Мертвые под водой

Глава 1

The water has closed above your head and the world has closed upon your miseries and misfortunes for ever.
Ch. Dickens

Большую часть времени я провожу среди себе подобных. Когда вокруг много людей, их мысли похожи на один гигантский океан, темный и холодный. Будто я стою на острове, а вода поднимается все выше и выше. Рано или поздно настанет день, когда жалкий клочок спасительной суши исчезнет, и она накроет меня с головой, тогда я забуду все свои печали и страхи. А пока я лишь всматриваюсь в это пыльное зеркало. Я ищу покоя, я ищу забвения, я ищу свободы от себя.
- Риддл, – Блэк хлопнул меня по плечу. – Идем, мы опаздываем на урок.
Я быстро стряхиваю внезапно накатившие оцепенение. Шум и гомон ученических голосов в коридоре кажется слишком громким, будто я и правда сидел под водой. Рука у Блэка тяжелая. Обычно люди избегают прикасаться ко мне, но Блэк полон любви ко всему человечеству, в том числе и к грязнокровкам вроде меня. Мы идем на урок заклинаний. Я думаю о том, что Блэк телосложением похож на тролля, он возвышается надо мной на целую голову и нескончаемо что-то бормочет, радостно скаля крупные зубы. На полпути он останавливается, завороженный бликами света на оконном стекле. Я оставляю его плавать в наркотических грезах.
Урок уже начался, но за дверью слышны громкие разговоры и смех, Джо как всегда опаздывает. Я не тороплюсь заходить и неспешно поправляю сумку на плече. Иногда на меня что-то находит, хочется достать палочку и убить их всех или хотя бы столько сколько успею. Но еще чаще меня преследует желание взять и стереть всю свою память, уничтожить прошлое и начать жизнь с чистого листа. Усилием воли я загоняю эти мысли на самое дно души.
В классе шумно – сегодня совместный урок с Гриффиндором, а львятам только дай возможность погалдеть. Спокойно сидеть и ждать они не умеют. Но мое появление производит на львиноголовых должный эффект. Они замолкают, будто, наконец, объявилась драгоценная Джо.
Как обычно, я сажусь на первой парте, выкладываю из сумки учебник, тетрадь и перо, достаю из кармана палочку. Смотрю на нее и думаю, что одним темным проклятием можно разрезать ненавистных гриффов на мелкие кусочки. «Еще рано, – говорю себе я. – Не стоит размениваться по пустякам».
В кабинет входит Джо или профессор Карр, как ее называют остальные, да и я сам. В нашей школе весьма строго соблюдают дистанцию между учениками и преподавателями. Она начинает урок и, как всегда, рассказывает свободно, без бумажки или книжки. Мне нравится ее голос – красивый и мелодичный. Даже в ее голосе можно почувствовать настоящую магию, как радугу в каплях воды. В классе царит тишина, студенты ловят каждое слово, перья усердно скрипят по пергаменту.
Во время лекции Джо ходит по классу. С первой парты я слышу, как на последней Уизли нервно сглатывает слюну, когда она проходит мимо. Его легко понять, по меркам Хогвартса профессор Карр неприлично молода и привлекательна. У нее длинные светлые волосы, спадающие мягкими волнами, пухлые губы, большие карие глаза. Она носит юбки до лодыжек, светлые блузки с воротом и строгие мантии темных тонов. Пусть юбка и скрывает ноги, но мантия все равно плотно облегает фигуру – может это особый покрой. Черная ткань подчеркивает ее грудь, большую и округлую, чертовски приятную наощупь.
Воспоминания туманят мне мозги сильнее наркотического дурмана. Чернила капают с кончика пера, и на пергаменте расплывается клякса. Мне бы сейчас сунуть голову под струю холодной воды. Я оглядываюсь вокруг, ловлю бездумный взгляд Нотта, и ухмыляюсь, что ж видно не меня одного прижало. Почти все старшекурсники мечтают переспать с Джо, слыша обрывки их разговоров, я прячу самодовольную улыбку. Они лишь мечтают, я же с ней сплю. Еще пара капель упала на желтоватый лист, я машинально беру в левую руку палочку и убираю кляксы. В приюте воспитатели научили меня писать правой рукой, но колдовать я все равно могу только левой.
Джо успела перейти к новой теме, и потребовалось время, чтобы снова ухватить нить ее рассказа. Теперь я старался не отвлекаться и старательно записывал каждое ее слово.
В конце урока, перед тем как продиктовать домашнее задание, она просит меня задержаться на пару минут после звонка. Это никого не удивляет, я староста и лучший ученик к тому же. Едва услышав звонок, студенты вскакивают и начинают громко переговариваться, компенсируя сорока пятиминутное молчание. Я машинально отмечаю, что Блек так и не появился, наверно еще медитирует у того окна. Жаль. Придется доложить декану, пусть Слагхорн сам выясняет причину пропуска, но я более чем уверен, он в курсе.
Первыми из кабинета вылетают гриффиндорцы, слизеринцы ведут себя более спокойно, и, пока они неторопливо тянутся, мы с Джо обсуждаем мой доклад по заклинаниям забвения. Она думает, что если сократить пару страниц, его можно будет опубликовать – хорошая новость. Последней из класса выходит Алиса Лонгоботтом, глуповатая медлительная гриффиндорка. Как только за ней закрывается дверь, Джо резко переводит разговор на другую тему.
- Том, ты пойдешь завтра в Кинсдейл? – торопливо спрашивает она. У нас есть лишь несколько минут, перед тем как придет новый класс.
- Как обычно, - отвечаю я. Мы стоим друг напротив друга, расстояние между нами не больше метра. Но это совсем не заводит. Я прислонился к своей парте и смотрю поверх плеча Джо, на чистую доску.
- Тебе не стоит больше там появляться, – нервно бросает она, видимо считая секунды.
- Инесс ждет, – тихо произношу я, на мгновение она замолкает, но потом умоляюще просит: - Пожалуйста, давай прекратим эти визиты. Ведь это ненормально, и если кто-нибудь узнает, – Джо запинается. – Если они узнают, никто ведь не поверит, что мы хотели сделать как лучше.
Больше всего мне сейчас хочется, чтобы она заткнулась и не лезла в наши с Инесс дела. Усилием воли я заставляю себя посмотреть Джо в глаза и произношу совсем другие слова.
- Никто не узнает, мы ведь очень осторожны. К тому же, сейчас уже поздно переживать. Если я исчезну, Инесс будет больно. Доверься мне и все будет хорошо.
Джо старше меня почти на 20 лет, она замужем, ее сын учится здесь, в Хогвартсе. Он всего лишь на год младше меня. Но это не мешает мне разговаривать с ней покровительственно, будто профессор Карр глупенькая студентка. Почему взрослая умная женщина позволяет это? Ведь Джо понимает, как много власти у меня есть над ней? Или нет?..
Я все еще смотрю в ее карие глаза и добавляю к своему монологу парочку банальных, но успокаивающих фраз. Для большего эффекта следует ласково погладить ее по щеке, но в коридоре звучит топот ног, и раздаются взбудораженные тонкие голоса первокурсников, поэтому я лишь тихо говорю:
- Не беспокойся, я обо всем позабочусь.
Джо слабо улыбается, но в ее глазах все равно остается тревога, как у загнанного зверька.
- Мы еще поговорим об этом в воскресенье, - обещаю я и наш бессмысленный разговор закончен.
Я выскальзываю из кабинета, чудом разминувшись с толпой первокурсников. Жизнерадостные пуффендуйцы и гриффиндорцы вваливаются в класс, едва не снеся двери.


Глава 2

2
***
У меня хорошо выходит с аппарацией, большинство моих сверстников до сих пор не могут перенестись из одного конца класса в другой. Все из-за страха, хотя лично я намного меньше доверяю каминам и портключам. В аппарации все зависит лишь от тебя, и не нужно полагаться на чужие заклятия, наложенные как попало.
В субботу утром я исчезаю из Хогсмида и переношусь в Кинсдейл. Несмотря на то, что сотни миль отделяют одно место от другого, переместиться для меня, все равно, что выйти в соседнюю комнату – дело нескольких секунд. Есть повод собой гордится.
Официально Кинсдейл называется санаторием, но на самом деле это обычная лечебница. Правда, очень дорогая, поэтому медсестры здесь постоянно улыбаются, врачи излучают дружелюбие, а коридоры и палаты сверкают чистотой. В общем, дирекция во всю старается успокоить совесть богатеньких клиентов. Те же обращаются сюда, чтобы спихнуть на плечи врачей заботу о родственниках, ставших обузой.
Я прихожу в Кинсдейл уже третий месяц, и весь персонал меня знает. Молоденькая жизнерадостная медсестричка составляет мне компанию по пути к палате Инесс. Мы перебрасываемся обычными бессмысленными фразами. А потом она убегает по своим делам. Я провожаю девушку взглядом, пусть она и не такая красивая, как Джо, но все же…
Пока мои мысли заняты симпатичной медсестрой, костяшки пальцев машинально стучат в дверь ровно четыре раза. Услышав разрешение войти, я открываю дверь.
Палаты здесь небольшие, казенной мебели мало: кровать, шкаф для личных вещей, прикроватная тумбочка и столик, за которым пациент может писать письма. Если ему есть, кому писать… Мебель различается по оттенкам, но всегда светлая, так же как и обои. Врачи разрешают больным держать при себе личные вещи, всякие милые неопасные безделушки. Все для того, чтобы психбольница, где им предстоит торчать до конца жизни, напоминала дом.
Инесс сидит в плетеном кресле у окна, до моего прихода она что-то рисовала в альбоме. Ее рисунки мне нравятся, они и вправду хороши, но в отличие, от многих других пациентов, она не увешивает ими стены. Своих вещей у Инесс в Кинсдейле мало – то плетеное кресло у окна, клетчатый плед, наброшенный на кровать, да еще кое-что по мелочи.
Увидев меня, она откладывает альбом и улыбается.
- Привет, мам, – немного неуклюже произношу я и тоже улыбаюсь, стараюсь быть искренним, но все равно получается немного неловко. Правда, я совру, если скажу, что мне не нравится называть Инесс мамой.
Они с Джо почти ровесницы, однако, Инесс похожа на ее старшую сестру. В светло-русых волнистых волосах заметна седина, вокруг глаз и в уголках рта – глубокие морщины, но для меня она лучше всех вокруг.
Когда я пришел в первый раз, она выглядела совсем как старуха – худая, изможденная, темно синее платье висело на ней как на вешалке. Жалкие попытки навести красоту не могли скрыть тот факт, что женщина, сидящая в кресле на пределе своих сил. Тонкие губы нервно дрожали, руки покорно лежали на коленях, пальцы, сцепленные в замок, побледнели. Пока я рассказывал свою подредактированную биографию, Инесс все смотрела на меня, и будто не могла насмотреться. Она безоговорочно поверила в то, что я ее сын.
Врач, упитанный брюнет средних лет с густыми кустистыми бровями, авторитетно констатировал, что мои посещения идут больной на пользу. Но и без его заявлений, я видел, что Инесс оживает с каждым моим визитом, поэтому ложь продолжалась дальше.
Я предлагаю прогуляться. День, конечно, сегодня не ахти какой, воздух промозглый, небо серое, земля голая и влажная. В общем, начало весны, но и это лучше чем фальшивый уют палаты и воздух больницы, наполненный приторными цветочными ароматами. Инесс соглашается. Я жду, пока она накинет коричневое пальто, и машинально подмечаю, что оно ей немного великовато. Мы спускаемся в парк и гуляем по вымощенным дорожкам без всякой цели, говорю в основном я – хвалюсь успехами в учебе, пересказываю всякие забавные истории, сообщаю новости, вычитанные в Пророке.
При этом я прекрасно отдаю себе отчет в том, что женщина, шагающая рядом и внимательно ловящая каждое слово, мне совершенно чужая по крови.

