Больным — на здоровьеСтоит дерево, цветом зелено. В этом дереве — четыре угодья: первое — больным на здоровье, второе — людям колодец, третье — от зимы свет, четвёртое — дряхлым пеленанье.
– Сев, почему ты привёл меня именно сюда?
– Я хотел, чтобы ты это тоже почувствовала. Садись и закрой глаза.
Северус сел возле старой берёзы, росшей у самого озера, подперев спиной ствол.
Лили вздохнула, нетерпеливо встряхнула кудрями и последовала его примеру – так удобнее. Она послушно закрыла глаза и стала ждать, что будет дальше. Лили немного сердилась на своего друга – иногда она его совсем не понимала. Что она должна почувствовать? Изо всех сил сосредоточилась, пытаясь отогнать занозой сидящую мысль, что они выглядят как два идиота – уселись спина к спине возле дерева с закрытыми глазами. Всё, что она пока почувствовала – это запах несвежей мантии Северуса. Лили поморщилась. Северус, конечно, уже не носит смешных нелепых рубашек с женскими рюшечками – слава Мерлину, в Хогвартсе ученики ходили в форме. Но он умудрялся и здесь выделиться только ему одному свойственному пренебрежению к одежде. Северус не был неряхой в полном понимании этого слова. Но было такое ощущение, что ему просто плевать, как он выглядит. Лили отогнала ненужные мысли. Ей не терпелось скорее вернуться в замок. Она не смогла отказать Севу в его просьбе прогуляться, но продолжала себя корить за малодушие, а его за эти непонятные загадки.
Он был странным. Ни на кого непохожим. Они почти не общались, учились на разных факультетах, но он был её другом. Лили сама не могла себе объяснить, почему она продолжала водить дружбу с этим молчаливым, задумчивым мальчишкой.
Хогвартс ворвался в её жизнь буйным ритмом открытий, знакомством с новыми друзьями и радостью от всего, что происходило вокруг. Северус не вписывался в этот круг. Он не был душой компании, как, например, Джеймс Поттер (Лили покраснела от нечаянного сравнения), не был красавцем, как Сириус Блэк, за которым бегала добрая половина девчонок. И всё же он был особенным. Лили всё время чувствовала незримую ниточку, которая связывала её с Северусом. Все детские годы, когда они впервые познакомились, и годы, проведённые в Хогвартсе.
Она знала, что дома у него серьёзные проблемы. Северус уходил от расспросов, а Лили жалела его и не знала, как помочь. Она выросла, окружённая любовью родителей, и ей было сложно принять вообще тот факт, что у других может быть по-другому. Каково это – бояться собственного отца? Видеть заплаканное лицо мамы. Расти, словно сорняк в поле – никому ненужным и брошенным в течение жизни, словно кутёнок, которого жестокие мальчишки спихнули с мостков в речку.
В последнее время и у самой Лили была куча проблем. Она пожаловалась Северусу, что плохо спит по ночам, постоянно болит голова и порой хочется плакать без видимой на то причины. Сама она связывала всё это с большими нагрузками, ослабленностью организма после зимы и, возможно, взрослением – девчонки со старших курсов рассказывали, что у девушек так бывает. В привычку Лили не входило делиться со своими проблемами с кем бы то ни было, но Северус был исключением. Он всегда мог выслушать, никогда не высмеивал личные переживания и, собственно, он был её настоящим другом.
– Прислушайся…
Лили вздрогнула – голос Северуса внезапно разорвал все скачущие в разных направлениях мысли. Лили прислушалась. Удивительно. Она не сразу поняла, но что-то явно изменилось. Звуки внешнего мира остались за чертой. Лили не слышала больше шума стайки щебечущих девчонок, которые грелись на берегу озера; смеха, если не сказать, гогота, мальчишек, которые с независимым видом прогуливались возле девочек. Она услышала шум берёзы. Ласковый, нежный и успокаивающий. Листвы ещё не было – берёза украсила себя нарядными серёжками. Длинными, свисающими на тонких веточках и пушистыми. Сейчас Лили не видела их – она по-прежнему сидела с закрытыми глазами, но слышала – серёжки тихо переговаривались. Внезапно спине стало горячо. День был тёплым, но это тепло было не телесное. Были такие ощущения, словно по спине пробежал свет. От затылка пошёл вниз, распространяясь во все стороны, как трещинки на осенних лужах – стремительным неведомым узором. В плечи, руки (ладоням стало жарко); скакнул в живот (Лили вздрогнула от запорхавших бабочек) и, пройдя насквозь, соединился снопом в сердце. Стало удивительно спокойно и радостно – Лили даже показалось, что она сейчас взлетит. Она открыла глаза и встретилась взглядом с чёрными внимательными глазами Северуса – в них можно было просто утонуть.
– Ну? Почувствовала?
– Сев, что это?
Северус улыбнулся:
– Я знал, что ты тоже увидишь этот свет. Я прихожу сюда часто. Эта берёза особенная.
– Волшебная?
– Обычная. Наверное. Для тех, кто сам обычный. Для тех, кто верит – она даёт свет.
Лили удивлённо покачала головой. Она хотела возразить, что это всего лишь дерево, и верить в такие вещи немного смешно, но осеклась. Она на самом деле почувствовала, что ей стало легче. Голова не болела, не хотелось уже поскорее добраться до замка и немного полежать. И ещё хотелось улыбаться. Лили улыбнулась:
– Спасибо тебе… Как ты думаешь, она давно тут?
