые старты 2012" на Зеленом форуме

Молли

Я вижу то, чего не видят другие.

Вот рецепта медово-яблочного пирога тетушки Мюриэль я не вижу, потому что лист засыпан мукой. Я отряхиваю его и начинаю чистить одно из больших зеленых яблок, ожидая, когда девушка, которая смотрит на медленно стекающие по кухонному окну капли дождя, расскажет мне, что случилось. На ней длинный белый свитер с черными звездами и какие-то черные брюки-стрейч, обтягивающие до неприличия. Если я пущу все на самотек, Джинни обязательно решит, что ей нужны такие же. И мы с ней поссоримся, и обе расстроимся, и она, конечно же, не поймет ничего из того, что я скажу.

Их отец сейчас в больнице, и кроме меня некому присмотреть за детьми и защитить их. Поэтому я так быстро выхожу из себя и начинаю кричать из-за ерунды. Я стараюсь этого не делать. Но страх иногда пересиливает.

Мы с Артуром впервые встречаем Рождество не вместе. Я думала, дети что-то поймут, когда он попал в больницу, – я видела страх на их лицах, когда они ждали новостей, видела, как в них брезжит осознание, что есть вещи, которые нельзя исправить взмахом палочки. Но сейчас, когда ему стало лучше, все забыто. Я слышу их голоса. Наверху раздаются взрывы смеха и топот, эхо которых разносится по комнатам. Дети развешивают везде, где только можно, гирлянды из остролиста и золотую и серебряную мишуру. Мандангус обещал принести елку – уж не знаю, можно ли положиться на этого никчемного бездельника, – а Сириус засыпает все волшебным снегом, чтобы произвести впечатление на Гарри.

Я рада видеть Сириуса счастливым, но неужели никто, кроме меня, не замечает, что с ним происходит? Он сейчас как ребенок, который видит кучу подарков под деревом и сам не свой от предвкушения. Но к тому моменту, когда все подарки открыты и разобраны, дети обычно устают и перевозбуждаются, а вслед за этим у них резко портится настроение.

И у всех вокруг – тоже.

Кроме того, никакие гирлянды и волшебные сугробы не заставят меня забыть о том, что случилось. Или не думать о том единственном из моих детей, который знает, что значит страх; я никогда не понимала его, пока не стало слишком поздно, – а он просто не такой, как остальные. Но теперь-то Перси приедет? Ведь его место здесь, с нами? Сегодня я отправила ему рождественский свитер: не могла решить, как поступить – может, пусть свитер ждет его дома? Однако Ремус сказал, что лучше будет, если Перси получит его заранее. Я думала над этим: наверное, Ремус прав. Впрочем, он почти всегда прав.

Девушка у окна шевелится и слегка вздыхает – будто услышав, как я мысленно произнесла имя Ремуса, – потом поворачивается и смотрит на меня. Сегодня волосы у нее вьющиеся, с высветленными прядями, но черные ближе к корням, и с неровными концами, доходящими до плеч. Бледно-розовая помада. Огромные темные глаза.

Я молюсь, чтобы Джинни не захотелось быть на нее похожей. Мы просто не сможем позволить себе столько зелий для окраски волос… я уж не говорю об остальном.

Я продолжаю чистить яблоки. По сравнению с ней я кажусь невзрачной коротышкой – домохозяйка средних лет, которая завидует молодой, полной жизни девушке. Ей открыты все пути, она может выбирать.

Впрочем, в последнее время мне кажется, что кое-что она уже выбрала. Думаю, дело именно в этом.

– Сколько яблок ты берешь? – спрашивает она, притворяясь, что ей интересно.

В глубине души я удивляюсь, почему она избрала меня в качестве собеседницы. Мы не настолько близки. Где ее друзья? Какие у нее отношения с матерью? Впрочем, я сама никогда ничего не рассказывала матери и рада, что сейчас не одна. Мне нужно что-то делать, чем-то себя занять; поэтому, например, я приготовила на обед хрустящие рогалики и суп из мускатной тыквы и лайма, хотя могла просто сделать сэндвичи с ветчиной и говядиной, потратив на это пять минут

– Четыре «Брамли», – говорю я, вырезая сердцевину, и начинаю нарезать яблоко, прижав его к столешнице. – Они лучше всего – в них есть кислинка, которая оттеняет мед и заварной крем. А наверх я кладу сорт, который называется «Кокс», – они гораздо слаще, так что чувствуется контраст вкусов.

Она кивает – будто понимает, о чем я говорю:
– Звучит неплохо.

– Хочешь повзбивать, дорогая? – я стараюсь забыть о том, что просить ее взбить желтки – все равно, что просить Рона не делать затяжки на свитерах. Такое ощущение, что он дергает эти нитки специально.

Ее глаза загораются:
– Да! Да, хочу.

Она подходит к столу, я передаю миску для взбивания и отхожу в сторону, чтобы дать ей место. Протягиваю ей красный фартук – я покупала его в подарок Сириусу, на нем надпись: «Опасно! Мужчина у плиты!» Она опускает голову, но я прекрасно вижу, что она сдерживает смешок.

– Положи в миску четыре желтка, два целых яйца и мед, – я продолжаю резать яблоки и внимательно слежу за ней, чтобы подхватить все, что выскользнет из рук. – Сливки с шафраном можешь подогреть в том маленьком котелке, только ни в коем случае не доводи до кипения. И… – я вижу ее отсутствующий взгляд и передумываю говорить то, что собиралась, – скажи мне, когда закончишь, дорогая.

– Есть, – она улыбается и начинает разбивать яйца – слишком высоко над миской; я отворачиваюсь. Наверняка в миску попадают и кусочки скорлупы, но я не буду думать об этом.

Некоторое время мы работаем в необременительном молчании. Мне это нравится. Когда мы с ней только познакомились, я относилась к ней с подозрением – она вечно меняла рост и внешность, а я предпочитаю знать, каков человек на самом деле. Не люблю всей этой мишуры. Большинство людей считают ее превращения забавными, но мне было неуютно – особенно когда она меняла объем талии, и мне казалось, что она намекает на меня. По-моему, в конце концов она это поняла, потому что больше так не делает.

Наверное, тогда я была с ней резковата. Как-то не думала о том, кем она работает и с чем ей приходится сталкиваться. Не стоит недооценивать Нимфадору Тонкс, пусть даже она периодически спотыкается о предметы и до сих пор извиняется передо мной за то, что сломала мой лучший кухонный нож – Мерлин знает, что она с ним делала. Во всяком случае, сегодня за завтраком она объяснить не захотела. Может быть, это случилось прошлой ночью – поднимаясь наверх поздно вечером, я слышала, как они с Ремусом смеются здесь, на кухне. Сам он, когда я пыталась выяснить, что произошло, только прятался за газетой.

Интересно, что у них случилось с тех пор. Они оба в последнее время выглядели такими счастливыми.

– Ну прости, – говорит она, когда я автоматически тянусь за ножом, а потом вспоминаю, что его нет, и беру другой.

– Посмотрим, – я улыбаюсь, чтобы показать, что шучу.

– Я могу подарить тебе нож на Рождество. Хороший, который не сломается просто так, – усмехается она, лукаво поглядывая на меня из-под светлой челки, и я смеюсь, несмотря на то, что нож был моим любимым, а прошлой ночью мне опять приснился боггарт.

Я надеялась, что он перестанет мне сниться, когда выяснилось, что с Артуром все будет в порядке. Надеялась, что боггарт исчезнет.

Я смотрю на нее:
– Ты до сих пор не купила рождественские подарки?

– Не было времени, – она хмурится, на лице появляется испуганное выражение, и я делаю над собой усилие, чтобы не смотреть в ее миску. – То работа, то…

Она замолкает.

– Да? – помогаю я ей.

– Вообще я собираюсь завтра. – Она снова бросает на меня веселый взгляд. – С Роном.

– С Роном? – я не верю своим ушам. Мне всегда казалось, что он ее стесняется. Я даже ни разу не видела, чтобы они разговаривали.

Она смеется.

– По-моему, ему нужен женский совет. Я сказала, что пойду за подарками, и он спросил, можно ли ему со мной. Похоже, он в отчаянии, бедняга.

– А! – я внезапно понимаю, что он хочет купить что-то для меня и не знает, кого еще попросить. Милый Ронни. Я всегда знала, что должность старосты пойдет ему на пользу.

Мне приходится отвернуться и высморкаться. Сейчас так легко расплакаться. Тонкс отходит, чтобы посмотреть на сливки в котелке, и неуверенно мешает их не в том направлении – теперь в них точно будут комки.

