Принадлежащая туману

Бег

…
Belonging To The Fog

«You can fall ill with just a memory»
(Paolo Giordano).

…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

…

Я бежала через лес, хотя не имела ни малейшего представления почему.

Жалящий дождь хлестал лицо и обнажённые руки, намокшая одежда липла к телу, а волосы — к коже головы. Я замерзала от невыносимого холода и рыдала, но даже причина этих слёз была мне не известна.

«Где я? — моё сердце колотилось в одном ритме со звуком шагов. — Где я?»

«КТО я?»

Тонкие ветви деревьев хлестали кожу, ломаясь с треском и цепляясь листьями за волосы и одежду.

Я пыталась понять, бегу ли прочь от чего-то или же наоборот — по направлению к чему-то.

Гнался ли кто-то за мной? Было ли что-то ужасное, что-то неописуемое, что следовало за мной по пятам? Или же я отчаянно пыталась найти что-то?

Не знаю, как долго я бежала. Мышцы голеней горели огнём, колени подкашивались, и я ловила воздух ртом, задыхаясь от усилий. Инстинкт был моим единственным проводником, и одна лишь сила инерции удерживала меня на ногах.

Деревья начали редеть, свет менялся, сумрак постепенно исчезал. Скорее всего, я приближалась к границе леса. Это могло быть хорошим знаком.

Дождь ослабел, но навстречу вздымался густой, всепоглощающий туман. Я видела пар собственного дыхания, колеблющийся перед лицом белым облачком, но разглядеть что-либо помимо этого было практически невозможно, и даже стволы деревьев казались неясными тёмными мазками на туманном полотне.

Внезапно я споткнулась о выступающий из земли корень и упала в грязь, больно подвернув запястье. Приглушенный туманом, мой вскрик прозвучал странно и пугающе.

С трудом поднявшись на ноги, я потёрла ноющее запястье и принялась отряхивать одежду. Лишь в этот момент я с изумлением поняла, что одета в заляпанное грязью бледно-жёлтое платье, слишком тонкое для такой погоды.

Бледная кожа исцарапанных голых ног стала синеватой от холода. По крайней мере, на мне были кроссовки — единственный предмет одежды, подходящий для пробежки по мокрому лесу. Правда, бессвязный голосок в голове неуместно проинформировал, что обувь и платье не подходят друг к другу.

Правую руку подёргивало, но не от боли в запястье или пробирающего до костей холода. В этом было нечто странное: казалось, будто чего-то… не хватало.

Я пересчитала пальцы. Один, два, три, четыре и, наконец, большой палец был пятым. Я переворачивала руку снова и снова, но она выглядела как самая обыкновенная человеческая рука: грязная, исцарапанная, покрытая синяками, но, тем не менее, обычная. И всё же я не могла избавиться от мысли, что чего-то не хватало.

«Кто я?»

Низкое водянистое солнце показалось из-за облаков, освещая глыбы тумана и обрисовывая контур нависающего над головой леса.

«Должно быть, приближается время заката… Боже, как же холодно! — моё тело сотрясалось от дрожи. — Если я не найду укрытие до наступления ночи, то погибну от переохлаждения. В этом можно не сомневаться».

Теперь сила инерции сменилась настойчивым желанием выжить, и я перешла на быстрый, запинающийся шаг. Я продолжала идти в прежнем направлении, но лишь потому, что до сих пор бежала туда, хотя не имела ни малейшего представления почему.

Услышав хриплое горловое карканье над головой, я вновь остановилась и среди застывших ветвей разглядела силуэт либо ворона, либо большой вороны.

Спрыгнув с ветки, птица перелетела на следующее дерево.

Просто по той причине, что это побудило меня продолжить путь, я последовала за ней. Всякий раз, когда я приближалась, ворона издавала громкий крик и перелетала ещё дальше. Иногда её карканье принимало почти издевательский тон, словно она насмехалась над ужасным положением, в котором я оказалась.

Мы продвигались всё дальше и дальше — птица и человек, одна в элегантном полёте, другая шумным усталым шагом тащась по лесу.

Внезапно моя пернатая проводница исчезла из вида, и почти в тот же самый миг я оказалась на краю обширной вересковой долины, влажно поблёскивающей в лучах умирающего света, что пронизывали бескрайний купол темнеющего над головой неба.

Резкий порыв ледяного ветра взметнул насквозь мокрое платье, пробирая до костей. Зубы начали неудержимо стучать, а от холода разболелась голова, но, несмотря на отсутствие убежища, я почувствовала бесконечное облегчение оттого, что выбралась из леса.

Влажная кустистая трава и жухлая дернина простирались во все стороны. Вдали я увидела высокую рощу, а над ней — извивающиеся струйки дыма из трубы какого-то здания, скрытого деревьями.

Наличие дымохода означало, что рядом были камин, пламя, тепло.

«Боже, я что угодно отдала бы за толику тепла».

Войдя в долину, я устало поплелась к роще.

«Они ведь не откажут мне в приюте? Кем бы эти «они» ни были. Конечно, не откажут. И они смогут позвонить в полицию, попросить о помощи и выяснить, кем я являюсь. А потом расскажут мне обо всём».

Усугубляя и без того тяжёлую ситуацию, вновь начал моросить дождь, который вскоре перешёл в обильный ливень. Замёрзшая и вымокшая насквозь, я была слишком напугана, чтобы идти шагом, поэтому бросилась бежать.

Роща оказалась намного дальше, чем мне показалось сначала. На бегу я считала струйки дыма — семь… восемь… нет, целых девять! Это была либо небольшая деревенька, либо огромное здание, вроде величественного особняка или поместья. Мне было всё равно, лишь бы хозяева позволили обогреться у одного из очагов.

Я не могла разглядеть какой-либо дороги, ведущей к роще, но вскоре заметила высокие ворота из кованого железа, сплошь заросшие плющом. Тяжело дыша, я замедлила бег и потёрла бок, в котором свернулась колющая боль.

Порядочно напуганная, я приблизилась медленно и с опаской. Ворота со скрипом распахнулись сами собой.

«Должно быть, они автоматические, — подумала я. — Где-то здесь есть камера видеонаблюдения».

Я была удивлена тем, что меня пропустили, несмотря на ужасный внешний вид.

За воротами возвышался громадный дом, который выглядел почти древним. Толстые стены, узкие окна и мощные контрфорсы придавали ему вид неприступной крепости, облачённой в переплетённые слои темнолиственного плюща.

Теперь я дрожала не только от холода, но и от страха.

Широкие каменные ступени вели к массивной двери, окованной железом. Пытаясь совладать с эмоциями, я застыла в самом низу лестницы.

Прежде чем я успела подняться на первую ступень, позади раздался резкий щелчок, а затем послышался хруст шагов по гравию. Подпрыгнув от неожиданности, я резко обернулась.

Ко мне широким шагом направлялся появившийся словно из ниоткуда мужчина. Он не заметил меня: его взгляд застыл на серебряном набалдашнике длинной чёрной трости, которую он держал в затянутых в перчатки руках.

Это был высокий мужчина с внушительной осанкой, уже не молодой, примерно лет сорока пяти, но сохранивший силу и элегантную лёгкость движений. Он выглядел привлекательно… очень привлекательно. Пожалуй, его даже можно было назвать красивым. Лицо поражало чёткими линиями и острыми углами, но невыносимо высокомерное выражение искажало гармоничность этих черт. Волосы, настолько светлые, что казались почти белыми, шелковистым каскадом ниспадали ниже плеч, создавая разительный контраст с насыщенным чёрным цветом одежд.

У меня возникло престранное чувство, будто я попала в прошлое. Мужчина был одет с неотразимой эксцентричностью: его одежда выглядела не столько старомодной, сколько исторической, почти средневековой, хотя была явно дорогой и безукоризненной. Особенно впечатляло длинное чёрное пальто или, скорее, обшитая тёмным мехом мантия с высоким воротником, подол которой развевался вокруг элегантных сапог мужчины с каждым шагом.

Несмотря на дождь, его одежда и волосы остались сухими, хотя по всем законам природы он должен был вымокнуть насквозь, как и я. Но мне не хватило времени поразмыслить над этим парадоксом, потому что в этот момент мужчина поднял глаза и резко остановился. В проступающем сквозь морось дождя свете я увидела, что его бледное лицо стало мертвенно белым.

— ТЫ! — это слово прозвучало словно лай, словно рык.

Я отпрянула, перепуганная яростным выражением его глаз, цвет которых не был обычным светло-серым, а, скорее, казался серебристым и жидким, словно ртуть. Эти глаза пылали непостижимой ненавистью.

— П-пожалуйста, я потерялась… — запинаясь, я сделала шаг назад и, споткнувшись о нижнюю ступень лестницы, потеряла равновесие и упала на спину.

Прежде чем я успела подняться, мужчина бросился вперёд и навалился на меня всем телом, обеими руками вжимая трость в моё горло и передавливая гортань.

— Как смеешь ты показываться здесь, грязнокровка?! — взревел он хриплым от бешенства голосом.

Я пыталась кричать, но давление трости перекрывало и голос, и поступление кислорода, и совсем скоро я начала задыхаться. Беспомощно извиваясь под ним, я царапала трость, ничего не видя из-за вспыхивающих перед глазами белых и чёрных пятен, в то время как из моего горла вырывались ужасные булькающие звуки.

Я думала, что вот-вот умру, и пыталась понять: почему?

«Пожалуйста, остановись! Я не сделала ничего плохого! Я даже не знаю тебя!»

«Остановись!»

«ТЫ УБИВАЕШЬ МЕНЯ!»

Словно услышав этот вопль, он внезапно отбросил трость и, схватив мои мокрые волосы в кулак, больно оттянул их назад, вынуждая взглянуть ему в глаза.

— Почему ты здесь?!

Я втягивала воздух огромными глотками, сотрясаясь от кашля, чувствуя, как по щекам текут потоки слёз.

— Я… Я потерялась… Я потерялась и… и я не знаю… не помню… — я запиналась, не в состоянии связать и двух слов от ужаса.

Мужчина смотрел на меня, тяжело дыша. Теперь выражение ярости на его лице сочеталось со всё возрастающим недоверием. Другая его рука грубо схватила мой подбородок, больно впиваясь пальцами в щёки.

— Кто я? — требовательно спросил он.

Я смотрела на него в замешательстве, совершенно растерянная.

— Не имею ни малейшего представления, — ответила я дрожащим голосом.

Внезапно он вновь потянулся к моему горлу, и от страха я слабо вскрикнула, отпрянув назад. Но его рука сделала резкое движение, и я почувствовала краткую острую боль, когда висевшая на моей шее цепочка впилась в кожу, а потом порвалась, оставшись в его кулаке.

До этого момента я даже не знала, что на мне была эта цепочка.

— Откуда это у тебя?! — прошипел он, больно выкручивая мои волосы.

— Не знаю! — вскрикнула я, пытаясь сфокусировать зрение на поблёскивающем перед моими глазами предмете.

Это оказалась маленькая серебряная подвеска в виде птичьего черепа довольно отталкивающего вида. До сих пор я и представления не имела, что эта штука висела на моей шее, и не помнила, видела ли её когда-то раньше.

Калейдоскоп быстро сменяющих друг друга эмоций промелькнул на бледном лице — шок озарения, изумление, недоверие.

— Возможно ли это? — прошептал он, едва шевеля губами.

Запихнув цепочку в карман, мужчина посмотрел на меня пронизывающим взглядом. Потом внезапно прижал к себе, приблизив свой рот настолько близко к моему, что на одно полное паники мгновение я подумала, будто он собирается поцеловать меня. Но вместо этого он выдохнул странное иноязычное слово.

Я почувствовала, как его шёпот коснулся моих губ.

Его глаза впились в мои взглядом, который был одновременно мистическим и всепоглощающим, и я словно начала падать, тонуть в аспидно-серебристом цвете его глаз, в бесконечной черноте зрачков. Я ощущала медленный сильный стук его сердца… Чувствовала жар и твёрдость его тела, прижатого к моему, мокрому и дрожащему…

Потом в голове появилось странное ощущение… словно невидимые усики проникали в мозг и оборачивались вокруг мыслей, тщательно изучая каждую.

— Что вы делаете? — выдавила я, но в ответ он лишь крепко накрыл мой рот ладонью, по-прежнему прижимая меня к себе, в то время как настойчивый пронизывающий взгляд вторгался всё дальше и дальше в глубины моего мозга…

Его тело было жёстким и твёрдым, каждая мышца напряжена, каждое сухожилие натянуто. На мгновение он задержал дыхание, потом медленно выдохнул, словно испытывал удовлетворение, удовольствие от того, что делал со мной.

Он отпустил меня и поднялся, возвышаясь надо мной и глядя сверху вниз. Его ледяные глаза приняли новое выражение, которое я была не в состоянии понять, но которое каким-то образом напоминало… триумф?

В этот момент он словно преобразился. Яростный, жестокий человек исчез, и вместо него передо мной стоял абсолютно спокойный изысканный джентльмен, хотя и с невыносимо высокомерной усмешкой на лице.

— Прошу прощения, дорогая. Я перепутал вас с другой… молодой леди, — его голос стал бархатистым и учтивым, но резал так, словно был заточен до остроты бритвы.

Он протянул мне руку, и кожа перчатки скрипнула, когда его кулак медленно разжался.

Я пялилась на него в полном шоке, с бешено стучащим сердцем, силясь понять, какого чёрта здесь происходит. Сначала этот мужчина пытался убить меня, потом он… бог знает что делал, а теперь ожидает, что я вот так просто приму его руку, словно ничего экстраординарного не произошло?

Его трость оказалась зажата подмышкой, хотя я не видела, чтобы он поднимал её. Я смотрела на него с яростью и недоверием, неосознанно прижимая руку к горлу. Оно до сих пор болело и пульсировало и, вне всякого сомнения, на коже останутся синяки.

Мужчина сделал нетерпеливый подзывающий жест.

— Ну же. Я не могу допустить, чтобы ты отдала концы на пороге моего дома, словно полумёртвая кошка.

Затем более мягким голосом добавил:

 — Тебе не нужно бояться меня.

«Не нужно бояться его?! Он почти задушил меня! И… неужели он и вправду читал мои мысли? Нет. Нет, это попросту невозможно…»

Я по-прежнему не могла заставить себя принять протянутую руку.

Издав тихое раздражённое ругательство, он наклонился и, схватив меня за запястье, грубо вздёрнул на ноги. Его хватка была настолько сокрушительной, что я вздрогнула. В ту же секунду он отпустил меня, развернулся и начал подниматься по ступеням. Тяжёлая мантия коснулась моей обнажённой руки, когда он прошёл мимо, оставив меня стоять внизу в полнейшем замешательстве.

Я смотрела, как он стукнул серебряным набалдашником трости по массивной дубовой двери, после чего та бесшумно распахнулась. Полуобернувшись, мужчина посмотрел на меня сверху вниз. Хотя он находился на самом верху лестницы, его голова была слегка откинута назад, что придавало ему выражение нескрываемого высокомерия.

— Ты идёшь? Или же предпочтёшь провести ночь, медленно замерзая насмерть?

«Что же, — подумала я, поморщившись. — Если выразиться таким образом…»

Устало взбираясь по каменным ступеням, ничуть не успокоенная видом его непроницаемых глаз и изгибающихся в высокомерной улыбке губ, я с опаской размышляла: насколько разумно входить в незнакомый дом с незнакомым мужчиной, который только что пытался убить меня. Мозг посылал всевозможные предостерегающие сигналы остальным частям тела, отчего руки тряслись, колени дрожали, а во рту пересохло.

Добравшись до мужчины на вершине лестницы, я испытала дискомфорт при виде того, насколько он оказался высок, и насколько широки были его плечи и грудь. Если мы решим сцепиться в схватке, я однозначно не смогу перебороть его.

Он указал рукой на открытый дверной проём, пропуская меня вперёд.

— Моё скромное жилище, — тихо сказал он, учтиво помогая мне переступить порог… настолько учтиво, что не оставалось никакого сомнения в том, что это была издёвка.

Множество сценариев пронеслось в моём мозгу, когда я вошла в мрачный слабоосвещённый холл. В чьё логово я заходила? Хищника, насильника, психопата? Убийцы?

«Что ж, — подумала я угрюмо, — я скорее предпочту быть убитой внутри и умереть в тепле, чем провести ещё хоть одну секунду под этим ледяным дождём».

Серебряный мужчина

Он провёл меня в обеденный зал, меблированный в стиле одновременно величественном и гнетущем, тесно заставленный мебелью из чёрного дерева и разными антикварными штуковинами. Огромный стол из красного дерева простирался по всей длине комнаты, и в его блестящей поверхности тускло отражались огни трёх низко висящих люстр.

Большую часть одной стены занимал камин. Его яркое мерцающее пламя было единственным во всей этой комнате, что вызвало у меня оживление.

Пошатываясь, я подошла к камину и, опустившись на колени, протянула руки к золотисто-красным языкам огня настолько близко, насколько осмелилась. Закрыв глаза, я позволила теплу охватить меня, не обращая внимания на незнакомца и его эксцентричное поведение, не обращая внимания ни на что, кроме совершенной красоты тепла, ласкающего мою кожу.

— Как вас зовут, молодая леди? — мягкий, протяжный голос мужчины прозвучал намного ближе, чем я ожидала.

Резко втянув воздух от удивления, я распахнула глаза. Он стоял надо мной, опустив руку на мраморную каминную полку, хотя я не слышала его приближения.

— Кто вы?

«Кто я?»

По какой-то причине я не хотела признаваться, что понятия не имела, кем являюсь. Казалось, что незнание собственного имени делало меня невыносимо, ужасно уязвимой. Почему я не помнила его? Как было возможно не помнить ничего о собственной личности, если моё сознание было настолько ясным сейчас, если я с такой лёгкостью осознавала всё происходящее вокруг? Моя память напоминала бабочку, порхавшую совсем рядом, но ускользавшую прочь, cтоило мне попытаться поймать её...

От ощущения тревоги и безвыходности положения на глазах выступили слёзы, но усилием воли я загнала их обратно.

— Э-э… меня зовут… Алиса, — неубедительно сымпровизировала я. — А-Алиса Кэрролл.

По глазам мужчины я поняла, что он распознал мою ложь, и все же он выглядел странным образом довольным.

— Алиса Кэрролл, — пробормотал он. — Это имя напомнило мне об одной маленькой ма… девочке, которая однажды упала в кроличью нору. Неужели то же самое случилось и с вами?

— Не знаю, — ответила я, смущенная странным блеском в его глазах. — Думаю, я попала в аварию и ударилась головой или что-то в этом роде. Я не могу вспомнить… некоторые вещи.

— Неужели? — выражение его лица было абсолютно бесстрастным. — Какое несчастье… Быть может, вы помните, где живёте? Или, возможно, контактные данные ваших родных?

Я неохотно покачала головой.

— Нет, моя память кажется немного… размытой в данный момент.

— А как насчет ваших друзей? — это слово он произнес легко, но тембр его голоса стал резким, словно скрежет металла. — Вы помните их имена, адреса… хоть что-нибудь?

Не желая вновь давать отрицательный ответ, я сказала:

— Может быть, если вы позвоните в полицию, они смогут помочь мне…

Он улыбнулся, хотя я не смогла понять, почему.

— Очень жаль сообщать это, но у меня нет… — он сделал паузу, словно пытался подобрать верное слово, — э-э… телефона.

— Даже мобильного? — спросила я.

Он покачал головой из стороны в сторону, но лёгкая улыбка по-прежнему приподнимала уголки его губ.

— Да, не думаю, что это место входит в зону мобильного покрытия, — ответила я на собственный вопрос.

— Как скажете.

— Не могли бы вы хотя бы отвезти меня к ближайшему телефону?

Мужчина чуть слышно вздохнул, словно разговор успел надоесть ему. Покинув свой пост у камина, он начал вышагивать по комнате, гулко стуча каблуками сапог по деревянному полу.

— Боюсь, об этом не может быть и речи, Алиса. Это очень отдаленный район, от которого до цивилизации несколько часов езды. Вам придётся остаться на ночь, а завтра мы посмотрим, что можно предпринять.

Кивнув, я тихо сказала:

— Хорошо. Спасибо вам.

Конечно, спорить я не могла. Мое горло все еще болело от сокрушительного давления его трости, и осознание этого вызывало дрожь. Этот мужчина, по его словам, принял меня за кого-то другого, но мысль о том, что он в состоянии хладнокровно придушить какую-то девушку, отнюдь не утешала меня.

«Кто же он?» — подумала я и сразу же кое о чём вспомнила...

— Эээ… Простите, сэр…

— Да? — то, как он протянул это слово, придало его голосу однозначно покровительственный тон..

— Я… Я бы хотела знать, как зовут вас.

Он пристально взглянул на меня, на мгновение, казалось, задумавшись, что ответить. Затем, отвесив лёгкий элегантный поклон, всё же ответил:

— Люциус.

— О… — это имя идеально походило ему. В нём чудилось что-то серебристое, могущественное и необычное. — Что же, благодарю вас за помощь… Люциус, — произнеся это имя вслух, я застенчиво покраснела.

И снова он улыбнулся, но на этот с насмешливым, почти издевательским выражением, отчего я залилась краской ещё сильнее.

— Не стоит благодарности, мисс Кэрролл, — ответил он с нескрываемым сарказмом. — Служить вам — это глубочайшее удовольствие.

C усилием сглотнув, я отвернулась, задетая его язвительным тоном. Я ведь просто пыталась быть вежливой! Этот мужчина, определённо, или женоненавистник, или шовинист... Отлично, раз он с таким презрением отнёсся к моим словам, пусть с этого момента сам и ведёт разговор.

Поджав губы, я уставилась на огонь.

Переждав примерно минуту моего оскорблённого леденящего молчания, Люциус вновь обратился ко мне, теперь уже тоном скучающим и небрежным.

— Вы голодны, Алиса? Может, велеть приготовить для вас что-нибудь?

— Нет, благодарю, — кратко ответила я, хотя желудок скручивали голодные спазмы. Я даже не помнила, когда ела в последний раз.

— Хорошо. Тогда давайте выпьем.

— Мне действительно ничего не нужно. Благодарю.

«Я не хочу обременять вас ещё больше, поскольку совершенно ясно, что вы уже считаете меня достаточно тяжёлым бременем», — c обидой подумала я.

Не обращая внимания на мои возражения, Люциус подошёл к шкафчику для напитков из розового дерева и вынул графин, внутри которого плескалась жидкость богатого оттенка жжёной умбры, и два бокала в форме тюльпанов на короткой ножке. Он щедро плеснул в каждый и, грациозно держа их в руках, приблизился к тому месту, где я по-прежнему стояла на коленях.

— Hors d’Age Bas-Armagnac, 1910, — продекламировал он, протягивая мне бокал. — Превосходный напиток.

По выражению его лица стало понятно, что он не примет отказа, поэтому я осторожно приняла бокал, стараясь не коснуться его пальцев, хотя сама не знала почему.

— Не стоит растрачивать столь дорогой коньяк на меня, — заявила я прямо, удивлённая собственным упрямством. — Мне не нравятся спиртные напитки.

Как странно, что я знала это, в то время как ничего о себе не помнила!

— Вам понравится, — кратко возразил Люциус.

Казалось, он ждал, пока я сделаю первый глоток.

У меня было представление о том, как следовало пить подобные напитки: маленькими глоточками, медленно, наслаждаясь различными оттенками вкуса… Но я не собиралась манерничать лишь из-за того, что этот невыносимый сноб нависал надо мной.

Поднеся бокал к губам, я сделала большой неуклюжий глоток и закашлялась, как только обжигающая жидкость попала в горло.

«Надеюсь, он не подсыпал туда какую-нибудь гадость» —подумала я, вытирая проступившие слёзы.

Я не была уверена, понравился ли мне вкус, который оказался ужасно крепким, пряным и как будто отдавал дымком. Но потом прекрасное тепло разлилось по всему моему телу, согревая внутренности так же хорошо, как огонь согрел кожу.

— О… — благодарно прошептала я, тая от блаженства. — Это… это как… — я была не в состоянии подобрать слова.

Я посмотрела на Люциуса, и на краткий миг мне показалось, что я увидела вспышку той же лютой ненависти, какая была в них раньше. Но я моргнула, и эта вспышка тут же исчезла.

Издевательская улыбка играла в уголках его рта, но в глазах не было ненависти — лишь насмешка.

«Должно быть, привиделось».

Он поднял бокал к полыхающим языками пламени, медленно покручивая его.

— Как жидкий огонь или чистейшее совершеннейшее проклятье, — сказал он мягким голосом, очевидно, цитируя.

Я кивнула. Это было верное описание.

Теперь я практически засыпала. Невыносимая усталость затягивала меня, растекаясь по конечностям, наполняя их неподъёмной тяжестью, затуманивая мозг. Я довольно неудачно попыталась подавить зевок.

— Можно мне… Я… Я имею в виду… Есть ли у вас какая-нибудь свободная кушетка или что-то вроде этого, на чём я могла бы провести ночь? — я невольно скривилась, потому что у меня заплетался язык, и фраза прозвучала довольно неуклюже.

— Тут есть гостевые апартаменты, — ответил Люциус. — Сейчас я вас туда отведу.

Я чувствовала себя такой неуклюжей. Такой уставшей...

«Возможно, он действительно подмешал что-то в коньяк…»

Качнувшись вперёд, я оказалась слишком близко к огню, но твердая рука тут же схватила меня за плечо и оттащила назад.

— Осторожно, мисс Кэрролл. Мы же не хотим, чтобы вы упали в пламя, не так ли? Эта участь уготована лишь для… — он остановился, не закончив свою мысль.

— Ведьм? — спросила я сонно.

Он не ответил.

Внезапно я осознала, что Люциус по-прежнему сжимает моё плечо, и застыла, чувствуя, как горячий покалывающий румянец заливает лицо. В какой-то момент он снял перчатки, и тёперь его обнажённая рука согревала кожу между шеей и бретелью платья. Она оказалась неожиданно тёплой, особенно в сравнении с его ледяными манерами. Я жаждала вывернуться или стряхнуть его руку, но не потому, что столь долгий контакт вызывал тревогу, а именно потому, что не вызывал. Наоборот, я с беспокойством ощутила, что по телу растекаются пронизывающие электрические импульсы, покалывая кожу, погружая меня в состояние необычной восхитительной гиперчувствительности.

Я уронила бокал…

Это случилось словно в замедленной съёмке: дрожащая рука отпустила ножку бокала, отчего тот наклонился в мою сторону, проливая остатки напитка на платье, прежде чем упасть на пол и разбиться о мраморную плитку очага на множество осколков.

Я вскрикнула от ужаса. Огорчённая случившимся, еле сдерживая слёзы, от которых щипало глаза, я быстро наклонилась и начала собирать осколки, бормоча извинения.

— Что ты делаешь, глупая девчонка?! — рявкнул Люциус скорее раздражённо, чем обеспокоенно. — Ты поранишь пальцы!

Опустившись на колени, он схватил мои руки, не позволяя ещё больше порезаться об осколки.

— Прошу прощения за бокал, — сказала я, потупившись. — Я заплачу, конечно…

— Не говори глупостей, — резко оборвал он мои жалкие извинения. — Покажи свои руки.

Он заставил меня разжать стиснутые кулаки. На пальцах левой руки было несколько небольших царапин, а на правой ладони — глубокий кровоточащий порез, в котором пульсировала боль. Хотя, на самом деле, всё было не так страшно, как выглядело.

Вздохнув, Люциус покачал головой, словно моя неуклюжесть не только не удивила его, но уже успела порядком надоесть. Он пробормотал какое-то слово сквозь зубы, которое я не расслышала, однако было очевидно, что ничего лестного оно не значило.

Он вынул из моей ладони пару осколков. Я едва ощущала боль, внезапно захваченная этой новой интимной близостью: тело Люциуса почти вплотную к моему, деликатность его прикосновений, железная хватка пальцев на моём запястье... Сердце бешено колотилось, и я была уверена, что он ощущает удары пульса большим пальцем. Буря чувств захлестнула меня, пленила гипнотической сложностью запахов: дорогой тонкий, свежий аромат его лосьона для бритья. Древесная пряность арманьяка в его дыхании. И кожа. Она пахла… теплом.

«Может ли кожа (или что угодно еще) пахнуть теплом? — я прикусила губу. — Что, чёрт возьми, творится со мной?!»

Я была в ужасном состоянии: потерявшаяся, лишённая памяти, покрытая царапинами и синяками, с застрявшими осколками стекла в ладони, залившая кровью всё вокруг… И единственным, о чём я думала, оказался потрясающий запах этого мужчины?! Мужчины, который, к тому же, совсем недавно пытался задушить меня?!

«Должно быть, я ударилась головой очень сильно».

Вынув из кармана шелковый носовой платок, Люциус ловко обернул его вокруг моей ладони и надежно завязал. Затем поднялся, по-прежнему крепко удерживая меня за руку и заставляя встать на ноги.

— Пойдёмте, Алиса, — сказал он сочащимся презрением голосом. — Я проведу вас в вашу комнату.

Я покачнулась от внезапного головокружения, чувствуя себя глупым ребенком, которому сделали выговор.

Он привёл меня обратно в холл. Теперь я увидела, что стены украшены роскошными гобеленами и огромными картинами в позолоченных рамах. Но, несмотря на всё великолепие и колоссальные размеры, он казался тёмным и очень мрачным.

Мы прошли мимо портрета женщины в средневековой одежде с бледной, словно изнутри светящейся кожей и заострёнными чертами лица. Её красота была изящной, ледяной, а выражение лица  бесконечно надменным.

В том, что она - его родственница, жившая в давние времена, не могло быть никакого сомнения.

Художник изобразил её настолько искусно, что казалось, будто её глаза следят за нами… Они были настолько неотразимыми… зачаровывающими, что я не могла отвести от них взгляд. Внезапно, к моему ужасу, глаза её закатились, а когда вернулись в прежнее положение, зрачки вытянулись в узкие чёрные щели, зиявшие на пожелтевших, испещрённых красными прожилками белках. Потом портрет оскалил заострённые, испачканные кровью зубы и по-змеиному зашипел на меня.

Завопив, я споткнулась и упала прямо на идущего за мной Люциуса. Тихо выругавшись, он толчком вернул меня в вертикальное положение, но я уже не могла восстановить равновесие, потому что голова кружилась, а горло стиснула судорога чистейшего ужаса. Лёгким не хватало воздуха, ноги стали ватными, и я начала падать.

Я пыталась ухватиться за что-нибудь, что угодно, но вокруг не было ничего, кроме воздуха и пустоты, и я стремительно падала всё ниже и ниже во всепоглощающую черноту…

Снег

Очнувшись, я почувствовала себя совершенно дезориентированной.

Тревожные, сюрреалистические воспоминания всплывали в моём мозгу — о том, как я бежала через туманный лес, как была почти задушена до смерти, как портрет шипел на меня… Но эти краткие вспышки искажённой реальности были окружены лишь пустотой, которая простиралась до бесконечности…

Абсолютной пустотой.

Я лежала некоторое время, перебирая детали всех воспоминаний, которые, казалось, длились всего несколько часов, если не меньше. И эти немногие воспоминания, словно кольца гироскопа, медленно вращались вокруг одной мощной гудящей оси, которой был светловолосый мужчина, зовущий себя Люциусом. Мужчина, у которого были серебряные глаза.

Мужчина, который пытался убить меня.

Чем больше я думала о нём, тем более странным он казался, пока я не начала сомневаться в его реальности. Возможно, всё, что случилось со мной, было лишь сном… Возможно, я до сих пор находилась в этом сне… И всё же я была уверена, что всё это произошло на самом деле.

«Если я думаю, значит я…»

«Я… кто?»

«Алиса?»

Сев в постели, я оглянулась по сторонам. Комната создавала ощущение показного великолепия. Роскошная обстановка, массивная дорогая мебель — всё впечатляющее и вычурное. Убранство этих покоев было создано не для того, что гости чувствовали себя комфортно, а для того, чтобы поставить их в невыгодное положение.

Откинув тяжёлое покрывало, я поднялась с постели. И тут же поражённо поняла, что стою в одном лишь нижнем белье.

Он снял с меня платье?! Я почувствовала вспышку гнева: как он посмел, этот извращенец?!

Но потом я вспомнила состояние своей грязной вымокшей одежды и с неохотой признала, что это было разумное решение. Особенно с учётом того, насколько близка я была к гипотермии.

Но всё равно я мучилась чувством стыда при мысли, что этот мужчина видел меня практически обнажённой.

В одном углу комнаты стояло зеркало в полный рост, к которому я приблизилась с невольным страхом. Я должна была увидеть своё отражение. Я должна была посмотреть себе в глаза, чтобы понять знала ли я себя, даже несмотря на то, что не помнила себя.

Стиснув зубы, я встала перед зеркалом.

Я даже не заметила, что до этого момента сдерживала дыхание, и выдохнула с невероятным облегчением. Да! Я знала это лицо. Я не была абсолютной незнакомкой. Слава богу за это!

Тем не менее мой вид оставлял желать лучшего. Мои волосы превратились в одну спутанную массу, а на фоне неестественно бледной кожи тени под глазами казались почти синяками. На нижней губе был глубокий порез, на скулах и одной из бровей — следы от хлёстких ударов ветвей. На всё протяжении одной щеки, от виска до самой челюсти, красовалось огромное грязное пятно. Остальная часть моего тела также выглядела не лучшим образом: руки и ноги были сплошь покрыты царапинами и засохшей грязью — свидетельство о вчерашней дикой пробежке по лесу.

Перевернув руки, я тщательно осмотрела их. На правой ладони не было повязки, и порез выглядел значительно менее воспалённым, чем я ожидала: он даже не очень болел, что было довольно странно. Но ушибленное запястье ныло, не говоря уже о расплывающихся по нему синякам, а пальцы по-прежнему подёргивались от того странного ощущения неполноценности, которое я заметила вчера.

Я приподняла подбородок, ожидая увидеть уродливый пурпурный синяк на горле… но, как ни странно, на нём не было ни одного следа. Я осторожно потрогала кожу, потом сглотнула, но не почувствовала даже лёгкой боли. Не могло же мне присниться, что я была задушена почти до смерти? Я почувствовала глубокое замешательство. Даже те немногие вспоминания, которые были у меня, казались противоречивыми и ненадёжными.

Сквозь парчовые шторы просачивался дневной свет, и, подойдя к окну, я чуточку раздвинула их и осторожно выглянула наружу. Моя комната располагалась на верхнем, возможно, втором этаже. Ничего особенного снаружи не было. Дом был окружён широкой полосой гравия, за пределами которой начинался хвойный лес. Дождь закончился, но небо было цвета стали, каким оно бывает зимой. Похоже, за окном была леденящая стужа. По моему телу пробежала дрожь при воспоминании о вчерашнем безжалостном холоде, о чувстве, что мне никогда больше не будет тепло… Я была уверена, что без помощи вороны была бы уже мертва.

«Что же, — сказала я себе, — ты жива и находишься в тепле. Холод не убил тебя. И этот мужчина также не убил тебя во сне. Думаю, ты должна быть благодарна судьбе.»

Я провела несколько минут в попытке найти свою одежду в одном из гардеробов, но они все были пусты. Отрытая дверь рядом с высоким шкафом вела в ванную комнату. Заглянув внутрь, я была порядком изумлена, увидев наполненную горячей водой ванну, над которой поднимался пар. Сделанная из белого мрамора, с позолоченными краниками и львиными лапами в стиле барокко, она, как и всё остальное, казалась вычурной и чрезмерно большой.

И да, ванна действительно была наполнена горячей водой, пахнущей чем-то сладким. Видимо, совсем недавно кто-то приготовил её специально для меня. «Как странно, — подумала я. — Как будто я не могу сама наполнить ванну!»

На вешалке рядом с ванной висело пушистое полотенце и халат в стиле кимоно, которые, как я поняла, предназначались для меня. Я пробежалась пальцами по тонкой шёлковой ткани халата. Это было одно из тех одеяний, которые прикрывают многое, но мало что скрывают… но это было лучше, чем ходить в одном лишь нижнем белье.

Наполненная ванна выглядела маняще. Я погрузила пальцы в воду. Она была немного слишком горячей. Я потянулась к позолоченным краникам, но, к моему удивлению, ни один из них не поворачивался. Каким же странным было этом место!

«Что же, — подумала я, — как бы там ни было, я всё равно должна принять ванну.»

Я закрыла дверь, жалея, что не могла запереть её, потому что замок отсутствовал. Застенчиво стянув нижнее бельё, я тут же прикрылась руками, не в состоянии избавиться от гнетущего ощущения уязвимости, потом быстро забралась в ванну и погрузилась в воду.

Какое-то время я просто лежала там, невесомая и неподвижная, не думая ни о чём, а лишь наслаждаясь убаюкивающим теплом воды и цветочным ароматом душистого пара. Но вскоре грызущее, тревожное осознание пустоты вновь охватило меня. Когда же вернётся моя память? Что, если это никогда? Но я не могла долго думать об этом, потому что эта мысль была слишком пугающей…

Нырнув под воду, я попыталась распутать узлы в моих волосах, а когда вынырнула, увидела, что в моих руках остались несколько листьев и обломков веточек. "Боже, и этот мужчина видел меня в таком ужасном состоянии," — подумала я и съёжилась от стыда, вспомнив его изысканное и дорогое одеяние. Конечно, я должна была с равнодушием относиться к мнению этого неприятного глумливого человека, но я не могла. Просто… не могла. Возможно, именно из-за нескрываемого презрения, с которым относился ко мне.

Я соскребла грязь с моих рук и ног, то и дело вздрагивая от боли, когда нечаянно касалась очередной царапины или синяка. Вымывшись, я собрала волю в кулак и поднялась из воды. Как бы меня ни привлекала идея провести целый день погружённой в горячую воду, у меня были вопросы, которые требовали ответов.

Я вытерлась полотенцем и накинула халат, который оказался лёгким, шелковистым и прохладным.

Вернувшись к зеркалу, я провела перед ним некоторое время, пытаясь пригладить волосы пальцами. "По крайней мере веточек в них больше нет", подумала я, морщась при виде своего отображения. Хотя халат красиво облегал тело, выставляя его в самом лучшем виде, он не мог скрыть моего бледного изможденного лица с тёмными кругами под глазами… глазами, полными того странного хрупкого выражения, какое бывает у перепуганной лани.

"Что случилось с тобой? — думала я, глядя на молодую женщину в отображении зеркала. — Почему ты выглядишь такой… страдающей? Кто ты?"

— Алиса Кэрролл, — сказала я вслух. — Ты — Алиса Кэрролл.

Но это не убедило меня. Я не знала, почему назвалась вчера именно этим именем, но оно звучало неправильно. В отличие от моего изображения, это имя я не узнавала.

"Ну ладно, Алиса, или кем бы ты не была, — сказала я самой себе. — Пришло время найти ответы на некоторые вопросы."

Мне было неловко покидать комнату, одетой лишь в тонкий слой шёлка, поэтому я вновь осмотрела все гардеробы в поисках своей одежды, но вскоре была вынуждена оставить это бесполезное занятие. Я подошла к двери и замерла на мгновение, пытаясь успокоиться, потому что моё сердце внезапно пустилось в бешеный галоп.

"Чего ты боишься? — подумала я. — Если бы этот мужчина хотел изнасиловать тебя или запереть в подвале, он бы уже сделал это."

Распрямив плечи, я повернула латунную ручку и тихо открыла дверь. Затем выскользнула в холл и пошла по коридору, пока не наткнулась на лестничный пролёт с широкими каменными ступенями. Спустившись на первый этаж, я замерла в самом его конце и робко прокашлялась, надеясь привлечь к себе внимание. Всё вокруг меня было неподвижным и сокрытым в полутенях.

— Простите? — позвала я, раздражённая тем, что собственный голос, отозвавшийся эхом, был похож на голос перепуганного ребёнка.

Идя вдоль коридора, я с вызовом рассматривала портреты на стенах, словно подначивала их задвигаться или заговорить. Преобладающей темой коллекции были презрительные дамы и властные мужчины. Я заметила, что на их позолоченных рамах была выгравирована одна и та же фамилия — "Малфой". Была ли это фамилия загадочного хозяина этого поместья? Вполне возможно, особенно если склонность к презрительным усмешкам являлась признаком родства.

К счастью, ни один портрет не подавал ни малейших признаков жизни. Теперь это казалось смехотворным. Картины не двигаются… Но вскоре я оказалась перед портретом, который… который шипел на меня вчера. Против воли я остановилась охваченная парализующим ужасом. Несмотря на то, что меня подташнивало от страха, я приблизилась, полная решимости посмотреть, увидеть…

Это был совершенно обычный портрет. Никаких окровавленных клыков или вертикальных щелевидных зрачков. Самая обычная картина чрезвычайно надменной женщины. На маленькой серебряной табличке под рамой было написано: "Сидония Малфой, урождённая Слизерин". Зачарованная против воли, я наклонилась ближе, рассматривая мазки кисти и текстуру масляных красок. Портрет действительно казался живым, но таковым не был.

"Значит, всё это случилось в твоей голове, Алиса?"

— Она восхитительна, не правда ли?

Взвизгнув от испуга, я подпрыгнула на месте и быстро обернулась.

Мужчина, Люциус, появившийся словно из неоткуда, стоял прямо за моей спиной. Он возвышался, нависал надо мной, и я вновь почувствовала подавляющее, доминирующее влияние его присутствия. Резкая угловатая красота его лица вновь поразила меня: она была почти физически шокирующей, даже, в каком-то смысле, жестокой…

"Значит, он не приснился мне," — подумала я.

Серебристые глаза мужчины сверкали в полутьме.

— К сожалению, она была бесплодной, — добавил он. Потом пробормотал, словно для самого себя, — будь это по-другому, всё бы сложилось совершенно иначе…

— Она шипела на меня! — выпалила я.

Уголки его губ слегка изогнулись.

— Портрет? — его голос выражал презрительный скептицизм с почти мастерским умением. — Простите меня, я боюсь, что неправильно вас понял. Вы сказали, что портрет… шипел на вас?

Я вспыхнула, но решила стоять на своём, хотя мой голос никак нельзя было назвать уверенным.

— Да, именно так! И вы были здесь, вы должны были слышать это! Портрет зашипел на меня, и после этого я… думаю, я потеряла сознание…

— Вы действительно потеряли сознание, — ответил он таким тоном, словно тем самым я доставила ему утомительное неудобство. — Вы страдали от истощения и, вполне возможно, сотрясения мозга. Тут не требуется особых усилий, чтобы понять, что всё это лишь привиделось вам.

Люциус взял меня за локоть, чтобы оттянуть от портрета, но я напряглась и начала сопротивляться.

— Нет! Я прекрасно помню это! Её глаза стали похожи на змеиные, и она зашипела на меня!

Он неодобрительно поджал губы, видимо, раздосадованный моим упрямством.

— Алиса, могу я спросить, вернулась ли к вам память этим утром? Хотя бы частично?

— Ещё нет, — призналась я, несколько раздражённо. — Но это не имеет ничего общего с тем, что я видела! — повернувшись, я пристально уставилась на портрет, желая, чтобы он вновь ожил. — Я была так уверена…

Я протянула руку, чтобы дотронуться до полотна, но Люциус поймал моё запястье прежде, чем я смогла сделать это.

— Достаточно этих глупостей, дорогая, — сказал он легко, но с предупреждением в голосе. — Завтрак ждёт.

Не выпуская моей руки, он отвернулся и настойчиво потянул меня за собой. Мне пришлось почти бежать, чтобы поспеть за его широким шагом.

Мне определённо не понравилось такое обращение, и к тому времени, как мы достигли обеденного зала, я дважды попыталась, но не смогла вырваться из его хватки.

— Если вы не возражаете… — начала я сердито, но все протесты прекратились, как только он усадил меня на один из стульев в конце обеденного стола перед несколькими блюдами с едой, которая выглядела невероятно аппетитной. Круассаны, пирожные, баночки с джемом и вареньем, свежие фрукты… Над серебряным кофейником многообещающе вздымался пар. Еды было достаточно, чтобы накормить несколько человек, но накрыто было лишь на одного.

Только сейчас я поняла, насколько была голодна. Я едва могла противиться желанию схватить один из круассанов и проглотить его полностью.

Люциус обошёл стол и сел во главе, в нескольких футах от меня.