***
Моя родная мать умерла 16 лет назад в приюте. Даже не знаю, успела ли она разглядеть того, кого родила, но с именем она попала в десятку. Я почти точная копия своего отца – Тома Риддла, жалкого никчемного маггла. И это сходство для меня как проклятие. Хотя Инесс говорит, что я напоминаю ей дедушку, но она видит лишь то, во что верит. Ее вера заразительна, даже зная правду, я ищу сходство между своим отражением в зеркале и черно-белыми фотографиями. У нас со стариком действительно есть что-то общее – аристократическая бледность и строгость черт, худоба, но у меня темные волосы и необычные для брюнетов серо-голубые глаза. Но при желании, этого эфемерного сходства достаточно, чтобы перекинуть тонкий мостик из одной жизни в другую. А этого желания у меня с избытком.
Я понимаю, что тем самым предаю свою настоящую мать - женщину, которая родила меня, а потом бросила в грязном приюте на волю случая. И нет, смерть – это не оправдание, это еще одно доказательство, что она не любила меня. Иначе она бы боролась за свою жизнь.
Сейчас я понимаю, ей нужен был мой отец, а не я. И будь моя мать жива, то я был бы обречен стать заменой магглу, который ее бросил.
Так что может ее смерть и к лучшему. Все равно, я не смог бы полюбить Меропу Гонт – неудачницу, сквибку и ничтожество. Она стала бы еще одним напоминанием о моей ущербности. Но я не могу не думать, как сложилась бы моя жизнь, если бы Инесс и в правду была моей матерью, заботилась, оберегала, любила бы меня. Смотрел бы я тогда на мир иначе, умел бы видеть в людях хорошее, а не только дерьмо, плавающие на поверхности темной воды. Стал бы я лучше, если бы по моим венам текла другая кровь, а не адская смесь испорченной крови Гонтов и грязной крови Риддлов.


Глава 3

3
***
Инесс спрашивает, не холодно ли мне, я качаю головой, и спрашиваю, не замерзла ли она, и слышу в ответ, что она с удовольствием погуляла бы еще. В больнице есть место, где пациенты могут встретиться с посетителями – это столовая. Большая светлая комната с цветами на подоконниках, она насквозь пропитана лицемерным дружелюбием, как и все здесь, за исключением парка.
Черные голые ветви деревьев расчертили серое небо, земля покрыта прошлогодней листвой, но в воздухе уже чувствуется весна. Какой-то неуловимый аромат, который все равно, что флакон нашатыря, сунутый прямо под нос. Он пробуждает душу от мрачного зимнего морока. Я вижу, что, не смотря на паршивую погоду, Инесс жизнерадостно улыбается, и я прошу ее рассказать об Италии. В молодости она жила там несколько лет, эти воспоминания отвлекают ее от больницы, от врачей, от собственного заточения.
Сегодня в парке безлюдно, можно не прятаться от посторонних глаз, не бояться встретить кого-нибудь из знакомых. Хотя риск все равно есть. Если меня здесь увидят, если вся эта история выплывет наружу, я и Джо не сумеем доказать, что лгали из благих намерений, а не ради корысти.
Все началось именно с благих намерений моей любовницы. Инесс и Джо дружили со школы, потом Инесс уехала в Италию и там вышла замуж. Ее муж оказался тем еще уродом. Хороших девушек часто тянет на плохих парней. Но если верить Джо, этот мистер Коленвуд был распоследним сукиным сыном. Снаружи весь из себя, обходительный красавчик, а вместо сердца кусок дерьма. На моем факультете таких полно - чистокровки с блестящей внешностью и благородными манерами. Но все их благородство от хорошей жизни, как жирок у откормленного борова. Таким людям доверять нельзя, но по-хорошему, доверять вообще никому нельзя.
После того как они с мужем вернулись в Англию, Инесс поняла с кем связалась и бросила его, не побоявшись ни осуждения общества, ни унизительно бракоразводного процесса. От неудачного брака у нее остался сын, который родился уже после того, как папаша окончательно исчез с горизонта. Но через полгода ребенок пропал, говорят, утонул в море, правда тела не нашли.
Инесс в смерть сына не верила, ходила по берегу, звала его, а когда ее пытались утащить в дом, вырывалась и орала. Джо рассказывала, что страшнее этих криков, она в жизни ничего не слышала. В конце концов, родственники не выдержали и обратились к доктору, который, недолго думая, определил Инесс в эту образцово показательную психушку. Здесь ее лечили, пока не дошло до того, что красивая молодая женщина стала похожа на живую тень.
Когда Джо узнала, что я сирота, а случилось это, едва только мы начали встречаться, она ненадолго решила, что я смогу быть тем самым исчезнувшим ребенком. Имена у нас были одинаковые, и возраст совпадал. А профессор Карр, несмотря на возраст и серьезную профессию, та еще любительница бульварных романов, про таинственные интриги, внебрачных детей и вечную любовь. Я быстро ее разочаровал, сказав, что хоть свою мать и не помню, но точно знаю, она умерла при родах.
То, что мы дальше сделали, было чертовски глупым, но бескорыстным поступком. Тогда ситуация казалась предельно ясной, есть мать, потерявшая сына, и мальчишка, потерявший мать. Свести их, все равно, что соединить два осколка, и ничего, что эти осколки от разных чашек, вдруг повезет, и что-нибудь получится.
Джо считала, что все равно хуже уже не сделаешь. А я?.. Я тогда ходит будто ошалевший, это ведь было самое начало наших отношений, я бы мог и дракона зачаровать, если бы она попросила.
Посетителей в лечебницу пускают только до 5, мы с Инесс в последний раз обошли здание главного корпуса. Начинался мелкий дождь, и нам пришлось ускорить шаг. Мы вошли в просторный вестибюль, медсестра на регистрации подняла глаза и улыбнулась. Наверно, она считала меня очень хорошим сыном. Но все это лишь обман, да и вся моя жизнь насквозь пропитана ложью, как земля талой водой. Я лгу Инесс, и эта единственная ложь, которая делает меня счастливым, поэтому я буду продолжать ей врать, несмотря на риск разоблачения.
На прощание она целует меня в щеку, на моих губах появляется улыбка. И это не игра.


Поздравляю всех читательниц с прошедшим праздником. Удачи вам, счастья и весеннего настроения!

Глава 4

4
***
Оказавшись в Хогсмиде, я накидываю на голову капюшон, отчасти, потому что здесь холоднее, чем в Кинсдейле, а отчасти, потому что не хочу ни с кем разговаривать. Уже почти вечер, но на улицах полно студентов – в основном старшекурсников. Они толпятся на главной улице у «Трех метел» или у «Сладкого королевства». Я же проскальзываю на задворки и направляюсь к «Кабаньей голове». Там есть камин, а мне нужно отправить записку Инесс. Черкануть пару строк, что со мной все в порядке и добрался я нормально.
Я тысячу говорил, что аппарация – плевое дело, но она все равно будет беспокоиться. Меня это совсем не напрягает, честно говоря, даже приятно, что мама за меня волнуется.
И тут я понимаю, что впервые мысленно назвал Инесс матерью. Это заставляет меня остановиться прямо на пороге трактира, несколько секунд я так и стою столбом, пока какой-то колдун не чертыхается мне прямо в ухо. Он, не церемонясь, оттолкнул меня с дороги. Толкнул не слабо, и хотя я все же удержал равновесие, но умудрился правой ногой угодить в грязь.
Я поднимаю глаза, но вижу только, как закрывается дверь. Остается только тихо ругнуться и зайти внутрь. Народ в «Кабаньей голове» собирается не слишком вежливый и приятный, зато никто не сует нос в чужие дела, поэтому как мое появление, так и уход остаются незамеченными.
До ужина есть еще два часа свободного времени. Мне нужно подстричься, потом можно заглянуть в лавку старьевщика. Она стоит на отшибе – грязное, полуразвалившиеся здание. Мои однокурсники туда и за тысячу галеонов не зайдут. Но если там порыться, можно найти по-настоящему интересные товары. А я люблю необычные вещи: старинные книги, сломанные магические артефакты, экзотические безделушки. Трачу на их поиск целую прорву времени и радуюсь, как ребенок, если удастся что-нибудь откопать. Наверно, это все из-за трудного детства.

***
В приюте у меня ничего своего не было. Даже одежду и ту, кто-то уже носил раньше. Ее стирали раз в месяц, всю вместе, в большом темном чане, и ты никогда не знал, чья форма тебе достанется. Стирали, конечно, щелочью, потому даже запахом мы отличались от обычных детей. Они пахли домом и уютом, мы – хозяйственным мылом.
Теперь, получив свободу и немного денег, я стараюсь осуществить свои детские мечты.
Мысли снова возвращаются к Инесс, я бреду по улице и пытаюсь понять, что же делать дальше. Навстречу мне попадаюсь прохожие, но все они жители деревни. Большинство магазинов уже закрыты и почти все студенты вернулись в школу. В некоторых домах уже горит свет. В наступающих сумерках становится все труднее различать лица, и я тоже постепенно превращаюсь в темный силуэт, бездушную тень. Мне нравиться это превращение, оно дает ощущение безнаказанности.
В голове появляются бредовые мысли, о том, что можно забрать Инесс из больницы и увезти ее в Италию, что у меня будет настоящая мать. Я уже представляю, как испугается Джо, услышав о таком. Она и сейчас трясется от страха.
Но главная проблема – это деньги. До того как угодить в психушку, Инесс была богата. Из-за этого Джо так волнуется, боится, что люди решат, будто мы хотим прикарманить чужие денежки. Вот только то, что мне нужно от Инесс, ни за какие деньги не купишь. Наоборот, любая мало-мальски серьезная проверка поставит на моем обмане крест. А если будет расследование, опекуны Инесс не уступят ни цента без изматывающей судебной тяжбы.
Но это не сильно меня печалит. У меня нет привычки к легким деньгам, как у других слизеренцев. Если я чего-то хочу, то добиваюсь этого сам, а не жду, что на голову свалится нежданное наследство от троюродной тетушки. Да, от наследства я бы не отказался, но судьба не спешит меня баловать. И, все равно, я возьму свое, неважно как, хитростью или обманом, силой или заклинаниями, я стану самым могущественным колдуном в мире.
Что меня всегда удивляло в однокурсниках, так это их отношение к деньгам. Деньги принято презирать, но не принято зарабатывать. Любые деньги – заработанные собственным трудом – это грязные деньги. При этом на факультете, где почти все студенты из обеспеченных семей, полно ворья. Оставишь что-нибудь без присмотра – мигом сопрут. В приюте если кого ловили на воровстве у своих, били до полусмерти.
А здесь, даже если кого-то поймаешь, все равно, ничего не докажешь. Гадюшник одним словом. Поэтому я стараюсь оттянуть возвращение в школу. Брожу по улицам Хогсмида, пока совсем не стемнело. Теперь, чтобы не опоздать на ужин, мне приходится едва ли не бежать.
Тропинка проходит по самому краю Запретного леса, темные зловещие деревья стоят, будто строй солдат, темнота служит им броней. Где-то в глубине раздается вой, я вздрагиваю, но не особо волнуюсь. Даже зимой звери не выходят из леса. Да и не такие они кровожадные, как говорят, во всяком случае, не кровожаднее людей, это уж точно.
До ворот остается пара ярдов, и я останавливаюсь, чтобы перевести дух. Я уже решил, что вытащу Инесс, чего бы мне это не стоило.