– И потом… – она замолкает и быстро смотрит через плечо, проверяя, все ли со мной в порядке. – Мне нужно купить подарки некоторым людям, и я не знаю, что выбрать, – может быть, Рон поможет мне. Остались Сириус, Гарри…

Она молчит, уставившись неподвижным взглядом на сливки, от которых поднимается горячий пар. Пожалуйста, не давай им закипеть…

– А что ты подаришь Ремусу?

Она возвращается к столу, смотрит на горшок с медом и начинает наливать мед в миску.

– Знаешь, я недавно забыла перчатки.

Интересно – она не расслышала мой вопрос?

– Да?

– Да, – кивает она. – Мы ходили смотреть на маггловскую рождественскую ярмарку в восточной части города. Только она уже закрылась. У них там такие здоровенные чашки с блюдцами, в которых можно сидеть, и мы заколдовали их, чтобы они вертелись, как сумасшедшие. Было так весело! И я только потом поняла, что ужасно замерзла. Я всегда мерзну. И Ремус грел мне руки своим дыханием.

Последнюю фразу она произносит очень тихо, будто это совсем неважно. Но я прекрасно знаю, о чем она говорит, – каким теплым бывает мужское дыхание, и как от него оживают пальцы, и что при этом чувствуешь. Я все это проходила – с тем самым, единственным мужчиной. Такое не забывается.

А еще я знаю, как близко друг к другу нужно для этого подойти.

– И тогда я поняла, что у него нет своих перчаток, – тихо продолжает она. – Ни разу их у него не видела.

Я не знаю, что сказать.

– Так ты хочешь подарить ему перчатки?

Потому что если нет, то я могу быстренько связать пару, чтобы подходила к свитеру. И Гермиона недавно спрашивала, что для него купить, так что если и она подарит перчатки, у него будет целых две пары.

– Понимаешь, в этом все дело, – она закусывает губу, и я успеваю перехватить ее руку, пока нам не пришлось переименовывать яблочный пирог в медовый торт. – Что купить человеку, который…

Я думаю: что она скажет? «Который так беден»?

– …так и не получил сегодня обещанную ему работу? – Я никогда не слышала столько горечи в ее голосе. Она раздраженно брякает горшок на стол. – Черт, Молли, это так несправедливо!

– Это та...?

– Да. Дрянная работа. За копейки. Которая была его недостойна. И его все равно не взяли, – ее глаза горят от ярости, а мои в ответ начинает щипать, потому что мне так жалко их обоих, что сердце обливается кровью. – И в довершение всего, – она смотрит на лежащие на столе яйца, будто хочет расколотить их о столешницу, – в довершение всего ему приходится рассказывать эту прекрасную новость дуре, которая сидит у него в комнате и ждет его с поздравительным плакатом; и плакат орет неприличные стишки и не затыкается, когда он пытается сказать, что собирался. Но конечно, дуре же интересней открывать огневиски, чтобы отпраздновать, чем слушать, что ей говорят.

– Ох. Тонкс, милая… – мне хочется обнять ее, но она всегда такая независимая, а сейчас еще и такая сердитая, что я не знаю, как она отреагирует. И я пытаюсь переварить тот факт, что она была у него в комнате.

Они что, встречаются? Может, спросить у нее?

– Это неправильно. Меня это так бесит, – мотает она головой.

– Я понимаю, дорогая.

– Люди такие предвзятые. Ты и сама была не рада услышать про оборотня, – она смотрит на меня с обвиняющим видом.

– Я не… – я начинаю говорить слишком громко и визгливо, как всегда, когда оправдываюсь. С ужасом думаю, что она, наверное, имеет в виду то время, когда мы с Ремусом были едва знакомы; я не знала о нем ничего, кроме того, что он Темное существо, и не хотела, чтобы он и близко подходил ко мне или моей семье. Но стоит узнать его поближе – и понимаешь, что все эти ужасы не имеют к нему никакого отношения. Он самый добрый и мягкий человек, какого можно себе представить. Не знаю, как его можно ставить в один ряд с другими оборотнями.

И то, что он не может найти работу, – это безобразие. Но что она хочет сказать? Не думает же она, что я…

– В палате. У Артура, – она пристально наблюдает за мной.

– А! – Я думаю, как объяснить ей, что это совершенно разные вещи. Ремус – наш близкий друг, но я не могу быть уверена, что… что…

Она беспокойно шевелится.

– И что мне теперь делать?

– Я не… – Сначала я думаю, что она спрашивает, что делать с Ремусом, но тут до меня доходит, что она снова подошла к котелку и с сомнением смотрит в него. – Сливки закипели?

– Э… да. Извини.

– Теперь нужно смешать их с яйцами и взбить.

– Сейчас, – она выливает сливки в миску. Если взбивать, как она, то через пару минут обязательно заболит рука. Но ей это будет полезно. Я сама за последние несколько дней не раз втыкала иголки, будто кинжалы, в ни в чем не повинные подлокотники.

А я пока могу подумать, что ей сказать. Все наверняка будут считать, что Нимфадора Тонкс первой влюбилась в Ремуса Люпина. Неправда. Я была на собраниях Ордена и замечала, как он всегда старается сесть к ней поближе. И с каким выражением он смотрел на нее, когда она однажды пыталась подобрать оттенок волос – в саду среди камней умудрилась расцвести единственная абрикосовая роза, и Тонкс хотела волосы такого же цвета. И как она задержалась допоздна после дежурства, и он обругал Сириуса и был резок со мной, а потом быстро сунул руки в карманы, чтобы скрыть, как они дрожат, когда она зашла в дом вместе с Грозным Глазом.

Я не могу не вспоминать другое время и другую пару. Девушку, которая вечно влюблялась в парней, похожих на Сириуса Блэка, хотя они даже не подозревали о ее существовании. Но она мечтала о них по ночам, целуя подушку приоткрытыми губами и прижимая ее к груди, чтобы чувствовать себя не так одиноко. А все это время один молодой человек терпеливо ждал, когда же она его заметит, и не решался подойти к ней, потому что ему нечего было ей предложить, хотя на самом деле он стоил большего, чем все остальные вместе взятые.

И когда она наконец обратила на него внимание, то больше не могла смотреть ни на кого другого.

– Вы с ним..? – я не знаю, как сформулировать вопрос, но она, кажется, понимает.

– Мы о многом говорили вчера вечером, Молли. – Ее темные глаза встречают мой взгляд. – А потом мы немного… э… отвлеклись… – Она замолкает, и на ее щеках появляются два красных пятна, а меня тянет улыбнуться, потому что я вижу, как горят ее глаза, и помню, что значит «отвлеклись» и как от этого поет сердце. Она встряхивает головой, сердясь сама на себя, и продолжает: – Но потом он сказал – мол, надо посмотреть, что принесет сегодняшний день, и я знаю, что он рассчитывал на хорошие новости, но все пошло наперекосяк! И теперь он очень вежлив, и мы разговариваем, но на самом деле он ничего мне не говорит. Ничего по-настоящему важного, по крайней мере.

– Понятно.

Я лихорадочно думаю.

– Что бы ты сказала Артуру? – она смотрит на меня очень внимательно.

– О чем?

Она взмахивает ложкой, и половина драгоценной смеси летит на стол.

– О том, что тебе плевать на работу. И не плевать на него. Мне понадобилось столько времени, чтобы понять это, – я не хочу все потерять из-за его дурацких сомнений, когда мы еще даже не попытались. Ты же как-то смогла сказать Артуру, что тебя не волнует бедность.

У меня падает челюсть. Именно поэтому с ней так сложно: она может, как сейчас, не задумываясь, сказать про то, что у нас мало денег. Но по тому, как она говорит, я понимаю, что она действительно не имела в виду ничего плохого.

Она просто хочет знать.

Я мысленно возвращаюсь к тем далеким временам, когда мои родители не одобрили Артура. На следующий день я пришла к нему с корзинкой для пикников. Он как-то говорил мне, что для него никогда не устраивали праздников в детстве. Мы сидели и ели сэндвичи с джемом и лимонным повидлом, помидорки черри, маленькие колбаски, кусочки ананаса и сыра на палочках и малиновое желе с самыми сладкими мандаринами и ванильным мороженым на десерт. Мы съели столько, что чуть не лопнули, и хихикали, как дети, и я смотрела, как лучи солнца освещают его волосы и незагорелые, покрытые веснушками руки, и думала: а ведь я даже представить себе не могла, что бывает такое счастье.

Это было очень давно. И Артур сейчас в больнице.

