Глава первая. Дух старого дома при горной церквушкеПримечания:
12 ноября 2022 года я прибыла как беженка во Флоренцию, Италия. Меня вместе с моей подругой поселили в домике при храме в горах, где жили и другие семьи. Это были пять очень запоминающихся месяцев.
После нас расселили по разным общежитиям. Там я прожила еще пять месяцев, после чего вернулась домой.
Италия навсегда отпечаталась в моей душе кофе, солнцем, горами и прижавшимися друг к другу домиками. И, конечно, людьми.
Она любит нас.
Я, наверное, никогда не была в месте, которое бы так любило меня.
Я даже не представляю почему. Это началось не сразу. Я помню, как она скептично приглядывалась к нам, встречала немного строго, пусть и радушно. Была гостеприимна, но холодна.
Я была слишком активной, слишком занятой, не могла даже поднять голову от дел. Мне было безразлично все вокруг, и она тоже не торопилась идти на контакт. Лишь необходимое.
Она пришла ко мне мимолётным виденьем, седовласой старушкой с ровной спиной, европейскими, не славянскими чертами лица, непонятной, размытой одеждой. Я видела морщинки у нее от носа и до губ. Я видела ее глаза. Я видела, как она набросила на свои плечи мой платок, полуобернулась и внимательно всмотрелась.
Наше первое сближение началось, наверное, именно с моего платка. Я поняла, что он нравится ей. В нем что-то такое, от чего я чувствую ее теплое довольство. Второе сближение началось с моей мысли "мне неуютно". Она ждала моего шага, и я его сделала: навела порядок, организовала быт, правила уюта.
И вот тогда она подобрела ко мне и стала по-настоящему радушной. И тогда начала зарождаться ее любовь.
Я дарила ей свою любовь: свое довольство от ее дома, архитектуры, от обстановки и атмосферы. Я дарила ей вдохновение, а она, взамен, подарила мне свое.
Я просыпаюсь утром, и она ещё немного сонная. Не торопится, не ластится, не обнимает. Все еще любит, но не укрывает сверху своим платком.
К обеду она обходит всех, все углы, которым не хватает ее любви, и оставляет ее там. После полудня я делаю вдох и чувствую, как в легких цветут весенние цветы.
Я вижу ее любовь на каминном жерле — для нее странно и непривычно, как мы с ним обходимся, но она уже привыкла. Ведь мы не жжем его, не готовим еду, не греемся. Только кладем вещи и тюки, словно в шкаф. Я чувствую — она привыкла давно и очень быстро. Так привыкают к седине.
Ей нравятся наши маленькие кухонные примочки: полотенечки, крючочки, венчики, досочки и прочая дребедень. Они милые и кажутся ей очень хозяйственными. Ей нравится, что мы готовим, хотя современная техника вызывает у нее смущение. К этому привыкнуть тяжелее, чем к седине.
Ее любовь наполняет воздух, поэтому когда ты делаешь вдох, чтобы сказать что-то, ты вбираешь ее любовь, и из твоего рта выходит только что-то... что-то особенное, что неминуемо ведёт к сближению душ.
Ей нравится, что мы собираемся все вместе на кухне. Ей нравится собирать нас вместе. Когда люди вместе, ее любовь имеет смысл.
Ей нравится, когда мы заботимся о ней и друг о друге. Нравятся улыбки, мягкие прикосновения, тихие голоса, нежное внимание к чужим проблемам.
Ей нравится, когда кто-то заботливо стучит утром в дверь соседа, чтобы разбудить его ко времени, ведь утром он обмолвился о планах.
Ей нравится наш оператор Стефано. Ей нравится и другие операторы, но к нему отношение особенное. Он подходит к работе совестливо и хозяйственно. Это видят люди, это видит дом. Люди нежны, угощают кофе, кормят обедами. Духи делятся любовью, создают атмосферу добра. За обедом нужно спускаться на кухню, просто делать вдох, и ты почувствуешь, как это наполняет тебя.
Когда мы уезжали, она словно распахнула ребра. Я видела это — все словно стало легко продуваемое ветрами, вывернутое. Она, подхваченная ветрами, порхала в таком большом теперь доме, прогоняла пыль, делала вдох, очищалась и готовилась к новому этапу. И нежно-нежно трепала ветерком нас за щеку, прощаясь, словно не давая капнуть слезинке. Напротив — срывала шляпу и требовала улыбок.
Глава вторая. Италия пришла ко мне не с летомЯ влюбчивая, это правда. Не то, чтобы это происходило слишком легко и часто, меня непросто впечатлить. Но если уж удается... то я влюбчивая, верно.
Раньше Италия виделась мне фильмом «Позови меня своим именем» с жаркой погодой, зелёной листвой и прохладными сквозняками, которые щекочут подмышками, и холодными плитками, по которым хочется и одновременно не хочется ступать босыми ступнями.
