Омен IV: Возбуждение

Открой своё сердце!

Пару слов хочется мне сказать перед началом этой истории — эй ты, Виталий Иволгинский! Сдохни, русская свинья! Сдохни за то, что ты сделал с дочерью Дэмьена Торна, урод вонючий! Ты опозорил её в своей поганой книжонке «Её звали Делия (ещё отходная жанру ужасов)», мразь! Как у тебя язык повернулся такое написать, кретин?! Да если бы Дэмьен Торн реально существовал, он бы тебя в тюрьму посадил за оскорбление членов его семьи, урод! А потом ещё и на том свете заставил бы драить котлы грешников вне очереди, понял, алкаш?! Ну вот. Теперь можно приступить к делу.

Итак, большая, ярко освещённая столовая детского сада была заполнена радостным гулом детских голосов. Повсюду за маленькими столиками сидели дети в одинаковых ярких костюмчиках. Они пили сок из пластиковых стаканчиков, ели аккуратно сложенные сэндвичи и смеялись, словно весь мир был их площадкой для игр.

Но в самом углу комнаты, за длинным деревянным столом, сидела девочка. Её длинные, непослушные чёрные волосы спадали на плечи, а глаза сияли словно две угольные искры. Она широко улыбалась, глядя, как один из мальчиков за соседним столиком пытается поставить на голову стакан, балансируя на стуле.

К ней подошёл мальчик лет семи. Он остановился на секунду, будто собирался с духом, и сел рядом.

— Привет, — сказал он тихо, но твёрдо, пытаясь сдержать волнение. — Ты... ты Делия Йорк, да?

Девочка повернулась к нему, её взгляд на мгновение стал настороженным, но тут же смягчился.

— Да, а ты кто? — спросила она, слегка нахмурив брови.

Мальчик нервно сжал руки на коленях, но потом улыбнулся.

— Я... моё имя — Питер, — ответил он, осторожно подбирая слова. — Просто... я думал, что ты должна быть старше.

Делия рассмеялась. Её смех был звонким, как мелодия детской карусели.

— Старше? Это было бы неудобно! — сказала она, махнув рукой. — Ты что, хочешь, чтобы я была как эти взрослые? — Она кивнула на группу детей, которые выглядели слишком серьёзными для своего возраста.

Они сидели, хмуро жуя свои сэндвичи, и казалось, уже успели повзрослеть, не успев толком поиграть. Питер на мгновение задумался, наблюдая за Делией. Затем он, будто решившись, сказал:

— Ты... ты знаешь, что однажды станешь президентом? — Его голос дрогнул, но в глазах читалась уверенность.

Делия приподняла брови, будто услышав что-то совершенно невероятное.

— Президентом? — переспросила она, словно пробуя слово на вкус. — Нет, я просто маленькая девочка. И я не хочу быть президентом. Почему бы мне не быть весёлой маленькой принцессой?

Она расправила плечи и сделала вид, будто поправляет воображаемую корону.

Питер не знал, что сказать. Он молча смотрел на неё, удивляясь её лёгкости и непосредственности. Но прежде чем он успел ответить, к столу подошёл мужчина. Высокий, с добрым, но уставшим лицом, он положил руку на плечо Делии.

— Дидл, — мягко сказал он, — ты ведь должна ещё пообедать.

— Да, пап, я уже почти закончила, — ответила она, подняв на него свои яркие, колючие глаза.

Мужчина кивнул и ушёл, а Делия снова повернулась к Питеру.

— Ты уже не ребёнок, Питер. Ну неужели ты не понимаешь?

Эти её слова, произнесённые с удивительной уверенностью для такой маленькой девочки, застряли у него в голове. Он не был уверен, что именно она имела в виду, но он чувствовал, что этот момент он запомнит надолго.

В это время толстый рыжеволосый мальчик по имени Джером громко жевал кусочек яблока, сидя за столом и украдкой поглядывая на свои часы. Они были большими, массивными и, несомненно, дорогими, и он каждый раз поправлял их на запястье с гордостью, словно это была корона на голове короля. Делия, оживившись после разговора с Питером, окинула быстрым взглядом комнату и её тёмные глаза вдруг блеснули, как у охотника, заметившего добычу. Прежде чем кто-либо успел понять, что происходит, она выхватила часы из рук Джерома и, смеясь, выскочила в открытую дверь.

— Эй! Отдай! — заорал Джером, поспешно вскочив и роняя на пол яблоко.

Он бросился за Делией, которая уже мчалась к двери, её волосы развевались за спиной, а в руке блестели большие часы с круглым циферблатом.

— Попробуй поймать! — выкрикнула она, её голос звенел от задорного смеха.

Джером бежал за ней, громко топая по полу столовой. Остальные дети обернулись и смотрели на происходящее с затаённым интересом. Делия, держа трофей над головой, выскочила на школьный двор и остановилась у большой лестницы, ведущей на старый игровой павильон.

Она начала карабкаться наверх, держась одной рукой за перила, а другой сжимая часы. Джером догнал её, но замешкался, глядя вверх.

— Делия, что ты делаешь?! — выкрикнул он, обессиленно вскинув руки, после чего, тяжело дыша, полез за ней, с трудом взбираясь по лестнице.

Девочка, стоя на середине лестницы, остановилась и посмотрела на него сверху вниз. Её голос вдруг стал странно напряжённым и глубоким:

— Гром, дождь и молния, опасность, поднимающаяся вода, шум и вой сирен.

Джером оторопел, но попытался вникнуть в её слова:

— Это что, плохой знак?

Делия, будто не услышав его, продолжила, её глаза смотрели куда-то вдаль:

— Тени, тёмные существа, стальные облака, плывущие в воздухе, люди бегут в укрытие.

Джером нахмурился, но решил подыграть. Возможно, так он сможет вернуть свои часы.

— И что со мной будет? — спросил он, пытаясь казаться серьёзным. — Все шаги, которые я делаю, все движения, которые я совершаю, вся боль на кону. Я вижу хаос для себя. Кто ты? Что ты можешь сделать? Мы с тобой одинаковы в том, что у нас есть свои стили, которые мы не изменим. Твой полон зла, а мой — нет. Я не могу проиграть!

Делия сделала ещё один шаг вверх, её лицо озарила загадочная улыбка.

— Не могу больше держаться, — сказала она.

Джером, стараясь не отставать, начал подниматься за ней.

— Но я никогда не отпущу! — ответил он с напускной решимостью.

Делия повернулась к нему через плечо:

— Я знаю, что это дорога в один конец.

— Скажи мне сейчас, как долго это продлится! — парировал Джером.

— Я не буду так думать, — бросила Делия, и её тон стал более дерзким.

— Но я не буду рассчитывать на других! — выкрикнул Джером, сжимая кулаки.

— Закрой глаза и почувствуй, как они горят, — таинственно произнесла Делия, поднимая часы над головой.

— Теперь я вижу, что мне нужно сделать! — выдохнул Джером, уже почти догнав её.

— Открой своё сердце, всё будет хорошо, — сказала она, её голос звучал неожиданно мягко.

Джером остановился, тяжело дыша. Он оглядел Делию, которая, похоже, наслаждалась каждой секундой их странной игры.

— Ладно, — пробормотал он наконец, махнув рукой. — Забирай часы, если они тебе так нужны. Я не против.

Делия спрыгнула с лестницы, легко, как кошка, и подошла к нему. Она протянула часы обратно с лукавой улыбкой.

— Я просто хотела посмотреть, как далеко ты зайдёшь, — сказала она. — Ты молодец, Джером. Настоящий герой.

Джером, ошарашенный её словами, взял часы и растерянно посмотрел на них. Затем улыбнулся, сам не понимая почему.

— Ты странная, Делия, — пробормотал он.

— Знаю, — весело ответила она и словно лёгкий ветерок, проскользнула в двери столовой, и вскоре её звонкий смех смешался с шумом детских голосов.

На улице, у подножия лестницы, остались Питер и Джером. Питер всё ещё смотрел вслед убегающей девочке, не в силах поверить в происходящее.

— Почему ты просто так отдал ей часы? — спросил он наконец, глядя на Джерома с искренним недоумением.

Джером стоял с опущенными плечами, сжимая в руках свои большие часы. Он выглядел смущённым и неожиданно покраснел. Его пухлое лицо стало ярко-алого цвета, и он опустил глаза, избегая взгляда Питера.

— Ну... — пробормотал он, затыкая ремешок часов обратно в прорези, — это ведь просто часы.

Питер прищурился, внимательно разглядывая Джерома. Что-то в его поведении вдруг показалось подозрительным.

— Подожди-ка, — медленно протянул Питер, его голос стал чуть громче. — Ты что, влюблён в неё?

Джером резко поднял голову, его глаза расширились.

— Что?! Нет! — выкрикнул он, но это прозвучало так громко и отчаянно, что Питер только ещё больше утвердился в своей догадке.

— О, я так и знал! — воскликнул он с торжеством в голосе. — Ты влюблён в Делию! Это же очевидно!

— Нет, я не влюблён! — упрямо повторил Джером, но теперь его лицо пылало так, что опровергать это было бесполезно.

Питер скрестил руки на груди, насмешливо прищурившись.

— Ты позволяешь ей вырывать у тебя вещи, гоняешься за ней по двору, а потом ещё и просто отдаёшь свои часы, потому что она «хотела их посмотреть»? Если это не любовь, то что тогда?

Джером вздохнул, отвернулся и надолго замолчал. Питер уже подумал, что тот не собирается ничего объяснять, но вдруг Джером тихо пробормотал:

— Она... она не такая, как все.

Питер нахмурился, его интерес возрос.

— Что ты имеешь в виду?

Джером повернулся к нему, с трудом подбирая слова.

— Делия... Она может быть странной, но в этом есть что-то... интересное. Она... заставляет меня чувствовать себя так, как никто другой. И это не просто про любовь, понимаешь? Это... восхищение. Она знает, как сделать скучные вещи захватывающими. Даже с моими часами... Я знал, что она вернёт их. Просто интересно было посмотреть, что она придумает.

Питер покачал головой, не зная, как реагировать.

— Ты серьёзно? Она могла просто убежать с ними!

— Не могла, — твёрдо сказал Джером. — Делия никогда не поступает несправедливо. Она... особенная.

Питер молча задумался, наблюдая за выражением лица Джерома. Может, в этом и был какой-то смысл. Делия действительно отличалась от других детей. Она могла вдохнуть жизнь даже в самые обыденные моменты. Но Питеру было трудно понять, как это могло превращаться в такое глубокое чувство восхищения.

— Ладно, — сказал он наконец, пожав плечами. — Может, ты и прав. Но всё равно это странно.

Джером хмыкнул, пряча улыбку.

— Это Делия. Она всегда странная. И, знаешь, может, это и хорошо.

Дети замолчали, глядя на светящиеся окна столовой, и Джером направился обратно. Питер, тяжело вздохнув, поплёлся следом, размышляя о том, насколько странна и запутанна может быть эта штука под названием любовь.

— Любовь бывает зла... — подумал он с невольной улыбкой, вспоминая покрасневшее лицо Джерома.

Когда они вошли в ярко освещённую комнату, Делия уже стояла рядом со своим отцом. Высокий мужчина с тёплой улыбкой держал в руках её куртку, очевидно готовясь забрать дочь домой на обеденный перерыв. Делия что-то с воодушевлением рассказывала, размахивая руками, а её отец смотрел на неё с лёгкой улыбкой.

— Ну, мамочка, наверное, приготовит мои любимые оладушки с сиропом! — говорила она, её голос звенел от радости. — А ты ведь тоже останешься, правда, пап?

Мужчина хмыкнул и чуть наклонил голову.

— Дидл, ты же знаешь, у меня совещание после обеда. Но я обещаю успеть домой пораньше вечером.

Делия надула губы, но это длилось всего мгновение. Её лицо вновь озарилось светом.

— Ладно, тогда я попрошу маму оставить мне побольше сиропа. Ты всё равно не успеешь его съесть, — заявила она с озорной улыбкой.

Питер, стоя у входа, наблюдал за этой сценой вместе с Джеромом. Делия была полной противоположностью своему спокойному и уравновешенному отцу. Её энергия буквально заполняла пространство вокруг, делая всё остальное менее важным.

Питер перевёл взгляд на Джерома и тут же заметил, как тот снова начал краснеть. Глаза Джерома были прикованы к Делии, он переминался с ноги на ногу, как будто хотел что-то сказать, но не знал как.

— Эй, Джером, ты весь красный, — тихо поддразнил Питер, толкнув его локтем.

— Ничего я не красный! — вспыхнул Джером, но его покрасневшее лицо выдавало обратное. Он смущённо отвернулся, уставившись на ближайший столик с остатками сока и сэндвичей.

— Да брось, — сказал Питер с усмешкой. — Это нормально. Все могут в кого-то влюбиться. Даже в таких, как Делия.

— Ты этого не понимаешь, Питер, — пробормотал Джером, не сводя глаз с девочки. — Она... она совсем другая.

— Ещё как понимаю, — отозвался Питер, вздохнув. — Просто не понимаю, как ты вообще можешь справляться с этим. Она же сумасшедшая!

— Она необычная, — поправил Джером с неожиданной твёрдостью в голосе.

Питер фыркнул, но промолчал. В этот момент Делия повернулась, заметив их. Её глаза на мгновение блеснули, и она помахала им рукой.

— Джером, Питер! — весело закричала она. — Я ухожу домой на обед. Не скучайте тут без меня!

Джером чуть не выронил часы, его лицо стало пунцовым. Он судорожно кивнул, даже не зная, что ответить. Питер лишь покачал головой и пробормотал себе под нос:

— Ну точно, любовь бывает зла.

Делия, не дожидаясь ответа, схватила отца за руку и увлекла его к выходу, продолжая что-то напевать себе под нос. Её смех всё ещё был слышен, даже когда дверь за ними закрылась.

Питер оглянулся на Джерома, который всё ещё стоял неподвижно, будто зачарованный.

— Ты точно пропал, дружище, — заключил он, усмехнувшись.

Как только Делия и её отец покинули столовую, Питер заметил, как Джером выждал несколько секунд, чтобы удостовериться, что они точно ушли из поля его зрения. Сердце Джерома, казалось, билось быстрее, его лицо снова покраснело, а на губах появилась та же растерянная улыбка, которая возникала у него каждый раз, когда он думал о Делии.

Питер, стоя в стороне, наблюдал за этим с усмешкой. Джером, явно решив, что Делия всё-таки не может уйти так быстро, двинулся к вешалке. Питер понял, что тот собирается тайком последовать за её машиной. И это было настолько очевидно и абсурдно, что Питер не смог удержаться от смеха.

— Ну, Джером, ты правда собираешься идти за её машиной? — насмешливо спросил Питер, подходя ближе.

Джером замер на мгновение, как будто застигнутый врасплох, но быстро собрался и, краснея, произнёс:

— Я... я не собирался... просто... мне нужно забрать куртку.

Питер скептически приподнял бровь.

— Да, конечно, куртку, — саркастически произнёс он, наблюдая за тем, как Джером с нервным видом достал свою куртку с вешалки и попытался её накинуть на плечи. — Ты что, реально думаешь, что сможешь скрыться от её отца и сесть в багажник?

Джером на мгновение замолчал, а затем нахмурился, видимо, только теперь осознав абсурдность своей идеи. Он застонал, но все же, как ни странно, выглядел решительным.

— Ну, пока он не сел в машину, я могу попробовать, — сказал он, глядя в окно, где отец Делии уже стоял рядом с автомобилем, открывая дверцу для своей дочери. — Это будет мой шанс, Питер!

Питер захихикал, покачав головой.

— Признайся, тебе нравится эта идея, даже если она абсурдна. Ты же понимаешь, что её отец не будет просто так стоять и ждать, пока ты сядешь в багажник, да?

Джером покраснел ещё больше, но его решимость не ослабела. Он посмотрел на Питера с угрюмым выражением лица и снова бросил взгляд на Делииного отца, который уже забрался в водительское сиденье. Джером быстро двинулся к выходу, оглядываясь через плечо.

— Я не могу просто сидеть и ничего не делать, Питер! Я должен попытаться. Может быть, это моя последняя возможность увидеть её...

Питер вздохнул и шагнул за ним, решив не мешать другу в этом безумном порыве.

— Ладно-ладно, иди. Только знай, что если тебя поймает её отец, я не буду тебя спасать. Хотя, с другой стороны, это будет весело. Ты реально хочешь заглядывать в багажник её машины?

Джером лишь кивнул, и они с Питером выбежали наружу. Питер не мог не усмехаться, представляя себе, как Джером будет нелепо пытаться пролезть в багажник машины, которая поехала бы с полной скоростью, унося его далеко. Впрочем, Питер знал, что это всего лишь ещё одна глупая затея, но он не мог не разделить хотя бы часть этого безумства. И, несмотря на свою насмешку, он решил оставить друга в его стремлении — пусть сам решает, что ему нужно.

Отец Делии сел за руль, а она, забравшись на пассажирское сиденье, застегнула ремень безопасности, не обращая внимания на окружающих. Машина уже начала медленно двигаться, и Питер стоял на тротуаре, наблюдая за этим с ехидной усмешкой на лице. Он не мог сдержать смех — Джером, весь красный, как помидор, втиснулся в багажник, стараясь не шуметь. Питер, несмотря на своё недоумение, знал, что это слишком хорошая сцена, чтобы не наблюдать за ней.

Джером делал это так нелепо и угрюмо, что Питер едва удерживался от громкого хихиканья. Он видел, как Джером, пытаясь максимально осторожно, забрался в багажник и захлопнул его. Всё это происходило так неуклюже, что Питер уже представлял себе, как его друг будет изогнут и не сможет дышать в этом замкнутом пространстве.

В этот момент Питер чуть ли не закричал, чтобы отец Делии проверил багажник, заметив, как тот неумолимо двигается к машине. Но Питер вовремя сдержал себя. Он не хотел сдать своего друга, хотя и не понимал, зачем Джерому всё это нужно. Это было чересчур глупо, но забавно, и Питер знал, что если бы он предупредил, то Джером точно сдался бы и всё было бы кончено.

Питер шагнул ближе к машине, глаза по-прежнему не отрывались от того, что происходило в багажнике. Но затем он увидел, как отец Делии поехал дальше, не заметив ничего подозрительного, и он с облегчением выдохнул.

— Так, пока всё в порядке, — подумал Питер, радуясь, что Джером как-то смог остаться незамеченным.

Он снова посмотрел на машину, которая теперь выезжала с парковки и двигалась по улице. Питер чуть повернул голову и увидел, как Джером, должно быть, в очередной раз поморщился, стараясь принять удобное положение среди сумок и вещей в багажнике. Он был настолько тесно втиснут, что, наверное, следовало бы предупредить его, что дорога будет долгой и неудобной. Но Питер не мог не наслаждаться этим абсурдным моментом.

— Ты уверен, что это того стоит? — шепотом спросил он, будто пытаясь вразумить самого себя.

Но Джером молчал, скрываясь в багажнике, и Питер понимал, что у него не было смысла говорить что-то ещё. Он просто знал, что теперь было поздно возвращаться назад.

Машина Делии исчезла из виду, и Питер тяжело вздохнул. В его голове было одно единственное понимание — Джером сам напросился на всё это. Но было и другое чувство: гордость за друга, который не побоялся и решился на такую безумную затею.

Делия и её отец ехали по пустынной улице, и в салоне их машины царила приятная, непринуждённая атмосфера. Отец Делии, сосредоточенно вглядываясь в дорогу, уверенно держал руль, но его лицо было расслабленным, а глаза слегка прищуривались от солнечного света. Делия сидела на пассажирском сиденье, её волосы развевались на ветру, а её лицо было полно озорных огоньков, когда она продолжала болтать без усталости.

— Пап, ты понимаешь, что завтра мой день рождения? — сказала она, улыбаясь и оборачиваясь к нему. — Я уже подумала, что мне хотелось бы, чтобы ты приготовил мне сюрприз! Что-то крутое! Что-то, что меня по-настоящему удивит!

Отец Делии только улыбнулся, внимательно наблюдая за дорогой, но его взгляд был полон мягкости. Он знал, как его дочь обожала сюрпризы, как не могла дождаться особого дня.

— Ну, я не обещаю, что это будет что-то невероятное, — сказал он, его голос был лёгким и добродушным. — Но сюрприз я тебе, конечно, приготовил.

Делия нахмурила лоб и наклонила голову, как бы задумавшись.

— Какой сюрприз? Ты что, не собираешься мне ничего рассказать? — она прищурилась, наблюдая за ним. — Ты же знаешь, что я хочу знать! Это не честно!

Отец тихо рассмеялся, его лицо вновь озарилось улыбкой.

— Секрет, Дидл, секрет, — ответил он загадочно, посмотрев на неё краем глаза. — Завтра всё узнаешь. А сегодня тебе лучше приготовиться к неожиданности. Я обещаю, что ты не будешь разочарована. Это будет твой сюрприз, и он станет настоящим открытием!

Делия попыталась проявить терпение, но её глаза сверкали от любопытства. Она посмотрела на него с таким же азартом, как всегда, когда она что-то очень сильно хотела узнать, но не могла. Но отец был упорен, и в его глазах читалась решимость не раскрывать ничего.

— Ой, пап! Ты же знаешь, что я не могу так! — воскликнула она, разводя руками. — Как я могу терпеть до завтра? Это просто невозможно!

Он загадочно улыбнулся и продолжал смотреть на дорогу.

— Знаешь, в чём самая большая часть сюрприза? — сказал он, слегка прищурив глаза, как будто подводя её к некоему великому откровению. — В самом ожидании. Всё самое интересное и ценное всегда приходит в последний момент.

Делия фыркнула, но её лицо продолжало выражать неудовлетворение.

— Ты, пап, хитрый! Очень хитрый! — она слегка откинулась на сиденье и сложила руки на груди, пытаясь показать, как она рассержена. — Но я буду ждать. Это, конечно, не повод для волнений, правда? Ты же всё равно покажешь мне свой сюрприз. Правда?

Отец не ответил прямо, но его улыбка стала ещё более таинственной.

— Ну, так это уж точно, — ответил он, взглянув на неё. — Но я не сказал, что ты его получишь именно завтра. Сюрприз будет в своё время, и ты получишь его тогда, когда этого меньше всего будешь ожидать.

— Ты прямо какой-то маг, — шутливо заметила Делия, глядя на него с весёлым взглядом. — Всё время загадки и тайны. Ты ведь давно знаешь, как мне нравится разгадывать такие вещи!

Отец лишь покачал головой и продолжил управлять машиной, обводя взглядом знакомые улицы города.

— Это всё не имеет значения, — сказал он, глядя вперёд. — Всё будет, как ты хочешь. Главное — не пытайся узнать раньше времени, а то вся магия пропадёт.

Делия закатила глаза и выдохнула, но в её голосе всё равно звучала радость.

— Ладно, ладно, пап! Ты победил! Завтра я буду в ожидании твоего сюрприза! — она расслабилась на сиденье, но её взгляд продолжал искать загадки в его лице.

Она знала, что завтра будет не просто день рождения. Это был момент, который отец не раз уже превращал в нечто удивительное. И она была готова испытать этот сюрприз, как всегда, с максимальной жадностью к новым впечатлениям.

Отец только улыбнулся, чувствуя, как её энергия пронизывает воздух. Было очевидно, что сюрприз, который он приготовил, оставит Делии незабываемые воспоминания.

А пока машина продолжала путь по улице, наполненной тёплым летним воздухом, Делия и её отец наслаждались тишиной и тем, что этот момент был только их — момент, наполненный смехом, секретами и предвкушением чего-то особенного.

Вскоре отец Делии остановил машину у роскошного особняка, который был их домом уже много лет. Огромные кованые ворота скрипнули, когда он вывел машину на двор, и их сверкающая поверхность отразила свет закатного солнца. Вокруг росли высокие деревья, их ветви покачивались в легком ветре, а на дорожке возле дома стояли аккуратно подстриженные кусты. Это был идеальный дом для семьи, полный тепла и уюта.

Когда мужчина вышел из машины, он вдруг заметил в окне второго этажа силуэт своей жены. Она стояла у окна, наблюдая за ним с улыбкой на лице. Он помахал ей рукой, как всегда, привыкающей к его приветствиям.

— Привет, Карен! — громко крикнул он, весело помахивая ей.

Его голос был тёплым и полным энергии, как всегда. Женщина подняла глаза, встретив взгляд мужа, и её лицо озарилось радостью.

— Привет, Джин! — ответила она и немного наклонилась вперед, как бы добавляя в свои слова ещё больше близости. — Как день прошёл?

— Всё хорошо! — крикнул , кидая взгляд в сторону своего автомобиля. — Вот, возвращаюсь домой, так что тебя обниму сейчас же!

Он улыбнулся и пошел к входной двери, но перед тем как войти, он заметил свою дочь. Делия стояла возле дверей, слегка нетерпеливо покачивая ногой, ведь ключи от дома были у Джина, а она не могла войти без них. Её глаза смотрели на папу с упрямой настойчивостью, как будто она ожидала, что он, наконец, откроет дверь. Делия была не из тех, кто любит ждать, и сегодня это было особенно заметно.

— Ну что, не терпится зайти, да? — с улыбкой сказал Джин, подходя к ней.

Делия, услышав его слова, сразу же засияла, её лицо вновь приобрело озорное выражение, как будто она была полна какой-то важной тайны, которую хотела бы рассказать.

— Пап, ну открой уже! Я не могу ждать! — воскликнула она, постукивая ногой по полу, словно создавая собственный ритм.

Джин улыбнулся и протянул руку к карману, извлекая ключи от двери.

— Ладно-ладно, — сказал он, доставая ключ и вставляя его в замок. — Открываю, как и обещал.

Делия с нетерпением подскочила к дверям, почти наступая ему на пятки. Но как только дверь открылась, она влетела внутрь, оставив отца на пороге, наблюдавшего за её быстрым движением.

— Всё, я внутри! — прокричала она, распахивая двери и весело смеясь. — Жду сюрпризов, папа!

Джин же, оставшись на пороге, откинул голову назад и оглядел двор. Он знал, что для его дочери день рождения всегда был не просто праздником, а настоящим событием. Он так любил её радостный смех, её энергичность и это искреннее любопытство, с которым она подходила к любым сюрпризам.

Письмо от Кэтрин для Пола Бухера

Джин закрыл дверь за собой и прошел внутрь дома. Он сразу же ощутил знакомый уют, который царил в доме его семьи. Но в этот раз атмосфера была немного необычной — в маленьком зале, который располагался рядом с главным входом, за столом сидели трое мужчин, которые выглядели немного не в своей тарелке. Все трое были одеты в строгие, но неприметные костюмы, и выглядели, как будто только что пришли из другого мира, не подходя к стандартам обыденной жизни Джина.

Первый мужчина был худым, с ясными очками на носу. Его возраст можно было бы оценить в сорок-сорок пять лет. Он сидел прямо, с сосредоточенным выражением лица, как будто пытался запомнить каждую деталь, что происходило вокруг. Второй мужчина был значительно старше — седой, очень толстый и с добродушным выражением лица, которое казалось, словно он искренне рад быть здесь. Третий мужчина, молодой, но с какой-то напряженной аурой, держал на руках большую сумку, плотно сжав её, как будто она была не просто сумкой, а чем-то, что нужно было защищать любой ценой.

Джин остановился в дверях, взглянув на своих гостей с любопытством, но с тем же спокойным выражением на лице, что всегда присуще ему в таких ситуациях. Он посмотрел на Делию, которая, видимо, уже начала осознавать, что что-то здесь не так, но была слишком молода, чтобы задавать вопросы. Джин выдохнул и шагнул в сторону мужчин.

— Приветствую, — сказал он, подходя ближе. — Чем могу помочь?

Худой мужчина, видимо, старший из троих, поднялся и шагнул к нему.

— Добрый день, — начал он вежливо, но с какой-то скрытой решимостью в голосе. — Мы — Свидетели Иеговы, и нам нужно срочно обсудить важные вопросы. К сожалению, наша машина сломалась где-то на шоссе, и мы были вынуждены идти через лес, пока не нашли ваш дом. Мы надеемся, что вы сможете нам помочь, хотя бы на некоторое время.

Джин слегка прищурил глаза, стараясь понять, что происходит, но, несмотря на необычную ситуацию, не выглядел встревоженным. Он был человеком, который привык ко всему неожиданному.

— Вы сказали, что ваша машина сломалась? — переспросил он, пытаясь уловить детали. — Где именно? Мы можем вам как-то помочь?

Мужчина в очках кивнул и продолжил:

— Мы были на пути из Нью-Йорка, спешили по делам, и, к сожалению, попали в неприятную ситуацию. Машина не подвела нас, но шина пробила, а когда мы остановились, оказалось, что случилось ещё что-то более серьезное. В общем, мы не ожидали, что окажемся в лесу, а тут... Всё просто не шло так, как планировалось.

Тот самый толстый мужчина, седой и с добрым видом, тоже вздохнул, как будто раздумывал, стоит ли вмешиваться, но в итоге добавил:

— Мы были бы благодарны, если бы могли провести ночь у вас. Проблема в том, что мы не можем ждать слишком долго — нам нужно двигаться дальше, как только сможем. Завтра у нас назначена важная встреча, и мы не можем позволить себе опоздать.

Джин снова посмотрел на свою дочь, которая стояла в дверях, внимательно слушая разговор. Он почувствовал, что, возможно, ему нужно принять решение, и делал это, тщательно обдумывая каждое слово.

— Конечно, — сказал он после паузы. — Пожалуйста, проходите в гостиную. Сделаем всё, что можем, чтобы вы смогли отдохнуть.

Делия, стоявшая рядом, с любопытством посмотрела на мужчин, но не решалась вмешиваться в разговор. Она заметила, что мужчина с сумкой, хоть и был молчаливым, держал её почти как ценную вещь, и это привлекло её внимание.

Когда мужчины прошли внутрь, Джин предложил им присесть и предложил чай. Делия вернулась к себе в комнату, но оставалась подслушивать разговор, чувствуя, что эти люди как-то связаны с тем, о чём её отец не рассказал. Она задавалась вопросом, почему они не могли просто поехать на эвакуаторе или обратиться в дорожную службу. Она была слишком молода, чтобы понять, что им просто нужно было спрятаться и оставаться незамеченными.

Прошло время, и Джин снова вернулся к столу, улыбаясь своим гостям и стараясь создать спокойную атмосферу, в которой они могли бы восстановить силы.

— Мы попробуем вам помочь с машиной, — сказал он. — Но имейте в виду, что в этом районе не так много мест, где можно найти помощь. Мы не в самом центре города, и такие вещи часто бывают сложными.

Мужчина в очках кивнул, и все трое сели за стол, ожидая дальнейших решений.

— Благодарим вас, — сказал он, и это звучало искренне, несмотря на скрытую напряженность, которая витала в воздухе.

Когда Карен, жена Джина и мать Делии, подошла к столу, атмосфера в комнате изменилась. Она была высокой, с яркими рыжими волосами, которые она всегда тщательно укладывала, и с лёгкой, но уверенной походкой. В руках у неё было аккуратно свернутое письмо, обвязанное тугой ниткой. Она обратилась к мужчинам, стоящим за столом, с теплой, но одновременно немного настороженной улыбкой.

— Вот, для вас, — сказала она, протягивая письмо. — Это от Кэтрин. Она просила передать его лично первым свидетелям Иеговы, которые окажутся на нашем пороге.

Мужчины с удивлением подняли головы, и их реакция была мгновенной. Худой мужчина в очках, видимо, старший среди них, сначала растерянно посмотрел на письмо, а потом перевёл взгляд на Карен, как будто не совсем понимая, что происходит.

— От какой ещё Кэтрин? — переспросил он, наклоняя голову. — Почему она пишет нам?

Карен сдержанно кивнула, её глаза сверкали, но на лице оставалась та же спокойная улыбка.

— Это моя тётя, она известный политик, — пояснила она. — Очень просила передать это письмо только вам, как представителям вашей общины.

В этот момент второй мужчина, седой и толстый, наклонился к своему товарищу, который сидел рядом с ним, и, тихо шепча, добавил:

— Ты слышал что-нибудь о Кэтрин? Я знаю, что она сильно влияла на политику. Говорят, она очень близка с высокими кругами. Это может быть... важно.

Третий мужчина, который до этого молчал, вдруг оживился. Он был моложе остальных, с напряжённым взглядом и с сумкой, которую он всё время держал при себе. Он быстро поднялся, как будто почувствовав, что ситуация внезапно приняла некий поворот.

— Дайте мне это письмо, — сказал он, протягивая руки к Карен.

Он говорил решительно, но в его голосе сквозила скрытая тревога. — Я возьму его и передам.

Карен посмотрела на него и слегка приподняла бровь, не понимая, почему мужчина так торопится. Но она передала письмо, решив, что не будет задавать лишних вопросов. Она, в конце концов, доверяла своему мужу и понимала, что его интуиция всегда подсказывала ему, когда что-то было важным.

Третий мужчина схватил письмо, не обращая внимания на взгляд, который ему бросил его спутник. Он стал аккуратно разворачивать бумагу, как будто для него это был не просто листок бумаги, а нечто гораздо более значительное.

Карен отошла, слегка озадаченная их реакцией, и, наконец, села на диван, чтобы отдохнуть после долгого дня. В комнате установилась пауза, пока мужчины внимательно изучали письмо.

Третий мужчина на мгновение взглянул на своих спутников, прежде чем приступить к чтению письма вслух. Джин и Карен, а также другие мужчины в комнате, затихли, внимательно следя за его действиями.

— Так что тут написано? — спросил худой мужчина в очках, поглядывая на него.

Третий мужчина не стал отвечать, а начал вслух зачитывать содержание письма. Его голос был ровным, но с некоторым напряжением.

— Дорогие свидетели Иеговы, — начал он, — я надеюсь, это письмо найдёт вас в здравии и хорошем настроении. Я, Кэтрин, пишу вам, чтобы выразить свою искреннюю благодарность и признательность за то, что вы, через одного из ваших, помогли мне найти свой путь в жизни.

Карен, стоявшая неподалёку, нахмурилась. Она не могла не заметить, что это начало звучало необычно для человека, которого она знала. Кэтрин всегда была сильной, независимой женщиной, политиком с твёрдыми принципами. Но здесь было что-то другое — нечто личное.

Третий мужчина продолжил читать:

— Я была знакома со многими людьми в Нью-Йорке, и среди них был один удивительный человек — Пол Бухер. Мы встретились однажды вечером, после концерта «Дорз», когда я шла домой. Пол пригласил меня выпить чаю в своём доме, и с того момента мы стали хорошими друзьями.

Джин и Карен обменялись взглядом. Кажется, их интерес к письму только усилился. Вряд ли кто-то из них мог представить, что будет находиться в доме, где обсуждают такую личную переписку. Но мужчина, продолжавший читать, не обращал на них внимания и продолжал:

— Пол Бухер показал мне путь истинный, помог понять, что важно, и указал мне на моё место под солнцем на этой земле. С его помощью я прониклась учениями свидетелей Иеговы и почувствовала, что нашла своё истинное предназначение. Это было важное открытие в моей жизни.

Карен слегка покачала головой. Она слышала много разговоров о свидетелях Иеговы, но никогда не задумывалась, что её племянница окажется связана с таким мировоззрением. В письме было сказано так много о Поле Бухере, а сама Кэтрин говорила о нём с таким почтением, будто он был не просто другом, а каким-то мистическим наставником.

Третий мужчина, закончив читать этот длинный абзац, продолжил:

— В конце концов, я хочу встретиться с этим человеком снова, чтобы поблагодарить его лично. Но поскольку я не смогу сделать это прямо сейчас, я передаю это письмо тебе, Карен. Ты ведь у меня жена адвоката, который, будучи человеком, часто общающимся с интересными людьми, сможет передать моё пожелание свидетелю Иеговы, который, возможно, окажется в твоём доме.

Мужчина сделал паузу, и в комнате повисла тишина. Всё это время Джин внимательно следил за происходящим, ощущая, как атмосферу напряжения наполняет не только его интерес, но и чувство неопределенности.

— Так вот, Карен, — продолжил мужчина, — я надеюсь, что это письмо дойдёт до Поля Бухера через свидетелей Иеговы. Я уверена, что тебе удастся передать его человеку, который сможет осуществить мою просьбу.

Когда он закончил читать, тишина в комнате стала более ощутимой. Карен стояла рядом, слегка сжала руки в кулаки, но её лицо не выдавало эмоций. Она понимала, что эта встреча и письмо могут иметь более серьёзные последствия, чем просто благодарность за помощь.

Джин, наконец, первым нарушил тишину.

— Ну что ж, похоже, нам предстоит поговорить с этим Полом Бухером, — сказал он спокойно, но в его голосе звучала решимость. — Мы поможем, если действительно речь идёт о таком важном человеке.

Карен кивнула, но её взгляд был слегка обеспокоен. Слишком много вопросов возникало в её голове, и она не была уверена, что готова получить на них ответы.

— Я не думаю, что это будет так просто, — тихо добавила она. — Если Кэтрин так много времени думала о нём, значит, он может быть не просто свидетелем Иеговы... Но, раз уж мы начали, придётся довести дело до конца.

Третий мужчина с сумкой снова встал, кидая взгляд на остальных. Его выражение лица было серьёзным, и, казалось, он уже думал о том, как передать письмо Пауку Бухеру, но все чувствовали, что это задание оказалось сложнее, чем они могли себе представить.

Делия сидела у окна и смотрела на улицу, пытаясь понять, что же это за странное чувство, которое овладело ею. Было ли это счастье? Может, просто покой? В любом случае, она чувствовала себя необычно, почти как если бы что-то значительное происходило в её жизни, что ей до сих пор не удавалось понять.

Вдруг, её взгляд упал на ворота, где стояла машина. Обычный момент, обычная картина: двор, дорожка, припаркованное авто... но что-то привлекло её внимание. В багажнике машины медленно поднялась крышка, и из него аккуратно вытянулась рука. Рука мальчика. Делия замерла, как вкопанная. Она узнала эту руку. Это был Джером! Он стоял там, в багажнике, и помахал ей рукой, в которой держал что-то белое — платок. Она не могла понять, что это значило.

Всё произошло слишком быстро, чтобы она успела сообразить. Вместо того чтобы побежать к машине и разобраться в этом странном жесте, она просто продолжала сидеть, ошеломлённая тем, что только что увидела. Сердце забилось быстрее, а голова наполнена хаотичными мыслями. Почему Джером в багажнике? Как он туда попал? И что он хотел этим сказать?

Тишина в комнате была нарушена Джином, который как раз заметил выражение лица дочери.

— Дидл, что с тобой? — спросил он, замечая её растерянность. — Почему такая удивлённая?

Делия быстро вернулась к реальности, сделав вид, что ничего странного не происходит. Её лицо мгновенно приняло наигранную серьёзность, и она бросила взгляд на своего отца.

— Ах, просто... — она слабо улыбнулась, — меня удивляет просьба двоюродной бабушки. Ну, знаете, она всегда такая необычная в своих делах.

Джин, казалось, не заподозрил ничего подозрительного. Он просто кивнул, не обратив внимания на то, что его дочь была явно не в своём обычном настроении.

— Тётя Кэтрин... всегда будет с сюрпризами, — произнёс Джин с улыбкой, переводя разговор на что-то более нейтральное. Он повернулся к мужчинам, сидящим за столом. — Так что, друзья, продолжим?

Делия продолжала смотреть в окно. Она уже давно привыкла к тому, что её отец часто говорил одно, а она чувствовала совершенно другое. Она не слушала его — её мысли были далеко. В голове всё повторялось, будто старый кассетный магнитофон, который заедает. Джером в багажнике с платком, его движение, его жест, и вдруг — странное чувство дежавю.

Её глаза снова устремились на мальчика, который теперь стоял перед машиной. Джером, явно облегчённый, что его «операция» прошла успешно, теперь держал платок в руках, продолжая махать ей. Делия почувствовала, как что-то неуловимое щёлкнуло в её памяти.

В тот момент она вспомнила. Воспоминание пришло как чёткий кадр из далёкого прошлого — три года назад, когда она ещё не ходила в детский сад. Это было в тот день, когда она сидела у окна и смотрела на ворота. За ними стоял другой мальчик. Он был примерно такой же внешности, как и Джером. Но вот его имя... оно было как потерянное слово. Делия пыталась вспомнить его, но не могла. Мальчик так же махал ей платком, стоя у ворот её дома, и она, как тогда, не могла понять, что это значило.

Она чувствовала, что что-то важное было связано с этим воспоминанием, что-то, что её ум, возможно, пытался скрыть. Почему именно платок? Почему именно эти жесты? И почему она снова ощущала такое странное, но сильное чувство, что эти события как-то пересекаются — что между тем мальчиком и Джеромом есть нечто большее, чем просто случайное совпадение?

— Дидл? — снова позвал её голос Джина, но теперь она не могла отвлечься.

Он говорил что-то о терпении с родственниками, но она не могла сосредоточиться на его словах.

Джером, тем временем, подошёл ближе к воротам, и Делия следила за ним, сжимая пальцы на подоконнике. Она видела, как он что-то ищет в своём кармане, а потом снова вытаскивает платок и машет ей, как будто она должна была понять что-то важное.

В её голове снова мелькнуло воспоминание. Этот мальчик из прошлого, с платком... Он тоже был у ворот. Он тоже что-то хотел ей сказать. Но почему она ничего не помнила? Почему всё было так расплывчато?

Делия решила, что она должна узнать, что это за связь. Тот мальчик... и Джером. Всё казалось знакомым и странно близким, как будто какой-то невидимый мост между её прошлым и настоящим вдруг стал видимым.

— Пап, — сказала она, повернувшись к своему отцу, — ты не помнишь, был ли когда-нибудь у нас в гостях мальчик, который часто приходил с платком?

Джин приподнял брови, явно удивлённый её вопросом. Он пожал плечами.

— Не знаю, дорогая, — сказал он, покачав головой. — Может, ты просто что-то путаешь. Вроде никаких таких детей не было. Ты, наверное, просто в детские игры играла. Твои воспоминания такие странные бывают.

Но Делия почувствовала, как его слова не могут затмить ту вуаль, которая накрыла её сознание. Что-то важное случилось. Что-то, что она не могла объяснить.

Она снова посмотрела на Джерома, который, наконец, убрал платок, поглядывая в сторону её окна. Его взгляд был немного напряжённым, но в нем была и некоторая настойчивость. Делия поняла, что мальчик что-то от неё скрывает. Но что?

Карен, занимаясь своими делами, решила не тратить больше времени на разговоры с мужчинами. Смотря на часы и на всех присутствующих, она приняла решение с легкостью.

— Я, как домохозяйка, не могу позволить себе тратить время на пустую болтовню, — сказала она, улыбаясь, но голос её звучал твердо. — Все в столовую. Я буду накрывать на стол.

Она обернулась и ушла, а Джин, делая вид, что не замечает, как она командует всем, встал и направился за ней. Делия последовала за ним, но её взгляд всё ещё был прикован к окну, где за воротами стоял Джером. Он, похоже, всё ещё ждал её взгляда, но она сделала вид, что не замечает его.

Мужчины, тем временем, остались сидеть в гостиной. Третий из них, с сумкой, продолжал уставиться на телевизор, где показывали новости. Обычная информация о внешней политике, международных новостях, но именно тот момент, когда экран сменился картинками из Франции, привлек их внимание. Новости были довольно тревожными: сообщалось о падении импорта продуктов в страну за последние два дня до самого низкого уровня с момента последнего экономического кризиса.

— Видите, как всё усугубляется? — сказал первый мужчина, который был в очках. Он смотрел на экран, щуря глаза. — Это всё последствия глобальной нестабильности.

Седой мужчина, сидящий рядом, кивнул. Он и сам казался обеспокоенным, но затем заметил, как его компаньоны тихо переговариваются между собой.

— Это может повлиять на цены, — добавил второй мужчина, обратив внимание на изменение в экономической ситуации.

Третий мужчина, который держал сумку, тоже задумался, но его взгляд не сходил с экрана. Он говорил немного тише, как бы для себя:

— В таких ситуациях всегда нужен кто-то, кто покажет правильный путь, знаете? Вот почему мы здесь.

Карен вошла в столовую, и все, в том числе Джин и Делия, последовали за ней. В комнате стоял запах свежезаваренного чая и пахнущих булочек. Карен уселась за стол и взглянула на гостей.

— Прошу, садитесь, — сказала она, указывая на стулья. — Я не собираюсь тратить ваше время, так что прошу, не стесняйтесь.

Джин сел рядом с ней и взглянул на её сосредоточенное лицо. Он знал, что она не любит разговоры по пустякам и предпочитает, чтобы всё было по делу.

— Слушайте, если вам так важен этот разговор, — сказал он, обращаясь к Свидетелям Иеговы, — то лучше сразу перейдем к делу. Что именно вы хотели бы от нас?

Свидетели Иеговы переглянулись и один из них, который был с сумкой, открыл её, вынимая старый, потёртый конверт.

— Мы ищем людей, готовых услышать слово Божье, — сказал он тихо. — Мы не беспокоим, но... этот путь может быть важен.

Джин, почувствовав напряжение в голосе, помедлил.

— Я думаю, нам стоит лучше узнать, кто вы на самом деле, — сказал он, глядя на их серьёзные лица. — Почему мы?

Свидетель в очках ответил первым.

— Мы ищем тех, кто откроет своё сердце. Иногда самые неожиданные люди приходят в поисках истины.

Карен встала, делая вид, что ей неинтересен этот разговор. Она подошла к окну и посмотрела на двор. В её глазах мелькнуло нечто холодное, как если бы она размышляла о том, сколько времени придётся потратить на таких гостей.

Делия же сидела за столом и с явным отсутствием аппетита ковыряла ложкой в тарелке с супом. Это был чечевичный суп, который её отец так любил. Но для неё он оказался слишком жирным и тяжёлым. Она попыталась съесть хотя бы немного, чтобы не привлекать внимание, но все её мысли были о том, что происходило за окнами. Джером. Он сидел где-то за воротами их дома, всё ещё скрытый от глаз, и она точно знала, что он ждал её, как и всегда.

– Как только я закончу, я выйду, – подумала Делия, пытаясь сосредоточиться на том, что было перед ней.

Но каждый глоток супа был как тяжёлый груз, и ей казалось, что время тянется медленно, как туман, который никогда не развеется.

— Ты не любишь суп из чечевицы? — спросил её Джин, с удивлением глядя на её почти нетронутую тарелку. — Это же твой любимый.

Делия подняла глаза и на мгновение встретилась взглядом с отцом, но тут же отвернулась, вновь уставившись на свою тарелку.

— Просто не хочу есть, пап, — соврала она, пытаясь сдержать неловкость в голосе. — Может, позже.

Джин, не замечая её странного настроения, кивнул и продолжил разговор с Карен о каких-то делах. Это дало Делии шанс, чтобы снова погрузиться в свои мысли.

Наконец на стол поставили десерт — два пирожных с взбитыми сливками и две коробки зефира. Мать всегда говорила, что зефир — это нечто особенное для её мужа. Джин обожал сладкое, и особенно зефир. Делия взяла пирожное, но, чувствуя, как оно тает во рту, она лишь глубже погружалась в свои переживания. Она мечтала об одном — как бы выбраться из дома, чтобы встретиться с Джеромом.

Пирожное было слишком сладким, и её лицо скривилось от избытка вкуса. Но она не могла позволить себе показать, что ей всё это не нравится. По правде говоря, она уже почти не слышала, о чём говорили её родители, а сама мысленно прокручивала план своего побега.

Когда на стол поставили кофе без сахара и сливок — обычный чёрный кофе, который они с Карен пили по утрам, Делия, наконец, почувствовала, что обед близится к концу. Она поднесла чашку ко рту, сделала один глоток и поставила её обратно на стол. Заметив, что все, кажется, закончено с едой, она решила, что пришло время действовать.

Делия сделала последний глоток кофе, поставила чашку на стол и, не поднимая головы, посмотрела на родителей. Джин с Карен переглянулись, и Делия почувствовала их взгляд, полный какой-то легкой настороженности. Было понятно, что они что-то обсуждают, но не говорят вслух.

Карен улыбнулась чуть шире обычного, и Делия поняла, что её мама, возможно, знает больше, чем она думает. Это заставило её немного задуматься, но она быстро отвела взгляд, чтобы не выдать свою растерянность.

— Могу я выйти на улицу? — спросила Делия, сдерживая нетерпение в голосе.

Джин посмотрел на неё через стол и, не дождавшись ответа Карен, сказал:

— Конечно, иди, но долго не задерживайся.

Делия быстро встала из-за стола, чувствуя, как напряжение от ожидания растворяется. Она не оглядывалась, чтобы не заметить того взгляда, который могла бы поймать на себе. Шаг за шагом она прошла через коридор, её пальцы скользнули по вешалке с пальто, но она не задержалась. В голове её было только одно — встретиться с Джеромом.

Шаги её были размеренными и уверенными, но в груди с каждым шагом разгоралось напряжение. Папа и мама, наверное, не догадывались, что на самом деле она собиралась сделать. Делия всегда считала, что мальчики, с которыми ей когда-то приходилось общаться, должны бояться её. Она решила, что не даст им шанса увидеть свою уязвимость. Она должна была быть суровой, как будто она не переживает из-за их взгляда, а наоборот, они должны бояться её реакции. Только так можно было чувствовать себя сильной.

Она снова вспомнила те моменты, когда, будучи маленькой, чувствовала, как мальчики беспокойно жмутся, когда она, изо всех сил, пытается казаться грубой и недоступной. Вдруг перед ней открывалась неожиданная правда — все эти игры, все эти строгие маски были лишь способом скрыть её страх. Страх быть слабой.

И вот, когда она шагала к выходу, она мысленно решила, что не покажет ни малейшей слабости. С каждым шагом её лицо становилось всё более серьезным, а сердце билось с бешеным ритмом. Она должна была стать такой, какой её ещё никто не видел.

Наконец, она вышла во двор. Здесь было темно, только слабый свет из окна подсвечивал узкую дорожку. Делия стояла на мгновение, задерживая дыхание. Её взгляд выхватывал каждый угол, каждую тень. И вот, вдалеке, она увидела его — Джерома, который, казалось, всё это время стоял и ждал. Он выглядел немного растерянным, как будто не знал, чего ожидать от неё.

Делия сделала шаг вперёд. Её шаги были твёрдыми, как будто она уже была полностью уверена в себе. Она хотела показаться недоступной, но, глядя на Джерома, она поняла, что её глаза выдают всё. Она пыталась скрыть свои настоящие чувства, но в глазах Джерома всё было ясно. Он заметил её сомнение, её робость.

Делия решительно подошла к нему и, не говоря ни слова, немного приподняла подбородок. Она не могла позволить себе потерять лицо. Мальчик молчал, всё так же стоя, сжимая в руках платок, который она заметила раньше. Его глаза были полны ожидания, но в них также читалась странная забота. Внутри девочки бурлили эмоции, и она не могла больше сдерживать тот раздражённый потоп, который накопился за последние часы. Её взгляд был острым, а её голос — полон ярости.

— Как ты посмел, Джером?! — взревела она, подходя ближе и сверкая глазами. — Ты что, с ума сошел? Ты что, не понимаешь, что мой папа — один из лучших адвокатов в Нью-Йорке?! Как ты мог залезть в его багажник, как будто это — твоя личная игрушка?!

Джером, стоявший в тени у ворот, спокойно выслушал её упрёки. Он был слегка изумлён таким шквалом слов, но, как ни странно, оставался спокойным. На его лице не было ни страха, ни смущения, только лёгкое недоумение.

Делия не остановилась на этом. Она продолжила:

— Я всегда замечала, как ты тайком смотришь на меня, как какой-то влюблённый кретин! Ну, что ты надеялся, что я тебя вообще не замечу? А потом ты ещё сиди в багажнике, как будто никто не поймёт! — её голос становился всё громче и громче. Она показала ему язык, думая, что это всё, что нужно, чтобы поставить его на место.

Однако Джером неожиданно поднял руку, как будто призывая к тишине. Его лицо было серьёзным, но спокойным, без единого намёка на растерянность или агрессию. Он взглянул на неё глазами, полными какого-то странного внутреннего света.

— А ты знаешь, как это круто — кататься со скоростью звука? — сказал он, и его голос был тихим, но уверенным. — Я еду по своей дороге, и мне есть куда идти. Я следую за своей радугой, и не могу остановиться. У меня есть дело, но я не могу задерживаться, потому что впереди меня ждёт что-то важное.

Делия, не понимая, что он имел в виду, остановилась, замешкавшись. В её голове словно раздалось echo, всё её раздражение растворилось в странной тишине. Она взглянула на него, будто пытаясь понять, что он имел в виду. Джером продолжал:

— Есть только один способ узнать, что ждёт нас впереди. Но ты не можешь увидеть это, ты должна довериться тому, что не видишь, и взять это с собой.

Её сердце пропустило удар. Эти слова, такие странные, такие глубокие, как-то внезапно пробили барьер её недовольства. В какой-то момент она почувствовала, что не только его слова, но и его взгляд словно начинали проникать в её душу.

Делия задумалась. Она почувствовала, что не может больше оставаться в этом напряжённом моменте. Она могла бы продолжить с ним спорить, а могла бы что-то изменить. Она, сама не зная почему, сделала шаг вперёд, решая, что хватит играть в эти роли.

— Ты прав, — сказала она, её голос стал мягче, но уверенным. — Если ты хочешь сбежать, я тебе помогу. Ты следуй за мной. Я освобожу тебя! — с этими словами она сделала ещё один шаг, и её глаза, теперь горящие решимостью, встретились с его. — Мы сбежим из этого города! Я справлюсь, ты только доверься мне!

Джером поднял бровь, но на его лице появилась некая загадочная улыбка. Он был не так удивлён, как могла бы ожидать Делия, а скорее воспринял её слова как нечто совершенно естественное.

— Хорошо, — сказал он, и его ответ был полон какого-то неизведанного обещания. — Тогда пойдём. Ты покажешь мне путь.

Вместо обычных слов благодарности или извинений, что она могла бы ожидать, он просто улыбнулся ей в ответ — искренне и тепло, как будто они оба только что решили что-то важное, не сказав ни единого лишнего слова.

Делия не сомневалась в своём решении. Она никогда не чувствовала себя такой решительной и сильной, как в этот момент. Это было больше, чем просто мимолётное решение. Это был момент, когда она почувствовала, что контролирует свою судьбу.

Побег из города с Делией

Джером с Делией начали двигаться к выходу из дома, но едва дети ступили на крыльцо, как один из трёх свидетелей Иеговы, которых Делия видела за столом, вышел из дома. Он был худым, в очках, и выглядел как-то слишком спокойным и умиротворённым для человека, который только что оказался в доме её родителей.

Когда он заметил их, он замедлил шаг и помахал им рукой, словно хотел поздороваться, словно был старым другом. Его улыбка была широкой, но его глаза — слишком внимательные, словно он видел не просто людей, а какие-то секреты в их взгляде.

— Привет! — воскликнул он, подходя чуть ближе.

Но Делия, не ожидавшая такого проявления внимания, лишь взглянула на него с недоумением, едва заметно прищурив глаза. Она не ответила. Вместо этого её взгляд был острым, как нож, и полон какого-то странного сомнения. Это был тот самый человек, который, по её мнению, не имел ни малейшего права вмешиваться в её жизнь.

— Какие-то странные люди... Что им от нас нужно? — думала она, продолжая молчать и всё время поглядывая на мужчину, который словно пытался понять её реакцию.

Он помахал рукой ещё раз, но Делия не отреагировала.

Джером, стоявший рядом с ней, заметил её недовольство. Он понял, что девушка не хочет даже видеть этого человека, и улыбнулся в ответ, тоже слегка покачав головой.

— Ты слишком серьёзно относишься ко всем этим людям, — сказал Джером, не скрывая лёгкой усмешки.

— Я ничего не знаю о нём, но мне не нравится, когда кто-то пытается втереться ко мне в доверие, особенно когда я его не зову, — ответила Делия, её голос был твёрдым, но в нём также звучала лёгкая усталость.

Свидетель Иеговы стоял перед ними, и его добродушное лицо немного помрачнело. Он казался слегка обескураженным, но всё равно не сдавался.

— Ничего страшного, — сказал он с улыбкой. — Я просто хотел поздороваться. Знаете, мы здесь все немного не такие, как остальные. Иногда мы оказываемся там, где нас не ждут. Но это не значит, что мы не хотим стать хорошими соседями.

Его слова звучали как какие-то абстрактные фразы, что-то вроде извинений, но Делия не могла отделаться от ощущения, что этот человек просто использует фразы, чтобы скрыть свои настоящие намерения. Кто бы он ни был, ей не хотелось, чтобы её жизнь становилась частью его игры.

Джером, заметив её напряжение, встал немного ближе и коснулся её плеча, как бы показывая поддержку.

— Давай не будем тратить время на пустые разговоры, — сказал он, немного грубовато, но с искренним желанием уйти от ненужных встреч. — Мы уже ушли.

Делия кивнула, её лицо оставалось серьёзным и несколько задумчивым. Свидетель Иеговы несколько секунд ещё стоял, ожидая реакции, но, увидев, что разговор не складывается, снова помахал рукой и отошёл.

— Всего доброго! — произнёс он, повернувшись к ним спиной.

Когда мужчина скрылся за дверью, Делия с облегчением вздохнула. Она понимала, что не будет слишком долго думать о том, кто эти люди и чего они хотят. Но её интуиция подсказывала, что нужно быть настороже. В такие моменты она всегда доверялась своим ощущениям.

— Пойдём, — сказала она Джерому, и они направились к воротам, не оборачиваясь.

Делия почувствовала, как её напряжение немного ослабло. Они начали снимать с себя груз мыслей и напряжения, связанный с внезапными появлениями свидетелей Иеговы. Но как только она повернулась, чтобы отправиться в сторону улицы, она заметила, как из дома вышла её мать, Карен. Женщина стояла на крыльце с характерным выражением лица, которое обычно появлялось, когда она была чем-то недовольна или чем-то встревожена.

— Дидл! — крикнула Карен, поднимая руку. — Иди сюда, срочно! Папа хочет тебе кое-что показать!

Делия не сразу отреагировала. Она быстро окинула взглядом пространство вокруг, как бы пытаясь понять, что теперь делать. Но всё же ей не хотелось идти обратно в дом — она только что выбралась на улицу, и её планы были нарушены. Джером, стоявший рядом, тоже заметил, что ситуация снова меняется.

Повернувшись, Делия направилась обратно к дому. Но как только Карен заметила Джерома рядом с дочерью, её взгляд стал несколько насторожённым.

— А ты что здесь делаешь? — спросила Карен, прищурив глаза и обращая внимание на Джерома. — Почему не дома? Почему ты не с родителями?

Джером, не растерявшись, довольно быстро придумал ответ. Он немного нервно улыбнулся и произнёс:

— Я просто шёл по улице и увидел, что у вас тут, ну... интересные вещи происходят, и решил заглянуть, — ответил он, пытаясь не выдать своего смущения. Он не хотел, чтобы Карен узнала настоящую причину его визита. — Я не хотел беспокоить, просто решил, что здесь будет интересно.

Карен в его ответе не услышала ничего необычного. Она только кивнула, приподняв бровь, но все же не стала допытываться, как именно он оказался у их дома. В её глазах мелькнуло недовольство, но она быстро скрыла его под обычной улыбкой.

— Ну, ладно, — сказала Карен, немного вздохнув. — Только не задерживайтесь. Дидл, давай быстрее, твой папа что-то важное тебе хочет показать.

Делия с трудом сдерживала раздражение. Она снова хотела было возразить, но, увидев строгий взгляд матери, предпочла промолчать. Джером стоял рядом, подавая ей знак, что не будет мешать. Он понимал, что её мать сейчас будет держать ситуацию под контролем.

— Хорошо, мам, я иду, — сказала Делия, хотя она не была уверена, что на самом деле хочет идти. Чувство досады от всего происходящего не покидало её. Джером, заметив её настроение, постарался добавить оптимизма.

— Я тебя подожду здесь, — сказал он тихо. — Всё в порядке. Я не буду мешать.

Делия кивнула, не отвечая, и пошла в дом, оставляя Джерома на улице. Она была уверена, что её мать скоро забудет про это свидание и всё вернётся в прежнее русло. Но пока, по крайней мере, она не могла и не хотела рассказывать Карен, что её встреча с Джером стала не просто случайностью.

Делия переступила порог дома и замерла на мгновение. В коридоре пахло свежестью, словно только что вымытые полы ещё не успели высохнуть. Она увидела своего папу, Джина, который стоял, разговаривая по телефону. На нём был халат, а на голове красовалась большая красная шапка с кисточкой. Делия не сразу поняла, что это за наряд, но потом вспомнила, что папа только что принял душ — именно в этот момент он обычно становился похож на ребёнка, которому некуда спешить.

— Пап, что с тобой? — спросила она, чуть нахмурив брови.

Джин, заметив дочь, быстро прикрыл трубку телефона и, подвинувшись к ней, прошептал:

— Иди в свою комнату, дорогая, я тут с одним человеком важным разговариваю. Это касается твоего завтрака... ой, твоего дня рождения. Понимаешь? Я готовлю тебе сюрприз.

Делия приподняла брови. Сюрприз? Восьмой день рождения! Её глаза засветились от любопытства.

— Какой сюрприз? Можешь хотя бы намекнуть? Я же могу не рассказать маме!

Но Джин покачал головой и прижал палец к губам:

— Нет, Дидл, ты не должна знать. Этот сюрприз должен остаться секретом до завтра. Это не для твоих глаз, особенно не для глаз таких любопытных, как у тебя.

Делия взглянула на его шапку, затем на его лицо, в котором читалась скрытая улыбка, и поняла, что он явно что-то таит. Но её желание узнать всё сразу не могло победить смирение. Она сделала шаг назад и, покачав головой, пошла в свою комнату. Однако её сердце не могло успокоиться — сюрприз! Что бы это могло быть?

Она закрыла за собой дверь и села на кровать. Мозг, полный предположений, не мог придумать ничего убедительного. Может быть, это будет новый велосипед? Или кукла? Нет, она давно переросла куклы... Она вздохнула и села на пол, решив не тратить больше времени на догадки. Папа всегда был скрытным, и все его сюрпризы они с мамой раскрывали только в день торжества. Но то, что в этот раз кто-то ещё участвует в подготовке, заставляло её голову работать ещё быстрее.

Прошло несколько минут, и, не выдержав, Делия снова подошла к двери. Она приоткрыла её и прислушалась. Папа всё ещё разговаривал по телефону, его голос был низким и успокаивающим, а его фразы перемежались с лёгкими паузами, как будто он кого-то ждал. Внезапно Делия услышала, как Джин произнёс имя, которое она не ожидала услышать:

— Да, я думаю, что она всё поймёт. Всё будет в порядке. Завтра она точно будет в восторге, — сказал папа, продолжая беседу.

Делия замерла, прислушиваясь. Какое имя? Кто этот человек, с которым он разговаривает? И почему папа был так уверен, что она будет в восторге?

Не решив дальше слушать, она тихо закрыла дверь и села на кровать, обняв руками подушку и уставившись в потолок. В комнате было тихо, только из коридора доносился звук разговоров её родителей. Девочка вздохнула и повернула голову к окну, через которое виднелся вечерний свет. Время шло медленно. День рождения был завтра, но для неё он казался далёким и не таким важным, как сюрприз, который, по словам папы, должен был её по-настоящему удивить.

Она повернула голову в сторону маленьких часов на тумбочке и провела пальцем по их стеклянной поверхности, наблюдая, как стрелки неспешно двигаются по кругу.

— Когда уже наступит завтра... — произнесла она вслух, почти шепотом, словно кто-то её слышал, хотя в комнате была только она.

Время тянулось, и Делия почувствовала, как её нервозность нарастает. Ей не терпелось увидеть, что же приготовил папа. Он всегда знал, как по-настоящему удивить, но в этот раз он был особенно загадочен. И этот разговор с кем-то, кого она не могла увидеть, только добавлял загадочности.

Вдруг в дверь постучали.

— Дидл, можно войти? — раздался голос мамы, Карен.

— Заходи, мама, — ответила Делия, стараясь скрыть своё нетерпение.

Карен вошла в комнату, её лицо было спокойным, но в глазах всё же читалась забота. Она присела на краю кровати рядом с дочерью и взглянула на неё с лёгкой улыбкой.

— Ты уже о сюрпризе думаешь? — спросила она мягко.

Делия немного вздрогнула, удивлённая тем, что её мысли оказались такими явными. Она поспешно кивнула.

— Я не могу понять, что это будет, — призналась она. — Папа ничего не говорит. Но он так загадочен, что мне не терпится узнать!

Карен улыбнулась, и её глаза наполнились тёплым светом.

— Тебе нужно научиться немного ждать, — сказала она, подмигнув дочери. — Все хорошие сюрпризы требуют времени. Ты знаешь, папа никогда не оставит тебя разочарованной.

Делия посмотрела на неё, потом вновь перевела взгляд на часы. Время шло, а её ожидание становилось всё более нетерпеливым. Но она старалась не показывать этого. Вместо этого она встала и подошла к окну, снова глядя на улицу.

— А ты уверена, что это что-то очень особенное? — спросила она, не повернувшись к матери.

Карен встала и подошла к ней, положив руку на плечо.

— Конечно, уверена, — ответила она. — Ты знаешь, папа всегда делает для тебя что-то невероятное. А теперь пойди и расслабься. Завтра будет удивительный день. Я обещаю.

Делия посмотрела на свою маму, почувствовав, как её тревога немного отступает. Её мама была права. Всё, что им нужно было — это терпение. Завтра, в свой день рождения, она получит свой подарок, свой сюрприз, и это будет по-настоящему удивительно.

Она кивнула и улыбнулась, хотя внутри ещё оставался момент тревоги. Секрет оставался скрытым, и это было в какой-то мере даже захватывающе.

Карен тихо вышла из комнаты, а Делия вернулась к кровати. Села на неё и снова посмотрела в потолок, представляя себе разные возможные сюрпризы. Но как бы она ни старалась, в голове было только одно: как же Джером? Она никак не могла избавиться от ощущения, что что-то упустила. Он ведь залез в багажник её папиной машины ради того, чтобы увидеть её. И теперь, когда она в последний момент не выбежала к нему, что он может подумать?

— Неужели он на меня обиделся? — подумала Делия и встала с кровати.

Её беспокойство нарастало. Ей было неудобно. Она чувствовала, что поступила неправильно, не отозвавшись на его настойчивые знаки внимания. Она не могла избавиться от этого чувства вины, хоть и пыталась оправдать себя тем, что её папа и мама явно ожидали, что она останется дома.

Делия подошла к окну, отодвинула занавеску и выглянула наружу. Ночь уже окутала дом своим темным покровом, но свет уличных фонарей всё же освещал сад и дорогу перед воротами. Сначала она не увидела никого. Сердце её сжалось, но затем взгляд зацепился за пустое место у ворот, где Джером обычно стоял. Он больше не был там.

— Наверное, ему действительно надоело ждать, — подумала Делия, ощущая, как разочарование заполнило её.

Она закрыла окно и вернулась к кровати, где снова легла и закрыла глаза. Но мысли всё равно крутились. Может быть, ей стоило побежать к воротам, попросить прощения за своё невнимание? Но тут же она вспомнила, что завтра — её день рождения. Завтра, по словам папы, её ждёт сюрприз, и если бы она решила побежать к Джерому, могла бы пропустить что-то важное.

— Он не обидится, он поймёт, — повторила себе Делия, пытаясь успокоиться.

В конце концов, ей нужно было быть готовой к завтрашнему дню, а не беспокоиться о том, что было сегодня.

Она с трудом встала с кровати, пошарила по столу, положив руку на свою любимую игрушку — мягкого медвежонка. С ним всегда было легче засыпать. Делия вздохнула, вытерла с лица последние остатки тревоги и снова легла. На этот раз её тело, казалось, расслабилось. Завтра всё будет по-другому. Завтра будет день её рождения, и, возможно, она наконец поймёт, что ей делать с Джеромом и с тем, что между ними.

Закрыв глаза, она решила, что пора отпустить все мысли и ложиться спать, чтобы быть счастливой завтра. С этой мыслью девочка переоделась из своего выходного платья в пижаму с розовыми зайчиками, которые она обожала. Платье, которое она носила на ужин, теперь казалось ей слишком ярким и неуютным для того, чтобы засыпать в нём. Она сняла туфельки, почувствовав, как её ноги благодарно коснулись мягкого ковра.

Подойдя к кровати, Делия расправила одеяло и аккуратно забралась под него, потянувшись в тёплый уютный уголок. Её комната была небольшая, но она любила её — стены, выкрашенные в светлый персиковый цвет, полки, где стояли её любимые книги и игрушки. В углу стояла лампа в виде большой розовой звезды, которая мягко освещала комнату своим тёплым светом.

Она устроилась поудобнее, положила под голову свою любимую подушку с рисунком котёнка, и снова подумала о Джероме.

— Наверное, он уже ушёл, как и все остальные — мелькнула мысль, но тут же она сжала пальцы, закусив губу.

В комнате стало как-то тише, и в её голове вновь возник тот же вопрос, который не давал покоя весь вечер: что между ними? Почему он продолжает появляться, несмотря на её попытки скрыться от него?

— Может, ему просто не хватает друзей? — попыталась она оправдать его поведение, но в глубине души понимала, что её чувства к Джерому гораздо сложнее.

Её жалость к нему легко сменялась раздражением, как если бы он был частью какой-то игры, которую она не совсем понимала.

Потом она просто выдохнула, закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на чём-то другом. Звуки ночи — шорохи деревьев за окном, лёгкий скрип от старой мебели в соседней комнате — помогли ей немного расслабиться.

— Завтра будет мой день, — подумала Делия, глядя в темноту. — Не хочу думать о Джероме сейчас. Я должна быть счастлива.

Ей понравилась эта мысль, и, чуть улыбнувшись, она устроилась поудобнее под одеялом.

В голове всё же крутились остаточные мысли о Джероме, но их становилось всё меньше и меньше. За окном уже совсем стемнело, а тёплый свет лампы почти погас. Делия, ощущая, как её веки становятся тяжелыми, всё же успокоилась и начала погружаться в сон.

В конце концов, она уснула, и в её сне не было ни Джерома, ни заблокированных чувств. Там был только мир, наполненный смехом, светом и ожиданием праздника — её дня рождения.

А в это время Джером уже вошёл в свой дом, пряча взгляд и ощутив, как напряжение в воздухе стало почти осязаемым. Его родители сидели на кухне, оба с явно испуганными лицами. Мать сидела на краю стула, сцепив руки, а отец, стоящий у окна, сжимал губы и посматривал на часы. Когда Джером переступил порог, все взгляды мгновенно были направлены на него.

— Где ты был? — первым спросил его отец. Его голос был твёрдым, но в нем проскользнула тревога. — Мы искали тебя по всему саду, звонили всем твоим друзьям... Воспитательницы сказали, что ты просто исчез!

Джером опустил голову, чувствуя, как сердце бьётся быстрее. Он знал, что его родителям будет трудно понять его поступок, но отступать уже было поздно.

— Я... я был у Делии, — тихо проговорил он, чувствуя, как его слова эхом отдаются в тишине комнаты. — У неё дома.

Мама Джерома удивлённо подняла брови. Она встала и подошла ближе.

— У Делии? Как ты туда попал? Ты же был в детском саду! И где все остальные? Почему ты не сказал, куда идёшь? — её голос был полон растерянности.

— Я... — Джером нервно потёр лоб. — Я залез в багажник машины Джина Йорка, адвоката. Она его дочка... Делия. Я хотел... — Он запнулся, не зная, как объяснить свои чувства. — Я просто хотел быть рядом с ней.

Мать Джерома села обратно на стул и перевела взгляд на мужа. Отец Джерома нахмурился и подошёл ближе, глядя на сына с недоумением.

— Залез в багажник? Ты что, с ума сошел? Ты что, не понимаешь, как это опасно?! — его голос стал напряжённым. — Джин Йорк — известный адвокат! Ты мог попасть в большие неприятности! Почему ты не рассказал нам, где ты был?

Джером сделал глубокий вдох и попытался оправдать свой поступок:

— Я не знал, куда идти, и мне хотелось узнать больше о ней. Я видел её только пару раз, но всё время думал о ней. Я... я думаю, что она мне нравится, и мне нужно было с ней поговорить. Поэтому я и решил так поступить.

Тишина повисла в воздухе. Отец Джерома покачал головой, а мать вздохнула, снова сжимая руки.

— Ты не можешь просто так поступать, — сказала она, с трудом подбирая слова. — Ты не можешь вторгаться в чужую жизнь, даже если тебе кто-то нравится. Это не то, как должно быть.

Джером вглядывался в их лица, чувствуя, как его собственные мысли стали путаться.

— Я знаю, я ошибся. Просто мне было важно... важно увидеть её. Мы говорили о всяких вещах. Это было важно для меня.

Отец, наконец, прервал тишину, бросив взгляд на сына, словно пытаясь понять его.

— Мы с мамой всегда будем рядом, чтобы помочь тебе разобраться в таких вещах. Ты не один. Но ты должен помнить, что то, что ты сделал, было неразумно. Ты не можешь следовать своим желаниям так безрассудно.

Джером кивнул, глядя вниз. Он чувствовал стыд, но внутри его не покидала мысль о том, как хорошо было поговорить с Делией, как спокойно она его выслушала. В голове снова возникло её лицо — серьёзное и в то же время озорное.

Мать Джерома мягче добавила:

— Мы переживали, а ты, видишь, всё устроил. Но следующий раз, если захочешь побывать у кого-то дома, сначала расскажи нам, ладно?

Джером кивнул, понимая, что они правы. Он же не мог просто оставить свои чувства без внимания, но учиться общаться и доверять родителям было важно. Он понимал это.

— Хорошо, — сказал он тихо. — Я обещаю, что больше не буду так поступать.

Отец Джерома вздохнул, подходя к нему и кладя руку на плечо.

— Мы все делаем ошибки. Главное — учиться на них и двигаться вперёд. Не переживай, сынок.

Джером почувствовал облегчение. Он не был уверен в том, что его родители полностью поймут его поступки, но он знал, что теперь будет более осторожен. Он зашёл в ванную, включил воду и встал у зеркала, глядя на своё отражение. В комнате было тихо, только журчание воды заполняло пространство. Он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Сегодняшняя ситуация с родителями его измотала, но он знал, что завтрашний день станет важным. Завтра он должен был увидеть Делию. У него был план.

Он взял полотенце и вытер лицо, обдумывая, как всё устроить. Утром, сразу как только родители выйдут на работу, он незаметно покинет дом. Он знал, что его родители всегда уходят около девяти утра. В это время их ещё не будет, а он сможет просто выйти через заднюю дверь, не привлекая внимания.

Джером не был уверен, как поступит Делия, но в мыслях он уже видел её руку в своей, когда они шли по улице. Прогулка под ручку — это был идеал. Он хотел, чтобы она была рядом, чтобы она поняла, что он может быть для неё важным человеком, что он сможет заботиться о ней, быть её другом и даже чем-то большим.

— Как я это сделаю? — он думал, опираясь руками на раковину. — Как убедить её выйти на улицу и не вернуться домой слишком поздно?

Он знал, что надо быть осторожным. Делия не будет просто следовать его указаниям — она упрямая и всегда старается держать контроль над ситуацией. Он должен был придумать что-то, чтобы ей было интересно. Джером мысленно прокручивал все возможные варианты, но что-то одно должно было сработать.

В голове у него начали складываться детали плана: он выждал момент, когда её родители не будут дома, он должен был найти способ, чтобы не привлекать внимания. Придумал, как она сможет уйти, чтобы не вызвать подозрений.

После того, как он закончил умываться, Джером вышел из ванной и почувствовал, как в доме снова воцарилась тишина. За исключением тихих шагов его ног, которые шагали по коридору, не было слышно ничего. Он подошел к столовой, где его уже ждали родители. На этот раз атмосфера была немного странной — не то напряжённой, не то неловкой.

Моррис, его отец, сидел за столом, похоже, с какой-то невыразимой лёгкой улыбкой на лице. Когда Джером вошел, он сразу заметил её и даже не скрывал своей радости.

— Ну что, сынок, добрался, наконец! — произнес он, с лёгким акцентом произнося каждое слово, словно подчеркивая некую важность происходящего. — Сегодня у нас на ужин жаркое по-французски с картофельным пюре, — продолжил он, взглядом указывая на блюда на столе. — Думаю, тебе понравится.

Лили, его мать, сидела напротив мужа, но её взгляд был несколько рассеянным. Она подняла глаза и, заметив, что Джером уже стоит рядом, добавила:

— И ещё салат, — произнесла она, словно на всякий случай уточняя, что меню в этом ужине не ограничивается жарким.

Её слова прозвучали механически, как будто она говорила их по привычке, без какого-либо волнения или радости. Она посмотрела на мужа, и оба вдруг начали смеяться — тихо, почти не слышно, как если бы это была какая-то внутренняя шутка, понятная только им.

Джером замер, наблюдая за ними. Ему стало не по себе от того, как они смеялись и смотрели друг на друга с таким странным выражением на лицах. Он сел на свой стул, не обращая внимания на странное поведение родителей, и взял ложку. Его мысли были заняты совсем другим — Делией и тем, что он собирался сделать завтра.

Однако его внимание не могло не уловить, как оба родителя вдруг одновременно подняли головы и поглядели в потолок, как будто там, на белом и пустом пространстве, было нечто невероятно важное. Они замолчали, а их взгляды стали настолько сосредоточенными, что Джерому показалось, будто они видят что-то, чего он не видит, и что это что-то абсолютно завораживающее.

Он попытался не смотреть на них, но не мог. В их поведении была какая-то странная неестественность, как если бы они забыли о нём, о сыне, и погрузились в нечто, что было доступно только им двоим. Джером почувствовал, как его сердце начало биться быстрее. Он не мог понять, что происходит, но что-то в его груди подсказывало, что это было нечто большее, чем просто странное поведение.

— Что-то не так? — наконец нарушил тишину Джером, стараясь в своём голосе сохранить хоть каплю безразличия.

Моррис и Лили сразу опустили головы, вернувшись в реальность. Они будто очнулись от какого-то видения и снова сосредоточились на ужине. Отец начал разговаривать о днях, которые они проводили вместе, снова вернувшись к обычным разговорам, как если бы ничего странного не происходило.

Но Джером продолжал сидеть, уставившись в тарелку, с той же неподвижной выраженной мыслью в голове. Он знал, что не мог расслабиться, не мог понять, что происходило с его родителями, и почему их поведение показалось ему таким чуждым.

Он поднес ложку к губам, почувствовав вкус пищи, но ощущения не было. Всё, о чём он мог думать, это завтра — план, который он составил, его встреча с Делией, и, самое главное, как он, наконец, разберётся с этим странным чувством, которое не отпускало его с самого момента, как он попал в дом Джина Йорка.

Во время ужина Моррис неожиданно встал, поправил воротник своей рубашки и взглянул на Лили с лёгким, почти неуловимым выражением беспокойства на лице.

— Мне нужно уехать в командировку, — сказал он, отставив тарелку и пряча взгляд от семьи. — Срочно.

Лили, не отрываясь от нарезки салата, вздохнула, а потом медленно подняла глаза. Она явно не ожидала такого поворота.

— Куда? — спросила она, не скрывая тревоги в голосе.

Моррис, слегка помолчав, произнёс:

— На три дня и две ночи. Дела службы...

Лили кивнула, по-прежнему держась спокойно, хотя на её лице было видно, что её мысли явно далеко от обычного ужина.

— Ну, тогда я сама завтра схожу за припасами для тебя, — сказала она, вытирая руки о салфетку. — А ты пока посмотри телевизор, почитай газету, как обычно.

Она пыталась сказать это так, будто не было в её словах ни капли сожаления, но Джером заметил, как её глаза на мгновение потускнели. Моррис же, усмехнувшись, поднялся и направился в другую комнату, скрывая свою реакцию за спиной.

Как только он исчез из поля зрения, Джером, почувствовав внутреннее беспокойство, обратился к матери с вопросом, который давно терзал его.

— Мама, а что такое командировка? — спросил он, оглядывая её с любопытством.

Лили, казалось, не ожидала этого вопроса. Она на мгновение замолчала, обдумывая ответ, а затем мягко улыбнулась своему сыну.

— Это когда тебя посылают куда-нибудь, чтобы ты выполнял все, что тебе скажут, — ответила она, аккуратно подбирая слова. — Ты как будто отправляешься в другое место, чтобы сделать важное задание.

Джером задумался. Он пытался представить себе своего отца, который уезжает, оставляя дом и семью, чтобы выполнять чьи-то указания.

— А что сказали папе? — спросил он, не в силах сдержать ещё один вопрос.

Лили тихо вздохнула, и её лицо стало немного более серьёзным.

— Ты ещё маленький, чтобы это понимать, — ответила она, поглаживая его по голове. — Но когда подрастёшь, ты всё поймёшь сам.

Джером почувствовал лёгкое разочарование. Он был уже не таким маленьким, как ему хотелось бы. Многое ему было интересно, но в ответах на его вопросы всегда были какие-то неясности, как будто взрослые считали, что он не способен понять. Однако он не стал спорить с мамой, зная, что она не раз объясняла ему всё с заботой.

Лили заметила его задумчивость и нежно улыбнулась, пытаясь развеять его тоску.

— Не переживай, дорогой, всё будет в порядке. Папа скоро вернётся, и всё снова будет как прежде, — сказала она, приобняв сына.

Джером кивнул, но в его глазах была скрыта обида. Он не любил, когда что-то было скрыто от него. Но мама была настолько добрая и ласковая, что он не решился выразить свою обиду вслух. Он смотрел в тарелку, продолжая перекладывать кусочки картошки на своем блюде. В голове у него уже витала идея, и с каждым новым кусочком жаркого она становилась все яснее.