– Сделай какую-нибудь глупость, – резко говорю я. – Рассмеши его. Сделай так, чтобы вам было весело вдвоем. Что угодно. Покажи ему, что на самом деле важно.

– Но…

– Это подарок на Рождество, – я чувствую, что вхожу в раж; мне очень хочется, чтобы у них все получилось, и меня уже не остановить. Я отодвигаю форму для торта подальше, чтобы она не задела ее локтем. – Нельзя дарить ему ничего дорогого, это только все усложнит. Может, сделаешь что-нибудь своими руками?

Она смотрит на меня с сомнением.

– Например, что?

– Это тебе лучше знать. Ты же мне рассказывала, как вы с ним близки. Что он любит?

– Ну… – Она скашивает глаза, будто собирается метаморфировать. – Ты же знаешь, Молли, я не Хетти, Ведьма-домохозяйка. Но, думаю, он любит шоколад. Вообще сладкое. Торты.

– Отлично! – торжествую я. – Ты можешь испечь для него торт!

Она строит рожицу.

– А можно я лучше сражусь с парой дементоров?

– Тонкс, милая, – я улыбаюсь, потому что сейчас я в своей стихии, и знаю, как ей помочь, и уверена, что это сработает. В конце концов, путь к сердцу мужчины лежит через желудок, и Ремус в этом смысле ничем не отличается от остальных. Кроме того, если мы за это возьмемся, мне будет чем занять голову и не придется быть одной. – Я тебе помогу. Не беспокойся. Найдем рецепт попроще. Может, яблочный торт с арманьяком?

– Не обижайся, но яблок мне уже хватило, – она смотрит на те, что лежат на столе, потом переводит взгляд на меня, и внезапно ее темные глаза загораются. Теперь она тоже в своей стихии, потому что начала бороться. – Я хочу что-нибудь с глазурью сверху. Чтобы можно было украсить всякими штучками. Хочу сделать на нем надпись – хоть кислотными леденцами выложить. Есть в архиве «Ведьмополитена» что-нибудь подходящее?

Я улыбаюсь в ответ – мне уже пришло в голову несколько вариантов. Четыре или пять я могу выдать навскидку. Но нам нужен простой рецепт. Можно испечь лимонный торт, а я покрою его золотой глазурью; он совсем не сложный.

Мне нравится мысль о том, чтобы подарить ему золотой торт. Подарок, который покажет ему, как много он значит.

– Хорошо, обсудим чуть позже.

– Почему не сейчас? – она разочарованно морщит лоб.

– Через пару минут, – я улыбаюсь, чтобы она не обиделась, но про себя понимаю, что мне предстоит большая работа. Но это как раз то, что мне сейчас нужно, и я хочу, чтобы они были счастливы – чтобы этой зимой наконец произошло хоть что-нибудь хорошее. В конце концов, Артур идет на поправку, и мне надо попытаться чем-то себя развлечь. Забыть ненадолго, что я вижу то, чего не видят другие.

Я делаю глубокий вдох. Не представляю, как у нее получилось то, что получилось. Спасибо Мерлину, что Мюриэль здесь нет – у нее бы тут же случился приступ радикулита.

– Сначала давай что-нибудь сделаем с этим кремом, дорогая, а то все желтки в нем остались сверху.


Глава 2

Рон

Девчонки ничего не понимают в жизни. Честное слово. Я тут на ушах стою, потому что нашел в шоколадной лягушке одну особенную карточку – Люпин недавно рассказывал, что ему она никогда не попадалась. Я знаю, как он будет рад. Гарри вот сразу понял, когда я про это сказал.

Я и отойду-то всего на минутку, а потом можно дальше играть в Драчливое домино – кстати, Гарри говорил, что в маггловском домино костяшки друг с другом не дерутся; по-моему, это скучно. Но Гермионе обязательно надо вмешаться. Она заявляет, что не надо беспокоить Люпина, потому что он читает «Историю Хогвартса» и хочет побыть один. Как выясняется, это означает, что бедняга Люпин вызвался найти для нее какой-то несчастный параграф, который может быть полезен для Г.А.В.Н.Э. Я смотрю на нее, как на ненормальную, потому что, положа руку на сердце, она уже знает всю эту чертову книжку наизусть – значит, Люпин зря тратит время. И, между прочим, только этой ерунды ему еще не хватало – он в последние дни и так выглядит неважно.

Мы едва-едва привели в порядок Гарри, который выносил себе мозг, что якобы одержим Сами-знаете-кем и виноват в том, что случилось с папой, а теперь вот Люпин хандрит. Мне кажется, это из-за денег. С ним вроде все было нормально, пока вчера кто-то не начал говорить о покупке подарков для близких. Меня самого достает бедность. Я знаю, как оно бывает в это время года, когда не можешь подарить друзьям то, что хочешь. Поганое ощущение.

Гарри этого не понимает, да я ему и не говорю. Он же не виноват – просто так получилось.

Люпин вроде не так много и говорит, но когда он совсем замолкает, это сразу заметно. Потому что у него каким-то образом получается делать так, чтобы всем было хорошо и весело. А вчера за ужином мама смотрела на него и хмурилась, Сириус пытался юморить, Тонкс успела сто раз поменять внешность, а он просто улыбался и молчал. Мне он всегда нравился, но только сейчас – после того, как ЗОТИ у нас вел сначала настоящий маньяк, а теперь Амбридж, которая, может, еще и похуже, – я его по-настоящему оценил.

И мне до сих пор неловко за то, что я ему наговорил в Визжащей хижине. На самом деле, я давно уже хотел извиниться.

Так что я не собираюсь сейчас слушать Гермиону. Она, конечно, страшно умная и все такое, но некоторые вещи до нее просто не доходят. Я взбегаю по лестнице и распахиваю дверь, поскальзываясь в волшебном снегу. Сириус, по-моему, малость перестарался – я вчера вечером еле зашел к себе в спальню, там целая лавина была. Я думаю о том, как счастлив будет Люпин, когда увидит, что я ему принес.

Правда, Гермиона ошиблась: он не один. «История Хогвартса» преспокойненько лежит на столе; все-таки Люпин – разумный человек. Уверен, он рад, что я зашел, – хотя лица его не видно, его закрывает Тонкс. Похоже, она сидела на краешке подлокотника – присела, чтобы с ним поговорить, что ли, – а когда я вдруг открыл дверь, потеряла равновесие от неожиданности.

Надо отдать должное старине Люпину. Он всегда невозмутим. Даже если девчонка с бордовыми волосами – пожалуйста, пусть мама не вяжет мне в этом году еще один бордовый свитер! – распласталась у него на коленях.

– Привет, Рон, – говорит он вежливо, помогая ей сесть нормально. – Давно не виделись.

Я стараюсь не рассмеяться, потому что на мгновение она оказывается на нем верхом, прямо как… Но она поднимается на ноги и смотрит на меня, как на врага. Здрасьте, приехали. Я-то откуда знал, что она здесь? Они с мамой в последнее время целыми днями торчат на кухне и что-то творят вместе.

Никогда, кстати, не думал, что Тонкс такая домовитая. Но зачем на меня так смотреть? И что на ней надето? Какое-то то ли платье, то ли футболка в розовую и лиловую полоску, а на ногах обтягивающие черные лосины, такие же, как вчера.

Я… в общем… короче, у нее обалденные ноги. Я еще вчера заметил. Но платье – оно ни в какие ворота не лезет. И волосы тоже.

– Ты что-то хотел? – Люпин смотрит на меня с улыбкой, и в глазах у него этакие искорки – выглядит явно повеселее, чем вчера вечером.

Ладно, сейчас я его обрадую по-настоящему.

– Смотрите! – я протягиваю ему карточку с Клиодной, той самой, которая ирландская друидка и анимаг.

Люпин делает шаг вперед, приглаживая волосы, которые торчат во все стороны.

– Это что, и правда..?

– Карточка от шоколадной лягушки? – презрительно спрашивает Тонкс, перебрасывая бордовые волосы за спину. – Ты принес ему карточку от шоколадной лягушки?

Я же говорю – девчонки не понимают. И объяснять им бесполезно.

Люпин мягко улыбается и берет карточку у меня из рук.

– Это не просто карточка, – говорит он именно тем тоном, которого я ожидал. – Ты не представляешь, сколько лет я ее искал. И сколько лягушек ради этого съел.

– Это вам, – улыбаюсь я во весь рот. – У меня дома еще одна есть.

Похоже, он по-настоящему впечатлен. И рад. Это трогательно, на самом деле. Тут он смотрит на меня внимательно:
– Ты ведь тоже все время искал какую-то карточку? Агриппу, верно?