В жизни Италия встретила меня холодными влажными ноябрьскими ветрами. Долго дубила январьскими морозами. Дразнила примерзшими цветами и ящерицами. Италия не хотела со мной говорить — шумела что-то непонятное мне, красовалась, но на диалог не шла. Она раскрылась мне позже, когда я сама была к этому готова.
Она раскрылась мне шутками и улыбками. Пушистыми темными кудрями и шоколадными глазами. Италия оказалась одета в простой красный свитер и низко свисающие джинсы. Италия почему-то носила желтые грубые ботинки на шнуровке и ступала четко на пятку. Италия любила плетеные браслеты и деревянные бусы на руках.
И совсем неудивительно, что Италия ходила медленно. Перетекала. Пятка, носок, колено, бедро, плечи. Италия была слегка небрежной в жестах — плавных, легкомысленных, грациозных. Кошачьих.
Мягкая улыбка, не широкая. Непринужденность. Всегда такая искренняя, будто только для тебя. Большие кошачьи глаза, удивлённо распахивающиеся, что бы я не говорила. Уверенность, от которой подкашиваются колени.
Большие теплые ладони с тёмными длинными кучерявыми волосками от запястья вверх, к подкатаным рукавам. Темная, колючая, не длинная и ухоженная борода. Это совсем не отталкивает, а ведь я такое не люблю. Но... наверное, люблю.
Мягкий, шелковый голос с медовой хрипотцой в самых низких нотках. Итальянские слова перекатываются на языке. Урчание. Это романтично, что бы они не значили. Кажется, что это серенады для меня.
Италия смотрела на меня вечным летом. Вокруг Италии начинала цвести трава, а вода в водопадах бежала более дико и правильно.
Сонным утром ты пыталась справиться с кухонной утварью и собственными беспорядочными конечностями, и вдруг звук залил солнцем все помещение, и словно тебя изнутри, и мир перестал быть целостно состоящим из частиц, а превратился в набор образов, и все остальное оказалось поглощено ими.
Итальянская непринужденность пришла ко мне не с летом. Она пришла, играясь пальцами с гвоздиком, перекатываясь с пятки на носок. Пришла с пушистым неопрятным хвостом, заколотым китайской спицей. Пришла с улыбкой, посмотрела большими кошачьими глазами, блеснула полумесяцем с груди. Итальянская непринужденность легко согласилась на чашку чая, словно сроднившись с моей страстью к напитку.
Италия замечала детали и задавала вопросы. Смотрела и видела, слушала и слышала. Игралась ключами в пальцах и игриво, как котенок, улыбалась.
Италия была свободой. В жестах, в повадках, в лёгкости. Свободной. Хорошо контролируемой. С идеальным самоотчетом. Со скользящей кошачьей угрозой в мягких интонациях.
Итальянская непринужденность хотела дружить.
Только мне было очень страшно.
Мне было очень страшно. Лёгкость и уверенность, шутливые игры с предметами, осторожные и плавные движения больших теплых пальцев. Мне было страшно, потому что непринужденное дружелюбие могло оказаться вежливостью.
А мне хотелось дружить.
Мне было страшно быть отвергнутой. Но Италия только улыбалась мне, и говорила: "А теперь не хочешь предложить мне чая?"
И я наливала чай. Говорила — о том, что хотела. И Италия приходила ко мне. Приходила и приходила. Играла, шутила. А я не понимала — почему она приходит? Разве приходить ко мне — это важно? Разве это не просто вежливость?
Она приходила, распахивала большие стеклянные двери и небрежно снимала солнцезащитные очки с носа. И я слепла от этого жеста.
Казалось, что у Италии нет никаких тревог, и что любое действие — шутка, развлечение. Словно Италия только и живёт, чтобы баловаться. Постукивать ногой по камню, рисовать на чужих руках смайлики, бросаться булочками, загадочно шептать о чужом обеде или склоняться над ящиком с чаем, распрямляя туда усы, как кот.
А теперь Италия, как черный элегантный кот, застыла на расстоянии протянутой руки, поигрывая на солнце лоснящейся шерстью. Зазывает. Только руку протяни — и... И что? Вздрогнет, встанет на лапы и исчезнет за мгновение? Или поддастся руке и даст погладить? Что?
Чтобы узнать — только руку протяни.
Глава третья. Однажды я скажу емуОднажды настанет день, и я скажу ему. Так, как умею — настолько прямо, что окружающим становится страшно от смелости. Скажу тихо и мягко, глядя в глаза, без стыда и страха. Только у меня, конечно, будут дрожать руки. А ещё, наверное, голос.
