мор

Как часто у прекрасного — судьба Джоконды. Проклятая судьба!

— «Циники», Анатолий Мариенгоф.

***

— Ужасающий случай…

— Да он наполовину в могиле, слышишь? После такого не выживают…

— Его же только одного и нашли, всех остальных сравняли с землей… что же с нами теперь будет?

Лили дергается, отрываясь плечом от стены, а потом, слегка выглянув из-за спин столпившихся колдомедиков, чувствует, как дыхание срывается с губ. Он лежит без сознания, свесив руку, и ей кажется, что в этом движении жизни больше, чем в телах людей, окруживших ее. Ей тошно и немного горько, но, прикусив губу, она лишь мрачно продолжает наблюдать за его неподвижным телом, полностью обмотанным бинтами, и думает, что не все потеряно.

Она боится лишь одного — что черная, мрачная ночь наступит не скоро, а она не успеет, не вырвет его из рук смерти, пролив собственную кровь. Ее совсем не печалит своя же участь: в конце концов, Лили окончательно потеряна для этого мира, и ей совершенно все равно, что скажут другие, если прознают, как именно она спасает его от смерти, куда спрячет и чем пожертвует. Ведь Лили и без того презираема своими коллегами, они — оплот белой магии, бесполезной и жертвенной, такой, что не дает сил.

И Лили смеется мысленно над ними, перекидывает длинные распущенные рыжие волосы за плечи и томно улыбается, ловя на себе чужие взгляды. Она знает — их влечет к ней магнитом, они все — жертвы ее амплуа. Безвольные, глупые куклы. Лили любит ломать их судьбы с хрупким хрустом в костяшках, когда, мило задев их самые потаенные, болезненные места, проникая в сознание, заставляет совершать что-то такое, что никогда не позволяет им вернуться в чопорное, непрощающее английское общество.

Лили — ведьма. Самая настоящая, злая ведьма. У нее невысокий рост, глубокие карие глаза и короткие надколотые красные ноготки. Все знают, что она читает тома Морганы, практикует зелья Салазара и может вылечить любого, готового заплатить ей цену. Цена — это минуты жизни, закупоренные в склянках, хранимые ею в мрачном лесу за пределами Лондона. И никто не может ей запретить: в Англии — хаос, колдомедиков не хватает на горы раненых, которых ежедневно доставляют в св. Мунго. Они стонут, мечутся по палатам, сплевывают пенистую слюну на пол и с налитыми кровью глазами навзничь падают на пол.

Поэтому неудивительно, что однажды они все же приходят к ней, мнутся на пороге ее полуразваленной избушки в лесу, что расположен в Шотландии, и просят прийти и помочь.

Ведь в Англии — хаос. Она горит от адского пламени смерти, безобразных заклятий и проклятый. Эта болезнь — спусковой крючок, каждый день толпы волшебников попадают в изумрудный дым страшного проклятия и, заразившись, умирают мучительно долго, со стоном и диким воплем на устах. Кто мог решиться запустить мор? Зачем любопытные герои прошлой войны, разбазарив богатства фамильных старинных особняков, захотели поиздеваться над домом Лестрейнджей, над тем самым, в котором, как гласит старая легенда, Беллатриса Лестрейндж заложила страшное проклятие, выкашивающее целые толпы волшебников, которые вдыхают страшный изумрудный дым?

Этот мор — расплата. За беспечность и глупость победителей Второй Войны, которые, решив поиздеваться над старинными магическими домами, не захотели услышать змеиный шепот запертых в Азкабане бывших Пожирателей.

И Лили смеется. Улыбается мрачно, перекидывая волосы за плечи, потому что ей весело. Ей-то все понятно сразу: мор непобедим, волшебники, разрушив печать проклятия, навлекли на себя беду. Их никто не спасет. А страдания… их вкус так заманчив, что, придя в св. Мунго, она с наслаждением пускается в пляс отчаянья. Всечеловеческого отчаянья, которое косит даже больше и быстрее, чем сам мор.

Изумрудный дым прожигает носовые полости, сжигает до мяса плоть на грудной клетке, оставляет прожженные раны по всему лицу. От него спасения нет. И даже маски, придуманные через месяц после появления проклятия, спасают лишь отчасти, до тех пор, пока зеленый дым не пронзает драконью кожу. Стоит лишь вдохнуть, и волшебник мечется по палате, лезет на стену от боли, потому что изнутри его прожигает страшный изумрудный пожар.

Когда по прошествии месяца у британских волшебников начинается дефицит драконьей кожи, из-за чего цены на маски вскакивают до небес, Лили лишь хохочет тихо, в ладонь, наблюдая за их душевными терзаниями. Потому что не боится. Потому что знает смерть как родную и смотрит ей прямо в глаза. Ведь вокруг нее стенания полумертвых, тихий шепот озабоченных врачей и каждая секунда на исходе. Дым, распространяемый из особняка Лестрейнджей, медленно, постепенно окутывает большую часть Лондона, проникая в заброшенные дома, вынуждая волшебников уходить все дальше от Лондона, к магглам, ведь иной дороги нет. Миру плевать на Англию. Миру хочется посмотреть на ее агонию и не допустить распространение проклятия на своей территории.

И вот, когда дым почти подходил к стенам мертвого Хогвартса и оставалось совсем немного до св. Мунго, пришел он. Скорпиус Малфой.

Она знает его давно, еще с Хогвартса. Платиновые волосы, высокий рост и гиперответственность за свой факультет. Скорпиус, учась на Слизерине, олицетворял собой благородство, не вступая в

конфронтацию ни с кем, держа голову высоко поднятой, прожигая всех уверенным взором серых глаз. С-к-о-р-п-и-у-с. Лили еще тогда восхищалась его спокойствием, его какой-то доброй насмешкой и ответственностью, с которой он подходил к учебе и факультету.

— Не стоит позорить свой факультет, пытаясь встряхнуть гриффиндорцев, — говорил он первокурсникам, будучи старостой Хогвартса. Всякий раз, стоило ему поймать драчунов в коридоре, Скорпиус пытался примирить их с несправедливостью этого мира.

Он пришел тогда, когда надежды больше не было. Многие погибли от адского пламени изумрудного проклятия, герои прошлой войны пали ничком в разлагающуюся, жженую траву, отравившись ядом, пытаясь собрать его и заточить в доме. Лили знала — это бессмысленно, мор непобедим, поэтому, получив весть о смерти собственных родителей, бросившихся в огонь проклятия одними их первых, она равнодушно пожала плечами, зная, черт побери, все наперед.