– Да, но… – Я чувствую, что краснею. Неужели..?

– Кажется, у меня была лишняя.

– Удобно, да? Что у тебя целых две, – говорит Тонкс. Она явно еще злится из-за того, что я увидел ее в дурацком положении, и смотрит на Люпина многозначительным взглядом из тех, что так любят девчонки. О чем вся многозначительность, понять невозможно, потому что до объяснений они не снисходят. А если пытаешься догадаться, выясняется, что догадался неправильно, и как-то так всегда выходит, что виноват ты, а не они.

– Ты мог бы просто принять ее как подарок на Рождество, – добавляет она, продолжая сверлить Люпина взглядом. – Не обязательно что-то давать взамен. Подарки ведь делают бескорыстно, это вообще свойственно друзьям.

Теперь я сам на нее смотрю – надеюсь, достаточно многозначительно. Я годами охотился за этим чертовым Агриппой, кто ее просит вмешиваться? Кроме того, у нас с Гарри уже есть для старины Люпина подарок – перчатки, я их купил вчера, когда мы с ней ходили по магазинам. Она как раз сама покупала кому-то шикарные кожаные. И все это, на самом деле, опять-таки упирается в бедность.

Когда тебе что-то дарят, а ты не можешь ничем ответить, – это стыдно. Люпин сейчас может – и потому хочет это сделать. Если бы она хоть немного подумала, прежде чем открывать рот, она бы поняла.

Люпин слегка улыбается ей в ответ, но вид у него снова похоронный. Черт.

– Нет, – говорит он твердо, – я ценю бескорыстие, но доброту Рона ценю еще больше. И поскольку мы оба собираем карточки от шоколадных лягушек, возможность пополнить коллекции будет для нас обоих прекрасным подарком на Рождество. – Он замолкает, а потом добавляет: – Так мы будем на равных, а это всегда важно.

Иногда он просто невероятно крут. Он стоит тут в страшном заношенном зеленом свитере – ну, это мама через пару дней исправит, слава Мерлину, – но в нем есть… не знаю, как сказать… достоинство, что ли. Это как в школе – когда Малфой и компания пытались его обстебать, он ставил их на место в одну секунду. Скажет что-нибудь вежливо-превежливо, а ты себя чувствуешь, будто тебе сунули за шиворот снежок. Вот и сейчас – я вижу, как Тонкс залилась краской.

Мне вдруг становится ее жалко. Не знаю почему. Она тяжело садится на край дивана и выглядит, будто только что проиграла пять партий подряд в Драчливое домино, как Гермиона.

– Я принесу карточку. И чаю, – с улыбкой говорит мне Люпин.

– Мне, наверное, надо идти. Меня Гарри с Гермионой ждут.

– Всего пять минут. И я захвачу пирожок с мясом – там твоя мама напекла, – смеется он, видя, какое у меня лицо. – Я знаю, где она лежит, так что много времени это не займет. А ты можешь пока поболтать с Тонкс.

– Ладно, – я стараюсь не показать, что эта перспектива меня не особенно радует, но он уже отвернулся и смотрит на нее, и на лбу у него прорезается морщина.

– Нимф… – он прикусывает язык, слава Мерлину, потому что ее настроение явно не улучшится, если он назовет ее по имени, которое она ненавидит. Вообще это на него не похоже. С другой стороны, если уж на то пошло, он иногда зовет ее по имени, а она ничего, терпит.

Вот чем еще отличаются девчонки. Они непоследовательны.

Тонкс смотрит на Люпина из-под своих жутких волос, и лицо у нее злющее.

– Мы не закончили наш разговор, Ремус. Ты знаешь, о чем я – о подарках на Рождество и обо всем остальном.

Она смотрит на него во все глаза, но вряд у нее получается что-то прочитать на его лице. У меня – точно нет. Он только кивает и тихо говорит:
– Я стараюсь со всем этим разобраться, Тонкс, – и я снова чувствую, что зол на нее, потому что ей-то хорошо с ее аврорской зарплатой. Все знают, что авроры далеко не бедствуют. Так чего она к нему прицепилась – можно подумать, от разговоров у него что-то изменится?

– Тебе я тоже принесу пирожок, – он быстро обходит ее, на секунду касаясь кончиками пальцев ее плеча, а потом за ним закрывается дверь, и она остается смотреть на огонь за каминной решеткой, а я думаю, что надо было отказаться от чая.

Но мне нужен Агриппа.

Я отхожу к окну, чтобы чем-то себя занять. Весь день снег то шел, то переставал, а сейчас прямо валит. Сад в доме на Гриммо страхолюдный – вот его точно не надо дегномизировать, гномы скорее удавятся, чем будут там жить, – но даже этот уродский сад под снегом выглядит неплохо. Жаль, что нельзя пойти куда-нибудь кататься на санках; но для Гарри пришлось бы вызывать охрану, а Сириусу все равно нельзя выходить, так что с санками не выгорит.

Тонкс откашливается, и я вздрагиваю от неожиданности.

– Ты молодец, что подарил Ремусу карточку, – говорит она.

Я поворачиваюсь и вижу, что она смотрит на меня, скрестив ноги – ладно, скрестив обалденные ноги – и подперев рукой подбородок.

– Ты доволен вчерашними покупками? – спрашивает она. – Мы много всего купили.

Если честно, я вообще никогда не видел, чтобы кто-то покупал столько, сколько она вчера. Нам пришлось наложить столько уменьшающих заклинаний – это был просто дурдом. И, кстати, о дурдоме – такое ощущение, будто она понятия не имела, что покупать, и попыталась скупить все, что попалось под руку.

Хотя некоторые удачные идеи у нее были. Моделька «Молнии», которую она купила для Гарри, – крутая штука.

– Куда ты сложила все свои сладости?

Мне, на самом деле, очень интересно. Я взял только тараканьих гроздьев и перечных чертиков для Фреда и Джорджа, всевкусных бобов для Гарри и кокосовых льдинок для мамы – ее любимых. Тонкс купила кислотных леденцов, шоколадных шариков, мышек-льдышек, мятных жаб, лимонных леденцов, коричных палочек, нечто страшноватого вида под названием «рахат-лукум» – она сказала, что это маггловский деликатес, – и еще целый мешок шоколада, которого хватило бы на семью из двадцати человек. И это я даже не уверен, что все запомнил.

– По-моему, я была не в себе.

– Много друзей-сладкоежек?

Она грустно смотрит на меня своими большущими темными глазами.

– Знаешь, как бывает: пытаешься угадать, что человеку по-настоящему понравится, – и в итоге теряешь чувство меры? Вот у меня так вышло. Хочу сделать кое-кому подарок, но у меня ничего толком не получается, и я решила купить что-нибудь в качестве запасного варианта. Вчера я пришла домой, и мне показалось, что все это не то, и теперь я в панике.

Я все не могу до конца разобраться в Тонкс. Она то и дело выдает такое, что хоть стой, хоть падай – особенно когда говорит с Гарри; я иногда просто ушам своим не верю. А потом вдруг скажет что-нибудь, как сейчас, и ты видишь ее с совершенно другой стороны. И вдобавок ко всему она аврор – а это, на самом деле, очень круто.

Не знаю. Она какая-то… настоящая. Иногда она раздражает, а вчерашний день, если честно, был кошмаром – и это еще мягко сказано. Но ведь она действительно старалась помочь.

По-своему.

Проблемы начались с самого ее прихода: она явилась в клоунском черно-белом балахоне с большими черными помпонами сверху донизу вместо пуговиц, в этих своих лосинах (вот они мне по-настоящему нравятся), длинной летящей зеленой мантии и с медными волосами, завязанными в какой-то сложный хвост со свисающими отовсюду прядями.

А я еще не хотел привлекать к себе внимание. Вы только полюбуйтесь.

Хорошо бы кто-нибудь объяснил девчонкам, что они зря тратят время, пытаясь похитрее изменить свою внешность. Тонкс вполне нормально выглядит как есть, не пытаясь раскрасить волосы во все цвета радуги. Или Гермиона – как она расфуфырилась для Святочного бала, пытаясь произвести впечатление на этого дурака Крама. Если бы только она спросила меня, я бы ей сказал, что мужчинам нравятся девчонки, которые выглядят естественно, – мы хотим знать, кто с нами рядом. Вот и у Гермионы с Крамом в результате ничего не получилось, так ведь? По идее, она должна была сделать выводы, но подозреваю, что очевидное опять прошло мимо нее.

Кстати, об очевидном: интересно, почему у Гарри с Чжоу, похоже, дело на мази, а у меня ничего не происходит? Что я делаю не..?

