Lo scherzo, come la morteРокудо Мукуро заигрался
Рокудо Мукуро никогда не скрывал свои суждения. Он ненавидит мафию и сражается только за себя — две правды, которые должна была выучить уже, наверное, каждая сицилийская собака. Правда, ему регулярно приписывают какие-то странные мотивы, в духе дружбы с Десятым и любви к Хром. Абсурд, он хранит Туман Вонголы только ради уничтожения мафии изнутри, а девчонка… запасное тело лишним не будет. Впрочем, иллюзионист был достаточно самокритичен, чтобы признать — к Десятому Поколению он привязался. Очаровашка Кёя-кун, которого так забавно злить, тупой Рёхей, на чьё имя можно оформить заведомо провальные сделки, вечно что-то орущий Хаято, готовый на всё «во имя Джудайме» и безотказная Хром. С остальными всё было не так просто — лыбящийся придурок Такеши видел сквозь все иллюзии, Ламбо был мелким и жутко раздражающим, а Тсуна…
Необъятное, всепрощающее Небо.
Мелкий Босс неведомым образом выторговал его жизнь у безжалостных Вендиче, добыл набор документов и прикрыл перед всеми мафиози Италии. Шёл навстречу почти по любому вопросу, мило улыбался и смотрел своими доверчивыми глазами, как маленький щеночек. В такие моменты захватить его тело хотелось ещё сильнее.
Вопреки собственным убеждениям, мафиози из Мукуро вышел отличный. Он почти сразу подмял под себя бордели, стриптиз-клубы и весь игорный бизнес — от легальных казино до подпольных развлечений школяров. Ведь именно в таких местах и правит абсолютная Иллюзия, верно? Погрузившись в это, Рокудо Мукуро довольно быстро позабыл звон цепей Хранителей Законов и лица тех учёных, что когда-то уничтожали его. Именно с этого момента Рокудо Мукуро решил продемонстрировать миру любимую свою часть — ведь главная заповедь нового мира это «быть собой», верно?
Иллюзии, деньги, Вонгола — три щита, под прикрытием которых Рокудо Мукуро мог творить то, что ему вздумается. Ничто в этом мире не могло остановить или ограничить его — и иллюзионист прекрасно это понимал.
Савада Тсунаёши знал обо всём. По праву Босса, который прикрывает ошибки своих подчинённых, по праву наследника гипер-интуиции Примо и по праву самого близкого к Мукуро человека. Сначала Тсуна не верил. Смеялся после доносов про нелегальный сбыт оружия, отправлял перепроверять носящих полный набор "венеры" пуританок, выводил из оборота фальшивые деньги. Потом понял и начал разговаривать. Вызывал иллюзиониста к себе, закрывал двери и несколько часов говорил о недопустимости подобных вещей, о ценностях Семьи, о морали, добре и внутреннем стержне, делающим человека человеком. Мукуро обычно кивал, обещал завязать — а через пару часов на столе Дечимо появлялся очередной отчёт о краже союзных денег, о секте «Синего Спейда», чьи последователи переписывали все свои деньги на своего разноглазого лидера и вспарывали собственные животы в людных местах, о новых пациентках больниц, сведённых с ума… Разговоры становились всё напряжённее и истеричнее, а «подвиги» всё более изощрёнными. В иллюзиониста начали летать стаканы, графины и вазы, в изобилии стоящие в особняке Вонголы. «Немедленно прекрати всё это, тупой ананас!». «Ку~фу~фу». Торговля ядовитыми химикатами, выдаваемыми за наркотики, появление в людных местах в облике других хранителей и полный беспредел, после которого у условного образца начинались проблемы, три проститутки, танцующие на гробу Девятого в день похорон…
В первый раз, когда Савада просто заплакал, Мукуро радовался, как ребёнок — вот они, новые горизонты! Вот он, новый облик Босса! Красные глаза, тихие всхлипы: «Пожалуйста, прекрати, Мукуро-сан». Фирменная сальная улыбка и медленное раздевание глазами: «Ты такой милый, когда злишься, Тсу-кун. Ку~фу~фу». Теперь иллюзионист придумывал всё более мерзкие вещи только в противовес Боссу — как далеко они смогут зайти в этой игре? Что будет их концом? Мукуро наслаждался своим развлечением — издеваться над нервным Дечимо так весело, Ку~фу~фу.
При всём этом Рокудо Мукуро оставался надёжным Туманом. Задание любой сложности будет выполнено, он точно прикроет Босса, если понадобится, то и собой, и остальные Хранители могут рассчитывать на любую поддержку с его стороны. На регулярных собраниях и дружелюбных посиделках он был просто милым парнем с лёгкими заскоками — не лучше и не хуже других, в самом деле. В такие моменты Тсуна ничем не выдавал своего отношения к Туману и даже не намекал на разборки за закрытыми дверьми. Хром преданно заглядывала в глаза, Кёя-кун мысленно расчленял его тело из своего тёмного угла, и в царящей вокруг сладкой патоке идиллии Мукуро иногда позволял себе хитро подмигнуть своему Боссу — пусть они верят в Иллюзии, но мы-то с тобой знаем правду, верно? Тсуна обычно вздрагивал в такие моменты, но тут же брал себя в руки и виртуозно маскировал порывы. Рокудо Мукуро мысленно хихикал — Дечимо слишком беспокоится о своих людях. Ситуация с Туманом причиняла Саваде боль, но никто, даже его верная Правая Рука, не замечали этого. И после такого Тсу-кун продолжает называть их своими друзьями?
В какой-то момент привычная игра с Тсу-куном выходит из-под контроля. После очередного задания Рокудо Мукуро заходит в кабинет к Боссу, предвкушая очередную истерику. Дечимо снова будет стоять перед ним на коленях и умолять остановиться? Или придумает что-нибудь новое?
Но Савада Тсунаеши не сидит за столом, не расхаживает нервно по кремовому ковру и даже не пьёт виски, украдкой пронесённое под вездесущим взором Гокудеры. Десятый стоит спиной к двери и задумчиво рассматривает букет синих хризантем. Поворачивается, смотрит непривычно усталыми глазами и выглядит жутко взрослым — Мукуро и забыл, что Дечимо давно не пятнадцать.
— Раньше они были белыми, Мукуро-сан. Я подготовил их к твоему приходу.
Иллюзионист кивает, но Боссу не нужен этот кивок — он возвращается к цветам. Синих хризантем не бывает в природе — их получают, поставив срезанный цветок на пропитанную специальным раствором губку. Рокудо Мукуро улыбается — на языке цветов белые хризантемы значат «Правда». Что же хочет сказать Босс, меняя их цвет?
Может быть, «Иллюзия»?
Савада Тсунаеши молчит. Рокудо Мукуро молчит тоже. И это молчание вводит иллюзиониста в недоумение — это не по правилам. Вопросительное покашливание, и Дечимо начинает говорить.
— Ты начал торговать детьми.
Мукуро хихикает своим фирменным, куфуфукающим смехом, и чувствует неимоверное облегчение — всё как обычно. Савада всё ещё распекает его. Всё ещё простил. Всё ещё играет по правилам.
— Почему бы не пристроить маленьких сеньоров и сеньорин в любящие руки, если их собственные родители с таким жаром продают их мне? Или ты хочешь, чтобы я прекратил торговаться, и платил запрошенную цену?
Пустой взгляд Босса. Иллюзионисту не по себе, и он ёжится и смеётся, стремясь защититься и прогнать это странное чувство, которое холодит грудь.
— Остановись. Тебе ведь совсем не нужно всё это — все твои деяния почти не приносят денег. Ты отличный Хранитель и хороший друг. Ты знаешь законы Вонголы, и тебе не составит труда следовать им. Прекрати. Прекрати разрушать самого себя изнутри, прекрати позорить своё имя. Прекрати валяться в этом дерьме, которое презирается даже среди так ненавистной тобой Мафии. Стой, Рокудо Мукуро. Остановись.
Иллюзионист немного оглушён и растерян, он маскирует своё состояние за фирменной улыбкой и дурацким смехом. Савада сейчас немного похож на себя в самом начале их игры, но что-то не так.
Дечимо слышит этот смех и обречённо прикрывает глаза. Громкий, долгий выдох через рот — мужчина устал, бесконечно устал. Это вселяет в Мукуро потерянную уверенность — он всё ещё свободен, не скован рамками и цепями. Он снова может уйти безнаказанным. Шутливый поклон и улыбка, полная облегчения — всё хорошо, всё как обычно. Савада не нашёл сетей, способных его пленить.
В этот раз отчёт о детской проституции появляется на столе Вонголы Дечимо не в тот же день, как обычно бывает с проделками иллюзониста, а через неделю. Мужчина спокойно подписывает и кладёт его в сторону. Синих хризантем нигде не видно.
Рокудо Мукуро проснулся в тёмном помещении, привязанный к стулу, в лучших традициях Мафии. Глупо подставился, на самом деле — одна из проституток вырубила его ударом по голове, пока он развлекался с двумя другими. Кольца Тумана не было, но иллюзионист был спокоен — он слишком значимая фигура в Вонголе, никто не станет его убивать. Наверняка, похитители желают узнать что-нибудь о Семье… пусть приходят — сила Иллюзии отнюдь не в проводнике.