Командировка папы... Это было именно то, что ему нужно. Папа уезжал на три дня. Значит, завтра он точно не помешает. Джером быстро вспомнил, как в последние пару дней он планировал своё маленькое приключение. Он собирался уйти из дома, провести день на улице с Делией, с которой, казалось, у них было что-то особенное. Его план, который раньше казался невозможным, вдруг обрел реальность.

Он положил ложку в тарелку и, внимательно взглянув на свою маму, которая, как всегда, была погружена в свои мысли, задумался, как лучше всего выполнить свой замысел. Папа будет далеко, а мама всегда слишком занята домашними делами, чтобы заметить, что он пропал. Джером мог бы улизнуть с утра и быть в доме у Делии до вечера. Он будет с ней, гулять, а может, даже проведёт время в её комнате, пока все взрослые занимаются своими делами.

Когда его глаза встретились с глазами Лили, его сердце пропустило удар. Она что-то заметила. Он поспешно отвернулся и снова уставился в свою тарелку, как будто его план был нарушен. Но мама ничего не сказала. Она всё так же спокойно продолжала есть.

— Джером, ты куда смотришь? — вдруг спросила Лили, замечая его странное молчание. — Тебе не нравится ужин?

Он, не желая показывать своих истинных мыслей, сдержал внутреннее возбуждение и с лёгкой улыбкой ответил:

— Всё отлично, мама. Просто думал о чём-то...

Лили кивнула и, заметив, что мальчик сдался под её взглядом, не стала больше настаивать. Но Джером уже знал, что завтра будет его день. С утра, как только папа уедет, он сможет выскользнуть из дома, не заметив его отсутствие.

Он представил себе, как Делия встретит его у ворот, когда он подойдёт к её дому. У неё всегда был такой серьёзный взгляд, но он знал, что она уже ждёт его. Джером сам не мог точно объяснить, что связывало его с этой девочкой. Возможно, это был какой-то незримый магнит, который тянул его к ней, или то, как она смотрела на мир. Он не знал, но этот день с ней ему точно запомнится.

Рыцарский турнир с Дэмьеном Торном

Когда ужин подошёл к концу, Лили, как обычно, попросила Джерома помочь с мытьем посуды. Он посмотрел на неё, не проявив ни малейшего признака недовольства. Напротив, Джером был готов вложить в эту задачу всю свою энергию, чтобы никто не заподозрил, что он уже начал строить свои планы. В конце концов, всё, что он сейчас должен был делать — это выглядеть как послушный и заботливый сын. Он поднимался по ступенькам к раковине с уверенностью, что никто не заподозрит, какие планы у него зреют на завтра.

— Конечно, мама, — сказал он, улыбнувшись. — Сейчас всё сделаю.

Лили, сидя на кухне и подготавливая сушку посуды, не обратила особого внимания на его слова. Джером вымывал тарелки с такой настойчивостью, как будто это было единственное, о чём он мог думать. Каждую тарелку он тщательно мыл, после чего ставил её на полку, делая вид, что полностью поглощён домашними обязанностями. Внимание Лили было сосредоточено на своих мыслях, она была в своей стихии, убаюкивая себя в привычных заботах, и не замечала, как Джером с лёгкостью продолжал свой вечерний ритуал.

После того как тарелки были вымыты, он перешёл к столовым приборам, и процесс продолжился. Мальчик старался работать быстро, но без спешки, чтобы не вызвать подозрений. Он тщательно полировал вилки и ложки, убеждаясь, что каждый предмет был как новый. Мама сидела на стуле с чашкой чая, шевеля ложкой и поглядывая на телевизор. Иногда она коротко разговаривала с ним, но Джером не обращал на её вопросы особого внимания. Всё, что его занимало, это то, как сделать так, чтобы она не заметила его планы.

— Джером, ты совсем утомился? — вдруг спросила Лили, поднимая взгляд.

Мальчик подал ей очередную тарелку, с лёгкой улыбкой и вздохом, как будто устал, но не собирался останавливаться.

— Нет, мама, всё в порядке, — ответил он, вытирая руки о полотенце. — Просто сосредоточился.

Лили, казалось, успокоилась. Она повернулась к телевизору и снова углубилась в просмотр очередного кулинарного шоу, о котором Джером всегда не очень интересовался. Он знал, что это идеальный момент — её внимание было унесено куда-то в другое место, а его руки работали на автомате. Он завершил мытьё посуды и убрал её на полку, но в голове у него уже был следующий шаг.

Когда он завершил всё, что нужно было, Джером вытер руки о полотенце и, как бы невзначай, сказал:

— Всё, мама, я готов идти спать.

Лили кивнула, не слишком беспокоясь о том, что он пошёл в свою комнату немного раньше обычного. Она знала, что её сын ещё не взрослый, но уже довольно самостоятелен. Её глаза снова устремились к экрану телевизора, а Джером, уходя в свою комнату, почувствовал, как внутреннее напряжение нарастает. Завтра всё будет по его плану.

Когда Джером зашёл в свою комнату, его первая мысль была о том, чтобы посмотреть на свои наручные часы. Он всегда носил их с собой, и они стали для него чем-то важным, символом взрослости и самостоятельности. Но, как только он открыл ящик стола, в котором обычно лежали часы, его рука застыла. В памяти всплыл момент из детского сада, когда Делия, с хитрым взглядом и весёлым смехом, просто забрала у него часы.

Когда Джером вспомнил об этом в своей комнате, он понял, что это была не просто игра. Он улыбнулся, думая, что Делия была не только умной девочкой, но и хитрой. Она могла увлечь за собой кого угодно, даже не заметив, как вовлекала его в свою игру. И хотя он знал, что это не просто случайность, он не мог не почувствовать, что это была лишь прелюдия к чему-то большему — может быть, она украла не только его часы, но и его сердце.

Задумчиво взглянув на пустое место на своём запястье, Джером, казалось, понял: он уже не просто мальчик, который должен вернуть свои часы. Он почувствовал, что с каждым днём всё больше погружается в этот мир, полный загадок и рисков, которые приносит ему его встреча с Делией. И несмотря на все мелкие шалости, что она устроила, он чувствовал, что эта игра только начинается.

Джером сидел у окна своей комнаты, в обрамлении старых деревянных рам, через которые струился вечерний свет. На столе перед ним стоял его кассетный магнитофон, и он включил любимую запись, которая уже давно стала для него музыкальным спутником. Звук старой кассеты начал наполнять комнату — это была одна из тех мелодий, что забираются в душу и остаются с тобой надолго. Меланхоличная, немного грустная, но в то же время чарующая музыка вносила свой вклад в особое, умиротворённое состояние Джерома.

Он не стал пытаться узнать, который сейчас час — время, казалось, замедлилось, растворяясь в звуках, отражённых от стеклянной поверхности окна. Джером смотрел вниз, на аллею, по которой лениво шли прохожие и проезжали машины. Листья на деревьях слегка покачивались от ветра, создавая причудливую тень на асфальте. В этот момент он чувствовал себя частью чего-то большого и тихого, словно каждый момент был значим, а сам он был не просто мальчиком, а человеком, который наблюдает за миром, пытаясь понять его.

Он закрыл глаза и откинулся на спинку стула. В его голове кружили мысли о том, как прошёл день, о том, как он всё ещё не мог забыть об одном важном деле — Делии. Сегодня, сидя за ужином, он вспомнил, как она загадочно посмотрела на него, когда они были в саду. Он даже не знал точно, что это было: насмешка, заинтересованность или что-то большее. Но тот момент оставил в его голове стойкое ощущение, как будто он упустил что-то важное. Иногда она была слишком непредсказуема, и это настораживало его.

Как бы там ни было, Джером не мог избавиться от мысли, что между ними было нечто особенное. Она была такой непохожей на всех остальных детей — и иногда это вызывало у него странное чувство, что она играет с ним в какую-то сложную игру, в которой он не до конца понимал свои правила. Однако что-то внутри подсказывало, что именно эта игра может стать для него чем-то важным.

Когда последняя нота музыки затихла, Джером выключил магнитофон, сдвинув руку с кнопки так, словно этот момент означал конец чего-то важного. Он медленно встал из-за стола, почувствовав тяжесть усталости. Долгий день, полный неуверенных шагов и неожиданно ярких впечатлений, завершался, и напряжение начинало отпускать его. В комнате стало тише, лишь шорох его пижамы, когда он начал переодеваться, нарушал спокойствие.

Однако в момент, когда он пытался натянуть на себя верх пижамы, его мысль вдруг оборвалась. Он остановился, стоя перед зеркалом, и задумался о чём-то, что раньше даже не приходило ему в голову. Он зажмурил глаза и попытался понять, что сейчас с ним происходит. Почему ему вдруг стало так странно? Почему в голове, словно ветром снесённой, пронеслась эта мысль, как гром среди ясного неба?

— А что если..., — начал он мысленно, но тут же осёкся.

Он не мог поверить в это, но мысль уже возникла.

— А что если, на самом деле, всего этого нет? Что если вся эта жизнь — это просто какой-то сон? Что если все, кто вокруг меня — мама, папа, и даже Делия — просто персонажи, которых я сам придумал, и они только существуют в моей голове?

Его сердце забилось быстрее. Страх медленно, как туман, наползал на сознание. Он представил, как было бы странно, если бы вдруг всё, что он видел, оказалось иллюзией, и единственное, что на самом деле существовало — это он сам. Его мысли теряли чёткие контуры, как зыбкая отражённая тень.

— И что тогда? — Джером снова остановился.

Эта идея становилась слишком невероятной. Слишком невообразимой для того, чтобы воспринимать её всерьёз. Но всё равно он не мог избавиться от этого чувства. А что если это правда? Что если его жизнь — всего лишь иллюзия? Он бросил взгляд в сторону и заметил в зеркале своё отражение — такое же, как всегда, но вдруг оно показалось ему чужим. Как будто этот парень в зеркале был не он, а кто-то другой. Он почувствовал лёгкое головокружение, которое заставило его наклонить голову, пытаясь избавиться от непрошенной мысли.

Но тут, как всегда, в комнату влетела реальность — он услышал, как из кухни доносятся голоса. Мама и папа о чём-то разговаривали. Шум телевизора, музыка на фоне. Звук его собственного дыхания. Всё это вернуло его на место.

— Джером, ты где? — прозвучал голос матери, прерывая его раздумья.

— Я здесь, — ответил он тихо, принимаясь за свою пижаму, решив не углубляться в эти мысли.

Его разум снова вернулся в привычное русло. Вдруг странные вопросы стали казаться не такими важными, как то, что происходило здесь и сейчас. Его семья, его дом — всё это было осязаемым и реальным. Или так ему хотелось думать.

Переодевшись в пижаму, Джером лег на кровать и остался неподвижно лежать, уставившись в потолок. Тусклый свет ночника, едва освещавший комнату, создавал в углах мрак, и воздух становился чуть тяжелее, как если бы ночь сама пыталась скрыть какие-то тайны. Он чувствовал себя каким-то странным. Все события сегодняшнего дня, разговоры, люди, мысли... они начинали путаться в голове. Он не мог понять, что реально, а что нет. Может, всё это — лишь фантазия? Или игра воображения? Слишком много странных моментов, которые не сходились в его мире.

Он лежал, не двигаясь, стараясь сосредоточиться на каком-то одном мысли, но всё, что приходило ему в голову, казалось нелепым. Он пытался собрать в голове картину происходящего, пытаясь осознать, что же на самом деле происходит вокруг него. Но это оказалось настолько абсурдным, что ему даже стало неудобно думать о таких вещах всерьез.

И вот тут, когда его мысли начали скользить по самым темным уголкам разума, ему вдруг в голову пришел анекдот, который рассказывал ему однажды старик на лавочке возле парка. Он всегда смеялся над этим анекдотом, хотя и знал, что вряд ли кто-то еще бы посмеялся с ним. Но почему-то сейчас эта шутка всплыла в его памяти, как нечто важное, как если бы она пыталась отвлечь его от сложных раздумий.

— Еврей с двумя чемоданами на колесиках, — подумал Джером с какой-то странной усмешкой, будто сам себе в ответ на неразрешённые вопросы.

Он даже несколько раз повторил про себя эти слова. Может быть, это было как-то связано с тем, как он чувствовал себя сейчас — слишком много чемоданов, слишком много всего, что нужно утащить, но при этом так мало места для того, чтобы все это уместилось.

В анекдоте речь шла о человеке, который, несмотря на свою худобу и неуклюжесть, всегда был готов к самым сложным ситуациям. Он тащил два чемодана, поочередно перекатывая их на колесиках, как будто в его жизни было что-то важное, что он должен был нести — несмотря на все обстоятельства, несмотря на то, что выглядел он как человек, который не мог справиться с чем-то таким простым, как ходьба с чемоданами.

— Вот и я, — подумал Джером с грустной усмешкой, снова коснувшись своей мысли, — Я как этот человек с чемоданами, несущий всю эту нелепицу на колесиках. Все эти странные мысли, все эти события... И никуда не унесёшь, а лишь катишь их за собой.

Он усмехнулся в темноте, но в глубине души что-то шевельнулось. Всё стало более ясным. Возможно, весь этот день и весь этот мир с его событиями, диалогами, странностями и детскими обидами — был не чем-то, что нужно было искать смысл, а наоборот — чем-то, что он должен был пережить, как тащить чемоданы с колесиками, не пытаясь разобраться, что в них внутри.

Внезапно ему стало легче. Он закрыл глаза и почувствовал, как в его голове успокаивается буря мыслей. Проблемы, люди, события — всё это казалось теперь частью одной игры, частью того пути, по которому он шел, не зная, что будет дальше. И, возможно, его не беспокойство было важным, а просто умение не зацикливаться на том, что не поддаётся объяснению.

Со временем, Джером уснул, и в его снах не было ни чемоданов, ни вопросов о реальности. Зато там было поле для рыцарского турнира. Он сидел на своем коне, в полном рыцарском облачении — доспехи блестели на солнце, а копье было крепко сжато в его руках. Вокруг раздавался гул толпы, люди в ярких одеждах кричали и аплодировали. Зрители сидели на высоких сиденьях, некоторые махали флагами, а другие держали в руках щиты и баннеры.

Но самое важное, что привлекало внимание Джерома, — это трон, стоящий в самом центре сцены, под балдахином из золотой парчи. Трон был величественным, с высокими спинками и изогнутыми ногами, покрытый бархатными подушками. И на этом троне сидела она — Делия. Она была в костюме принцессы, с короной на голове и в длинном золотом платье, которое мягко струилось вокруг неё. Она улыбалась ему, её глаза светились, и казалось, что она была не просто частью этого мира, а самой его сутью.

Джером почувствовал, как сердце забилось быстрее. Ему хотелось подойти к ней, протянуть руку, сказать что-то важное — но он не мог. Почему-то это было невозможно. Он не мог просто подойти, как в мечтах, и признаться ей в своих чувствах. Он должен был победить.

На противоположной стороне арены стоял другой рыцарь, тоже мальчик, облачённый в тяжёлые латные доспехи. Его конь был темным, его копьё сверкающим и опасным. Он сидел с высоко поднятой головой, глядя на Джерома с холодной уверенностью. Это был его соперник, тот, кто мешал ему подойти к Делии.

Джером ощутил, как его конь напряжённо топчется на месте, готовясь к бою. Это был его момент. Он не мог отвлечься, не мог думать ни о чём другом, кроме как победить. Он сжал копьё крепче, приготовился к атаке, чувствуя, как воздух вокруг становится плотным от напряжения. Он помнил, как читал в книжке со звучным названием «Айвенго» про рыцарские поединки, и теперь, в этом сне, сражался точно по правилам, которые запомнил из её перегруженного по современным меркам витиеватостями текста.

Он стоял в центре арены, опираясь на своё копьё, под которым его конь стоял устойчиво, готовый к бою. Вокруг было темно, но зрители, которые были скрыты за балдахином, тихо переговаривались, предвкушая схватку. Все было как в книжке — этот турнир был настоящим испытанием для рыцарей, и Джером чувствовал, что ему предстоит победить не только противника, но и самого себя.

Перед ним был его соперник — тоже мальчик, с темными глазами, скрытыми под шлемом, с мощной фигурой в латах. Он был ровно таким, каким Джером представлял идеального противника. Этот рыцарь был сильным и уверенным, с холодным взглядом, но Джером знал, что он не должен бояться. Он знал, что настоящий рыцарь не теряется, не даёт себя сбить с пути.

— Все по правилам, — мысленно повторил себе Джером, проверяя, как крепко держит копьё.

Он внимательно следил за каждым движением своего соперника. Тот был опытным бойцом, его движения чёткие, уверенные. Он прицеливался, рассчитывая момент. Но Джером был готов. Он помнил, как в «Айвенго» рыцари всегда поджидали идеальный момент, чтобы атаковать.

— Пусть он первым двинется, — подумал Джером, настраиваясь.

И вот, как только соперник поднял копьё, Джером повёл своего коня, направляя его в сторону врага. Он снова мысленно вспомнил страницы книжки, в которых описывался момент схватки:

— И когда соперник поднимет копьё, рыцарь должен отразить удар и сразу нанести свой.

Соперник внезапно рванул вперёд, и копьё Джерома встретилось с его. Звук удара был оглушительным, но Джером не отвлёкся. Он почувствовал, как его тело напряжено от силы удара, но, несмотря на это, он держал равновесие.

В его воображении всё происходило как в реальности. Он знал, что должен действовать как настоящий рыцарь — с честью, с достоинством, но и с решимостью. Он, как в книге, сбил с ног своего противника, вынудив его уступить.

— Это мой момент, — подумал Джером, теперь его копьё было направлено в сторону соперника.

Он почувствовал победу в воздухе, как если бы она сама пришла к нему, готовая стать его.

Внезапно его взгляд упал на Делию, сидящую на троне. Она была в том же золотом платье, что и раньше, с короной на голове, но теперь её взгляд был более серьезным, сосредоточенным, как если бы она не просто наблюдала за боем, а была частью его, его вдохновением.

— Ты справишься! — казалось, говорили её глаза.

Джером понял, что теперь не имеет права проиграть. Он сжался в седле и, преодолевая страх, снова двинулся вперёд, сражаясь по всем правилам. В самый ответственный момент, когда Джером уже готов был нанести решающий удар, его соперник — мальчик-рыцарь, с которым он сражался на турнире — вдруг резко поднял забрало своего шлема. Джером замер, не в силах поверить своим глазам.

Под шлемом оказался знакомый ему парень. Это был Дэмьен Торн, тот самый мальчик, про которого рассказывал ему когда-то его отец, Моррис. Джером вспомнил, как его папа, сидя за ужином, вдруг заговорил о Торне и его семье, и как он с тревогой рассказал о трагической истории, произошедшей много лет назад. В то время Моррис упомянул, что этот господин, несмотря на свой блестящий политический потенциал, в детстве был причастен к ужасному делу — он довёл своего отца, Роберта Торна, до смерти в церкви, и именно это событие послужило толчком для его дальнейшей карьеры в политике.

В мозгу Джерома промелькнули обрывки воспоминаний. Но в момент его удивления и растерянности, Дэмьен Торн, как будто прочитав его мысли, рассмеялся, разрывая тишину арены своим холодным смехом.

— Что, удивился? — спросил он, его голос был странно знакомым и в то же время зловещим. — Ты думаешь, что это всё случайность? Я тут, чтобы победить. И ты, мальчишка, — просто шаг на пути.

Джером не мог отвести взгляд. В глазах Дэмьена не было никакой человеческой тепла. Это были глаза, наполненные холодом, амбициями и тёмной силой. Его лицо, казавшееся таким молодым и безобидным, в этот момент было словно маской, скрывающей настоящий характер. Джером почувствовал, как в груди сжалось сердце.

— Это не сон, — подумал он. — Это всё реально.

Дэмьен продолжил, его слова звучали как приговор.

— Ты не можешь победить меня, Джером, — сказал он, не скрывая презрения. — В тебе нет той силы, которая есть у меня. Ты слишком наивен.

Джером поднял копьё и сделал шаг вперёд, решив, что не сдастся, но ощущал странную растерянность. В его сознании всплывали обрывки разговора отца, когда он говорил о Дэмьене как о человеке с нечеловеческой тенью в прошлом.

— Ты не настоящий рыцарь, Дэмьен! — выкрикнул Джером, сжав копьё.

— Ты всё ещё веришь в это? — Дэмьен усмехнулся. — В рыцарство, в честь, в борьбу за добро? — его голос становился всё более ироничным. — Я давно понял, что победа — это не то, что на самом деле имеет значение. Это власть, это контроль. Всё, что тебе нужно — это хватка.

Мальчик в латах чуть двинулся вперёд, его фигура стала угрожающей.

Джером почувствовал, как он словно замер в воздухе, понимая, что на его пути стоит не просто обычный мальчик, а кто-то, кто по-настоящему верит в свои силы и готов пойти на всё ради достижения своих целей. В его глазах не было страха, только цель.

Вдруг с арене послышался голос Делии. В её глазах тоже было что-то странное, но вместо того, чтобы поддержать его, она просто смотрела на Джерома с загадочной улыбкой. Он не мог понять, что именно она имела в виду.

— Что это значит? — думал он, снова опуская взгляд на Дэмьена. — Неужели она тоже знает что-то, что я не понимаю?

И тогда, как будто в ответ на его сомнения, Дэмьен, словно предугадывая его следующую мысль, сказал:

— Ты думаешь, она поможет тебе? Ты думаешь, ты сможешь победить меня, если будешь хорошим мальчиком? Ты не победишь. Ты только избегаешь того, что нужно, чтобы стать по-настоящему сильным.

Джером почувствовал, как он колеблется. Всё, что он знал, всё, что его учили — не подходило к этому моменту. Он не знал, что будет дальше. Его внутренний мир, казавшийся таким прочным, вдруг начал рушиться. Его вера в рыцарские идеалы, в честность и справедливость казалась несоответствующей жестокой реальности этого турнира, этого мира.

Но в последний момент, когда он уже почти потерял свою решимость, его взгляд вновь встретился с глазами Делии. На этот раз она не просто наблюдала. В её взгляде было что-то, что заставило Джерома почувствовать, что он всё же не один. И внезапно его разум наполнился невообразимой идеей. Он не хотел больше быть частью этой жестокой битвы, не хотел продолжать следовать старым правилам, которые ему внезависимости от всего вдалбливали в голову. В этом моменте, который казался решающим, он сделал нечто совершенно безумное.

Он подогнал своего коня так близко к коню Дэмьена, что между ними почти не было расстояния. В этот момент всё, что он знал и что ему внушали как правильное, вдруг стало неважным. Джером перегнулся через круп своего коня и, не думая о последствиях, обнял Дэмьена.

Дэмьен замер. Всё вокруг на мгновение затихло. В его глазах отразилась недоумённость, он не ожидал такого поворота событий. Этот жест был полным нарушением правил, полным отказом от жестокой логики турнира. Джером не думал о том, что может произойти, он просто чувствовал, что должен сделать это, что только так он мог разрушить все барьеры, которые были между ним и тем, что он действительно чувствовал.

Но как только его руки сомкнулись вокруг Дэмьена, как только его душа попыталась преодолеть этот абсурдный конфликт, всё исчезло. Вдруг Джером почувствовал, как его тело охватывает странная тяжесть. Мгновение, и он оказался не на турнире, а в своей комнате. Он крепко сжимал подушку, его дыхание было тяжёлым, и на его лице отразилось удивление.

Лучи солнца пробивались через занавески и падали на его лицо, согревая кожу. Джером открыл глаза и увидел знакомый потолок. Он лежал на своей кровати, его тело было в той же позе, в которой он всегда засыпал. Меч, копьё и латные доспехи исчезли, как и сам турнир. Всё это было лишь сном.

Он растерянно вглядывался в потолок, пытаясь осознать, что только что произошло. В его голове всё ещё звучали слова Дэмьена, его насмешливый и холодный голос, который теперь казался далеким, как эхом, приглушённым. Он пытался вспомнить, что было реальным, а что нет.

Сжав подушку ещё крепче, Джером медленно встал с кровати и подошёл к окну. Он открыл штору и взглянул на мир за окном. Солнечный свет был ярким и тёплым, а за окном тихо шумела улица. Мимо шли люди, а машины ехали по знакомым маршрутам. Всё было, как всегда.

Но в его душе ещё оставался след от сна, от этого мира, в котором он столкнулся с Дэмьеном, сражался за свою честь и за идеалы. Джером чувствовал, что в какой-то момент он принял решение, которое изменило его восприятие всего, что было вокруг.

Он отступил от окна и вернулся к своей кровати. Сев на край, Джером задумался. Что это было? Почему ему вдруг пришла такая странная мысль, что его жизнь — это просто сон? Неужели весь мир — это просто иллюзия?

— Может быть, это не так важно, — подумал он, глядя на свои руки. — Важно то, как я себя чувствую сейчас, и что я решаю делать дальше. Ведь это — реальность. Моя реальность.

Его мысли вновь поглотили волнения и вопросы, но теперь он понимал одно: ему предстоит пройти через всё это, несмотря ни на что. И даже если всё происходящее было лишь сном, это не меняло того, что он должен идти вперёд.

Он оглядел свою комнату, выдохнул и снова вернулся к окну. Лучи утреннего солнца мягко освещали дома и деревья, а в воздухе витала тишина, нарушаемая лишь редкими шагами прохожих и звуками автомобилей, проезжающих вдоль дороги. Он невольно улыбнулся, ведь всё, что казалось ему важным и волнующим, казалось уже на расстоянии вытянутой руки.

Он вспомнил о своём плане — как только завершится завтрак, он выйдет из дома, сделает вид, что направляется в детский сад, а на самом деле... улизнёт, направив свои шаги к дому Делии. Как бы это ни звучало, но именно она была его главным ориентиром. Он мечтал провести с ней день, хоть это и было непростое решение для мальчика, который ещё не привык к таким решительным шагам.

Однако, спустя несколько секунд, он понял, что это всё не так просто, как он себе представлял. План был хорош, но теперь, когда он его прокрутил в голове, появились сомнения. Джером вспомнил, как часто его мама задавала ему вопросы, даже когда он просто выходил во двор. Она всегда была слишком внимательной, а уж если бы она узнала о его намерениях, то наверняка начала бы разбираться в его действиях.

— Что если она сразу заметит, что я собираюсь не в детский сад? — подумал Джером, останавливаясь у окна.

Мама с папой всегда были настороже, особенно в последнее время. Папа, конечно, всегда был занят своими делами, но мама... мама могла бы заметить малейшую деталь, которая выбивалась бы из привычного ритма их жизни.

— Да и что будет, если я всё-таки выйду и меня поймают? — продолжил размышлять Джером.

Вдруг он увидел в своих мыслях, как мама смотрит на него с таким выражением лица, как если бы он совершил нечто недопустимое. Ему не хотелось бы быть пойманным. Он чувствовал, что стоит перед каким-то важным выбором, и пусть он ещё не знал, как всё закончится, но хотелось действовать с умом.

Он отошёл от окна и сел на свою кровать, размышляя над тем, как можно было бы подстроить свой план так, чтобы избежать неприятных вопросов. Джером прекрасно знал, что его родители всегда были настороже, и не мог рассчитывать на то, что его попытки уйти останутся незамеченными. Но если бы он смог сделать всё так, чтобы никто не заметил, что он что-то замышляет, его план мог бы сработать.

— Нужно немного подождать, — решил он и тихо встав с кровати, начал переодеваться.

Завтрак был уже близко, а его план требовал тщательной подготовки. Сначала надо будет спокойно пройти мимо родителей, ни на что не намекая, а потом, после еды, сделать вид, что он направляется в детский сад. Вот только как это сделать, чтобы не возникло подозрений?

Пока Джером собирал свои мысли, в дверь его комнаты постучала мама.

— Джером, ты проснулся? Завтрак готов! — позвала она через дверь.

Мальчик быстро поднялся с кровати, постаравшись скрыть свои волнения. Он открыл дверь и улыбнулся.

— Да, мам, я уже проснулся! — сказал он, пытаясь, чтобы в его голосе не звучала ни тени сомнений.

— Отлично, иди к столу, я всё уже накрыла.

Джером неохотно покинул свою комнату, но внутри всё ещё продолжал прокручивать свой план. Завтрак будет решающим моментом. Он знал, что нужно как-то обойти все вопросы и не привлекать к себе излишнего внимания. Чем меньше мама будет подозревать, тем легче будет его побег.

На кухне мама стояла у стола, накрывая тарелки. Джером сел и начал есть, мысленно перебирая возможные варианты событий. Время шло, и он понимал, что уже не сможет отложить свой план на потом.

— Может быть, всё-таки стоит подождать? — вдруг пришла мысль.

Но уже слишком поздно. Завтрак почти подошёл к концу, и Джером решил, что его время пришло. Пора идти к Делии, несмотря на все сомнения.

— Мам, мне нужно в детский сад, я поем и пойду, — сказал Джером, вставая из-за стола.

Мама посмотрела на него, как бы подмечая что-то необычное, но ничего не сказала. Она лишь кивнула.

— Ладно, только не задерживайся.

Джером улыбнулся и вышел из дома, медленно закрывая дверь за собой, чтобы не создать лишнего шума. Улица была пустынной, только редкие прохожие спешили по своим делам. Мальчик шёл вдоль тротуара, стараясь не привлекать к себе внимания. Его шаги звучали слишком громко в тишине утреннего города, и он чувствовал, как его сердце бьется быстрее, чем обычно. Он переживал, что его могут остановить, спросить, куда он идет, или, что хуже всего, заметят его странное поведение.

— Почему я не могу просто спокойно выйти, как все? Почему мне так трудно идти по улице? — думал Джером.

Он откашлялся и попробовал расслабиться, но всё равно его пальцы судорожно сжали карман. Он не знал, что делать. Он был на грани — между тем, чтобы вернуться домой или продолжить идти вперёд, к дому Делии.

И вот, шаг за шагом, он всё же продвигался дальше. В голове неотрывно крутился вопрос, что он будет делать, когда наконец окажется у неё дома. Как он будет вести себя? Он ведь даже не знал, что хочет от этого дня. Единственное, что он знал наверняка — он хотел быть рядом с ней, с Делией.

Вспомнил тот момент, когда она украла его часы. Это было так неожиданно. Он был так растерян, когда она подошла и просто забрала их, будто не было никакой преграды. Он ничего не мог ей сказать, а только смотрел, как она уходит с его вещью, совершенно уверенная в своей победе.

Но вот что было странно: он даже не знал, что эта кража зажжёт в его сердце огонь любви. Он не знал, что эта маленькая шалость, кажется, запустила целую бурю эмоций внутри. Все эти мысли теперь вращались в его голове, когда он шёл по улице, и он вдруг понял, что он был не готов к тому, чтобы чувствовать так сильно.

— Почему я не мог просто сказать ей, чтобы она вернула мне мои часы? — думал он.

Но все было уже не так важно. В тот момент, когда она сняла их с его запястья, он не чувствовал гнева, а наоборот, что-то странное проснулось в нём. Это было что-то, что он не мог бы объяснить словами.

Он опять оглянулся, словно надеясь увидеть её прямо за углом. Но улица была пуста. И все же Джером продолжал идти, несмотря на сомнения. Вдруг ему показалось, что его шаги стали гораздо легче. Его нога коснулась бордюра, и он почувствовал, как будто все препятствия исчезли.

— Но почему я вообще должен искать её? Почему это так важно для меня? — снова спросил себя Джером.

Он подошёл к знакомому переулку и остановился. Дом Делии был впереди, в нескольких шагах. Джером сделал глубокий вдох и почувствовал, как в его груди вдруг забилось сердце. Он посмотрел на свои руки, идущие к двери, и почувствовал, как его внутренний мир колеблется, как ветер перед бурей.

Он мог бы вернуться домой, забыть об этом дне, забыть о том, что случилось, но что-то внутри него говорило:

— Делия ждёт.

Он подошёл к двери и, несмотря на все свои сомнения, постучал, нервно теребя края своих рукавов. Через минуту он услышал за дверью шорох. Звонкий женский голос эхом отразился в воздухе, а потом раздался звук открываемой двери. Он не был готов к тому, что увидит.

Подарок Делии от Эрла Найта из ЦРУ

На пороге стояла молодая женщина с причёской каре, излучавшая странное сочетание нежности и силы. Она была очень худой, с бледным лицом, но несмотря на это её выражение было по-настоящему счастливым, как будто она успела забыть о всех заботах мира. В её глазах читалась некая лёгкость, а на губах играла мягкая улыбка.

Джером застыл, глаза широко распахнулись, и он инстинктивно отшатнулся назад. Это была не Делия. Кто эта женщина? Он покраснел до корней волос, его сердце забилось быстрее, когда его взгляд встретился с её — лёгким и ненавязчивым. Он не знал, что и думать. Он ожидал увидеть знакомое лицо, привычную улыбку — а вместо этого стояла незнакомка.

Женщина не обратила внимания на его замешательство. Она даже не моргнула, не показала признаков удивления. Взгляд её был чистым, почти бесстрастным. Она сказала что-то по-французски — Джером ничего не понял, и это заставило его почувствовать себя неловко. Французский — это не был тот язык, на котором он ожидал услышать какие-либо слова от человека, с которым собирался встретиться.

— Что это значит? — мелькнуло в голове.

Он попытался что-то сказать, но слова застряли в горле, не находя пути. Женщина засмеялась — не зловещим смехом, а каким-то простым и живым, будто бы она наслаждалась собственной игрой. И вдруг, в самый неожиданный момент, она без всякого предупреждения захлопнула дверь перед его носом.

Джером стоял в недоумении, его глаза были широко открыты. Он не сразу осознал, что произошло, и, кажется, ещё не мог поверить в это. Он повернулся, пытаясь осознать то, что только что случилось, и медленно пошел к воротам. В голове вертелись только вопросы. Кто была эта женщина? Почему она была в доме Делии? И почему она так поступила?

Сердце Джерома продолжало биться в унисон с шагами, пока он бродил по улице. Его мысли путались. Он думал о том, что она сказала. Или не сказала? Вряд ли это был случай. Но почему-то она сразу почувствовала себя настолько уверенно, словно Джером был вовсе не тем, с кем она хотела бы встретиться. Как будто ему не было здесь места.

— Почему я не смог её понять? Почему я не смог поговорить с ней? Почему я не спросил, кто она такая? — эти вопросы не давали ему покоя.

Он шагал по дороге, чувствуя, как его настроение постепенно ухудшается. Всё, что он хотел — это встретиться с Делией, а теперь в его голове был только вопрос о том, кто, чёрт возьми, была эта женщина.

Он вдруг остановился, облокотившись на один из столбов, и вспомнил, как недавно думал, что будет всё по-другому. Всё пошло не так, как он планировал. Делия, часы, этот неожиданный визит — всё перемешалось, как в каком-то нелепом сне. Джером почувствовал, что его план разрушен, как песочные замки, и теперь ему предстояло найти ответы. Но что важнее всего: был ли смысл вообще что-то менять, или мир вокруг него просто подкидывает вопросы без ответов?

Он снова вернулся к воротам дома, стоя перед ними и раздумывая, стоит ли дальше продолжать искать ответ или лучше вернуться и начать всё с самого начала. Его мысли путались, и он не мог отрешиться от того странного визита незнакомой женщины. Когда он пришёл в себя и решился вернуться к дому Делии, дверь внезапно снова открылась.

На пороге появилась Карен — мать Делии. Она увидела Джерома и нахмурилась. На её лице появилась такая недоуменная гримаса, что мальчик сразу почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Казалось, она не могла поверить своим глазам.

– Ты что здесь делаешь? – строго спросила Карен, но её голос звучал скорее обеспокоенно, чем сердито.

Джером вздохнул и, немного смущённо, задал вопрос, который мучил его с самого утра:

– Могу я войти?

Карен молча взглянула на него. По её лицу было видно, что она колеблется. Она могла бы сказать «нет», могла бы заставить его уйти, но что-то удерживало её. Наконец, она вздохнула и, слегка открыв дверь, кивнула:

– Можешь... Но... – она не договорила, её взгляд всё ещё был настороженным.

Джером почувствовал лёгкую неловкость, но все же шагнул в дом. Он пересёк порог и оказался в знакомом коридоре, где запах свежей выпечки и цветочных ароматов не изменился с того дня, когда он в последний раз был здесь. Он уже был готов услышать неприятные вопросы от Карен, но вместо этого его взгляд сразу упал на Делию.

Она стояла у зеркала, держала книгу под мышкой, а её внимание было сосредоточено на каком-то текстике, который она читала. Джером не сразу осознал, что делать. Он застыл на месте, и его ноги как будто отказывались двигаться дальше. Он был в растерянности, его сердце ещё быстрее застучало от стеснения. Он вообще не знал, как вести себя в такой ситуации. С каждой секундой ему становилось всё сложнее находить слова.

Но тут Делия повернулась, и её лицо озарилось широкой улыбкой, такой теплой и ласковой, что все его волнения сразу же исчезли. Она шагнула к нему и, не скрывая своей радости, сказала:

— Я так ждала тебя, Джером! Не могла дождаться! Ты не представляешь, как я рада тебя видеть!

Её глаза блестели, а голос был полон искренней радости. Джером почувствовал, как его сердце сделало скачок. Он улыбнулся в ответ и сказал:

— Я тоже очень рад тебя видеть, Делия.

В этот момент к ним подошёл отец Делии, который всё это время стоял в стороне и с интересом наблюдал за их встречей. Мужчина был невысокого роста, с лёгкой небритостью и тёплым взглядом. Он по-отцовски внимательно осматривал Джерома, но при этом сдерживал улыбку.

— Ну, ну, что за неожиданный гость, — сказал он, слегка наклонив голову. — И что ты тут забыл, мальчик?

Делия, не успевшего ответить Джерому, тут же перебила отца, ответив с таким же задором, как и прежде:

— О, папа, я хотела бы познакомить его с вами! Это Джером, он мой хороший друг, и я подумала, что было бы здорово, если бы он познакомился с вами!

Джером застыл на месте, осознавая, что он стал частью какого-то сюрприза, который Делия готовила. Он посмотрел на неё с недоумением, но на её лице читалась такая искренняя радость, что он не мог не улыбнуться в ответ. Теперь он понял: всё это время она готовила его встречу с родителями, и это было её особенным способом показать, как много значит для неё их дружба.

Отец Делии кивнул, словно всё понял, и сделал шаг вперёд, протягивая Джерому руку.

— Ну что ж, рад познакомиться, Джером. Дидл много о тебе рассказывала, — сказал он добродушно, и в голосе его не было ни тени сомнения или недовольства.

Джером, немного нервничая, пожал руку отцу Делии. С каждым моментом ему становилось легче, потому что атмосфера в доме была тёплой и дружелюбной.

— Очень приятно, — ответил он с улыбкой.

В это время Карен, мама Делии, подошла из соседней комнаты, заметив, что к ним присоединились. Она тоже выглядела радостной, её лицо озаряла мягкая улыбка.

— О, ты пришёл, Джером! — сказала она, протягивая руки в его сторону. — Мы так рады тебя видеть. Дидл все утро говорила, что ты обязательно придёшь.

Джером почувствовал себя немного смущённо, но не мог не заметить, как по-настоящему тепло они его встретили. Это было что-то совершенно новое для него — семья, которая так искренне заботилась о его присутствии.

— Спасибо, — сказал Джером, отвечая на улыбку Карен. — Я тоже рад быть здесь.

— Ну что ж, — вмешался отец Делии, — давайте, наверное, пройдём в гостиную, а то мы тут все стоим, как не приученные. Делия, ты с нами? Или покажешь Джерому его место?

Делия, сияя, повела его вглубь дома, показывая, где они обычно сидят, а её родители последовали за ними, уже предвкушая, что этот день принесёт им.

Когда Джером и Делия устроились в уютной гостиной, обстановка казалась по-настоящему домашней. Мягкий свет от настольной лампы, плед, брошенный на кресло, и запах свежеиспечённого хлеба из кухни создавали атмосферу уюта и покоя. Джером огляделся по сторонам и заметил, как свет играет на книгах на полках и картинах на стенах.

Но вскоре его взгляд снова вернулся к Делии, которая сидела рядом с ним. Она была в необычно ярком платье с цветочными узорами, а её лицо светилось радостью. В руках она держала книгу, которая казалась для неё чем-то особенно важным. Джером не мог не задать вопрос.

— Делия, — сказал он осторожно, — ты сегодня какая-то особенно весёлая и нарядная. И что это за книга у тебя?

Спросил и тут же немного покраснел, чувствуя, что, может быть, это слишком личный вопрос. Но Делия не обиделась. Она улыбнулась и посмотрела на него с искренней добротой, как только она могла.

— О, Джером! Ты не представляешь! — воскликнула она. — Сегодня мой день рождения! Мне исполнилось восемь лет!

Джером не сразу понял. Он вспомнил, как Делия говорила, что день рождения будет позже, и теперь ему стало немного неловко. Он всё-таки не знал, что именно в этот день её праздник. Вспомнив об этом, он извиняющимся жестом посмотрел на неё.

— О, прости, я не знал! С днём рождения тебя! — сказал он, улыбаясь.

Делия лишь засмеялась в ответ и качнула головой.

— Не переживай! Я совсем не обиделась, — сказала она. — На самом деле, я давно хотела, чтобы ты пришёл на свой день рождения, но вот так получилось, что только сейчас ты пришёл. Не переживай, всё хорошо!

В этот момент к ним подошёл Джин, отец Делии, и с улыбкой сказал:

— А ещё, знаешь, Джером, книга, которую она держит — это подарок от наших гостей, свидетелей Иеговы. Вчера они были у нас, и Карен передала им письмо от Кэтрин, своей сестры и двоюродной бабушки Дидл.

Джером слегка удивился, но не сказал ничего, наблюдая за тем, как Делия гордо подняла книгу, показывая ей.

— Это «Книга Света»! — сказала она, радостно улыбаясь и поднося книгу поближе к Джерому.

На обложке книги действительно была изображена яркая иллюстрация — светящийся луч, пронизывающий тёмные облака, и слова, написанные золотыми буквами. Джером внимательно посмотрел на обложку и даже потрогал книгу.

— Это... выглядит очень красиво. Я никогда не видел такой книги, — сказал он, удивлённо разглядывая её.

Делия, не отрывая взгляда от книги, продолжила:

— Да! Это как раз то, что я всегда хотела! Она расскажет мне о свете, о том, что важно, и о том, как быть добрым.

Она перевернула книгу и начала показывать Джерому страницы, на которых были яркие картинки и текст, написанный крупным шрифтом. Джером заметил, что Делия была по-настоящему взволнована этим подарком.

— У тебя такие интересные книги, — сказал он с интересом. — Я бы тоже хотел прочитать что-то вроде этого. Может, можно будет взять её почитать?

Делия взглянула на Джерома с лёгким сомнением.

— Может быть, когда-нибудь, — сказала она, с улыбкой. — Но для начала, мне нужно самим её изучить. Это очень важная книга.

В этот момент Карен вошла в комнату с чашечкой чая, и её мягкая улыбка сразу расположила Джерома.

— Ну что, ребята, — сказала она с теплотой в голосе, — время пить чай. Заходите все в кухню, и мы отметим День Рождения Делии! У нас ещё есть небольшой сюрприз для тебя, Джером.

Мальчик удивлённо поднял брови, но не успел спросить, что это за сюрприз, как уже оказался за столом, с чашкой чая в руках. Всё было таким необычным и новым для него: дом Делии, её радость, подарок и внимание, которое она ему уделяла. Джером чувствовал себя, как в каком-то сне, где всё было особенно хорошим и тёплым.

В столовой царила теплая, уютная атмосфера. Карен уже поставила на стол горячий чай и несколько небольших угощений. На сером столе блестели фарфоровые чашки, а в воздухе витал запах свежей выпечки. Джером устроился рядом с Делией, её яркие глаза встречались с его взглядом, и, несмотря на все свои переживания, он чувствовал себя спокойно, как никогда.

Джин, отец Делии, сидел на другом конце стола, прислонившись к спинке стула. Он был человеком с солидной осанкой, всегда сдержанным и внимательным, но с каждым годом становился всё более спокойным, несмотря на его бурную карьеру. Он поднял чашку с чаем и, сделав глоток, решил немного поболтать.

— Хочу, чтобы все знали, что у меня есть друг в Вашингтоне, — начал Джин, поднимая взгляд. — Работает он в ЦРУ, и, скажем так, он знает всё, что происходит в мире. Прямо всё.

Джером несколько раз моргнул, не совсем понимая, что именно имеет в виду Джин, и через секунду, не удержавшись, спросил:

— Если ЦРУ, то значит это Джеймс Бонд?

Делия тут же рассмеялась, её смех был лёгким и звонким, как музыка. Карен улыбнулась, а Джин, казалось, чуть удивился, но вскоре тоже улыбнулся.

— О, нет, Джером, — ответил Джин с доброй усмешкой. — Это не Джеймс Бонд. Мой друг — обычный правительственный чиновник, который занимается расследованиями и аналитикой, а не спасает мир от злодеев. Он знает почти всё о людях, о том, что происходит в разных уголках мира, но, поверь, совсем не похож на супергероя.

Джером немного задумался, а затем опять поддался любопытству и спросил:

— Так если он знает всё, разве не можно ему попросить о чём-то? Типа, узнать всё про кого угодно?

Делия весело хихикнула, а Карен покачала головой, видимо, не ожидая, что разговор примет такой оборот. Джин же улыбнулся и поднял руку, как бы ограничивая их вопросы.

— Нет, Джером, — сказал он с улыбкой. — Мы не можем просто так попросить его что-то узнать. ЦРУ — это не просто так. Всё имеет свои рамки, свои правила. И даже если этот друг знает о многих вещах, он не всегда может что-то рассказать.

Джером, казалось, немного разочарованно опустил голову. Но он снова заметил, как взгляд Делии был полон того же интереса, который был и у него, когда он только спросил о Джеймсе Бонде. Всё это казалось настоящим приключением, каким-то кусочком жизни, которую они с Делией только начинали исследовать.

— Я всегда думала, что ЦРУ — это очень секретно, — сказала Делия, поднимя свои глаза к отцу, — но как-то всё-таки интересно, что у тебя есть друг там. Может быть, ты бы мог познакомить нас с ним?

Джин немного рассмеялся, но в его голосе звучала доля гордости:

— Может быть, когда-нибудь. Но для начала я хочу, чтобы ты узнала, как важно уважать границы других людей, Делия. Даже если этот друг помогает мне, он всё равно живёт своей жизнью, и, как бы это ни было интересно, он не делится с нами всеми секретами.

Джин продолжал рассказывать с увлечением, погружаясь в детали, как будто это было не просто воспоминание, а часть большой и захватывающей истории. Карен и Делия слушали его с интересом, а Джером не мог не поддаться любопытству. Он всегда думал, что взрослые люди, как Джин, живут в каком-то другом мире, полном тайн и приключений, о которых он даже не подозревал.

— Мой друг, Эрл Найт, — сказал Джин, слегка наклоняя голову и подбирая слова, — человек с характером и уникальным взглядом на мир. Он уже немолодой, но ещё полон энергии. Представьте себе, если бы вы с ним встретились, вы бы сразу поняли, что этот человек что-то знает, что другие не могут понять. Он не стремился к высоким должностям, не гонится за званиями. Он всё ещё работает в ЦРУ, но уже 20 лет на одной и той же должности. Его не интересует карьера, ему просто нравится делать свою работу. И поверьте, он делает её на высшем уровне.

Джером с интересом кивнул, представляя себе этого старого шпиона, который мог бы стать президентским секретарём, но при этом не стремился к таким высокому должностям.

— Это что-то вроде супергероя без костюма, да? — спросил он, пытаясь добавить лёгкости в разговор.

Карен засмеялась, а Делия, сидящая напротив, ухмыльнулась.

— Скорее всего, да, — ответил Джин, не замечая шутки. — Только этот супергерой на самом деле не спасает мир от злодеев. Он работает в тени, но его работа намного более сложная и важная. Он контролирует потоки информации, следит за событиями в разных уголках мира, и делает это так, что никто не замечает, как он это делает.

Делия тихо вздохнула, словно ей было интересно, но в то же время она была немного смущена от того, что в их доме говорили о таком большом мире, полном секретов. Джером тоже задумался: ему всё это казалось слишком сложным, слишком далёким от его повседневной жизни, полной друзей и беззаботных игр.

— А он вообще когда-нибудь рассказывает, что там, в Вашингтоне? — спросила Делия, играя с концом своей косы и не отрывая взгляда от отца.

Джин улыбнулся, будто это был вопрос, на который не так легко ответить.

— Эрл не тот человек, который будет делиться личной информацией. Мы с ним на пиво ходим, и, конечно же, болтаем, но только о простых вещах. Он не хочет говорить о том, что происходит на работе. Он уважает свою профессию и понимает, что его слова могут быть использованы не так, как он этого хотел бы. Он часто шутит, что гораздо интереснее наблюдать, как люди сами создают истории, чем рассказывать свои. Но, несмотря на это, он всегда оставляет ощущение, что знает гораздо больше, чем ему говорят другие.

Джером не знал, что сказать на это. В его голове рисовались образы шпионов, скрытых от всех, которые знали, как устроен мир. Он думал, что Эрл Найт должен быть одним из тех людей, которые могут раскрывать тайны, а потом молчать, потому что всё уже и так было понятно.

— Ты ведь помнишь, как я рассказывал тебе про этого человека, Карен? — обратился Джин к своей жене, усмехаясь. — Мы с ним часто встречаемся, когда я бываю в Вашингтоне. Он — тот, кто может говорить о мире, который так далеко от нас, но при этом каждый его взгляд, каждое слово имеют значение. Это необычный человек.

Джером задумался, но в его голове всё ещё крутились картинки с шпионами и секретами, о которых он даже не знал. Он был рад, что здесь, в доме Делии, было так много людей, которые не стеснялись обсуждать даже такие серьёзные вещи. И, несмотря на весь этот разговор о высоких делах, ему всё равно хотелось вернуться к чему-то простому, например, к тому, чтобы просто поговорить с Делией о том, как они вместе играли в парке или сидели в гостиной, смеясь над ничем.

— И как он, ваш друг Эрл? — наконец спросил Джером, пытаясь подытожить весь этот разговор. — Он счастлив?

Джин на мгновение замолчал, обдумывая вопрос.

— Он... скорее, умиротворён, — сказал он наконец. — Иногда счастье — это не то, что на поверхности. Это когда ты можешь спокойно делать своё дело, не переживая, что кто-то тебя осудит. А Эрл умеет быть счастливым в этом смысле. У него нет стремлений к славе или признанию. Он просто живёт так, как ему хочется.

С каждым словом о Эрле Найте мальчик становился всё более озадаченным. Слишком много разговоров о шпионах, ЦРУ и секретных операциях — казалось, что всё это выходило за рамки обычного дня в доме Делии. Наконец, не выдержав, он спросил:

— Подождите, — сказал он, наклоняя голову. — А почему вы в день рождения Делии рассказываете про какого-то друга из ЦРУ?

Джин взглянул на него с лёгким удивлением, но потом улыбнулся, как будто сам не замечал, как вышел за рамки обычных разговоров.

— О, — сказал он, смеясь. — Он сделал ей самый интересный подарок. Ты не поверишь, но Эрл Найт придумал для неё сюрприз, который она никогда не забудет, а именно — круиз по Атлантическому океану.

Джером недоуменно приподнял брови. Он ожидал услышать что-то про книгу или игрушку, но круиз? Для восьмилетней девочки?

— Подождите, круиз? — переспросил он. — Вы серьёзно?

Делия, сидящая рядом, сияла от удовольствия. Её глаза сверкали, а улыбка была настолько широкой, что казалась почти непрерывной.

— Да, круиз, — подтвердила она, не скрывая своей радости. — Папин друг договорился со своими боссами, чтобы я получила билет на круиз до Цивитавеккья, а оттуда — в Рим!

Джером был поражён. Он совсем не ожидал такого ответа. Это звучало как что-то из шпионского фильма, а не как подарок для девочки её возраста.

— В Рим?! — повторил он с изумлением.

— Да, и не просто так, — продолжила девочка. — Я отправяюсь в столицу Италии по специальному заданию. И там, знаешь, я буду играть важную роль в секретной операции. Это часть дела, которое поручили Эрлу Найту.

Джером растерянно посмотрел на Делию, но та только ухмыльнулась в ответ, как будто всё было вполне нормальным. В её глазах сверкала смесь гордости и волнения, будто она и в самом деле была частью какого-то великого плана.

— Ты серьёзно? — спросил Джером, не зная, как к этому отнестись. — Ты будешь заниматься каким-то секретным делом?

Делия кивнула с такой серьёзной миной, что Джером почти поверил, что она на самом деле готова стать частью большого шпионского мира.

— Ну да, — сказала она, немного сбавив темп. — Это как маленькая игра, но с настоящими людьми и настоящими приключениями. Папа сказал, что со слов Эрла это будет не просто отпуск, а настоящее приключение. У нас будет много всего интересного! Но я не могу рассказать всё — таковы правила.

Джин хмыкнул и добавил:

— Конечно, Дидл вряд ли будет на самом деле «работать» как шпионка. Это больше как обучающий проект. Но кто знает? Она будет в самом центре событий. Сама увидишь, — обернулся он к дочери. — Это важное событие, и ты ведь не хочешь, чтобы тебе пришлось ждать ещё несколько лет, чтобы попасть в такие места, не так ли?

Карен, сидевшая рядом, молча слушала, её лицо было спокойным, но в глазах было что-то такое, что говорило о её спокойной уверенности в происходящем. Джером заметил, как она поджала губы, словно решала что-то важное для себя.

— Это будет замечательная поездка, Дидл, — сказала она мягко. — Ты должна запомнить её на всю жизнь.

Джером, всё ещё ошеломлённый тем, что происходит, не мог поверить в эти слова. Он не знал, что думать. Всё казалось таким нереальным, и в то же время — завораживающим. Секретные операции, круизы, Рим... Это было совершенно не то, о чём он обычно думал, когда думал о приключениях.

— А... как это вообще происходит? — спросил он, пытаясь понять. — Ты просто поедешь туда с Эрлом Найтом? И будешь там что-то делать?

Делия рассмеялась, как будто этот вопрос был слишком наивным.

— Нет, конечно, — ответила она. — Мы поедем с другими людьми, но они все будут частью той самой операции. Я буду заниматься... ну, разными вещами. Не могу говорить обо всём, потому что это секрет. Но думаю, ты когда-нибудь сам узнаешь. Когда ты вырастешь, тебе тоже предложат что-то интересное.

Джером молча кивнул. Всё это казалось слишком сложным, слишком большим и важным для его маленького мира. Но в глубине души он вернулся к той странной женщине в синем платье, которая незадолго до того, как он зашёл в этот дом, встретила его тогда на пороге и закрыла перед ним дверь. Почему она говорила с ним по-французски? И что это вообще за женщина такая?

Он не успел ещё полностью погрузиться в свои размышления, как вдруг дверь в столовую распахнулась, и на пороге появилась та самая женщина, но теперь она была одета не в синее платье, а в коричневый выходной костюм, состоящий из куртки и брюк. Она выглядела так же уверенно, как и прежде, и её причёска каре, придававшая ей строгий вид, осталась без изменений. Она вошла в столовую с лёгкой грацией, как будто её появление не вызывало сомнений в том, что она здесь совершенно к месту.

Джером поднял взгляд и заметил, что женщина подошла к Джину, но теперь она уже говорила не по-французски, как в тот момент, когда встретила мальчка, а на английском, причём без какого-либо акцента.

— Чемоданы для Делии уже собраны, — сказала она, обращаясь к Джину. — Теперь девочка должна одеваться и поехать со мной в порт Манхэттена. Там мы сядем на круизный лайнер, который отправляется в Европу.

Джером застыл на месте. Всё, что происходило, звучало настолько странно, что ему даже не хотелось верить. Он быстро оглядел всех присутствующих, пытаясь понять, как они реагируют на слова этой женщины. Делия выглядела абсолютно спокойной, её глаза блескали с интересом, как будто она была в предвкушении чего-то важного.

— Подождите, — выдохнул Джером, не сдержавшись. — Почему вы вообще говорите об этом? Куда Делия поедет? И кто вы? — последний вопрос он адресовал лично женщине.

Женщина, не обращая внимания на его вопросы, продолжила, как будто не заметила его удивления.

— Всё готово, — продолжала она, обращаясь к Делии. — Тебе нужно поспешить. Мы не можем опоздать на корабль.

Делия кивнула, вставая из-за стола. Джером всё ещё не мог поверить в происходящее.

— Подождите, — снова сказал он, поворачиваясь к Джину. — Почему она говорит об этом, как будто это что-то обычное? Разве вы не собираетесь объяснить мне, что происходит?

Джин отложил ложку, посмотрел на Джерома и слегка улыбнулся, как будто всё это было заранее предусмотрено.

— Джером, — сказал он мягким голосом, — это не совсем то, о чём ты думаешь. Эта женщина — частный агент, которую прислал сюда мой друг Эрл Найт. Она сопровождает Дидл на её пути. А то, что ты слышал, — это её работа. Она организует эту поездку.

Джером почувствовал, как его пальцы сжались вокруг края стола. Всё, что он только что услышал, начинало складываться в нечто совершенно невероятное. Он пытался понять, что происходит, но чем больше он думал, тем меньше ему удавалось найти логическое объяснение.

— Но... это всё слишком странно! — почти крикнул Джером. — Она говорила со мной по-французски, а теперь всё так серьёзно и официально?

Женщина, стоявшая у двери, снова посмотрела на Джерома и слегка улыбнулась, её лицо оставалось таким же спокойным, как и прежде.

— Мы используем разные языки для разных целей, — сказала она, мягко, но с авторитетом. — Когда вы встречаетесь с людьми, которых не знаете, важно иногда быть наготове. Не всегда можно говорить на одном языке.

Джером задумался, глядя на неё. Это объяснение ничего не проясняло, но он чувствовал, что от этой женщины невозможно получить всё, что ему хотелось бы узнать. Всё в её поведении и речи говорило о том, что она точно знала, как управлять ситуацией и как оставлять людей в неведении.

Делия, между тем, уже одевалась, и Джером понял, что, возможно, он не успеет узнать ответы на все свои вопросы, если не действовать быстро. Он подошёл к ней и тихо спросил:

— Делия, ты уверена, что это всё безопасно? Ты едешь с этой дамочкой, и... что с этим связано?

Делия обернулась и встретилась с его взглядом. Её улыбка была спокойной, но в её глазах была какая-то глубокая решимость, которую Джером не мог понять.

— Да, Джером, я уверена. Это просто путешествие. И, может быть, даже приключение. Но не переживай, всё будет хорошо.

Женщина в коричневом костюме, заметив их разговор, подошла к Делии и мягко положила руку на её плечо.

— Время идти, — сказала она. — Мы должны идти на корабль.

Джером стоял, не зная, что делать. Его мысли снова блуждали в поисках ответа, но он всё ещё не мог понять, что происходит в доме Делии. Почему всё это было так странно и загадочно?

В следующее мгновение он понял, что Делия может уехать и он, возможно, больше никогда её не увидит. Внутри него что-то оборвалось, и это ощущение стало таким сильным, что он без раздумий бросился к девочке, взял её за руку и, глядя в её глаза, сказал, что не может отпустить её.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала одна, — говорил он, голос его дрожал от напряжения. — Ты не должна оставаться с этой женщиной, я хочу быть с тобой. Я буду с тобой до конца, обещаю.

Все взрослые, присутствующие в комнате, словно сговорившись, начали смеяться или переглядываться, как если бы услышали что-то совершенно нелепое. Джин, отец Делии, скривил губы, как будто не верил своим ушам.

— Джером, — сказал он с изумлением, — ты, что, с ума сошел? Ты ведь не знаешь, с кем ты хочешь поехать. Это не игра, а настоящая операция, а не приключенческий тур по Европе! Ты должен понять, что ты не готов к этому.

Карен, мать Делии, перегнулась через стол и встряхнула головой.

— Слишком поздно, Джером. Это не просто путешествие. У твоего возраста нет места для таких авантюр. Ты не понимаешь всей серьёзности.

Но в тот момент Делия, которая до этого молча наблюдала за всей ситуацией, наконец заговорила. Её лицо озарилось лёгкой, загадочной улыбкой. Она спокойно подняла руку и посмотрела на своих родителей, как бы заверяя их в том, что всё в порядке.

— Папа, мама, — сказала она, её голос был мягким, но твёрдым, — это моя секретная операция, и я хочу, чтобы Джером был со мной. Это мой день рождения, и я выбираю, как мне его провести. И я хочу, чтобы он был рядом.

Джин и Карен мгновенно замолчали, их взгляды переплетались между собой, словно они пытались понять, что теперь делать. Казалось, их дочь сделала заявление, от которого они не могли отмахнуться, и ей нельзя было просто отказать.

— Но, Дидл, это опасно, — пробормотал Джин, хотя в его голосе уже не было той уверенности, которая была раньше. — Ты не понимаешь, что это за операция?

Делия чуть прищурилась и, повернув голову к Джерому, вновь взглянула ему в глаза, её улыбка была уверенной, как никогда.

— Я понимаю, — ответила она. — Я всё понимаю, но это моё решение. Я хочу, чтобы Джером был рядом. Он мой друг. И я хочу, чтобы он был со мной.

Молчание в комнате стало почти невыносимым. Джин и Карен переглянулись, и в их взгляде можно было прочитать, что они знают: если Делия так решила, то изменить её решение почти невозможно. А Джером, стоя рядом с ней, почувствовал, как его сердце сжалось от волнения. Это было настоящее приключение, и он собирался быть частью этого.

— Хорошо, — наконец сказал Джин, вздохнув. — Если ты так хочешь, то пусть будет по-твоему. Но ты должна понимать, что это не просто прогулка по городу. Ты берёшь на себя ответственность, а Джером тоже. Он должен быть готов ко всему.

Карен, хоть и с некоторым сопротивлением, также кивнула. Она всё ещё была не в восторге от такой идеи, но в глазах Делии она прочла что-то неуловимое — решимость, которую невозможно было победить.

Джером почувствовал, как внутри его растёт ощущение важности. Он не был готов к тому, что всё это было бы так серьезно, но для него это было неважно. Важно было то, что Делия доверяла ему. И он не мог её подвести.

— Спасибо, — сказал он, тихо, но уверенно. — Я буду рядом с тобой. Обещаю.

Женщина в коричневом костюме, которая всё это время стояла в стороне, наблюдая за происходящим, наконец вмешалась.

— Мы теряем время, — сказала она, её голос был тихим, но полным авторитета. — Чемоданы уже собраны, и нам нужно двигаться.

Делия кивнула, встала и подошла к Джерому.

— Пойдём, — сказала она, как будто они уже были знакомы с этим местом и моментом. — Мы успеем на корабль.

Джером почувствовал, как его сердце бьётся быстрее. Этот момент был важным, поворотным. Он ещё не знал, что его ждёт впереди, но был готов пройти через всё ради того, чтобы быть рядом с Делией.

Джером, Делия и женщина с чемоданом, которую он всё так же не мог до конца понять, направлялись к выходу из дома. Они шли молча, лишь тихие шаги эхом отзывались по холл, и Джером ощущал, как напряжение в воздухе росло с каждым шагом. Казалось, что мир вокруг замедлил свой ход, и каждый звук становился громче.

Когда они подошли к двери, Джером оглянулся через плечо. Он заметил, как Карен, сидя на диване, утирала слёзы, и это зрелище тронуло его больше, чем он мог бы ожидать. Мать Делии тихо плакала, её плечи слегка сотрясались от затаённого горя.

— Это она отпускает свою дочь... в опасность, — думал Джером, сжимающий свою руку рядом с Делией, как будто пытаясь передать ей хотя бы часть поддержки, которую Карен, похоже, не могла дать.

— Мама... — позвала Делия, поворачиваясь к ней. Её голос был мягким, но твёрдым. — Не переживай. Я всё сделаю как нужно. Ты знаешь, я не одна.

Карен подняла глаза на дочь, её лицо было полным боли и недосказанных слов, но она кивнула. На мгновение ей, казалось, было сложно что-то сказать, но потом она подошла к Делии, обняла её и тихо прошептала:

— Дидл, дорогая, я... я просто не знаю... что будет дальше.

— Всё будет хорошо, мама, — уверенно ответила Делия, крепко обнимая её в ответ. — Это просто часть моей жизни, которую мне нужно пройти. Ты всегда будешь рядом, даже если нас разделит большое расстояние.

Джером, стоя рядом, почувствовал, как тяжело становится дышать. Он стоял в стороне, понимая, что это момент, в котором не должно быть вмешательства. Это было между матерью и дочерью, между прощанием и новым началом.

Карен отстранилась, её глаза были влажными, и она глубоко вздохнула, как бы собираясь с силами.

— Возвращайся, пожалуйста, целой и невредимой, — сказала она, снова утирая слёзы. — И не забывай... ты моя дочка.

Делия снова кивнула и, нежно улыбнувшись, сказала:

— Я всегда буду помнить. И ты тоже.

С этими словами Делия, не оборачиваясь, пошла к двери, Джером последовал за ней. Женщина с чемоданом тихо прошла мимо, как будто понимая, что этот момент для семьи Делии был важным. Она только слегка кивнула в знак уважения и продолжила свой путь, не вмешиваясь в чувства, которые витали в комнате.

Джоу Тьюсон в роли Джилл Валентайн

Как только они вышли на улицу, они тотчас ощутили свежий и холодный ветерок за порогом. На горизонте горели первые лучи солнца, окрашивая небо в розовый оттенок. Это утро было не похоже на другие, оно казалось необычным, даже магическим.

Джером шагал рядом с Делией, чувствуя странное чувство пустоты и одновременно ожидания. Всё, что произошло, казалось каким-то сном, а теперь, когда они стояли на пороге неизвестности, перед ними открывался новый, таинственный мир.

— Ты не боишься? — спросил Джером, посмотрев на неё.

— Нет, — ответила Делия, её голос был спокойным и уверенным. — Мы с тобой везде справимся. Ты же сказал, что будешь со мной до конца.

Он улыбнулся, хотя внутри всё было не так просто. Джером ещё не осознавал всей серьёзности ситуации, но он точно знал, что не отпустит её. Неважно, что было впереди, он был готов пройти этот путь.

Женщина с чемоданом открыла дверь машины, и они сели внутрь. Шум мотора, быстрое движение машины, все эти моменты слились в один поток. Джером смотрел на Делию, которая сидела рядом, её лицо было серьёзным, но в глазах читалась уверенность.

Пока машина ровно и плавно двигалась по шоссе, Джером украдкой смотрел на затылок женщины-агентши. Её причёска каре не двигалась, как будто каждый волос был неподвижно зафиксирован. Она не произнесла ни слова с того момента, как села за руль, и её абсолютное спокойствие казалось Джерому ещё более загадочным.

— Знаешь, — тихо произнёс он, наклонившись к Делии, — это всё... немного странно. Как в каком-то фильме. Едем куда-то с секретной агентшей... Это вообще нормально?

Делия повернулась к нему и улыбнулась своей фирменной загадочной улыбкой.

— А что такое «нормально», Джером? Иногда надо просто довериться тому, что происходит.

— Да, но... — Он понизил голос, хотя в машине и так было тихо. — Ты вообще знаешь, кто она? Как её зовут?

— Её зовут Джоу Тьюсон, — спокойно ответила Делия. — Она работает с моим папой. Ну, вернее, с его другом, который работает в ЦРУ.

— Она странная, — пробормотал Джером, продолжая смотреть на женщину за рулём. — Почему она молчит? Почему говорит на разных языках?

Делия задумчиво посмотрела на него.

— Может, она просто думает, что так безопаснее. Ты же видел, как она разговаривала с моими родителями. Всё по делу. Думаю, она просто профессионал.

Джером хотел было что-то ответить, но его отвлёк голос самой Джоу Тьюсон, который раздался неожиданно громко:

— Мы почти приехали. Порт впереди.

Джером подскочил на сиденье, словно его поймали на месте преступления. Он уставился на Джоу, пытаясь понять, заметила ли она их разговор. Женщина, казалось, совсем не обратила внимания, полностью сосредоточившись на дороге.

— Слушай, Джером, — сказала Делия, пытаясь вернуть его внимание, — ты ведь сам решил поехать. Значит, ты тоже часть этой истории. Просто расслабься, ладно?

— Легко сказать, — пробормотал он, смотря в окно. Вдалеке уже виднелись огромные краны и корабли, вырисовывавшиеся на фоне утреннего неба. — А ты точно знаешь, зачем мы здесь? Ты ведь правда не шутишь насчёт секретного задания?

Делия чуть пожала плечами.

— Ну... мне объяснили, что это не совсем задание. Скорее, важная миссия.

— Важная миссия? Для восьмилетней девочки? — недоверчиво спросил он.

Делия засмеялась, но в её глазах мелькнуло что-то серьёзное.

— Иногда даже восьмилетние девочки могут делать то, что взрослые не могут. Ты ведь сам говорил, что я особенная, да?

Джером покраснел.

— Ну, я это имел в виду немного... не так.

— Но ты был прав, — мягко сказала Делия. — Просто поверь мне.

Машина остановилась. Джоу Тьюсон вышла первой и обошла машину, чтобы открыть дверцу для детей.

— Выходим. Лайнер уже ждёт, — сказала она ровным, холодным голосом.

Джером и Делия выбрались наружу. Перед ними возвышался огромный белоснежный лайнер, сверкающий на солнце. Люди с чемоданами сновали туда-сюда, и было сложно поверить, что эта сцена — часть какого-то секретного задания. Джером вздохнул, глядя на всё это великолепие.

— Ну что, Джером? — тихо спросила Делия, глядя на него. — Ты со мной?

Он посмотрел на неё, а потом на лайнер. Страх, неуверенность и желание защитить её смешались в одну странную эмоцию.

— Конечно, с тобой, — наконец сказал он. — Что бы это ни было.

Джоу, Делия и Джером зашли в небольшой ресторанчик в порту, чтобы скоротать время до посадки. Мягкий звон колокольчика на двери возвестил об их входе, и добродушный официант проводил их к столику у окна, откуда открывался вид на сверкающую гладь воды и величественный лайнер.

Джоу села первой, заняв место так, чтобы видеть вход и большую часть зала. Делия уселась напротив, облокотившись на столик и мгновенно заинтересовавшись яркими морскими флажками за окном. Джером осторожно опустился на стул рядом с сестрой, пытаясь выглядеть спокойным, хотя он всё ещё чувствовал лёгкое беспокойство от присутствия Джоу.

— Вот ваше меню, мадам, — сказал официант, аккуратно положив его перед Джоу. — Желаю приятного аппетита.

Джоу вежливо кивнула и развернула меню. Её лицо оставалось невозмутимым, но Джером заметил, как уголок её рта слегка дёрнулся. Едва она начала читать список блюд, её голова слегка покачивалась из стороны в сторону, словно в ответ на внутренний монолог.

— Что-то не так? — спросила Делия, перегнувшись через стол и пытаясь заглянуть в меню. — У них что, только рыба?

— Нет, — отозвалась Джоу после паузы. — Но их выбор... весьма сомнительный.

— О, да ладно вам, — вздохнула Делия. — Вы же не собираетесь есть что-то сверхъестественное. Просто закажите пиццу или что-то вроде того.

Джоу подняла взгляд от меню и оценивающе посмотрела на Делию, её выражение лица оставалось серьёзным, но в глазах мелькнуло что-то похожее на усталую терпимость. Делия только пожала плечами, а Джером рассмеялся.

— Я предпочитаю выбирать место, где знаю, что всё безопасно, — произнесла Джоу, аккуратно складывая меню и кладя его на стол.

— Безопасно? — Делия издала протяжный вздох, словно это было слово из другой вселенной. — Мы же в ресторане, а не на секретной миссии. Что может быть опасного в бургере?

— Если бы ты знала, сколько вещей может быть опасными даже в самых обычных местах, ты бы изменила своё мнение, — сухо ответила Джоу, но в её голосе слышалась доля иронии.

Делия скрестила руки на груди, качая головой.

— Вы всё усложняете, Джоу. Это же просто еда! Мы тут, чтобы немного расслабиться перед отплытием, а не анализировать риски каждого блюда. Джером, скажи ей!

Джером, который всё это время старался не встревать, наконец не удержался и рассмеялся.

— Она права, Джоу. Мы находимся в одном из самых оживлённых мест города. Если бы еда здесь была опасной, у ресторана бы точно не осталось клиентов.

Джоу бросила на него взгляд, полный сомнения, но смягчилась.

— Ладно, — произнесла она. — Только без экспериментов, хорошо?

Делия всплеснула руками, как будто выиграла спор века.

— Отлично! Тогда я заказываю тартар из тунца, а Джером пусть берёт что-нибудь скучное, как всегда.

— Это не скучно, — запротестовал Джером. — Просто... я люблю простую еду. Пасту с соусом, например.

Джоу, наблюдая за их оживлённым диалогом, впервые за долгое время позволила себе улыбнуться.

— Хорошо. Тогда я закажу салат. Это достаточно «безопасно», не так ли? — сказала она, поднимая руку, чтобы подозвать официанта.

Когда официант подошёл, они сделали свои заказы, и атмосфера за столом немного разрядилась. Делия, довольная своей победой, принялась болтать о том, как она собирается исследовать каждый уголок корабля, как только они на него поднимутся. Джером, сдерживая улыбку, кивал, слушая её, но взгляд Джоу время от времени устремлялся к окну.

— Вы точно уверены, что всё в порядке? — тихо спросил он, уловив её напряжение.

Джоу ответила не сразу, будто взвешивала, стоит ли делиться своими мыслями.

— Просто привычка, — ответила она наконец. — Всегда проверять окружение. Лучше перестраховаться.

Джером посмотрел на неё серьёзно, но промолчал. Где-то в глубине души он чувствовал, что у Джоу есть основания быть настороже.

Когда принесли заказ, Делия радостно уткнулась в свою тарелку с тартаром, а Джером начал ковырять пасту, явно обдумывая что-то своё. Джоу, медленно размешивая кофе, продолжала смотреть в окно. Она будто что-то высматривала, и этот взгляд казался тяжёлым, как и предстоящий круиз, обещавший быть чем-то большим, чем просто путешествием.

Время тянулось медленно. Полчаса до посадки казались вечностью, особенно для детей, которых влекло неизведанное и обещание приключений. Ресторан был наполнен мягким светом, запахи кухни витали в воздухе, а за окном шли последние приготовления к отплытию. Корабль величественно стоял на горизонте, его силуэт плавно отражался в воде, и для Джерома это зрелище было одновременно завораживающим и тревожным.

Делия, с удивлением обнаружившая, как вкусно ей пришлась сырая рыба, невозмутимо насаживала на вилку очередной кусочек, наслаждаясь каждой деталью.

— Это потрясающе! — сказала она, не отрываясь от тарелки. — Ты даже не представляешь, как я рада, что попробовала это!

Джером с улыбкой следил за её энтузиазмом. Он был рад, что она так легко находит радость в простых вещах. Но сам он был более сдержан в своём восприятии. Он спокойно жевал пасту, поглядывая то на Делию, то на Джоу, которая оставалась в своём обычном настроении: собранной и сосредоточенной.

— Ты не хочешь попробовать? — предложила Делия Джо, заметив, что та даже не прикоснулась к своему салату. — Ты ведь всегда говоришь, что предпочитаешь простое.

Джоу, не обращая внимания на её комментарий, подняла взгляд, и на её лице мелькнуло едва заметное выражение, которое могло бы быть сочувствием или, возможно, усталостью.

— Я не голодна, — ответила она тихо, но всё же добавила с лёгкой улыбкой: — Хотя, возможно, когда мы доберемся до Италии, я буду готова к чему-то более интересному.

Джерому хотелось что-то сказать, но он промолчал, предпочитая не углубляться в разговоры, которые могли бы снова настроить Джоу на серьёзный лад. Он знал её стиль — она не любила обсуждать детали, которые могли бы вывести на поверхность те самые невысказанные вещи, которые все они, вероятно, держат в голове.

— Посмотри на этот корабль, — сказал Джером, кивая в окно. — Неужели мы на нём плывём? Это так огромно...

Делия быстро приподняла голову, глядя в окно, а её лицо сразу же преобразилось от любопытства.

— Я не могу дождаться, чтобы увидеть, что внутри! Там будут настоящие каюты с балконами, и, наверное, крытый бассейн! А что если они даже устроят для нас экскурсии по островам, куда мы будем заходить?

— Возможно, — ответила Джоу, словно размышляя вслух, — но ты ведь понимаешь, что путешествие — это не только отдых.

Делия с интересом смотрела на неё, но Джоу не продолжила. Вместо этого она снова вернулась к своему чашке кофе, а её глаза ненадолго затуманились, как если бы она что-то вспоминала. Это не прошло незамеченным для Джерома, который тоже чувствовал, что в её словах была скрытая угроза или просто беспокойство.

Тем временем официант подошёл, забрал пустые тарелки и принес счёт. Делия, похоже, совсем не беспокоилась об этих мелочах и просто пожала плечами.

— Мы ведь поедем в Италию, да? — сказала она, радостно поглядывая на Джерома. — Может быть, попробуем настоящую пасту там? Или ты снова закажешь что-то «неинтересное»?

— Зачем тогда ехать в Италию? — Джером слегка усмехнулся. — Там нам точно предложат лучшую пасту в мире. А здесь... просто нужно было что-то съесть, чтобы убить время до посадки.

Джоу, поставив кофейную чашку на стол, снова взглянула на окно, как будто что-то привлекло её внимание.

— Время — это не то, что можно просто так убивать, — произнесла она тихо, её голос был почти не слышен среди шума ресторана.

Джером хотел было ответить, но тут же понял, что это, вероятно, была очередная заготовка Джоу, и лучше было бы не углубляться в этот разговор. Она всегда говорила так, будто что-то скрывала, хотя сама никогда не раскрывала подробностей своих мыслей.

Время всё шло. За окном порта жизнь бурлила, но вот наступил момент, когда им пришлось покидать ресторан. Они встали из-за стола, а Делия, весело подмигивая, потянула Джерома к выходу. Джоу шла последней, её шаги были плавными, но как будто чуть замедленными, будто её что-то тянуло задержаться.

— Поехали, Джером! — закричала Делия, с нетерпением оглядываясь на неё. — Мы не можем опоздать на наш корабль!

Когда они вышли из ресторана, погода за окном была исключительно солнечной, и жаркие лучи света отбивались от воды в порту, заставляя всё вокруг искриться и сиять. Портовый шум стих, оставив лишь лёгкий ветерок, который шевелил волосы на голове Делии и слегка поглаживал лицо Джерома. Он невольно замедлил шаг, как вдруг заметил, как Джоу Тьюсон, идя в их компании, из-под пальто вытащила пистолет. Он был аккуратно вытянут и поблёскивал на солнце, как если бы сама Джоу наслаждалась моментом, когда холодное оружие блестело в её руке.

Она мгновенно убрала пистолет в кобуру, как будто ничего не произошло, и продолжила шагать, не обратив внимания на удивлённые взгляды прохожих.

Джером, наблюдая за её движениями, почувствовал знакомое ощущение, как будто он уже где-то видел нечто похожее. И тут его осенило.

— Подожди, — сказал он, остановившись на секунду, — ты ведь похожа на Джилл Валентайн из «Резидент Эвил»!

Джоу замедлила шаг, но не обернулась, лишь слегка поморщилась, услышав его слова. Она всегда была весьма терпима к людям, но с шутками о себе дело обстояло иначе.

— Джером, — тихо, но с лёгкой угрозой в голосе произнесла она, — не заставляй меня чувствовать себя как герой компьютерной игры.

Джером даже немного удивился её реакцией. Он, конечно, не имел в виду ничего плохого, просто эта ассоциация пришла ему в голову на волне неожиданных впечатлений от её действий. Он всегда считал Джоу сильной и уверенной женщиной, а вот Джилл Валентайн из игры как раз обладала такими же чертами.

Делия, конечно, не могла пройти мимо такого комментария. Она взорвалась смехом, который привлёк внимание нескольких прохожих.

— О, это гениально! — хихикала она, чуть не падая от смеха. — Джилл Валентайн! Так вот кто ты! Правда, ты не особо разговариваешь с зомби, но в остальном очень похоже!

Джоу продолжала идти молча, но на её лице можно было заметить, как она сдерживает улыбку, хотя её взгляд оставался твёрдым и немного холодным.

— Я не зомби-убийца, — наконец, сдержанно сказала она, — и мне не нравится, когда меня сравнивают с персонажами видеоигр.

— Ну ладно, ладно, извини, — быстро согласился Джером, хотя его глаза продолжали блеск шутливой искры. — Я не хотел тебя обидеть, просто ты реально выглядишь как она.

Делия, всё ещё смеющаяся, пыталась взять себя в руки, но её радость была настолько искренняя, что даже Джоу не смогла полностью скрыть усмешку.

— Ты знаешь, — продолжала Делия, возвращая в разговор немного своего энтузиазма, — если бы ты только начала бегать по крышам и стрелять из пулемётов, я бы точно поверила, что ты и есть Джилл Валентайн.

Джоу закатила глаза, но её лицо мягчало. Она не была против того, чтобы посмеяться над собой, хотя и предпочитала держать своё серьёзное и профессиональное лицо в любых ситуациях. Она поглядела на Делию с лёгкой улыбкой.

— Если ты продолжишь так хихикать, я начну думать, что ты тоже готова к приключениям, — поддразнила её Джоу.

— О, я всегда готова! — весело ответила Делия, почти подпрыгнув на месте. — Ты ведь не думала, что я не смогу стать героем? У меня уже есть опыт. Помнишь, как я спасала Джерома от чёрного кота в парке? Это тоже было героическое дело!

Джером поднял глаза к небу, устало покачав головой.

— Это не считается, Делия. Чёрные кошки не такие уж и опасные, поверь мне.

— А кто сказал, что ты знаешь все секреты моего храброго сердца? — ответила она, с улыбкой подмигнув ему.

Они продолжили идти к кораблю, и разговоры понемногу стихли, но в воздухе всё ещё витала лёгкая, игривая атмосфера. Джером чувствовал, что это путешествие, которое казалось таким обычным, обернётся чем-то важным. Взгляд Джоу, её настороженность и поведение всё время напоминали ему, что вокруг может быть гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Но пока он не мог понять, что именно скрывает этот круиз.