И потом мне, наверное, будет больно. Очень больно. Мне в любом случае станет больно, но я из тех людей, кто предпочитает сожалеть о содеянном, чем всегда гадать о возможности.
Я скажу ему это в последний день. Позову побеседовать с глазу на глаз, он мне не откажет. Налью чай. Черный с бергамотом, добавлю жасмина и розы. Наверное потому, что для меня это самый нежный и одновременно утонченный вкус.
У меня будут дрожать руки, пока я буду сыпать чай. Желудок будет выворачивать от волнения. Чашку будет тяжело поставить на стол, потому что руки будут трястись. Я думаю, он заметит. Я слишком очевидная, чтобы что-то не заметить. Особенно, когда начну говорить.
— Знаешь, я была влюблена в одного мужчину все это время, — скажу я. И спрячу глаза на дне чашки. И лицо — за чашкой. И только руки будут дрожать.
Интересно, что он спросит? Удивится и скажет: «В кого?». Или улыбнется кошачьим самодовольством с капелькой смущения, со слегка опущенными глазами, и уточнит: «Я?»
— В тебя, — скажу я, и голос мой надломится.
Он будет смущён, я знаю. Но что дальше? Улыбнется снисходительно и скажет: «Ты слишком юна. Так случается». Или, может быть: «Я не знал. Никогда не думал. Ты мне тоже. Жаль, что ты уезжаешь». Или что-то вроде: «Это просто работа. Я хотел быть дружелюбным».
Последнее было бы особенно болезненным, но он может так сказать. Он деликатный, но это деликатность кота. Сегодня ты ступаешь мягкими лапами без шума и следов, а завтра падаешь с подоконника вместе с вазоном. Он может быть котом, а коты, бывает, настолько любят чувство свободы и независимости, что забывают про вздыбленную шерсть.
Может быть, он скажет эти слова про юность, и улыбнется довольно, осознавая завоевание очередного сердца. А потом, может, похлопает по плечу или даже обнимет, словно не будет чувствовать, как впиваются ему в руку разбитые осколки моего сердца.
Он может сказать про «ты мне нравишься» и про сожаление. Может закрыться, смутиться, молчать. Может быть даже избегать, хотя я практически не верю в это. Но мне хотелось бы другого.
Чтобы положил руку на плечо, и притянул в объятие — нежное, чувственное, пусть и не романтичное, когда вторая рука прижимает за основание шеи к груди. Так обнимают сестер и детей. Но мне было бы достаточно. Впрочем, мое сознание ненасытно дорисовывает, как он наклоняется и оставляет поцелуй на моей щеке. На то, чтобы представить большее, мне не хватает веры.
Но — я рукой разгоняю марево влюбленных фантазий перед глазами — этого не быть. Мечтай. Но даже это ты вряд ли получишь.
Наверное, он будет смущён, у него не будет слов, разве что всякие «я не знал» и «так это всё время были знаки внимания?». Я же ведь непременно спрошу: «Ты знал?»
— Я знала, что эти знаки внимания — большее, что я могу получить, — честно отвечу я. — Ты дал мне это понять. Я хотела получить от нашего общения все, а не погнаться за журавлем в небе и остаться ни с чем.
— Когда я дал это понять?
— Когда сказал, что пока работаешь здесь, не может быть встреч вне работы. Ты понял мой намек, я уверена.
Мы помолчим немного. Я не думаю, что он будет спрашивать, почему вдруг я влюбилась в него. Кот и так знает, что он прекрасен.
А если он вдруг ответит: «Да, я знал. Ты интересная. Но я ничего не мог сделать, пока я тут».
— Я знаю. У тебя есть невеста. Ты говорил мне о ней когда-то. А я ведь не топ-модель, да и я — беженка, как человек второго сорта. Девочка из страны с сомнительным уровнем цивилизации, где идёт война. Все равно что взять котенка с улицы. Наверное, тебе было жаль меня, и ты иногда кормил котенка, только вот взять к себе не мог.
Это жестокая правда. Он бы никогда не сказал это вслух, но я чувствую. И это правда не фактическая, а правда сознания. Такой барьер есть. Я уверена.
Может быть, он смущённо согласится. Да, все это время, эти прикосновения, взгляды, разговоры... всё это было лишь жалостью.
А может быть, начнет уверять меня, что это не так, и что я красивая, и что никогда так не думал о нас. Не обо мне.
Но разве это будет иметь значение?
В любом случае, я не дам ему развить эту мысль. Я ещё не всё сказала.