— Надеюсь, вы хорошо спали, Алиса? — спросил он. Его голос выражал учтивый интерес, которого, однако, не было в его глазах.

— Эмм… да, благодарю, — ответила я. Я сидела, стиснув руки коленями и едва не плача от голода. — То есть, я не помню точно, — потом, чувствуя, что должна высказать хоть немного благодарности, я добавила, — спасибо за то, что позволили мне остаться на ночь.

Люциус не ответил. Сделав пренебрежительный жест, он элегантно откинулся на спинку стула и бесстрастно посмотрел на меня. Через несколько мгновений, он вновь заговорил:

— Ну? Вы больны? Почему вы не едите?

— Я не больна, — ответила я быстро. — Только… в-вы не желаете немного?.. — я указала на еду.

— Нет.

Я подавила гримасу. Он не сказал "Я уже позавтракал" или "Я не завтракаю"… Просто, "нет".

Что было не так с этим мужчиной?! Казалось, он был настроен на то, чтобы заставить меня чувствовать себя настолько неловко и неудобно, насколько это возможно, при этом щедро расточая гостеприимство. Что же, если он хотел сидеть и насмехаться надо мной, пока я ела, так и быть. Я была слишком голодна, чтобы заботиться об этом.

Схватив один из круассанов, я с вызовом проглотила его в одно мгновение и тут же потянулась ко второму. Затем я налила кофе в чашку, высушила её до дна, и со звоном поставила на блюдечко, не заботясь о манерах.

"Вот вам, мистер Высокомерие во плоти! — подумала я. — Совершенно очевидно, что вы хотели увидеть представление. Надеюсь, я не разочаровала вас."

Оттолкнув тарелку, я посмотрела ему в глаза.

— Благодарю, я чувствую себя намного лучше.

— Рад слышать это.

Я взяла салфетку и небрежно вытерла руки, полная решимости не выказывать волнение, хотя мои щёки горели румянцем. Я задавалась вопросом, относился ли этот мужчина ко всем своим гостям с таким сарказмом, или же я была счастливым исключением. Прохладным голосом я сказала:

— Могу я спросить, сколько времени потребуется, чтобы добраться до ближайшего города?

Люциус откинул голову назад, медля с ответом. Мне не понравился блеск в его глазах, устремлённых на меня. Это можно было принять за злобу.

— У вас есть хоть малейшее представление о том, где мы находимся, мисс Гр… Кэрролл? — спросил он наконец.

Меня встревожило то, что он ответил вопросом на вопрос.

— Не знаю, — ответила я. — Полагаю, это место может быть где угодно в Британии.

Он улыбнулся.

— Я бы не был настолько уверен в этом, — произнёс он с ледяной чёткостью, — будь я на вашем месте.

— Что? — я с изумлением уставилась на него. — Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что мы не в Британии? Но вы…

— Британец, да, — сухо сказал он. — Вы потрясающе наблюдательны.

Я вскочила со своего места, отбросив все попытки казаться беззаботной.

— Где же мы тогда, черт возьми?!

Люциус тоже поднялся и сделал шаг мне навстречу, не угрожая, но словно желая напомнить мне о своём физическом превосходстве.

Я не нуждалась в напоминании. Я прекрасно помнила с какой зверской жестокостью он придавил меня своим телом к каменным ступеням лестницы, как больно его рука вцепилась в мои волосы, в то время как его трость раздавливала моё горло… Внезапно я задалась вопросом, не было ли это ужасающей наивностью с моей стороны вручить безграничную власть на собой в руки этого человека. Я скрестила руки в защитном жесте.

— Пожалуйста, — запинаясь попросила я, — я просто хочу попасть домой…

— И где это, Алиса? — его тон был жёстким, глумливым.

Я беспомощно пожала плечами.

— Я… я думала, что вы поможете мне… — сказала я онемевшими губами.

Он отошёл от меня и остановился пред одним из высоких узких окон.

Когда он в конце концов заговорил, он не потрудился обернуться ко мне.

— Боюсь, в данное время вы не сможете покинуть поместье, моя дорогая, — тихо сказал он. — Выгляните в окно.

Я выглянула, и моё сердце упало.

Снег падал густо и стремительно.

Взаимопонимание

Отлично.

То, что я потерялась и страдала амнезией уже было достаточно плохо, а теперь, плюс ко всему, я застряла в этом месте.

Застряла с мужчиной, чьи основные черты характера были в лучшем случае сардоническими и мрачными, а в худшем — злобными и жестокими.

Правда, он предоставил мне укрытие на ночь и обеспечил потрясающий завтрак. Но он не был особо любезен при этом. Фактически, он был откровенно груб. И почему он не желал раскрывать наше месторасположение? Это, я подумала, было определённо зловещим.

Его ледяной взгляд и презрительное выражение лица вызывали недоверие и неприязнь, но больше пугало то, что было сокрыто. Я боялась, что это презрение было маской, которая скрывала нечто более глубокое, тёмное, нечто значительно более опасное, нечто, что я увидела мельком, когда наши взгляды впервые пересеклись над полосой вымокшего от дождя гравия.

И что было хуже, меня каким-то образом… притягивало к нему. В нём было что-то поистине неотразимое, какой-то магнетизм, включающий в себя его необыкновенность, красоту, высокомерие… и что-то ещё. Казалось, что он излучал… боже, что было это? Сила. Вот что это было. И эта сила была одновременно пугающей и пленительной, ощутимой и коварной.

И я не доверяла ей. Я знала, что должна выбраться отсюда как можно скорее.

Пытаясь, правда не очень успешно, придать своему голосу обыденный тон, я сказала:

— Непохоже, что такой снегопад будет длиться долго.

Мужчина даже не потрудился ответить. Этот комментарий был смехотворным, принимая во внимание густую метель, которая, словно покрывалом, заслоняла внешний мир. Но я всё равно сделала ещё одну попытку:

— Может быть, после обеда, мы бы смогли…

— Нет, — резко прервал он.

— Но я должна узнать, кто я…

— Вы — Алиса Кэрролл, помните?

— Да, но…

— Если только это имя вы попросту не выдумали.

— Нет, но… Всё же… Мне кажется, я должна…

Повернувшись, он заставил меня смолкнуть, вперив свои глаза в мои. Они недвусмысленно сказали мне, что продолжать было бесполезно.

Я сухо сглотнула. Я решила попробовать другой подход:

— Как долго длятся снегопады в… где бы мы ни находились?

Люциус улыбнулся лёгкой саркастической улыбкой.

— Почему бы вам не рискнуть и не сделать предположение?

— Я могла бы сделать более точное предположение, если бы знала, где мы находимся, — я больше не могла скрыть тревогу в моём голосе, — но по какой-то причине вы не хотите говорить мне.

Его челюсть напряглась от раздражения, но он не стал отрицать.

Я посмотрела на мужчину исподтишка. В обрамлении окна, освещённый слепящей белизной позади, он являл собой величественную и довольно устрашающую фигуру. Его роба отличалась от той, которая была на нём вчера: эта более походила на мантию. Под ней он был одет в двубортный жилет и бриджи для верховой езды, заправленные в высокие чёрные гессенские сапоги. Я бы приняла его одежду за маскарадный костюм, но он носил её с такой неосознанной лёгкостью и грацией… Он был похож на германского принца из ушедшей эпохи: весь — чёрная элегантность и утончённая беспощадность.

Да, он, определённо, был беспощадным. Что если он был каким-то психопатом, насильником-извращенцем с подвалом, полным пыточных инструментов? Возможность этого нельзя было отрицать. На самом деле это даже не казалось маловероятным, что было довольно пугающе, принимая во внимание все обстоятельства.

С этой довольно тревожной мыслью, возобладавшей над всеми остальными в моей голове, я спросила:

— Эм, живёт ли… живёт ли здесь кто-нибудь ещё в данный момент?

Губы Люциуса изогнулись в издевательской усмешке.

— Вы имеете в виду кого-нибудь, кто мог бы услышать ваши крики?

— Нет, я не имела это в виду, — сказала я, залившись горячим румянцем, потому что именно это я и имела в виду.

Но он, казалось, не собирался так легко спустить мне это с рук.

— Ну же, именно об этом вы и думали, не так ли? — он отошёл от окна и начал медленно приближаться ко мне. — Вы думаете об этом прямо сейчас, — каждый шаг отдавался эхом, пустым и угрожающим. Я застыла на месте в такой же степени от унижения, как и от страха. Он остановился всего в нескольких футах от меня, угрожающе нависая надо мной. — Ну? — спросил он с ядовитой усмешкой в мерцающих серебристых глазах. — Что, по вашему мнению, я сделаю? Обесчещу вас на столе, возможно?

— НЕТ, — это неистовое слово включало в себя множество значений: «Нет, я не думала об этом», «Нет, я не думаю, что вы сделаете это», «Нет, пожалуйста, не делайте этого», «Просто… нет».

Люциус поднял руку и мягко отвёл выбившийся локон с моей щеки, колюче улыбнувшись, когда я вздрогнула.

— Вы действительно думаете, что я желаю изнасиловать вас, Алиса? — тихо сказал он. Его голос был мягким, но холодным, словно лёд. — Я вынужден возразить против настолько порочащих грубых оскорблений. Разве это подобающий способ отблагодарить мужчину, который спас вашу жизнь?

— Я никогда… Я не… говорила… не сказала ничего о том, что вы можете изнасиловать меня, — это предложение было неуклюжей, унизительной мешаниной слов. — Я всего лишь… Мне всего-лишь хотелось узнать, живёте ли вы здесь один. Я подумала, что у вас может быть жена или…

Его лицо застыло, всё тело внезапно напряглось, и я смолкла. Он смотрел на меня сверху вниз и в то же время сквозь меня.

— Нет, — ответил он мягко. — У меня нет жены. Больше нет.

«Больше нет? — я задумалась над тем, что это могло означать. — Вы разведены? Она умерла? Вы уб…»

Должно быть он прочёл наполовину сформированную мысль в моих глазах, потому что в его собственных вспыхнула внезапная ослепительная ярость, а с лица схлынула вся кровь.

— Нахальная грязнокровка! — прошипел он. Бросившись вперёд, он схватил меня за плечи. Я вскрикнула, когда он начал трясти меня, настолько сильно, что мои зубы клацнули, а голова закружилась. — Ты знаешь, что я убивал за меньшее, чем-то, что написано на твоём лице?!

Он тряс меня до тех пор, пока мои ноги не начали подкашиваться, затем внезапно оттолкнул меня от себя. Споткнувшись, я упала назад и вскрикнула, когда столкнулась со столом. Мгновение моя голова кружилась слишком сильно, чтобы я могла встать, и, полурастянувшись на столе, я отчаянно молилась, чтобы он не использовал этот кусок красного дерева тем образом, какой недавно предложил. Но следующей атаки не последовало, и, восстановив равновесие, я нетвёрдо встала на ноги.

Люциус отвернулся и, казалось, пытался взять себя в руки.

— Я… Простите меня, — сказала я. Мой голос был низким, дрожащим. — Я не хотела обидеть вас, но вы испугали меня. Как я могу знать ваши намерения? Я н-не знаю вас…

Я была не готова к откровенному отвращению на его лице, когда он повернулся ко мне. Это отвращение, словно удар кулака в живот, выбило дыхание из моих лёгких.

— Вашему целомудрию ничто не угрожает, мисс Кэрролл, уверяю вас, — грубо сказал он. Его глаза обежали моё тело с ног до головы, и его лицо приняло выражение неприязни… нет, самого настоящего омерзения.

Я прикусила губу, и мои глаза внезапно обожгло слезами. Несмотря на облегчение, которое я испытала узнав, что он не собирается насиловать меня, его нескрываемое отвращение причинило мне боль. Это был взгляд, которым другой человек мог бы посмотреть на больную крысу из сточной трубы. Мой желудок сжался от обиды. Никто не заслуживал того, чтобы на него смотрели подобным образом. Я задумалась над словом, которым он обозвал меня уже дважды. «Грязнокровка». Было ясно, что это слово было ругательством, но что оно обозначало? «Оно звучит оскорбительно, — подумала я. — Даже унизительно».

Мужчина, казалось, уже возобладал над своими эмоциями и, вернувшись к своему месту во главе стола, опустился на стул. Я неловко стояла перед ним, униженная и обиженная, неся его отвращение, словно смятую корону на голове.

Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга, и воздух между нами был пронизан потоками взаимной враждебности.

Наконец Люциус заговорил. Его голос вновь стал ровным и спокойным, но я могла видеть напряжение в линии его плеч.

— Алиса, давайте придём к взаимопониманию.

— Я понимаю, что вы испугали меня нарочно, — выпалила я едко, перепуганная и всё ещё обиженная. — Я понимаю, что вы едва не задушили меня вчера. Я понимаю, что вы не желаете говорить мне, где мы находимся. Можете ли вы винить меня в том, что я боюсь вас?
Он не ответил, но выглядел так, словно обдумывал мои слова.

Я безрассудно продолжила:

— И я понимаю, что застряла здесь с вами на бог знает какое время.

— Действительно, — сказал Люциус, — и, должен добавить, за это вы должны быть безмерно благодарны. Вы не протянули бы и нескольких часов, откажи я вам в приюте.

Он сделал паузу, словно учтиво предоставляя мне возможность отрицать это, но, конечно, я не могла. Он был прав, и мы оба знали это.

Я чувствовала, что он наслаждался моим дискомфортом, в то время как он продолжил:

— Итак. К счастью для вас, на данный момент я готов предоставить вам своё покровительство, от которого, должен отметить, вы не в положении отказаться. Вы согласны со мной?

Я неохотно кивнула.

— Тогда позвольте мне прояснить кое-что. Вы можете ожидать, что я буду относиться к вам, как к своей гостье, не более и не менее. Я предоставлю вам всё необходимое на то время, пока вы будете находиться здесь. Я не причиню вам вреда. Даю вам своё слово.

«Ха, — подумала я, — почему это я чувствую, что следующее предложение начнётся с „однако“?»

— Однако, — сказал он, и я почувствовала слабую вспышку самодовольства, — есть одно главное условие.

— Позвольте мне угадать, — пробормотала я язвительно, — я должна буду смеяться над всеми вашими шутками.

Он улыбнулся, но в этой улыбке промелькнула угроза.

— Всё, о чём я прошу — это обуздать ваше любопытство.

Я моргнула, несколько озадаченная.

— О… о чём?

— О чём бы то ни было, мисс Кэррол. Что-бы ни вызвало даже малейшую толику вашего любопытства. Обуздайте его. Иначе будут последствия. Неприятные последствия.

«Хмм… а как же насчёт: „Я не причиню вам вреда“?»

— Достигли ли мы взаимопонимания, Алиса?

— Но почему… — начала я, но он резко прервал меня, ударив ладонью по столу, отчего я подпрыгнула.

— Достигли ли мы взаимопонимания?

— Но что…

— Я не собираюсь повторять этот вопрос в третий раз, Алиса, — оборвал он меня на полуслове с предупреждающим блеском в глазах. — Всё, чего я требую — это простого ответа «Да, Люциус».

— Да, — пробормотала я, глядя на него исподлобья.

— Отлично, — его тон был невыносимо надменным, и я почувствовала прилив раздражения.

— Безмерно благодарю вас, — сказала я c толикой его же собственного сарказма в голосе.

Люциус вздёрнул бровь.

— Вы и должны быть благодарны, дорогая, — ответил он. Потом более мягким тоном добавил, — я был более щедр, чем вы можете себе представить.

Я почувствовала себя побеждённой. Я так сильно хотела хотя бы начать процесс восстановления моей личности. Я действительно верила, что, как только власти выяснят, кем я являюсь, и как только я воссоединюсь с семьёй, моя память тут же вернётся, и всё вновь будет в порядке… Но из всех мест, в которых я могла оказаться, я попала в это место: странную, уединённую, глухую крепость, полностью отрезанную от цивилизации, без соседей, без телефона, в которой жил властный деспот с насильственными наклонностями и явной враждебностью по отношению к молодым женщинам. «Отличная работа, Алиса.»

На моих глазах проступили слёзы отчаяния. «Не смей плакать, — отругала я себя. — Только не перед этим мужчиной!» Но ничего не могла поделать с собой. Две горячие слезы пролились и покатились вниз по щекам. Я быстро отвернулась, сердито вытирая их, но успела заметить проблеск веселья в глазах Люциуса.

— Ну-ну, дорогая, не нужно хныкать, — его спокойный голос просто приводил в бешенство. — Можете быть уверены, что, если вы будете следовать этим простым правилам, бояться вам будет нечего.

Но он не убедил меня.

Вспоминая весьма краткую историю нашего знакомства, я была более чем уверена, что есть по крайней мере одна вещь, которой мне стоило бояться… и это был он сам.

_______________________________________
…

Хорошего начала у нашего знакомства не было, и я была довольно уверена, что в дальнейшем мои отношения с хозяином этого дома не улучшатся.

После завтрака он провёл меня обратно в мою комнату и кратко приказал спускаться к завтраку, обеду и ужину самостоятельно. Я едва знала, что думать или как чувствовать. Я полагала, что мне будет обеспечена безопасность и оказана помощь в последующем выздоровлении, но мои надежды были полностью разрушены. Теперь передо мной маячила весьма тревожная перспектива того, что я буду проживать с этим мужчиной под одной крышей в течение нескольких последующих дней… если не дольше, в зависимости от длительности снежного шторма.

Я лежала на кровати, глядя на канделябр надо мной, размышляя… просто размышляя обо всем. Кем была я, кем был он. Если мы находились не в Великобритании, то где. От чего я бежала. И при каких обстоятельствах потеряла память…

И чем дольше я размышляла, тем дальше погружалась в тёмные бездвижные глубины бездонной пустоты.

Я дремала в течение дня, и мой разум был наполнен шипящими портретами, каменными коридорами, насмешливыми серебряными глазами. Каждый раз, просыпаясь, я ощущала себя всё более дезориентированной, всё более встревоженной, и мне было трудно определить границу между реальностью, галлюцинацией и сном. Я провела большую часть дня в этом странном состоянии, напоминающем ступор. Время само по себе казалось искажённым, так что некоторые часы проносились словно кратчайшие моменты, а некоторые секунды казались растянутыми и застывшими, словно вечность… Только когда свет начал меркнуть, я смутно осознала, что пропустила обед и время уже приближалось к ужину.

Заставив себя встать с огромной кровати, я направилась в ванную, чтобы вымыть лицо, после чего попыталась уложить волосы дрожащими пальцами. Затем, чувствуя странное оцепенение, вышла из комнаты, спустилась по широкому пролёту каменной лестницы и прошла по длинному коридору в комнату, где я провела столь странное утро в столь странной компании.

У двери меня встретил Люциус, одетый в великолепную робу из тёмно-зелёного бархата, украшенного замысловатой серебристой вышивкой. Я сразу же почувствовала себя неловко, появившись перед ним одетой лишь в слой тонкого шёлка.

Как и утром, он поприветствовал меня без особого удовольствия, как будто соблюдал наипростейшие требования учтивости ради себя же самого, а не ради меня.

Как и в прошлый раз, он подвёл меня к экстравагантно накрытому столу. Как и в прошлый раз, я ужинала под прицелом непроницаемого взгляда мужчины.

Мои попытки разузнать побольше о моем местонахождении наткнулись на подчёркнутое молчание; мои усилия завязать вежливый разговор были встречены сарказмом. Это сбивало с толку и разочаровывало. Я не могла понять, почему он продолжал вести себя так грубо.

Только когда я закончила есть и, скрестив руки на груди, сердито замолчала, Люциус внезапно стал более общительным.

— Вы хоть что-нибудь вспомнили, Алиса? — внезапно обратился он ко мне легким, почти ласковым голосом.

Я покачала головой и ответила:

— Пока нет.

Я почувствовала, как по моим щекам разлился румянец в ответ на переменившийся тон его голоса.

— Ничего о вашей семье?

— Нет.

— Даже собственное имя?

— Нет. То есть… Я… Я имею в виду… — я запнулась, поняв, что он поймал меня на лжи с постыдной легкостью. Его глаза торжествующе сверкнули, но он ничего не сказал, по-видимому, предпочитая наблюдать за тем, как я неловко ёрзаю, смущённая его многозначительным молчанием.

Полная решимости не доставлять ему такого удовольствия, я оттолкнула стул и встала.

— Я бы хотела вернуться в свою комнату, если вы не против, — сказал я настолько холодно, насколько могла.

— Конечно, Алиса, — он насмешливо подчеркнул это имя голосом, который стал твёрдым и издевательским, как прежде.

Он подошел к двери и придержал её для меня с глумливой учтивостью и тем чрезмерно галантным видом, который он, судя по всему, особенно любил, и который выражал скорее презрение, чем любезность.

— Быть может, завтра вы сможете вспомнить имена и события с большей… точностью.

— Быть может, завтра вы сможете раскрыть мне наше месторасположение с большей точностью, — парировала я проходя мимо него.

Потом я поспешно переступила через порог, не позаботившись взглянуть на его лицо.
Я провела остаток вечера, разрываясь между попытками вспомнить что-либо — что угодно — о самой себе и попытками забыть раздражающе изысканную насмешливую улыбку, которая не сходила с точёного лица моего сереброглазого хозяина.


Тёмные Сны

Таким образом, в этой сюрреалистической ситуации и странной обстановке я начала устанавливать своего рода рутину.

Каждый день был разделён на три части согласно времени завтрака, обеда и ужина, начало которых предопределялось моментом, когда я чувствовала голод, потому что часов в моей комнате не было. Как бы рано или поздно я не появилась в обеденной комнате, еда всегда была горячей и свежей, словно её подавали за несколько минут до моего прихода. Каким образом это было возможно, оставалось для меня загадкой.

Каждый раз Люциус присоединялся ко мне, но никогда не ел, хотя иногда, во время ужина, мог выпить бокал вина или какого-нибудь более крепкого напитка. Казалось, он получал извращенное удовлетворение, наблюдая за тем, как я ем, или, точнее, наблюдая, как я корчусь под его пристальным взглядом.

Наши разговоры обычно были краткими и враждебными. Иногда они начинались достаточно учтиво: он спрашивал меня, вернулись ли ко мне воспоминания, либо я спрашивала его, когда, по его мнению, наконец прекратится снег. Но это никогда не длилось долго.

— Я не понимаю, почему вы не можете по крайней мере сказать мне, в какой стране мы находимся. Я не прошу называть провинцию.

— Неужели? Как великодушно с вашей стороны.

— Если бы вы сказали, где мы находимся на самом деле, это могло бы послужить толчком к восстановлению моей памяти.

— Вполне вероятная теория. Как жаль, что вы не сможете проверить её на практике.

— Почему же нет?

— Что я говорил о том, что вы должны сдерживать любопытство, Алиса?

— Это не праздное любопытство! Это обоснованный вопрос, совершенно уместный в моей нынешней ситуации.

— Напротив, он не имеет никакого отношения к вашей ситуации. Предположим, я скажу, что мы находимся на Аляске… Чем бы отличались ваши действия, узнай вы впоследствии, что на самом деле мы находимся в Сибири?

— Значит, мы в Сибири?

— Возможно, — ответил он с быстро проскользнувшей насмешливой улыбкой. — Всё возможно.

И так мы продолжали ходить по замкнутому кругу. Всегда… всегда наши споры оканчивались в его пользу. Он был невозмутим и обладал умением приводить меня в смятение, так что, вне зависимости от того, в каком вопросе я пыталась взять верх, насколько бы резонным этот вопрос ни был, Люциусу всегда легко удалось извратить мои слова и исказить их значение, а затем с усмешкой обратить их против меня.

Но, несмотря на всю его безумно раздражающую скрытность и презрение, я не могла ненавидеть этого человека. Странное непреодолимое притяжение, которое я чувствовала к нему с самого начала, словно усиливалась с каждым нашим столкновением. Его присутствие, как мощный магнит, искажало мой уже достаточно поврежденный внутренний компас, поэтому сейчас, в придачу к потере памяти, я становилась всё более и более дезориентированной.

Также, я по-прежнему отчасти побаивалась его. Хотя после столкновения в обеденной комнате Люциус никогда больше не применял насилия против меня, он без колебаний запугивал меня физически. Внезапный шаг в мою сторону, сжатый кулак, небрежно лежащий на столе, слишком близкий наклон к моему стулу: посредством этих молчаливых угрожающих жестов он напоминал мне, что, находясь в его доме, я должна была играть по его правилам.

И, должна признать, были моменты, когда я с трудом удерживалась от искушения нарушить те границы, которые он установил для меня, потому что этот дом был полон загадок, которые я страстно желала разгадать.

Я постоянно была настороже из-за странных, пугающих событий: краем глаза я замечала, как двигались неодушевленные предметы, свистящие шепоты преследовали меня в длинных каменных коридорах, с приближением вечера свечи зажигались сами по себе без единого звука… Однажды я услышала эхо звонкого женского голоса. Это был то ли смех, то ли плач: я не могла точно понять, но от этого звука мои волосы встали дыбом. Я старательно пыталась убедить себя, что это был птичий крик.

Казалось, что в этом месте обитали… привидения.

Конечно, некоторым загадкам я смогла найти логическое объяснение. Ванна, которая была наполнена горячей водой каждое утро и вечер, могла быть на каком-то автоматическом таймере, хотя я никогда не видела и не слышала, как она наполнялась. Я предполагала, что чистая одежда и полотенце, появляющиеся в ванной комнате каждый день, были оставлены там ночью. Я надеялась, что это была горничная или экономка, потому что мне претила мысль о том, что он заходил в мою комнату, пока я спала… Я не могла поверить в то, что Люциус жил совершенно один. Здесь должен был быть какой-то штат слуг, чтобы содержать такой большой дом в порядке, готовить еду и заправлять мою постель всякий раз, когда я завтракала.

Но ни разу я не смогла найти вещественных доказательств моим предположениям.

Мне так хотелось расспросить Люциуса обо всех этих тревожных, пугающих событиях. Но он предупредил меня о последствиях моего любопытства, «неприятных» последствиях, как он выразился, и, уже дважды столкнувшись с его жестокостью, я не хотела испытывать его терпение в третий раз. Хотя я больше не боялась атаки с его стороны, я знала, что за учтивым сарказмом этого мужчины скрывался взрывной темперамент. Я по-прежнему верила в то, что он может причинить мне вред.

«Он похож на мужчину из жуткой сказки о Синей Бороде, который предупреждал свою жену о том, чтобы она не была чрезмерно любопытной, — думала я с дрожью. — И потом она обнаружила тела его предыдущих, чрезмерно любопытных жен…» Эта мысль успешно удерживала мою любознательность под контролем.

Мне казалось, что я живу в сюрреалистической, сказочной реальности, в тёмном сне, похожим на те, что искажают действительность всё больше по мере того, как вы пытаетесь взять их под контроль.

Я проводила много времени в своей комнате, погружённая в скуку и отупляющее равнодушие, которое прерывались эпизодами фрустрации и отчаяния, когда я изо всех сил пыталась противостоять той огромной пропасти, которой была моей потерянной памятью. Я часами лежала в постели, пытаясь совместить имеющиеся воспоминания с событиями, которые, по логике, должны были им предшествовать, надеясь таким образом пробудить свою память. У меня вошло в привычку, засыпая, шёпотом перебирать женские имена в алфавитном порядке («Абигайль, Анна, Бриони, Белль…»), надеясь, что моё собственное имя каким-то образом выскочит из этого списка, но пока безо всякого успеха. Прежде чем спуститься к завтраку, я стояла перед зеркалом и просто смотрела и смотрела на свое отражение, пытаясь найти… себя где-то в глубине моих глаз…

Но это было безнадежно. Я видела лишь тени. Тени в зеркале.

_________________________
. . .

Примерно через неделю моего пребывания мне удалось добиться редкой уступки от Люциуса.

Мне настолько наскучила его скрытность и наложенные на меня ограничения, что однажды утром за завтраком я обратилась к нему в довольно агрессивном тоне:

— Чем именно я должна заниматься, находясь здесь? — спросила я раздражённо. — С учётом того, что снегопад, по-видимому, никогда не закончится, а вы не позволяете мне даже задавать вопросы? Мне настолько скучно, что я подумываю о том, чтобы сыграть в кегли с антикварными вазами в коридоре. Не знаю только, что использовать вместо шара для боулинга… — я посмотрела на Люциуса и встретила одну из его обычных усмешек. — У вас есть какие-нибудь идеи?

Тон его голоса отражал выражение его лица:

— Прошу прощения, вы обращаетесь ко мне? Я предположил, или, скорее, надеялся, что эта бессвязная болтовня была предназначена лишь для вас самой.

— Полагаю, что рыцарь на лестнице может обойтись без головы, — продолжила я, решив не обращать внимания на его слова. — Она не совсем правильной формы и, безусловно, оставит царапины на полу… но вы ведь будете не против, не так ли?

Он даже не моргнул.

— Почему бы вам не попробовать и не узнать? — это было не столько приглашением, сколько угрозой.

— Хорошо, могу я хотя бы получить книгу или что-нибудь другое прочитать, или это тоже считается нарушением ваших правил?

Люциус внимательно посмотрел на меня, и в его глазах зажёгся странный интерес, словно у него появился вопрос, на который он желал получить ответ.

— Я покажу вам библиотеку после завтрака, — сказал он к моему полному удивлению. — Но доступ ко всем остальным комнатам, за исключением этой и вашей собственной, остаётся под строгим запретом.

И действительно, после завтрака он провёл меня через холл к комнате, расположенной у самой лестницы. Тяжелая дубовая дверь распахнулась при его прикосновении, и со своей обычной издевательской учтивостью он помог мне переступить порог.

Я не смогла подавить вздоха изумления.

Это было просто так… красиво! Я смотрела по сторонам, медленно приближаясь к центру залы, поворачиваясь вокруг себя и просто восхищаясь видом сотен… нет, тысяч книг, которые стояли в высоких, от пола до потолка, стеллажах, ряд за рядом, каждая в изысканном кожаном переплёте.

Приблизившись к одному стеллажу, я выбрала книгу наугад… и моё восхищение превратилось в недоумение, когда я поняла, что книга была чистой. Абсолютно чистой внутри и снаружи. Не было ни названия, ни текста, ни тиснения на обложке — совершенно ничего.

Следующая книга была такой же. Как и каждая книга, которую я открыла.

Люциус стоял в дверях библиотеки, молча наблюдая за тем, как я просматриваю страницу за страницей. Его серебряные глаза пристально смотрели на меня, и от улыбки складки в уголках рта становились всё глубже. Вне всякого сомнения, причиной этой улыбки было возрастающее выражение гнева на моём лице. Я почувствовала, что он глумился надо мной, и едва удержалась от соблазна швырнуть один из тяжелых томов прямо в его ухмыляющееся лицо.

— Что-то не так, дорогая? — спросил он наконец.

— Да, — прорычала я, — что-то не так с вами, по-видимому. Что за человек хранит целую библиотеку чистых книг? Потому что ответ «нормальный» здесь явно не подходит!

— Они чисты? — он казался искренне заинтересованным и весьма довольным.

— О, ха-ха, я полагаю, вы находите это забавным, не так ли? Вам доставляет удовольствие играть в загадки с потерявшей память девушкой?

— Должен признать, это и в самом деле немного забавно.

— Что же, я не считаю это забавным, — ответила я, вздёрнув бровь. — Я думаю, это слишком низко даже для вас.

— Неужели? — его глаза сверкнули, но улыбка не дрогнула. — И с какого же возвышенного пьедестала вы судите меня?

— Ни с какого. Это просто называется «хорошее воспитание». Но, возможно, ни о чём подобном вы никогда не слышали.

Люциус усмехнулся, словно какой приватной шутке.

— Ах… Этот разговор, моя дорогая, нам лучше оставить на другое время. На данный момент у меня есть нечто, что, возможно, сможет вызвать ваш интерес.

Сказав это, что он подошёл к дальнему углу комнаты, знаком указав мне следовать за ним. С подозрением посмотрев на него, я подошла к тому месту, где он ждал меня. Когда я приблизилась, он подвёл меня к маленькому книжному шкафчику, наполовину скрытому тенями.

К его верхней части была прикреплена выгравированная панель с надписью «Profana, Propaganda & Saecularia». Бросив на Люциуса последний подозрительный взгляд, я опустилась на колени, чтобы рассмотреть находившиеся внутри книги. В отличие от красивых томов, стоящих вдоль стен в торжественном единообразии, эти книги были заплесневелыми, с загнутыми уголками страниц, потрёпанными краями и расползающимся переплётом, но, по крайней мере, я могла прочесть названия на покрытых трещинами корешках. Это была странная смесь классических произведений и тяжеловесных античных научных учебников, теснившихся в шкафчике без какой-либо видимой последовательности. «Таблицы Толедо», «Одиссея», «Макбет», «Каноны медицины», «Le Morte d’Arthur», «Буря»…

Я схватила пару томов наугад и, пробормотав весьма нелюбезную благодарность, протиснулась мимо Люциуса и сердитым шагом направилась в свою комнату. Те красивые книги без заголовка и текста глубоко встревожили меня, их пустота словно высмеивала пустоту моей памяти. Я ненавидела это беспомощное чувство неспособности найти рациональное объяснение тем бессмысленным вещам, которые творились перед моими собственными глазами.

Это была ещё одна мистическая загадка, пополнившая всё растущую кипу.

____________________________________
. . .

Снегопад всё никак не утихал, и я начала задаваться вопросом, не были ли мы где-то в Арктике. Это было просто замечательно, что дом был настолько хорошо протоплен, особенно с учётом моей чрезвычайно непригодной для данного климата одежды.

Чудесным образом появляющиеся халаты были моей единственной одеждой, и это постоянно ставило меня в невыгодное положение. Я был уверена в том, что Люциус именно этого и добивался. Я ненавидела появляться перед ним босоногой и прикрытой лишь слоем тонкого шёлка, в то время как он всегда был одет безупречно, вплоть до изумрудных запонок и накрахмаленного галстука. Это казалось… унизительным. Но когда я начинала жаловался, он вежливо отвечал, что, если мне не нравятся халаты, то я могу ходить голой. Сопровождающая эти слова издевательская улыбка ясно давала понять, что никакого удовольствия он от этого не получит.

— Но где моя одежда? — требовательно спросила я однажды. — И где моя обувь? Что с ними случилось, позвольте спросить?

Он презрительно улыбнулся.

— Должен ли я понимать, что под словом «одежда» вы подразумеваете те жалкие тряпки, в которых вы появились здесь?

— Да, — ответила я сквозь зубы.

 — Ах, — он пожал плечами. — Я избавился от них.

— Отлично. Благодарю. Тогда не могли бы вы одолжить мне свитер или рубашку, или что-нибудь хотя бы относительно приличное? У вас должно быть что-то, что я могла бы позаимствовать…

— Об этом не может быть и речи, — и он бросил на меня весьма красноречивый взгляд, словно говорящий: «разговор окончен».

У меня промелькнула мысль, что эти халаты были своего рода гарантией того, что я не смогу сбежать. Я не смогла бы уйти далеко по снегу толщиной в три фута, прикрытая лишь куском шёлка. Но если он на самом деле не желал, чтобы я сбежала, то почему относился ко мне с такой неприязнью? Почему обращался со мной, словно с особо глупым ребёнком? Разве он не был бы рад, если бы я внезапно исчезла?

Я была не в состоянии понять его…

_____________________________________
. . .

— Что вы сейчас читаете, Алиса?

Я обедала, как это уже стало принято, под приводящим в смущение серебристым взглядом Люциуса.

Некоторое время он наблюдал за мной, слегка откинув голову назад, с привычным презрительным изгибом губ. Он держал бокал, наполненный жидкостью глубокого рубинового цвета, медленно покручивая его. Его рука казалась слишком крупной для хрупкого хрустального сосуда, но элегантно расслабленные линии его пальцев отвергали саму возможность того, что он может быть неуклюжим. Чего нельзя было сказать о моих руках, несмотря на то, что они были намного меньше и казались значительно более проворными.

Я посмотрела на него, удивленная этим вопросом.

— Я почти закончила книгу «Буря», — сказала я с полным еды ртом.

На лице Люциуса появилось почти страдальческое выражение. С подчёркнутым терпением он подождал, пока я не проглотила пищу, потом спросил:

— И вам это нравится?

— Да, — ответила я. — Должно быть, я читала или видела эту пьесу раньше. Я узнала немало речей.

— У неё интересная предпосылка, не правда ли?

Я с сомнением посмотрела на него.

— Вы имеете в виду кучу людей, потерпевших кораблекрушение и оказавшихся на острове?

— Нет, моя дорогая, это вряд ли можно назвать предпосылкой, не так ли? — его тон был лёгким и протяжным, но в глазах светилось сосредоточенное внимание. — Я имею в виду… колдуна, которые использует свои силы, чтобы восстановить законное господство над потенциальными узурпаторами. Разве вы не находите это интересным?

— Гм… Полагаю, что так, — нерешительно ответила я.

— Вы полагаете. Какой необычайно оригинальный ответ.

Мои щёки вспыхнули.

— Прощу прощения, — сказала я едко, — я забыла подготовить эссе.

Моё раздражение, судя по всему, позабавило его.

— Я не требую эссе. Всего лишь ваше мнение.

— О, вы имеете в виду, что я имею право на собственное мнение?

Глаза Люциуса слегка сощурились от моего дерзкого тона.

 — Ну, конечно, — тихо сказал он. Поставив бокал на стол, он одарил меня насмешливой улыбкой. — Итак, скажите мне, Алиса, если предпосылка не заинтересовала вас, то что именно показалось интересным? Просветите меня.

Я взяла кусок хлеба и начала крошить его, смущённая и, как следствие, раздражённая.

— Я не знаю. То, как эта пьеса написана, я думаю. Красота слов.

Проницательное, пытливое выражение промелькнуло на его лице.

— Таким образом, ваша оценка в основном… эстетическая? Вас не заинтересовали темы этой работы, к примеру, к сверхъестественные элементы в сюжете? — он сделал паузу, слегка поддавшись вперед. — Магия?

В его голосе было что-то загадочное, и я почувствовала, что в этом вопросе таился подвох. Его взгляд стал настолько пронзительным, что я почувствовала себя взволнованной и сконфуженной.

— Полагаю, что так, — я съёжилась, поняв, что повторила слова, из-за которых он уже высмеял меня. — Я не… Я не думала… Я имею в виду… почему вас вообще так заботит моё мнение? — закончила я отрывисто.

Люциус откинулся назад.

— О, оно меня не заботит, — он выглядел довольным, слишком довольным.

Я нахмурилась. Я чувствовала, что каким-то образом потерпела поражение, но не понимала в чём именно.

«Почему он выглядит таким самодовольным? — подумала я. — Это же просто пьеса.»

_____________________________________
. . .

В ту ночь мне снился сон…

Я лежала одна на берегу далёкого острова, на мягком, согретом солнцем песке. Я была обнажённой, но моя нагота не смущала меня. Я мечтала, убаюканная шёпотом волн и нежным бризом, ласкающим мою кожу…

Солнце начало тонуть, и по мере того, как небо темнело, остров начал уменьшаться вокруг меня. Он становился всё меньше и меньше, пока не съёжился до размера нескольких футов в диаметре… я очнулась от своих мечтаний и обнаружила себя лежащей на кровати, внутри тёмного каменного недра какого-то замка. Я села, внезапно охваченная паникой, и вспомнила, что должна была искать кого-то. Спираль винтовой лестницы выросла из земли, и, спрыгнув с кровати, я начала подниматься по ступеням.

Тусклые лампы вели меня всё дальше вверх, но как только я проходила мимо, они c шипением затухали, и всё позади меня погружалось в глубочайшую черноту. Поняв, что сами ступени начали исчезать, я бросилась бежать. Я знала, что если остановлюсь, то упаду назад, в пустоту. На бегу, я пыталась звать человека, которого искала, но не могла вспомнить его имя… Вместо этого я кричала: «Это я! Я здесь!», но мне ответило лишь эхо жуткого женского смеха, который превратился в издевательское воронье «Краа!»

Я начала уставать, и мои ноги не могли больше обогнать всепоглощающую тьму: чем быстрее я пыталась бежать, тем медленнее двигалась, и внезапно я упала назад c раскинутыми в стороны руками, с раскрытым в беззвучном крике рте.

Я мягко приземлилась на спину. Я была в слабо освещенном коридоре, растянувшемся в каждую сторону до бесконечности. Стены коридора были сплошь увешаны портретами в позолоченных рамах, на которых были изображены спящие фигуры. Я лежала там, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить портреты… Я боялась того, что они осмеют мою наготу. Я боялась, что они будут глумиться над моим замешательством.

Внезапно рядом со мной появился человек, но это был не тот, кого я искала.

— Что ты делаешь? — это был голос мужчины, но его лицо было окутано тенями.

— Я ищу кого-то, — сказала я. Мой собственный голос был высоким, детским, звучащим словно издалека.

— Кого? Кого ты ищешь?

— Я не помню, — и я начала плакать, словно ребенок.

Мужчина опустился на колени и взял меня на руки, прижимая к себе. Потом было тошнотворное, сжимающее ощущение, и коридор превратился в мою комнату. Мужчина положил меня на кровать. Кончики его шелковистых, светлых до белизны волос почти касались меня, я протянула руку, чтобы дотронуться до них… Он прижал что-то к моему виску и пробормотал какое-то слово…

И мой сон потонул в темноте, словно тусклые лампы по окончании пьесы...

Третий Этаж

Однажды утром Люциус не спустился к завтраку.

По моим расчётам это был двенадцатый день моего пребывания здесь, и я уже начала… не могу сказать, что я начала чувствовать себя комфортно, но, по крайней мере, я привыкла к установленной нами рутине.

Я не была уверена в том, какие чувства во мне вызвало отсутствие Люциуса. Возможность поесть, не ощущая на себе его впивающегося ледяного взгляда, принесла облегчение. Но атмосфера в комнате мгновенно переменилась. Она была… слишком тихой. Жуткой. Казалось, всё вокруг приняло более зловещий оттенок.

До сих пор я не осознавала, насколько успокаивающим было его присутствие. Несмотря на его враждебность, он был реален, он был человеком, и это в значительной степени помогало преодолеть ужас, порождённый моим замешательством, моей амнезией, беспомощностью… и чем-то похуже. Я начала сомневаться в целостности собственного рассудка. Все эти странные сверхъестественные события, с которыми я постоянно сталкивалась, оказывали на меня разрушительное влияние, и я начала задумываться над тем, не было ли моё восприятие реальности каким-то образом нарушено. Это пугало меня больше всего. Потерять память само по себе было достаточно плохо. Но потерять разум? Эта мысль была была слишком ужасна.

Общение с Люциусом, насколько бы неприятным оно ни было, в какой-то степени помогало мне справляться с этими страхами.

Я гадала, где он мог быть. Предположительно, он по-прежнему был дома, потому что погода не улучшилась, и я не смогла разглядеть никаких следов на снегу перед домом. Я мысленно пожала плечами. Может, он устал наблюдать за тем, как я громко чавкала и прихлёбывала за столом, что было своего рода протестом против его поведения.

Но когда Люциус не появился во время ланча и ужина, моя нервозность превратилась в тревогу. Что если он оставил меня наедине с привидениями, обитавшими в этом доме? Или наедине с галлюцинациями, порождёнными моим разумом?

Снаружи уже стемнело, и хотя обычные источники света каким-то образом зажглись сами собой, тени казались длиннее и темнее обычного, и тишина стала угрожающей. Паника начала постепенно оборачиваться вокруг меня, словно удушающее покрывало. «Что если он не был реален, Алиса? Что если ты выдумала его?»

Я ковырялась в тарелке, но мой аппетит исчез вместе с Люциусом. Я подпрыгивала всякий раз, когда слышала какой-то неожиданный звук: треск ветки в очаге, хриплое карканье вороны за окном… В конце концов, я оттолкнула тарелку с едой, до которой едва дотронулась, и пошла наверх, в свою комнату.

В течение некоторого времени я смогла отвлечься чтением («Le Morte d’Arthur», Малори) и почти сумела убедить себя, что я спокойна и невозмутима. Но через несколько страниц я поняла, что представляю всех рыцарей круглого стола высокими, серебряноглазыми и светловолосыми мужчинами в чёрных мантиях.