— Корабль там, — сказал он наконец, показывая на огромный лайнер, который стоял у пирса, подготавливаясь к отплытию. — Давайте не опоздаем.

Джоу кивнула, взгляд её был вновь сосредоточен, и она сделала шаг вперёд, а Делия, продолжая своё шутливое настроение, быстро побежала за ней, не забыв оглянуться и подмигнуть Джерому.

Когда они подошли к трапу, солнце уже начало клониться к горизонту, окрашивая небо в мягкие оранжевые и пурпурные оттенки. Портовый шум становился всё тише, а впереди стоял гигантский круизный лайнер, чьи яркие огни уже начали мигать, создавая эффект волшебного сияния. Ступая по деревянной палубе, Джером ощущал, как внутри него растёт возбуждение и лёгкое напряжение — всё это было ново и одновременно знакомо.

Делия, не выдержав, взяла его за руку и потянула вперёд.

— Смотри, Джером! — воскликнула она, указывая в сторону палубы. — Ты только посмотри, как это всё блестит! Кажется, что мы на космическом корабле, а не на обычном лайнере!

Джером лишь кивнул, его взгляд был сосредоточен на трапе, по которому им предстояло подняться. Он всегда был немного насторожен в таких ситуациях. Но Делия, как всегда, была полна энергии и веселья, с лёгкостью отбрасывая все сомнения.

И вот они подошли к группе людей, стоявших в очереди для проверки билетов. В толпе были путешественники разного возраста: старики с чемоданами, молодые пары, группы с детьми. Но самыми яркими фигурами были два седых мужчины, стоящих рядом с металлическим столом. Оба были в белых формах, с широкими усами и суровыми лицами, напоминающими морских волков.

Они смотрели на толпу с какой-то невидимой настороженностью, проверяя билеты с таким профессионализмом, будто это была их повседневная рутина. Когда очередь подошла, один из них взял билеты у Джоу Тьюсон с коротким кивком. Её лицо, как всегда, было спокойным, даже несколько холодным, когда она передавала документы.

— Всё в порядке, — сказал седой мужчина, оценивая их взглядом. Его голос был низким и хриплым, как у человека, привыкшего к морскому ветру. — Приятного путешествия, — добавил он, прежде чем передать билеты обратно.

Джерому не понравился его взгляд, но он не стал ничего говорить. Джоу, казалось, не заметила ничего необычного. Делия же только что-то невнятно пробормотала о том, как в восторге от корабля, и побежала к трапу, с энтузиазмом указывая на каждый уголок.

— Как только мы окажемся на борту, я сразу же найду место на верхней палубе! — сказала она, скользя взглядом по роскошному окружению. — Нужно посмотреть на всё с высоты!

Джером с улыбкой последовал за ней, вдыхая воздух, который, казалось, был пропитан солью и ветром с моря. Всё было как в кино: люди поднимались на борт, их лица освещались огнями корабля, а в воздухе витала эта особая атмосфера большого путешествия.

Когда они оказались на палубе, их встретили несколько экипажей, приветливо улыбаясь, и повели по коридорам в сторону их кают. Корабль был невероятно величественным, с мраморными полами и золотыми элементами декора. Всё было выполнено с изысканным вкусом, и даже деловой стиль Джоу, казалось, гармонировал с этим роскошным окружением.

— Вау, вот это да, — прошептала Делия, осматриваясь по сторонам. — Как здесь красиво! Мы на самом деле попали в сказку, Джером! Ты только посмотри на эти хрустальные люстры!

Джером с интересом смотрел на неё, но его мысли снова возвращались к странному ощущению, которое возникло, когда они показывали свои билеты. Всё казалось слишком гладким, слишком идеальным. И почему-то этот «морской волк» с усами оставил у него чувство, что за этим путешествием может скрываться нечто большее, чем просто отпуск.

Джоу шла впереди, её шаги звучали уверенно и решительно. Джером почувствовал, что она не просто идет по этому кораблю как туристка. Она знала, что здесь скрывается нечто важное.

— Мы скоро будем в нашей каюте, — сказала она, оглядываясь на своих спутников. — Но пока нам нужно ознакомиться с кораблём. Все это не случайно.

Джером удивлённо посмотрел на неё.

— Что ты имеешь в виду? Здесь ведь всё так красиво, всё в порядке.

Джоу чуть наклонила голову и остановилась, её взгляд стал более серьезным.

— Понимаешь, Джером, иногда за идеальной картинкой может скрываться совсем не то, что ты ожидаешь. Лучше быть готовым ко всему.

Джером молчал, но его сердце забилось чуть быстрее. Когда последние пассажиры поднялись на борт, корабль постепенно оживал. На палубах появились первые стюарды, которые помогали с вещами, а другие уже активно готовились к отплытию. Атмосфера на борту была наполнена предвкушением — как у туристов, так и у членов экипажа. Казалось, что весь мир, включая синие просторы океана и гордую стать корабля, сосредоточился здесь, на этом огромном судне, готовом к великому путешествию.

Джоу, Делия и Джером стояли у перил, наблюдая, как с пирса отрываются последние стальные канаты. Погода была безупречной — тёплый ветер слегка трепал волосы, а огни Манхэттена всё еще мерцали вдали, создавая иллюзию того, что город не отпускал свой корабль. Они наслаждались моментом, готовясь к долгому плаванию, когда к ним подошёл морской офицер.

Его форма была безупречно вычищена, и на плече сверкала золотая эполетка. Он был среднего возраста, с тёмными глазами, в которых читалась некоторая таинственность. Когда он подошёл, его лицо было напряжённым, словно он вот-вот собирался что-то важное сообщить. Он остановился прямо перед Джоу и, заметив, что все трое его слушают, чуть наклонился вперёд.

— Могу я рассказать вам одну историю? — спросил он с таким энтузиазмом, что его слова почти неслись, как свежий морской бриз. — О том времени в Америке, когда ещё не было телевидения?

Джером удивлённо поднял брови. Он не ожидал встретить на борту корабля кого-то, кто бы решился рассказать странную, но, видимо, захватывающую историю. Делия с интересом посмотрела на офицера, её глаза были полны любопытства.

— Конечно, расскажите, — сказала она, улыбаясь. — Мы только что сели на борт, так что, думаю, самое время для какой-нибудь старой доброй истории.

Офицер быстро огляделся, убедившись, что вокруг не слышат, и тут же начал говорить, почти не задерживая дыхания, как будто готов был рассказать всё сразу.

— Это было в конце двадцатых годов, — начал он. — В то время в Америке не было ни телевизоров, ни мобильных телефонов. Но у людей были другие способы развлечения, и они знали, как создавать историю в своей жизни. Однажды один очень известный иллюзионист, по имени Мерлин Фуллер, придумал нечто невероятное — он установил сеть секретных пиратских радиостанций, которые вещали по всему восточному побережью. Сначала никто не знал, кто он, и люди просто смеялись, когда слышали таинственные радиопередачи о загадочных исчезновениях людей и исчезнувших кораблях, которые якобы столкнулись с водными чудовищами. Но вскоре стало понятно, что эти истории вовсе не выдумки. Это был тот самый момент, когда произошли события, которые навсегда изменили ход истории.

Офицер говорил быстро, так, как будто не хотел, чтобы кто-то его перебил, словно каждое слово было ценным и должно было найти своё место в этом рассказе.

— Однажды Мерлин исчез, — продолжал он, его голос становился всё более взволнованным. — Его следы потерялись в самом сердце Атлантики, в районе, который сейчас называют «Треугольник Бермуд». Никто не знал, куда он пропал. Но его радиопередачи продолжали выходить в эфир, даже после того, как его объявили пропавшим без вести.

Джером стоял, прислушиваясь к каждой детале, пытаясь понять, насколько правдоподобна эта история. Делия тоже была поглощена рассказом, её глаза широко раскрылись, и она чуть ли не затаила дыхание.

— И что же произошло дальше? — спросила она с нетерпением. — Как это связано с кораблями и исчезновениями?

Офицер замолчал на мгновение, будто размышляя, стоит ли продолжать или остановиться. Когда он снова заговорил, его голос стал тише, почти шёпотом.

— Это было не просто исчезновение. История продолжалась. Говорят, что Мерлин на самом деле открыл нечто, что могло бы сделать возможным нечто страшное — путешествия через время. Но никто так и не узнал, что он знал. Однако спустя годы, в начале пятидесятых, были найдены старые записи, где говорилось, что одна из его радиостанций ещё работала. И, знаете, что там было? Два человека... две фигуры, чьи имена связаны с исчезновением множества кораблей и самолётов в Бермудском треугольнике. Легенда утверждает, что они так и не вернулись.

Джерому стало немного не по себе от этой истории, которая, казалось, выходила за пределы здравого смысла. Но что-то в интонации офицера и его взгляде заставило его слушать дальше.

— Итак, — продолжил он, — люди часто забывают, что история не всегда такая, какой её хотят видеть. Иногда то, что мы находим на этом пути, выходит далеко за пределы нашего понимания.

Молчание повисло между ними. Делия была уже готова задать новый вопрос, когда Джоу, стоявшая до сих пор молча, наконец произнесла слова, которые звучали почти как предупреждение:

— Время и правда странная штука. Но давайте не будем забывать, что мы всё ещё находимся на этом корабле, и лучше приготовиться к нашему путешествию.

Офицер кивнул, как бы подбираясь к завершению своего рассказа.

— Возможно, вы правы, — сказал он, — но все мы, так или иначе, находимся в поиске чего-то большего. И иногда путь, по которому мы идём, ведёт нас гораздо дальше, чем мы могли бы предположить.

Он бросил на них последний взгляд и ушёл, растворяясь в толпе других пассажиров, оставив за собой лишь лёгкое чувство тревоги и вопросы, на которые, похоже, не было ответов.

Когда офицер отошёл, оставив после себя легкое чувство недосказанности, Джоу Тьюсон стояла на палубе, наблюдая за тем, как лайнер медленно отрывается от берега. Атмосфера была все такой же напряжённой, хотя казалось, что все вокруг наслаждаются моментом предвкушения путешествия. Делия и Джером продолжали смотреть в сторону горизонта, где на фоне уходящего в темноту города ещё долго тянулись последние огоньки.

Вдруг телефон Джоу завибрировал, нарушив эту тишину. Она достала его, взглянув на экран, и, не произнеся ни слова, уже ждала на другом конце провода.

— Да? — сказала она сдержанно, в её голосе было что-то холодное и решительное.

Ответ пришёл быстро. Через несколько секунд Джоу нахмурила брови, но её лицо не изменилось.

— Эрл Найт, — произнесла она. — Привет от Бугенхагена... Да, я помню, кто он был для тебя. Майор Бугенхаген был человеком, который многое значил для нашего отдела.

На мгновение она замолчала, слушая собеседника, затем кивнула и перевела взгляд на Делию и Джерома, которые, кажется, начали терять интерес к происходящему.

— Всё в порядке, — продолжала Джоу, её голос оставался спокойным. — Мы только что сели на борт. Всё так, как ты и предсказал. Но есть кое-что важное. Слушай, Найт сказал, что нужно держать ухо востро и быть внимательными. Он просил, чтобы я отчитывалась перед ним по телефону о каждом шаге, который мы будем предпринимать. Да, я понимаю, это не звучит спокойно, но у нас не будет другого выбора. Это не просто путешествие, Джером и Делия, — она посмотрела на них, слегка усмехнувшись, — это операция.

Делия, увидев, как Джоу выглядит после разговора, с любопытством подошла ближе.

— Кто там звонил? Всё в порядке? — спросила она.

— Всё в порядке, — коротко ответила Джоу, снова убирая телефон в карман. — Это был Эрл Найт из ЦРУ. Он передал привет от покойного майора Бугенхагена.

Джером, до этого поглощённый своим мыслями, подался вперёд, прищурив глаза.

— Так это всё не случайно? Мы на самом деле не просто отдыхаем на круизе? — его голос был полон недоумения и растущего беспокойства.

Джоу молча кивнула.

— Мы в деле. И хотя кажется, что мы просто на отдыхе, на самом деле всё гораздо серьёзнее. Эрл велел мне быть предельно внимательной к любым мелочам. Он хочет, чтобы я отчитывалась перед ним о каждом нашем шаге.

Делия, похоже, восприняла эту информацию с интересом. Она с улыбкой обратилась к Джерому.

— Ну, ты же знал, что скучать нам точно не придётся. Всё это вроде как не случайно, правда?

Джером вздохнул и покачал головой, но в его глазах уже появилось нечто большее, чем просто лёгкое беспокойство. Это было осознание того, что их отпуск оказался гораздо более сложным, чем они могли себе представить.

— Ну ладно, если нас везут в какую-то секретную миссию, то, думаю, стоит быть на чеку, — сказал он, пытаясь взять ситуацию под контроль.

Джоу сдержанно взглянула на него.

— Неплохо, что ты так быстро понял. Нам предстоит несколько дней на борту, и каждое наше действие может повлиять на то, что произойдёт дальше.

Тогда Джером, немного приободрившись, взглянул на открывающееся перед ними море и добавил:

— Значит, нам не только рассматривать морские пейзажи и наслаждаться круизом. Похоже, нам предстоит что-то гораздо более захватывающее.

Делия весело рассмеялась.

— Ну, я-то всё равно в любом случае собираюсь наслаждаться видом! А вот что вы там будете делать — это уже ваше дело.

Джоу невольно улыбнулась, оценивая её весёлую лёгкость, в то время как она сама ощущала, что на её плечах лежит всё больше ответственности. Операция, которую они должны были выполнить, обещала быть гораздо более сложной, чем простая прогулка по морю.

— Нам всем стоит быть осторожными, — сказала Джоу, вновь возвращаясь к более серьёзному тону. — Эрл Найт — не тот человек, который шутит. И если он нам что-то велит, значит, это не просто так.

Пока Делия и Джером переглядывались, Джоу снова оглянулась на палубу, как будто ждала какого-то сигнала, который мог бы ей подсказать, что делать дальше. Но всё вокруг оставалось прежним: океан, ветер, и корабль, уходящий в темноту ночи. Всё было спокойно. Слишком спокойно.

Экстрасенс Ной с «Марсом»

После того как они нашли себе уютное место под тенью на палубе, Джоу Тьюсон пригласила детей сесть за маленький столик. Морской воздух был свежим, а лёгкая прохлада под тенью спасала от яркого солнца, когда корабль плавно качался в открытом море. За столиком, скрытым от взглядов других пассажиров, Джоу устроилась первой, скрестив руки на груди, и её серьёзный взгляд привлёк внимание Делии и Джерома.

Джерому это было не в новинку. Он знал, что они не просто туристы, и хоть иногда ему казалось, что шпионские игры в его жизни только начинаются, этот момент был важным. Делия сидела напротив, её маленькое лицо было серьёзным, а глаза всё так же полны любопытства. Она была восьми лет, и её роль в этой миссии не могла не удивить.

— Итак, — начала Джоу, подавая каждому из них небольшие карты, — вам предстоит сыграть важную роль. Делия, ты будешь шпионкой. Твоя задача — оставаться незамеченной, и, если всё пойдёт как нужно, никто в Риме не заподозрит в тебе шпионку.

Делия, несмотря на её юный возраст, внимательно слушала, не перебивая. Она чувствовала важность момента и даже немного гордилась тем, что её выбрали для этой роли.

— Как это? Я буду шпионкой? — спросила она с нескрываемым восторгом в голосе, хотя и пыталась сохранить серьёзное лицо.

— Именно так, — ответила Джоу, поднимая взгляд. — Ты будешь выглядеть как обычная девочка, но на самом деле ты будешь наблюдать за определёнными людьми. Это будет труднее, чем кажется. Вряд ли кто-то будет ожидать, что маленькая девочка сможет собирать информацию, но именно в этом и заключается твоя сила.

Делия улыбнулась, словно она уже представляла себе, как будет скрытно следить за людьми в Риме. Она представила себя героиней одного из старых шпионских фильмов, и это добавило ей уверенности.

Джером, который до этого с интересом слушал, слегка нахмурился. Он понимал, что всё это гораздо серьёзнее, чем они сначала могли бы подумать. Его роль была другой, не такой яркой, но не менее важной.

— А я тогда? — спросил он, слегка облокотившись на спинку стула. — Если я не должен быть в центре внимания, то зачем я вообще здесь?

Джоу посмотрела на него с выражением, в котором смешивались уважение и лёгкое раздражение. Джером всегда был готов вмешаться, но, казалось, ему не терпелось получить больше информации.

— Твоя роль — быть запасным агентом, — объяснила она. — Ты, как и я, не можешь позволить себе попасть в переделку. Если с Делией что-то случится, ты должен будешь взять её место и продолжить выполнение задания. Но помни, ты не должен будет открыто вмешиваться. Твоя задача — быть на подхвате и поддерживать её, если всё пойдёт не по плану.

— Так я... как снайпер, что ли? — с усмешкой произнёс Джером, представляя себе эту роль.

Джоу кивнула.

— Не совсем так, но что-то похожее. Мы будем работать командой. И ты должен быть готов в любой момент подменить её, если того потребует ситуация.

Делия, слегка откидываясь на спинку стула, задумалась.

— Так мы все как в какой-то шпионской игре, да? — спросила она с улыбкой. — И я буду маленькой шпионкой, а Джером — супер-агентом?

— Точно, — подтвердила Джоу, — только эта игра настоящая. Важно, чтобы вы оба поняли: всё, что происходит на этом корабле и в Риме, имеет значение. Мы не можем позволить себе ни одной ошибки.

Джером кивнул, его лицо стало серьёзным. Он уже понял, что шутки и лёгкость отходят на второй план. Это было что-то гораздо более важное, чем просто путешествие.

— Хорошо, — сказал он, — я в деле. Но если что-то пойдёт не так, мы будем работать, как команда.

Джоу, наконец, расслабилась, хотя её лицо по-прежнему оставалось серьёзным.

— И именно так всё и должно быть. Не забывайте: наша цель — информация. Мы не можем позволить, чтобы кто-то понял, кто мы на самом деле.

Маленькая Делия подняла руку, как в школе, и спросила:

— А что делать, если я не смогу что-то найти или если кто-то заметит, что я что-то делаю не так?

Джоу взглянула на неё с улыбкой, пытаясь успокоить девочку.

— Если что-то пойдёт не так, мы сделаем всё возможное, чтобы исправить ситуацию. Ты не одна, и мы всегда будем рядом. Если понадобится, ты просто сигнализируешь, и мы вмешаемся.

Делия кивнула, а Джером, несмотря на свою роль в этом деле, почувствовал, что ответственность лежит на всех троих. Корабль продолжал плыть, а они, невольно собравшись в круг, обсуждали свои роли в этой непростой миссии.

— Так что, — подытожила Джоу, — будьте внимательными. В любом моменте может скрываться что-то важное. Меньше слов — больше действий.

Вместе они посмотрели в сторону горизонта, и тут вдруг к ним подошёл седой мужчина в джинсовой куртке и коричневых брюках. Его лицо было с морщинами, но глаза искрились каким-то странным, почти детским весельем. Он держал правую руку в кармане, и походка его была уверенной, но в какой-то момент, казалось, что он сдерживает улыбку, как если бы шутил с ними.

Джоу сразу же подняла взгляд и настороженно окинула его, но мужчина игнорировал её пристальный взгляд и обратился прямо к Джерому.

— Ты знаешь, какой символ у мужчин? — спросил он, чуть склонив голову.

Джером был немного озадачен, но быстро вспомнил и ответил:

— Это щит и копьё Марса, — произнёс он тихо и с лёгким сомнением в голосе, ведь он никогда не изучал этот вопрос по причине своего маленького возраста.

Мужчина, усмехнувшись, медленно вытянул руку из кармана и протянул её Джерому. В ладони его был батончик «Марс». Джером растерялся, а затем понял, что это был не просто вопрос, а своего рода игра. Мужчина с улыбкой положил шоколадку в его руку, и Джером почувствовал лёгкое удивление.

— Вот тебе, парень. Знаешь, ты оказался прав, — сказал мужчина, глаза его блеснули хитрым огоньком. — Щит и копьё Марса. Вот тебе и символ.

Джером немного смутился, но поблагодарил, так как подарок действительно был неожиданным. Делия, наблюдавшая за этим с интересом, не смогла удержаться от восклицания.

— А как же символ женщины? — спросила она, подпрыгивая от нетерпения и с улыбкой на лице. — Это зеркало Венеры, правда?

Мужчина снова усмехнулся и, как и прежде, внимательно посмотрел на девочку.

— Увы, — ответил он, — «Венеру» кондитеры не производят, поэтому шоколадки я тебе не дам.

Делия поразилась, с нетерпением подбираясь к своей теории.

— Но ведь... — она замолчала, пытаясь найти ещё один способ, чтобы уговорить седого мужчину, — может, у вас есть хотя бы конфеты в виде зеркала?

Но мужчина только покачал головой и взглянул на неё с лёгкой иронией.

— Как ты умна, девочка, — сказал он, снова улыбаясь. — Но нет, шоколадные зеркальца, к сожалению, тоже не продаются. Так что без сладостей обойдёшься, дорогуша.

Делия немного разочарованно уселась обратно на стул, но в её глазах всё равно сохранялась искренняя любознательность. Она всё ещё верила, что существует идеальная конфета для каждого символа.

— Меня, кстати, Ноем зовут, — неожиданно для всех произнёс мужчина в джинсовой куртке и коричневых брюках.

Когда он это сказал, Джерому тут же стало интересно и на его лице появилась лёгкая улыбка — что-то в этом имени звучало одновременно загадочно и старомодно. Как будто это был человек, который мог бы стать героем книги, которую мальчик читал бы на летних каникулах.

Ной заметил, что внимание детей на нём полностью сосредоточено, и, казалось, решил продолжить разговор. Он не спешил уходить, и его слова становились всё более причудливыми.

— Я экстрасенс, — наконец сказал он, тихо улыбнувшись. — И то, что вы только что видели, был всего лишь маленький трюк, способ привлечь внимание. Хотел узнать, что вы из себя представляете.

Джером, пожевывая батончик «Марс» — подарок Ноя, — приподнял бровь, словно интуитивно понимая, что Ной пытается быть не совсем прямолинейным.

— То есть, вы хотите сказать, что это был рекламный ход? — с улыбкой спросил он, кивая на шоколадку в своей руке.

Ной хмыкнул и скользнул взглядом по Делии, которая всё ещё пыталась угадать смысл этой встречи. Она скрестила руки и внимательно следила за ним.

— Да, можно и так сказать, — ответил Ной, прищурив глаза. — Я использую такие маленькие трюки, чтобы вызвать интерес к своей профессии. Люди часто думают, что экстрасенс — это что-то мистическое и недоступное, но в реальности мы часто используем такие методы, чтобы объяснить нашу работу простыми вещами.

Джером, хотя и не был особо верующим в экстрасенсов, почувствовал, как его любопытство всё больше возрастает. Он откусил кусок шоколадки и, подумав немного, спросил:

— А вы и правда экстрасенс? Или это просто способ заработать деньги?

Ной задумался на секунду, прежде чем ответить, его глаза стали чуть более серьёзными.

— Я занимаюсь этим давно, — сказал он, опуская взгляд, как если бы думал о чём-то далёком и важном. — Но ты прав. Это также и способ заработать. Люди всегда ищут ответы на вопросы, которые не могут найти в обычной жизни. И иногда я могу помочь им, иногда — нет.

Делия, которая внимательно слушала, не выдержала и спросила, слегка удивлённо:

— А что же вы можете делать? Чтение мыслей?

Ной засмеялся, но его смех был лёгким и тёплым, как будто он привык к таким вопросам от людей.

— Нет, — ответил он, — я не читаю мысли. Но могу помочь людям разобраться в своих проблемах, понять их чувства или увидеть будущее через детали, которые другие не замечают. Это не магия, просто наблюдательность и интуиция.

Джером, который до этого всегда сомневался в подобных вещах, понял, что Ной как минимум не выглядит человеком, который просто играет на доверчивости. Но и в то же время его профессия всё равно оставалась для Джерома чем-то неопределённым.

— Это как быть психологом, только с добавлением... мистики? — предположил Джером, продолжая есть шоколадку.

— Можно и так сказать, — ответил он с кивком, — хотя психологи работают с разумом, а я работаю с тем, что нельзя увидеть глазами. Я чувствую, что неуловимо.

В этот момент, когда разговор вступил в более философскую фазу, Делия, которая до сих пор не могла понять, как же этот человек может «видеть будущее», всё же снова заговорила.

— А вы предсказали что-нибудь? — спросила она, скрестив руки на груди. — Или просто помогаете людям чувствовать себя лучше?

Ной нахмурился, подбирая слова.

— Я предсказал кое-что, — сказал он тихо. — Но, как правило, я не рассказываю об этом. Я предпочитаю не вмешиваться в чужие судьбы. Всё должно происходить естественно.

Джером посмотрел на Ноя с недоверием, но не мог не признать, что этот человек был интересным. Множество людей, не имевших ни малейшего понятия о психологии, легко верили в мистику, но Ной выглядел убедительно. Он не пытался навязывать свои услуги, а наоборот, как будто предоставлял детям возможность самим решить, верить ли ему.

— Ну, ладно, — сказал Джером, вставая. — Вы тут говорите о судьбах, а у нас тут миссия. Так что, если вы не возражаете, мы должны идти.

Ной слегка кивнул, и, прежде чем они ушли, его взгляд снова стал серьёзным.

— Миссия, говорите? Тогда будьте осторожны, ребята. Иногда судьба бывает гораздо сложнее, чем мы думаем. И те, кто ищет, могут найти не то, что ожидали.

Джоу, которая всё это время наблюдала за происходящим, теперь подошла ближе и, окинув Ноя одним взглядом, произнесла:

— Спасибо за разговор. Но нам нужно идти.

Ной, не сказав больше ни слова, махнул им на прощание и снова исчез в толпе, оставив детей задумчивыми и слегка насторожёнными. Джерому стало любопытно, насколько правдивым был этот человек, и почему он так загадочно говорил о судьбах и поисках.

— Странный тип, — сказал Джером, запихивая оставшийся кусок шоколадки в карман. — Но кто знает, может, он был прав насчёт судьбы.

Джоу, стоявшая рядом с детьми, довольно тяжело вздохнула и с интересом посмотрела на их выражения лиц. Видно было, что они задумались о странном человеке, который представился экстрасенсом. Но Джоу, всегда скептически настроенная, решила развеять мистическую атмосферу этого общения, произнеся пару слов о том, что она думала об этом.

— Люди верят в то, во что хотят верить, — сказала она, чуть улыбнувшись. — Взять хотя бы астрологию. Вы когда-нибудь замечали, как астрономы, те люди, которые на самом деле изучают звезды, утверждают, что звезды на нас начихать?

Джерому и Делии было интересно послушать, и оба внимательно посмотрели на Джоу. Она продолжала:

— Вот астрономы. У них, как известно, головы светлые, они понимают, как устроены эти гигантские раскалённые шары газа, что они не имеют никакого отношения к судьбе людей. Звезды были здесь ещё до нас и будут после нас, когда наши проблемы станут всего лишь пыльной историей. Но вот астрологи... Астрологи утверждают, что всё наоборот: если ты родился под определённым знаком, твоя судьба будет следовать по каким-то установленным схемам, и даже неудача на бирже связана с чем-то, что происходит там, в космосе.

Джоу сделала паузу, как бы подводя итог своим мыслям.

— Астрономы скажут вам, что звезды, как и банановая шкурка, к вашей жизни не имеют отношения. Никто не задумывается о том, как шкурка банана может повлиять на судьбу, а вот гороскопы — пожалуйста. Публикуются в серьезных журналах, и даже на карманных компьютерах есть функция — перед тем как сделать важную сделку, вы проверяете, благоприятствуют ли вам звезды.

Делия, всё ещё немного ошеломленная разговорами о звездах и судьбах, задумалась и спросила:

— То есть, вы хотите сказать, что гороскопы — это просто выдумка?

Джоу пожал плечами, отвечая с лёгким смехом:

— Ну, не совсем. Люди просто любят верить в что-то большое, что превосходит их повседневные заботы. Как будто в этом есть какая-то важность, которая придаёт их жизни смысл. Например, если ты родился в день, когда планеты занимали определённое положение, это внезапно делает тебя особенным. Всё — от выбора профессии до выбора партнера — объясняется этими небесными явлениями. Это даёт ощущение значимости. Потому что если ты работаешь в магазине подтяжек, то, наверное, в это трудно поверить. В таком случае проще просто сказать себе, что твоя жизнь предначертана звездами.

Джером, внимательно выслушав Джоу, задумался:

— То есть, всё это... «звёзды» — не имеют смысла? Просто люди не хотят думать, что их жизнь — это случайность?

Джоу кивнула.

— Именно. На самом деле, это просто случайности. Например, тот, кто родился и работает за прилавком в магазине, может быть уверен, что его жизнь имеет космическое значение, ведь его рождение совпало с неким небесным событием. Но на самом деле это просто стечение обстоятельств. Мы все здесь, потому что произошли определённые события в прошлом — случай, который привёл нас к нашему сегодняшнему положению.

Делия, не совсем согласная с её мнением, не удержалась от вопроса:

— Но разве иногда не бывает так, что звезды как-то могут повлиять на людей? Как, например, у кого-то получается добиться успеха, а кто-то всегда терпит неудачи?

Джоу улыбнулась и покачала головой.

— Конечно, бывают исключения. Но зачастую это не звезды. Это просто обстоятельства, которые мы не всегда контролируем. Люди любят искать объяснения, и это нормально. Они не хотят признать, что иногда всё просто совпадает, и что в какой-то момент ты оказался в правильном месте в нужное время. Или наоборот, не смог этого сделать.

Джером, поджав губы, добавил:

— Так что, если бы я вдруг потерял работу из-за неудачного гороскопа, то, наверное, это было бы не по вине звезд?

Джоу засмеялась, слегка покачав головой.

— Да, скорее всего, это было бы из-за того, что компания обанкротилась, а не из-за того, что Юпитер встал в неправильном положении. Это проще признать, чем думать, что всё решают планеты.

Джером вздохнул и, почесав затылок, добавил:

— Похоже, нам тогда повезло, что мы не зависим от того, какие звезды над нами. Главное, чтобы не было банановой шкурки под ногами.

Джоу одобрительно кивнула, а Делия рассмеялась. В её глазах было что-то радостное, как будто она наконец поняла, что происходит в этой странной вселенной.

— Так значит, мы, в принципе, всё сами решаем, да? — сказала она, смеясь.

— Именно, — ответила Джоу. — Мы можем взять судьбу в свои руки, и даже если звезды не всегда благоприятствуют, это не значит, что мы не можем сделать что-то важное. А если по существу, то я не люблю людей, как Ной и таких, как он. Мошенники чистой воды, которые плетут небылицы и на этом зарабатывают. А люди, как обычно, им верят.

Джером, который ещё держал в руках батончик «Марс», подаренный Ноем, слегка замер, осознавая, что его благодарность может оказаться ошибочной. Он открыл упаковку и отломил небольшой кусочек, не зная, что сказать. Однако, в душе он всё-таки почувствовал, что Джоу слишком резко оценивает Ноя.

— Ну, он ведь был добр с нами, — попытался возразить Джером, — подарил мне шоколадку... Это не похоже на действия мошенника.

Джоу взглянула на него с лёгким упрёком, её глаза стали немного более строгими.

— Слушай, Джером, — она немного наклонилась вперёд, — не обманывайся простыми жестами. Подарил шоколадку — и что теперь? Сказал, что он экстрасенс, запутал тебя в своих историях, и ты поверил. А за шоколадку он получает свою долю славы. Поверь мне, это всё часть игры. Он не заботится о том, чтобы сделать чью-то жизнь лучше, он просто умеет манипулировать. А таких людей я просто не переношу.

Джером немного зажался. Он всё ещё переживал за шоколадку и, признавая, что Джоу права, но не знал, как это признать. Он посмотрел на Делию, которая сидела рядом и слушала, затаив дыхание.

— Но разве он не был... ну, по-настоящему добрым? — спросила она, немного запутавшись. — Я, правда, не понимаю. Может, он и мошенник, но разве он не был немного искренним, когда разговаривал с нами?

Джоу слегка поморщилась, пытаясь сформулировать свою мысль:

— Искренность? Он может быть искренним в своих мотивах, но его цель — это деньги. Он хочет, чтобы люди верили в то, во что хотят верить, чтобы они приходили к нему за советами. Для него это бизнес. Понимаешь, Делия, — её голос стал немного мягче, — такие люди находят свои слабые места у других и делают на этом деньги.

Джером задумчиво уставился на остатки батончика и вдруг бросил его обратно в упаковку. Он понял, что Джоу не просто так говорила эти слова. В её глазах было что-то, что нельзя было проигнорировать — решимость и опыт. Она видела таких людей и знала, как они работали.

— Но всё-таки он не был... злым, — произнёс Джером, стараясь не выглядеть слишком наивным.

— Злые или добрые... Это не имеет значения, когда речь идет о манипуляциях, — ответила Джоу. — Все эти «экстрасенсы» и прочие маги, к которым люди бегут за советами — это просто торговцы иллюзиями. И я не могу позволить, чтобы кто-то из нас стал частью их игры.

Делия нахмурилась и задумалась. В её маленьких глазах мелькало какое-то недоумение, но также и понимание, что Джоу, возможно, что-то знает, чего они не знают. Она тяжело вздохнула.

— Ну да, наверное, ты права. Но я всё-таки рада, что мы встретили его. Он хотя бы... был забавным.

Джоу улыбнулась, видя, как Делия пытается разобраться в своих чувствах, и постаралась немного успокоить её:

— Иногда забавные люди могут быть очень опасными. Помни это, Делия.

Джером покачал головой, наконец-таки соглашаясь с Джоу. Но ему всё равно было немного неловко от того, что он начал воспринимать всё слишком буквально. В конце концов, он решил, что главное — это не то, какой шоколадкой его угостили, а то, какой выводы они все сделают из этой встречи.

— Ладно, — сказал он, — может быть, вы правы. Но я всё равно не буду забывать шоколадку.

Джоу усмехнулась.

— Это, пожалуй, самое безобидное, что ты можешь взять от этой встречи.

Делия, всё это время молчавшая и погружённая в свои мысли, наконец подняла голову и посмотрела на Джоу с выражением, которое было трудно понять. Она не любила, когда взрослые спорят между собой, и, похоже, разговор о Ное сильно её утомил. Вздохнув, девочка сдвинула свои косички назад и слабо улыбнулась, пытаясь выглядеть спокойной.

— Это не моё дело, — сказала она, не глядя на взрослых. — Я хочу идти в каюту. Просто устала.

Джоу, заметив, что Делия выглядела немного растерянной, сразу решила, что не стоит заставлять девочку оставаться на палубе.

— Конечно, Делия. Пойдём, я провожу тебя, — сказала она, поднимаясь с места и кладя руки на столик.

Джером, который ещё не закончил жевать шоколадку, быстро встал, не задумываясь, и поспешил за ними.

— Я тоже пойду с вами, — сказал он, ещё раз быстро прожевав последний кусок и выбросив обёртку в ближайший контейнер для мусора.

Джоу с улыбкой покосилась на него, но промолчала. Она знала, что Джером, несмотря на свою возрастную наивность, всегда хотел быть рядом с Делией. И хотя она не была уверена, что это лучшее решение, ей не хотелось вмешиваться в их взаимоотношения.

Они пошли по палубе, которая была довольно многолюдной. Туристы, пожилые пары и несколько семей с детьми, как и они, направлялись к своим каютам, и всё вокруг напоминало начало долгого путешествия. Мимо них проходили матросы, которые по-своему выполняли свои обязанности, оглядывая пассажиров и тихо переговариваясь друг с другом.

Джоу вела девочку по узким коридорам лайнера, а Джером, не торопясь, шёл за ними. Он всё ещё чувствовал, что его место рядом с Делией, и даже несмотря на необходимость быть рядом с Джоу, его мысли были только о ней. Он ловил каждый взгляд, каждый жест девочки, в надежде, что она почувствует его поддержку.

Покидая палубу, они оказались в длинном, светлом коридоре, который вёл к каютам. Джоу посмотрела на дверь с номером каюты, остановившись напротив неё.

— Вот и мы, — сказала она с лёгким вздохом. — Здесь вы будете в безопасности. Ужин на палубе начнётся через пару часов, так что можно немного отдохнуть.

Делия, слегка усталая, но благодарная за компанию, отперла дверь своей каюты. Она быстро прошла внутрь и оглядела небольшое, уютно обставленное помещение. Несмотря на её желание побыть одной, она всё же обернулась к Джоу и Джерому.

— Спасибо, что проводили меня, — сказала она, её голос был мягким. — Я немного посплю, а потом мы снова встретимся.

Джоу кивнула, но не поспешила уходить. Она знала, что Делия может почувствовать себя одинокой, если она останется одна в каюте. И хотя ей нужно было вернуться к своим обязанностям, она всё равно решила подождать.

— Ладно, — сказала Джоу, глядя на Джерома, который стоял у дверей, не зная, что делать дальше. — Мы подождём немного, и когда ты будешь готова, зайдём на ужин. А пока — отдыхай. Мы все можем немного расслабиться.

Джером, продолжая ощущать нужду быть рядом с Делией, немного отступил, давая ей пространство, но его глаза всё равно не отходили от её фигуры. Он почувствовал, как его сердце немного ускорило свой ритм. Это было так странно и одновременно приятно — быть рядом с кем-то, кого он так сильно заботился, но не знал, как правильно выразить свои чувства.

Делия, почувствовав взгляд, подняла глаза и встретилась с его взглядом. Она улыбнулась, но тут же вернулась к своим мыслям. Джером же, поняв, что всё остаётся на своих местах, тихо сказал:

— Хорошо, я подожду здесь.

Когда Джоу оставила их вдвоём, Делия уже начинала погружаться в сон. Её дыхание стало ровным, а маленькие руки безвольно опустились на подушку. Джером, оставшись один, чувствовал странное смешение гордости и растерянности. Он любил Делию, но чем больше он об этом думал, тем сильнее в нём росли сомнения.

Он сел на соседнюю кровать, устремив взгляд в потолок, и начал прокручивать в голове всё, что произошло за последние дни. Её упорство, чтобы взять его с собой в миссию, казалось ему подтверждением её чувств, но ведь Делия никогда прямо не говорила, что любит его.

— Она настояла на том, чтобы я поехал, — думал Джером, нахмурившись. — Никто не ожидал, что я буду частью этой миссии: ни Эрл Найт, ни Джоу. Только Делия. Она одна была той, кто захотела, чтобы я был рядом с ней!

Он хотел оправдать доверие девочки, быть достойным её выбора. Но вместе с тем в голове звучал тихий голос сомнений.

— Может, она просто не хотела ехать одна? Или ей нужна был компаньон-ровесник, чтобы не было скучно в компании взрослой дамочки? — думал он, имея в виду Джоу. — Что, если она вообще видит во мне только друга, а не бойфренда?

Джером вздохнул и обхватил голову руками. Все эти мысли не давали ему покоя, заставляя сомневаться и теряться.

Снаружи лайнер плавно покачивался на волнах. Сквозь иллюминатор проникал мягкий свет заката, заливая каюту тёплыми золотистыми оттенками. Джером краем глаза посмотрел на Делию. Она выглядела такой спокойной, такой безмятежной.

— Как она может так легко засыпать? Она ведь всегда всё держит под контролем, — подумал он. — А я даже не могу разобраться в своих чувствах.

Но затем он вспомнил, как она улыбалась ему, когда они вместе обсуждали план миссии. Как смеялась над его шутками, даже если они были не очень удачными. Как защищала его перед Джоу, когда агентка сомневалась в его способности помочь.

— Она должна меня любить. Иначе зачем бы она всё это делала?

Эта мысль принесла ему некоторое облегчение. Он улыбнулся, глядя на неё.

— Я не подведу тебя, Делия, — подумал он. — Если я здесь ради тебя, то сделаю всё, чтобы доказать, что ты была права.

Он сел поудобнее, скрестив руки на груди, и решил не шуметь, чтобы не разбудить её.

— Может, она и не говорит прямо, что любит меня, но иногда действия говорят больше, чем слова, — подумал он, наблюдая, как свет солнца скользит по её волосам.

В этот момент он почувствовал уверенность. Возможно, он не знает, что такое любовь до конца, но он был готов учиться. Ради неё. С этой мыслью он снова взглянул на спящую Делию. Её лицо выглядело таким спокойным, что он чуть улыбнулся, хотя в голове роились вопросы. Почему перед тем, как заснуть, она так странно посмотрела на него? Её глаза словно пытались что-то сказать, а уголки губ тронула лёгкая, почти незаметная улыбка.

— Может, она что-то чувствует ко мне? — мелькнула мысль, но он тут же одёрнул себя: — Не глупи, Джером, зачем тешить себя иллюзиями?

Он решил, что её улыбка означала что-то совсем простое. Может, она просто была счастлива. И это казалось логичным. Кто не будет счастлив, находясь на борту роскошного круизного лайнера, направляющегося в Италию? Для девочки её возраста это было, наверное, самое настоящее приключение.

— Она не дома, где всё давно известно до мельчайших деталей. Она не в школе и уж точно не в детском саду, где всё предсказуемо и скучно. Она на борту корабля, который несёт её в далёкую страну!

Джером ухватился за эту мысль, стараясь подавить любые романтические фантазии. Он глубоко вдохнул и постарался переключить внимание на что-то другое.

Мягкий свет заката через иллюминатор ложился на стены каюты, окрашивая их в золотисто-оранжевые оттенки. Море за окном казалось бесконечным, его поверхность мерцала в лучах уходящего солнца. Слышался только размеренный шум волн, ударяющихся о корпус лайнера, и приглушённый гул двигателей.

Джером позволил себе на секунду расслабиться. Он вытянул ноги, откинулся на подушку и стал смотреть на потолок. Его мысли постепенно унеслись к тому, что ждёт их в Риме. Он представлял узкие улочки, древние руины и фонтаны, которые описывала Делия, когда они обсуждали этот город.

— Она знает всё на свете, — подумал он с улыбкой. — Вечно начитанная, вечно умная Делия. Её невозможно не любить.

Он снова повернулся к ней. На этот раз его мысли были спокойными, лишёнными сомнений.

— Главное — она счастлива, — тихо сказал он сам себе.

И с этой мыслью он осторожно поднялся с кровати, стараясь не издавать ни единого звука. Его сердце забилось чуть быстрее, когда он приблизился к спящей Делии. Её лицо казалось таким мирным, её дыхание — ровным. Неожиданное желание охватило его: показать ей свою привязанность, пусть и совсем невинным жестом.

Джером целует Делию Йорк

Джером наклонился над лежавшей на койке Делией и нежно поцеловал её в щёку. Но как только его губы коснулись бархатистой кожи девочки, её глаза тут же открылись и Делия посмотрела на него. Её взгляд был спокойным, но в нём читалась какая-то игра, нечто лукавое. Джером застыл, краснея, и начал отводить взгляд, но её тихий голос заставил его замереть.

— Ты думал, я сплю? — спросила она с едва заметной улыбкой.

Джером растерянно моргнул, пытаясь найти слова.

— Э-э... да. Ты выглядела... спящей, — пробормотал он, чувствуя, как уши горят.

Делия приподнялась на локтях и посмотрела на него пристально, но в её взгляде не было ни злости, ни смущения. Только то самое лукавство.

— Я просто хотела немного тишины, — сказала она. — И... — она слегка улыбнулась, — остаться с тобой наедине.

Эти слова поразили Джерома, как гром среди ясного неба.

— Ты... специально? — только и смог выдавить он.

Делия пожала плечами, её лицо оставалось спокойным, но в глазах танцевали искорки.

— Джоу слишком много говорит. Иногда мне нужно от неё отдохнуть. И потом, — она сделала паузу, словно раздумывая, стоит ли говорить дальше, — ты ведь сам этого хотел, разве нет?

Джером открыл рот, но слова застряли в горле. Он почувствовал, как его щеки вновь начинают гореть.

— Ну... — начал он, но Делия прервала его, махнув рукой.

— Расслабься, Джером. Я не кусаюсь.

Она засмеялась тихо, и этот звук показался ему самым прекрасным на свете. Сидя на кровати и болтая ногами, девочка задумчиво посмотрела на Джерома, который устроился напротив. Она слегка нахмурилась, словно обдумывая свои слова, а потом вдруг сказала:

— Знаешь, Джоу слишком серьёзная. И слишком официальная.

Джером усмехнулся, но ничего не сказал, давая ей возможность продолжить.

— Она хуже воспитательниц в детском саду, — добавила Делия, закатывая глаза. — У них хотя бы иногда бывают шутки, а эта...

Она театрально сдвинула брови, изображая суровое лицо, и строгим тоном проговорила:

— «Делия, будь осторожна», «Делия, не отставай», «Делия, не вздумай делать что-то без моего ведома».

Джером не выдержал и рассмеялся.

— Ну, у неё такая работа, — сказал он, всё ещё улыбаясь. — Она нас защищает.

Делия хмыкнула и махнула рукой.

— Да-да, защищает. Только она слишком много мнит о себе. Думает, что раз она взрослая и у неё есть пистолет, то она круче всех.

Она сердито надула губы, но в её глазах плясали лукавые огоньки.

— А ещё она считает, что я должна подчиняться, — добавила она после короткой паузы. — А я этого терпеть не могу. Никто не вправе считать себя выше меня.

Джером не удержался и снова засмеялся.

— Это потому, что ты всегда хочешь быть главной, — поддразнил он её.

Делия, не смутившись, гордо подняла подбородок.

— Естественно. Я всегда главная.

Заметив, как Джером снова улыбается, она добавила с хитрой улыбкой:

— Зато ты другой. Ты готов на колени передо мной встать.

Джером замер, удивлённый её словами.

— Это ещё почему? — спросил он, чувствуя, как его щеки начинают розоветь.

Делия пожала плечами.

— Ты не споришь со мной, слушаешь, когда я говорю, и вообще не пытаешься сделать вид, что ты лучше или умнее меня. Вот почему я и не против тебя, Джером. А вот Джоу...

Она снова закатила глаза, изображая недовольство.

— Джоу будто пытается доказать, что я меньше её, хуже её.

Джером улыбнулся, чувствуя тёплую волну внутри.

— Может, она просто хочет, чтобы ты чувствовала себя в безопасности, — предположил он.

Делия бросила на него оценивающий взгляд и хмыкнула.

— Ну, может быть. Но всё равно, я её не очень люблю.

— А меня любишь? — вырвалось у Джерома прежде, чем он успел подумать.

Делия слегка растерялась, но быстро нашлась.

— Конечно, люблю, — сказала она так просто, будто речь шла о погоде.

Джером замер, а затем попытался скрыть улыбку, уткнувшись взглядом в пол. Делия ничего больше не сказала, но её лукавая улыбка не сходила с лица. Мальчик откинулся на спинку кровати, стараясь выглядеть непринуждённо, хотя внутри у него бурлили эмоции. Слова Делии эхом звучали у него в голове:

— Конечно, люблю.

Он прокручивал её фразу снова и снова, словно пытаясь найти в ней скрытый смысл.

— А что, если она просто шутит? — думал он, кусая губу. — Она сказала это так легко, беззаботно... Может, просто играла на моих чувствах? Или ей действительно всё равно?

Он пытался представить её тон, выражение лица, то, как она смотрела на него. Но всякий раз приходил к одному выводу: Делия не дала ему ни малейшей зацепки, чтобы понять, насколько серьёзными были её слова.

— Ты чего сидишь такой задумчивый? — вдруг раздался её голос.

Джером резко выпрямился, стараясь скрыть своё смятение.

— Ничего, просто думаю, — пробормотал он.

Делия хмыкнула, явно не удовлетворившись его ответом.

— О чём это ты так думаешь? — спросила она, прищурившись.

— Да так... о миссии, — поспешно ответил он, надеясь сменить тему.

Делия усмехнулась и скрестила руки на груди.

— О миссии? Или обо мне?

Джером почувствовал, как его лицо начинает краснеть.

— Почему ты так решила? — попытался он уклониться.

— Потому что ты выглядишь так, как будто пытаешься разгадать загадку, — сказала она с хитрой улыбкой. — А я — самая большая загадка в твоей жизни, верно?

Джером попытался что-то сказать, но его мозг словно отключился. Делия, видя его замешательство, не удержалась от смеха.

— Расслабься, Джером. Не нужно так напрягаться, — сказала она, мотнув головой. — Я же просто сказала правду.

— Правду? — переспросил он, глядя ей прямо в глаза.

— Ну да, — кивнула она. — Я люблю тебя. Как друга.

Джером почувствовал, как земля уходит из-под ног.

— Как друга? — переспросил он, стараясь скрыть разочарование.

Делия кивнула, словно это было самым естественным на свете.

— Конечно. Ты же мой лучший друг.

Он хотел что-то сказать, но не мог найти нужных слов. В конце концов, он просто улыбнулся, хотя внутри у него всё сжалось.

— Да... конечно, как друга, — пробормотал он, стараясь звучать искренне.

Делия, не заметив его смущения, вскочила с кровати и потянулась.

— Ладно, хватит сидеть. Пойдём посмотрим, где там Джоу. Она, наверное, уже всех охранников на уши поставила.

Джером кивнул и поднялся следом за ней, стараясь не отставать. В его голове постепенно вырисовывалась ясная картина. Делия, как всегда, была честна. Она не скрывала своих мыслей и чувств, не старалась приукрасить или исказить действительность. И именно её простота, искренность, возможно, и привлекала его так сильно.

Но теперь, осознав, что для неё он всего лишь друг, Джером вдруг ощутил, как что-то в его душе меняется. Чувство, которое он так долго лелеял, постепенно растворялось, оставляя после себя горьковатый осадок и странное, гнетущее облегчение.

— Что ж, — подумал он, глядя на её затылок, — может, это и к лучшему. Зачем пытаться удержать то, чего никогда не было?

Когда они наконец добрались до Джоу Тьюсон, которая сидела у борта с планшетом в руках, Джером уже успел окончательно определиться с тем, как будет относиться к Делии. Больше он не позволял себе мечтать о ней как о чём-то большем, чем друг. Но, вместе с этим, внутри него росло странное негодование.

— Как же глупо я поступал, — думал он, чувствуя, как у него закипает злость. — Ведь я столько времени старался ради неё, а она даже не заметила этого! Как будто для неё всё это само собой разумеющееся.

Джоу, подняв голову от экрана, окинула их обоих взглядом.

— Наконец-то, — сказала она с лёгким раздражением. — Вы где шляетесь? Я уже думала, что вас похитили.

— Мы просто... разговаривали, — уклончиво ответила Делия, садясь рядом с агентшей.

Джером молча опустился на ближайший стул, скрестив руки на груди. Его настроение явно оставляло желать лучшего, и Джоу, опытным взглядом уловив это, нахмурилась.

— С тобой всё в порядке, Джером? — спросила она.

— Да, всё нормально, — буркнул он, отвернувшись к морю.

Делия бросила на него короткий взгляд, но ничего не сказала. Она казалась слишком увлечённой тем, чтобы выяснить, чем занимается Джоу.

— Что ты тут делаешь? — спросила она, заглядывая через плечо агентши.

— Проверяю маршрут и анализирую данные, — отозвалась Джоу, продолжая работать. — Хотелось бы знать, чего нам ожидать, когда мы прибудем в Цивитавеккью.

Делия вздохнула.

— Опять эта серьёзность. Может, хотя бы раз ты расслабишься?

— Расслабление — это для тех, кто может себе это позволить, — отрезала Джоу. — А я не могу.

Делия скривилась, но промолчала. Она знала, что спорить с Джоу бесполезно.

Джером сидел молча, стараясь не обращать внимания на их разговор. Он смотрел на волны, пытаясь упорядочить свои мысли.

— Ну и пусть, — подумал он, ощущая странное облегчение. — Если я для неё просто друг, значит, так тому и быть. В конце концов, мне не нужно её одобрение, чтобы быть самим собой.

Джоу, сложив планшет и убрав его в свою сумку, поднялась со стула и кивнула в сторону дверей.

— Пошли, дети, — сказала она. — Пора ужинать.

Делия, явно уже успокоившаяся после недавних событий, вскочила с места и, мотнув косичкой, весело направилась следом. Джером нехотя встал, ещё немного погружённый в свои мысли. Но как только они вошли в кают-компанию, его настроение резко переменилось.

Зал был огромным и поражал своей роскошью. Потолок украшали сверкающие хрустальные люстры, а стены были отделаны деревянными панелями, покрытыми резьбой. Ряды столов с белоснежными скатертями, изящная посуда и блюда, источающие ароматы, которые щекотали нос и будоражили воображение, окончательно вытеснили из головы Джерома все недавние переживания.

— Вот это да! — воскликнул он, вертя головой.

Делия засмеялась, оборачиваясь к нему.

— Я думала, ты ещё не проголодался после шоколадки.

— Шоколадка — это было только начало, — быстро ответил он, чувствуя, как урчит его желудок.

Джоу чуть усмехнулась, глядя на детей.

— Ну, раз так, найдём вам столик.

Они направились к одному из свободных столов у окна, откуда открывался потрясающий вид на вечерний океан. Джоу жестом подозвала официанта, и через несколько минут перед ними уже стояло меню.

— Так, давайте не заказывать всё подряд, — предупредила агентша, заглядывая в карточку.

— Но тут всё выглядит так вкусно, — протянул Джером, уже предвкушая пир.

Делия, склонившись над меню, тоже выглядела очарованной.

— Тут есть лазанья! Я хочу лазанью!

— А я стейк, — добавил Джером, не раздумывая.

Джоу лишь покачала головой, но ничего не сказала. Когда официант подошёл, она заказала что-то более лёгкое для себя и позволила детям насладиться тем, что они выбрали.

Когда блюда были поданы, Джером с головой ушёл в еду. Каждая ложка, каждый кусочек были настолько вкусными, что его лицо светилось от удовольствия. Однако вскоре он вдруг отложил вилку и замер. Его мысли, словно вихрь, накрыли его целиком, не позволяя сосредоточиться на ужине. Только что он считал, что всё в порядке, что еда — лучшее лекарство от разочарований, но теперь всё встало с ног на голову. Внезапное осознание пробило его словно гром.

Он посмотрел на Делию, которая весело болтала с Джоу о чем-то незначительном, и внезапно почувствовал, что в нём закипает что-то новое и странное. Он больше не видел в ней той девочки, которая недавно была центром его мира. Теперь перед ним сидел враг, символ его слабости, тот, кто держал в плену его разум.

В этот момент он вспомнил сон, который недавно потряс его до глубины души. Турнир, копья, блеск доспехов... И мальчик в латах — Дэмьен Торн, его оппонент на коне и с копьём. Теперь Джером понял, что тот мальчик, которого он под конец боя вдруг ни с того ни с сего обнял, был отражением его собственной уязвимости, романтической стороны, которая цеплялась за надежду, даже когда все знаки указывали на её тщетность.

— Я должен был дать Дэмьену победить меня тогда во сне, — подумал Джером. — Но вместо этого взял да и обнял его. И это стало моим поражением.

— Джером, ты чего такой тихий? — вдруг донёсся до его ушей голос Делии.

Джером резко отодвинулся, его стул заскрипел по полу, и на миг в кают-компании стало тише. Делия, ещё мгновение назад смеявшаяся, теперь смотрела на него с искренним недоумением.

— Эй, что с тобой? — спросила она, немного растерянно, но с долей обиды в голосе.

Джоу, сидевшая напротив, тоже заметила его странное поведение. Её взгляд, острый и оценивающий, заставил Джерома почувствовать себя неуютно.

— Джером, что случилось? — мягко, но настойчиво спросила она.

— Ничего, — выдавил он, избегая их взглядов и глядя куда-то в сторону.

Но внутри всё бурлило. Его сердце колотилось, как будто он только что пробежал марафон. Мысли о том, что Делия — его враг, теперь звучали в голове с пугающей ясностью. Её лёгкость, насмешки, то, как она вела себя с ним... Все эти моменты, которые раньше он воспринимал как невинные шутки или дружеские проявления, теперь казались ему издевательством.

— Ты ведёшь себя странно, — сказала Делия, скрестив руки на груди. Её голос звучал обиженно, но в глазах мелькала тревога.

— Просто... — Джером замялся, глядя на свои руки. — Просто устал.

— Устал? — недоверчиво переспросила Делия. — Мы только поели!

— Это не обсуждается, — холодно ответил он и поднялся, чтобы выйти из-за стола.

Джоу встала, как будто собираясь что-то сказать, но передумала. Она лишь проводила его взглядом, потом перевела глаза на Делию.

— Ты что-нибудь об этом знаешь? — спросила она тихо, склоняясь к девочке.

Делия пожала плечами, но её лицо выдало обеспокоенность.

— Он странный. Всегда был странным.

На палубе Джером остановился у поручня, вглядываясь в темноту. Холодный морской воздух немного остудил его разгорячённые мысли, но ясности это не добавило.

— Делия — враг, — снова и снова звучало у него в голове. — Она только делает вид, что заботится. Всё это — игра, манипуляция.

Он сжал кулаки, пытаясь найти логику в своих ощущениях.

— Но почему? Почему я так думаю? Она ведь ничего плохого не сделала... или сделала?

Вдруг его размышления прервала лёгкая рука на его плече. Джером обернулся и увидел Делию.

— Джером, ты чего? — голос девочки был настороженным и мягким, как всегда, но в нём всё-таки было что-то новое.

Она явно заметила его странное поведение и попыталась подойти ближе. Раздражение и гнев моментально вспыхнули внутри мальчика. Почему она всегда рядом? Почему она всегда что-то замечает и пытается вмешаться? Это было слишком.

— Ты болен? — спросила она, её голос звучал искренне озабоченно, но он не мог этого вынести.

Он почувствовал, как его челюсти сжались от напряжения.

— Ты заботишься? — Джером резко повернулся, встречая её взгляд с неприязнью. Его глаза сверкали, а в голосе звучала едкая злоба. — Ага, станешь заботиться, да? Но почему обо мне? Я тебя не знаю, и знать не хочу!

Его слова были как удар. Делия застыла на месте, её глаза распахнулись от удивления и боли. Она не ожидала такого. Но, несмотря на его резкость, она не отступила. Она смотрела на него, стараясь понять, что происходило.

— Джером... — её голос был тихим, но полным удивления. — Ты... Ты же мой друг. Мы вместе в этой миссии. Почему ты так говоришь?

Он отступил ещё на шаг, взгляд его был холодным и беспокойным. Нервно сжал кулаки, пытаясь вернуть себе контроль. Но всё, что ему хотелось — это как можно дальше уйти от всего этого. От неё, от своих чувств, от этой связи, которая, казалось, всё больше сдавливала его.

— Друг? — он усмехнулся, но эта усмешка не была искренней. — Ты меня в жизнь свою не пускаешь. Ты всегда была рядом, но не близко. Зачем? Почему ты не даёшь мне жить спокойно?

Делия не знала, что сказать. Она всегда считала, что их отношения, пусть и странные, но честные. Она не ожидала, что Джером начнёт отвергать её таким образом. Ведь она не делала ему ничего плохого. Напротив, всегда пыталась быть рядом, поддерживать его.

— Ты не знаешь, о чём говоришь, Джером, — тихо сказала она, не в силах скрыть разочарование. — Я никогда не пыталась тебя контролировать. Но ты... Ты почему-то боишься близости.

Его глаза встретились с её, но теперь в них был не гнев, а боль. Это не было просто раздражением. Это был страх. Он не мог поверить, что Делия, девочка, которая когда-то казалась ему родной, может быть так близка. А теперь он был готов её оттолкнуть. Боялся того, что она могла бы пробудить в нём чувства, которые он не мог контролировать.

— Боюсь? — он выдохнул, сжался, словно слово это было ядом. — Я не боюсь. Я просто не хочу быть с тобой в одной лодке. Ты не понимаешь этого, Делия. Ты не понимаешь, как трудно быть в этом всем...

Делия стояла, чувствуя, как тяжело сжимается её грудь. Каждый взгляд на Джерома, который стоял напротив неё, стиснутыми кулаками и напряжённой спиной, только укреплял её ощущение безысходности. Она не знала, что делать, что сказать. Она хотела подойти к нему, почувствовать его тепло, хотя бы немного вернуть ту близость, которая была между ними раньше. Но теперь всё изменилось.

Её руки замерли в воздухе, словно в какой-то неведомой паузе, где не было ни правильных слов, ни жестов. В глазах Джерома был какой-то холод — такая стена, за которой она не могла найти себе места. Раньше она могла понять его с полуслова, а сейчас... сейчас она не знала, с чего начать.

— Почему? Почему ты так говоришь? Что случилось? — в голове Делии метались эти вопросы.

Она пыталась представить, что он чувствует, но её собственные чувства были настолько запутаны, что ответы так и не появлялись.

— Джером, — её голос прозвучал тихо, почти неслышно. Она попыталась снова сделать шаг к нему, но он резко отступил. — Я не хотела тебя обидеть. Я просто... я просто хочу, чтобы всё было нормально. Ты же мне дорог.

Но он только хмыкнул, как будто её слова не стоили внимания. В его глазах не было злости, только усталость и недоумение. Он не мог понять, почему он так чувствует. Почему, когда она была рядом, всё казалось ясным, а сейчас каждый её шаг причиняет ему боль.

— Дорогая, — он произнёс это слово с таким раздражением, что Делия почувствовала, как её сердце сжалось. — Ты не понимаешь, как тяжело быть рядом с тобой. Ты хочешь быть рядом, но только когда тебе удобно. А когда я пытаюсь разобраться в себе, ты только усложняешь.

Он повернулся к ней, и она увидела, как его лицо меняется, как гнев сменяется отчаянием. Его руки вновь сжались в кулаки.

— Почему ты не можешь просто оставить меня в покое, Делия? — его голос был резким, но в нем звучала и боль. — Я не хочу быть твоим другом, я не хочу быть никем. Я... я просто хочу, чтобы ты перестала быть частью этой запутанной игры.

Делия молчала. Она не знала, как ответить на это. Она не думала, что когда-нибудь услышит такие слова от него. В её глазах на мгновение появились слёзы, но она быстро их сдержала, стараясь не показать свою слабость.

— Я не играю с тобой, Джером, — она сделала ещё шаг в его сторону, но остановилась, словно не могла пройти дальше, боясь причинить ему ещё больше боли. — Я правда не знаю, что ты чувствуешь, но я не собираюсь тебя мучить. Я просто хочу быть рядом. Если ты не хочешь этого, я... я уйду.

Её слова были тихими, почти неслышными. Но Джером услышал. Он слышал в её голосе ту самую искренность, которая всегда была с ним. Но теперь она казалась ему слишком уязвимой. Он не мог понять, что с ним происходит, и поэтому его реакция была резкой.

— Ты не понимаешь, что я чувствую, потому что ты не хочешь. Ты не хочешь меня понять. — Он сказал это, как будто обжигаясь от собственных слов.

Делия застыла, её глаза встретились с его. Они оба молчали, стоя, как два человека, которые когда-то были близки, но теперь не могли найти друг друга в этом огромном мире.

Минута казалась вечностью, но затем она сделала шаг назад. Её глаза всё ещё искали ответ в его взгляде, но он уже отвернулся, не желая продолжать разговор.

— Хорошо, — она наконец прошептала. — Я пойду. Но ты сам не останешься один. Я знаю, что ты чувствуешь, даже если ты сам не понимаешь этого.

С этими словами она повернулась и медленно пошла вперёд по палубе вдоль стеклянных дверей кают-компании, где ужинали другие пассажиры. Девочка чувствовала, как её сердце бьётся в унисон с каждым шагом, но всё равно не могла избавиться от тяжести в груди. Все её усилия, все попытки понять Джерома и быть рядом с ним, будто обернулись против неё.

Когда она вошла в каюту, всё внутри неё замерло. Воздух в комнате был холодным и пустым. Она подошла к окну, прижався лбом к стеклу, глядя на темнеющее море. Его тихий шёпот, как и её чувства, казался отдалённым и чуждым.

Снаружи, на палубе, Джером оставался стоять, одиноко и неподвижно. Он чувствовал, как холодный ветер проникает сквозь его куртку, вызывая дрожь в теле, но это было лишь ничтожным сравнением с тем, что происходило внутри него. Он не знал, что именно он чувствует. Было больно, и, казалось, эта боль никогда не уйдёт. Делия... она его раздражала, но в то же время он знал, что её слова – это не пустая угроза. Она могла уйти, как сейчас, и он ничего не мог с этим сделать.

Его взгляд метался между палубой и горизонтом. Он чувствовал в себе пустоту. Поначалу, когда Делия была рядом, он как будто не видел ничего, кроме неё. Но теперь... теперь его душу наполняла не любовь, а злость. Он был готов разорвать её на части за то, что она так поступила с ним. Но, с другой стороны, эта злость была результатом его бессилия, его страха.

С каждым минутой, проведённой в одиночестве, он всё больше и больше осознавал, что так не может продолжаться. Он не знал, как вернуть всё назад, как вернуть ту простоту, с которой они начинали свою миссию.

Сдерживая внутреннюю бурю, Джером сделал шаг вперёд, но тут же его взгляд упал на окна каюты, где ещё недавно была Делия. Его сердце колотилось сильнее, чем когда-либо. Он не мог просто стоять и смотреть на её исчезновение. Это было слишком. Он не хотел терять её, не знал, сможет ли пережить этот момент. А ведь он сам оттолкнул её. Словно за стеной его разума была другая версия Джерома, которая не позволяла ему отступить. Эта версия его хотела быть сильным, непреклонным. Но настоящий Джером? Он был сломлен.

— Делия, — выдохнул он, повернувшись на месте, словно готов был сразу же побежать к ней. Но его ноги будто застряли в этом месте.

Несколько секунд он стоял в нерешительности, и, наконец, понял: если он не сделает этот шаг сейчас, то может остаться наедине с теми же пустыми мыслями, которые мучили его всё это время.

Он решительно развернулся и пошёл в сторону каюты, где была она.

Когда Джером открыл дверь, он увидел, как Делия стояла у окна, её силуэт очерчивался мягким светом из каюты. Она была одинока и, похоже, потеряна в своих мыслях. Она не обернулась, услышав шаги, и только её плечи слегка дрогнули, когда он произнёс её имя.

— Делия, — его голос был тихим, но твёрдым. Он шагнул внутрь, не сводя с неё взгляда.

Она замолчала, и его сердце сжалось, когда он увидел, как она медленно оборачивается. В её глазах читалась смесь растерянности и боли, которую она скрывала. Это была не агрессия, не злость, а настоящая, глубокая рана.

— Я не хотел, чтобы ты уходила, — его слова были искренними, и он знал, что теперь они звучат как признание в чём-то гораздо большем, чем просто ошибка.

Делия молчала, но её губы дрожали, как будто она пыталась что-то сказать. Джером сделал шаг к ней, и теперь он стоял на расстоянии, которое они сами себе создали за последнее время. Он хотел всё объяснить, но не знал, с чего начать.

— Я просто... я запутался, — сказал он, его голос дрогнул. — Я не могу понять, что я чувствую, но я знаю, что не хочу тебя терять. Я был идиотом, что так вел себя.

Делия снова повернулась к окну, её плечи напряжены, как струна. Она сделала глубокий вдох и тихо ответила:

— Я тоже запуталась. Я не знаю, что делать. Мне было больно видеть, как ты меня отталкиваешь. Я думала, что мы можем быть чем-то большим, чем просто партнёры по миссии.

Она повернулась к нему, и её взгляд встретился с его.

— Джером, мне кажется, мы оба не готовы быть честными друг с другом, — её голос был тихим, но сильным. — Но я хочу попробовать.

Джером стоял, смотря на неё, осознавая, что она была права. Он долго молчал, но в его душе начинала исчезать тяжесть. Она не была готова сдаваться, и, похоже, он тоже.

Мальчик подошёл к ней, протянул руку и осторожно коснулся её плеча. При этом он чувствовал, как его сердце колотится в груди, а дыхание перехватывает. Делия, с каждым движением все более уверенно, взяла его руку, и в тот момент, когда её пальцы коснулись его кожи, он понял, что в её глазах было что-то совсем другое. Это был не тот взгляд, который он видел раньше — не та беззаботная улыбка или лёгкость, а что-то гораздо более глубокое и настоящее. Что-то, что он не мог понять, но почувствовал всем существом.

Обнимашки Делии с Джеромом

Джером не успел даже осознать, что произошло в следующую секунду. Делия с невообразимой решимостью внезапно подскочила к нему и бросилась в его объятия. Её поцелуй был таким стремительным, что мальчик даже не успел остановить её. Горячие, мягкие губы девочки соприкоснулись с его щекой, и в тот момент мир вокруг словно исчез.

В первые секунды мальчик стоял как вкопанный — он не знал, как реагировать на это, его мысли путались, а голова словно не справлялась с тем, что происходило. Это было настолько неожиданно, что он даже забыл на секунду о том, чтобы дышать. Но как только поцелуй стал более интенсивным, его разум будто освободился. Он начал понимать, что это не просто импульсивный жест, а нечто большее — настоящее чувство, настоящее желание, которое она, вероятно, скрывала всю эту время.

Прошло всего несколько секунд, но для Джерома они казались целым вечностью. Когда он, наконец, пришёл в себя, его тело откликнулось на её поцелуй. Он прижал её к себе, крепко обвив руками её талию. Его губы на мгновение оторвались от её, чтобы перевести дыхание, но сразу же вернулись, и теперь он целовал её с такой же страстью, с какой она его.

Этот поцелуй был не просто жестом — это было признание. Она целовала его, и он отвечал ей тем же, переживая всё, что он скрывал в себе за последние недели, все те чувства, которые он не мог вырваться наружу. В её прикосновениях он чувствовал не только страсть, но и теплоту, которая согревала его душу, очищала от боли и страха.

Её пальцы скользнули по его шее, и Джером почувствовал, как его сердце начинало биться быстрее. Это было почти как физическая реакция на её прикосновения, и он вдруг осознал, что всё, что было до этого момента — все его переживания, внутренние терзания, страхи и неуверенность — просто растворились в воздухе, унесенные её нежным прикосновением.

Джером прижался к ней, ощущая тепло её тела. Он был почти шокирован тем, как легко он забыл обо всем, что мучило его до этого. Она стояла перед ним, такая близкая, такая настоящая, что его разум не мог успеть обработать все эмоции, которые взяли верх. Это было не просто желание, это было настоящее чувство, что-то гораздо глубже, что он давно прятал от себя.

Мир вокруг них словно замер. Ветер, до этого свистящий в ушах, стих. Они оба стояли, прижавшись друг к другу, и в этот момент Джером осознал, что находит в ней нечто большее, чем просто партнёра по миссии или человека, с которым он был вынужден проводить время. Он чувствовал, что она стала чем-то важным в его жизни, и, несмотря на всю их сложную и напряжённую историю, этот момент был самым ясным и настоящим из всех.

Он заглянул в её глаза и увидел в них то, что давно искал, — не просто озорное веселье или невинное любопытство, а настоящее понимание, которое, казалось, соединяло их. Это было больше, чем он мог бы себе представить.

— Делия... — его голос был тихим, почти как шепот, когда он наконец смог вырваться из этого состояния, когда сердце все ещё бешено колотилось в груди.

— Да? — она ответила, не отрывая взгляда от него, её губы чуть подёрнулись в уголках в легкой улыбке, будто ожидая его слов, но не спешила с ними.

Он не знал, что сказать, ведь сам был охвачен волнением и чувством, которое он давно пытался подавить. Всё, что мог, это прижать её ещё крепче, а потом сказать:

— Ты для меня важна. Я... я даже не знал этого раньше. И теперь я не могу просто забыть о тебе.

Её пальцы, которые до сих пор касались его шеи, чуть сжались, как будто она искала в этом контакте утешение, уверенность. Её дыхание стало чуть глубже, а взгляд — ещё более серьёзным.

— Джером... — она сделала шаг назад, но её рука не оторвалась от его тела. — Я тоже много чего не понимала, но теперь... я чувствую, что нам не стоит прятать наши чувства. Это всё, что у нас есть.

Её слова, так мягко сказанные, но такие искренние, заставили Джерома почувствовать, как его эмоции начинают вырываться наружу, не зная, как остановиться.

Он помедлил ещё немного, потом медленно наклонился к ней и, впервые за долгое время, позволил себе забыть о том, что происходило вокруг. Его губы снова коснулись её, и в этот момент, казалось, весь мир исчез. Были только они вдвоём — в этом мгновении, которое казалось одновременно новым и долгожданным.

Она ответила на его поцелуй, и в её объятиях Джером чувствовал, как всё его внутреннее напряжение уходит. Это было неожиданно, но в то же время — так естественно. Они были друг для друга чем-то большим, чем просто случайные попутчики на этом путешествии. Это был новый этап, и в нём не было места для сомнений.

Когда их губы, наконец, оторвались, Делия посмотрела на Джерома с лёгкой, почти невидимой улыбкой. В её глазах читалась удивительная мягкость, словно они оба только что пережили нечто важное и непреодолимое. В этом взгляде было всё — и радость, и растерянность, и, возможно, даже страх перед тем, что их чувства будут восприняты не так, как они этого хотели.

Но в этот момент дверь каюты открылась, и на пороге появилась Джоу. Делия и Джером, оба в одно мгновение, инстинктивно отпрянули друг от друга, будто пойманные врасплох. Джерому стало неловко, а Делия в спешке провела рукой по волосам, как бы пытаясь скрыть свою растерянность.

Джоу внимательно посмотрела на них обоих, её взгляд не выдал ни малейших признаков суровости. Напротив, лицо агентши было абсолютно спокойным, даже с лёгким намёком на ироничную усталость. Она не сказала ни слова, лишь чуть приподняла бровь, как бы спрашивая: Что это было?

Делия, всё ещё слегка смущённая, взглянула на Джерома, потом на Джоу и, чувствуя необходимость оправдаться, начала быстро говорить:

— Мы просто... — она замолчала, не зная, что именно сказать. Это было что-то слишком личное, чтобы объяснить словами, особенно перед Джоу. Но, видно, понимание ситуации в её глазах оказалось гораздо проще, чем казалось.

Джоу, не проронив ни слова, лишь покачала головой, как бы всё понимая, и села на диван. Её поведение не выдавало никакого осуждения, и, хотя на её лице не было улыбки, выражение её глаз было не строгим, а скорее усталым. Было видно, что день был тяжёлым, а миссия — напряжённой. В какой-то момент Джоу казалась даже чуть расслабленной, словно она уже свыклась с тем, что происходит вокруг, и теперь просто наблюдала за ними.

— Если вам не возражаете, я оставлю вас вдвоём, — сказала она спокойно, поднимав планшет и проверяя его содержимое, не поднимая взгляда.

Джером, почувствовав лёгкую напряжённость в воздухе, немного растерялся. Он не знал, как отреагирует Джоу, если скажет что-то не то, как она воспримет то, что произошло между ним и Делией, хотя, казалось бы, Джоу уже и так многое поняла. Он не хотел, чтобы их маленькое смущение стало поводом для лишних разговоров.

— Нет-нет, — быстро сказал он, вставая с места и двигаясь к ней. — Мы как раз ждали вашего прихода. Как никак, уже пора спать.

Джоу взглянула на него, её глаза были усталыми, но в них читалось нечто большее, чем простое беспокойство. Возможно, понимание того, что напряжённость, которая витала между ними, не имела смысла. Она кивнула, и, не дождавшись, когда Джером скажет что-то ещё, вернулась к своему планшету.

— Хорошо, — произнесла она, — просто не забудьте, что завтра нас ждёт очередной этап. Нужно быть готовыми.

Джером почувствовал, что напряжение как-то стало ослабевать, и, хотя Джоу не выразила каких-либо чувств по поводу того, что произошло, он знал, что она всё поняла. Сколько бы они ни скрывали свои эмоции, их отношения были сложными, и Джоу, несмотря на свою строгую роль, всё равно оставалась человеком. А люди, как бы они ни старались быть объективными, всегда что-то чувствуют.

Делия, молча сидя на кровати, тоже выглядела уставшей, но её глаза всё ещё искрились каким-то внутренним светом. Джером подошёл к ней, но на этот раз не знал, что сказать. Он не знал, как выразить то, что чувствовал, и, похоже, Делия тоже не спешила с разговорами. Вместо слов, она просто потянулась и слабо улыбнулась.

— Ты прав, Джером, — сказала она тихо, — иногда проще всего просто молчать. И не искать смысла там, где его нет.

Джером кивнул и осел рядом с ней. Их отношения были запутанными, это было очевидно, но в этот момент, когда всё вокруг казалось таким неопределённым, молчание стало их единственным общим языком.

Прошло несколько минут, и Джоу снова подняла взгляд, её усталые глаза слегка размыты, как будто она всё ещё не успела до конца вернуться в реальность после напряжённого дня. Она что-то сказала, но её голос был утомлённым и почти неразборчивым, как будто слова с трудом вырывались из уст, а её мысли блуждали где-то далеко.

Джером наблюдал за ней, как она снова опустила голову, слегка потрясённая собственным истощением. Через несколько секунд её дыхание стало ровным и спокойным. Вскоре Джоу уже храпела вовсю.


Делия тихо вздохнула, её взгляд всё ещё был устремлён на Джоу, которая теперь сидела на диване, беззаботно вытянув ноги. Джером заметил, как уголки её губ слегка дрогнули, когда она пыталась скрыть свою усталость за этим лёгким вздохом. Неужели ей тоже тяжело? Она всегда была такой энергичной, словно никогда не уставала. Но, кажется, даже она не могла не поддаться этим мгновениям тишины.

Джером прислонился спиной к стене, опустив руки на колени. Он снова почувствовал этот странный, но успокаивающий эффект, который оказывал на него этот момент. Полная тишина, прерываемая лишь лёгким дыханием Джоу, которая всё ещё храпела, казалось, вытягивала напряжение из его тела. Он отстранил все мысли, позволяя себе просто быть здесь, в этой комнате, в этот момент, не думая о том, что будет завтра.

Минуты тянулись, а он ощущал, как воздух вокруг него постепенно становится мягким, как будто вся эта обстановка — полумрак каюты и лёгкое покачивание корабля — собиралась создать пространство, в котором можно было просто существовать. И вдруг он понял, что давно не ощущал этого чувства — ощущение полной остановки, когда не важно, что было раньше, и не важно, что будет позже.

Он бросил взгляд на Делию. Она не смотрела на него, но он знал, что она чувствует то же самое. Они оба сидели в этом спокойствии, которое казалось временным, но в то же время неотвратимым. Время словно остановилось, и ничто вокруг них не имело значения.

Через несколько минут, казалось, что пространство вокруг них уменьшилось, сжалось. Взгляд Делии на мгновение встретился с его, и она слегка улыбнулась. В её глазах было что-то тревожное, но при этом успокаивающее. Может быть, она, как и он, боялась того, что вернётся в реальность, где всё будет сложнее и громче.

— Ты знаешь, Джером... — её голос прозвучал неожиданно тихо, как будто она боялась нарушить этот момент, — я думала, что после всего этого у меня будет больше вопросов. Но что-то изменилось. Я чувствую, что понимаю.

Джером слегка кивнул, не зная, что ответить. Он сам не знал, что теперь чувствует. Иногда было легче не отвечать, просто присутствовать в этом спокойствии. Но Делия продолжила, как будто сама себя успокаивая:

— Может быть, я просто не хочу всё усложнять. Жизнь и так слишком много дает нам испытаний. Почему бы не дать себе шанс просто... жить?

Она сказала это с таким спокойствием, что Джером почувствовал, как его сердце успокоилось, как будто её слова вернули его к реальности, но не той, с которой он столкнулся до этого, а реальности, где можно просто быть.

— Иногда всё кажется слишком сложным, да, — ответил он, сам удивляясь, как легко это сказать. — Но что, если всё и правда просто... если бы не было всех этих «почему», «зачем»?

Делия посмотрела на него, как будто впервые замечая, что он говорит что-то важное. Она наклонила голову немного вбок, её взгляд стал мягким.

— Тогда, наверное, мы бы все были спокойнее, — прошептала она.

После этих слов напряжение, которое до этого висело между ними, постепенно ушло. Джером почувствовал, как его тело расслабляется, и как всё вокруг, в этом маленьком, уютном помещении, становится таким знакомым, спокойным и почти волшебным.

Делия, увидев, что Джером замолк, тоже прикрыла глаза. Лёгкий вздох, который она выпустила, как будто был подтверждением того, что она тоже устала. Но усталость была не от физической нагрузки, а от всех мыслей, тревог и вопросов, которые оставались без ответа. Возможно, все они были всего лишь иллюзией, в которую они оба когда-то верили.

Она сидела рядом, почти не двигаясь, и её дыхание стало ровным и тихим. С каждым вдохом и выдохом она, казалось, отпускала тяжесть. И в этом молчании не было никакой неловкости. Наоборот, оно стало чем-то успокаивающим, чем-то, что соединяло их, не требуя слов. Не нужно было объяснять, почему так важно быть рядом. Не нужно было объяснять, почему они оба понимали друг друга без слов.

Джером тоже прикрыл глаза. Он позволил себе погрузиться в тишину и просто существовать в этом моменте. Тихое покачивание корабля, мягкое дыхание Джоу, её спокойные движения на диване — всё это создавало атмосферу, в которой можно было забыться. Забудь о мире за пределами каюты, забудь о том, что нужно делать завтра, забудь обо всём, что беспокоило раньше. Этот момент был важен не потому, что он обещал какие-то откровения, а потому, что он приносил мир. Просто мир. Успокоение. Внутреннюю гармонию.

Может быть, это было то, что ему так не хватало все эти дни. Вечной гонки за чем-то, что никогда не приходит. И вот, наконец, ему удалось остановиться. Он не знал, как долго они сидели так, но когда открыл глаза, его взгляд встретился с Делией. Она тоже слегка приподняла голову, и их глаза на мгновение пересеклись. Не было нужды что-то говорить, всё было сказано раньше.