Внезапно в камине громко трещит полено, вылетает сноп искр, и я вздрагиваю.

Тонкс смотрит на меня выжидательно, и я понимаю, что ничего ей не ответил, и краснею, потому что на самом деле думаю о том, наденет ли когда-нибудь Гермиона такие лосины.

Остынь, Уизли. Веди себя, как ни в чем не бывало.

– А как остальные покупки? Как одеколон?

Ее лицо светлеет.

– Да, он мне нравится. А как твои духи?

Я затеял весь этот поход по магазинам, чтобы зайти в «От мирра до мускуса» – парфюмерный магазин, который пугал меня до чертиков. Я рассказал ей байку, будто хочу купить маме что-нибудь вместо «О де Гардения» – или как они там называются – которыми она обычно пользуется; мне казалось, что это отличный план, ведь Тонкс – ведьма современная и хорошо соображает в этих делах. Кое-что она явно сообразила, потому что начала задавать мне дикие вопросы типа: «Ей нравится лаванда?» Я было решил, что речь идет о Лаванде Браун. И пока я пытался понять, что за хрень представляют собой туберозы и бутоны лайма, Тонкс уже по уши зарылась в мужские одеколоны.

То есть я поворачиваюсь, а она нюхает что-то «мускусное с дополнительной янтарной ноткой». Я вообще как-то иначе представлял себе наш поход в парфюмерный. В конце концов она купила там одеколон с заковыристым названием типа «Мирр пур омм» или вроде того. Тут я задумался: может, у Тонкс есть парень? Потому что она что-то бормотала про себя, пока выбирала, и покраснела, когда я подошел сзади. Мерлин, так и представляю себе, на кого она может запасть: наверняка какой-нибудь двадцатилетний бас-гитарист с дредами.

На самом деле, одеколон, наверное, для ее отца. Ну какой ненормальный стал бы с ней встречаться?

– Не волнуйся – я уверена, что ей понравится, – Тонкс широко улыбается и смотрит на меня с таким выражением, что я моментально возвращаюсь в реальность: мне становится не по себе, потому что, сдается мне, она не про маму. С другой стороны – вряд ли она кому-нибудь расскажет или будет смеяться.

– Как ты думаешь, они не слишком необычные?

Ей каким-то образом удалось убедить меня купить духи под названием «Blue Nagara», которые, как она заявила, обладают «искрящимся цитрусовым ароматом с обертонами корицы и мускатного ореха».

Я бы сказал, что они какие-то слишком фруктовые. Вроде грейпфрута. Мерлин, я надеюсь, Гермионе они понравятся. На самом деле, не знаю, зачем я их купил – учитывая, что Гермиона-то наверняка подарит мне что-нибудь вроде сборника цитат из «Истории Хогвартса». Но… я хочу подарить ей что-нибудь девчачье.

Пусть знает: ей не нужно наряжаться, чтобы ее заметили.

– Нет, они очень женственные, – Тонкс по-прежнему улыбается, будто у нее есть тайный повод для веселья, но меня это не напрягает. Она сейчас напоминает Люпина; у него тоже бывает такой взгляд, будто он про себя помирает со смеху, но при этом всегда чувствуешь, что он смеется с тобой, а не над тобой.

– Спасибо, – неожиданно говорю я. – Ты мне сильно помогла вчера.

– А ты мне. Спасибо, что попробовал на себе тот одеколон.

Вот уж о чем мне совсем не хочется вспоминать. Я побежал в душ сразу, как вернулся, но вы бы слышали, что бормотал Кричер, когда я столкнулся с ним на лестнице.

– Что бы ты хотел на Рождество?

Я бы хотел, чтобы папа вернулся домой – особенно ради мамы. Я бы даже потерпел возвращение Перси, если от этого мама перестанет с надеждой подбегать к окну каждый раз, как прилетает сова. Но такого, конечно, я сказать не могу.

– Не знаю… – говорю я, как идиот. Я знаю, чего точно не хочу – например, бордовый свитер. И еще я бы хотел, чтобы Люпин побыстрее вернулся с чаем. – Наверное… – я бросаю взгляд в окно, где снег повалил еще сильнее. – Я бы хотел выбраться отсюда на несколько часов. Пойти кататься на санках или что-нибудь типа того.

– На санках?

– Ага. Вот это было бы здорово. Настоящее Рождество. – Я пожимаю плечами. – Но облом. Сириусу выходить нельзя, да и Гарри не стоит.

Она тоже смотрит в окно, хмурится, потом поворачивается ко мне.

– Тут есть сад, – говорит она задумчиво. – На него действуют все защитные заклинания.

Я едва удерживаюсь, чтобы не вздохнуть. Вот вам еще один пример: девчонки умудряются в упор не видеть очевидного.

– Да, конечно, но он как-то плосковат, нет? И снега в нем маловато, и сам он маловат, и у нас нет санок. А так – все отлично.

Последняя фраза выходит какой-то язвительной – но, блин, честное слово. Она ведь у нас вроде как умная.

Как ни странно, она на сарказм не обижается. Более того, смотрит на меня как-то прямо свысока и чуть ли не с жалостью, теребя концы волос.

– Рон, – мягко говорит она, – сколько в этом доме было волшебников и волшебниц, когда ты последний раз считал?

У меня падает челюсть.

– Вот именно, – она одобрительно кивает, снова напоминая мне старину Люпина, когда на его уроках кто-нибудь давал правильный ответ. – И это включая двух Мародеров, которые будут счастливы возможности покрасоваться перед восхищенными дамами. Уверена, все вместе мы сможем что-нибудь устроить. Отличная идея. Нам в этом году нужно немножко веселья, правда?

Она улыбается во весь рот и накручивает прядку волос на палец. Я уже говорил, что не могу разобраться в Тонкс, но иногда она просто супер – например, когда мы покупали духи или вот сейчас.

И все-таки девчонки очень непоследовательны. Это, по крайней мере, я про них точно знаю.


Глава 3

Сириус

Сколько может Молли сходить с ума из-за этих чертовых подносов? Я до сих пор слышу ее голос в коридоре – она продолжает что-то втолковывать Гермионе, которая, надо полагать, от этого в восторге. Конечно, сейчас, когда сняты все чары и заклинания, видно, что подносы несколько пострадали – на некоторых, признаю, теперь вмятины в форме задницы, а тот, на котором Тонкс врезалась в забор, восстановлению не подлежит, но какая разница? Все отлично провели время. И колено у Фреда опухло не так уж сильно, и Билл по поводу своей руки только шутит – а как здорово было видеть Гарри, который орал и смеялся, забыв обо всем на свете.

Да за одно это я готов отдать все подносы в доме. Гарри выглядел точь-в-точь как Джеймс.

И вообще – можно подумать, подносы принадлежат Молли. Хотя ей очень нравился тот, с фамильным гербом, который прикончила Тонкс (может, купить ей за это еще один рождественский подарок?), – Молли брала его с утра по воскресеньям, когда относила Артуру завтрак в постель.

Конечно, когда Молли говорит об этом, глядя на меня слишком блестящими глазами, я чувствую себя виноватым, и подливаю ей в бокал глинтвейна, и слегка приобнимаю ее без особой охоты, отчего она начинает хихикать. Потом понимаю, что глаза блестят слишком сильно у всех, кто пил глинтвейн. Наверное, это от моих секретных добавок. Я решил, что если уж кататься на санках, то с огоньком, и что всем не помешает немножко храбрости при встрече со склоном. Точнее, я бы сказал, с трамплином.

За трамплин, похоже, меня уже обвинили и приговорили – просто потому, что я был рядом. Квинтэссенция всей моей жизни. Сначала мы сделали в дальнем углу сада пологий склон, по которому даже бабушка могла бы спуститься пешком (хотя моя-то бабушка как раз пешком бы ходить не стала – отправила бы домового эльфа). Для тех из нас, кто еще не одряхлел, требовался более серьезный вызов, но Лунатик решительно заявил, что нечего тут делать гору величиной с мое самомнение, и я не стал спорить с этим самодовольным ханжой. И все поначалу шло чинно и гладко, прямо как его карьера старосты, пока стоявшая перед ним Тонкс в красных лыжных штанах не нагнулась над санями. Одно незапланированное движение палочкой – и вот у нас уже круча, верх которой можно увидеть, только задрав голову.

Я чуть не умер от смеха, что, конечно, делу не помогло, и прежде чем сконфуженный Лунатик успел что-то поправить, Фред и Джордж пустились в горку рысью, а за ними по пятам Рон, Гарри и Джинни. Я и сейчас не могу спокойно вспоминать, какое у Лунатика было лицо.