Глава 5

5
***
Перед тем как идти на ужин, мне нужно переодеться в школьную форму. У нас с этим строго. Я, наверно, люблю Хогвартс больше всех остальных учеников, они тоже любят школу, но родной дом им все равно ближе. У меня же никакого дома нет, поэтому для меня Хогвартс самое лучше место на земле. Мне нравятся и высокие потолки, и приведения, и огромная библиотека, и движущиеся лестницы, и подземелья, и тайные ходы, в общем, все, кроме студентов и некоторых дурацких правил. Одно из них, как раз обязывает всех учеников присутствовать на ужине или, как там сказано, вечерней трапезе. Но один черт, ужин или трапеза, я бы сейчас забрался поглубже в подземелья, где никого не слышно, и почитал бы книжку, пока остальные не разошлись по спальням.
Сегодня я, наверно, прошел чуть ли не сотню миль и должен быть голоден, как волк. Но аппетита нет, только голова, будто треснутая чашка. Тупая тягучая боль настойчиво сверлит затылок.
Как старосте, мне положена отдельная комната. Человеку, выросшему в нормальной семье, и не представить, как это хорошо, захлопнуть дверь и отгородиться от всего мира. Переодеть форму минутное дело, но я торчу у зеркала, прикрученного к дверце шкафа, целых пятнадцать минут, то так, то этак завязывая галстук. Честно говоря, мне плевать и на галстук, и на одежду, но в Слизерине от того как ты выглядишь, зависит, будут ли с тобой вообще разговаривать или нет. И дело тут даже не в количестве галеонов, выкинутых на мантию, а в том, насколько аристократично ты в ней смотришься. Думаю, из-за того, что люди так много внимания уделяют внешней показухе, они слишком заняты собой, чтобы еще копаться в душах других. Им проще поверить фальшивой улыбке, приятному голосу или ладно сидящему костюму, а значит и мне проще их обмануть. Но в этот раз ничего не получается, в зеркале я все так же вижу приютского крысеныша, а, значит, тоже увидят и другие.
Понять, как ведет себя настоящий аристократ не так уж сложно, да я и от природы наблюдательный, об этом даже воспитатели говорили. Сложнее заставить себя действовать как они. С одной стороны мне чуждо их небрежное отношение к деньгам, правилам, смерти и пресловутая верность долгу, чести, роду с другой. В приюте нам в голову вбивали совсем другие добродетели: честность, бережливость, дисциплинированность, благоразумие. Это настолько въелось в память, что, как бы я не уставал к вечеру, все равно, перед сном складываю одежду ровной стопкой. Хоть и знаю, что теперь меня никто не отругает и не накажет.
С галстуком так ничего и не выходит, пожелав ему гореть, синим пламенем, я натягиваю джемпер, рассчитывая, что сойдет и так. Бросаю последний взгляд на свое отражение и тут же отвожу глаза. Дело не в спешке. Хотя, если я и дальше буду копаться, точно опоздаю. Дело в проклятом сходстве с отцом, мое собственно отражение - это постоянное напоминание о нем. Хуже тени, которая таскалась за Гамлетом.
Но я убил его, и раскаиваться поздно. Так было нужно, чтобы покончить с прошлым и, наконец, перевернуть страницу. У каждого из нас в прошлом есть свои мертвецы, мы хороним их в темной воде. И после, наш покой, наше хрупкое счастье зависит от того, удержит ли их вода или нет.
В детстве я очень хотел узнать, кто мои родители. Будто их имена – это волшебные слова, которые снимут страшное проклятие и сделают меня счастливым. И я, опять же уверен, те, у кого была семья, этого не поймут. Они скажут, это пустые надежды, а я отвечу, что их надежды на порядок, на доброту людей или на Господа Бога такая же пустышка.
Никакого счастья я не нашел, но хотя бы довел это дело до конца. Со смертью отца история моей семьи закончилась, теперь можно писать свою собственную историю. Но пока, вместо ровных строчек, у меня выходят только не разборчивые каракули.
Я поднимаюсь из подземелий и иду в Большой Зал. Голова болит все сильнее, кажется, боль вот-вот пробьет череп насквозь. На душе погано, будто я сплю и знаю, что сейчас мой сон превратится в кошмар, но проснутся все равно не могу.

***
Есть один кошмар, который преследует меня с детства. Я ребенком, сижу, сжавшись в комок, на полу, в пустой комнате. Из коридора в комнату течет черная тягучая вода. Свет мигает. Вспышка – вода застывает. Темнота - движется ко мне, подбирается все ближе и ближе. В ней моя смерть.
В этом сне я никогда не взрослею, не становлюсь сильнее, не могу колдовать, не могу вырваться на свободу. Мертвая холодная вода преследует меня, будто язык жадного чудовища, что хочет схватить и утащить в черное прожорливое брюхо.
Я где-то читал, что раньше было модно, стелить настил над глубоким провалом в пещере, а потом танцевать до упада над бездной. Вот и вся моя жизнь: гнилые доски, нескончаемая какофония и пляски над пропастью. В глубине души я чувствую, что моя судьба и судьба мира связаны, и это чувство отделяет меня от остальных людей. Тень будущих побед или трагедий накрывает меня сегодняшнего. Мне нравится идея встряхнуть мироздание, впрочем, пока я особо об этом не задумываюсь.
Нужно разобраться с экзаменами, пакостями однокурсников, высоченной стопкой магических книг, что ждут, что у меня, наконец, появится время их прочитать, хроническим безденежьем и Инесс. Власть над миром – мечта, а все это - реальность. Ужин, который мне нужно высидеть, ничем не выдав свою слабость – тоже реальность, и за нее нужно держаться, даже если хочется бросить все и сбежать. Иначе ничего не добьешься.


***
Сквозь волшебный потолок в Большом зале видно темное небо, звезд еще нет, но ночь видимо будет ясной. В воздухе висят сотни свечей, и хотя я не люблю всякие нарочитые красивости, они мне нравятся. Их желтоватый цвет делает огромный зал меньше, уютней и теплее. С потолка свисают зелено-белые флаги. Флаги моего факультета, мы уже 4 год подряд выигрываем первенство школы. И если не случится возвращения Мерлина, то и в этом году победим опять. На возвышении стоит стол преподавателей, но за ним еще никого нет. У каждого факультета свой стол, все они длинные, темные и, наверно, стоят здесь еще со времен Основателей. Я не опоздал, но пришел самым последним из слизеренцев, и мне досталось место рядом с Эдом Хигсли. Большего урода трудно найти. Вся лицо в прыщах, волосы грязные, изо рта несет как из помойки. Брр… Я бы лучше сел рядом с нашим преподавателем по истории магии, хотя тот, уже столь стар, что за едой вечно все проливает и роняет. Будь Эд из обычной семьи, с ним бы и разговаривать никто не стал, но его отец большая шишка в министерстве, а мать - внучка председателя Визенгамота. И если бы у этого парня были мозги, он стал бы любимчиком всего Слизерина. Но у него явно не хватает извилин, чтобы понять, с какой стороны следует держать зубную щетку.
Входят преподаватели, разговоры сразу смолкают, студенты шумно встают со своих мест, потом все также шумно садятся обратно и опять принимаются болтать.
Хигсли тут же поворачивается ко мне и начинает трепаться, он вообще любитель молоть всякую чушь. Простому правилу, когда я ем, я глух и нем, его никто не учил.
Отодвинутся некуда, и я стараюсь дышать пореже, но, все равно, от его вони желудок чуть не выворачивает. А он, знай, себе заливает, про то, как сегодня сходил с девчонкой в Хогсмид. Я поневоле задумываюсь, что это была за девчонка, она или жадная до черта, или полная дура. А может, мозги у Хигсли волшебным образом эволюционировали до уровня среднего колдуна, и он сумел кого-то заворожить. Но это вряд ли, скорее всего, тут дело в жадности.
Чужие мысли звучат все громче, обычно они похожи на шелест, но сейчас мне в голову похоже засунули целый стадион, полный квидичных болельщиков. С такой жизнью можно рехнуться и не заметить. Но я знаю, это еще не конец, пальцы со всей силы стискивают вилку. Голос Хигсли теряется, будто ручеек в бушующем море. Я уже не понимаю, что из того, что я слышу, сказано вслух, а что нет. Вилка в руке изгибается и завязывается узлом. Есть лишь один способ заставить их замолчать. Моей силы хватит, чтобы уничтожить весь Большой зал, да и всю школу, если уж на то пошло. Но Хигсли легкой смерти не дождется, я наложу на него Круцио и буду смотреть, как он воет от боли, будто собака с перебитым хребтом.
Внезапно наступает тишина, но все по-прежнему живы, едят, болтают, смеются. В этот раз я не сорвался. Голоса в голове смолкли, теперь монолитная стена отделяет меня от чужих сознаний. Физические ощущения притупляются, цвета смазываются, звуки доносятся, словно сквозь вату. Мир будто бы вычистили, он не пахнет, ни имеет вкуса, ни каких-то других свойств. Боль не ушла, но я, хотя бы, могу вдохнуть полной грудью. Осторожно поворачиваю голову, и, прищурившись, рассматриваю соседей по столу. Они ничего не заметили, инстинкт самосохранения не предупредил, интуиция тоже промолчала. Хотя мне кажется, мою ненависть можно почувствовать физически за много миль, как жар от бушующего пожара. Эта ненависть так сильна, что на первый взгляд выглядит безумной и бессмысленной. Но у нее есть причина. Я ненавижу людей потому, что они не такие как я. Скоро я их исправлю, и этот мир будет таким, каким я его хочу видеть.
А пока надо вернуть прежний вид вилке и съесть хоть что-нибудь.