В конце концов, Лили — ведьма. Настоящая, злая ведьма, сбежавшая от всего мира в леса Шотландии, вынужденная вернуться к волшебникам после их долгих тяжб и молитв.

Мор непобедим. Так казалось всем, пока он, хранитель тысячелетних традиций, наследник одного из старинных родов, не показал, почему и за что так уважали в далекие времена чистокровных волшебников. Скорпиус Малфой стал спасением. Сплотив вокруг себя отпрысков еще не погибших родов, он день за днем затачивал изумрудный дым в камни, колбы, дома, а потом, проводя ночные обряды, превращал мор в россыпь изумрудных звезд на небе.

Люди свищут, и Лили, усмехнувшись, тихо уходит прочь, не желая более смотреть на его бездыханное тело. Он не умер, такие не могут просто так умереть, а значит, она поможет ему — даст одну из минут жизни, закупоренных в склянки, пожертвует своей кровью и проведет обряд. Потому что уважает, мучительно долго восхищается им еще со времен Хогвартса и тайно желает, чтобы и он, наконец, заметил ее среди плеяды людей. Ведь Лили многого и не надо, ей плевать и на мир. Потерявший все не зависит более ни от чего, но один только вид его полумертвого, изувеченного тела заставляет ее лишиться спокойствия и попытаться действовать. Прямо сейчас.

Ночь, глубокая, мрачная, такая же, как и она, наступает быстро, и кучка колдомедиков рассасывается, покидает почти бездыханного героя. Все они боятся. Потому что Скорпиус — герой, он тот, за кем пошли многие, и что же станет, когда его больше не будет? «Жалкие людишки», — злобно шепчет Лили, склонившись над его бледным, перемотанным лицом, и волосы ее спадают ему на грудь. Внутри нее яростное желание сомкнуть его в свои объятия и никуда не отпускать, воскресить его только ради себя одной и запереться с ним в своей избушке на опушке шотландского леса.

Она проводит медленно указательным пальцем по его обмотанной бинтами груди и внимательно всматривается в кусочки бледной кожи, что проглядывает сквозь повязки. О, конечно, она знает его слишком давно, чтобы не помнить каждую клеточку этого лица, чтобы забыть яркость его

серых глаз. Только вот он, скорее всего, не вспомнит даже ее имени: бывшая гриффиндорка, дочка Гарри Поттера, что, разругавшись с семьей, сбежала прочь сразу после выпуска из школы.

Ведь Лили — чернокнижница. Она восхищается Морганой, вычитывает ее учение и знает, как заворожить саму смерть. Она носит длинные платья с закрытыми рукавами, чтобы скрыть тысячу порезов, что появляются всякий раз после обрядов, и обожает рассветы. Ее никто и никогда не понимал — она презираема в своей семье, презираема миром, и пока тот не столкнулся с проклятием… кто знает, может, Лили так и жила бы на опушке шотландского леса, проводя обряды и наводя порчи?

Лили усмехается, а потом, занеся нож, пронзает свою плоть, позволяя яркой-алой крови заструиться по розовой руке. Кровь пачкает бинты, и Лили, шепча тихо заклятия, низко склоняется над его телом, позволяя каплям упасть на его бледные губы. Вихрь проходит по комнате, и Лили, откупорив флакон, склоняется ближе, обхватывает рукой его шею и целует аккуратно, прикрыв глаза.

Вихрь бушует, и Лили чудится, что сердце под бинтами, что мелко билось, дрогнуло ощутимо. Она знает, он не умрет, и дело совсем не в ее магии — у Малфоя на судьбе крест, он — спасение от мора и будет жить до тех пор, пока весь изумрудный дым не превратится в ночное сияние.

Лили улыбается сквозь поцелуй, отрывается от его губ и, наткнувшись на широко распахнутые серые глаза, склоняет голову набок, позволяя длинным рыжим волосам разметаться пожаром на его груди.

Кругом тьма. Но ей кажется, что в одних этих серых глазах больше света, чем в любом предрассветном утре. Она улыбается сильнее, когда он, хмурясь, говорит хрипло:

— Кто ты?

Лили смеется.

— Твое личное проклятие, герой.



— Кто ты? — спрашивает он вновь через неделю, когда треть бинтов пропадает с его тела, обнажая лицо. У Скорпиуса нет ни миллиметра кожи без длинных шрамов, и некогда бледный лик становится скорее пятнистым.

Лили скалится. Она вспоминает парочку зелий, с помощью которых можно было бы очистить его лицо, а в ответ лишь пожимает плечами. На ней длинное бордовое платье, что почти сливается с ее волосами, и сегодня она пуще обычного ловит на себе завистливые и похотливые взгляды коллег. Только ей плевать, она думает лишь о нем одном и намеренно не навещает его аккурат с неделю, давая время опомниться и прийти в себя.

И вот она стоит в проходе, улыбается дерзко, внимательно всматриваясь в его лицо. Ему больно. Боль сквозит в глазах и в позе, и Лили шипит едва слышно, потому что ей это не нравится. Он выжил в бою, в котором пало двенадцать его приспешников, отпрыски древнейших и благороднейших, так почему он не ценит этого дара? Почему так и кличет смерть?

— Лили Поттер, — улыбается она шире, подходя к нему ближе, склоняясь над его лицом. Малфой молчит, нахмурившись, а потом, резко дергая ее за руку, крепко хватает за шею, так, чтобы она никуда не смогла сбежать. Только Лили усмехается тихо, зная: никуда она не сбежит.

— Что ты со мной сделала, ведьма? — злобно цедит он, надавливая пальцами на ее бледную кожу, и Лили безразлично думает, что не обойтись без синяка.

— Глупый-глупый герой. Я подарила тебе жизнь, — шепчет она, улыбаясь ярко, сверкая глазами. Ей хочется, чтобы в этом сером тумане напротив промелькнула искра интереса или радости, но Скорпиус, сомкнув свои губы в полоску, яростно вздохнув, сильнее надавливает на тонкую бледную кожу и шепчет со злобой и яростью:

— Зачем?

У Скорпиуса в глазах и в позе полное отсутствие желания жить. Каждый день, просыпаясь, он смотрит в окно, не видя перед собой никого — ни столпившихся журналистов, ни колдосестер, глупо посмеивающихся себе в ладонь, ни Лили. И она злится, честное слово, злится, потому что не понимает — почему он так презирает ее, что не нравится ему в собственной жизни.

В журналах одно его имя. Все жаждут его возвращения: мир верит — Малфой, благородный наследник тысячелетних традиций, уничтожит заразу, запечатает ее в колбы, и Англия будет спасена. «Жалкий герой», — с яростью думает Лили, облокотившись о косяк его палаты, внимательно всматриваясь сквозь толпу людей — Скорпиус полон печали. У него ничего нет.