Вздохнув, я резко закрыла книгу. Очевидно, я не смогу успокоиться, пока не увижу Люциуса и не удостоверюсь, что не осталась совершенно одна в этом месте на всю ночь.
Я медленно подошла к двери и на мгновение замялась в нерешительности. Можно ли считать это любопытством? Не было ли это просто удобным предлогом, чтобы удовлетворить это любопытство?

«Да и нет», подумала я. Но эти причины были вторичными. Моим главным мотивом было узнать, где он был, а не разузнать что-либо о нём.

Я открыла дверь и вышла в коридор.

На половине пути я осознала, что иду на цыпочках и, не желая создавать впечатление, будто крадусь куда-то, попыталась шагать громче, хотя сделать это без обуви было довольно трудно.

— Люциус? — позвала я. — Вы там?

Моё сердце билось в хаотичном ритме, но я не была уверена, чего боялась больше: встречи с хозяином поместья или с чем-либо более зловещим.

Возможно, особой разницы здесь не было.

Я достигла лестничной площадки. «Вверх или вниз? — задумалась я. Наверху я ещё ни разу не бывала. — Его спальня должна быть там».

Внезапно в моей голове вспыхнуло яркое незваное видение: Люциус без своего безупречного одеяния, светлые волосы рассыпаны по широким плечам, твёрдая бледная грудь, длинные обнажённые руки и ноги, сильные и мускулистые… и…

Я покраснела, раздражённая на саму себя. Я постоянно ловила себя на подобных мыслях. Казалось, я думала о нём слишком часто, и с каждым днём всё чаще. Я постоянно переигрывала наши разговоры в голове, меняя каждый из них так, чтобы исход сложился в мою пользу, и придумывала другие разговоры, в которых я была хладнокровной победительницей, а Люциус был вынужден признать, что я достойна его уважения. И в его глазах при этом светилось восхищение… и нечто большее…

Агх. Я знала, что это было одновременно тщетно и глупо желать, чтобы он ответил взаимностью на то притяжение, которое я, против собственной воли, испытывала к нему. Я ненавидела признаваться даже самой себе в том, что меня влекло к нему, несмотря на его отношение ко мне. Он не заслуживал считаться привлекательным, потому что в той броне высокомерного презрения, которой он оградился от меня, ещё ни разу не появилось даже малейшей трещинки. Как это было даже возможно испытывать что-либо по отношению к нему?

Нахмурившись, я усилием воли прогнала соблазнительное видение из своего разума. «У тебя уже достаточно проблем с восприятием реальности, Алиса, — выругала я саму себя, — и без того, чтобы добавлять запутанные фантазии в эту мешанину.»

Вполне возможно, что Люциус был где-то в подвале, выкапывая могилу, чтобы спрятать в ней разрезанные куски моего безжизненного тела.

Несмотря на это неутешительную мысль, я распрямила плечи и решила подняться на третий этаж. Очевидно, моё любопытство было сильнее чувства самосохранения.

Я поднялась по лестнице быстрым шагом, боясь, что моя отвага испарится, если я не заставляю свои ноги двигаться быстрее.

— Люциус, вы там?

Внезапно у меня появилась абсурдная идея, будто мы играем в прятки, и мне пришлось подавить слегка истерический порыв крикнуть: «Готов ты или нет, я иду искать!». Вместо этого я издала довольно глупый и ужасно нервозный смешок.

Когда я почти достигла первой ступеньки, все свечи в настенных подсвечниках, освещающих лестницу, внезапно потухли. Испуганно втянув воздух, я резко обернулась. Позади была лишь темнота, наполнившая меня ужасом. «Как во сне», — подумала я. Стиснув зубы, я повернулась назад.

«Тогда, вперёд и вверх — другого выхода нет.»

Третий этаж был похож на второй, но казался более мрачным и зловещим… или же мне просто так виделось?

Вдоль коридора было несколько дверей, но я отнюдь не горела желанием постучаться в одну из них.

— Люциус? — вновь позвала я нерешительно.

По мере моего того, как я шла (на цыпочках, потому что моя отвага потухла вместе со свечами), я всё отчётливее слышала притупленный звук, исходящий из-за последней двери в самом конце коридора.

Он был ритмичным, словно царапающим… и очень жутким.

Крт-Крт… крт-крт… крт-крт…

Мои волосы встали дыбом, а в животе появился липкий холод, который начал разливаться по всему телу. Руки словно онемели, стали тяжёлыми, а ноги, казалось, едва могли держать меня.

«Это же просто глупо, Алиса, — подумала я. — Ты не хочешь идти туда, чтобы узнать, кто или что издаёт этот звук. Ты должна повернуться и пойти назад. Ты можешь спуститься по лестнице в темноте, если будешь держаться за перила.»

Но мои ноги, словно сами собой, неумолимо шли вперёд…

Крт-Крт… крт-крт… крт-крт…

— Люциус! — снова попыталась позвать я, но вместо его имени из горла вырвался дрожащий писк.

Я уже была в самом конце коридора, стоя лицом к двери.

«Этому должно быть какое-то совершенно логичное, обыденное объяснение…»

Я подошла ближе…

Крт-Крт… крт-крт… крт-крт…

Я протянула руку к дверной ручке…

Внезапно раздался леденящий визгливый вой, и дверь начала трястись, словно кто-то яростно ударял по ней кулаками, и я в ужасе отшатнулась, и…

— ГРЯЗНОКРОВКА!

Жгучий поток электричества пронзил моё тело, и я закричала, падая на спину.

Люциус направлялся ко мне широким шагом с развевающейся за спиной чёрной мантией и убийственным выражением в глазах. Его левая рука стискивала трость, которой он едва не придушил меня при нашей первой встрече, а в его правой руке была тонкая деревянная палочка, направленная на меня.

— Люциус! Вот вы где! — воскликнула я дрожащим голосом, стремительно отступая в самый конец коридора. «Проклятье, — подумала я, — почему нет лестницы в обоих концах?».

Я дрожала крупной дрожью — из-за электрического удара, из-за ужаса, вызванного трясущейся дверью (которая, как я заметила, внезапно затихла) и из-за новой угрозы в виде рассвирепевшего мужчины, загнавшего меня в угол. По мере приближения он резко засунул деревянную палочку в трость, не замедляя яростной стремительной походки, пока я не оказалась зажатой между холодной стеной и его твёрдым телом, которое теперь, когда оно использовалось против меня в качестве тарана, больше не казалось таким уж привлекательным.

Его правая рука схватила меня за подбородок и вздёрнула лицо вверх.

— Что я говорил насчёт того, чтобы ты не совала свой нос куда не нужно? — прошипел он.

Его трость больно впивалась мне в бок, и, извиваясь, я попыталась отодвинуться в сторону.

— Я не… АЙ!

Грубый толчок его тела заставил меня смолкнуть и замереть.

— Что я говорил насчёт того, чтобы ты не совала свой нос куда не нужно? — повторил он рычащим голосом.

— Вы с-сказали, что будут п-последствия, — запинаясь ответила я, задыхаясь под его сокрушительным весом.

— Верно.

— Но я не…

Я внезапно смолкла, потому что он отпустил мой подбородок и поднял руку. Я вздрогнула, пытаясь приготовиться к удару.

Но вместо этого он накрыл мои глаза ладонью, а потом было необычайно ужасное ощущение… я не знаю… давления, засасывания… словно меня скручивало и протаскивало через старомодную машину для отжимания белья. Я почувствовала себя так, словно меня вот-вот вырвет.

— Перестаньте, перестаньте, перестаньте! — завопила я, но всё внезапно прекратилось, и Люциус убрал руку с моего лица.

Я бы упала, если бы он не удерживал меня в странном, тесном, свирепом объятьи до тех пор, пока я не восстановила баланс.

Я оглянулась, онемев от шока. Мы находились в середине обеденной комнаты. «Как, чёрт возьми, мы оказались здесь? Что случилось? Неужели, ты действительно сходишь с ума, Алиса?». Но у меня не было времени раздумывать над возможностью собственного безумия, потому что в этот момент Люциус решил схватить меня за волосы, больно выкручивая их. Я не знала, могут ли корни волос растянуться, то именно так это и ощущалось. От жгучей боли на моих глазах проступили слёзы.

— Что ты делала наверху?

— Я… Я искала вас, — ответила я, запинаясь и взвизгивая от боли. Обе мои руки отчаянно пытались отцепить его пальцы от моих волос, но без успеха. Он был намного сильнее меня, не говоря уже о том, что был очень зол.

Его глаза сузились.

— Кажется, ты нашла меня, — сказал он.

— Я вижу это… — ещё один сильный рывок, и я завопила, — ай… ай… блядь! Люциус, перестань! Отпусти меня, будь ты проклят!

Он отпустил, довольно грубо, потом толкнул меня на ближайший стул и угрожающе навис надо мной. Его трость была зажата в кулаке, и я опасливо посмотрела на неё. Я уже знала по собственному опыту, какую боль можно причинить этой тростью, и была уверена в том, что что ей можно найти множество других применений. В моей голове всплыла цитата, которую я, должно быть, прочла где-то: «Муж может бить жену палкой или прутом в толщину большого пальца его руки и в длину его предплечья…»

Кажется, Люциус догадался о чём, я думала, потому что на его губах появился намёк на улыбку, и он начал мягко постукивать тростью по своей ноге. Притупленный «твак» раздавался всякий раз, когда та ударялась о кожу его высоких сапог.

— Последствия, последствия, — мягко сказал он, и я покраснела от его тона и блеска его ледяных глаз.

Я посмотрела на него с негодованием, раздражённая его грубым обращением и попытками запугать меня, когда я всего-лишь пыталась найти его. Ну, или отчасти.

— Это не моя вина, что вы решили оставить меня здесь одну безо всякого предупреждения, — сказала я сердито. — Я беспокоилась.

— Неужели? Как трогательно.

— Я не беспокоилась за вас, — возразила я. — Я беспокоилась за себя. Я не чувствую себя в безопасности в этом месте.

«Тап, тап, тап», звучала трость, ударяясь о сапог.

— Ты и не должна, — ответил он, — потому что ты нарушила правила, гарантирующие твою безопасность.

— Я же сказала, что искала вас. Я не нарушала ваши драгоценные правила. По крайней мере не… не нарочно.

— В самом деле.

«Тап, тап, тап…» Он смотрел на меня с бесстрастным, почти скучающим выражением, словно пытался определить, достойна ли я тех усилий, которые ему придётся приложить, чтобы наказать меня. Я очутилась в очень любопытной ситуации: с одной стороны я надеялась, что он сочтёт меня недостойной, но с другой стороны отчасти желала обратного. Я ненавидела его презрительное равнодушие почти также сильно, как боялась его непредсказуемого гнева.

— Так где вы были сегодня? — спросила я, нахмурившись.

Он с изумлением посмотрел на меня, словно не мог поверить в то, что я осмелилась задать подобный вопрос. Его элегантно поднятая бровь была единственным ответом на мой вопрос.

— Скажи мне, Алиса… Что именно, по твоему мнению, находится за дверью комнаты, куда ты столь неблагоразумно желала войти?

Я задрожала, не желая думать об этом.

— Как я могу делать подобные догадки? — спросила я.

— Сделай мне одолжение.

— Я не знаю, — ответила я. Потом дерзко добавила, — ещё один счастливый гость?

Я знала, что рисковала нарваться на его гнев. На мгновение трость замерла, и я слегка вздрогнула при виде выражения его лица. Внезапно он откинул голову назад и мягко рассмеялся.

Я почувствовала облегчение, хотя пыталась казаться безразличной. Но моё облегчение исчезло, когда он склонился и слегка прижал палочку, которую вынул из трости, к моим губам. Этот жест не был угрожающим. Но он глубоко встревожил меня.

— Если я ещё раз поймаю тебя, — сказал он тихим, почти нежным голосом, — последствия не будут просто видимы. Они будут неизгладимы.

Я подняла руку, чтобы убрать палочку, но каким-то образом мои пальцы обернулись вокруг неё, и я почувствовала странное покалывание в руке. Не успев остановиться, я бессознательно потянула её к себе, словно желая забрать.

Люциус зашипел, и я резко втянула воздух в тот же момент. Он быстро выдернул палочку из моей руки, и в течение одного мгновения пристально смотрел на меня со смешанным выражением гнева, ярости и… чего-то ещё, что я была не в состоянии понять.

— П-простите, — запинаясь сказала я, от шока широко распахнув глаза. — Я н-не хотела.

Я стиснула зубы, пытаясь приготовиться к ещё более болезненному проявлению его недовольства. Но ничего не произошло. Вместо этого Люциус выпрямился, повернулся ко мне спиной и просто вышел из комнаты, не бросив на меня ни единого взгляда.

Чистые Книги

«Должно быть, ты потеряла сознание».

Я сидела на кровати, обняв колени руками, и пыталась найти хоть какое-то объяснение тому, что произошло на третьем этаже.

Нет, это было не совсем верно. Я не пыталась осмыслить это, я просто пыталась найти способ опровергнуть саму возможность того, что я испытала.

«Да, — подумала я, — именно это и случилось. Должно быть, ты потеряла сознание в коридоре. Люциус отнёс тебя в обеденную комнату, потом ты пришла в себя, и тебе показалось, что ты была каким-то образом мгновенно транспортирована.»

При ближайшем рассмотрении детали не складывались в логическую картину, но я не желала цепляться к ним. Я была в таком замешательстве, что мне было достаточно любого объяснения, насколько бы слабым оно ни было. И оно было достаточно правдоподобным, не так ли? Я потеряла сознание в самую первую ночь моего пребывания здесь, так что это вполне могло случиться вновь. В конце концов я определённо перенесла травму головы, с учётом амнезии и всего остального.

Я была не против полагать, что испытываю симптомы временного повреждения мозга. Либо это, либо же я окончательно спятила.

Что же было за той дверью? Я сжала правую руку в кулак, вспомнив болезненный удар тока, который, должно быть, произошёл от прикосновения к дверной ручке. Неужели там действительно кричала женщина? Моё тело покрылось мурашками при воспоминании об этом жутком вое. Он казался женским, но в то же время настолько… нечеловеческим, что это могло быть всё что угодно, даже вой животного.

Я не могла сдержать дрожь, хотя мне не было холодно. Взяв подушку, я крепко прижала её к себе, пытаясь создать хоть какое-то ощущение уюта.

Нельзя было отрицать того, что что-то… кто-то был заперт на третьем этаже. Был ли это когда-то такой же злополучный потерявшийся человек, как и я? Искал ли этот человек приюта и защиты, чтобы найти лишь ужас и мучения? Быть может, его подвергали манипуляциям, обману и пыткам, пока он просто не… сошёл с ума?

«Ждёт ли тебя такая же судьба, Алиса? — подумала я. — Ты тоже станешь узницей? Или сумасшедшей? — потом пришла внезапная, непрошеная мысль, — привидением?»

Я неистово тряхнула головой. Как бы мне этого ни хотелось, я не собиралась выдумывать смехотворные сверхъестественные теории, чтобы объяснить каждое странное или пугающее событие. Я не была ребёнком, чтобы заселять все тёмные места этого дома монстрами и гоблинами. Если я не могла понять что-либо, это не значило, что это было необъяснимо. Не так ли?

Кем же он был? С момента моего прибытия я не узнала о нём почти ничего нового, но, будучи единственным человеком, которого я знала, он оказался в необычайно могущественной позиции. Что же влекло меня к нему? Почему он был настолько чертовски… притягательным? Поэтому ли я, несмотря на его нескончаемые оскорбления и запугивания, по-прежнему находила его неотразимым? Его лицо было последним, что я видела перед тем, как засыпала, и первым — после того, как просыпалась… Почему?

Быть может, это была его резкая красота, которую невозможно было не замечать… Нет, не думаю. Его красота действительно обладала своей собственной неоспоримой силой, но это… это было нечто более глубокое. Я была уверена, что, даже если бы он постоянно носил маску, я бы всё равно лежала здесь, стискивая подушку и думая о нём. Думая о его гипнотических глазах, мерцающих, словно ртуть…

Я размышляла о мужчинах в моей жизни… в моей настоящей жизни. Какими они были? Мой отец, родные, друзья… может быть, у меня был бойфренд? Я была довольно уверена, что они были совершенно не похожи на Люциуса. Ни одна здравомыслящая женщина (а я была уверена, что обычно я была здравомыслящей, пусть и немного… не в себе в данный момент) не отдала бы себя добровольно на милость столь властного, надменного деспота. Но я не находилась здесь по собственной воле: у меня не было выбора. И так, зачарованная и в то же время полная ужаса, я продолжала наблюдать за тем, как меня затягивало всё ниже и ниже, всё глубже и глубже в безрассудное увлечение этим скрытным, полным ненависти мужчиной… мужчиной, который использовал свою ненависть целенаправленно и умело, словно смазанный ядом меч.

«Почему ты позволяешь это, Алиса? Ты знаешь, что это неравная битва. Все преимущества на его стороне. Вся власть в его руках. Ты ему даже не нравишься. По сути, он едва переносит тебя. Ничего хорошего из этого не выйдет.»

Его образ мерцал в моей голове, словно наяву.

Его белые, как снег, волосы, ни одна прядь которых никогда не выбивалась из причёски… Бывали ли они когда-то взлохмачены: от сна или физического усилия, или… Я покраснела.

«Нет, Алиса, — выругала я саму себя. — Давай просто предположим, что они всегда превосходно уложены, и на этом оставим данную тему.»

Я вновь подумала о его глазах. Обрамлённые чёрными ресницами и тёмными бровями, они являли собой разительный контраст: такие светлые и холодные, такие жестокие… Но всё же их необычная форма, со слегка приподнятыми кверху уголками, придавала его лицу постоянное выражение нежности, даже юмора. Я заметила ту же черту в форме его рта. Уголки губ загибались кверху, смягчая даже самую жестокую усмешку и приводя меня в замешательство. Поэтому ли он был настолько привлекательным? Всего-лишь из-за этой причудливой черты?

Однозначно, этот мужчина состоял из контрастов — как его внешность, так и его личность. Он был утончённым и обходительным, но в то же время злым и даже жестоким. Элегантный, с великолепными манерами, но вспыльчивый и свирепый. Его голос был таким шелковистым, мурлычащим, но его слова жалили, словно ядовитые клыки. Его красота причиняла боль, но в то же время он выглядел поистине мужественно… слишком мужественно: он настолько подавлял физически, что это казалось жестоким. Тревожные колокольчики в моей голове звенели, твердя, что я должна оградиться от него, что я не должна быть добровольной жертвой и идиоткой, осознающей собственную глупость.

«Неужели ты действительно хочешь влюбиться в такого мужчину? — спрашивала я себя. — Нет, нет, нет, нет, нет. Ты не можешь. Ты не должна.»

Проблема была в том, что я не знала, как остановить себя.



…


Если Люциус считал, что его угрозы каким-то образом повлияли на мою любознательность, то он очень ошибался. Наоборот: она стала ещё сильнее.

Я просто хотела знать… что-нибудь. Неважно что. Среди сотен накопившихся у меня вопросов я не могла выбрать какой-то один, на который хотела бы получить ответ в первую очередь. Я лишь знала, что хотела знать.

Да, я не горела желанием помчаться на третий этаж, чтобы взять личное интервью у воющей леди. Но я часто гадала, когда же представится новая возможность исследовать этот дом (или, как сказал бы Люциус, сунуть свой нос, куда не следует). И хотя я боялась Люциуса, с каждым прошедшим днём мой страх ослабевал. Не потому, что он менялся, а потому, что менялась я… Казалось, мои усиливающиеся чувства каком-то образом ограждали меня от его ярости. Словно они значили что-то. Предаваться этой фантазии было опасно, но она была такой приятной…

Тем не менее, в течение нескольких дней после случая на третьем этаже я изо всех сил старалась вести себя «хорошо». Я действительно пыталась следить за своими манерами и быть вежливой, сговорчивой, даже почтительной. Я была похожа на ребёнка Викторианской эпохи, подавляющего свои порывы: говорящего лишь тогда, когда к нему обращались, всегда на виду, но не издающего ни звука. Я даже стала тише жевать.

Но ни разу, ни разу, Люциус не пошёл мне навстречу.

Он обращался со мной точно также, как и всегда: словно я причиняла ему одни лишь неудобства и вызывала лишь презрение. И совсем скоро я вновь начала негодовать на его отношение ко мне, и мы возобновили наши воинственные, враждебные споры, но теперь я принимала его оскорбления близко к сердцу. Я так хотела увидеть хоть малейший признак того, что он начинает относиться ко мне теплее. Но этот мужчина был сделан из льда.

И когда единственный знакомый человек ненавидит тебя, мир кажется ужасно одиноким местом.



…


«Фрида… Грета… Хейли… Хелен… Ингрид…»

Я сидела в библиотеке на куче подушек, которые принесла из своей комнаты, чтобы соорудить что-то наподобие гнезда. Оно казалось мне предпочтительнее внушительно громадного письменного стола в центре комнаты и прилагающегося к нему кожанного кресла, которое выглядело довольно неудобным.

В последнее время я всё больше времени проводила в библиотеке. С того дня, как начался снежный шторм, прошло уже более трёх недель, и собственная комната начала казаться мне тюремной камерой. Несмотря на то, что девяносто-девять процентов книг были чистыми, я чувствовала себя комфортно в их окружении, словно между нами существовала какая-то родственная связь.

Я часто читала или просто лежала свернувшись, погружённая в раздумья (чаще всего о нём), или же просто дремала. Или, как сегодня, я могла пялиться в потолок, шёпотом перечисляя списки имён, надеясь отыскать среди них своё собственное.

Добравшись, наконец, до имени «Зара», я вздохнула и начала рассматривать огромную коллекцию красивых книг. Я не могла не испытывать раздражение и разочарование при виде столь обширного количества сокровищ, которые находились прямо передо мной, но оставались недоступными.

Я страстно желала разгадать секрет их молчания.

«Так почему бы тебе не попытаться?» — вспыхнула искушающая мысль в моей голове, как это случалось почти каждый день. «Потому что, — начала я убеждать саму себя, — если Люциус вновь поймает тебя, на этот раз ты не отделаешься лишь парой выдранных волос». «Он не поймает тебя, он никогда не заходит в библиотеку… Кроме того, он разрешил тебе находиться здесь. А это подразумевает то, что он позволил тебе исследовать её… или, скажем так, „рассматривать“ находящиеся здесь предметы».

Сегодня голос искушения оказался сильнее голоса осторожности. В один момент я лежала на куче подушек, а в другой уже вскочила, выбрала первую попавшуюся книгу, отнесла её к двери и засунула в щель между полом и дверью, создав таким образом импровизированный замок.

Я приблизилась к переполненным полкам, выбрала книгу наугад и отнесла её к столу. Обложка была сделана из красивой тёмно-красной кожи, окаймлённой по краям золотистым орнаментом. Но то место, где должны были быть название и имя автора, было пусто. Я повернула книгу к свету свисающего с потолка канделябра, пытаясь разглядеть отпечаток букв и текстуру высохших чернил — хоть что-нибудь. Но я ничего не нашла.

Обложка скрипнула, когда я открыла её, чтобы взглянуть на первую страницу. Она также оказалась пустой. Я пролистала несколько первых страниц. Всё были чистыми.

Затем, онемевшими пальцами, едва дыша, не говоря уже о том, чтобы думать, я начала осторожно отрывать страницу от корешка. В моём встревоженном состоянии звук казался ужасно громким, и я то и дело поглядывала в сторону двери, ожидая, что разъярённый Люциус ворвётся внутрь в любую минуту. Книга, которую я засунула под дверь, внезапно показалась смехотворно слабой преградой, и была лишь ясным свидетельством моей вины.
Наконец-то страница полностью оторвалась, в то время как дверь осталась плотно закрытой, и я выдохнула с облегчением.

Я вновь поднесла её к свету, рассматривая вблизи. И вновь ничего не обнаружила. Несколько стыдливо я плюнула на бумагу и размазала слюну пальцем. Опять ничего.

Парафиновые настенные лампы были слишком высоко, чтобы я могла дотянуться до них с пола, поэтому я с трудом отодвинула тяжёлый стул от письменного стола к ближайшему подсвечнику и взобралась на него. Я прижала бумагу к стеклянному футляру лампы и некоторое время держала её над открытой верхушкой, но страница лишь тускло осветилась: никакого признака оксидации не было. Наконец я оторвала маленький уголок и бросила его в пламя. Он вспыхнул на мгновение, кверху потянулась спираль дыма, и в течение нескольких минут я держала бумагу над дымом, наподобие зонта. Страница немного поблекла, но на ней не появилось никаких скрытых знаков.

Со вздохом я спустилась со стула и оттащила его обратно к столу. Я осторожно вложила страницу в то место, откуда вырвала её, и некоторое время стояла, задумчиво рассматривая её. Если невидимые чернила не проявились под воздействием света, влаги, тепла и дыма… тогда я могла лишь предположить, что для этого требовалось что-то вроде ультрафиолетового света или проявительного раствора.

«Я желаю, чтобы ты открыла мне свои тайны, — подумала я. — Я желаю… желаю…»

Я уже собиралась закрыть книгу, как внезапно увидела, что на странице вспыхнул похожий на паутину серебристый текст, написанный изящным вытянутым почерком.

Я моргнула, ахнула, схватила страницу и поднесла её к глазам… но текст исчез.

Я могла лишь предположить, что, как обычно, моё разум подшучивал надо мной.



…


— Люциус, могу я спросить вас кое о чём?

Я раздумывала над тайной книг целый день и теперь, когда наступил вечер, не смогла удержаться от того, чтобы не завести этот разговор с моим вечно надсмехающимся компаньоном.

— Если ты должна.

— Эмм… обещаете не сердиться?

Ему не было нужды отвечать отказом: он был ясно написан на его лице.

— Книги в библиотеке. Они написаны невидимыми чернилами, не так ли? Я не нарушаю ваши правила, — быстро добавила я. — Это не любопытство. Я просто говорю вам, что думаю.

В его холодных глазах не отразилось ничего.

— И?

— И теперь я жду, чтобы вы подтвердили или опровергли мою теорию.

Его голова слегка откинулась назад, а губы сжались в скупую, слабую улыбку.

— Твоя дерзость не знает границ, дорогая.

— Значит, я права?

— Нет…

— Значит, я ошибаюсь?

Его глаза скользнули по моему лицу, задержавшись на мгновение на губах, потом вернулись к моим глазам. У меня опять перехватило дыхание от этого обманчиво нежного взгляда.

— Ты… последовательно неразумна.

Я пожала плечами. Я зашла довольно далеко, не вызвав его гнева, и это сделало меня немного безрассудной.

— О, просто скажите мне, Люциус. Обещаю, что не буду шокирована.

— Ты не должна обещать то, что не в состоянии выполнить.

— Хорошо. Тогда шокируйте меня.

На этот раз улыбка была достаточно широкой, чтобы показать его зубы.

— У меня нет привычки потакать мелким капризам глупых девчонок, Алиса. Достаточно сказать одно: «Тот, кто в состоянии завладеть этим великим сокровищем, поистине был рождён достойным его».

Я поморщилась. Я была в состоянии распознать оскорбление, когда сталкивалась с таковым. «Значит, я каким-то образом недостойна,» — подумала я. Я попыталась сделать вид, будто меня это не заботит. Но это было не так. Может быть из-за этого я была не в состоянии сдержать слова, которые выплюнула с угрюмым видом:

— Интересно, что же вы такого натворили.

Его улыбка испарилась, и я сглотнула при виде внезапного холода в его глазах.

— О чём это ты говоришь, Алиса? — его голос был настолько же ледяным, как и выражение лица. — Будь осторожна, выбирая ответ.

В тот же миг я вспомнила о том, каким жестоким, даже безжалостным может быть этот мужчина. Как я могла забыть о том, на что он способен? Внезапно я с ужасающей ясностью вспомнила, как он душил меня, тряс, выкручивая мои волосы и угрожая «последствиями».

По моему телу пробежала крупная дрожь, и я ответила запинаясь:

— Я… я лишь имела в виду…

— Да?

— Я… я имела в виду… Я думаю, что из-за этого вы не желаете говорить мне, где мы находимся, — объяснила я, молясь, чтобы мой ответ попал под определение «осторожного». — Должно быть, вы скрываетесь от кого-либо или… Должна быть какая-то причина того, что вы не желаете, чтобы я смогла оп… определить ваше местонахождение, когда вернусь домой.

— Ах. Когда ты вернёшься домой, — тихо сказал он, и я почувствовала облегчение, поняв, что он смягчился. — Действительно…

Я не рискнула сказать что-либо ещё, но, к моему удивлению, он продолжил:

— Значит, ты считаешь, что я беглец, не так ли? — казалось, он почти развеселился, но была какая-то ощутимая темнота, скрывающаяся под подверхностью этого веселья. — Интересно, какие ненаказанные преступления, из-за которых я нахожусь в бегах, твоё богатое воображение предписало мне.

Пялясь на свою тарелку, я уклончиво пожала плечами. Я не посмела встретиться с ним глазами, боясь, что он прочтёт в них ясное воспоминание о том, как он яростно тряс меня, рыча: «Ты знаешь, что я убивал за меньшее, чем-то, что написано на твоём лице?!»

Столкновение

— Неужели, этот снег никогда не кончится? — сказала я вслух, хотя лишь самой себе.

Стоя у самого большого окна своей комнаты, я смотрела на ещё одно сокрытое полотном снега утро.

Месяц. Целый месяц прошёл, а я была так же далека от момента отбытия из этого места, как была в то самое первое утро, когда начался снегопад. Также я не узнала ничего нового о мужчине, с которым была вынуждена проживать всё это время. Мужчине, который занимал все мои мысли и беспрестанно являлся мне во снах. Всё, что я знала о нём, было его имя, но даже в этом я не могла быть абсолютно уверена.

Целый месяц, а мой мозг был так же нездоров, и память так же пуста, как и в тот момент, когда я впервые очнулась в этой странной реальности, где я, замёрзжая почти до полусмерти, бежала через лес и туман.

Что же касается моего тела… все царапины, порезы и отметины исчезли, и лишь несколько синяков напоминали о том, что случилось на третьем этаже. И хотя Люциус предоставлял мне хорошее питание и обращался со мной не так уж плохо, я не была по-настоящему здорова. Мой аппетит слабел, я чувствовала себя так, словно задыхалась, словно моему телу, моей крови не хватало свежего воздуха. Тревога, порождённая пустотой в моей голове, и вызванный враждебностью Люциуса стресс медленно подтачивали моё здоровье. Я становилась всё бледнее и тоньше, и мои месячные никак не начинались (из-за чего я даже чувствовала облегчение, так как среди предметов личной гигиены, которыми был заполнен шкафчик в ванной комнате, не обнаружилось ни тампонов, ни прокладок). Ощущение того, что я попала в ловушку, оказалась запертой в клетке, становилось всё сильнее, и я не знала, как совладать с ним.

Я спустилась к завтраку, чувствуя себя странно… точнее, более странно, чем обычно.

За столом я угрюмо гоняла еду по тарелке серебряной вилкой. Как всегда, пища выглядела очень вкусной, но у меня совершенно не было аппетита. Я даже не пыталась демонстрировать дурные манеры, чтобы вывести Люциуса из себя, как делала обычно. Я была поглощена мыслями о том, что находилось за пределами этих стен: свежий воздух, открытое небо…

Случайно посмотрев вверх, я встретила глаза Люциуса, прикованные ко мне, но на этот раз его взгляд не был насмешливым: он был загадочным.

Я прочистила горло.

— Могу я сегодня выйти на прогулку, пожалуйста? — спросила я, пытаясь говорить вежливо.

— Если хочешь погибнуть от холода, — ответил он без промедления. — Я отнюдь не собираюсь останавливать тебя.

Я прикусила губу, задетая этой чёрствой насмешкой. Внутри меня начал вскипать гнев, смешанный с порождённым скукой раздражением.

— Мне осточертело сидеть взаперти! — взорвалась я, наконец. — Я чувствую себя словно животное в клетке!

— Весьма интересное сравнение, — сказал он, и его взгляд внезапно стал острым.

— И что это должно означать? — огрызнулась я. — Почему вы постоянно говорите загадками?!

Люциус улыбнулся. Как всегда, ничего утешительного в его улыбке не было.

— Можешь называть это высокой оценкой иронии, моя дорогая.

— Я бы скорее назвала это надменностью.

— Как пожелаешь.

Я закатила глаза.

— Быть вами должно быть очень сложно, — пробормотала я кисло.

— Что ты имеешь в виду?

Я покачала головой.

— Вам когда-то приходило в голову просто расслабиться? Или… даже не знаю… быть приятным хотя бы раз?

— Могу уверить тебя, что я вполне расслаблен.

— Постоянно поддерживать такой уровень мизантропии должно быть утомительным. Я вполне могу представить себе, как каждую ночь перед сном вы придумываете новые оскорбления.

Улыбка Люциуса стала чуть шире.

— Напротив, они приходят ко мне сами собой, — возразил он. — С таким источником вдохновения отпадает всякая необходимость в подготовке.

Нахмурившись, я отбросила вилку и шумно отодвинула стул, втайне наслаждаясь тем, как крепко при этом сжалась челюсть моего компаньона.

— Я не голодна, — заявила я, поднимаясь и потягиваясь.

— Завтрак не окончен, Алиса.

— Неужели? — сказала я саркастично. — Что же, я завтрак закончила, но вы можете продолжать пялиться на мой пустой стул, если хотите.

Его глаза предостерегающе сузились.

— Что? — спросила я. — Это будет приятным разнообразием для вас. Дадите отдых глазам.

— Сядь и закончи свой завтрак, Алиса, — его тон был покровительственным и родительским, словно он пытался спровоцировать инфантильный ответ.

— Ох, простите меня, — дерзко сказала я. — Я и не подозревала, что вы мой отец.

В ту же секунду я пожалела о своих словах.

Люциус подпрыгнул, словно ошпаренный, и его лицо мертвенно побледнело. Его зрачки сузились до чёрных точек, а широкая холодная радужная оболочка стала зеркальной, как у змеи. Он вскочил, глядя на меня сверху вниз с ужасающим выражением.

— ЧТО? — это слово было едва слышно, но ярость, с которой оно было произнесено… оглушала.

Моё сердце заколотилось от испуга. Я отчаянно желала сбежать, но словно окаменела под его страшным взглядом.

Мышцы его лица начали сокращаться от ярости, и отвращения, и… боли?

— Никогда. Никогда. Никогда не произноси это слово вновь, — он наполовину отвернулся от меня и закрыл глаза рукой от виска до виска, как делает страдающий мигренью человек. Драгоценные камни на кольцах мерцали, и я поняла, что его пальцы дрожат.

— Убирайся, — прошипел он. — Убирайся с моих глаз, пока я не убил тебя голыми руками, ты, мерзкая грязнокровная сучка.

Я отвернулась и бросилась бежать.

________________________________________
…

Всё утро я сидела на краю своей постели, потрясённая, шокированная и оцепеневшая, с комом в горле, из-за которого было больно глотать.

Время ланча пришло и ушло; я оставалась в своей комнате, и мой желудок сжимался от отвращения при одной лишь мысли о еде. Его ненависть… его ненависть была невыносима. Я не могла бороться с ней и не могла понять её. Потому что я не ненавидела его. Как могла я? Он был всем, что я знала.

После полудня я беспокойно вышагивала от кровати к окну и от окна к кровати, иногда приближаясь к двери, воображая, что слышу его шаги. Мне кажется, у меня был жар; часы пролетали один за другим, словно в тумане, а в голове сломанной пластинкой вновь и вновь прокручивались его полные ненависти слова.

Я знала, что должна покинуть это место. Я не могла больше оставаться здесь.

«Ты должна бежать, Алиса. Иначе ты просто перестанешь существовать. Ты утонешь в его тени. Ты должна узнать, кто ты, прежде чем это потеряет для тебя всякое значение.»

Наступил вечер, и я наблюдала за тем, как тени постепенно захватывали мою комнату, пока она не перешла в тёмные владения ночи. И затем, в приглушенном сумраке, я начала собираться.

Под этим подразумевалось то, что я сдёрнула с кровати покрывало, сложила его пополам, обернула вокруг себя и подпоясалась шнуром для штор. Я выглядела, словно огромный кусок зефира, и едва могла передвигаться, но это меня не волновало. Меня больше ничто не волновало.

Я подождала до тех пор, пока не была уверена в том, что время перевалило за полночь. Затем я тихо выскользнула из комнаты, пересекла коридор едва слышными шагами и спустилась по лестнице. Всё вокруг меня было тусклым и неподвижным, лишь огоньки свечей трепетали от лёгкого сквозняка.

Когда я приблизилась к двери, у меня возникли серьёзные опасения. «Ты не обдумала этот план как следует, Алиса, — выбранила я себя. — Ты не обута. Снаружи идёт снег. Там холодно. Там темно. Один бог знает, что там может быть.»

Но я не могла остановиться сейчас. Для этого было слишком поздно.

Я была достаточно близко к двери, чтобы протянуть руку и дотронуться до огромной медной ручки. Медленно, очень медленно, я обхватила пальцами металлическое кольцо и повернула его влево. Я почувствовала, как поддалась задвижка замка, затем потянула тяжёлую дверь на себя, и она беззвучно распахнулась вовнутрь.

Конечно, он стоял там.

Его руки покоились по обеим сторонам двери. Его глаза были непроницаемы.

Мы не произнесли ни слова. Он просто шагнул вперед, переступив порог, а я шагнула назад, в холл.

Один. Два. Ещё три шага: он — вперёд, я — назад. Дверь захлопнулась со зловещим щелчком, который отозвался гулким эхом.

Он сделал лёгкое движение, и покрывало вместе с верёвкой упало на пол и свернулось вокруг моих лодыжек.

Абсурдность этой ситуации внезапно стала невыносимой, и я почувствовала истерическое желание расхохотаться.

— Здравствуйте, Люциус, — сказала я, и эти слова вырвались полузадушенным смешком.

Судя по его виду, смешно Люциусу не было, но и разъярённым он не выглядел. Он выглядел… внимательным.

— Алиса, могу ли я спросить, если только тебе не очень сложно ответить на мой вопрос, что именно по твоему мнению ты делаешь?

Я улыбалась так широко, что мои скулы болели. Я не могла остановиться.

— Я убегала, — ответила я с громким смешком.

— Убегала от… чего, скажи на милость.

— О, от вас. Совершенно точно от вас, — я пыталась подавить хихиканье, но оно вырвалось само собой.

— Понятно.

И потом я потеряла над собой последний контроль и начала смеяться, и смеялась до тех пор, пока по моим щекам не покатились слёзы. «Кккккккк — ха-ха-ха-ха-ха-хаааааа…» Я продолжала хохотать, ловя воздух ртом, в то время как Люциус, не произнося ни звука, взял меня за руку и потянул за собой, обратно через холл и вверх по лестнице. Он открыл дверь в мою комнату, толкнул меня внутрь и последовал за мной. Меня охватил новый взрыв веселья, когда я заметила, что покрывало лежало на кровати, а шнур был повязан вокруг шторы, словно они были там всегда.

Люциус смотрел, как я хрипела и задыхалась от смеха, но его взгляд меня не смущал. Я уже привыкла к его взглядам.

Постепенно моя истерика сошла на нет, и теперь я, всхлипывая, стояла перед ним, дрожащая и опустошённая. «Ох, как же болят бока».

— Я не хочу больше оставаться здесь, — сказала я жалко, вытирая слёзы. — Завтра я ухожу.

Я посмотрела на Люциуса. Игра теней подчёркнула его резкие черты, и он выглядел настолько же милосердным, как ангел мщения.

— Нет, Алиса, — тихо сказал он. — Боюсь, я не могу позволить это.

Моё лицо словно онемело. На меня снизошло ужасное, удушающее озарение:

— Вы никогда не собирались отпускать меня, не так ли? — сказала я медленно, чувствуя горечь правды на языке. — Я не гость. Я ваша пленница.

Я прочла подтверждение своим словам в жестоком выражении его глаз и лица.

Мой разум казался вихрем разрозненных кусочков головоломки. Но некоторые из них начали соединялись, словно их притягивало друг к другу с магнитной силой.

— Вы знаете, кто я! — закричала я. — Вы всегда знали! — мой голос становился всё пронзительнее. — Вы наблюдали за тем, как я тонула в этой… этой пустоте, и вы просто расслабились и наслаждались этим, не так ли? Не так ли?

К моему гневу и неверию Люциус улыбнулся и сделал лёгкий поклон в подтверждение моих слов.

Я услышала свой яростный, полный боли вопль, и, не успев осознать, что делаю, бросилась на него со скрюченными пальцами, желая разодрать его совершенное, красивое, невыносимое лицо.

Этого не случилось. В слепой ярости я не увидела удара, но тем не менее меня отбросило назад на несколько ярдов и впечатало в стену, после чего я упала на пол.

Я лежала там, задыхаясь от пронзительной боли в спине, не в состоянии двигаться или даже дышать, в то время как Люциус направлялся ко мне широкими шагами с перекошенным от злобы лицом.

Он вздёрнул меня вверх и ударил о стену с такой силой, что моя голова дёрнулась назад, и я прикусила язык. Брызнула кровь, и её металлический привкус наполнил рот, но удар выбил у меня дыхание, и я не смогла даже вскрикнуть от боли. Я не сопротивлялась, потому что попросту не могла. Его тело тесно прижималось к моему, и не только его сила, но также его рост и вес исключали саму возможность сопротивления.

Одна его рука обернулась вокруг моего горла, а другая больно сжимала руку.

— Не желаешь попытаться ещё раз, грязнокровка? — прорычал он. Его глаза пылали от ярости.

Опять это слово!

— Не называйте меня так! — попыталась выкрикнуть я, но из-за распухшего от укуса языка мои слова прозвучали, словно неразборчивое мычание.

Я чувствовала тёплую струю крови стекающую по подбородку вниз, прямо на сжимающую моё горло руку. Даже вблизи я могла видеть, как его сильное бледное запястье окрасилось красным.

Я услышала резкий вздох, и в следующее мгновение Люциус рефлекторно отдёрнул руку и вытер её о мой халат. Его ладонь, горячая и твёрдая, опалила мою кожу сквозь тонкую ткань и скользнула по изгибу груди, задев сосок, отчего он мгновенно сжался. Я громко ахнула.

Его прикосновение было непроизвольным, даже случайным, но ситуация внезапно и ощутимо изменилась. Казалось, мой вздох возбудил его — нас обоих — и мы стояли, прижавшись друг к другу, в ужасной пародии страстного объятия… Затем я почувствовала, как что-то твёрдое давит на мой живот. И у меня не было никакого сомнения в том, что именно это было…

Наши глаза встретились, и я не знаю, что он прочёл в моих, но его глаза ясно выражали шок, неверие…

С шипением он отступил назад, выпустив меня из рук. Я упала к его ногам неуклюжей кучей.

Он стоял надо мной, пялясь на меня свирепым, пронзительным взглядом, наблюдая за тем, как я пыталась остановить поток крови рукавом. По моему лицу бежали слёзы, и я знала, что выглядела в этот момент ужасно.

Затем он внезапно развернулся и стремительно вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь. Я услышала звук его быстро удаляющихся шагов в холле.

Я лежала, свернувшись в клубок, не двигаясь, дрожа от шока и боли… и чего-то ещё… Его прикосновение шокировало меня, но не жестокостью учинённого надо мной насилия, а поразительной, непредвиденной силой его желания… и моей реакции, которую я не могла отрицать. Меня пронзила вспышка эйфории: кожу покалывало, и всё моё тело словно звенело.

И в путанице мыслей в моей голове, безостановочно крутилась одна: «он знает, кто я».

И внезапно, неожиданно, я почувствовала облегчение.

Облегчение, потому что кто-то знал это. Неважно кто. Даже если это был он.

Теперь я лишь должна была найти способ выпытать у него этот секрет.

________________________________________
…

Всю ночь я бодрствовала, не в состоянии уснуть из-за головокружительной неразберихи в голове и из-за тяжёлого, глухого стука сердца, который никак не ослабевал.

Привыкнув сомневаться во всём, я с трудом могла поверить в произошедшее, но боль в спине и в распухшем от укуса языке была слишком реальной. Я смотрела в темноту, пытаясь обуздать разбушевавшиеся мысли.

«Он знает, кто ты, Алиса, — думала я. — Или же он просто разыгрывает тебя?» Как и во всём остальном, в этом я не могла быть уверена.