Глава 6

6
***
Во вторник вечером я иду в библиотеку. Учебный год почти закончился, поэтому сегодня сюда набилась уйма народу. По большей части они бестолково толкаются между стеллажами, точь-в-точь как кучка деревенщин, оказавшихся в лондонском универмаге. Я обошел белобрысого гриффиндорца, который встал посреди прохода и нерешительно тянул руку к толстой книге на полке, будто боялся, что она цапнет его за пальцы. «Бывал бы ты здесь чаще, – думаю я, – то знал бы, что те книги, которые могут укусить, хранятся в другом месте».
На завтра нам задали сделать доклад по нумерологии. Надо проанализировать собственное имя, переведя буквы в числа, потом сложить и, получив результат, расписать свой характер и свое будущее. В принципе, все нужные для этого дела таблицы я мог бы найти в учебнике. Обычно, когда в конце года в библиотеке не повернуться от студентов, решивших исправить свои оценки, я делаю уроки в своей комнате. Не люблю бестолковую суету. Но этим вечером у меня важное дело в Лондоне, а из школы я смогу улизнуть только после ужина. Спасибо всяким дурацким правилам и тем, кто их придумывает. Сейчас мне нужно отвлечься от муторного ожидания. В одиночестве это получается плохо, поэтому я пришел сюда и уселся, несколько в стороне от всеобщего столпотворения. Студенты в основном топтались рядом с книгами по заклинаниям и зельям, эти предметы сдавать сложнее всего.
Успокаивающе горит зеленая лампа, и, хотя свет волшебный, она напоминает о маггловском мире. Я достаю тетрадь и учебник по нумерологии. Хотя на каждом столе стоит табличка призывавшая соблюдать тишину, рядом то и дело кто-то забывается и повышает голос. Это мешает сосредоточится, впрочем вру, шум тут не причем, просто мне совершенно не хочется выискивать тайный смысл своего имени. Я его ненавижу.

***
О чем только думала мать, когда назвала единственного сына в честь двух мужчин, всю жизнь вытиравших об нее ноги? Неужели она была настолько тупа, что не смогла придумать ничего лучше? Промолчала бы тогда. Я бы с удовольствием стал очередным Джоном Брауном, Биллом Смитом или Томом, как-нибудь там, лишь бы не Риддлом. А так, мое имя - еще одно назойливое напоминание о прошлом, от которого я мечтаю избавиться.
Но я совсем не злюсь, когда Инесс зовет меня Томом, впрочем, с ней все по-другому. Как-то я вычитал в книжке про тайфуны – это чертовски сильные тропические ураганы. Они могут в один миг снести целую деревню, будто карающая длань Господа. Но в самом центре тайфуна стоит абсолютная тишь, это место поэтически называют глазом бури.
Так вот, не знаю, как описать это чувство, но мне кажется, что страшный сумасшедший ураган по имени «Ненависть» вертит мою душу как щепку. И только когда я нахожусь рядом с Инесс, стихия успокаивается. Это не значит, что ураган прошел, или я сумел сбежать, тут я себя не обманываю. Это всего лишь глаз бури.

***
Пейзаж за окном притягивает взгляд, день сходит на нет, и темнота медленно наполняет собой мир. В детстве я не боялся темноты, наоборот, мне нравилось бродить по приюту, когда все спали. Днем там была скука смертная, но ночью все менялась. Эти изменения пугали и в тоже время завораживали. А тайная власть над спящими приводила в восторг. Я мог делать все что угодно, быть кем угодно, и пока все мирно ворочались в своих кроватях, весь мир принадлежал мне. Бесценное сокровище для мальчишки, которому приходилось делиться всем еще с 80тью сиротами.
Я и сейчас дорожу возможностью побыть в одиночестве и все еще люблю ночные прогулки. А началось все из-за матери. Когда мне было шесть, одна из воспитательниц рассказала мне, что моя мать умерла здесь, в приюте. Дальше последовала обычная чушь про жизнь на небесах, ангелов и райские сады, но я уже тогда твердо верил, если тебе кто-то по-настоящему дорог, то ты ни за что его не оставишь. И тем более, не променяешь на скучные беседы с ангелами и прогулки по облакам. Потому я и начал бродить по ночам – мечтал повстречать в приютских коридорах призрак матери. Потом втянулся. И как же мне доставалось за постоянные опоздания на завтрак!
Меропу я так и не встретил. Говорят, призраки стараются быть с теми, кого они любили при жизни, а значит, она наверняка отиралась рядом с моим папашей. Но теперь, это все не имеет значения, у меня есть Инесс. И все у нас будет хорошо, если сегодня вечером я решу одну маленькую проблему.
Темнота прижимается вплотную к оконному стеклу. Кажется, что окружающий мир исчезает, и в этом есть доля правды. Он будто выскальзывает из-под людской власти, мы ведь не можем контролировать то, чего не видим.
В прочем это все лирика, а доклад к моей большой печали сам себя не напишет. Со вздохом я беру перо и принимаюсь за работу. На то, чтобы накропать 12 страниц из требуемых 20ти, времени уходит немного. Наш профессор любит длинные вступления и постоянное цитирование учебника. На первых 5 страницах я расписываю, какая замечательная наука нумерология, скопировав с небольшими изменениями пункты 1, 2, 3 из параграфа 1 и пункты 1 и 5 из параграфа 2. Следующие 7 страниц занимает вольное изложение параграфов 4 и 9 все того же учебника. Там, как раз, доказывалось, что нумерология не только чудесная, но и весьма точная наука, в доказательство чего приводилась уйма фактов. От фактов наш профессор всегда приходит в ребячий восторг.
Теперь следовало перейти к главному, вместо этого я отложил перо. Сама идея, что мое никчемное имя может влиять на судьбу, раздражает меня до зубного скрежета. Будто Марвало Гонт и Томас Риддл-старший, чтоб ему в аду сгореть, сговорились и теперь из могилы указывают, как мне жить. По-моему все это бред, имя ведь не клеймо, захотел - поменял, захотел – оставил, с судьбой такую шутку сыграть сложнее.

***
В метрике я записан как Томас Марвало Риддл. Если наша директриса миссис Коул вызывала кого-нибудь к себе в кабинет, то всегда обращалась к нему полным именем. Когда меня называют Томасом Марвалом Риддлом, у меня перед глазами появляется ее красноватое лицо, обрамленное пегими кудряшками, с серыми, влажно поблескивающими, глазенками. Перед тем, как начать распекать провинившегося, она всегда выдерживала паузу, а красноватые пальцы перебирали листы личного дела. И чем дольше она молчала, тем строже поджимала губы. Это был ее специальный педагогический прием. Коул думала, что так она заставит нарушителя быстрее признать свою вину. Но я не могу припомнить, чтобы ее прием хоть на кого-то подействовал.
Даже самые мелкие из нас знали, что личное дело нужно директрисе для того, чтобы не забыть, как зовут ее посетителя. Выпивать она начинала с утра, и это тоже ни для кого не было секретом, разве, что для грудных младенцев. К обеду, Коул уже с трудом отличала одного ублюдка, скинутого на ее попечение, от другого. А к вечеру, она уже не видела особой разницы между луной на небе и собственной задницей.
Поэтому директрису никто не принимал всерьез, но у нее была незаменимая мисс Мэндлворт. Вот кого дети боялись больше, чем всех подвальных, чердачных и подкроватных монстров вместе взятых!
В приюте нас часто пороли, не говоря уж о том, что взрослые вечно орали на детей, так они вымещали злость на свою убогую унылую жизнь. Я это прекрасно понимал, потому что тогда не умел строить ментальные барьеры, за которыми можно спрятаться от этого чертого понимания.
Но мисс Мэндлворт была другой. От холодной ненависти, которая пряталась внутри этой женщины меня бросало в дрожь, хотя даже тогда, я был не из пугливых. В приюте ее называли Пика, не знаю почему, но к карточной масти это точно отношения не имело. Мисс Мэндлворт не была брюнеткой, она даже смуглой не была – обычная блондинка с плоским невыразительным лицом. Увидишь такую на улице, и не подумаешь, что она убийца. Впрочем, нашей Пике всегда удавалось обставить дело так, что доказать что-либо было невозможно. Да и кто бы стал этим заниматься? Если дети не нужны собственным родителям, кому они вообще нужны?
Одного мальчишку Пика отправила во двор в мокрой одежде, он подхватил пневмонию и умер. Еще одна девчонка Кэтти умерла от заражения крови. Она была очень неуклюжей и однажды упала, очень неудачно распоров себе руку об какую-то дрянь. Все подумали, что в этом причина ее смерти. Мэндлворт заподозрил только я один, да и то, лишь потому что видел все в ее мыслях. Когда легилимент попадает в чужое сознание, оно опутывает его будто паутина. Оно пожирает твой разум и запросто можно потерять себя. Поэтому среди легилиментов много сумасшедших.
В тот день в коридоре Пика всего лишь прошла мимо, но меня захлестнула волна ее радостного возбуждения и предвкушения жестокой расправы. Я будто бы своими глазами видел, как она зашивала рану Кэтти грязной ржавой иглой. В комнате еще находилась мисс Ринкли, наша самая молоденькая воспитательница. Она боялась вида крови и отошла к самой двери. Кетти побледнела, будто покойник, лицо ее было мокрым от слез, а из нижней губы сочилась кровь. Она закусила ее до боли, потому что боялась закричать в присутствии Мэндлворт. И последнее, что я почувствовал, перед тем как потерять сознание, так это чувство выполненного долга, которое испытала Пика, сделав последний стежок. Оно обожгло меня как молния.
Не знаю наверняка, виновата ли эта свихнувшаяся тварь в смерти Кэти или нет, но одно я знаю точно, ей нравилась то, что она делала. Помню, как-то Пика сказала, в прошлом веке из 1000 подкидышей выживали лишь единицы, а в ее голосе слышалась явная тоска по тем славным временам.
Еще помню, она придумала для нас особое наказание. Того, кто нарушал правила, сажали в специальный ящик. Он был сделан таким образом, чтобы ребенок не мог ни сидеть, не выпрямиться в полный рост, только скрючится, как чертова креветка. Через пол часа мышцы деревенели и ты не чувствовал, ни рук, ни ног. Воздуха не хватало, духота стояла жуткая. Уснуть было невозможно, только ненадолго провалится в липкое, тяжелое забытье. Ночь становилась бесконечно длинной, она могла вместить целый год обычных дней, проведенных на свободе.
Когда утром Пика открывала свой ящик и выпускала пленника на волю, он даже не пошевелится. Потом все тело болело так, будто тебя избивали, с особой жестокостью, не одни сутки.
Однажды, она как раз тащила меня к своему ящику, не помню, в чем именно я провинился. Впрочем, из 5000 дней проведенных мной в приюте, подавляющие большинство носило название «День, когда Тома Риддла наказали за его очередную ненормальную выходку».
В ящик я не хотел, уж лучше розги. И тут, когда мы уже почти подошли к ее кабинету, из моей груди вырвалась какая-то сила. Со страшным звоном вылетели стекла в окнах, лампы в коридоре разлетелись в дребезги, один из осколков попал Пике в глаз. Нас тряхнуло, будто здание неожиданно решило подпрыгнуть. Я не удержался на ногах и упал, поранив коленку об острый осколок стекла. Мэндлворт тоже грохнулась и теперь сидела на полу, прижав ладонь к лицу. По ее щеке бежала струйка крови.
Тогда я не знал, что это все магия, моя магия, но со временем разбивающиеся стекла, летающие предметы и двери, которые захлопывались сами по себе, стали в нашем приюте привычным делом. Магия - удивительная вещь. Я будто сижу внутри огромного страшного монстра и управляю им, как марсиане из «Войны миров» управляли своими треножниками.
После того случая Пика исчезла, говорили, что глаз ей пришлось удалить. Не знаю что с ней стало, может отправилась изводить детей в другом месте. Но жаль, что она тогда не сдохла.
С жизнью в приюте покончено, теперь я взрослый. Но с воспоминаниями нельзя покончить, они ничто, лишь тени, и все равно причиняют боль. Всякий раз, когда думаю о родителях, вспоминаю приют и свое одиночество. Магия - удивительная вещь, но тем, кто родился в обычном мире, приходится слишком дорого за нее платить.