Только у нее — тоже. Одни лишь мысли о нем, когда в ночи, идя вдоль полупустых палат, вслушиваясь в стенания людей за ширмами, Лили доходит до его палаты, скрепит неаккуратно дверью и подходит ближе, к самой кровати, ведь знает — Малфой не спит. Он мрачно смотрит в окно и что-то пытается там отыскать, может, хоть какой-то смысл?

Они молчат так с три ночи. Ничего необычного: она лишь приходит в залитую мраком комнату, присаживается на край его кровати и, проследив за его взглядом, пытается понять, что так манит его туда, на волю, к изувеченному Лондону, к пустым домам и трупам животных в канавах.

— Я ненавижу этот город, — говорит он, не сдержавшись, и Лили, сверкнув глазами, внимательно смотрит в ответ. — Взорвал бы каждый дом, камня на камне не оставил, — усмехаясь, продолжает, внимательно гипнотизируя ее взглядом. — И никакой я не герой, понимаешь?

Лили молчит, улыбается криво, проникая в собственную горечь, вспоминая обезображенные трупы собственных родителей, и хохочет тихо. Ей хочется плакать и кричать, ломать жизни с хрустом в костяшках, а потом улыбаться лунному свету, что проникает сквозь окна в ее дом на отшибе леса.

И эти серые глаза, горящие какой-то тихой яростью, так манят к себе, так одурманивают, что, не сдержавшись, склонившись ближе, Лили шепчет прямо ему в губы, заставляя свое сердце забиться в сумасшедшем танце:

— Нет, Скорпиус Малфой. Ты — герой. Потому что победишь этот мор, слышишь? А потом — уничтожь хоть весь Лондон, только живи, а не погибай, сидя в больничной койке.

У Скорпиуса на лице мелкая вязь шрамов: тонкие, белые, красные, они линиями тянутся по коже, и Лили, аккуратно протирая их зельем, чувствует странную, щемящую внутри нежность, что переполняет ее, выходит из берегов. Никто из них не скажет точно, как получается, что она становится его личной сиделкой; никто бы не смог объяснить, почему ночами, всматриваясь в мрак за окном, они сидят рядом, едва касаясь друг друга пальцами рук. Лили весело. Она меняет каждый день наряды, слышит завистливый шепот колдосестер, что мечтают хоть бы немножко побыть наедине с Скорпиусом Малфоем, и улыбается ярко, смотря каждому в глаза.

— Тебя называют гадюкой за спиной, — усмехается Скорпиус всякий раз, когда, выйдя на площадку около больницы, он ловит ее одинокую фигурку. Она сидит на спинке лавочки, перекинув длинные ноги, и, слегка болтая ими, криво улыбается в ответ, еще более элегантно покачивая носком туфли, пытаясь заставить его дрогнуть или хотя бы потерять привычное спокойствие.

Но Малфой крепок. Он редко когда вообще смотрит на нее, никогда не позволяет ей больше, чем коснуться случайно ночью своей ладони или протереть глубокие шрамы на лице. Лили бесится. Ей-то хочется, чтобы он посмотрел на нее с тем же обожанием, что и тысяча коллег до.

— Ты увлекаешься черной магией… зачем? — спрашивает он вдруг, наконец посмотрев прямо ей в глаза.

Лили пожимает плечами. Она не знает, что так манит ее к запретным снадобьям, страданиям людей и раздирающим душу заклинаниям. Лили не убийца, нет, но иногда ей кажется, что эта магия и добровольно выбранное ею же одиночество разрушают ее, ломают кости и бросают на съедение собственным страхам. Склонив голову вбок, Лили молчаливо смотрит в серые глаза, чувствуя, как сердце пропускает удар и как что-то светлое, давно забытое переполняет ее внутренности. Потому что эти глаза светятся такой теплой тоской, что ей хочется повеситься.

— И почему ты сбежала из дома?

Вдох. Лили кривится. Легкие напрягаются так, словно грозятся разорваться на тысячу молекул, и, напрягая свои губы в улыбке все больше, она опять делает то, что и раньше — избегает, убегает, бежит. От правды. От семьи. От воспоминаний.

— Там меня никто не понимал, никому не было дела до того, что мне действительно нравится, — не выдержав, признается все же, вовремя прикусив губу. А потом, со злостью спрыгнув со скамейки, Лили выпрямляется и смотрит гордо, не боясь ни его осуждений, ни его глаз. — Все хотели видеть во мне добрую, милую дочь Героя Войны. Но я другая. Я озлобленная на весь мир стерва, что живет на опушке шотландского леса и упивается страданиями других. Таков мой путь.

Но Малфой не улыбается в ответ, и улыбка на лице у Лили гаснет. Ей хочется, чтобы он посмеялся или оскалился, но Скорпиус смотрит так понимающе и так безмятежно, что ей хочется вцепиться ногтями в его лицо и вызвать в нем крик боли. Потому что ведьма чувствует, что влюбляется в героя все сильней.

— Моих родителей тоже уничтожил мор, — говорит он беспечно, так, словно это должно многое объяснить. Вздрогнув, Лили невольно отступает назад, и впервые ее спесь дешевой маской слетает с лица. — И я вроде тоже как озлоблен на весь мир, Поттер, потому что у меня по-настоящему никого не осталось. А у тебя же есть братья.

Луна проскальзывает сквозь приоткрытое окно ее небольшой коморки, и Лили, мрачно всматриваясь в серебристый свет, силится не сорваться с места и не пойти к нему. Но не встанет. Не пойдет вместе с ним встречать рассвет в молчании, не будет ловить его редкие задумчивые взгляды. Потому что ей больно, и боль невозможно ни спрятать, ни замаскировать — она вывалится наружу, стоит ей только посмотреть в серую безмятежность.

У нее перед глазами — родители. И их улыбки сверкают так ясно на мертвых губах, что Лили зарывается ладонью в волосы, сжимает плотно губы, дабы не закричать, а потом быстро-быстро дышит. Когда в ее восемнадцать лет в их доме поднялся скандал, и Лили, не беря с собой ничего, кроме толстых, старых томов, навсегда покинула комнату, ей казалось, что вместе с побегом она избавляется от собственных чувств к самым родным на свете людям. Но она ошиблась. Первые месяцы в гордом одиночестве на опушке леса были заманчивыми, да, но что потом? Нескончаемая череда темных, вязких ночей, полных горести и желания увидеться с родителями, посмеяться вместе над ее максимализмом и вернуться домой.