— Не беспокойся об этом. В любом случае, это лишь объяснение причины, почему я молчала и старалась быть деликатной. От того, что я сказала сейчас, конечно, что-то изменилось, но это уже не так важно в связи с моим отъездом. Я скажу лишь одно, неизменное: память о тебе останется со мной на всю мою жизнь; ты многое привнес в меня, и эта любовь к тебе сохранится на многие годы. Нет, это не про разбитое сердце и страдания от любви. Я уже пострадала над безответностью. Это просто будет уголочек внутри меня, предназначенный для одного кота из Италии. В этом уголке будет тепло и нежно. Всегда. Я хочу, чтобы ты знал это. Только и всего. В своем поведении я ничего менять не буду.
А дальше я не знаю. Как бы я отреагировала на твои слова? Наверное, объятием. Это не тот момент, когда нужны слова. Но жизнь научила меня, что люди поступают не всегда так красиво, как хочется, и они могут надолго замолчать, или же встать и уйти. Внезапно обидеться и разозлиться. Все бывает странно, некрасиво, ломано. Кто-то не вовремя зайдет, что-то не будет сказано, все застынут на неловкой ноте.
Весь разговор будет скомканным, как бумажный шарик, непоследовательным, бессмысленным, смущающим и сумасшедшим. У меня будут дрожать руки и я разобью чашку. Кто-то позвонит ему, и он уйдет. Я прервусь на полуслове, не сказав самое важное, и не смогу продолжить. Я буду чувствовать себя отвратительно, глупо, как девочка, которая до сих пор не научилась держать рот закрытым, когда это нужно, которая в последний момент все испортила и растоптала. Я буду ненавидеть себя и все ещё надеяться, что я успею это сказать, и буду думать-думать-думать... И плакать, наверное. И мечтать о поцелуе в щеку.
Глава четвертая + Глава пятаяГлава четвертая. Знак чего-то важного
Объятия после ссоры всегда особенно сладкие. В них есть робкость, которая забывается через время отношений. В них есть облегчение — ни с чем не сравнимое удовольствие. Есть нежность и духовная близость — дорогие жемчужины, которые нельзя купить.
Я встаю на носочки и искренне обнимаю его за шею. Это знак дружбы, знак понимания и близости, знак чего-то важного для меня. И тем не менее, этот знак значит совершенно меньше, чем тот, который подаёт мне он.
Обняв накрест, он наклоняется к моему плечу. Он мог бы и не делать это, верно? Мог бы найти щеку?
Теплые губы касаются шеи, жёсткая щетина колет нежную кожу. Я слышу очень звонкий звук — или, может быть, уже не слышу, а только чувствую, как он вибрациями проходит через меня? И прежде, чем затаить дыхание, я снова его слышу, как подведенную черту — тебе не показалось, это не ошибка.
Наверное, я отстранилась чересчур быстро. Сейчас я думаю, что провела бы вечность в этих объятиях, а тогда не могла задержаться ни на мгновение. Возможно потому, что боялась, что этот диалог будет односторонним?
Я отстранилась, чтобы встать на носочки и оставить звонкий, такой же, отдающий вибрациями до самого сердца, поцелуй, но теперь на его щеке.
Я его поцеловала.
Боже мой! Я его поцеловала!
Итальянцы делают так? Может, это было просто что-то дружеское? Он так выразил любовь и внимание подруге? Но неужели друзей целуют так? Неужели это не значит ровно ничего?
Я не могу в это поверить. Нет, нет, друзей так не целуют. Не заставляют потом чувствовать на шее след колючей щетины, от которой невероятно зудит кожа.
Друзей так не целуют.
Или да?
Глава пятая. Первый за два месяца дождь
Я знала, как все будет, и не угадала ничуть.
В день перед отъездом я сказала ему. Мы в самом деле смогли поговорить.
— Знаешь, в одном была правда. Я в самом деле была в тебя все это время влюблена.
В комнате был ещё человек, а у нас не было чашек с чаем. Но это меня не волновало. Мои руки не дрожали. Уже нет.
Его лицо застыло каменной маской. Не смущение, не ликование. Растерянность.
— Скажи своей невесте, что у нее один из лучших мужчин в мире. Ты хороший человек. Я была рада тебя встретить. И буду рада видеть и ее, и тебя у себя в гостях.
Тогда из него вырвался смешок.
Не думаю, что это было веселье. Не думаю, что он понял мои слова, как шутку.
Мне кажется, это был смех человека, который вдруг осознал, как долго шутила судьба и осознал ее юмор.
После он делал вид, что ничего не слышал. Но он был добр ко мне, и все так же нежно близок.
И когда я стояла рядом с ним в последние минуты, распахнул руки, приглашая меня в объятие.
Оно было долгим для смущенной влюбленной. Оно было таким, как надо для прощания. Оно было слишком коротким для тех, кто, возможно, больше никогда не увидится.
Я встала на носочки и поцеловала его в щеку.
Италия провожала меня ливнем — первым за два месяца дождем.
× Конец. Или нет? ×