— Ты чувствуешь это? — тихо спросила она, будто решив, что теперь можно произнести слова.

Джером слегка улыбнулся и кивнул. Он не знал, что это было — какое-то ощущение покоя, или просто важность момента, который они разделяли. Но он почувствовал, что теперь всё будет иначе. Он почувствовал, что эта тишина не просто уходит. Она заполняет его. Заполняет его не в буквальном смысле, а как нечто более глубокое и значимое.

— Да, — ответил он, и его голос был мягким, почти неслышным. — Это как... момент для нас.

Делия чуть наклонила голову, и её взгляд стал мягким. Она не отвечала сразу. Вместо этого она снова прикрыла глаза, погружаясь в эту тишину. И Джером понял, что она поняла его без слов.

Их дыхания слились в одно, как будто весь мир был сосредоточен в этом маленьком пространстве, в этом моменте, который они делили. Без лишних слов, без объяснений. Просто тишина, которая говорила больше, чем слова могли бы сказать.

Джером осознал, что, возможно, не нужно всегда искать ответы. Иногда ответы приходят сами, в моменты тишины и покоя. И эти ответы — они всегда были внутри них, только они не могли их услышать, пока не позволяли себе быть здесь, в этом мире, в этом моменте. С Делией. С Джоу.

— Спасибо, — прошептал он, будто чувствуя, что сказал то, что должен был сказать.

Делия открыла глаза, и её взгляд встретился с глазами Джерома, в которых было что-то успокаивающее, неведомое ранее, что-то теплое, как легкий солнечный свет в утреннем тумане. Тот же свет отражался в её собственных глазах — мягкий, нежный, как будто в этой тишине они нашли что-то важное. Она кивнула ему, и в её движении было что-то успокаивающее. Молча. И снова вернулась тишина. Она опустила глаза и закрыла их, погружаясь в тот мир, который был вокруг них, но не требовал слов.

Джером остался сидеть рядом с ней, ощущая, как в груди постепенно растекается теплота. Он не знал, что именно их связывало в этот момент, но чувствовал, что это что-то важное. Это было не просто молчание — это был момент, в котором они оба находили утешение, не пытаясь заговорить друг с другом. Все, что они так долго искали, оказалось здесь, в этой простоте.

В это время Джоу, сидящая на другом диване, тоже тихо закрыла глаза. Она не вмешивалась. Джером заметил её спокойное дыхание, лёгкое, размеренное. Агентша давно уже не проявляла в своей внешности той напряжённости, которая была в начале их путешествия. Она не была ни строгой, ни властной. В её поведении теперь было больше понимания, а может быть, даже уважения к тому, что происходило между ними.

Минуты тянулись, и каждый из них погружался в свою внутреннюю тишину, пока мир вокруг не стал таким же тихим, как и они. Время словно замедлилось, и на какое-то мгновение все мысли, все проблемы исчезли. Единственным звуком была музыка их дыхания, ровная и успокаивающая.

Тишина обвила их, как мягкое одеяло, и вскоре они втроём оказались поглощены сном. Джером, чувствуя, как его тело постепенно теряет напряжение, отпустил остатки мыслей, которые мешали ему быть в этом моменте. Он уснул, не думая о завтрашнем дне и о том, что их ждёт дальше. Вместо этого он просто позволил себе отдаться этому покою.

Делия, сидя рядом с ним, почувствовала, как её мысли растворяются, как её тело перестаёт сопротивляться ночному покою. Она доверилась тишине и в какой-то момент почувствовала, как её сознание уходит в забытьё.

Джоу, положив руки на колени, тоже засыпала, чувствуя, как всё, что она должна была сделать и что она пережила, наконец-то отпускает её. Она закрыла глаза, и её дыхание стало ровным, тихим.

Так они и заснули — втроём, не требуя друг от друга больше слов, не ожидая ничего, что могло бы нарушить этот момент. В их совместном молчании было что-то, что приносило облегчение, как будто каждый из них, даже несмотря на свою внутреннюю борьбу и тревоги, находил кусочек мира внутри себя.

Утро наступило тихо, как и весь их предыдущий вечер. Лёгкий морской бриз проникал в каюту, но его не хватало, чтобы прогнать сонливость, которая сковала тела детей, ещё не привыкших к новым условиям жизни на борту. Джоу, привыкшая к строгому распорядку и дисциплине, не могла позволить себе такого расслабления. Она сидела у стола, свернув планшет, и с лёгким недовольством смотрела на двоих своих подопечных, мирно посапывающих на кроватях.

— Вставайте, дети, — её голос был твёрдым, но не грубым.

Делия, тяжело вздохнув, приподняла голову, но глаза сразу снова закрылись, как будто мир вокруг её снов был гораздо более важным. Джером, сжав подушку в руках, чуть приоткрыл один глаз, но, увидев недовольное лицо Джоу, сдался и откинул одеяло.

— Что такое? — его голос был снотворным и немного раздражённым, но Джоу уже не обращала внимания на его настроения.

Она знала, что лучше не заставлять их просыпаться в последний момент.

— Время для завтрака, — с этим она подошла к иллюминатору и отодвинула занавеску.

На палубе было светло и тихо, но ей нужно было больше, чем просто тишина. Она наблюдала за тем, как их маленькое судно плавно скользит по воде, чувствуя, как всё вокруг продолжает своё движение, в отличие от её детей, ещё погружённых в сон.

Делия тяжело поднялась с кровати и стала медленно натягивать свою форму. Джером, скривив губы, тоже встал, при этом заметно недоволен тем, что его разбудили слишком рано. Джоу заметила это и, несмотря на её строгость, не смогла удержаться от лёгкой усмешки. Она понимала, что их работа не всегда предполагает комфорт и отдых, но строгость в такие моменты всё же была необходима. Слишком много было на кону.

— Давайте-ка быстрее, — её голос снова стал твёрдым. — Вас ждёт завтрак, не пропустите его. И не забывайте, что вы не туристы на отдыхе. Вон, на палубе уже ходят люди, нужно быть в полной боевой готовности.

Делия, потягиваясь, бросила на неё взгляд, но лишь кивнула, ощущая ту же ответственность. Джером, похоже, был готов снова погрузиться в свою сонную трясину, но Джоу ещё раз напомнила, что «выглядеть по-настоящему» — это не только вопрос внешнего вида, но и их имиджа как агентов, работающих в условиях высокого риска. Они не могли позволить себе расслабление.

Когда они, наконец, собрались, Джоу повела их на верхнюю палубу, где уже начали собираться другие пассажиры. Люди в костюмах и вечерних платьях, тускло блеск уличных огней, разговоры и смех — всё это было для Джоу не важно. Она лишь сосредоточенно оглядывала ситуацию вокруг, наблюдая за возможными угрозами.

— Парадная форма! — она резко напомнила им, когда Джером, заметив что-то интересное на горизонте, почти разомкнул шнурки на ботинках.

Делия немного зардевшись, привела себя в порядок. Девочка не была привыкшей к строгому режиму, но что поделаешь — это была часть её мисии, подарка на день её рождения! Подойдя к зеркалу, Делия быстро поправила волосы, расстегнув несколько пуговиц на блузе, чтобы немного облегчить себе дыхание. В душе она знала, что Джоу была права: нужно было выглядеть уверенно и профессионально, а не как какой-то случайный турист.

— Вот так лучше, — пробормотала она себе под нос, глядя на отражение в зеркале.

Джером тем временем стоял у двери и прокачивал шею, словно собираясь войти в бой, и всё это с явным раздражением на лице. Он не мог понять, зачем каждый раз приходилось так усердно притворяться кем-то, кем он не был. Он хотел лишь свободы, нормальной жизни, без всех этих обязательных нарядов и без всяких бесконечных заданий.

— Ты готов? — спросила Делия, внимательно наблюдая за ним.

Джером не сразу ответил. Он просто отвёл взгляд и продолжил застёгивать пуговицы на рубашке. В его глазах не было решимости, скорее, он был подавлен, как будто всё происходящее было для него обузой, которую он вынужден нести.

— Готов, — коротко ответил он, вставая и взглянув на Делию.

Он снова заметил, как она изящно двигается, насколько легко она справляется со всеми внешними трудностями. Но в её взгляде он почувствовал что-то более сложное, чем просто обычное спокойствие. Делия скрывала свою беспокойность, и это было трудно не заметить.

— Что-то не так? — Делия подошла ближе, её голос стал мягким, почти заботливым.

Джером пожил плечами, всё ещё не зная, что ответить. Он не хотел показывать свою уязвимость, но с каждым днём чувствовал, что все эти разговоры, взгляды, даже моменты одиночества начали давить на него.

— Нет... всё в порядке, — сказал он, хотя сам не верил в эти слова.

Она молча кивнула и направилась к двери. Джерому пришлось поспешить, чтобы не отстать. Когда они вышли на палубу, Джоу уже ждала их, стоя рядом с рейлингом. Её строгий взгляд сразу же остановил их, как если бы она проверяла их готовность. Это был взгляд, с которым она справлялась с трудными ситуациями, взгляд, который мог заставить кого угодно почувствовать себя немного не на своём месте.

— Ну что, дети, готовы? — её голос звучал более усталым, чем обычно, но это не было для неё препятствием.

— Мы готовы, — ответил Джером с заметной неохотой, но Делия подтвердила словами, которые казались более уверенными.

— Пора идти, — сказала Джоу, не тратя времени на лишние слова.

Она уже давно научилась ценить каждую секунду, зная, что время — это тот ресурс, который нельзя тратить зря. В жизни агента не было места для раздумий или застоев.

Пока Джоу повела их по палубе, Делия шла сдержанно, но с каждым шагом чувствовала, как её напряжение постепенно уходит. Это было странно — она снова могла сосредоточиться, хотя сознание, как и всегда, пыталось уклониться от самой сути происходящего. С каждым днём миссия становилась всё сложнее, и каждый шаг в этой чуждой обстановке казался всё более тяжёлым. Но она знала, что не может сдаться. Невозможно было просто оставить всё так, как есть.

Джером шёл рядом, не забывая посматривать в сторону Делии. Он хотел что-то сказать, но что? В его голове крутились вопросы, но не было ответов. К чему эти разговоры? Почему они не могут быть просто обычными подростками, а вместо этого погружаются в этот мир, наполненный опасностями и тайнами?

Как только они подошли к месту, где их уже ждал завтрак, атмосфера вокруг сразу поменялась. Привычная суета, шум разговоров и звуки посуды вокруг казались чем-то далёким. Джоу выпрямилась, заставив себя взять в руки всю ту дисциплину, которую она так гордится. Сначала она осмотрела их всех, а потом утвердительно кивнула.

— Хорошо, с этим мы справились, — сказала Джоу, явно не ожидая ответов. — Теперь еда и возвращение к делу.

Только когда они сели за стол, Джерому наконец удалось немного расслабиться. Он взял в руки чашку, поглощая бульон, как какое-то спасение. Тёплая жидкость растекалась по его горлу, наполняя его ощущением уюта и даже безопасности — на несколько минут он забыл о том, что они всё ещё были на борту круизного лайнера, а впереди их ожидали сложные задачи. Он отложил чашку в сторону и взял кусочек стейка, разрезая его аккуратным движением ножа. Мясо было идеально прожарено, снаружи поджаристое и слегка хрустящее, а внутри — мягкое и сочное. «Вот это действительно вкусно», — подумал он с удовлетворением, откусив ещё один кусок. Стейк был крут, салат — ещё лучше! Это был тот момент, когда можно было забыть о всем остальном, просто наслаждаться вкусом и тишиной вокруг.

Делия сидела напротив него, тихо наклоняясь к своему блюду, её глаза всё так же полны невыразимой задумчивости. Она тоже выглядела немного расслабленной, хотя её внимание, похоже, всё ещё было сосредоточено на внешней ситуации. Джерому вдруг стало любопытно, о чём она думает. Он видел её тихую напряженность в прошлом, и, несмотря на то что она пыталась казаться спокойной и уверенной, сейчас на её лице снова промелькнула неуверенность, как тень. Но он не решился заговорить — слишком много всего происходило в их жизни в последнее время, и слишком много было ещё неясных моментов.

Между ними возникло молчание, такое же тёплое и комфортное, как их еда, но в то же время слегка неловкое. Джо уткнулась в свой планшет, проверяя какие-то последние данные по заданию, и единственным звуком в каюте оставались звуки ножей и вилок, да тянущийся лёгкий разговор среди других пассажиров.

Делия отложила вилку и, наконец, подняла глаза, встретив взгляд Джерома.

— Ты никогда не думаешь о том, что будет дальше? — спросила она неожиданно, как будто её вопрос был продолжением какого-то размышления, которое она вела в себе.

Джером пару секунд задумался, не ожидая подобного вопроса. Он знал, что Делия — не из тех, кто постоянно высказывает свои мысли вслух, а теперь её вопрос прозвучал как некое откровение, возможно, для неё самой.

— Конечно, думаю, — ответил он, стараясь не выдать своего удивления.

Он посмотрел в её глаза, почувствовав, что этот момент может быть более важным, чем они оба думали.

— Но, — продолжил мальчик, — иногда мне кажется, что мы слишком зациклены на том, что будет завтра. Я просто... не знаю, как всё сложится. Но если сейчас можно просто поесть и немного забыться, то почему бы и нет?

Делия кивнула, немного наклоняя голову, как будто она искала в его словах что-то большее. Может быть, что-то, что помогло бы ей понять собственные чувства. После паузы она усмехнулась:

— Ты прав, не стоит тратить время на переживания. Но иногда, знаешь... хочется верить, что мы что-то меняем, а не просто плывём по течению.

Джером понял, что её слова скрывают гораздо больше, чем просто размышления о миссии или будущем. Он сам часто испытывал такое чувство, что всё, что они делают, кажется частью чего-то гораздо большего, и всё равно всё сводится к очередной задаче, без ясной цели на горизонте.

— А что ты хочешь изменить? — он не смог удержаться от вопроса.

Делия замолчала. Она ещё немного поковырялась в своей тарелке, словно размышляя о чём-то важном, затем медленно взглянула на Джерома. Он заметил, как её глаза на мгновение стали мягкими, как будто она собиралась сказать что-то личное, но вдруг замерла.

Джером уже открыл было рот, чтобы повторить свой вопрос, но тут их прервала Джоу. Агентша, сидя за соседним столом, устало отложила планшет и подняла взгляд. Она посмотрела на обоих с лёгким выражением недовольства.

— Вы двое что-то задумали? — спросила она, скрестив руки на груди.

Делия вздрогнула, словно не ожидала, что Джоу прервет её размышления. Джером почувствовал лёгкое разочарование — его и так давно беспокойные мысли были в этот момент отогнаны чем-то важным, и теперь Джоу снова вмешивалась. Но она не выглядела суровой или строгой, скорее усталой, как и всегда, после ночных проверок и работы.

— Мы просто... — начала Делия, но Джерому было трудно даже сформулировать, о чём шла речь. Он решил просто отложить эту тему, не желая углубляться в неё при Джоу.

— Мы просто обсуждали, как сложилась наша ситуация, — закончил Джером, не в силах сдержать небольшую усмешку. — А ты что, ещё не закончила с делами?

Джоу вздохнула, положив планшет на стол, и оперлась на локти.

— У меня всегда есть дела, — ответила она. — Но это не главное. Важно то, что мы везде рискуем, и все эти разговоры о будущем не помогут нам в любой момент оказаться лицом к лицу с реальностью.

Её слова были твердыми и холодными, как обычно. Но Джерому показалось, что в этот раз в её голосе звучала усталость, что-то большее, чем просто профессиональный подход. Делия, сидя рядом с ним, вроде бы отозвалась на её слова, но с какой-то дистанцией, как будто она всё ещё была в своих размышлениях.

Джерому пришло в голову, что Джоу, возможно, просто хотела изменить атмосферу, остановить то, что могло бы стать излишне личным и чувствительным разговором. Он не мог осуждать её за это — Джоу была их наставником, хотя в последнее время её холодность становилась все заметнее.

— Прости, Джоу, — сказал он, поднимая глаза. — Мы не хотели... ничего лишнего.

— Не извиняйся, — ответила она, слегка поморщив лоб. — Просто подумайте, прежде чем начинать разговоры, которые вас могут отвлечь.

Но, несмотря на её суровость, Джерому показалось, что это была скорее защита, чем осуждение. Она сжала губы, как будто пыталась скрыть собственные сомнения, и, не сказав больше ничего, снова погрузилась в свои записи.

Делия, которая до этого смотрела на неё с явным раздражением, теперь, наоборот, казалась немного спокойнее. Она отложила свою вилку и посмотрела на Джерома с легким, почти незаметным взглядом.

— Мы все рискуем, правда, — тихо сказала она. — Но иногда риск может быть тем, что даёт нам больше, чем мы могли бы ожидать.

Джером чувствовал, что её слова имеют глубокий смысл. Их разговор не был завершён, но в его голове уже появлялись новые вопросы. Что именно она хотела сказать? Почему это вдруг стало для неё таким важным?

Он открыл рот, но вновь замолчал, осознавая, что сейчас не время для вопросов. Джоу подняла глаза, её взгляд был снова серьёзным, но в нём не было строгости.

— Ты прав, — сказала она, кивая. — Иногда мы даже не знаем, на что готовы пойти ради успеха.

Они замолчали, поглощая остатки еды, но между ними всё равно оставалась невидимая линия, которую они ещё не осознавали, но уже чувствовали. Время шло, и скоро они снова будут на своём пути, и каждый шаг будет важен.

Когда Джоу встала и направилась к выходу, её шаги были уверенными, но слегка утомлёнными, как будто она давно привыкла к этой роли — быть той, кто всегда держит контроль. В её голосе звучали только несколько казённых слов, которые не оставляли места для обсуждений.

Джером смотрел на её уходящую фигуру, и его внутреннее напряжение, казалось, уменьшилось. Он не был уверен, что именно произошло, но почувствовал, как нечто важное уходит, как будто с каждым её шагом разгрузка распространялась и на его собственное сознание. Он снова оказался в том месте, где всё, что они пережили, казалось теперь лишним, ненужным. Эти разговоры, их раздумья о будущем, о том, что ждёт их впереди — всё это вдруг стало не таким значимым. Что важно сейчас? Возможно, ничего. Или, наоборот, всё. Всё сразу. Но Джером знал, что должен идти дальше.

В его голове вертелись её последние слова, и он почувствовал, как медленно приходит некое осознание. Маленькие разговоры, такие, как тот, что они провели за ужином, были частью чего-то большего, неуловимого, но не менее важного. Именно эти разговоры создавали тот момент, когда все вместе, не осознавая этого, словно наполняли пустоту смыслами и чувствами.

Делия, сидевшая рядом, не сказала ни слова, но её взгляд был наполнен каким-то неуловимым ожиданием. Она смотрела на Джерома, будто тоже осознавала что-то важное, что оставалось между ними, хотя и не озвучивалось вслух.

— Ты что-то думаешь? — наконец нарушила тишину Делия, её голос был тихим, но в нём звучала некоторая неуверенность, как будто она сомневалась, стоит ли спрашивать.

Джером немного встряхнулся, как будто выходя из транса, в который его ввергла тишина и размышления.

— Да, думаю, — ответил он, и его голос звучал мягче, чем обычно. — Всё кажется сложным, но в то же время... всё упрощается. Мы все тут, и каждый из нас играет свою роль. И иногда важно не то, что мы говорим, а то, что происходит, когда молчим.

Делия кивнула, её взгляд стал задумчивым.

— Я понимаю, о чём ты, — сказала она. — Ты прав. Всё это что-то большее, чем мы можем понять. Но, может быть, это и есть ключ. Просто жить в моменте. Не анализировать всё до мелочей.

Джером посмотрел на неё, и его взгляд вдруг стал более внимательным. Он заметил, как она тоже ищет ответы, как они оба пытаются понять, что происходит вокруг них. Тот момент, когда они могли бы снова вернуться к своим обязанностям и ролям, но выбирают вместо этого находить общие точки, разделяя переживания, что объединяет их.

— И всё-таки, — сказал он с лёгкой усмешкой, — ты не думаешь, что все эти тренировки, эти задания, просто отвлекают нас от настоящих вещей? Может быть, мы даже не знаем, что на самом деле важно.

Делия усмехнулась в ответ, но её улыбка была спокойной, без издевки. Она посмотрела на Джерома, и в её глазах было что-то, что он не мог сразу понять — смесь заботы, понимания и даже некоторого сожаления.

— Возможно, ты прав, — сказала она тихо. — Мы все бегаем за чем-то, что, может, и не существует. Но что мы можем сделать? Это наша жизнь. И нам нужно идти туда, где нас ждут.

Джером понял, что её слова скрывают больше, чем просто философский взгляд на жизнь. Это была её собственная правда — правда, которую она носила в себе, но не всегда готова была поделиться. Он почувствовал, что Делия действительно понимает, что за этой поверхностью скрывается намного больше, чем они могут сказать словами.

Тишина снова заполнила пространство между ними, но теперь она не казалась тяжёлой или неудобной. Напротив, она была как некая пауза, в которой они могли просто быть, без давления, без спешки.

Харви Дин — бывший хакер из Самары

После долгого молчания, которое тянулось, как тяжёлый груз, Джерому вдруг пришла мысль. Эта мысль была настолько простой и одновременно ошеломляющей, что он буквально вздрогнул, как если бы кто-то резко осветил тьму его разума. Он никогда не видел в этом мире ничего, кроме того, что было прямо под его носом. Всё, что он знал, было ограничено его собственными интересами, его личными заботами и мелкими, почти всегда поверхностными проблемами.

Он взглянул на Делию, сидящую рядом, и ощутил странную пустоту внутри. Она была здесь, так близко, но он не мог почувствовать её, понять её истинное значение. Почему? Потому что его мир был слишком узким, его взгляд слишком ограничен. Он думал о себе, своих целях, своем месте в этом странном и несправедливом мире. И, возможно, именно это и было самой большой проблемой.

— Что, если бы я мог взглянуть на себя со стороны? — эта мысль не давала ему покоя.

Он представил себя — каким бы он выглядел, если бы кто-то другой видел его глазами. С каким выражением лица он ходил, что думал, как действовал. Он понял, что, скорее всего, он был бы не более чем жалким червём, таким маленьким, ничтожным существом, которое только и делало, что преследовало свои эгоистичные цели, не задумываясь о чём-то большем.

Ему стало невыносимо больно от этой мысли. Червь... Он видел себя как этого мелкого, грязного, бездумного существа, которое роет норы в своём собственном мирке, ни разу не поднимая головы, чтобы увидеть небо. И, может быть, именно в этом и заключалась его проблема — он не мог найти смысла за пределами того, что его окружало.

— Что, если я всегда был таким? — эта мысль была слишком тяжёлой, слишком страшной.

Ему было невыносимо страшно думать об этом. Ведь если всё, что он делает, имеет только его личный интерес в основе, что тогда остаётся от настоящего долга, от ответственности перед родиной, перед людьми, перед теми, кого он должен был бы защищать? Где был его высший идеал, если он сам всё это время строил свой мир вокруг своего собственного эго? Он не мог ответить на эти вопросы, потому что не знал ответа.

Делия, заметив, что его взгляд стал каким-то пустым, слегка наклонила голову, её глаза наполнились мягким, почти заботливым интересом.

— Джером? — её голос был тихим, но в нём была какая-то странная нотка беспокойства. — Ты что-то не так выглядишь.

Он быстро отвёл взгляд, не желая показывать ей свою уязвимость. Это было слишком стыдно, слишком откровенно. Впрочем, она всё равно заметила. Как она всегда замечала.

— Всё нормально, — буркнул он, пытаясь скрыть свои внутренние терзания. Но его голос звучал неуверенно, и он сам понял, что это не убедительно. Как можно скрыть от другого человека то, что ты сам не можешь признать даже себе?

Делия молчала, но её взгляд не отрывался от него. Она явно что-то чувствовала, может быть, даже понимала больше, чем он сам. Джером вздохнул, пытаясь снова сосредоточиться на чём-то внешнем, на чём-то, что поможет ему отвлечься от этих тяжёлых мыслей. Но это было невозможно. Они застряли в его голове, как будто оковы, от которых не было избавления.

— Ты знаешь, — продолжила она, наконец, — все мы иногда чувствуем себя потерянными. Думаем, что слишком маленькие, чтобы что-то изменить. Но на самом деле... иногда нужно просто сделать шаг вперёд, несмотря на этот страх. И, может быть, ты сможешь найти смысл, если начнёшь смотреть на вещи немного по-другому.

Её слова словно проникли в самое сердце Джерома. Он долго смотрел на неё, пытаясь осмыслить её смысл. Может быть, она и права. Может быть, всё не так уж плохо, как ему казалось. Может быть, ему стоит просто сделать шаг вперёд и перестать бояться того, что он не может понять. Потому что именно страх и неуверенность ограничивали его. Именно они создавали тот маленький мир, в котором он жил, сам себе препятствие и сам себе тюрьма.

Но в этот момент, в тихой и спокойной атмосфере, окружающей их, он вдруг почувствовал, что, возможно, можно начать иначе. И для этого не нужно было становиться кем-то великим, не нужно было быть героем, чтобы найти свой путь. Всё, что нужно было, — это признание того, что не всё в жизни должно быть предсказуемым и контролируемым. Не всё должно быть идеальным.

— Ты думаешь, что я смогу это сделать? — спросил Джером, немного мягче, чем раньше. Его голос звучал теперь более открыто, чем когда-либо прежде.

Делия кивнула, её глаза были полны искреннего понимания.

— Да, я думаю, что ты сможешь. Потому что всё, что нужно, — это начать смотреть на вещи иначе. Не как на проблему, а как на возможность. Ты можешь это сделать, Джером.

И вдруг, в его душе что-то изменилось. Это было не мгновенное озарение, а скорее неуловимый шепот внутреннего изменения, который, однако, пробудил в нём чувство, которое он давно не ощущал. Это было как лёгкое потрясение, которое медленно рассеивалось, но оставляло в себе что-то важное. Мир оказался гораздо шире, чем Джером мог себе представить. Он всегда жил в рамках, ограниченных его собственными страхами и сомнениями. Всё, что он знал — его маленькая вселенная с её узкими улицами и предсказуемыми путями. Но теперь... теперь этот мир стал вдруг больше.

— Ты... Ты правда так думаешь? — спросил Джером, и в его голосе звучала нерешительность, как будто он сам не верил в свои слова.

Делия посмотрела на него, как будто её взгляд проникал в саму душу Джерома. Она понимала, что это не просто слова, а настоящие переживания, которые поднимались из глубины его сознания.

— Да, я думаю, что ты можешь. Ты уже сделал первый шаг, даже если сам этого не заметил, — ответила она тихо, с той теплотой, которая казалась невероятной в этот момент. — Всё начинается с того, чтобы признать, что что-то не так. И ты это сделал.

Джером задумался, его взгляд стал более острым, как будто он пытался увидеть что-то, что долго скрывалось. Он всегда думал, что мир — это просто набор событий, которые ты должен пережить. Не более того. Но сейчас, при всех своих внутренних сомнениях, он почувствовал, что что-то в нём изменилось. Не было ни идеального ответа, ни точного пути. Было только ощущение того, что в этом огромном мире есть место для поиска.

Он сделал паузу, глядя на Делию, и неожиданно для себя ощутил благодарность за её присутствие. Это было странно, но не неприятно. Она не пыталась его исправить, не пыталась указать, что он должен делать. Она просто была рядом, давая понять, что его борьба — это не что-то ненормальное, а часть того, что делает его человеком.

— Ты права, — сказал он наконец, и его голос звучал сдержанно, но искренне. — Я думаю, я долго не замечал, что мне нужно что-то большее. Я всегда был внутри своего маленького мира. Но... — он замолчал, обдумывая свои слова, — теперь я понимаю, что нужно не просто смотреть на вещи. Нужно их чувствовать. Всё чувствовать, не просто существовать.

Делия кивнула, не перебивая его, давая ему время понять то, что он сам ещё не до конца осознавал.

— Да, иногда просто нужно остановиться и дать себе возможность почувствовать. Всё вокруг, всё, что происходит с нами. И только тогда ты сможешь увидеть, что мир не такой маленький, как кажется.

Джером почувствовал, как лёгкая улыбка появляется на его лице. Не от того, что он нашёл окончательное решение, но потому, что, возможно, он наконец-то готов начать искать. Искать что-то большее, чем просто свои личные интересы.

Он повернулся к Делии и, несмотря на всю свою прежнюю замкнутость, сказал с лёгким вызовом в голосе:

— Я не знаю, что будет дальше, но... может, стоит попробовать?

Она улыбнулась в ответ, и её глаза заблестели, как будто она разделяла его ощущение нового начала.

— Это уже хороший шаг, Джером. Это уже больше, чем ты думаешь.

Они сидели молча, каждый погружённый в свои мысли, но теперь их молчание было другим. Оно не было пустым, не было тяжёлым. Оно было наполнено новой силой и радостью — словом, никто из них даже не думал о своём одиночестве. Джером ощущал, как его тело расслабляется, а ум, который раньше был словно затмён, начинает наполняться светом. Он чувствовал себя частью чего-то большего, огромного целого, с которым происходило что-то невообразимое. Это было странное чувство, но оно не пугало. Напротив, оно было тёплым и освещённым.

Делия, сидя рядом, почувствовала ту же перемену. Вместо прежней привычной тяжести на сердце, теперь было что-то лёгкое и ясное. Она почувствовала, как её душа наполняется свободой, и она могла быть просто здесь, в этом моменте, без страха и сожалений. Всё, что их окружало, становилось важным не в глобальном, а в личном смысле — каждый взгляд, каждое слово, каждое молчание, которое они делили.

Звук шагов на палубе нарушил тишину, и Джерому не пришлось долго оглядываться, чтобы понять, кто это. Это была Джоу. Она подошла к ним, но не с привычной строгой осанкой или настороженным взглядом. Сейчас она выглядела иначе — расслабленной, как и они.

— Что, затаились? — её голос был мягким, с лёгкой улыбкой. Она села рядом и посмотрела на них с удивлением и неким удовлетворением в глазах. — Похоже, я не одинока в этом молчании, — добавила она, как бы подтверждая их внутреннее единство.

Джером улыбнулся, хоть и сдержанно, но с искренним ощущением благодарности за её присутствие. Он не знал, что сказать, и слова не были ему нужны. Весь смысл этого молчания был в том, что они все понимали: они изменились. Что-то в их восприятии мира и друг друга сдвинулось, и эта перемена ощущалась в каждом взгляде и в каждом жесте.

— Иногда молчание говорит больше, чем слова, — сказала Делия, глядя в океан, как будто она нашла ответ на то, что их связывало. — Мы все теперь... вместе, как будто часть одного целого.

— Да, — ответил Джером, его голос был тихим, но уверенным. — И всё это благодаря Эрлу Найту. Этот круиз, всё, что происходит... Это его подарок. Он дал нам шанс увидеть мир не через призму одиночества, а через общение. И, может быть, даже через понимание, что значит быть частью чего-то большего, чем ты сам.

Делия кивнула. Она никогда не думала, что слова «круиз» или «путешествие» будут для неё такими важными. Но теперь, осознавая, что каждое движение, каждая перемена в их жизни важна, она почувствовала, что этот опыт стал для неё чем-то большим, чем просто отпуск.

Тут вдруг Джоу наконец прервала их тишину, сказав, что Эрл Найт связался с ней по телефону. Взгляды обоих ребят сразу же устремились на неё. В её голосе было что-то, что привлекало внимание, словно она вдруг вспомнила о чём-то важном, что должно было изменить их планы.

— Только что поговорила с ним, — продолжила Джоу, постукивая пальцами по столу. — Эрл сообщил, что в Цивитавеккья нас будет встречать никто иной, как Харви Дин.

Джером и Делия обменялись взглядами. Харви Дин? Имя, звучавшее как нечто важное, но одновременно и загадочное.

— Кто это? — поинтересовался Джером, всё ещё не совсем понимая, кто мог быть этим человеком, которого они должны были встретить. Он уже привык к неожиданным поворотам событий, но эта информация была совершенно новой.

Джоу на мгновение замолчала, а затем продолжила, будто раздумывая, стоит ли раскрывать все подробности сразу.

— Это самарский хакер. Когда-то он носил имя Харитона Данилова. В своё время Россия выдала его Италии во время обмена военнопленными. Сейчас он работает в отделе ЦРУ в Италии, — её голос стал чуть серьёзнее. — Он изменил имя на более «западное», но это не суть. Главное, что мы должны встретиться с ним в порту, где он будет встречать нас.

Делия слегка нахмурилась. Эта информация звучала как какой-то запутанный клубок, который нужно было распутать, но в её глазах, как и в глазах Джерома, было и уважение к тому, как всё складывается.

— Почему именно он? — спросила она, заинтересовавшись. — Зачем его назначили встречать нас? Если это такой хакер, почему ему доверили такую роль?

Джоу кивнула, очевидно, предвидя такой вопрос.

— Харви, бывший Харитон, имеет связи в самых разных кругах, — объяснила Джоу. — Его прошлое и навыки сделали его важной фигурой. Теперь, будучи в ЦРУ, он продолжает свои задачи в том же направлении. Он точно знает, что нам нужно, и как безопасно провести нас через все этапы миссии. И ещё — не забывайте, что Цивитавеккья — это не просто порт. Это место, где контроль безопасности особенно строгий.

Джером подумал, как странно устроен мир: хакеры, агенты, международные интриги, и вот, теперь им предстояло встретиться с человеком, чьё имя в прошлом было связано с такой сложной историей. Он вспомнил о том, как недавно он сам оказался в центре событий, которые раньше казались ему чем-то далеким и чуждым. И вот сейчас они, как бы случайно, попадали в этот мир, где такие люди, как Харви Дин, были на первом плане.

— Всё это звучит довольно сложно, — сказал Джером, слегка морщась. — Но, похоже, с ним нам не придётся беспокоиться о безопасности.

Джоу подала ему одобрительный взгляд.

— Верно, — сказала она. — Но помните, что всё равно нужно быть настороженными. Даже если Харви — наш союзник, в этом деле важно не доверять никому на сто процентов.

Делия кивнула, понимая, что на них всё равно лежит ответственность. Мало того, что они были втянуты в такую сложную сеть, так ещё и каждый шаг мог привести к неожиданным последствиям. Тем не менее, внутри неё что-то успокоилось: если они будут действовать вместе, с умом и вниманием, всё может получиться.

— Значит, нам предстоит встреча с этим Харви, — сказала она, поднимась и собираясь к выходу. — Что ж, будем готовы. А по пути в Цивитавеккью, может, стоит ещё немного отдохнуть и подготовиться.

Джером посмотрел на неё и, чувствуя, как его напряжение немного спадает, согласился.

— Да, наверное, нам нужно немного времени, чтобы подготовиться к встрече. После всего, что мы пережили, хотелось бы хотя бы немного передохнуть.

Но в его голосе было уже что-то другое. Это была уверенность, которая вернулась с осознанием, что они стояли на пороге чего-то большого. Их путешествие только начиналось, и они были готовы встретить все возможные сложности вместе.

Лайнер плавно подошел к причалу, и звук механизма, медленно пришвартовывающего корабль, эхом разнесся по всему корпусу. Джером услышал этот звук и невольно вздрогнул, подняв взгляд к иллюминатору. Через него виднелся порт, нехарактерно пустой для обычных круизных лайнеров. Вдали уже можно было разглядеть силуэты людей, кто-то стоял на палубе с документами в руках, готовясь к проверке, другие же, похоже, только подходили к причалу.

— Мы на месте, — произнесла Джоу, подходя к ним. Её лицо не выражало ни радости, ни волнения, только спокойствие. — Готовьтесь к высадке, мы не будем задерживаться.

Она взглянула на детей, которые сидели на своих местах, немного лениво наблюдая за происходящим.

— Делия, Джером, — продолжила Джоу, обращаясь к ним, — собирайте свои вещи. Через пятнадцать минут мы выходим. Всё будет по плану.

Джером оторвал взгляд от пейзажа за иллюминатором и посмотрел на Джоу. Его внутреннее напряжение, которое не отпускало его на протяжении всего путешествия, вдруг немного ослабло. Он уже знал, что впереди их ждали новые испытания, но теперь это не пугало его. Он привык к неизвестности, привык к постоянным переменам. Это было частью его жизни, и, как бы он ни хотел иногда убежать от этого, он понимал, что теперь ему некуда деваться.

— Мы готовы, — сказал Джером, поднимаясь с места. Он посмотрел на Делию, которая, в свою очередь, встала, собирая свои вещи. Она была тихой, сосредоточенной, и в её глазах читалась решимость. Может быть, именно благодаря ей он и нашёл в себе силы двигаться дальше.

Делия села на кровать, чтобы быстро собрать свой небольшой чемодан, и повертела его в руках, проверяя, всё ли на месте. Она могла бы сказать что-то вроде «Мне не нравится всё это», или «Не хочу», но она уже привыкла к тому, что не имеет права на такие слова. Она не была ребёнком, который мог бы позволить себе впасть в слабость. Она была частью этой команды. И сейчас ей нужно было делать то, что от неё ожидали.

— Всё будет хорошо, — пробормотала она, скорее для себя, чем для Джерома. — Мы справимся.

Джером кивнул, не возражая. Он понимал, что её слова — не попытка успокоить его, а скорее напоминание о том, что они здесь не для того, чтобы расслабляться. Они были частью чего-то большого, чего-то, от чего не было легко отказаться.

Минуты пролетели быстро. Когда Джоу снова подошла к ним, они были уже готовы. Лишь несколько последних шагов отделяли их от выхода на палубу и встречи с тем, что их ожидало.

— Всё, собирайтесь. Мы идём, — сказала Джоу.

Джером и Делия встали, и, следуя за ней, направились к выходу. Выйдя на палубу, они почувствовали, как холодный ветер обдувает их лица. В этот момент Джером осознал, как сильно он тосковал по реальной жизни. Всё, что было до сих пор, казалось лишь каким-то странным пробуждением от долгого сна.

Цивитавеккья встретила их пустынным причалом и надёжными солдатами, стоявшими вдоль борта с оружием, готовыми к проверке. Но среди них был один человек, который выделялся из общей картины — человек в строгом костюме, с уверенной осанкой, который стоял чуть в стороне. Это был Харви Дин. Человек, которого Джоу упомянула ещё на борту. Он был, судя по всему, в своём элементе: наблюдательный взгляд, спокойствие в движениях, и даже не малейшего намёка на напряжённость.

Джером и Делия сделали несколько шагов в его сторону, и он шагнул навстречу. Его взгляд был точным, но не слишком насторожённым. Джером медленно сделал шаг вперёд, прислушиваясь к своему внутреннему голосу. Когда их взгляды с Харви пересеклись, в его груди что-то ёкнуло. Он не мог избавиться от ощущения, что стоит перед кем-то, с кем когда-то должен был сражаться. Харви Дин — бывший самарский хакер, ставший частью американской разведки, не мог не вызывать у него определённого отторжения. Мозг Джерома всё ещё работал на автомате, повторяя известные ему с детства принципы:

— Самара — это Россия, а Россия — это враг Америки.

Он всегда слышал это от отца, который служил в армии, всегда говорил об этом, когда речь заходила о «русских». Джером помнил, как маленьким он сидел рядом с ним, наблюдая, как тот с грустью и отрешённостью говорил о политике, о врагах, о холодной войне. Все эти разговоры как бы впитались в его сознание, стали частью того, кем он был. Для него «русские» всегда были врагами, и это чувство, казалось, не оставляло его, несмотря на все усилия понять мир за пределами родных стен.

Джером стоял, напряжённый, как струна, и пытался осмыслить происходящее. Харви Дин был для него символом всего, чего он всегда боялся и ненавидел. Россия, враги, холодная война — всё это складывалось в одну неприязненно-холодную картину, и теперь этот человек, бывший самарский хакер, стоял перед ним, как союзник.

Когда Джером встретился взглядом с Харви, он почувствовал, как в его груди сжимается что-то тяжёлое. Странное чувство, смесь недоверия и отторжения, перебивала даже стремление быть объективным. Как можно доверять человеку, который был частью того мира, который он считал врагом? Как можно забыть все те бесконечные разговоры о «русских», которые он слышал дома? Как можно поверить, что теперь, спустя столько лет, этот человек будет другом?

Харви, казалось, прочёл его мысли. Он внимательно следил за каждым движением Джерома, оценивая его реакцию. Когда их взгляды встретились, Харви ненадолго задержал взгляд на лице мальчика, словно пытаясь понять, что именно скрывается за его напряжённым выражением. Но затем он отвёл глаза и, казалось, с лёгким вздохом снова обратился к Делии и Джоу, не спеша приближаться к Джерому.

— Нам предстоит серьёзная работа, — произнёс Харви с тихой уверенностью, обращаясь к всей группе. — Но будем действовать по порядку. Сначала вас нужно вывести из порта, а дальше по плану. Я был в Цивитавеккья не один раз, так что знаю местные реалии.

Он сделал шаг вперёд и кивнул в сторону небольшого бокового выхода, скрытого от глаз любопытных пассажиров. Джером замер. Все его внутренние механизмы протестовали, но он понимал: сейчас не время для сомнений. Сомнения мешали бы выполнить задачу. Он вновь взглянул на Харви, отметив, что тот не делает никаких попыток навязать общение, а скорее спокойно и профессионально ведёт разговор. Но, тем не менее, его присутствие не вызывало в Джероме ровно ничего, кроме недовольства.

Делия, заметив его напряжённое молчание, тихо коснулась его руки.

— Он не так страшен, как ты думаешь, Джером, — произнесла она мягко. — Все мы когда-то были кем-то другим, прежде чем стали теми, кем являемся сегодня. Поверь мне, Харви тоже прошёл длинный путь.

Мальчик повернул голову и посмотрел на неё. В её глазах было что-то успокаивающее, то, что давало надежду на то, что всё не так сложно, как он себе это представлял. В её словах было какое-то странное успокоение, как будто она говорила не только ему, но и себе.

— Я всё понимаю, — ответил Джером, но внутри всё ещё что-то холодно и тяжело давило на грудь.

Тем временем Харви продолжал свой путь к выходу, не торопясь, но явно уверенный в каждом своём шаге. Он был мастером манипуляций, и в его действиях не было ничего лишнего, никакой нервозности. Он был слишком уверен в себе, чтобы переживать по поводу того, что могло бы быть не так.

Джоу, шагая рядом с Харви, заметила его взгляд и хмыкнула, но ничего не сказала. Она была сосредоточена, словно уже зная, что этот этап миссии будет сложным. Всё было под контролем, и она, как всегда, не делала поспешных выводов.

— Всё будет нормально, Джером, — сказала она, не оборачиваясь, но её голос был твёрдым. — Просто следуй за нами, делай свою работу, и всё будет в порядке.

Она не произнесла ничего лишнего, только на несколько секунд повернула голову, чтобы встретиться с его взглядом. В её глазах не было осуждения, а только спокойное принятие ситуации.

Когда Джером и его спутники двигались в сторону выхода, его взгляд не мог не зацепиться за Харви. Он заметил, как тот держался поближе к Джоу и Делии, не по той причине, что был заботливым напарником, но скорее потому, что присутствие этих двух женщин, казалось, вызывало у него большее интерес, чем сам план операции. Харви ловко двигался среди них, чуть наклоняя голову к Джоу, когда она что-то говорила, или время от времени бросал взгляд на маленькую Делию, словно оценивая каждое слово девочки.

Джером чувствовал, как напряжение внутри него растёт. Он был уверен, что такие моменты внимания не могли быть случайными. Харви явно был более заинтересован в окружающих, чем в самой миссии. Мальчик ощущал, как зависть и недовольство ползут к нему изнутри, но, несмотря на это, он всё-таки пытался сосредоточиться на текущем моменте. Ведь, как бы он не относился к Харви, сейчас им нужно было действовать вместе.

Но вот Джоу, казалось, не заметила этих взглядов, или же специально их игнорировала. Она вела себя так же спокойно, как и всегда, и, похоже, не обращала внимания на тонкие манипуляции, которые явно были частью стиля Харви.

— Не думай об этом, — сказал себе Джером. — Ты не можешь контролировать, что происходит между взрослыми людьми.

Но его взгляд всё равно не отрывался от Харви.

Через несколько минут они добрались до небольшой транспортной машины, припаркованной в тени одного из складов. Харви открыл дверцу и первым шагнул внутрь, явно чувствуя себя в своей стихии. Джоу последовала за ним, и затем вошла Делия, но, заметив Джерома стоящего в дверном проёме, она остановилась и обернулась к нему с лёгкой улыбкой.

— Ты не идёшь? — спросила она, и её взгляд был спокойным, почти призывным.

Джером нерешительно шагнул вперёд и вскоре оказался рядом с ней. Он сразу же ощутил, как напряжение в его теле начинает немного спадать. Делия была рядом, и её присутствие как-то успокаивало его. Он присел на сиденье, не отрывая взгляда от Харви, который продолжал сидеть с Джоу. Вроде бы ничего не происходило, но Джерому казалось, что вокруг всё переполнено скрытым смыслом. Джоу продолжала разговаривать с Харви, но Джером не мог не заметить, как её глаза иногда задерживались на нём, будто та специально проверяла его реакцию.

Через несколько минут машина тронулась, и они начали свой путь. Все сидели молча, поглощённые своими мыслями, но Джером чувствовал, что его мысли не покидают тот момент, когда он заметил заинтересованность Харви в Джоу.

— Не переживай, Джером, — тихо сказала Делия, заметив, как его плечи напряжены. — Это не то, о чём стоит беспокоиться.

Она выглядела уверенной, и это немного успокоило Джерома. Он не знал, что именно она имела в виду, но интуитивно понял, что она пытается сказать ему: не трать время на ненужные тревоги. Джером кивнул, но всё ещё не мог избавить себя от ощущения, что что-то не так.

Харви, тем временем, обратил внимание на Делии и Джоу, на то, как легко они общаются, и как гармонично они двигаются вместе. Он почувствовал что-то необычное в этом сочетании: харизматичная Джоу и её более спокойная, но не менее привлекательная напарница Делия создавали некую динамику, которая привлекала его. Возможно, он даже не был полностью осведомлён, что это чувствуется на более глубоком уровне.

Джером сидел в углу машины, сжав руки на коленях, пытаясь не замечать тянущийся взгляд Харви, который время от времени останавливался на Джоу и Делии. Он чувствовал, как что-то внутри него сжимается. Он не мог понять, что именно тревожило его — сам факт того, что Харви был в их команде, или его странное поведение, когда он, казалось, скрытно заигрывал с обеими женщинами. Джером почувствовал неприязнь к этому человеку, но при этом в его голове прокручивалась мысль, что, возможно, он сам был слишком подозрительным.

Делия, сидящая рядом с ним, казалась спокойной. Её взгляд был сосредоточен на дороге, хотя она иногда мельком бросала взгляды на Харви и Джоу. Она как бы не замечала этого скрытого флирта, а, может, просто не придавала ему значения. Джером же не мог избавиться от ощущения, что Джоу, казалось бы, была невозмутимой, но что-то в её поведении говорило ему, что она осознаёт все тонкости происходящего.

— Не переживай, Джером, это не твоё дело, — повторял он себе, но что-то не давало покоя.

Он пытался сосредоточиться на деле, но мысли постоянно уводили его в сторону. Когда он заметил, как Харви снова поднимал взгляд на Джоу, его внутреннее раздражение достигло предела.

— Ты чё пялишься? — не сдержавшись, прошипел Джером, его голос был резким, как лезвие ножа.

Внутри него что-то сжималось от недовольства, и он не мог больше молчать. Харви, этот человек из прошлого, человек, который был частью враждебного мира, вдруг оказался здесь, с ними, как равный. Он почувствовал, как его внутренний мир начинает рушиться, и не смог удержаться от выплеска.

Все в машине на мгновение замерли. Джоу, сидя за рулём, не сразу отреагировала. Она повернулась к Джерому, её лицо не выражало ни злости, ни осуждения, лишь лёгкое удивление. Как будто она ожидала этого, но всё равно не была готова.

— Что ты имеешь в виду? — её голос был тихим, но уверенным.

Она понимала, что это не просто случайный вопрос, а нечто большее, что таило в себе определённый заряд. Но она не спешила разбирать это в этот момент. Вместо этого она осталась спокойной и сосредоточенной, как всегда.

Харви, сидящий на заднем сиденье, заметил напряжение в воздухе. Его губы слегка изогнулись в усмешке, и на мгновение Джером почувствовал, как воздух в машине стал тяжёлым. Харви коротко засмеялся, но этот смех был не весёлым, а злобным, с оттенком чего-то скрытого, недоброго.

— Ты что, прям со мной разговариваешь так? — Харви ответил с некоторым сарказмом, но в его голосе всё же чувствовалась лёгкая угроза. — У тебя есть претензии, парень? Я думал, мы все тут, чтобы работать, а не строить личные отношения.

Джером почувствовал, как его сердце пропускает один удар. Он встал перед этим человеком, как перед чем-то непонятным и опасным. Казалось, Харви прекрасно понимал, что происходит. Он не сдерживался, он просто играл свою роль, которую умел играть лучше других. Джером сжался внутри, но не мог отвести взгляда.

— Нет, — ответил Джером, его голос был твёрдым, но внутри него бушевала буря. — Просто ты слишком... близко. Я не люблю, когда меня так изучают.

Харви посмотрел на него, оценивающе, но не сказал ничего. Его глаза словно проникали в самого Джерома, но тот, сжав кулаки, не хотел показывать, как его это беспокоит. Молча, Харви продолжил вести машину, словно ничего не произошло, а напряжённость в воздухе стала ещё более ощутимой.

Джоу, сидя на переднем сиденье, не вмешивалась. Её взгляд снова вернулся к дороге, как будто происходящее вокруг не касалось её. В её спокойствии было что-то пугающее. Она всегда была такой, неизменно спокойной, но в этот момент её молчание казалось особенно тяжёлым. Джером знал, что она видит всё, но, по-видимому, она предпочитала не вмешиваться. Это не было из-за того, что она не заботилась — наоборот, Джоу всегда заботилась о деталях, но она явно решила, что в этот момент не стоит вмешиваться в их «мужские разборки».

Прошло несколько минут молчания. Харви продолжал двигаться вперёд, не спеша. Его руки крепко держали руль, и Джером почувствовал, как этот человек управляет ситуацией с абсолютным контролем. Это раздражало, но также вызывало уважение. Харви был тем, кем он был — уверенным, знающим, что делает, и не боящимся брать на себя ответственность за свои решения.

— Ты не понимаешь, парень, — наконец сказал Харви, после долгого молчания, не сводя взгляда с дороги. — Это не о тебе. Это о нас всех. Мы все здесь, потому что кто-то должен сделать свою работу. И то, что ты видишь — это не то, что я тебе показываю, а то, что ты сам решишь увидеть. Не забывай, кто ты есть, и не забывай, что от тебя зависит больше, чем ты думаешь.

Джером не знал, что ответить. Вперив взгляд в окно, он пытался скрыть внутреннюю бурю и чувствовал, как его сердце ускоряет ритм, а мысли снова и снова возвращаются к Харви. Каждый взгляд этого человека, каждый его жест вызывал у Джерома желание отстраниться, уйти, избавиться от этого ощущения чуждости. Он ненавидел Харви за то, что тот был частью того мира, который мальчик с детства считал врагом. За его связь с прошлым, которое Джером не мог и не хотел понять. Он был уверен, что никакие объяснения или аргументы не могли бы заставить его взглянуть на Харви иначе.

Джером пытался отогнать навязчивую мысль, которая всё чаще проскакивала в его голове. Самара. Этот город, который Харви носил в своём прошлом, казался ему чем-то далеким, но одновременно угрожающим. Он не мог избавиться от ассоциации с этим именем, не мог избавиться от образа мёртвой девочки из фильма «Звонок», её чёрных волос и бездушных глаз, которые, казалось, следили за ним. В голове Джерома эти два понятия сплелись в одно, и от этого ощущение тревоги становилось только сильнее.

Он снова перевёл взгляд на Харви, сидящего за рулём, спокойно и уверенно. Тот, казалось, чувствовал напряжение, но не обращал на это особого внимания. Это не было обычным враждебным взглядом — скорее это был взгляд, в котором, несмотря на всю свою скрытность, скрывалась лёгкая насмешка.

— Как можно доверять этому человеку? — снова подумал Джером.

Он знал, что всё это было нелепо, что он лишь проецировал свои страхи на реальность, но в этот момент его разум не поддавался никакому логичному объяснению. Самара — не просто город. Это было нечто большее, это было проклятие, которое нависло над ним с самой первой секунды, как он узнал о прошлом Харви.

— Самара... как это может быть случайностью? — подумал он, борясь с собой.

Он ощущал, как его грудь сжимает страх, а на языке уже вертятся слова, которые он не может произнести вслух. Страх перед тем, что он не может контролировать ситуацию, что его разум переплёл два совершенно разных мира.

Прибытие в офис для инструктажа

Нервно поправив себе воротник куртки, Джером наконец нарушил молчание:

— Харви, — его голос звучал напряжённо, но тихо. — Ты же из Самары, да?

Харви не сразу ответил. Он немного скосил взгляд, и его рот едва заметно изогнулся в улыбке, как если бы он ожидал этого вопроса. Он не удивился, не испугался — просто слегка увеличил скорость машины.

— Да, из Самары, — наконец сказал он, отвечая на вопрос, как будто это не стоило того, чтобы задерживаться на этом.

Джером почувствовал, как его сердце снова пропускает удар. Этот короткий, простой ответ будто бы вернул его в реальность, но всё равно в голове не утихали те беспокойные мысли. «Самара». Он не мог избавиться от того ощущения, что это имя связано с чем-то зловещим. Он ещё помнил фильм — как девочка, вылезавшая из телевизора, убивала своих жертв, ползая через экран с ужасной скоростью, обвиваясь вокруг людей, как зловещая тень. Почему-то Джерому всегда казалось, что имя Самара было не просто случайным, не просто географическим фактом. Это было что-то большее, что-то, что оставалось скрытым, но всё же было тут, рядом с ним.

Он наклонился вперёд и посмотрел на Харви.

— Ты никогда не думал, что имя этого города... вызывает ассоциации? — спросил он, пытаясь контролировать свой голос, но всё же ощущая, как нарастает напряжение. — С фильмом... про девочку, которая убивает людей?

Харви не повернул головы, но Джером почувствовал, как его губы слегка растянулись в усмешке. Этот взгляд был полон чего-то изощрённого, что Джерому не хотелось бы понимать. Харви, похоже, был довольно осведомлён о том, что его имя и происхождение вызывали у других людей какие-то... ассоциации. И хотя он не сказал ни слова, его молчаливое отношение к этому было точно таким же, как у тех, кто знал: если ты не задашь вопрос, то и не получишь ответа.

— Ты действительно думаешь, что из-за имени, которое носит мой родной город, я автоматически становлюсь проклятым? — наконец сказал Харви, его голос был равным и чуть насмешливым, словно он и не заметил, как напряжённость между ними нарастала.

Джером не мог сдержаться, и в его голосе прозвучала резкая нотка:

— Ты же сам понимаешь, как это звучит. Самара... Это не просто город. Это что-то с этим связано. Фильм, эта девочка... Ты же сам не мог не видеть, как она олицетворяет всё самое тёмное. И твой город... это всё не случайно.

Харви немного ускорил движение машины, но не ответил сразу. Он тихо рассмеялся, но в его смехе не было радости, лишь некое едва уловимое превосходство. Это раздражало Джерома — как будто Харви знал больше, чем он, как будто он мог манипулировать ситуацией, оставив его в неведении.

— Ты знаешь, что я думаю? — сказал Харви спустя несколько секунд молчания. — Я думаю, что тебе нужно научиться отпускать такие вещи. Говорить о проклятиях — это легко, но жизнь намного сложнее, чем просто искать связи между тем, что ты видишь в кино, и тем, что происходит в реальной жизни.

— Ты говоришь, как настоящий циник, — не сдержался Джером, не зная, где остановиться. Он чувствовал, как его раздражение возрастает с каждой секундой. — Это что, твоя тактика — всё игнорировать и просто жить с этим?

Харви резко повернул голову и взглянул на Джерома, но не с гневом, а с каким-то холодным любопытством. Его взгляд был точным, как у человека, который привык наблюдать и анализировать, а не реагировать импульсивно. Он не спорил, не защищался, просто молчал, давая возможность Джерому высказаться. Это молчание было тяжёлым, но Джером почувствовал, как напряжение в воздухе становится ещё ощутимее.

Он не мог больше сдерживать своих эмоций, хотя и чувствовал, что это всё бесполезно. Слова выходили сами собой, будто он пытался объяснить что-то самому себе, а не Харви.

— Ты не понимаешь... — начал Джером, но не закончил фразу, потому что в этот момент в машине раздался спокойный, но уверенный голос Делии.

— Джером, хватит, — сказала она, не глядя на него. Её тон был тихим, но твёрдым, словно она уже успела оценить ситуацию и поняла, что их спор зашёл в тупик. — Ты же не можешь так жить, не отдавая себе отчёт в своих чувствах.

Джером вздохнул и отвернулся, в его груди по-прежнему бурлила смесь раздражения и сомнений. Его сознание металось от одной мысли к другой, пытаясь понять, что же именно в Харви его так раздражает. Возможно, это его спокойствие, его уверенность в себе, или же сама мысль о том, что Харви был когда-то частью того мира, который Джером считал своим врагом. А может быть, дело в том, что он, несмотря на всё это, был рядом с ними, готов помогать, как будто никакие прошлые конфликты не имели значения.

Делия заметила, как напряжение в воздухе только усиливается, и, несмотря на то, что сама она была далеко не спокойна, решила вмешаться.

— Ты всё ещё злишься на Харви из-за его происхождения и этого... проклятого города? — её вопрос был прямым и без излишней осторожности, но она не пыталась оскорбить его. Просто задала вопрос, который, по её мнению, мог бы расставить всё по местам.

Джером повернулся к ней, его глаза всё ещё полны злости и неопределённости.

— Я не злюсь, я просто... не могу забыть, что он был частью того мира. Как можно просто забыть об этом? Как можно забыть, что он был — да, пусть и когда-то — тем, кого мы считали врагом?

Делия улыбнулась, но эта улыбка была скорее грустной. Она понимала его, больше, чем он сам осознавал. Она тоже когда-то прошла через эти ощущения, через тот момент, когда трудно отпускать прошлое и все его привязки. Но она уже научилась смотреть дальше, научилась не позволять себе застревать в старых предрассудках.

— Я тоже не могу просто забыть, — сказала она тихо, но уверенно. — Но ты когда-нибудь задумывался, что нам всем придётся с этим миром как-то уживаться? Харви — это не его родной город. Мы все здесь, чтобы делать свою работу, и если бы он не был с нами, то ты бы, возможно, не хотел, чтобы мы шли в том направлении, в котором мы сейчас. Он не делает нас хуже, он просто... часть всего этого.

Харви, не поднимая глаз, слегка сместил взгляд на дорогу, словно впитывая каждое слово Делии. Он знал, что ему лучше молчать и позволить ситуации развиваться, потому что его слова ничего не изменят. Джером сам должен был прийти к этому пониманию, хотя сам того не осознавал.

Молча он смотрел в окно, чувствуя, как этот разговор оставляет за собой всё больше пустоты. И всё-таки что-то в его голове начало меняться. Слова Делии, хоть и не могли сразу всё исправить, всё же коснулись чего-то глубоко спрятанного внутри него.

Делия не ожидала немедленного изменения в настроении Джерома, но она была уверена, что он подумает. Время нужно было для того, чтобы дать ему осознать, что за всеми этими предрассудками скрывается что-то более важное.

— Джером, ты ведь понимаешь, что нам предстоит работать вместе, не так ли? — добавила она, теперь более мягко, когда тишина в машине становилась напряжённой. — Если ты будешь продолжать ненавидеть всех, кто когда-то был частью того мира, ты никогда не сможешь работать спокойно.

Джером хотел что-то ответить, но слова застряли в горле. Внутри него всё ещё кипели эмоции, но он уже начал осознавать, что, возможно, этот конфликт был не столько с Харви, сколько с его собственными страхами.

Когда они прибыли на место, молчание между ними было иным. Оно не было тяжёлым или напряжённым, как прежде. Возможно, они все просто пытались понять друг друга в этот момент, возможно, сами того не осознавая. Машина остановилась перед старым, но внушительным зданием, с фасадом, который явно видел немало историй, как и само место. Пахло морем и солёным воздухом, а вдали слышался шум волн, разбивающихся о каменные стены порта.

Харви вышел первым, осторожно проверив территорию, как человек, который привык работать в таких условиях, без лишних жестов. Он всё ещё сохранял ту спокойную дистанцию, которая порой заставляла Джерома чувствовать себя неудобно. Но сейчас, когда они прибыли на место, всё казалось каким-то другим. Всё стало менее важным. Он заметил, как Делия тоже вышла из машины, её шаги были лёгкими, почти танцевальными, как всегда, когда она чувствовала, что на этот раз не нужно торопиться. И только Джерому нужно было время, чтобы привыкнуть.

— Ну что, — сказал Харви, оглядываясь на них, — все готовы?

Делия кивнула, её лицо снова стало серьёзным, но с лёгким оттенком доброжелательности.

— Мы готовы, — ответила она. — Пойдём.

Харви повернулся и пошёл в сторону здания, а Джером следовал за ним, пытаясь не думать о том, что его руки до сих пор чувствуют напряжение. Он знал, что это не был момент, чтобы снова позволить себе проявить слабость, но мысль о Харви продолжала сидеть в его голове, будто шипящий змей.

Когда они вошли в холл, свет, мягко струящийся через большие окна, наполнил помещение неким тёплым светом. Здесь было тихо, почти пусто, и всё казалось немного заброшенным, как место, от которого все давно ушли, но которое всё ещё продолжало существовать.

Харви сразу же направился к двери, скрытой за роскошными коврами, и остановился, оглядывая комнату.

— Мы здесь не одни, — сказал он, всё ещё не поворачиваясь к ним. — Есть кое-кто, с кем нам предстоит встретиться.

Делия подошла к нему и кивнула.

— Я понимаю. Но давайте всё сделаем быстро. Нам не нужно лишнего внимания.

Джером ощущал, как пространство вокруг них наполняется напряжением. Он продолжал чувствовать, что он не на своём месте, что здесь слишком много людей, которые были частью этого мира, и что он всё ещё слишком далеко от того, что мог бы назвать своим. Его взгляд не мог успокоиться на Харви, но он всё же заставил себя думать о чём-то другом.

— Я думал, что нам нужно было просто сдать информацию и идти, — проговорил он, пытаясь вернуть хотя бы немного контроля.

Харви повернулся, его глаза были спокойны, но в них всё же промелькнула искорка чего-то чуждого, что Джерому было трудно интерпретировать.

— Это не так просто, как кажется. Мы должны быть уверены, что с нами всё в порядке. Иначе не получится.

Делия подошла ближе и положила руку на его плечо. Тон её голоса был мягким, почти успокаивающим.

— Мы справимся, Джером. Поверь мне, это не тот момент, когда стоит волноваться. Всё будет нормально.

Харви, тем временем, уже скрылся за дверью, и по ту сторону зала слышался голос, в котором Джерому было трудно разобрать эмоции. Это был кто-то, кто явно не был расположен к неожиданным встречам.

Джером резко вздохнул. Он чувствовал, как его нервы напрягаются, но знал, что не может проявить слабость перед этими людьми. Перед Харви. Перед Делией. Он знал, что она не позволяла себе волноваться, даже когда внутри неё наверняка бушевала буря, но она умела скрывать это, оставаться стойкой и уверенной. И теперь, когда Джером мог хоть немного расслабиться, он понял: молчание между ними стало не просто тишиной, а чем-то большим. Оно стало знаком того, что они больше не боятся.

Когда они вошли в зал, Джером почувствовал, как его сердце замедляется. Шум за дверью сразу стих, и все взгляды направились на них. Люди, сидящие за длинным столом, смотрели с интересом, но их лица не выказывали явной враждебности. Вместо этого в воздухе витало ощущение неизбежности, как если бы события, приведшие их сюда, были предопределены. Взгляд одного из охранников, стоявших у двери, заставил Джерома ощутить, как поджилки начинают трястись. Этот мужчина был высоким, с угрюмым выражением лица, его глаза холодно оценивающе скользнули по Джерому, и мальчик не смог не заметить, как он сжимает ручку пистолета в кобуре.

— Не думай, не думай об этом, — мысленно повторил себе Джером.

Он пытался не смотреть в сторону охранника и сосредоточиться на других людях в зале. Среди них был тот, кого они искали.

За столом сидел человек в строгом костюме. Его лицо было закрыто под массивными очками, но его присутствие ощущалось, как гром среди ясного неба. Он сидел прямо, без малейшего намека на расслабленность, и его взгляд был столь проницательным, что Джером на мгновение почувствовал, как его собственные глаза начинают нервно бежать по стенам. Это был тот, кто мог дать им ответы. Тот, кто был ответственен за эту встречу.

Харви стоял на шаг позади Джерома и Делии, не спеша, но уверенно. Его молчание говорило больше, чем любые слова. Он знал, что это место — не просто очередной этап задания, а испытание для всех их. И каждый из них по-своему был готов к этому.

— Мы здесь, — наконец произнес Харви, сдержанно, но уверенно. Его голос был твердым, как камень, и в нем не было ни намека на сомнение. — Пришли, как договаривались.

Делия, сделав шаг вперед, кивнула, её руки чуть сжались в кулаки, но она не дала этому заметить. Она смотрела на стол, на тех, кто был в комнате, как если бы их лица не имели значения. Она только ждала, когда ей дадут сигнал.

Человек в костюме снова поднял голову, сняв очки и внимательно взглянув на каждого из них. Его глаза были пустыми, как два стеклянных ока, лишёнными души. Это был взгляд, который мог бы заставить любого почувствовать себя уязвимым, но Джером, несмотря на всю свою нервозность, стиснул челюсти и постарался не выдать своего беспокойства. Он ощущал, как его тело напряглось, как если бы каждая мышца готовилась к какому-то неизвестному, но неизбежному испытанию.

— Ну что ж, — сказал мужчина за столом, его голос был медленным, утяжеленным, но в то же время звучал с оттенком власти, будто каждое слово было тщательно продумано. — Давайте приступим.

Молниеносный взгляд мужчины скользнул по всем присутствующим, и Джером не мог не заметить, как холод пронизывает атмосферу. Он невольно напрягся, чувствуя, что сейчас ему придётся сыграть свою роль в этой игре.

— Цель миссии юной леди, — продолжил человек, указывая на Делию, — очень проста. Нужно поселиться по соседству с одной особой, точнее, мужчиной, и вступить с ним в дружеские отношения. Цель этого общения — выяснить, чем этот человек занимается, с кем контактирует, и, разумеется, что он замышляет.

Джером почувствовал, как напряжение в воздухе усилилось, словно эта простая цель была не столь уж безобидной, как она могла показаться на первый взгляд. Он сразу же обернулся к Делии, но она, как всегда, оставалась непроницаемой, её лицо не выдавало ни малейшего волнения. Это был её способ оставаться спокойной, несмотря на окружающий хаос.

— То есть, ты хочешь, чтобы я просто подружилась с этим мужчиной? — Делия сделала шаг вперёд, её голос был тихим, но в нем чувствовалась уверенность, почти холодная.

Мужчина за столом снова посмотрел на неё. В его глазах было нечто похожее на уважение, но только на мгновение.

— Не подружиться, а войти в его доверие, — ответил он. — Нужно, чтобы он поверил, что ты безразлична к его делам. Но это не значит, что ты не должна быть наблюдательной. Твои отношения с ним должны быть... органичными, как бы невзначайными, но в тоже время стратегически направленными. Ты должна стать частью его окружения, чтобы выяснить всё, что нам нужно.

Делия молчала, переваривая информацию. Она, казалось, не была удивлена. Для неё это была просто ещё одна миссия, в которой не было места личным эмоциям.

— И это всё? — спросила Делия, её голос оставался ровным, без всяких признаков сомнений, как и всегда. Она пристально посмотрела на человека за столом, как будто готовая выслушать от него лишь сухую информацию, без эмоций и лишних слов. — Просто стать его другом?

Человек за столом, не выражая особого удивления, медленно покачал головой. Его глаза, холодные и бесстрастные, оставались неподвижными, но сам жест был достаточно красноречивым, чтобы понять — это не всё.

— Нет, не всё. — Его голос был низким и утвердительным, словно каждый его приказ должен был быть воспринят как неоспоримый факт. — В основном говорить с ним будет Джоу. А ты будешь как бы «пишущим магнитофоном», — он произнёс это слово с явной ироничной натяжкой, как если бы сам процесс сбора информации был чем-то настолько обыденным, что требовал минимальных усилий. — Ты будешь фиксировать детали, пока Джоу будет заниматься запудриванием мозгов мужчине. Ты для него по сути не будешь существовать, и в этом твоя сила.

Делия молча выслушала инструктаж, и, несмотря на его спокойный, уверенный тон, её мысли были в другом месте. Она не была слишком встревожена — это было её ремесло, её стиль работы. Она умела быть незаметной, умела быть тем, кто в нужный момент сохраняет спокойствие и внимательность, но без всякого лишнего шума.

Однако её взгляд на мужчину за столом и его слова о «пишущем магнитофоне» не могли пройти мимо. Она подняла бровь и, слегка сдвинув уголок губ в усмешке, ответила:

— Пипец, — её голос был низким и немного издерганным, будто она только что осознала весь абсурд ситуации. — Я — пишущий магнитофон. Нашли дуру!

Мужчина, сидящий за столом, вдруг замолчал. В его глазах не было злобы или раздражения, только краткое замешательство, которое вскоре сменилось вежливым извинением. Он перегнулся через стол и сказал, слегка смягчив тон:

— Прошу прощения, это не было намерением унизить. Просто так, по старой привычке... Мы понимаем, что это для тебя не самое идеальное задание. Но поверь, Делия, твоя роль крайне важна. В этом деле бывают разные моменты, и иногда внимание к мелочам — это всё, что нужно.

Делия сидела на стуле, вцепившись в его подлокотники, словно пытаясь сдержать бурю, которая вот-вот вырвется наружу. Она сжала челюсти, её пальцы начали белеть, и всё её тело напряглось, как струна. Словно не услышав ни слова из сказанного мужчиной за столом, она резко вскочила.

— Что?! — её голос был полный недоумения и гнева. — Ты серьёзно?! Это какой-то подарок на день рождения, да?! Папа сказал, что Эрл Найт придумал для меня лучший сюрприз, и теперь я должна быть пишущим магнитофоном?! Где логика?!

Мужчина за столом, вздохнув, попытался найти нужные слова. Он на мгновение замолчал, а потом осторожно сказал:

— Делия, прошу тебя, не переживай. Это не унижение. Просто твоя роль в этом деле другая. Ты не представляешь, как важна твоя способность незаметно наблюдать, фиксировать информацию. Мы нуждаемся в тебе, а не в том, чтобы ты была в центре внимания.

Но его слова, как ни старался он успокоить её, только подлили масла в огонь. Делия злилась всё сильнее, и её лицо становилось всё более красным.

— Это просто... — она почти кричала, отчаянно пытаясь взять себя в руки. — Это всё, что я заслужила?! Просто сидеть в тени и записывать, как другие играют в большую игру? Я думала, что папа мне что-то особенное придумал! Это что, подарок?

Она размахивала руками, с каждым словом теряя всё больше самообладания. Мужчина напрягся, понимая, что его извинения только ухудшают ситуацию. Он попытался снова вмешаться, но слова вязли в его горле.

— Делия, пожалуйста, не переходи на эмоции. Ты должна понять, что наша работа — это не всегда то, что ты себе представляла. Важно довериться процессу.

Её глаза заблестели от злости и разочарования, и она наконец не выдержала.

— Я доверяюсь процессу?! Ты посмотри на меня! Мне даже не дали нормальную задачу, я — просто пишущий магнитофон! Никаких приключений, никаких важнейших решений. Только сиди и записывай, да?

Она громко хлопнула рукой по столу, и воздух в комнате будто сгустился. Все присутствующие замолчали, не зная, как правильно реагировать. Мужчина за столом немного наклонился вперёд, пытаясь не растеряться.

— Я... я понимаю твою обиду, и, возможно, я не правильно выразился. Это не то, чтобы твоя роль была менее важной. Наоборот, она может быть решающей, потому что ты будешь иметь доступ к самым важным моментам. Время всё расставит на свои места. Ты будешь играть ключевую роль.

Но Делия уже не слушала его, а её лицо стало ещё более мрачным, как будто она начала погружаться в свои мысли, не слыша окружающих. Она вздохнула, и её взгляд опустился на пол.

— Да уж... самое главное, — прошептала она, снова пряча свои чувства, — быть незаметной и никому не интересной.

Мужчина почувствовал, как ситуация выходит из-под контроля. Он встал и подошёл к Делии, на этот раз мягче и с искренним выражением на лице.

— Я понимаю, что ты расстроена. Твоя реакция вполне естественна. Но ты должна поверить, что эта миссия, этот подход — это всё ради большего блага. Мы нуждаемся в твоей безупречной скрытности и точности. Ты можешь изменить ход событий, и поверь, ты сделаешь это лучше всех.

Делия не подняла головы, но её руки постепенно расслабились, а лицо, хотя и оставалось напряжённым, теперь выражало меньше злости. В это время Джером, до этого молчавший, почувствовал, как внутри него нарастает волна гнева. Он смотрел на стиснутые губы Делии, её едва сдерживаемую ярость, и в какой-то момент не смог больше оставаться в стороне. Влюблённый в неё с самого своего поступления в детский садик, он был готов защищать её от любого, кто осмеливался унижать её, даже если это означало встать против взрослых, даже если это был человек, которого они все считали частью своей команды.

С этой мыслью мальчик резко встал с места, и его голос прозвучал с напряжением, которое не могло не привлечь внимание всех в комнате.

— Стоп! — произнёс Джером, его руки сжались в кулаки. — Ты что, вообще не понимаешь, о чём говоришь?! Как ты можешь так относиться к ней? Просто пишущий магнитофон?! Делия не заслуживает такого отношения, и ты это прекрасно знаешь!

Все взгляды моментально переключились на него. Мужчина за столом застыл, его глаза сузились, но в них не было страха — скорее, это было недовольство тем, что его авторитет подвергся сомнению.

— Джером, — сказал мужчина, сдерживая раздражение в голосе, — ты слишком эмоционален. Это не то, что ты думаешь. Я не имел в виду ничего плохого.

— Да ладно! — перебил его Джером, шагнув вперёд, глаза пылали гневом. — Ты называешь её инструментом, называешь её просто «пишущим магнитофоном»! Я слышал, как ты говорил, что её роль — это быть незаметной, не мешать. Ты вообще осознаёшь, что она гораздо больше, чем ты думаешь? Ты ей не даёшь возможности проявить себя, и я не могу это терпеть!

Мужчина нахмурился, но не стал спорить. Он, возможно, и знал, что у Джерома был характер, но не ожидал, что его ревность и защита перерастут в такую бурю. Он посмотрел на Делию, как будто пытаясь понять, что она думает об этом всём. Однако девушка сидела спокойно, только её глаза, немного опущенные, выдавали слабое беспокойство. Она, казалось, уже привыкла к тому, что за её спиной люди ведут свои игры.

Джером не успокаивался. Он оборачивался к Делии, пытаясь на мгновение уловить её взгляд, как будто надеясь на поддержку. Он знал, что она вряд ли скажет что-то прямо, но его сердце замирало от того, как её молчание было тяжёлым и полным обид. Он снова посмотрел на мужчину и продолжил:

— Ты вообще когда-нибудь думал, как она себя чувствует в этой роли? Тебе вообще не стыдно так обращаться с ней? Она достойна большего, чем быть просто тенью!

Мужчина, видя, что ситуация выходит из-под контроля, наконец опустил взгляд. Он понял, что его слова не просто задевали Джерома, но и глубоко ранили Делии. В какой-то момент он осознал, что переоценил свои способности к манипуляции и недооценил важность отношений в группе.

— Джером, — тихо сказал он, более мягким тоном, чем до этого, — извини меня. Я не хотел обидеть её. Просто... иногда в нашей работе приходится идти на такие жертвы. Это не значит, что её вклад не важен. Это просто способ работы.

Джером стоял, его сердце билось ещё немного быстрее, чем обычно. Гнев, который только что наполнял его грудь, постепенно отступал, но оставался какой-то тяжёлый осадок. Он пытался понять, что именно происходило в его голове, какие чувства он испытывал сейчас. Делия была рядом, и её слова, которые она произнесла чуть раньше, заставили его почувствовать, что, возможно, всё не так уж и плохо. Но всё равно он не мог отпустить того чувства, что она заслуживает большего.

Делия, подняв голову и взглянув прямо на него, увидела всё, что происходило в его глазах. Она всегда могла читать его, даже когда он сам этого не осознавал. Она заметила его внутреннюю борьбу, и её собственное сердце немного сжалось. Но ей не нужно было ничего говорить. Она уже знала: он был рядом, и этого было достаточно.

Молча, с лёгким движением, она встала из-за стола. Джером не успел даже отреагировать — как только она подошла к нему, она обняла его. Весь мир как будто на мгновение остановился, и в этом тихом жесте было больше, чем могли бы выразить слова. Это был знак благодарности, который не требовал дополнительного объяснения.

Её дыхание было тихим и ровным, когда она прошептала ему на ушко:

— Спасибо, ты мой герой.

Джером почувствовал, как его грудь наполнилась теплотой, как будто сам воздух вокруг них становился легче, приятнее. Простое признание Делии, её слова, тихо произнесённые на его ушко, казались чем-то невероятно значимым. Он долго не мог осознать, почему это так сильно тронуло его. В такие моменты, все вопросы, все сомнения и тревоги теряли свой вес. Что бы ни происходило вокруг, важно было только одно — то, что она чувствовала, то, что она доверяла ему.

Он осторожно обнял её в ответ. Сперва это был лёгкий жест, как будто пытаясь удостовериться, что всё, что он ощущает, не исчезнет в одно мгновение. Но почувствовав её тепло, он понял, что слова здесь не помогут. Они не могли бы выразить того, что сейчас происходило в его сердце. Делия, казалось, читала его мысли, а её взгляд говорил больше, чем целая речь.

Собравшись с силами, он обнял её крепче, чувствуя её руки на своей спине, как она прильнула к нему. И в какой-то момент, не сдержавшись, он поцеловал её прямо на глазах у всех присутствующих.

Это был не страстный или импульсивный поцелуй, а скорее тихий, уверенный жест, который говорил о многом. Он знал, что его чувства, его поступок могли вызвать разные реакции у людей вокруг, но в тот момент Джером был готов рискнуть. Он хотел, чтобы все знали: Делия для него — не просто партнер по миссии, она была чем-то гораздо большим.

Агенты, сидящие за столом, не издавали ни звука, но напряжение в воздухе стало ощутимым. Мужчина, который ранее давал задание, не изменил своего выражения лица, но его глаза стали немного холоднее. Джоу, стоявшая в стороне, не показала никаких эмоций, её взгляд был сосредоточен, как всегда. Она, похоже, была привыкшей к таким нестандартным действиям, но даже она не могла не заметить, как сильно поменялась атмосфера в комнате.

Делия слегка отстранилась от Джерома, её глаза были полны тепла и благодарности. Она посмотрела на него, и в её взгляде было что-то новое — не просто признание, но и нечто большее, нечто, что никто из присутствующих не мог бы понять. Она не сказала ничего, но её лёгкая улыбка говорила больше, чем слова.

Джером ощутил, как его сердце продолжает биться быстро, как будто этот момент открыл что-то важное в нём самом. Он никогда не думал, что будет способен на такой поступок, но сейчас, в этот момент, он понял — это не было случайностью. Это было необходимо. Все его страхи, все сомнения, что он носил в себе долгое время, вдруг исчезли, словно ветер унес их прочь. Он чувствовал, что не может больше держать это в себе.

Когда их глаза встретились, когда она чуть отстранилась от него, он понял, что это его шанс. Он открыл рот, но вместо того, чтобы просто произнести очередные слова, он почувствовал, как его голос становится тихим, почти шепотом.

— Делия, — сказал он, едва ли не шёпотом, — я... я люблю тебя.

Тишина, повисшая в воздухе, казалась бесконечной. Джером невольно задержал дыхание, ожидая её реакции. Он был готов ко всему — к удивлению, к молчанию, к любому ответу. Но вместо того, чтобы быть ошеломленной или отстранённой, Делия стояла перед ним, как всегда спокойная и собранная. В её глазах не было паники, не было неудобства. Она посмотрела на него с таким вниманием, что Джером на мгновение забыл обо всем, кроме её взгляда.

Прошло несколько долгих секунд, прежде чем она сказала:

— Я знаю.

Её слова были мягкими, но уверенными. Джером замер, пытаясь понять, что именно они значат. В её голосе не было удивления, но и не было холодности. Это было что-то большее. Как будто она уже давно знала, что так будет. Как будто её внутренний мир и его мир переплелись, и всё, что сейчас происходило, было чем-то естественным.

— Ты... ты знаешь? — повторил он, слегка растерянно.

Делия кивнула и подошла ближе, её глаза всё ещё не отрывались от его. Этот момент был настолько неясным и одновременно каким-то необъяснимо ясным. Она коснулась его руки, и на её лице мелькнула лёгкая улыбка, такая же загадочная, как и она сама.

— Да. Я знала. Ты не единственный, кто что-то чувствует. Но я... не спешила это говорить.

Она сделала паузу, и Джером почувствовал, как его собственное сердце замедляется, когда она продолжила.

— Я ценю твою искренность, Джером. Это значит больше, чем ты думаешь.

Это признание было для него как светлый луч в темной комнате. Он мог бы отвечать ей словами, но он знал, что это не нужно. Всё, что он чувствовал, было в их взгляде. Их молчание было не пустым, оно было полным взаимного понимания. В этот момент мир вокруг будто замер — всё, что существовало, это он и она. Никакие слова не могли передать того, что они ощущали друг к другу.

