Глава 1Их — вернувшихся в Нурменгард — было трое: сам Гриндевальд, Винда Розье и Абернати.
Бутан оказался для без пяти минут властелина мира сплошным разочарованием: полное фиаско плана с цилинем было само по себе ужасным, а уж то, что это произошло на глазах всего магического сообщества… Одна мысль об этом приводила Гриндевальда в ярость. Не лучше обстояли дела и с безопасностью. Теперь, когда кровная клятва была разрушена, уже ничто не могло сдерживать Дамблдора — самого могущественного и самого коварного его врага.
Первые несколько суток Гриндевальд и его люди жили под постоянной угрозой ареста. После недавних событий министерства магии многих стран заняли непримиримую позицию, и, будучи не в силах добраться до главного виновника, мракоборцы по всему миру преследовали и выявляли тех, кто хотя бы косвенно сотрудничал с Гриндевальдом. Было разоблачено несколько довольно крупных его сторонников, и в какой-то момент даже самому волшебнику в бегах начало казалось, что вот-вот будет раскрыта вся сеть агентов, на выстраивание которой он потратил годы.
Но один день сменял другой, прошла почти неделя, и стало ясно, что самого страшного уже не произойдет. Деятельный и решительный Гриндевальд, естественно, все это время отнюдь не сидел без дела. О нет — он контратаковал, координируя усилия своих переживших охоту сподвижников. И гордые министры магии, открывая утром свежие газеты, то и дело с изумлением обнаруживали то сводки о митингах и терактах в собственных столицах, то срочное известие о смене режима у местных маглов.
Сам Гриндевальд эти газеты почитывал тоже, но, разумеется, совсем с другими чувствами. Вот и этим утром он, сидя в малой гостиной, рассеянно листал "Silberne Fledermaus". Раздел новостей не слишком его впечатлил: все шло по плану. А вот передовица заставила болезненно поморщиться. Под кричащим заголовком "Массовые беспорядки в Европе!" новоизбранная председатель Международной конфедерации магов пыталась одновременно выразить полное понимание серьезности стоящих перед ней проблем и оптимистическую уверенность в том, что порядок и спокойствие будут восстановлены в самом скором времени.
"Идиотка!" — фыркнул Гриндевальд, отбрасывая газету, и под его яростным взглядом бумага вспыхнула веселым голубым пламенем. Как было бы здорово, если бы и Винченция Сантос, эта выскочка, так некстати занявший его, Гриндевальда, законное место, сгинула бы вместе со своей глупой напыщенной речью!
Жаль, что рассчитывать на это не приходилось. Как ни коробила Гриндевальда жалкая риторика Сантос, он вполне отдавал себе отчет в том, что недооценивать противницу нельзя. В конечном счете ее выбрал цилинь, а это что да значило. Как минимум — легитимность в глазах подчиненных и партнеров, а значит, и их готовность стоять за Сантос до последнего. Попытка свалить ее силой прямо сейчас почти наверняка закончилась бы провалом, а этого так скоро после недавнего унижения Гриндевальд просто не мог себе позволить. Нет, это совершенно исключено. Но вот если… если устроить небольшую диверсию…
Мысленно покачав головой, Гриндевальд отвел наконец глаза от кучки пепла, в которую превратилась несчастная газета, поднялся из своего кресла и подошел к маленькому столику у окна. Здесь стояла шахматная доска с уже расставленными фигурами. Этот старый набор из драконьей кости когда-то был подарен своему нынешнему владельцу директором школы Дурмстранг.
— Винда! — позвал Гриндевальд.
Голоса он почти не повышал, но она, конечно, услышала и уже через минуту вошла в комнату. Окинула цепким взглядом обстановку и только после этого, не обнаружив ничего опасного или требующего особенного внимания, позволила себе немного расслабиться. На холодном лице ее расцвела легкая улыбка.
— Ты знакома с игрой в шахматы? — обернувшись к ней, спросил Гриндевальд.
— Еще бы. Мой дед просто обожал их. Но я, признаться, не слишком сильна в этой игре. Бесполезное занятие.
— Бесполезное? Ну что ты, моя дорогая, — Гриндевальд со сдержанной лаской, точно живую, погладил одну из исцарапанных фигурок. — Шахматы — одна из древнейших игр, которые знает человечество. Спорт вождей и императоров…
Прежде, чем он успел продолжить, сверкнула яркая вспышка, и в руке, только что прикасавшейся к костяному королю, оказался зажат бумажный листок с несколькими торопливо начертанными строками. Гриндевальд быстро прочел послание и, сложив его, убрал в карман жилета.