Я отчаянно надеялась на то, что он действительно знал. По какой-то причине мне казалось, что если он раскроет тайну моей личности, моя память тут же нахлынет на меня потоком, и всё происходящее внезапно приобретёт ясный смысл. Но что если он не пожелает открыть мне правду или же попросту ничего не знает? Неужели я вынуждена буду остаться в этой проклятой темноте навсегда?

«Он должен знать, кто ты,» — решила я. Это было единственным рациональным объяснением тому, почему он не желал отпускать меня.

Что-то внутри, что до сих пор я старательно подавляла, теперь силой вторглось в моё сознание: я всегда знала, что он знал, кем я являюсь. Что с того самого момента, когда я впервые увидела его шокированные, пылающие злобой глаза, в этом у меня не было никакого сомнения.

Почему же я так настойчиво обманывала себя? Был ли своего рода ложным способом самосохранения, попыткой оградиться от страха? Словно, если он не знал меня, то у него не могло на самом деле быть желания причинить мне боль.

«Хорошо, Алиса, предположим, он знает тебя. Теперь что?»

Какие у него были планы на меня? Почему он держал меня здесь? Верил ли он, что я что-то должна ему? Фактически, он спас мне жизнь; возможно, я действительно была что-то должна ему. Что-то большее, чем благодарность… Он вполне мог думать так.

Или же он держал меня здесь с какой-то целью? Разрешить какую-то проблему… свести счёты? Возможно, он планировал получить выкуп и всё это время вёл переговоры с моей семьёй и друзьями… Моя семья… Возможно, это было какой-то старой семейной враждой. Что же случилось?

«Значит, ты пленница…»

Я пыталась понять, что это означало. Как пленники ведут себя? Каким образом я должна была вести себя? Возможно, он всегда обращался со мной, как с пленницей, и я подсознательно вела себя соответствующе. Я думаю, в какой-то степени так оно и было. Выбора в этом плане у меня не было. Изменилось ли что-то оттого, что теперь я знала правду?

Каковы были правила поведения? Какой была признанная норма взаимодействия между похитителем и пленником? Оставалось только надеяться, что он не станет ещё хуже. Он уже был достаточно неприятен с его издевательскими шутками, его правилами и угрозами, его непредсказуемой жестокостью. Меньше всего я хотела, чтобы «последствия» превратились в «наказания».

Я задумалась о традиционных формах наказания заключённых. Избиения, пытки, голод, сексуальное насилие… должна ли я теперь была ожидать чего-то подобного? Неужели, именно это случилось с воющей леди? Окончу ли я точно так же: запертой в той самой комнате, где лишь равнодушные стены могли слышать мои стенания?

Или же он планировал превратить меня в свою рабыню: вынудить меня называть его господином, ползать перед ним на коленях, целовать край его мантии и раболепствовать перед ним… Что же, этому не бывать. Его власть надо мной — его физическое превосходство и непреодолимый магнетизм — не покорила меня, и не покорит никогда. Он может запугивать меня, манипулировать мной, но унизить меня он не сможет. В этом я была абсолютно уверена.

«Хорошо, что самое наихудшее, что он может сделать с тобой, Алиса?» — думала я. Но я не смела слишком упорно раздумывать над ответом.

Побег. Я уже пыталась сделать это, и моя попытка провалилась. Но это не означало, что я не могу попытаться вновь. Мой поспешный, безрассудный план был обречён на провал, теперь я ясно это понимала. Возможно, я хотела, чтобы он провалился. Возможно, я просто пыталась спровоцировать кризис, чтобы как-то изменить ту застойную ситуацию, в которой я оказалась. Если так, то моя попытка сработала. Правда, не в мою пользу.

Но теперь, когда я знала, что Люциусу была известна тайна моей личности, я больше не была уверена в том, что хотела сбежать.

Сбежав, я могла потерять возможность получить ответы на мои вопросы… и я была довольно уверена в том, что он знал эти ответы. Сбежав, я могла остаться в бесконечной темноте навсегда.

Но оставшись…

Опасность заключалась в моих чувствах к нему, которые усиливались с лавинообразной скоростью. Казалось, его сила каким-то образом обернула вокруг меня свои завитки, поначалу беззвучно оплетая меня, а теперь быстро затягивая в место абсолютной беспомощности, из которого не было выхода. Я… нет, я не влюблялась в него — это слово было неверным. Эта… эта обсессия, эта жажда, которую я испытывала и которую не могла ни понять, ни отрицать, не могла называться любовью. Это было больше похоже на… вызванную голодом боль… и он был единственной доступной мне пищей. Отравленной, но вожделенной.

«Ты идиотка, Алиса».

Я цеплялась к нему, потому что кроме него у меня больше никого не было, потому что лишь он один был реален в этот момент. Маяк в темноте. Огонёк в тумане. Потому что без него я, возможно, никогда не смогу найти выход. Но я знала, что этот свет мог ослепить меня. Что я могла разбиться об окружающие его скалы.

«Что опаснее?» думала я.

Остаться, зная, что свет может ослепить меня?

Или сбежать, зная, что могу затеряться в тумане навсегда?

________________________________________
…

К счастью, мои страхи не подтвердились: я не была подвергнута ни рабству, ни угнетению.

В наших отношениях ничего не изменилось. Мы по-прежнему сидели вместе во время завтрака, ланча и ужина. Мы по-прежнему обменивались издевательскими любезностями.

Самым явным отличием было то, что Люциус перестал пялиться на меня. Я бы не сказала, что он избегал зрительного контакта или нарочно смотрел в сторону. Просто он больше не проводил всё время, не отрывая глаз от моего лица. Полагаю, я должна была считать это победой, но она казалась пустой, потому что в какой-то степени я чувствовала, что потеряла больше, чем приобрела. Я так хорошо научилась раздражать его, что, по мере того, как мои чувства к нему усиливались, это превратилось в своего рода губительный способ привлечь его внимание. До сих пор я и не подозревала, что начала безмерно наслаждаться этим.

«Боже, как же ты дошла до этого, Алиса? — думала я. — Ты на самом деле скучаешь по его бесконечным насмешкам?»

Но хуже осознания того, что моя гордость постепенно испарялась, было то, что меня покидало мужество.

Я не могла заставить себя потребовать ответы, которыми, как я была уверена, он обладал. Я не могла заставить себя сформулировать вопросы, которые я так отчаянно желала задать. Они застревали в горле сухим комом, и я не могла ни выплюнуть, ни проглотить его. И постепенно он сдавливал мои голосовые связки всё сильнее и сильнее — так сильно, что я едва могла говорить…

Я ненавидела это состояние и не могла понять его. Это не был страх перед яростью Люциуса, потому что его вспышки насилия больше не ужасали меня — осталось лишь неясное опасение перед болью. С болью я могла совладать.

Нет, меня сдерживал не физический страх… Меня сдерживала его ненависть. Да, именно это. Я не хотела, чтобы он по-прежнему питал ко мне отвращение. При виде этого непостижимого жёсткого выражения в его глазах я чувствовала себя почти больной от тревоги. И я знала, что затронуть тему… моей ситуации… было бы всё равно, что плеснуть бензин на слабое, но неугасающее пламя его ненависти, в то время как больше всего я желала затоптать его и полностью затушить.

И так, я убедила себя в том, что должна подождать. Что это было разумно и целесообразно. Я сказала себе, что сначала должна прорваться через его панцирь, который, как я чувствовала, дал трещину после того, что произошло в моей спальне, когда тело Люциуса прижимало моё собственное тело к стене. Тогда и только тогда я смогу выпытать секреты моего прошлого, не опасаясь за свою безопасность.

Таким образом, вследствие моей уступчивости, мы продолжали вести себя, как прежде.

До тех пор пока, одной ночью, всё — всё — не переменилось.

Гостья

Этот вечер чем-то отличался от других. Я знала это даже перед тем, как спустилась в обеденную комнату.

Возможно, я поняла это тогда, когда услышала два резких «Крак!», которые так испугали меня, что я отскочила от зеркала, где стояла перед этим, пытаясь укротить волосы. Они прозвучали как выстрелы и отдались эхом в воздухе, который обычно был тихим и неподвижным. Но выглянув в окно, я увидела лишь чернильную тень, перечерченную светлыми полосами в тех местах, где свет из окон падал на снег.

Я могла лишь предположить, что Люциус решил подстрелить что-то: лису или, возможно, зайца. Из всех возможных объяснений это было единственным, которое не пугало меня, хотя за почти восемь недель пребывания здесь я ни разу не заметила ничего похожего на ружьё.

Хотя я попыталась не придавать этому значения, я была встревожена. Я почувствовала, как что-то изменилось в самой атмосфере дома. Казалось, она наполнилась гудящим напряжением, которому я не могла найти объяснения, но из-за которого мои пальцы дрожали, когда я вновь начала приглаживать волосы.

Пока я спускалась по лестнице, меня мучило странное предчувствие беды, которое лишь усиливалось по мере того, как я приближалась к обеденной комнате. Медленно открывая дверь, я чувствовала биение сердца в горле… потом я застыла на месте, не в силах поверить собственным глазам.

Люциус был не один. За обеденным столом сидел ещё один человек.

Она, потому что это была женщина, была самым прекрасным созданием, которое я когда-либо видела. Не то чтобы я помнила каких-либо других женщин, но я не нуждалась в сравнениях, чтобы быть уверенной в том, что она превосходила всех остальных.

Сияющая, почти прозрачная бледная кожа, покрытая нежным румянцем, словно бледная роза. Густые блестящие волосы, уложенные в венец кудрей цвета вороного крыла. Полные красные губы и настолько тонкие черты лица, что казалось, будто они были выточены скульптором эпохи Ренессанса. Её лицо выглядело молодым, или, точнее, по нему невозможно было угадать её истинного возраста, а сама она почти сияла здоровьем и была наполнена ровной, живительной энергией.

В ней ощущалась какая-то интенсивность, сила, что особенно проявлялось в её поразительных миндалевидных глазах, которые в свете канделябров мерцали, словно чёрные сапфиры.

На ней был наряд полуночного цвета, который можно было назвать лишь бальным платьем. Длинная юбка стелилась по полу, а облегающий корсаж и вызывающе глубокий вырез подчёркивали фигуру с соблазнительно округлыми формами. Такое платье даже непримечательную женщину сделало бы неотразимой, но эта поразительная красавица выглядела в нём настолько ослепительной, что это почти причиняло боль.

Я была настолько ошеломлена, что даже начала отступать обратно к двери, но в этот момент Люциус приказал мягким голосом:

— Проходи, грязнокровка. Зайди внутрь.

Словно в трансе, в тумане, я приблизилась к ним, настолько поражённая, что едва заметила это унизительное обращение, которые обычно встречала в штыки.

В этот момент меня потрясли сразу три вещи. Во-первых, женщина сидела на моём месте. Во-вторых, они обедали вместе: накрыто было на двоих, и обе тарелки были наполнены. В-третьих, за столом не было места для меня.

Люциус знаком велел мне подойти, и у меня перехватило дыхание, когда я увидела, насколько его образ отличался от привычного мне. Его шелковистые волосы были собраны назад и повязаны каком-то удивительно официальным образом. Его одежда, которая всегда была дорогой и безупречной, теперь выглядела ещё более роскошной, «вечерней», хотя, если судить по стилю, подобные вечера скорее устраивались в каком-то давно ушедшем столетии. Люциус был великолепен, а женщина — сногсшибательно красива. По мере моего приближения, я увидела, что её необычный наряд целиком состоял из лоснящихся чёрных перьев, которые слегка мерцали в приглушенном свете. В какой-то другой момент я бы подумала, что их античные, искусно сшитые костюмы выглядели эксцентрично. Но сейчас я видела лишь их одних. Совершенную, гармоничную пару людей одного круга.

Когда я дошла до стула, на котором сидел Люциус, он дотронулся до меня и развернул лицом к его загадочной гостье.

Обратившись к ней, а не ко мне, он сказал:

— Позволь мне представить тебе Алису. Алису… ах… Кэролл. Она… гостит в моём доме на данный момент.

Её имя он мне не сказал.

Я не знала, чего ожидала от неё: что она обратится ко мне с приветствием? Или каким-то образом признает, что я живой человек, а не бездушный предмет? Но она не сделала ни того, ни другого. Её тёмные глаза медленно оглядели меня с ног до головы, отметив лёгкий просвечивающий халат и задержавшись на лице без капли макияжа, обнажённых ступнях и спутанных кудрях.

Я вспыхнула до корней волос. Подвергнуться столь пристальному осмотру со стороны людей, которые, с их изысканностью, элегантностью и богатыми нарядами, являли собой само воплощение мужского и женского изящества, было унижением, которое я с трудом могла перенести.

Внезапно женщина вскинула глаза, наши взгляды встретились, и кровь застыла в моих жилах, когда я увидела, как её зрачки начали расширяться, пока в её глазах не осталось белков — только ужасающая, блестящая чернота. Меня охватило то же кошмарное чувство, которое я испытала, когда портрет в холле зашипел на меня, или когда я услышала вой за дверью комнаты на третьем этаже. Теперь я знала, что такое настоящий, леденящий душу ужас, от которого волосы встают дыбом. Я зашаталась и начала задыхаться.

Я почувствовала, как рука Люциуса стиснула меня крепче, помогая устоять на ногах.

Но затем она отвела взгляд от моего лица, я моргнула и увидела, что её глаза были абсолютно нормальными. Мой ужас испарился, сменившись глубоким замешательством, и я задумалась о том, что со мной было не так, отчего мне могло привидеться такое? Она не была ужасной. Она была красивой. Слишком… слишком красивой.

Женщина повернулась к Люциусу, и её губы изогнулись в медленной, чувственной улыбке.

— Прелестно, — сказала она. — Абсолютно… подобающе.

Люциус слегка кивнул в знак согласия.

— Алиса, дорогая, иди и присядь вон там, — его голос был в высшей степени пренебрежительным, когда он указал мне на место рядом с очагом.

Двигаясь на автомате, я подчинилась.

Я была совершенно не подготовлена к этому: чтобы количество людей в моём мире внезапно, безо всякого предупреждения, увеличилось вдвое. Это лишило меня самообладания, самой способности понимать, что происходило. Я была совершенно ошарашена. Всё, о чём я могла думать, было: «Как кто-то может быть настолько красивым? Они оба красивы. Так красивы».

Пока пара ужинала, мои глаза перебегали туда и обратно, туда и обратно, с профиля мужчины, сидящего ко мне в полоборота, на профиль женщины, чьё лицо я видела лишь на четверть. Я просто сидела там и пялилась, и пялилась, и пялилась. Всё вокруг них словно растворилось, стало размытым; в моих ушах что-то приглушенно стучало, и я тупо отметила, что это был стук моего сердца.

Постепенно туман начал рассеиваться, и я поняла, что прислушиваюсь к их разговору.

Женщина договаривала какой-то вопрос:

— …заметил, чтобы оно проявляло какие-либо признаки своей прежней… одарённости?

Люциус издал учтивый смешок.

— Нет, совершенно нет, — ответил он. — Хотя я вынужден признать, что оно обладает врождённой склонностью к любознательности.

— Я уверена, что так оно и есть, — согласилась леди. — Подобная склонность наблюдается у каждой обезьяны.

— Действительно… Хотя обезьяны не страдают мегаломанией и не претендуют на величие.

— И таким образом маггл неизбежно скатывается на ступеньку ниже своего обитающего на дереве кузена, — она красиво рассмеялась. — Но эта, по крайней мере, не будет иметь настолько дерзких устремлений, — она вновь рассмеялась, а потом вздохнула. — Как же я скучала по нашим tête-à-têtes, Люциус… Это напоминает мне о более счастливых днях… давным-давно ушедших. Прежде всего, что… произошло.

Хотя я не могла понять их разговора, я почувствовала внезапную острую боль услышав, как она произнесла его имя. Оно прозвучало так интимно и легко… совершенно не похоже на мои неловкие запинающиеся попытки обратиться к нему по имени. «Может, это его жена?» — подумала я и почувствовала ещё один укол боли. Он сказал, что у него больше не было жены. Но они так подходили друг другу. Настолько, что казалось, будто они… должны были быть вместе.

Люциус сделал глоток вина, и даже с такого расстояния я могла видеть, как он ласкает её взглядом, любуется ею. Я никогда не видела подобного выражения в его глазах, когда он смотрел на меня. И, к моему ужасу и стыду, я почувствовала, как в моём горле встал ком, а глаза закололо от горячих слёз.

— Помнишь, как мы веселились? — продолжила она. — Ах, Люциус, я так надеюсь, что у тебя припасены какие-нибудь милые идеи для этого существа. У тебя всегда был такой… творческий подход к развлечениям. Забавляясь с этими жалкими созданиями, ты веселил и себя, и своих друзей.

Он улыбнулся.

— Я был молод.

— Неужели креативность притупляется с возрастом?

— Нет, она лишь становится более утончённой. Мне не так легко угодить. Я люблю продлевать удовольствие и предпочитаю более тонкие развлечения.

Вновь раздался её звонкий смех.

— Какая удача, что у тебя появилась возможность доставить себе удовольствие.

— За это я могу благодарить лишь тебя.

— Я уверена, что, когда придёт время, ты отблагодаришь меня, — она сделала паузу, потом тихо сказала: — Ты знаешь, я сильно рискую, приходя сюда, Люциус.

В ответ он взял её руку и слегка коснулся её губами. По моему телу пробежала дрожь. Чтобы эти губы, с которых в мой адрес срывались лишь бесчисленные жестокие слова, подарили что-то столь нежное и почтительное, как поцелуй?

Спутанный узел эмоций сжался в моём животе: ужасное невыносимое желание, порождённое пустотой моего странного существования — безнадёжное желание того, чтобы меня признали достойной внимания и уважения, чтобы меня не ненавидели — и грызущая зависть при виде того, как эти недоступные мне вещи выставлялись сейчас передо мной напоказ. Я так страстно желала этого. Он вынудил меня желать этого…

Внезапно женщина выпрямилась и издала тихий звук удовольствия.

— Ах! Это Вальс Дракона! Когда-то он был моим любимейшим!

Лишь тогда я поняла, что комната была наполнена мягкими звуками волшебной фортепианной музыки. Я была в таком смятении, что до этого момента даже не заметила этого.

С весёлой, игривой улыбкой — я даже не думала, что он способен так улыбаться — Люциус встал и протянул ей руку.

— Не стоит ли нам отбросить условности и насладиться танцем?

Женщина грациозно и живо поднялась ему навстречу, и одним невероятно элегантным движением он закружил её и притянул к себе.

«Встань и выйди из комнаты, — сказала я себе. — Дверь вон там. Иди к ней и оставь их одних. Ты не хочешь быть здесь.»

Но я не могла. Я не могла сделать это.

Они танцевали красиво и непринуждённо. Хотя места здесь было немного, каким-то образом пол расширился, свет потускнел, а музыка стала громче… Это было завораживающе. Волшебно. Но я больше не могла ясно видеть их, потому что мои глупые, глупые слёзы теперь свободно катились по щекам крупными каплями.

Женский смех зазвенел вновь, но на этот раз в нём слышались издевательские, металлические нотки.

— Посмотри, Люциус. Оно плачет.

Повисла пауза, затем я услышала ответ Люциуса:

— Оно выставляет себя на посмешище так часто, что это становится утомительным.

«Они говорят не о тебе, Алиса, — подумала я. — Они не могут. Нет, они не могут.»

Но, похоже, они могли, и они действительно говорили обо мне. Когда я резким движением вытерла слёзы, они встали рядом, рука об руку, глядя на меня сверху вниз так, словно я была цирковым уродцем.

— Может, оно хочет танцевать, — сказала женщина. — Люциус, пригласи маленькую грязнокровку на танец. Я хочу посмотреть, получится ли у неё.

На секунду мне показалось, что в глазах Люциуса промелькнула настороженность, словно он пытался вычислить или понять её мотивы. Затем он шагнул вперёд, схватил меня за запястья, грубо притянул к себе, босую, в одном лишь халате, и начал кружить меня по зале в танце.

Унижение было невыносимым. Я могла слышать хихиканье женщины, и Люциус улыбался мне сверху вниз жёсткой, ужасной улыбкой. Его шаги были скользящими, уверенными, но намеренно быстрыми и сложными, и я попросту не могла поспеть за ним. Я неловко спотыкалась, не в состоянии восстановить равновесие, пока он тащил и тянул меня то в одну сторону, то в другую. Я чувствовала себя тряпичной куклой, а не человеком. И ненавидела его за это.

— Отпустите меня, — сказала я сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как горит лицо. Я пыталась вырваться из его хватки, но, похоже, он ожидал этого, потому что его руки сжимали меня крепко, до синяков.

— Нет, — сказал он тихо. Свет канделябра отразился в его глазах, и впервые я заметила, что их серебристые радужки были очерчены тонким тёмно-серым кольцом. — Мне нравится танцевать с тобой.

— Отпустите меня сейчас же, или я…

— Или ты что, моя дорогая?

— Я расскажу ей всё, — прошипела я. — Что вы держите меня здесь против моей воли. Что я ваша пленница.

— Этим ты доставишь ей безмерное удовольствие, уверяю тебя.

Я моргнула, внезапно почувствовав неуверенность. «Он блефует», — подумала я. И, полная решимости не терять мужества вновь, я посмотрела прямо в его глаза и громко сказала:

— Этот мужчина похитил меня, и я прошу вас немедленно сообщить об этом в полицию.

Взрыв мужского и женского смеха был не той реакцией, на которую я надеялась.

— Я не шучу! — выкрикнула я с гневом, подпитываемым стыдом и горькой яростью. — Он действительно удерживает меня здесь силой!

— Что за нахальная куколка! — воскликнула женщина. — Держи её крепко, Люци, я собираюсь…

И затем я неудержимо вопила, и меня облили бензином и подожгли, кромсали ножами и пилили зазубренными лезвиями… или же меня варили в масле?.. Или меня рвали на части волки с острыми, словно лезвия, когтями?..

Потом всё внезапно прекратилось.

Я повисла на Люциусе; мои мышцы судорожно сокращались, желудок сводило от рвотных позывов, по телу лился холодный пот. Я издавала странные скулящие звуки, словно раненая собака.

— Ах, как отвратительно! Кажется, оно обмочилось.

Поцокав языком, Люциус отпустил меня, и я рухнула на пол.

«Она права, Алиса, — осознала я. — Ты обмочилась.»

Но я была слишком слаба, слишком близка к обмороку, чтобы волноваться об этом, поэтому я просто свернулась клубком, закрыла глаза и дрожала, дрожала, дрожала…

— Ты не думаешь, что это неразумно? — услышала я голос Люциуса.

— Нужно избегать только обливиации, — ответила женщина ясным лёгким голосом. — Её память ослаблена до такой степени, что ещё чуть-чуть, и восстановить её будет невозможно. Что же касается её тела…

И потом я снова вопила и извивалась, но на этот раз меня резали на кусочки, сдирали кожу заживо, запихивали под неё осколки стекла, загоняли железные гвоздья в мою плоть, ломали, дробили и крошили мои кости… или же они лили кислоту в мои глаза, в моё горло?.. И огонь… огонь, всепожирающее пламя жгло, обугливало моё тело…

Ни один человек, ни одно живое существо не должно подвергаться такой боли, такой агонии. Мои крики доносились словно издалека… я падала в чёрную дыру… мои руки тянулись вверх… и на долю секунды вся боль исчезла, и в неподвижной пустоте я увидела сильные тонкие пальцы, которые дотянулись до меня и поймали за руку, и услышала эхо голоса, шепчущего: «ДЕРЖИСЬ ЗА МЕНЯ…»

Но потом моё тело просто отключилось и перенесло меня в блаженную черноту.

Одежда

Моё сознание вспыхивало и угасало.

Звуки оживлённого разговора проникали в мой мозг… потом темнота… потом весёлый смех… потом опять темнота.

Постепенно эпизоды темноты сошли на нет, и я полностью пришла в себя. Всё моё тело болело, словно я перенесла сильнейшую судорогу, но в каждой мышце. Я была ужасно слаба, и в висках жутко стучало.

Я не двигалась и не пыталась заговорить, боясь нового приступа… «Нового приступа чего?» — задумалась я. Судороги? Именно это со мной случилось?

Расслышав сквозь пульсацию в голове звон бокалов и звуки тихого, любезного разговора, я поняла, что изысканный вечер продолжался. По всей видимости, присутствие моего распростёртого тела никаким образом не повлияло на его течение.

«Не обращайте на меня внимания, — подумала я горько. — Я просто буду лежать здесь, на полу, полумёртвая, раздираемая болью и вымокшая в собственной моче… но, пожалуйста, продолжайте наслаждаться вечером…»

«Ты долбанный ублюдок, Люциус. Оставил меня лежать здесь вот так.»

Я не могла поверить, что он может быть настолько бездушным. Я всегда знала, что он был холодным и часто жестоким человеком, но никогда прежде не думала, что его жестокосердие может достигнуть такого уровня. Неужели ему не пришло в голову отвезти меня в больницу, хотя было совершенно очевидно, что я только что перенесла какую-то травму? И проблема была не в непроходимых дорогах, ведь она каким-то образом добралась сюда, не так ли?

Со мной случилось нечто настолько ужасное, что я в буквально смысле потеряла сознание от боли, но вот он здесь, ужинает и играет роль обаятельного хозяина, словно наличие девушки в бессознательном состоянии на полу его обеденной комнаты было самым обычным событием в мире… Может, так оно и было. Может, для него это стало привычкой. Может, это было какой-то извращенной сексуальной игрой, в которую они играли с этой Женщиной, чтобы привести себя в соответствующее настроение.

Я вздрогнула, вспомнив невыносимо оскорбительную манеру, в которой она разговаривала: не со мной, а обо мне, словно у меня была констатирована смерть мозга, и я больше не считалась настоящим, дышащим и думающим человеком.

«Кем, чёрт возьми, она считает себя, называя меня „оно“, словно я была собакой или чем-то наподобие? А ТЫ кто, Люциус, чёрт тебя побери?! ТЫ-то, блядь, кто?!»

Я перебрала все подходящие слова, которыми можно было описать этого мужчину. «Свинья, сволочь, сукин сын, ублюдок, ублюдок, УБЛЮДОК!» И потому что такого оскорбления, в котором я смогла бы передать всё, что чувствовала по отношению к нему в этом момент, попросту не существовало, я снова начала плакать, но тихо, очень тихо.

Что же случилось с моим телом? Откуда пришла эта неимоверная, невыносимая боль? Может, у меня разорвался аппендикс, или случился инсульт?.. Но нет, в случившемся каким-то образом была замешана эта женщина: она сказала Люциусу держать меня крепко, и потом… потом пришла эта агония. Что же она сделала?

Раздался скрип отодвигаемых стульев, и я быстро закрыла глаза, хотя лежала к ним спиной. Я услышала, как они вышли из комнаты, потом послышалась суета в холле: лёгкий шорох, когда он помогал ей надеть пальто, мягкий смех и звуки тяжёлой входной двери, которую сначала открыли, потом закрыли.

Застонав от усилия, я заставила своё протестующее тело подняться с холодного твёрдого пола и, цепляясь за ближайший стул, с трудом встала на ноги. Мой халат был жёстким и неприятно натирал ноги. Я посмотрела вниз на хорошо заметное влажное пятно, и тихие слёзы боли превратились в неподдельные всхлипы стыда. «Оно выставляет себя на посмешище так часто, что это становится утомительным». Так он сказал. И именно это я и сделала.

Я хотела просто исчезнуть. Изречение «захотелось провалиться сквозь землю от стыда» внезапно приобрело ясный смысл.

Что же, я не собиралась дожидаться того момента, когда он вернётся, чтобы унизить меня ещё больше.

Медленно, съёжившись от боли, я проковыляла к двери, приоткрыла её и выглянула в холл. На горизонте было чисто. Я задалась вопросом о том, вышел ли Люциус лишь для того, чтобы проводить её до машины, или же они собирались провести эту ночь вместе в каком-то другом месте. «Надеюсь, их занесёт на снегу, и они разобьются, — подумала я. — Надеюсь, они изуродуют свои невыносимые лица.»

Настолько быстро, насколько позволяли мои ослабевшие мышцы, я, хромая, пересекла коридор и потащила себя вверх по лестнице, ни на минуту не останавливая шаркающих болезненных шагов, пока не достигла убежища моей комнаты. Как только дверь захлопнулась, мои ноги подкосились, и я соскользнула по дубовой панели вниз. Некоторое время я оставалась в этом положении, сгорбленная, парализованная от шока, цепляющаяся за ручку двери, так же как тонущий человек цепляется за камни…

Я дрожала крупной дрожью, и в перерывах между сотрясающими тело рыданиями жадно хватала воздух ртом, прижимаясь заплаканным лицом к твёрдой холодной поверхности двери. Всё, о чём я могла думать, было: «Как он мог? Как он мог?».

Спотыкаясь, словно слепая, я подошла к зеркалу.

«Не смотри, Алиса, — с отчаяньем умоляла я себя. — Ты пожалеешь об этом.»

Но, конечно, я посмотрела. И, конечно, я пожалела об этом.

Сегодняшний халат был светло-серым — цвет, который хуже всех остальных скрывал влагу. Большое тёмное пятно явственно проступало на ткани спереди и сзади. Мои волосы выглядели ужасно, одновременно курчавые и всколоченные, хотя я позаботилась привести их в порядок перед тем, как спуститься к ужину. Что же касается моего лица, оно было пепельно-бледным и покрытым уродливыми пятнами из-за рыданий. В моих глазах было странное выражение… что-то вроде напряжённого застывшего ужаса под распухшими красными веками…

Я содрогнулась от отвращения к самой себе.

Я подумала о той женщине, о том, как она выглядела, танцуя с Люциусом: грациозная, великолепная и такая правильная. Потом я подумала о том, какой она видела меня: едва одетой и босоногой, спотыкающейся и путающейся в собственных ногах самым смехотворным образом. Раздражающее, нелепое посмешище. И это было до того, как я обмочилась.

С глубокой тяжестью в сердце я отвернулась от издевательской пародии на саму себя в зеркале и прохромала к ванной комнате.

Как всегда, ванна была наполнена горячей водой. Я оцепенело залезла в неё прямо в халате. Я хотела смыть свидетельство своего позора. Если бы только я могла очистить и свою память, передать это в темноту, где были надёжно заперты все остальные мои воспоминания.

Я закрыла глаза и позволила горячей воде убаюкать меня… постепенно расслабляясь и отпуская напряжение в натуженных, скрюченных мышцах… Но я не могла расслабить мой растревоженный исковерканный разум. Я проигрывала эти воспоминания в голове снова и снова: как они ужинают… танцуют… оскорбляют меня… заставляют меня танцевать, словно цирковое животное… её презрительный смех… его жестокая улыбка… потом боль, боль, неимоверная боль…

«И ты думала, что ты не боишься боли, Алиса, — презрительно усмехнулась я над самой собой. — Оказывается, в твоём довольно длинном листе вещей, которых однозначно нужно бояться, боль занимает одно из первых мест.»

Самым ужасным в этой боли было то, что я не знала её причины. Было ли это нечто, что он сделал со мной, или она, или же я сама? Или, если уж на то пошло, случилось ли это всё в моём мозгу? Моём искалеченном, неблагонадёжном, жалком мозгу.

Я заставила себя встать. Вымокшая ткань халата липла к телу, как вторая кожа, и я стянула его с себя и скомкала в руках. Несколько мгновений я пялилась на него, чувствуя, как внутри нарастали обжигающая ярость и отчаяние. Потом, с неожиданно неистовым воплем я свирепо швырнула его через комнату в самый дальний угол.

Стоя там, нагая и мокрая, без этого отвратительного одеяния, я внезапно почувствовала себя сильнее. Свободнее.

Я посмотрела на чистый халат, висящий на подвеске для полотенец — милый, бледно-лилового цвета, выглаженный и сухой — и почувствовала сильнейшую волну тошноты. Я ненавидела этот халат. Ненавидела то, что он олицетворял собой. Мою беспомощность. Мою никчёмность. И внезапно я приняла решение. Никогда, никогда снова, пока я была жива, я не буду носить ни одного халата.

К чёрту Люциуса. К чёрту его скрытность, к чёрту его правила. И дважды к чёрту его «последствия». Значит, он шлялся где-то со своей подружкой, не так ли? Что же, отлично. Отлично.

Я была рада, что его не было дома. Не будет стоять у меня на пути.

Я собиралась отправиться на поиски одежды.
________________________________________
…
Я обернула одно из больших полотенец вокруг себя и надежно закрепила его. Моё тело всё ещё дрожало от агонии, которая совсем недавно истерзала его, но прилив адреналина приглушил отголоски боли и побудил меня к действию. И так, под его бодрящим воздействием, я отважилась выйти из комнаты.

Оказавшись в коридоре, я решила быть методичной. Начиная с этого этажа, я собиралась проверить каждую дверь — сначала на левой на стороне, потом на правой.

Первая дверь оказалась запертой. Я трясла и выкручивала ручку, но безрезультатно. Я даже попыталась пихнуть деревянную панель плечом, словно надеялась выломать дверные петли весом своего хрупкого тела. Но я по-прежнему мучилась от боли и была слишком слаба, чтобы продолжать это, поэтому я перешла ко второй двери, потом к третьей и к четвёртой. Но, также как и первая, ни одна из них не открывалась.

Я достигла конца коридора и развернулась, чтобы проверить двери на правой стороне. Как и остальные, следующая дверь была закрыта, но не замок остановил меня от того, чтобы открыть её. Я ощутила что-то очень странное: нечто вроде подушки воздуха, которая не позволяла моей руке дотронуться до ручки.

«Какого чёрта? — подумала я. — Такое вообще возможно?» Я вновь попыталась рывком руки добраться до двери, но с тем же результатом. Я просто не могла проникнуть через эту прозрачную стену. Я пялилась на неё в течение долгого времени. Может, это своего рода высокотехничная система безопасности, которая использует магнитное поле или что-то вроде этого? Была ли вообще такая вещь изобретена? И почему именно эта дверь? Что было такого важного за этой дверью, для защиты чего требовался не обычный замок, а нечто иное? Могла ли это быть… его комната?

Повинуясь импульсу, я протянула руки и попыталась прижать ладони к подушке воздуха. «Просто… откройся, будь ты проклята,» — прошептала я. Мои ладони начало странно покалывать, и я почувствовала, как воздух начал двигаться… отступать… почти изгибаться…

Я наклонилась вперёд, закрыв глаза. Теперь мои руки были по-настоящему горячими… их скорее жгло, чем покалывало… и я была уверена, что они медленно проникали через это нечто, что защищало дверь.

«Откройся, откройся, откройся, откройся, откройся, откройся, откройся…»

Затем раздался краткий свист, и я внезапно столкнулась с дубовой панелью. Резко втянув воздух ртом, я быстро потянулась к ручке. На этот раз моя рука сомкнулась вокруг неё, повернула, и, щелкнув замком, дверь открылась.

— Да! — прошептала я, чувствуя волну триумфа. Не такая уж и сложная система защиты, получается.

В течение одного мгновения я стояла неподвижно, пытаясь расслышать не вернулся ли Люциус, но дом был абсолютно тихим и тёмным. Решив, что я действительно осталась совершенно одна этим вечером, я проскользнула внутрь и осторожно закрыла за собой дверь.

Это действительно была его спальня. Я поняла это инстинктивно и была абсолютно в этом уверена. Здесь пахло им: дорогой мужской аромат, который невозможно было спутать ни с одним другим. Роскошные покои, достойные принца. Бархат, парча и шёлк. Слоновая кость, красное и ореховое дерево. Серебро, хрусталь и мрамор.

Всё внушительное, величественное и бескомпромиссное.

Как он.

Меня сразу же поразило отсутствие портретов на стенах. Это казалось странным, учитывая, что остальная часть дома была забита ими. С другой стороны, здесь было несколько больших зеркал, поэтому необходимости в портретах не было. Очевидно, тщеславию Люциуса не грозило отсутствие внимания.

Кровать была абсурдно, даже пугающе большой. Словно крепость. Трудно было представить, что такая кровать могла быть местом отдыха, не говоря уже о любовной близости. Я очень сомневалась, что хоть одна гостья этого застеленного роскошными покрывалами ложа имела даже малейшую толику контроля над тем, что на нём происходило… Против собственной воли, несмотря на горькую ярость, которую я испытывала к этому мужчине, мои щёки залило румянцем, когда соотстветстувющие видения ярко вспыхнули в моём мозгу. Я сердито насупилась из-за этих мыслей. Ужасающая власть, которой он обладал надо мной… этому пора было положить конец.

— Что же, это прекращается, — сказала я вслух. — Прямо сейчас.

Я сделала глубокий вздох, полная решимости сосредоточиться. «Хорошо, — подумала я. — Мне нужна одежда.»

В том, что здесь было много больших шкафов, ничего удивительного не было. Я целенаправленно прошагала к ближайшему гардеробу и распахнула дверцу.

Бинго! Он был забит рубашками. Белыми, чёрными, серебристыми, зелёными, тёмно-красными. Но в основном белыми, хотя не было и двух одинаковых. Некоторые были украшены диковинными оборками, другие — покрыты диковинной вышивкой, и все сшиты из самых роскошных и дорогих материалов.

Я вынула рубашку попроще, что-то вроде длинной туники и быстро натянула её через голову, боясь, что мужество покинет меня, если я буду колебаться. Полы туники упали почти до самых моих коленей. Я стянула полотенце и несколько мгновений просто упивалась великолепием и плотностью роскошной тяжёлой саржи после столь долгого времени, в течение которого я носила лишь тонкий шёлк.

Рубашка приятно и тонко пахла им, но я не собиралась позволить этому запаху выбить меня из колеи.

Я повернулась к следующему гардеробу. Этот был заполнен вешалками, с которых свисали аккуратно выглаженные чёрные брюки. Я вынула первую попавшуюся пару и надела её. Они были абсурдно большими, словно громадные клоунские штаны, и я почти захихикала, когда взглянула на себя в зеркало на дверце шкафа. Я загнула нижний край брюк до лодыжек, подвернула пояс и сделала торжественный пируэт. Просто, это было так восхитительно носить настоящую одежду вновь!

Я почувствовала внезапный прилив… силы, зная, насколько безрассудно непокорной я была после его небрежного, бездушного обращения со мной. Слишком долго я смиренно танцевала под его дудку, и что из этого вышло? Абсолютно ничего. Ничего со знаком «минус», учитывая мои постепенно истончающиеся самоуверенность и самоуважение, увядающие под влиянием его нескончаемого презрения, оскорблений и угроз. А если прибавить к этому унижение и боль, которые я перенесла этим вечером… Я была рада, что он оставил меня лежать там, на полу, вымокшую в собственной моче и практически без сознания. Это было стимулом, в котором я так нуждалась.

С почти болезненной ясностью я поняла, что те чувства, которые я испытывала к нему, которые он заставил меня испытывать, держа меня в изоляции, смятении и страхе, были настолько же несущественными и унизительными, как и шёлковые халаты, которые он вынуждал меня носить. Притягательные и чувственные, но призванные держать меня в подчинении. Призванные сделать меня беспомощной. Покорной. Полагаю, именно это он и добивался с самого начала. Он оплёл меня паутиной слепого увлечения, и с каждой попыткой вырваться я запутывалась лишь сильнее… Но я больше не собиралась запутывать себя, в то время как он расслабленно ждал, когда я перестану трепыхаться.

Я могла вырваться из этой сети. Я должна была вырваться.

Моя отчаянная ярость быстро трансформировалась в неистовое мятежное ликование. Я распахивала одну дверцу за другой, вытаскивая различные предметы одежды: носки, кашемированный свитер, атласный жилет, белый вечерний шарф… Когда я подошла к последнему, самому высокому, гардеробу, мои глаза расширились при виде впечатляющего набора изысканно сшитых роб, мантий, плащей… Я вынула тяжёлую бархатную мантию и обернула её вокруг себя.

Она была очень плотной и тёплой, и внезапно я подумала, — «Ты можешь сбежать отсюда, Алиса. На самом деле. Ты сможешь выжить в снегу. Ты сможешь.»

Эта мысль мгновенно остановила меня. Я тяжело дышала, и моё выражение в зеркале было диким. Это могла быть моя единственная возможность бежать… Мой тюремщик отсутствует, тёплая одежда в моём распоряжении…

Я быстро подбежала к окну и выглянула в темноту снаружи. Я смогла разглядеть совсем немногое: лишь тёмный мир чернильных теней, окаймлённых полосками снега, освещённого лунным светом… Я могла сделать это. Я могла перебежать через пустошь к лесу и затем идти вдоль его края пока не наткнусь на дорогу, или дом, или…

«Сделай это. Просто сделай это. Давай.»

Моя кровь словно прокатилась по венам волной. Прежде чем я успела осознать, что делаю, я уже была на полпути к двери, через которую вошла. Но в нескольких футах от порога я внезапно остановилась.

«Подожди, подожди, подожди! — подумала я. — Ты нашла одежду, а как же информация? Информация о ТЕБЕ?»

В комнате было ещё несколько предметов мебели, куда я не заглянула: большой туалетный столик из орехового дерева возле кровати, древний куполообразный сундук в углу и высокое бюро из красного дерева рядом с окном. В них, скорее всего, содержались вещи, не являющиеся одеждой. Вещи более важные, чем одежда.

Я не могла уйти, даже не попытавшись исследовать их.

Нерешительность и взбудораженность испарились, оставив меня странным образом отстраненной, но в равной степени полной решимости. Я сделала несколько успокоительных вздохов, потом подошла к туалетному столику. Слегка дрожащими пальцами я открыла ящичек прямо под великолепно отполированной крышкой стола. Я ахнула. Он был до краёв заполнен поблёскивающими драгоценностями.

Возможно, это не должно было удивить меня, с учётом того, что Люциус всегда носил множество всевозможных сверкающих булавок для галстуков, колец, запонок и брошей для лацканов. Но я просто не была готова увидеть такую громадную кучу. Это казалось драгоценным кладом какого-то особо привередливого пирата.

Я вынула огромную брошь в виде змеиной головы, инкрустированной изумрудами и жемчугом. Я видела эту брошь на Люциусе однажды, и она очень шла ему. Рассмотрев её вблизи, я поняла, что массивные драгоценные камни были почти отвратительно показным. В каком-то благоговейном ступоре я прицепила брошь к вороту моей туники, пытаясь представить каким изобилием высокомерия или высокомерием изобилия должен обладать человек, чтобы без зазрения совести носить подобную вещь в качестве повседневного украшения. Именно таким мужчиной он и был.

Я закрыла верхний шкафчик и открыла следующий. Он был обит шёлком с мягкой подкладкой, но вместо драгоценностей содержал несколько шкатулок: одна с серебряной гравировкой, другая из чёрной кожи, и ещё одна инкрустированная слоновой костью. Также там были три шкатулки поменьше — всё покрытые тёмным бархатом.

Сначала я открыла бархатные шкатулки. Одна была пуста, а в остальных оказались часы — не обычные часы с ремешками, а на длинных цепочках и с откидными крышечками. Кажется, такие называются «карманными» часами. Они были красивыми, но мне от них не было никакой пользы.

Затем я взялась за серебряную шкатулку, но открыть её не смогла, несмотря на отсутствие замочка. Чёрная шкатулка была очень длинной и узкой, но подбитая мягким материалом полость оказалась пустой. Я задумалась над тем, для чего она была предназначена. Может, для ножа для вскрытия писем, или тонкого кинжала… или, возможно, для деревянной палочки, которой Люциус угрожал мне в тот день, когда он застал меня на третьем этаже…

Мои руки застыли над последней шкатулкой — той, которая была украшена слоновой костью — но я не решалась открыть её. По какой-то необъяснимой причине мои пальцы начали дрожать. Не знаю почему, но мне совершенно не хотелось притрагиваться к ней, возможно из-за узора, который напоминал мне человеческий череп… «Скорее всего она всё-равно пустая, — сказала я себе. — И ты не можешь НЕ заглянуть внутрь.» Дотронувшись до крышки, я быстрым движением откинула её.

Шкатулка не была пустой.

В ней был медальон. Мой медальон. Тот самый, который Люциус сорвал с моей шеи в самый первый день — с подвеской в виде птичьего черепа.