Но реальность всегда была рядом, и её напоминанием стал кашель мужчины, сидящего за столом, который сдерживал свою напряжённую позу, но не мог скрыть лёгкое недовольство. Это был старший агент, его глаза смотрели сквозь Делию и Джерома, как будто ничего из того, что происходило в этой комнате, не имело значения. Его голос, наконец, прервал молчание.

— Это не то место и не то время для личных откровений, — сказал он с ноткой усталости, потирая пальцем переносье, как будто ему уже порядком надоела эта ситуация. — У нас есть важные задачи, которые требуют вашего внимания.

Джером и Делия медленно повернулись к нему, будто вытаскивая себя из невидимой паузы, в которой они находились. В его словах было нечто, что снова напомнило им о сложности их положения. Их личные чувства, их взгляды друг на друга не имели значения в контексте того, что им предстояло сделать.

Делия первым делом скрыла свою нежную улыбку за маской профессионализма, хотя её взгляд всё ещё был мягким, полным чего-то важного. Она кивнула и шагнула к столу, взяв документы, которые её только что передал агент.

— Поняла, — сказала она, её голос стал снова спокойным и уверенным. — Давайте работать.

Джером слегка потёр виски, ощущая, как напряжение в теле постепенно отступает, но всё ещё не уходит полностью. Он почувствовал, как его внимание возвращается к мужчине за столом. Этот момент был важен, и он понимал, что не имеет права позволить себе отвлечься. Внутренний конфликт, разгорающийся в его душе, никак не сказывался на его внешнем поведении — он должен был быть сосредоточенным, потому что от этого зависела не только его судьба, но и жизнь Делии.

Доктор Луи Хастингс и мистер Бэйзлард

Мужчина за столом внимательно следил за каждым их движением. Его взгляд был холодным и сосредоточенным, но теперь в голосе ощущалась не только усталость, но и глубокое уважение к их решимости. Он говорил медленно, подбирая каждое слово, как если бы пытался донести всю серьёзность происходящего.

— Объект вашей миссии — доктор Луи Хастингс. Он работает в детской больнице, и хотя его репутация безупречна на первый взгляд, есть серьёзные подозрения относительно его связей с церковью Сатанистов, — начал он, не отрывая взгляда от документов перед собой. — Мы получили информацию, что Хастингс поддерживает контакты с человеком по имени доктор Бэйзлард. Однако, что ещё более интересно, этот Бэйзлард... он как бы существует и не существует одновременно. Никто никогда не видел его лицом к лицу, и его существование вызывает множество вопросов.

Джером прислушивался, его мысли стремительно перерабатывали услышанное. Задача усложнялась. Стать другом человека, вовлечённого в такие мутные дела, — это было сложно. Но человек, с которым им предстоит работать, был не просто загадочной фигурой. Он был связующим звеном в цепочке чего-то намного большего и более опасного, чем Джером мог себе представить.

Мужчина за столом продолжил, его голос стал чуть более напряжённым.

— Этот так называемый доктор Бэйзлард может быть просто иллюзией, результатом психического расстройства Хастингса, но если это так, почему все следы приводят к нему? Его имя встречается в самых разных документах, а ещё более странно — его заметки и дневники, которые он оставляет за собой, содержат описания людей, которых, похоже, никто никогда не встречал.

Джером, чувствуя, как в его голове буря мыслей не утихает, в очередной раз взглянул на Делию. Она стояла рядом, её внимание было полностью сосредоточено на рассказе мужчины, но Джером мог бы поклясться, что она что-то обдумывает в этот момент. На её лице не было выражения страха, только интерес и уверенность. Она была готова к этому, как всегда, и это давало ему силы.

— А как нам попасть в окружение этого Хастингса? — спросила Делия, её голос был ровным, хотя в глазах можно было разглядеть лёгкое напряжение.

Мужчина за столом обернулся к ней, его взгляд был холодным, но в нём читалась оценка её решимости.

— Он — уважаемая фигура в медицинских кругах, особенно среди родителей. С ним тяжело будет сблизиться напрямую, но мы предполагаем, что он посещает особые закрытые мероприятия, где можно найти его в неформальной обстановке. Джоу, тебе предстоит влиться в его круг. Ты, как специалист, можешь предложить свою помощь, например, в организации медицинских проектов или консультациях. В твоём случае это будет выглядеть как чистосердечное желание помочь. Ты сможешь стать частью его сети.

Джером почувствовал, как его нервозность усиливается. Это было нечто большее, чем просто тревога. Задание, которое они получили, было опасным, и не только физически. Работа с такими людьми — это всегда игра на грани, где каждый шаг и каждое слово могли оказаться решающими. Он понимал, что они могут попасть в сети, из которых нет выхода, если не будут предельно осторожны.

Мужчина за столом, не теряя времени, достал из папки несколько фотографий и разложил их перед ними. Он был человеком, который умел делать всё быстро и эффективно, не теряя внимания ни на секунду.

— Вот целевая фигура, — сказал он, указывая на одну из фотографий. На снимке был мужчина в строгом деловом костюме, с холодным, суровым лицом и пронизывающим взглядом. В его глазах не было тепла — только расчет и холодная решимость. — Ваши отношения с ним будут решать всё. Понимаете?

Джером почувствовал, как его сердце сделало резкий вдох, а затем вернулось к обычному ритму. Он кивнул, но внутри что-то сжалось. Мужчина на фотографии не был кем-то обычным. В его взгляде скрывалось что-то пугающее, словно он мог видеть через тебя, и это поднимало в Джероме волну сомнений.

Делия же сидела напротив, её взгляд был сосредоточен. Она внимательно изучала снимок, а её пальцы медленно скользили по поверхности фотографии, как будто знакомились с этим человеком заново. Она не демонстрировала ни страха, ни сомнений. Всё было ясно. Делия была профессионалом.

— Поняла, — ответила она, не отрывая взгляда от фотографии. В её голосе не было ни малейшей нотки нерешительности. Она была уверена в себе, как всегда. Она не только понимала, что нужно делать, но и была готова это выполнить, несмотря на всю опасность.

Джером не мог не заметить, как её уверенность отражалась на её лице, её глазах. Она была способна пройти через всё, что угодно, не теряя стойкости. Но что-то внутри Джерома шевельнулось. Его собственная неуверенность по поводу задания не давала ему покоя. Он бы предпочёл, чтобы они шли этим путём не поодиночке, а вместе, плечом к плечу. Но делить этот путь на двоих — это не всегда просто.

Он продолжал следить за Делией, чувствуя, как она почти поглощена своим анализом ситуации. Её взгляд был хладнокровным и профессиональным, как у человека, который знает свою цель и готов действовать. Это было восхитительно и пугающе одновременно.

Он попытался собрать свои мысли, чтобы вернуть себя к реальности. К тому, что они были не просто в этой комнате, а на пороге серьёзного дела, где каждое движение, каждое слово, даже взгляд — всё имело значение. Джером знал, что Делия могла справиться с этим, но он не был уверен, что он сам готов. Он не мог оставить её одну в этом.

— Ты уверен, что мы можем сделать это? — спросил он тихо, не в силах больше держать свои сомнения внутри. Он повернулся к мужчине за столом, но его голос был направлен к Делии, как если бы он искал у неё поддержки, подтверждения.

Мужчина за столом поднял взгляд, но его лицо оставалось непроницаемым. Он видел их обмен взглядами, но не вмешивался.

Делия повернулась к Джерому и на мгновение замерла. Её взгляд был мягким, но в нём всё равно была та же сила, что и всегда. Она поняла, что он ищет в её глазах уверенность, потому что, несмотря на свой спокойный вид, она тоже была не лишена сомнений.

— Мы сделаем это, Джером, — сказала она тихо, но уверенно. — Мы всегда делали это, и теперь ничто не изменит. Просто нужно доверять друг другу.

Джером встретился с её взглядом, и в тот момент все его тревоги немного отступили. Она права. Это было именно то, что им нужно было делать. Они всегда доверяли друг другу, и эта миссия была ещё одной возможностью доказать это.

Он кивнул, пытаясь проглотить свою неуверенность.

— Хорошо, — сказал он, — тогда приступим.

Мужчина за столом удовлетворённо кивнул, словно подтверждая их готовность, а затем продолжил с лёгкой усмешкой в голосе:

— Отлично. Ваши действия будут решать всё. Начинайте с того, чтобы проникнуть в его круг общения. Джоу Тьюсо, вы будете в центре событий, а Делия, как я уже сказал, должна фиксировать всё. А Джером пусть следит за тем, что будет происходить. Всё, что важно, будет в этих моментах, в этих деталях.

Джером почувствовал, как слова мужчины обрушиваются на него, и его тело невольно напряглось. Всё становилось более конкретным. Это был не просто разговор, не просто теоретическая задача. Всё, что они делали, теперь было связано с реальностью, с действиями, с последствиями. Всё, что важно, будет именно в этих деталях — именно в том, что они заметят или не заметят.

Он оглянулся на Делию. Её лицо было спокойным, сосредоточенным, как всегда, но в её глазах он заметил ту искру, которая говорила, что она готова. Она всегда была готова.

— Ты уверена? — спросил он, не удержавшись, чтобы не показать своё беспокойство. Несмотря на уверенность Делии, в нём самой, в его голове, всё ещё оставалась некая тревога. Что если они допустят ошибку? Что если они слишком поздно заметят что-то важное?

Делия посмотрела на него, её взгляд мягко коснулся его лица, и она кивнула.

— Да, Джером, я уверена, — ответила она, словно отвечая не только на его вопрос, но и на все его нерешительности. — Мы сделаем это. Всё будет в порядке.

Её слова, как всегда, звучали с такой уверенностью, что Джером не мог не почувствовать облегчение. В её присутствии тревоги, как правило, отступали, и вот, наконец, он смог немного расслабиться. Конечно, всё было сложно, и всё оставалось на грани, но Делия была рядом. Они всегда справлялись.

Мужчина за столом, тем временем, открыл новый файл на своём планшете и начал быстро набирать информацию. Джером наблюдал за его действиями, как тот, не отвлекаясь, с лёгкостью перетасовывал файлы, делая заметки. Всё происходило так чётко, так методично, что казалось, будто это не обсуждение важной миссии, а просто работа, которую нужно было выполнить. Ни эмоций, ни чувства важности, ни волнения. Всё это казалось таким... будничным для мужчины, сидящего перед ними.

— Луи Хастингс, — продолжил он, не обратив внимания на их молчание. Его голос был спокойным, но в нём чувствовалась какая-то тягучая уверенность. — Как я уже говорил, он — доктор в детской больнице. Но доктор — не значит здоровый. Его разум явно болен, чему доказательством являются контакты с этим непонятным доктором Бэйзлардом.

Джером нахмурился, чувствуя, как его сомнения усиливаются. Он не мог до конца понять, что именно имел в виду мужчина. Бэйзлард — это имя звучало как что-то чуждое, загадочное, нечто, что не должно существовать в реальности. Почему они продолжали искать человека, которого никто не видел?

— Бэйзлард? Вы его видели? — спросил Джером, пытаясь пробиться через этот туман.

Мужчина за столом не сразу ответил. Он продолжал набирать информацию на своём планшете, но, похоже, уже привык к таким вопросам. В его голосе не было раздражения — только привычная усталость.

— Нет, — ответил он, наконец. — Мы не видели. Наши лучшие агенты, которые работали над этим делом, не нашли ничего, кроме следов, которые исчезают в самый последний момент. То, что мы знаем точно, — это то, что имя «Бэйзлард» связано с определённым объектом — кинжалом.

Джером поднял брови, пытаясь осмыслить слова мужчины. Это казалось невероятным, но тот говорил с таким спокойствием, будто обсуждал нечто совершенно обычное.

— Кинжал? — спросил он, не скрывая своего недоумения. — То есть, всё это время вы ищете человека, которого никто не видел, а он может быть не человеком вообще, а предметом?

Мужчина, не теряя самообладания, кивнул, как будто подобные вопросы были частью повседневной работы.

— Да, именно так, — сказал он, его голос ровный и без эмоций. — Имя этого загадочного типа такое же, как у кинжала, который был распространён в Европе с первой половины XIII века. Кинжал получил своё название от швейцарского города Базель. Это оружие носило символическое значение, и в некоторых кругах его до сих пор считают важным артефактом.

Джером почувствовал, как мозг начинает напрягаться. Он продолжал стоять, не в силах оторваться от странных и запутанных слов.

— Так вы хотите сказать, что Бэйзлард — это не человек, а что-то вроде исторического артефакта? И вся эта история с Хастингсом не более чем фикция?

Мужчина продолжил, не обращая внимания на его удивление.

— Не совсем. Мы предполагаем, что Луи Хастингс, возможно, не выдумал Бэйзларда, а на основе своих корней, своей шведской бабушки, сконструировал нечто, что могло бы существовать в его воображении. Вполне возможно, что он сам не понимает, что его «друг» — это всего лишь плод фантазии, вызванной его психическим состоянием.

Джером стоял, всё ещё пытаясь понять, что это всё значит. Если Бэйзлард был только вымыслом, то почему это стало таким важным элементом расследования? Что если весь этот дел был построен на мифах и иллюзиях?

— Подождите, — вмешалась Делия, её голос был спокоен, но в нём слышалась искренняя заинтересованность. — То есть вы считаете, что Хастингс мог бы иметь какие-то скрытые мотивы, которые напрямую связаны с его происхождением и историей семьи?

Мужчина кивнул, его взгляд становился более сосредоточенным.

— Именно. Психологические травмы, связанные с детством, могут порождать такие фантазии, особенно если у человека есть тесные связи с определённой культурой или историческим контекстом. Хастингс, возможно, считает, что он выполняет некую миссию, связанную с Бэйзлардом и этим кинжалом, даже если это всего лишь продукт его больного воображения.

Джером почувствовал, как его разум вновь запутывается в этом клубке загадок. Он не знал, что думает по этому поводу, но что-то в его груди всё ещё требовало ответов.

— И что нам делать с этим? Как найти Бэйзларда или, по крайней мере, узнать, что он значит для Хастингса? — спросил Джером, осознавая, что теперь перед ними стояла не просто миссия по расследованию, а настоящая охота за тенью.

Мужчина за столом положил планшет в сторону и, наконец, поднялся, его лицо стало более серьёзным.

— Это ваше задание. И вам предстоит найти любые следы, которые могут привести к этому... Бэйзларду. Как только вы доберётесь до Хастингса, вы сможете понять, как его связи с этим человеком (или, возможно, с этим объектом) влияют на его действия. И если вы найдете кинжал — это может стать ключом ко всему.

Делия снова поднялась из-за стола и, не глядя на Джерома, направилась к двери. Она была готова двигаться дальше, не отвлекаясь на лишние эмоции, но Джером видел, как её лицо слегка напряглось от всей тяжести предстоящей работы. Он подошёл к ней, пытаясь собраться с мыслями.

— Делия, — сказал он тихо, — как ты думаешь, что это всё может значить? Кинжал, Бэйзлард... Всё это выглядит как какой-то кошмар.

Делия остановилась на пороге, но ничего не сказала. Зато мальчик заметил, что её взгляд был твёрдым, как будто она уже знала, что делать. На её лице не было ни страха, ни сомнений — только решимость. Джером почувствовал, как его собственная нервозность начинает стихать, как будто уверенность Делии, несмотря на всю её внешнюю сдержанность, передавалась ему. Он сам уже не был так уверен в себе, но теперь, глядя на неё, ощущал, что он может справиться с чем угодно.

Он вздохнул, пытаясь прогнать остатки сомнений, которые ещё шевелились в его голове. Но даже в этом беспокойном мире, полном тайных фигур и обманчивых реальностей, Делия была якорем. Она знала, как справляться с ситуациями, даже если они казались ему запутанными и опасными.

— Ну что, — сказал он, обращаясь к группе. — Вперёд.

Джоу Тьюсон и Харви Дин молча кивнули и последовали за ним. Каждый шаг Джерома отдавался эхом в его груди, напоминая ему о серьёзности их задания. Хотя они только что покинули ту странную комнату, наполненную отчаянным напряжением, Джером знал, что они должны теперь быть наготове.

Коридор был пуст, и тени от низких ламп светили на их пути, придавая всему происходящему особое, почти фантасмагорическое ощущение. Харви шёл сзади, его шаги звучали твердо, но с определённой лёгкостью, как будто он уже много раз оказывался в подобных ситуациях. Джоу, напротив, выглядел сосредоточенно, её глаза бегло изучали каждый угол, каждый след на стенах, как будто и сама она была частью игры, но не хотела этого признавать.

— Что думаете о Хастингсе? — спросил Джером, нарушив молчание.

Он знал, что они все были поглощены размышлениями о предстоящем задании, но нужно было хоть немного расставить приоритеты.

Джоу повернулась к нему, её взгляд был проницательным, будто она пыталась разобрать все нюансы в его вопросе.

— Сложно сказать, — начала она, её голос был спокоен, но в нем скрывалась тень тревоги. — Всё это напоминает мне не просто психопатологию, а целую игру в умы. Ты знаешь, что такие люди бывают. Легко манипулируют реальностью, делают её своей. Но если Бэйзлард действительно существует только в его голове, то его влияние на мир должно быть куда более тонким и опасным. Ведь если он может заставить Луи верить в его существование, то наверняка он умеет управлять и другими, заставлять их видеть вымысел как истину. Это уже не просто психическое заболевание — это оружие.

Харви, стоящий чуть позади, фыркнул и вытер губы кончиком пальца, как будто его всё это немного утомляло. Он обрезал размышления Джоу коротким, едким замечанием:

— Луи Хастингс — просто псих ненормальный, — проворчал Харви, с досадой глядя на фотографии, разложенные перед ними. — Шизофреник, место которому не на посту доктора, а в палате психиатрической клиники. Этот его «Бэйзлард» — просто глюк и всё тут.

Джером внимательно смотрел на Харви, но что-то в его уверенности вызывало внутреннее сопротивление. Харви был прав, что Луи Хастингс мог быть просто психом, но Джером не мог избавиться от ощущения, что здесь скрывается нечто большее. Бэйзлард, его странное существование, вся эта игра с реальностью и воображением... Всё это не сходилось в картину, которую Джером мог бы легко понять.

Он перевел взгляд на Делию, которая шла впереди, не оглядываясь и не обращая внимания на их разговор. В её осанке не было ни малейшего признака сомнений, и Джером, хоть и знал её как человека, не склонного к слабостям, всё равно чувствовал, как её уверенность как бы укрепляет его собственную решимость. Она всегда была сильной, а её молчание в данный момент казалось для него гораздо более убедительным, чем слова Харви.

— Делия, — сказал он тихо, поднимаясь рядом с ней, — ты думаешь, что это всё просто... бред?

Делия продолжала идти вперёд, её шаги были ровными, будто всё вокруг оставалось для неё привычным. Она не сразу ответила, но затем её взгляд неожиданно встретился с его.

— Нет, Джером, — её голос был спокойным, без малейшего намека на сомнение. — Но мы не можем позволить себе доверять только одному мнению. Иногда самые очевидные вещи оказываются обманчивыми. Я знаю, что ты чувствуешь, но если мы хотим понять, что происходит, нам нужно быть умнее.

Её слова успокоили его, но всё равно оставили ощущение тяжёлой ноши на сердце. Он знал, что Делия права. Всё, что им нужно было делать — это следить за каждым движением Луи, быть внимательными к любым деталям, которые могли бы раскрыть его истинное лицо.

Тем временем Харви, который заметил, что они оба ушли вперёд, догнал их.

— Мы должны двигаться быстрее, — сказал он, слегка ускоряя шаг. — Поставьте себе задачу. Начнём с того, чтобы выяснить, с кем Луи на самом деле общается. Кто ещё может быть связан с этим Бэйзлардом?

Джером кивнул, но его мысли всё ещё возвращались к этому странному имени. Бэйзлард. Человек, если это вообще человек, который, казалось, существовал в одной лишь голове Луи Хастингса. Или, может быть, это был не человек вообще, а какая-то тень, призрак, который манипулировал разумом доктора. Бред? Или это было нечто важное, как говорил мужчина за столом? Не зная ответа, Джером пытался сосредоточиться на текущей задаче.

Как бы то ни было, им нужно было попасть из Цивитавеккья в Рим. Он об этом не забыл. Для этого они должны были добраться до одного из старых железнодорожных вокзалов, откуда поезда отправлялись в столицу.

— Ну что, готовы? — спросил Харви, оглядывая их. Он казался напряжённым, но в его взгляде было что-то другое — решимость, готовность к действию. Его фигура, с руками, скрещёнными на груди, стояла в темном углу так, как будто он всегда был частью этого окружения.

— Погнали, — сказал Джером, пытаясь забыть обо всех сомнениях, что крутились в его голове. Он не мог позволить себе терять фокус. Они должны были выполнить свою работу, как и всегда.

Делия молча кивнула, и её шаги, уверенные и точные, вели их к выходу из здания. Джером знал, что она была абсолютно в своей стихии, когда всё шло по плану. Она была их скрытой силой, человеком, который никогда не был в центре внимания, но всегда делал всё, чтобы план работал.

Путь от здания к железнодорожной станции был непродолжительным, но Джером чувствовал, как его мысли ускользают от реальности. Всё, что он видел вокруг, было только фоном для его раздумий. Что если Бэйзлард действительно существовал? Что если Луи был не просто жертвой болезни, а частью чего-то большего? Может быть, он был чем-то вроде марионетки в игре, в которую они все так или иначе оказались втянуты.

Пока они шли по узким улицам, мимо магазинов и кафе, делая вид, что просто туристы, Джером не мог избавиться от ощущения, что этот город скрывает гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.

Когда они наконец добрались до вокзала, поезд уже был готов к отправлению. Темнота охватывала платформу, и лишь тусклый свет освещал их лица, когда они сели в вагон.

— В Риме мы уже будем знать, как действовать дальше, — сказал Харви, бросив быстрый взгляд на их спутников. Он сел напротив Джерома и скрестил руки, словно готовясь к каким-то сложным переговорам.

— Так, значит, находим этого Хастингса и начинаем копать, — сказал Джером, но в его голосе не было той уверенности, что обычно исходила от него. В его голове по-прежнему звучал голос Бэйзларда, как отголосок какой-то неизведанной реальности. Каждый раз, когда он пытался сосредоточиться на текущей задаче, мысли снова уводили его в сторону — к этому мифическому доктору, к связям, которые он мог бы иметь с Луи, или с самим Луи, с его запутанным и опасным миром.

Делия сидела напротив него, молча изучая его лицо. Она никогда не была склонна к излишним словам, и сейчас её взгляд был всё таким же спокойным, как и всегда. Она не задавала вопросов, не пыталась понять, что происходило в голове Джерома. Она просто ждала, когда он соберётся с мыслями и займёт своё место в общей картине.

Харви, заметив, что Джером не был в своём обычном состоянии, нахмурился и скис на него взглядом, который, казалось, мог бы сжечь. Джером не мог не почувствовать тяжёлый взгляд русского, но знал, что вряд ли он найдёт поддержку. Харви не был известен своей терпимостью, особенно к тем, кто не соответствует его стандартам.

— Ты, Джером, так или иначе не играешь здесь главную роль, — сказал Харви, скрестив руки на груди. Его слова были прямыми, без прикрас, и Джером сразу понял, что они несли в себе не только оценку, но и предупреждение.

— Я... — Джером открыл было рот, но не нашёл подходящих слов, чтобы возразить. Он понимал, что Харви был прав. Он не был ни экспертом в этом деле, ни опытным оперативником, как его спутники. Его место здесь было скорее в качестве наблюдателя. Но, несмотря на это, что-то внутри него упорно сопротивлялось этой роли.

Харви продолжил:

— Ты не должен командовать. Ты же не в нашей весовой категории, — сказал Харви, его голос был холодным и прямолинейным. — Лучше бы ты не рассказывал нам свои теории про «Бэйзларда». Ты слишком много придумываешь. Мы с Джоу будем работать, а ты просто следи за обстановкой.

Джером замолчал, чувствуя, как его грудь сжалась от этих слов. Он не знал, что ответить, потому что, возможно, Харви был прав. Он не был профессионалом, не был таким опытным, как Джоу или Харви. В этом мире ему было не на что опереться, кроме своих ощущений и интуиции, которые казались всё более неуместными.

Но слова Харви продолжали гулко звучать в его голове. Ты не в их весовой категории.

Джером посмотрел на Делию, которая молча шла впереди них, и почувствовал, как его грудь сжалась, а ладони вспотели. Каждое слово Харви резало, как нож, и в его глазах не было ни капли сомнения. Он продолжал:

— Ты забиваешь ей голову чушью. Она и так достаточно зациклена на своей роли. Ты не видишь, как она работает? Всё, что ты ей говоришь, мешает ей сосредоточиться. Мы не можем позволить себе отвлечений, понял?

Словно слова Харви были приговором, они вонзались в Джерома, и он не знал, как на них ответить. Каждый его нерв, каждая клетка в теле протестовали против этого. Он знал, что он не был на высоте, но ему не нужно было, чтобы его унижали. Он пытался разобраться в своих чувствах, но все эти мысли смешивались, не давая ему покоя.

Харви заметил, как Джером сжимает кулаки, но не остановился.

— Ты понял, что я сказал? Делия для миссии важна, а ты — нет. Если я услышу ещё хоть одно слово от тебя в её адрес, я сделаю всё, чтобы отправили тебя назад в Нью-Йорк, к твоей мамочке. Тут твое место не рядом с нами, а за тысячи километров отсюда.

Джером стоял, как вкопанный, его плечи опустились, а дыхание стало тяжёлым. Он чувствовал, как горло сжимается, как-то невыносимо давит на грудь. Он не знал, что сказать, а может, и не хотел. Всё, что оставалось — это молчать и глотать этот болезненный укол, который не отпускал его с каждым новым словом Харви.

И когда он наконец решил, что всё, хватит, можно будет оставить это позади, Делия добавила свои слова.

— Джерома в детском саду уже заждались, — сказала она, не оборачиваясь и не снижая темпа.

Она шла с такими уверенными шагами, что её слова казались чем-то лёгким и почти бесстрашным, как всегда, когда она была в своём элементе.

Джером почувствовал, как его щеки покрываются лёгким румянцем. Её фраза была резкой, и хотя она не казалась злой, в её тоне чувствовалась насмешка. Но самое главное — она затронула его. Он, вроде бы, был готов принять это как шутку, но в её голосе было что-то, что ранило его до глубины души.

— Ты... — Джером начал что-то говорить, но запнулся.

Что он мог сказать? Она всегда была такой, всегда умела заставить его чувствовать себя маленьким и незначительным. И сейчас он снова оказался в той же ловушке.

— Что? — продолжила девочка, не скрывая иронии, поворачивая голову, но не замедляя шаг. — Неужели ты хочешь рассказать мне, что предупредил всех о том, что бросишь всё ради того, чтобы быть со мной? Конечно же нет! Скрывал свою страсть до последнего! И из-за тебя твои родители, думаю, весь Нью-Йорк на уши поставили, и моего папу как пить дать дёргают на предмет того, когда он в последний раз тебя имел счастье видеть!

Её голос был холодным и неумолимым, в нём звучала та же старая насмешка, которая всегда сбивала Джерома с толку. Казалось, что всё, что произошло между ними в том кабинете, где они получили инструкции, было не более чем иллюзией, каким-то сном, который уже рассеивался, оставляя за собой только остаточные чувства. Поцелуй, признание в любви, те минуты близости, которые он так берёг в своей памяти, словно драгоценные камни, — всё это теперь казалось каким-то недоразумением.

Джером смотрел на Делию, которая шла вперёд, не оборачиваясь, как будто между ними не было ни слов, ни чувств, которые ещё совсем недавно связали их. Она двигалась, как всегда уверенно, как если бы не было ничего, что могло бы её остановить, и Джером, почувствовав, как внутри всё снова сжалось, осознал, что этот момент — не просто неудача. Это было начало чего-то нового, чего-то, чего он не мог контролировать.

Вместо того чтобы обсуждать свои чувства или говорить о том, что случилось, Делия продолжала идти вперёд. Она будто не заметила его молчания и его внутренней борьбы. Когда она посмотрела на него издалека, в её взгляде не было ни привязанности, ни понимания — только отстранённость.

— Ты даже не понимаешь, как ты меня раздражаешь, — сказала она, её тон был жёстким, как нож. — Всё время ты носишься с этой своей детской романтикой, строишь себе какие-то иллюзии, а потом думаешь, что все вокруг должны подстраиваться под твои фантазии. Ты и так всем надоел.

Эти слова пронзили его, как холодный дождь, смывающий последнюю защиту. Он почувствовал, как в его груди будто всё сжалось, и не знал, как в этот момент реагировать. Она сказала ему всё, что он боялся услышать. Он был слабым. Он был не тем человеком, на которого можно было полагаться. Он слишком много надеялся на неё, слишком много верил в то, что что-то может измениться.

— Я... — он снова начал, но остановился. Ему не хотелось больше ничего говорить. Что бы он ни сказал, она просто не могла понять.

Делия остановилась и наконец обернулась. Её глаза сверкали, и в них не было ни малейшего сочувствия.

— Ну что? — её голос прозвучал сухо, без прежней теплотой, — ты будешь ещё стоять, как столб, или продолжишь идти?

Джером не сразу ответил. Он стоял и думал, пытаясь понять, что именно случилось. Он хотел верить, что их взаимное признание не было ложью. Он хотел верить, что она не просто использует его, как средство для выполнения задачи, но её слова и поступки говорили обратное.

— Я иду, — тихо ответил он, чувствуя, как его голос, будто слишком чужой для него самого, эхом разносится по улице. Он сделал шаг вперёд, но что-то внутри него тормозило его действия, как будто не давая ему двигаться свободно.

Делия вздохнула и с облегчением повернулась к Джерому и Харви, её взгляд был холодным и решительным, как никогда. Она сделала шаг вперёд, не оборачиваясь, и с уверенностью, которая отчётливо звучала в её голосе, сказала:

— Если хочешь, можешь оставаться с нами, но только как наблюдатель. Мы здесь, чтобы работать. Так что, если ты готов, молчи и следи за процессом.

Её слова повисли в воздухе, и Джерому не потребовалось много времени, чтобы почувствовать их тяжесть. Он, казалось, затмился перед её уверенной позой, перед её взглядом, который в этот момент был холодным и отстранённым. Она словно отгородила себя от всего происходящего, оставив его в одиночестве, среди этих чуждых ему людей и задач.

Джером не ответил сразу. Он стоял, будто окаменевший, его мысли метались, пытаясь понять, что теперь делать. Но его слова, которые он хотел произнести, застряли где-то внутри, не находя выхода. Он чувствовал, как его сердце сжимается, и понимал, что больше не может быть частью их игры, их мира. Он был наблюдателем, но это ощущение не давало ему ни покоя, ни удовлетворения.

Харви, как всегда, оставался тихим, но в его взгляде было что-то, что сразу заставило Джерома почувствовать свою ненужность в этом деле. Харви слегка покачал головой и выдохнул, словно не удивляясь её словам.

— Ты понял? — сухо спросил он, уже не ожидая ответа. — Мы работаем, а ты наблюдаешь. Меньше слов — больше дела.

Джером наконец кивнул. Он чувствовал, как его горло сжимается от бессилия. Но он не мог спорить. Не мог сказать, что Делия ошибается, что он тоже нужен им, что он не просто наблюдатель. Он уже не знал, кто он в этой команде, и именно поэтому он молчал. Он ощущал, что его место здесь больше не за столом с ними, не рядом с ними в их борьбе. Он был всего лишь тенью, следящим за тем, что происходит.

Когда они подошли к двери машины, Делия села на переднее сиденье и выпрямилась, как будто приняв окончательное решение. Она даже не взглянула в сторону Джерома, когда тот уселся на заднее сиденье машины, ощущая, как его тело будто стало частью этого серого, невидимого фона, которого никто не замечает. Впереди, за рулём, сидела Делия, сосредоточенная и непроницаемая, как всегда. Харви устроился рядом с ней, кидая на Джерома лишь быстрые, отрешённые взгляды, будто оценивая, насколько ему подходит роль молчаливого наблюдателя. Машина медленно тронулась с места, её колёса скользили по ночной дороге, и всё вокруг поглотила тишина.

Взгляд Джерома блуждал по стеклу, за которым мелькали огоньки городских улиц, отражаясь в его глазах. Он не знал, куда они едут, не знал, что их ждёт. Всё, что он знал — это то, что Делия была здесь, перед ним, а он не мог достичь её, не мог снова стать тем, кто был рядом. Всё, что оставалось — быть тенью в её жизни, следить за её действиями, фиксировать, как она выполняет свою миссию. Он не мог требовать от неё больше. Он не мог требовать от себя больше.

— Ты знаешь, что нам нужно делать? — коротко спросил Харви, не оглядываясь, его голос был прямым, словно срываясь с напряжённой тишины машины.

Делия кивнула, её внимание было приковано к дороге. Она выглядела спокойной и уверенной, точно зная, что её ждёт. Джерому не хотелось этого признавать, но он был вынужден: Делия вела эту игру, и он был её частью только на её условиях.

— Да, — ответила она, её голос был без эмоций, только факт. — Мы должны выяснить, кто стоит за Хастингсом. Всё остальное — мелочи. Я буду работать с его окружением, искать слабые места. Харви, тебе нужно будет следить за его связями, найти, где и как он скрывает свои действия. Джером, ты же останешься на заднем плане и наблюдаешь. Больше ничего.

Звук её слов был, как всегда, определённым и ясным. Для неё не существовало лишних деталей, только цели и задачи. Джером мог лишь молчать, соглашаться и следить.

Машина продолжала двигаться по ночным улицам, её колёса глухо скользили по асфальту, прерываемые лишь редкими проблесками уличных фонарей. Вся обстановка за окном казалась странно отрешённой — огни города мерцали в темноте, как мозаика в безмолвной ночи. Джером сидел в тени, поглощённый мыслями, пытаясь вырваться из того непонятного состояния, которое его преследовало. Всё вокруг казалось важным, но в тоже время пустым и необъяснимым.

Неожиданно машина замедлилась и остановилась у ночного вокзала. Стены этого места были покрыты грязными граффити, а одна из витрин, похоже, давно не была очищена. Вокзал был почти пуст, лишь несколько пар людей бродили между колоннами, разговаривая полушёпотом, а сотрудники в форме перебегали с одного конца платформы на другой.

Делия резко выключила двигатель. Машина снова погрузилась в тишину, которая в этот момент казалась даже глуше, чем прежде. Джером почувствовал, как напряжение в воздухе возрастает, и, несмотря на молчание, в нём что-то перещёлкнуло.

— Мы здесь, — сказала Делия, взглянув на Харви и Джерома через зеркало заднего вида. Её лицо было закрыто тенью, но в её глазах читалась неумолимая решимость. — Пора действовать. Это место связано с Хастингсом. Он сюда часто заходит, чтобы встречаться с людьми. Возможно, он скрывает свои действия здесь.

Харви кивнул и первым вылез из машины. Он выглядел спокойно, почти хладнокровно, как всегда. Когда он встал на землю, его силуэт сливался с ночным городом, теряясь в его тени. Джером сидел ещё некоторое время, стараясь сглотнуть то напряжение, которое накапливалось внутри него.

— Ты идёшь? — спросила Делия, не поворачиваясь. Её голос был как всегда спокойным, но в нём ощущалась подспудная настойчивость.

Джером бросил взгляд на неё. Её лицо оставалось непроницаемым, но для него этот взгляд был как зеркало, в которое он не хотел смотреть. Он знал, что всё уже слишком поздно, что их путь не ведёт к тому, что он хотел бы найти, но у него не было другого выбора. Он не мог остановиться. Слушая её слова, он понял, что снова станет лишь наблюдателем. Как он мог думать о другом?

— Да, — сказал он, собираясь выйти из машины и покачнувшись от волнения.

Роберт — римский встречающий

Вокзал казался погружённым в иную реальность. Темнота прятала детали, но едва заметный свет отражался от старого бетона, придавая всему пространство таинственную ауру. Джером шёл позади остальных, и его шаги глухо отскакивали от стен, теряясь в пустоте ночи. Ему казалось, что это место существует вне времени: шум машин и далёкие голоса из города звучали так, будто доносились из другого измерения. Но всё это не имело для него значения. Его мысли были сосредоточены на предстоящем.

Делия шла первой. Её силуэт, слегка освещённый тусклым светом редких фонарей, казался решительным, но напряжённым. Харви, по обыкновению, шёл рядом с ней, время от времени оглядываясь на Джерома с выражением лёгкого раздражения. Никто не говорил. Только их шаги нарушали эту гнетущую тишину.

— Здесь как будто никто не бывает, — пробормотал Джером, нарушив молчание. Его голос прозвучал неожиданно громко в пустом пространстве.

Делия не ответила. Она остановилась, оглядываясь вокруг, словно что-то искала. В её взгляде читалась сосредоточенность. Харви тихо фыркнул.

— Идеальное место для встречи тех, кто не хочет, чтобы их заметили, — сказал он, глядя на заброшенные поезда, стоящие вдоль платформы.

— Или для чего-то похуже, — добавила Делия, и в её голосе была странная напряжённость.

Они подошли к одному из старых вагонов. Его окна были запылёнными, а двери приоткрыты. Джером почувствовал, как внутри него нарастает странное беспокойство. Всё это казалось ему неправильным, как будто они были частью какой-то зловещей постановки.

— Это здесь, — прошептала Делия, указывая на вагон. — Если информация верна, то он должен быть внутри.

— Хастингс? — переспросил Джером.

Делия лишь кивнула. Харви подтянулся ближе, его лицо стало серьёзным. Он жестом показал Джерому оставаться позади.

— Ты наблюдатель, помнишь? — сказал он резко, не давая Джерому времени на ответ. — Делия, веди.

Они вошли в вагон. Внутри пахло сыростью и старой краской. Стены были покрыты облупившейся краской, а пол скрипел под ногами. Джером шёл последним, чувствуя, как его сердце начинает биться быстрее. В тени он заметил движение, но, когда пригляделся, оно исчезло.

— Здесь тихо, слишком тихо, — сказала Делия, останавливаясь в центре вагона. Её рука была готова на случай угрозы.

Харви осмотрелся, его глаза метались по углам.

— Возможно, нас подставили, — произнёс он. — Это место... пустое. Ни Хастингса, ни...

Его слова прервал шум. Что-то упало в конце вагона, и все трое инстинктивно повернулись в ту сторону. Тень скользнула за обшарпанную перегородку. Джером почувствовал, как холодный пот пробежал по его спине.

— Кто здесь? — громко спросила Делия, её голос прозвучал твёрдо, но с оттенком осторожности.

Ответа не последовало. Вместо этого тишину прорезал тихий, едва слышный смех. Он был глубоким, пронзительным, словно кто-то наслаждался их замешательством.

— Бэйзлард? — вырвалось у Джерома прежде, чем он успел себя остановить.

Делия и Харви обернулись к нему, их лица выражали одновременно удивление и насторожённость. Смех прекратился, но тишина стала ещё более угнетающей.

— Кто бы это ни был, — сказала Делия, двигаясь ближе к источнику звука, — он здесь. И мы выясним, что он знает.

Джером последовал за ними, не в силах отделаться от ощущения, что за ними наблюдают. Скрипнувший вагон оставил после себя ощущение неразгаданной тайны, но Делия, Джером и Джоу решили не тратить больше времени на пустые догадки. Делия коротко взглянула на свои часы и махнула рукой в сторону освещённого перрона.

— У нас есть билет до Рима. Надо ехать, — сказала она, в её голосе звучала деловая резкость.

Харви остановился у выхода из вагона, сунув руки в карманы. Он не выглядел разочарованным, скорее, наоборот — казался довольным тем, что не должен продолжать эту историю.

— Ну, ребята, — сказал он, лениво улыбаясь, — дальше без меня. У меня в Цивитавеккья ещё пара дел, к тому же Рим — это уже не моя зона. Делия, надеюсь, у вас там всё сложится. Джером... — он посмотрел на него с едва заметным насмешливым прищуром, — постарайся не путаться у неё под ногами.

Джером фыркнул, но промолчал. Ему даже понравилось, что Харви остаётся. Без него атмосфера станет куда менее напряжённой.

— Удачи, Харви, — коротко ответила Делия. — Постарайся не слишком расслабляться. Кто знает, что тебя ждёт здесь.

— Меня? — Харви рассмеялся. — Меня ждёт кофе, свежая паста и никакого шепота в пустых вагонах. Удачи вам там. Надеюсь, ваши бесы не будут слишком злыми.

Он махнул рукой и направился к выходу из вокзала. Джером, наблюдая за его уходом, испытал странное облегчение. Харви со своим язвительным тоном и постоянной критикой был как заноза, которая мешала сосредоточиться. Теперь он чувствовал, что сможет дышать свободнее.

— Идём, — сказала Делия, не оборачиваясь. Она направилась к перрону, где тихо стоял их поезд.

В купе царила тишина. Поезд мерно покачивался, оставляя за окнами густую ночь, подсвеченную лишь редкими огоньками далёких деревень. Купе, напоенное слабым светом тусклой лампы, будто само находилось в другом измерении — вне времени и пространства.

Делия сидела у окна, сложив руки на коленях. Её взгляд был направлен вдаль, будто она смотрела не на то, что снаружи, а куда-то внутрь себя. Джоу устроилась напротив, листая бумаги с сосредоточенным выражением лица. Её губы слегка шевелились, словно она про себя повторяла ключевые моменты, которые нужно запомнить.

Джером, устроившийся рядом с Делией, не выдержал тишины.

— Знаете, а я рад, что этот самарский хакер Харитон Данилов, он же Харви Дин, наконец-то нас покинул, — произнёс он, стараясь придать своему голосу лёгкую иронию. — Не знаю, как вы, но его вечные комментарии меня уже достали.

Делия никак не отреагировала, продолжая смотреть в окно. Джоу лишь перелистнула страницу, её сосредоточенность оставалась непоколебимой.

Джером кашлянул, чувствуя, как его попытка разрядить обстановку терпит крах.

— Серьёзно, — продолжил он, решив не сдаваться. — Этот парень, конечно, гениальный, но его язвительность... Вы меня слышите?

— Мы слышим, — наконец сказала Джоу, не отрывая взгляда от документа. — Просто не видим смысла обсуждать того, кого здесь больше нет.

Делия, не меняя позы, вдруг заговорила, её голос был тихим, но твёрдым.

— Харви ушёл, потому что его часть работы закончилась. А твоя — нет. Так что, может, сосредоточишься на том, что действительно важно?

Джером почувствовал, как его ладони вспотели. Он откинулся на спинку кресла, чтобы скрыть растущее раздражение.

— Простите, что пытаюсь хоть как-то оживить атмосферу, — пробормотал он, глядя на свои ботинки.

— Это не театр, Джером, — ответила Делия, наконец обернувшись к нему. В её глазах блеснула сталь. — И не урок юмора. Это миссия. Каждое слово, каждое действие имеет значение. Если ты не можешь этого понять, то просто... молчи.

Джоу приподняла голову, её взгляд на мгновение встретился с Джеромом. Это был взгляд без осуждения, но и без поддержки. Затем она вернулась к своим бумагам.

Джером почувствовал, как его сердце сжалось. Эта отстранённость и холодность, особенно со стороны Делии, давили на него сильнее, чем он ожидал. Он отвернулся к окну, за которым мелькали размытые силуэты деревьев, и попытался убедить себя, что его слова действительно были лишними.

Джоу продолжала листать бумаги, её взгляд задерживался на отдельных страницах. В них было много полезной информации — от адреса дома, где они должны поселиться, до фотографий соседей по улице, среди которых выделялся Луи Хастингс.

— Смотрите, — вдруг сказала Джоу, подняв одну из страниц так, чтобы Делия и Джером могли её увидеть. На фотографии был невысокий мужчина с худощавым лицом и аккуратно подстриженной бородкой. Его глаза смотрели в камеру с каким-то холодным вниманием. — Вот он. Наш Хастингс.

Делия слегка повернула голову, мельком взглянув на изображение, но ничего не сказала. Джером наклонился вперёд, разглядывая фото.

— Не похоже, что он сумасшедший, — пробормотал он, но тут же осёкся, встретив взгляд Джоу.

— Ты ожидал, что он будет с табличкой на лбу? — с сарказмом спросила она, но её голос был лишён резкости. — Такие, как он, не выделяются. Они живут среди нас, как обычные люди, пока не случается что-то... необычное.

— Это звучит так, будто ты уже решила, что он виновен, — сказал Джером, откидываясь на спинку кресла.

Джоу задумчиво постучала пальцами по бумаге.

— Пока не знаю. Но что-то в нём есть... странное. Не в его внешности, а в поведении. Видишь эти отчёты? — Она показала ещё одну страницу, заполненную текстом. — Здесь говорится, что он избегает тесных контактов с соседями, но регулярно проводит «неформальные встречи» у себя дома. А ещё он ни разу не упомянул ни друзей, ни родственников, ни кого-то ещё, кто мог бы быть для него близким.

— Может, он просто интроверт, — предположил Джером.

— Или что-то скрывает, — тихо добавила Делия, её голос был почти шёпотом, но в нём чувствовалась твёрдость.

Джером снова взглянул на фотографию. Хастингс выглядел обычным, если не сказать скучным. Но слова Джоу и Делии закрались в его мысли, и он не мог отделаться от ощущения, что этот человек действительно мог быть не тем, кем кажется.

— А что насчёт соседей? — спросил он, чтобы переключить тему. — Что у нас на них?

Джоу пролистала страницы, её голос был спокойным и сосредоточенным, когда она зачитывала информацию:

— Семья Торнов. Ричард и Энн Торн — оба работают в сфере IT, доход выше среднего. У них двое детей, оба мальчики. Судя по досье, дети часто играют на улице.

— Вполне обычные, — заметил Джером, хотя тон его голоса звучал скорее вяло.

— Затем, — продолжила Джоу, не обращая внимания на его комментарий, — миссис Вилла Бэйлок. Вдова, семьдесят два года. Живёт одна, хотя в её доме довольно часто бывают взрослые и дети. Любит садоводство, активно участвует в жизни местной общины.

Делия коротко кивнула, как будто отметила для себя что-то важное.

— И последний — мистер Билл Этертон, — Джоу подняла ещё одну фотографию. На ней был изображён мужчина лет пятидесяти с суровым выражением лица и крепким телосложением. — Бывший военный. Живёт напротив дома Хастингса. Судя по данным, редко покидает свой участок, но при этом довольно общителен. У него есть хобби — коллекционирует антиквариат.

— Вот этот может быть интересен, — задумчиво произнесла Делия. — Военные обычно не любят, когда что-то нарушает их порядок. Он мог заметить что-то, чего не видели другие.

— А мог и не заметить, — вставил Джером. — Если он всегда сидит дома, какой толк от его наблюдений?

— Досье показывает, что Этертон любит выпить в местном баре по пятницам, — добавила Джоу. — Возможно, стоит начать с него.

Делия повернулась к Джоу, словно оценивая её предложение.

— Возможно. Но сначала нужно узнать больше о Хастингсе. Он в центре всей этой истории. Остальные соседи могут быть ключами, но главная дверь — это он.

Джером, наблюдая за разговором, вдруг ощутил, как растёт его внутреннее напряжение.

— Всё это хорошо, но мы даже не знаем, что искать, — вмешался он. — Мы хотим что? Найти его связь с этим загадочным Бэйзлардом? Или доказать, что он не виновен?

— Мы ищем правду, — коротко ответила Делия, и её слова прозвучали как окончательный вердикт.

Джоу кивнула, закрывая папку.

— В любом случае, завтра нас ждёт много работы. Нужно действовать быстро, пока мы не привлекли к себе лишнего внимания.

Джером задумчиво смотрел в окно, наблюдая, как редкие огни городков пробегают мимо, растворяясь в темноте ночи. Мысли путались. Ещё неделю назад он был обычным мальчиком из Нью-Йорка, мечтавшим о приключениях. А теперь он сидел в вагоне первого класса, направляясь в Рим на миссию, которая казалась больше подходящей для шпионского романа.

Он украдкой посмотрел на Делию. Её профиль был чётко очерчен в свете лампы, а глаза были прикованы к окну. Казалось, она совершенно не замечала его. Делия была другой. Сильной, уверенной в себе, словно из другого мира, где решения принимаются быстро, а чувства прячутся глубоко внутри.

— О чём задумался? — вдруг спросила она, не отводя взгляда от окна.

Джером вздрогнул, не ожидая, что она заговорит.

— Да так, — пробормотал он. — О том, как странно всё это. Ещё недавно я и представить себе не мог, что буду ехать в поезде ночью, на пути к миссии, которая может изменить всё.

Делия наконец повернула голову к нему. В её глазах читалась усталость, но и что-то ещё — будто она пыталась понять, что творится у него в голове.

— Это не так уж необычно, если привыкнуть, — сказала она спокойно. — Ты начинаешь видеть такие вещи как работу. Тебе просто нужно научиться отделять свои чувства от задачи.

— А у тебя это получается? — осторожно спросил Джером.

Делия улыбнулась, но её улыбка была больше похожа на маску.

— Приходится. И тебе придётся.

Джоу, которая до этого молча сидела напротив, листая бумаги, вмешалась:

— Если ты об этом, то советую забыть о «необычности». Это всего лишь часть игры. И ты в ней — не главный игрок. Просто выполняй свою роль, и всё.

Джером почувствовал, как её слова кольнули его. Они напомнили ему, что он здесь, по сути, лишний. Страховочный агент, который должен просто «наблюдать».

— Знаешь, — сказал он, откидываясь на спинку сиденья, — может, я не главный игрок, но всё же... это мой шанс. Может быть, я докажу вам, что способен на большее.

Делия посмотрела на него, в её глазах промелькнуло что-то вроде уважения, но она не сказала ни слова.

— Посмотрим, — сухо ответила Джоу, закрывая папку. — Главное, чтобы ты не мешал.

Ночь постепенно обволакивала поезд, убаюкивая пассажиров. Джером тяжело вздохнул и решил попытаться заснуть, несмотря на волнение, что не отпускало его. Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, слушая размеренное постукивание колёс о рельсы.

— Пожалуй, пора, — пробормотала Джоу, убирая папки обратно в свою сумку. Она придвинулась к подлокотнику и, устраиваясь поудобнее, натянула капюшон. Делия, в свою очередь, просто облокотилась на стекло и прикрыла глаза, её дыхание стало глубоким и ровным.

Джером старался не думать о том, что его окружает, но сон не шёл. Он осторожно взглянул на своих спутниц: Джоу уже крепко спала, иногда всхрапывая так громко, что звук отдавался в стенках купе. Делия, вопреки своему обычно безупречному виду, тоже начала тихо похрапывать, что, честно говоря, немного его развеселило.

Однако вскоре смех сменился неловкостью: храп напоминал рев турбины самолета, а вместе с грохотом поезда создавал ощущение, будто вагон превращался в небольшую взлетающую ракету. Джером тихо вздохнул, натянул капюшон своей толстовки и обхватил себя руками, надеясь, что хотя бы он сможет сохранить тишину.

Но, как оказалось, его организм был предателем. Едва он начал погружаться в сон, как сам издал хриплый, громкий звук, который тут же выдал его состояние. Глаза Джоу тут же распахнулись, и она, морщась, подняла голову.

— Ты серьёзно? — бросила она, бросив на него сонный, но недовольный взгляд.

— А ты думаешь, ты не лучше? — шепотом огрызнулся Джером, чувствуя себя виноватым.

— Успокойтесь оба, — раздался голос Делии, которая даже не открыла глаза. — Никто из нас не мастер тишины. Давайте просто спать. Завтра будет непростой день.

Её спокойный тон внёс в купе лёгкое умиротворение. Джоу снова устроилась на месте, буркнув что-то невнятное, а Джером усмехнулся, но не стал ничего говорить. Тишина купе стала колыбелью для усталых умов. Мальчик закрыл глаза, и сознание унесло его далеко от поезда, ночи и тёмных вагонов. Он оказался на яркой солнечной лужайке перед домом Делии в Нью-Йорке. Дом стоял белоснежный, окружённый зелёными кустами и цветами. Джером чувствовал свежий запах травы и лёгкий ветерок, играющий с его волосами.

Делия стояла напротив, в лёгком летнем платье, которое подчёркивало её естественную красоту. Её глаза сияли, как тогда, когда они вместе смеялись над чем-то глупым, и улыбка освещала её лицо.

— Ты всегда такой мечтатель, Джером, — сказала она, мягко, с ноткой лукавства.

Он не ответил, просто протянул руку, и она взяла её. Её пальцы были тёплыми, знакомыми, и этот контакт заставил его сердце замереть на мгновение. Они оказались ближе друг к другу. Словно весь мир исчез, оставив только их двоих.

— Я всегда мечтаю о тебе, — признался он, глядя прямо в её глаза.

Делия улыбнулась, но в её взгляде появилась серьёзность. Она сделала шаг вперёд, так что теперь они стояли вплотную. Её голос был тихим, едва слышным, но в нём звучала твёрдость:

— Ты знаешь, что это невозможно.

Джером хотел возразить, но не успел. Делия наклонилась к нему, и их губы встретились. Это был самый сладкий, самый тёплый момент, который он когда-либо испытывал. Но в этом поцелуе была грусть, словно она прощалась.

И вдруг мир вокруг начал расплываться. Лужайка исчезла, её дом растворился, а тёплый солнечный свет сменился холодным мерцанием света в купе. Джером резко проснулся, чувствуя, как сердце бешено стучит. Он моргнул, возвращаясь к реальности. Его взгляд медленно перевёлся с лица Делии на Джоу, которая, всё ещё сонная, потянулась, как кошка. Её улыбка была короткой, но тёплой, словно проблеск утреннего солнца. Однако её настроение быстро сменилось на сосредоточенное.

— Надеюсь, мы не проспали, — пробормотала Джоу, садясь и оглядываясь по сторонам. Она потянулась за своей курткой и начала торопливо натягивать её.

— Мы ещё в пути, — ответил Джером, его голос был тихим, как будто он боялся нарушить утренний покой.

Джоу бросила на него быстрый взгляд, нахмурившись.

— Всё равно лучше подготовиться. Поезд может прийти на станцию раньше расписания. Я бы не хотела выглядеть туристкой, спешащей с чемоданами, когда нас ждёт работа.

Её слова прозвучали жёстко, но Джером знал, что за ними скрывается профессиональная ответственность. Он встал, не спеша, и начал собираться. Делия продолжала спать, её дыхание было ровным и спокойным. Он не хотел её будить, но Джоу, похоже, думала иначе.

— Делия, просыпайся, — сказала она, мягко потрясая её за плечо.

Делия вздрогнула, медленно открывая глаза. Её взгляд на мгновение задержался на Джероме, но тут же переключился на Джоу.

— Мы уже приехали? — её голос был хриплым от сна.

— Почти, — ответила Джоу, убирая прядь волос с лица Делии. — Надо подготовиться. Выйти на платформу без плана будет ошибкой.

Делия кивнула и села, проводя рукой по лицу, чтобы окончательно проснуться. В купе теперь царила лёгкая суета: Джоу проверяла свои документы, Делия переодевалась в более официальную одежду, а Джером просто стоял, наблюдая за этим молча.

Двери вагона с глухим звуком распахнулись, и в воздухе, пропитавшемся запахом старого железа и дыма, повисли густые клубы пара. Джоу, стоявшая у выхода, настороженно прищурилась, пытаясь вглядеться в тусклый свет, который лился из-за дверей. Вся станция, казалось, погрузилась в тишину. Ни единого звука — ни шагов, ни голосов. Платформа была пуста, как будто сам город исчез, оставив только пустое пространство, наполненное эхо.

— Что это? — тихо спросила Делия, подойдя к Джоу и прислушиваясь. Она заметила, как Джоу несколько раз проверяет телефон, что-то нервно вчитываясь в экран.

— Это не по плану, — произнесла Джоу, явно обеспокоенная. Она проверила расписание и достала карту, сверившись с ней. — Мы должны были быть здесь на одну из самых оживлённых станций. Почему здесь никого нет?

Джером, стоявший позади, чуть прищурил глаза. Он ощущал какой-то неприятный холод в воздухе, как будто всё это место было каким-то заброшенным и забытым. Он посмотрел на пустую платформу и вдруг почувствовал, как что-то тяжело и угрожающе давит на грудь. Он не мог объяснить почему, но в этот момент ему стало не по себе.

— Это странно, — сказал он, стараясь сохранить спокойствие, хотя внутри него нарастало ощущение тревоги. — Может, задержка поезда была не случайностью?

— Это мы и должны выяснить, — ответила Джоу, беря под руку Делию и направляясь к выходу. — Мы будем осторожны. Давайте не будем делать поспешных выводов.

Джером последовал за ними, с каждым шагом чувствуя, как его беспокойство растёт. Он посмотрел на своё отражение в стекле, которое мигало, когда поезд продолжал останавливаться. Он заметил, что его лицо, как и у остальных, отражало нечто большее, чем просто усталость — это было предчувствие чего-то неладного.

На платформе не было никаких признаков движения — ни людей, ни сигналов о поездах, ни обычного шума, который всегда сопровождает такие места. Только этот странный, тяжёлый воздух, пропитанный запахом пара и сырости.

— Где все? — тихо спросила Делия, обращая внимание на то, что ни одной души не было в радиусе нескольких десятков метров.

— Не знаю, — ответила Джоу, её голос звучал решительно, но в глазах было видно беспокойство. Она проверила что-то на своём телефоне и вытерла экран. — Либо что-то пошло не так, либо мы здесь не одни.

— Вон там, — произнес Джером, указывая на угловую часть платформы, где тускло горели несколько ламп. В темноте, возле стены, что-то зашевелилось. Джоу и Делия настороженно повернулись к тому месту. На их лицах не было страха, но было видно, что они готовы к любому повороту событий.

Не дождавшись, Джоу первым шагом направилась в сторону того угла. Делия шла рядом, а Джером, неохотно и с внутренним напряжением, шагал позади. В темноте платформы эхом отдавался каждый их шаг. Постепенно свет от ламп становился всё тусклее, и они погружались в тень, словно весь мир за платформой перестал существовать.

Когда они подошли ближе, Джерему стало ясно: это был не человек. На земле перед ними лежала странная металлическая коробка, с которой, похоже, только что сняли крышку. Она была покрыта странным, неестественным налётом, который напоминал что-то вроде ржавчины, но всё-таки в чём-то отличался.

— Что это? — спросила Делия, наклоняясь, чтобы рассмотреть ближе.

— Похоже, на что-то военное, — произнесла Джоу, осторожно приближаясь и держа под рукой свой мобильный, как бы на всякий случай.

— Или космическое, — вдруг пробормотал Джером, его голос звучал так, словно он сам не знал, что только что сказал. Он вглядывался в странный предмет на земле, который теперь казался ещё более таинственным и зловещим.

Делия повернулась к нему, её взгляд был хмурым и напряжённым.

— Космическое? — повторила она с лёгким сарказмом, но её лицо не выражало и тени юмора. — Ты о чём?

Джоу тем временем медленно опустилась на колени, чтобы рассмотреть предмет поближе. Она осторожно отодвинула несколько песчинок и пылинок, пытаясь выяснить, что это за странное устройство. Поверхность была гладкой, почти зеркальной, с едва заметными трещинами, будто оно пережило столкновение.

— Может быть, это какая-то военная аппаратура, — добавила Джоу, но в её голосе звучала неуверенность. Она даже сделала несколько шагов назад, чтобы сделать снимок, скрывая беспокойство за деловитостью. — Но оно выглядит слишком... инопланетным.

Джером поднял взгляд и посмотрел в тёмное небо, как будто это могло что-то объяснить. Он продолжал настаивать на своём, хотя сам понимал, что его слова звучат странно. В его голове по-прежнему мелькали образы того самого сна, который преследовал его с самого утра. Слова Бэйзларда, его странные обещания, они как будто обвивали его мысли, мешая сосредоточиться на реальности.

— Возможно, это не просто военная техника, — добавил Джером, пытаясь собраться с мыслями. — Всё это слишком... не так, как должно быть. Это что-то, что явно сюда не должно было попасть.

Делия подошла к нему ближе, её лицо было серьёзным, глаза полны усталой решимости.

— Что ты пытаешься сказать, Джером? — её голос был тихим, но в нём ощущалась угроза, как если бы она хотела понять, куда он ведёт.

Джером взглянул на неё, но его взгляд не встречался с её глазами. Он снова перевёл его на странное устройство. А потом снова на пустую платформу. Всё вокруг было слишком тихо, слишком мрачно.

— Я не знаю, что это, но... мне кажется, что оно связано с Хастингсом. Или с чем-то гораздо большем, чем мы можем себе представить. Это не случайность, что мы оказались здесь.

Джоу подняла голову и, похоже, согласилась с его выводом, хотя в её глазах читалась настороженность.

— Ты думаешь, что кто-то специально оставил это здесь? Для нас? — спросила она, медленно вставая с колен и начиная оглядываться по сторонам.

Делия тоже отошла от устройства, её лицо оставалось напряжённым.

— Это очевидно, — сказала она. — Но кто? И зачем?

Шум становился всё громче, наполняя платформу тяжёлым, почти осязаемым напряжением. Джером с трудом выдохнул, когда из темноты, почти бесшумно, выехал большой чёрный автомобиль. Он был чересчур внезапным и неуместным — словно какое-то другое, скрытое лицо города появилось на мгновение. В свете уличных фонарей автомобиль выглядел как тень, точёно вырезанная на фоне ночного неба.

Когда машина остановилась, из неё вышел человек в чёрном пальто. Он был высокий, с тёмными очками, которые скрывали его глаза, и с решительным шагом направился прямо к краю платформы. Его движения были быстрыми, но рассудительными, а его внешний вид внезапно добавил ещё больше загадочности всей ситуации.

— Приветствую вас, — сказал он, подходя к группе с холодным, но неприязненно любопытным взглядом.

Джерому понадобилось пару секунд, чтобы понять, что это не просто случайный человек, а кто-то важный. Это был тот, кого они должны были встретить.

— Вы, наверное, Роберт? — спросила Джоу, наклонив голову. Она сразу узнала его по характерной манере держаться и по тому, как он выглядел. Это был парень из отдела ЦРУ в Риме, которого они ожидали, по крайней мере, согласно плану.

Роберт коротко кивнул и сразу же перешёл к делу, не тратя времени на приветствия.

— Так кто это с вами? — его голос был спокойным, но в нём чувствовалась лёгкая настороженность. — Я не ждал никого, кроме вас двоих, — он указал на Делию и Джоу. — Этот парень, — он махнул рукой в сторону Джерома, — что он делает здесь?

Все трое замерли на месте, и Джерому показалось, что время замедлилось на секунду. Он чувствовал, как напряжение нарастает, а в его голове возникло несколько вопросов, на которые ему не хотелось бы слышать ответ.

Делия сразу же сделала шаг вперёд, её лицо стало нейтральным, но в её голосе слышалась едва заметная угрозка.

— Джером с нами, — сказала она коротко. — Он с нами, потому что мы сказали, что он с нами.

Роберт несколько секунд не отвечал, изучая их. Джоу в это время пристально следила за каждым его движением, не сводя глаз.

— Так это тот самый... неофициальный сотрудник? — спросил Роберт, произнося слова с какой-то лёгкой насмешкой, но в его голосе уже скользила настороженность. Он явно ожидал, что кто-то мог бы пробраться в их ряды, но не думал, что Джерома можно будет встретить так внезапно.

Делия ответила резко, но не повышая голоса.

— Он с нами. С этим закончили.

Роберт ещё пару секунд пытался прочитать её лицо, но понял, что спорить не имеет смысла. Его лицо было, как всегда, нейтральным, а взгляд остался острым, как лезвие ножа.

— Ладно, — наконец сказал он, сжимая губы в тонкую линию. — Но если он с вами, это значит, он под вашим контролем. И если вы это всё устроили, я не буду вмешиваться. Но помните, если он наделает беды, вся ответственность ляжет на вас. Мы не можем позволить себе дополнительные риски.

Джерому стало неуютно от этой ситуации. Он чувствовал, что его присутствие в этот момент не особенно приветствуется, но никак не мог понять, что происходит на самом деле. Всё это напоминало ему игру, правила которой он не знал.

Роберт, не говоря ни слова больше, резко повернулся и направился к своей машине. Его шаги были уверены и быстры, словно он заранее знал каждый угол и поворот на этом пустом перроне. Машина стояла чуть в стороне, на фоне тускло освещённого вокзала, её чёрный блеск казался ещё более мрачным в ночном свете.

— В машину, — сказал он, не оборачиваясь, а только слегка махнув рукой, как бы ожидая, что все последуют за ним.

Джерому стало не по себе от его уверенности. Он пытался почувствовать хоть малейшее объяснение происходящему, но ничего не получалось. Всё, что он видел и слышал, будто растворялось в воздухе. Делия молчала, но её взгляд стал немного более сосредоточенным. Джоу, не теряя времени, быстро пошла следом за Робертом.

— Как я и говорила, — произнесла Джоу, едва заметно улыбаясь, когда она прошла мимо Джерома и приблизилась к машине. — Похоже, мы не можем позволить себе остановиться, да?

Джером не знал, что ответить. Он сжал кулаки, чувствуя, как нервозность сжимает его грудь. Всё было так непривычно. Он ещё не понимал, что именно от него требуется, но теперь, когда они были уже так близки к этому дому, он мог лишь представить, что его ждёт впереди.

Делия подошла к машине и без лишних слов села на заднее сиденье. Джоу устроилась рядом, и Роберт тоже устроился за рулём. Джером, немного поколебавшись, сел на место рядом с ним, ожидая, что именно случится теперь.

Роберт завёл мотор, и машина плавно тронулась. Вскоре они выехали из тёмных улиц вокзала и втиснулись в лёгкий поток машин на ночных улицах Рима. Тишина в машине казалась зловещей, так как каждый из них был поглощён своими мыслями.

— Мы едем прямо по адресу, — сказал Роберт, снова нарушив молчание. Его голос был ровным, как всегда, но в нём звучала какая-то отстранённость, как будто вся ситуация его не касалась. — Вы должны будете заселиться и начать наблюдение. Придётся немного подождать, пока не появится нужный момент.

Джерому стало ещё более неуютно. Он чувствовал, как его сознание снова возвращается к образу Хастингса и его загадочного окружения. Что именно они должны наблюдать? И почему они должны жить с этим секретом, как будто бы не имея права на собственное мнение?

— И что нам делать, если мы столкнёмся с чем-то подозрительным? — спросила Джоу, не отрывая взгляда от окна, но её голос был абсолютно спокойным.

Роберт взглянул на неё через зеркало заднего вида.

— Мы будем работать по ситуации, — ответил он, не скрывая лёгкой раздражённости. — Но всё, что вам нужно знать, это одно: никаких отклонений от плана. Вы не должны привлекать внимание. И, пожалуйста, не задавайте лишних вопросов.

В этот момент Джером почувствовал, как воздух в машине стал холоднее, словно внезапно произошло нечто, что полностью изменило атмосферу. Он посмотрел на Делии, которая сидела с закрытыми глазами, и на Джоу, которая теперь с напряжением смотрела вперёд, на дорогу. Джером не знал, что именно они ищут, но уже догадывался, что ответ на этот вопрос может быть не таким уж простым.

Машина продолжала двигаться по ночным улицам, и всё больше зданий и огней исчезали из виду, когда они выехали за пределы центра города. Вскоре они оказались в более спокойном районе, где дома были старинными, а улицы узкими и переполненными зеленью. Роберт повернул в одну из таких улиц, и вскоре они подъехали к большому старому зданию, стоявшему на углу.

— Здесь, — сказал Роберт, останавливая машину.

Пустой дом и страшный сосед

Перед ними стоял большой дом с каменной облицовкой, окружённый высоким забором. В окнах на втором этаже тускло горел свет, а возле входа стояла большая металлическая дверь, которая выглядела как что-то из времён Второй мировой войны.

Роберт вышел из машины и, не оборачиваясь, открыл заднюю дверь, подавая знак, чтобы все вышли.

— Пора, — сказал он коротко, как бы не ожидая, что им нужно что-то объяснять.

Джером вышел последним и оглядел дом. Трёхэтажный, с высокими окнами, он был похож на что-то готическое, но в нем не было ничего грозного. Это была старая усадьба в римском стиле, с величественными колоннами у входа и плотно запертыми окнами, через которые едва пробивался свет. Однако в этом здании, старом, как сама история города, была странная, неуловимая тишина.

Он почувствовал, как его шаги эхом отражаются от каменных стен, когда он подошел к двери. Внутри не было звуков — лишь слабое потрескивание света, будто всё вокруг старалось оставаться скрытым, словно это место было забыто временем.

— Ну что, готов? — спросила Джоу, которая стояла рядом с ним, слегка наклонив голову и окидывая дом недовольным взглядом. Она была явно не в восторге от места. — Чем дальше, тем страннее всё это.

Джером молча кивнул. Его взгляд по-прежнему был устремлён на фасад дома, на его затмённые окна, в которых едва пробивались огоньки уличных фонарей. В доме явно кто-то был, иначе свет не горел бы на втором этаже. Он пытался собрать мысли в кучу, но что-то в этом месте не давало ему покоя. Это здание словно следило за ними, было частью некоего плана, который они, возможно, ещё даже не начали понимать.

Роберт, который стоял рядом, раздражённо втянул воздух через нос.

— Пойдёмте, не стоим на месте, — сказал он, открывая огромную металлическую дверь. Скрипнувший звук был неожиданно громким в этой тишине. — У нас мало времени.

Джерем не успел ничего ответить, как они все вошли внутрь. Тёмные коридоры с высокими потолками встречали их глухой тишиной. Сразу же за дверью стояла узкая лестница, которая вела на второй этаж. На стенах висят старые картины, покрытые пылью, а пол был поскрипывающим от старости, как если бы дом мог говорить — если бы умел.

— Итак, вот мы и здесь, — сказал Роберт, кидая взгляд на каждого. — Вам нужно будет присмотреться. Задача простая — не привлекать внимания, ничего не трогать и только наблюдать.

Джером заметил, как Джоу и Делия молча поднялись по лестнице. Он последовал за ними, ощущая, как напряжение в воздухе становилось всё ощутимее. Каждый шаг в этом доме отдавался отголоском в его голове, как если бы он сам стал частью какой-то сложной игры, правила которой ему ещё не были известны.

Когда они оказались на втором этаже, перед ними открылась небольшая прихожая с несколькими дверями. Легкий сквозняк, пронзающий воздух, слегка колебал занавески у окна.

— Поставьте свои вещи здесь, — сказал Роберт, указывая на угол комнаты. — Я устрою вам комнаты для ночлега, пока вы будете наблюдать.

— Нам не нужно здесь долго оставаться, верно? — спросила Делия, её голос был тихим, но с каким-то странным оттенком уверенности, как если бы она точно знала, что происходило.

Роберт, не обращая внимания на вопрос, продолжил:

— Нам нужно выждать несколько дней. Будьте настороже. Кто-то из местных может захотеть с вами поговорить, но никаких действий до получения дальнейших указаний.

Джером не мог отделаться от ощущения, что Роберт держал что-то в секрете. Но в этом доме все было скрыто, как будто сам воздух вокруг них не хотел давать чётких ответов. Все эти разговоры о наблюдении и осторожности стали лишь эхом в его голове.

Они продолжили обходить дом. В одной из комнат они нашли старинный камин, а рядом — стол, покрытый разными бумагами и книгами. Странная атмосфера охватывала всё вокруг, даже стены казались живыми.

— Прекрасное место для наблюдений, — наконец сказала Джоу, оглядывая комнату. — Но для чего, чёрт возьми, нас сюда прислали?

Джерем всё-таки не мог найти ответа. Он обернулся и посмотрел на окна, сквозь которые видно было только ночную темень. Где-то внизу слышался шорох автомобилей, но это было далеко — мир продолжал двигаться, несмотря на то, что здесь, в этом доме, всё словно остановилось.

— Нужно просто быть наготове, — сказал Роберт, став у двери. — Увидимся через несколько часов. Надеюсь, что мы успеем разобраться, прежде чем что-то выйдет из-под контроля.

Джером снова посмотрел на Делию и Джоу, которые, казалось, не ощущали торжественности момента. Они оба молча подошли к входной двери, взяли ключи, которые Роберт оставил на столе, и открыли её. Звук скрипящих петель будто нарочито нарушал тишину, которая стояла в доме.

Джером замер, наблюдая, как они зашли внутрь. Он не мог избавиться от ощущения, что что-то важное, что-то неуловимое происходило прямо перед его глазами. Он слышал их шаги, но ничего не мог понять. Они были уверены в себе, как всегда, и в то же время — отчуждённые, словно здесь, в этом доме, они были частью чего-то большего, чем просто следование приказам.

Он вздохнул и шагнул за ними, чувствуя, как холодный воздух, пропитанный запахом старых книг и каменных стен, проник в лёгкие. Зайдя внутрь, он огляделся. Долгий коридор тянулся вдаль, и в тусклом свете ламп казалось, что дом будто бы растягивался, пряча в своих тёмных углах множество тайн. На стенах висели старые картины, неяркие и мракованные, а пол под ногами отчётливо скрипел, как если бы сам дом напоминал о своей возрасте. Стены, кажется, тоже хранили тишину.

Делия и Джоу, не обращая внимания на Джерома, продолжили двигаться по коридору. Его взгляд следил за ними, но он оставался на месте у двери, чувствую, как его сердце начинает биться быстрее от странного ощущения, которое охватило его с самого момента их приезда. Что-то было не так в этом доме, и, возможно, именно эта странная, почти зловещая атмосфера заставляла его ощущать себя чужим. Но все же он взял себя в руки и шагнул вперёд, когда девушки вошли в одну из комнат.

Комната была большой и светлой, с высокими потолками, которые казались ещё выше из-за того, что все стены были окрашены в светлый, почти белый цвет. Окно выходило на тихий сад, в который светило мягкое лунное сияние. В углу стоял большой письменный стол, а на полках лежали старинные книги. Пахло старыми страницами, пылью и древесиной. Сразу было видно, что здесь никто не жил давно, хотя вся обстановка выглядела хорошо сохранённой.

Делия и Джоу начали распаковывать вещи, не торопясь, делая это с лёгкостью, как будто всё это было частью их ежедневной рутины. Джером наблюдал за ними, и его внимание снова привлекла одна деталь — каждая из девушек вела себя так, как если бы они не были здесь по приказу, а будто жили в этом доме много лет.

Делия, заметив его взгляд, неожиданно обернулась. Её лицо было выражением безмятежного спокойствия, но в глазах всё-таки читалась какая-то загадка.

— Ну что, Джером? Ты ведь не против, если я буду спать с тобой в одной комнате? — сказала она, как будто не спрашивая, а просто констатируя факт. В её голосе не было ни намёка на кокетство, только холодная уверенность.

Джером замер. Он был готов к любому развитию ситуации, но это предложение застало его врасплох. Его глаза встретились с её взглядом, и на несколько мгновений он почувствовал, как время замедляется.

— Эм... — он замялся. — Лучше я возьму отдельную комнату. После долгой поездки мне нужно немного побыть одному. Это было бы удобнее.

Делия кивнула, не показывая ни разочарования, ни удивления. Её лицо оставалось непроницаемым. Она просто вернулась к своим вещам, не сказав больше ни слова.

Джером вздохнул с облегчением. В этом доме, в этом странном месте, ему не хотелось бы иметь лишние сложности. Он решил, что ночлег — это не то место, где нужно нарушать привычные правила. Слишком много всего происходило, и голова его была забита мыслями, которые он ещё не мог разложить по полочкам.

Вскоре, решив, что ему всё-таки нужно найти свою комнату, он открыл дверь одной из соседних комнат. Она была такая же большая и светлая, как и та, в которой он оставил девушек, но без лишних вещей — здесь стояла только простая деревянная кровать, стол и несколько старых кресел.

Не решаясь оставаться здесь, Джером снова прислушался к тишине дома. Он чувствовал, как она накатывает на него, и с каждым мгновением становится всё более густой. Ужас не был явным, он был скрыт в самых тихих уголках, в этих пустых, замкнутых пространствах. Джером не знал, почему это место пугало его, но интуиция подсказывала: нужно быть настороже.

Когда он зашёл в свою комнату и закрыл за собой дверь, он вдруг понял, что всё это время ощущал на себе чей-то взгляд. Тот, который был невидим, но который, казалось, присутствовал в воздухе. С таким же чувством он жил в последнее время, и это ощущение не покидало его.

Джером подошёл к окну и выглянул в ночную тень, пытаясь унять свои мысли. Но в темноте за стеклом не было ничего, что могло бы его успокоить. Силуэты деревьев в саду казались слишком острыми, а лунный свет падал на них, делая их ещё более зловещими.

Он отстранился от окна и взял с собой один из старых томов, который стоял на столе. Он открыл его на случайной странице, пытаясь найти хоть какую-то зацепку. Его пальцы скользнули по страницам, но слова не становились ясными. Всё было как обычно — туман, но в этот раз его интуиция говорила:

— Это не просто случайность.

Силы покидали его, и вскоре Джером опустился на кровать, пытаясь забыться в сне. Но едва он успел положить голову на подушку, как вдруг раздался настойчивый звонок входной двери. Он резко вскочил, сердце колотилось от внезапной тревоги. Он быстро оделся и, не раздумывая, бросился в коридор.

На его пути встретился Джоу, которая как раз открывала дверь. В коридоре стоял мужчина — высокий, с чёрными, аккуратно причесанными волосами и строгим деловым костюмом. Он выглядел так, будто только что прошёл собеседование на важнейшую должность в компании, и его взгляд был пронизывающим, почти гипнотизирующим. Джером не сомневался — он видел этого человека раньше. Его лицо было знакомо, хотя и не сразу можно было вспомнить, откуда.

— Луи Хастингс, — мелькнула мысль у Джерома.

— Добрый вечер, — сказал мужчина холодным, но вежливым голосом, слегка наклонив голову в знак приветствия. — Я заметил, как вы с детьми поселились в соседнем доме. Приехали совсем недавно, не так ли?

Джоу стояла на пороге, не слишком удивлённая появлением своего нового соседа, и позволила ему войти, едва раздвинув дверь.

— Приветствую вас, — сказала она, кивая. — Мы только что устроились.

Мужчина осмотрел её с равнодушием, затем взгляд его переместился на Джерома, стоявшего немного в стороне. Джером почувствовал себя неловко под этим пристальным взглядом, который пронизывал его словно нож. Но Луи не сказал ни слова. Он явно был заинтересован в Джоу, а не в нём.

— Я доктор Луи Хастингс, — продолжил мужчина, — в вашем доме, как я понял, теперь будет довольно-таки шумно. У вас ведь дети? Интересно, как они устроятся. Мой дом стоит рядом, и я всегда рад помочь новым соседям.

Джером заметил, как Джоу напряглась. Этот человек явно не был тем, кого можно назвать обычным соседом. Его манеры, поведение — всё это говорило о том, что перед ними стоял человек с большим опытом в каких-то более... серьёзных вопросах. Всё в его манере, от стального взгляда до аккуратно подобранных слов, заставляло Джерома чувствовать лёгкую настороженность.

— Спасибо, — ответила Джоу, не скрывая, что ей несколько некомфортно. — Всё в порядке, мы справимся. Но приятно встретить кого-то, кто готов помочь.

Хастингс не изменил своего выражения лица, не улыбнулся, но всё же слегка кивнул.

— Отлично. Если что-то нужно, вы знаете, где меня найти. Просто помните, что я всегда рядом.

Джерому стало ещё более странно. Почему этот человек так настойчиво подчеркивает, что «всегда рядом»? Какая-то чрезмерная излишняя настороженность начинала его беспокоить. Но он ничего не сказал, потому что понимал: тут вряд ли кто-то из них решит открыто обсуждать свои чувства и мысли.

Луи ещё раз бросил взгляд на Джерома и, не дождавшись ответа, поклонился и повернулся к двери.

— Всего доброго, — произнёс он, и, как ни в чем не бывало, направился к выходу, оставив за собой тишину.

Когда дверь закрылась, Джерому наконец стало легче. По крайней мере, этот разговор не затянулся, и Луи Хастингс ушёл, не добавив новых вопросов. Но чувство тревоги не покидало его. Слишком многое оставалось неясным. Он обернулся к Джоу, которая стояла у двери, всё ещё следя за уходящей фигурой соседа. Это был взгляд, полный размышлений, почти задумчивый, будто она что-то вычитывала из исчезающего силуэта.

Он не мог больше молчать.

— Как ты собираешься общаться с ним? — спросил Джером, подходя к ней. Его голос был настороженным, и он не пытался скрыть тревогу. — Луи Хастингс, этот тип — настоящий бука, да ещё и с секретами. Как ты собираешься с ним вступать в какие-то «дружеские отношения», если он такой закрытый?

Джоу не сразу ответила. Она стояла, все ещё смотря на ту часть улицы, где только что исчез Луи. Лишь через мгновение она повернулась к Джерому, и её лицо стало бесстрастным, даже несколько холодным.

— Луи Хастингс прост как три копейки, — сказала она, не меняя интонации. Её голос был ровным и уверенным, будто она заранее продумала свой ответ. — Ты не понял? Он просто играет свою роль. Он не тот, за кого себя выдает. Я с лёгкостью вотрусь в его доверие. Всё, что мне нужно — это немного времени и терпения. И ты, Джером, не должен лезть в это. Это моя работа, и если ты снова попробуешь взять инициативу в свои руки, я все испорчу.

Её глаза блеснули на мгновение, и Джером почувствовал, как внутренне напрягся. Она явно не собиралась позволить ему вмешиваться в её планы, и это было ясно как день. В то время как он сам пытался понимать, что происходит вокруг, Джоу, казалось, уже имела все ответы.

— А если он всё-таки что-то заподозрит? — продолжил Джером, но его голос уже был менее уверен.

— Ты слишком много думаешь, — резко ответила Джоу, её лицо на мгновение стало ещё более каменным. — Луи — это не какая-то угроза. Он просто пешка, и как только я выберу правильную тактику, он будет говорить мне всё, что нужно. А ты, если хочешь помочь, просто постарайся не испортить всё, хорошо?