Не вышло. Потому что мор пришел раньше, и мор — непобедим. Он уничтожает всех, кто вдыхает порыв изумрудного пара, и Лили совершено не удивляется, когда видит в коридоре трупов тела их, близких и родимых, значимых и самых дорогих.

Лили плачет тихо, взвыв в голос. Потому что посмеяться вместе теперь не получится — они давно глубоко под землей. А братья? В их глаза, бездонные и осуждающие, смотреть страшнее всего.

Тяжело вздохнув, Лили бессмысленно смотрит в окно — там утренняя заря заливает пространство. Не сдержавшись, сорвавшись с места, девушка подходит к шкафу, находит единственное черное платье, и, переодевшись, закалывает в волосах черную вуаль в мелкую сеточку, сквозь которую единственным ярким пятном — красной помадой — просвечиваются губы.

Она идет медленно, проходит вдоль могильных камней и доходит до главного. Имена отсвечиваются бликами рассветных лучей, и Лили, сморщившись, кладет одинокую розу рядом, между двумя могилами и молчаливо смотрит в фотографии, что стоят рядом. Она замечает почти на каждой себя, и внутренняя агония разрастается с каждой секундой сильнее. Тоска минувшего, сожаления ненаступившего — Лили слишком о многом сожалеет, она слишком многое недоговаривает и прячет.

«Скорпиус…», — невольно думается ей, и, всматриваясь в могилы родителей, Лили чувствует, как неумолимо ее тянет к нему. Ей хочется увидеть его лицо, найти покой в серой безмятежности и, наконец, не совершать одну и ту же ошибку, что преследует ее все эти годы. Лили боится. Годы тайной влюбленности лежат шатким грузом на душе, и она все еще боится сделать первый шаг, потому что вся внешняя уверенность — лишь блеф. Лили знает, что больше всего на свете она боится опять и опять окунаться в собственную боль, что, пролезая в организм, отравляет все.

«Его тоже может не стать».

Лили выдыхает. Мор — непобедим, но она почему-то знает точно, что именно Скорпиус уничтожит его, и ей страшно. Уже однажды он выжил в сражении… кто скажет, что выживет и в другом?

Каблуки громким звуком отскакивают от коридора, и Лили, натянув сильнее вуаль, идет по еще полусонной больнице, не слыша даже стенания больных. Ей как-то грустно и одновременно весело, когда сердце бьется слишком быстро, ураганом снося всю рациональность и логику.

Он не спит, и, внимательно наблюдая за каждым ее шагом, лишь молчаливо хмурит брови, внимательно всматриваясь в вуаль, в черное платье и легкую улыбку на ее устах. Немой вопрос отпечатывается в его лице прежде, чем, склонившись, Лили внимательно смотрит в его лицо, и между ними остаются жалкие недобитые сантиметры.

Ей — можно. Она абсолютно безбашенная, озлобленная на все и вся ведьма, которая делает лишь то, что хочется. И осознание это сладкое вызывает в ней лишь большую веселость. Лили склоняется ближе.

— Что… — невольно спрашивает он, когда Лили, не одергивая вуали, аккуратно целует его сквозь тонкую шелковую сетку прямо в уголок губ, не решаясь на большее, чувствуя, как от волнения у нее сковывает руки и горит что-то внутри.

Минуты тянутся слишком долго, и Лили, внимательно вглядываясь в серые пустоты, чувствует себя самой большой идиоткой на свете, отчего, улыбаясь сильнее, пожимает плечами, как бы оправдываясь, что у нее совершенно нет причин делать то, что уже совершено.

Малфой молчит. А потом, склонив голову на бок, говорит серьезно, почти ядовито:

— У меня есть невеста, Поттер.

Усмехнувшись криво, Лили силится не вздохнуть, не выдохнуть, чтобы не выдать, как больно и грустно ей где-то внутри. И эти глаза. Пронзающие, все видящие и понимающие, Лили хочется, чтобы Малфой был менее ответственным и более легкомысленным, иначе… почему он смотрит так, словно они все совершают большую ошибку?

— Не жена же, — беспечно цедит в ответ.

Ураганом собственных чувств снося внутри любые попытки забить эту нестерпимую, все поражающую боль.