Но он не смог надолго задержать моё внимание. Потому что внутри, сложенный вдвое и засунутый на самое дно, был листок бумаги, похожий на вырезку из газеты. Он был свёрнут таким образом, что я могла видеть заговок и верхнюю треть фотографии. Заголовок звучал так: «ТРАГЕДИЯ В СПЕЦИАЛИЗИРОВАННОМ КОЛЛЕДЖЕ». Монохромная фотография изображала группу улыбающихся молодых мужчин и женщин, одетых в нечто наподобие выпускных мантий. Если мои глаза меня не обманывали — а я была абсолютно уверена, что так оно и было — люди на фото двигались: беззвучно смеялись и переговаривались друг с другом.

И одной из них была я.

Я моргнула несколько раз. Дрожащая и не верящая собственным глазам, я дотянулась до листка и начала вытаскивать его из ящичка.

В этом момент, в быстрой последовательности случилось сразу несколько событий.

Раздался громкий трескающий звук. Ящичек захлопнулся, защемив мои пальцы. Я завопила от боли. На меня набросился Люциус.


От переводчика Дорогие читатели! Не забывайте оставлять отзывы! Я все, даже самые маленькие, перевожу автору. Ей очень интересно знать, что русские читатели думают о её истории.

Его постель

— КАК ТЫ ВОШЛА СЮДА?!

Люциус схватил меня за плечи и толкнул лицом в столешницу с такой силой, что моя скула ударилась о её глянцевую поверхность с ужасным хрустом. Это было больно, но не шло ни в какое сравнение с агонией в моих пальцах, прищемлённых ящичком стола. Я бессвязно выла, не в состоянии даже думать от боли. От первого сокрушительного удара воздух вырвался из моих лёгких, а внутри поднялась волна тошноты, но теперь вес его тела придавливал меня к столу, отчего ящик защемил мои пальцы ещё сильнее, и я могла чувствовать и слышать, как трескаются и раскалываются мои кости — ещё немного, и их несомненно вырвет из суставов.

Мой вой превратился в пронзительный вопль, но потом он рывком швырнул меня назад, высвободив из ловушки, и я распласталась на полу в нескольких футах от него.

Пульсирующая боль в пальцах была настолько невыносимой, что я засунула их в рот все разом, но Люциус уже надвигался на меня широким шагом, и я была вынуждена отползти назад. Мои ступни в носках скользили по отполированному дубовому полу, и я смогла отодвинуться лишь на несколько футов, прежде чем он наклонился надо мной и потащил меня вверх, ухватив за мою — его — одежду.

— Скажи мне, как ты вошла, — прорычал он. Костяшки его пальцев, захвативших ткань на моей груди в горсть, впивались в кожу до синяков.

Но я не могла сформулировать ответ: мир вокруг меня кружился вихрем, мои пальцы горели огнём, а голова болталась, словно у птицы с переломанной шеей.

Я услышала, как Люциус зарычал от ярости; он хлёстко ударил меня по лицу — не сильно, но удар отозвался болью в покрытой синяками скуле.

— Отвечай на мой вопрос, грязнокровка! — потребовал он, наградив меня ещё одной жгучей пощёчиной.

— Какой вопрос? — пролепетала я. «Мои пальцы, мои пальцы.» Боль была настолько неимоверной, что я не имела представления, как совладать с ней.

— Как ты зашла в эту комнату?

Я нахмурилась, не в состоянии сосредоточиться, пытаясь отфильтровать его слова сквозь всепоглощающую боль.

— Через д-д-дверь.

«Мои пальцы. Господи помоги мне.»

В течение одного мгновения Люциус выглядел так, словно хотел ударить меня по-настоящему. Но он сдержался и сказал сквозь стиснутые зубы:

— Да, через дверь. Конечно, через дверь. Как ты открыла дверь?

Я попыталась вспомнить. Казалось, будто я сделала это годы назад, а не в течение прошедшего часа или около того.

Но потом я забыла ответить на вопрос, потому что… потому что… мои пальцы снова. «Мои пальцы, мои пальцы…» Я поднесла их к глазам и закричала от ужаса, сотрясаясь всем телом. Они не выглядели как нормальные пальцы — они выглядели, как расплющенные гусеницы: фиолетовые и чёрные, окровавленные, раздавленные, плоские, сломанные. Несколько ногтей отсутствовали, другие треснули и висели на кусочках кожи.

— Помогите мне, — выдавила я, посмотрев ему в глаза, пытаясь каким-то образом достучаться до него сквозь туман агонии. — Боль. Я не могу. Пожалуйста.

Его лицо осталось бесстрастным, и я подумала: «Он не собирается помочь тебе, Алиса. Он ненавидит тебя, помнишь?». Но потом он наполовину отвернулся, пробормотал что-то и через несколько мгновений притянул меня к себе, приобняв одной рукой, а другой поднёс к моим губам маленький пузырёк.

— Пей, — велел он мягко.

Сейчас я бы выпила и яд, если бы знала, что он притупит боль. Я покорно открыла рот и позволила ему влить жидкость внутрь. Она была очень горькой; мой язык и горло тут же начало покалывать, но потом волшебным образом боль стала отступать, слабеть, закручиваясь в себя, словно самопоглощающийся вихрь, уменьшаясь и утихая, пока она просто не исчезла… и я могла видеть, могла дышать, могла думать вновь.

— Спасибо вам, — прошептала я, расслабившись, почти прильнув к нему… желая, в состоянии эйфорического облегчения прогнать из разума осознание того, что именно он и был причиной моей боли.

Но Люциус не позволил мне оставаться в этом удобном положении. Он быстро встал, бесцеремонно опрокинув меня на спину.

— Ясно, что лишь таким способом я смогу добиться от тебя вразумительного ответа, — протянул он, направляясь обратно к туалетному столику.

«Ах, верно, — подумала я. — Ты — ублюдок, которому глубоко насрать на меня. Спасибо, что напомнил.»

Шатаясь, я с трудом поднялась на ноги и увидела, как он плавным движением задвинул ящичек, на шефлоте которого явно виднелась размазанная кровь. Я встретила взгляд Люциуса в отражении зеркала.

— Теперь ты можешь ответить на мой вопрос, Алиса, — сказал он. — Как ты вошла в комнату?

Я не могла понять, был ли он по-прежнему зол на меня… его голос был спокоен, но глаза… Я облизнула губы пересохшим языком. Это было так странно: быть в абсолютной агонии в один момент, и не ощущать даже толики её другой. Это дезориентирующее чувство было похоже на то, которое испытываешь при выходе из тёмной комнаты на слепящий свет.

«Сконцентрируйся, Алиса».

— Эм… Я прижала пальцы к… к подушке из воздуха, — правдиво ответила я, не видя никакой необходимости во лжи. — И она просто исчезла.

Он повернулся ко мне, и я заметила, что его лицо сильно побледнело.

— Дверь?

— Воздух. Он исчез, и потом я открыла дверь обычным способом.

Он смотрел на меня пристально, пронзительно, хотя без обычной презрительной усмешки.

— И почему же, могу ли я спросить, несмотря на мои недвусмысленные предупреждения, ты во второй раз решилась нарушить условия твоего… пребывания здесь?

Если я нуждалась в напоминании о том, что у меня было намного больше причин злиться на него, чем у него на меня, это слово и послужило таким напоминанием.

— Моего «пребывания»? — изгнание этой чудовищной боли оставило внутри меня огромную пустоту, которая теперь быстро наполнялась потоком ярости. — Вы имеете в виду мой милый краткий визит? Приятное пребывание в кругу любезных друзей? Давай называть вещи своими именами, Люциус. Моё заключение! Моё заточение!

Из-за собранных сзади волос черты его лица казались более резкими, более суровыми, чем обычно. Я съёжилась под его ледяным взглядом, наполовину ожидая, что он снова набросится на меня. Но он лишь поджал губы и сказал:

— Называй это, как пожелаешь, но это не меняет того факта, что ты умышленно ослушалась меня… вновь.

Я посмотрела на свои руки, восхитительно онемевшие, но по-прежнему деформированные и переломанные. Моя ярость вскипела, потом окрепла.

— Конечно, я ослушалась тебя! — выплюнула я, чувствуя, как гнев затопляет страх. — Ты вынудил меня, не так ли? Всё это время я ждала, как полнейшая идиотка, чтобы ты швырнул мне хотя бы малейшую частичку информации о том, кем, чёрт возьми, я являюсь, и что, чёрт возьми, делаю здесь, но ты не рассказал мне ничего. Ничего! Это — единственное, что я получила от тебя! — я подняла мои бедные, искромсанные руки. — А также ЗДОРОВЕННУЮ ЗАНОЗУ В МОЕЙ ЗАДНИЦЕ!

Я знала, что мои слова приведут его в бешенство, но не могла остановить себя. Мне было необходимо швырнуть ему в лицо всю мою фрустрацию, боль и ярость, прежде чем мужество оставило меня, или же прежде чем он сам остановил меня посредством физической силы.

Глаза Люциуса сузились и опасно заблестели.

— Ты многим рискуешь, разговаривая со мной подобным образом, — сказал он хрипло.

— Ох, давай, поугрожай мне ещё, ты, изверг! — огрызнулась я на него. — Что я теряю, нарушая твои идиотские правила, Люциус? Ничего. Я ничего от этого не теряю, зато приобрести могу всё, что мне необходимо. Я знаю, что тебе известно, кем я являюсь! В том самом ящичке, которым ты только что раздавил мои пальцы, лежит моя фотография! — лицо Люциуса больше не было бледным — оно было смертельно-белым. Игнорируя этот верный знак последующей жестокости, я безрассудно бросилась в омут с головой, — но потому что ты такой трус… или же просто ублюдок, что продолжаешь скрывать это от меня, то, разумеется, я собираюсь разузнать всё сама…

— Замолчи! — прошипел он предостерегающе.

— Я НЕ ЗАМОЛЧУ! — я словно вновь обрела дар речи после всех этих недель — плотину прорвало, и теперь ничто не могло остановить меня: ни выражение его лица, ни тот факт, что он угрожающе надвигался на меня, или что мне приходилось быстро уворачиваться, чтобы не попасться ему в руки. Слова лились из меня неудержимым потоком, — по крайней мере, у тебя могло бы быть достаточно чести, чтобы объяснить мне, что такого ужасного я сделала тебе, чтобы заслужить подобное обращение! Да, и раз уж мы заговорили об этом, ты мог бы просветить меня, что эта злобная корова сделала со мной сегодня в обеденной комнате…

— Я предупреждаю тебя, грязнокровка…

— Заслужила это тоже, не так ли? Бог ты мой, должно быть, я изрядно подпортила жизнь вам обоим…

— Ты замолчишь сейчас же…

— …чтобы вы захотели причинить мне такую сильную боль, обращаться со мной так жестоко, словно… словно два злобных животных…

— Ни слова больше…

— …не говоря уже о том, что ты сделал с той несчастной леди, которую ты держишь взаперти наверху…

— ТИХО!

— Я полагаю, одна из них — твоя жена, хотя я не рискнула бы даже предположить, кто именно…

Он бросился вперёд и с силой ударил меня по щеке. Шатаясь, я отступила на несколько шагов и, поскользнувшись, едва не упала. Неловко извиваясь, я смогла удержать равновесие. Я выпрямилась, прижимая ладонь к щеке, и свирепо посмотрела на моего противника.

— Почему бы тебе не засунуть мои пальцы обратно в ящик и не переломать их снова, ты, свинья? — сказала я низким дрожащим голосом.

— Лучше не искушай меня, — ответил Люциус зло. Он тяжело дышал, и одна прядь его длинных волос выбилась из причёски.

Он сделал глубокий вдох, усилием воли взяв себя в руки. Он тщательно заправил свободную прядь за ухо, потом поправил манжеты рубашки, распрямляя их под широкими обшлагами жаккардового фрака. Когда он наконец вновь посмотрел на меня, его лицо выглядело абсолютно спокойным.

— Теперь, — его голос был ровным, а тон лёгким, словно всё это время мы вели учтивую беседу, — ты снимешь каждый предмет одежды, который принадлежит мне.

Внезапный тошнотворный страх вцепился в моё сердце когтями, но я решительно выдержала его взгляд и с вызовом ответила:

— Нет.

Его рот изогнулся в колючей улыбке, и я поняла, что он нащупал трещину в моём мужестве.

— Но почему нет, дорогая? Давай же, Алиса. Либо ты выполнишь это требование самостоятельно, либо я сделаю это за тебя. И уж поверь, пожалуйста, это неприятное занятие не доставит мне ни малейшего удовольствия.

И я поверила ему. Но я бы скорее отправилась в ад, чем сдалась бы сейчас.

— Да что с тобой не так?! — выплюнула я.

Он сделал несколько шагов по направлению ко мне.

— О, со мной всё в порядке, дорогая. Ты можешь начать с броши.

— Почему ты просто не скажешь, за что так сильно ненавидишь меня?

Ещё один шаг и Люциус был достаточно близко, чтобы коснуться меня рукой, хотя он не сделал этого. Слегка наклонившись вперёд, от тихо сказал:

— Брошь, Алиса.

Я подняла мои изуродованные, бесполезные руки.

— Я не могу, Люциус. Ты сломал мне пальцы, помнишь? — преувеличенно любезным голосом я продолжила: — Ты ведь помнишь, не так ли? Это случилось примерно т-три минуты назад, когда мы стояли перед тем туалетным столиком… Я сказала «стояли», но, конечно, на самом деле я имела в виду…

— Ты хочешь ещё одну пощёчину, грязнокровка? — грубо оборвал меня Люциус.

— О да, прошу тебя, — ответила я саркастично. — Но только если избивая девушку ты чувствуешь себя большим и могучим!

Мы стояли со скрещёнными взглядами, сверкающими от взаимной ярости… не касаясь друг друга, но каким-то образом сталкиваясь, схватываясь в борьбе.

Странное выражение проскользнуло по лицу Люциуса, похожее на то, что я видела после нашего столкновения в моей спальне… нечто вроде жёсткого, негодующего желания… настолько тесно переплетённого с отвращением и ненавистью, что оно было скорее оскорбительным, чем лестным.

У меня перехватило дыхание, когда я почувствовала опасную новую энергию в воздухе… но потом он опустил взгляд и, склонившись надо мной, начал отстёгивать тяжёлую драгоценность от ворота моей рубашки. Он был осторожен, чего я совершенно не ожидала. Когда он расстегнул застёжку, его пальцы скользнули по моей коже в почти ласкающем жесте, отчего всё моё тело покрылось мурашками.

Я стояла абсолютно неподвижно, проклиная стремительный ток крови в моих венах и свой лихорадочный пульс. Как всегда, его близость привела меня в полнейшее смятение — я просто не могла контролировать почти химическую реакцию моего тела на его присутствие, на электризующий разряд, который исходил от него…

После его чрезмерной жестокости это неожиданно мягкое прикосновение оказало на меня убаюкивающее, почти транквилизирующее воздействие.

— Пожалуйста, Люциус, — прошептала я. Его лицо было всего в нескольких дюймах от моего; я могла чувствовать тепло его дыхания на коже моей шеи. — Просто скажи мне моё имя.

Его рот сжался в твёрдую линию, но он не ответил. Вместо этого он освободил брошь от ткани и поднял руку; я сначала подумала, что он хотел дотронуться до моего лица, но он просто положил драгоценность на высокое бюро позади меня. По-прежнему избегая моего взгляда, он протянул руки к моим ключицам и, просунув большие пальцы под ворот тяжёлой накидки, стянул её с моих плеч.

Я почувствовала, как дорогой материал упал в кучу вокруг моих лодыжек. Досадуя на собственную непредусмотрительность, я подумала: «Вот уходит твой шанс на спасение. Тебе стоило просто бежать».

Я не знала, что мне теперь делать. Понятно, я не собиралась позволить этому мужчине раздеть меня догола. Нужно было найти какой-то способ остановить его… Лесть? Мольбы? Уговоры? Пинок в чувствительное место?

Я почувствовала краткое натяжение материала на задней части шеи, когда Люциус стянул с меня белый оперный шарф; так же как и накидка, шарф упал в кучу вокруг моих ступней. В теле Люциуса ощущалось тугое напряжение, как у тигра перед прыжком. Я поняла, что мы оба ожидали какой-то реакции с моей стороны. И ни один из нас не знал, какой именно она будет.

«Сколько слоёв, Алиса? — подумала я. — Сколько слоёв прежде чем ты сломаешься?»

— Люциус, — прошептала я снова, не смея говорить громче из страха, что он может услышать дрожь отчаянья в моём голосе. — Почему ты не хочешь сказать мне моё имя?

Как и прежде, мой вопрос остался без ответа. Обхватив мои запястья одной сильной рукой, он медленно поднял их над моей головой, а другой рукой потянул кашемировый свитер вверх. На мгновение я была ослеплена и опутана роскошным материалом, и когда он снял с меня свитер, сильнейшее чувство беззащитности охватило меня, вызвав румянец на щеках и дрожь в теле.

Я была почти парализована от нерешительности и замешательства. Это слишком сильно походило на интимный ритуал между двумя возлюбленными; но то, что происходило сейчас, не было актом любви — это было актом ненависти: неизмеримой, непостижимой ненависти, пронизанной тончайшими нитями желания…

После его чудовищной, безудержной ярости и жестокости, я задалась вопросом, на самом ли деле Люциус так хорошо контролировал себя, как это казалось. Теперь я сомневалась в этом. Его ярость всегда была близка к поверхности, словно тлеющие угли, покрытые слоем сухого дерева. Одной искры было достаточно, чтобы разжечь пламя.

Его пальцы не спеша расстёгивали пуговицы атласного жилета, но в этой неспешности мне чудилась издёвка.

Я всё ещё не могла заставить себя каким-то образом отреагировать на происходящее. «Что самое худшее, что он может сделать, Алиса? Он не может причинить тебе ещё больше боли, чем уже причинил, или унизить ещё сильнее, чем уже унизил. Если только… Нет. Он же не собирается…»

С тихим шелестом жилет упал на пол. Теперь на мне остались лишь рубашка, брюки и носки, и осознание того, что под ними я была абсолютно обнажённой, было невыносимым.

Словно прочитав мои мысли, как это случалось слишком часто и с удивительной точностью, Люциус сказал, растягивая слова:

— Скажите, мисс Кэрролл… считаете ли вы разумным для молодой леди входить в спальню джентльмена одной посреди ночи? — его голос был обманчиво шелковистым. — Не должна ли она ожидать определённых последствий столь нескромного поведения?

Моё сердце словно прыгнуло в горло и теперь весьма успешно блокировало мои слова.

— Нет, я н-не думаю так, — запинаясь ответила я. — Я имею в виду… Я д-думала, что ты не… не… ты сказал, что ты н-никогда… — я смолкла, чувствуя, как горят щёки.

Что я могла сказать? Ты обещал не насиловать меня? Я не могла сказать это… Только не это слово, когда всего в несколько футах от нас стояла эта огромная пышная кровать, а я сама стояла перед ним, загнанная в угол, раненная и беззащитная. Только не тогда, когда в его глазах мерцал этот свет — голубое пламя закованное в лёд.

Люциус наклонился вперёд с едва заметной улыбкой на губах.

— Действия мужчины не всегда совпадают с его уверениями, Алиса. Думаю, тебе это известно.

— Действия джентльмена должны совпадать с его уверениями, — парировала я голосом, который был намного тоньше, чем я желала.

Его улыбка стала глубже.

— Как мало ты знаешь о джентльменах.

Я гневно посмотрела на него.

— Я знаю, какими они должны быть. И мне совершенно ясно, что ты таковым не являешься.

— Неужели? Какая удача. В таком случае, мне нет нужды вести себя по-джентльменски из боязни не оправдать твоих ожиданий.

Я прикусила губу. Слова были моим единственным орудием против него, но он всегда, всегда находил способ обернуть их против меня. Холодная, липкая тревога медленно расползалась по моему телу, подавляя магнетическое притяжение, которое я чувствовала всего несколько мгновений назад.

— Н-но я думала, что ты. Что я… что я внушаю тебе отвращение, — я громко сглотнула, потому что эти слова были всё равно что удар по синяку, который и без того мучительно болел.

Огненный блеск в глазах Люциуса вспыхнул и стал ярче.

— В самом деле, — сказал он мягким, тихим голосом. Я резко вздохнула, когда он протянул руку к моему лицу и коснулся щеки, скользнув большим пальцем по моим губам. Я плотно сжала их, но их закололо от его прикосновения. Его зрачки полностью расширились, словно у ночного хищника. — И всё же… возможно… возможно, я могу чувствовать… определённое… влечение…

Моё сердце дико забилось. Это… это было неизведанной территорией. Неизведанной, дезориентирующей и ужасающей. Так долго я жаждала добиться похвалы от него или… или чего угодно вместо этой длинной, изнурительной кампании ненависти и презрения, которой я вынуждена была противостоять. Но теперь я чувствовала себя не умеющим плавать человеком, нырнувшим в слишком опасные и глубокие воды. Я хотела уважения, а не… не… этого…

Внезапно я отвернула голову и попыталась проскочить мимо него. Рука Люциуса рывком схватила меня и потянула назад, а потом он прижал меня своим телом к высокому бюро позади. Одним неуловимым плавным движением его руки скользнули под подол рубашки и опустились на мои бёдра между слоями ткани. Его глаза впились в мои, и в их жидких глубинах плавленного серебра я ясно прочла насмешливый вопрос: «От какого предмета одежды ты желаешь избавиться дальше?».

Я должна была что-то сделать. Неважно что.

Я выпалила первые слова, которые пришли в мою голову:

— Ты боишься меня, не так ли?

Плечи Люциуса заметно напряглись. Его зрачки уменьшились и сфокусировались, а выражение лица стало жёстким.

— Что? — это слово было едва слышным шёпотом. — Что ты сказала?

Я не знала, что именно я сказала, но мои слова отвлекли его, и это побудило меня повторить их более твёрдым, сильным голосом:

— Я сказала: «Ты боишься меня, не так ли?».

Губы Люциуса презрительно скривились.

— Это довольно экстраординарное заявление для девушки в два раза меньше и слабее меня.

— Ты больше и сильнее меня, но ты боишься. Это очевидно, — это было довольно рискованно — нарочно разжигать его ярость вновь, но я не видела другой альтернативы, которая могла бы остановить Люциуса, прежде чем он раздел меня догола или вынудил делать что-то, к чему я была совершенно не готова. Или и то, и другое.

Его глаза сузились и внезапным рывком он притянул меня к себе, склонился к моему уху и тихо сказал:

— Значит, я боюсь? Тебя? — его руки сомкнулись вокруг меня в тесном объятии. — Как легко я мог бы раздавить тебя, жалкая маленькая грязнокровка, — словно желая продемонстрировать это, его руки больно стиснули меня, и если я когда-то сомневалась в том, что под слоями его дорогих одежд скрывалась недюжая сила, то теперь мои сомнения были полностью развеяны. — С каким хладнокровием, с каким равнодушием я мог бы сделать это.

От шока и недостатка воздуха я почти теряла сознание. Казалось, мои рёбра вот-вот треснут; я не могла дышать, потому что его объятие было слишком крепким, почти сокрушительным, потому что он держал меня слишком близко…

— Если ты не боишься, то скажи мне моё имя, — выдавила я с трудом.

Его хватка ослабла. На мгновение я подумала, что он собирается отпустить меня, но затем, к моему ужасу и смятению, он схватил мои запястья и теперь силой заставлял меня отступать к постели.

— Глупая девчонка, — пробормотал он, и я не успела ни запротестовать, ни попытаться оттолкнуть его, когда он приподнял меня и швырнул на роскошное парчовое покрывало. — Мне нет никакой причины осыпать тебя милостями, — и он подмял меня под себя своим телом.

— Нет… подожди, Люциус! Что ты… Отпусти меня! — Мой план полностью провалился: его гнев лишь усилил ужасающее пламя в его глазах. Повинуясь инстинкту, я попыталась столкнуть его с себя и почти подавилась от боли, которая пронзила кончики пальцев и молнией стрельнула вверх по рукам. По-видимому, болеутоляющее средство действовало лишь тогда, когда я ничего не трогала. Чтобы не потерять сознание во второй раз, мне пришлось раскинуть руки широко в стороны.

Руки Люциуса запутались в моих волосах, оттягивая их назад с такой силой, что мне пришлось изогнуться, прижимаясь к его телу. Вновь склонившись к моему уху, он прошипел:

— Останови меня. Докажи, что ты можешь сделать это. Покажи мне.

— Что ты имеешь в виду?! — прокричала я. Как я могла остановить его? Я не могла даже исцарапать его лицо. — Пожалуйста, не… Я не хочу… Я не могу…

— Попытайтесь, мисс Кэрролл, — и потом его рот прижался к моему — жёстко, до синяков — и его язык раздвинул мои губы, заглушая мольбы и протестующие крики.

На мгновение я застыла, охваченная внезапным, парализующим чувством клаустрофобии, которое пересилило инстинкты борьбы и бегства. Но потом его сокрушающий вес стал невыносимым, и я начала бешено извиваться, пинаясь и пытаясь вывернуться из-под него. Я попыталась приподнять ноги, но Люциус просто раздвинул их коленями, и ещё сильнее придавил меня своим весом к кровати. Я могла чувствовать давящее, твёрдое, слишком реальное проявление его желания, но в отличие от первого раза, в моей спальне, моё тело не отвечало взаимностью: вибрирующая эйфория, которую я испытала тогда, была совершенно противоположна чувству чистейшего, ледянящего ужаса, которое охватило меня сейчас.

Он слегка приподнял лицо, и сказал, касаясь губами моих губ:

— Вы не пытаетесь остановить меня мисс Кэрролл… означает ли это, что вы не хотите, чтобы я остановился?

Но я не смогла ответить, потому что он вновь прижался к моему рту в удушающем сокрушительном поцелуе. Одна его рука высвободилась из моих волос, скользнула вниз и пробралась под край рубашки. Всё моё тело содрогнулось при прикосновении его пальцев к моей обнажённой коже. Я отдёрнула голову, оцарапав нижнюю губу о его зубы, и закричала — пронзительно, изо всех сил.

Я знала, что это было бесполезно. Кто мог помочь мне? Воющая леди?

Воющая леди и кричащая девушка, обе абсолютно беспомощные.

Но оказалось, что мои крики возымели действие: Люциус разжал кулак, стискивающий мои волосы, а его другая рука выскользнула из-под рубашки и накрыла мой рот. Он подождал, пока я не прекратила трепыхаться, прежде чем заговорил вновь:

— Ну, мисс Кэрролл? Достаточно ли вам этой демонстрации моего страха? Видите, как я трясусь от ужаса перед вами?

Он отнял руку от моего рта, словно желая услышать мой ответ. Я гневно посмотрела на него, тяжело дыша и глотая слёзы паники. Я пылала от ярости. Значит, вот почему он делал это? Пытался преподать мне урок?

— Я надеюсь, ч-что ты находишь это чрезвычайно забавным, — огрызнулась я. — Потому что я ничего забавного в этом не вижу.

Я попыталась сесть, но он вновь крепко прижал меня к постели.

— Забавным? Ах, должно быть, вы думаете, что я подшучиваю над вами, мисс Кэрролл? Доказываю точку зрения? Нет, боюсь, это не так.

Мой желудок сжался.

— Тогда что именно, чёрт возьми, ты делаешь?

— Мне кажется, это совершенно очевидно, дорогая.

— Ты имеешь в виду, что н-насилуешь меня? — я заставила себя выплюнуть это уродливое слово ему в лицо. — Потому… потому что именно это ты и делаешь. Я не являюсь добровольным партнером. Я не даю тебе своего согласия ни на что.

— «Изнасилование» — это такое пошлое, безвкусное слово, Алиса. Уверен, ты согласна со мной.

— Что?!

— Английский язык так богат; тебе стоит найти более творческий подход к нему.

Теперь я была уверена, что он издевался надо мной… забавлялся со мной. Уверена, но не полностью.

— Да иди ты нахуй, — выпалила я яростно.

Он улыбнулся, должно быть, из-за бесполезности моего ответа.

— Что ж, это можно назвать и так… не очень элегантно, но какое-никакое начало…

— НЕТ, ЛЮЦИУС! ИДИ ТЫ НАХУЙ! Я знаю, что ты боишься меня, ты, трус! — улыбка на его лице тотчас же исчезла, но я решительно продолжила, — почему ты так боишься моего имени, Люциус? Разве ты не знаешь, что страх перед именем лишь усиливает страх перед тем, кто его носит?! Сам факт того, что ты отказывашься сказать его мне, доказывает, что ты боишься меня!

Я ожидала какой-то реакции, но не той, которую я получила.

Люциус отпрянул, словно ошпаренный, выпустив меня из своей хватки. Он вскочил с кровати и несколько мгновений просто пялился на меня с неверящим, даже потрясённым выражением. Он заметно побледнел, и жидкий жар в его глазах охладел и затвердел, так же как расплавленная лава внезапно превращается в гранит.

Я с трудом поднялась, в то время как он отвернулся и отошёл от кровати.

Волна облегчения прокатилась по моему телу, смывая остатки страха и смятения. Я не знала, что было такого в этих словах, что вызвало такую внезапную, поразительную реакцию в Люциусе, но я была рада этому.

Неужели, он действительно собирался изнасиловать меня? Нет… не думаю. Но я не могла быть полностью уверена в этом. На самом деле, я даже не была уверена в том, что опасность уже миновала.

Как долго кошка играет с мышью, прежде чем инстинкт убивать возобладает?

Я соскользнула с постели и посмотрела на дверь. В попытке добежать до неё не было особого смысла, потому что он однозначно поймал бы меня. А физического контакта с этим мужчиной мне уже более чем хватало. Я отошла от кровати не желая стоять слишком близко к ней, и остановилась в середине комнаты, дрожащая и неуверенная.

Профиль Люциуса был бесстрастным, нечитаемым. Он подошёл к одному из гардеробов и вынул что-то похожее на большое коричневое покрывало. Он встряхнул его, и я увидела, что это было нечто вроде длинной плотной робы.

Без дальнейших церемоний он швырнул её мне. Она приземлилась в кучу у моих ног.

— Раз уж ты пренебрегаешь той изысканной одеждой, которую я предоставляю тебе, можешь носить это.

Эта роба не была «надлежащей одеждой» как таковой, но это был шаг в верном направлении. Я видела, что материал был тяжёлым и плотным — полная противоположность откровенным халатам, которые я носила раньше.

— Спасибо, — пробормотала я неловко, всё ещё пошатываясь от страха и смятения, и более чем настороженная этой внезапной переменой в его поведении.

Люциус приподнял бровь.

— Ну? Чего ты ждёшь?

Я думаю, в этот момент мы оба вспомнили о моих сломанных пальцах: я шумно вздохнула от досады, а он издал низкое раздражённое рычание.

Тонким голосом я начала говорить:

— Может я просто…

— Нет, — коротко отрезал он.

Он подошёл ко мне широким шагом, рывком развернул меня спиной к себе, и прежде чем я успела осознать, что происходит, стянул с меня рубашку через голову.

Защищаясь от его взгляда, я скрестила руки на обнажённой груди, но он уже поднял робу с пола и быстрыми небрежными движениями обернул её вокруг меня. Затем он опустился на колени, схватил ткань моих брюк на уровне коленей и просто сдёрнул их вниз.

У меня не оставалось другого выбора, кроме как с сожалением высвободить ноги из штанин. Мои пальцы зацепились за материал, я покачнулась, и мне пришлось опереться о плечо Люциуса, чтобы не упасть. Он воспользовался этой возможностью, чтобы стянуть с меня носки. По какой-то причине этот жест показался мне до странности нежным, почти родительским. Но когда он поднялся, в выражении его лица не было ничего нежного или родительского.

Прежний Люциус — слишком хорошо знакомый мне язвительный и высокомерный Люциус — вернулся.

И я почувствовала облегчение. Этот Люциус не чувствовал ко мне «определённого притяжения». Этот Люциус ненавидел меня и питал ко мне отвращение. Поступки этого Люциуса я могла… нет, не контролировать, но, по крайней мере, предсказать. В большинстве случаев.

В течение нескольких секунд мы стояли, глядя друг другу в глаза, обмениваясь невысказанными оскорблениями. Изгиб его губ, жёсткие линии в углах его рта ясно говорили мне, что бояться его намерений — это честь, на которую я в данный момент не имела даже права надеяться. Мои собственные мысли были менее замысловатыми, но я надеялась, что он ясно понимал, кем я считаю его: извергом и свиньей.

Он первым отвёл взгляд, но я не чувствовала себя победительницей, потому что по едва заметной гримасе на его лице было понятно, что он попросту не желал больше оскорблять свой взор тем отвратительным видом, который я являла собой. И вот так он вернул меня на прежнее место — где-то под его пятками.

Я безмолвно смотрела, как, грациозно двигаясь по комнате, мужчина собирает разбросанную одежду. Собрав всё в одну кучу, он прошагал к камину и швырнул одежду в пламя.

Непроизвольный крик сорвался с моих губ.

— Что ты делаешь?! — воскликнула я. Конечно, я уже могла довольно точно предсказать его ответ.

Люциус наградил меня своей самой ледяной усмешкой.

— Ты же не ожидаешь, что я буду носить эту… загрязнённую одежду вновь, не так ли?

Мои щёки вспыхнули, а горло сжалось от ярости и обиды. Да, это действительно был он. Меня наполнило знакомое чувство негодования, но теперь оно сопровождалось сильным, более глубинным потоком облегчения. Какая в этом была ирония, что я расслабилась при виде отвращения в его глазах. Как это было странно, что я обрадовалась, услышав нотку презрения в его голосе.

Я поняла, что он желал остаться один.

Быстро, спотыкаясь, я покинула комнату, не смея и не желая посмотреть ему в глаза напоследок. Мои собственные глаза были наполнены слезами. Слезами смятения, фрустрации, гнева, но больше всего… облегчения.

Беспомощность

Я лежала на моей постели, оцепенело глядя вверх, на пятнистый гобелен света и теней на потолке, сотканный лучами бледной луны.

Меня трясло и знобило, но я не могла заставить себя залезть под покрывало. Кончики моих пальцев начали пульсировать и подёргиваться: эффект обезболивающего лекарства, которое Люциус дал мне, постепенно сходил на нет. Я держала пальцы широко расставленными, а запястья перекрещенными, словно кукольник в театре теней, чьи руки создают силуэт птицы с рванными крыльями на стене.

Моя голова была горячей и тяжёлой, а тело — влажными и холодным. Я свернулась на боку с тихим стоном… В какой-то момент моя реальность свернула со своего кривого, темнистого пути и стремительно упала вниз, прямо в заросли сюрреалистичного, ужасающего кошмара. Теперь лишь мои искорёженные пальцы, покрытое синяками лицо и непривычная тяжесть нового халата убеждали меня в том, что всё произошедшее действительно имело место быть, а не было лишь плодом моего искажённого воображения.

Видения вспыхивали в моём мозгу, бесцветные и яркие, словно передержанные фотографии.

… Прекрасная женщина со взглядом цвета чёрного оникса… Царственно одетый красивый мужчина со светлыми волосами, улыбающийся своей партнёрше… Элегантный танец в мерцании свечей…

Притянув колени к груди, я сжалась в тугой ком. Моя голова начала болеть, и, несмотря на озноб, я чувствовала, как тело покрывается потом. Я думала о том, сколько ещё осталось до того момента, когда боль вернётся… по-настоящему вернётся. Как я справлюсь с ней? От одной лишь этой мысли меня едва не стошнило.

Новые видения, вспыхивающие, словно звёзды.

… Гротескная пародия на вальс… Презрительные глаза и кривые улыбки… Спектр чистейшей боли… Твёрдый пол под моим телом…

Несмотря на свежие травмы, я ясно помнила ту ужасающую боль, которую я испытала внизу, в обеденной комнате, и которую, я думаю, мне причинила та женщина. Та агония была хуже, намного хуже того, что сделал со мной Люциус. В тот момент боль казалась… непостижимой. Это была почти чужеродная вещь — нечто не предназначенное для людей: слишком колоссальная, слишком огромная, чтобы поместиться в человеческом теле. Нечто, что невозможно пережить.

Но я пережила её… лишь с тем, чтобы быть оставленной там, на полу, вышвырнутая прочь, словно мусор. Их равнодушие к моим страданиям было почти настолько же чудовищным, как сама боль.

Мои зубы громко стучали. Я задумалась над нем, не впадала ли я в состояние шока. Сколько времени пройдёт, прежде чем я поползу к нему, умоляя облегчить мои муки? Я сжала зубы. Нет. Никогда.

Видения продолжали вспыхивать в моём мозгу всё ярче и быстрее.

… Дверь открывается… Великолепная спальня… Разбросанная повсюду одежда… Тяжёлая груда изумрудов… Движущаяся фотография…

Движущаяся фотография. Фотографии не двигаются. Ещё одна невозможная вещь. Я чувствовала себя измученной, смирившейся с уже привычными мне сомнениями. Было ли это реальным? Было ли это галлюцинацией?.. Я посмотрела на мои руки. Даже в полутьме я могла видеть мои пальцы — искривленные, покрытые кровью и синяками — и на мгновение я была благодарна. Благодарна за это доказательство реальности всего произошедшего…

Хах. Значит, теперь я была благодарна Люциусу за совершённое надо мной насилие. Как он сумел довести меня до этого? Что это было за существование, если я была признательна не за толику милосердия, а за сознательно нанесённые травмы?

… Он, свирепый и рычащий, словно белый волк… Серебряные глаза, сверкающие от ярости… Мерцающие от ледяного презрения… Пылающие желанием…

Я по-прежнему могла чувствовать его. Его сокрушительный вес, его руки в моих волосах и на моей коже, его рот, прижимающийся к моему до синяков. Сколько кровоподтёков он оставил на мне этой ночью? Мои губы были ободранными и распухшими, и это казалось почти невообразимым, что ранее вечером я почувствовала укол зависти при виде того, как он целовал руку той женщины, и что я сама жаждала получить от него такой же знак отличия и учтивости… И это был не первый раз, когда я представляла себе поцелуи этого мужчины… во время бесконечных часов моего уединения было очень мало, чего я не представляла. Но в моём воображении происходящее было под моим контролём, и его поцелуи были… наградой, а не наказанием — он предлагал их мне, а не заставлял принять их таким сокрушающим, завоёвывающим способом. Они не были завершающим аргументом неистового спора, в котором он уже победил посредством физической жестокости.

Ему не было нужды пугать меня до такой степени. Ему не было нужды унижать меня ещё сильнее.

«Что же, по крайней мере теперь ты избавилась от этой навязчивой фантазии, Алиса, — подумала я горько. — Теперь ты знаешь, каково это — когда этот мужчина целует тебя… это всего-лишь ещё одно оскорбление.»

Я плотно закрыла глаза, изгоняя вспыхивающие картинки из моего разума. Я балансировала на грани изнеможения, отчаянно надеясь упасть в темноту, прежде чем неизбежно наступающие жар и боль обнаружат меня.

— Пожалуйста, — прошептала я. — Пожалуйста, просто позволь мне уснуть…

И, думаю, в течение какого-то времени я действительно спала, или, по крайней мере, погрузилась в какую-то пустую, оцепенелую полудрёму…, но в какой-то момент эта полудрёма начала заполняться размытыми ощущениями: моё горло было слишком сухим, а голова слишком горячей… тоненькие иголочки покалывали мои руки… Я пыталась игнорировать эту боль, надеясь, что если я буду лежать неподвижно и дышать нормально, то каком-то образом смогу просто опровергнуть её, отвергнуть само её существование…

Но потом тоненькие иголочки превратились в кинжалы, а лёгкое покалывание — в глубокую, пульсирующую боль, и я поняла, что больше не могла дышать нормально и лежать неподвижно: я корчилась и извивалась, глотая воздух жадными, поверхностными глотками, насквозь промокшая от пота.

Вода. Мне нужно было выпить что-то, что угодно; мне нужно было погрузить в воду мои руки, голову, всё моё тело…

Я попыталась сесть, но, казалось, моё тело было придавлено сверху невидимой бетонной плитой. Каким-то образом я смогла перевернуться на живот и сделала слабую попытку приподняться, отталкиваясь от постели руками… «Нет, не используй руки!» Эта мысль пришла слишком поздно, и я подавилась звуком, который должен был быть воплём агонии, но который прозвучал словно поскуливание маленького, раненого животного.

Вспышки возвращались, но теперь без картинок: ослепляющие белые удары ножа, разделывающего мой мозг.

— Останови это! — взмолилась я, хотя рядом не было никого, кто мог бы услышать меня, никого, кто мог бы помочь мне… лишь один человек… «Он ненавидит тебя, помнишь?..» И я не пойду к нему… я не буду молить его… никогда…

Всё моё тело горело, я была охвачена огнём, что ты делаешь, когда ты в огне? Ты крутишься, и крутишься, и крутишься, и крутишься… Я ударилась об пол с громким стуком, но не почувствовала этого, я горела, сгорала заживо, мне была нужна… мне была нужна помощь… и лишь один человек мог услышать меня… лишь один…

Во второй раз за этот вечер я почувствовала, что теряю сознание от боли…, но теперь всепоглощающая темнота не несла в себе облегчения. Я боялась её. Я сделала глубокий хриплый вдох и закричала изо всех сил:

— ПОМОГИ МНЕ, ЛЮЦИУС!

Но это был лишь шёпот, он не мог слышать меня, и лишь один мог помочь мне…

Нет, не только он один… был ещё кто-то… тот, кто протянул мне руку сквозь толщу агонии ранее вечером…, но я не могла видеть его лица… и я не могла вспомнить… его имя…

________________________________________
…

Я проснулась на рассвете в своей постели, хотя не помнила, как забиралась под покрывала. Я вообще ничего не помнила после того момента, когда упала с кровати и потеряла сознание.

Не впервые я почувствовала себя слегка удивлённой оттого, что была жива.

Покрывала были туго натянуты и крепко заправлены, почти сковывая меня. Я чувствовала слабость и головную боль, но больше не горела от жара. Каким-то чудесным образом мои руки не болели, но были тяжёлыми и неподвижными. Я медленно вытащила их из-под одеяла и поднесла к лицу, страшась того, что должно было предстать моим глазам… и ахнула от искреннего изумления. Кто-то перевязал их посреди ночи: наложил шины на переломанные пальцы и туго забинтовал.

Мои глаза закололо от слёз.

Значит, в этом мужчине всё-таки была крохотная частичка порядочности. Как типично, что он одаривал меня ею лишь тогда, когда я была без сознания… Я подавила раздувающееся чувство благодарности к нему. Почему я должна быть благодарна? Именно он сломал мои пальцы. Осознанно и с жестокостью.

Я попыталась осторожно прижать пальцы друг к другу. Боли не было вообще — казалось, будто вместо рук у меня были деревяшки. Уперевшись одной рукой в постель, я села. Несмотря на едкий монолог в голове, я не смогла подавить подлую мысль: «Он пришёл ко мне. Он помог мне». За ней пришла другая, ещё более опасная: «Быть может, он на самом деле не ненавидит меня».

Но я твёрдо отогнала обе эти мысли. «Конечно, он помог тебе, Алиса, — сказала я себе. — Он не хочет нести ответственность за твою смерть. Или же ты просто нужна ему живой в качестве предмета торга.»

Тем не менее, я испытала волну непрошенного восторга, с которой пришла столь необходимая мне энергия.

Я откинула покрывало и сразу же поняла, что была обнажённой. Я сжала зубы. После всего, через что я прошла прошлой ночью, чтобы не позволить этому мужчине раздеть меня, в конце концов он всё равно выиграл эту битву… Но, конечно, там, в его спальне, всё было по-другому. Я по-прежнему не была уверена в том, что случилось бы, если бы он сумел раздеть меня догола, в то время как я лежала беспомощная, пойманная в ловушку между его телом и его постелью. В какой-то момент я действительно думала, что он собирался изнасиловать меня. И даже сейчас я не была уверена в том, что он не думал точно так же…

Что же, самым главным было то, что он не изнасиловал меня, и что он помог мне. И прямо сейчас этого мне было достаточно, вне зависимости от того, была я обнажённой или нет.

Я поднялась с постели и направилась в ванную комнату. Как я и надеялась, хотя не совсем смела ожидать, на подставке для полотенец висели два халата: обычный шёлковый и новый плотный коричневый халат. Я почувствовала облегчение. По крайней мере он не изменил своего решения.