— Это… — начала было Винда.
— Да. Наш друг жаждет встречи. Но это мы обсудим позже. А сейчас, если ты не возражаешь, вернемся к шахматам. Думаю, за полдюжины партий я сумею избавить тебя от предубеждения. В конце концов, печально, когда старинные роды утрачивают свое наследие, и внуки по невежеству неспособны даже оценить то, что в совершенстве умели делать маги еще два поколения назад.
Винда, поначалу отнесшаяся к его словам безо всякого энтузиазма, услышав последнюю реплику об утраченном наследии, низко склонила голову. Гриндевальд всегда знал, как найти к ней подход.
— Заинтересована? — он едва заметно улыбнулся.
— Вы же сами знаете, что да.
— Тогда не будем терять драгоценного времени. Присаживайся, выбор цвета фигур за тобой.
Глава Глава 2Насколько все-таки непредсказуема жизнь... Живешь на этом свете, живешь. Ставишь цели, строишь планы по их достижению… и планы по достижению этих планов, а сбудутся ли они и так ли именно сбудутся, как ты задумывал — Бог весть.
Дамблдор рассеянно покрутил в пальцах перо. Этим утром он собирался завершить крайне важную статью и ответить на несколько не менее важных писем, но привычная собранность неожиданно изменила ему, и мысли то и дело возвращались к вчерашнему вечеру. Отправив Геллерту послание с фениксом, Дамблдор ожидал почти мгновенной реакции. Но той так и не последовало, и это затянувшееся молчание всë больше и больше тревожило его.
Поэтому, когда в дверь осторожно постучали, Дамблдор отозвался с облегчением и даже радостью. Нежданный визитер, кем бы он ни был, давал повод отвлечься и от тягостных размышлений о туманном будущем, и от никак не желавшей складываться статьи.
— Войдите!
Дверь приотворилась, и в кабинет заглянул Ньют Саламандер. При виде его открытого и немного смущенного лица Дамблдор широко улыбнулся. Встречи с этим самозабвенным чудаком и в обычное-то время доставляли ему удовольствие, а уж сегодня увидеть именно его было приятно вдвойне: если и был в этом мире кто-то совершенно неиспорченный политическими амбициями и лукавыми мудрствованиями, так это, конечно, Ньют.
— Простите, профессор, я не помешал? — смутившись, спросил тот, не решаясь войти.
— Нисколько, мой друг, нисколько. Я как раз собирался немного прогуляться по окрестностям. Составишь мне компанию?
Последовал неловкий кивок.
Несмотря на то, что время было еще относительно раннее, на улице стояла удивительная для Шотландии жара. Пока они дошли до озера, Дамблдор взмок под своей плотной мантией, да и спутник его, казалось, был не в своей тарелке. Впрочем, в случае молодого Саламандера это не значило почти ничего: он частенько выглядел так и безо всякой причины. У воды, в тени деревьев, зной ощущался не так сильно, и мужчины остановились передохнуть.
Долгое молчание нарушил Ньют:
— Профессор, вы же понимаете, что Виченция долго не продержится?
Дамблдор посмотрел на него с печальным недоумением:
— Как? И ты, Ньют?
— А? — молодой человек явно не понял ни отсылки, ни самого вопроса. — Вы, должно быть, думаете, что я должен поддерживать ее, ведь она, кажется, чудесный человек и к магическим существам относится не в пример многим другим. Но в такое тяжелое время, как это… Нет, я никогда не поверю, что она сейчас — именно та, кто нужен нам всем. Мир нуждается в куда более сильном лидере, чтобы противостоять Гриндевальду.
Заметив, наконец, явное нежелание собеседника поддерживать эту тему, Ньют покраснел, замялся и поспешил заговорить о чем-то другом:
— А вы не говорили, что на территории Хогвартса появились клабберты! — с почти искренним воодушевлением произнес он. — Мне всегда хотелось понаблюдать за ними в естественной среде, но… но, конечно, сейчас совсем не время, — он окончательно сник.
Видя его смущение, Дамблдор мысленно глубоко вздохнул. Обсуждать политику в целом и Гриндевальда в частности у него по-прежнему не лежала душа, но раз Ньют сам заговорил об этом, значит, он по-настоящему встревожен, и оставить его совсем без ответов было бы жестоко и нечестно.