3

Лили злится. Вонзает ноготки в ладонь, улыбаясь ярче, и смотрит внимательно, испытывая тошнотворный позыв. Сесиль Йорк. Она приходит в палату с звонким писком и глупейшей улыбкой на лице, и Лили кажется, что все лучики солнца, едва проникающие в помещение, за секунду сконцентрировались на ней, иначе почему ее тонкая фигурка обрамлена таким светом?
— О, Скорпиус, я так расстроилась… — хнычет она, присев на кровать Малфоя, промокнув платочком глаза. Скорпиус — безмятежен. У него на лице не вздрагивает ни единый мускул, когда Сесиль с громким смехом чмокает его в щеку, попутно болтая о бездумной шелухе.
Когда смотреть на них становится совершенно невозможно, Лили отворачивается, громко хлопая дверцей шкафа, в который только что спрятала бинты и бадьян, а потом, вперив взгляд в окно, внимательно наблюдает за умирающим августом. Ей совсем немножко тошно и неловко: со дня ее почти-что-признания прошло достаточно, чтобы она начала вольготно чувствовать себя в его присутствии, но совершенно мало, чтобы забыть и забить чувство обиды внутри. Она совершенно точно не знает, почему ее так бесит Сесиль и почему ей хочется демонстративно вцепиться в Скорпиуса, чтобы лицо этой дурочки исказилось в чувстве полного отчаянья.
Но Лили силится. Зная, чувствуя, что Скорпиус давно уже выстроил между ними стену, а потому, вглядываясь все пристальнее, она мечтает лишь обо одном — чтобы настала ночь и Малфой был только ее. Чтобы он смотрел на нее своим безмятежным взором, чтобы чувство боли, полностью искажающее его черты, принадлежало только ей одной.
Вздрогнув, Лили поворачивается и видит, что Скорпиус опять смотрит на нее. Невеста щебечет, и ее смех доносится будто из вакуума, потому что даже сейчас Малфой смотрит так только для нее одной, и Лили хочется окунуться в свою иллюзию, будто между ними действительно есть необратимое влечение.
Лили подмигивает. Перекидывает волосы за плечо и улыбается ярче, чувствуя, как поминутно гаснущее солнце щекочет ей кожу.
— Я не герой, — шепчет он вновь, когда ночь охватывает в свое владенье пространство и они опять молчаливо сидят в его палате. Сколько дней прошло с тех пор, как Лили привела его в чувство? Она не помнит, но с каждым днем видит — ему хуже, он гаснет на глазах.
— Как же? Смотри, даже невеста есть, — смеется она тихо, покачивая ногой, а потом, встрепенувшись, привстав на коленях на кровати, хватает его за плечи и смотрит внимательно. Потому что боится, потому что знает — на дне его зрачков давно поселилась смерть, которую он ждет, словно родную.
Между ними молчание. Тяжелое, тягучее, такое, что сдавливает легкие и оставляет шрамы, и Лили, не сдержавшись, прижимается своим лбом к его и видит, как в далеком сером тумане вспыхивает огонек.
— Что тебя гложет, герой?
Но он молчит. И это уже даже не кажется смешным — Лили бесится. Она боится, что когда он уйдет вновь, ей уже не удастся спасти его.
— Я совсем не помню тебя в Хогвартсе, — замечает на следующий день он, найдя ее в очередном коридоре, где, свесив ноги из окна, Лили сидит на подоконнике, бездумно всматриваясь в лютый Лондон. Ей хочется бежать из Мунго, но она сидит здесь ради него одного и ждет, когда череда стонов и проклятий больных погаснет в ее буднях.
Она скучает по лесу, по завыванию ветра и по диким феям, которые, освещая мрачные, густые кроны деревьев, весело танцуют под луной. В конце концов Лили — ведьма. Ей совершенно не нужен никто — лишь зелья да отчаянные путники — от семьи она уже отказалась давно. Родители — под землей, братья? О, однажды она встретила Альбуса среди больных. Он, мрачный, убитый, бросился в бой сразу после смети отца и матери, а потом, молчаливо стиснув зубы, пытался перебороть крик.
— Пускай вот она перевяжет мне раны, — цедит он, ловя взгляд Лили, и она, усмехаясь дерзко, перематывая бинты, давит с силой, так, чтобы ему было больней.
— Предательница, — кривится он, не пытаясь ее остановить.
— Ты бросила нас, Лил-с, — шепчет он через неделю, когда Лили, склонившись над его перебинтованной грудью, водит палочкой, цепко хватаясь взглядом за каждый его изъян.
— Мы никогда тебя не простим, — говорит на прощание, и Лили смеется.
Потому что она — не вернется к ним никогда, потому что — похоронила давно уже где-то в сердце двух братьев, мать, отца и всех остальных. У нее никого, да и только, так почему именно в тот момент, когда Лили наслаждалась своим одиночеством, в ее жизнь вновь забрел человек?
С-к-о-р-п-и-у-с-М-а-л-ф-о-й. Школьное восхищение на перевес с любовью… Только им, почему-то, и хочется обладать.
— А я вот помню, — дернувшись, усмехается Лили, внимательно смотря на его широкую грудь. Бинтов уже совсем мало и даже легкая хромата не так сильно бросается в глаза. Совсем скоро он уйдет отсюда, Лили уверена в этом, уйдет так же, как ее брат — без права на возвращение в ее жизнь. — И у тебя всегда был безобразный вкус на женщин.
Улыбается сильней, пытаясь запорошить подростковую обиду. Ненужные, так долго хранимые чувства — Лили горела в собственной ненависти, замечая Скорпиуса в компании других.
Улыбка вклеивается в кожу. А он, склонив голову набок, лишь внимательно смотрит в ответ, выуживая что-то. И ей страшно, право — потому что смотрит он так, словно видит всю ее душу насквозь.
— Это точно, — наконец отвечает, и что-то совершенно не нравится ей в его глазах, потому что в них нечто едва уловимое сверкает, искрится, падает на дно зрачков.
Впервые Лили, давно позабывшая о наличии собственного сердца, чувствует, как вздрагивает оно, как неловкость и смущение накатывают на нее волной, ведь он стоит совсем рядом, не двигаясь, не пытаясь отстраниться как раньше. Кажется — ей на одну секундочку кажется — что стена между ними с легким хлопком обрывается вниз, и ей страшно узнать, осознать, понять, какого это, когда твои чувства взаимны и поняты.
— Завтра вечером будут танцы, — неловко говорит Лили, боясь оторвать свои глаза. Страх липкими пальцами сковывает все ее тело, когда дерзкая улыбка абсолютно не хочет вклеиваться в уста. Время неумолимо, люди шепчутся, что скоро будет последний бой и все с замиранием сердца ждут возвращения Малфоя.
Когда ей страшно. Боязно. Обидно. Вдруг он не придет вновь?
— Танцы? — проговаривает он, слегка дернувшись, и в его глазах на секунду зажигается интерес. — Что, зовешь меня на свидание, Поттер? — со смешком спрашивает он, и Лили бесится, ведь прекрасно знает — ему все известно, он видит, что она явно симпатизирует ему.
— Тебе двигаться нужно, герой, — фыркает Лили, пряча волосы за плечи, а потом, попытавшись перекинуть ноги обратно в помещение, неловко дергается. Нога скользит, и она, ухватившись за выступ, пытается удержать равновесие — тщетно — и именно в этот момент Лили чувствует, как его теплые руки резко хватают ее за плечи, притягивают к себе.