Северус пожал плечами:
– Не знаю. Обычно берёзы растут больше века. Я думаю, этой повезло, или не повезло, родиться в Хогвартсе. Кто знает, свидетелями скольких горестей, печалей, радости и сокровенного она стала? Наверное, волшебники, которые находят в её кроне уют и уединение, невольно делятся своей волшебной силой. Когда люди в ней нуждаются, берёза отдаёт её обратно, как березовый сок. Ну что, пойдём?
Лили погладила шершавый ствол. Берёза хранила свои секреты. После неё сюда придёт другая девочка, а деревце так же ласково, по-матерински поможет. Она перевела взгляд на Северуса. В такие минуты, как никогда, появлялось осознание, что они всего лишь песчинки.
В замок шли молча, углубившись в свои мысли. Лили несколько раз оглянулась на удивительную берёзу, которая махала на прощание серёжками.
Людям – колодец– Блин, Гермиона, ты точно хорошо подумала? Сегодня же воскресенье! Это просто преступление в выходной день открывать конспекты. Может, ну его?
– Рон, у нас экзамены на носу! Если ты хочешь получить своих заслуженных «троллей» – пожалуйста! Никто тебя не держит.
Гермиона решительно прошагала мимо дверей Большого зала и, не оглядываясь, устремилась к озеру. Рон вздохнул, с тоской посмотрел на второкурсников, разложивших плюй-камни прямо на дворе в тени каменной горгульи, и поплёлся следом – что ему оставалось? Если Гермиона лишит его наследства, в смысле, перестанет помогать с уроками, то плохи его дела.
Гермиона шла так быстро, что Рон, с его-то огромными ножищами, еле поспевал за ней. Наконец, он нагнал её уже почти у самого озера и попытался отнять учебники. Попытался, потому что эта куча оказалась гораздо тяжелее, чем можно было ожидать от стопки книжечек.
– Гермиона, ты между страницами кирпичей наложила? – Рон охнул, пытаясь не уронить ценные знания, которые ему предстояло впихнуть в себя в ближайшие пару часов.
Было очень жарко. Настоящая пытка – в такую погоду пытаться заниматься уроками, тогда как можно было это время провести с большей пользой. На берегу шло веселье полным ходом – девчонки и мальчишки проводили воскресный вечер возле прохладного озера. Но Гермиона, не сбавляя темпа, двинулась дальше по берегу – к одинокой величественной берёзе. Тут она сбавила таки темп, приземлилась прямо в тени дерева, отобрала у Рона конспекты с учебниками и, не отрывая глаз от страниц, жестом указала Рону на место возле себя. Рон, по-прежнему вздыхая, уселся рядом.
– Жарко, – пожаловался он.
– Сними мантию, – бросила Гермиона.
– А рубашку можно?
– Да хоть трусы, главное, не отвлекайся. Со стороны Гарри настоящее свинство, что он не смог пойти с нами. Мы же договаривались позаниматься сто лет назад! Я составила график, отметила нужные задания. Мальчишки… – Гермиона сердито заправила прядь волос за ухо.
Она сунула Рону под нос учебник по трансфигурации, отметив те абзацы, которые он должен срочно выучить. Рон с тоской продирался сквозь мудрёные фразы, стыдливо ёрзая от осознания того факта, что если бы они с Гарри на уроках слушали строгую МакГонагалл внимательнее, сейчас не пришлось бы пялиться в учебник, как в первый раз. Как назло, абзацы не желали преобразовываться в прочно осевшие знания, а скакали в голове набором абсурдной сумятицы. И ещё донимала жара. Рон снял мантию, развязал галстук, но это не помогало. Занемела спина. Тогда он устроился поудобнее – прислонился спиной к стволу берёзы.
Сначала ему показалось, что Гермиона наслала на него чары – с неё станется! Он удивлённо посмотрел на невыносимую всезнайку, но она сосредоточенно читала, не замечая ничего вокруг. Но Рон точно что-то почувствовал. Внутри появилось ощущение покоя. Хаотичные беспорядочные мысли о том, как бы побыстрее слинять с незапланированного урока, улетучились. Рон сам не понял своих ощущений, но поддался желанию закрыть глаза. Он сидел, прислонившись к стволу берёзы, и с удивлением прислушивался к себе. Абзацы занудного учебника легко сложились в единую картину простейших определений превращений. Изнурительная жара сменилась ласковой прохладой. И ещё Рон слышал, как шепчутся листочки. Он открыл глаза, улыбаясь от уха до уха, и чуть не поперхнулся, наткнувшись на суровый взгляд Гермионы:
– Рон! Как тебе не стыдно! Вместо того, чтобы учить, ты сидишь дремлешь!
Рон положил учебник на землю и процитировал:
– Магические превращения, то есть те, которые может наколдовать волшебник, имеют общее с природными. Мир наполнен магической субстанцией. Именно с помощью нее совершается любое волшебство. Без нее не обходится и трансфигурация. Волшебной науке неизвестно, в какой степени магическая субстанция участвует в природных преобразованиях (вполне возможно, что и в большей). Зато невозможно недооценить ее роль при сотворении заклинаний превращения.
Вот простейшее определение превращения: это изменение структуры и/или свойств материального объекта путем магического воздействия. Именно материального, нельзя подвергнуть превращению иллюзию (ее можно только развеять) или, например, душу или время.
Рон несколько секунд потешался над растерянностью Гермионы, а потом похлопал по стволу берёзы:
– Иди сюда.
Гермиона переместилась поближе, села спиной к берёзе, куда ей показал Рон.
– Закрой глаза.
Гермиона послушно закрыла. С минуту она сидела с непроницаемым лицом, потом будто дёрнулась. Рон наблюдал. Гермиона широко распахнутыми глазами посмотрела на него и спросила:
– Рон, что это?