— Мне кажется, — мягко сказал профессор, — именно потому, что сейчас тяжелое время, мы и должны не делиться сомнениями в способностях госпожи Сантос, а сплотиться вокруг нее и помочь ей всем, что в наших силах. Тем более, что большинство магов даже не представляют себе, насколько опасна нынешняя расстановка политических сил. Ге… Гриндевальда часто упрекают в том, что он не видит в маглах людей, когда как сами упрекающие привыкли не видеть маглов в принципе, полностью игнорируя происходящие у них события, за исключением тех случаев, когда нужно продемонстрировать политически выгодную страшную картинку. Сейчас нам кажется, что в Бутане мы сумели избежать наихудшего развития событий. Мрачные пророчества Гриндевальда вот-вот официально объявят ложью, призванной запугать обывателей. Но так ли это? Его выводы, конечно, никуда не годятся, но вот факты, от которых он отталкивался… Лично меня тоже очень беспокоит Германия. Гораздо больше, чем Бутан, на самом-то деле. Пока взгляды всех волшебников прикованы к выборам председателя Международной конфедерации магов и первым шагам госпожи Сантос, в магловском Берлине происходят процессы, способные в перспективе затронуть жизнь каждого из нас гораздо серьезнее. Впрочем, поживем — увидим… поживем — увидим.
— Быть может, сам Гриндевальд, и устроил все это… ну, в Берлине, — упрямо сказал Ньют. — Мы ведь даже не знаем, где он сейчас находится.
— Почему же не знаем? — Дамблдор рассеянно почесал переносицу и снова устремил взгляд на сверкающую под солнцем озерную гладь. — Он в Нурменгарде. Другой вопрос — где Нурменгард.
— Простите, профессор, но я не понимаю…
— Что ж тут непонятного. Ты ведь неоднократно слышал, в какой стране находится этот замок, не так ли? Так скажи мне.
Ньют открыл было рот, чтобы ответить, но вдруг замер. Постепенно на веснушчатом лице его проступили сначала задумчивость и недоумение, а потом смутное понимание.
— Это какая-то магия?
— Заклятие "Фиделиус", почти наверняка. О, мы прекрасно знаем, где он. Но это никак не поможет нам отыскать его, если, конечно, он сам не захочет быть найденным. Или если нам не удастся сделать так, чтобы он этого захотел. Возвращаясь же к твоему вопросу — да, Гриндевальд вполне может стоять и, я уверен, даже точно стоит за частью происходящих событий. Но полностью приписывать их его влиянию было бы огромной ошибкой. Образно говоря, то, что он делает — это попытка оседлать дракона, использовать себе на руку назревшие в недрах всего человечества конфликты, недоумения, отчаянные надежды. Притом дракон вполне реален, Ньют. Пугающе реален.
Пока они разговаривали, солнце поднялось выше, и даже в тени некуда было скрыться от жары. Не сговариваясь, волшебники повернули обратно в сторону замка. Из-за летних каникул коридоры школы были пусты, и путь до директорского кабинета Дамблдор и Саламандер преодолели достаточно быстро. Взмахнув палочкой, профессор зажег огонек под медным чайником, но тут же, смущенно улыбнувшись, погасил его и призвал с кухни кувшин холодного морса.
— Если дракон реален, — проговорил Ньют, осушив свой бокал, — то я тем более не понимаю, почему вы отказались от должности.
Дамблдор не спешил отвечать, но, поняв по выражению лица Ньюта, что молчанием тот не удовольствуется, проговорил с деланной бодростью:
— На то есть множество причин. Начиная с той, что я по определенным причинам, о которых тебе не нужно знать, даже представить себе не мог, что цилинь остановит свой выбор на мне, и изрядно растерялся, когда это произошло… что, к слову, само по себе говорит не в пользу моих якобы выдающихся лидерских качеств. И заканчивая той, что место, где я могу принести наибольшую пользу и наименьший вред, — здесь, в Хогвартсе, — профессор опустил глаза и налил себе еще морса, показывая, что тема закрыта.
Ньют, впрочем, не мог не сделать еще одной попытки:
— Но вы могли бы, по крайней мере, возглавить поиски Гриндевальда. Вы так хорошо понимаете его.