Принять ванну и одеться было нелегко, но, с некоторым трудом, я сумела сделать это. Новый халат, сшитый из мериноса или какого-то другого мягкого, плотного шерстяного материала, был довольно тяжёлым, поэтому мне было трудно натянуть его на себя. Но хуже всего было то, что я не могла застегнуть ряд пуговиц спереди. Единственное, что я могла сделать, это запахнуть края, придерживая их руками. И не забывать держать их в этом положении.

Я специально не смотрела в зеркало, помня ужасный вид, который предстал передо мной, когда я сделала это в последний раз. Я не хотела знать, что оно покажет мне сейчас. Вне всякого сомнения, на моём лице будут видны следы ярости Люциуса…, но на самом деле я боялась увидеть выражение моих глаз. Каждый раз, когда я встречала эти призрачные глаза в стекле, я всё с большим трудом узнавала себя. «Глаза Алисы. Не мои глаза, — подумала я. — Я превращаюсь в неё, кем бы они ни была. Я превращаюсь в Алису».

Я вспомнила о том, что Люциус сказал о моём имени той самой первой ночью, давным-давно, как теперь уже казалось: «Алиса Кэролл… Это напоминает мне об одной маленькой девочке, которая однажды упала в кроличью нору. Неужели то же самое случилось и с вами?».

Да, думаю, в каком-то смысле именно это со мной и случилось. Я упала в странный, искажённый мир, пойманная в ловушку между прошлым, которое я не могла вспомнить, настоящим, которое я не могла понять, и будущим, которое я не могла контролировать. Моя судьба писалась его рукой, и я не знала, как остановить его.

Я распрямила плечи.

Что же, трястись от страха и упиваться жалостью к себе было бесполезно. Я не смогу взять свою судьбу в собственные руки, прячась в этой комнате и добровольно принимая роль запуганной жертвы. Рано или поздно мне придётся встретиться с ним лицом к лицу, так пусть уж это случится поскорее. Теперь мои цели были довольно ясны. Выжить. Выздороветь. Сбежать.

Что же касается данного момента… Я решила спуститься к завтраку, словно это было ещё одно самое обычное утро.

Я угрюмо поморщилась этой мысли, пытаясь открыть дверную ручку онемевшими перевязанными руками. Просто ещё одно «обычное» утро в жизни беспомощной, потерявшейся, искалеченной, страдающей амнезией пленницы.

«М-да, удачи тебе в этом, Алиса.»

________________________________________
…

Он был там — ждал меня у стола, будто тоже решил вести себя так, словно это было «самое обычное утро».

Проходя по длинным каменным коридорам, я представляла всевозможные осуждающие, негодующие слова, которые я могла сказать ему («Поздравляю, Люциус! Ты успешно искалечил девушку. Ты, должно быть, так горд собой!»; «Как твоё утро, Люциус? Избил ещё каких-то беспомощных женщин?»; «Хорошо спал, Люциус? Или у тебя нечаянно появилась совесть?»). Но все эти слова исчезли, как только наши глаза встретились, и я увидела настороженный, предостерегающий блеск в серебре его радужек. Мне показалось, что при виде моего избитого, покрытого синяками лица и тела в его глазах вспыхнуло осознание того, что он был ответственен за это… но в то же время в них не было ни капли раскаянья.

Когда я приблизилась, он встал и направился ко мне своей обычной неспешной грациозной походкой рыси. Выражение его лица было одновременно внимательным и непроницаемым.

Я остановилась, гневно глядя на него. Я была полна решимости держаться храбро, но всё же приготовилась к потоку оскорблений и издёвок. Но они так и не прозвучали.

Люциус остановился достаточно близко, чтобы дотронуться до меня, и я заставила себя стоять неподвижно, не отступая назад, хотя моё тело тряслось от непроизвольной реакции на его вчерашнюю жестокость.

Его взгляд вновь скользнул по мне, и я сделала поверхностный испуганный вздох, когда он поднёс руки — эти жестокие разрушительные руки — к горловине моего халата. В течение одного полного агонии момента я думала, что он собирался продолжить то, что начал вчера…, но потом, не говоря ни слова, он начал застёгивать пуговицы, что я была не в состоянии сделать своими сломанными пальцами.

Меня накрыла волна облегчения. Этот жест был настолько диаметрально противоположен тому, что я ожидала, что он приучил меня ожидать от него, что я почувствовала, как мои глаза вновь начало покалывать от слёз благодарности.

Застегнув все пуговицы, Люциус взял мои перебинтованные руки и перевернул их, внимательно рассматривая.

— Ты чувствуешь боль?

Мягкость его тона ещё больше выбила меня из колеи.

— Нет, — ответила я срывающимся голосом. — Я не чувствую ничего.

— Хорошо, — это слово было кратким, почти неслышным. Взяв мой подбородок, он приподнял моё лицо к свету, легонько обводя пальцами кровоподтёки на моих щеках и губах. — Я дам тебе мазь для синяков, — тихо сказал он.

Я кивнула, хотя не могла не нахмуриться из-за внезапного потока сомнений и подозрений. В какую игру он играл на этот раз? Мог ли он просто… сожалеть о содеянном? Он не выглядел сожалеющим. Я не увидела ничего даже отдалённо похожего на раскаяние на его лице. Более того, оно казалось жёстким в своей безэмоциональности, настолько же угловатым и невыразительным, как фарфоровая маска. И хотя я не собиралась отвергать нечто настолько редкое как его заботу, я просто не могла соотнести это с его ненавистью и презрением, с его жестокостью и злобой, с которыми я столкнулась совсем недавно. Это насторожило и встревожило меня. Возможно, я почувствовала облегчение, благодаря перемене в его поведении, но никак не спокойствие.

Я невольно вздрогнула, и Люциус почувствовал это. Он наполовину отвернулся, указывая на блюда с едой.

— Ты должна что-нибудь поесть, Алиса, — сказал он. — Ты ослабла.

«Да, и чья это вина?» Я не озвучила эту мысль, но была уверена в том, что он прочёл обвинение в моих глазах, потому что я увидела, как напряглись мыщцы его челюсти. Но он просто провёл меня к моему обычному месту за столом и помог мне сесть. Формальная учтивость с которой он отодвинул стул, была настолько чуждой мне, настолько поразительной, что я почувстовала себя дезориетированной.

«Та женщина сидела здесь вчера», — подумала я. Мой желудок сжался при мысли о её блестящих чёрных глазах. Я задумалась о том, как часто она гостила здесь. Было ли это просто антрактом перед второй частью какой-то ужасной, извращённой игры, в которую они играли? Быть может, Люциус специально забавлялся со мной, пытаясь сделать так, чтобы я почувствовала себя в безопасности, и тем самым усилить мои мучения и страдания в будущем.

Мне просто придётся подождать и увидеть. И не терять бдительность ни на секунду.

Пока я рассматривала еду перед собой, во мне внезапно поднялась волна гнева и унижения.

— Каким же именно образом я должна делать это? — требовательно спросила я дрожащим от ярости голосом. Он ожидал, что я буду есть прямо из тарелки, словно собака? Или же он надеялся увидеть, как я пытаюсь орудовать перевязанными руками, словно тупыми лопатами?

Но потом я осознала, что Люциус тянет свой стул вокруг стола и ставит его рядом с моим стулом.

Я смотрела, ошеломлённая, даже шокированная, как он проворно выбирает еду, которую я обычно ела на завтрак, и нарезает её на кусочки. Затем, без малейшей перемены в выражении резких черт его лица, он поднёс полную вилку к моему рту.

Я застыла.

Неужели это происходило на самом деле? Я почти запаниковала от замешательства. Это было слишком много для меня. Я не могла понять, что происходит, в его доброте должна была быть какая-то ловушка. И всё равно я не могла заставить себя сделать это. Не могла заставить себя… открыть рот и принять еду из его руки. Это было просто невозможно. Полнейшая капитуляция, признание моей беспомощности, принятие помощи, сама интимность, которая следовала из этого — это было слишком… слишком…

Но разве у меня был другой выбор?

Глубоко покраснев, я наклонилась вперёд и быстро подхватила губами предложенную на серебряной вилке еду. Я держала глаза опущенными в пол, всеми силами избегая его взгляд, хотя, находясь столь близко к нему, я не могла не заметить, как близко была его нога к моей, и какой большой была украшенная драгоценными кольцами рука, лежащая на его колене.

Я с трудом проглотила кусочек, чувствуя себя ужасно смущённой, хотя не столько из-за моего положения, сколько из-за него. Я не имела ни малейшего представления, были ли его действия молчаливым свидетельством уважения или декларацией абсолютной власти. Или же их целью было успокоить и обмануть меня?.. Я почти не желала знать этого.

Почему, почему абсолютно всё в моей жизни должно было крутиться вокруг него? Как только я почти сумела утвердить мою независимость, отвергнуть его контроль надо мной, я внезапно оказалась в ещё более зависимом, подчинённом положении.

Этот мужчина в буквальном смысле кормил меня с ложечки.

«Это не навсегда, Алиса, — сказала я себе. — Помни о своих целях. Выжить. Выздороветь. Сбежать.»

Руки и Лоза

Мне потребовалось много дней, чтобы выздороветь от избытка полученных травм.

В течение долгих промежутков времени мои мышцы казались слишком слабыми, чтобы удерживать мои конечности, а мозг — слишком истощённым, чтобы питать мои мысли. Большую часть часов между приёмами пищи я проводила в постели, то погружаясь, то выплывая из тусклого, шаткого полусознательного состояния, которое нельзя было назвать ни сном, ни бодрствованием. Ясность приходила лишь поздно вечером, подкрадываясь ко мне вместе с чернильными тенями. Лишь в этот краткий час перед сном, тихо сидя на низком каменном подоконнике и глядя наружу, на освещённый лунным светом снег, я могла думать нормально. И были лишь две темы, которые занимали мой ум: Люциус, и каким образом я могла сбежать от него.

В том, чтобы убедить себя остаться, больше не было никакого смысла.

Что хорошего дали мне попытки разгадать секреты этого дома и его хозяина? Насколько далеко я продвинулась в раскрытии тайны моей личности? Я почти ничего не узнала ни о нём, ни о себе… На самом деле, вместо того, чтобы находить ответы, я лишь заходила всё глубже и глубже в мрачную, бездонную трясину вопросов. И пока всё, что я получила в награду за мои старания, был мимолётный взгляд на движущуюся фотографию, переломанные пальцы, и новый кошмар, который преследовал меня беспрестанно, разрывая когтями мой разум — кошмар в виде красивой демонической женщины с волосами цвета вороного крыла.

Что же касается новой формально-вежливой манеры Люциуса вести себя… я не находила в ней никакого утешения. Ещё не так давно я бы упивалась его учтивостью — или отсутствием враждебности — и c готовностью восприняла бы её за знак того, что он меняется, относится ко мне теплее. Но теперь… фраза «пуганная ворона и куста боится» даже близко не могла передать того, что я чувствовала по отношению к этому мужчине. Я просто не могла избавиться от ощущения того, что эта перемена была неспроста, и что верить, будто случилась она от доброты душевной было бы глупостью с моей стороны.

Я так страстно желала ошибаться на этот счёт — желала узнать, что он на самом деле менялся, что он, возможно, сожалел о причинённой мне боли и пытался найти способ загладить свою вину. Но глубоко внутри я знала, что не должна верить в это. То, что он больше не позволял мне видеть его ненависть, не означало, что её больше не существовало.

У меня не осталось выбора. Я просто должна буду бежать, как только вновь смогу пользоваться руками. Я не имела представления, как долго будет длиться процесс выздоровления, но, вполне возможно, на это уйдёт несколько недель. До тех пор я должна буду приложить все усилия, чтобы избежать новых неприятностей, а это означало, что мне придётся продолжать изображать из себя послушную куклу для Люциуса.

Не то чтобы у меня был какой-то выбор.

Я была в настолько жалком беспомощном состоянии, что Люциус получил ещё больше власти надо мной. Он решал, когда я была сыта. Он решал, когда меня мучила жажда. Он решал, когда я должна была принять обезболивающее, или когда пришло время возвращаться в мою комнату. Из боязни случайно возродить его прежнее отношение ко мне я не могла спорить с ним или противоречить ему, не говоря уже о том, чтобы пререкаться.

То, что он взял надо мной контроль так, словно это было нечто обыденное, ужасно раздражало меня, и даже в моём ослабленном состоянии я иногда почти вспыхивала от мятежной ярости. Но я сдерживала её, полная решимости не дать эмоциям взять надо мной верх. Травмированная и слабая, я могла придерживаться лишь наиболее безопасного курса действий: ждать и держать рот на замке, а глаза нараспашку. Конечно, особо радости мне это не доставляло.

В конце концов, что, возможно, было неизбежно, моя решимость дала трещину.

Мы с Люциусом сидели за столом, и, как всегда, я с трудом сдерживала негодование, вызванное его спокойным, почти учтивым превосходством надо мной. В какой-то момент, когда он скармливал мне ланч из ложечки, я пролила немного соуса на подбородок, и прежде чем я успела вытереться рукавом, он вытер меня салфеткой — как ребёнка. Именно, как ребёнка. Это унижение было слишком мучительным для меня — от стыда кровь бросилась мне в лицо и оставалась там на протяжении всего ланча.

Когда ланч закончился, Люциус взял теперь уже знакомый мне узкий стеклянный пузырёк, наполненный голубой жидкостью, и начал ловко откручивать крышечку.

Полная решимости выцарапать хотя бы частичку контроля обратно, я прохладно заявила:

— Я не хочу принимать обезболивающее сегодня.

Его большие руки замерли на мгновение после моих слов. Потом, сознательно игнорируя меня, он открутил крышечку, после чего отмерил обычную дозу в обычную ложку.

Он протянул её мне.

— Я не хочу, спасибо, — повторила я, пытаясь говорить настолько спокойным и резонным голосом, насколько возможно. — Я хочу посмотреть, начали ли заживать мои руки. Я не могу понять это, если ничего не чувствую.

Но он не опустил ложку. Казалось, он просто ждал, когда я переменю своё решение. Я раздраженно поморщилась.

— Я сказала, что хочу пропустить сегодняшнюю дозу, если ты не возражаешь, — я собиралась сказать эти слова вежливым тоном, но они прозвучали саркастично, и я бросила тревожный взгляд на лицо Люциуса, по-прежнему инстинктивно боясь спровоцировать его ярость.

Его взгляд остался ровным и нечитаемым.

Внутри меня вспыхнула внезапная искра непокорности, и я вскочила со стула, оттолкнув при этом руку Люциуса, отчего ложка со звоном упала на пол.

Я двигалась быстро, но он был быстрее. Его рука сомкнулась вокруг моего запястья и дёрнула меня вниз, к нему. Затем, нагнувшись надо мной, он твёрдо заставил меня опуститься на мой стул. Он не был груб, но это был первый раз, когда он использовал физическую силу против меня с момента нашего столкновения в его спальне, и это перепугало и взволновало меня.

Невольная дрожь пробежала по моему телу. Люциус тут же отпустил меня и отклонился назад. Когда он заговорил, его лицо и голос остались абсолютно безэмоциональными:

— Я вынужден настоять на том, чтобы ты приняла своё лекарство, Алиса, — сказал он, спокойно выбирая другую ложку и отмеряя дозу голубой жидкости из пузырька. — Ты ещё не скоро выздоровеешь, и я не хочу, чтобы твоё состояние ухудшилось.

— Лекарство? — я нахмурилась. — Я думала, что это просто обезболивающее.

Он слегка откинул голову назад, по-прежнему спокойно глядя мне в глаза.

— Да, у него есть анестезирующие свойства, — ответил он ровным голосом. — Но этом зелье также содержит мощные целебные, антисептические и противовоспалительные вещества.

Это устаревшее слово «зелье», которое он использовал, прозвучало… странно для меня. Хотя, что не было странным в этом мужчине? Что не было странного во всей этой ситуации?

— Как бы там ни было, я думаю, я предпочла бы не…

— Боюсь, твои предпочтения не принимаются во внимание, дорогая, — тихо перебил он.

Я нервно сглотнула. В его голосе или манерах не было явной угрозы, но у меня возникло явное ощущение, что, так или иначе, он преодолеет любые мои возражения.

«Действительно ли я хочу нарушить наше перемирие? — спросила я себя. — Разумно ли это — испытывать на прочностью эту лишённую эмоций каменную маску?» Нет. Нет, я знала, что в том, чтобы бороться с ним, не было особого смысла. Не из-за этого. И в любом случае, не сейчас. Будет намного разумнее воспользоваться присутствием этого холодного вежливого незнакомца… потому что в одном я была абсолютно уверена: эта маска не будет держаться вечно. И к тому времени, как она сойдёт, я хотела быть полностью здоровой.

Опустив глаза — хотя на этот раз больше для того, чтобы скрыть свою ярость, а не смущение — я позволила ему поднести ложечку к моему рту, и послушно проглотила настойку, слегка морщась от её резкого вкуса.

— Агх. Как долго я должна буду принимать эту гадость?

— Столько, сколько потребуется, — ответил он.

— И приблизительно как долго это будет длиться?

— В этом нет ничего приблизительного, дорогая. В точности так долго, как я скажу.

Я обнаружила, что улыбаюсь слегка горьковатой улыбкой в ответ на его слова. Быть может этот мужчина и надел броню вежливого самообладания, но его врождённая надменность была настолько неукротимой, что она сияла сквозь эту броню так же ослепительно, как и всегда.

________________________________________
…

Тем вечером, сидя на своём обычном месте на подоконнике, я смотрела на ком бинтов, пытаясь представить, как выглядели мои руки: срастались ли мои кости правильно, или же мне придётся провести остаток жизни с уродливыми кривыми пальцами.

Я попробовала пошевелить ими и была удивлена, почувствовав, как костяшки моих пальцев пытаются двигаться между шинами. Да, я действительно могла чувствовать мои руки, хотя никакой боли не было… Я лишь желала увидеть их. Почти в тот же миг внутри меня вспыхнул маленький шар пылкой решимости. «Почему же ты не должна посмотреть? Это твои руки, в конце концов.»

Я повернулась к мягкому свету луны и осмотрела повязку на правой руке. Не было никакой булавки удерживающей конец бинта — казалось, он просто был подвёрнут под край повязки на запястье. Я поднесла руку ко рту и потянула бинт зубами. Повязка мгновенно ослабла, и совсем скоро я полностью раскрутила её. Когда последний виток спал, материал упал на пол маленьким белым комом.

Я взглянула на мою руку. На каждый палец была наложена узкая шина, привязанная лентами к костяшкам, удерживая их в неподвижном положении.

Но… но с ними всё было в порядке. Не было ни синяков, ни искривленности — ничего. Ногти были в превосходном состоянии: без единой трещинки, всё целые.

Я оцепенела. Я не могла понять, что это значило. Зубами я сорвала ленты с пальцев, освободив их от шин. Я медленно сжала руку в кулак, потом вновь разжала её. Мои пальцы сгибались с трудом, но были целы. Я перевернула руку ладонью вверх, потом вновь осмотрела тыльную сторону, пытаясь найти что-нибудь, что угодно: шрам, блеклый синяк или…

Но ничего не было.

Я задрожала, когда меня затопила волна гнева и недоумения. Свободной правой рукой я быстро развязала повязку на левой, получив точно такой же результат. Абсолютно нормальные, здоровые пальцы.

— Как это возможно? — прошептала я. Мои мысли вертелись так стремительно, что я почувствовала тошноту.

«Думай, Алиса!»

Время… время… здесь было какое-то расхождение во времени. Должно быть, я была в коме дольше, чем предполагала, возможно, даже недели. Но если это было так, то почему моё лицо по-прежнему покрыто синяками? Почему моя нижняя губа всё ещё не зажила? К моему полному ужасу, единственная вещь, которая, как я думала, была под моим контролем, моё восприятие времени, внезапно рассыпалась в прах. Каждый аккуратно подсчитанный день больше ничего не значил; всё ускользало и искажалась; реальность, танцуя, словно озорной эльф, убегала от меня прочь, ведя за собой по головокружительным кругам, играя с моим разумом…

Почему Люциус заставлял меня носить повязки, если мои руки зажили? Почему он заставил меня поверить, будто я была беспомощна?.. Ответ напрашивался сам собой. С абсолютной разрушительной ясностью я поняла, что он обмотал меня бинтами, как мог бы оковать цепями. Чтобы я оставалась беспомощной, покорной и зависимой.

Я тряслась крупной дрожью, кипя и задыхаясь от ярости и унижения. Этот ублюдок! Он заставлял меня есть из его руки, словно какую-то… какую-то беспомощную идиотку! Заставлял меня думать, будто он начал меняться, будто сожалел о том, что так сильно травмировал меня, в то время как всё это время он просто манипулировал мной, держа меня в подчинённом, смиренном состоянии, преследуя свои собственные извращённые цели, каким бы они ни были…

Я была настолько злой, что прошло немало времени, прежде чем я осознала, что мои руки жгло и покалывало, и я подумала, что, возможно, они и в самом деле были каком-то образом повреждены. Повинуясь инстинкту, я подняла их и прижала к прохладному стеклу окна… и внезапно меня окатила волна холодного воздуха. От шока я отпрянула назад и упала на пол.

Едва смея верить в это, я медленно поднялась на ноги и, напрягая глаза, просто пялясь и пялясь на окно… или, точнее, на то, что было окном. Потому что оно исчезло. Просто исчезло. Внезапно, необъяснимым образом, передо мной открылся портал в мерцающий мир снега, тени и лунного света снаружи.

К этому моменту я слишком привыкла к невозможному, чтобы задаваться вопросами.

«Всё это время Люциус знал, что ты собиралась сбежать, Алиса, — подумала я. — И, видит бог, он был прав.»

Я собиралась бежать. Прямо сейчас.

________________________________________
…

Я медленно и осторожно нагнулась над подоконником, так крепко вцепившись в каменный выступ, что его неотёсанная поверхность оцарапала кожу моих рук.

Моё желудок неприятно сжался, когда я осмотрела блекло мерцающую землю футах тридцати, возможно, сорока внизу. Моё сердце начало тяжело биться о рёбра, и, несмотря на пронизывающий ночной холод, я покрылась липким потом.

Упав с такой высоты, я скорее всего переломаю каждую кость в теле. Я, возможно, погибну.

«Может быть, ты должна умереть. Может быть, ты в конце концов проснёшься, если умрёшь.»

Эта мысль ударила меня с такой силой, что я громко ахнула. Какой бы странной и ненормальной она ни казалась, идея того, что я нахожусь во сне, от которого не могу проснуться, казалась более логической, чем любое другое объяснение, посредством которого я пыталась рационализировать этот причудливый, сюрреалистический, пугающий мир, в котором я оказалась.

«Может, поэтому окно исчезло, — подумала я. – Чтобы подтолкнуть тебя к твоей смерти… и потом к реальной жизни…»

И головокружительный страх исчез, а на его место пришло сосредоточенное спокойствие.

«Чего ты ждёшь, Алиса? Или ты сбежишь и проживёшь ещё один день в борьбе, или же ты погибнешь и проснёшься.»

— Тогда, вперёд, — прошептала я самой себе. — Давай сделаем это.

Извиваясь, я продвинулась немного вперёд на животе, потом протянула руки наружу и вниз. Кончики моих пальцев коснулись гладких прохладных листьев колеблющегося плюща, и я вспомнила, что, рассматривая этот дом впервые, много недель назад, я отметила, как густо ползучие ветви покрывали его стены.

Выдержит ли лоза мой вес? Я прочесала листву пальцами пока не наткнулась на древесный ствол. Он был узловатым и твёрдым, почти такой же толщины, как моя рука. Ухватившись за него обеими руками, я попыталась оторвать его от стены, но не смогла даже сдвинуть его с места — это растение было настолько старым, что оно попросту вросло в камень. Я была уверена, что оно выдержит меня.

Я втянула себя обратно в комнату и в течение нескольких моментов стояла неподвижно, раздумывая. Моя шерстяная роба могла быть проблемой. Она была тяжёлой и длинной, и свободное плетение могло зацепиться за выступающие ветви или выветрившуюся каменную кладку. Всё же мне не улыбалось спускаться по стене абсолютно обнажённой.

«Шёлковый халат». Я бросилась в ванную комнату и сняла с крючка кусок ткани, который по-прежнему висел на своём месте, на подставке для полотенец. Быстро скинув плотный халат, я надела шёлковый и завязала пояс в тугой двойной узел. Я подобрала шерстяное одеяние, отнесла его к отсутствующему окну и свалила в громоздкую кучу на подоконнике. Я подтолкнула его вперёд, пока халат не оказался на самом краю.

«Если ты сделаешь это, то на этом всё. Пути назад больше не будет.»

Я сделала глубокий вздох и столкнула его с края. С едва слышным хлопающим звуком он упал вниз и свернулся кучей у основания дома, выглядя, словно чёрная дыра на снегу. Вслед за ним я скинула два бинта от моих повязок.

Я взобралась на выступ и повернулась так, что оказалась на коленях лицом к комнате. «Ну, пора, — подумала я. — Удачи тебе, Алиса. Если ты умрёшь, то приятно было познакомиться. Точнее, не совсем «приятно»… да и «познакомиться» тоже не совсем верно…»

Я опустилась вниз, цепляясь за внутренний край подоконника, в то время как мои ноги торчали из окна наполовину. «Ты делаешь это неправильно, — подумала я дико, извиваясь и продвигаясь назад. — Ты дожна использовать верёвку из связанных простыней. Ты должна была сделать что-то вроде страховочного пояса…»

Я подавила испуганный вскрик, когда мои бёдра соскользнули с края выступа, а ноги коснулись стены. В течение одного мгновения мои обнажённые ступни скользили по петлям гладких листьев, не в состоянии зацепиться за что-либо более прочное… но потом мои пальцы ударились об один из толстых корней, и я обернула ноги вокруг него так крепко, как могла. Я упёрлась ступнёй в ствол, чуть повыше узла, используя его в качестве ступеньки, на которую я смогу перенести свой вес… если посмею.

Поначалу, я не посмела.

Но мои руки уже болели довольно сильно, и я не думала, что смогу втянуть себя обратно через окно, даже если бы захотела. Теперь я могла лишь двигаться вниз.

Очень-очень медленно я начала двигаться назад, слегка извиваясь всем телом и перенося всё больше веса на ноги, тем самым освобождая руки, пока мне больше ничего не оставалось, кроме как дотянуться вниз и ухватиться за толстый ствол. С краткой молитвой я отпустила край подоконника и стремительно поймала узловатый ствол плюща руками. Не успела я опомниться, как я уже висела на отвесной стене, сорок футов над землёй, и лишь вьющееся растение предотвращало меня от падения навстречу несомненной смерти. Это был ужасающий момент головокружительной ненадёжности, когда я должна была узнать, выдержит ли плющ мой вес, или же я рухну на заснеженную землю.

Он выдержал меня.

Я вцепилась в него, как паукообразная обезьяна, выгнув спину и скрестив руки вокруг ствола. Я шумно втягивала воздух ртом, и моя голова немного кружилась, поэтому я решила подождать несколько мгновений, пока моё дыхание не выровнялось, а зрение не стало чётким.

Я осторожно отодвинула правую ногу в сторону, пытаясь пальцами нащупать другие стволы плюща. Всего в паре футов была ещё одна ветвь, и после кратких поисков я обнаружила, что стволов было очень много, и что они изгибались и переплетались друг с другом, создавая замысловатую сеть, по которой я могла карабкаться. Благодаря звёзды за свою удачу, я сделала первый трясущийся шаг вниз.

Поначалу я двигалась очень медленно, так как мне потребовалось немного времени, чтобы почувствовать себя уверенней. По-видимому, у меня не было особой любви к высоте. Но через какое-то время я создала нечто вроде системы движений — правая нога шагает вниз, левая рука опускается, левая нога шагает вниз, правая рука опускается… — и даже вошла в ритм.

Я сделала свою первую ошибку, когда была вынуждена обогнуть окно и поняла, что успешно спустилась до первого этажа. На одно глупое мгновение я позволила себе насладиться триумфом… и в тот же миг корень, на котором я балансировала, треснул, и от неожиданного рывка я сорвалась. «БЛЯДЬ!» Я почти закричала, когда я упала вниз на целую пару футов, безумно пытаясь зацепиться за плющ… и за эту долю секунды, подвешенную в бесконечности, я вспомнила, что перед смертью люди должны видеть, как вся их жизнь мелькает перед глазами, но единственное видение, мелькнувшее перед моим взором, были светящиеся глаза на орлином лице, обрамлённом каскадом светлых волос…

Мои руки сомкнулись вокруг ствола, и я отчаянно вцепилась в него, дико размахивая ногами, прежде чем смогла найти опору. Я крепко обернула руки вокруг плюща, обнимая его, тяжело дыша и чувствуя тошноту оттого, что едва не упала. «Бога ради, Алиса, СКОНЦЕНТРИРУЙСЯ!»

Прошло некоторое время, прежде чем я вновь почувствовала себя достаточно уверенно, чтобы продолжить. Я постепенно спускалась вниз мучительно медленными шажками, каждый раз удостоверяясь, что три мои конечности надёжно закреплены, прежде чем смела передвинуть четвёртую.

Когда я приблизилась к последним десяти футам, я наконец-то начала расслабляться. Я посмотрела вниз и подумала: «у тебя действительно может получиться». Почти в этот же самый момент было ужасное колющее, рвущее ощущение: что-то вонзилось в мягкую кожу моих ладоней и стоп и начало царапать каждую открытую часть моего тела. Я наткнулась на шипы роз. Как и плющ, розовые кусты должны были быть очень старыми, потому что их шипы были твёрдыми и острыми, как маленькие кинжалы, и они вцепились в меня, словно клыки.

Я не вскрикнула, я просто разжала руки. Думаю, я сделала бы это, даже если бы по-прежнему висела в сорока футах над землёй.

Падение было до-странности спокойным. Оно не могло длиться больше секунды, но в этой секунде не было ни капли ужаса или паники. Снег смягчил моё приземление.

Я лежала там, слегка запыхавшись, глядя вверх, на сверкающий тёмный небосвод, изгибающийся в бесконечности над головой. Я сделала огромный вдох холодного ночного воздуха, жадно втягивая его бодрящую свежесть. Свобода…

«Ты ещё не свободна, Алиса,» — предупредил мой внутренний разумный голос.

Я перекатилась на живот, подползла к моей шерстяной робе и поспешно натянула её на себя. Напряжение и адреналин согревали меня до сих пор, но я знала, что долго это не продлится. Моя кожа горела повсюду, особенно на ступнях, и даже в приглушенном свете луны я могла видеть пятна моей крови на снегу.

— Бинты, — тихо пробормотала я.

Я нашла их неподалёку и быстро перевязала ступни, благодарная за эту примитивную защиту, но отчаянно желая иметь обувь.

Потом я с трудом поднялась на ноги и огляделась. Самым кратким способом добраться до рощи было пересечь площадку покрытого снегом гравия. Но она казалась слишком открытой. Я точно знала, что она была видна из окна его спальни, поэтому это было слишком рискованно. Вместо этого, я подобралась к стене и, держась вдоль неё, обошла дом и прокралась к его восточному крылу, затем последовала по извилитому пути теней через снег глубиной по колено к границе хвойной рощи.

На мгновение я обернулась и посмотрела вверх, на дом. Моя вселенная до этого момента.

Он выглядел таким, каким он и являлся: мрачная, непроницаемая масса, закутанная в тишину. Скрывающая тайны, которые я теперь никогда уже не раскрою, загадки, которые я никогда уже не разгадаю.

И его. Он, кто так сильно унижал меня, кто причинил мне столько боли. Он, чьи насмешки и презрение так долго были моим насущным хлебом. Он, чья странная, жестокая красота зачаровывала и ужасала меня, чей шелковистый голос лился, словно сладкий яд, в мои уши, проникая в саму мою кровь. Он, кто держал ключ к моему прошлому, но похоронил его в могиле непостижимой ненависти…

Распрямив плечи, я повернулась спиной ко всему, что знала.

Потом я нырнула в чернильные тени деревьев.

Снова в Бегах

Я вновь бежала, но на этот раз знала почему, от чего и от кого.

Мои ступни касались земли в стремительном ритме, и от страха сердце билось о рёбра так же быстро.

Отвыкнув за недели заточения от физических нагрузок и ослабев ещё больше из-за недавно перенесённых травм и болезней, я шумно втягивала ртом холодный воздух.

Вырвавшись из рощи, я резко остановилась в замешательстве, не в состоянии понять, где нахожусь. Несколько мгновений я пыталась разобраться, что не так в открывшейся моим глазам картине… Но потом осознала: здесь не было снега.

Я словно скользнула из одного мира в другой. Даже температура заметно отличалась: здесь было холодно, но не морозно.

В тот момент казалось, что невероятные события прошедших недель, возможно, никогда и не происходили на самом деле, и если я вернусь, то обнаружу, что загадочный мужчина и его поместье попросту исчезли вместе со снегом. В сущности, теперь меня мало что могло удивить. Но я не вернулась. Я уже давно бросила попытки найти логическое объяснение тому, что происходило со мной. Мне не оставалось ничего другого, кроме как поступать в высшей степени рационально в любой ситуации, насколько бы сюрреалистичной или неправдоподобной она мне не представлялась.

Поэтому я просто продолжила бег.

Передо мной простиралась поросшая травой равнина, в лунном свете переливающаяся рябью, словно серебристое море. Вдали я могла разглядеть лишь огромное тёмное облако леса, из которого так давно спасалась бегством. Теперь я возвращалась в его тенистые объятья, ища укрытие там, откуда некогда бежала, скрываясь от неведомой опасности.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я пересекла открытую равнину, где каждая секунда пригибала меня к земле всё ниже тяжеловесной вероятностью (почти неизбежностью) того, что меня обнаружат, увидят, начнут преследовать.

Я заставляла себя идти всё быстрее и быстрее. Настолько, насколько позволял сковывающий движения мешковатый шерстяной халат.

Когда я наконец достигла той черты, где луга переходили в лес, к чувству облегчения примешалась толика всё возрастающего страха… Здесь было так темно. Казалось, поглотившая лес тьма затягивала саму ночь и изливалась ещё более глубоким оттенком чёрного. Когда надо мной нависла огромная угрожающая тень леса, я сразу же замедлила шаг, остановилась, тяжело дыша, и, слегка наклонившись вперёд, упёрлась руками в колени, пытаясь отдышаться. Судорожные вздохи, усиленные эхом, казалось, кружились вокруг меня в безумном хороводе, звуча всё громче в гнетущей тьме и тишине застывших деревьев.

Внезапно идея затеряться в лесу перестала казаться мне… такой уж разумной. Кто знает, какие хищники могли подстерегать меня там? Волки? Медведи? Я не имела ни малейшего представления даже о том, в какой стране нахожусь. Не исключено, что прямо сейчас в тени деревьев в поисках ночного перекуса неслышно крались, например, леопарды.

Обернувшись, я посмотрела на чащу, которая издали казалась едва различимым чёрным пятнышком.

«Что я наделала? — подумала я исступлённо. — Променяла комфорт на лишения, убежище на дикую природу, хоть какую-то помощь на полную незащищённость».

«Неволю на свободу».

Свободу? Можно ли приравнять окружающую меня тьму и возможную опасность к свободе? Разве я просто не меняла один вид риска на другой, возможно даже ещё более ужасный.

«Ещё не поздно вернуться. Я найду дорогу назад и успею незаметно пробраться внутрь. А если Люциус поймает меня, буду просить о сострадании и прощении. Буду умолять».

«Фу… нет. Никогда».

Но и остаться на месте, позволив страху и нерешительности взять надо мной верх, я тоже не могла.

«Что же… Тогда вперёд».

Усилием воли стряхнув паралич бездействия, я пустилась трусцой, держась края леса. Оставалось лишь молиться, чтобы этот путь вывел меня к людям прежде, чем наступит утро, и Люциус узнает о том, что его пленённая постоялица покинула поместье, не спросив разрешения.

_________________________________________
. . .

Я бежала всю ночь, пока каждая частичка моего тела не начала болеть и трястись от усталости.

Мои ступни были ободраны до крови, икры ног сводило судорогами, а лёгкие, казалось, вот-вот разорвутся от нехватки воздуха. Трудней всего было терпеть сильное жжение в мышцах бёдер, которые начинали трястись, словно желе, всякий раз, как только я останавливалась перевести дыхание.

Я бежала от него, и всё же Люциус был со мной каждую секунду. Ни страх, ни усталость, ни боль не смогли стереть его въевшийся в память образ или заглушить вкрадчивый бархатный голос, по-прежнему звучащий в ушах. Его лицо так ясно стояло перед глазами, что, казалось, я бегу навстречу ему, а не пытаюсь скрыться от него.

Дикая природа, казалось, простиралась до бесконечности, с одной стороны возвышаясь лесом, а с другой — раскинувшись необъятными равнинами. Вспомнив слова Люциуса о том, что ближайший городок находился на расстоянии нескольких часов езды от поместья, я начала терять надежду на то, что встречу кого-либо, кто сможет помочь.

Потом, когда я уже едва не падала с ног от изнеможения, впереди замерцали огни.

Думаю, это случилось незадолго до рассвета. Чернильные краски окружающей тьмы словно начали выцветать, а сияние луны поблёкло, хотя солнце ещё не показалось над горизонтом. Долины плавно перетекали в пологие склоны, и вдали я смогла ясно различить пару мигающих огоньков, стремительно несущихся параллельно друг другу. Так могли светить только фары автомобиля. Глухой рокот подтвердил мою догадку.

«Я нашла дорогу!»

В крови тут же вскипел адреналин, и я бросилась бежать вниз по склону. Огни уже исчезали во тьме, но это не имело значения: со временем здесь должна появиться другая машина, в этом можно было не сомневаться.

«Надо только добраться до дороги…»

Минут через десять я достигла цели и, рухнув на твёрдый асфальт, без сил осталась лежать на нём, чувствуя в равной степени неимоверное облегчение и полнейшее изнеможение. Но оставаться долго в этом положении не было времени, потому что впереди вновь показались огоньки фар: две крохотные мигающие точки, постепенно увеличивающиеся в размерах, по мере того как, ворча мотором, приближалась ещё одна машина.

Я поспешно отползла в сторону. Не для того я проделала весь этот путь, чтобы быть расплющенной в лепёшку мчащимся на полной скорости грузовиком. Но как подать знак водителю в темноте не знала. Я сомневалась, что смогу привлечь его внимание, стоя на обочине и размахивая руками, а пойти на риск и попытаться остановить его, встав прямо на пути автомобиля, побоялась.

У меня не оставалось времени: грузовик был уже совсем рядом. Быстро нагнувшись, я обеими руками ухватилась за траву у ног и сильно дёрнула, вырвав из земли большой ком дёрна.

Рёв приближающейся машины ужасал, но, усилием воли взяв себя в руки, я подбежала к дороге настолько близко, насколько посмела, и прицелилась.

«Три… Два… Один…»

Я швырнула ком изо всех сил и попала прямо в тускло мерцающее лобовое стекло грузовика.

Через несколько секунд я выскочила на дорогу, дико размахивая руками в облаке выхлопных газов, надеясь, что водитель захочет узнать, что произошло, и посмотрит в зеркало заднего вида.

Это сработало. Загорелись тормозные огни, и грузовик замедлил ход, а потом, громыхая, остановился.

Я бросилась к кабине и достигла её как раз в тот момент, когда мужская фигура, со спины освещённая ярко вспыхнувшими при открытии дверцы лампами, спрыгнула с высокой ступени. На мгновение свет ослепил привыкшие к темноте глаза, и я попыталась прикрыть их ладонями… как внезапно пара сильных рук грубо схватила мои запястья, и в следующий миг я была впечатана в бок грузовика.

Вслед за этим хлынул поток яростных иностранных слов, а потом мужчина круто развернул меня и зажал мою голову в сгибе локтя. Теперь он что-то угрожающе кричал, повернувшись в сторону полей, и я поняла, что водитель принял меня за члена банды дорожных хулиганов или воров.

— Нет, прошу вас… Я одна… Я потерялась… — выдавила я, безуспешно молотя кулаками мускулистую руку вокруг шеи.

Но это лишь разозлило незнакомца ещё сильнее: схватив меня за ухо, он сильно крутанул его, отчего из моего горла вырвался крик боли.

— Ай! Отпустите меня! — яростно завопила я, пытаясь вывернуться из стальной хватки.

Но он был намного сильнее и легко удерживал меня, продолжая безжалостно выкручивать ухо, словно действительно собирался оторвать его, пока, в полнейшем отчаяньи, я не выкрикнула одно-единственное слово: — АНГЛИЙСКИЙ!

Почти в тот же миг водитель отпустил ухо, хотя его рука по-прежнему сдавливала мою шею. Он молчал не более нескольких секунд, тяжело дыша мне в затылок, потом сказал глубоким рычащим голосом:

— Ен-гле-за?.. Английский?

— ДА, Английский! Я — АНГЛИЧАНКА! Мне нужна ПОМОЩЬ! Полиция! Отведите меня в полицию!

Он отпустил меня, развернул лицом к себе, больно впиваясь пальцами в плечи, и начал подозрительно рассматривать лицо. Потом быстро произнёс какое-то предложение, окончив его словом «Поли-ци-а».

— ДА… полиция! — я неистово закивала. — Полиция! Отведите меня в полицию, пожалуйста!

Его хватка ослабла, а поведение полностью переменилось. Мужчина вновь заговорил, и хотя я не могла понять ни слова, его действия говорили сами за себя: он подталкивал меня к открытой дверце кабины грузовика, а потом помог забраться внутрь.

Я стремительно перекатилась на соседнее сиденье, когда он залез в кабину и устроился на водительском месте. Моё сердце колотилось от смеси облегчения, благодарности, настороженности и страха. Слишком хорошо я знала, какого рода неприятности могли ожидать одинокую женщину, согласившуюся принять «помощь» незнакомого мужчины… Но у меня не было выбора. Я должна была убраться из этого места настолько далеко, насколько возможно, прежде чем взойдёт солнце.

Дверь захлопнулась, кабина погрузилась в темноту, и мужчина что-то неразборчиво пробормотал. Я отпрянула в страхе, когда он навис надо мной, но водитель лишь вытянул ремень безопасности из катушки позади моего сиденья и протянул его мне, знаками показывая, что надо пристегнуться.

Я так и сделала, хотя, когда мужчина наклонился вперёд, чтобы включить зажигание, заметила, что застегнуть свой собственный ремень безопасности он не позаботился.

Через несколько мгновений мотор ожил и взревел.

________________________________________
. . .

Водитель, похоже, не был склонен разговаривать и, после нескольких неуверенных попыток узнать, где мы находимся и куда направляемся, которые он либо не понял, либо успешно игнорировал, я умолкла.

Я смотрела в окно словно в ступоре, чувствуя, как меня охватывает столь хорошо знакомое ощущение нереальности происходящего.

«Где я? — в тысячный раз задала себе один и тот же вопрос. — И, что важнее, куда направляюсь?»

Воздух в слишком тёплой кабине грузовика был затхлым и спёртым. Меня подташнивало от усталости, мышцы и даже кости невыносимо ныли. Веки словно налились свинцом. Но заснуть в компании незнакомого мужчины казалось неосмотрительным и опасным поступком.

«Нет, я не должна спать», — мелькнуло в голове.

Но стоило только мозгу принять это разумное решение, как измученное тело взбунтовалось, и я моментально отключилась.

Не знаю, как долго спала, но проснувшись от сильной тряски, увидела, что вокруг уже совсем светло.

Я заморгала, пытаясь разлепить склеившиеся ресницы, и испуганно подпрыгнула, когда вместо мерцающих серебристых глаз, лишавших покоя даже во сне, наткнулась на пару очень тёмных, почти сливавшихся со зрачком радужек пристально пялившегося на меня сверху вниз водителя.

Мужчина тут же откинулся назад, выставив раскрытые ладони перед собой, словно желая показать, что не собирается причинять мне вред. Я села и, выглянув в окно, поняла: мы добрались до чего-то вроде перевалочного пункта дальнобойщиков, состоявшего из небольшого обшарпанного приземистого здания, окружённого вместительное парковкой. Местность изменилась: вокруг возвышались горы, а по обе стороны от дороги круто вздымались ряды высоких елей, окутанных клочьями тумана. Небо было сплошь стального серого цвета, и по лобовому стеклу растекались редкие капли дождя.