В помещении нет окон, так что Мукуро довольствуется тусклым светом лампы. Он водит головой из стороны в сторону, и тихий шорох из самого мрачного угла заставляет его напрячься. Из темноты выходит человек, и Мукуро, испытав громадное облегчение, заливисто смеётся.
— Какая встреча, Кёя-кун! Тебе так не хватает моего общества, что ты решил запереть меня в своём подвале?
Облако спокоен. Стоит и смотрит, как удав Каа из увиденного в детстве русского мультика. Мукуро это сравнение веселит ещё сильнее.
— Значит, у нашего Тсу-куна сдали нервишки. Признавайся, он сам попросил проучить меня, или ты застал его рыдающим в кабинете? Будешь читать мне проповеди? Как долго я не смогу встать с больничной койки?
Хибари Кёя улыбается, и Рокудо Мукуро пытается отшатнуться. Это не усмешка, не оскал и не лёгкое искривление губ, какое можно иногда видеть на лице самого нелюдимого Хранителя. Эта искренняя, широкая улыбка, и иллюзионист ясно понимает, что живым из этой комнаты не выйдет.
— Ты не посмеешь! Я один из вас! Небо...Небо не простит!
Улыбка становится ещё шире, а паника всё сильнее. Облако шагает к своей жертве и бережно кладёт на дрожащие колени синюю хризантему. Неловкое движение, и половина лепестков рассыпалась по полу, исчезнув в темноте.
Там, где скоро исчезнет он сам.
— Даже наше Небо не безгранично, заигравшееся травоядное.
Мукуро судорожно пытается призвать свои силы, скрыться в иллюзии, сбежать — Облако задумчиво наклоняет голову на бок, такое же безразличное, как его собратья в небесах.
— Последняя разработка Верде. Частный заказ, Зверёк заплатил огромные деньги. Никакого Тумана, никаких иллюзий, никаких перерождений.
Нежное прикосновение огрубевших костяшек к щеке жжёт не хуже пламени Вендиче. Нежная, пугающая улыбка, и тихий шёпот — таким голосом надо разговаривать с любимой девушкой в постели. Привычные слова, которые уже давно никто не воспринимал всерьёз, превратились в уверенное обещание.
— Я забью тебя до смерти.
На очередных дружеских посиделках к Боссу подходит привычно смущённая Хром. Остальные негромко переговариваются, Хибари из своего любимого угла гневно зыркает на остальных.
— Босс, меня беспокоит Мукуро-сама. То есть, он и раньше исчезал на неопределённое время, но…
Хранители затихают, а потом начинают обеспокоенно переговариваться — действительно, от извращенца-Ананаса уже давно ни слуху, ни духу. Потерянным и обеспокоенным выглядит их Босс — в такие моменты и не скажешь, что в его хрупких руках вращается Мафия. Их понимающее Небо берёт холодные руки Тумана в свои и ободряюще улыбается.
— Давай подождём ещё немного, хорошо? Если Мукуро-сан не вернётся, мы отправимся искать его. Не волнуйся, Хром. Он обязательно вернётся.
Ободряющая улыбка, и девушка оттаивает. Все в комнате испытывают неимоверное облегчение — они верят своему всепрощающему Небу, которое смогло сохранить свою мягкость и доброту даже в грязном мире Мафии.
Савада даже не смотрит на своего нелюдимого Хранителя, отлично зная, что и Хибари не удостаивает его взглядом.
Ещё одна тёмная нитка связала Небо и Облако.
Не первая и далеко не последняя.
La devozione, come la morteГокудера Хаято слишком верит в Небо
Гокудера Хаято обожал своего Босса. Его восхищение Десятым порой принимало ненормальный облик, и сам подрывник прекрасно об этом знал. Джудайме в таких случаях просто улыбался и говорил, что всё в порядке. Его великолепное, всепрощающее Небо.
Именно этот свет и доброта позволили Правой Руке стать настоящим мафиози. С мыслью об этой улыбке лежал он в грязных подворотнях, ожидая помощи, безграничное доверие в глазах помогли справиться с потрясением от первого убийства, и звучащее в ушах «Гокудера-кун» давало решимости жить в этом грязном нелегальном мире.
Хаято, будучи гениальным стратегом, получил в свою вотчину самые тяжёлые для Мафии отрасли: контрабанда, наркотики и нелегальное оружие. Ещё труднее было работать с работорговлей, но Вонгола не желала иметь дел с таким «грязным» бизнесом, за что подрывник не уставал благодарить Деву Марию. Он и так ощущал себя провалившимся в публичный нужник, договариваясь с барыгами о поставках и организуя каналы. После такой рутины задания в духе «взорвать вокзал» воспринимались им как манна небесная.
А ещё, после ежедневной грязи, его встречала сочувствующая улыбка и мягкое «хорошо поработал, Гокудера-кун», и он возрождён. Гокудера готов целый день работать наизнос ради этой вечерней улыбки.
Его Небо всегда безмятежное. Джудайме с рассеянной, безумно светлой улыбкой. Его Сикстинская Мадонна, обладающая какой-то мистической силой, на которую можно только смотреть и, очень редко, в крайних случаях, прикасаться. Хаято действительно обожает своего Босса.
Но иногда улыбка становится печальной, в глазах появляется бесконечная усталость, и Дечимо утрачивает свой сверхъестественный ореол, становясь обычным человеком. Он ничего не говорит, только устало трёт переносицу и закрывает глаза, чтобы не смотреть на содержимое собственного стола. В такие моменты душа Гокудеры словно разрывается, и он почти не может дышать — его безграничное Небо не всесильно. Джудайме всегда извиняюще улыбается, и усталость из его глаз постепенно уходит, сменяясь привычной безмятежностью. Хаято безумно ценит те несколько секунд, на которые Дечимо позволяет себе стать собой, и ненавидит их всей душой. В такие дни он просит самые опасные задания и лично пытает пленников, вымещая на них всю злость от собственного бессилия.
Не уберёг, не защитил своё Небо.
После этого Дечимо встречает его с грустной улыбкой и отчётом о жертвах. Разъярённый Ураган не щадит никого, особенно когда речь идёт о Небе. Гокудера долго извиняется, но Савада только легкомысленно отмахивается: «Всё хорошо, Гокудера-кун. Я не могу ругать тебя за твою преданность». И подрывник снова верит в безграничность своего обожаемого Неба.
Иногда Гокудера находит документы, которые ему не стоит видеть. Он давно перестал их читать — настолько отвратительные вещи в них написаны. Только в конце неизменно две подписи — размашистая неизвестная и аккуратная, до боли родная. Хаято старается выкинуть эти бумаги из головы — он верит, что Десятый не стал бы скрывать от него что-то столь ужасное. Он ведь Правая Рука, самый верный соратник, самый близкий друг.
Больше своей работы Гокудера Хаято ненавидит только официальные встречи с другими семьями. В такие дни Тсуна виновато улыбается, а потом входит в зал и рассыпается на тысячу мелких осколков. На его месте появляется кто-то другой — жестокий, изворотливый мафиози из опасной семьи. В такие моменты Хаято с изумлением смотрит на жилистого убийцу с безразличными глазами, беспечно играющего с оппонентом жизнями людей. Подсмотренные документы жгут глаза изнутри, и Правая Рука закрывает их, стремясь уйти от жёсткой правды.
У Вонгола Дечимо жуткая репутация, созданная специально для непосвящённых. В такие моменты Гокудера и сам начинает в неё верить. Сильнейший Босс сильнейшей семьи — никто не рискнёт идти против него. Такой Босс не нуждается в защите Хранителей, и Хаято хочется плакать от бессмысленности собственного состояния.
После таких встреч подрывник всегда мрачен и подавлен. Тсуна неловко улыбается и начинает вспоминать школьные времена, стараясь выгнать гнетущую атмосферу из ставшего слишком мрачным кабинета. Джудайме прекрасно понимает чувства собственного Урагана.
«Не волнуйся, Гокудера-кун. Я сильно сомневаюсь, что когда-нибудь повернусь к тебе этим своим лицом».
И Гокудера Хаято поднимает голову и смотрит на своё священное Небо. Мягкое, тёплое и совершенно беззащитное — как не встать на его сторону, как не любить его? Подрывник позволяет себе уткнуться лбом в тёплое плечо и глубоко вдохнуть, собираясь с мыслями. Он пойдёт на всё ради улыбки своего Дечимо.
Ураган слишком верит своему Небу.
Просто не может не верить.
Lotta libera, come la morteСасагава Рёхей привык к своей работе
Сасагава Рёхей никогда не был кровожадным человеком. Да, его любовь к боксу была абсолютной, он мог выбить кому-нибудь зубы или сломать кость, но ему и в мысли не приходило хладнокровно причинять кому-то боль. Конечно, вступив в ряды Мафии, он запятнал руки убийствами, но быстро отошёл от подобных дел, и вспоминать об этом не любил. Всепонимающее Небо даже выговора не сделал — просто тихо перевёл боксёра на должность штабного доктора, поручив следить за медициной. Так, Рёхей строил карьеру в боксе и без лицензии лечил мафиози. Конечно, пришлось пройти дополнительные медицинские курсы, и парень только чудом и деньгами Вонголы не вылетел оттуда, но по этому поводу никто не переживал — основное лечение всё равно исходило от пламени Солнца.