При этих словах Дамблдор рассмеялся, но в смехе этом было больше удивления, чем веселья.
— На самом деле именно сейчас я очень сомневаюсь в этом. Еще вчера я бы, возможно, согласился с тобой. Но, судя по всему, это было бы непростительной самонадеянностью.
— О чем вы говорите?
— Скажем так, я сделал ход в нашей с ним шахматной партии, но так и не дождался ответного. Возможно, дело в том, что он меня отвлёк, поскольку ход был не слишком удачен. А возможно, за те годы, что нам не приходилось взаимодействовать напрямую, Геллерт изменился больше, чем я думал.
Ньют недоуменно поморщился.
— М-м-м… шахматная партия — это метафора, как дракон, о котором вы говорили раньше?
— И да, и нет. Разумеется, сейчас мы с ним играем не в прямом смысле этого слова. Но, в сущности, в своих выборах методов и средств я во многом опираюсь на прошлые наши с ним партии, которые были вполне реальны — обычная деревянная доска, обычные деревянные же фигуры…
Взгляд Дамблдора стал слегка расфокусированным. Неожиданно прошлое, воспоминания о котором он гнал от себя так долго, захлестнуло его — яркое, удивительно живое, точно образ в Омуте памяти.
Деревянный конь со сколом вместо левого уха. Треск поленьев в камине. Серьезное сосредоточенное лицо миссис Бэгшот, которая как раз делает очередной ход. И Геллерт… всегда Геллерт — вне поля зрения, но рядом: позади его, Дамблдора, кресла. В роли зрителя он, как обычно, почти невыносим. Кто-то в таком положении болеет за или против одного из игроков, кто-то просто наслаждается красотой партии, кто-то равнодушен и скучает. Геллерт же словно сам играет на обеих сторонах доски, раздражаясь из-за каждого неудачного хода, кем бы он ни был сделан. Пока ему еще удается себя сдерживать, но, судя по тревоге то и дело бросающей на него взгляды миссис Бэгшот, взрыв уже близок.
— Не принимай все так близко к сердцу, милый, — примирительно говорит она.
— Да с вами обоими с ума сойти можно! — Геллерт гневно фыркает. — В жизни не видел более бездарной тактики. И ладно бы только ты, тетушка, тебе простительно. Но, Альбус, что, скажи пожалуйста, ты делаешь? Я думал, что ты умнее!
Дамблдор, не прекращая игры, позволяет себе едва заметную улыбку. Очевидное заблуждение Геллерта, не разглядевшего в их партии ничего, кроме случайной последовательности немотивированных решений, льстит ему. Но откровенно демонстрировать радость, пусть даже в тот момент, когда друг не видит его лица, чревато серьезной ссорой. Уж слишком хорошо, несмотря на краткое время знакомства, они знают друг друга — не так, как обычные приятели или единомышленники, а как человек знает свое отражение в зеркале. И потому любое заметное телодвижение выдаст его эмоции не менее явно, чем откровенная усмешка превосходства или ехидная реплика.
— Вот, значит, какого мнения ты о моих умственных способностях, — полушутливо, полуобиженно говорит миссис Бэгшот. — И очень зря. Если хочешь знать, это эксперимент.
— Какой эксперимент? Кто больше раз глупо подставит фигуру до конца партии?.. Ну вот что ты сейчас творишь?! — не сдержавшись, он с силой бьет кулаком по спинке кресла. — Она же заберет твою ладью!
— Ну и пусть забирает, — Дамблдор пожимает плечами, — на здоровье.
— Не дразни его! — смеется миссис Бэгшот, сгоняя с доски отчаянно сопротивляющуюся ладью. — Геллерт, ты все неправильно понял. Мы пытаемся выяснить не кто из нас сильнее как шахматист, а что будет, если оба соперника станут методично использовать для определения тактики вторую теорему Бриджит Венлок. У Альбуса есть очень любопытные соображения на этот счет.
— Играть с помощью арифмантики? По-моему, более бессмысленного соображения трудно придумать!
— Значит, по-твоему, я не умен? — теперь уже и Дамблдор откровенно веселится.
— Да, не очень.
— Что ж, если хочешь, мы можем попробовать сыграть с тобой.