Он невольно залюбовался. В каждом зрачке отражались облака, зелёные листочки свесившихся низко веток и солнце. А изнутри всей этой смеси шёл свет. Рон чуть не поддался желанию поцеловать Гермиону, но вовремя спохватился. Он вновь прислонился к стволу, теперь не глядя на неё, но ощущая каждой клеточкой её присутствие. Они немного помолчали.
– Удивительно, – это подала голос Гермиона. У меня такое чувство, словно через меня пропустили радость. Хочется петь и, ты не поверишь, совсем не хочется заниматься. Может, на сегодня хватит? Кстати, чего это Снейп так злобно на нас таращится? Правилами не запрещено – сидеть на берегу озера возле берёзы с учебниками.
Они сидели спина к спине возле ствола берёзы, растущей на берегу озера. Издалека разносились визг и хохот беззаботных товарищей. А они сидели, укутанные шатром тенистой листвы, и улыбались.
От зимы – светВ Хогвартс она попала с оказией, совершенно случайно. Это событие – возвращение в родные стены, где, в общем-то, она была счастлива, казалось сейчас нереальным на фоне всей её теперешней жизни.
Эйлин всегда была замкнутой и скрытной. Вряд ли хоть кто-то мог грустить о том, что она навсегда покинула стены волшебства и магии, когда на седьмом курсе пришлось выбирать свой дальнейший путь. У неё этого пути не было. Её никто не любил, не тянулся к ней за советом – так ей казалось, по крайней мере. И всё же, Хогвартс был её домом. Здесь, в единственном месте, она чувствовала защиту и покой.
Как всё было просто во времена учёбы. И как сложно оказалось там, во взрослой жизни. Наверное, это было само собой разумеющимся, что колдуньи и волшебники, выходя из стен магической школы, твёрдо стояли на ногах и знали, чему посвятят себя. Эйлин этого не знала. Особых дарований у неё не наблюдалось, разве что замечательная реакция и умение видеть на пять ходов вперёд в детской игре плюй-камни. Здесь Эйлин чувствовала себя в своей тарелке и преображалась, обретая ту долю уверенности, которой её всегда не хватало на других занятиях. Однокурсники давно привыкли к её серости и особо не докучали. А Эйлин ужасно переживала, что она такая никчёмная. Но смелости никогда не хватало.
Знакомство с Тобиасом, их поспешный брак выглядел вполне закономерным на фоне всех её комплексов. Тобиас никогда её не любил – она знала это. Сначала она просто радовалась, что хоть кто-то обратил на неё внимание. Ей так хотелось быть примерной женой, хорошей матерью и счастливой женщиной. Не её вина, что она не разглядела в своём избраннике жёсткости, надменности, самолюбования и неумения в принципе быть достойным мужем.
Тобиас, как потом выяснилось, подцепил Эйлин назло своей подружке. Решил доказать, что он один не останется, и на свете много дурочек, которые будут его обожать и выполнять любые его прихоти. Эйлин кротко старалась следовать всем его рекомендациям, корила себя за нерадивость, когда попадала в немилость. Собственно, её комплексы только удесятерились в таком браке.
Как-то раз Тобиас пришёл домой пьяным. Ему не понравилось, что жена встречает с недостаточно разогретым ужином. Тогда он в первый раз поднял на неё руку.
На другой день Эйлин старательно отводила глаза, прятала безобразный синяк во всю скулу и жалела Тобиаса, которому было весьма некомфортно. Никакие магические заговоры не помогли свести злосчастный синяк, и Эйлин ещё добрых две недели врала соседям, что у неё разболелся зуб. Она считала себя виноватой. Ничего. Она научится, будет примерной женой, и у Тобиаса не будет повода усомниться в её хозяйственности.
В следующий раз Эйлин отделалась выбитым зубом за то, что ужин был недостаточно калорийным. Тобиас перевернул стол с заботливо расставленными тарелками, заявив, что он эту дрянь есть не станет. То, что в семье не было денег на покупку того же мяса, Эйлин отнесла, конечно же, себе в вину. Она старалась изо всех сил. Но снова и снова повторялся этот ритуал, с завидной регулярностью – Тобиас вымещал всю свою несостоятельность на безответной жене, прикрывающей голову.
Письмо из Хогвартса, подписанное директором, напугало Эйлин. Она боялась, что Тобиас рассвирепеет, если узнает об этом послании. Оказалось, в школе проводились открытые соревнования по игре в плюй-камни, и Эйлин приглашали принять участие в составе жюри. Она тут же применила инсендио к пергаменту, хотя все четыре строчки прочно врезались в сознание. Как же ей хотелось вновь вернуться в родные стены! И как же она боялась мужа, который и слышать не хотел о волшебстве и магии. Но тут вмешался его величество случай. Тобиас с мрачным видом сообщил накануне, что ему придётся уехать на неделю по делам – подвернулась работёнка. В первый день Эйлин просто радовалась возможности не бояться. Можно было немного поваляться в постели, не вскакивать готовить завтрак, не убирать по всему дому разбросанные вещи. Можно было вспомнить, что ты – волшебница и немного поколдовать перед зеркалом, пытаясь проредить слишком густые брови.
На второй день послание, которого, собственно, уже и не было, сидело занозой в сознании так прочно, что Эйлин решилась. Быстро собрала немудрёные вещи, добралась до Лондона и, озираясь по сторонам, прокралась к заветной платформе. Ей самой не верилось, что она решилась на этот шаг. Если Тобиас узнает – быть беде. Но алый паровоз так призывно испускал клубы дыма, что Эйлин просто постаралась не думать о последствиях. В конце концов, что плохого в том, что её куда-то пригласили? Тобиас постоянно пропадал в гольф-клубе, пабах и на сомнительных вечеринках, и всегда утверждал, что он ничего плохого не делает. Она тоже ничего плохого не делает.