Сасагава не любил разговаривать со своими пациентами. Конечно, к нему отправляли элитных бойцов, а не всякую шмаль, но тело говорит больше слов — как бы ни был изыскан человек, следы сигаретных ожогов на рёбрах наглядно покажут, из какого теста он слеплен. Рёхей честно выполнял свою задачу — лечил, вытаскивал буквально с того света убийц, воров и мошенников, чтобы потом чья-то пуля снова отправила их к нему или прервала жизненный путь навсегда.
Немного помогала Хана — его нежная жена терпела истерики, готовила вкусную еду и придумывала тысячи развлечений, призванных отвлечь боксёра от происходящего.
А потом его вышвырнули из лиги. Он был талантливым спортсменом, и он был до зубовного скрежета честным. Подстава — допинг в крови, наркотики в кармане. Несколько взяток судьям — и его с позором и шумихой выгоняют из спорта навсегда. О, как плакали и дрожали эти ублюдки, когда Рёхей отловил их по одному. Каким ужасом наливались их глаза, когда они понимали, против кого осмелились сплести интригу. Солнце дарит свой свет за так, но стоит переступить черту, как оно сожжёт дотла. О нет, он не убил никого из завистливых сволочей, потерявших право зваться его соперниками. Только вот, смотря на те парализованные куски мяса, в которые они превратились, Рёхей понял, что смерть была бы милосерднее. Понял — и мстительно подлечил, чтобы бывшие спортсмены выжили.
После этого ничего не изменилось. Ни отношение Сасагавы к убийствам, ни его место в Вонголе. Разве что Колонелло теперь чаще заглядывал в мед.блок, поговорить и рассказать новости. Рёхей безмерно радовался таким визитам.
Больше всего в своей работе Рёхей ненавидел лечить других Хранителей. Обычно к нему попадал Ямамото, как самый востребованный киллер. Бейсболист с вечной улыбкой обрастал ранами, как хлеб плесенью, и семимильными шагами поднимался по лестнице профессиональных убийц. Иногда к Сасагаве притаскивали Гокудеру. В буквальном смысле притаскивали — Ураган сопротивлялся и рвался к своему Джудайме. Рёхей привязывал его к кровати и лечил как можно быстрее. Довольно часто к нему заходил Хибари — рассказать новости, попить чаю и немного подлататься — Облако редко попадал под удар. Эти визиты боксёр ценил, считая Хибари своим другом. Но иногда бывший глава дисциплинарного комитета начинал откровенничать, и Рёхей с ужасом слушал истории, переполненные смертью, кровью и спермой. Кёя говорил об этом безразлично, как говорят о прогнозе погоды, и Сасагава надолго теряет душевное равновесие. Вот она, самая тёмная сторона Вонголы. Впрочем, такие вечера были редкими, и им часто мешал Ламбо. Рёхей вёл все его медицинские исследования на правах семейного врача, и с ужасом смотрел, как на его глазах маленький ребёнок тонет в мире Мафии. Взять бы его за шкирку, собрать вещи и сбежать на край света. Не выйдет — Вонгола не отпускает своих.
Реже всех приходила Хром. Девушка всегда терпела до последнего, и Рёхею приходилось вызывать Луссурию и на пару с Варийцем вытаскивать её с того света. В такие дни они работали на износ, несколько суток к ряду и на пределах своих возможностей. Потом, когда девушку вытаскивали с того света, ей делали внушение. Хром краснела, плакала, обещала в следующий раз обязательно идти к врачу сразу. Конечно, ничего не менялось.
Но больше всего Рёхей ненавидел лечить Десятого. Тсуна всегда приходил к нему, недовольно морщась, и громко кричал даже при обработке самых маленьких царапин. Савада был ярким, светлым, таким, как и всегда — тот, за кем хотелось идти. Только вот шрамы на его теле рассказывали слишком много. Про визиты Босса к Рёхею никто не знал — и боксёр много раз видел, как Савада на дружеских посиделках играет с Ламбо раздробленной рукой и громко смеётся с только зашитым животом. А ещё украдкой пьёт обезболивающие, гораздо более мощные, чем те, что выдаёт ему Сасагава.
Боксёр идёт в зал и вышибает стены ударами своих кулаков. Что-то чёрное, изуродовавшее тех несчастных боксёров, недовольно скалится внутри. Они не уберегли Небо! Подставили, не уберегли, недосмотрели! Убить, уничтожить, отомстить! А Савада улыбается и уверяет, что всё в порядке. И ради этой улыбки Рёхей готов удержаться от безумств и пустить свою энергию в другое русло. Боксёр несёт службу по обороне центрального особняка Вонголы, и ещё ни разу вражеская семья не смогла переступить порог.
Но когда недруги не атакуют Вонголу, Рёхею остаётся только лечить приходящих к нему мафиози — и он работает наизнос, надеясь, что один из этих чёрных людей однажды спасёт Десятому жизнь.
Солнце не может существовать без своего Неба.
Рёхей совсем не исключение.
Il gioco, come la morteЯмамото Такеши сам выбирает свой путь.
АХТУНГ! В этой истории имя "Сквало" написано через "в" вполне сознательно. Если же Вы судите рассказ по имени одного из героев, и его написание портит Вам впечатление... Что же, я Вам сочувствую и советую прочитать Гарри Поттера от Спивак - для укрепления нервов и осознания, насколько эта версия имени Императора Мечей безобидна.
Ямамото Такеши всегда улыбался. Этому его научил отец — что бы ни происходило, улыбайся, сын. Тогда старика пырнули ножом в подворотне, он лежал там, ожидая помощи и крепко сжимая маленькую ладошку. «Улыбайся, сын». И Ямамото улыбался. Со временем улыбка настолько вросла в его лицо, что он с трудом мог опустить уголки своих губ.
Несмотря на плохие оценки, Такеши был достаточно умён. Над заданиями нужно было просто подумать, а к занятиям немного подготовиться. Только вот Ямамото искренне думал, что в мире есть вещи поважнее школы, и предпочитал проводить время с друзьями и играть в бейсбол. Игра затягивала, позволяла избавиться от шелухи улыбчивого идиота и просто немного побыть собой — потомственным мечником и сыном самураев. Товарищи по команде говорили, что он становился сущим дьяволом на игровом поле — парень только довольно улыбался, не собираясь никому ничего объяснять.
А потом пришли Тсуна, Реборн и «игра в Мафию». Нет, поначалу Такеши действительно думал, что Савада просто подыгрывает маленькому ребёнку в красивом костюме. Потом, осознав, что всё не так просто, Ямамото решил по-тихому уйти от этих сумасшедших — своя жизнь дороже. Даже пути отступления приготовил, с запасным планом. Но Реборн, видимо, почувствовал колебания будущего Дождя, и привязал его к Вонголе самым надёжным способом — подарил меч. Такеши не смог не восхититься гибким лезвием, филигранной огранкой и молниеносным превращением. В тот день Ямамото смотрел на работу своего отца, упиваясь его мудростью — ведь Тсуеши никогда не привлекал внимания сына к кендо и не хотел тренировать его, когда он, будучи маленьким ребёнком, просил.
«Не спеши, Такеши. Ты встанешь на Путь Меча, когда придёт время».
И действительно — время пришло, и Ямамото безвозвратно пропал в блеске стали. Бита Реборна вызывала приятную дрожь, семейный Шигури Кинтоки заставлял испытывать радость и умиротворение, а три клинка Первого Дождя были похожи на старых, проверенных временем друзей. Но истинная его любовь была выкована у частного Мастера за бешеные деньги, добытые честным наёмническим трудом в Вонголе. Великолепный меч, созданный специально под его руку, совершенно уникальный, Сайшин-но Ниджи — Последняя Радуга. Последняя во многих смыслах — он не возьмёт в руки другой меч, не вернётся к мирной жизни, и ни одна жертва не уйдёт от него живой.
Так забавно совпало, что Мастер, принявший заказ на уникальный во всех смыслах меч, нашёлся сразу после окончания спортивной карьеры. Ямамото из кожи вон лез, совмещая бейсбол и кендо, и в рекордные сроки попадал в профессиональные команды. Победы, переход на новый уровень, Вонгола, бессонные ночи, ещё победа… Там, стоя на награждении в оглушительной победе на Мировой Серии, слушая восторги команды, которую он вытянул буквально на себе, Ямамото Такеши не улыбался. Он сжал ледяные пальцы на кубке, закрыл глаза и медленно вдохнул, словно на тренировке по управлению пламенем. Никакой радости победы, облегчения или щемящего душу счастья от достижения цели. Ледяное спокойствие, почти дзен — это вершина, пик, конец, совершенство. Вся прелесть постижения именно в процессе — когда больше некуда стремиться, дело теряет всё своё очарование. И вот, достигнув своего потолка в бейсболе, Ямамото Такеши попрощался с ним, как со старым другом, и окончательно встал на путь вечного совершенствования. Скандалов было! Мечник успел побывать предателем родины, зажравшимся кретином, самодовольным идиотом и банальным мудаком. Да уж, преподнести команде победу на блюде и разорвать контракт — вот истинное предательство. Всем милым донам, оказавшимся в подвалах за слитую о Вонголе информацию следует у него поучиться.