Джером промолчал, ощущая, как её слова стали для него камнем, от которого он не мог оттолкнуться. И тут вдруг в коридоре вдруг раздался тихий звук шагов. Джером обернулся и увидел Делию, которая, потирая сонные глаза, выходила из своей комнаты. Её волосы растрёпаны, и на лице ещё не было следов полной осознанности, но её выражение было таким спокойным и невозмутимым, что Джером на мгновение даже замер. Он пытался скрыть своё внимание, но не мог.

— Кто там звонил в дверь? — спросила она, ещё не до конца пробудившись.

Джоу, сидя на диване, не поднимая головы от своих бумаг, спокойно ответила, как будто это был самый обыденный вопрос в мире.

— Луи Хастингс, — сказала она, чуть прищурив глаза. — Он пришёл, чтобы поприветствовать нас. Теперь ты знаешь, что наши соседи — не просто обычные люди.

Делия, зевнув, непроизвольно потянулась, её волосы мягко опали на плечи, и она снова закрыла глаза, наслаждаясь тем самым моментом тишины и спокойствия, который обычно наступал перед сном. Всё это выглядело так естественно, что Джером на мгновение забыл, где он находится. Он стоял в коридоре, пытаясь осмыслить увиденное, но ощущение лёгкой неуверенности не покидало его.

Делия не обращала внимания на Джерома, когда проходила мимо, направляясь в свою комнату. Она была как всегда — уверенная, спокойная, не взволнованная ничем. Для неё такой простой жест, как зевок, был чем-то совершенно обыденным, но для Джерома это казалось чем-то другим — почти магическим. Он чувствовал, как его сердце вдруг начинает биться чуть быстрее, словно мир, который он так долго пытался понять, стал для него вдруг яснее. И в тот момент ему вдруг захотелось поближе узнать эту загадочную девушку, которая своей легкостью могла наполнить пространство вокруг собой.

— Слишком поздно, подумал Джером, вглядываясь в закрывающуюся дверь её комнаты. — Почему я не попросился спать с ней? Почему, как последний идиот, затворился в отдельной комнате?

Эти мысли беспокойно скользили в его голове, пока он снова не вспомнил, что произошло с ним в последнее время. Он стал менее общительным, больше замкнутым, из-за чего почувствовал себя немного странно в том доме, среди этих людей, с которыми они были связаны, но которые были для него почти чужими. Особенно Делия, как бы она ему не нравилась, оставалась для него тем самым вопросом, на который он не мог найти ответа.

Тем не менее, он понимал, что именно её присутствие привносило в его жизнь что-то новое, что-то живое. И эта милая лёгкость, с которой она зевала, показалась ему чем-то совершенно непривычным. Он ожидал бы увидеть раздражение или даже усталость, но она, как будто, не ощущала ни одной из этих эмоций. Для неё всё было проще, чем для остальных.

— Какая же она особенная, — думал он, когда наконец осознал, что всё, что она делала, для него было в какой-то мере волнующим.

Могло бы быть гораздо легче, если бы он просто присоединился к ней, но он почувствовал, как будто за этой лёгкостью скрывался какой-то глубокий смысл, который он не мог разгадать.

Ночь прошла для Джерома в бессознательном состоянии, заполненном мыслями о Делии. Его сон был беспокойным, полным странных, расплывчатых картинок, в которых её лицо появлялось снова и снова. В каждой из этих картинок она была разной — иногда загадочной и недосягаемой, иногда близкой и тёплой. Но всегда она была не такой, как в реальной жизни. Он просыпался несколько раз, отчаянно пытаясь прогнать её образ, но мысли всё равно возвращались. Особенно тот момент, когда она мило зевала в коридоре.

С рассветом, когда свет начал пробиваться сквозь тяжёлые шторы, Джером проснулся. Он сел на кровати и выдохнул, ощутив, как давление, накопившееся за ночь, понемногу отпускает его. Это была обычная утренняя тишина, но его мысли оставались застрявшими в том моменте.

Он знал, что не может позволить себе теряться в своих фантазиях. Нужно было сосредоточиться на миссии, на том, ради чего он здесь. Но как можно думать о деле, когда каждый взгляд на Делию вызывает в нём бурю эмоций?

Он встал, неуклюже потянулся и пошёл в ванную. В зеркале он увидел усталое лицо — лицо, которое когда-то было полным решимости и уверенности, а теперь казалось будто сломленным. Он ещё не мог понять, как попасть в эту сложную ситуацию, но всё было слишком запутано, чтобы сразу найти выход.

Когда он вышел из ванной, в комнате было тихо. Джоу уже ушла, а Делия спала в своей комнате, хотя не было никаких признаков того, что она когда-либо просыпалась. Джером подошёл к окну и взглянул на улицу. Рим, в утреннем свете, был похож на картину — спокойный и величественный. Но для него всё это выглядело как только фон для его внутренних бурь.

Тут раздался шум шагов, и Джоу появилась в коридоре. Она взглянула на него, но не сказала ни слова. Просто сделала несколько шагов в его сторону и потом остановилась, внимательно изучая его.

— Ты как, Джером? — спросила она, хмурясь. — Вижу, что ты не в себе. Что-то не так?

Он встряхнул головой, пытаясь сосредоточиться.

— Ничего, просто устал, — ответил он, немного смущаясь. — Много мыслей в голове.

Джоу оценивающе посмотрела на него и кивнула.

— Ты не один, если что, — сказала она, будто бы угадав его мысли. — Мы все здесь с какой-то целью, помни об этом.

Джером улыбнулся ей слабой улыбкой.

— Да, конечно, — пробормотал он, но его мысли всё равно снова унесло к Делии.

Когда Джоу ушла на кухню, он подошёл к двери её комнаты. Зашёл и увидел, как Делия спала, её лицо было спокойным, а тело расслаблено, словно она была в своём мире, далёком от забот и тревог.

В этот момент Джером понял, что ему сложно держать дистанцию. Он не знал, как поступить, но одна мысль не покидала его: завтра всё будет по-другому. Но что именно изменится, он ещё не мог понять.

— Как бы я ни старался держаться, как бы я ни пытался сосредоточиться на миссии, я всё равно возвращаюсь к ней, — думал он.

Джером всё ещё был под впечатлением от ночных раздумий, когда Джоу позвала всех за стол. Он проснулся с тяжёлым чувством в груди, но, несмотря на это, попытался взять себя в руки. Утренний свет мягко проникал через окна, освещая старинную мебель и высокие потолки дома, но в его голове всё было мутно.

— Время завтрака, — сказала Джоу, как всегда, без эмоций, но с заметной авторитарной интонацией.

Джером сидел напротив Джоу и Делии за большим деревянным столом, в окружении тишины, которая царила в доме. Легкий запах кофе еще висел в воздухе, но его запах казался теперь почти чуждым, каким-то неуместным в этом странном доме, где каждый шаг отдавался эхом.

— Итак, нам нужно поговорить, — сказала Джоу, отодвигая чашку с кофе и наклоняя голову в сторону окна, как бы оценивая местность за стеклом. Ее глаза были сосредоточены, а голос — строгий и чёткий. — Сегодня наш первый день на месте. Мы должны быть готовы к тому, что предстоит.

Джером замер, пытаясь понять, чего от него ожидают. Он был здесь только потому, что его затянула эта история, и теперь всё казалось гораздо более сложным, чем он предполагал.

— Что нам нужно делать, Джоу? — спросил он, чувствуя, как беспокойство начинает подниматься в груди.

Джоу не ответила сразу, ещё немного посидела в тишине, размышляя. Она знала, что с каждым днём ситуация будет усложняться, и им нужно держать ухо востро. Наконец, она подняла глаза на Джерома и, не меняя интонации, продолжила:

— Ты должен держаться в тени. И забудь про все свои эмоции и мысли, связанные с нами. Здесь только работа, и это главное.

Джером почувствовал, как это её заявление вонзается в него, как лезвие, оставляя болезненный след. Он пытался подавить этот нервный отклик, но он всё равно пробивался.

— Я понимаю, — произнес он, хотя это было далеко от истины. — То есть, как я могу помочь?

Джоу вздохнула, её глаза снова окинули комнату, как будто она искала что-то, что могло бы прояснить её мысль.

— Нужно изучить Луи Хастингса. Он может быть ключом. И хотя он ещё не знает, что мы наблюдаем за ним, это вопрос времени, когда он начнёт подозревать. Будь наготове.

Джером кивнул, ощущая, как тяжесть её слов накрывает его. А Джоу откинула пустую чашку от кофе и быстро встала из-за стола, собираясь к выходу. Она снова оглядела комнату, словно проверяя, что всё на месте, и, кивнув Джерому и Делии, сказала:

— У меня срочные дела. Будьте здесь, не уходите, пока я не вернусь. Через час-полтора я буду.

Джером взглянул на неё с лёгким недоумением. Он знал, что работа агента требует скрытности и оперативности, но её решительность всё равно оставляла в воздухе ощущение тревоги. На секунду ему показалось, что она слишком легко ушла, оставив их в доме, полном неопределённости.

— А что с нами? — спросил он, пытаясь получить хотя бы малую подсказку о том, что им теперь делать. — Нам же нельзя сидеть здесь без дела.

Джоу остановилась на пороге и бросила на него взгляд. В её глазах была тень усталости, но она сохраняла свою решимость.

— Пока вы остаётесь здесь, вам нечего волноваться. Если что-то случится, я дам знать. А пока просто ждите, пока я вернусь. Это важно.

Джером сидел за столом, его глаза следили за тем, как Джоу уходит. Её решительность была видна в каждом её движении, от того, как она спокойно, но быстро собрала свои вещи, до того, как она взяла свой пистолет. Он не знал, что она планирует, но точно знал, что она умеет скрывать свои намерения. И хотя она сказала, что всё будет в порядке, чувство беспокойства не покидало его.

Он мог только сидеть и наблюдать, как она исчезает в коридоре. Он чувствовал, как стены дома становились всё более глухими и неприветливыми, а время тянулось как резина. Джером не привык сидеть без дела, особенно в такой ситуации. Он понимал, что всё, что ему нужно — это следовать указаниям Джоу и подождать. Но что делать, когда ожидание становится невыносимым?

Делия сидела на диване в углу столовой, поглощённая страницами газеты. Листая их, она почти не обращала внимания на то, что происходило вокруг. Легкий шум дождя, стучащий по окну, казался ей спокойным фоном для собственных размышлений. Джером вошёл в комнату и, не в силах больше оставаться в одиночестве, подошёл к ней и присел рядом.

— Чем занимаешься? — спросил он, чуть наклоняясь к её плечу, чтобы разглядеть, что она читает.

Делия не отрываясь от газеты, тихо ответила:

— Ничем важным. Прочитала все новости, теперь пытаюсь понять, что из этого можно использовать.

Она не подняла глаз, но его присутствие рядом не оставалось незамеченным. Джером почувствовал, как напряжение в комнате слегка растаяло, но всё равно не мог избавиться от того чувства беспокойства, которое сдавливало его грудь.

— Ты всегда такая сосредоточенная, — заметил он, пытаясь найти лёгкий разговор.

Делия снова не посмотрела на него, но уголки её губ слегка приподнялись.

— У меня нет времени на пустые разговоры, Джером, ты это знаешь. Мы здесь не для того, чтобы наслаждаться красивыми видами Рима. У нас миссия. — Она подкинула газету на колени и посмотрела на него, наконец-то встретив взгляд. — Ты как, готов?

Джером помедлил. Он действительно не был уверен в своём внутреннем состоянии. Его голова всё ещё была полна мыслей о том, что происходило в последние несколько дней: странная встреча с Луи Хастингсом, его молчаливое поведение, та странная напряжённость, которая витала в воздухе. И теперь, когда Джоу отправилась по делам, он чувствовал, что на них висит неизвестная угроза.

— Готов, — наконец ответил он, но его голос звучал не так уверенно, как ему хотелось бы.

Делия заметила его замешательство, но не стала давить. Вместо этого она встала с дивана, потянулась и взглянула на него своим холодным, но проницательным взглядом.

— Ты не должен быть готов, Джером. Ты просто должен быть рядом. Если всё пойдет по плану, ты будешь тем, кто держит ситуацию под контролем, когда все остальные начнут паниковать.

Её слова были как всегда чёткими и ясными, словно инструкция для того, кто хотел понять, но не хотел принимать участие. Джером вздохнул, понимая, что она права. Он был просто частью большого механизма, частью группы, в которой каждый исполнял свою роль. Он не должен был думать о том, что будет дальше.

— Когда Джоу вернется, всё будет ясно. И тогда мы с тобой можем снова поговорить. Но пока... ты как всегда, Джером, слишком много думаешь.

Её слова были прямыми и честными, и хотя они не были мягкими, Джером почувствовал, как в его груди что-то успокоилось. Он знал, что она имеет в виду, но не мог игнорировать внутреннее беспокойство. В этом мире не было места для легкости. Всё было слишком серьёзно.

— Ты права, — сказал он, вставая. — Но, наверное, мне просто нужно больше времени, чтобы привыкнуть.

Делия кивнула, но не сказала ничего. Она вернулась к газете, снова погрузившись в чтение. В её спокойной манере не было ничего, что могло бы выдать её мысли или эмоции. Она была как та статуэтка — неподвижная, но с внутренней силой.

Джером ясно помнил, как Джоу велела им оставаться дома, но ощущение беспокойства было сильнее. Он не мог сидеть в четырёх стенах, размышляя о том, что произойдет дальше. Слишком много неизвестных, слишком много вопросов, на которые он не мог ответить. Ему нужно было хотя бы немного почувствовать, что он контролирует ситуацию.

В коридоре он надел пальто, стараясь быть как можно тише, чтобы не разбудить никого из спящих. Пальцы слегка дрожали, когда он застегивал воротник, и он пытался не думать о том, что оставляет Делию одну, в то время как Джоу ушла по своим делам. Но это не было важно. Важно было то, что он почувствовал себя не в своей тарелке. В Риме. В незнакомом месте, среди тех, кого он едва знал. Слишком много новых лиц и ситуаций.

Он аккуратно открыл входную дверь, словно не хотел нарушить тишину дома, и шагнул в холодный воздух. Дождь лил как из ведра, влага мгновенно проникала под воротник, но Джером не обратил на это внимания. Он быстро направился вниз по улице, стараясь как можно быстрее уйти подальше от дома.

На улицах было пусто, только редкие машины, пробегающие под дождем, оставляли после себя блеск мокрого асфальта. Казалось, что город будто затаился под тяжёлым покровом серого неба. Не было людей, не было суеты, только шелест дождя и вой ветра, который проникал под пальто и напоминал о том, что он один в этом огромном городе.

Джером всё шёл, думая, что, возможно, он и не должен был покидать дом. Он не знал, что делать с этим чувством тревоги, которое не покидало его. Он всё чаще вспоминал слова Делии, её холодную уверенность, и как она казалась недосягаемой. Он был уверен, что она не нуждается в его защите, но какое-то странное чувство заставляло его сомневаться.

Он свернул на одну из маленьких улочек, где дома, казалось, сливались с дождем, и, не задумываясь, пошел дальше. Откуда-то издалека доносился шум города, но вокруг было так пусто и спокойно, что это только усиливало его чувство одиночества. Он достал телефон, чтобы проверить время. В ушах все ещё стоял тот странный звук — стук дождя, который был гораздо громче, чем следовало бы.

Он набрал номер Джоу, но телефон сразу пошёл на голосовую почту. Джером знал, что это не лучший момент, чтобы беспокоить её, но его мысли снова возвращались к тому разговору с Луи Хастингсом. Он не мог избавиться от ощущения, что тот что-то скрывает. Луи был слишком тих, слишком сдержан. Что он мог скрывать? И кто ещё может быть замешан в этом деле? Джером не мог этого понять.

Он продолжал идти, пока не оказался на главной улице города. Джером замер на месте, когда его взгляд зацепился за то, что происходило на другой стороне улицы. Толпа стояла у витрины магазина, явно поглощенная чем-то, что привлекло их внимание. Он сделал несколько шагов в их сторону, интуитивно ощущая, что здесь что-то не так. Сначала ему показалось, что это просто очередная витрина с мебелью, но чем дольше он смотрел, тем больше его сомнения усиливались.

Магазин выглядел как старинный антикварный салон — мебель в витрине была роскошно оформлена, с изысканными креслами и столиками в стиле XVIII века. Однако это было не просто оформление — все предметы выглядели странно, как будто они были частью декора, а не предназначались для продажи. Джером присмотрелся повнимательнее. В центре витрины стояло несколько статуэток, из которых одна казалась особенно необычной — маленькая фигура человека, выполненная в реалистичной манере, но в её глазах был какой-то пустой взгляд, а сама она стояла в странной позе.

Толпа вокруг витрины шумела, не обращая внимания на дождь, что теперь лил ещё сильнее. Джером подошёл ближе, скрываясь за одним из столбов, чтобы не быть замеченным. Он заметил, что люди, обсуждая что-то, едва ли могли сдерживать восторг, словно каждый новый взгляд на экспонаты вызывал у них восхищение.

— Что они здесь делают? — прошептал Джером, кидая быстрый взгляд по сторонам.

Он попытался пробраться через толпу, чтобы разглядеть витрину получше. Люди здесь были странные. Они не вели разговоров о том, что именно привлекло их внимание. Наоборот, Джером отметил, как все, с кем он случайно сталкивался, выглядели почти гипнотизированными.

Когда он чуть не оказался прямо у витрины, его взгляд остановился на одном из предметов. Это была картина, висящая чуть выше мебели. На ней был изображён старинный итальянский город, который выглядел настолько реальным, что казалось, будто сцена могла бы ожить прямо перед глазами. На картине была изображена улица, похожая на ту, по которой он только что прошел. Все детали были прорисованы с такой точностью, что Джером почувствовал, как холодок пробежал по спине. В центре картины стоял какой-то дом. Это был тот самый дом, в который он заселился. Чёрные окна, узкие двери... всё как на картине.

Тогда его внимание привлекла небольшая табличка у витрины. Он поднёс руку, чтобы лучше рассмотреть. Там было написано: «Старинные воспоминания, возвращающие утраченные моменты».

Александр Йорк похищает Делию

Он не понял, что это значит, но чувство тревоги не отпускало его. Внезапно толпа вокруг него зашевелилась. Джером обернулся и заметил, как из толпы выделяется человек. Это был старик в белом халате, с темной шапкой на голове, который уверенно шагал прямо к нему. Его лицо было обветренным, с глубокими морщинами, а глаза — живыми и яркими, несмотря на явные признаки старости.

Он подошёл вплотную и без всякого предисловия начал рассказывать:

— Знаешь, как однажды встретились негр с евреем? — Старик говорил с явным акцентом, его голос был низким и слегка хриплым. Джером не знал, как на это реагировать. На мгновение он застыл, пытаясь понять, что происходит.

— Простите, я не уверен, что понимаю, о чём вы, — ответил Джером, стараясь не показывать, что он чувствует себя неуютно в этой ситуации. Он слегка отступил назад, чувствуя, как его тревога усиливается. Почему этот старик подошёл именно к нему? Почему он так уверенно начал разговор?

Старик не обратил внимания на его слова и продолжил, будто не слышал:

— Негр, конечно, спрашивает: «Почему еврею не везёт?» А тот отвечает: «Потому что ты, брат, сам не веришь в удачу!» — он сделал паузу, посмотрел на Джерома своими проницательными глазами и усмехнулся.

Джером нахмурился и быстро зашагал прочь от старика, его мысли путались. Он не мог избавиться от чувства, что что-то странное происходит, что его встреча с этим человеком не была случайностью. Анекдот, который старик рассказал, казался неуместным, и в его глазах было что-то, что напомнило Джерому картину мозаики, где каждая деталь несла в себе скрытое значение.

Он ускорил шаг, чувствуя, как напряжение нарастает. Как только старик произнёс свою последнюю фразу, Джером понял, что не хочет оставаться в этом районе. Он поднял воротник пальто, чтобы скрыться от дождя, и, не оглядываясь, продолжил свой путь, подальше от этих людей и их странных разговоров.

Толпа, собравшаяся у витрины магазина, осталась позади, и через несколько минут он оказался у супермаркета, где людей было уже гораздо больше. Здесь все было гораздо спокойнее: обычные покупатели, семейные пары, люди в очередях за хлебом и молоком. Джером остановился на мгновение, чтобы оглядеться, ощущая, как сердце немного успокаивается. Все казалось нормальным — повседневным.

Однако внутреннее беспокойство не уходило. Кто был этот старик? Почему он подошёл именно к нему? И что означали его слова? Джером знал, что эти вопросы не оставят его в покое, пока он не найдёт ответы.

Джером остановился у витрины супермаркета, не в силах оторвать глаз от всего этого богатства. На полках стояли ряды сыра, который он мог бы попробовать, если бы у него были деньги, а также колбасы, которые пахли так аппетитно, что его живот выдал голодное урчание. Он стоял, как заворожённый, рассматривая упаковки с различными деликатесами, думая, как давно не ел таких простых и вкусных продуктов. В его жизни было слишком много напряжения, слишком много агентурных дел, чтобы насладиться чем-то таким тривиальным.

Но всё же, осознав, что с таким количеством соблазнов, он мог бы легко истратить все деньги за пару минут, Джером быстро отвёл взгляд от витрины и посмотрел на свой кошелёк. Пусто. Ни одной римской монеты. Всё, что у него оставалось, – это ожидание, когда Джоу вернётся и вернёт ему деньги. А она ушла рано этим утром, без объяснений, как всегда оставив его в неведении. Он понятия не имел, куда она ушла, и почему оставила его с Делией.

«Ничего, подожду», – подумал Джером, но чувство пустоты в желудке не исчезло. Он снова украдкой взглянул на витрины и вновь почувствовал, как голод овладевает им.

Тишина супермаркета казалась слишком громкой, а запах еды раздражающе сладким. Джером даже не знал, как долго он стоял там, забыв обо всём. Далеко в глубине души ему хотелось забыть обо всём и просто провести несколько часов в этом уголке, подальше от всего, что его тревожило. Но в какой-то момент разум всё-таки взял верх. Он почувствовал, что не может позволить себе терять время.

Джером повернулся к выходу, но внезапно его окликнул низкий голос с твёрдым акцентом:

— Ragazzo! Aspetta un momento!

Перед ним стоял полицейский — крепкий мужчина средних лет, с усами и серьёзным взглядом. Он указал на Джерома, а затем жестом приказал остановиться.

— Я... я ничего не сделал, — попытался сказать Джером, но полицейский не понял его слов. Вместо этого он коротко и жёстко махнул рукой, указывая в сторону дороги.

— Vieni con me.

Джером хотел возразить, но понимал, что ситуация уже вышла из-под контроля. Полицейский не отступал и даже усилил хватку, чуть подтолкнув мальчика в нужном направлении.

— Отлично, просто отлично, — пробормотал Джером, нехотя подчиняясь. Он понимал, что любые попытки сопротивления только усугубят ситуацию.

Через десять минут они оказались в полицейском участке. Джерома усадили на твёрдое металлическое кресло перед старым деревянным столом, а полицейский подозвал коллегу, что-то оживлённо обсуждая с ним. Слова были резкими и быстрыми, а Джером лишь мрачно смотрел перед собой, не понимая ни слова.

— Scusa, ragazzo, hai un documento? — наконец спросил его второй полицейский, указав на Джерома.

Мальчик понял только одно слово — «documento» — и замотал головой.

— No... I don’t have any ID on me, — пробормотал он, надеясь, что хоть кто-то здесь знает английский.

Полицейские переглянулись. Очевидно, они не поняли его слов, но это их не остановило. Они начали задавать вопросы — длинные, непонятные фразы на итальянском. Джером только сидел с напряжённым видом и отрицательно мотал головой, демонстрируя, что он ничего не понимает.

— Non parlo italiano! — выкрикнул он, надеясь хоть как-то обратить на себя внимание.

— Ah... inglese, — протянул один из полицейских. Затем он указал на коллегу и быстро вышел из комнаты.

Оставшийся полицейский бросил взгляд на Джерома, затем сел напротив, облокотившись на стол.

— Sei un turista? — спросил он, произнося каждое слово медленно и чётко.

Джером вздохнул.

— Yes. Tourist. I was just walking, and then your friend dragged me here.

Полицейский кивнул, но явно понимал только отдельные слова. Неловкая пауза затянулась.

Спустя пару минут в комнату вернулся первый офицер, а за ним — женщина в строгом костюме, которая вошла и села напротив. Её аккуратно собранные волосы, идеально выглаженный костюм и ровные движения выдавали профессионала, который привык контролировать любую ситуацию. Но она не удостоила мальчика ни единого взгляда, вместо этого положила на стол папку, открыла её и протянула руку к старому телефону с проводом, стоящему на краю стола.

Она заговорила на итальянском, её голос был низким и уверенным. Джером прислушивался, но слова звучали для него как белый шум — ни намёка на английский. Он перевёл взгляд на полицейского, который стоял у двери, словно часовой. Полицейский хмуро смотрел в пустоту, его руки были скрещены на груди, и он даже не пытался заговорить.

— Ну, великолепно, — подумал Джером, ощутив, как его раздражение растёт. — Извините... — попытался он прервать разговор женщины, но она даже не обратила на него внимания.

Скоро её разговор стал более оживлённым. Она явно спорила с кем-то по телефону. Её голос то повышался, то понижался, а тон становился всё более жёстким. Джером чувствовал, как его терпение на исходе.

— Эй, — наконец выпалил он, поднимаясь с кресла. — Может, кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?!

Полицейский у двери сразу отреагировал:

— Siediti! — прорычал он и указал на кресло, заставляя Джерома сесть обратно.

— Успокойтесь, хорошо? Я ничего не понимаю! — сказал Джером, откинувшись назад и заложив руки за голову.

Женщина наконец закончила разговор и положила трубку, медленно повернув голову к Джерому. Она с минуту просто смотрела на него, словно пытаясь изучить каждую черту его лица. Затем закрыла папку и указала пальцем на мальчика.

— Chi sei? — спросила она.

— Я не понимаю, о чём вы, — ответил Джером, разведя руками.

Женщина нахмурилась, затем что-то быстро сказала полицейскому. Тот кивнул и вышел из комнаты, оставив их наедине.

— Ascolta, ragazzo, — начала она, слегка замедлив темп. — Questo è molto serio. Sei solo? Dove sono i tuoi genitori?

Джером сдавленно вздохнул.

— I don’t speak Italian! Английский? Понимаете? — его голос зазвучал громче.

При этом с удивлением наблюдал за чертами лица женщины, которые были строгими, но вместе с тем утончёнными. В её манерах было что-то, что напомнило ему Карен Йорк, мать Делии. Та же холодная элегантность, тот же властный взгляд. Он даже почувствовал странное волнение, словно она могла разгадать все его тайны одним своим присутствием.

Но этот момент длился недолго. В комнату вошёл молодой мужчина в небрежной одежде. Шарф, завязанный вокруг шеи, и лёгкая улыбка на лице выдавали в нём свободолюбивую натуру.

— Привет, — сказал он, слегка кивнув Джерому. — Я Алессандро, ваш переводчик.

Джером сразу ощутил облегчение.

— Отлично! Наконец-то кто-то говорит на английском.

Алессандро усмехнулся и сел рядом с женщиной. Она начала говорить быстрыми, чёткими фразами, её голос звучал властно, и даже без перевода было ясно: она требовала ответа.

— Она спрашивает, кто ты и что делал в районе супермаркета, — объяснил Алессандро.

— Я турист, — ответил Джером с лёгкой улыбкой. — Просто гулял. Рим — красивый город, знаете ли.

Алессандро передал его слова, но женщина явно осталась недовольна. Её взгляд стал ещё более напряжённым.

— А где ты остановился? — перевёл Алессандро следующий вопрос.

Джером почувствовал, как внутри всё напряглось. Он не мог назвать адрес, где они с Джоу и Делией остановились. Это было строго запрещено.

— У друзей, — коротко ответил он, постаравшись выглядеть уверенным.

Женщина что-то пробормотала себе под нос, затем резко захлопнула папку, лежавшую перед ней, и встала. Её строгий взгляд задержался на Джероме ещё на мгновение, прежде чем она направилась к двери.

— Ты можешь идти, — сказал Алессандро, переводя её слова. — Но помни, что теперь ты на учёте в полиции.

Джером почувствовал, как ледяной комок закатился в его живот. Он старался сохранить спокойствие, но его руки невольно сжались в кулаки.

— На учёте? За что? — спросил он у Алессандро, глядя на него с вызовом.

Алессандро развёл руками, явно стараясь сгладить ситуацию.

— Расслабься, парень. Это просто формальность. Ты здесь чужак, вёл себя немного странно, вот и всё. Но советую быть осторожнее.

— Осторожнее? В чем? Я просто гулял! Это ведь туристический город, нет?

Алессандро усмехнулся, но его взгляд был серьезным. Джером заметил, как его глаза сузились, а улыбка не коснулась глаз.

— Это так, — ответил Алессандро, поправляя свою форму. — Но ты должен быть более внимателен. Иногда даже в туристических местах может возникнуть ситуация, когда важно соблюдать осторожность.

Джером почувствовал, как накатывает злость. Он пытался скрыть ее, но не мог сдержаться:

— Я просто прогуливался по улице! Это же не какой-то запрещенный район, правда?

Алессандро слегка пожал плечами и взглянул на Джерома так, будто тот только что сказал что-то совершенно нелепое.

— Не могу вдаваться в подробности, — сказал он, чуть наклонив голову. — Мой статус не позволяет. И, если бы полиция разговаривала с гражданами по пустякам, это было бы глупо, согласись. Мы ведь не можем тратить время на все подряд.

Джером пытался понять смысл этих слов, но это казалось ему еще более запутанным. Он хотел что-то сказать, но понял, что слова не помогут. Он взглянул на охранника, который стоял сзади, нахмурив брови, и тихо вздохнул.

— Так что, мне теперь просто уйти? — произнес Джером, сдерживая гнев.

Алессандро кивнул, не говоря ни слова, а затем показал жестом на дверь. Он был жестким, но в его лице было нечто, что заставляло Джерома почувствовать себя в чем-то виноватым.

— Ты можешь идти, — сказал он коротко. — Но помни, ты теперь на учете в полиции. Лучше держись подальше от подозрительных мест.

Джером не знал, что именно он нарушил, но чувство тревоги не покидало его. Алессандро молча проводил его до двери, и, не сказав больше ни слова, открыл ее.

Джером вышел на улицу, и его взгляд сразу упал на окружающий мир. Погода была дождливая, а уличные огни отражались в лужах. Он вздохнул и оглянулся на охранника, который следовал за ним с немым выражением лица. Это был человек без намека на эмпатию.

— Всё нормально? — спросил Джером, не выдержав тишины.

Охранник промолчал, только громко стукнув каблуками по тротуару. Джером чувствовал себя как на расстрельной скамье, будто его ждали какие-то последствия, которые он даже не мог понять. Но, к его удивлению, охранник не остановил его. Он просто молча дал понять, что Джером теперь свободен.

Мальчик вздохнул и пошел, стараясь как можно скорее выбраться из этого туманного, дождливого Рима. Его шаги отдавались гулким эхом, а мрачные фасады домов, под слоем дождя, казались ему чужими и непонятными.

Проходя несколько кварталов, он все больше ощущал, как напряжение, вызванное недавним допросом и холодным взглядом охранника, постепенно уходит. Его шаги становились легче, а мысли — спокойнее. Чем дальше он шел, тем быстрее забывал о полицейском участке и всем этом странном происшествии. В конце концов, он оказался в более знакомом районе, где были кафе, магазины и люди, спокойно шедшие по своим делам.

Тревога улетучилась, и Джером почувствовал, что он снова может дышать. Он даже немного расслабился, оглядываясь на свою незнакомую, но уже не такую пугающую улицу. Когда он уже вернулся в дом, его шаги были осторожными, но уверенными. Он старался выкинуть из головы тот неприятный инцидент с полицейскими и сосредоточиться на текущем моменте. Он быстро вошел через парадную дверь, сняв пальто, но, как только переступил порог, почувствовал странную тишину.

— Делия? — позвал он, слегка хмурясь.

Тишина ответила ему. Он не услышал привычного шума из кухни, не заметил, чтобы кто-то шевелился в другой комнате. Джером нахмурился и направился в гостиную, чувствуя, как тревога растет в груди. Он даже не знал, что его так беспокоит. Возможно, это было из-за всего, что случилось с ним на улице, а может, предчувствие чего-то более серьезного.

Когда он вошел в гостиную, его взгляд сразу же остановился на столике. На нем лежал конверт, аккуратно сложенный, как будто специально оставленный для него. Джером подошел к столу и, не раздумывая, взял его. Внутри был обычный лист бумаги, но что-то в этом простом жесте заставило его сердце учащенно биться.

Он развернул листок. На нем было написано крупными буквами: «Наивному дурачку». Джером на мгновение застыл, ощущая, как кровь отходит от лица. Его пальцы дрожали, когда он продолжил читать.

— Я забрал свою младшую сестру с собой, не ищи её, идиот, ведь она никогда не существовала, — прочёл мальчик вслух.

Под этими словами стояла подпись: «Александр Йорк».

Мальчик почувствовал, как холодный страх проник в его грудь, заставляя его затвердить зубы. Он не знал, что именно это означало, но одно было ясно — Делия исчезла. И человек, который оставил это послание, не был просто каким-то случайным знакомым. Он знал её, знал его.

— Нет... — тихо прошептал Джером, читая записку снова и снова, но смысл не изменился. Он почувствовал, как его рассудок начинает теряться в хаосе. Александр Йорк? Кто это? Почему Делия ушла с ним?

Не в силах больше держать в руках листок, Джером вдруг с яростью разорвал его на куски. Его голова была полна мыслей, и каждая из них поглощала его целиком. Он винил себя за то, что не смог предотвратить исчезновение Делии, за свою нерешительность и беспомощность. Но его размышления прервал резкий звук, который пробудил его от затуманенного состояния. Входная дверь дома с тихим скрипом открылась, и в комнату вошла Джоу.

Джером тут же подскочил к ней, готовый выплеснуть все свои вопросы, рассказать о записке и о том, что он только что пережил. Но, как только он открыл рот, Джоу сделала неожиданное движение. Она медленно потянула свою руку к лицу, и вдруг с удивительной легкостью сняла маску. Джером, ошарашенный этим жестом, застыл в воздухе. Он отступил назад, чувствуя, как его грудь сдавила ужас.

Под маской скрывалось не лицо Джоу, а лицо мужчины. Мужчины с пронзительным взглядом, который в одно мгновение охватил его всего. Этот взгляд был ледяным, жестким, и в нем не было ни капли доброты. Джером замер, и сердце его остановилось. Он узнал этого человека — Дэмьена Торна.

— Нет, это невозможно... — пробормотал Джером, не веря своим глазам.

Дэмьен Торн. Политик, которого считали мертвым несколько лет назад. Его смерть была покрыта тайной, и официальные источники говорили, что она произошла при невыясненных обстоятельствах. Но этот мужчина стоял перед ним, живой и с улыбкой, которую трудно было назвать доброй.

Джером стоял, словно парализованный, не в силах отвести взгляд от этого чуждого лица. С каждым мгновением страх заполнял его все сильнее, его грудь сжималась, и сердце билось в бешеном ритме. Он чувствовал, как воздух в комнате становится тяжелым, а все окружающее будто бы сужается, оставляя лишь его и этого мужчину, который был одновременно знакомым и совершенно чуждым.

Дэмьен Торн не спешил говорить, его глаза продолжали вращаться, наблюдая за каждым движением Джерома, как будто он был лишь марионеткой в его руках. Его взгляд был холодным и расчетливым, в нем не было ни капли сострадания, только жгучее любопытство.

Джером ощутил, как его тело буквально лишилось опоры, когда Дэмьен Торн медленно и уверенно двинулся к нему. В его глазах было что-то зловещее, что заставляло кровь застывать в жилах. Мальчик пытался отступить, но его ноги не слушались. Он знал, что что-то ужасное вот-вот произойдёт, но не успел подготовиться. Страх сковал его, и единственное, что он успел произнести, это:

— Ты... ты Дэмьен Торн? Но... ты умер! Ты... Ты не можешь быть живым!

Торн не ответил. Вместо этого он одним движением сорвал с лица маску Джоу, с которой только что вошел в комнату, и бросил её на пол. Маска, казалось, падала в воздухе с какой-то необычной легкостью, словно сама была частью этого мракобесного спектакля.

Джером не мог поверить своим глазам. Маска Джоу, которую он видел совсем недавно, теперь лежала на полу, а на её месте было это лицо, знакомое и чуждое одновременно. Он не мог сосредоточиться, взгляд начинал плыть, а сердце безумно колотилось.

Дэмьен Торн продолжал двигаться, не спеша, его шаги были тяжёлыми и размеренными, будто он уже знал, что Джером не сможет убежать. С каждым шагом он приближался всё ближе, и Джером, несмотря на все свои усилия, не мог сдвинуться с места. В глазах начала темнеть, и внутри него росло чувство, будто всё вокруг растворяется.

Внезапно его дыхание сбилось, в голове закружились мысли. Торн был не просто человеком. Он был чем-то большим, чем жизнью, чем смертью. И вот он снова стоял перед ним — словно призрак, который пережил своё время, вернувшись, чтобы разрушить всё, что было прежде.

Джером попытался сделать шаг назад, но его ноги подогнулись, и он с шумом рухнул на пол. Паника охватила его, не давая собраться с мыслями. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но в голове было пусто, как в бездне. Молоко белого страха заполнило его сознание.

— Нет... — едва выдохнул Джером, его голос едва различим от страха и дрожи.

Торн, как казалось, не торопился. Он подошел вплотную, и в этот момент Джером почувствовал его взгляд, который проникал в самую душу, в самые глубокие её уголки. Бледный свет, пробивавшийся через окна, осветил лицо Торна, и его улыбка стала еще более зловещей.

Джером почувствовал, как мир вокруг него начинает разрушаться. Больше не было воздуха. Он начал задыхаться, его тело словно отказалось двигаться. В тот момент, когда Торн сделал последний шаг, когда его тень поглотила Джерома, всё вокруг стало темным. Глаза закрылись, и сознание покинуло его. Всё исчезло.

Мальчик потерял сознание, и его мир поглотила абсолютная пустота.

Портрет любви от Дженнингса

В следующий момент Питер резко проснулся, его сердце колотилось, а дыхание было прерывистым. Он рванулся в сторону окна, не обращая внимания на то, что его тело все еще было охвачено паникой. В голове царил полный хаос, и боль от кошмара, который только что пережил, всё ещё не отпускала его. Он приподнялся на локтях, затем сел и быстро оглянулся.

Рядом с ним, на постели, сидел Дженнингс. Его руки двигались уверенно, несмотря на яркое свечение ночного света, и перезаряжал свой фотоаппарат, как всегда, сосредоточенно и молчаливо. Звуки его действий, щелчки затвора и механические движения, наоборот, создавали контраст с хаосом, что бушевал в сознании Питера.

— Эй, что случилось? — Дженнингс поднял взгляд, заметив, что Питер смотрит в пустоту. Его вопрос был задан спокойно, но в его голосе скользила тревога. — Почему ты кричишь?

Но Питер не мог ответить. Он чувствовал, как его горло стянуло, а страх сковал все его тело. Он отвел взгляд от Дженнингса и, не сказав ни слова, подошел к окну. Туман и холодный ветер проникали в комнату, а улица за окном была пуста и мертва. Питер смотрел в темный двор мотеля, где фонари тускло мерцали, освещая следы дождя на земле. Он ощущал, как будто что-то невидимое стояло за окнами, что-то зловещее, что снова могло настигнуть его.

Дженнингс, подхватив фотоаппарат и сделав несколько снимков на автомате, заметил, как Питер выглядит... потерянным. Он не знал, что случилось с мальчиком, но знал, что это не было обычным кошмаром.

— Ты был в каком-то кошмаре, Питер? — мягко спросил Дженнингс, подходя ближе и облокачиваясь на спинку стула. — Мне кажется, тебе стоит поговорить.

Питер продолжал смотреть в окно, его взгляд был пустым и отрешённым. Казалось, мир вокруг него перестал существовать, как и его тело, которое стояло в комнате, но его мысли были где-то далеко. Он не замечал, как Дженнингс встал и подошел к нему, поглядывая с настороженностью. Мальчик выглядел так, будто его затянуло что-то невидимое, что-то, что не давало ему покоя.

Дженнингс, стоя рядом с ним, изучал его лицо, пытаясь понять, что творится в голове Питера. Он знал, что тот пережил что-то серьёзное, но, возможно, это был лишь кошмар, который можно было бы забыть, если бы мальчик просто поговорил. Дженнингс решил нарушить тишину.

— Ты ведь в порядке, Питер? — спросил он, наклоняясь к нему. — Ты хочешь поговорить об этом? Что за кошмар тебе приснился?

Питер не сразу ответил. Его пальцы нервно сжимали край занавески, пока он, наконец, не проговорил:

— Это был дурной сон, Дженнингс. Про какого-то Джерома, про Делии Йорк и... и про их загадочную миссию в Риме.

Дженнингс удивлённо поднял брови, не ожидая услышать такую странную историю.

— Джерома и Делия Йорк? Звучит как какой-то детективный сюжет, — с улыбкой сказал Дженнингс, пытаясь обострить ситуацию с лёгким юмором. — Ты что, мне в эти байки о секретных агентах и загадочных миссиях веришь?

Питер молчал, не отвечая. Он продолжал смотреть в окно, как будто пытаясь вернуться туда, в свой кошмар. Для него всё, что он пережил в этом сне, было слишком реальным, слишком живым. Он мог почти почувствовать этот холод, который проникал в их сердца, и тот взгляд, который он не мог забыть — взгляд, полон боли и безнадежности.

— Это было не просто сон, Дженнингс, — наконец проговорил он, его голос был тихим, но твёрдым. — Это было как предостережение. Я видел их... я видел, как они двигались по Риму, как будто их миссия была важнее всего на свете. И каждый шаг их мог стоить жизни.

Дженнингс посмотрел на Питера с лёгким удивлением, но что-то в его взгляде изменилось. Мальчик, очевидно, был сильно обеспокоен и что-то чувствовал, несмотря на свою молодость. Его слова имели вес, даже если Дженнингс и не знал, во что именно он должен верить.

— Слушай, — сказал он, пытаясь придать разговору более серьёзный тон, — может, это просто воображение, перегрузка? Ты ведь пережил много всего за последнее время, и если подумать, это могло стать причиной такого сна. А теперь ты просто должен успокоиться.

Питер поднял глаза, и в них было что-то, что не могло быть просто выдумкой. Дженнингс почувствовал, как задевает его эта искренность.

— Нет, я видел, как это происходило, — прошептал Питер. — Они не просто шли, они скрывали что-то. И каждый шаг мог бы стать последним, если бы кто-то из них ошибся. Делия была в опасности... и Джером, он пытался её защитить.

Дженнингс задумался на мгновение, после чего отечески потрепал Питера по плечу и направился к выходу из номера. Питер последовал за ним, не переставая думать о ночном кошмаре, который всё ещё не отпускал его. Он знал, что Дженнингс старался развеять его переживания, но внутри было что-то, что заставляло его оставаться насторожённым.

Когда они спустились по лестнице, запах свежезаваренного кофе и яичницы встречал их в холле мотеля. Перед ними открылась дверь в зал с шведским столом. Несколько постояльцев уже сидели за столиками, неторопливо завтракая и переговариваясь. Питер не мог отделаться от ощущения, что весь этот уютный, ничем не примечательный уголок в мире мотеля был всего лишь фасадом. Внутри него скрывалось что-то неясное и тревожное.

Дженнингс, заметив его обеспокоенность, пожал плечами и с улыбкой произнёс:

— Ну что, Питер, теперь тебе лучше? Давай, не переживай. Вижу, ты ещё не совсем проснулся. Это тебе надо съесть пару омлетов — и всё пройдет.

Питер нехотя согласился и направился к столу с едой, но его глаза продолжали бегать по комнате, выискивая что-то, что могло бы дать объяснение всем его ночным кошмарам. Дженнингс, взяв тарелку, подмигнул ему и добавил:

— Когда я был в твоём возрасте, я тоже частенько мучился всякими странными снами. Мой дед говорил, что это — результат слишком большого количества мыслишек перед сном. У тебя ведь была насыщенная ночь, с расследованиями и кучей странных сюжетов, а теперь вот и во сне следы остались.

Питер пытался улыбнуться в ответ, но это не помогло — ощущение странной напряженности в груди не отпускало. Он с трудом поднёс ложку с кашей к губам и чуть не подавился.

— Я знаю, что это странно, — продолжил Дженнингс, не замечая изменений в настроении мальчика. — Но пойми, ты тут не один. Мы все с тобой.

— Я понимаю, — ответил Питер, хотя его голос прозвучал как-то неуверенно. Он не мог больше оставаться в этих размышлениях. Так или иначе, его интуиция подсказывала ему, что ему нужно будет самому разобраться с тем, что происходило. Может, всё это действительно было только кошмаром. Может быть, это был просто слишком яркий сон, из-за которого теперь так странно ощущается реальность.

Тем временем Дженнингс продолжал говорить. Он начал делиться своими успехами, наслаждаясь каждым словом, как истинный рассказчик. Он был в ударе, излучая уверенность и энтузиазм, которые, казалось, заражали даже Питера, несмотря на его беспокойство по поводу ночных событий.

— Ты не представляешь, Питер, — сказал Дженнингс, запивая омлет кофе, — как мне повезло! Мы с этой газетой договорились о контракте, и за несколько дней мне удалось снять все самые интересные события из жизни одной крупной личности. Нью-Йорк, как ты понимаешь, это не просто город, а целая вселенная, полная возможностей. Взять хотя бы этого нового мэра, знаешь, кто это такой?

Питер пытался сосредоточиться, но мысли всё равно возвращались к тому странному сну, который его мучил. Он хотел забыть об этом, но что-то тянуло его к воспоминаниям. В его голове продолжала круться загадочная картина, и все события казались частью какого-то сложного, запутанного пазла. Однако он не мог полностью абстрагироваться от разговора Дженнингса.

— Нет, не знаю, — сказал Питер, решив хотя бы немного поддержать разговор. — Кто этот мэр?

Дженнингс, не замечая, как он увлекает мальчика в свои истории, продолжил:

— Это такой парень, настоящий храбрец, борец за справедливость! Он — всё, о чём мечтают газеты. Понимаешь, я смог попасть на несколько его мероприятий, и это было потрясающе! Я сфотографировал его на заседаниях, даже на пресс-конференции, когда его окружали журналисты с камерами. Ох, ты бы видел, как он держался, какой стильный и уверенный! Так вот, я отправил эти снимки в редакцию, и они сразу предложили контракт на целый месяц, и, представь, ещё аванс в десять тысяч долларов наличными. Представляешь?

Питер лишь кивнул, стараясь не показывать, что его мысли заняты чем-то другим. Сумма была впечатляющей, но в его голове продолжали звучать обрывки фраз из того странного письма, которое он прочитал накануне, и он никак не мог избавиться от ощущения, что что-то в этом мире совсем не так.

— Это замечательно, Дженнингс, — произнёс Питер с усилием, пытаясь найти для себя хоть какую-то точку опоры в этом разговоре.

Дженнингс, заметив, что мальчик не совсем поглощён его рассказом, немного смягчил интонацию:

— Слушай, Питер, ты знаешь, ты, наверное, много думаешь о том, что произошло в Риме. Я понимаю. Но, поверь, такие странные сны, как твой, — это обычное дело для людей, которые пережили стресс. Ты только что вернулся с какой-то загадочной миссии, а теперь вот это всё. Может, тебе стоит подумать о чём-то более реальном. Могу помочь тебе с этим, если хочешь.

Питер задумался, но не ответил сразу. Ему не хотелось рассказывать Дженнингсу о том, что не мог забыть события, произошедшие в его сновидении. Он был уверен, что там скрыто нечто важное, но как объяснить это взрослому, который, по его мнению, не мог понять?

— Может быть, ты прав, — ответил он наконец, — просто странно, что всё так пересекается. Сон, события... это всё как-то не сходится.

Дженнингс подмигнул и, налив ещё кофе в чашку, продолжил:

— Знаешь, Питер, такие моменты случаются. Жизнь полна загадок, а ты — умный парень, ты всё разрулишь. Главное — не останавливаться и идти вперёд. Вот я, например, никогда не задумываюсь о том, что происходит в моих фотографиях или снами. Я просто снимаю, получаю свою плату, и живу дальше.

Питер усмехнулся, но в душе чувствовал, что его мысли не так легко будут утихнуть. Загадки, сны, странные связи — всё это было не просто совпадением. И в какой-то момент он осознал, что его миссия в Риме, так же как и его странные сны, имели гораздо больше значения, чем казалось на первый взгляд.

Тем временем Дженнингс, окончив завтрак, встал из-за стола, отряхнул крошки с рукавов и с улыбкой сказал:

— Я собираюсь в фотостудию. Ты хочешь присоединиться, Питер? Это будет полезным времяпрепровождением для тебя.

Питер, немного поколебавшись, все же согласился. Он был не против провести время с Дженнингсом, хоть мысли о странных снах и загадках, оставшихся после их миссии в Риме, не покидали его. Но, возможно, сменить обстановку было бы полезно.

Они покинули номер мотеля и шагнули на улицу. Солнечный свет падал на город, и всё вокруг казалось живым — шумная улица, крики уличных продавцов, запах свежего хлеба, несущийся из ближайшей пекарни. Вдоль тротуара, под большими тенями деревьев, сновали люди, спешащие по своим делам. Питер огляделся, но его внимание привлекли другие фигуры впереди.

Группа людей, увешанных фотоаппаратами, стояла на углу. Они смеялись и фотографировали друг друга, позируя и смешно кривя лица. Это были туристы — такие же, как и Дженнингс, увлечённые поиском интересных кадров.

— Смотри-ка, — сказал Дженнингс, слегка подсмеиваясь, — настоящие братья по профессии.

Он достал свой фотоаппарат, щёлкнул пару кадров и подошёл к ним.

— Хей, ребята, — крикнул он с улыбкой, — позвольте тоже сделать пару снимков. Мы все профессионалы здесь, да?

Туристы повернулись к нему, и Дженнингс ловко сделал несколько снимков, словив момент их веселья и восторга. Питер наблюдал за сценой с улыбкой, ему нравилось, как Дженнингс чувствует себя уверенно в этой обстановке, как легко и непринужденно он ведёт разговор с чужими людьми. Иногда ему казалось, что Дженнингс мог бы найти общий язык с любым человеком, независимо от его настроения или происхождения.

После нескольких минут дружеского обмена кадрами и шутками, группа туристов разошлась, а Дженнингс, удовлетворённый своими снимками, вернулся к Питеру.

— Эти ребята явно по душе любому фотографу, — сказал он, снимая камеру с плеча. — Но работа есть работа. Пойдём, нам нужно попасть в студию, времени терять не стоит.

Они продолжили свой путь по улице, а Питер, размышляя о том, как быстро Дженнингс завоевывал симпатию, снова поймал себя на том, что его мысли возвращаются к Риму и его переживаниям. Возможно, он не так уж и сильно хотел разбираться в этом, но интуиция подсказывала, что всё, что происходило, было связано, а эти странные события были не случайностью.

Подойдя к студии, Дженнингс заглянул в окно и вздохнул.

— Отлично, — произнёс он, открывая дверь. — Здесь хорошее освещение, а это всё, что нам нужно.

Студия была небольшая, но уютная. Повсюду стояли камеры, штативы, отражатели, и мягкий свет проникал через окна, создавая идеальные условия для съёмки. Питер немного напрягся, чувствуя себя чуждым в этом профессиональном месте, но Дженнингс сразу взял ситуацию в свои руки.

— Ты можешь немного поработать здесь, Питер, если хочешь. Я всё подготовлю, а ты посмотри, как это делается.

Питер кивнул, хотя в душе он не был уверен. Сначала его заинтересовала идея попробовать себя в роли фотографа, но сейчас его мысли были далеко. Он невольно начал чувствовать себя не в своей тарелке, как будто его присутствие здесь могло бы нарушить хрупкий порядок этого мира.

Дженнингс продолжал работать с оборудованием, проверяя каждый элемент на месте. Молчаливый шум камер, звуки настройки света и его сосредоточенность на мельчайших деталях создавали атмосферу профессионализма и дисциплины. Питер, чувствуя себя немного не на своём месте, начал бродить по студии, пытаясь освоиться в этом странном, искусственном пространстве, где всё, казалось, было создано с точностью до миллиметра.

Студия была не просто местом для фотографий, она выглядела как сцена для спектакля. Питер заметил, что на стенах висели фотографии, снятые для различных проектов, но одна из них сразу привлекла его внимание.

Это была фотография маленькой девочки. Она была изображена на фоне старых деревянных лестничных перил, в коричневом платье, с длинными чёрными волосами, собранными в простой хвост. На снимке не было никаких ярких красок или эффектных деталей, но взгляд девочки был настолько живым, что казалось, будто она вот-вот заговорит.

Питер остановился, не в силах оторваться от этой фотографии. Почему-то он почувствовал нечто странное, как будто эта девочка ему знакома. Он долго стоял, прищурив глаза, пытаясь разгадать её лицо, пока не услышал, как Дженнингс подошёл сзади и заговорил.

— Ты смотришь на неё? Это снимок, сделанный для одного фильма. Мы делали фотосессию для обложки. Девочка была моделью, очень милой, но не из тех, кто любит сидеть перед камерой.

Питер продолжал смотреть на фотографию, и в его голосе едва уловимо прозвучал вопрос:

— А кто она, правда? Почему она выглядит... знакомо?

Дженнингс на мгновение замедлил свои действия, будто задумавшись, а потом усмехнулся:

— Ты серьёзно? Это всего лишь обычная модель для съёмок. Мне кажется, ты слишком много себе накручиваешь.

Но Питер всё ещё стоял, не в силах оторвать взгляда от девочки на снимке. Он снова почувствовал этот странный холодок, который преследовал его с самого утра, после того как он проснулся от того ужасного сна. Он не мог понять, почему эта девочка казалась ему такой знакомой. Что-то в её взгляде, в её позе, даже в её простом платье заставляло его сердце биться быстрее.

— Ты уверен, что это просто модель? — спросил Питер, пытаясь скрыть волнение.

Дженнингс посмотрел на него с улыбкой, как будто всё это было просто игрой, и пожал плечами.

— Я знаю, что говорю, Питер. Она была просто актрисой, для этого типа съёмок, — сказал он, снова настраивая камеру и проверяя уровень освещенности. — Поверь мне, никаких тайных историй за этим нет. Это просто фотосессия.

Но Питер не мог успокоиться. Он всё ещё стоял перед фотографией, его взгляд не отрывался от девочки с длинными чёрными волосами, стоящей на лестнице. Она казалась ему настолько знакомой, что было трудно поверить, что он мог её не узнать. Но мысли сбивались, как водоворот, и Питер не мог найти объяснения этому странному ощущению.

— Дженнингс, а ты можешь рассказать больше о съёмках для этого фильма? — Питер, пытаясь отогнать свои мысли, наконец поднял глаза и обратился к фотографу. — Мне любопытно, ведь ты сказал, что это было для обложки фильма.

Дженнингс, не прекращая своих манипуляций с камерой, бросил взгляд на Питера и пожал плечами.

— Это был не полноценный фильм, Питер. Сделали для телевидения, понимаешь? — он усмехнулся, настроив объектив. — Такой типичный made-for-TV ужастик. Ничего особенного, скажем так. Они крутили его по ящику пару месяцев назад. Просто дешёвка, знаешь, с бюджетом в два миллиона долларов. Я был нанят, чтобы сделать пару промо-снимков для обложки, да и всё.

Питер нахмурился, его мысли снова вернулись к девочке на фотографии. Ужастик? Дешёвое телевидение? Почему-то это не сходилось с тем, как выглядел снимок. Девочка на фото не походила на типичную актрису для дешёвого фильма, она была другой. Тот взгляд в её глазах, этот слегка загадочный настрой... Он ощущал, что что-то здесь не так.

— И кто ещё участвовал в съёмках? — спросил Питер, пытаясь выяснить, был ли кто-то ещё, кто мог бы быть связан с этим странным ощущением. Он не мог объяснить, но внутри него росло чувство, что всё это как-то связано с теми событиями, что случились с ним в Риме, с исчезновением Делии.

Дженнингс снова взглянул на Питера, но теперь его лицо стало чуть более серьёзным.

— Знаешь, Питер, тут вряд ли есть что-то интересное для тебя. В основном, снимали пару новичков, а девочка на фотографии была просто подменой для одной более известной актрисы, которая не смогла сняться по каким-то причинам. Ничего примечательного, правда. А ужастики для ТВ — это вообще отдельная история. Куча дешёвых спецэффектов, никакого глубокого сюжета, всё как обычно. Но работа есть работа.

Питер задумчиво кивнул, но всё ещё чувствовал, что есть что-то, что он не мог понять. Он не знал, почему эта девочка с фотографии не выходила у него из головы, почему её образ был таким знакомым. Ужастик за два миллиона долларов — это, конечно, звучало вполне правдоподобно. Но его интуиция подсказывала, что что-то было не так.

Он вгляделся в фотографию снова. Его пальцы почти непроизвольно потянулись к краю снимка, как будто бы он хотел рассмотреть её с других сторон, попытаться найти какие-то детали, которые могли бы объяснить это чувство.

— Дженнингс, ты уверен, что эта девочка — актриса? — спросил Питер, не в силах скрыть своё беспокойство. — Она выглядит так... не как все. Это не просто модель для съёмок, не так ли?

Мальчик даже не заметил, как Дженнингс подошёл к нему сзади и произнёс, почти беззаботно:

— Понимаю, почему ты так огорчён. Это ведь последнее фото с этой девочкой.

Питер резко повернулся, его глаза были полны вопросов. Это слово — «последнее» — как-то вырвалось у Дженнингса с таким тоном, что Питер сразу почувствовал, что дело здесь далеко не в обычной фотографии.

— Что это значит? — спросил Питер, не скрывая своего беспокойства. Он снова посмотрел на фото, его сердце заколотилось. Мальчик не знал почему, но это фото теперь тревожило его больше, чем когда-либо.

Дженнингс, продолжая свои занятия, словно совсем не заметив беспокойства Питера, без всякого напряжения ответил:

— Эта модель умерла две недели назад от рака. — Его голос был равнодушным, как будто он говорил о чём-то совершенно обыденном, вроде погоды. — Очень печально, конечно, ведь ей только-только исполнилось девять лет, но болезням начхать, на кого нападать, не так ли?

Питер почувствовал, как его желудок сжался. Всё это не сходилось. Как такое могло быть? Он посмотрел на Дженнингса, пытаясь найти хотя бы каплю сожаления или сочувствия в его лице, но тот был всё таким же спокойным, почти безэмоциональным.

— Ты... ты серьезно? — Питер не верил своим ушам. — Как ты можешь говорить об этом так спокойно?

Дженнингс не ответил сразу, он поставил камеру на стол и повернулся к Питеру. Его глаза вдруг стали более внимательными, как будто он заметил что-то важное в мальчике, но тут же эти мысли исчезли.

— Я говорил тебе, Питер, — продолжил он тихо, как будто разговаривал с самим собой, — что эта работа — не для каждого. Бывают моменты, когда приходится сталкиваться с такими вещами. В жизни фотографа много того, что ты не всегда хочешь видеть или знать. Всё это — просто часть работы. Ты снимаешь, а потом это уходит в прошлое. Печально, но ничего не поделаешь.

Питер почувствовал, как растёт напряжение. Он понимал, что Дженнингс говорит об этом с таким холодным, безразличным тоном, потому что сам был частью этого мира. Но для Питера всё было иначе. Девочка на фотографии... она не могла просто так исчезнуть. Всё было связано. Он интуитивно чувствовал, что что-то здесь не так.

— А ты что, совсем не удивляешься? — спросил Питер, не скрывая недоумения. — Это же не просто случайность. Ты сам сказал, что её фото — последнее. Почему именно оно стало таким важным? Почему ты его оставил здесь, на виду?

Дженнингс немного замолчал, как будто всерьёз задумавшись. Он снова посмотрел на фотографию и вздохнул.

— Ты в самом деле веришь в странности, Питер? — Его голос звучал немного насмешливо, но в его взгляде теперь читалась какая-то странная тень. — Это просто обычная история. Умерла, значит, умерла. Может, ей не повезло, а может, просто не было сил бороться. Я ведь всего лишь фотограф, а не магистер загадок.

Питер почувствовал, как холодный пот покрывает его спину. Он не знал, что ему казалось более странным: то, как Дженнингс игнорировал его вопросы, или то, что с каждым словом эта ситуация становилась всё более туманной и зловещей. Он снова посмотрел на фотографию девочки, и на миг у него мелькнула мысль, что её лицо ему чем-то знакомо — но он не мог понять, с чем это связано.

Он не мог с этим смириться. Мальчик подошёл к столу, где Дженнингс возился с реактивами, и неуверенно, но настойчиво спросил:

— Как её звали? Ту девочку на фото... Ты ведь снимал её? Как её звали?

Дженнингс не сразу ответил. Он был сосредоточен на своих колбах и трубках, словно пытался создать химическую формулу, а не разговаривать с Питером. Но когда мальчик не отступил, Дженнингс чуть приподнял голову и небрежно спросил:

— Что ты сказал? — Его голос был холодным и равнодушным, как обычно, но в нём сквозила нотка раздражения.

Питер почувствовал, как его терпение на исходе. Он был слишком задет, чтобы просто отступить. Он выдохнул и, собравшись с силами, повторил вопрос громче, почти крича:

— Как её звали? Назови имя этой девочки!

Дженнингс, не поднимая головы, продолжал работать с реактивами, помешивая что-то в колбе и как будто не слыша мальчика. Только когда Питер, не выдержав, заорал в следующий раз, Дженнингс наконец оторвался от своей работы. Он бросил взгляд на Питера, но ответил равнодушно, как всегда:

— Да не знаю я её имени, — буркнул он, будто эта информация не стоила его внимания. — Странное какое-то было имя... Что-то вроде... материка, а не человека.

Питер застыл на месте, не в силах поверить своим ушам. Он подошёл ближе, пытаясь разобраться в том, что сказал Дженнингс. Материк? Что он имел в виду? Он не мог понять, почему Дженнингс так безразлично говорил о ней, словно она была просто еще одной моделью, которую снимал за деньги. Но что-то было не так, что-то не сходилось в его рассказе.

— Почему у неё имя было как у материка? — Питер повторил свой вопрос, не в силах оставить его без ответа.

Он пытался уловить хоть малейшую искру в реакции Дженнингса, надеясь, что фотограф хоть немного отвлечется от своих дел и объяснит хотя бы немного.

— Ты что, совсем с ума сошел? — раздраженно буркнул фотограф, не поднимая головы. — Я не запоминаю каждую модель, с которой работаю. Это просто работа, понимаешь? Она была моделью, я её снял для какого-то дешёвого фильма, и всё. Могу только сказать, что у неё было странное имя — что-то вроде «Азии» или «Америки», как-то так. Ты меня отвлекаешь.

Питер почувствовал, как его терпение начинает иссякать. Он не верил, что это было просто совпадение. Имя девочки, о котором говорил Дженнингс, было слишком необычным, слишком странным, чтобы быть случайным. Но Дженнингс явно не был готов рассказать что-то большее. Мальчик продолжал стоять в студии, ощущая, как его раздражение растет.

— Но ты ведь что-то помнишь о ней, верно? — Питер не мог оставить это. — Ты же провел с ней время, снимал её. Не может быть, чтобы её имя вообще не запомнилось. Это же... Это же важно!

Дженнингс, наконец, остановился и вздохнул. Он повернулся к Питеру, его взгляд стал немного более сосредоточенным, но всё равно оставался сдержанным.

— Что-то важное? — Дженнингс слегка усмехнулся. — Ты не понимаешь, Питер. Это просто работа. Я снимаю модели, делаю фотосессии, а потом забываю. У всех моделей, которые я снимал, есть свои имена. Но никто не интересуется этим. Всё, что важно — это кадры, которые получаются. Всё остальное — ерунда.

Питер не был удовлетворен. Он чувствовал, что что-то скрывается за этим равнодушием. Почему он, мальчик, не мог отстать от этой фотографии, от этого имени, которое постоянно вертится в его голове? Почему оно не давало ему покоя?

— Но она была кем-то для тебя, не так ли? — продолжил он, не желая сдаваться. Его голос звучал настойчиво. — Ты ведь сказал, что это было для фильма. Ты не можешь просто забыть её. Особенно если она погибла... две недели назад, как ты сказал.

Дженнингс наконец поднял голову. Его лицо стало серьезным, глаза скрыли какую-то глубину, словно тень, которая давно не покидала его. Он сделал паузу, перед тем как ответить, а затем произнес, небрежно и с некоторым раздражением:

— Честно скажи, ты что, влюбился в эту девочку? — его тон стал резким, как будто он не ожидал таких вопросов. — Что ты меня дёргаешь по пустякам?

Питер почувствовал, как его сердце забилось быстрее, и с нервным жестом сделал шаг назад. Он не знал, как реагировать на слова Дженнингса. Его обвинение повисло в воздухе, словно ледяной ветер, но Питер все же не мог отделаться от ощущения, что что-то в этом разговоре не так. Он посмотрел на фотографа, но вместо того, чтобы увидеть хоть какую-то скрытую эмоцию, он встретил лишь беспечную усмешку.

Дженнингс щелкнул пальцами, с легким вздохом продолжая возиться с оборудованием. Питер, стоящий в нескольких шагах, все еще пытался понять, что за странные ощущения терзали его. Он не знал, что думать. Всё, что говорил Дженнингс, звучало как отговорка, как желание сбежать от неудобных вопросов.

— Это просто фотосессия, Питер, — произнес Дженнингс, продолжая вертеть в руках камеру. Он выглядел по-настоящему поглощенным процессом, его лицо не выказывало ни малейшего интереса к разговору. — Съемки, одно за другим. Модель для небольшого киношного проекта. Вот и всё. Умерла — да. Имя странное, да. Но не стоит цепляться. Это не фильм Андрея Тарковского, в конце концов, где каждый актёр чуть ли не центр Вселенной.

Питер стоял рядом, вглядываясь в фотографа, его сердце билось быстрее. Слова Дженнингса звучали словно отговорка, но Питер не мог их принять. Он чувствовал, как его внутреннее беспокойство растет. Эта девочка на фотографии — она не была просто еще одной моделью. Это было что-то большее. Или, по крайней мере, Питер был уверен, что за этой историей кроется нечто необычное.

— Ты не понимаешь, — сказал Питер, стараясь удержать голос спокойным, но в его тоне все же сквозила тревога. — Ты говоришь, что это просто работа. Но как-то... это не просто работа. Это что-то странное. Ты не можешь просто забыть её, Дженнингс.

Фотограф, не отрываясь от камеры, только усмехнулся. Его реакция была предсказуема, но она не успокоила Питера. Дженнингс не обращал внимания на его слова, как будто бы мальчик вообще не стоял рядом.

— Зачем тебе это, Питер? — Дженнингс наконец отложил камеру, скинул объектив и поджал губы, его лицо стало напряженным и раздраженным. Он взглянул на мальчика, как будто тот был пустой тратой времени. — Ты слишком цепляешься к мелочам. Это была модель. Мы сняли её. Она сыграла свою роль. Умерла? Ну, так бывает. Имя странное? Что поделать, так уж её назвали родители. Ты, похоже, либо втюрился в её фото, либо ещё что-то...

Питер почувствовал, как его сердце учащенно забилось. Он не знал, что ему ответить. Дженнингс явно был не настроен на серьезные разговоры, и его легкомысленное отношение к смерти этой девочки, как и всему, что с ней было связано, приводило Питера в состояние растерянности. Мальчик заметил, что фотограф был всё более холодным и отстранённым. Возможно, он просто не понимал, как это — потерять кого-то, даже если этот кто-то был просто человеком на фотографии. Но для Питера всё было иначе. Он не мог выбросить из головы её лицо, этот взгляд, который оставался с ним, несмотря на то, что фотография была уже так далеко.

— Ты правда не понимаешь? — наконец, проговорил Питер, стараясь скрыть свой гнев, но в его голосе всё равно слышалась тревога. Он подошел ближе к фотографу, не отрывая глаз от его лица. — Ты хочешь сказать, что тебе не важно, кто она была? Не важно, как её звали? Всё это тебе — просто работа?

Дженнингс только пожал плечами, не замечая, что слова Питера задевают его. Он взглянул на камеру, словно извиняясь перед ней за то, что отвлекается.

— Ты слишком много думаешь, Питер, — ответил он, повернувшись к мальчику. Его взгляд стал пустым, как если бы в нем не было никаких эмоций. — Работа есть работа. Я — фотограф, она — модель. Мы сделали что-то, что кому-то понравится. И всё. Тебе нужно быть осторожнее с тем, что ты себе надумываешь. Ты слишком много привязываешься к этим историям. Она просто человек, а не какая-то загадка.

Питер пытался не слушать его, но чувство беспокойства не отпускало его. Он снова взглянул на фото, на ту девочку, которая когда-то была жива. Почему его так тянуло вернуться к этой теме? Почему её смерть оставляла в нём пустоту, которую ничем не заполнишь? И что скрывал Дженнингс, скрывая такие простые, казалось бы, ответы?

— Ты даже не пытался узнать о ней больше? — Питер продолжил, не сдаваясь. Он чувствовал, что если сейчас остановится, никогда не получит ответов. — Ты говорил, что её имя было странным. Почему её родители дали ей имя вроде этого, а ты даже не поинтересовался?

Дженнингс не смог скрыть очередной вздох, его лицо исказилось от раздражения.

— Я тебе что, психолог? — произнес он с едким тоном. — Почему тебя так это волнует? Это её жизнь, её родители, её имя. Что, если оно было странным? Как это влияет на тебя? Ты бы мог просто переключиться и думать о чём-то другом. В конце концов, Питер, я не собираюсь рассказывать тебе подробности о каждом человеке, с которым работаю. Это просто модель. Мы все делаем свою работу, и на этом всё. Ты это понимаешь?

Питер почувствовал, как его гнев растет, но в то же время его охватывал холод. Он не мог понять, почему Дженнингс был таким равнодушным, почему фотограф не мог почувствовать даже капли сострадания. Но, в конце концов, мальчик знал — Дженнингс не был виноват. Он был просто таким, какой он есть — человек, который умел превращать людей в свою работу, в свою профессию. Для него модель была просто человеком на фотографии, частью потока, который проходил через его объектив. И, видимо, ничего больше.

Питер же был маленьким мальчиком, чьи эмоции до сих пор были искренними и чистыми. Его потрясла эта фотография — на ней была девочка, с длинными черными волосами и взглядом, который мог бы пройти прямо через душу. Она была красивой. Но не только её внешность оставалась с ним. Питер чувствовал, как что-то невидимое, почти мистическое, тянет его к этой фотографии. И не только потому, что она была хорошей моделью, и не только потому, что её смерть была так внезапна. Что-то большее было скрыто в этом изображении, что заставляло его не отпускать, как будто за этим снимком скрывался какой-то след, важная связь, которую он должен был найти.

Детская модель Азия (или Америка)

Питер повернулся к Дженнингсу, его пальцы слегка сжались, а голос вдруг стал твердым:

— Ты правда не понимаешь? — спросил он, стараясь скрыть гнев. — Эта девочка... она не просто модель, Дженнингс. Она была живым человеком. Я вижу, как ты не понимаешь, как ты это переживаешь. А я... Я не могу просто так отмахнуться от того, что она была, что она ушла.

Дженнингс усмехнулся, не отрывая взгляда от своей камеры. В его глазах мелькнуло какое-то недовольство, но он не стал отвечать сразу.

— Питер, ты слишком воспринимаешь всё слишком серьёзно, — наконец сказал он, понизив голос. — Мы, фотографы, видим мир через объектив. Мы не привязываемся. Мы работаем, и это всё. Она — просто очередная модель для фотосессии. Умерла? Ну, так бывает. Это жизнь. У каждого из нас есть свой путь. Что касается её имени... Я не знаю, почему ты так стремишься его узнать. Мне не важно, как её звали, «Азия» или «Америка». Это вообще не касается меня, простого фотографа.

Питер стоял, не в силах отвести взгляда от Дженнингса, его глаза были полны сомнений и боли. Он не знал, как ответить на эти слова, потому что внутри него что-то кипело от негодования. Как можно быть таким беспристрастным? Как можно смотреть на людей, как на объекты, которые можно просто снимать и забывать? Эта девочка, эта модель — она была для Питера чем-то большим, чем просто очередным кадром.

— Но она была человеком, Дженнингс, — едва слышно проговорил Питер. Его голос сорвался, но он продолжал: — Ты не можешь просто так сказать, что это была «просто модель». Она была живая, у неё была жизнь, у неё была история. И ты... ты даже не интересуешься этим? Просто снимаешь и идёшь дальше?

Дженнингс взглянул на него, и в его глазах мелькнуло нечто похожее на досаду. Он поджал губы, а затем резко повернулся к камере, снова сосредоточившись на настройках.

— Питер, — сказал он, как будто объясняя ребёнку очевидное, — я фотограф. Я снимаю то, что мне говорят. И да, для меня она была просто моделью. Ты не понимаешь, что нам нужно думать о работе, а не о том, кто стоит перед объективом. Нам нужно ловить свет, настраивать угол, следить за композицией. И всё. Мы не привязываемся.

Питер молчал, чувствуя, как его гнев постепенно превращается в растерянность. Он не мог понять, почему Дженнингс так спокойно говорит об этом, как будто это не имеет значения. Ему не казалось странным, что такая трагедия — смерть этой девочки — оставляет его равнодушным. Питер пытался найти в его словах хоть малейшее проявление сочувствия, но не мог. Всё это казалось ему пустым и холодным.

— Ты же сказал, что она умерла... — сказал Питер, вдруг понимая, что смерть этой девочки стала для него чем-то важным, чем-то, что он не мог просто так забыть. — Почему ты не хочешь об этом говорить? Почему тебе не важна её судьба?

Дженнингс, не отрываясь от камеры, слегка усмехнулся.

— Потому что это не важно, Питер, — ответил он, как будто это была самая простая истина. — Я не собираюсь переживать из-за того, что модель умерла. Так бывает. Мы все однажды умрём, и это просто часть жизни. Я не собираюсь зацикливаться на этом.

Питер почувствовал, как его грудь сжалась. Он не мог согласиться с этим. Для него эта девочка была чем-то больше, чем просто моделью. Она была человеком, и её смерть оставила после себя пустоту. Но Дженнингс не мог этого понять. Он был настолько поглощён своей работой, что был готов забыть каждого, кого снимал, стоило ему сделать снимок. Всё было лишь частью рутины.

— Так ты никогда не думал, что, возможно, у этой девочки была своя жизнь? — продолжил Питер, не в силах отстать. — Что у неё были люди, которые её любили? Что её смерть что-то значила для кого-то? Для её семьи, друзей?

Дженнингс отложил камеру и повернулся к Питеру, его лицо теперь было серьёзным, но не с тем оттенком понимания, которого так надеялся достичь мальчик.

— Питер, — сказал он, его голос стал низким и усталым. — Ты слишком воспринимаешь всё слишком серьёзно. Это была модель, она сыграла свою роль, снялась для фильма — и всё. Что, если бы я каждый раз переживал за смерть каждого, кого снимаю? Мы бы с тобой не сделали ни одной фотографии. Это жизнь, парень. Никто не застрахован от трагедий. Мы просто продолжаем работать.

Питер стоял, пытаясь собрать мысли воедино. Его слова звучали странно, но они были настоящими. Он не мог отделаться от ощущения, что что-то в глазах этой девочки было не так, как у всех остальных моделей. Он видел это в каждой фотографии, смотря на её взгляд, как будто она не совсем осознавала, что происходило вокруг неё. Это было больше, чем просто выражение на лице. Это был взгляд, полный недосказанности, таинственности и страха. Питер чувствовал, что этот взгляд следит за ним даже сейчас, несмотря на то, что девочка уже умерла.

— Понимаешь, Дженнингс, — сказал он, пытаясь сдержать дрожь в голосе. — Я... Я что-то вижу в глазах этой девочки. Будто она не понимает, что с ней произошло. Как будто она... не осознаёт, что её жизнь была просто игрой в чужих руках. А теперь её нет, и никто не может ей сказать, почему всё так получилось. Я не могу просто забыть её.

Дженнингс, который всё это время стоял за камерой, повернул голову, не скрывая раздражения. Его губы поджались в тонкую линию, и он снова взялся за объектив.

— Ты что, с ума сошел, Питер? — Дженнингс говорил тихо, но в его голосе чувствовалась строгая терпимость, как у взрослого, который терпеливо пытается убедить младшего в том, что он ошибается. Он отставил камеру, потёр виски и продолжил, в его слова уже проскальзывала усталость. — Это всего лишь фотография, всего лишь работа. Ты реально думаешь, что её взгляд имел какой-то смысл? Ты придумал себе целую историю, и теперь хочешь, чтобы я в это поверил? Я, который сам снимал её и всё время спрашивал, не слишком ли её слепит свет осветителей?

Питер стоял у окна, в его взгляде не было ни тревоги, ни сомнений — только глубокое, почти гипнотическое внимание, прикованное к фотографии на стене. Он продолжал смотреть на девочку, её лицо в коричневом платье, её длинные черные волосы, которые казались почти живыми на фоне туманной темной комнаты. В глазах этой девочки было что-то, что Питер не мог понять, но он чувствовал, что это что-то важное. Не просто фотография, не просто модель. Это была история, это было нечто живое.

Дженнингс, занятый своей работой, продолжал говорить, но его слова словно не доходили до Питера. Он был поглощен тем, что видел, и не мог остановиться. Пальцы Дженнингса щелкали переключателями на камере, когда он снова заговорил, обрывая мысли Питера:

— Ты воспринимаешь всё слишком серьёзно, Питер. Ты видишь что-то, чего нет. То, что ты думаешь, будто она не понимает, что с ней произошло, на самом деле просто результат слишком ярких осветителей. Да, они её слепили, да, было неудобно, но ты не понимаешь, это всё часть работы. Если бы не яркий свет, она бы просто не была видна на фотографии. А ты придумал себе целую трагедию.

Питер стоял перед фотографией, почти не замечая, как время проходит. В его голове вновь и вновь крутился образ той девочки — она была настоящей и одновременно загадочной. Она смотрела прямо в объектив, её глаза были полны того, что нельзя было понять словами. Для Питера это было не просто изображение, а какой-то вопрос, на который ему хотелось найти ответ. Но Дженнингс, с его лёгкостью и деловым подходом, продолжал разрушать его чувства.

— Фильм, Питер, это всего лишь маленькая сцена для обложки, — сказал Дженнингс, не отрывая взгляда от камеры, — с низким бюджетом, сделанная с минимальными затратами. Мы снимали в тёмной комнате, по задумке сцена должна была быть загадочной, как ночная тьма. Поэтому я и использовал светильники, чтобы создать эффектное фото девочки в ночной комнате.

Питер не сразу отозвался. Он по-прежнему смотрел на изображение девочки, её лицо в тени, её поза, словно она была запечатлена в момент туманной неизвестности. Он слышал слова Дженнингса, но они не доходили до него. Они звучали как пустой шум, как попытка объяснить необъяснимое.

— Но она выглядит так, будто что-то не понимает, — наконец сказал Питер, его голос был тихим, почти рассеянным. — Почему её глаза такие... странные? Как будто она не знает, что с ней происходит.

Дженнингс бросил быстрый взгляд на мальчика и вздохнул, отставив камеру.

— Ты всё усложняешь, Питер, — сказал он, слегка покачав головой. — Я же объяснил. Светильники работали на полную мощность. Девочка моргала, я ругался, что она испортит кадр.

Питер стоял, уставившись на фотографию, его мысли будто закрутились в спирали, пытаясь найти объяснение тому, что он видел. Дженнингс, заметив его продолжающееся молчание, наконец не выдержал и раздражённо заговорил.

— Ты продолжаешь свою истерику, Питер? — сказал он, опуская камеру и устало протирая лицо рукой. — Ладно, слушай. Я тебе расскажу, как это было, если ты продолжишь цепляться к каждому снимку, как к каким-то мистическим знакам.

Питер посмотрел на него, но не ответил, продолжая держать взгляд на фотографии. Дженнингс тяжело вздохнул и продолжил.

— Нас пригласили на съёмочную площадку, — начал он, его голос становился всё более утомлённым. — Там была лестница, нужные декорации — всё как положено для дешёвого ужастика. Мы разместили девочку за лестницей, она, к слову, была не просто моделью, а ещё и главной актрисой в этом фильме. Сложная роль, много работы, все дела, и мало того, она была непослушной, как все дети-актёры. Я ей сказал не моргать, а она продолжала. Я ругался с ней, чтобы она не портила кадр.

Он говорил всё это так, как будто описывал обыденный день на работе. Он не был удивлён ни девочкой, ни её поведением, ни странным освещением. Всё это было частью работы, частью процесса.

— Потом, конечно, мне пришлось снова настраивать свет, — продолжал Дженнингс. — Ты думаешь, я сидел там и смотрел в её глаза? Нет, Питер, я работал. Я ставил светильники, чтобы они подсвечивали нужные детали, а она, девочка, моргала и попадала в кадр с размытыми глазами. Но это не важно. Важно, чтобы снимок получился. Всё.

Питер всё ещё не отрывал взгляда от фотографии, пытаясь унять в себе чувство беспокойства, которое продолжало расти. В глазах девочки на снимке было нечто большее, чем просто момент съёмки, но что это было — он никак не мог понять.

— И что? — спросил Питер, не обращая внимания на недовольство Дженнингса. — Всё это для тебя так просто? Просто фото, просто кадр? А как же её взгляд? Ты же сам говорил, что она моргала от яркого света. Но я вижу в её глазах что-то... другое.