Я выкарабкалась из кабины через дверь со стороны водителя (моя была заперта) и, приняв его помощь, спрыгнула на землю… хотя мне и не очень понравилось затянувшееся прикосновение его твёрдой руки, уверенно обвившей мою талию и задержавшейся там несколько дольше, чем того требовали обстоятельства.

Пронзительно свежий воздух колыхали порывы бодрящего ветра. На мгновение я замерла, позволив ему развеять остатки сна, и отчаянно желая, чтобы так же легко он смог прогнать боль из ноющих суставов и натруженных мышц.

Водитель уже исчез в здании, (которое выглядело как самая обычная придорожная кафешка), когда я, с трудом шевеля одеревеневшими ногами, похромала следом за ним. Открыв дверь, я увидела моего невольного попутчика, который разговаривал со стоящей за прилавком симпатичной официанткой несколько неряшливого вида. Услышав звяканье колокольчика, оба повернулись в мою сторону, и женщина нахмурилась. Мой внешний вид ей явно не понравился, хотя винить её в этом было трудно. Я знала, что выгляжу ужасно: в не по росту длинном замызганном халате, без обуви и с перебинтованными ступнями.

Я с любопытством осмотрелась.

В кафе было пусто, но, несмотря на несколько запущенный вид, достаточно чисто. Края пластиковых столов облупились, и на каждом из них клиента ожидал поднос со стоящими в центре баночками специй и потрёпанным меню. Деревянные панели на стенах создавали мрачную, унылую атмосферу, которую нисколько не оживляло присутствие на стенах нескольких распечатанных картинок охотничьих сцен в дешёвых рамках.

На передней стенке прилавка висело несколько выцветших совершенно не понятных для меня указателей. Странные маленькие загогулины, чёрточки и крючочки, расположенные над и под некоторыми буквами, даже отдалённо не напоминали английский язык.

Над дверью у дальней стены зала висела написанная от руки вывеска: «Toaletă»

«Должно быть, это означает «туалет»» — подумала я.

Всё внимание водителя до сих пор занимала официантка, так что я направилась прямиком к этой двери и проскользнула внутрь, закрывшись на задвижку. Моим глазам предстало небольшое помещение с бетонными стенами и крохотной уборной, напротив которой висели раковина и зеркало. Воспользовавшись туалетом, я направилась к раковине, чтобы сполоснуть руки и умыть лицо.

Взглянув в покрытое тёмными пятнами зеркало, получила подтверждение тому, о чём уже подозревала ранее: выглядела я ужасно.

Белое, словно простыня, лицо; бескровные, обветренные губы; расцветший на ушибленной щеке синяк, резко контрастировавший с бледной кожей; огромные тёмные круги под глазами и колтуны в спутанных волосах. Я даже не попыталась прочесать их пальцами: так же бессмысленно было бы броситься в заранее проигранный бой.

Я походила больше на дикое животное, чем на человека, но, как ни странно, собственное отражение не казалось мне отталкивающим. Было что-то новое в моих глазах, чего я никогда не видела прежде, когда всматривалась в них сквозь пелену постоянного страха и смятения… что-то бесконечно яркое и неукротимое, что-то чудесное. И я знала, что это было. Надежда. Надежда на то, что я наконец-то нашла путь, ведущий к раскрытию тайны моей личности, памяти и всей моей однажды потерянной жизни.

Надежда на то, что я наконец-то смогу найти саму себя

____________________________________________
. . .

Водитель сидел за одним из столов, небрежно вытянув ноги. Левой рукой он струйкой сыпал сахар в чашку с кофе, одновременно размешивая его правой, а между губ у него болталась зажжённая сигарета.

Когда я нерешительно приблизилась, он, вскинув глаза, жестом пригласил меня присоединиться. Заметив, что на столе стоит ещё одна чашка с кофе, я опустилась на стул напротив и улыбнулась в знак благодарности. Пожав плечами, водитель коротко кивнул. Скользнув по мне тёмным взглядом, он вновь уставился на собственную руку, помешивавшую напиток.

Украдкой я тоже попыталась рассмотреть его.

В какой бы стране мы не находились, он являл собой типичного дальнобойщика: мускулистый, плотный, с грубоватым лицом, на котором застыло довольно угрюмое выражение. Свободные рукава кожаной куртки не скрывали сплошь покрытые татуировками запястья, а с одной стороны шеи тянулся хвостик какого-то непонятного слова.

Меня поразила разница между ним и мужчиной, от которого я не так давно сбежала. Я настолько привыкла к Люциусу — к совершенным, изысканным, чётко очерченным чертам его лица и элегантной манере держать себя, что водитель показался мне вульгарным, почти до отвращения неотёсанным мужланом, хотя по-настоящему уродливым он не был. На самом деле, его смуглое грубоватое лицо было довольно привлекательным. Официантка явно думала точно также: неся к столу большой поднос, она неотрывно пялилась на его профиль восхищённым взглядом.

Кокетливо болтая с мужчиной, она выгрузила на стол две тарелки с едой и плетёную корзинку с хлебом. Потом неодобрительно посмотрела на меня и пробормотала что-то совершенно иным, почти презрительным тоном (по-видимому, высказывалась по поводу моего дикого внешнего вида), прежде чем, с нахальным видом покачивая бёдрами, отойти прочь. Её слова явно позабавили водителя, потому что он довольно ухмылялся, давя окурок в треснувшей стеклянной пепельнице.

Не произнося ни слова мой компаньон уже быстро расправлялся с едой, и я решила последовать его примеру. Несмотря на неаппетитный вид, блюдо оказалось просто объеденьем, хотя приправы и придавали ему довольно необычный, какой-то иностранный вкус, что вновь заставило меня задуматься о том, в какой стране мы находимся. Принесённый кофе был очень крепким, и официантка не подала к нему молока, но я изнемогала от усталости, мучилась от жажды, поэтому его вкус показался мне бесподобным. Я осушила кружку в один глоток, словно мне налили чистейшего нектара.

Покончив с едой, водитель потянулся ко внутреннему карману куртки за ещё одной сигаретой и, ловким движением выбив её из пачки, небрежно предложил мне, а когда я отказалась, столь же небрежно зажёг её для себя. Откинувшись назад, он стал пристально наблюдать за мной, что неприятно напомнило о бесчисленных минутах, когда я ела под прицелом непроницаемого взгляда другого мужчины… который, вне всякого сомнения, уже обнаружил моё отсутствие.

«Ищёт ли он меня?» — задумалась я.

Наконец, докурив сигарету, водитель вынул из кармана кошелёк, оставил под своей пустой тарелкой две банкноты и встал, знаком приказывая следовать за ним. Мне ужасно хотелось рассмотреть деньги поближе, но я побоялась, что он решит, будто я намереваюсь их украсть, поэтому пришлось с сожалением отказаться от этой идеи. Уже столкнувшись с довольно болезненным проявлением его гнева, я не желала по глупости спровоцировать какие-либо недоразумения между нами. Он не был похож на человека, которого можно легко успокоить после вспышки ярости.

Следуя за ним к грузовику, я увидела, как он наклонился и, подняв с земли камень, с непонятной злобой швырнул его в сидевшую на крыше кабины ворону. Издав громкое встревоженное «Кра!», птица вспорхнула и укрылась в ветвях стоящих поблизости деревьев.

При виде столь неоправданной и бездумной жестокости, по моему телу неприятным предчувствием прокатилась колючая дрожь. Невольно возник вопрос:

«Не лучше ли просто отказаться от его компании и дождаться здесь кого-нибудь… обладающего не столь мужланскими привычками? С меня достаточно крупных, угрожающе выглядящих мужчин».

Но не было никакой гарантии, что такой человек появится или захочет взять меня с собой, учитывая мой внешний вид.

«Могу ли я позволить себе подобную привередливость? У меня нет ни денег, ни знания языка, ни хотя бы малейшего представления о том, где я нахожусь. А до города необходимо добраться настолько быстро, насколько это возможно».

Подавив внезапную тревогу, я забралась в кабину и пристегнула ремень безопасности, пытаясь успокоить себя тем, что до сих пор этот мужчина всё же относился ко мне с добротой.

Я лишь надеялась, что он не рассчитывал получить от меня что-то взамен.


От переводчика
Дорогие читатели, хочу поделиться с вами замечательной новостью! У меня появилась потрясающая бета Irinka-chudo, которая не только исправляет мои бесчисленные ошибки, но также проверяет и значительно улучшает мой перевод. Я хотела добавить её в со-переводчики, потому что, как мне кажется, работа с оригинальным английским текстом не входит в обязанности беты, но она, к сожалению, отказалась. Но я всё равно хочу подчеркнуть, что Ирина выполняет функции беты + гаммы русского текста + редактора перевода... а это очень много работы! Поэтому хочу от души поблагодарить её за то, что она взялась работать со мной, несмотря на занятость. Большое тебе спасибо, Ира! Я очень-очень ценю твой труд! :)

Также хочу посоветовать читателям зайти на профайл Ирины. Она перевела множество замечательных фиков, в том числе мини-фик автора The_Artful_Scribbler под названием "Это началось с поцелуя на прощанье". Это очень забавная, лёгкая и горячая история с пейрингом Люциус/Нарцисса. Также советую вам подписаться на её профайл, потому что Ирина будет переводить другие фики нашего любимого автора, включая потрясающую Люмиону "Play Cissy for Me". Мне кажется, трудно найти автора, который описывает Люциуса лучше, чем Роузи (имя нашего автора), поэтому могу пообещать, что вы не пожалеете. Только не забывайте оставлять комментарии! Переводчики ценят их также высоко, как и авторы!

https://ficbook.net/authors/1112583

Дальнобойщик

Тень высокого светловолосого мужчины легла на порог роскошно обставленной комнаты… Его взгляд застыл на высоком, изогнутом аркой окне, плотные шторы на котором колыхались от ледяного ветра, задувающего в лишённый стекла оконный проём. Тело облачённого в чёрные одежды мужчины неподвижно застыло, скованное напряжением, лишь широкие плечи, то резко вздымавшиеся, то вновь опадавшие, выдавали глубокое, сбитое спешкой дыхание. Выражение лица казалось столь же холодным и жёстким, как и каменные плиты под его ногами, но в серебристых глазах тлела раскалённая добела ярость…

Машину тряхнуло на ухабе, я, очнувшись от грёз, заморгала и вернулась в реальность.

Наш извилистый путь пролегал по горному перевалу. Водитель управлял грузовиком с уверенностью и мастерством, но, как мне показалось, более агрессивно, чем требовалось.

Я надеялась, что он включит радио, желая не столько развеять тишину (хотя это было бы очень неплохо), сколько получить ещё одну возможность узнать, где мы находимся.

Но, казалось, он предпочитал довольствоваться громыханием грузовика. Иногда он посматривал на меня, и я ободряюще улыбалась, горячо желая завести хоть какой-то разговор, даже если смогла бы понять лишь одно слово из пятидесяти. Но всякий раз его глаза вновь устремлялись на дорогу, а я краснела от чувства неловкости и разочарования.
В конце концов я смирилась и уставилась в окно.

Несмотря на пасмурную погоду или, возможно, благодаря ей, от великолепия пейзажа захватывало дух. Вид величественных деревьев и зазубренных, лишённых красок горных склонов завораживал, хотя в мрачной красоте крутых обрывов не было ни капли мягкости. Я подумала, что мы вполне могли бы находиться в какой-то скандинавской стране, хотя так и не смогла предположить, в какой именно.

Извилистый путь выравнивался, постепенно расплетаясь, пока наконец не скатился с горы в низину ровной лентой, по-прежнему окаймлённой с обеих сторон деревьями. Смутные очертания тенистых окраин создавали впечатление бесконечных сумерек. Серебристый шар окутанного вуалью облаков солнца висел в самом зените, и лишь изредка сквозь тёмную пелену пробивался яркий луч света.

Приспустив веки, я вновь погрузилась в туманную грёзу…

Руки светловолосого мужчины опирались на дверные косяки; мышцы, змеившиеся по плечам, были напряжены до предела; кулаки судорожно вжимались в деревянную раму, словно он только что колотил её, охваченный приступом внезапной ярости. Искажённое бешенством лицо казалось почти бескровным, челюсти были крепко сжаты, а на виске заметно пульсировала вздувшаяся вена. Едва шевеля побелевшими губами, он выдавил сквозь стиснутые зубы два хриплых слога:

— ГРЯЗНО-КРОВКА!

На этот раз я очнулась, почувствовав, что начало светлеть. Частокол деревьев постепенно редел, и вскоре наша дорога слилась с другой, значительно более оживлённой трассой. Мы следовали по ней до самого вечера, проехав мимо нескольких городков, что раскинулись по обе стороны от главного шоссе.

Эти города показались мне довольно необычными. Перед моими глазами словно сплетались воедино две противоречащие друг другу временные эпохи. Более традиционная архитектура была в основном представлена старинными двухэтажными домишками. Весьма живописные, несмотря на ветхость, они, казалось, смотрелись бы гармоничнее в какой-нибудь пришедшей в упадок сказочной деревеньке.

Потом, внезапно, посреди этих необычных домишек появлялись уродливые жилые многоэтажки, громоздкие и невыносимо типовые, из-под которых выглядывали ряды унылых магазинчиков. Слова, мелькавшие на их вывесках, не давали ни единой подсказки: казалось, я пытаюсь прочесть написанный иероглифами текст.

По дорогам двигались как новые, так и старые автомобили. Я даже увидела несколько запряжённых лошадьми телег, везущих горы различных товаров.

«Прошлое словно не желает уходить отсюда», — подумала я несколько растерянно.

Было довольно трудно оставаться сосредоточенной и настороженной, когда каждый час растягивался до бесконечности, незаметно перетекая в следующий. Особенно с учётом того, что я отчаянно пыталась не думать о… нём. Но о чём ещё мне было думать? Всё, что я знала и помнила, оказалось неразрывно связано с ним. Мой тюремщик, хранитель, спаситель, мучитель — какой бы ни была его истинная роль, он заполнил собой всю мою нынешнюю жизнь.

Пытаться забыть о нём, было всё равно, что пытаться забыть о собственном дыхании…

Я смотрела в окно, наблюдая за тем, как тени становились всё длиннее, а опускающееся солнце окрашивало ландшафт в золотистые тона.

«Он ненавидел тебя, Алиса, и он причинил тебе боль. Забудь о нём…»

________________________________________
…

Наконец, мы добрались до окраин какого-то города.

Я сразу же поняла, что он был большим. Непрерывный поток машин, многополосные шоссе, размеры жилых и промышленных зданий — всё указывало на огромный масштаб и значимость этого места.

«Может, это какая-нибудь столица, — подумала я с надеждой. — Такая, в которой есть британское посольство».

Шум машин казался невыносимым, а поведение водителей сбивало с толку. Они обгоняли друг друга, игнорируя светофоры и пренебрегая элементарными правилами вежливости. Но царящий на дороге хаос, казалось, ничуть не волновал дальнобойщика. Лишь изредка он сигналил или бормотал под нос какие-то однозначно ругательные слова.

Хотя ночь ещё не наступила, уже зажглись уличные фонари, и в тёмные промежутки между лучами искусственного света просачивались густые серые сумерки. Вид многоэтажек, который был так неприятен в городках поменьше, здесь казался неизбежностью. Они возвышались на каждой улице, навевая ассоциации с какой-то ушедшей в прошлое мрачной и унылой эпохой антиутопии. Я больше не была настолько уверена, что нахожусь в Скандинавии… но где тогда?

Предположив, что где-то здесь дальнобойщик и разгрузится, я задалась вопросом: займётся ли он в первую очередь этим или сначала отвезёт меня в полицейский участок?

Затем, довольно неожиданно, всего спустя пару поворотов шум города и гул машин стихли, и грузовик остановился возле какого-то озера, отгороженного от дороги полосой густо растущих деревьев. Безусловно, это место не походило на большой, оживлённый перевалочный пункт, который я ожидала увидеть. От накатившего страха желудок судорожно сжался.

Медленно распрямив спину, я бросила на водителя тревожный взгляд. Он по-прежнему смотрел прямо перед собой, словно меня не существовало рядом, и, как и раньше, выглядел расслабленным и безучастным. Но интуитивно я почувствовала, что атмосфера в кабине изменилась: в ней появилось что-то тягостное.

В голове суматошно заметались пугающие мысли, во рту внезапно пересохло, а сердце заколотилось, словно бешеное.

«Чёрт возьми, во что ты ввязалась, Алиса?»

Я попыталась оценить, каковы у меня шансы отбиться от этого мужчины, если дело дойдёт до физического насилия, и угрюмо подвела итог:

«Абсолютно нулевые».

Мощные руки, пока спокойно лежащие на рулевом колесе, внезапно показались способными на любые, самые ужасные деяния.

Я незаметно огляделась в поисках чего-либо, что могло послужить оружием, если дело примет печальный оборот, но не обнаружила даже шариковой ручки. За исключением прикреплённой поблизости от водительского места рации, приборная панель грузовика была абсолютно пуста.

«Что же, — сказала я себе, — если он набросится… ударю коленями в пах, а ногтями расцарапаю глаза. Схватит за запястья — укушу его за руку, буду бороться, пинаться… — потом сделала поправку: — Если только у него нет оружия: ножа, к примеру. В этом случае позволю делать с собой всё, чего он только пожелает, не сопротивляясь… Нужно просто выжить, а потом бежать, когда представится возможность».

С трудом верилось, что я на самом деле веду сама с собой подобный разговор.

Всякий раз, представляя успешный побег от Люциуса, я воображала, что сразу же окажусь в руках хороших, милосердных людей, готовых оказать мне помощь. Что услышу слова утешения, произнесённые на английском. В этих мечтах передо мной представала чуткая женщина, которая обнимала меня, успокаивала, убеждала, что теперь я в безопасности. Иногда это был уверенный в себе мужчина, который, не теряя времени даром, оповещал обо мне соответствующих представителей власти. Я слышала встревоженные перешёптывания людей, обеспокоенных моим ужасным состоянием и пытающихся быстро решить: не будет ли лучше сначала доставить меня больницу? И себя — умоляющую их срочно отвезти меня прямиком в полицию. На этом все мои бедствия заканчивались. Я не могла представить воссоединение с семьёй и друзьями: мои мечты обрывались в тот момент, когда меня спасли… словно это была сказочная, романтичная история из тех, которые заканчиваются неожиданной и в то же время туманной фразой «И жила она долго и счастливо».

Разве не так всё должно было закончиться? Разве соотношение «неприятности-награда за них» не должно быть всегда равным? Разве не таков баланс справедливости в природе?

Расклада подобного этому ни в одном из придуманных мной сценариев не фигурировало. Это было… нечестно!

«Ты не должна была сбегать! — начала ругать я саму себя. — Следовало остаться с Люциусом! Лучше тот дьявол, которого знаешь!»

В конце концов, он был не так уж жесток, не правда ли? Он предоставил мне еду и укрытие, тёплую постель и удобства — всё самого высочайшего качества. И он не причинял мне боль в физическом смысле, а лишь насмехался надо мной, глумился, запугивал…

«Не причинил тебе боль, Алиса? Кого ты пытаешься обмануть? Ты, наверное, имеешь в виду, за исключением тех случаев, когда он душил и тряс тебя, сшибал с ног и раздавал пощёчины, когда СЛОМАЛ тебе пальцы и урожал изна…»

Хорошо, он действительно причинил мне много боли. Травмировал физически и психологически… Но, по крайней мере с ним, я не опасалась за свою жизнь, как сейчас.

Водитель вышвырнул окурок в узкую щель приоткрытого окна и, повернувшись, пристально уставился на меня. Его рот медленно изогнулся в улыбке, при виде которой, казалось, сама моя душа содрогнулась. Я сразу же поняла, что означала эта улыбка. Поездка не была бесплатной. Еда и кофе тоже не были безвозмездными. Пришла пора расплачиваться по счетам.

Выражение его лица было одновременно предостерегающим и настороженным, словно моя добровольная капитуляция была бы ему предпочтительней, но и в случае сопротивления он наслаждался бы процессом столь же охотно. Инстинктивно я поняла, что лучше всего подыграть ему, притвориться, будто согласна на всё, а потом… ну, потом я что-нибудь придумаю.

«Что бы ты ни делала, не паникуй», — сказала я себе.

Я ответила ему улыбкой, надеясь, что тонкая, словно бумажный лист, маска самообладания успешно скрывает мой ужас. Водитель развернулся боком, и меня накрыла волна паники: он отодвигал панель позади наших сидений, открывая вход в небольшое внутренее отделение, где стояли: мини-холодильник, маленький комод и… узкая кровать.

Я сглотнула, понимая, что, очутившись внутри, полностью потеряю даже ту мизерную иллюзию контроля над ситуацией, что у меня ещё оставалась.

«Будь ты проклят, Люциус, — подумала я сбивчиво и некстати, — будь проклят за то, что вынудил меня сбежать. Будь проклят за то, что из-за тебя я попала в такую ужасную ситуацию. Если бы ты всего лишь… Если бы только ты…»

Наклонившись, водитель отстегнул мой ремень безопасности, улыбаясь всё той же ленивой полуулыбкой.

В этот момент я совершенно точно поняла, что именно должна делать.

Вместо того, чтобы уклониться, я передвинулась по длинному сиденью ближе и довольно неуклюже встала на колени, лицом к мужчине. Затем, усилием воли подавив страх, положила руки на его плечи, закрыла глаза и быстро прижалась губами к его губам.

Менее чем за секунду он приподнял меня и заставил оседлать его. Казалось, его руки были повсюду: они оглаживали мои бока и бёдра, тянули узел на поясе и забирались под ткань халата, чтобы грубо стиснуть груди.

Я пробежалась пальцами по его волосам — коротким, чёрным, жёстким — и приложила все усилия, чтобы казаться пылкой и сгорающей от нетерпения, пытаясь не морщиться, когда он агрессивно засунул язык в мой рот. Я продолжала извиваться, незаметно сдвигаясь вперёд, пока спина дальнобойщика не оказалась крепко прижата к двери. Потом, чуть отклонившись назад, игриво потянула пряжку его ремня.

Он широко улыбнулся и начал быстро расстёгивать ширинку.

Как только руки мужчины оказались заняты, я дотянулась до двери, схватила ручку и изо всех сил его толкнула. Со сдавленным воплем он повалился назад и тяжело рухнул на землю. Молниеносно захлопнув дверь, я нажала кнопку блокировки замка.

Какое-то мгновение я просто сидела неподвижно, тяжело дыша, больше изумленная, чем испуганная, просто ошеломлённая тем, что мне хватило смелости на такой поступок. Мужчина уже колотил в дверь, яростно что-то крича, и, выйдя из оцепенения, я начала гадать: что же мне теперь делать?

Тяжёлые удары о дверь и крики становились всё громче и яростнее, и я перепугалась, что он попытается выбить окно.

Но внезапно всё стихло.

Приподнявшись с сидения, я увидела в окно, как он скрывается в темневшей полосе растущих поблизости деревьев. Нахлынувшая нерешительность словно парализовала меня. Инстинкт побуждал меня бежать отсюда изо всех сил, но что если дальнобойщик прятался там, в тени деревьев, только и дожидаясь того момента, когда я выберусь из кабины?
Внезапно мне на глаза попалась рация. Быстро схватив её, я нажала кнопку переговоров и начала истерически лепетать в микрофон:

— Пожалуйста, помогите мне! Я — англичанка, и… и я нахожусь в этом грузовике у озера, и если вы слышите меня, пожалуйста, прошу вас, вызовите полицию, потому что я в опасности, и не имею ни малейшего представления, где нахожусь.

Раздался щелчок и жужжащий звук, потом мужской голос что-то кратко и непонятно прокомментировал. Я уставилась на рацию, внезапно осознав, что у меня по-прежнему нет никакой возможности позвать на помощь: мне неизвестны ни мои координаты, ни способ сообщить их кому бы то ни было.

«Ну, Алиса, теперь ты в полном дерьме».

Я снова выглянула в окно, но меня окружали темнота и безмолвие.

«Посчитаю до десяти, — решила я, — потом брошусь бежать».

И начала отсчитывать вслух дрожащим голосом:

— Один, д-два, три…

На слове «четыре» моя решительность испарилась.

В кабине было слишком, безумно тесно, мне не хватало воздуха и хотелось только одного: выбраться наружу. Мне так осточертело постоянно чувствовать себя попавшим в ловушку животным! Быстро и незаметно я сняла с предохранителя замок, открыла дверь и осторожно спрыгнула на каменистую землю. Не задержавшись ни на секунду, чтобы оглядеться вокруг, я просто развернулась и бросилась бежать в сторону, противоположную той, где скрылся водитель.

За моей спиной — слишком близко — раздался мужской крик и тяжёлый, оскальзывающийся на камнях, торопливый топот, и я завопила, когда чья-то ладонь схватила меня за шею и потянула назад. Сопротивляясь изо всех сил, я начала царапать и кусать крепко стиснувшие мои плечи руки.

— ОТПУСТИ МЕНЯ, ТЫ, УБЛЮДОК! — яростно закричала я. — Я НЕ ПОЗВОЛЮ ТЕБЕ ТРОГАТЬ МЕНЯ!

Внезапно он подбил меня под колени, и я рухнула, больно ударившись ими об землю. В следующее мгновение мне скрутили руки, почти полностью обездвижив, но я по-прежнему извивалась и сопротивлялась, полная решимости бороться до конца.

Постепенно я начала осознавать, что этот мужчина разговаривает со мной на удивление мягким голосом. Большинство произносимых им слов я не смогла разобрать, но одно он повторял мне на ухо раз за разом: «Re-gu-la. Re-gu-la». Казалось, он пытался успокоить меня.

Потом до меня дошло:

«Это не дальнобойщик».

Во мне вспыхнула пылкая, неистовая надежда. Надорванным голосом я проскрипела:

— П… полиция? — потом, вспомнив, добавила: — Pol-eet-zee-a?

«О боже, пожалуйста, — подумала я. — Пожалуйста!».

________________________________________
…

«Ты будешь в порядке, Алиса».

Возможно, эта мысль могла показаться странной, учитывая то, что я сидела с закованными в наручники запястьями на заднем сиденье иностранной полицейской машины, которая ехала по улицам тёмного, совершенно чужого города.

Но я действительно верила в это.

Уже опустилась ночь, и влага на моих ресницах превращала городские огни в размытые шары света. Я слушала тихий разговор сидящих впереди полицейских, не понимая ни слова. Они казались расслабленными, даже весёлыми, и их неспешность оказывала на меня успокаивающее воздействие.

Дальнобойщик так и не вернувшись к грузовику. Можно было лишь предполагать, что это он или его груз представляли интерес для полиции, а вовсе не я. Мне просто неповезло попасть не в то место и не в то время… хотя, скорей, наоборот, повезло, что оказалась здесь и сейчас…

Полицейский сидевший на переднем пассажирском сиденье, повернулся ко мне. У него были короткие волосы песочного цвета и дружелюбное лицо.

— Окей, ан-глииис-кая цыы-ган-ка? — спросил он с успокаивающей улыбкой.

Мужчины, которые, судя по всему, очень слабо знали английский, наградили меня этим прозвищем из-за того, что поначалу я повторяла слова «Я — англичанка, я — англичанка!» снова и снова.

— Да, — ответила я. — Всё в порядке, спасибо. Но я не… не цыганка.

Полицейские рассмеялись, словно услышали что-то очень забавное.

— Эм, простите меня, — сказала я, наклонившись вперёд, — но где мы находимся? — и попыталась указать на окно скованными руками, — Исландия? Норвегия? Россия… Москва? Эм… Финляндия?

Поняв, о чём я спрашивала, светловолосый мужчина кивнул:

— Ах, да… Букурешть.

Это прозвучало так, словно он сказал «Бук-решт», и поначалу я растерялась. Потом неуверенно спросила:

— Бу… Бухарест?.. Румыния?

При виде выражения моего лица он издал короткий смешок.

— Da… ахххх… йез… Румыния.

Он произнес это так: «Ромма-ниия». Потом, по-видимому, заметив замешательство в моих глазах, улыбнулся доброй улыбкой и медленно сказал:

— Ты будет в порядке, маа-ленькая английская цыыганка.

Я улыбнулась, благодарно кивнув, хотя от охватившего шока словно оцепенела.

«Румыния. Какого чёрта я делаю в Румынии? И каким образом вообще попала сюда? Приехала провести отпуск? Или же это была студенческая экскурсия? А может, рабочая конференция? Или же я просто оказалась здесь из-за… из-за Люциуса?»

Наконец машина замедлила ход и остановилась. Один из полицейских помог мне сползти с заднего сиденья и выйти. Он сжимал мою руку крепко, но без жестокости, и это успокоило меня. И всё же, входя через главный вход в полицейский участок, я не могла сдержать дрожи в коленях.

За автоматическими дверями находилась совершенно неприветливая приёмная, ярко освещённая люминесцентными лампами. Пол был застелен красным линолеумом, но всё остальное было выкрашено в кремово-бежевый цвет: стены, голые окна без занавесок, ряды привинченных к полу стульев и длинные деревянные скамейки по бокам. Позади большого стола с табличкой «Receptie» сидел ответственный за содержание под стражей сотрудник, который выглядел изнывающим от скуки.

Выражение его лица не изменилось, когда двое полицейских провели меня к столу.

В течение нескольких минут мужчины разговаривали, потом, наконец, сотрудник посмотрел на меня.

— Вы — англичанка? — спросил он медленно, с сильным акцентом.

— Да, — ответила я голосом, дрожащим от волнения и осознания того, что моя ситуация требует безотлагательного разрешения. Потом выпалила: — Меня похитили! — хотя я немного отклонилась от правды, это казалось самым простым способом подытожить всё, что случилось со мной.

Разглядывая меня, он несколько раз постучал по столу шариковой ручкой, которую держал в руке. Выражение зелёных глаз было совершенно нечитаемым. Потом он потянулся за листом бумаги, который оказался каким-то формуляром.

— Пожалуйста, назовите ваше имя.

— Я н-не знаю его, — ответила я, запинаясь. — Н-не помню, — и внезапно поняла, насколько неправдоподобными казались мои слова.

По раздражённому выражению лица мужчины можно было догадаться, что он думал точно так же.

— Ну конечно, вы не знаете, — сказал он с быстро промелькнувшей сардонической улыбкой. — Всякий раз никто не может вспомнить своего имени.

Между ним и другими полицейскими состоялся ещё один разговор, потом он вновь посмотрел на меня.

— Назовите ваше имя, миис.

— Разве я не могу позвонить? — спросила я, пытаясь казаться уверенной в себе, хотя была не в состоянии подавить паническую дрожь в голосе. — Я хочу позвонить в Британское Посольство.

Мужчина указал на свои наручные часы, напоминая, что уже было слишком поздно для звонков.

— Завтра, — сказал он, постукивая по циферблату.

Я не знала, что делать. Продолжать спор было бессмысленно, потому что, судя по всему, моё затруднительное положение мужчину совершенно не интересовало. Надежда на то, что Британское консульство сразу же предоставит мне защиту, начала быстро угасать, и я с ужасом поняла, что, вполне возможно, проведу ночь в камере румынского полицейского участка.

— Назовите ваше имя, миис, — повторил мужчина.

— Алиса Кэролл, — смирившись, сказала я полным разочарования голосом.

— Паспорт?

— У меня его нет.

________________________________________
…

Потерянность… Такое слово вообще существовало?

Меня заперли совершенно одну в крохотной комнатке с тремя бетонными стенами и железной решёткой вместо двери. Окна здесь не было, но лампочка над головой тускло освещала окрашенное в серый цвет помещение, издавая едва слышное гудение. Комната — точнее, камера — была абсолютно голой: ни раковины, ни кровати, лишь металлические нары, привинченные к одной из стен. На них я и сидела, оцепенело пялясь на противоположную стену и кутаясь в покрывало из грубой ткани, которое было предоставлено мне вместо постельных принадлежностей.

Здесь было тихо, и я задумалась: специально ли меня поместили отдельно от других заключённых, или же в Румынии женщины редко попадали в камеры временного содержания?

Хотя я сидела неподвижно, моё сёрдце громко колотилось, а дыхание было быстрым и поверхностным. Я не могла расслабиться, пытаясь разделить нити спутанных эмоций, что обвились вокруг меня удушающим плотным гобеленом. Надежда. Сокрушительное разочарование. Облегчение. Тревога. Чувство… глубокой утраты, над которым мне было страшно задумываться.

И потом была эта… эта потерянность. Ощущение, ни на секунду не оставлявшее меня в покое.

«Что же, — подумала я, — ты сбежала из одной тюрьмы и попала в другую, просто менее комфортную. В восточной Европе к тому же, во имя всего святого. Ещё один мастерский ход, который можно добавить к длинному списку твоих достижений, Алиса».

«Нет, не «Алиса», — поправила я саму себя. — Тебе уже недолго осталось быть Алисой».

Эта мысль слегка приободрила меня. Отчего-то я стойко верила, что моя память была неразрывно связана с именем — моим настоящим именем. Казалось, узнав его, я непременно вспомню всё остальное.

Я легла на бок и свернулась калачиком, натянув на себя покрывало. Дрожь сотрясала моё тело, хотя в камере было не очень холодно. Крепко закрыв глаза, я усилием воли попыталась дышать медленно и размеренно. Эта ночь пройдёт быстрее, если я проведу её во сне.

Ожидая того момента, когда меня охватит забвение, я перебирала в уме женские имена, что стало ежевечерним ритуалом с той самой поры, когда я оказалась у Люциуса.

«Эбигайл, Эйми… Алиша, Эмбер… По крайней мере ты в безопасности, пусть и в тюремной камере, — сказала я себе. — Бланш, Бренда, Бриони… Завтра британское посольство непременно свяжется с тобой… Совсем скоро тебя выпустят отсюда… Каданс, Хлоя, Кристи…»

Когда я добралась до имени «Дафна», мои веки начали опускаться под тяжестью неимоверной усталости, которая подобралась ко мне незаметно, словно тень.

«Ты будешь в порядке…»

Но сотрясающая тело дрожь никак не желала прекращаться.

Женщина

На следующее утро я проснулась из-за громкого лязга открывшейся двери и приближавшегося эха чьих-то шагов. Отяжелевшие от сна, мои веки распахнулись неохотно. Всё тело ныло, мышцы словно одеревенели, а в голове царила полная неразбериха.

— Люциус? — это слово первым сорвалось с моих губ. Следом хлынули воспоминания о вчерашнем дне, и я рывком села.

Тёплая мягкая кровать из сна тут же превратилась в нары из холодного металла, а роскошная, элегантно обставленная комната — в серую камеру из бетона и стали. У открывшего дверь мужчины не было ни серебряных глаз, ни светлых волос, ни чёрной мантии. Им оказался тот самый надзиратель, который оформлял меня прошлой ночью.

— Доброе утро, миис, — поздоровался он, оставаясь по ту сторону решётки, и выглядел при этом всё так же равнодушно как и вчера. — Вы в порядке?

— Да, — кратко ответила я, полная решимости сразу перейти к делу. — Могу я теперь позвонить?

— К вам посетитель, миисс.

Эти слова привели меня в полнейшее замешательство.

— П-посетитель? — запнувшись, выдавила я. — Из Британского Посольства?

— Нет, — сказал он с лёгкой улыбкой, — не из Бриит-таанского посольства.

Меня затрясло, и я отступила в дальний угол камеры.

«Неужели он нашёл меня так быстро? Неужели всё, через что мне пришлось пройти, оказалось напрасным?»

— Не хочу никого видеть, — прошипела я. — У меня здесь нет знакомых.

Но потом… потом я услышала голос — женский голос — звенящий от беспокойства и нетерпения.

— Где она? Где моя девочка?

Я застыла. Моё сердце словно остановилось, а голова наполнилась странным жужжащим звуком. Или же его издавала свисающая с потолка лампочка?

Эти слова медленно, словно прерывистое эхо, проникали в мой мозг, но я не могла понять их, не могла разобрать их значения, хотя они были произнесены на чистом и безупречном английском языке.

«Где… моя… девочка…»

— М-мама? — спросила я высоким, как у ребёнка, голосом и, спотыкаясь, бросилась к решётчатой двери, но мои ноги подогнулись, и, упав на колени, я вцепилась в железные прутья решётки. — Мама? Мама?

— Дорогая… — послышался звук торопливых шагов, и рядом с полицейским появилась стройная женская фигура, которая стремительно опустилась на колени прямо передо мной. — Дорогая, я здесь.

Сдавленный звук вырвался из моего горла: наполовину радостный вздох, наполовину — полный отчаяния всхлип. Потому что я не узнала её. Казалось, будто моё сердце разрывается на части от двух диаметрально противоположных эмоций: головокружительный восторг и жестокое разочарование. Словно животное в клетке, я неотрывно смотрела на неё через решётку, отчаянно пытаясь вытянуть из небытия ниточку воспоминаний, усилием воли пролить свет на своё прошлое… Но искра не вспыхнула, ниточка оборвалась, а старые секреты по-прежнему остались сокрыты во тьме.

Наконец я моргнула.

— Вы… моя мама? — прошептала я.

Леди улыбнулась. Её затянутая в мягкую перчатку рука потянулась ко мне между прутьями решётки и нежно погладила меня по щеке.

— Да, дорогая, — сказала она.

И внезапно всё, абсолютно всё вокруг перестало иметь для меня значение.

Надзиратель отцепил от пояса большую связку ключей и, громыхая ими, открыл дверь, жестом разрешив женщине — моей маме — войти внутрь. Через несколько мгновений я очутилась в её объятьях, дрожа и рыдая, как дитя, пока она укачивала меня, мягким голосом нашёптывая на ухо милые нежности.

— Я н-ничего не п-помню, — запинаясь, выдавила я между всхлипами. — Д-даже тебя не п-помню…

— Ничего страшного, дорогая, — сказала она успокаивающим голосом. — Ничего страшного, ты вспомнишь. Обещаю тебе.

— Я люблю тебя, — эти пылкие слова вырвались внезапно, потому что я не могла сдержаться, мне нужно было произнести их: они рвались из моего переполненного сердца, и больше всего на свете мне хотелось подарить их кому-нибудь, кто не швырнёт это признание обратно мне в лицо. — Я люблю тебя, мама! И… мне так… так ж-жаль… Я п-потерялась… Прости меня…

Она прижала меня к себе крепче.

— Тише, моя дорогая, — пробормотала она, касаясь губами моего влажного виска. — Я нашла тебя. И теперь заберу домой. Ты в безопасности.

«В безопасности… Я в безопасности… — невыразимо прекрасное осознание этого наполнило каждую частичку тела, согревая и успокаивая меня. — Скоро я попаду домой».

Наконец, похлопав меня по плечу, надзиратель заявил, что нам пора покинуть камеру. Я вытерла опухшие глаза и сделала несколько глубоких вздохов, пытаясь успокоиться. Именно в этот момент я впервые почувствовала странное онемение в левом предплечье и предположила, что просто отлежала его пока спала. Пытаясь восстановить кровообращение, я начала растирать руку сквозь халат.

— Пойдём, дорогая, — мягко сказала моя мама, помогая мне подняться на ноги. — Пора идти.

Мои ноги дрожали так сильно, что мне пришлось опереться на неё, чтобы не упасть.
Рука об руку мы последовали за полицейским по длинному коридору и вошли в комнату для допросов, где прошлым вечером я провела почти два часа, пытаясь объяснить свою ситуацию полным скепсиса слушателям.

Далее всё происходило словно в каком-то сюрреалистическом тумане. Нам пришлось заполнять различные формы, отвечать на множество вопросов, в то время как повсюду суетились люди в голубых униформах… Казалось, время неслось мимо меня на огромной скорости, а я сама словно застыла «на паузе», ограничиваясь лишь короткими кивками и изредка односложными ответами, не желая отвести от мамы взгляда. Я боялась, что если сделаю это, она может каким-то образом исчезнуть.

Я пыталась запечатлеть её образ в мозгу.

Моя мама.

Она выглядела моложе, чем я ожидала. Её волосы были насыщенного каштанового цвета, а кожа более тёмного оливкового оттенка, чем у меня. Большие карие глаза и мягкий нежный взгляд принадлежали, казалось, истинному ангелу. Абсолютно спокойная, она разговаривала с полицейскими, отвечая за нас обеих, и то и дело сжимала мою руку, словно пытаясь убедить, что всё происходящее действительно было реальностью.

Только когда мне передали маленькую книжицу бордового цвета, я наконец вышла из этого странного заторможенного состояния. Я быстро заморгала, ахнув от удивления. Это был Британский паспорт — мой паспорт, в чём не было никакого сомнения.

«Должно быть, его принесла мама, — подумала я. — Наконец-то, наконец-то я узнаю, кто я…»

Дрожащими руками я медленно открыла обложку и взглянула на фото.

Что же, это действительно была я.

Но на этой фотографии я была слишком похожа на себя нынешнюю. На ту себя, которая не знала, кто она и откуда. Слишком бледная кожа, слишком дикие глаза, осунувшееся лицо с густыми тенями под глазами… Та же самая растерянная, перепуганная девушка, что смотрела на меня из зеркал в позолоченных рамах, висевших на стенах дома, откуда я недавно сбежала. Я почувствовала, как всё моё тело словно парализовало, а внутри живота холодной тяжестью свернулся страх. Полная ужаса, я медленно скользнула глазами по мелким печатным буквам.

И обнаружила там два знакомых слова: «Алиса Кэрролл».

— Нет! — ахнула я, задыхаясь. Холодные костлявые пальцы ужаса всё крепче стискивали горло, перекрывая доступ кислорода к лёгким, а в голове раздался пронзительный звон. — Нет! Нет! Здесь какая-то ошибка. Ты принесла не тот паспорт… не мой… — охваченная паникой, я повернулась к маме. — Скажи им, мамочка! Скажи им, что это не мой паспорт!

Обеспокоенная, она нахмурилась.

— Что ты имеешь в виду, дорогая?

— Я не Алиса! — выкрикнула я отчаянно, тыкая в паспорт пальцем. — Я знаю, что я не Алиса! Кто я? Пожалуйста, прошу тебя, скажи, кто я? Просто назови моё имя хотя бы раз… Прямо сейчас, прошу тебя!

Она покачала головой, глядя на меня полными тревоги глазами.

— Но ты и есть Алиса, дорогая, — сказал она своим нежным мелодичным голосом. — Моя маленькая Алиса.

Звон в ушах становился всё пронзительней, в висках болезненно стучало, а левую руку начало покалывать так сильно, словно я обожглась крапивой.

— Я НЕ АЛИСА! — даже не крикнула я, а пронзительно завопила в отчаянии. Суетливая деятельность в комнате внезапно прекратилась, и все уставились на меня. Я вскочила на ноги, опрокинув стул, который упал на пол с глухим стуком, и повторила: — Я НЕ АЛИСА!

Никого вокруг не замечая, я развернулась и, шатаясь, направилась к двери. Я не могла дышать, мне нужен был… нужен был воздух…

Внезапно позади меня засверкали вспышки и громыхнул оглушающий хлопок, напоминающий разряд ударившей в дерево молнии. А затем раздались крики и вопли, во все стороны разлетелись листки бумаги и щепки деревянных столов и стульев, густой чёрный дым заволок комнату… Я ударилась о стену, и внезапно рядом появилась мама…

«Но ведь это не моя мама… Эта женщина не может быть ей: она — мама Алисы Кэррол, но я-то не Алиса…»

Она крепко обхватила моё предплечье незатянутой в перчатку ладонью, и я закричала, когда жгучая боль пронзила мою руку от запястья до локтя, словно на ней выжгли клеймо раскалённым добела железом. Свободный рукав халата скатился вниз, и я с ужасом уставилась на остроконечные буквы, одна за другой проявляющиеся на моей бледной коже и складывающиеся в несмываемое алое, словно кровь, слово: Г-Р-Я-З-Н-О-К-Р-О-В-К-А.

Когда появилась последняя буква, я перевела взгляд на лицо женщины и увидела, что её ореховые глаза начали менять цвет: радужки растеклись, становясь всё темнее и темнее, всё больше и больше, пока белки не исчезли, и не осталась одна лишь ужасная сверкающая чернота.

Как только мои ноги подкосились, она резко рванула меня к себе, развернула, и я почувствовала уже знакомое тошнотворное ощущение, как будто меня выкручивают наизнанку.