Два дня, проведённые в Хоге, были нереальным, пьянящим сном. Эйлин совсем выпала из реальности. И вот теперь, когда пришла пора возвращаться, на неё всей тяжестью навалилась действительность. Она – волшебница. Глупо было связывать свою жизнь с человеком, который не признавал никакой магии, да и женщин, как вид, не признавал вообще.
До поезда оставались ещё два часа. Эйлин в составе комиссии поздравила победителей, пожала руки всем желающим и сказалась на то, что она доберётся до дома сама, не стоит беспокоиться. Навалилась дикая тоска. Что теперь? Вновь Паучий Тупик, с его зловещей предсказуемостью. Да никогда она не докажет, что она хорошая. Люди не меняются. Тобиас не поменяет своего отношения к ней, как бы она ни старалась. Она всегда будет никчёмной, зачуханной домохозяйкой, получающей разносы за любую провинность. Даже на работу Тобиас ей не разрешил выходить, считая, что Эйлин полная бездарность, и её место на кухне. Она совсем перестала колдовать, а ведь когда-то владела многими заклинаниями не хуже других.
Эйлин подцепила свою дорожную сумку и, в последний раз оглянувшись на замок, направилась к дальним воротам. Там можно дойти до Хогсмида. Путь пролегал мимо озера. И тут она поддалась минутному желанию просто посидеть на берегу. Экзамены у школьников уже подошли к концу, студентов в этот час было совсем мало. Ласковая прохлада так и манила присесть в тени какого-нибудь дерева, например, в шатре вон той величественной берёзы. Эйлин уселась прямо на траве и расплакалась. Ей не хотелось возвращаться. Она глядела на зеленоватую воду озера, и отчаяние захлестнуло в полной мере. Как хорошо быть русалкой, вдруг подумалось. Сейчас бы взять, броситься в эти мутные воды и ни о чём больше не думать. Она так устала. Её существование никому не нужно, а её отсутствие вряд ли кого-то затронет. Мамы и папы давно нет на свете, а Тобиас быстро найдёт себе новую жертву. Может, это выход? На секунду эта идея стала такой яркой, что Эйлин даже зажмурилась. Она не хочет больше жить. Закружилась голова. Эйлин прислонилась спиной к березё, чтобы не свалиться. Сначала боль и жалость к самой себе так захлестнули, что она готова уже была сорваться и броситься в омут. Будь, что будет. Но когда эта дикая мысль возобладала, и она уже хотела в полном отчаянии совершить задуманное, внезапно, как-то очень тихо, робко, но призывно, в ней что-то шевельнулось. Эйлин не поняла – что это, но секундный порыв был сбит с толку. Совершенно разбитая, она попыталась понять, что же её остановило и прислушалась к себе. От берёзы исходило удивительное спокойствие. Она словно посылала по позвоночнику незримый свет, который снопом ворвался под сердце. И тут это повторилось. Шевеление. Эйлин замерла. Господи. Мерлин всемогущий. Есть вещи, которые мы понимаем с микроскопической точностью. Она положила руку на живот, желая убедиться, что не ошиблась. Через секунду робкий толчок повторился. Боже, она беременная. Она совсем забыла про свои дни, так как из-за побоев ритм давно нарушился. Эйлин снова заплакала. Потом повернулась и обняла берёзу:
– Спасибо тебе. Оберегай его. Пусть это будет сын.
Теперь она знала, где взять силы, чтобы вернуться. А там – будь, что будет…
Дряхлым – пеленаньеБыло это простым везением, или результатом усилий выдающихся магических способностей, сумевших сработать в патовой ситуации, на бессознательном уровне – он этого не знал. Просто потому, что он и был без сознания, когда невероятным волевым рывком на грани сумел трансгрессировать в Хогвартс. Многолетняя концентрация сама выдала необходимые заклинания, снимающие защиту со стен замка. Хотя он, всё же, немного промахнулся. Когда душное протаскивание через расстояние завершилось, сил хватило только на то, чтобы удивиться, что у него почти получилось. Он оказался на берегу озера, совсем недалеко от замка. Но последние силы покинули окончательно, и Дамблдор потерял сознание, прислонившись спиной к так кстати здесь росшей берёзе.
Вряд ли бы кто в школе волшебства решился признать, что их директор – дряхлый немощный старик. От Альбуса Дамблдора всегда веяло такой силой, что представить его степенным старичком, мирно разгадывающим кроссворды в ожидании смертного часа, не хватало воображения. Однако сейчас, в этот утренний час, на берегу озера, возле величественной берёзы, полулежал именно дряхлый старик. Просто чудо, что он вообще смог добраться домой.
Это было чистым безумием – надевать кольцо. Он прекрасно знал, какую зловещую необратимую силищу несут заклятия, оставленные тёмной магией. Это была непростительная ошибка. Но он не смог побороть искушения. На секундочку, на одно отчаянное мгновение, вдруг поверилось, что через столько лет можно хоть немного развязать тугой узел, прочно сжимающий сердце не одно десятилетие. Увидеть их. Ариану, маму и папу. И попросить прощения. Это была его боль. Его крест. Его жестокий приговор – жить с чувством вины. Когда там, в жалкой лачуге Марволо Мракса, он отыскал кольцо и увидел Воскрешающий камень, он просто потерял голову. Он вновь стал тем юным амбициозным мальчишкой, который азартно собирался получить от жизни всё, у которого были грандиозные смелые планы. Юность беспечна. Молодость нахально рисует вершины, которые кажутся легко покоряемыми – как элементарное заклинание левитации для первокурсников. Опыт и мудрость не обходятся без суровой платы за такое нахальство. Дамблдор заплатил сполна.