***
Я отгоняю воспоминания прочь, в моей новой жизни нет места прошлому. Кажется, в библиотеке стало тише. Взгляд на часы подтверждает мою догадку – скоро ужин. Я решаю сделать последнюю попытку и на чистой странице старательно вывожу - Томас Марвало Риддл. Без всяких подсчетов ясно, у человека с таким именем не будет хорошей судьбы. От напряжения я слишком сильно нажимаю на перо, и оно царапает бумагу.
Некоторое время я разглядываю написанное, а потом мне в голову приходит забавная идея поиграть в анаграммы. Я переписываю буквы своего имени в алфавитном порядке, теперь от Томаса Марвало Риддла не осталось и следа. Первые варианты нового имени никуда не годятся, но занятие увлекает, будто я и вправду переписываю свою судьбу, всем богам назло.
Страница заполняется перечеркнутыми словами и места почти не остается, но тут я, наконец, составляю то, что нужно. Имя Волдеморт мне нравится, правда, остаются лишние буквы, и я безжалостно выбрасываю «а» и «с» от Томас и тогда получается целая фраза: Я – Волдеморт.
Я открываю новую страницу, поворачиваю тетрадь горизонтально, и пишу на всю страницу: «Я – Волдеморт». Надпись будто притягивает взгляд. У человека с таким именем нет прошлого, нет сожалений и страхов, и лица у него тоже нет, как у самой смерти.
- Волдеморт, – произношу я вслух, и мне нравится, как оно звучит. Таким именем можно и проклинать, и клясться.
Надпись начинает светиться, я удивленно моргаю и спешно отвожу взгляд. Но уже поздно. Пролистав тетрадь, я обнаруживаю, что на всех чистых листах отпечаталось слово Волан-де-Морт, оно же красовалось и на темной поверхности стола. Я оглядываюсь, проверяя, не видел ли кто вспышку моей магии. Все уже ушли. Хорошо. Не хочу ссорится с библиотекарем, он нормальный старик. Книги ценит больше, чем людей и всегда готов помочь одержимым библиофилам вроде меня.
Замечаю, засиделся в библиотеке дольше, чем следовало, поэтому доклад пришлось отложить на завтра. Взмахом палочки стираю из тетради все ненужное. Теперь очередь стола, но почему-то рука замирает над узкими острыми буквами, темными, будто начертанными углем. В них нет особого смысла, рано или поздно, завхоз все равно уберет надпись. Но я оставляю все как есть, и, кинув учебник с тетрадью в сумку, отправляюсь ужинать.


Эсперанта, спасибо за теплые слова, они очень меня порадовали. Так же спасибо всем читателям. Если у вас есть вопросы или возражения по поводу фанфика в целом и его героев – пишите, ваше мнение для меня очень важно.
И, конечно, если уж пошла такая пляска, нельзя не сказать спасибо Виоле, моей бете – она самая лучшая )


Глава 7

7
***
Если нужно тайком выбраться из школы, то лучше всего подойдет тайный ход, который спрятан за статуей горбатой ведьмы на третьем этаже. Узкий коридор ведет из Хогвартса в Визжащую хижину, а оттуда можно легко аппарировать в Лондон.
Я осторожно спускаюсь вниз, освещая стоптанные каменные ступеньки. Лестница заканчивается, и передо мной открывается почти прямой коридор. Старая кладка сделана на совесть, маленькие квадратные кирпичики плотно прилегают друг другу. Сводчатые потолки высокие, можно выпрямиться в полный рост. Через вентиляционные отдушины слышно то, что происходит наверху. Пробираться по подземному ходу, что идти по обычному школьному коридору, только воздух здесь пахнет пылью и чем-то металлическим.
***
Большая красивая ложь чем-то напоминает вавилонскую башню, она слишком сильно раздражает вселенную, и рано или поздно та обязательно швырнет в нее молнией. Эта мысль пришла мне в голову после нашего утреннего разговора с Джо. А разговор получился не из легких. Едва профессор вошла в класс, я понял, что-то случилось. Она разложила листы пергамента на кафедре и принялась читать, не поднимая головы, как плохая лгунья, которая боится, что глаза выдадут ее секрет.
Джо была сама не своя, либо потому, что ее муж начал догадываться о нашей связи, либо из-за того, что раскрылся обман с Инесс. Первый вариант лучше. Да, он ставил крест на жизни Джо, но я ничего не терял. Мне даже было ее жаль, все-таки она слишком дорого заплатит за то, что заскучав от своей благополучной семейной жизни, закрутила роман с учеником. Хотя, наверно, я так говорю, потому что это не меня обманывали и еще, потому что она чертовки красивая. Без дураков, Джо самая сногсшибательная женщина из всех, что я знаю.
Правда мужу изменяет, но… Еще в детстве я выучил одно стихотворение, и там была такая строчка: «Много разных дев прекрасных, но меж ними верных нет». Лучше если все будет именно так, хоть Джо и хороша, но она совсем не тот человек, с кем бы я хотел тонуть в одной лодке.
Наконец прозвенел звонок, я подошел к Джо, и начал разговор о заклинаниях, она рассеяно кивала. Студенты собирались долго, будто нарочно. Мне так хотелось наложить заклинание, которое вышвырнуло бы всех за дверь. Но вот в классе остались только мы с Джо.
- Что случилось? – прямо спросил я, не желая терять время.
- Вернулся Томас, сын Инесс, – ответила она безжизненным голосом. На секунду я растерялся, новость оказалась слишком невероятной, чтобы вот так взять и поверить ей.
- Он умер. Ты сама рассказывала мне…
- Я видела его вчера. Он был в больнице, а потом пришел ко мне и сказал, что знает про наш обман, – Джо подняла на меня глаза, и в ее взгляде я прочитал даже не страх, а самую настоящую панику.
- А может он сам обманщик?
- Он так похож на Инесс. Просто копия, - слабо возразила она.
- Не нужно быть Мерлином, чтобы изменить внешность при помощи чар, – усмехнулся я. Джо совсем растерялась, мой резкий тон еще больше расстроил ее, но я ничего не мог с собой поделать.
Скрипнула дверь. В класс зашел гриффиндорский первокурсник с огромной сумкой, перекинутой через плечо.
- Выйди, – приказал я ему. Мальчишка тут же попятился перепуганный, будто кролик, неуклюже развернулся, при этом тяжелая сумка с глухим звуком ударилась о дверь, и выскочил в коридор.
Джо выглядела не лучше сбежавшего мальчишки, она таращилась на меня как на убийцу с ножом. Когда я по-настоящему злюсь, то превращаюсь в чудовище. А сейчас внутри меня бурлила такая жгучая ярость, что, хоть бери и разливай по адским котлам. Любой, кто попробует отобрать у меня Инесс, сильно об этом пожалеет. «Успокойся», - приказываю себя я. Нужно держать себя в руках.