– Я рад, что тебе это кажется смешным, – ему приходится говорить громко, чтобы заглушить гудение водопроводных труб; те явно выражают неодобрение в адрес очередного участника санной оргии, принимающего душ. Надеюсь, это Молли – тогда я смогу отдохнуть от расследования судьбы подносов. Впрочем, Молли ведь только смотрела, а не каталась, и когда я в последний раз видел ее, она говорила Тонкс, что будет ждать на кухне и пусть та спускается, как выйдет из душа.

Мерлин знает, что они там делают вдвоем целыми днями, но у Тонкс то и дело меняется цвет волос, а она говорила мне, что это нервная реакция на стресс – вроде как ногти грызть. Мне бы хотелось отнести это на счет Молли, дающей принудительные уроки кулинарии, но, боюсь, главная причина сидит сейчас напротив меня, развалившись в кресле в углу с таким видом, будто не в силах больше пошевелиться. Честно говоря, я чувствую себя так же – наверное, старею. Или просто редко выбираюсь на свежий воздух.

Тем не менее, было здорово. Я страшно рад этому Рождеству, страшно рад, что все собрались здесь. Жаль беднягу Артура, но – не было бы счастья, да несчастье помогло. Как представлю себе, что меня ждало – совершенно неразличимые дни, один за другим, тихо, нечем заняться, нечем развлечься или отвлечься, никого вокруг, только ледяные стены и призраки прошлого…

Я не хочу об этом думать. Мне не надо об этом думать. Сейчас все отлично, и я хочу, чтобы все чувствовали себя такими же счастливыми, как я.

Лунатик смотрит на рождественские подарки, сложенные под елкой, которую принес Данг, и выражение лица у него при этом странное. Кстати, ему наверняка понравятся перчатки, которые я для него купил.

Я поднимаю бокал, чтобы привлечь его внимание, – и от этого простого движения у меня ноют все мышцы руки.

– Давай, признавайся – тебе ведь тоже понравилось. – Я вижу, как он медленно поворачивает голову, будто не сразу осознает, что я говорю. – Особенно если учитывать, что ты вообще собирался только смотреть, как мы, молодежь, развлекаемся.

– Жаль, что я этим не ограничился, – Лунатик меняет позу в кресле и морщится. – Не понимаю, почему я пошел у вас на поводу.

Потому, что тебя подзуживала твоя девушка. «Стареете, профессор Люпин!» – вот что его окончательно добило. Разумеется, все кончилось тем, что Тонкс, хохоча во все горло, въехала прямо в забор, а Лунатик под общие аплодисменты устремился за ней и галантно бросился ее откапывать.

Что заняло подозрительно много времени.

Я многозначительно смотрю на него – и вижу невинный взгляд в ответ.

– Не иначе как твои интересные напитки взяли верх над моим здравым смыслом, – спокойно говорит он, прекрасно понимая, что это неправда.

На самом деле, ему бы следовало сказать мне спасибо за мои таланты в области изготовления глинтвейна, потому что если они с Тонкс думают, что могут вести себя на людях, как сегодня, и при этом скрывать свои отношения, то они потеряли контакт с реальностью. Начнем с того, что – я уверен, в Школе авроров объясняют, как правильно сидеть на санках. А еще все эти улыбочки и случайные прикосновения при малейшей возможности. Ладно, пусть дети, в отличие от взрослых, ничего не замечают; и я готов допустить, что у Молли голова забита шитьем и вязаньем, но Билл-то не дурак и скоро сообразит, что у Лунатика идет бурная личная жизнь.

Или не идет? То они хлопали ресницами и обменивались интимными взглядами, и я уже думал, что сейчас они тихонечко исчезнут, а мне придется прикрывать Лунатика, как он сто раз прикрывал меня, то они вдруг все такие серьезные и держатся друг от друга на расстоянии вытянутой руки.

Я пытаюсь вспомнить, в какой момент все изменилось, но не могу. Наверное, когда я с Гарри и Роном смотрел, можно ли еще увеличить скорость санок, чтобы они при этом не переворачивались. И чтобы не заметила Молли.

Надо разобраться, что там у него случилось. Может, стоило бы проявить такт и не лезть не в свое дело, но мы с Джеймсом никогда так не умели, когда речь шла о Лунатике. К тому же, я в большом долгу перед ним, особенно за эти последние месяцы, а сделать для него что-нибудь всегда так трудно.

– Что у тебя происходит?

Я ожидаю, что он будет все отрицать, но он делает большой глоток вина и молчит.

Тут я уже начинаю беспокоиться. На его лице ясно проступают морщины, видные даже в тени.

– Я, наверное, еще недостаточно выпил, чтобы ответить, – говорит он с полуулыбкой.

– В буфете есть желе из водки. Могу принести.

Снова та же полуулыбка. Будто только изображает, что улыбается.

– Неужели Молли до сих пор его не нашла?

– На нем столько скрывающих заклинаний, что я сам с трудом нахожу. – Я жду, и мы оба смотрим на поленья в камине и слушаем гул труб и крики, иногда доносящиеся сверху. Детям весело, и когда в доме так много народу, я тоже не слышу шепота призраков.

Это совсем не похоже на Рождество в Азкабане. Там я знал, что это за день, только потому, что делал зарубки на стене.

– Я купил Тонкс сережки, – в конце концов говорит он так, будто слова тянут из него клещами.

Я жду еще, но продолжения не следует.

– Мило.

– Да. Опаловые. Они должны менять цвет под настроение владельца.

Я открываю рот, чтобы сказать: мол, надеюсь, они могут становиться розовыми, она так любит этот цвет. На самом деле у меня на языке вертится другое: как бы опал не перегрелся, а то настроение у нее в последнее время меняется очень часто. Но он вдруг добавляет:
– К ним было колье. Но мне оно не по карману. Понимаешь, я рассчитывал на эту работу.

– Тонкс не думает о таких вещах.

– «Главное не подарок, а внимание», да? – усмехается он. – Но, видишь ли, я-то думаю.

– Слушай… – Я набираю в грудь воздуха, точно зная, что будет дальше. Если я не предложу, получится, что мне все равно, а если предложу, поставлю нас обоих в неловкое положение. Тем более, я заранее знаю, что он ответит. Это патовая ситуация, и меня это бесит, но поделать я ничего не могу.

Я снова набираю воздуха в грудь.

– Ты же знаешь, что я…

– Да, знаю, – обрывает меня он.

– Мне это ничего не стоит, и мне будет очень прия…

– Я знаю, – он улыбается, и на этот раз улыбка настоящая. – Спасибо. Но нет.

– Ну ладно, – я тоже улыбаюсь, стараясь превратить все в шутку. – Но если передумаешь, предложение в силе.

Он отпивает еще вина и морщится.

– Вот подожди, проснусь в сочельник с чудовищным похмельем – и стрясу с тебя каждый галлеон. Ты что, влил сюда все, что у тебя было?

– Ну почему, водку оставил для желе, – рассеянно говорю я, вдруг понимая, что сочельник – это уже завтра, и пытаясь осознать все, что Лунатик сказал за последние пять минут. И что не сказал – тоже. – Но дело ведь не в колье, да?

Он поднимает свой бокал, признавая, что я угадал.

– Не хотелось бы тебя шокировать. – Слишком блестящие глаза смотрят лукаво, но где-то там, в глубине, таится нечто другое, и это другое меня беспокоит.

Печаль? Обреченность? Мне в голову приходит много всего, что я хотел бы сделать с сукой Амбридж. Но сейчас мне надо сохранять веселость за нас обоих.

– Отлично. Ты знаешь, как скучна моя жизнь. Шокируй меня.

– Как ты сам сказал, дело не в колье. Я знаю, что Тонкс не думает о таких вещах, – он медленно ведет пальцем по краю бокала. – Но это заставило меня вспомнить, что сейчас мне едва хватает денег на жизнь и в обозримом будущем вряд ли что-то изменится. И если я когда-нибудь задумаюсь о том, чтобы жить на эти деньги не одному… – он останавливается, и по его лицу пробегает ироническое выражение, будто он смеется сам над собой, – в общем, шансов нет. А это подводит меня к неизбежному выводу, что с моей стороны крайне эгоистично предлагать Тонкс отношения. И что если я действительно о ней забочусь, нужно немедленно нажать на тормоза, пока я не сделал нам обоим больно. Если вообще еще не поздно.

Он замолкает, смотрит на меня и, как ни удивительно, улыбается.