Дженнингс поморщился, явно раздражённый.

— Ты всё усложняешь, Питер! Я тебе объяснил. Светильники работали на полную мощность, чтобы создать эффект тьмы в комнате, всё как задумано. Мы снимали её, она играла свою роль, как могла. Сначала она моргала, я ей говорил, что испортит кадр. Ругался с ней, как всегда. Девочка же — актриса, всё нормально.

Он вздохнул, скинув объектив и продолжая работы с техникой, как будто ничего важного не произошло.

— Ты, похоже, зациклился на её взгляде. Я знаю, что ты там что-то видел, но, может быть, ты просто преувеличиваешь. Это просто работа, Питер. Мы снимали низкобюджетный фильм с простыми декорациями и не рассчитывали, что из этого получится шедевр. Я даже не запомнил её имя, это не важно. «Азия» или «Америка», кто её знает, — это не меняет сути.

Питер почувствовал, как его руки начинают немного дрожать. В глазах девочки на снимке всё равно было нечто пугающее. Он обернулся к Дженнингсу.

— Ты говоришь, что это просто работа. Но её взгляд... он как будто был полон недоумения. Как будто она не понимала, что с ней происходит. Скажи мне, Дженнингс, ты действительно не видел этого? Ты не чувствовал этого в её взгляде?

Дженнингс замолчал, его взгляд скользнул по комнате, на секунду выцепив фотографию на стене. Питер стоял неподвижно, сжимая ладони, пытаясь удержать себя от того, чтобы не вскрикнуть от гнева. Дженнингс же казался всё более раздражённым.

— Если ты и во взрослом возрасте будешь искать смысл на каждой фотографии для обложек дешёвых фильмов, то недалеко и до психушки, — резко сказал он, отводя взгляд от своего оборудования и сталкиваясь с Питером взглядом, полным раздражения.

Эти слова повисли в воздухе, тяжёлые и холодные, как само ощущение, что происходящее в этой студии не имело никакого значения. Питер почувствовал, как что-то оборвалось внутри него. Боль, которую он пытался подавить, внезапно выплеснулась наружу.

— Так ты совсем не понимаешь? — он стиснул зубы, пытаясь сдержать эмоции. — Ты вообще не видишь, что на этом снимке есть что-то... что-то не то! Ты говоришь, что это просто фотография, просто модель, просто работа... Но мне кажется, что за этим всем есть нечто большее! Ты видишь её лицо, Дженнингс? Ты видишь, как она на меня смотрит? Это не просто «модель», это человек! И что с ней стало, ты знаешь?!

Дженнингс, уже потерявший всякое терпение, обернулся. Он вздохнул, как будто был готов к такому вопросу, и пожал плечами.

— Ты что, совсем с ума сошел? — его голос был тихим, но с заметным оттенком усталости. — Она не на тебя смотрит, идиот, она смотрит в объектив, чтобы зрителям было видно её лицо. Это всё, что нужно. Она актриса, Питер. Всё, что ты видишь на этом фото — это просто результат работы. Она не смотрит в твою душу, дурачок.

Эти слова ударили по Питеру, как молния. Он стиснул зубы и почувствовал, как его внутреннее напряжение начало глушить отчаянная пустота. Всё, что было перед ним — фотография девочки, её глаза, свет, который ловил её лицо, всё это вдруг потеряло смысл, растворившись в какой-то болезненной пустоте. Он снова почувствовал, как закипает внутри что-то темное, тревожное, то, что не давало ему покоя с самого начала.

Он стоял неподвижно, не в силах оторвать взгляд от её глаз. Она смотрела в объектив, как говорил Дженнингс, но что-то в её взгляде было не так. Питер был уверен в этом. Её глаза не были просто пустыми; они были полны чего-то — ужаса, непонимания, что ли. Он ощущал, как она, даже через снимок, что-то спрашивает его, будто бы обращается к нему за помощью.

— Ты не понимаешь, Дженнингс, — наконец сказал Питер, его голос звучал почти тихо, но с отчаянием, которое, казалось, пропитывало каждое слово. — Это не просто фотография. Смотри на её глаза! Это не просто актриса на обложке фильма. Это... это девочка, и она спрашивает меня — меня! — что с ней происходит! А я не могу ей ответить, ибо она, как ты говоришь, умерла две недели назад!

Питер почувствовал, как сердце снова забилось быстрее, как нарастала тревога. Он сделал шаг назад, глаза так и не отрывая от фото. Он пытался понять, что именно происходило в её взгляде. Что она пыталась сказать?

Дженнингс не сразу ответил. Он стоял несколько секунд, сложив руки на груди, а затем медленно выдохнул.

— Ты слишком усложняешь всё, — сказал он, наконец, и в его голосе уже не было той уверенности, которая была раньше. Теперь в нём звучала усталость. — Всё, что ты видишь в её глазах — это не вопросы, это просто работа, Питер. Я тебе сказал, мы снимали сцену для фильма. Мы должны были передать определённое настроение, и всё. И да, она умерла, но это не даёт тебе право вешать на неё свои интерпретации.

Питер схватился за голову. Ему было трудно думать ясно, он чувствовал, как мысли сталкивались, как его разум не мог сосредоточиться. Ему было тяжело представить, что Дженнингс прав. Как могла эта девочка быть просто актрисой на съемках дешевого фильма? Как могло быть так просто, если он чувствовал, что с ней было что-то гораздо более важное?

— Но ты же понимаешь, что ты сам говоришь, — прошептал Питер, не в силах сдержать горечь в голосе. — Она была моделью для дешевого фильма, но она... она была живой, Дженнингс. Она была настоящей, и сейчас, когда она мертва, ты говоришь, что её взгляд не имеет значения. Ты что, не видишь, что это... что-то в этом есть, что-то большее, чем просто свет и камера?!

Дженнингс отвернулся, похлопав ладонями по столу, будто пытаясь отогнать навязчивые мысли. Он сделал паузу, а затем произнёс:

— Питер, ты думаешь, что я не понимаю, что ты чувствуешь? Я вижу, что ты пытаешься найти в этом что-то большее, но ты слишком поглощён этим. Всё, что я тебе сказал, — это то, что было на самом деле. Мы снимали кадры для обложки, девочка позировала, и это всё. Ты не можешь искать смысл в каждой фотографии. Ты не можешь судить о её жизни или её смерти по одному снимку. Ты это понимаешь?

Питер почувствовал, как в его груди что-то сжалось. Он посмотрел на Дженнингса, и в его глазах мелькнуло что-то, что Питер не мог понять — неужели это раздражение? Или что-то большее? Было ощущение, что Дженнингс что-то скрывает, что он тоже знает нечто, но не хочет, чтобы Питер углублялся в эти вопросы.

Но Питер не мог просто отпустить этот снимок. Он снова взглянул на глаза девочки, и его охватила такая жгучая боль, что он чуть не закричал. Это было что-то такое невыносимое, невообразимое. Его глаза не могли оторваться от её взгляда. Она смотрела прямо на него — на него, живого человека, стоящего сейчас в этой тёмной комнате, и её глаза были полны вопросов, боли и отчаяния. Она не просто позировала. Она будто ожидала, что кто-то увидит её, кто-то поймёт.

— Я не могу... — прошептал Питер, его голос был едва слышен, как будто он боялся, что его слова могут разрушить всё вокруг. — Я не могу просто проигнорировать немой вопрос в её глазах. Я вижу, как её душа ищет ответов, и хочу помочь ей. Но...

Он замолчал, не в силах выразить, что именно его мучает. Как ответить на взгляд мертвой девочки, который, казалось, прямо сейчас был обращён к нему? Как помочь ей, если она уже не могла говорить? Как помочь, если смерть забрала её слишком рано, не оставив даже шанса на ответы?

Дженнингс стоял рядом, его лицо оставалось невозмутимым, как всегда, но в его глазах была тень раздражения, которая постепенно превращалась в усталость. Он тихо вздохнул, но всё же решил что-то сказать.

— Питер, хватит. Это всё, что ты себе напридумывал. Ты ищешь смысл в том, чего нет. Ты думаешь, что этот взгляд — это крик о помощи? Но ты просто хочешь найти нечто большее в пустоте. Ты думаешь, что ты можешь помочь девочке, которая уже ушла из жизни?

Питер почувствовал, как его внутреннее напряжение растёт. Слова Дженнингса резали его, как нож, но он не мог поверить в их правдивость. Как можно просто так отбросить эти глаза, этот взгляд, который, казалось, просил о чём-то? Как можно просто взять и закрыть глаза на то, что происходит в этом фото? В его голове вертелись мысли, но они не могли найти выхода.

— Ты не понимаешь! — выкрикнул Питер, его голос был полон отчаянного горя. — Ты думаешь, что это просто ещё одна съемка? Просто ещё один кадр? Но я вижу что-то большее! Я вижу, как она... как она не понимает, что с ней происходит. Я вижу это в её глазах. Ты не видишь? Ты не чувствуешь этого?

Дженнингс с досадой поморщился. Он сделал шаг вперёд, но остановился, видя, как Питер продолжает смотреть на фотографию.

— Ты ничего не чувствуешь, Питер. Всё, что ты видишь — это твоя собственная боль. Ты пытаешься найти смысл там, где его нет. Это просто был кадр для обложки дешёвого фильма. Она была актрисой, моделью, и больше ничем. Ты не можешь ставить в один ряд её жизнь и её смерть, только потому что тебе не хватает уверенности, что всё это просто... неважно.

Питер хотел что-то ответить, но слова застряли в горле. Он не знал, что сказать. Он ощущал, как весь его внутренний мир рушится, как его вера в то, что существует нечто большее, чем простое изображение на фотографии, начинает трещать по швам. Он стоял перед Дженнингсом, глядя на его холодные, отрешённые глаза, и вдруг понял: этот человек никогда не увидит того, что видел он. Этот мир был для Дженнингса просто очередной рабочей рутины, очередной съёмочной площадкой, а для Питера — чем-то намного большим.

Он глубоко вздохнул, стиснув зубы, и опустил голову.

— Я не могу это оставить, Дженнингс, — сказал он тихо, но с ясной решимостью. — Я не могу смотреть на неё как на просто ещё одну модель на обложке фильма. Нет! Я чувствую свою вину перед ней!

Дженнингс стоял рядом, всё так же холодно и отрешённо, но теперь его лицо стало немного более жестким. Он взглянул на Питера и помедлил, прежде чем заговорить. Его руки, не слишком ловкие и привычные к работе, скрестились на груди. В его глазах больше не было того безразличия, которое Питер привык видеть. Теперь там было что-то другое — что-то, что Питер не мог точно понять.

— Ты что, с ума сошел? — Дженнингс наконец заговорил, его голос стал чуть грубее, чем обычно. — Вину перед ней? Ты действительно думаешь, что ты как-то связан с её смертью? Что ты можешь что-то изменить?

Питер покачал головой, не отрывая взгляда от фотографии.

— Я не знаю, как это объяснить... — сказал он, сделав паузу. Его голос дрожал, и он снова посмотрел на изображение девочки. — Но когда я смотрю на неё, я вижу... Я вижу, что она смотрит на меня и видит меня насквозь. Все мои мысли видит, как на ладони. И для неё не тайна то, что я думаю. И мне страшно перед ней. Стыдно! Я стыжусь этой девочки, Дженнингс!

Слова сорвались с его губ, и его грудь сжалась от тяжести признания. Он стоял, не в силах отвести взгляд от её глаз. Казалось, что она понимает все, что происходило с ним в последнее время — все его сомнения, его беспокойство, его страхи. Она как будто видела, как его мир рушится, и как он, теряясь, не может найти выход.

Дженнингс, стоявший рядом, молчал, его взгляд оставался холодным и безразличным, но Питер вдруг почувствовал, как эта молчаливая тишина усиливает его ощущения. Дженнингс не знал, каково это — быть поглощённым этим взглядом. Он не понимал, что Питер чувствовал.

— Ты что, с ума сошел? — Дженнингс наконец прорвался через тишину, но его голос не был таким уж жестким, как раньше. В нем было что-то вроде усталости, как если бы он не знал, как ему реагировать на всё это. — Ты действительно думаешь, что она видит тебя? Ты это серьезно? Это всего лишь фотография, Питер! Ты просто зациклился. Она просто актриса на фото, вот и всё.

Но Питер, охваченный этой невыносимой тяжестью, не мог остановиться. Он сжался, словно пытаясь оттолкнуть от себя все сомнения и страхи, но они снова и снова возвращались.

— Нет, Дженнингс, ты не понимаешь! — сказал Питер с отчаянием в голосе. Его дыхание стало прерывистым. — Я чувствую, как она знает обо мне всё. Как если бы она видела все мои слабости, все мои ошибки. Я никогда раньше её не видел, но теперь, когда я посмотрел на её глаза, почувствовал, что стоило мне её увидеть, как всё, моя душа для неё тут же стала как раскрытая книга!

Он повернулся к фотографу, и его взгляд был полон отчаяния. Как мог он объяснить Дженнингсу то, что было в его душе? Он сам едва ли мог понять это ощущение. Это было не просто чувство вины, а нечто более сложное — как если бы девочка на фотографии стала его отражением, и её молчаливый взгляд был эхом всех его страхов.

Дженнингс стоял, всё так же скрестив руки, и слегка качал головой, как будто Питер опять заблудился в своих мыслях.

— Ты опять в какую-то ерунду впадаешь, Питер, — его голос был твёрдым, но Питер заметил, что в нём звучала не только усталость, но и что-то вроде разочарования. — Ты что, думаешь, она тебе что-то передала через этот снимок? Это просто девочка, которую мы снимали для обложки фильма. Ты что, влюбился в неё, или что?

— Нет! — Питер вскочил с места, и его слова прозвучали почти срывом. — Я не влюбился в неё, Дженнингс! Это не то, что я чувствую! Ты не понимаешь, каково это — смотреть в эти глаза и ощущать, как твоя жизнь, все твои самые тёмные мысли, становятся её собственностью. Как если бы она знала тебя до конца и не могла ничего с этим поделать, как если бы её взгляд пронизывал тебя насквозь!

Дженнингс выдохнул, и его лицо снова стало безразличным. Он понял, что Питер зашёл слишком далеко, но ему было трудно принять, что мальчик действительно верит в эту свою трагедию. На его глазах Питер уже не был просто восхищённым подростком, пытающимся понять, что с ним происходит. Он стал человеком, поглощённым чем-то более важным, чем просто интерес к фотографии.

— Питер, — сказал он наконец, понижая голос, — ты сам себе усложняешь жизнь. Это всё твоя фантазия. Эта девочка на фото — она просто актриса. Она не знает, что ты чувствуешь. Она не видит твоих слабостей, твоих ошибок. Всё, что она делала, — это сыграла роль. Всё, что ты сейчас переживаешь — это твои переживания, твои проблемы, а не её.

Но Питер не мог принять эти слова. Он снова посмотрел на фотографию, вглядевшись в эти тёмные глаза, которые как будто следили за ним, в которых отражалась не только комната, но и нечто большее. Он знал, что это не просто фантазия. Он не мог забыть эти глаза.

— Ты не понимаешь, — повторил он, едва слышно. — Я не могу оторваться от этого взгляда. Мне не хватает слов, чтобы объяснить, но когда я смотрю на неё, я понимаю, что... что она ищет ответы, как будто она не понимает, что с ней произошло, но она чувствует, что я должен знать. И я не могу ей помочь! Я не могу объяснить, что я вижу! Я не могу игнорировать её взгляд, как ты хочешь!

Дженнингс посмотрел на него с той же усталостью, но теперь его глаза стали более мягкими. Он не знал, как помочь этому мальчику. Сколько бы Питер ни пытался ему объяснить, Дженнингс не мог войти в его мир. Он просто был не готов воспринимать что-то большее, чем работа, чем профессия.

— Питер... — сказал Дженнингс, немного понизив голос. — Я уже понял, что ты без памяти влюбился в эту девочку. Но пойми, она мертва, и у тебя всё равно нет шансов.

Эти слова врезались в Питера как молния, пронзив его изнутри. Он ощутил, как что-то внутри него обрывается, как пустота растекается по венам, заполняя всё. Он не мог найти слов, чтобы ответить. Просто стоял, продолжая смотреть на фотографию, словно пытаясь найти в её глазах хоть какую-то зацепку, что-то, что поможет ему поверить, что всё это не просто пустая игра воображения.

— Ты... не понимаешь, — наконец, произнёс он, голос его дрожал от волнения. — Это не просто влюблённость. Это что-то большее. Я не могу объяснить. Когда я смотрю на неё, я чувствую, что она что-то мне говорит. Что она ищет ответы. И её взгляд... Он не даёт мне покоя. Я... не могу её просто забыть!

Дженнингс прищурил глаза и подошёл ближе, посмотрев на Питера с таким выражением лица, как будто наконец-то что-то осознал.

— Хватит врать, Питер, — сказал он твёрдо, но спокойно, делая паузу. — Ты влюбился, не надо мне голову морочить.

Питер вздрогнул, как будто его ударили. Он даже не попытался скрыть смущение, которое моментально наполнило его грудь. Его пальцы нервно заскользили по краю фотографии, но взгляд оставался прикованным к Дженнингсу.

— Что? — его голос дрожал от неожиданности, а взгляд метался от фотографии к собеседнику. — Влюбился? Ты с ума сошел?

Дженнингс слегка наклонил голову, не отрывая взгляда от Питера. Его лицо выражало терпеливую беспокойность, как у человека, который давно понял, что разговор не может продолжаться без признания того, что на самом деле происходит. Он сделал ещё шаг вперёд, и в его глазах не было ни презрения, ни осуждения. Только какое-то тихое, почти сочувственное понимание.

— Да, Питер, влюбился. Ты зациклился на этом снимке. И я не говорю, что это плохо, но ты просто не можешь этого признать, — сказал Дженнингс, опуская руку на стол рядом с Питером. — Ты видишь в её глазах что-то большее, чем просто модель на фотографии. Ты видишь то, что тебе хочется видеть.

Питер стоял, не в силах что-либо ответить. Его грудь сжималась, будто внутри него разворачивалась буря. Внутренний голос не переставал кричать, что это не просто влюблённость. Но чем дольше он молчал, тем более отчаянно он пытался оправдать свои чувства. Слова Дженнингса резали, и, возможно, он был прав. Может быть, всё это действительно было просто игрой воображения, но... что-то было не так.

— Я... я не могу просто так забыть её, — наконец сказал Питер, его голос звучал глухо, как если бы он пытался держать в себе что-то важное, что не могло выйти наружу. — Она... она не просто модель. Я вижу её глазами, Дженнингс. Я не могу смотреть на неё, как на просто чужого человека, просто актрису. Она смотрит на меня, и я чувствую, что что-то не так. Она спрашивает меня, что с ней происходит. А я не могу ей ответить.

Дженнингс, стоявший теперь совсем рядом, не отрывал взгляда от Питера. В его глазах не было осуждения, лишь усталость и некоторое сожаление.

— Питер, — сказал он, делая шаг вперёд и оглядывая мальчика. — Ты смотришь на неё, потому что хочешь быть рядом с ней. Это у всех людей так. Мы привязываемся к тем, кого не можем иметь. Но сейчас твой инстинкт работает вхолостую. Ты понимаешь это? Она мертва. Её нет. И твоя боль... твоя привязанность — всё это просто пыль.

Питер вздрогнул, словно его ударили. Он стиснул кулаки, чувствуя, как в горле встаёт комок. Он пытался противостоять словам Дженнингса, но в их простоте была какая-то горькая правда. Он продолжал смотреть на фотографию, но её уже не было — теперь перед ним стояли только Дженнингс и его слова.

— Ты не понимаешь! — почти шепотом выпалил Питер, не в силах скрыть свою боль. — Я не могу её просто забыть, Дженнингс! Я не могу! Это не просто привязанность, это... что-то большее! Что-то, что я не могу объяснить.

Дженнингс молча стоял рядом, изучая Питера взглядом, в котором читалась не только терпимость, но и мягкая настоятельность. Он явно переживал за мальчика, и Питер почувствовал, как он начинает сомневаться в своём восприятии ситуации.

— Это не привязанность, Питер, — сказал Дженнингс, его голос был спокойным, но в нём появилась нотка сочувствия. — Ты просто втюрился в фото девочки, которая в твоём вкусе. Тебе нравится её образ, и всё. Ты воспринимаешь её как идеал, но это не имеет отношения к реальности. Ты влюбился в иллюзию, в образ, а не в человека.

Питер, не поднимая головы, сжал руки в кулаки. Его пальцы побелели, когда он пытался совладать с волной гнева и разочарования. Это было трудно — принять такие слова от того, кто, казалось бы, не чувствовал того, что он сам. Для Дженнингса это было всё так просто. Он был старше, опытнее, и видел мир иначе.

— Ты ошибаешься, Дженнингс, — его голос был сдержанным, но с ощутимой тяжестью. — Ты не понимаешь, ты не видел её взгляд. Это не просто фото, не просто «девочка в моём вкусе». Это нечто большее. Я... я чувствую, что она там, в этом фото. Как будто она хочет что-то сказать, что-то спросить. А я не могу ей ответить, не могу понять, что она переживает.

Дженнингс, слушая Питера, нахмурился, но не перебивал. Он знал, что разговор не будет лёгким, но всё же решил продолжить.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, — сказал он, подходя ближе, но его взгляд оставался всё таким же практичным. — Но ты должен понять: это всего лишь образ. Модель. Её взгляд — это не вопрос, это просто часть работы. Ты видишь в ней что-то большее, потому что так устроен человек. Мы часто приписываем значения вещам, которым их нет. Мы видим то, что хотим видеть.

Питер почувствовал, как его душа сжимается от этих слов. Они были правдой, но не той правдой, которой он был готов поверить. Он облизал губы и снова посмотрел на фотографию, как будто там, на этом снимке, можно было найти ответы на все его вопросы.

— Но я не могу так просто взять и забыть её, — наконец, сказал он, голос его стал тише, почти шепотом. — Я не могу просто отмахнуться от этого. Я должен понять, что с ней произошло. Я должен знать.

Дженнингс нахмурился, его лицо снова стало серьёзным. Он остановился рядом с Питером и смотрел на него так, будто пытался понять, что скрывается за этим отчаянием.

— Ты не должен ничего знать. Ты хочешь найти ответы, потому что легче зациклиться на прошлом, чем смотреть в будущее. Ты не обязан искать смысл в каждом взгляде, Питер. Не вся боль несёт за собой смысл. Иногда это просто боль, и её нужно пережить.

Питер снова взглянул на фотографию. Он чувствовал, как его сердце болит. Все эти мысли о смерти, о том, что девочка ушла, что она не сможет больше ничего сказать — всё это давило на него, как невидимая рука, которая сжимала его грудь.

— Я не могу её забыть, — сказал Питер, голос его дрожал от эмоций. — Я не могу забыть её глаза. Я не могу забыть её... как будто она что-то знала. Что-то, чего я не понимаю. И я хочу понять.

Исцеление от любви к мертвой девочке

Дженнингс посмотрел на него с тяжёлым выражением лица. Он знал, что всё это было больше, чем просто тоска по ушедшему человеку. Это было поиском себя, поиском смысла в хаосе, который оставила смерть этой девочки. Он мог бы снова сказать, что это всё всего лишь фотография, что Питер просто втюрился в образ. Но он знал, что это не помогло бы.

— Если ты не можешь её забыть, Питер, то почему бы тебе не взять у меня эту фотографию? Отдам за бесплатно. Ты думаешь, что она несёт в себе какой-то смысл. Ты хочешь держать её, смотреть на неё снова и снова, искать ответы в этом взгляде. Так почему бы тебе не забрать её? Может быть, так ты сможешь забыть, если будешь смотреть на неё на своём столе, а не только в голове.

Питер молчал. В его голове снова начали прокручиваться те самые мысли, которые он никак не мог выбросить. Он ощущал, как беспокойство растет внутри него, как тяжесть висит на груди, не давая возможности отдышаться. Но он не мог позволить себе просто взять фотографию и отдать её этому чувству пустоты. Он искал ответы — не на картинке, не в глазах этой девушки. Он искал их внутри себя.

Дженнингс, заметив молчание, снова заговорил, сдерживая раздражение, но при этом стараясь быть спокойным.

— Питер, ты меня не слышишь? Я сказал, что отдам её бесплатно. Ты хочешь её, возьми. — Он сделал паузу и добавил, с легкой насмешкой в голосе: — Это же не так, будто ты купишь её на аукционе. Ты зациклился на этом снимке, а ведь это просто работа. Модель, свет, объектив — всё.

Питер стоял перед фотографией, его взгляд был затуманен. Он почти физически ощущал, как тяжело его грудь сжимает это непреодолимое чувство, как желание взять эту фотографию в руки противоречит его внутреннему страху. Страху быть снова и снова вытянутым в ту пустоту, в тот немой вопрос в её глазах.

— Ты не понимаешь, Дженнингс... — его голос звучал почти беззвучно, едва ли мог быть услышан. Он шагнул к фотографии, но затем вдруг остановился, как если бы сам факт приближения к ней мог вызвать необратимые последствия. — Я не могу просто взять её. Я... Я не смогу держать её у себя дома.

Дженнингс, с хмурым выражением лица, не сразу понял, что именно Питер имеет в виду. Он поднял бровь, его глаза стали более проницательными, пытаясь уловить суть того, что скрывал Питер.

— Почему? — спросил он, спокойно, но с оттенком растущего недоумения. — В чём проблема? Если ты хочешь, бери. Я же сказал — бесплатно.

Питер почувствовал, как нервная дрожь опять охватывает его тело. Он пытался подобрать слова, но они не шли. Он знал, что его объяснение будет неуместным, что Дженнингс не поймёт его, но он всё равно попытался.

— Если я возьму её, — сказал он с явным усилием, — я буду каждый день, каждую минуту видеть её глаза. И... и я буду снова и снова спрашивать себя, что она хотела мне сказать. Я буду прокручивать её взгляд в голове, как в плену. Она будет там, в моей комнате, и я... я сойду с ума, Дженнингс. Я не смогу жить с этим.

Дженнингс нахмурился, внимательно слушая, но его выражение лица было скорее скептическим. Он шагнул к Питеру, похлопал его по плечу с лёгкой насмешкой.

— Ты преувеличиваешь, Питер. Она что, реально может говорить с тобой через фотографию? Ты же понимаешь, что она просто актриса. Просто модель для снимка. Это всего лишь работа, а не какой-то мистический культ. Ты себе накручиваешь. Это не такая уж большая трагедия, что она умерла. Это не меняет того, что ты видишь на снимке.

Но Питер не мог сдержать внутреннего напряжения. Его взгляд был твёрд, а голос — полон отчаяния.

— Нет, ты не понимаешь! — воскликнул он, почти закричав. — Ты не знаешь, что происходит в моей голове, когда я смотрю на неё. Это не просто фото, не просто модель. Я не могу её забыть, я не могу просто так оставить её, как ты говоришь, «работой». Я чувствую, как её взгляд пронизывает меня, и, чем больше я смотрю, тем больше она становится частью моей жизни. Я не могу взять её, потому что если я сделаю это, она станет частью меня, как болезнь. И я буду тосковать по ней, думать о ней. Как будто она живёт у меня в доме, будет следить за каждым моим шагом, задавать свои немые вопросы.

Дженнингс стоял в замешательстве, его лицо стало более серьёзным. Он, похоже, понял, что Питер действительно не шутит, но всё равно не мог полностью понять, что двигало им. Он был фотографом, и для него снимки — это просто кадры, результаты работы, которые можно выбросить, забыть и снова начать с чистого листа. Но Питер... Питер был другим.

Питер стоял у окна, его взгляд был направлен в никуда, а всё его тело было сжато в какой-то внутренней борьбе. Он чувствовал, как внутри него что-то рушится, как невыносимая тяжесть нарастающая с каждым взглядом на фотографию. Он не мог больше смотреть на неё. Не мог больше воспринимать её взгляд как что-то внешнее, чуждое. Этот снимок перестал быть просто фотографией — для него она стала живым существом. И каждое её молчаливое слово отзывалось в его голове.

И вот, когда он не выдержал, когда чувство отчаяния стало просто невыносимым, он развернулся и закрыл лицо руками. Всё его тело вдруг задрожал от рыданий, и ни одна сила в мире не могла бы его удержать. Он почувствовал, как всё внутри него вдруг разрушилось, и ему больше не хотелось сдерживаться.

Дженнингс, увидев его, не знал, что делать. Он никогда не был хорош в том, чтобы утешать, особенно когда не понимал, что именно происходит. Он подошёл к Питеру и положил руку ему на плечо, стараясь хоть как-то отвлечь его, дать почувствовать, что всё будет в порядке. Но что можно было сказать в такой момент?

— Питер... — его голос был тихим, но в нём звучала не только растерянность, но и некое сочувствие. — Я не понимаю, что с тобой происходит. Это просто фотография. Прости, я не могу тебе помочь, если ты не хочешь помочь себе сам.

Но Питер только сотрясался от слёз, не в силах ответить. Всё его существо было заполнено этой тоской, этим осознанием того, что он не может вернуть её, не может ответить на её немой вопрос. С каждым моментом его боль усиливалась, и его сознание ускользало всё дальше от реальности, оставляя его с этим пустым, бессмысленным вопросом, на который он не знал ответа.

— Она мертва, Дженнингс... — выдохнул Питер, прерывая свой плач. — Она мертва, и я не могу... не могу ей помочь... не могу ничего сделать! Но её глаза... её глаза... они ищут ответа. И я не могу просто так уйти от этого. Я не могу забыть её! Как я могу забыть её, если она смотрит на меня? Если она спрашивает меня?!

Дженнингс стоял рядом, чувствуя, как его беспомощность начинает растекаться по всему телу. Он всё пытался найти правильные слова, чтобы помочь Питеру. Но что мог сказать человек, который не испытывал такой боли? Он был фотографом, а Питер — просто ребёнком, который запутался в своей голове, в своём восприятии этой фотографии.

— Питер, — мягко повторил он, — так ты возьмёшь её фото к себе или нет?

Питер не ответил сразу. Его тело продолжало дрожать от слёз, а его взгляд всё ещё не отрывался от фотографии. Он как будто искал в этих глазах ответ, как если бы сам снимок мог ему что-то сказать. Он сжал кулаки, как если бы хотел держать себя в руках, но слёзы продолжали литься, несмотря на его усилия.

— Нет... — наконец прошептал Питер, его голос был почти неслышным.

Он поднял глаза к Дженнингсу, и в них была такая боль, что тот на мгновение застыл.

— Почему? — Дженнингс был удивлён и обеспокоен, но старался не показывать этого. — Почему ты не можешь взять её?

Питер продолжал смотреть на фотографию, его губы дрожали, а грудь вздымалась от тяжёлых вздохов. Он не знал, как объяснить. В его голове не было чёткого ответа. Боль и страх слились в нечто невыносимое.

— Потому что... — Питер с трудом продолжил. — Если я возьму её, то она будет всегда со мной. И я буду смотреть на неё снова и снова... И каждый раз будет казаться, что она спрашивает меня, что с ней произошло. А я не смогу ответить. И это будет как тень, которая не отпустит меня.

Дженнингс почувствовал, как тяжело дышит Питер. Он не знал, что сказать. Его опыт, его профессиональный взгляд на вещи не мог помочь здесь. Он был фотографом, а Питер — человеком, который переживал что-то глубокое и личное. И этот снимок стал для него чем-то гораздо большим, чем просто изображение.

— Ты думаешь, что если возьмёшь её, она останется с тобой навсегда? — сказал Дженнингс, всё ещё пытаясь понять, что происходит в голове мальчика. — Но ты должен понять, что она не жива. Это всего лишь изображение. Тебе нужно отпустить её, Питер.

Питер резко отвернулся от фото, не в силах смотреть на него больше. Он почувствовал, как его грудь снова сжалась от боли, от осознания того, что не может избавиться от этого образа, который стал частью его жизни. Он ощущал, как её молчаливый взгляд проникал в него, и с каждым моментом он чувствовал, что не может ни отойти, ни оставить её. Это было мучительно, как если бы часть его самой души была привязана к этому снимку.

— Я не могу, Дженнингс. Я не могу просто так отпустить её. Я не могу быть просто обычным зрителем, который смотрит на фотографию и забывает о ней. Это невозможно. Я не могу это сделать.

Дженнингс сделал шаг вперёд, положил руку на плечо Питера, пытаясь как-то успокоить его.

— Ты не обязан быть её другом, Питер. Ты не обязан спасать её. Ты не можешь вернуть её. Ты должен забыть её. Или тебе это так трудно? — повторил Дженнингс, его голос был тихим, но твердым, и в нём слышалась не только забота, но и раздражение.

Питер почувствовал, как эти слова, как бы они ни были сказаны, пробудили в нём нечто глубоко скрытое. Весь его мир в этот момент как будто перестал существовать. Весь тот ужас и страх, который он испытывал, казались почти абсурдными, но они не отпускали его. Он стоял перед Дженнингсом, который говорил с ним как с нормальным человеком, но в голове Питера царил хаос.

— Я... не могу, Дженнингс, — прошептал он, не поднимая головы. Его голос звучал как исповедь, полная бессилия. — Я не могу её забыть. Ты не понимаешь, как это... как это тяжело. Это не просто фотография. Это не просто снимок. Это часть меня теперь. Она — как тень в моей голове, и каждый раз, когда я думаю о ней, я ощущаю, что... что я должен что-то сделать. Я должен ответить на её вопрос. А я не могу, и это убивает меня.

Дженнингс стоял неподвижно, внимательно слушая, и его выражение лица постепенно смягчилось. Он уже знал, что Питер переживает что-то намного большее, чем просто увлечение фотографией. Но что он мог сделать? Он был фотографом, и его мир всегда был чётким и расчётливым. Люди, модели, сцены — всё это было частью работы. Но Питер был другим. Он был человеком, который не мог отпустить свой эмоциональный груз.

— Я понимаю, что тебе тяжело, — сказал Дженнингс наконец, его голос стал мягче, но всё ещё сдержанным. — Но ты должен понять одну вещь, Питер. Ты не можешь спасать всех. И, тем более, ты не можешь спасать её. Она не нуждается в твоём спасении. Она... уже не здесь.

Питер резко поднял голову, и в его глазах сверкнуло что-то странное — смесь гнева и отчаяния.

— Я не хочу её спасать, Дженнингс, — сказал Питер, его голос стал яростным, почти крикливым, что звучало совсем не вяжущимся с его возрастом.

Он сжал кулаки, стоя, как будто готовый вот-вот вырваться наружу, его взгляд был напряжённым и решительным.

Дженнингс, прищурив глаза, наблюдал за ним с нарастающим беспокойством. Его лицо оставалось спокойным, но слова Питера сильно задели его, ведь, несмотря на всю его практичность, он не мог понять, что именно двигало этим мальчиком. Внутренний конфликт Питера не укладывался в привычные рамки, и Дженнингс почувствовал себя беспомощным перед этой бурей эмоций.

— Что ты хочешь тогда, Питер? — спросил он тихо, но его голос был холодным, с оттенком раздражения. — Ты говоришь, что не хочешь её спасать, но что тогда ты хочешь? Что ты ожидаешь от этой фотографии? Зачем тебе всё это?

Питер стоял, не двигаясь, его взгляд был прикован к фотографии на стене. Он не мог оторвать глаз от этого снимка — девочка на обложке фильма, с этим странным, невинным, но в то же время тревожным взглядом. И чем дольше он на неё смотрел, тем больше чувствовал, как его внутренняя борьба накаляется, как вопрос, который она, казалось, задаёт, требует ответа. Но что это за вопрос? Почему он чувствует, что должен найти на него ответ?

Он выдохнул, почти с сожалением. Питер уже не плакал, но его лицо оставалось напряжённым и бледным, как будто все силы ушли в это молчание, которое тянуло за собой всё больше вопросов.

— Я... я не знаю, — сказал он, его голос стал тихим, неуверенным. Он опустил глаза и отвёл взгляд от фотографии. — Я не могу объяснить. Я не могу просто взять и забыть её, как ты говоришь. Я не могу просто оставить её здесь, на этом фото, и уйти. Мне кажется, что если я это сделаю, то... я потеряю что-то важное. Я не могу понять, что это, но оно есть, Дженнингс. Я не могу объяснить, что я чувствую.

Дженнингс встал рядом, посмотрел на Питера с неким сочувствием, но также с небольшим разочарованием. Он по-прежнему не мог понять, что мальчик хочет от этой ситуации. Дженнингс привык к тому, что вещи имеют свою чёткую границу, свою ясность. В его мире всё было чётко: сцена, камера, свет, модель. Всё, что было за пределами этого, казалось лишним.

— Ты пытаешься найти смысл там, где его нет, Питер, — сказал он с лёгкой усталостью. — Это просто фото. Просто девочка. Просто работа. Ты её не знаешь, ты не был с ней. Ты не можешь ожидать, что это фото даст тебе ответ на что-то важное в твоей жизни. Ты не должен этого делать.

Питер покачал головой, как если бы он не слышал слов Дженнингса, как если бы его разум был уже слишком далеко от того, что говорил взрослый. Он снова взглянул на фотографию и снова ощутил, как сердце сжалось. В её глазах была тишина, но эта тишина кричала, и Питер не мог её игнорировать.

— Я не знаю, Дженнингс, — сказал он тихо, всё ещё не отрывая взгляда от фотографии. — Я не могу просто так отпустить это. Она как... как часть меня теперь. Я не знаю, почему, но когда я смотрю на неё, я чувствую, что её глаза говорят мне что-то важное. Она как... как бы ищет ответ, а я не могу ей его дать. Я не могу забыть её, как бы я ни пытался.

Дженнингс вздохнул, почувствовав, как его терпение начинает иссякать. Он был фотографом, и в его мире была чёткость. Снимок — это просто снимок. Он не мог понять, как эта фотография могла так сильно зацепить Питера. Но, видимо, это было не просто. Это было не просто увлечение. Это было что-то большее.

— Питер, ты сам себе создаёшь проблему, — сказал Дженнингс, его голос мягкий, но твёрдый. Он подошёл ближе, почти стоя рядом с мальчиком, но не дотрагиваясь. — Ты придаёшь этим глазам смысл, которого там нет. Это не более чем фотография. Ты просто не можешь справиться с тем, что ты не можешь быть с ней, держать её за руку, говорить с нею о пустяках и смеяться с нею над глупостями жизни.

Питер резко повернулся к Дженнингсу. Его лицо было напряжённым, и в глазах читалась боль, как если бы эти слова разрывали его изнутри. Он не мог найти слов, чтобы ответить, потому что сам не знал, что он чувствует. Все эти эмоции, что бушевали в его груди, не укладывались в простые фразы, и ему казалось, что Дженнингс никогда не поймёт.

— Ты не понимаешь, — произнёс он наконец, срываясь на полушёпот, как будто боясь, что его слова могут быть услышаны кем-то ещё. — Ты не понимаешь, что я чувствую, Дженнингс. Это не просто фотография. Это не просто девочка на картинке. Она... она как будто живая. Она... она меня видит. И я не могу просто взять и забыть её. Не могу, понимаешь?

Дженнингс в ответ глубоко вздохнул. Он понимал, что слова Питера исходят не из простого увлечения. Он знал, что перед ним стоит человек, который переживает внутренний кризис. Дженнингс всегда смотрел на вещи рационально, упорядоченно, а здесь всё было запутано, хаотично. Он пытался найти какое-то простое решение, но оно не приходило.

— Ты на самом деле думаешь, что она живёт на этом фото? — спросил Дженнингс, его голос стал мягче, почти сочувствующим. Он наклонился чуть ближе, как будто пытаясь понять, что происходит с этим мальчиком. — Питер, ты должен понять. Это всего лишь образ, это всё искусство. Ты не можешь перенести свои эмоции на картинку. Она не может тебя видеть, не может тебя понять, не может тебе ответить. Ты не можешь разговаривать с ней, потому что её нет. Ты понимаешь это?

Питер отвернулся, стараясь скрыть слёзы, которые, казалось, никак не желали успокаиваться. Он не мог себе позволить быть слабым, не мог показать Дженнингсу, как тяжело ему это даётся. Но когда его взгляд снова упал на фотографию девочки, всё внутри него болезненно сжалось, как будто каждый уголок души просил освобождения.

Тогда Дженнингс вдруг, словно из пустого места, начал говорить с ядовитым оттенком в голосе, который Питер не мог не заметить.

— О, ну конечно, — сказал он с улыбкой, которая не имела ничего общего с теплотой. — Видимо, настоящие девочки не хотят быть с тобой, да? Вот и ищешь ты свою любовь на фотографиях мёртвых моделей. Это же гораздо проще, правда? Там нет отказов, нет разочарований, никакой боли.

Питер резко поднял голову, глаза, полные слёз, метнули в сторону Дженнингса взгляд, который можно было бы назвать смертельным, если бы не то, что в нём было больше горечи, чем злости.

— Ты... ты чего, совсем с ума сошел? — его голос дрожал, но он сдерживал себя, борясь с каждым словом, которое, казалось, было выпущено сквозь стиснутые зубы. — Ты не понимаешь! Это не то, что ты думаешь!

Дженнингс не отводил взгляда, а его губы растянулись в ехидной усмешке.

— Да ладно, не оправдывайся, Питер, — произнёс он с сарказмом и сузив глаза. — Я знаю, что ты хочешь быть с девочками, но они с тобой быть не хотят. Вот ты и ищешь свой идеал среди фотографий... и мертвецов.

Питер вздрогнул, как от удара. Эти слова будто бы разорвали невидимую оболочку, что он с таким трудом выстраивал вокруг себя. Он поднял глаза, и в них отразилась не только боль, но и обида.

— Ты не понимаешь, Дженнингс, — прошептал он, стиснув челюсти. — Это не про идеал. Ты не видишь, что на самом деле происходит. Я не ищу её ради идеала. Я не хочу просто быть с ней. Я... я не знаю, что я хочу. Но я не могу её отпустить!

Он сделал шаг к фотографии, но опять застыл на месте, как если бы сам этот снимок был преградой, не дающей ему двигаться дальше. Он поднял руку, но так и не коснулся бумаги, а вместо этого снова вернулся к пустому взгляду, устремлённому в пространство.

Дженнингс наблюдал за ним, сдерживая какое-то раздражение, но его лицо всё больше наполнялось состраданием. Он сделал шаг вперёд и, сложив руки на груди, сказал с явным оттенком жалости:

— Ты сам себе втираешь какие-то идеи, Питер, — продолжал Дженнингс, его голос был всё более раздражённым. — Смотри, ты можешь найти кого-то настоящего, если будешь просто открытым. Ты живой человек. И эта девочка мертва. Понимаешь? Она уже не вернётся. А ты стоишь перед её снимком и пудришь мне мозги, когда мне вообще-то работать надо.

Питер почувствовал, как слова Дженнингса пробивают его, но он не мог отреагировать. Он хотел ответить, но его голос застревал в горле, как будто сам воздух становился тяжёлым и непреодолимым. Он перевёл взгляд на фотографию — на те глаза, которые казались такими живыми, такими полными какого-то недосказанного смысла. Он попытался понять, что же его так держит, но не мог.

— Ты не понимаешь, Дженнингс, — тихо сказал он, почти шепотом, глядя на фото. — Я не могу просто так взять и забыть. Когда я смотрю на неё... я чувствую, как её взгляд проникал в меня. Я не могу просто поверить, что её больше нет. Я не могу просто забыть, как она смотрела на меня. Как она спрашивала меня о чём-то важном, что я не мог понять.

Дженнингс, очевидно, устал от всей этой ситуации. Он сделал шаг вперёд и, посмотрев на Питера с отчаянным выражением, вздохнул.

— Ты по-настоящему в это веришь, Питер? Ты думаешь, что её глаза говорят тебе что-то большее, чем просто то, что они хотели показать на обложке? Ты создал себе целую историю. Ты видишь её как живую, но на самом деле она просто изображена на фотографии. Она не может задавать тебе вопросы, потому что она мертва. Ты сам себе придумал всё это.

Питер почувствовал, как его внутренняя борьба снова накатывает, как тревога сжала его грудь. Он сжал кулаки, пытаясь удержать себя, но не смог удержаться от слов:

— Она... она запала мне в душу, Дженнингс. Я не могу... не могу просто так забыть её. Она... она важна для меня, ты не понимаешь!

Дженнингс, стоявший напротив, покачал головой, его лицо исказилось от усталости и раздражения.

— Да ты что, с ума сошел, Питер? Сколько можно слушать эти глупости?! Мне надоело это! Ты вбил себе в голову какую-то хрень, но хватит уже. Понимаешь? Хватит! — он сделал резкий шаг вперёд, не давая Питеру ни шанса продолжить.

С этими словами Дженнингс сорвал фотографию с стены, не обращая внимания на реакцию мальчика. Он дернул её так сильно, что рамка едва не вылетела из рук. Его жест был быстрым и решительным, будто ему нужно было избавиться от всего этого как можно скорее. Фотография была уже в его руках, и он с силой сунул её Питеру.

— Возьми её, раз она так важна для тебя! — сказал Дженнингс, его голос был обрывающимся от раздражения. — Может, тогда ты успокоишься, если будешь держать эту чёртову картинку у себя!

Питер замер. В его глазах отразилась паника. Он не хотел брать фотографию, но не мог отвести взгляда от изображения девочки. Когда Дженнингс сунул фото ему в руки, его тело словно застывало, не зная, как реагировать. Он не мог понять, что чувствует. Что-то в его груди сжалось, и он интуитивно отступил назад.

Его руки, казалось, не слушались его, и фотография, как неведомая бомба, выскользнула из его пальцев. Она тихо ударила о деревянное покрытие, и Питер замер. Он не двигался, не пытался поднять её. Всё его тело словно окаменело в этот момент, и взгляд устремился не на саму фотографию, а на пустоту, которая внезапно открылась перед ним.

Когда фото перевернулось и показала свою вторую сторону — чистую белизну без изображений, без лиц, без глаз девочки — Питер почувствовал, как его напряжение постепенно уходит. Что-то в этом простом, безжизненном фоне привнесло в его душу странное успокоение, будто весь этот мир с фотографией стал вдруг неважным, а его собственные страхи и переживания потеряли смысл.

Он остался стоять, смотря на пустую белую поверхность, его дыхание замедлилось. Слова Дженнингса, его упрёки и просьбы исчезли на фоне этого ощущения. На какое-то мгновение Питер ощутил, как исчезает внутренний шум, и мир становится каким-то простым, понятным, как будто всё вдруг встало на свои места.

Дженнингс молча стоял, наблюдая за Питером, который не мог оторвать взгляда от того, как фотография лежала на полу белой стороной вверх. Со стороны это выглядело странно — мальчик будто ощущал какое-то невидимое бремя, которое в одно мгновение исчезло. Постепенно, как туман, с его лица стали исчезать напряжение и тревога. Раньше он смотрел на изображение девочки, как будто она была живым существом, смотрящим на него, задающим вопросы. Но сейчас что-то изменилось. Он не видел больше тех глаз, не чувствовал того немого вопроса.

Питер стоял, как будто освобождаясь от тяжести, которая терзала его, когда он пытался разобраться в этом изображении, в своих чувствах, в том, что оставалась в нём эта девочка, несмотря на её смерть. И теперь, глядя на пустую белую сторону фотографии, мальчик словно почувствовал, что больше не обязан отвечать на вопросы, которые сам себе придумал. Она больше не следила за ним, не требовала ничего от него.

Дженнингс увидел это изменение в Питере — незначительное, но очень важное. Лицо мальчика разгладилось, выражение стало более спокойным, и теперь в нём было что-то вроде облегчения. Это было как освобождение. Он больше не был связан с тем, что происходило на фотографии. И даже не с самим образом девочки. Он понял, что её больше нет, и этот момент стал для него, по сути, финалом какой-то боли, которая висела в его душе.

Дженнингс понял, что с этим шагом Питер что-то осознал. Мальчик был готов отпустить, и это было важно. Боль, тревога и все те мрачные мысли, что сопровождали его до сих пор, как будто начали исчезать, растворяясь в этом пустом, чистом пространстве. В этом было что-то терапевтическое, как если бы Питер вдруг нашёл способ вернуться к себе и отпустить всё то, что держало его на месте.

Он не стал вмешиваться в это освобождение. Просто молча опустился на колени, не спеша, как будто уважая момент. Он поднял фотографию с пола, и, несмотря на всю тяжесть ситуации, сделал это с осторожностью, будто она всё ещё могла причинить боль. Мальчик стоял рядом, не смотрел на него, не вмешивался в процесс.

Как только фотография исчезла в ящике стола, в комнате воцарилась такая тишина, словно только что бросили последний ком земли на гроб усопшего. Воздух казался более лёгким, как если бы из комнаты ушло что-то тяжёлое, что долгие дни и ночи висело над ними. Питер стоял, не двигаясь, будто пытаясь осознать, что произошло. Тревога, что он не мог распознать раньше, теперь утихла, и на её место пришла пустота, но пустота не была такой мучительной. Это было облегчение, как после долгого, тяжёлого кашля, когда воздух снова кажется свежим.

Питер стоял у стола, смотря в его пустое пространство, и чувствовал, как его грудь наполняется воздухом. Он тихо шептал:

— Мне полегчало...

Слова вырвались сами собой, неосознанно. Он сам был удивлён их искренностью. Он повернулся к Дженнингсу, и в его глазах уже не было того прежнего ужаса, который ещё недавно терзал его. Он видел, как фотограф, стоя у окна, прислушивается к тишине, будто и он сам ощущал, как пустота в комнате немного сгладилась.

— Ты действительно чувствуешь себя лучше? — спросил Дженнингс, его голос был тихим, но в нём чувствовалась некая осторожность.

Он не знал, как это всё скажется на Питере, но это был важный момент. Мальчик всё ещё был слишком молчалив, и Дженнингс не хотел нарушить его размышления.

Питер, не спеша, кивнул, но это было не просто согласие. Это было утверждение, как если бы он сам только что понял, что находит путь назад к себе, что-то в его жизни, наконец, перестало быть искажённым, запутанным и лишённым смысла.

— Да... — снова прошептал Питер, не глядя на Дженнингса. — Я... больше не чувствую её. Она... ушла.

Он мог бы продолжить, но слова не приходили. В какой-то момент он понял, что уже не нужно больше объяснять. Не нужно было искать оправдания или вешать ярлыки на свои чувства. Всё было слишком сложно и слишком простое одновременно.

Дженнингс подошёл к нему и положил руку на плечо. Это был жест поддержки, без лишних слов. Он знал, что Питер только что прошёл через что-то болезненное, что, возможно, ему ещё предстоит справиться с последствиями. Но сейчас, в этой комнате, на этом этапе, был просто момент тишины. Момент, когда всё уже не так громко, не так страшно.

— Я рад, что тебе полегчало, Питер, — сказал Дженнингс, сдержанно, но с добротой в голосе. — Это реально нездоровая тема.

Питер, продолжая стоять у стола, не сразу ответил. Он чувствовал, что в этот момент нужно больше времени, чтобы переварить всё, что случилось, и понять, как ему теперь быть. Дженнингс наблюдал за ним, но не вмешивался, зная, что Питеру нужно время.

— Знаешь, — наконец сказал Питер, не поворачиваясь к Дженнингсу, — я не знал, что меня так сильно зацепит это фото. В начале я просто увидел красивую девочку на стене. Но потом...

Дженнингс молча ждал, не перебивая. Питер продолжал стоять, его спина была слегка согнута, и он держал руки в карманах, будто пытался удержать что-то, что могло вырваться наружу.

— Я не знаю, что со мной произошло, — продолжил Питер, его голос дрожал, но он всё равно говорил. — Это как... как если бы я вдруг встретил свою любовь.

Дженнингс молча стоял, наблюдая за Питером. Он знал, что мальчик переживает что-то глубокое, но он не знал, как именно это объяснить. Время от времени он видел людей, которые терялись в своих чувствах, как Питер сейчас. Но этот случай был особенным, и, хотя Дженнингс видел такое не впервые, это всё равно беспокоило его.

— Ты уверен, что это любовь, Питер? — наконец, спросил он, его голос был тихим, но решительным. — Ты уверен, что это то, что ты чувствуешь? Потому что любовь... она не бывает в картинках. Она бывает в реальной жизни, между живыми людьми.

Питер вздрогнул, но не стал отвечать сразу. Он почувствовал, как его грудь сжимается, а мысли хаотично бегут в разные стороны, как неуправляемый поток воды.

— Не знаю, — тихо сказал он, оглядываясь на пустую стену. — Мне просто казалось, что я увидел её... что она была там, и мне не было одиноко. А потом, когда я смотрел на фото... мне казалось, что я вдруг понял, что она может быть моей. Или хотя бы частью чего-то... реального.

Дженнингс нахмурился. Его опыт подсказывал ему, что Питер переживал нечто более глубокое, чем просто одержимость фотографией. Это было что-то, что вытягивало его изнутри, как будто он пытался заполнить пустоту чем-то, что не могло быть заполнено. Но как объяснить это самому себе? Как помочь этому мальчику разобраться в его чувствах?

Дэмьен Торн убивает Питера

— Слушай, Питер, — сказал Дженнингс, подходя к нему чуть ближе, — я понимаю, что ты переживаешь. Ты хочешь любить, и быть любимым тоже, но не ищи любви средь мёртвых, уж поверь!

Эти слова вызвали улыбку на лице Питера. Он поднял взгляд, в котором впервые за долгое время промелькнуло что-то, напоминающее лёгкое облегчение.

— Ты что, — сказал Питер с усмешкой. — Ты начинаешь говорить как Шекспир! Всё это про любовь, мёртвых и живых... как будто ты сам только что со сцены сошёл.

Дженнингс фыркнул, но в его глазах мелькнула искорка доброжелательности.

— Ну, если хочешь, могу ещё пару строк добавить, — сказал он, поджимая губы, как будто размышляя. — Например, что шепчет тень, когда свет угасает? Или что-то в этом духе.

Питер засмеялся, и это был первый искренний смех, который он издал за долгое время. Это звучало не как громкий, навязчивый смех, а скорее как освобождение — будто напряжение, которое сжало его грудь, наконец-то отпустило.

— Ты что, издеваешься? — спросил он, смеясь. — Это точно Шекспир, только без костюма и перчаток.

— О, я не настолько хорош, чтобы шутить как Шекспир, — ответил Дженнингс с ухмылкой. — Но, если ты настаиваешь, могу попытаться дать тебе пару жизненных уроков. Просто помни: они из реальной жизни, а не из пьес.

Питер закрыл глаза, ещё немного смеясь, но уже с облегчением, чувствуя, как напряжение, которое держало его в железных тисках так долго, постепенно отступает. В этом смехе была не просто радость — это было освобождение, как будто с его плеч сбросили тяжёлую ношу, которую он не осознавал, насколько долго нес. Дженнингс стоял рядом, с лёгким недоумением, но тоже не мог не заметить, как стало легче в комнате, как сам воздух стал мягче.

Тем не менее, его взгляд невольно скользнул к ящику стола, в который он упрятал фотографию девочки. Этот ящик был теперь закрыт, но в голове Дженнингса всё равно крутился тот момент, когда он сам повесил фото на стену. Он припомнил, как несколько недель назад в спешке подобрал эту фотографию, привлёкшую его внимание необычной красотой, и решил, что будет хорошо, если она украсит его студию. Никто не мог бы подумать, что этот снимок окажется источником таких переживаний для мальчика.

— Как я мог быть таким глупым? — думал Дженнингс, проклиная себя за своё легкомыслие.

Он наблюдал, как Питер продолжает стоять у окна, немного приобняв себя руками, будто этот мир за стеклом теперь казался ему чем-то гораздо более реальным и ощутимым, чем всё, что было до этого. Дженнингс чувствовал, что виноват перед ним. Он сам выставил этот снимок, и вот теперь мальчик, вместо того чтобы встретить светлый день, попал под влияние какой-то мёртвой девочки, ставшей для него чем-то гораздо большим, чем просто изображение на картинке.

— Ты что, Дженнингс? — вдруг сказал Питер, как бы услышав его мысли. Он повернулся, на его лице появилась лёгкая улыбка, но в глазах всё равно оставалась некая задумчивость. — Ты что-то задумал? Ты меня опять пугаешь своим молчанием.

Дженнингс немного вздрогнул и, качнув головой, подошёл к столу. Он снова открыл ящик и достал фотографию. Мальчик заметил, как его руки слегка дрожат, когда он кладёт снимок в ящик. Закрывая его, Дженнингс тяжело вздохнул.

— Я просто... — начал он, подбирая слова. — Ты знаешь, Питер, я виню себя за то, что повесил это фото на виду. Ты был слишком близко, и оно на тебя воздействовало. А я даже не подумал, что это может повлиять на тебя так сильно.

Питер посмотрел на него, с удивлением и какой-то лёгкой ироничной добротой.

— Всё в порядке, Дженнингс. Я сам виноват. Это я позволил этому фото войти в мою голову. Это ведь всего лишь картинка.

Питер посмотрел на Дженнингса с лёгкой улыбкой, будто освобождаясь от чего-то невидимого. Он почувствовал, как наконец отпускает весь этот груз, который в последнее время давил на его плечи. Он знал, что не стоит делать из ничего такую трагедию, но, признавая это, он ощущал одновременно облегчение и стыд.

Дженнингс утвердительно кивнул, его лицо постепенно смягчалось. Он знал, что Питер только что совершил важный шаг.

— Ты прав, — сказал Дженнингс с небольшой улыбкой. — Я рад, что ты это понял. Ты оказался запертым в этом замкнутом круге, но теперь, наконец, снова смотришь на вещи с ясной головой. Это не больше чем картинка, Питер. И все твои переживания из-за неё — это пустая трата энергии. Ты ведь не хочешь потратить всю свою жизнь на привязанности к мёртвым вещам.

Питер тихо вздохнул, и в его голосе была нотка осознания.

— Нет, не хочу. Это всё было глупо. И спасибо тебе, Дженнингс, за то, что ты спрятал фото. Ты помог мне увидеть это. Без тебя я, наверное, так и не понял бы, как глупо себя веду.

Дженнингс смотрел на мальчика с теплотой и пониманием. Он знал, что для Питера это был не просто шаг вперёд — это был момент пробуждения. И хотя сам Дженнингс не считал себя великим психологом или мудрым наставником, он радовался, что мог быть рядом в такой момент, когда Питер наконец понял, как важно уметь отпускать.

— Ты сам сделал этот шаг, Питер, — ответил Дженнингс. — Я лишь указал тебе путь. А ты, ты сам решил двигаться в нужном направлении. Важно понимать, что мы не можем жить, зациклившись на прошлом. Всё меняется. И мы должны уметь адаптироваться, двигаться вперёд.

Питер кивнул, чувствуя, как в его груди освобождается место для новых мыслей, новых решений. Он больше не чувствовал этого тяжёлого чувства вины, которое преследовало его, как тень, после того, как он начал одержимо смотреть на фотографию. Он всё ещё помнил лицо той девочки, её глаза, но теперь это было просто изображение, а не что-то, что должно было диктовать его жизнь.

— Спасибо, Дженнингс, — снова сказал он, но теперь в его голосе звучала уверенность. — Я долго не мог понять, почему я так переживал. Это всё действительно было не важно. Я так сильно зациклился на одной вещи, что потерял из виду всё остальное. Но теперь я вижу, что мир гораздо больше, чем это. Спасибо, что напомнил мне об этом.

Дженнингс улыбнулся, хотя в его глазах было что-то, что мог бы понять только тот, кто сам пережил что-то похожее.

— Не за что, Питер, — сказал он с лёгкой улыбкой. — С глаз долой, из сердца вон, как говорят русские. Стоило мне спрятать это фото, как ты тотчас забыл о нём. Всё окей!

Питер посмотрел на него, и в глазах его была благодарность. Это был момент истины, когда всё вдруг стало на свои места. Он почувствовал, что смог сделать шаг назад, выйти из тумана, который сам же себе и создал. И если бы не Дженнингс, возможно, он бы продолжал терзать себя понапрасну.

— Ты знаешь, — сказал Питер, обращаясь к Дженнингсу, — я, наверное, просто редко смотрю на фотографии в принципе. Я же, как ты знаешь, больше книги читаю, а кино, комиксы — это не моё. Вот с непривычки и зациклился на первом попавшемся фото.

Дженнингс смехнулся, стараясь скрыть лёгкое раздражение.

— Ты правда не понимаешь, как это работает, да? Ты как лейтенант из старого фильма, который весь в себе, а мир вокруг него — это просто фон.

Питер усмехнулся в ответ, но, похоже, был готов воспринимать эти слова более философски.

— Фотография — это просто картинка, — продолжал Дженнингс. — Но когда ты на ней зацикливаешься, когда смотришь на неё неотрывно, она начинает захватывать твоё внимание, накручивать твою фантазию. Это как ловушка. Ты вместо того, чтобы жить, начинаешь застревать в каком-то воспоминании.

Питер кивнул. Это звучало логично. Он заметил, как слова Дженнингса всё больше открывали для него свою истину.

— Да, наверное, ты прав, — сказал он с лёгкой усмешкой. — Просто из-за того, что не привык к таким вещам. К тому, чтобы рассматривать что-то одно так долго. Я обычно в книги погружаюсь, и это меня полностью захватывает. А тут... фото. Просто картинка, как ты сказал.

Дженнингс задумчиво посмотрел вдаль. Он немного помолчал, прежде чем ответить.

— Книги дают тебе представление о мире. Но ты сам выбираешь, во что вникнуть. Фото же... фото захватывает тебя с одного взгляда, и ты не можешь оторваться, пока не осознаешь, что оно тебе больше не нужно.

Питер задумчиво слушал Дженнингса, пытаясь переварить его слова. Он чувствовал, как постепенно освобождается от тех тягостных мыслей, что до этого держали его в плену. Но на этот раз что-то в его душе поменялось. Он отвёл взгляд от стола, где лежал ящик с фотографией, и посмотрел в окно.

— Книги дают тебе представление о мире... — повторил он про себя слова Дженнингса. — Но фото... фото захватывает с одного взгляда.

Его взгляд задержался на старых зданиях во дворе, на которых отражались тусклые лучи солнца. И вот, неожиданно для себя, он сказал:

— Дженнингс, а можно я попробую ещё раз? На этот раз, не как зритель, а как участник. Ты не против, если я попробую попасть на фотосессию?

Дженнингс, который в этот момент стоял у стола, расправляя бумаги, поднял голову. В его глазах мелькнула искорка удивления, но он не сказал ни слова, лишь некоторое время молча наблюдал за Питером. Видимо, он думал, что это было бы полезно для мальчика, дать ему шанс увидеть фотографию с другой стороны.

— Скажем так, — начал он, — у меня как раз на час дня записан один господин. Если хочешь, я могу тебе разрешить посмотреть, как проходит настоящая фотосессия. Только не жди, что это будет что-то особенное.

Питер, почувствовав лёгкое облегчение, сразу встал с места и подскочил к двери. Это было неожиданное предложение, и он был готов его принять. Его глаза загорелись интересом.

— Правда? То есть я смогу посмотреть, как ты снимаешь?

Дженнингс кивнул и, сжав пальцы, проверил время на старом, поцарапанном часах. У него не было времени, чтобы объяснять Питеру все детали, но он почувствовал, что это шанс для мальчика отвлечься и увидеть другую сторону фотографии — ту, которая оставляет след в жизни людей, а не мучает память.

— Да, — сказал Дженнингс, поднимаясь с кресла и направляясь к зеркалу, чтобы поправить галстук. — Пойдём со мной, если тебе интересно. Я должен провести несколько снимков для клиента, но ты можешь наблюдать. Только не вмешивайся, сиди тихо.

Питер кивнул, его глаза вспыхнули интересом. Он был рад, что теперь может не только смотреть, но и участвовать в процессе, хотя бы как наблюдатель. Он последовал за Дженнингсом, и они прошли через небольшое помещение, полное различных фотоаппаратов, старинных рамок и пленок. Атмосфера была слегка застоявшейся, словно здесь время остановилось. Питер, оглядываясь, замечал фотографии, висящие на стенах. Он мог бы часами рассматривать их, но сейчас был сосредоточен на том, что происходило перед ним.

— Это здесь? — спросил он, когда они вошли в комнату для съемок. Внутри было тускло, освещённое несколькими мощными софтбоксами и лампами, направленными на человекоподобный силуэт. В углу стояла старая камера с длинным объективом и штативом, готовая к действию.

Дженнингс кивнул и начал расставлять оборудование.

— Да, здесь. Это моя рабочая студия. Печально, что она такая маленькая, но тут все необходимое есть. Иногда приходится снимать и в таких условиях.

Питер с интересом наблюдал за каждым движением Дженнингса. Фотограф с точностью настраивал свет, поворачивал камеры, менял углы и тестировал разные фоны. Он был в своей стихии, уверенный и собранный, будто бы знал, как каждый кадр должен выглядеть ещё до того, как нажмёт кнопку. Питер не мог оторвать взгляда, поражённый тем, как много работы стоит за каждым снимком, и насколько сложен сам процесс создания того, что в итоге может показаться простым и естественным. Все, что он знал о фотографии раньше, — это поверхностное восприятие: просто момент, зафиксированный на пленке. Но вот теперь, глядя на Дженнингса, он начал понимать, что за каждым таким моментом стоит нечто большее.

Питер подошёл ближе, тихо и с интересом наблюдая, как фотограф поправляет фокус и освещает объект, даже если в комнате ещё ничего не было готово. Всё выглядело таким продуманным, что Питер задал себе вопрос, почему он раньше не задумывался о всей этой подготовке.

Вдруг телефон Дженнингса завибрировал. Он быстро достал его из кармана и нажал на кнопку ответа.

— Да, слушаю. — Голос Дженнингса был строгим и сдержанным, как всегда, когда он разговаривал с клиентами или по рабочим вопросам.

Питер не стал перебивать, предпочтя остаться в тени и сосредоточиться на происходящем вокруг. Он мог лишь слышать кусочки разговора, где Дженнингс подтверждал время встречи, отвечал на вопросы и улаживал последние детали.

— Хорошо, будет через 15 минут, — сказал Дженнингс в ответ на какой-то вопрос. — Ожидаю. До скорого.

После того как он завершил разговор, Питер заметил, как профессионально тот вернулся к своим подготовительным действиям. Дженнингс положил телефон на стол и повернулся к Питеру.

— Клиент подъедет через несколько минут. Ты останешься здесь, чтобы понаблюдать за съёмкой, если хочешь. — Он взглянул на Питера с легкой улыбкой. — Но не пытайся вмешиваться, ладно? Это важная работа, и тебе стоит просто наблюдать.

Питер кивнул, всё ещё обрабатывая информацию о том, сколько всего нужно знать и учитывать, чтобы провести нормальную фотосессию. Он никогда не думал, что фотография — это не просто умение нажать кнопку, а целый комплекс действий, подготовок и тонкостей.

— Конечно, я просто посмотрю. — Питер улыбнулся и сел на стул в углу, в который снова вернулся его взгляд, но теперь он наблюдал с гораздо большим вниманием.

Время шло, и студия наполнилась лёгким шумом, как когда люди настраиваются на работу, но всё ещё не начали действовать. Дженнингс шевелил камеры, проверяя оборудование, и делал заметки на планшете. Он казался спокойным и уверенным, будто все уже было под контролем. Питер ощущал это состояние уверенности и профессионализма, которое исходило от Дженнингса. Именно это спокойствие и фокус на процессе привлекали внимание, делая каждое движение фотографа важным и значимым.

Когда в конце концов раздался звук подъехавшей машины, Дженнингс мгновенно активизировался. Он бросил последний взгляд на настройки камеры и на мгновение замер, как будто проверяя, все ли на месте. Затем быстро подошел к зеркалу, поправил галстук, подправил складки на костюме и взглянул на Питера с тихим, но уверенным выражением лица.

— Питер, — сказал он с почти неуловимой улыбкой, — я сейчас выйду, встречу клиента. Ты сиди тихо как мышка, понял? Не высовывайся. Клиенту не понравится, если увидит кого-то лишнего на съемке.

Питер кивнул, хотя и чувствовал любопытство. Он хотел спросить, кто же тот загадочный человек, ради которого вся эта подготовка, но Дженнингс уже направлялся к коридору. Молча натянул пальто, и, не оглядываясь, произнес:

— Я вернусь через минуту. Сиди тихо.

Питер, не в силах сдержать волнения, устроился на стуле у окна. Снаружи было темно, лишь слабое освещение от уличных фонарей просачивалось в студию, окрашивая помещение тусклым желтым светом. Он нервно подергивал краешек рукава и пытался представить, кто же этот клиент, ради которого Дженнингс так тщательно подготавливает всё. Это было странно — если Дженнингс был так спокоен и уверенн, значит, клиент не мог быть обычным человеком.

В его голове всё ещё крутились слова Дженнингса, его спокойные и твёрдые наставления. Всё, что он переживал из-за фотографии, оказалось не более чем преувеличенными эмоциями. Это всё было глупо. И хотя он пытался сосредоточиться на том, что сейчас происходит в студии, его мысли постоянно возвращались к этим событиям. Питер едва заметил, как время пролетело, пока он рассматривал пыльные полки, застланные ненужными вещами: старые фотоальбомы, рамки без снимков, несколько коробок, в которых, вероятно, лежали всякие мелочи, забытые кем-то.

Звук шагов, доносившийся снаружи, вывел его из задумчивости. Сначала он не обратил на это внимания — может быть, это был Дженнингс, возвращающийся из коридора. Но затем из-за стены пробился звук голосов, и Питер уловил странное сочетание слов. Один из них был голосом Дженнингса, резким и спокойным, но другой... другой был чужим, и его тембр казался слегка хриплым, будто человек, который сильно простужен.

Питер немного приподнялся с места, пытаясь не издавать лишнего шума. Он вглядывался в небольшое окно, выходящее в коридор, надеясь что-нибудь разглядеть, но стекло было покрыто пылью, и снаружи виднелся лишь тусклый свет уличных фонарей.

— ...проблемы... — донесся до его ушей обрывок фразы, произнесённой незнакомым голосом. — Я всё объяснил... приеду в понедельник, и вопрос решится.

Питер сглотнул, не в силах не подслушивать. Голос был странным — прерывистым, с некоторым напряжением, и эта неестественная хрипота словно передавала скрытое беспокойство. Он вновь пододвинулся к двери, тихонько приподнявшись на цыпочках, стараясь не шуметь. Голоса становились всё отчетливее.

— Всё будет в порядке, — ответил Дженнингс. Он звучал гораздо более уверенно, чем незнакомец. — Как я уже говорил, встреча в студии — это хорошая возможность. Мы сделаем всё, как договорились.

Питер уже не мог сидеть спокойно. Ему было любопытно, что именно происходит в коридоре. В этой студии всегда было тихо, спокойно, а теперь что-то явно нарушало привычную атмосферу. Всё было как-то напряжённо. Он подошёл к двери, приоткрыл её чуть-чуть, так что мог расслышать разговор ещё лучше.

— Но ты уверен, что все эти люди... — снова прервался незнакомец. Теперь его голос был ещё хриплее, как будто он прижимал руку к горлу. — Я не хочу никаких неожиданностей.

Дженнингс не терял спокойствия. Его голос оставался ровным и уверенным.

— Я говорил тебе. Мы сделаем всё по порядку. Будь уверен. Ты получишь то, что тебе нужно.

Питер почувствовал, как его сердце начало биться быстрее. Этот разговор явно не имел отношения к обычным съёмкам. Кто был этот человек? И почему его голос звучал так странно?

Через несколько секунд Дженнингс вошёл в студию, а за ним появился тот самый мужчина, чей голос Питер слышал несколько секунд назад. Он был высоким, с резкими чертами лица, но его взгляд был каким-то беспокойным, как будто он находился в каком-то внутреннем конфликте. Питер, не зная, что делать, быстро вернулся к своему стулу и снова присел.

— Питер, — сказал Дженнингс, словно не заметив напряжения в голосе мальчика, — мой клиент вот-вот войдёт сюда. Только пальто найдёт, куда повесить, и сразу войдёт. Ради бога, не высовывайся, не раздражай его, понял?

Питер тихо кивнул, напряжённо сжимая руки на коленях, и ощущал, как воздух в комнате становится густым, словно под его давлением. Он слышал шаги, мягкий скрип пальто, как незнакомец пересекал прихожую, и звук двери, закрывающейся за ним. Казалось, что всё это происходит далеко от него, в другом мире, но внутри студии он чувствовал, как всё это наполняет пространство ожиданием.

Мальчик сидел неподвижно, стараясь не выдать ни малейшего признака волнения, хотя внутри него всё бурлило. Он не мог понять, почему это встреча так беспокоит его. Возможно, потому что этот незнакомец был слишком загадочным, слишком чуждым для того мира, в котором он сам привык жить. Всё, что Питер знал о нём, сводилось лишь к его голосу, что-то хриплое, с легким оттенком усталости, и тем не менее его уверенность была осязаемой.

Через несколько мгновений тень незнакомца прорезала свет в студии, как призрак, рассекающий воздух, и Питер, несмотря на своё желание оставаться незаметным, невольно поднял глаза. Он не сразу увидел самого мужчину, только его тень, которая росла и расплывалась по стенам, когда тот ступал в помещение. Она была длинной, с угловатыми линиями, и Питер заметил, что фигура незнакомца, судя по тени, была высокой и стройной, а походка — уверенной и размеренной. Его тень на фоне старых стен студии казалась почти монументальной.

Мужчина наконец вошел в свет студии, но его внимание сразу же было поглощено поиском места для размещения пальто, и он повернулся спиной к Питеру. Мальчик, не желая показывать своей заинтересованности, продолжал сидеть на стуле в углу, но не мог не заметить, что мужчина был высокого роста, с короткими, аккуратно подстриженными волосами. Его строгий костюм был идеально сшит, словно под заказ, и сидел на нём без единой складки. Всё в его облике, от подтянутой осанки до малейшего движения, говорило о том, что он привык быть в центре внимания.

Питер тихо наблюдал за ним, стараясь не выдать себя. Он знал, что должен сидеть тихо, как велел Дженнингс. Однако всё же не мог удержаться от того, чтобы не поднимать взгляд и не разглядывать незнакомца. Этот мужчина внезапно показался ему каким-то необычным. Не то чтобы Питер чувствовал угрозу — скорее, нечто загадочное, что заставляло его быть насторожённым.

Когда Дженнингс с улыбкой повернулся к мужчине, приветствуя его как старого знакомого, Питер невольно почувствовал, как его сердце пропустило удар.

— Мистер Торн, рад вас видеть. Прошу прощения за задержку. Погода сегодня не самая подходящая для прогулок, — сказал Дженнингс, обращаясь к мужчине с легким сарказмом в голосе, как будто это было обычное приветствие.

Мужчина, стоявший к нему спиной, не сразу ответил. Его голос, когда он наконец проговорил пару слов, был ровным и спокойным, с легким раздражением, словно он только что вытащил себя из чего-то неприятного. Но на этом Питер не заострил внимания. Он был сконцентрирован на фамилии, которую произнес Дженнингс. Торн.

Это слово, этот резкий, почти металлический звук фамилии, как молния в его сознании. «Торн». В голове мальчика мгновенно всплыл кошмар, от которого он проснулся с холодным потом на лбу. Во сне, где его альтер-эго, Джером, оказывался в центре происходящего, всё началось с того, что Джоу, агентша, с которой Джером пытался разобраться в произошедших событиях, вдруг потянулась к своему лицу и сняла маску. Джером, ошарашенный и не понимающий, что происходит, застыл, когда под маской вместо Джоу появился мужчина. Лицо мужчины было настолько знакомым, что Джером замер, не в силах поверить своим глазам.

Это был Дэмьен Торн.

Питер знал этого человека. Он видел его на телеэкранах, слышал об этом политике, и помнил, что несколько лет назад его смерть стала настоящей загадкой. Официальные источники сообщали, что Торн погиб при невыясненных обстоятельствах. Его тело так и не было найдено, и слухи о том, что он жив, обросли множеством версий. Но вот, в его сне, он, от лица Джерома, видел его живым, с тем ледяным, жестким взглядом, который разрезал всё вокруг.

— Нет, это невозможно... — прошептал Питер, ощущая, как его собственное сердце сжалось в груди, словно мрак того сна вот-вот поглотит его снова.

Питер сидел на стуле, чувствуя, как каждое его дыхание становилось тяжелее, а сердце билось быстрее. В ушах звенела тишина, и каждый звук, исходивший от Дженнингса и незнакомца, казался ему обострённым, почти невыносимым. Фамилия Торн была как зловещий шрам на его сознании. Она пробудила в нём воспоминания о ночном кошмаре, который, казалось, был далеко позади. Но вот теперь, в этой студии, перед ним стоял мужчина с такой же фамилией, как в его сне. Он не знал, что делать, как реагировать, и страшился, что, если он посмотрит на лицо этого человека, увидит в нём живое воплощение того кошмара, который мучил его несколько дней назад.

Он почувствовал, как его ладони начинают потеть, и, не в силах больше сидеть, едва сдерживаемый страхом, он попытался сделать глубокий вдох. Мужчина, стоящий спиной к нему, вел разговор с Дженнингсом, но Питер не мог сосредоточиться на словах. Всё, что он мог делать — это следить за его силуэтом, наблюдая, как его фигура отчетливо вырисовывается в тусклом свете студии. Высокий, с короткими темными волосами, строгий костюм... Всё это казалось слишком знакомым, но Питер, не в силах перебороть тревогу, продолжал удерживать взгляд в сторону, стараясь не позволить себе разглядеть его лицо.

— Вот мы и здесь, — сказал Дженнингс, развернувшись к мужчине, который, по-видимому, закончил какой-то фразой. — Как всегда, рад помочь.

Питер застыл на месте, и в его голове вертелась одна мысль:

— Если я посмотрю сейчас, если я увижу его лицо, это может быть... он. Это может быть Дэмьен Торн. Но если я не посмотрю, я буду жить с этим страхом. Может быть, я ошибаюсь?

Он посмотрел вниз, на свои руки, и вдруг ощутил, как будто его мир начал сжиматься. Это был тот момент, когда реальность и его страхы переплетались в одно неясное целое.

Питер сидел, почти сжимая стул в руках, пытаясь ослабить нарастающее напряжение. Его мысли стремились в разные стороны, пытаясь найти логическое объяснение тому, что происходило.

— Что если это действительно просто совпадение? — продолжал он повторять про себя, но внутренняя тревога, словно сгустившаяся туманом, не отпускала его.

Всё в этом человеке — от фамилии до манер — напоминало Дэмьена Торна. Но Питер не был уверен, хотел ли он узнать правду.

Как бы он ни пытался скрыться в тени своего разума, реальность продолжала настигать его. Незнакомец явно знал, что происходит, что мальчик что-то чувствует, что он чем-то обеспокоен. Мужчина, не поворачиваясь к Питеру, сделал несколько шагов вглубь студии, как бы намеренно избегая прямого контакта. Его шаги стали тихими, почти бесшумными. Питер не мог не заметить, как тот двигался — не спеша, но с избыточной уверенностью, как будто сам воздух вокруг него стал тяжёлым.

— Ну что ж, — сказал Торн, его голос, по-прежнему ровный, почти безразличный, разорвал тишину, — давайте начнём.

От его слов Питер почувствовал, как сжимаются его виски. Он не мог видеть этого человека, но слышал каждое слово. Всё в этом голосе было так знакомо. Его интонации, тембр, даже способ говорить — всё это было таким же, как в его кошмаре. Он вновь ощутил, как изнутри растёт паника, как что-то непреодолимое тянет его в бездну его собственных переживаний и страхов.

Тем временем Дженнингс суетился, поправляя настройки камеры, проверяя свет и фон. Он был полностью поглощён процессом подготовки съёмки, и его действия были чёткими, почти механическими. Питер, сидящий в углу, ощущал, как каждое движение фотографа усиливает его растущее беспокойство. Дженнингс не оглядывался на него, словно мальчика вовсе не было в комнате. Вся его концентрация была направлена на клиента, который, как казалось, был главным героем этого момента.

Питер с трудом сидел на месте, сжимая руки на коленях, пытаясь игнорировать тот напряжённый взгляд, который ощущал на своей спине, как невидимую тяжесть. Он смотрел на то, как Дженнингс выстраивал свет, почти не замечая его, как тот с лёгкостью настраивал оборудование, уверенно двигаясь по студии. Всё это казалось настолько обычным и естественным для Дженнингса, что Питер не мог отделаться от мысли, как спокойно тот чувствует себя среди всего этого. В то время как для Питера каждая деталь, каждое движение вызывало лёгкую тревогу.

Мальчик, не в силах больше сидеть в безмолвной тени, слабо покачал ногой и всё-таки взглянул на мужчину, стоявшего напротив. Торн, по-прежнему скрытый от его прямого взгляда, был сосредоточен на разговоре с Дженнингсом, не обращая внимания на то, что мальчик сидит неподалёку. Питер чувствовал, как его сердце бьётся всё быстрее, и ему было всё сложнее оставаться невидимым. Мужчина, хотя и стоял спиной к нему, казался таким реальным, таким близким, что Питер даже чувствовал, как его присутствие наполняет комнату.

Когда Дженнингс закончил давать указания Торну, атмосфера в комнате стала особенно напряжённой. Питер чувствовал, как его собственное дыхание стало тяжёлым, как в груди словно застряла комок. Он не мог понять, что именно происходило, но всё в этой студии — свет, тени, дыхание — казалось чуждым и зловещим. И вот, внезапно, Дженнингс, вероятно не замечая, как его слова могут повлиять, произнес нечто, что сразу привлекло внимание.

— Давайте поторопимся, а то мальчику неудобно сидеть в уголке, — сказал он с лёгким, даже немного смущённым тоном, словно это было не более чем незначительная деталь, которую стоило бы игнорировать.

Эти слова в воздухе повисли как тяжёлое оружие, незамеченно подкрадываясь к Питеру. Мальчик замер, его сердце на мгновение замерло. Он не знал, что именно Дженнингс имел в виду, но в следующее мгновение всё изменилось.