***
Из тайного хода я выбираюсь в большую грязную комнату на первом этаже Визжащей хижины. Раньше это была гостиная. Обломки старой мебели до сих пор свалены в углу. Из разбитого окна тянет холодным свежим воздухом.
Я прислушиваюсь, здесь часто можно наткнутся на всяких придурков, которые хотят доказать свою смелость ночевкой в доме с приведениями. Глубоко вздохнув, я представляю небольшой проулок рядом с «Дырявым котлом», там можно материализоваться, не привлекая лишнего внимания.
Стены комнаты начинают расплываться, и на секунду меня окутывает густой туман, тело охватывает легкая дрожь, но она быстро исчезает. И вот, я стою в грязном проходе между старыми домами, в паре дюймов от огромной лужи. Хорошо, что чутье меня не подвело.
Идет дождь. Я спешу к «Дырявому котлу». Перед тем как войти, вытираю лицо ладонью и стряхиваю капли с одежды. «Дырявый котел» – это не «Кабанья голова», публика здесь приличнее, грязи меньше, еда лучше, но и люди любопытнее.
Мне нужно пройти через полупустой зал и подняться на второй этаж. За столиками сидят лишь несколько человек. Посетители заняты своими делами, я произношу заклинание незаметности. Если хочешь проскользнуть тихо, всегда найдется тип, который тебя остановит и начнет выпытывать, кто ты такой и что тебе надо. Закон подлости. Чары работают отлично. Я едва не сталкиваюсь на лестнице с горничной, но та лишь морщится и спокойно идет дальше. Джо сказала, что Томас Коллинвуд остановился в четырнадцатом номере.
Я шагаю по потертому ковру почти до самого конца коридора. Вот она дверь с латунной табличкой 14. Уже постучав, я понимаю, что забыл снять с себя заклинание. Все-таки, за моим показным спокойствием прячемся тревога, я нервничаю, потому что абсолютно не знаю, чего можно ждать от этого парня.
Томас открывает дверь почти сразу, и даже в тусклом свете видно, что он красивый. Девушки наверняка за ним ходят толпой, им очень нравятся такие слащавые блондины. Но меня раздражала не идеальная красота, а несомненное сходство с Инесс, которое сразу же бросалось в глаза. Особенно, если вспомнить ее фотографии до лечебницы.
Пока я изучаю его, Томас вежливо спрашивает, кто я такой и зачем пришел. Я называю свое имя и, по исказившемуся от гнева лицу, догадываюсь, что он его уже слышал. Презрительно кривя губы, парень окидывает меня враждебным взглядом. Его неприязнь не мешает мне войти в комнату и захлопнуть за собой дверь. Коллинвуд еще немного пыжится, давая понять, что мое присутствие коробит его до глубины души. Но я не собираюсь сгорать со стыда или проваливаться сквозь пол. Наконец, он произносит:
- Не думал, что у тебя хватит наглости прийти ко мне. Проклятый обманщик, ты… – дальше он продолжает в том же духе.
Я спокойно осматриваюсь, нарочно его игнорируя. Как говорят, палки и камни ломают кости, а бранное слово не причиняет вреда. В «Дырявом котле» мебель наверно не меняли с самого основания. Если массивная кровать с рваным пологом еще могла послужить не одному поколению бесприютных магов, то колченогие стулья не внушали доверия. На столе, в круге света, отбрасываемого старинной настольной лампой лежит раскрытая книга. Видимо перед моим приходом Томас читал. Ни писем, никаких других бумаг на столе нет. Прислонившись к массивному стенному шкафу, я прикрываю глаза. Мое молчание злит Коллинвуда еще больше. Он затихает, набирая воздуха в легкие, тогда я говорю:
- А мне кажется, из нас двоих врешь ты. Надеешься наложить лапу на чужие денежки? И откуда ты взялся? Акцент у тебя странный.
Томас тяжело дышит и старается состроить угрожающую рожу, но у него получается настолько нелепое выражение, что я едва удерживаюсь от смеха. Он это понимает и оставляет попытки меня напугать.
- Мы с отцом жили в Европе, – его голос звучит глухо. Эмоции переполняют Томаса, и он пытается удержать их в узде. Получается плохо. Коллинвуд умолкает и делает глубокий вдох. Или он сейчас заплачет, или поведает мне страшные тайны. К счастью, парень выбрал тайны.
- Отец говорил, мать нас бросила, и я ему верил, но потом он тяжело заболел и перед смертью признался, что лгал мне.
Я оценил драматичность момента, подумав, правда, что лучше бы его папаша-подонок остался подонком до конца. А Томас заговорил снова.
- Отец забрал меня у матери без ее ведома и устроил так, чтобы все поверил в мою смерть. Он хотел заставить маму страдать и очень радовался, когда узнал, что она попала в больницу. Я очень хочу, чтобы она поправилась и все сделаю…
- Душещипательная история. Продай ее в газету.
Когда Коллинвуд назвал Инесс мамой, я едва удержался, хотелось до крови разбить его смазливую рожу. У него нет прав называть Инесс мамой, да, он не врет, я чувствую, когда люди врут, но теперь я ее сын.
Мои мысли Томас не слышит, но тяжелое молчание, заставляет его нервничать.
- Давай выпьем зелье правды, тогда сразу станет ясно, кто из нас лгун, а кто нет, – предлагает он и вызывающе глядит на меня.
- Может быть, – задумчиво отвечаю я. – Так кто же надоумил тебя приехать в Англию? Дружки отца или может твои приятели? Кто еще кроме тебя рассчитывает получить кусок от наследства?
Томас разъярен, он в бешенстве, я даже узнаю выражение благородного гнева, характерного для настоящих аристократов.
- Я приехал один, – холодно бросает он. – И никакие деньги мне не нужны.
Когда человек злится, все его мысли как на ладони. Заглянув в сознание Коллинвуда, я убеждаюсь, что никто не будет его искать.
- Прости, – я достаю палочку. Он успевает осознать, что сейчас случится, но сделать уже ничего не может. Заклинание яркой белой молнией бьет Томаса в грудь, и его сердце превращается в кровавое месиво. Он падает на бок, пустые глаза таращатся на меня, а на красивом лице застыло обиженное выражение. Колинвуд будто говорит мне «Нечестно», как ребенок, которому подставили подножку.
Есть тысяча могущественных заклятий, способных управлять людьми, временем и судьбой. Но каждый раз, когда в жизни все идет не так, как мне хочется, я выбираю самый простой способ все исправить – убиваю виновника моих бед. Я уже убедился, что убийство не делает жизнь счастливее. Оно все усложняет, превращает меня в еще большего психа. И все равно, когда реальность опять уничтожит мои мечты, я убью снова, потому что так я возвращаю себе контроль. Потому что так я избавляюсь от прошлого. И потому что ненависть очень похожа на любовь. Она не признает полумер.
В комнате тихо, стены в «Дырявом котле» толстые и не пропускают ни звука. Если в соседних комнатах есть постояльцы, то они и не подозревают, что рядом с ними валяется труп. Я использовал заклинание, которое трудно засечь, и можно не бояться, что сюда ввалится толпа авроров.
Я подхожу к трупу, и замечаю, что все-таки выражение лица у Томаса слишком идиотское. Даже хорошо, что никто его не увидит. Похороны - сплошное лицемерие. Все бы сыпали ворохом всяких банальностей, а про себя бы думали, что мальчишка мог бы скорчить рожу поприличнее. Хотя, у Коллинвуда никого нет, значит, и похорон бы не было.
Чтобы избавиться от тела, я использую одно темное заклятие, за полчаса оно превратит тело в горстку праха. Я действую продумано, и хладнокровно заметаю следы. В прошлый раз, я даже не смог взглянуть на мертвого отца, меня трясло от страха. Из-за проклятого сходства мне казалось, будто я вижу свое будущие и свой труп. Я всерьез решил, что сойду с ума, если немедленно не выберусь из дома Риддлов. Мне чертовски повезло. Это был единственный раз, когда я поблагодарил судьбу за то, что мой отец магл. Сколько не говорят о равенстве, об уважении к немагическому миру, ради простого магла авроры не будут носом землю рыть.
Заклятие начинает действовать. Тело тускло светиться, окруженное бледно-зеленым сиянием, оно кажется облитым фосфором. Кожа высыхает, становится ломкой, как пергамент. Еще несколько минут, и Томас превратится в мумию – эта фаза самая быстрая. Морока будет с костями.
Нужно собрать его вещи. Чемодан нашелся под кроватью, я достаю его и бережно складываю туда одежду из шкафа. Можно, конечно, запихать тряпки как попало. Все равно, никто их больше не будет носить, но привычка вторая натура. Вещей у Томаса мало, и я справляюсь быстро. Затем наступает черед ванной. Оттуда я забираю всякую мелочевку типа расчесок, щетки, бритвы и прочего. Все это я бросаю на одежду. Работа закончена и теперь начинается пытка ожиданием.
Рядом с мертвецами человек должен чувствовать себя неуютно, но я спокойно сижу на кровати и смотрю в окно, иногда переводя взгляд на труп. Заклятие медленно, но верно делает свое черное дело. От Томаса остался один скелет. Кости не идеально белые, а скорее желтовато-грязные, выделяются на темном паркете, и на ум приходят мысли о средневековых гравюрах с Танцем Смерти.
Я не могу разглядеть в человеческой жизни какую-то ценность. Наверно, это как дар. Одни видят духов, а другие нет, одни дорожит жизнями других, а я отношусь к убийству с пугающим равнодушием. После убийства отца, во мне что-то исчезло, то, что помогало мне жить так, как живут нормальные люди.
Не должен был я его искать, ведь знал, что ничем хорошим эта затея не кончится. Но, наверно, всякий сирота в душе бережет место для матери и отца. Даже когда мы взрослеем, то не перестаем верить, что когда-нибудь найдем свою семью. А до тех пор, в нас живет надежда, которая помогает справиться с одиночеством.
Расскажи я про всю ту муть, что творится у меня на душе какому-нибудь высоколобому мозгоправу, он бы упрятал бы меня подальше и выбросил ключ.
Я вслушиваюсь в тихое шуршание. Кажется, что кто-то полирует дерево, но это заклятие стачивает кости старины Томаса. Черт, как же я умудрился во все это вляпаться? Не пойму. Широкие потолочные балки потемнели от времени, а может от сотен взглядов таких же бедолаг, как я. Сколько же народу пялилось в потолок этой комнаты, пытаясь сложить из своей бестолковой жизни нормальную картинку. И так: ночь за ночь, год за годом.
Во мне будто бы живут два разных человека. Один великий колдун - его воле подчиняется все на свете. А второй – слабый мальчишка, ребенок, никому не нужный приютский ублюдок, который нуждается в людях, которые бы его искренне любили. Так и моя душа разрывается между прошлым и будущим.
Какой-нибудь умник из тех, кто любит давать советы, скажет, что мне пора взрослеть, прощаться с детством и его иллюзиями. Но мне не с чем прощаться, взрослые отобрали все мои иллюзии еще до того, как научили читать и писать. Кроме одной, я спрятал ее так глубоко, что сам позабыл.
Шуршание продолжалось и будто бы стало громче. Я перевожу взгляд на кости, они тают как ночной кошмар. Мои пальцы отбивают нервную дрожь по крышке чемодана. Хочется, поторопить время, чтобы быстрее убраться отсюда. Заклинание я знаю, и соблазн его применить, велик, но я держу себя в руках. Нельзя привлекать внимания.

***
До пятого курса все казалось проще. Учиться лучше всех было для меня главной задачей. Только при помощи колдовства, безродный грязнокровка мог защитить себя и доказать, что он не хуже всех этих чистокровных снобов. Поэтому я учился как одержимый и к концу четвертого года знал больше заклятий, чем многие старшекурсников.
Тренируя очередное проклятие, я часто представлял, как накладываю его на кого-нибудь из сокурсников. Но если бы меня поймали на запрещенном колдовстве, то вытурили в магловский мир. Горькая наука – обладать великой силой, но прятать ее, притворяясь таким же, как все.
На пятом курсе произошло несколько событий. Я стал старостой, и у меня появилась своя комната. Больше не нужно было прятать все свои вещи в школьный сундук (в общей спальне, что не сопрут, то обязательно заколдуют) и постоянно ждать какой-нибудь гадости исподтишка. Нет, это не дом, о котором я мечтал в детстве, всего лишь временное пристанище, но впервые мне не нужно было его ни с кем делить.
Еще я впервые поцеловался. Девушки меня и раньше волновали, но я был уверен, что тратить на них время глупо. Темная магия важнее. Но одна бойкая гриффиндорка, доказала, что от некоторых вещей не нужно отказываться, даже ради темной магии. И, хотя, убеждала она меня весьма ловко, ничего серьезного между нами не произошло. Отношения – это не мое, но и жизнь книжного червя тоже.
В 15 лет я, наконец, узнал правду о своих родителях. Я прямой потомкок Салазара Слизерина, кумира всех чистокровных колдунов. Но мое имя никогда не напишут на фамильном древе. Там нет места наследникам-полукровкам. Наплевать.
Что толку от чистоты крови, если за нее платишь вырождением. За 1000 лет в роду Слизерина не было колдуна сильнее меня. Ни Марвало, мой покойный дед, ни его чокнутый сынок Морфин мне в подметки не годятся.
Дядя мне совсем не обрадовался, обозвал шлюхиным сыном и сказал, чтобы я убирался к своему отцу маглу. Только глупый мальчишка мог решить, что Риддлы примут незаконнорожденного сына. Я уже не был мальчишкой, но стал еще одним дураком, обманутым бессмысленными надеждами. По-моему, надежда коварная и опасная ложь. Переступив порог дома Риддлов, я наивно верил, что, увидев отца, смогу держать себя в руках, и все обойдется обычными проклятиями или может ударом в челюсть. Но все полетело кувырком прямо к чертям.
Хватит вспоминать отца. Достаточно того, что собственное отражение, собственное имя и собственные сны не дают мне забыть о Риддле-старшем ни днем, ни ночью. В одном из своих кошмаров я направляю на отца палочку и произношу Авада Кедавра, но сам падаю замертво. А он смотрит на мой труп и смеется. И так снова и снова. Я убиваю, я умираю. Убиваю и умираю.