– Нужно время, чтобы это переварить, Бродяга? Могу сходить в душ и вернуться.

– Нет! – Я едва удерживаюсь от того, чтобы вытереть пот со лба. Черт подери, он уже думает о… о слове на букву «с»? Когда они еще даже встречаться толком не начали? Это что – снова Джеймс и Лили?

К своему ужасу, я чувствую укол зависти – будто короткую вспышку боли. Не потому, что сам мечтаю о чем-то подобном, – а потому, что опять остаюсь за бортом. Хотя я ведь и так болтаюсь за бортом, проводя день за днем и час за часом в этом склепе.

И вызывая жалость у Гарри.

Ну вот, я начинаю ныть. Это все чертов алкоголь. Я счастлив. Это мое лучшее Рождество.

– Я сказал «если» и «когда-нибудь». – Снова эта кривая усмешка. – В далеком будущем. Но это подводит нас к другому вопросу. У Тонкс еще все впереди. Она может делать все, что хочет. Зачем ей совершать ошибки?

Ко мне возвращается способность говорить, хотя мои слова звучат довольно резко. Он может считать, что речь идет о далеком будущем, может обманывать себя, сколько влезет, – но если он о таком уже задумался, значит, в глубине души он этого хочет.

– Ей двадцать два. Она достаточно взрослая, чтобы решать.

– В двадцать два можно еще решать, кем хочешь быть. А не с кем. Мы снова возвращаемся к тому, с чего начали: к эгоизму.

– Все мужчины – эгоистичные животные, разве нет? – я пытаюсь шутить, одновременно отчаянно соображая, что сказать. Прав ли он? В каком-то смысле – да. Во многих смыслах. Считаю ли я, что у Тонкс все серьезно?

Не знаю. Действительно. Я не знаю. Но ответить ему я могу только одно. Даже если это значит, что я снова остаюсь за бортом.

– Но некоторые более эгоистичны, чем другие, – вздыхает он и откидывается в кресле, делая новый глоток вина.

– Ты уже говорил об этом с Тонкс?

Лунатик смотрит на меня из-под полузакрытых век.

– В общем, нет. Я пытался на днях, в библиотеке, но продвинулись мы недалеко. Мы ненадолго остались одни и решили, что глупо тратить это время на разговоры, – он смотрит на меня смущенно. – Нас, кстати, застал Рон, но, разумеется, ему и в голову не пришло, что Тонкс может обратить внимание на кого-то вроде меня. И слава богу.

Последние слова звучат несколько неубедительно. Я поднимаю бровь, подавляя зевок.

– Ты же сам хотел сохранить все в тайне?

– Хотел. Хочу. Мерлин, – он трет глаза рукой. – Просто… где-то в глубине души я бы также хотел, чтобы хоть в чьих-то глазах это не выглядело невероятным. Нелепым. К вопросу об эгоизме.

У меня сейчас тоже есть отличный шанс побыть эгоистом. Сказать ему, что он прав и для Тонкс будет лучше, если он все прекратит. Ей будет больно, она поплачет, но переживет. Как и он – со временем. И я не потеряю единственного оставшегося друга.

Могу сказать в свою защиту одно: эта мысль приходит мне в голову только на мгновение. Даже на мгновение – гордиться нечем, но… я просто человек, так ведь? Мы с ним оба люди. Эгоистичные до мозга костей, если уж на то пошло.

Может ли женщина требовать большего? Внезапно мне снова смешно и хочется пропеть пару куплетов из «Родился Христос, – сказали кентавры». Но надо сосредоточиться на предмете разговора.

– Что Тонкс подарит тебе на Рождество?

Вопрос заставляет его проснуться. Он почти вздрагивает от удивления.

– Что… При чем тут это?

– Что она тебе подарит?

– Не знаю. Понятия не имею.

– Почему не знаешь? Ты сказал мне, что не можешь от нее оторваться, – и тебе не интересно, что она подарит тебе на Рождество?

Он смотрит на меня примерно так же, как Гермиона, когда я предложил скатить Кричера вниз по горке и посмотреть, большой ли снежный ком из него получится. Кстати, о Кричере – я уже сто лет не видел этого маленького мерзавца.

– Вроде как предполагается, что подарок должен быть сюрпризом, – заявляет он, весь такой сухой и саркастичный.

– А что бы ты хотел, чтобы она тебе подарила?

– Да что уго… – он понимает и останавливается, но уже поздно. Я радостно улыбаюсь. – Ну да. Очень умно. Но я ведь сказал, что дело не в колье, разве нет?

– Сказал, – я согласно киваю и чувствую, что у меня кружится голова. – Ты только не сказал, как сложно ей выбрать тебе подарок. Ничего дорогого дарить нельзя, потому что ты можешь расстроиться или обидеться, но при этом надо как-то показать, что ты ей очень небезразличен. Ты думаешь, тебе сложнее всех, но, на самом деле, для тебя все довольно просто. Какая вообще разница? Можете хоть бумажные колпаки друг другу подарить. Уверен, чего бы она по-настоящему хотела, так это чтобы вы сели рядом, поговорили и признали, что да, у вас куча проблем, но вам плевать. А когда вы это сделаете, можете взять несколько шотов водочного желе, чтобы вам действительно стало на все плевать.

Молчание.

Может, конечно, я и переборщил. К тому же, он самый упрямый осел на свете. Но, с другой стороны, он ведь сам хочет, чтобы его убедили?

– Это ничего не решит, – неуверенно говорит он через некоторое время. – Не решит настоящих проблем.

– У всех есть проблемы, – твердо говорю я. – Но если ты не можешь прямо сейчас назвать причину, по которой вам не стоит быть вместе, – нормальную причину, а не то, что ты не можешь купить колье… знаешь, Джеймс, наверное, в гробу переворачивается от возмущения. У тебя есть женщина, которую не смущают твои проблемы по мохнатой части, а ты думаешь о будущем, которое еще неизвестно, когда будет. Если ты не разберешься с этим и не встретишь Рождество счастливым, как все нормальные люди, я тебя прибью из одной только зависти, ты, старый зануда. Мне бы кто-нибудь положил женщину под елочку! Хоть какую-нибудь каргу, которой даже Волдеморт побрезгует!

Опять молчит. У меня стучит в висках, а его фигура расплывается перед глазами. Но, по-моему, он улыбается.

– Я слышал, Фред и Джордж собирались купить тебе резиновую куклу. Но не буду тебя слишком обнадеживать. И – спасибо. Я не уверен, что ты прав, но… – Он пожимает плечами, и я вижу, что он смеется. – Ты считаешь, что ты прав, а я хочу в это верить.

– Я всегда прав. Всегда, всегда… прав. – Я очень устал. Нам нужно допить эту бутылку вина, и я обещал Молли, что еще раз попробую выпрямить чертовы подносы. Но, кажется, мне сейчас удалось сделать что-то хорошее. Может, так я смогу отблагодарить его за все те случаи, когда он сидел и слушал меня, и ни разу не намекнул, что и жизнь, и он сам ушли на двенадцать лет вперед, пока я болтался за бортом.

Я счастлив. Это отличное Рождество. Может быть, лучшее в моей жизни.

– Конечно, я прав. Я практически точно уверен, что прав. – Внезапно я чувствую, что слова разбегаются от меня и, кажется, сталкиваются друг с другом. Глаза затуманиваются, и я моргаю, чтобы видеть яснее; я не вижу его лица, но кажется, будто он хмурится, а этого я не могу допустить и изо всех сил пытаюсь донести до него, что все нормально.

– Этмой подарок тебе, Лунатик. Нельзя отказываться от подарков. Люди расстраиваются, понимаешь? Хотя на самом деле… – я делаю паузу, чтобы вдохнуть. Надо договорить. Собственно, я пытаюсь сказать, что это просто здравый смысл. Но слова снова сталкиваются друг с другом, и получается что-то вроде: «Постдравмысл».

Ну и ладно. В конце концов, это же Рождество. Самое лучшее.


Глава 4

Молли

Без пятнадцати полночь. Сочельник.

Если бы все шло, как обычно, я сейчас была бы в моей собственной маленькой, тесной кухоньке – уставшая, с ноющими ногами и спиной, но довольная, потому что дети спят в своих постелях, а завтрашний день мы проведем все вместе. Я бы готовила овощи на завтра, чтобы не возиться с ними утром, когда будет столько шума и суеты, а Артур сидел бы за столом и резал морковку, помогая мне, и пил какао из кружки. Мы бы почти не разговаривали, потому что устали за день, но нам было бы хорошо.