Геллерт, не теряя времени на разговоры, плюхается на соседний с тетушкой стул и принимается расставлять фигуры. Его хмурое лицо постепенно разглаживается, становится непроницаемым, точно у игрока в покер, но Дамблдор понимает — отчасти с предвкушением, отчасти с тревогой — что это ненадолго. И действительно: по мере того, как победа начинает клониться на сторону белых, в жестах и мимике Геллерта угадывается все больше с огромным трудом сдерживаемой ярости. Но, как всегда, он даже перед лицом неминуемого поражения отчаянно борется до самого конца, пока несколько смущенный состоянием друга Дамблдор не объявляет робко, точно извиняясь, мат. И только после этого взрывается.
От резкого толчка доска, проехавшись по столу, краем врезается в грудь Дамблдора, немногие уцелевшие в ходе партии фигуры разлетаются в разные стороны. Геллерт тяжело дышит, его кулаки непроизвольно сжимаются, но больше всего Дамблдора пугает выражение его глаз. Прежде они неоднократно встречались за шахматами, и каждый раз после своих не таких уж частых проигрышей Гриндевальд реагировал достаточно бурно, но никогда прежде в такие моменты лицо его не выражало подлинной ненависти, и под этим пылающим взглядом последние капли радости покидают Дамблдора. Он примирительно вскидывает руку, собираясь сказать что-то утешительное, но Геллерт явно не настроен слушать.
— Это просто дурацкое совпадение, — срываясь на фальцет и оттого еще больше раздражаясь, выкрикивает он. — Твоя тактика не стоит ничего! И арифмантика тут не при чем!
Дамблдор смотрит на захлопнувшуюся за другом дверь гостиной молча, не зная, как реагировать на эту выходку. На помощь приходит забытая ими в пылу противостояния миссис Бэгшот:
— Ох, Альбус, ты же сам понимаешь, что он это не всерьез, — говорит она, участливо касаясь его плеча своей маленькой пухлой ладонью. — Это все его характер… боюсь, что однажды тот сыграет с ним дурную шутку. Иди-ка домой, тебя, наверное, заждались. А насчет Геллерта не беспокойся. Он немного придет в себя и сам же прибежит выспрашивать тебя про новую методику. Просто не сможет устоять.
Дамблдор медленно опускает голову. Несмотря на то, что от слов миссис Бэгшот ему немного полегчало, на душе все равно скребутся кошки. Он точно знает, что она права. Но одновременно знает без тени сомнения, что ничего похожего на извинения со стороны Геллерта не последует. И эта непрошеная мысль — о, сколь ясно видно это, когда оглядываешься сквозь прошедшие годы! — как первая тень, омрачившая прежде безоблачное сияние их дружбы, как первый шаг в сторону обрыва.
— Профессор? — голос Ньюта разрушил власть воспоминаний.
— Что?.. Извини, я, кажется, задумался о своем, — Дамблдор сокрушенно покачал головой. — Со стариками такое случается. Напомни, о чем мы говорили?
— Никакой вы не старик. А говорили мы о шахматах.
— В самом деле? В таком случае, может быть, ты захочешь попробовать свои силы? Очень полезная игра, на самом-то деле, — Дамблдор один за другим выдвинул несколько ящиков стола и, наконец, достал карманную доску.
Ньют посмотрел на нее с некоторой настороженностью. Когда-то, еще в годы учебы в Хогвартсе, он неплохо овладел этим искусством, но любимая работа совсем не оставляла места для других увлечений, и последний раз он играл с Тесеусом… даже сразу не вспомнить когда. Лет семь, а то десять назад.
— Полезная для чего? — наконец спросил он, чтобы потянуть время.
— Видишь ли, — окончательно пришедший в себя Дамблдор быстрыми уверенными движениями расставлял фигуры, — у меня есть теория, что по тому, как человек играет в шахматы, можно составить достаточно полное представление о его характере, темпераменте, склонностях, приоритетах в жизни и так далее. Вообще такие выводы можно сделать и глядя на то, как он с полной отдачей занимается любым другим делом, но игры, рассчитанные на интеллект, память и спортивный азарт, особенно показательны.
— Звучит как-то не… — Ньют запнулся, не сумев подобрать последнего слова. — Разве это справедливо: судить о человеке по тому, сильный он или слабый игрок?
— Открою тебе одну тайну. После определенного уровня опыта в шахматах нет "сильных" и "слабых" игроков. Как нет и "сильных" или "слабых" тактик. Весь секрет успеха в том, чтобы найти свою тактику. Пусть и не идеальную, если судить о ней вообще, но зато помогающую именно тебе максимально использовать свои сильные стороны.