Он берет ее на руки так, словно она не весит ни грамма, аккуратно ставит на пол, и Лили боится, что от собственного сердцебиения у нее разорвется грудная клетка. У него шершавые, грубые ладони, и впервые она замечает небольшой по размеру перстень с черным камнем в сердцевине, камень, касаясь кожи, обжигает ее лишь сильней, и она силится прямо сейчас не прижать его к какой-нибудь из многочисленных стенок и на радость всем окружающим не поцеловать.
Глупая ведьма. Она ломает жизни людей с хрустом в костяшка, отказывается от собственной семьи, но не может устоять перед красивым личиком н-е-д-о-г-е-р-о-я.
— Что с тобой не так, Поттер? — злится Лили, крутясь возле зеркала. На ней черное, длинное платье с глубоким декольте, и она знает, что выглядит сейчас даже больше, чем хорошо. Взгляды, липкие, давно обыденные, будут сопровождать ее, когда, открыв дверь холла, Лили войдет в большой зал.
Но ей неинтересно внимание, Лили ждет его, мнется в сторонке, отказывает каждому, кто не понимает значение ее горящих глаз. Зависть, непонимание, обожание — все это так знакомо и так скучно, что она уже давно перестает замечать, как сильно меняются люди в лице при ее появлении. Она всегда была такой: с длинными рыжими волосами, ярко горящими карими глазами и злой улыбкой на устах.
Она всегда была сама по себе, как кошка — никому не было дело до замкнутой гриффиндорки, наверное, поэтому Лили нашла покой в черных книжках, в учении Морганы, в нареканьях Салазара и сбежала из дома. Дома — знаменитые родители и лихие братья, и все это так невыносимо, так не ее, что, когда на пороге ее дома однажды появляется отец, Лили лишь тяжело вздыхает.
Она не вернулась. Не вернется. Никогда. Для всех них она чужая, как и они для нее, но почему же, почему сейчас, находясь в окружении людей, слыша шепот и ощущая томные взгляды, Лили чувствует себя так, словно совершила еще когда-то давно роковую ошибку?
Вдох.
Он не приходит. Ни через полчаса, ни через час, и Лили, от нервов мня черную блестящую ткань пальцами, чувствует обиду и смущение — взглядов становится слишком много, она знает, что мешает им всем своим мрачным видом, жестким взглядом карих глаз и роковой улыбкой, сводящей с ума.
Улыбка облезает, обнажая белые зубы, и, дернувшись, она покорно уходит прочь, как всегда, гонимая и презираемая, Лили идет с прямой, как струна, спиной и гордо вскинутой головой, она подмигивает окружающим и соблазнительно ведет плечом, думая, рассуждая, понимая.
Проклятие Беллатрисы Лестрейндж было не в изумрудном дыме. Мор — это воображаемая игра, это хаос и паника. Мор — в головах и в душах, на самом деле ничего из всего, что было, попросту нет. И это проклятие страшно именно тем, что оно не существует, но косит людей. Потому-то мор — не победим, потому-то так смеется Лили над изможденными лицами волшебниками, покидающих Лондон.
Потому-то никогда не боится гулять по забытым трущобам города. И Скорпиус знает это, Лили уверена. Потому что он — наследник Малфоев, потомок и Блэков, — он тот, кому суждено победить мор.
«Глупые-глупые волшебники», — томно шепчет Лили, покидая зал, чувствуя горечь и тоску. Она идет медленно, отстукивая каблуком по набитой тишиной коридорам и опять приходит к нему. Замирает, облокотившись о косяк, и смотрит на Скорпиуса. Он стоит без рубашки, и Лили видит, как целая вязь шрамов, переплетаясь друг с другом, покрывает все его тело — ни миллиметра здоровой кожи, одни лишь красные, синие, длинные линии.
— Что может быть ужаснее этого? — спрашивает он, и Лили замечает зеркало, что стоит подле него. И в отражение она видит привычную жажду смерти — она полностью вбита в его зрачки, не оставляя живого места. — Я выжил, когда должен был умереть, Лили. Но… я не хочу умирать, понимаешь? — говорит он с отчаяньем, повернувшись, и Лили, не выдерживая, делает шаг вперед.
Она понимает. Знает. Чувствует. И ей до боли в костях хочется обнять его, прижаться лбом к широкой, изувеченной груди и почувствовать себя, наконец-то, нужной.
— Ты же знаешь, да? Мора — нет, — говорит он с тихим смешком, а потом, дождавшись, когда Лили встанет напротив него, хватает ее за руку, поднеся ладонь ближе к грудной клетке, где черными линиями высечено «Toujours Pur». — Она околдовала умы, посеяв безумие, и нарекла: «Ты сможешь спасти их, Скорпиус. Этих грязных, опороченных животных, которые не стоят и твоего ноготка. Но цена — это жизнь. Твоя жизнь, Скорпиус Малфой».
Лили касается легонько до высеченных букв и тихо пытается сдержать слезы. Ей страшно и больно, и кажется, что от горечи спасения нет. Ведьме совсем не хочется отдавать героя, и ей плевать на весь мир. У нее — никого, и никто ей не нужен, кроме него одного.
— Я не герой, — надтреснутым голосом шепчет Скорпиус, и Лили, поддавшись вперед, хватает его за плечи и тяжело смотрит, не пытаясь отстраниться. — Но я потерял всех, кого любил, всех, кем дорожил. Моих родителей, моих друзей. И только лишь дойдя до смерти, узнал — все лежит на моих плечах. И цена за спасение этого чертового мира моя жизнь.
Он смеется, улыбается безумно, и у Лили сердце покрывается мелкой сеточкой шрамов, таких — как у него на спине.
— У меня осталась лишь невеста, которую я бы скорее задушил, нежели женился на ней. Я озлоблен, Лили, озлоблен на мир, а в особенности… — склонившись, Скорпиус смотрит ей прямо в глаза, и у нее пропадает даже дыхание от того, насколько наполнены магией его глаза. — На одну ведьму, что решила спасти меня. Зачем?
Сжимая до хруста ее ладонь, Скорпиус мечтает убить Лили, она видит это в его глазах, которые наливаются дикой яростью. И Лили кривится в ответ, наслаждаясь каждой капелькой боли, сладкой и сильной, потому что знает, видит — его влечет к ней так же сильно, как и ее к нему.
— Завтра меня здесь не будет, — тихо шепчет он, ослабив хватку, но Лили даже не пытается убрать ладонь. — Исчезни из моей жизни, Поттер, слышишь?
Лили смеется, лукаво сверкая глазами, а потом, подойдя к нему ближе, едва касаясь пальцами его голой кожи, шепчет, словно в бреду, чувствуя чередующуюся боль с тревогой:
— Никуда ты от меня не уйдешь, недогерой. Ты вернешься, даже с того света вернешься! Ведь отныне ты мой, а я твоя, мы скреплены кровью.
Лунный свет меркнет в ответ, и она видит, как хмурит он брови, как странное непонимание пронзает каждый миллиметр кожи.
Лили силится.
А потом, позабыв обо всем, подходит к нему ближе, обвив за шею, целует быстро, с надрывом, прикусывая нижнюю губу, ощущая металлический привкус крови.
И тогда, когда она чувствует, что сердце напротив дрогнуло, черный вихрь уносит ее прочь от больницы. Лили уходит. Покидает Мунго так же неожиданно, как и приходит в него однажды, и самое последнее, что видит она сквозь размытый черный туман — ярко сверкающие, наполненные яростью и болью серые дымки глаз.