***
Шуршания больше не слышно, комната наполнена пугающей тишиной. На полу, вместо трупа, остался тонкий слой пыли. Заклятие сработало на все сто. Я встаю с кровати, и убираю воспоминания подальше, когда-нибудь эта боль должна исчезнуть. А сейчас нужно взять себя в руки и закончить начатое.
Несколько взмахов палочкой и окно распахнуто настежь, по комнате гуляет магический вихрь, он забирает с собой прах Томаса Коллинвуда и уносится прочь. Я опираюсь рукой о подоконник и вдыхаю свежий воздух. Дождь перестал, мокрая улица поблескивает в свете фонарей.
Проветрив мозги, я поворачиваюсь, окно с дребезжанием захлопывается. Мой взгляд цепляется за раскрытую книгу, все также лежащую на столе. Нужно кинуть ее в чемодан к остальным вещам. Осторожно беру книгу в руки, будто от моего прикосновения она может вспыхнуть. Любопытство толкает меня открыть титульный лист. Это сборник историй про храброго война Сэмми Смелого. «Черт я убил парня, который читает рассказы про Сэмми Смелого», – вихрем проносится в моей голове.
А потом приходят осознание того, что Томас уже никогда не дочитает эту книгу. Вместо того чтобы встречаться с девушками, пить вино с друзьями, жениться и завести детей он исчезнет без следа и никто о нем не вспомнит. Это ужасно не справедливо. «Но жизнь жестокая штука и хорошо, когда она жестока к другим, а не к тебе», – усмехаюсь я.
Ни одному божеству люди не приносили столько жертв, сколько они готовы положить на алтарь собственной мечты. Я обманывал, притворялся, колдовал, убивал ради того, чтобы обрести дом и семью. Сейчас я стою в пустом номере дешевого трактира, сжимая в руках глупую книжку, и впервые спрашиваю себя, а стоит ли моя мечта всего этого. Мальчишка внутри меня кричит «да», а могущественному колдуну, каким я стану однажды уже все равно. Ему плевать и на дом, и на семью, впрочем, на человеческую жизнь ему тоже плевать.
Но теперь уже поздно искать ответы, для меня нет пути назад. Я гашу лампу на столе и выхожу прочь из комнаты.


Глава 8

8
***
Инесс умерла 22 мая, покончила с собой.
На следующий день я аппарирую на берег моря, в моих руках кипа рисунков – все, что она нарисовала с тех пор, как я впервые появился в Кинсдейле. Джо достала их для меня. Она что-то подозревала насчет исчезновения Томаса, но после объяснений, сдобренных чарами убеждения, успокоилась. Так было проще.
Я подхожу почти к самому краю утеса. Мелкие камешки выскальзывают из-под ног и катятся в низ. Ветер бьет в лицо, а волны яростно штурмуют отвесные темные скалы. Я смотрю вниз и вспоминаю, как приехал сюда впервые, вместе с другими приютскими детьми. Тогда море меня испугало, сейчас страха нет, только отвращение к соленому запаху, сырости и монотонному шуму прибоя – будто кто-то бьется головой об стену. Мое воображение уносится в даль, летит над огромным океаном, который меняет свой цвет от меридиана к меридиану. Миллионы мертвецов могут исчезнуть в нем без следа.
Одно заклинание и ветер меняется в сторону моря. В левой руке я держу рисунок, тонкая бумага трепещет на ветру, я поднимаю ее выше – будто размахиваю белым флагом. Лист вспыхивает, до того, как огонь успевает обжечь кожу, я разжимаю пальцы. Огненной птицей он парит над морем, а через секунду уже рассыпается темными хлопьями пепла.
Я вытаскиваю из охапки еще один лист, потом еще один и еще… Лица, пейзажи, цветы, животные, диковинные узоры – все превращается в пепел. Когда от толстой кипы остается где-то половина, я бросаю ее вниз. Листы разлетаются в разные стороны и вспыхивают. Бледный оранжевый фейерверк в тусклом сером небе. Потом они гаснут.
Теперь мои руки пусты, как и сердце или душа, или как правильно называется та часть тебя, которая болит, когда на теле нет ран.
Все кончено. Инесс стала одним из моих мертвецов, спрятанных под водой.

***
После смерти Инесс прошло несколько дней. Сегодня у нас на первом уроке контрольная по географии, но я почему-то не могу вспомнить, что нам задали выучить. В коридоре полно студентов с уставшими сонными лицами, наверняка они сидели за учебниками до утра.
По каменным плитам лениво бегут ручейки воды, я останавливаюсь и смотрю себе под ноги и вдруг с ужасом понимаю, коридор уже заполнен водой до потолка. Она будто грязное бутылочное стекло, и лица людей сквозь полупрозрачную толщу воды выглядят бледными, как рыбье брюхо. Но все идут, как ни в чем не бывало, не замечая, как при каждом движении колышется вода. Она им не мешает потому, что они не дышат. Я тоже не дышу, может, мы все мертвы, я не могу понять, что происходит. Но одна мысль пробивается сквозь тяжелую пелену страха. Это галлюцинация.
На самом деле никакой воды нет, я схожу с ума. Паника налетает, как дикий зверь, я с трудом удерживаюсь на ногах. Вместо того чтобы закричать, крепко зажмуриваюсь, надеясь, что вода исчезнет
«Я не псих. Психи не контролируют себя, а я контролирую. Я знаю, что реально, а что нет. Я себя контролирую», - повторяю я снова и снова, но вода все еще здесь. Нужно уйти сейчас, пока другие не поняли что со мной что-то не так, пока они не начали задавать вопросы. Этого нельзя допустить. Я и поворачиваюсь, чувствуя легкое сопротивление воды.
Из темной глубины коридора появляется маленькая девочка-равенкловка. Ноги в белых гольфах не касаются пола, ее несет какое-то течение, которого я не чувствую. Ее длинные светлые волосы колышутся, как паутина на ветру. Когда плоское бескровное лицо оказывается напротив меня, я пытаюсь вспомнить кто она такая, но не могу.
Ее рот открывается, и в моем сознании вспыхивают слова: «Все зло в воде». Я отступаю и пытаюсь сказать, что-нибудь в ответ, но вместо слов изо рта вытекает струйка крови. Она расширяется, будто облачко от дыхания в морозном воздухе. Вода вокруг темнеет, становится насыщенно-красной, кровавая пелена отделяет меня от всего остального мира.
Я не могу утонуть в собственной крови! Я отчаянно барахтаюсь, пытаясь спастись, и выбираюсь, но не из воды, а из кошмарного сна.

***
Пот струится по лбу, пижама прилипла к спине, а мой взгляд прикован к темно-зеленому пологу кровати. У нас в школе все кровати с балдахинами, будто в историческом романе. Я не шевелюсь, только сердце бьется об ребра, как муха, угодившая в паутину. С моими снами одна беда – они все чертовски похожи на реальность, теперь прокручивая в голове сон о воде, я понимаю, что у нас в школе нет географии, а учеников принимают только с 11 лет… Но еще несколько минут назад я готов был поклясться собственной магией, что это все реально, если не вода, то мое сумасшествие. И хоть бы раз мне приснилось, как министр магии награждает меня орденом Мерлина, а Салли Херст, самая симпатичная девчонка в Хогвартсе стоит рядом, готовая повиснуть на моей шее. Впрочем, хватило бы и одной Салли…
Я улыбаюсь, вылезаю из-под одеяла и тут же ежусь от холода. Любые согревающие заклятия в стенах слизеренских подземелий исчезают без следа, как роса при наступлении дня. Ни одно не продержалось дольше 5 минут. Есть еще камин, но я больше люблю жаровни, где вместо углей лежат саламандры, они светятся слабым красным светом. В комнате таких две - обе похожи на медные кастрюли, опирающиеся на изогнутые ножки. Одна стоит перед моей кроватью другая рядом с камином, подальше от шкафа с книгами.
На полу – пушистый ковер темно-зеленого цвета. Ходишь по нему, будто по лестному мху. Но даже через толстый ворс чувствуются холодные плиты пола. Искать тапки лень, да и по сравнению с приютом, холод вполне терпимый. Сильнее всего меня мучает жажда. В горле пересохло, будто бы я пробежал сотню миль. Я оглядываю комнату, машинально отмечая, что сейчас раннее утро, свет еще слишком серый и безжизненный, и новый день еще не набрал силу. Моя комната в подземельях, но в стене, напротив двери, наколдовано магическое окно. Из него открывается вид на горы.
Я прикидываю, где бы сейчас достать воды, впрочем, сгодился бы даже вчерашний кофе. Но моя аккуратность толи врожденная, толи вколоченная воспитателями, не дала бы мне уснуть, если бы на столе осталась стоять грязная чашка. Мысли будто плавают в киселе, но все-таки до меня доходит, что можно выпить воды из-под крана в ванной, а заодно смыть с себя липкую сонную одурь. Правда, слово ванна, это слишком громкое название для закутка с душем и туалетом.
Вся утренняя рутина отнимает время, но до завтрака еще остается час, который совершенно нечем занять. Сегодня у меня один зачет - по Полетам. Челюсть сводит от зевоты. Может в мире и есть люди, для которых подъем в такую рань – радость, но я не из их числа.
Стопки книг окружают стол, мне пришлось их убрать их на пол, чтобы освободить место для магической астролябии, купленной у старьевщика. Правда, сейчас, в груде железок, магических кристаллов, увеличительных стекол и прочих инструментом астролябию трудно разглядеть. Но я уверен, что смогу ее закончить до отъезда, а потом перепродать вдвое дороже.
Как всегда при мысли о летних каникулах я раздраженно хмурюсь, хорошо было бы никуда не уезжать, а еще лучше, если бы вся школа принадлежала мне. Ведь она тоже часть моего наследства. Эти насквозь промороженные подземелья уж точно. Подхватив верхнюю книжку из стопки, которая по высоте доставала до столешницы, я поправляю школьную мантию, висящую на стуле, и иду к кровати уже застеленной покрывалом. Перед тем, как усесться по-турецки на кровать и уткнуться носом в трактат о запретных заклятиях, я помешиваю саламадр в жаровне. По цвету они похожи на остывающую лаву, какой ее изображают в магических книжках. А по виду на маленьких ящерок.
Эти несложные действия помогают мне вернуться в нормальную колею, из которой меня выбил сегодняшний сон. Как не хотелось мне этого признавать, но однажды он мог стать явью. А, сосредоточившись на выполнении обычных действий, я будто бы обходил по кругу реальность, расставляя защитные талисманы.