— И какая же тактика у Гриндевальда? — Ньюту по-прежнему не слишком хотелось играть, но просто сидеть перед приготовленной к схватке доской было бы достаточно невежливо, и он рассеянно сделал первый ход.
При упоминании темного волшебника по лицу Дамблдора скользнула едва уловимая тень боли. Ответил он, впрочем, вполне спокойно и, казалось, даже безразлично, одновременно переставляя одну из своих пешек:
— У Гриндевальда? Он играет… вернее, играл прежде, в те давние годы, когда мы были знакомы лично, как политик. Я бы даже сказал, — он невесело усмехнулся, — как диктатор. Сразу, с первых же шагов, пытается захватить доминирующее положение, не оставив противнику ни единого шанса. Но в его давлении нет излишней прямолинейности, свойственной некоторым отличным аврорам… твоему брату, например. Он умеет отступать. Умеет жертвовать. Однако в каждом случае это отступление или жертва — глубоко продуманный маневр. Чаще всего — ловушка, предназначенная для того, чтобы сбить с толку, вынудить к опрометчивым поступкам. Вообще глубокое понимание людей, причем понимание без эмпатии — это самая сильная его сторона. Он как никто умеет обнаруживать чужие слабости и использовать их к своему благу. И, конечно, как прямое следствие, ничто не выводит его из себя так, как невозможность понять логику действий соперника.
— А вы, профессор? Как играете вы? — с куда более искренней, чем прежде, заинтересованностью спросил Ньют, делая очередной ход.
— Об этом всегда лучше судить со стороны. Мне бы было приятно думать, что я играю как исследователь, но, боюсь, на практике к моей тактике примешивается слишком многое от педагога или все того же политика… в некотором смысле между ними нет разницы, знаешь ли. Хорошая педагогика — это ведь тоже почти всегда манипуляция.
— Это как-то очень уж предсказуемо, — с некоторым разочарованием проговорил Ньют. — Он диктатор и играет как диктатор. Вы педагог и играете как педагог. В чем же тут секрет? С тем же успехом можно сказать, что я играю как магозоолог!
— Ох Ньют, твоя беда как раз в том, что ты не играешь как магозоолог! — Дамблдор добродушно улыбнулся. — И уже поэтому неизбежно проиграешь. Посмотри на себя, тебе ведь, в сущности, все равно, чем закончится игра, она едва занимает тебя. То ли дело наблюдение за очередным вымирающим видом!
— Тут вы правы, — в ответной улыбке Ньюта сквозила застенчивость. — Но как это исправить? Они, — он ткнул пальцем в ближайшую фигуру, — ведь только кажутся живыми.
— Всегда можно призвать на помощь воображение. Только представь, что это, — Дамблдор указал на своего короля, — клабберт в своей естественной среде обитания. Что тебе нужно сделать, чтобы добиться своей цели и получить возможность наблюдать за ним с близкого расстояния?
— Расположить к себе, — не задумываясь ответил Ньют. — Но — ненавязчиво, чтобы он, доверившись мне, не изменил при этом своих обыкновений.
— Вот видишь! — Дамблдор широким жестом указал на доску. — Теперь ты знаешь, что делать.
Они играли до позднего вечера. Из дюжины партий Ньют выиграл две и радовался при этом как ребенок, но на предложение как-нибудь продолжить при случае ответил отказом.
— Два хобби — это слишком много, — сказал он. — Особенно когда они повторяют друг друга.
Проводив его до двери, Дамблдор вернулся за стол, где его с самого утра ждали неотвеченные письма. Но стоило ему со вздохом взяться за перо, как в окно постучали. Через несколько секунд стук повторился, и Дамблдор поспешил распахнуть скрипнувшие створки. В комнату влетела внушительного вида птица, чей вид он сразу не смог определить. Впрочем, не слишком и пытался: все внимание его занимало доставленное ею письмо. Заметив, что пальцы непроизвольно подрагивают, Дамблдор усилием воли попытался заставить себя успокоиться. Нет никаких причин для тревоги: ответный ход, пусть и с опозданием, сделан, встреча назначена. Осталось сделать несколько последних приготовлений. Спрятав письмо в карман, Дамблдор решительно двинулся к выходу из кабинета. За его спиной забытая птица рассыпалась пеплом.