4

Лес наливается светом, светлеют густые еловые ветки, и Лили, вдохнув побольше воздуха, внимательно смотрит вокруг. Она знает, чувствует, верит, что совсем скоро увидит его вновь, оттого внутри нее разливается чувство сладостной тоски — Лили ждет Скорпиуса так, как никого не ждала, и кажется ей, что дело далеко не в заклятие, что навеки сцепило их.
Она не может дать точный ответ на вопрос: «Почему ты сбежала тогда, ведьма?», — не может признаться себе, что испугалась тогда и злого рока, висящего над ними, и своих чувств. Лили возвращается в свою избушку взъерошенной и слишком взвинченной; она хочет найти лишь одно — спасение для своего героя, без которого ей жизнь уже кажется совсем не мила.
И она ищет: перерывает фолиант за фолиантом, обращается к уже давно умершим духам и даже однажды проникает в Хогвартс тайком. В Запретной секции по-прежнему пыльно и грязно, и Лили, чихая тихо в ладонь, просматривает толстые кожаные обложки и понимает — выхода нет.
Лес бесится вместе с Лили, когда, вернувшись, она топает ногой, хмурясь, кривясь в собственной злобе, и безотрадно смотрит вдаль. Ей до последнего хочется верить, что они все просто ошибаются, и в какой-то момент Лили думает даже о том, что, право, зачем Скорпиусу спать весь этот мир ценой собственной жизни? Зачем ему это все?
«Потому что он — герой, — слышит она в порыве ветра, и сердце у Лили обрывается в бездну: «Такова его участь».
Только ей не хочется в это верить. Лили не верит ни в судьбу, ни в удачу, но чувство неизбежности так давит на нее, что однажды она решает заключить сделку с самой Морганой. Высокая худая женщина с длинными черными локонами усмехается игриво, ее пустые черные глаза как бездна, и Лили смотрит без страха в них. В конце концов она слишком хорошо знает ее, слишком долго Лили изучает ее темную магию, чтобы просто склонить голову и забиться в припадочном страхе.
— Я помогу тебе, — шепчет ведение. Эфемерная, ее лицо печально и злобно, и Лили порой кажется, что ее просто нет. — Но взамен него умрешь тогда ты.
Лили не боится смерти. Она смотрела ей столько раз в глаза, что теперь лишь праздно склоняет голову набок. Лили терять нечего, у нее-то и остается только глупое сердце да одинокая избушка на опушке леса… а герой. Что ж, у него невеста и мировое признание — зачем ему умирать?
Ножницы впиваются в волосы, они, словно пыль, опадают на пол, и кажется, что длинными прядями опадает вся ее жизнь. Длинные рыжие волосы, Лили смотрит в зеркало и ей хочется взреветь, потому что теперь пряди едва достигают плеч.
Волосы жгутся туго в котле, черная вязь едва поглощает их яркий цвет, и Лили, плача тихо, мешает ступой сильней. Это зелье поможет ей забрать участь Скорпиус, и все, что остается ей — найти прядь его волос. «Пустое дело», — со страхом шепчет ведьма, боясь, что стоит увидеть его, как можно тысячу раз передумать. Ведь Лили не нужен мир, ей плевать на мор и на всех этих волшебников. Все, чего ей хочется, чтобы он был жив, и было бы слишком глупо умереть самой.
Но?
Лили приходит на площадь и сразу замечает его белые, платиновые волосы. Люди трепещут, разразившись смехом, они смотрят на Малфоя, как на дар с небес, и Лили хочется проклясть прямо здесь их всех. Она видит его бледное лицо, изуродованное мелкой вязью шрамов, и ей хочется взвыть от несправедливости мира.
Она медлит. Можно было надеть мантию-невидимку и аккуратно состричь пару его локонов волос. Но она боится. Лишь смотрит сквозь толпу и чувствует, как что-то тоскливое наполняет ее. Лили не хочет умирать. Да, ей терять нечего, у нее ничего не осталось, но даже так ей бы хотелось просто дожить свой век в избушке и знать, что где-то есть и ее герой. Который счастлив. Который жив.
Вдох. Когда она ловит его взгляд, Лили отступает испуганно назад в толпу, наступая кому-то на носки туфель. Она не слышит ничего — лишь смотрит в задумчивые серые глаза, что взирают на нее, словно мечтая прожечь, и Лили убегает. Расталкивает людей подле себя и бежит сквозь пустые, заброшенные дома. Изумрудный дым слабой струйкой обдает ее ноги, но Лили не чувствует горечи из-за едкого дыма — она-то знает секрет. Мора нет. И стоит ей только прикрыть глаза, как и нет больше Лондона.
Зелье варится с трудом. Лили внимательно смотрит на него, пытаясь придумать, как бы незаметно ей украсть волосы Скорпиуса, и вместе с этими мыслями к ней приходит тоска. Никогда еще ее не раздражает так лес своим завыванием; никогда еще в ночной тьме она не чувствует себя настолько одинокой.
Когда реальность плавно перетекает в воспаленную фантазию, она видит его. Скорпиус стоит у порога и оглядывается кругом, и поначалу ей кажется, что он — мираж.
— Я вспомнил тебя, — вдруг говорит он, присаживаясь на корточки подле нее, и Лили, склонившись ниже над зельем жалеет больше всего, что теперь от ее волос остались недлинные пряди. — В Хогвартсе. Ты вечно ругалась с окружающими и пряталась в пустых, заброшенных классах.
Лили кривится. У нее на лице злоба проступает с каждой секундой все быстрей, но она молчит, намеренно пронзая его взглядом.
— Зачем ты отстригла волосы? — хмурится он, невольно протянув руку, но, словно опомнившись, резко убирает ее, смотря Лили прямо в глаза.
Между ними молчание. Тяжелое, значимое, такое, что передает больше слов, и Лили видит в этих глазах привычное смирение перед смертью, обрамленное корочкой болью. И эта боль так осязаема, что она кривится сильнее, мечтая всю ее забрать себе, лишь бы облегчить его страданья.
— А зачем ты пришел? — цедит Лили, резко поднявшись на ноги, смотря на него сверху-вниз. — Разве не ты просил оставить себя в покое?
Вдох. Воздух в легких тяжелеет настолько, что ей почти физически больно дышать.
— Я ничего не требовала от тебя взамен, когда спасла тебе жизнь. Ты хоть понимаешь, какой ты везунчик?
Голос срывается, сливается с шквалом ветра. Лес волнуется, он полон черной магии и ее душевных сил, и Лили думается даже, что ветхий потолок избушки приложит их вместе к земле. И ей плевать. Она лишь смотрит в бездонные серые глаза напротив, в которых — видит Мерлин — ни единого желания жить, и Лили хочется вскричать, вцепиться в его плечи и хорошенько встряхнуть.