Солнце полновластно заливало ласковым светом всю округу. Оно заглянуло в причудливые башенки старинного замка, высушило росу на квиддичном поле и раскинувшихся привольных лугавинах вокруг озера. Фигурка бледного старика выглядела нелепо на фоне всего этого мирного утреннего пейзажа. Дамблдор почти сполз по стволу берёзы, под неудобным углом вывернув раненую руку. Заклятие перстня Мракса уже обозначило свой очаг, который обещал в скором времени неизбежно поглотить всю жертву целиком. Дамблдор не знал, сколько прошло времени, прежде чем он смог немного прийти в себя. По крайней мере, утренние песни пташек уже сменились другим, дневным, репертуаром, а он всё полулежал на берегу озера, не в силах добраться до замка. Глупая ирония. Всего-то несколько сот метров. Там помогут. В Хогвартсе есть Снейп. Ему нужен Северус.
Если это последние минуты его жизни, то всё не так плохо. В голове прояснялось, он даже сумел принять более-менее вертикальное положение, поудобнее устраиваясь возле берёзы. Ни дать, ни взять – пенсионер в Доме престарелых, принимающий солнечные ванны. Дамблдор усмехнулся, охнул – от боли перед глазами полыхнуло красным. Прикрыл глаза – не так резво, иначе сидеть ему под этой берёзой, пока фестралы не закружатся. Сосредоточился, насколько позволяло замутнённое сознание, и послал в сторону подземелий говорящего патронуса. Пришлось воспользоваться здоровой левой рукой – правая вся почернела и безжизненно повисла плетью. От физических и умственных манипуляций силы, едва затеплившиеся, тут же улетучились, и Дамблдор снова был вынужден сделать паузу. Пытаясь поудобнее устроить никуда негодную руку, он уселся ещё повыше, теперь полностью опираясь спиной на ствол. Не сразу понял, что он чувствует, а когда понял, решил, что у него разыгралось воображение. Бред какой-то... Но как тогда объяснить, что чуть тёпленький ещё час назад, он сейчас скорее жив, чем мёртв? Прислушался к своим ощущениям ещё раз.
От правой руки шло цепенящее ледяное зло. Эта не была острая боль, спазмами. Не тупая, ноющая, которая при длительном воздействии становится непереносимой. Это было зло тёмной магии. Мёртвое зло. Дамблдор буквально ощущал, как субстанция, эта сила, заползала по руке вверх. Он понял всё ещё там, в долине Мраксов. По всей видимости, к этому времени заклятие должно было распространиться по всему телу, парализовывая волю, заставляя кровь цепенеть. Но этого пока не случилось. Со стороны левой, здоровой руки, а, может, и прямо из самого сердца, разливалась другая сила. Настолько мощная и могущественная, что она смогла противостоять злу, заставляя его сконцентрироваться бешеным псом в одном участке. Силища эта разрасталась – Дамблдору вдруг вспомнился поединок двух одинаковых сердцевин палочек-сестёр Гарри Поттера и Тома Риддла. Тогда, когда Волан де Морт возродился. Из конца палочки Гарри выскочили золотистые шары света. Огромным усилием воли Гарри смог подчинить себе эту связь, заставить шарики плыть в обратном направлении, в палочку Тёмного Лорда. Сейчас внутри у себя Дамблдор чувствовал такую же борьбу. Шар света теснил злую силу. В какую-то минуту стало совсем плохо. А потом вдруг резко всё закончилось. Правая рука по-прежнему безвольно свисала обугленной головёшкой, но зло отступило. Пока Дамблдор не знал, надолго ли. Не знал он и того, что стало причиной такой вот борьбы. Он точно не применял никакой магии – да и сил не было.
И тут он услышал. Глаза его были всё ещё закрыты, поэтому песня зазвучала в ушах отчётливо и ясно. Так мы порой специально прикрываем глаза, чтобы лучше расслышать. Пела берёза. Дамблдор знал сотню языков, но слов этой песни разобрать не мог. Возможно, он не в себе, и всё ему чудится. Да и словами то, что он слышал, трудно было назвать. Шелест листьев вплетался в дуновения ласкового ветерка, и всё это походило на добрую колыбельную, которую пела ему в детстве мама. Что-то кельтское улавливалось в смене ритма и тембра странной песни.
— Дамблдор? Какого чёрта? Что с вашей рукой? Почему вы не сообщили мне раньше?
Дамблдор открыл глаза. Северус Снейп, похожий на летучую мышь в своей развевающейся мантии, стремительно приближался со стороны замка.
— О, мой дорогой Северус! Ты как раз вовремя! Видишь ли, я боялся, что поскольку я правша, леворукий патронус может что-нибудь напутать.
Снейп сердито взглянул на директора:
— Дамблдор, оставьте уже ваши шуточки. Слава Мерлину, что я пошёл вниз. Мне нужны были некоторые ингредиенты, – профессор зельеварения уже закатал рукав мантии Дамблдора и производил осмотр. Затем он нахмурился ещё больше: – Господи, Дамблдор! Если это то, что я думаю, то это… это…
— Думаю, ты всё верно думаешь, Северус. Так что? Какие у меня шансы немного потянуть время?