Карьера убийцы началась как-то незаметно для него самого. Они со Сквало просто были на очередной тренировке, когда думать было не о чем, в процессе налёта думать было некогда, а после, сидя в суши-баре, уже было незачем. Сенсей умело отвлекал его от смертей, а потом Такеши с удивлением обнаружил, что все эти люди были заказаны, и деньги за их устранение висят на его счёте.
Было мерзко, конечно, но Ямамото пережил это гораздо лучше остальных. Самурай всегда должен быть готов к смерти, да? Семейная философия въелась в кровь и кожу, и Тсуеши, даже не осознавая этого, учил пути бусидо своего сына. Воины бывшими не бывают — одним убийцей больше в семье, одним меньше, какая разница?
К тому же, ничто не закаляет меч лучше пролитой крови. Свой меч Ямамото Такеши очень любил.
Небо приняло его выбор карьеры без возражений. Дечимо старался оградить своих хранителей от лишней крови и подбирал им руководящие должности, но если Дождь хочет на передовую, да ещё и на таком поприще, ему никто не будет мешать. Савада только улыбнулся, распространяя вокруг себя ауру безграничного доверия.
«Только продолжай улыбаться, ладно?»
Он мог даже не просить. Пожалуй, именно эта неизменная улыбка Ямамото и помогла хранителям нащупать свой путь. Все они пришли сюда за Небом, и все они работали ради него — но только Такеши смог показать им, что можно остаться прежним. Именно он стал инициатором регулярных посиделок, именно он делал глупости и именно он брал на себя сложные задания, связанные не только с кровью, но и с более мерзкими вещами. Впрочем, о самых страшных тайнах Вонголы Третий Император Мечей ничего не знал — этот мир надёжно охранялся тяжёлыми тонфа Хибари Кёи. И, видят Боги, Такеши совершенно не хотел даже заглядывать туда.
— Ты это специально, глупый ученик?
Сквало не меняется. Всё те же волосы, прекрасно дезориентирующие противника и отвлекающие от важных жестов, заскорузлый плащ и меч. Такеши не сдерживает улыбку на лице — на этот раз вполне искреннюю. Старый учитель, принимающий и направляющий! Они стараются проводить как можно больше времени вместе, и всегда едят рыбу в перерывах между заказами. Обычно Ямамото беспечно щебечет на этих встречах, рассказывая важные и не очень новости, но сегодня он молчит — как и всегда после общения со своим Небом. Сквало воспринимает это спокойно, делая вид, что ничего не происходит, и давая Такеши время собраться с мыслями.
В этот раз у него не получилось.
— Я иду к нему и говорю правду.
Сквало спокоен, как акула — он прерывает историю об очередном безумстве Леви-а-тана и вопросительно изгибает бровь, призывая ученика продолжать.
— Я о Саваде. Как он может так жить? Улыбаться, смеяться, шутить и делать вид, что всё в порядке? Он Десятый, глава Вонголы, и он несёт на себе бремя большее, чем все мы. Он ведь мафиози, сенсей, чёртов мафиози! Не всепрощающее Небо, не святой Антоний и не Будда! Босс не может иметь таких глаз.
Спокойствие Сквало неведомым образом передаётся и Ямамото, и он замолкает, переводя дух и ожидая ответ. Старший мечник усмехается.
— Ты совсем не веришь в своего Дечимо?
Мечник смотрит на наставника своим ледяным взглядом, как на тренировках. Он предельно собран, и от него буквально пахнет опасностью. Официант даже не сразу подходит к их столику, чтобы отдать напитки — только ледяное спокойствие Сквало спасает положение.
— В этой ситуации не важно, что чувствуешь ты и что чувствует он. Это вопрос ресурсов. Скажи мне, Ямамото Такеши, если ты увидишь в своём Саваде мафиози, будешь ли ты так же эффективен?
Такеши замирает. Вопрос очень простой — ему даже не надо думать над ответом. Готов ли он сейчас выйти за рамки своих возможностей ради неловкого, но чистого и искреннего Десятого?
Несомненно.
Будет ли он готов на это, если посмотрит в лицо хладнокровному мафиози, который железной рукой управляет Вонголой, и чья подпись красуется на всех приказах?
Он совершенно не уверен.
Сквало из чистой вежливости ждёт ответа, а потом отворачивается и смотрит в окно. Милан, как обычно, оживлён и прекрасен. Два наёмных убийцы любят это место и стараются встречаться именно здесь, делая вид, что собираются остаться навсегда.
— Знаешь, Занзас ведь тоже человек. Он не всегда кидается стаканами и матерится.
Такеши поперхнулся. Картинка, всплывающая в голове, слишком сюрреалистична.
— Ты?..
Улыбка. Усталая улыбка уставшего человека. Несгибаемого, страшного человека.
— Нет. Я не смогу следовать за ним, если он станет более человечным. Так что я просто очень громко ору и пинком открываю дверь — о моём приближении к Боссу знает даже младший офицерский состав, живущий в другом корпусе.
Облегчение. Оно висит в воздухе, как сахарная вата — собирай и ешь. Мечники улыбаются друг другу — дружелюбно, искренне, понимающе. И Сквало заканчивает этот неприятный, но очень важный для обоих разговор.
— Твой Босс сильный, Такеши. Можешь не сомневаться — он уже нашёл того, с кем разделил этот груз. Так вот, про ту историю…
И они разговаривают и смеются гораздо больше, чем обычно. Потом напиваются, творят что-то безумное, вместе сбегают от стражей порядка и на утро разлетаются по делам. Сквало в Пекин, Такеши в Мадрид — должник Вонголы попытался спрятаться у дружеской иностранной семьи.
Когда в следующий раз Ямамото идёт по коридору особняка, он громко смеётся — как и всегда. Дверь, распахнутая широким жестом, громко стукает в стену, и улыбка до ушей заставляет на секунду прикрыть глаза. Потом они открываются, и Такеши видит тот же наивный, всепрощающий взгляд, в котором появляются новые нотки. Его Небо смеётся.
За такое поведение он получает от внезапно оказавшегося у кабинета Дечимо Хибари. Мечник улыбается, и его улыбка искренна — всё-таки без облаков не получится дождя.
А ещё, если подумать — это ведь Облако отделяет Дождь от Неба, верно?
L'amore, come la morteСасагава Кёко пытается сбежать.
Сасагава Кёко ненавидела Италию. Раньше она вообще не задумывалась о других странах, занятая более приземлёнными вещами — успеть купить вкусное пирожное, пройтись по магазинам с Ханой-тян и сделать домашнее задание. Она была японкой, она была подростком, она была наивна и счастлива. Переломным моментом в её жизни стало признание Тсуны-куна. Тогда невнятно кричащий парнишка в трусах неслабо напугал её, но потом, чуть подумав, Кёко нашла его очень милым. Тсуна-кун действительно был очаровательным — неуклюжим, с кучей детей вокруг, но неизменно искренним и открытым. И, чем больше они общались, тем сильнее Кёко понимала, что Савада украл её сердце. Она хихикала, радовалась за брата, играла с Ламбо-саном и И-пин-тян, и ждала. Ждала, когда Тсуна-кун наберётся смелости.
Потом всё изменилось. Не сразу, конечно — сразу не меняется ничего. Кёко часто задумывалась, могла ли она что-нибудь сделать, чтобы предотвратить катастрофу? Сначала она думала, что да. Возможно, если бы она сразу сказала Тсуне, что любит его, он бы остановился и остался с ней. Впрочем, сейчас Сасагаве казалось, что её признание только ускорило бы процесс. И, как бы девушке не было за это стыдно, в последнее время собственное молчание доставляет ей радость — ведь, знай Тсуна-кун о её чувствах, они бы уже были женаты, и она точно не смогла бы сбежать от самого ненавистного ей бремени. Бремени, называемое Вонгола.
Сначала Кёко радовалась. Радовалась, что Тсуна-кун нашёл свою семью, что у него большое будущее, что у них много надёжных друзей. Сначала её напугало известие о мафиозном клане, но все его члены были милыми и справедливыми. С ними можно было поговорить, а Бьянки-сан и вовсе стала надёжной Нее-сан, на которую хотелось равняться. Через некоторое время Кёко убедилась, что Тсуна-кун, Гокудера-кун, Такеши-кун и Нии-сан совершенно не изменились, и окончательно успокоилась. Жизнь стала интересной и полной приключений, Кёко чувствовала себя нужной и сильной. Она никогда не сказала бы этого вслух, но ей безумно нравилось, что Тсуна готов свернуть горы ради неё. Сасагаве казалось, что она в романтичной манге, где у неё есть собственный рыцарь, добрый, нежный и суровый только по необходимости.