А в полночь мы бы, как всегда, чокнулись кружками и поздравили друг друга с Рождеством.

Странно, сколько всего может измениться за год. Я сейчас в другой кухне, где так же готовлю овощи, и думаю об Артуре, и думаю о Перси, и удивляюсь, что сегодня так болит голова, хотя вчера я так мало выпила, и наблюдаю за девушкой с ярко-розовыми волосами, которая, нахмурившись, смотрит на золотой торт.

Если бы она только отошла на минутку, я бы нарушила одно из своих нерушимых кулинарных правил и применила магию. Я могла бы попросить ее попробовать коньячное масло, и тогда ей пришлось бы отвернуться.

Но ведь она поймет, что я сделала, правда? Я не уверена, что она не видела, как я добавила в тесто сахару, когда она наклонилась за ложкой, которую я специально уронила. Лучше не вмешиваться. Кроме того, она так густо украшает торт шоколадом, что бугор будет почти не заметен, хотя я-то знаю, что он есть. Не понимаю, как Нимфадоре Тонкс удается заставить обычный бисквит подняться горбом, будто какой-то кривой каравай.

Что она там пишет? Я отошла, чтобы не совать нос, но мне ужасно хочется знать. Она бесконечно долго уменьшала шоколадки до малюсеньких кружочков, а теперь старательно вкладывает ими какую-то длиннющую надпись.

Я знаю, я – сентиментальная старушка, но мне хочется, чтобы она написала что-нибудь вроде: «Ты – мой лучший подарок». Это было бы идеально.

Она поднимает голову и улыбается. На ней бледно-розовый, очень пушистый джемпер с у-образным вырезом, на котором спереди изображен большой белый снеговик. Его глаза вращаются – почти как у Грозного Глаза, и от этого голова у меня начинает болеть еще сильнее. И еще на ней черные джинсы, на которые Джинни за ужином смотрела с откровенной завистью.

Им обязательно быть такими обтягивающими?

– Думаю, лучше уже не будет. Огромное тебе спасибо, Молли. За все.

Когда Тонкс чувствует себя счастливой, ее лицо просто светится. В кухне дома на площади Гриммо всегда мрачно, но в глазах у нее прыгают огоньки, а шагает она пританцовывая, хотя наверняка так же устала, как я.

– Рада была помочь тебе, дорогая, – искренне говорю я. Благодаря ей мне было чем себя занять, и я смогла отвлечься от своих мыслей. Пришлось сосредоточиться: если бы я отвернулась хоть на мгновение, глазурь на торте была бы не золотая, а бледно-желтая, как анемичный лимон.

– Завтра ты увидишься с Артуром. Осталось совсем недолго. – Она смотрит на часы, стоящие перед ней, и улыбается. – На самом деле, почти сегодня. Ремус и Грозный Глаз дежурят, они проводят тебя и детей в больницу.

Я думаю, увижусь ли я с Перси. Он ничего не пишет, но – нет, я не буду об этом думать. У Тонкс сегодня был последний перед выходными рабочий день в министерстве, она поздно вернулась и сказала, что там все завалены работой. А Перси такой ответственный, он наверняка уйдет последним. Ремуса сегодня тоже не было весь день, но Тонкс нашла у себя под дверью записку. Говорит, он просил ее не ложиться спать и подождать его, если сможет, чтобы встретить Рождество вместе.

Совсем как мы с Артуром. Я так рада за нее. Ради этого я даже готова терпеть ее дурацкого снеговика с вращающимися глазами.

Но Ремусу надо поторопиться.

– Что это..? – она поднимает глаза. Я ничего не слышала, но, с другой стороны, Ремус – один из тех немногих, кто умудряется заходить в дом бесшумно.

– Мне кажется… – начинаю я, но она уже вытирает руки моим посудным полотенцем – а ведь есть специальные полотенца для рук! – и устремляется к двери.

– Пойду проверю, – говорит она. – Готова спорить, я что-то слышала.

Говоря это, она уже взбегает по лестнице, ведущей в гостиную. Я держу за нее кулаки; теперь мне и самой кажется, что я слышу тихие шаги. Я смотрю на часы, стоящие на столе рядом с…

…тортом.

Хватаю его и бегу за ней. Она ведь хотела, чтобы торт был на столе к приходу Ремуса.

– Тонкс!

Слава богу, она одна, когда я, запыхавшись, вбегаю в комнату, косясь на дверь с другой стороны, откуда он должен войти.

– О, Молли! Что бы я без тебя делала? – в ее темных глазах каким-то образом отражается весь свет в комнате, исходящий из гаснущего пламени в камине. Снеговик на джемпере, кажется, кивает мне одобрительно. Она ставит торт на низкий кофейный столик, и я знаю, что мне не следует этого делать, но все-таки тянусь и заглядываю ей через плечо, чтобы увидеть, что же там написано.

Небольшие, но упорные язычки пламени на несколько секунд освещают надпись.

Приз «Лучшая задница на склоне», Рождество 1995 г. – профессор Р.Дж. Люпин

У меня падает челюсть.

– Я знаю, – она опускает голову, чтобы скрыть улыбку, вызванную моей реакцией. – Но я заметила его впервые именно потому, что у него получалось рассмешить меня. И он говорит, что я тоже всегда умела его смешить – даже тогда, когда между нами еще ничего не было.

Внезапно я понимаю, какая это ерунда – мое возмущение современными нравами. Я просто ворчу. И Артур, дорогой Артур, обязательно напомнил бы мне о том, что, бывало, делали мы с ним – и если бы это услышала Тонкс, она была бы шокирована куда больше, чем я сейчас.

Но я слышу шаги в коридоре. И они направляются сюда.

Я успеваю только сжать ее руку, и она снова шепчет мне одними губами: «Спасибо». Ей-богу, это я должна ее благодарить. За то, что чувствовала себя нужной.

Я оказываюсь у дверей как раз в тот момент, когда шаги подходят к комнате, и уже выхожу, когда мои ноги сами собой останавливаются, а рука замирает на ручке двери. Мне нужно уходить, я знаю, но я стою в тени, в темноте; они ни за что меня не увидят, и задержаться и увидеть хоть что-то – такое искушение.

Я хочу убедиться в том, что у них все хорошо.

Только на минутку.

Я поворачиваю голову. Обе стрелки часов на каминной полке показывают двенадцать.

Тонкс стоит у камина, где горит небольшой огонь; он освещает юное лицо, подчеркивая бледность кожи и делая ярче умные глаза. Она крепко сжимает руки перед собой, и я вижу, как ее грудь поднимается и опускается чаще, чем обычно.

У меня самой стучит сердце – я чувствую то же, что чувствует она.

Ремус делает к ней шаг и останавливается. Под мышкой у него небольшой сверток, который он осторожно опускает на ближайший стул, не сводя с нее глаз. Он расстегивает пальто, покрытое мелкими каплями дождя, и тоже кладет на стул. Я не вижу выражения его лица, но он робко протягивает к ней руку со слегка дрожащими пальцами, и она берет ее и подносит к щеке. Его рука зарывается ей в волосы, он обнимает ее за талию и прижимает к себе. Пару секунд они просто смотрят друг на друга, и он улыбается, и я чувствую, что щеки мои розовеют, как у нее, когда я слышу слова, которые он ей шепчет.

Я вижу, как она улыбается в ответ. Вижу, как она обнимает его за плечи, потом скользит рукой по затылку и погружает пальцы в его волосы. Я слышу, что она ему говорит, слышу, как у него учащается дыхание, вижу, как его тело отвечает дрожью на ее дрожь.

Мне знакомо нетерпение, которое она чувствует.

Желание.

Жажда.

Я так скучаю по Артуру.

Ремус гладит ее лицо и говорит еще что-то – что-то, чего я уже не могу расслышать, и я рада, что не могу, потому что это принадлежит только им, так и должно быть. Он обнимает ее крепче, его длинные пальцы вжимаются в ее джемпер, в ее спину, притягивая ее еще ближе, и она встает на цыпочки и тянется к нему.

Он опускает голову, вновь зарывается рукой в ее волосы, и она касается его губ своими.

Я слышу тихий вздох радости и облегчения, и это мой вздох.

Они прижимаются друг к другу, ищут губы губами, и я чувствую, как они нужны друг другу. Они больше не прячутся, больше ничего не скрывают. Он целует ее, будто говоря, что восхищается ею; она целует его, будто говоря, что эта любовь будет длиться вечно.

Я очень осторожно закрываю за собой дверь и выхожу в холодный коридор, направляясь в свою пустую спальню.

Я вижу то, чего другие не видят.

Иногда это чудесно.


The end