Снейп продолжал буравить Дамблдора возмущённым взглядом, в котором примешивался ужас:
— Я не понимаю. Что? Что заставило вас надеть этот чёртов перстень? Вы же не могли не знать, что за этим может последовать.
— Мой дорогой Северус, – Дамблдор печально покачал головой, – иногда любые последствия столь незначительны с возможностью поверить в чудо.
— Нам нужно побыстрее добраться до вашего кабинета. Мы упустили время. Боюсь, совсем помочь я вам не смогу. Остаётся надежда запереть заклинание пока в правой руке. Кстати, это невероятно. То, что вы ещё живы. Простите.
— Не извиняйся, я понял, о чём ты. Хорошо, что ты у меня есть. Я уверен, ты сможешь сделать так, чтобы я ещё немного поогорчал злопыхателей своим присутствием. И, знаешь, даже настаиваю на этом – чтобы ты постарался. Видишь ли, сейчас я не могу умереть. Мне нужна небольшая отсрочка. А потом – да. Потом, пожалуйста.
— Не говорите ерунды, Дамблдор. У вас, наверное, начинается жар.
— Я хорошо себя чувствую, – тут Дамблдор понизил голос и шёпотом добавил: – Я тебе скажу, только ты не думай, что это старческий бред. Меня уже полечили. Насколько это возможно. Иначе, я уверен, я не смог бы даже послать тебе патронуса.
— Кто?
— Берёза, – просто ответил Дамблдор и посмотрел прямо в глаза Снейпу – ему интересна была его реакция. Школа волшебства, магия и всё такое – это понятно, но лечущие деревья – это уже как-то слишком.
Снейп будто оцепенел. До этого он метал праведные молнии гнева в директора, поражаясь его безбашенной глупости. Сейчас же по его лицу трудно было что-то сказать. Долгие секунды он стоял, полностью уйдя в свои, только ему одному известные, воспоминания. На непроницаемом лице промелькнули грусть, улыбка, печаль и боль. Словно облачка пронеслись, сменяя друг друга. Затем он погладил шершавый ствол берёзы:
— Конечно. Спасибо тебе…
Нескончаемый СветИ звучало в ответ
Эхо горных вершин:
«Сохраните богатство Души
И Любви нескончаемый Свет!»
( из кельтской старинной песни)
Он стоял на самом берегу озера, устремив взгляд своих чёрных непроницаемых глаз вдаль. В воздухе пахло бедою. В этот год, как никогда, ему приходилось особенно сложно. Он устал. Устал от вечной постоянной концентрации, устал от лжи, обмана и грязи, в которых он силой обстоятельств вынужден был обитать. Устал от недоброжелательности, которая враждебно сквозила в каждом взгляде, начиная от преподавателей и заканчивая глупыми первокурсниками. Хотя последние его просто боялись. Этот животный страх раздражал ещё больше. Впрочем, первенство по раздражительности он отдал бы всё же подобострастным заискиваниям Кэрроу. Он прекрасно знал, что как только исчезал из их поля зрения, подобострастие сменялось враждебностью. Но его это не трогало. Он устал от себя. Все эти годы тщательно закопанное внутри, то, ради чего он носил маску и броню, согревало его. Давало свет. Это прорывалось всё реже и реже, непрошеным сновидением, нечаянным воспоминанием или острой тоской. Но он научился жить с этим. Успокоение находил на берегу озера, возле старой величественной березы. Здесь он подолгу стоял, всматриваясь вдаль. Вглубь своих воспоминаний и непрожитого. Такие минуты стали необходимыми в этот год, когда он сменил Дамблдора на посту директора. Возвращался в замок всегда с непроницаемым лицом, зная, что придёт сюда снова, за новой порцией сил жить дальше. Он и сам не знал, почему именно здесь ему было легче. Но не задумывался над этим, а просто снова и снова совершал этот ритуал – свои молчаливые походы к берёзе.
Сегодня было особенно паршиво. Воздух пах бедой. Он чувствовал, что приближается развязка. Пока так и не получилось разыскать чёртова Поттера. А ему это надо сделать раньше Тёмного Лорда. Северус Снейп постоял ещё немного возле берёзы, наблюдая как день вступает в свои права. Второе мая... Обычный день в череде круговерти. Воздух пах бедой... Северус, словно очнувшись, встряхнулся – от долгого неподвижного стояния затекла спина. Затем дотронулся до шершавого ствола:
– Помоги ему. Пожалуйста. Помоги сыну Лили...
Не оглядываясь, быстрой тенью метнулся по направлению к замку – его ждёт новый день в противостоянии и своим, и чужим...
* * *
Гарри не был уверен, что сможет вызвать патронуса. Дементоры сквозили возле опушки леса, кружились над гладью озера, поднимались выше, заставляя луну мерцать. На какой-то момент пришла мысль, что всё напрасно – и смерть Снейпа, и архисложный непонятный предательский план Дамблдора. Сил больше не было. Его готовили всё это время ради одной цели – сделать игрушкой, талисманом этого ключевого сражения. Что ж... Времени на раздумья у него было достаточно. И тогда, когда бьющийся в истерике Перси нёс убитого Фреда, и тогда, когда Джинни уговаривала маленькую девочку не бояться... Когда Невилл, с несвойственным ему маниакальным блеском в глазах, потребовал, чтобы Гарри не сдавался. Он не сдастся. Просто выбор очевиден. Высокие цели, величественные моральные устои – всё сводилось к одному – готов ли он умереть ради общего блага.