А потом была Италия. Отвратительная, ненавистная Италия. Поначалу она казалась ей таинственной и радужной, они с Хару с удовольствием учили язык и мечтали, в какие магазины сходят, если съездят туда. И первые визиты действительно были великолепны — они приезжали в огромный особняк на каникулы всей компанией, гуляли, осматривали достопримечательности и были безумно счастливы. Правда, с Кёко и Хару чаще ходила Бьянки-сан, парни пропадали где-то в других местах. Но иногда они вырывались к девчонкам, и дни становились ещё великолепнее. Сасагаве это время кажется глупой насмешкой.
В конце школы парней забрали. Нет, не похитили — предоставили места в лучших итальянских университетах, обещали полную финансовую поддержку и любое хобби. Вкладывались в перспективных людей, одним словом. Им с Хару тоже предлагали, на самом деле — Реборн уверял, что они успеют подтянуть итальянский и ни в чём не будут нуждаться. Тогда девочки не поехали — Кёко хотела немного отдохнуть и повеселиться, а подруга слишком любила родину, чтобы покидать её. Хару поступила на исторический и с головой ушла в древние эпохи, полные самураев, сёгунов и ниндзя. А вот сама Сасагава… потерялась, что ли. Увлечений у неё не было, конкретных планов на жизнь тоже. В то время, когда нормальные школьницы думали о своём будущем, Кёко пряталась за руинами и смотрела на жизнь мафии — яркую, огненную, сюрреалистичную. Так, девушка устроилась продавщицей в магазин одежды, твёрдо пообещав себе, что однажды, когда-нибудь она обязательно поступит на что-нибудь жутко интересное, выучится, выйдет замуж за Тсуну-куна и будет счастлива.
Первое возвращение Савады в Японию напрягло её, и напрягло сильно. Для начала, вернулся он только с Нии-саном и с Хибари-доно. «Остальные заняты, а таскать туда-сюда детей было бы неправильно, ты не находишь?» — и Кёко согласилась. Действительно, у Такеши-куна были интенсивные тренировки, Гокудера увяз в делах семьи, остальные… для всех нашлось оправдание, даже для Бьянки-сан. Но и этих троих хватило, чтобы понять — что-то не так. Её милый, слегка перегибающий палку брат стал гораздо напряжённее, и приехал скорее не к ней, а к Хане-тян. С Хибари она никогда не разговаривала, глава дисциплинарного комитета всегда немного пугал, но теперь он чаще мелькал около Тсуны-куна, и его давящая аура приводила в ужас. Сам Савада казался прежним, гротескно-прежним, и это было очень странным. К своему стыду, Кёко была немного счастлива, когда ребята уехали назад. Правда, по большей части ей всё же владело разочарование — теперь Кёко была готова изменить свою жизнь, уехать в Италию и стать кем-то большим. Только вот ей не предложили. Не намекнули даже.
Тсуна приезжал в Японию ещё трижды. С двумя-тремя Хранителями, одним из которых неизменно был Хибари Кёя. Брата, кстати, с ним больше не было — он как-то приехал один, забежал к ней, чмокнул в щёку — и умчался за своей Ханой, чтобы забрать её с собой навсегда. Это было оглушающим — не видеть лучшую подругу, а только изредка переписываться через электронные письма. Странно, жутко, нереально.
А Тсуна не менялся. Милый, наивный, добрый — но Кёко чувствовала всей своей женской душой, что, стоит ей отвернуться, и весь свет уйдёт из этих глаз. Тсуна-кун учился на экономическом, дополнительно посещал курсы политологии и английского. Только вот мускулистый парень в костюме и с кобурой совершенно не был похож ни на экономиста, ни на политолога. И милая наивность и лёгкая неуклюжесть никак не вязалась со звериными рефлексами, поразительной памятью и пугающей привычкой тянуться к пистолету при любом резком звуке. Да, чёрт подери, сам факт наличия пистолета был ужасающим! И это Тсуна, пацифист Тсуна, который не убивал ни одного своего противника в их приключениях и сражался только кулаками и собственным пламенем. Кулаки, кстати, тоже пугали — Кёко видела, как Савада ударил бетонную стену, проломив её, как картонку. Было это после пугающе-частых странных звонков, преследующих Тсуну в любое время дня и ночи. Звонили на другой телефон, и парень всегда уходил подальше от девушки, чтобы ответить. Отвечал он всегда, резко, на идеальном итальянском, но уверенно владеющая языком Кёко понимала от силы половину слов. Именно тогда окончательно слетели розовые очки, и Кёко стало безумно, безумно страшно.
В свой последний приезд Тсуна позвал её в самый дорогой ресторан Намимори, и заказал такие блюда, которые ей и не снились. Они сидели в VIP ложе, и специально нанятый оркестр играл им тихую музыку. Кёко видела, как Савада смотрит на неё, насколько он искреннен, открыт и доверчив. Словно снял всю кожу, раздвинул кости — и пустил её внутрь, так глубоко, как только можно. Он был неловок, мялся и путался в словах, пока они болтали ни о чём. Но ему не нужно было говорить — горящие глаза и скованные движения говорили гораздо больше. Кёко знала, зачем он её позвал. Знала и до ужаса боялась этого. Она дрожала, сидела и молилась, чтобы он не достал кольцо и не встал перед ней на колено, понимая, что это неизбежно — достанет, встанет. Вот он, переломный момент, детская мечта — но что реальность, а что рисует её воображение? Она любит его, любит таким, каким он есть — но таков ли он на самом деле? Потому что с каждой секундой, пока Сасагава Кёко смотрела на Саваду Тсунаеши, она всё ярче видела Вонголу Дечимо. Он мерцал в отражении свечи в тёплых глазах, прятался в тенях штор, шептал в мягком смехе. И Кёко безумно боялась этого человека.
В тот раз она сбежала. Притворилась дурочкой, свела на нет любые намёки на серьёзный разговор и отговорилась какой-то невозможной ерундой и сбежала, когда поняла, что момент настал. Тсуна, конечно, простил — он всегда прощал, полностью, без неприятного осадка. Огромное, всепрощающее Небо. Он даже слушать её извинения не стал, когда она приехала проводить его на самолёт. Просто улыбнулся, тепло и мягко, как и всегда, провёл огрубевшей рукой по щеке и ушёл на регистрацию.
К несчастью Кёко, Хибари-доно был не столь мягок. Да, она всегда опасалась его, а потом начала бояться, но в жизни не могла представить себе, насколько холодят тонфа, приставленные к глотке.
«Будешь дальше изображать из себя ничего не понимающую дуру — я забью тебя до смерти».
Тяжёлый взгляд стальных глаз, лишающий воли. Она не могла сдвинуться с места, смотря, как этот жуткий человек идёт к её Тсуне-куну. Савада замер, обернулся — и улыбнулся ей, ярко, невинно, как может только он. Сцена, которая ещё долго преследовала её в кошмарах — Всепрощающее Небо и жуткое, обещающее смерть Облако. Гротескно, невозможно, неправильно.
Именно тогда Кёко и возненавидела её. Отвратительную, переменчивую, обманчиво-праведную Италию. Страну, которая уничтожила её Тсуну-куна, перемолола, прогнула под себя. И хуже всего то, что и тот парень, которого она любила, ещё был жив. Кёко видела, что все улыбки Тсуны-куна были искренни, и что его чувства совсем не изменились. Только вот… она всё же женщина, и интуиция ещё не подводила её. Никогда.
В тот день в аэропорту она встретила Тамаки-куна. Парень был обычным. Самым обычным — даже слов, чтобы описать его, нет. Разве что одно — среднестатистический. Не богатый наследник Мафии, не великолепный боец, даже не имеет никакой иностранной родни — и он вдруг стал для Кёко самым важным человеком на свете. Жизнь с ним обещала быть совершенно обычной, даже скучной и относительно небогатой, но девушка мечтала об этом до дрожи в коленках. Первый поцелуй, первый секс и кольцо на пальце — Кёко совершенно не представляла себе, как сказать об этом хоть кому-нибудь из итальянских знакомых.
Хотя Тсуна, конечно же, её простит. Будет смотреть побитыми глазами, так, что в груди станет больно, и простит.
Что с ней за это сделает Хибари-доно, Кёко даже предположить боялась.
А вот сейчас она в самом центре ненавистной страны, в гостях у самой мерзкой семьи на свете. Через столько лет уговоров всё же выбралась — в гости к Хане. С полным чемоданом подарков, в том числе и тех, что принято дарить на свадьбу — она ведь так и не рискнула прибыть на бракосочетание брата и лучшей подруги. Хана немного обижалась, и Кёко ощутила пропасть, разделявшую их. Сразу же выяснилось — лучшая подруга знает. О Вонголе, о Хранителях, о некоторых делах… и принимает это таким, как оно есть. На этом моменте разговора Кёко видит настоящую жену мафиози — спокойную, готовую ко всему, любящую своего мужа и поддерживающую его в любой ситуации. Кёко тут же становится безумно стыдно, но она всё ещё слишком боится этого мира и не готова стать его частью.
А потом её зовут в Вонголу. Не насовсем — в гости, на праздничный ужин. Тсуна пообещал, что там будут только свои — Хранители, дети, Хана и Бьянки-сан. После долгих уговоров Кёко соглашается и идёт туда, как на казнь — кольцо Тамаки-куна предусмотрительно оставлено дома, в Японии.