Очнулась я на холодном каменном полу, тяжело дыша и вздрагивая всем телом. Голова кружилась, а к горлу подкатила волна тошноты. В руке я всё ещё стискивала паспорт, открытый на первой странице, но теперь с фотографии на меня смотрела привлекательная пухленькая блондинка. Текст под ней был напечатан не на английском, а скорей всего на румынском языке: «YLENIA MIHAILESCU». Я испуганно отшвырнула его в сторону и начала отползать прочь, желая оказаться где угодно, но только не здесь.

От внезапного безжалостного пинка по рёбрам я завалилась на бок, растянувшись на полу. Послышался хруст треснувшей кости, но в этот момент я была не в состоянии ощущать ничего, кроме невыносимого жжения в руке.

Женщина стояла надо мной со странной, неописуемой улыбкой на губах. Я не могла оторвать глаз от её лица, потому что оно менялось, в буквальном смысле менялось, словно состояло не из плоти, а из расплавленного воска. Я чувствовала, как в рвотных позывах сжимается желудок, пока черты её лица раздувались, теряли форму, а потом группировались заново, становились всё чётче… и, наконец, передо мной появилась она. Та женщина. В вечернем платье из лоснящихся чёрных перьев она была столь же великолепна, как и в тот вечер, когда танцевала с Люциусом в мерцающих лучах лунного света.

— Люци должен быть более осторожным со своими игрушками, — сказала она голосом, который был настолько же нежным, насколько и смертоносным.

Ужас и боль растеклись по моим венам, парализуя мышцы, словно быстродействующий яд. Я крепко зажмурилась и взмолилась:

«Пожалуйста, пусть это окажется кошмаром! Пожалуйста, сделай так, чтобы это не происходило на самом деле!»

Но я не могла отгородиться от ужасающей боли в руке и разрывающего сердце осознания:

«Я не попаду домой. Я не знаю своего настоящего имени. Она не моя мама».

Последовал ещё один резкий пинок, на этот раз в живот, отчего воздух вырвался из моего рта с глухим болезненным стоном.

— Мамочка, я люблю тебя! — передразнила она писклявым детским голосом, утрируя сказанные мной ранее слова.

Распахнув от неожиданности глаза, я почти подавилась от ярости. Мне хотелось крикнуть, чтобы она заткнулась, но не хватало дыхания произнести это вслух.

— Не оставляй меня, мамочка!

— Ты… ты монстр! — задыхаясь, выдавила я.

Она презрительно сощурила глаза и процедила:

— И это мне говорит маленькое грязнокровное отродье.

Я не видела, но ясно чувствовала, как её радужки скользят взглядом по моему телу, настолько тёмные, что не отличались по цвету от залитых глянцевой чернотой «белков». Выражение её лица отличалось от того, которое я привыкла видеть на лице Люциуса. В нём было что-то более глубокое, чем обычное отвращение, более извращённое, чем обычная ненависть. Что-то… злобное. Словно больше всего на свете она желала увидеть, как с меня сдирают кожу заживо.

— Где Люциус? — этот вопрос сорвался с моих губ словно по собственной воле, и я осознала, что страстно желаю, чтобы он оказался рядом. Я бы скорее предпочла провести вечность в его плену, чем ещё хоть одну минуту в присутствии этого… этого демона.

— А ты думаешь, что он спасёт тебя? — с издёвкой спросила она. Потом добавила более тихим голосом: — Словно ему не наплевать, умрёшь ты или будешь жить.

Ледяное парализующее отчаяние охватило меня.

— Он… Он ведь не посылал вас найти меня?

Губы женщины презрительно скривились.

— Я что, похожа на девочку на побегушках, грязнокровка? Можешь ли ты представить, что я подчиняюсь какому-нибудь мужчине?

— Нет, — прошептала я.

Моё сердце глухо колотилось.

«Люциус не посылал её на мои поиски…»

 — Значит… значит, вы не жена ему? — мой слабый голос был едва слышен.

Я хотела пошевелиться, встать, но под её ужасающим взглядом чувствовала себя, словно насаженная на иглу бабочка.

Она презрительно рассмеялась, и вновь её смех напомнил мне мелодичный перезвон серебряных колокольчиков.

— Его жена… — сказала она презрительно. — Его жена была вероломной шлюхой, заслужившей каждую толику страданий, которые она сама же на себя и навлекла. Я лишь жалею, что не присутствовала при её кончине. Я бы рассмеялась этой идиотке прямо в лицо.

Я сразу же подумала о воющей женщине, запертой на третьем этаже дома, из которого я недавно сбежала.

«Тюрьма внутри тюрьмы», — подумалось мне.

И вспомнила отстранённый взгляд серебряных глаз Люциуса, когда он тихо сказал: «У меня нет жены… Больше нет».

«Что же он имел в виду?»

— Чего вы хотите от меня?

Жуткие чёрные глаза женщины сверкнули злобой.

— Как мило, что ты спросила, — пробормотала она. Потом смолкла на мгновение, словно всерьёз задумалась над вопросом. — Что же… Я бы очень хотела разбить тебя вдребезги, словно стеклянную вазу, а затем растоптать твоё маленькое надоедливое лицо. Как тебе такое начало, грязнокровка? — она улыбнулась, глядя на моё искажённое страхом лицо, потом добавила: — К счастью для тебя, твой господин просто ненавидит, когда кто-то ломает его игрушки.

Я резко села, чувствуя, как гнев внезапно пересилил ужас, и яростно вскрикнула:

— Он не мой господин! И я не его игрушка!

КРАК!

Ослепительно белые звёзды вспыхнули перед глазами, когда моя голова больно ударилась о каменный пол, и на мгновение всё вокруг закружилось в тёмном водовороте. Когда в голове прояснилось, я увидела, что женщина стоит, возвышаясь надо мной, в то время как острый носок её ботинка впивается в мягкую плоть под моим подбородком.

— Не смей повышать на меня голос, ты, маленькое ничтожество! — обе её руки были вытянуты ко мне, а пальцы раздвинуты и слегка согнуты, словно когти хищной птицы, готовой схватить свою добычу. Чёрные перья её платья лишь усиливали это пугающее впечатление. — Ты жива лишь потому, что я решила: смерть — слишком лёгкий исход для тебя!

Я почувствовала, как что-то горячее течёт по верхней губе, и поняла, что у меня разбит нос.

— Почему? — мой хриплый голос сорвался на этом вопросе (самом важном, но бесполезном, потому что я ни разу не получила на него ответа). — Что такого ужасного во мне? Что я сделала тебе? Я не знаю, что натворила. Я даже не знаю кто я.

Она нажала носком ботинка ещё сильнее, вынудив меня откинуть голову, почти полностью перекрывая доступ кислорода, и я почувствовала вкус крови, затекавшей из носа в горло.

— В этом, грязнокровка, состоит половина всего веселья.

«Веселья? Веселья? Да что же ты за злобная психопатка такая?!»

Должно быть, она смогла прочесть эту мысль в моих глазах, потому что в её собственных вспыхнуло почти маниакальное удовольствие. Убрав ногу, она отвернулась. В горло тут же хлынул поток воздуха и крови, и я почти захлебнулась в нём, а когда вытерла лицо рукой, увидела, что она покрыта ярко-красными пятнами.

Даже охваченная страхом и измученная болью я не могла не отметить грациозность её шагов, прекрасную фигуру с округлыми женственными изгибами и вьющиеся колечками волосы, чёрные и блестящие как вороново крыло, ниспадающие до самого пояса. Сейчас, когда эти ужасные глаза больше не впивались в мои собственные, Женщина выглядела потрясающе красивой… настолько красивой, что едва казалась реальной.

Возможно, она и не была реальной? Возможно, как и все невероятные события, что происходили со мной — внезапная перемена мест; буквы, отпечатанные кровавым клеймом на моей руке; её лицо, меняющее форму словно в каком-то гротескном спектакле — она оказалась лишь призрачным плодом моего утерянного рассудка? Потому что может ли это всё быть чем-то иным, как не порождением кошмарных снов?

Но боль была слишком настоящей.

И моя кровь была слишком красной.

— Встань, червь, — кинула Женщина через плечо. — Жалкий вид того, как ты пресмыкаешься, оскорбляет мои чувства.

Морщась от боли я подчинилась, хотя подспудно ожидала, что она ударом вновь собьёт меня с ног. Прижимая к груди всё ещё пульсирующую от жгучей боли руку, я поспешно оглянулась.

Мне сразу же вспомнился тот странный сон, в котором я бродила в недрах какого-то замка. Голые каменные стены поднимались кверху и изгибались над головой, образуя арочный потолок, а пол был выложен огромными плитами неполированного камня. Беспорядочно размещённые чёрные, выкованные из железа светильники, то там то тут вспыхивавшие языками открытого пламени, были единственными источниками света, потому что окон в этом помещении не оказалось. Невозможно было понять, находилась ли я над уровнем земли или под ним, хотя холодный влажный воздух отдавал подземельем. Самым ужасным для меня стало то, что здесь не нашлось ни одной двери. Казалось, будто меня заживо замуровали в моём же собственном кошмаре.

— Что это за м-место? — запинаясь спросила я, хотя сама была не уверена, хочу ли услышать ответ.

Женщина повернулась и пронзила меня своим ужасающим взглядом.

— Когда-то это была своего рода… псарня, скажем так. Очень подходящее место для того, что я запланировала.

Ощущение болезненной, удушающей клаустрофобии охватило меня.

«Она собирается держать меня здесь?»

— Пожалуйста, — сказала я в отчаянии, — позвольте мне поговорить с Люциусом, — я едва могла поверить, что произношу эти слова, но теперь Люциус казался мне последним проблеском света во внезапно окутавшей меня тьме. — Я должна поговорить с ним.

Её красные губы презрительно изогнулись.

— Может ли требовать собака увидеть своего хозяина?

— Я не… — гневно начала я, но она сделала быстрый жест пальцами, и у меня внезапно пропал голос.

Мои губы по-прежнему двигались, я чувствовала вибрацию голосовых связок, но не могла произнести ни единого слова. Схватившись за горло, я попыталась вскрикнуть, потом завопить… но не сумела выдавить ни единого звука, даже шёпота. Наконец я сдалась, тяжело дыша от усилий, чувствуя боль в ободранном горле. Уронив руки, я склонила голову в ожидании.

— Правильно, грязнокровка, — звучание её голоса выдавало, что она довольна моей покорностью. — Ты придержишь свой нахальный язык, или же я вырежу его из твоего рта. Уверена, Люциус будет признателен за такое улучшение. Ты согласна со мной? — она хихикнула, очевидно, эта идея пришлась ей по вкусу. — Тебе следовало бы говорить вежливым тоном, обращаясь к тем, кто достойней тебя абсолютно во всём, — она сделала ещё один жест пальцами, и я почувствовала, как мой голос освободился от неестественной немоты. — Тебе понятно?

— Да, — хрипло прокаркала я.

Я ненавидела унизительное ощущение вынужденной покорности, но вспыхнувший инстинкт самосохранения предостерегал от демонстрации необдуманной бравады. Слишком свежа была в памяти невыносимая боль, которую она причинила мне однажды. Теперь я не сомневалась, что это было дело её рук, и мне бы ни за что не хотелось испытать подобную агонию вновь. Потому что, вне всякого сомнения, я не пережила бы этого…

«Бога ради, Алиса, не зли её! — предостерегла я саму себя в отчаянии. — Будь осторожной, послушной…»

— Скажи мне, маленькая грязнокровка, — сказала внезапно Женщина тоном, в котором слышался какой-то пошлый намёк. — Чем вы с Люциусом занимались вдвоём всё это время?

Почти ошарашенная этим неожиданным вопросом, я почувствовала, как к щекам приливает кровь.

— Ничем, — ответила я наконец.

— Ничем? Ты ни разу не бывала в его постели?

— Нет! — выпалила я яростно.

Я не могла сдержать дрожи при воспоминании о той ночи в его спальне. О его руках, стискивающих мои волосы, скользящих по моему телу… О том, как он прижимал меня к постели своим тяжёлым весом… О тех ужасающих поцелуях, оставляющих синяки на моих губах…

Дрожа, я опустила глаза, боясь, что она прочтёт каждую невольную мысль в моей голове.

— Но ты… хотела этого, не так ли?

— Нет, — повторила я, хотя на этот раз мой голос прозвучал странно, почти сдавленно. Словно я не верила самой себе.

— Ты влюбилась в него, грязнокровка? — её тон стал ласкающим. Опасным.

— Конечно, нет! — воскликнула я с чрезмерным пылом.

— Почему нет?

Я сглотнула, растерянная этим вопросом.

— Ч-что вы имеете в виду?

Она нетерпеливо махнула рукой.

— Всё это время… наедине с красивым, могущественным кол… мужчиной… Я думаю, было бы довольно странно, если бы ты не влюбилась в него.

Возможно потому, что эти её слова оказались слишком близки к сложной, сверхизвращённой в своей неправильности правде, я почувствовала, как меня охватывает злость.

— Он вёл себя высокомерно, жестоко, и… и я ненавидела его! — выплюнула я гневно.

— Ты ненавидела его? — её взгляд, казалось, просачивался в мой мозг сквозь зрачки, извлекая и внимательно исследуя каждую мысль.

К своему ужасу я услышала собственный голос, который добавил против моей воли:

— Я имею в виду… он… он ненавидел меня.

— Конечно, он ненавидел тебя, — сказала она забавляющимся тоном. — Вряд ли это могло бы помешать тебе влюбиться в него, не так ли? И это вовсе не помешало бы ему попользоваться тобой в собственной постели. Некоторых мужчин… а возможно, большинство из их, ненависть воспламеняет даже больше, чем любовь.

Я не могла придумать, что ей ответить, поэтому стояла молча, лишившись дара речи, с горящим от стыда лицом.

— Ты знаешь, — тихо сказала она, — в тебе есть что-то и в самом деле… красивое, грязнокровка, — она направилась ко мне грациозной походкой, и мне пришлось приложить все силы, чтобы сдержать дрожь в коленях и не рухнуть на пол. По мере её приближения пульсирующая боль в моей руке становилась всё мучительнее. — Действительно красивое. О, я не имею в виду твою внешность, — она довольно пресная и заурядная… — теперь Женщина была достаточно близко, чтобы коснуться меня, и мои внутренности начали сжиматься и скручиваться от ужаса. — Нет… — пробормотала она, — нет… это не твоё лицо или фигура… это твой страх. Такой… непреодолимо притягательный. Он почти… сияет.

— Я не боюсь вас, — выговорила я сквозь сжатые губы.

Эта ложь была настолько абсурдной и очевидной, что, когда она рассмеялась своим серебристым смехом, у меня возникло до ужаса странное желание присоединиться к ней.

— Что за мелкое забавное существо, — притворно вздохнула она, возвращаясь к своей привычной манере говорить обо мне в третьем лице, что буквально бесило меня. — Я не до конца понимаю, как Люци мог противостоять этому.

— Возможно, это я противостояла ему! — воскликнула я запальчиво.

— О нет, — она сделала пренебрежительный жест. — Если бы он желал взять тебя, ты бы не смогла противостоять ему.

— Вы не знаете меня!

На её лице вновь появилась эта прекрасная и ужасная улыбка.

— Ошибаешься, грязнокровка, — ответила она. — Я знаю о тебе намного больше, чем ты сама… не так ли, мелкое ничтожество?

Я почувствовала, как от безжалостной правды её слов глаза жгут непролитые слёзы. И это было так нечестно — абсолютно и невыносимо нечестно.

— Может, вы и знаете что-то большее обо мне, — решительно возразила я, — но вы не знаете меня.

Женщина подняла руку, и я вздрогнула, потом задержала дыхание, когда она медленно, самым кончиком заострённого ногтя обвела линию моих губ и подбородка, касаясь мазков высыхающей крови.

— Странно, не так ли? — тихо сказала она почти мечтательным голосом. — Что мы, женщины, только ни делаем ради мужчин, которых любим. Мы истекаем кровью, страдаем, лжём… а иногда умираем, — на последнем слове её глаза вспыхнули и замерцали янтарными бликами, словно всполохами пламени. — Мы возводим их на пьедестал, как богов, и поклоняемся им, словно глупые рабыни.

— Я не люблю его! — настойчиво возразила я, хотя сама не знала, пытаюсь ли убедить в этом её или себя.

Но Женщина, казалось, не слышала меня.

— И всё же, как редко они достойны нашей преданности, — продолжила она. — Как часто заслуживают нашего презрения… даже ярости… — её рука отодвинулась от моего лица и легонько пригладила прядь моих спутанных волос. — Ты само совершенство… — её голос по-прежнему был тихим и мечтательным. — Так сильно жаждешь привязанности и любви… Настолько полна этого прекрасного страха. Совсем скоро ты сломаешь его… о да…

Хотя я не имела ни малейшего представления, о чём она говорила, слова её пронзали меня, словно рапира.

«Жажду? Я не жажду привязанности, я умираю без неё, словно голодающий без хлеба».

Внезапный всхлип вырвался из моего горла, и я отшатнулась, не в состоянии больше выдержать взгляд этих чёрных глаз, прочитавших меня легко, словно книгу, узнавших всё обо мне.

— Почему вы делаете это? — в собственном голосе, глухим эхом отразившемся среди влажных стен, я услышала отчаянье.

— В своё время ты узнаешь правду, — безмятежно ответила Женщина. — И, надеюсь, она уничтожит тебя.

Эта чистейшая ненависть заклеймила меня глубже, чем буквы, обжигавшие кожу моей руки.

— Что я вам сделала?!

— Что ты сделала? — прорычала она внезапно, повернувшись ко мне с такой свирепостью, что я отшатнулась в ужасе.

Резкий взмах её руки, и невидимая сила отбросила меня назад и впечатала в каменную стену. Я рухнула на землю, словно куча тряпья, и несколько секунд видела лишь темноту и не слышала ничего, кроме глухого биения моего сердца.

Ледяное дыхание коснулось моей щеки, и её голос прошептал в ухо:

— Что ты сделала, грязнокровка? Ты посмела существовать. И лишь поэтому, мелкое ничтожество, ты заслуживаешь наказания.

— Я н-не ничтожество, — невнятно выговорила я, теряясь в пульсирующей, головокружительной темноте. — Я ч-человек… с мозгом и с-сердцем и им… — мой голос стих.

«Именем? Каким именем?»

Она вновь рассмеялась. Я чувствовала, как под закрытыми веками набухают горячие слёзы и скользят по щекам вниз.

— Но у тебя нет имени, не так ли? — с издёвкой сказала она. — Ты по-прежнему воображаемая Алиса — выдуманная и заимствованная личность. У тебя нет прошлого, и нет будущего. Ты даже не «существо». Ты — ничто.

Я слышала шелест её платья, когда она отошла от меня. Потом раздался похожий на выстрел оглушительный пугающий хлопок. Рывком поднявшись с пола, я сфокусировала размытое зрение и увидела, что Женщина просто… исчезла.

Жизнь или Смерть

Думаю, я нахожусь в коме в каком-нибудь госпитале. Возможно, я попала в дорожную аварию или была сбита с велосипеда, в результате чего получила серьёзные травмы, включая черепно-мозговую.

Друзья и родные навещают меня каждый день. Они разговаривают со мной, как будто я могу слышать каждое их слово, и никогда не плачут, потому что хотят быть сильными ради меня. Гадают, снится ли мне что-нибудь, надеясь, что так оно и есть, и что в снах мне являются бабочки и цветущие луга.

Они не знают, что я застряла здесь, в этом мире, в котором с девушкой по имени Алиса происходят ужасные и невероятные события. Не знают, что в этом мире существует бессердечный сереброглазый Ангел, который есть Жизнь. И жестокая черноволосая колдунья — олицетворение Смерти.

Ангел и Колдунья заточили Алису в каменную тюрьму, из которой для неё нет выхода, потому что она — это я. А я лежу в коме в каком-то госпитале, и каменной тюрьмой является мой собственный разум.

Я заперта в ловушке.

Мне приходится в это верить. Потому что чему ещё верить я не знаю.

________________________________________
…

Словно в каком-то ступоре я сидела, прислонившись к стене, борясь с головокружением и накатывающими приступами тошноты, которые жестокими судорогами скручивали моё тело.

Боль была повсюду. Она просачивалась в костный мозг, стягивала мышцы в узлы, растеклась по венам и вспыхивала с каждым ударом пульса. Рука горела, словно в огне, спина ныла, а рёбра, казалось, пронзали внутренности с каждым поверхностным вдохом. В голове стучало так, словно кто-то пытался вырваться оттуда и отчаянно взламывал череп изнутри молотком. Даже царапины на руках и ступнях начали сильно саднить, хотя до этого момента я едва замечала их. Надежда действовала на меня словно анестетик, но теперь, когда она исчезла, телу уже нечем было отгородиться от преследующей его боли.

Я так сильно устала…

Я не могла вспомнить времени, когда не чувствовала усталости, страха или боли. Мне начало казаться, что вызванное постоянной болью изнеможение и непреходящий ужас были для меня «нормой». Что так я была «запрограммирована».

Холодный камень быстро вытягивал из меня те крохотные остатки тепла и сил, что ещё оставались внутри. Но я не могла назвать это ощущение неприятным. Я просто теряла чувствительность. И это онемение казалось мне чем-то хорошим. Ведь только так я могла совладать с болью и страхом.

В какой-то момент я начала чувствовать боль в позвоночнике и копчике, но безучастно приписала этот дискомфорт к совокупности ощущений под названием «Боль — это я», и осталась в том же положении, притянув колени к груди и рассматривая огромную комнату.

«Больше похожа на темницу, чем на комнату, — подумала я и горько усмехнулась: — Примерно тридцать шесть часов назад я сбежала из роскошной гостевой комнаты только лишь затем, чтобы попасть сначала в тюремную камеру с бетонными стенами, а затем и вовсе в каменную темницу».

Меня пугали искажённые блики мерцающих настенных ламп, но ещё больше страшили те места, которых свет не достигал, где тени казались чёрными дырами, ведущими в бесконечную темноту.

Я гадала, как долго буду находиться здесь.

Кем будет человек, которого я увижу следующим? Будет ли это Женщина или Люциус? Или они оба? Возможно, ни один из них. Возможно, я медленно умру от голода, и однажды, через сотню лет, экскаваторщики обнаружат маленькую кучку сухих костей — моих костей — и задумаются о несчастной судьбе человека, которому они принадлежали.

Мысль о том, что я могу вновь увидеть Люциуса, ещё больше усугубила ту путаницу в голове, в которой пребывало моё рациональное мышление.

Это… пугало. Но ещё сильнее я боялась никогда больше не увидеть его. В моём безжалостно ограниченном мире он стал единственным человеком, которому я могла…

«Могла что? Доверять? Неужели ты действительно так думаешь, Алиса?»

Но в каком-то смысле это было правдой. Я действительно могла доверять ему. Конечно, я не надеялась на то, что он будет добр, милосерден и не причинит мне боли. Но, по крайней мере, он станет обращаться со мной как с человеком, следуя общепринятым нормам того, как люди в цивилизованном обществе должны относиться друг к другу.

С Женщиной у меня подобных гарантий не существовало. Она была настолько оплетена Тьмой, что ужас, который я испытывала в её присутствии, лишал меня последних сил. От неё словно смердело злом — оно сочилось из самых её пор и липло к ней, как тень. Она обладала… какими-то сверхъестественными силами. Я видела их. Ощутила на себе. Отрицать это не имело никакого смысла, как бы мне ни хотелось. Это существо было… не из нашего мира. Я не знаю, откуда она явилась, и даже не хочу знать. При одном лишь воспоминании о её чернильных глазах, моё сердце словно превращалось в холодный кусок камня.

По сравнению с ней Люциус казался источником света и истины. Хотя, конечно, таковым не являлся.

Вне всякого сомнения, он злится на меня. Буду ли я наказана? Физически или психологически? Что же, каким бы ни было наказание, я молилась о том, чтобы именно Люциус подверг меня ему, претворив в жизнь угрозы о неизбежных «последствиях», которыми пугал меня с самого начала. Я бы скорее предпочла, чтобы он каждый день ломал мне пальцы, чем лицом к лицу столкнуться с неисчислимыми ужасами, что припасла для меня Женщина. Оставалось лишь молиться о том, чтобы она действительно собралась вернуть Люциусу его «игрушку». И желательно не по частям.

Я задумалась о нашем странном разговоре.

Зачем она расспрашивала о том, что я… испытывала к Люциусу? Почему намекала на то, что я… И как я могу опровергнуть её инсинуации, если сама не знаю, не понимаю, что именно чувствую по отношению к нему? Два дня назад я приняла решение сбежать от этого мужчины. В тот момент это казалось жизненно необходимым. Я чувствовала себя так, словно вот-вот задохнусь под гнётом его контроля, опутанная сетью его секретов…

Но теперь… теперь он стал моей последней и единственной надеждой…

________________________________________

…

— Просыпайся, грязнокровка.

Эти два слова, сказанные шёпотом на ухо, пробудили меня от глубокого, вызванного изнеможением сна, в который я неосознанно провалилась.

Меня сразу же охватило тошнотворное ощущение того, что, пробудившись, я попала в кошмар, а не избавилась от него. Женщина стояла рядом, склонившись надо мной, и я сонно отметила, что она обматывает что-то вокруг моих запястий… какой-то тонкий шнур, впивающийся в кожу.

— Знаешь, — тихо сказала она, — когда женщина ожидает визита джентльмена, она должна соответствующим образом подготовиться к нему.

Моё сердце бешено стукнулось о рёбра от вспышки безумной, неудержимой надежды, прогнав последние остатки сна.

«Люциус…»

Я попыталась заглянуть ей через плечо: быть может, он уже там, стоит где-то среди теней…

Женщина улыбнулась при виде моей несдержанности.

— Так нетерпелива… — сказала она. — Так полна желания вернуться в свою тюрьму… или же к своему тюремщику?

Я не стала отрицать.

— Где он? — моё горло пересохло, поэтому вопрос прозвучал хрипло. Только сейчас я осознала, как сильно мучаюсь от жажды.

Она покачала головой, и её чёрные локоны засияли глянцем в свете пламени.

— Я уже сказала грязнокровка: сначала ты должна подготовиться.

— Каким образом? — просипела я и сразу пожалела о том, что спросила, потому что зрачки Женщины внезапно расширились, залив глаза ужасающей сияющей чернотой.

— Ну, маленькое ничтожество… — сказала она со странным оттенком ласковой злобы в голосе, — принимая мужчину, женщина первым делом должна удостовериться в том, что она выглядит прилично.

Слегка наклонившись, она дотянулась до пола и начала водить ладонью по пыльной поверхности взад и вперёд. Потом с нарочитой медлительностью подняла руку к моему лицу и размазала грязь по щеке и губам. Её ладонь была холодной, но прикосновение опалило кожу, отчего из моего горла вырвался крик боли. Я попыталась вывернуться, но со связанными запястьями добилась лишь того, что упала набок.

Она издала прелестный звонкий смешок. Теперь я боялась и ненавидела этот звук больше, чем любой иной.

— Её наряд должен соответствовать ситуации, — сказала она, взмахнув руками.

Что-то скользнуло по моему телу со странным ощущением лёгкого трения. Леденящий холод грубого камня пронзил обнажённую кожу, и меня охватило сильнейшее чувство уязвимости и наготы.

— Прекратите! — ахнула я.

Но она просто схватила прядь моих волос в кулак и повернула моё лицо к себе.

— И она должна быть подобающим образом украшена.

Отблеск серебряного ножа мелькнул перед глазами, и я зажмурилась, стиснула зубы и приготовилась к Боли.

«Ну давай же, ты, сумасшедшая сука, — подумала я. — Добавь ещё и это в кучу».

Но вместо боли я ощутила лишь несколько жёстких рывков за волосы и услышала режущий звук, за которым последовал очередной взрыв ликующего хохота. Что-то пощекотало моё лицо. Когда я открыла глаза, Женщина стояла надо мной, стискивая в кулаке густой пучок волос — моих волос! — и осыпа́ла меня их мягкими прядями. Непроизвольно вскинув связанные руки к голове, я с ужасом начала ощупывать неровный ёжик в том месте, где она почти у самых корней отхватила порядочный клок волос.

Это последнее унижение ранило меня сильнее боли, сильнее стыда за мою наготу и грязное, покрытое запёкшейся кровью лицо, и именно оно швырнуло меня на самый край бездны отчаянья.

«Это всего лишь волосы», — подумала я, из последних сил пытаясь держать себя в руках.

Но для меня они не были «всего лишь» волосами, которые она отстригла и презрительно швырнула мне в лицо. Они стали для меня чем-то намного более ценным: моим отнятым правом распоряжаться собой, моим попранным достоинством, которое теперь не так легко можно было исцелить. Полузадушенный звук сорвался с моих губ, и плечи начали мелко трястись.

— Опять ноешь, грязнокровка? Какая же ты жалкая! — сказала она сладким голосом, словно одаривая меня комплиментом. — Ты совершенно не оправдываешь мои и так отнюдь не высокие ожидания.

Опустившись на колени, она рывком вернула меня в сидячее положение, словно лаская, скользнула кончиком серебряного ножа по моей ключице и зигзагом провела им вверх по шее, надавливая с достаточной силой, чтобы вынудить меня откинуть голову назад. Потом приставила остриё ножа к коже прямо под краем нижней челюсти, остановив сползавшие вниз по щеке капли слёз.

— Ты должна благодарить меня, ничтожество, за то, что я так хорошо подготовила тебя к встрече.

— Нет… пожалуйста, — прошептала я сквозь рыдания, когда значение её слов дошло до моего сознания. — Пожалуйста… я не хочу, чтобы он видел меня в т-таком состоянии… прошу, верните мою одежду…

— Почему? — с издёвкой спросила она. Её губы оказались так близко к моим, что я почувствовала неестественно ледяной холод её дыхания. — Ты боишься, что он падёт жертвой твоих чар? Овладеет тобой прямо здесь на полу, в грязи? — она посмотрела мне в глаза со смесью веселья и отвращения. Потом её губы изогнулись в жестокой улыбке. — Что же, возможно, он так и поступит. У каждого свои вкусы.

Под градом её унизительных насмешек слёзы ещё сильнее полились из моих глаз.

Внезапно Женщина толкнула меня к стене, отчего я ударилась головой о камень.

— Глупое маленькое создание, — тихо прорычала она. — Неужели ты не понимаешь? Для мужчин, подобных ему, единственной вещью более притягательной, чем завоевание женщины, является её спасение. — Её взгляд скользнул по моему телу, задержавшись на каждом пятне расцветающих тёмных синяков, на каждой глубкой, неровной царапине, выгравированной на коже. Казалось, она любуется делом своих рук. — Разве ты не хочешь быть спасённой?

Моя голова кружилась от боли, смятения и слабости.

«Спасённой? Да, я хочу быть спасённой… им. Хочу, чтобы он вызволил меня отсюда, из её плена. Но быть вынужденной приползти к нему обнажённой, покрытой кровью, остриженной, беспомощной и униженной?»

«Ненавижу тебя, — яростно подумала я. — Ненавижу за то, что ты делаешь это со мной».

Улыбнувшись, она склонилась ко мне и прошептала на ухо:

— Знаю.

Потом встала, отвернулась и плавно махнула рукой в направлении стены.

Вся комната начала грохотать и содрогаться, затем послышался жуткий скрёжет камня о камень. Застывшая от изумления, полная ужаса, я завороженно смотрела, как часть стены начала погружаться в себя, каменные блоки завращались, сливаясь, пока на их месте не появилось отверстие в форме двери — вход, ведущий прямо во тьму.

Надругательство над законами реальности, которому я только что была свидетельницей, оказалось чрезмерным для меня. Ничего не чувствуя от шока, я просто проигнорировала происходящее, мысленно отстранившись от него.

«Я нахожусь в коме, в каком-то госпитале…»

Но эта умиротворяющая, отрицающая очевидное мысль исчезла сразу же, как только появилась. Потому что я находилась здесь, и происходящие было таким же реальным, как эхо приближающихся шагов.

Я тихо сглотнула, неотрывно глядя на проём в стене.

________________________________________
…

Он вышел из тьмы, словно видение, сотканное из света и теней.

В свете пламени его длинные волосы сияли, как ореол, обрамляя лицо — слишком резко очерченное, слишком красивое, слишком суровое. Неужели я действительно верила, что смогу стереть этот лик из моего сознания? Мне легче было бы забыть собственное лицо.

Наши глаза встретились, и кратчайшая вспышка потрясения озарила на мгновение его черты. В этот момент я поняла: под каким бы предлогом не заманила его сюда Женщина, о встрече со мной она умолчала. С самодовольной ухмылкой наблюдая за выражением его лица, она захлопала в ладоши, словно маленькая девочка.

— Как же это мило с твоей стороны присоединиться к нам, Люци! Мы ждали твоего прибытия, словно две хихикающие школьницы.

Он слегка… почти незаметно качнул головой, словно разочаровавшись во мне… нет, огорчившись за меня. Словно хотел сказать: «Ты сбежала от меня лишь для того, чтобы окончить здесь, глупая ты девчонка?»

Лучик надежды пронзил моё тело хрупкой золотой нитью.

«Неужели он… мог… беспокоиться обо мне?»

Люциус перевёл свои серебряные глаза на неё и изобразил лёгкий, элегантный поклон.

— Добрый вечер, миледи, — всё моё тело зазвенело при звуке его ровного голоса, хотя говорил он с выражением вежливой невозмутимости, словно наносил самый что ни на есть обыденный визит. — Надеюсь, вы в добром здравии?

Женщина скользнула к нему, протягивая руку.

— Чувствую себя ещё лучше оттого, что вновь вижу тебя, — ответила она, когда он легонько коснулся губами её пальцев. — Как замечательно, что ты принял моё приглашение.

— Ты же знаешь, что я — эгоист. И никогда не отказываю себе в удовольствиях.

Его изысканная галантность вызвала вспышку звонкого смеха.

— В таком случае, — ответила она, — как удачно, что наши удовольствия совпадают.

Люциус прошёл дальше в помещение и осмотрел невзрачную обстановку.

— Как очаровательно ты преобразила это место, — с тонкой иронией отметил он, манерно растягивая слова. — Часто развлекаешься здесь, не так ли?

— Ах, время от времени. Когда бывает настроение. Знаешь, я сама всё здесь украсила.

— Неужели? Вы, женщины, умеете создать уютную обстановку.

Мне казалось, я наблюдаю за тщательно отрепетированной салонной пьесой. Их остроты были настолько формальными и в то же время настолько обыденными, что создавалось впечатление, будто они играют заученные роли. Хотя старались ли они для меня или друг для друга, понять я не могла.

Я смотрела на Люциуса, отчаянно желая, чтобы он вновь взглянул на меня. Мне так хотелось убедиться в том, что я не ошиблась, и он действительно чувствует что-то ко мне — нечто, больше похожее на жалость, чем на ненависть… Но теперь он, казалось, целенаправленно игнорировал не только мой взгляд, но и само моё присутствие. Словно я была лишь ещё одной тенью на полу.

Женщина игриво потянула рукав его длинной мантии.

— Ну, Люциус? — она лукаво улыбнулась ему. — Разве ты не собираешься поблагодарить меня?

— За что же, скажи на милость?

— Не дразни меня, проказник! Ты прекрасно знаешь за что, — она указала на меня. — За это.

Его глаза мимолётно скользнули по моему телу, по-прежнему не встречаясь с моим взглядом.

— Даже не знаю, должен ли благодарить тебя, — сказал он наконец тихим голосом. — Оно доставило мне столько проблем… Я начинаю задаваться вопросом, окупятся ли мои усилия.

Женщина кокетливо выпятила нижнюю губу.

— Ах, не будь таким жестоким, Люци, — сказала она. — Посмотри, ты ранил чувства этого существа.

Полагаю, моё лицо выражало смятение и возрастающую панику. Я чувствовала, что он, скорее всего, лишь играл роль в этой странной пьесе, которую они разыгрывали. Но, несмотря на это, не могла побороть внезапно возникшее сомнение, ужаснувшее меня:

«Что если он не хочет забирать меня обратно? Что если он откажется? — я вспомнила, как ужасно выгляжу, в каком жалком состоянии нахожусь. — Возможно… возможно я не достойна того, чтобы он спас меня…»

— Я могла бы убить её, если таково твоё предпочтение, — сказала Женщина, словно о блохе, которую собиралась раздавить. — Она была и по-прежнему остаётся моим подарком тебе, так что можешь делать с ней, что хочешь.

Несмотря на то, что нас разделяло расстояние в полкомнаты, я заметила, как напряглись его плечи. Мне всегда легче удавалось читать язык его тела, чем мимику лица, обычно выражавшего лишь бесстрастие или презрение. Но за долгое время, что мы просуществовали вместе, я научилась инстинктивно отгадывать то, что скрывалось за этими выражениями. И теперь мне казалось, будто он просчитывал что-то, обдумывая, какой картой сделать ход, а какую оставить сокрытой.

— Нет, — сказал он наконец. — Я ещё не совсем… закончил с ней.

Я увидела, как Женщина подавила улыбку.

— Что же, Люциус, — сказала она, — если ты не хочешь забрать её и не хочешь, чтобы я убила её, тогда, полагаю, ей придётся остаться здесь, — она вздохнула с притворным раздражением. — Я определённо могу придумать лучший способ провести время, чем одаривать никчёмных грязнокровок своим гостеприимством… но не намного лучший.

Я знала, что последует за этими словами за секунду до того, как она шевельнулась, и прикрылась связанными руками в бесполезном защитном жесте. Но я была не в состоянии остановить это. Боль обрушилась на меня, словно лавина, нахлынула, словно цунами, налетела с воем, словно торнадо, и я могла лишь вопить, пытаясь криком выпустить её из себя… И я кричала, и кричала, и…

кричала… звала кого-то… у кого не было имени, но было… лицо…
красивое… с чёткими, заострёнными чертами… серыми глазами… улыбкой…
я знала… что он спасёт меня… потому что он уже делал это раньше…
в тот раз, когда я сорвалась… и падала…
когда я… когда я была…

Достаточно, — голос Люциуса прорвался сквозь агонию — по-прежнему тихий, но уже не такой спокойный.

Боль исчезла так же быстро, как появилась, оставив меня в полубессознательном состоянии, вымокшей от пота, с подёргивающимися в спазмах мышцами.

Я отчаянно цеплялась за мелькнувший в голове образ, но, как и боль, он вспыхнул и исчез, оставив лишь темноту. Я зарыдала — не из-за того, что только что перенесла, а из-за того, что увидела на краткое мгновение, но не смогла удержать. Секундное видение — лицо человека, который что-то значил для меня в прежней жизни… потерянной жизни.

Женщина неодобрительно поцокала языком.

— Ну, ну, грязнокровка, — сказала она. В этот момент я ненавидела её голос больше, чем когда-либо прежде. — Ты не должна принимать отказ так близко к сердцу. Нам с тобой будет очень весело вдвоём.

— Прошу, — хрипло прошептала я, с трудом разлепив искусанные в кровь губы. — Прошу, Люциус… не… не оставляй меня здесь…

Но он даже не взглянул на меня… он отвернулся… направился обратно к двери…

— НЕТ! НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ! — этот крик сам собой вырвался из моего горла.

Он остановился.

Ужасаясь самой себе, но не в состоянии остановиться, я с трудом поднялась на колени и начала неуклюже ползти к нему, всхлипывая, пресмыкаясь…

— Прошу, не оставляй меня здесь! Забери меня отсюда… прошу, Люцуис, забери меня к себе…

Я ползла, пока не упала к его ногам, стискивая в руках искусно вышитый край его длинной мантии.

Часть моего сознания словно отделилась и теперь откуда-то со стороны наблюдала за этой жалкой сценой — до смерти запуганная девушка, лишённая и гордости, и одежды, униженно пресмыкается у ног своего мучителя. Меня затопило какое-то острое, пронзительное чувство. Не омерзения или отвращения к самой себе, но и не праведной жалости… Гордость? Что такое гордость? Разве её можно есть? Разве ею можно дышать? Защищала ли гордость от страха… ужаса… боли? Нет. Узнику гордость не подруга. Она копит наказания и платит из тощего кошелька жалкими грошами в виде ложной надежды и вызывающего неповиновения, опасного для того, кто выказывает его. Для пленника гордость была замком на цепи. Для осуждённого — петлёй на висельной верёвке.

Гордость могли себе позволить лишь те, у кого оставался выбор, у кого была власть, и имелось имя.

Падшая духом, но против воли зачарованная, я являлась свидетельницей… собственного унижения. Коленопреклонная и раболепствующая, я умоляла… хотя прежде клялась, что никогда не буду делать этого.

Моё тело сотрясалось от отчаяния, потому что у меня не осталось ни единой карты в рукаве. Я принесла ему в жертву последние остатки самоуважения, и если он откажется от подношения, моей игре придёт конец. Здесь меня ожидали лишь боль и смерть. В этом я была уверена.

Блеск в глазах Люциуса вернул мой разум обратно в тело. Я смолкла, не отводя взгляда от его глаз цвета серебрённой стали, едва смея дышать.

Где-то позади я услышала издевающийся голос Женщины:

— Как усердно оно стелется перед тобой, Люци. Оставь это создание со мной ещё ненадолго, и оно будет вылизывать подошвы твоих ботинок.

— Думаю, она и сейчас готова сделать это, стоит только приказать, — негромко сказал он, и хотя в этих словах прозвучала насмешка, её не было в его глазах.

— Прошу, — прошептала я. — Помоги мне.

До сегодняшнего дня я дважды умоляла его о милосердии: когда просила избавить от мучительной боли в сломанных пальцах и когда металась в бреду сжигавшей меня лихорадки. Оба раза он смилостивился, сжалился надо мной. И я каком-то образом чувствовала, что из-за этого общего нашего знания о его уступках… о его жалости ко мне… Люциус теперь не сможет отвернуться от меня. Осознанно или нет он принял на себя двойственную роль: моего поработителя и моего спасителя.

Внезапно Люциус склонился ко мне, схватил за плечи и грубо вздёрнул на ноги. Потом, встряхнув, притянул к себе и стиснул мои руки так, что я не могла пошевелиться. Его взгляд был прикован к моим глазам, а губы почти касались моих, когда он тихо спросил:

— Почему я должен забрать тебя обратно, грязнокровка? Зачем ты мне нужна? Разве хоть раз мне была какая-то польза от тебя?

Хотя его пальцы впивались в мои руки до синяков, прикосновение подействовало на меня, словно транквилизатор: я почувствовала, как замедляется неровное биение сердца, и спокойнее бежит по венам кровь. Я вспомнила вечер нашей встречи, когда разбила бокал с бренди. Тогда его гипнотический запах был чужим. Теперь он казался знакомым, даже… успокаивающим. Я заторможено спросила себя:

«Почему я вообще решила, что от него необходимо было бежать?»

Теперь мне казалось, что моё место только рядом с ним. С ним, тем, кто причиняет мне боль и тем, кто помогает мне.

— Т-ты н-не… — мой голос дрожал так же сильно, как сотрясалось тело, — н-не нуждаешься во мне… Но я… нуждаюсь в тебе… Прошу тебя…

Краем глаза я видела Женщину, стоявшую прямо за широкими плечами Люциуса. Я почти кожей чувствовала её тёмный взгляд, сияющий триумфом.

— Эти существа такие капризные, не так ли? — сказала она. — Сначала кусают кормящую их руку, и тут же пресмыкаются и скулят, словно собачонки.

Ни один из нас не обратил на неё внимания. В тот момент её словно не существовало.

— Ты нужен мне, — повторила я.

В его глазах было что-то, чего я никогда не видела прежде. Мне вспомнился серебряный шар окутанного туманной пеленой солнца, которым я любовалась вчера… лучи бледного света, пронзающие мрачные облака.

Я пробилась сквозь его броню. Наконец-то. Наконец-то мне удалось достучаться до него.

Люциус снял мантию и накинул мне на плечи, окутав ею, словно коконом. Плотная ткань была тяжёлой, согретой жаром его тела, тёплой… такой тёплой… Дрожа, я закрыла глаза.

«В безопасности… Я в безопасности…»

Он крепко прижал меня к себе, и я уткнулась лицом в его твёрдую, тёплую грудь.

— Пожалуйста, Люциус, — прошептала я. — Забери меня домой.

______________________________________
…

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