Ради общего блага... Мурашки по коже. Гарри сжал покрепче палочку в кармане, понимая, что воспользоваться ею у него нет никаких моральных сил. Он сдулся. Словно воздушный шарик, который радостно потешал детвору на ярмарке, а потом был забыт. Он должен умереть. Нет. Он готов умереть. К чёрту всё. Какая разница, что он имеет эгоистичное право на жизнь? Он любит Джинни... Стоп. В этом направлении сейчас думать никак нельзя. Она встретит хорошего человека, подарит ему всю свою уизлевскую нежность и теплоту. Вспомнилась Молли... Мерлин всемогущий... Дай ей сил пережить смерть сына. Перед глазами всплывал Артур, с его вечной рассеянностью, Рон, с дурацкой ранимостью (если он сможет поверить в себя – быть ему на пьедестале). Гермиона... Да что это такое? Он словно прощается со всеми. Так и есть... Поэтому он поборол искушение окликнуть Джинни, поэтому уверил Невилла, что с ним всё в порядке. Он закончит дело Дамблдора. С Волан де Мортом должно быть покончено. Мир – дерьмо... Пройдёт время, и на смену Тёмному Лорду придёт новый злой маг. Миром правит алчность и власть. Но есть ещё любовь и доброта. Утопия? Пусть... Он должен сделать это.
Гарри смело шагнул вперёд. Дементоры, почуяв добычу, сбились в одну большую стаю. Ему не выбраться. Глупо. Надо достать палочку и вызвать патронуса. Но Гарри словно парализовало. С заворожённостью он смотрел, как чёрное облако приближается. Вот уже не видно серебристой глади поверхности озера. Дементоры, жуткие в своей отдельности, теперь представляли единую силу. Они жаждали жертвы. Они голодали. А Гарри, с его альтруизмом и верой в праведность – так кстати подвернувшийся лакомый кусок. Гарри оцепенел. По инерции сделал пару шагов, вступив на пригорок. Здесь, на берегу озера, росла одинокая берёза. Гарри во все глаза смотрел на живое зло, но ничего не мог сделать. Одной решительности мало. Видимо, на этом всё и закончится. Дементоры приближались. Гарри понимал, что нужно противостоять – глупо вот так сдаваться. Но что-то в нём словно сломалось. Он не хотел больше сопротивляться. Знакомые ощущения. Словно из тебя выкачивают всю радость и силу. Кто-то закричал. Мама... Он всегда слышал её голос, когда нападали дементоры. И тогда словно хотел услышать большее – что-то не давало сил выказать хоть какое-то сопротивление. Гарри упал на колени. Дементор, самый удачливый, со свистом втянул воздух и с упоением приблизился. Всё. Это конец. Гарри чувствовал, что сознание улетучивается. Сил бороться больше не было. Они заберут его душу. А, впрочем, зачем ему его душа, если он всего лишь Мальчик Который Должен Умереть. Голова кружилась, и Гарри машинально ухватился за ствол берёзы, которая росла тут, на самом берегу. С минуту он находился всё в том же состоянии, когда "пациент скорее мёртв, чем жив". Но после что-то изменилось. Стало теплее. Мрачность и безнадёга стремительно уступали место желанию жить и бороться. Не ради себя. Ради тех, кто дорог. Он вспомнил закушенную губу Джинни, свитер Молли, дурацкое выражение лица Рона, сдвинутые брови Гермионы, и открыл глаза. Над всем озером, над всей тихой гладью, струился мягкий свет. Тепло, доброта и любовь. Гарри, возможно, и поразился бы столь важному открытию, но сил сейчас анализировать просто не было. Что-то отогнало дементоров. Последние рваными клочками исчезали в сумрачном пологе Запретного леса. Гарри привстал с колен. Свет шёл от берёзы. Мощный, силищный, жизнеутверждающий. Сознание было слишком размытым, чтобы удивиться столь странному факту. Гарри, всё ещё слабый после пережитого, похлопал берёзу по стволу:
– Не знаю, как ты это сделала, но спасибо тебе.
Он поднялся. Дрожь в коленках исчезла. Он готов был к встрече с Тёмным Лордом.
***
– Папа, ты обещал нам сегодня рассказать сказку!
– Лили, давай ты мне сама расскажешь, а я послушаю, – Гарри невинно посмотрел в глазёнки дочки, скрестив пальцы за спиной крестиком на удачу – он сегодня так устал, что выуживать из головы идеи для новой сказки просто не было.
– Нет, папочка! Ты опять уснёшь, и для кого же я буду стараться?
– Лили, папа устал.
Глаза дочки опасно заблестели.
– Хорошо, хорошо! Обещания нужно что? Правильно! Выполнять! Только давай сегодня не будем сочинять про маленькую девочку, а просто почитаем. Идёт?
Лили раздумывала долю секунды:
– Ладно. Только завтра чур про девочку!
Мальчишки, до этого устроившие под шумок в своей комнате бой подушками, появились на пороге:
– Мы тоже хотим послушать!
Через пять минут возни, визга, хохота и попыток занять лучшие места на широкой кровати расположились рядком четыре обладателя пяток, торчащих по ранжиру из-под одеяла, натянутого поперёк ног – огромные, две пары поменьше и одна пара розовых пухлых пяточек. Джинни подняла с пола плюшевого медвежонка, запустила им в Гарри и занялась левитированием одежды по стульчикам, ворча, что в этом доме все только и делают, что не уважают её труд.
– Папочка, а книжку?
Вылезать из-под одеяла было неохота, поэтому Гарри направил палочку наудачу через стенку, пытаясь мысленно представить, где в гостиной стоит книжный стеллаж.
– Акцио, книга сказок!