Савада действительно рад её видеть. Он начинает светиться изнутри, бегает вокруг, хватает за руки и смотрит в глаза. Кёко с болью понимает, что от того милого мальчика, в которого она влюбилась, не осталось ничего, кроме взгляда и улыбки. Почему остальные не замечают? Они все изменились тоже — уставшие люди, играющие в радостных подростков. И, кажется, все они верят в это. Цепкий взгляд Хибари Кеи мешает расслабиться, и девушка, скомкано извинившись, сбегает. Снова.
— Кёко-чан?
Растерянность, неверие, детская обида — Кёко начинает казаться, что сейчас она совершает самую большую ошибку своей жизни. Она ведь ещё любит его, открытого, доброго, всепрощающего Саваду Тсунаеши, и вот он, такой же, как и в пятнадцать, только руку протяни. Но Вонгола Дечимо продолжает прятаться в каждом жесте, в каждой тени. Уже вечер, безоблачное небо окрашено в тёмные тона, и с каждой секундой меняется всё сильнее. Кёко смотрит наверх — такое небо жёсткое, холодное и безжизненное. Оно убивает, оно никого не простит. И Кёко просто не может принять такого человека.
— Я…я скоро выхожу замуж, Тсуна-кун.
Словно выключателем щёлкнули. Где тот неловкий, но всё же энергичный парень? Спина сгорбилась, открытое лицо исказилось — Небо страдает, Небу больно. Но он быстро берёт себя в руки — гораздо быстрее, чем может нормальный человек. Страшно, до жути страшно, неправильно, ненормально.
— Всё хорошо. Могу я… прийти на твою свадьбу?
Кёко кажется, что она сглатывает так громко, что это слышно в самой Японии.
— Не стоит, Тсу-кун. Не стоит.
Она позорно срывается на бег, стараясь не расплакаться. Покупает жутко дорогой билет на ближайший рейс в Японию и проводит остаток ночи в аэропорту, вздрагивая от каждого шороха. В каждом отблеске электрических ламп ей чудился металлический блеск тонфа, и она боится сомкнуть глаз или повернуться к кому-нибудь спиной. На удивление, никто не приходит убивать её, и полёт проходит совершенно нормально.
Кёко точно знает, что больше никогда не вернётся в Италию.
Конечно, Вонгола Дечимо приезжает на её свадьбу. С полным набором Хранителей, при всём параде, на жутко дорогой машине. Кёко трясёт всю церемонию, но мафия ничего не делает — они просто стоят в стороне и смотрят. Теперь у Кёко есть шанс посмотреть на них во время работы — на уставшую Хром, немного печального брата, улыбающегося Такеши, серьёзного и пафосного Гокудеру, радостного Ламбо… на затаившегося, словно змея, Хибари и на грустного Саваду. Он смотрел с нежностью, и Кёко безумно хотелось прекратить церемонию, подбежать к нему, разгладить морщинки, поцеловать, согласиться на всё, что угодно…
Она остаётся на месте до самого конца.
Тсуна начинает двигаться только когда приходит время поздравлять молодожёнов. Подходит с коробкой, даже на вид жутко дорогой, смущается и протягивает ей. Кёко принимает подарок, хотя ей кажется, что одно прикосновение к упаковочной плёнке сожжёт её руки до костей.
— Поздравляю, Кёко-чан. Надеюсь, ты будешь счастлива.
Кёко молчит — говорить сейчас она просто не имеет права. Тсуна грустно улыбается и проводит огрубевшими пальцами по мягкой щеке — нежно, даже благоговейно немного.
— Знай, я буду ждать тебя. И, если тебе что-нибудь понадобится…
— Кто вы такой, и какое право имеете разговаривать в таком тоне с моей женой?
Тамаки-кун полыхал ревностью, и он сделал самую большую глупость — рискнул выплеснуть её на главу Мафии. Тсуна исчез мгновенно — на его месте стоял, презрительно щурясь, Вонгола Дечимо.
— Кто я такой, тебе знать не стоит. Кто ты такой, я знаю и так, и гораздо лучше тебя. Ты на моём крючке, и я буду ждать, когда ты сделаешь шаг в сторону.
Дечимо отвернулся от напуганного до полусмерти Тамаки и мягко улыбнулся, снова став немного наивным и беззаботным Савадой Тсунаеши.
— Удачи.
Он развернулся и ушёл, вызывая облегчённые улыбки своих Хранителей. Кёко же с удивлением обнаружила, что она снова может дышать полной грудью — словно лопнула клетка, в которой она была заперта много лет.
Всё наконец-то закончилось. Теперь всё будет хорошо.
Но почему же Кёко кажется, что она совершила ужасную ошибку?
Verita, come la morteВ сущности, Хром Докуро была ни в чём не виновата.
Хром Докуро никогда не страдала особой щепетильностью. Да, конечно, у неё были определённые представления о чести и правилах, были и проблемы, и комплексы, но на большую часть вещей девушка смотрела через толстый слой циничности и прагматизма. Конечно, большую часть жизни она не была такой, но те беспомощность и обречённость, пришедшие на место глаза и органов, быстро уничтожили остатки наивности. К удивлению Хром, никто в Вонголе или Кокуе так этого и не понял — видимо, всему виной были полное её неумение общаться с людьми, постоянный румянец на щеках и неловкое заикание. Так, окружающие старались оберегать её, защищать и подбадривать. Докуро от такого было ни горячо, ни холодно — в целом мире было лишь двое, чьи слова действительно имели для неё какой-то вес.
Рокудо Мукуро — жестокий, беспощадный, эгоистичный, но вместе с тем безумно понимающий и человечный. Её наставник, её врач, её божество. Этот человек, пришедший к ней в предсмертный час, надолго стал центром её жизни. Он совершенно восхитительно смешивал правду и ложь, мастеря из реальности блики иллюзии. И Хром безумно нравилось учиться у него, создавать тонкие сосуды лжи, до краёв наполненные правдой, путать, играть, завлекать… Пожалуй, нет в мире такого иллюзиониста, которого нельзя назвать двуличным. Тем, кто играет на слабостях души, непозволительная роскошь жить честными.
Вторым человеком, которому Хром отдала свою душу, был Савада Тсунаеши. Справедливый Босс, отличный друг и огромное, всепрощающее Небо. Сначала Докуро даже немного презирала его, такого неловкого и трусливого человечка, посмевшего оставить Мукуро-сама в своих должниках, но со временем всё изменилось. Он действительно оказался поразительным, этот Босс, и Хром сама не заметила, как впустила его гораздо глубже, чем стоило бы. Это именно ради него Хром вообще начала общаться с остальными Хранителями, и они тоже со временем стали ей семьёй. Там, в десятилетнем будущем, которое никогда не наступит, она поближе познакомилась с Кёко-сан, Хару-сан и И-Пин-чан, и девушке показалось, что она почти стала такой же как все — нормальной и даже немного человечной.
Италия всё расставила по своим местам.
С новыми друзьями без широкой улыбки Неба у Хром не заладилось, и мир незаметно разделился на Вонголу и остальных. И если с первыми девушка была доброй и даже милой, то вторые стали полумёртвыми кусками мяса, бессмысленно слоняющимися вокруг. Не противно, не раздражает — просто… просто. Так что, когда Дечимо занял положенное место и поделил сферы внимания, а Мукуро-сама сбросил на неё пленных, Хром не возражала — по сути, ей было всё равно. Изначально Босс отдал ей всю бумажную работу и официальные дела, призванные маскировать Семью, а старший иллюзионист впридачу к индустрии удовольствий получил один из самых грязных титулов Вонголы — место главного Палача. Врагов у Семьи всегда было полно, и никто не справится с человеческим сознанием лучше, чем повелитель изменчивого Тумана. Только вот Мукуро-саме эта грязь была совершенно не нужна, и он без зазрений совести скинул её безотказной Хром.
Пожалуй, самым удивительным стало то, что она справилась.
Да, противно, да, неприятно — но ведь ничего не изменилось. Хранители всё так же относились к ней, как к хрупкой и наивной малышке, девочки звонили из Японии, а Босс смотрел своими невозможными глазами и улыбался. И Хром было совсем нетрудно отрезать пару пальцев или вспороть кому-нибудь живот ради этой обычной, нормальной жизни. Так что, когда Тсуна узнал правду и вызвал её к себе, она была готова и безмятежна.
«Уверена, что не хочешь сменить сферу деятельности?
Да, уверена.»
Он понял и принял, только глубоко вздохнул и улыбнулся — её огромное, невозможное Небо. От бумажной работы и всего остального её тут же освободили, и девушка день за днём посвящала рутине — пыткам, пыткам, пыткам. На характере, впрочем, это слабо сказалось — разве что заикание при общении с незнакомцами прошло. Впрочем, когда допрашиваешь пленника, особо и не позаикаешся. С друзьями даже этот дефект речи остался прежним, так что… Только тело своё Хром теперь ненавидела ещё больше. Ну, оно ей и раньше не очень-то нравилось.
А потом её Мукуро-сама исчез.
