* — Мне Дамблдор вчера специально выходной дал, — улыбнулся Хагрид. Ну, чтобы я все успел. Столько сов пришлось отправить всем тем, с кем твои родители в школе дружили. Ну и после. Просил их фотографии прислать, а то ведь у тебя нету ни одной… Короче, вот. Держи.
Хагрид протянул ему большую книгу в красивом темно-бордовом кожаном переплете. Гарри с интересом открыл ее. Это оказался альбом с колдографиями – колдографиями его родителей… Они улыбались и махали ему с каждой страницы. Гарри вдруг почувствовал безграничную благодарность к своему большому другу. Это определенно был самый прекрасный подарок во всей его жизни…
* * *
Вот и позади все его невероятные приключения, учеба, лица друзей… Гарри дома у Дурслей. Они не стали выселять его из комнаты на втором этаже обратно в каморку под лестницей, как он опасался, зато дядя Вернон, багровый, как перезревший помидор, брызжа слюной, запретил ему хоть кому-нибудь рассказывать обо всей этой «ерунде», которой он занимался весь последний год, а заодно отобрал у него чемоданы – чемоданы с учебниками, пергаментом, спортивной мантией и самое главное – альбомом с колдографиями его родителей. Но Гарри пошел на хитрость: едва дядюшка отлучился на минутку, чтобы сходить в гостиную за ключом от каморки, где он собирался спрятать чемоданы (тетя Петунья убежала на кухню, чтобы приготовить что-нибудь для их ненаглядного Дидди – ведь он не кушал уже почти два часа!), Гарри с быстротой молнии расстегнул чемодан и достал оттуда альбом – он, к счастью, лежал поверх всех вещей, — побежал к себе наверх и спрятал драгоценную вещь под подушку. Теперь можно и вздохнуть спокойно.
Дядя Вернон, к счастью, ничего не заметил. Конечно, Гарри расстроился, что ему придется провести все лето без вещей, что так напоминали ему о волшебном мире, ставшем ему почти родным домом, но зато у него был альбом. Каждую ночь, когда Дурсли ложились спать, он потихоньку доставал фонарик, который был честно утащен у Дадли, фотоальбом, который он держал под кроватью, завернутым в полотенце, и принимался рассматривать цветные колдографии родителей. Особенно нравилась ему одна – довольно плохого качества, будто снятая на не слишком хорошую камеру, потускневшая, немного потрепанная, но все равно удивительно красивая. На ней были запечатлены родители Гарри – Лили и Джеймс Поттеры, совсем молодые и еще счастливые, беззаботные, что было видно по их широким улыбкам… Гарри осторожно прикоснулся к волшебной картинке пальцами, стараясь унять дрожь. Его мама… Какая же она тут красивая! Длинные рыжие волосы развевает ветер, глаза искрятся; папа, взлохмаченный, с широкой улыбкой – наверное, Гарри улыбается точно так же, — кружит маму в шутливом танце, они смеются…
Гарри быстро стер с колдографии слезу, испугавшись, что может испортить картинку. За стенкой послышалось ворчанье дяди Вернона, хриплый голос произнес: «Опять эти совы!», хотя Букля уже давно спала, запертая в своей клетке, и не издавала ни звука. Послышались тяжелые шаркающие шаги – наверняка дядюшка пошел проверить, спит ли его дорогой племянничек, не нашел ли способа взломать замок на двери в каморку под лестницей. Гарри быстро завернул фотоальбом в полотенце, спрятал его под кровать, накрылся поплотнее одеялом и так старательно притворился спящим, что уснул в ту же минуту.
Ему снился его родной дом.
** Ремус Люпин не спал. За окном шумел ветер, нагоняя мрачные мысли; но мужчина не слишком-то обращал на него внимания. Он тщательно запечатал желтый пергаментный конверт, и теперь держал его в руках, погрузившись в воспоминания, и не слышал возмущенного уханья большой рыжей совы.
Он думал об этой колдографии. Он помнил все, как будто это было вчера.
* * *
Здорово, Лунатик!
Ты ведь уже знаешь радостную новость, верно? Сегодня состоится народное гуляние по случаю праздника! Надеюсь, ты не забыл. Только Джеймс, Лили… Ну и еще ты, я и Пит, конечно. Вот о чем я хотел тебя попросить. Помнишь, у тебя была старая такая колдокамера, древняя-древняя, которая еще разваливалась на куски, если к ней прикоснуться не с той стороны? Ну так вот, захвати ее, пожалуйста. Думаю, она сегодня нам понадобится.
Бродяга.
P.S. Птица кусается. Ну, ты знаешь.
Ремус улыбнулся и потер вновь укушенный указательный палец. Надо бы дать Птеру совиных вафель погрызть, пока тот не погрыз что-нибудь более существенное. Угостив птицу кусочком совиной вафли, парень улыбнулся еще раз, вспомнив выражение лица Джеймса и его потрясенный голос – «Лили беременна, Лунатик, беременна, представляешь!», — и отправился на поиски старушки-колдокамеры.
* * *
— Вот здесь! – Лили потянула мужа за рукав. – Давайте сфотографируемся здесь! Все вместе!
Она улыбалась. Ветер трепал ее длинные медно-рыжие волосы, солнце вспыхивало в них тысячью огоньков.
— Неееет, — протянул Сириус. — Вставайте там вдвоем с Джеймсом. Уж больно романтичное местечко, все вместе мы будем смотреться немного подозрительно.
Джеймс обнял молодую жену одной рукой, они улыбнулись, позируя.
— Ну, нет! – опять подал голос Сириус. – У вас что, ни ума, ни фантазии? Восемь колдографий, и все одинаковые! Не стойте, как истуканы!
Джеймс рассмеялся, обхватил Лили и закружил ее в шутливом танце.
— Так лучше?
— Великолепно!
— Лунатик, не зевай!
Ремус очнулся от созерцания этой прекрасной картины и поднял колдокамеру.
— Раз… Два… Три!
«Раз, два, три», — задумчиво прошептал Ремус и наконец очнулся. Привязал конверт к лапке недовольной совы и выпустил ее из окна. Наблюдая за тем, как птица потихоньку растворяется во тьме ночи, мужчина чуть заметно улыбнулся. Наконец-то он может быть кому-то полезен, хоть и простой колдографией. Конечно, ему было жаль расставаться с ней; ведь это единственное, что осталось ему на память о дорогих друзьях. Но, как подумал он, сыну Поттеров, маленькому Гарри, который никогда не видел своих родителей, эта колдография гораздо нужнее.
Он не ошибся.