— Ложь, — с едва сдавливаемой яростью отвечает он, поднявшись следом. Его безмятежность маской летит к чертям, и Лили видит целое буйство чувств. — Лили, Лили, Лили. Везде только твое имя. Я просыпаюсь с ним, и с ним засыпаю. Ты ушла, ничего не потребовав взамен. Да? Нет. Ты забрала кое-что у меня.
— Что? — с яростью цедит она, гордо вскинув голову. — Что, черт возьми, я у тебя забрала?
Лили дергается нервно, когда он, схватив ее за локоть, смотрит ей прямо в глаза, и в них столько боли, что ей хочется взвыть в голос, дабы ветер унес вместе с собой всю ее тоску. Длинные шрамы красными, синими линями играются на бледной коже, и Лили, не сдержавшись, едва касается их рукой, поглаживая аккуратно, мечтая навсегда их свести.
— Я не хочу умирать, — говорит он так безотрадно, что Лили, не выдерживая, обвивает его шею руками и чувствует, как слезы комом подходят к глазам. — И я совсем не герой. Но всю свою жизнь я жил, словно ожидая чего-то. Словно с самого начала я и был рожден только для того, чтобы их всех спасти.
У Скорпиуса тяжело вздымается грудь, и дыхание его обрывается. В этой тесной комнатке, наполненной дымом от зелья, Лили больше не видит ничего — слезы застилают ей зрение. Все утопает в мраке расплывчатых образов, все так стремительно катится в бездну.
— Они совсем не понимают, — шепчет, словно безумный, зарываясь руками в ее короткие, тусклые волосы. — Все жаждут от меня подвига и победы… Но это все — не мое. Я только сейчас понял, как сильно мне не хочется умирать, и все из-за тебя. Зачем ты тогда спасла меня, ну?
Между ними сотня не озвученных слов и время, неутолимо убегающее сквозь пальцы. Лили силится, чтобы не захлебнуться в собственной нежности, и, обнимая его сильней, аккуратно касается шрамов на его лице. Шрамами покрыто все его тело, и Лили, выцеловывая каждый, мечтает стереть их всех.
Ночь подкрадывается быстро, окутывая в черный туман всю избушку, лунный свет едва пробивается в окошко, освещая его бледное, спящее лицо. Платиновые волосы разметались на лбу, и Лили, аккуратно касаясь металлическими ножницами, едва слышно остригает прядь.
— Что же я забрала у тебя, Скорпиус? — шепчет Лили во тьму, аккуратно вмешивая его волосы в зелье, замирая на секунду, чтобы бросить на него пустой взгляд. Скорпиус спит, завтра придет конец всему, и Лили, не выдерживая, оставляет котел, подходит ближе и ложится рядом, на край кровати.
— Не занимайся большей черной магией, — говорит он, прежде чем провалиться в сон, и Лили, усмехаясь криво, внимательно смотрит на него, обрамленного лунным светом.
Скоро она перестанет быть чернокнижницей. Скоро ее не будет совсем. И Лили почти готова, да. Лишь смотря в его бледное, изможденное шрамами лицо, что-то внутри нее так и хочет воспротивиться. Лили всего девятнадцать. Ей, будучи одинокой ведьмой, все-таки хочется жить. Ей до отчаянья, до безумия хочется быть любимой и принятой им. И вот, когда счастье так возможно и так близко, что-то неумолимое стоит между ними. Что-то навеки разделяет их.
«Ты будешь жить», — думает она, проваливаясь в сон, сжимая в ладонях его холодную, как у мертвеца, кисть, мечтая эту ночь растянуть в вечность.
Лили просыпается из-за щекочущего солнечного луча, и, дернувшись резко, видит, что она совсем одна в этой мрачной ветхой избушке. Обида накрывает ее быстрее, чем она понимает: Скорпиус ушел к дому Беллатрисы Лестрейндж. Скорпиус ушел на свою верную смерть.
Сорвавшись с места, Лили выбегает из дома, смотрит на овеянный солнечными лучами лес и пытается успокоиться. Котла нигде нет, зелья — тоже, и она понимает — Малфой догадался обо всем. Он понял, что это и зачем, а потому уничтожил. Злость пронзает Лили, когда полный отчаянья крик срывается с губ; Лили бесится. Бесится потому, что небывалых размеров боль умертвляет ее, превращает в ходячий труп.
«Что я забрала у тебя, черт возьми?», — слышит она свой голос в ветре, и, замерев, внимательно вслушивается в шум ветвей.
«Ведьма ушла, не попросив ничего взамен, — чудится ей сквозь ветер его хриплый голос, и сердце у Лили падает вниз. — Но ведьма — сорвала. Она ушла, забрав мое сердце».
Люди толпятся. Стоят, провожая его спину, и Лили, дрогнув, останавливается, смотря ему вслед. Скорпиус идет, не видя ничто и никого, идет прямо к мэнору, из которого дым валит сплошняком. Его спина ровна. Лицо безмятежно, и лишь она видит в красивых его чертах немое отчаянье.
Лили стоит. Смотрит в лица столпившихся, в лица авроров, что огородили проход к особняку, и видит сквозь множества тел лица своих братьев. Они давно — по разные стороны. У Лили никого, и она смотрит им в глаза, зная, что время не повернуть больше вспять. Они никогда не будут той самой семьей, как с далеких картинок; как с фотографий у могильных камней родителей.
Вдох. Лили бежит, сквозь людей, расталкивая их локтями, а потом, апариров прямо перед носом у авроров, перемещается в околдованный круг. Люди кричат, они, ошарашенные, смотрят, а ей плевать. Лили бежит, сбросив туфли с ног, с разметавшимися волосами по лицу — она бежит к нему, резко обвивает его шею и в легком полукруге становится к нему лицом.
Изумрудный дым полнится. Он, обволакивая их тела, проникает в самую кожу, и Скорпиус, вздрогнув, с ужасом смотрит ей прямо в глаза.
— Ты что творишь, глупая? — цедит он с отчаяньем, дернув ее, пытаясь оборвать ее руки.
Дым — полон. Мор — не победим. Он, пролезая под кожу, сжигает легкие в прах, и Лили, смотрящая в лицо смерти бесстрашно, чувствует, как с каждой секундой ей больней дышать; как древнее проклятие уничтожает ее, добираясь до Скорпиуса.
— Забыл? — ласково шепчет Лили, едва касаясь пальцами его лица. Оно изуродовано шрамами, но Лили кажется, что в мире не найти ничего красивее.
— Забыл! — смеется она сквозь кашель, сжимая его шею из последних сил. Скорпиус харкает, сгибается, с яростью смотря ей прямо в глаза, и Лили улыбается криво.
Изумрудный дым проникает в легкие. После него лишь конец, и Лили знает, после их смерти северное сияние заполнит просторные проспекты магического Лондона.
После их смерти — не будет ничего.
Лили силится, падая на землю, держа его в своих объятия, видя, как кровь тонкой полоской стекает по его губам. Она прижимается ближе, касается своим лбом его и шепчет в бреду, предчувствуя пик агонии:
— Ты вернешься ко мне, Скорпиус. Даже с того света вернешься.
Ведь отныне
Я — твоя.
А ты — мой.
Слышишь?