Он и раньше уходил в загулы, но в этот раз всё было не так. Он просто... исчез. Будто разрушилась одна из стенок в коробке фокусника, а кролика внутри действительно не оказалось. Хуже всего было то, что это больше никого не беспокоило. Хром казалось, что какой-то шутник успел нажать на «стоп», а потом снова запустил их жизнь, только Мукуро-сама так и не начал двигаться. И Хром это совершенно не нравилось. Она искала — сначала сама, потом с помощью нескольких отрядов разведки. Бесполезно, всё бесполезно. И тогда Хром сделала то единственное, что было в её власти — она пошла к своему Небу. И Небо согласилось — её любимый Босс пообещал сделать всё возможное. Тогда Хром успокоилась — теперь всё будет хорошо. Мукуро-сама найдётся, и два самых важных человека в её жизни снова будут рядом.
Только вот ничего не изменилось.
Её Босс, её великолепный Босс оказался бессилен. Он пытался, точно пытался изо всех сил — Хром знала это совершенно точно, ведь иначе и быть не могло. Это ведь её безгрешное, всепрощающее Небо, да? И Хром снова начала искать. Она объездила все уголки мира, побывала в самых злачных местах, даже ходила на поклон к Вендиче — но Мукуро-сама не было. Иногда Хром казалось, что его никогда не существовало вовсе. В такие моменты ей хотелось свернуться клубком и плакать. Увы, она не могла — как не могла тогда, много лет назад, когда её живот внезапно оказался пуст.
А потом всё изменилось.
В тот день Хром зашла в архив, чтобы сложить дела благородных донов, сидящих в её подвалах. Как обычно, помещение библиотеки было солнечным и пустынным, и девушка расставляла папки, когда лёгкий порыв ветра открыл неприметную дверь. Иллюзионистка сначала даже не поверила своим глазам — это было просто невозможно, нереально, непростительно. Хибари-доно явно руки кому-то за такое оторвёт.
Дорога к секретам Вонголы была открыта.
Хром была Палачом, и это было ужасно. Только вот была в Вонголе должность ещё ужаснее — место Хранителя Секретов. Место, которое с первого дня принадлежало Хибари Кёе.
Хром знала об этой должности чуть больше остальных — знала, что есть подвалы ниже, чем её, знала, что к ней никогда не попадают свои и союзники. Иногда, когда её «гости» говорили что-то странное и непонятное, за ними приходили молчаливые люди в чёрной форме. В такие дни Хибари-доно заходил к ней в кабинет, и она подписывала очередную бумагу о неразглашении — потом расписывался он, широко, размашисто, небрежно. И Хром с головой хватало этих знаний.
Архив Секретов, что иронично, располагался около её собственного — достаточно войти в тяжёлую потайную дверь. Впрочем, Хром сильно сомневалась, что в подобном месте хранятся все документы, и что хотя бы половина этих бумаг настоящая — Вонгола хранит свои тайны. А в тот день оказалась открыта — словно сама судьба рассмеялась ей в лицо. В любое друге время Докуро бы даже не посмотрела в ту сторону, но сейчас, измученная тревогой за Мукуро-сама, она решила рискнуть. Ведь Хранители Вонголы это тоже своего рода Секрет, верно?
Архив оказался под стать хозяину — мрачный, жуткий и невозможно вычищенный, словно орда уборщиц поджидает за каждым стеллажом. И, как по заказу — восемь полок, семь цветов. Даже с названиями — зашифрованными, конечно, но Хром даже думать не пришлось — этому коду их в первый день в Италии обучили. Полок с Туманом, ожидаемо, было две — полупустая и забитая до отказа. Первая, ожидаемо, оказалась о ней самой — неприятно, но не смертельно. Или это она так рассуждает, потому что видела только первую страницу с именем? А вот вторая…
Сначала Хром не поверила. Да, Мукуро-сама был не самым приятным человеком, но он явно не стал бы делать что-то подобное! Только вот фотографии и тексты говорили иное. Папки на полке меняли цвет, от нежно-голубого до насыщенно-синего, и чем темнее был цвет, тем более жуткие вещи были внутри. Хром казалось, что она тонет — это было неправдой, отвратительной, наглой неправдой! Ведь половина этого архива лжива, да? Он…он просто не мог быть таким. Девушке казалось, что она вдруг очутилась в канализации, а каждое слово открывает шлюз, и её заливает нечистотами. Прикрыв глаза и отведя взгляд, девушка вдруг замерла — только эта полка была заполнена до конца. Словно… словно для старшего Тумана всё уже закончилось.
Последняя папка сильно отличалась — на ней были нарисованы хризантемы. Она была тонкой, содержала в себе всего два листа, и в ней была чёрная закладка-ленточка. Не веря себе и не желая этого делать, Хром медленно поднесла бумаги к глазам. Первый лист — отчёт о детской проституции. Две подписи — того, кто Хранит, и того, кто Знает. Второй — на совершенно другом шифре, другой бумаге, другой рукой. Подпись одна — до боли знакомая, режущая глаз, аккуратная до дрожи. И, на чистом итальянском, надпись красными чернилами — сделано. Широко, размашисто, резко — Хром, прикрыв глаза, могла видеть, как Хибари-доно пишет это слово, окунув кисть для каллиграфии в чернильницу.
Всё, на что хватило сил у Хром — стиснуть эту стерильную папку и кинуться бежать. Прочь, прочь, прочь! Это всё неправда. Этого не может быть.
Но разве Мукуро-сама не может такого сделать? Разве… разве он не делал так раньше?
Внутри всё жгло, словно девушка залпом выпила отбеливатель. Зрение сильно сузилось, мир сжался до размеров точки — и только ноги работали, как идеально налаженный механизм. Вперёд, быстрее, к цели! К последнему оплоту здравого смысла, к её надежде, к её верности.
К такому понимающему, правдивому, всепрощающему Небу.
Но разве это не его подпись? На каждом чертовом листе, под каждым чёртовым отчётом! Он видел, смотрел, разглядывал. Каждую фотографию, каждую копию. И заверял — видел, понял, исправил.
Или нет? Или обман? Подлог? Фальшивка? Хром видела даты — если бы он знал, как он смог бы так улыбаться?
Дверь в кабинет Десятого показалась Хром огромной кованой воротиной, за которой древние Боги вершат свой суд. Шаг, шаг, ещё один…
Тяжёлый звон тонфа, стальной взгляд безразличных глаз — нет, не пройдёшь.
— Отойдите пожалуйста, Хибари-доно. Мне срочно надо к Боссу.
Конечно, Облако всё понял. Только слепой не заметил бы тёмно-синюю папку в её руках. В остроте глаз бывшего главы Дисциплинарного Комитета сомневаться не приходилось.
— И что ты хочешь ему сказать?
Не спрятаться, не скрыться. «Это ты его убил?!» — Хром хочется кричать, хочется так сильно, что сдавливает горло.
— Вас это не касается.
Он пахнет презрением. Запах растекается, обволакивает, мешает дышать — Хром отлично знает, на кого сейчас направлен этот смрад.
— Ты не хуже меня знаешь, чья подпись стоит на этих документах.
Она совершенно беспомощна. Не пройти мимо, не узнать правды от Босса — Вонгола надёжно хранит свои секреты. Но, быть может, сам Хранитель скажет ей правду?
— Это…ложь?
Надежда. Она похожа на утреннюю росу, которой особенно много после тумана. Наверное, самое бесполезное чувство на свете — так чувствует себя взрослый, пришедший в цирк за кусочком волшебства. Только вот магии не существует.
— Конечно нет.
Логично. Просто, ясно, очевидно — как ящик с зеркальной стенкой для фокуса с кроликом. Разбитая иллюзия, мёртвые осколки — сегодня туман отступил, сегодня нет времени играть с ложью и правдой.
— Ты… убил его?
— Да.
Больно. Словно все органы снова на месте, только вот расположены не в том порядке. Неправда, ложь, иллюзия! Только вот тяжёлое Облако не умеет лгать.
— Зачем ты пришла к Дечимо?
Глупый вопрос. Глупые ответы.
— За правдой.
О Боги, он хоть иногда моргает?
— Там ты её не получишь.
Дверь, до этого казавшаяся светом, вдруг вросла в стену. Хром показалось, что она провалилась в другую сторону зеркала, как Алиса в той дурацкой книжке. Нелепость, вокруг одна нелепость. Это Туман наводит мороки — почему же морочат тут только её?!
— На документах его подпись, Хибари-доно.
— И что?
Кажется, мир снова начал обретать пол и потолок. Неужели она видит… правду?
— Вы… вы…
Усмешка. Холодная усмешка на холодном лице.
— Вонгола хранит свои Секреты.
Молчание. Кажется, слова начали терять свой смысл.
— Так что — ты действительно войдёшь туда? Рискнёшь хоть слово сказать Небу?
Хром даже не надо прикрывать глаза. Она всегда видит его — такого наивного, лёгкого, лучшего на свете. Чистое, безмятежное, безоблачное Небо.
Сил хватило на поклон. Один глубокий, вежливый поклон, и на прямую походку. Папку безумно хотелось оставить себе — только вот не выйдет, отберут. Секретам не место у Палачей.
— Хром Докуро.