Послышался шум, грохот и дробное постукивание – книги, высвобождая место сборнику сказок, выпрыгивали с полки и складывались в кучку на полу.
– Ради всего святого! Гарри Поттер! Нельзя было просто принести книгу? – Джинни отбросила в сторону кофту Лили и ринулась в гостиную.
Гарри с ловкостью фокусника поймал летящую ему в руки книгу и скомандовал:
– Фините!
Джинни пришлось лишь разевать рот, наблюдая, как книжечки и брошюрки благополучно выстраиваются штабелем на своих местах. Джинни вернулась в детскую. Гарри с невозмутимым видом открыл книгу. Джинни, устало наподдав мужу подзатыльник, пристроилась на краешке кровати – теперь вечернюю сказку приготовились слушать всем семейством.
Гарри с удивлением переворачивал старые, пожелтевшие страницы.
– Джинни, откуда у нас эта книга?
– Так это Гермиона давала сто лет назад, ещё когда Джеймс только родился. Ты забыл? Ох, надо будет отдать, неудобно. Она, наверное, стояла во втором ряду, вот и затерялась.
Гарри закрыл книгу, провёл пальцем по выбитым буквам названия. Затем погладил корешок и снова раскрыл. Это был тот самый экземпляр «Сказок барда Бидля», который Гермиона получила от Альбуса Дамблдора в наследство. Настоящий раритет, написанный языком древних рун и переведённый стараниями умняши Гермионы на человеческий язык – достаточно было дотронуться до витиеватого значка на первом абзаце каждой сказки, чтобы можно было прочитать. Дело было не в ценности старинной книги, как первоисточника. Дело было в самом значении этой вещи.
Гарри выбрал наугад сказку, откашлялся и, стараясь придать голосу таинственность, начал читать:
« Сказка о березё
В краю средь гор и цветущих долин было озеро, питаемое подземными водами. И прекрасней не было страны – этот край слыл местом рождения баллад и снов. Правил страной мудрый царь-принц. И все подчинённые его жили в достатке и согласии. Было у царя-принца три сына. Звал их в дорогу глас таинственных гор. Не хотелось царю расставаться с сыновьями, но молодость не удержишь возле себя. Любил он всех троих. Один был горд, другой – упрям, а третий был сердцем смирён. Царь-принц с грустью простился с сыновьями: «В любви моей вы росли, как цветы. Что ждёт вас там, в чужих краях? Да хранит вас молитва моя». И звучало в ответ эхо горных вершин: «Сохраните богатство Души и Любви нескончаемый Свет!»
Прошли года, затерялись вдали. В краю средь гор и цветущих долин встречал отец после долгих разлук и скорбей своих сыновей с их семьями. Старшие представили отцу своих жён – писаных красавиц. А младший вывел вперёд скромную простую девушку, к мантии которой жался черноглазый мальчонка. И первый сын сказал: «Гордись, отец, я – великий герой! Вся власть моя! На крови врагов я построил свой путь». Второй кинул к ногам отца золотые дары: «Смотри, отец, я могу все миры купить, продать и слёзы всех превратить в золото!» А третий сын упал перед отцом на колени: «Прости, отец, я великим не стал. Смиренным был. Врагов прощал».
Царь-принц бросил двум старшим сыновьям: «Разменяли богатство Души ради славы и блеска монет…» Потом поднял младшего сына с колен и с теплотой сказал: «Душа твоя и добра и чиста. И пусть богат и знатен не стал, но ты хранил любовь мою. Я тебе отдаю свой престол». Старшие сыновья ужасно разозлились, но словом не смели перечить отцу. Тогда заманили они младшего брата на берег озера у дивных равнин и убили его подло. Посерел отец от горя, узнав о злодеянии, и прогнал коварных братьев из страны. Братья стали ходить по миру, сея алчность и упоение властью. А на месте смерти младшего сына выросла берёза. Тем, кто сохраняет богатство Души и Любви, она несёт нескончаемый Свет».
Ещё не дочитав до конца, Гарри понял, что в ушах звенит. Знакомое состояние, когда вдруг неожиданно, совершенно нечаянно, узнаёшь что-то волнительное. Он знал эту страну. Знал берёзу. Перед глазами перебиралось рябью школьное озеро. И что-то шептала росшая на берегу величественная берёза.
– Гарри? Гарри, что с тобой?
– Джин, помнишь ту берёзу, на берегу озера в Хогвартсе. Мы там часто делали уроки.
– Да, конечно. А что?
Гарри посмотрел в удивлённые глаза Джинни и процитировал: «А на месте смерти младшего сына выросла берёза. Тем, кто сохраняет богатство Души и Любви, она несёт нескончаемый Свет».
– Гарри, господи! Этой сказке тысяча лет! Сколько по-твоему живут берёзы?
– Джинни... – голос Гарри задрожал. – Царь-принц. Ты не поняла? Это игра перевода. Царь по фамилии Принц. Эта берёза – память о далёком предке человека, который сохранил Душу чистой и пронёс Любовь через всю жизнь. Поэтому она несла свет.
На лице Джинни отразилась целая гамма чувств: сомнение, желание поспорить, недоумение и вдруг озарение.
– Ты говоришь про Северуса Снейпа?
Альбус-Северус Поттер, с интересом вместе с сестрой и братом наблюдавший за всем непонятным диалогом, встрепенулся:
– Это тот самый директор, да, пап?
Гарри, не отрывая глаз от Джинни, погладил сына по голове:
– Да, сынок. Северус Снейп был самым смелым человеком, которого я знал."Кроток сердцем и духом смирён, верный сын унаследовал трон".