Глава 9

9
***
От книги меня отрывает шум, из каминной трубы сыпется сажа, а затем из нее вываливается сова. Она черна, как чертовка, но дело тут не в природном окрасе, а в том, что камины в Хогвартсе не чистили уже лет 200. Сова недовольно щелкает клювом и взмахом крыльев поднимает облачко золы.
Птица подлетает ко мне и опускается на спинку кровати, к правой лапке прикреплен цилиндр с письмом. Едва я развязываю веревки, она тут же взлетает, несколько хлопьев сажи падают с ее перьев, а потом черной тенью стремительно исчезает в каминной трубе. Скорее всего, сова фамильная, почтовые всегда ждут награды за свои труды. Немного заинтригованный, я открываю цилиндр. Изящный подчерк Джо легко узнать, я быстро пробегаю глазами строчки.
Она пишет, что уволилась с работы, рассказала о нас мужу и, что она не может больше жить во лжи. Какого черта! Зачем она это сделала? На секунду мне кажется, что это розыгрыш или очередной идиотский сон.
«Жить во лжи надо же», – усмехаюсь я. Сколько пафоса в этих словах. Можно подумать, между правдой и обманом огромная пропасть. Но люди верят, что правда лучше. Хотя, как по мне, так вера и есть праматерь всей лжи.
Наверно, после письма Джо, я должен метаться по комнате, швыряясь молниями. Про молнии я упомянул не ради красного словца. Когда злость перехлестывает через край, у меня с кончиков пальцев срываются маленькие шаровые молнии. Они слишком слабые чтобы кого-нибудь убить, но оставляют после себя черные пропалины. Но сейчас мне все равно, что будет с Джо и с ее жизнью. Наши совместные игры закончились, когда я потерял Инесс.
Одно слово и лист пергамента превращается ни во что. Чутье подсказывает, с последствиями нашего романа так просто не разберешься. Скандал в Хогвартсе не утаишь. Здесь у стен есть не только уши, но так же глаза и рот. Правда, летние каникулы не дадут местным сплетницам посмаковать новость всласть.
А пока это все еще тайна, и во время завтрака лишь один сынок Джозефины не сводит с меня глаз, явно стараясь проткнуть взглядом насквозь. Так он и таращится до самого последнего момента, надеясь, что я замертво упаду в тарелку с кашей. Бесполезно. Кое-кто уже начинает шушукаться, переводя любопытные взгляды с разъяренного парня на меня и обратно. Если постараться, я даже смогу увидеть воздушные замки предположений и догадок, - хрупкие причудливые конструкции, которые тут же разрушаются и уступают место другим не менее бредовым построениям.
Стоит мне встать из-за стола и выйти в коридор, Карр устремляется следом за мной.
- Риддл, – круглое добродушное лицо побелело от ярости, а карие, как у матери глаза, превратились в узкие щелки. Я оборачиваюсь, он уже стоит прямо передо мной, еще секунда и он схватит меня за грудки. Но люди боятся прикасаться ко мне, а тут я еще постарался глянуть на этого недоноска так, чтобы до его убитых квидичем мозгов дошло - тронет меня пальцем, отлетит к стенке, как чертов бланджер.
- Это правда? – орет он мне в лицо, изо рта летят капельки слюны. Нас разделяет пара дюймов, но Карр вопит так, будто хочет докричаться до Хогсмида. Его слышу не только я, но и те, кто еще остался в Большом зале. Большинство учеников поспешили закончить завтрак и теперь высыпали в коридор. Взбудораженная толпа обвилась вокруг нас кольцом прямо как змея вокруг яйца.
- Не твое дело, – отвечаю я. Верный способ взбесить человека – говорить с ним очень спокойно и очень вежливо.
Сыночку Джо за глава хватает и простого спокойного отказа. Он срывается и выкладывает все немногое, что знал о моем романе с его мамочкой. Толпа жадно ловит каждое слово. И все надежды на спокойное окончание года отправляются к чертям. А Карр все орет, ожидая, что я буду отрицать его обвинения, и тогда он снова вернет назад свою идеальную жизнь. Но сейчас мне не до него. Водоворот чужих мыслей затягивает мое сознание и стремительно тащит в темное ничто. И только ненависть удерживает меня здесь. Хочется выпустить ее наружу, чтобы все эти уроды вокруг превратились в одно кровавое месиво.
В этот момент появляются Слагхорн, наш декан, и Дамблдор, декан Гриффиндора. При виде учителей, ждущая драки толпа, становится «паинькой», а потом и вовсе распадается. Двое рослых гриффиндорцев оттаскивают от меня Кара, тот вырывается и вопит во всю глотку: «Я тебя убью, сволочь. Убью!» На его угрозы я не реагирую, занят тем, что пытаюсь затолкать свою ярость на место – занятие такое же приятное, как пытаться удержать внутри рвоту.
Теперь за меня принимаются деканы. Слагхорн, низкорослый и упитанный, с круглой головой и блестящей лысиной похож на мячик, который все норовит ускакать, когда ты хочешь его поймать. Разговаривает он всегда уверенно и деловито, не забывая добродушно улыбаться. А Дамблдор, манерами напоминает хитрого епископа, такой же елейный, ведет себя со всеми дружелюбно, но покровительственно. И усмехается в длинную русую бороду так, будто держит в уме список всех грехов и тех, которые ты уже совершил и тех, о которых только подумал. Друг друга мы на дух не выносим. Если бы не гриффиндорские принципы, господин декан давно бы выставил меня из Хогварста.
Во время разговора я стараюсь отвечать только «да, сэр» и «конечно, сэр». Вскоре они оставляют меня в покое, пригрозив разговором в кабинете директора. Я вежливо киваю, мысленно послав их к чертям этот комедийный дуэт.

***
До квидичного стадиона, я добираюсь, не замечая ничего вокруг. Всего нас собралось 12 человек с 2-х факультетов: Слизерин и Равенкло. Солнце висит низко, и все квидичное поле в густой тени трибун. Мне нравится утренняя прохлада, я бы постоял в ней подольше, но появляется профессор, и мы, забрав из сарая метлы, поднимаемся в воздух. Весь зачет по полетам – это бесконечное однообразное кружение над окрестностями Хогвартса до тех пор, пока у профессора не онемеет задница. Но задница у нашего летуна как оловянный таз, поэтому мы бестолково мечемся часа два. Солнце поднимается все выше и выше, пока наконец не зависает прямо над землей.
Малфой выписывает очередной квидичный фортель, рисуется перед девчонками. Однажды, наш завхоз обозвал белобрысого за пижонистую манеру летать «ехарным крентелем». Этот парень просто не может не выделываться, правда, сегодня он старается зря. Девчонки не обращают внимания на его финты, они сбились в стайку и увлеченно чирикают как воробьи, искоса поглядывая на меня. Обсуждают не только они. Нотт, Блек и Лестранж тоже переговариваются, по их похабским ухмылкам, не трудно понять, о чем именно идет речь. Черт с ними, пусть ради разнообразия обсуждают, с кем спал я, а не с кем спала моя мать.
Иногда мне хочется рассказать кому-нибудь о холоде, об отчаянии, об одиночестве, о боли и о ярости. Но никто не станет меня слушать, не станет решать мои проблемы или помогать мне. Я знаю, что после всего того, что я видел, всего что чувствовал, когда проваливался в чужие мысли, я уже больше никогда не смогу доверять людям, уважать их и верить, что жизнь такого самовлюбленного жестокого злобного животного, как человек имеет хоть какую-то ценность.
И все же, какая-то часть меня нуждается в признании, поклонении, обожании и любви. Зачем мне это? Потому что я один из выводка шопенгауерских дикобразов*? Один из той жалкой массы людей, чьи жизни такие же мелкие и незаметные, как песчинки в море.
Я чувствую удар в плечо, хочу оглянуться, но тело не слушается – в меня попало заклятие и сильное. Пальцы отпускают древко метлы и через мгновение, я уже лечу вниз.
Все происходит слишком быстро, чтобы всерьез испугаться. Я не могу оглянуться и увидеть, что там внизу, хотя какая разница, где будет валяться кровавая лепешка из Тома Риддла. Сделать ничего нельзя. Будь на моем месте сам Мерлин, из него вышла такая же лепешка. Но я все равно до последнего пытаюсь остановить падание.
А потом я получаю отсрочку, мое тело ударяется о поверхность воды, в воздух взлетает сотни брызг. Удар силен и чуть не вышибает из меня дух, но я успеваю вдохнуть, перед тем, как голова оказывается под водой. Мое падение продолжается, но становится медленным и плавным. Тишина и холод окутывают меня плотным коконом. Вода щиплет глаза, но я продолжаю смотреть, как отдаляется тусклое пятно света. Пытаюсь собраться с силами и вырваться наверх. Бестолку. Стараюсь, как можно дольше задержать дыхание, но сознание ускользает.
Прошлое возвращается ко мне, лицо маленькой девочки отражается в коричневой поверхности реки, рядом плавают желтые листья. Ей холодно, она пришла сюда ранним утром, чтобы утопить своего мертвого братика. Младенец легкий как перышко, но она положила в корзину камни из сада, девочка очень устала, дорога была долгой. Хочется отдохнуть, но нельзя. Мама больна, она очень слаба и с трудом может встать, а нужно, чтобы вода скрыла все грехи. Иначе маму заберут плохие люди. Девочка боится, и в тоже время она чувствует ответственность за маму и гордость за себя. Она осторожно опускает….
Это не мое воспоминание, разум пытается избавиться от него, как раньше от заклятия. В этой маленькой битве он побеждает, но война проиграна. Легкие горят огнем, прозрачные пузырьки легко летят вверх. Я хочу лишь одного - воздуха, мне нужен один глоток, который стоит всей магии мира. Один вдох, чтобы бороться. Но я глотаю грязную воду. И темнота накрывает меня, как крышка гроба.

* «Когда люди вступают в тесное общение между собой, то их поведение напоминает дикобразов, пытающихся согреться в холодную зимнюю ночь. Им холодно, они прижимаются друг к другу, но чем сильнее они это делают, тем больнее они колют друг друга своими длинными иглами. Вынужденные из-за боли уколов разойтись, они вновь сближаются из-за холода, и так - все ночи напролет.» - Артур Шопенгауэр.


Глава 10

10
***
Я снова могу дышать, горло болит так, будто я умудрился проглотить пчелиный рой. Я, все равно, глубоко вдыхаю. Пахнет лекарствами. Нужно открыть глаза и убедиться, что я в лазарете. Но тогда подойдет медсестра, она здесь рядом, я слышу ее шаги и звон каких-то склянок. Осторожно пробую сжать руку в кулак, пальцы легко сгибаются, оцепенение прошло. Мне тепло. Наверно, одежду высушили заклинаниями. Не помню, кто вытащил меня из озера, не помню, как здесь оказался. Во рту до сих пор остался привкус тины, и хочется пить. Смешно, конечно.
Говорят, вода очищает, но на больничной койке лежит все тот же Том Риддл, и когда я выйду из лазарета, то вернусь к своей обычной жизни. Все будет по-прежнему или нет…?
Теперь я знаю, откуда взялся мой страх перед водой, и кто была та девочка из сна. Десять лет воспоминания чокнутой суки Менделворт сидели в моем сознании, как осколок стекла. Сколько еще таких осколков в моей голове? Мои страхи, мои надежды и мечты, моя ненависть – мои ли они? Кто я?
Томас Марвалло Риддл. Колдун, сирота, полукровка, ученик Хогвартса, староста Слизерина. Одна мелкая песчинка, о существовании, которой люди забудут сразу, как только она исчезнет из этого мира.
Я открываю глаза и смотрю на белый потолок, глаз замечает тонкие трещины. Знаю, люди забудут Тома Риддла, его маленькие победы и горькие поражения, но они навсегда запомнят имя Волдеморта. Он станет бессмертным.
Я улыбаюсь.

Спасибо моей бете Виоле, она очень постаралась, чтобы сделать этот фик лучше, Хогнету за возможность публиковать фанфики. И конечно, большое спасибо всем тем читателям, которые осилили мое произведение до конца. Надеюсь, что вы не потратили время зря)
Удачи всем вам и много хороших фанфиков!


There are things,
I have done
There's a place,
I have gone
There's a beast,
And I let it run
Now it's runnin' my way
There are things,
I regret
That you can't forgive
You can't forget
There's a gift,
That you sent
You sent it my way
So, take this night
Wrap it around me like a sheet
I know I'm not forgiven,
But I need a place to sleep
So, take this night
Lay me down on the street
I know I'm not forgiven,
But I hope that I'll be given
Some peace
Black Lab «This Night»