Собственное имя режет слух, но девушка останавливается. Не так часто Хибари Кёя использует имена. Лёгкий поворот, болезненное любопытство — вспышка и рефлексы. За считанные секунды в руке Тумана оказалось кольцо — то самое, идеально чистое. И всё вокруг рушится, обнажая жуткие пики реальности. За что, хочется крикнуть Хром. За что?!
Девушка не оборачивается до конца коридора. С губ мужчины не сходит довольная улыбка.
Жадное Облако никому не отдаст своё Небо.
La vita, come la morteХибари Кёя умеет хранить Секреты.
Хибари Кёя всегда находил завораживающими три вещи — цветущую сакуру, чайную церемонию и сильного противника. Немного понаблюдав, он всегда впадал в несколько апатичное настроение, избавляясь от желания убивать и входя в своеобразный транс.
Вонгола же лишила его почти всего. Шамал наградил аллергией, семья увезла из Японии, а всех противников забирали себе более старшие товарищи. Хибари уже вскипел и был готов объявить тотальную войну старейшей мафиозной семье, когда он нашёл кое-что, что всё изменило.
Савада Тсунаеши — тот, кем он стал, приняв титул Вонголы Дечимо.
Когда они только встретились, Зверёк неимоверно бесил. Своей наивностью, тупостью, и этой мягкой улыбочкой, от которой тащились остальные. Бессильное, бесполезное травоядное, у которого был потенциал.
И только в Италии, придерживая Тсуну за плечи, когда его выворачивало после первого убийства, Хибари Кёя проникся к нему уважением.
Саваду выбрали за его сходство с Примо — за мягкий характер, высокие моральные принципы и всепрощение. «Он может изменить Вонголу», «мы снова станем теми, кем были когда-то» — всем вокруг был нужен символ, великолепное, Всепрощающее Небо. Уставший, жёсткий, перемолотый Мафией человек был нужен только ему.
Здесь, в Италии, за Тсуну взялся ЦЕДЕФ — взялся всерьёз, без промывки мозгов и гиперопеки от Реборна. Пока они были в Японии, Мафия была цветной сказкой с рыцарями на белом коне. Здесь она стала комком грязи, с наркотиками, воровством и убийствами. И Савада Иемитсу макнул собственного сына лицом в это дерьмо. Внешний советник был совершенно безжалостен, превращая Тсуну в того Вонголу Дечимо, которого хотел видеть — сильного, жёсткого, не прощающего.
Что же, ему это удалось. Тем хуже для него.
Зверёк почти сломался. Он всё ещё был слишком мягким, этот Зверёк, он всё ещё хотел всех защитить. Что же, зубастое Облако защитило его самого. Никто не знал, даже этот идиот Гокудера — Тсуна всегда умел улыбаться. Он мог с утра отправить нерадивого наркодиллера плавать под пирсами, а вечером смеяться, играя в боулинг. То, что днём он надирался с Хибари и рассказывал, зло, жёстко, рублеными фразами, что в этот раз придумал его отец — Иемитсу, он всегда говорил Иемитсу — никому знать не полагалось.
Они оказались связаны сильнее, чем это возможно. Сильнее, чем он мог когда-либо представить. Саваду Тсунаеши превратили в чудовище. Хибари Кёя чудовищем был рождён.
Никто не замечал. Правда, вообще никто — будто добрый, тёплый, понимающий Босс Мафии действительно может существовать. Прекрасное, светлое, Всепрощающее Небо — жёсткий, всевидящий, сминающий всё на своём пути Вонгола Дечимо. Они шли в этом шествии тысячи демонов бок о бок, ночное Небо и зубастое Облако, и в любом из миров не было силы, способной их остановить.
Они сблизились в университете, в самом начале мясорубки, в которую глава ЦЕДЕФ превратил жизнь своего сына, и с тех пор были неразлучны. Хибари никогда не отличался щепетильностью, и прибираться за Зверьком быстро стало привычным. Слова, сказанные давным-давно над почти трупом Моретти, стали пророческими — и Хибари Кёя ни капли об этом не жалел.
Тсуна никогда перед ним не притворялся. Доверял самые страшные тайны Семьи, жаловался на остальных, рассказывал какие-то повседневные вещи — и слушал, превосходно слушал. Слушал о матери и отце, слушал о первом убийстве, о том дне, когда он понял, что отличается от остальных. Слушал о мёртвом щенке и о таблетках, которые оказались менее эффективны, чем падающие листья сакуры. Слушал всю историю чудовища.
И — принял. Улыбнулся, жёстко, расчетливо — как в жизни не улыбнулся бы, не будь Вонголой Дечимо. «Ты отвратителен. Почти как я». А потом сделал Хранителем Секретов, хладнокровно разделив с ним мир Мафии поровну. Отвратительные там вещи были, между прочим — с самого начала, с поколения Примо.
Не первое Всепрощающее Небо в истории, и, очевидно, не последнее.
Что же — у Хибари Кёи не было повода жаловаться. Они и так делили слишком многое, от убийств и до шлюх. Чудовища, безнаказанные, ужасающие чудовища.
Иногда в их жизни появлялся Занзас. Приходил под покровом ночи, хлопал дверью — и падал в кресло, превращаясь в человека. Не Занзас, не Вария, не приёмный сын Ноно — человек. Тсуна всегда радовался этим визитам — улыбался уголками губ и снимал чехол со стола для покера. Идеальный вечер — Вонгола Дечимо, Небо Варии, Хранитель Секретов и Принц-Потрошитель. Удивительно, действительно удивительно — почему именно он? Почему Занзас доверил себя именно ему? Сумасшедшему, безумному, ненормальному — до какого-то момента Хибари вообще сомневался, что Бельгефор осознаёт реальность.
Хотя, кажется, у Боссов Вонголы это было, можно сказать, семейное.
Приглашение в кабинет Зверька застало Хибари Кёю дома, в огромном особняке в центре Италии, выполненном в традиционном Японском стиле, с прекрасными сливами и небольшим садом, так подходящим для чайной церемонии. Тсуна подарил, на день рождения. Полностью обставленный дом с великолепным подвалом, один из люков которого выходил прямо в столь любимой Мафией залив — у Зверька начало проявляться чувство юмора.
Впрочем, прятать неофициальные трупы действительно стало легче.
Облако прибыл мгновенно — впрочем, как и всегда. Специальную дорогу отстроили, прямую, от порога одного особняка до другого. Тсуна был у себя. Деревянное покрытие, огромный стол, тёмная цветовая гамма — как кто-то может верить, что в таком месте живёт Всепрощающее Небо?
Тсуна улыбнулся. Устало, искренне, просто дёрнув уголком рта — этот жест стоил куда больше, чем то убожество, которое так любили остальные. Откинулся на спинку кресла, постучал пальцами по тонкой папке, обтянутой бычьей кожей.
— С днём рождения.
Хибари нахмурился — они праздновали три месяца назад. Тогда Тсуна долго извинялся, говорил, что не смог добыть подарок в срок, и они просто устроили себе внеплановый отпуск в родном Намимори. Как раз успели на фестиваль, и Хибари с удовольствием побродил по улицам в своём лучшем юката. Тсуна остался в смокинге — он вообще не носил ничего, кроме смокингов. «Моя последняя шкура» — Савада мрачно улыбался, произнося эти слова.
Так что же там, в этой папке?
Хибари взял её. Хибари открыл. Хибари закашлялся — Вонгола Дечимо умел удивлять.
— ЦЕДЕФ? Ты отдаёшь мне ЦЕДЕФ?
Тсуна пожал плечами.
— Твой предок создал эту организацию. Он был первым Внешним Советником, и я не вижу ничего предосудительного в том, чтобы вернуть этот пост в твою семью. Тем более, она у тебя есть — согласись, в вашем возрасте называться Дисциплинарном Комитетом как-то несолидно.
Хибари передёрнулся, проводя пальцами по документу. Место Иемитсу, да?
Савада Иемитсу отлично поработал над своим сыном — он настолько преуспел, что заслужил его полную, неограниченную ненависть. Иемитсу, только Иемитсу — Тсуна отказывал этому человеку даже в собственной фамилии. Старший Савада создал Вонголу Дечимо, желая возвеличить Семью, и в первую очередь новый глава его уничтожил.
Не официально, что вы — мужчина был уверен, что у него с сыном отличные отношения. Что он понял, принял, простил.
К его несчастью, Савада Тсунаеши был на редкость мстителен.
С того момента, как Дечимо занял своё место в Семье, на столе ЦЕДЕФ не было ни одного правдивого отчёта. И, кажется, пришла пора это изменить.
— А… мой предшественник?
— Иемитсу? Не волнуйся, после небольших переговоров он согласился с необходимостью выхода на пенсию. С остальными, надеюсь, поговоришь лично.
Зверёк похлопал двумя пальцами по запястью, и Хибари Кёя еле заметно кивнул, принимая его сигнал. Руки закололо от нетерпения, тонфа будто прожигали рукава. Интересно, сколько против него продержится мастер мнимых смертей Моретти?
Облако медленно заворочалось, по одному выпуская ядовитые шипы.
Беспощадное ночное Небо мрачно улыбнулось.