Торн, стоявший неподалёку, резко повернулся и вытаращил глаза, как если бы его только что поразил гром. Его лицо покраснело от негодования, а голос, прежде холодный и сдержанный, теперь сорвался на яростный крик.

— Мальчик? Какой ещё мальчик?! — Торн зарычал, казалось, что каждое слово, вырывающееся из его губ, было наполнено ненавистью. — Ты что, совсем с ума сошёл, Дженнингс?! Ты решил, что здесь можно кого угодно впускать? Этот... этот мальчишка не должен быть здесь! Уберите его! Скажите ему, чтобы он немедленно ушёл!

Питер не мог сдержаться, его глаза стали широко распахнутыми от страха и замешательства. Он не мог понять, почему реакция Торна была настолько яростной, почему он так резко и без всякой причины стал нападать на Дженнингса. Он пытался понять, что именно не так в этой ситуации.

Однако Торн, не останавливаясь, продолжил кричать, всё больше разгораясь от ярости:

— Я вообще больше не хочу работать с тобой, Дженнингс! Ты нарушил договор! Ты позвал сюда чужого человека — это уже нарушение! Считай, что ты меня потерял! С этого момента я больше ни ногой в твою студию!

Дженнингс побледнел, но его лицо оставалось неподвижным, его глаза лишь на мгновение сузились, когда он понял, что делал. Он пытался что-то сказать, но Торн не дал ему шанса.

— Нет, я всё сказал! Ты нарушил все условия! Я ухожу! — Торн не только накричал, но и шагнул вперёд, грозно указывая пальцем в сторону выхода, словно не подлежащий обсуждению приказ.

Питер сидел в полной растерянности. Он был одновременно напуган и сбит с толку. Его мысли путались, он не знал, как реагировать. Он видел, что Дженнингс был смущён, что-то изменилось в его выражении лица, но тот стоял молча, не делая ни одного шага навстречу этому бушующему человеку.

— Простите, — наконец произнёс Дженнингс, извиняющимся тоном, который казался неестественным, — я, правда, не думал, что это так вас разозлит. Но он — всего лишь... — он замолчал, отчётливо осознавая, что слово «мальчик» прозвучало совершенно неуместно.

Торн, не слушая извинений Дженнингса, развернулся и, стиснув зубы, направился к шторе, за которой сидел Питер. Он шёл с такой яростью, что каждый его шаг отозвался в тишине студии тяжёлым эхом. Питер, в ужасе, почувствовал, как его кровь застыла в жилах. Он знал, что в следующую секунду его обнаружат — и это будет не просто встреча с неприятным незнакомцем, а встреча с кем-то, кто явно не скрывает своего негодования.

Мужчина подошёл к шторе, схватил её за край и с резким движением отодвинул, словно вырвал из воздуха невидимую преграду. Штора расползлась, и Питер оказался лицом к лицу с этим зловещим человеком. Сердце его замерло. Он почувствовал, как воздух в комнате стал густым, как будто всё вокруг сжалось, а его собственные мысли поглотила пустота.

Когда глаза Питера встретились с глазами мужчины, сердце мальчика сжалось. Всё вокруг вдруг замерло, а его дыхание словно застыло в горле. Он видел эти глаза раньше. Видел их в кошмаре, где этот человек стал воплощением страха, неведомой угрозы, с которой невозможно было справиться.

И вот теперь, перед ним стоял этот самый человек. Он был таким же, как в сне — с жесткой линией подбородка, с холодными, безжизненными глазами, которые проникали в душу, словно искали там что-то запрятанное и тёмное. Этот взгляд был не просто строгим или даже зловещим — он был пронизывающим, в нём не было ни капли тепла или понимания. Это был взгляд, который заставлял твое сердце биться быстрее от ужаса.

Питер не мог оторвать глаз от мужчины. Он был живым кошмаром, воплотившимся прямо здесь, в этой студии, где, как казалось, не должно было быть места для ужаса. Его разум всё ещё пытался осознать происходящее, но какой-то инстинкт подсказывал — это не случайность. Не может быть, чтобы такой человек появился именно сейчас.

Это был Дэмьен Торн.

В доме на краю света

Бобби Морроу сидел на веранде своего дома в Кливленде, скрестив ноги на мягком кресле, поглощённый газетой. День был ярким, но мальчик как-то не замечал солнечного света. За окном слышались звуки города — автомобили, разговоры прохожих, шелест листвы — но всё это было для него как белый шум. Бобби был занят чем-то более важным, хотя на первый взгляд, казалось, что его единственная забота — это листать страницы газеты, полностью поглощённой скучными новостями о пшенице и торговых сделках.

Он не любил такие статьи. Импорт пшеницы? Кто вообще это читал? Мальчик быстро перевернул страницу, где его взгляд упал на серию снимков — голливудских красавиц. Вот оно, что привлекло его внимание. Бобби задержался на одной из фотографий. Это была актриса с золотыми волосами, которая улыбалась так, как будто её счастье не знал границ.

— Наверное, ей никогда не приходится переживать скучные вещи, — подумал Бобби, задумчиво разглядывая её лицо.

Его взгляд снова скользнул по другим фотографиям, и тут его внимание привлекла ещё одна — на этот раз снимок мужчины, которого он не знал. Он был на фоне красивого пейзажа, стоя с плечами, расправленными, и с таким выражением лица, как будто он знал все ответы на вопросы, которые могут у вас возникнуть. Он выглядел уверенно, загадочно, почти опасно. Это был тот тип людей, которым Бобби, возможно, бы захотел подражать.

Скептически подняв брови, Бобби прошёл взглядом по статье, сопровождавшей фото. Это был бизнесмен или, может, политик, издавна ставший фигурой в публичной жизни. Однако какой-то странный интерес поселился в сердце мальчика.

— Интересно, что за человек? — подумал он.

Вроде бы обычный снимок, но что-то в нём вызывало у Бобби ощущение, будто всё не так просто, как кажется.

Но тут его мысли прервали шаги. Бобби поднял голову и увидел, как на веранду выходит девушка в ярком жёлтом платье без рукавов, что сразу привлекло внимание своим контрастом с зелёной листвой вокруг. Длинные чёрные волосы свисали до плеч, слегка тронутые лёгким ветерком. Она двигалась легко, почти как будто скользила по земле, её шаги были грациозными, хотя сама она выглядела немного необычно. Это была Эмили, гёрлфренд его старшего брата Карлтона.

Эмили была худой и длинноногой, что подчеркивалось её стилем, и с характерным, чуть насмешливым выражением лица. У неё всегда было полуоткрытый рот, как будто она постоянно прислушивалась к чему-то неуловимому, почти как если бы ей не хватало одного куска пазла, чтобы понять происходящее вокруг. Бобби знал, что это не было так, просто у девушки был тик мышц лица. Но он всё равно всегда находил её поведение странным. Она была иной, чем все, кого он знал.

Эмили тем временем кокетливо поправила своё яркое платье, а затем взяла гребешок и принялась расчесывать волосы. Бобби, сидящий в кресле, не мог отвести взгляд. Он уже не читал газету, забыв о ней совершенно. Его глаза неотрывно следили за каждым движением девушки. Казалось, она знала, что он наблюдает, и это её не беспокоило. Даже наоборот, её поведение было таким, как будто она нарочно решила дать ему возможность увидеть её во всей красе.

Её длинные чёрные волосы блестели на солнце, словно тёмные нити, поглощавшие свет. Гребешок медленно скользил по этим волосам, и каждый взмах создавал по-настоящему завораживающее зрелище, будто он вспахивал чёрную землю, только не для посева, а для чего-то ещё. Для чего-то гораздо более загадочного, что, по ощущениям Бобби, было скрыто за её холодным, но притягательным взглядом.

Она вновь посмотрела на него, не говоря ни слова, но взгляд её был спокойным, почти игривым. Бобби не мог понять, зачем она это делает — зачем она таким образом привлекает его внимание. Но, несмотря на его возраст, в душе Бобби знал, что происходит нечто большее, чем простая расческа волос.

— Что, я интереснее, чем твоя газета? — спросила она вдруг, нарушив тишину.

Голос её был лёгким, но в нём сквозила иронию. Бобби вздрогнул, почувствовав, как его щеки покраснели. Он резко поднял взгляд на Эмили, как будто только сейчас заметив её присутствие.

— Э... нет, — ответил он, нервно подпрыгнув в кресле, словно его поймали на каком-то проступке. — Просто... просто смотрю.

Эмили усмехнулась, но не ответила сразу. Её лицо оставалось спокойным, но в глазах блеск какой-то игривой загадочности. Она продолжала неторопливо расчесывать волосы, но теперь её внимание явно было сосредоточено на Бобби.

— Ты действительно не заметил, что я тут? — спросила она, подняв бровь и бросив на него взгляд, в котором сочетались удивление и какая-то скрытая насмешка. — Я ведь не человек-невидимка какой-нибудь. Или ты просто пытаешься быть вежливым, чтобы не смотреть на гёрлфренд своего старшего брата?

Бобби резко поднял голову, словно его неожиданно окатили холодной водой. Он не ожидал такого прямого вопроса от Эмили. Она стояла перед ним, её длинные чёрные волосы мерцали на солнце, а её взгляд был прицельно направлен на него. Она выглядела спокойной, но в её глазах плясала огонька иронии, и Бобби сразу почувствовал, что его не проведёшь.

Он нервно покачал головой, пытаясь оправдаться, но слова застряли в горле. Он не знал, как ответить. Сначала ему казалось, что всё это было как-то естественно, но теперь, после её вопроса, он вдруг почувствовал, как неуютно ему стало в её присутствии. Почему-то, когда она смотрела на него, его сердце начало биться быстрее, а мысли путались.

— Я... — он сделал глубокий вдох и попытался собраться с мыслями. — Я просто не хотел выглядеть как тот, кто пялится на свою старшую сестру, эээ, точнее, на... гёрлфренд Карлтона.

Эмили усмехнулась, её губы изогнулись в тонкую улыбку.

— О, так ты всё-таки заметил, да? — сказала она, не скрывая своего весёлого интереса. — Ты ведь не такой уж глупый, как я думала.

Бобби почувствовал, как его щеки покраснели. Он не знал, что сказать. Эмили была старше его, и хоть она и была девушкой Карлтона, она всегда заставляла его чувствовать себя так, будто он и сам мог бы быть на её месте. Она была как загадка, которую он никак не мог разгадать.

— Я не хотел тебя обижать, — произнёс он, чувствуя, как его голос дрогнул. — Просто... мне казалось, что, ну, это может быть странно... если я буду слишком внимательно смотреть.

Эмили кивнула, её глаза стали чуть мягче, но лёгкая усмешка не исчезала с её лица.

— Странно? Ты что, думаешь, мне надоедает, когда на меня смотрят? — сказала она, поднимая одну бровь. — Может, ты и прав, это странно, но я к этому привыкла. Карлтон и все его друзья постоянно меня окружают, так что... можешь не переживать, я не собираюсь на тебя обижаться за это.

Она слегка села на край веранды, подложив одну ногу под другую, а её взгляд продолжал пристально смотреть на Бобби.

— Но вот ты сам, — продолжила она с тонкой улыбкой, — точно такой же, как все. Смотреть на меня — это как смотреть на чужое сокровище. Ты как бы и хочешь это сделать, но одновременно боишься нарушить границы.

Бобби был ошеломлён. Её слова, как молния, пронзили его. Он понимал, что она на самом деле не ставила перед ним никаких граней, но её слова как будто указывали на нечто большее, чем просто простое наблюдение за ней.

— Я не... я не понимаю, что ты хочешь сказать, — промолвил он, чувствуя, как его лицо снова стало горячим. — Я... Мне же только восемь, а тебе двадцать два!

Эмили задержалась на несколько секунд, оглядывая его с удивлением. Сначала она просто молча взглянула на Бобби, как будто пытаясь осознать, что только что он сказал. Её брови слегка поднялись, и на её лице застыла смесь легкого недоумения и насмешки.

— О, так это всё из-за возраста? — спросила она с лёгкой улыбкой. — Ты думаешь, я смотрю на тебя как на... ну, на ребёнка? И что, ты тут такой серьёзный и беспокойный, потому что тебе восемь? — Эмили качнула головой, а её тон стал более мягким. — Бобби, ты не первый мальчик, который нервничает рядом со мной, и ты точно не последний. Это не из-за возраста, поверь мне.

Она сделала несколько шагов к нему, всё так же внимательно наблюдая за его реакцией. Бобби почувствовал, как его сердце начало биться быстрее, а ладони вспотели. Он инстинктивно подался назад, словно пытаясь скрыться от её взгляда, но она была слишком близко. В его голове в одно мгновение пронеслись разные мысли, но все они вернулись к одному, что она взрослая, а он ещё маленький...

— Эмили, я... я не знаю, — сказал он, пытаясь собрать мысли в голове, но слова не шли. — Ты такая взрослая, а я... Ну, мне просто не по себе.

Эмили посмотрела на него с мягким пониманием, её улыбка стала более тёплой, но в её глазах всё же было что-то насмешливое, будто она знала нечто большее, чем Бобби мог понять. Она присела рядом с ним на веранде, оставив между ними небольшое расстояние.

— Послушай, Бобби, — произнесла она тихо, но с теплотой в голосе. — Ты думаешь, что возраст — это то, что нас разделяет? Но на самом деле ты совсем не такой, как тебе кажется. Мне не важно, сколько тебе лет, — важно, что ты брат Карлтона, моего парня.

Бобби замер, его глаза расширились от удивления. Он не знал, что ответить. Эмили взглянула на него, и её улыбка стала мягче, но всё равно оставалась загадочной. Она словно видела его насквозь, и это было одновременно пугающе и немного успокаивающе.

— Что ты имеешь в виду? — наконец, спросил Бобби, его голос слегка дрожал, хотя он пытался сохранить спокойствие. — Ты... ты хочешь сказать, что это всё из-за Карлтона?

Эмили кивнула, её взгляд стал серьёзным.

— Да, именно. Ты брат Карлтона, а значит, ты тоже часть моей жизни, Бобби. И мне важно, как ты себя чувствуешь, потому что ты не просто какой-то чужой мальчик. Ты — семья. И не важно, что ты маленький или ещё не взрослый, для меня ты всегда будешь важным человеком. Так что не переживай из-за своего возраста, хорошо?

Бобби почувствовал, как его грудь наполнилась каким-то странным теплом. Он не знал, как именно реагировать, ведь Эмили, казалось, сразу видела его по-настоящему, без всяких масок и сомнений. Это было не так, как он представлял себе отношения между людьми — всё было просто и честно. Внезапно он почувствовал себя не таким уж маленьким и ненужным.

— Ты... правда так думаешь? — спросил он, почти не веря.

Он смотрел на неё с таким искренним выражением, что Эмили не смогла удержаться от мягкой улыбки.

— Конечно, — ответила она, присаживаясь рядом с ним. — Мне не важно, сколько тебе лет, ты всё равно важен, ведь если счастлив ты, то и мой любимый Карлтон тоже на седьмом небе. Вы неразрывной нитью связаны друг с другом, и я не хочу обрывать эту нить!

Бобби сидел, не зная, что сказать. Он всё ещё ощущал тяжесть её слов, их откровенность и теплоту. Всё, что она говорила, как будто одновременно поднимало его и ставило перед ним новые вопросы. Слова Эмили были как живая нить, которая связывала его с этим миром, с его братом, с Карлтоном, и с теми людьми, которые были ему дорогими.

— Я никогда не думал, что могу быть так важен для тебя, — тихо сказал он, его голос почти затмился неуверенностью.

Он посмотрел на неё, пытаясь понять, как она может говорить такие вещи, не испытывая неловкости.

Эмили же продолжала смотреть на него с мягким, внимательным взглядом, как будто она видела в нём что-то большее, чем просто младшего брата её парня. В её глазах не было осуждения или жалости, только понимание и тёплая поддержка.

— Ты важен для нас, Бобби, — ответила она, её голос стал тише, но в нём ощущалась уверенность. — Мы все друг для друга, как одна команда. Твоя связь с Карлтоном — это нечто нерасторжимое, и это должно радовать тебя, потому что я тоже хочу быть частью этой связи.

Бобби почувствовал, как его сердце бьётся чуть быстрее, когда он осознавал, что, несмотря на все свои сомнения, есть кто-то, кто не только замечает его, но и искренне заботится. Эмили была не просто девушкой его старшего брата, она была частью его жизни, частью той самой команды, которую она упомянула.

— Но ведь я так... маленький, — сказал Бобби, даже не понимая, почему это беспокоит его.

Он знал, что может быть взрослым, может быть частью этого мира, но почему-то никогда не чувствовал себя достаточно важным. Эмили тихо засмеялась, и её смех был полон доброты.

— Ты не маленький, Бобби. Ты просто... молодой. И это прекрасно. Но это не делает тебя менее важным, чем другие. Мы все растём, и ты растёшь — а это самое главное.

Бобби сидел на веранде, чувствуя, как его сердце немного успокаивается. Эмили, сидя рядом с ним, всё ещё смотрела на него с той тёплой улыбкой, которая как будто вытаскивала его из самой глубокой задумчивости. С каждым её словом, с каждым взглядом, всё больше стирались те преграды, которые раньше мешали ему почувствовать себя полноценным человеком. Теперь он чувствовал, что находит поддержку и понимание не только в Карлтоне, но и в Эмили.

Он не был ребёнком, который должен был оставаться в тени старших, не был тем, кого все считают «младшим братом». Он был просто собой. И это осознание стало для него настоящим открытием.

— Знаешь, Эмили, — сказал Бобби, его голос стал более уверенным, — я всегда думал, что разница в возрасте — это что-то важное. Что вот я младше, значит, должен молчать, слушать и не вмешиваться. Но теперь... теперь я понимаю, что разница вообще не имеет значения.

Эмили повернулась к нему, её взгляд был сосредоточенным, и она мягко кивнула.

— Ты прав. В этом мире нету настоящей разницы между людьми, Бобби. Каждый из нас имеет свою ценность, свои переживания, свои мысли. И возраст — это просто цифра. Всё, что действительно важно — это то, как мы относимся друг к другу.

Бобби почувствовал, как его слова, его чувства начали складываться в нечто более ясное. Он был частью чего-то большего, чем просто семья или возрастные различия. Он был частью человеческого мира, где каждый может быть услышан, важен и принят.

— Я всегда думал, что только старшие могут принимать решения, — продолжил он, немного покраснев, но теперь уже спокойно. — Но теперь я понимаю, что могу тоже что-то значить. Не важно, что я младше.

Эмили улыбнулась, её лицо стало ещё более мягким и тёплым, как если бы она была счастлива услышать эти слова. Она положила руку ему на плечо и сказала с уверенностью:

— Ты уже много значишь, Бобби. И в твоём возрасте ты можешь многое понять. Ты не должен сравнивать себя с другими. Ты сам — и этого достаточно. Ты уже взрослый в своём понимании мира.

Бобби смотрел на неё, его мысли, наконец, успокоились. Всё, что ему казалось важным — и что иногда пугало его — утратило свою власть. Возраст не имел значения, потому что люди не разделялись на «младших» и «старших». Важно было то, что их связывало, то, что они чувствовали друг к другу. И в этом мире все были братьями и сёстрами, потому что каждый мог поддерживать другого, независимо от того, сколько ему лет.

С каждым её словом Бобби чувствовал, как его внутренняя гармония восстанавливается. Он уже не чувствовал себя чужим в этом мире, не чувствовал, что он не на своём месте. Он знал, что как бы ни развивалась жизнь, он был важен.

— Спасибо, Эмили, — сказал он с лёгкой улыбкой, наконец почувствовав, как исчезает напряжение в его теле. — Мне стало намного легче. Я всегда переживал, что буду на обочине, но теперь понимаю, что... что важен не возраст, а то, что мы чувствуем и делаем друг для друга.

Эмили, поправив свои волосы, взглянула на Бобби с игривой улыбкой, но в её глазах скрывалась лёгкая забота. Она заметила, как он всё ещё сидел в кресле, обёрнутый в свою чёрно-зелёную пижаму, и, не сдержавшись, пошутила:

— Вижу, ты стал мудрее, — сказала она, а затем добавила с поддёргивающим тоном: — Только вот разгуливать днём в ночной пижаме — не есть хорошо. Хочешь, я помогу тебе выбрать что-нибудь получше?

Бобби, который уже немного успокоился после их разговора, покраснел. Он сам не заметил, как увлёкся разговором с Эмили и забыл о своём внешнем виде. Всё-таки в его восемь лет было много таких моментов, когда он считал важным что-то одно, а остальное отодвигал на второй план. Однако теперь, когда его глаза встретились с её, он понял, что она права. Эмили была не только умной и доброй, но и замечала всё вокруг, включая такие детали, которые раньше бы он и не заметил.

— О, да, — ответил он с лёгкой усмешкой, пытаясь скрыть смущение. — Наверное, ты права. Просто не думал об этом.

Эмили рассмеялась, и её смех наполнил воздух тёплым, почти весёлым звучанием, как мелодия, что казалась совсем не к месту в этом скучном летнем дне. Она повернулась к Бобби, подмигнув ему с озорной искоркой в глазах.

— Ну, знаешь, — сказала она, усмехаясь, — когда я в следующий раз приеду к вам с Карлтоном, я захвачу тебе из Нью-Йорка приличный костюмчик. Будешь выглядеть как нормальный человек, а не как школьник, который забывает сменить пижаму.

Бобби удивлённо поднял брови. Он ещё не привык к её игривому тону, но в этом было что-то тёплое и заботливое. Эмили, кажется, всегда умела сказать что-то, что заставляло его чувствовать себя немного старше и немного важнее. Она была, пожалуй, первым взрослым человеком, который не смотрел на него как на ребёнка, а как на равного. И этот взгляд, полный уважения и лёгкого прикола, был новым для него.

— Правда? — спросил он, улыбаясь в ответ, хотя в голосе звучала доля сомнения. — Мне что, реально нужен костюм? Я, наверное, даже не смогу в нём нормально двигаться!

Эмили рассмеялась ещё раз, и её смех показался Бобби ещё более заразительным. Она присела на край веранды, придерживая платье и махая ножкой.

— Конечно, — ответила она, — если ты решишь стать настоящим джентльменом, тебе точно нужно будет что-то получше, чем эта пижама с полосками. Нью-Йорк — город моды, и я точно знаю, где взять что-то стильное. Ты ведь хочешь выглядеть как взрослый, да?

Бобби заколебался. Вряд ли он хотел выглядеть как взрослый, но костюм... Ну, это было бы что-то новенькое. Может быть, он и не хотел быть взрослым, но иногда ему хотелось почувствовать, что он — часть чего-то более значимого, чем детская игра. А если это значило носить костюм, то почему бы и нет?

— Ну, хорошо, — сказал он, наконец, после паузы, — но только если в нём будет что-то с супергероями. Хотя бы как на рубашке или галстуке!

Эмили посмотрела на него с учётом его просьбы, и её глаза сузились в задумчивости.

— Супергерои, говоришь? Ну, я подумаю, — ответила она с улыбкой, — но если ты хочешь быть стильным, я думаю, это не должно быть слишком очевидным. Могу найти что-то с супергеройским стилем, но, чтобы это выглядело более сдержано. Как тебе такой вариант?

Бобби подумал, и его глаза снова засияли.

— Отлично! Тогда ты точно знаешь, что нужно!

Эмили встала с веранды, аккуратно поправив платье, и снова посмотрела на Бобби с улыбкой, которая казалась искренней и лёгкой, как утренний свет. Его ещё не отпустило ощущение, что эта встреча была чем-то важным для неё, но она легко обходилась с ним, как с равным, и, кажется, это была именно та часть, которую Бобби искал. Часть мира, где его воспринимают серьёзно.

Однако в какой-то момент его мысли сбились с курса. Он вдруг осознал, что совсем забыл про Карлтона. Где же брат?

— Эм... а Карлтон где? — спросил он, всё-таки нарушив молчание. Он оглядел двор, пытаясь заметить старшего брата.

Эмили коротко кивнула, взглянув на дом, и с лёгким вздохом ответила:

— Он в ванной, — сказала она, без особого интереса поправляя край платья. — Видишь ли, он приводит себя в порядок после того, как мы с ним... ну, кое-чем позанимались, — она сделала паузу, как будто не решалась раскрывать подробности взрослой жизни перед маленьким ребёнком, после чего добавила с улыбкой: — Но, думаю, он скоро выйдет. Он обычно выходит сразу после ванны, чтобы на веранде позагорать на солнышке.

Бобби кивнул, успокаиваясь. Мысль о том, что Карлтон скоро появится, снимала с его плеч напряжение. Ведь, как он знал, брат всегда был тем, кто мог развеять любые сомнения и тревоги. Карлтон обожал проводить время на веранде, наслаждаясь жарким летним солнцем, и Бобби знал, что ждать его появления не стоит долго. Но как только он упомянул его имя, интерес Эмили не остался незамеченным.

— Почему ты так вдруг захотел его увидеть? — спросила она, внимательно следя за Бобби.

Её выражение лица стало немного более любопытным, а улыбка на губах почти исчезла. Бобби почувствовал, как его мысли начали путаться. Почему он вдруг стал так заинтересован в том, чтобы Карлтон поскорее появился? И почему этот вопрос так задел его?

Мальчик немного замешкался, но, видимо, почувствовал, что не может просто отмахнуться от такого интереса. Он повернулся к Эмили, его взгляд немного поблек, как будто он сам не был до конца уверен в том, что собирался сказать.

— Я... я просто хотел показать кое-что брату, — наконец произнёс он, пытаясь подобрать слова. — Это не то чтобы важное, просто... что-то, что я недавно нашёл, и подумал, что он может оценить.

Эмили изогнула бровь, и её улыбка снова вернулась. Она сделала несколько шагов в сторону Бобби, останавливаясь прямо перед ним и заглядывая в его глаза с лёгким прищуром.

— Неужели ты хочешь утаить это от меня? — спросила она, слегка покачав головой. В её голосе прозвучала игра, а её взгляд был полон насмешки. — Ты что, думаешь, я не заслуживаю знать, что там у тебя за «интересное»? Или это какой-то секрет из разряда «только для мальчиков»?

Бобби почувствовал, как его лицо заливает краска. Эмили смотрела на него с лёгкой улыбкой, и её насмешливый тон не добавлял уверенности. Он покраснел ещё больше и не знал, что ответить.

— Я... не думал, что тебе будет интересно, — выдохнул он, подбирая слова. — Это, ну, такая штука... для Карлтона, понимаешь? Я думал, он будет рад увидеть это первым.

Эмили прищурилась, её взгляд становился всё более игривым.

— Так значит, я не в курсе, потому что я — девушка? — спросила она с кокетливым выражением лица. — Недостаточно мужественная, да? Или ты боишься, что я буду смеяться?

Бобби почувствовал себя неловко. В его голове возникала куча мыслей, но каждая из них лишь усиливала смущение. Он вдруг осознал, как нелепо это всё выглядит. Он же был младше, а Эмили — девушка Карлтона, взрослый человек, которому, по логике, должно быть всё равно на такие мелочи. Но что-то в её поведении заставляло его ощущать, что она может понять, если он откроет секрет.

— Нет, я не боюсь, — сказал Бобби, стараясь избавиться от волнения. — Просто... мне казалось, что это будет не так интересно тебе. Ведь ты же, ну, взрослая, а я... я просто мальчишка.

Эмили рассмеялась, её смех был лёгким и добрым, как мелодия. Она подошла ближе, опустилась на корточки рядом с ним и положила руку на его плечо.

— Бобби, — сказала она мягко, — ты не мальчишка, ты умный и интересный парень. Я не смотрю на тебя как на младшего, а как на равного. Если ты хочешь поделиться чем-то, то делай это. Я здесь не для того, чтобы смотреть свысока.

Её слова немного успокоили его. Он знал, что Эмили не пытается его обидеть, что её слова были искренними, но всё равно оставалась маленькая неуверенность. Может, она и не будет смеяться, но всё равно ему казалось, что это просто глупо — показывать ей то, что он нашёл.

— Это просто... ну, заметка в газете, — сказал Бобби, пытаясь найти оправдание. — Не знаю, стоит ли тебе это видеть.

При этом мальчик нервно поигрывал уголком газеты, которую он держал на своих коленях, будто он надеялся, что её трение успокоит его беспокойные мысли. Эмили стояла рядом, наблюдая за ним с интересом, её лицо не выражало никакой оценки — скорее, это был взгляд любопытства, скрытого за лёгкой улыбкой. Она подошла немного ближе и наклонилась, чтобы рассмотреть газету в руках мальчика.

— Заметка в газете? — спросила она с лёгким смехом в голосе. — Ты так переживаешь из-за чего-то, что написано в газете? Серьёзно, Бобби, что там такого, что ты не хочешь мне показывать?

Он ещё сильнее сжал газету, словно пытаясь спрятать слова, которые были написаны на её страницах. Не хотелось показывать Эмили, что это всего лишь что-то незначительное, неинтересное. Но в то же время его тянуло раскрыть этот маленький секрет. Возможно, если он откроется, то это будет просто смешно.

— Это не то, что ты думаешь, — сказал он, пытаясь выбрать слова, чтобы объяснить, что на самом деле это всего лишь случайная заметка в газете, которую он посчитал интересной. — Просто... ну, знаешь, это про что-то странное. Я не уверен, стоит ли тебе это показывать.

Эмили слегка приподняла бровь, и её лицо стало серьёзным, но не строгим. Она села рядом с ним на край кресла и обняла его плечо, пытаясь настроить его на более открытый лад.

— Ты же не думаешь, что я буду смеяться, правда? — спросила она мягко. — Не переживай, я просто хочу понять, что это. Ведь ты уже сделал полпути, держишь это в руках, так почему бы не показать мне?

Бобби почувствовал, как напряжение внутри него немного ослабевает. Он взглянул на её дружелюбное лицо и понял, что она не собирается смеяться или осуждать. Она действительно просто была любопытной, а он сам создавал из этого большее, чем оно того стоило.

— Ладно, — выдохнул он. — Вот... тут написано про какой-то странный случай в Нью-Йорке. Полиция утверждает, что видела... что-то, что не поддаётся объяснению. Какие-то сверхъестественные смерти, если быть точным.

Бобби снова взглянул на газету, прокручивая в голове странную заметку, которую он всё никак не мог забыть. Эмили сидела рядом, внимательно следя за его глазами, и явно ждала продолжения. Она наклонилась чуть ближе, готовая слушать, и, кажется, её любопытство только росло.

— Сверхъестественные смерти? — повторила она, приподняв брови, словно не веря своим ушам. — Это что, прямо из фильма ужасов? Или ты что-то выдумал?

— Нет-нет, — поспешил успокоить её Бобби. — Это правда. Я не выдумываю. В статье написано, что в одном фотоателье полиция обнаружила два трупа. Один принадлежал самому хозяину, а второе - какому-то мальчику. Они оба лежали на полу в комнате для съёмок, и патологоанатом констатировал, что они скончались от разрыва сердца.

Эмили прищурила глаза, выслушав рассказ Бобби, но её взгляд оставался спокойным, почти безэмоциональным. Она чувствовала, что мальчик, возможно, преувеличивает или же просто попал под влияние странных и пугающих новостей. Но не было смысла спорить с ним, и она решила узнать больше.

— Что случилось дальше? — спросила она, пытаясь понять, что же привлекло Бобби в этой истории.

— Ну, — продолжил Бобби, немного ободрившись, что его слушают, — полиция утверждает, что эти два человека были мертвы. Но вот что странно — когда они начали проверять место происшествия, чтобы понять, что могло вызвать их смерть, они нашли что-то удивительное.

Эмили слегка наклонила голову, словно ожидая продолжения.

— Полиция обнаружила, что трупы... они не были единственными вещами в этом помещении. — Бобби замолчал на мгновение, собираясь с мыслями, прежде чем добавить: — В комнате была камера, принадлежавшая фотографу. На ней были сделаны снимки мужчины, в котором полиция признала...

Он сделал паузу, словно не зная, как продолжить.

— Признала... что было очень странно, — Бобби наконец произнес, замедляя речь, словно не веря в то, что собирался сказать. — Полиция признала, что на фотографии был... политик, который скончался много лет тому назад. Но на снимках стояла дата того дня, когда полиция обнаружила трупы в ателье...

Эмили приподняла брови, не сразу осознавая, что именно сказал Бобби. Она замерла на месте, обдумывая его слова.

— Политик? — переспросила Эмили, слегка нахмурившись, будто не совсем уверенная, что правильно поняла. — Тот, кто умер много лет назад? И ты говоришь, что его фотография была сделана намного позже того, когда он отошёл в мир иной?

Бобби кивнул, его лицо стало серьёзным, а глаза — настороженными. Он продолжил, ощущая, как его голос дрожит от волнения.

— Да, именно так. На снимке был он, полиция уверена в этом, но заснят он был в том самом ателье, и даже листок отрывного календаря, попавший в кадр, подтверждал, что снимок был сделан в тот же день, а не много лет тому назад...

Эмили не сразу отреагировала. Она внимательно посмотрела на Бобби, а затем перевела взгляд на газету, как будто надеясь найти в тексте что-то, что могло бы всё объяснить.

— Так... ты хочешь сказать, что фотография с этим политиком, который, как ты говоришь, умер несколько лет назад, была сделана в тот же день, когда нашли эти два трупа? — уточнила она, стараясь осмыслить информацию. — И ты считаешь, что это не случайность? Это какой-то... мистический феномен?

— Не знаю, что это. Но я чувствую, что тут что-то не так, — сказал Бобби, откидывая газету в сторону, его пальцы дрожали от волнения. — И поэтому я не хотел тебя грузить этим, Эмили... — Он остановился, чувствуя, как его лицо начинает краснеть. — Ты же девушка...

Эмили тихо засмеялась, этот смех был тёплым и добрым, как всегда, но в нем слышалась и легкая ирония. Она подошла ближе, опустилась рядом с ним и положила руку на его плечо.

— Бобби, — сказала она, её голос стал мягким и уверенным. — Ты что, думаешь, я не смогу понять? Я понимаю, что ты переживаешь, но ты не один. Ты не должен решать это в одиночку.

Бобби чуть удивлённо посмотрел на неё. Его сомнения, которые он пытался скрыть, будто растворялись в её словах. Эмили была не просто девушкой его старшего брата, она была человеком, которому можно довериться.

— Я просто... не хотел беспокоить тебя всякими странностями. Ты не должна слушать про всё это, — пробормотал Бобби, чувствуя, как его сомнения снова захватывают его мысли.

Он не хотел, чтобы Эмили переживала из-за чего-то, что казалось столь нелепым. Как вообще можно обсуждать сверхъестественные вещи с человеком, который не верит в такие вещи?

Эмили взглянула на него с лёгкой улыбкой, потом приподняла подбородок, словно говоря ему, что она уже всё поняла.

— Это не странности, Бобби. Это важно. Если ты чувствуешь, что это что-то необычное, что-то важное, то ты должен разобраться в этом. Не важно, верим ли мы в сверхъестественное или нет. Ты не один. Я помогу тебе, и Карлтон тоже поможет. Мы все вместе. Так что не прячь свои переживания, они имеют значение.

Бобби взглянул на неё, и впервые за долгое время почувствовал, что его страхи можно разделить с кем-то. Он по-прежнему не был уверен, что всё это не просто его фантазии, но почувствовал, что Эмили действительно готова помочь.

— Я не хотел тебя беспокоить, — сказал он, наконец успокоившись. — Но всё это правда. Я не могу выкинуть из головы эти фотографии и странности. Мне нужно понять, что происходит.

Эмили снова улыбнулась, её глаза выражали тёплое сочувствие. Она встала, чтобы подойти к столу, взяла его руку и подтолкнула его к себе.

— Мы разберемся, — сказала она решительно. — Мы найдём ответ, вместе. И ты, Бобби, не один в этом. Ты сделал правильно, что поделился этим со мной. Я верю, что ты найдешь ответ. Мы просто должны действовать осторожно и не спешить с выводами.

Она села рядом с ним, и их взгляды встретились. Бобби почувствовал, как его страхи постепенно отступают, а в груди разгорается тёплое ощущение надежды. Он не был один.

— Говоря по правде, — подал голос мальчик, глядя на свои босые ноги, которые нервно качались под стулом, — ты сама заставила меня показать тебе эту заметку. Я до последнего не хотел тебя вовлекать в эту... ерунду...

Эмили прищурилась, словно разглядывая его мысли.

— Ерунду? — переспросила она с лёгкой улыбкой. — Бобби, ты же не просто так беспокоился. Вряд ли это обычная ерунда, раз она так тревожит тебя.

— Ну... — Бобби замялся, проводя рукой по своим взъерошенным волосам. — Не знаю. Может, я просто накручиваю себя. Наверное, это всего лишь совпадение...

Эмили слегка коснулась его плеча, заставив его поднять голову. Её голос стал серьёзнее, но оставался спокойным.

— Бобби, ты должен научиться доверять своим инстинктам. Если тебя что-то тревожит, значит, на это есть причина. Даже если это кажется странным или нелепым, ты имеешь право чувствовать себя неуютно.

Мальчик задумался. Её слова звучали как-то слишком взрослым, и в них было что-то утешительное.

— Но ведь это может быть просто журналистская утка, — наконец сказал он, стараясь убедить и её, и себя. — Может, это кто-то выдумал, чтобы сделать сенсацию.

Эмили покачала головой.

— А может, и нет. Даже если это чья-то выдумка, важно понять, почему она так на тебя повлияла. И потом, разве Карлтон тебе не говорил, что порой в самых странных историях можно найти правду?

Бобби кивнул, вспомнив, как брат любил рассказывать об удивительных открытиях, которые делали, следуя самым необычным зацепкам.

— Говорил... — признал он тихо.

— Вот и отлично, — подытожила Эмили. — Значит, давай просто разберёмся в этом. Вместе.

Она посмотрела на газету, лежавшую на полу, и, нагнувшись, подняла её.

— Значит, эта заметка — твоя зацепка? Что ж, начнём с неё.

Две смерти и фото с призраком

В этот момент Карлтон вышел из дома на веранду, свежий после душа, с ещё влажными волосами, которые лежали в лёгком беспорядке. Его худощавое тело обтягивали фланелевые брюки и пушистый свитер, подчёркивавший его стройную фигуру. С такой внешностью он сильно смахивал на героя-любовника из какого-нибудь второсортного романтического фильма. Улыбка до ушей и бодрый взгляд говорили о том, что он не был в курсе, о чём только что шла речь между Бобби и Эмили.

— Ну, как моя прекрасная муза? — произнёс он с широкой улыбкой, протягивая руки, словно собираясь заключить её в объятия.

Эмили подняла глаза, заметив его энтузиазм, но не отступила назад.

— Я твоя муза? — переспросила она с хитрой улыбкой. — С каких это пор?

— С тех пор, как ты вошла в мою жизнь, — без капли стеснения продолжил Карлтон, всё ещё улыбаясь. — Ты вдохновляешь меня даже на такие банальные вещи, как выйти на веранду с мокрой головой.

Эмили прыснула от смеха.

— Вот это комплимент, конечно! — поддела она его. — Ради меня рискуешь простудиться... в полдень лета!

Карлтон, сияющий от собственной уверенности, сделал ещё шаг ближе к Эмили, широко раскинув руки, словно собирался обнять её прямо сейчас.

— Ты не понимаешь, Эмили, — сказал он, глядя на неё с озорным блеском в глазах. — Ты же у меня само вдохновение ходячее! Посмотри, даже Бобби вон сидит задумчивый, хотя обычно его волнуют только комиксы и сладости.

Эмили подняла бровь, скрестив руки на груди.

— Ага, значит, и я ответственна за внезапную серьёзность твоего брата?

— Определённо, — кивнул Карлтон с таким видом, будто ему удалось доказать какую-то сложную теорему. — Ты обладаешь таким магнетизмом, что даже у самых стойких ломается концентрация.

— Ха-ха, — хмыкнула Эмили, покачав головой. — Это всё, конечно, мило, но ты явно что-то упустил.

— И что же? — Карлтон склонил голову набок, словно пытаясь разгадать её загадку.

— То, что ты забыл совсем про вечеринку, которую мы с тобой назначили на вечер, — начала объяснять Эмили. — Я заранее всех своих друзей на уши поставила, что устроим в твоём доме танцы и пляски под музыку «Дорз», а ты, похоже, обо всём забыл! — закончила Эмили, сверля Карлтона укоризненным взглядом.

Карлтон моргнул, затем провёл рукой по влажным волосам, явно пытаясь вспомнить, о какой вечеринке идёт речь.

— Э-э-м-м-м... да я и не забывал, просто в порядок себя приводил, дабы выглядеть как огурчик! — произнёс он с заметной неуверенностью в голосе.

Эмили вздохнула, закатила глаза и скрестила руки на груди.

— Ох уж этот твой талант выкручиваться, — сказала она, разочарованно качая головой. — Мы договаривались неделю назад!

Карлтон поправил свитер, явно чувствуя себя неловко под пристальным взглядом Эмили, и широко улыбнулся, пытаясь перевести всё в шутку:

— Ну что ты, милая, я же специально всё это время был в ванной, чтобы выглядеть как настоящий джентльмен! Ты же не хочешь, чтобы твои друзья увидели меня не в лучшем виде?

Эмили покачала головой и хмыкнула:

— Джентльмен, который забывает свои обещания, — такое только в кино бывает, дорогой!

— Да ты что! — Карлтон притворно ужаснулся. — Это, между прочим, тщательно спланированная стратегия!

— Стратегия? — Эмили подняла бровь, скрестив руки на груди. — И в чём же она заключается?

Карлтон кивнул, словно размышлял, а потом важно произнёс:

— Создать интригу! Я жду момента, чтобы поразить всех своим идеальным... эээ... планом.

Бобби, наблюдавший за этой сценой, фыркнул, не удержавшись.

— Ты так выкручиваешься, как будто тебе задали домашку по матеше, а ты вместо этого на приставке начал гамать, — вставил он, насмешливо смотря на брата.

Карлтон театрально вскинул руку, словно призывая всех умолкнуть, и с притворной важностью заявил:

— Молчи, вундеркинд! Взрослые работают!

Бобби фыркнул, его лицо озарила озорная улыбка.

— Ну да, «работают», — пробормотал он себе под нос, но достаточно громко, чтобы Карлтон услышал. — Если болтать всякую чушь — это работа, тогда ты у меня прямо магистр разговорной лени.

Эмили рассмеялась и хлопнула ладонью по подлокотнику кресла, едва сдерживая слёзы от смеха.

— Ох, Бобби, ты явно победил в этом раунде.

Карлтон с наигранной скорбью взглянул в потолок и приложил руку к сердцу.

— Ну вот, меня снова побеждает восьмилетний гений, — произнёс он тоном оскорблённой невинности. — Как мне жить дальше с таким младшим братом?

— Терпение — это добродетель, брат мой, — не моргнув глазом, парировал Бобби. — Советую начать тренироваться.

Эмили рассмеялась, подбадривая Бобби хлопком по плечу.

— Ох, Карлтон, кажется, твой младший брат официально стал королём сарказма в этом доме.

Карлтон, пытаясь сохранить остатки достоинства, усмехнулся:

— Знаете что? Вы двое — просто сговорились.

— Мы — команда, — с гордостью заявил Бобби, скрестив руки на груди.

— Ах, команда, — Карлтон сделал вид, что его это задело. — Эмили, ты меня предала!

— Это не предательство, а выбор, — с улыбкой ответила она. — Тебе просто стоит иногда давать Бобби шанс. Он явно не подведёт.

Карлтон сделал вид, будто уязвлён в самое сердце, и приложил руку к груди, словно хотел показать, как сильно его ранили слова.

— Нехорошо замышлять с девушкой своего брата козни против него самого! Это просто подлость!

Эмили рассмеялась и игриво толкнула его в плечо:

— Подлость? Серьёзно? Ты это говоришь, как будто Бобби и я составляем план по захвату мира.

— Возможно, вы и этим заняты, — Карлтон сузил глаза, словно подозревая в этом заговоре нечто гораздо большее. Он покачал головой и с преувеличенной серьёзностью продолжил: — А ведь началось всё с малого: шутки о простуде в летнюю жару, подколы на тему вечеринки... И вот уже вы строите планы, как подменить меня в собственном доме!

Эмили закатила глаза и, не выдержав, рассмеялась:

— Подменить? Карлтон, это, конечно, звучит интригующе, но боюсь, ты переоцениваешь нашу изобретательность.

— Ох, не знаю, не знаю, — ответил он, глядя на них двоих с лёгкой усмешкой. — Я не удивлюсь, если однажды приду на кухню, а там Бобби сидит за моим кофе и читает мои утренние газеты.

Бобби пожал плечами, храня невозмутимость:

— Газеты твои я уже видел. Ничего интересного.

Эмили прыснула от смеха, а Карлтон, делая вид, что уязвлён, театрально приложил руку к сердцу:

— Ах, брат мой! Ты только что разбил моё сердце.

— И кто тут драматизирует? — парировала Эмили, пытаясь сдержать улыбку.

Карлтон театрально вздохнул и сел на перила веранды, обхватив колено рукой:

— Знаете, мне кажется, что быть объектом ваших шуток — это моя жизненная миссия. Только что я понял: вся моя роль в этой семье — стоически терпеть издёвки младшего брата и его союзницы.

— Союзница? — Эмили подняла бровь, изображая недоумение. — Карлтон, я тут скорее медиатор.

— Медиатор, который всегда на стороне восьмилетнего гения, — поддел её Карлтон.

Бобби в это время задумчиво качал головой, его взгляд стал немного более серьёзным, когда он вспомнил о заметке, которую он пересказал до этого девушке Карлтона. Он посмотрел на брата и Эмили, заметив их смеющиеся лица, и почувствовал, как что-то внутри него побуждает нарушить лёгкую атмосферу.

— Эй, Карлтон, — тихо начал он, немного нервничая, — я... я хотел тебе кое-что показать.

Карлтон, все ещё с улыбкой на лице, повернул голову в сторону брата. Он, как и раньше, был готов шутить, но заметил, что выражение лица Бобби изменилось. На мгновение его интерес привлекло что-то большее, чем шутки о газетах и утреннем кофе.

— Что случилось? — спросил он, складывая руки на груди и понижая голос. — Ты не выглядишь, как тот, кто только что победил в словесной битве.

Бобби вздохнул и снова взглянул на Эмили, словно ища у неё поддержки. Он чувствовал, что не может держать это в себе, и, несмотря на то, что атмосфера была лёгкой и непринуждённой, ему нужно было поделиться этим.

— Это... не то чтобы что-то страшное, просто я нашёл одну статью в газете. Очень странную. Про какие-то смерти в Нью-Йорке. — Он замялся, видя, как Карлтон нахмурился. — Но это не просто смерть. Там говорилось про то, что на камере умершего фотографа был заснят политик, умерший за много лет до этого события. Заснят он был, сам понимаешь, в том же ателье и даже дата на фото была именно того дня, когда эти двое умерли... Прямо призрак какой-то у них там побывал, право слово...

Бобби с нервозным выражением лица отпустил последние слова, чувствуя, как его сомнения начинают укрепляться. Он не мог точно объяснить, что именно его так настораживало в этой истории, но уверенность в том, что что-то странное действительно происходит, росла с каждым прочитанным словом.

Карлтон замолчал, его лицо стало серьёзным, и он, как всегда, пытался найти рациональное объяснение.

— Подожди, ты хочешь сказать, что на фотографии оказался мёртвый политик, который умер много лет назад? — переспросил Карлтон, слегка хмурясь. — Да ты что, Бобби, ты же сам говоришь, что это газета, а не какая-то сенсационная «жёлтая» ерунда. Ты уверен, что это правда?

— Я не знаю, Карлтон... — Бобби покачал головой, всё ещё не в силах отогнать тревогу. — Но там было так много странных совпадений. Как минимум то, что эта фотография была сделана в тот же день, когда были найдены эти два трупа. А в кадре — этот политик. Знаешь, я подумал, что, может, это просто какая-то фальшивка, но... почему в статье так уверенно говорится, что он был там, в том ателье? Это всё, честно, очень странно.

Карлтон вздохнул, с недоверием взглянув на газету. Его обычная уверенность, с которой он всегда относился к подобным рассказам, заметно пошатнулась. Он пытался наладить дистанцию, не желая слишком погружаться в эти мистические рассуждения.

— Ну, ты знаешь, что я не верю в ерунду из книжек Стивена Кинга. Так что не грузь этой чушью, окей? Это просто перевранные журналистами факты, а может быть, кто-то пустил газетную утку. И в конце концов, кто может сказать, что на фотографии был именно тот самый политик? Это может быть какой-то его двойник, косплеер, мало ли ещё кто!

Бобби услышал слова Карлтона и почувствовал, как его тревога немного отступает. Конечно, брат прав. Это было очень странно, и, возможно, именно в этом странном и необъяснимом заключалась суть всего происшествия. Но мысль о том, что кто-то мог пустить ложные слухи, всё равно не давала ему покоя.

— Да, может быть, ты и прав, — сказал Бобби с сомнением в голосе, — но всё равно что-то меня беспокоит. Газета вроде бы не из тех, что пишет ерунду, а здесь слишком много совпадений. Политик, умерший много лет назад, и вдруг появляется на фотографии... И эта дата, Карлтон, она прямо совпала с днем, когда в ателье нашли трупы.

Карлтон с усмешкой потянулся за чашкой кофе и, глядя на брата, сказал:

— Ты слишком увлекся. Знаешь, что я думаю? Возможно, кто-то из этих «журналистов» просто нарисовал красивую картину, чтобы встряхнуть народ. Прямо как в дешевых книгах о сверхъестественном — все эти загадки и мистические события.

Эмили, сидящая рядом, внимательно слушала разговор, кидая взгляды то на одного, то на другого. Она всегда считала, что Карлтон слишком легко относится к таким вещам, но и Бобби не был до конца уверен. Она встала, подошла к столу и посмотрела на статью в газете.

— До того, как ты вышел к нам, — обратилась она к Карлтону, — мы с Бобби уже обсудили эту тему.

— Ну и к чему вы пришли? — усмехнулся Карлтон.

— Пока ещё ни к чему, — ответила она, не отрывая взгляда от газеты. — Но в статье явно что-то не сходится. Особенно вот эта фотография... Почему на снимке появился политик, который уже давно умер? Это слишком странно, чтобы просто списать это на выдумки.

Карлтон, усмехнувшись, оперся на дверной косяк и, скрестив руки на груди, взглянул на неё и Бобби.

— Вы двое и правда верите в эти странные теории? Это же просто газетная утка. Слушайте, Эмили, ты, наверное, знаешь, что журналисты порой любят раздувать истории, добавлять мистики, чтобы привлечь внимание. А тут ещё какой-то политик... Это же отличный способ сделать статью более захватывающей.

Бобби посмотрел на Карлтона, чувствуя, как его недавняя уверенность начинает рассеиваться.

— Брат, — начал он, неуверенно перебивая его, — ты же видел, как это всё описано. Это не просто случайность. Как такое возможно?

Карлтон, несмотря на его изначальную скептическую реакцию, задумался. Он чувствовал, что вопрос действительно не так уж прост, но не хотел признавать, что поддается на мистику.

— Хорошо, допустим, это не случайность, — сказал Карлтон, но в его голосе уже не было той уверенности, что раньше. — Но какое нам дело до этого? Этими трупами в Нью-Йорке пускай Нью-Йоркские копы занимаются, а у нас в Кливленде своих проблем вагон и маленькая тележка! — он широко раскинул руки, словно пытаясь обозначить весь объём «своих» забот.

Эмили посмотрела на него с усмешкой, её глаза не сводились с его лица.

— Ах, да, конечно, ты живёшь в Кливленде, и на все остальные города тебе наплевать, — произнесла Эмили, откидывая волосы за плечо. Она говорила с лёгкой насмешкой, но в её голосе звучала и капля притворной обиды. — Ты меня прямо огорчаешь, дорогой, — добавила она, поднимая брови и делая паузу для эффекта. — В конце концов, я живу как раз в Нью-Йорке!

Карлтон выглядел слегка озадаченным, но его выражение быстро сменилось на что-то более игривое, когда он заметил, как она смотрит на него.

— А ты, по-моему, забыла, что я из Кливленда. У нас тут свои заботы, и мне, если честно, не особо интересно, что творится в другом конце страны, — Карлтон улыбнулся, хотя понимал, что его слова звучат немного нечестно.

Он давно знал, как сильно его девушка была привязана к своему родному Нью-Йорку. Эмили не смогла сдержать смешок, но тут же снова приняла серьёзный вид.

— Ну, ты же прекрасно понимаешь, что это не просто «какие-то новости». Там происходит нечто странное, и всё это касается не только Нью-Йорка, но и нас. Я не могу просто закрыть глаза на такие вещи. В любом случае, если бы ты был не таким скептиком, может, и сам бы увидел, как это важно!

Карлтон в задумчивости потер подбородок. Он всегда был тем человеком, который предпочитал оставаться на стороне рациональности и не верил в сверхъестественное. Однако, что-то в рассказах Бобби и тем фактам, которые он сам заметил, заставляло его нервничать. Он знал, что когда Эмили заводит разговор о чём-то серьёзном, то её интерес обычно не исчезает, пока она не получит ответы.

— Так, — Карлтон наконец вздохнул, — допустим, ты права, и эта история не такая уж банальная. Но, давай признаемся, это не наши дела. Наша задача — устроить вечеринку! Оу-уэ-уэ-УЭ! — вдруг закричал он, подпрыгнув на месте, словно с этим движением хотел избавиться от всей тяжести их разговора.

Бобби, который ещё недавно всерьёз размышлял о мрачных событиях в Нью-Йорке, не сдержал улыбки. Карлтон, всегда любящий перевести разговор в лёгкую шутку, сделал это на ура. Его энергия заразила, и даже Эмили, несмотря на серьёзность обсуждаемой темы, не смогла не рассмеяться.

— Ну что ты, Карлтон, — усмехнулась она, — ты прямо как ребёнок. Вечеринка — это, конечно, замечательно, но ты не можешь так просто забыть, что происходит в мире, а?

Карлтон с серьёзным видом поклонился, как бы отдавая должное её замечанию.

— Конечно, я не забываю! — сказал Карлтон с ироничной улыбкой, откидывая назад свои мокрые волосы. — Но, что я могу поделать? Ты же сама предложила устроить вечеринку, и вот я готов! Я уже купил в магазине побольше альбомов «Дорз», так что не переживай, твои друзья, когда соберутся к вечеру у меня, будут в полном восторге!

Эмили, стоявшая рядом, не смогла удержаться от смеха. Она знала, что Карлтон всегда был таким — он мог казаться поверхностным, но на самом деле был не так уж плох в организации вечеринок.

— О, ты не знаешь, как это приятно слышать! — воскликнула Эмили, поправляя свои волосы и подойдя к Карлтону ближе. — «Дорз» — это просто культ! Ну, теперь я понимаю, что этот вечер точно будет незабываемым.

Карлтон, улыбнувшись своей девушке, потянулся на солнышке, вытягивая руки, как будто растягивая каждую мышцу после долгого дня. С видом победителя он добавил:

— Ну, у нас ещё много времени до вечера, так что можно расслабиться. — Он не сразу заметил, что Бобби всё это время молчал, с головой поглощённый газетой. — Ты что, всё ещё с этим, Бобби? — спросил Карлтон, с любопытством поглядывая на брата.

Бобби не отрываясь от страницы, в ответ лишь фыркнул и поморщился. Ему совсем не хотелось делиться своими мыслями, особенно когда Карлтон и Эмили явно были настроены на веселье.

— Да не, всё нормально, — ответил он, даже не поднимая глаз от текста. — Просто... это не то, что кажется.

Карлтон тихо покачал головой, устроившись на кресле рядом с ним. Он принял расслабленную позу, но в его взгляде была настороженность, как будто он ожидал, что разговор ещё не завершён.

— Ну, хватит уже, Бобби, — сказал он, вытянув ноги и устроив их на кофейном столике. — Ты же сам сказал, что «Дорз» будет в топе сегодня, так что забудь про газеты! Вечеринка ждёт! Ты должен быть готов к танцам, а не сидеть тут с этим старым материалом.

— Карлтон, — ответил ему на это Бобби, — ты же всё время до этого говорил мне, что я мол слишком маленкий, чтобы тусоваться со взрослыми. Ты, Эмили и её друзья мне не ровня...

Карлтон в ответ на эти слова рассмеялся, почти не сдержав смех. Он уселся в кресле и пожал плечами, глядя на Бобби, который продолжал сидеть с газетой в руках, погружённый в мысли.

— О, Бобби, ну разве это серьёзно? — сказал Карлтон, всё ещё улыбаясь. — Ты, может, и мал для кое-каких вещей, — он подмигнул Эмили, — но танцевать учатся с детского сада!

— В детсаду танцуют, да, но уж точно не под «Дорз» и прочий хардкор, — начал защищаться Бобби.

Карлтон рассмеялся и открыл холодильник, доставая бутылку лимонада.

— Это ещё почему? Ты, что, боишься, что «Дорз» тебя развратят? Отбрось эти предрассудки престарелых чиновников из советского политбюро!

Бобби не мог не улыбнуться. Карлтон всегда знал, как вывести его из состояния серьёзности. Но на этот раз, хоть и посмеяться хотелось, тема оставалась важной.

— Советского Союза нету уже много лет, — сказал Бобби, приподнимая бровь, — а вот такие группы как «Дорз» существую до сих пор. И, знаешь, не люблю я просто рок. Симфония — да, обожаю, особенно Малера, а рок... Уши от него вянут.

Карлтон, услышав слова Бобби, не смог сдержать смешок. Он откинулся на спинку кресла, устраиваясь поудобнее.

— О, Бобби, ты такой старомодный, — с улыбкой сказал он. — Малер, конечно, здорово, но когда ты слушаешь «Дорз», у тебя, похоже, просто не хватает места для нормальной музыки. Всё у тебя слишком академично, по нотам. Вот послушай этих ребят — они взорвали эпоху. И поверь мне, у них была своя симфония, только на гитарах и ударных!

Бобби не сразу ответил. Он сидел в кресле, скрестив руки на груди, и внимательно слушал спор. В его глазах мелькала искренняя задумчивость, но в душе всё ещё царил тот старомодный, слегка отстранённый мир, в котором он находился. Симфония Малера казалась ему чем-то более высоким, чем грубая сила рок-музыки.

— Ты не понимаешь, Карлтон, — наконец произнёс он. — Я не против рока как жанра. Но... когда я слушаю, например, Малера, я ощущаю, как музыка касается всех твоих самых глубоких струн. Она не просто звучит, она разрывает тебя изнутри, превращает в нечто большее. А вот рок... он слишком прямолинеен, слишком шумен. Он для тех, кто не боится пустить в себя хаос.

Карлтон немного покачал головой, но, казалось, не был задет словами брата. Он просто улыбнулся, зная, что для Бобби мир будет слишком простым и прямолинейным, если не сконцентрироваться на деталях.

— Ха, да уж, ты точно не из тех, кто поймёт «Дорз» с первого раза, — подмигнул Карлтон, вставая с кресла. — Я вообще думал, что ты как раз из тех, кто любит копаться в сложных структурах, а не просто пуститься в дебри без остановки. Ну ладно, если хочешь, я поставлю тебе Шестую Симфонию Малера, она более-менее энергичная, даже на марш похожа немного. Только, боюсь, что друзья Эмили классику не оценят, так ведь? — и он подмигнул своей девушке.

Эмили усмехнулась и откинула волосы за плечо, бросив взгляд на Карлтона.

— Не преувеличивай, — сказала она, — мои друзья, может, и не любят классику, но я уверена, что Малер был бы для них интересным открытием. А вот «Дорз» для них — это вполне себе старый добрый способ сбежать от реальности.

Карлтон склонился к ней и поднял брови.

— Это ты о чём? Ты же сама говоришь, что с тобой вся тусовка на вечеринке — это на самом деле все остальные, кроме нас, — сказал он с ухмылкой. — А Малер — да, его оценит пара экспертов.

— Признаю, ты прав, — согласилась Эмили, с улыбкой пожимая плечами. — Но если ты так не уверен в своей музыкальной коллекции, тогда попробуй-ка найти хоть что-то для меня в твоём «Дорз».

Карлтон засмеялся, но его взгляд стал чуть серьёзнее. Он всегда был тем, кто был настроен на активное развлечение и не любил зацикливаться на серьёзных вопросах.

— Может, я и не согласен с твоими вкусами, но ты заслуживаешь кое-чего более интересного, чем те привычные три минуты в песнях. Так что... Ладно, я выберу что-нибудь для тебя, но поверь мне, ты не хочешь слушать только «Дорз». Я могу тебе что-то предложить, но ты должна хотя бы немного открыть для себя другие музыкальные горизонты!

Бобби, который всё это время молчал, поднял глаза от газеты и покосился на Карлтона.

— Я не понимаю, о чём вы говорите, я вообще про Малера сказал лишь затем, чтобы отвязаться от танцев под этот ваш «Дорз», — смущённо пробормотал Бобби.

Карлтон и Эмили обменялись многозначительными взглядами, а затем оба рассмеялись. Бобби, чувствовавший, как его лицо краснеет, быстро попытался оправдаться.

— Да ладно, я не против «Дорз» как музыки, просто танцевать не хочу, не люблю, да и не интересно мне это, — сказал он, нервно отбрасывая газету в сторону. — Я бы лучше кино посмотрел, а лучше — книжку почитал, про капитана Блада например, как раз на середине его «Хроник» остановился, хочу узнать, что там дальше будет, а вы со своими танцами...

Карлтон и Эмили обменялись взглядами, и в их глазах мелькнула одновременно и улыбка, и терпение, как у людей, которые давно привыкли к странным увлечениям друг друга. Эмили первым делом поправила волосы, оглядывая Бобби с лёгким смехом.

— Ты правда собираешься сидеть с книжкой на вечеринке, Бобби? — спросила она, подняв бровь. — У нас тут не библиотека, а место, где все наслаждаются моментом! Даже капитан Блад не захочет сидеть в одиночестве с книжкой, когда все вокруг танцуют.

Карлтон, который, казалось, только и ждал такого повода, не выдержал и громко рассмеялся.

— Эмили права! Ты, наверное, решил, что если сядешь с книжкой, то станешь умнее всех нас, да? Ну, давай-ка, покажи, как ты будешь читать о капитане Бладе, когда все вокруг будут развлекаться! — Он подмигнул, делая вид, что уже готов его застать за этим.

Бобби фыркнул, но внутри чувствовал, как его раздражение смешивается с непониманием. Ему не нравилось, когда Карлтон и Эмили настаивали на своём, словно он должен был поддаваться их желаниям.

— Да не про это речь, — сказал он, потёр виски. — Просто я предпочитаю читать книги. Зачем тратить время на то, что мне не нравится? Музыка — это одно, а вот танцевать под неё... Просто не моё. Я не такой, как вы.

Эмили, не переставая улыбаться, наклонилась к нему и, положив руку на его плечо, мягко произнесла:

— Ты не обязан танцевать, если не хочешь. Но ты можешь быть с нами, почувствовать атмосферу. Ты же не собираешься сидеть в углу, держась за книжку, когда мы все будем веселиться, правда?

Карлтон, как всегда, не упускал возможности подшутить, но в его тоне уже не было такого насмешливого оттенка, как раньше. Он просто хотел, чтобы все почувствовали себя частью этого вечера.

— Понимаешь, Бобби, иногда важно отпустить себя, расслабиться. Ну, хотя бы на час. Ты не представляешь, сколько всего интересного может произойти, если ты просто позволишь себе быть частью общей тусовки. Ты не обязан быть супертанцором или фанатом музыки, но жизнь — это не только книжки и кино, согласись.

Бобби, всё ещё скрещивая руки на груди, посмотрел на него. Он не был готов полностью согласиться, но искренность в словах Карлтона заставила его задуматься.

— Ну, ладно, — наконец сказал он, сдвигаясь в кресле. — Танцевать я не буду, это я вам на все сто процентов гарантирую, а посидеть за столом — плёвое дело. Только, ради бога, постарайтесь без алкоголя стол накрыть, ладно? А то мне нечего пить будет.

Карлтон не сдержал ухмылки, а Эмили, стоявшая рядом, засмеялась.

— О, Бобби, ты такой уморительный! — сказала она, покачав головой. — Ты уж как-нибудь справишься. На вечеринке всегда есть чем заняться, даже если ты не пьешь и не танцуешь.

Карлтон, повернувшись к ней, добавил:

— Бобби всегда думает, что мы устроим какой-то хаос с алкоголем. Но не волнуйся, я обещаю, что на столе будет только то, что не вызовет у тебя страха. Никаких диких коктейлей или безумных напитков. Только чистое и полезное, например, минеральная вода или сок!

Бобби усмехнулся, но в его глазах читалась непоколебимая уверенность.

— Это только часть проблемы, — сказал он, продолжая смотреть на Карлтона. — Как бы вы меня не уговаривали, я всё равно не планирую стать частью этого безумного веселья. И вообще, я думаю, что вы все слишком серьезно воспринимаете этот вечер.

Эмили, не обращая внимания на слова Бобби, подошла к нему и наклонилась, держа в руках стеклянный бокал.

— Послушай, Бобби, — начала она, усаживаясь на стул рядом с ним. — Мы не говорим о том, чтобы заставить тебя делать что-то, что тебе не нравится. Мы говорим о том, чтобы просто быть с нами, чувствовать атмосферу и... быть частью чего-то, что нас всех объединяет.

Бобби, поджав губы, посмотрел на неё с легким недоверием. Он понял, что ей важно, чтобы он хотя бы немного расслабился. Это было одно из тех маленьких моментов, когда ему приходилось соглашаться, чтобы не разочаровать её.

— Ладно, ладно, — сказал он, сдавшись. — Посижу я, может, что-нибудь из вашего шума и неудачных танцев окажется в итоге забавным. Только не считайте это моим полным согласием! Я по-прежнему буду держаться подальше от всякой ерунды.

Карлтон, посмеиваясь, выдохнул и взялся за пульт.

— Отлично, что ты согласен на минимум. А я обещаю, что не буду заставлять тебя танцевать под «Лайт Май Фэйр». Силы уж точно не понадобятся. Но послушай, мне нравится, что ты готов хотя бы попробовать.

Эмили, не упустив момента, с весёлым выражением на лице встала и подмигнула Бобби.

— Да, просто будь готов к тому, что мы будем с тобой весь вечер, хотя бы в том виде, в котором ты согласен. Так что, если захочешь что-то поменять — всегда можешь найти нас. Мы не такие страшные.

Бобби сидел в кресле, чувствуя, как напряжение постепенно покидает его тело. Эмили, казалось, наконец-то добилась своего: он не возражал, не мялся и не строил лицо какого-то философа, который считает всю эту вечеринку бессмысленной суетой. Он даже позволил себе улыбнуться, хотя его мысли всё ещё вертелись вокруг книги, оставленной в комнате.

Он представил, как развиваются события в «Хрониках капитана Блада», и на мгновение даже захотел встать и отправиться туда, в ту тишину, где не было бы ни «Дорз», ни танцев, ни эйфории. Но он понял, что с ним что-то не так: эта книга всегда была его убежищем, но сегодня он не мог найти в себе силы отгородиться от мира.

Любовь Бобби к Эмили

После того как Карлтон, с улыбкой и парой последних дурашливых замечаний, ушел в дом, Бобби наконец почувствовал, что может выговориться. Он облокотился на перила веранды и посмотрел на Эмили, которая, как всегда, внимала его словам с беспокойным, но понимающим взглядом.

— Эмили, ты не представляешь, как мне надоело всё это, — сказал он, нервно постукивая пальцами по деревянным перилам. — Мой брат... Он всегда с этим своим роком, с вечеринками, с друзьями... Он просто не понимает, как меня всё это раздражает.

Эмили, стоя рядом, мягко кивнула, но не прервала его. Она знала, что иногда Бобби нужно просто выговориться, чтобы почувствовать себя немного легче. Она всегда была хорошим слушателем.

— Он постоянно думает, что если тебе не нравится «Дорз», значит, ты просто не умеешь наслаждаться жизнью. А на самом деле мне тошно от этих его вечеринок! — продолжал Бобби, чуть ли не с отчаянием в голосе. — Что, разве я не могу просто почитать книжку? Я вон вчера только что «Хроники капитана Блада» начал — и что? Это тоже важное, стоящее занятие!

Эмили тихо вздохнула и мягко положила руку на его плечо.

— Я тебя понимаю, Бобби, — сказала она, голос её был тёплым и спокойным. — Карлтон действительно иногда не понимает, что не все так сильно увлекаются его музыкой. Он ведь живёт для этих вечеринок и этого рока. Он думает, что все вокруг должны так же думать.

Бобби посмотрел на неё с благодарностью, но продолжил, вытирая руки о джинсы:

— Ну вот, а ещё он всегда говорит, что я должен быть «более живым», что ли. То есть, как будто если я не подскочу, не начну танцевать или петь, то я какой-то не такой. Серьёзно, почему он не понимает, что мне просто не хочется быть частью этого всего?

Эмили немного подумала, оглядывая веранду, а затем, мягко улыбнувшись, заговорила:

— Ты знаешь, Карлтон, конечно, порой бывает слишком навязчив, но он на самом деле просто пытается создать атмосферу веселья. Может быть, он не понимает, что не все хотят этой атмосферы в своей жизни, но это его способ взаимодействовать с миром. Он видит, как весело его друзьям, и думает, что и ты, возможно, тоже хочешь быть частью этого веселья. Он не знает, как ещё сделать это, чтобы тебе было комфортно.

— Ну да, — Бобби мрачно усмехнулся, — но почему тогда он не может просто оставаться дома и слушать свою музыку один? Я не прошу, чтобы он меня понял, но вот хоть бы он понял, что я не против его хобби, просто не готов жить в его мире.

Эмили повернулась к нему лицом и посмотрела в глаза с искренним выражением.

— Я понимаю, что тебе тяжело. Но может быть, если ты не будешь так категорично сопротивляться, Карлтон будет чувствовать, что ты тоже хочешь быть рядом с ним, даже если не участвуешь в его увлечениях. Это не значит, что ты должен быть как он, но он будет рад, если ты просто покажешь, что ты рядом, даже если это не твой стиль.

Бобби задумался, его лицо немного смягчилось. Он всегда был упрямым, но Эмили как-то умудрялась заставить его посмотреть на вещи с другой стороны.

— Я не знаю, получится ли, — сказал он, — Но, может быть, ты и права. Я не должен отталкиваться от всего, что не по мне. Он мой брат, в конце концов. Наверное, мне стоит попробовать быть хотя бы чуть-чуть более гибким.

Эмили кивнула, чувствуя, что он начал осознавать важность их разговора.

— Это точно не будет легко, Бобби, но я верю, что ты можешь найти свой путь между тем, что тебе нравится, и тем, что нравится Карлтону. Вы с ним разные, но это не значит, что вы не можете найти общую точку. Просто будьте честны друг с другом.

Бобби вздохнул, но его взгляд стал более спокойным.

— Ну, ладно, я постараюсь. Может, я и не буду танцевать, но попробую хотя бы быть менее агрессивным по отношению ко всему этому безумию.

Эмили улыбнулась, догадываясь, что это лучшее, на что он способен. Девушка обняла Бобби за плечи, и мальчик, почувствовав тепло её рук, наконец немного расслабился. Он, как и всегда, был сильным и независимым, но в глубине души ему всегда не хватало того, что давала ему Эмили: спокойствия и уверенности в том, что всё наладится.

Бобби встретил её взгляд, и в его глазах, вместо привычной ехидной настороженности, появилась неожиданная мягкость. Он не мог объяснить, что именно это был за взгляд, но было в нём что-то такое, что заставило его на мгновение почувствовать себя снова трехлетним ребёнком. Мальчик, который иногда так упрямо отгораживался от мира и людей, сейчас, взглянув на Эмили, осознал, как ей важно, чтобы он и Карлтон понимали друг друга.

— Спасибо, — сказал он, слегка смутившись. — Я действительно... иногда забываю, что можно быть немного более гибким. И ты права, я не должен быть таким закрытым.

Эмили тихо усмехнулась, слегка покачав головой.

— Ты уже давно не ребёнок, Бобби, — сказала она, аккуратно подтянув волосы за ухо. — Но ты всё ещё можешь научиться чему-то новому, даже если это касается отношений с твоим братом.

Её слова пронзили его, и он в очередной раз понял, как сильно ценит её мнение. Бобби всегда был умным, со своим взглядом на жизнь, но иногда он забывал, что есть вещи, которые важнее того, что он сам думает или чувствует. Он иногда был чересчур поглощён своей борьбой с миром, чтобы заметить, что те, кто рядом с ним, всегда готовы помочь.

— Ладно, я попробую, — произнёс он, в голосе его звучала новая, более зрелая решимость. — Я всё-таки брат Карлтона, и, наверное, для меня важно, чтобы мы с ним нашли общий язык. Даже если это не всегда легко.

Эмили улыбнулась, а её глаза наполнились тёплым светом.

— Я уверена, что у тебя получится. И вообще, ты намного сильнее, чем ты сам думаешь, Бобби. Не забывай об этом.

Он кивнул, а затем, почти стыдясь собственного состояния, потёр глаза и резко сменил тему:

— Ну что, я хоть и не буду танцевать, но вечер, наверное, не обойдётся без каких-нибудь приключений, так ведь?

Эмили засмеялась, её смех был лёгким и звонким, как всегда. Она отпустила его плечо и, подмигнув, сказала:

— Всё зависит от того, кто будет в центре этих приключений. Если Карлтон не успеет устроить настоящий хаос, то, возможно, твоя тишина и покой станут главным аттракционом вечера.

— Ха! — усмехнулся Бобби, наконец расслабившись. — Тогда давай сделаем так, чтобы хаос не затмевал мой интеллектуальный покой.

Эмили, снова улыбаясь, подхватила его шутку:

— Так ты готов к вечеринке, или ещё пожилку продадим, чтобы сделать танцевальный зал?

Бобби засмеялся, но в его смехе была лёгкая нотка напряжения. Он знал, что для него вечер всё равно останется испытанием, но если хотя бы на один вечер они смогут забыть о своих проблемах, хотя бы на какое-то время, ему это было бы вполне достаточно.

— Ну что ж, — сказал он с притворным серьёзным видом, — если уж я не могу спастись от танцев, то постараюсь их пережить с достоинством. А ты, Эмили, не оставляй меня одного в этом аду!

— Я бы рада всё время быть с тобою рядом, — вдруг грустным тоном сказала Эмили, — но так уж получилось, что я живу в Нью-Йорке, а в Кливленд только иногда наведываюсь, когда в университете удаётся урвать денёк-другой выходных.

Бобби замолчал, глядя на неё с неподдельным беспокойством. Эмили всегда была для него загадкой, но сейчас он видел, что её взгляд, скрытый под лёгким солнечным светом, был полон тяжёлых мыслей. Она не ответила сразу, только немного сжала губы и посмотрела в сторону, как будто пытаясь подобрать нужные слова.

— Эмили, что случилось? — спросил Бобби, поднявшись наконец со своего кресла.

Он не мог понять, почему она так стала. Обычно она была полной энергии, всегда с улыбкой и лёгким сарказмом. Но сейчас было что-то, что скрывалось за её молчанием.

Эмили, стоя у перил, не сразу ответила. В её глазах было что-то глубокое и тяжёлое, словно она пыталась найти нужные слова, чтобы объяснить то, что беспокоило её. Бобби наблюдал за ней с беспокойством, чувствуя, как воздух вокруг становился плотным и напряжённым. Он давно знал, что Эмили была не из тех, кто откровенно делится своими переживаниями, но сейчас что-то было не так.

— В чём дело? — повторил Бобби, уже с лёгким упрёком в голосе, как будто он сам не верил, что она так долго молчит.

Она вздохнула и повернулась к нему, её лицо освещал лёгкий вечерний свет, который только начинал падать на веранду. Тишина на мгновение накрыла их обоих, пока она не ответила.

— Я не знаю, Бобби. Просто... бывает, что кажется, что ты совсем один, даже если вокруг люди. Я пытаюсь понять, чего я на самом деле хочу, но это тяжело. Ты когда-нибудь чувствовал, что всё, что ты делаешь, просто не имеет смысла? Или что ты не на своём месте?

Бобби замер, пытаясь понять её слова. Он всегда знал Эмили как решительную и уверенную в себе девушку, чьи мысли и действия казались чёткими и ясными. Но сейчас она была другой, более уязвимой.

— Ну... я бы не сказал, что чувствую себя таким образом, — сказал он, осторожно подходя к ней. — Но я могу понять, что ты имеешь в виду. Иногда мы все оказываемся в ситуации, где не совсем понимаем, что нам делать. Это нормально. Ты не одна, Эмили.

Она покачала головой и оглянулась на него, улыбаясь, но это была не та привычная её улыбка, полная энергии и решимости. Это была улыбка с горечью, словно она пыталась скрыть что-то, что не поддавалось объяснению.

— Ты думаешь, что я должна оставаться такой, как все меня видят, Бобби? — спросила она тихо, её голос стал мягким и почти уязвимым. — Все вокруг говорят, что мне повезло, что я живу в Нью-Йорке, что у меня есть друзья, что я учусь в университете... Но ты же знаешь, как бывает. Все эти люди, вся эта жизнь — как будто она для кого-то другого. Я не знаю, что мне с этим делать.

Бобби стоял рядом, не зная, как ответить. Он был ещё слишком мал, чтобы понять все сложности жизни Эмили, её переживания, её усталость от постоянно накатывающих ожиданий и давления. Но несмотря на это, что-то в её словах зацепило его, заставив задуматься о том, что важно не то, сколько лет, а то, что человек чувствует внутри.

Эмили выглядела так, как будто она пыталась найти место, куда можно было бы убежать от всего этого: от Нью-Йорка, от университета, от этого бешеного темпа жизни, который всё время требовал от неё больше — больше усилий, больше успеваемости, больше внимания. Её слова об этих «жизни для кого-то другого» звучали как стон души, как попытка обрести хоть какое-то пространство для себя.

Бобби вглядывался в неё, чувствуя, как её боль — хоть и чуждая ему — отзывается в нём, как отголосок чего-то, что ещё не дошло до его осознания, но что он всё равно пытался понять.

— Эмили... — сказал он наконец, немного смущённо, как будто сомневаясь в том, что его слова смогут помочь. — Я думаю, ты не должна быть такой, как тебя видят другие. И вообще... мне кажется, ты не обязана быть такой, какой все тебя хотят видеть. Ты ведь не робот, да? Ты не обязана всё время угождать всем этим взрослым и их ожиданиям.

Эмили улыбнулась, но это была не та улыбка, что обычно появлялась на её лице, когда она была в хорошем настроении. Это была мягкая, грустная улыбка, которая почти тут же исчезла.

— Да, наверное... — ответила она, глядя куда-то вдаль, в пространство за Бобби. — Я просто... не знаю, что мне делать с этим ощущением, что вся моя жизнь как будто проходит мимо. И вот я здесь, пытаюсь быть нормальной, делать что-то важное... но часто чувствую, что это не моё.

Она вдруг замолчала, словно боясь, что сейчас скажет что-то, что будет слишком много для её слабого голоса, слишком уязвимо для открытого мира. Бобби внимательно следил за ней, пытаясь как-то поддержать её, но не зная, как.

— Может, тебе просто нужно какое-то время для себя? — сказал он, неуверенно подбирая слова. — Я вот, например, люблю читать. Когда что-то не так, я беру книжку и... ну, не знаю, как это точно объяснить, но как-то становится легче. Может быть, тебе тоже нужно просто подумать о том, что тебе нравится, а не о том, что от тебя хотят.

Эмили повернулась к нему, её взгляд стал более живым, хотя всё ещё было в нём что-то скрытое, непонятое.

— Ты прав, — сказала она с лёгкой улыбкой, которая была уже менее грустной. — Может быть, мне стоит сделать паузу и просто подышать немного. Но ведь это сложно, когда ты всё время чувствуешь, что должна двигаться вперёд, к чему-то. Когда не можешь просто остановиться и подумать.

Бобби пожал плечами, смотря на неё с той детской прямотой, которая не оставляла места для фальши.

— Ну, я просто считаю, что когда ты не хочешь двигаться, значит, тебе нужно просто побыть там, где ты можешь быть собой. Иногда остановиться и быть честным с собой — это важнее, чем куда-то спешить.

Эмили некоторое время молчала, глаза её были прикованы к земле, как будто она сама не знала, что сказать. Тишина, которая нависла между ними, казалась тяжёлой, но в какой-то момент она оторвала взгляд от земли и посмотрела Бобби в глаза. Её лицо стало мягче, и, неожиданно для себя самой, она наклонилась и обняла его.

— Бобби, я тебе кое-что скажу, — её голос был тихим, но в нём слышалась некая решимость. — Но только ты никому не расскажешь. Это мой секрет, который я никогда не открою своим друзьям.

Бобби молча кивнул, с любопытством глядя на Эмили. Ему было сложно понять, что именно она хотела ему рассказать, но по тону её голоса он почувствовал, что это действительно важно для неё.

Эмили чуть отстранилась и наклонилась к его уху. Её дыхание стало немного быстрее, как будто она всё-таки решалась на что-то, что давно откладывала.

— Ты знаешь, что я пригласила своих друзей на вечеринку к Карлтону, — сказала она шёпотом, как будто сама не могла поверить в сказанное. — Так вот, я не от чистого сердца её организовала. Я... — Она сделала паузу, как будто пытаясь найти правильные слова, — я проиграла им в карты в университете.

Бобби нахмурился, удивлённо приподняв брови. Он не мог представить, как игры в карты могли привести к такой ситуации, но понимал, что для Эмили это было важно.

— Проиграла? — спросил он, не вполне уверенный, что понял всё правильно.

— Да, — ответила она, её голос стал немного напряжённым. — Они поставили условие, что если я проиграю, то должна буду устроить для них вечер в доме Карлтона. А теперь вот, я должна выполнять своё обещание, хотя в глубине души я этого совершенно не хочу. Так что, честно говоря, я совершенно не горю желанием устраивать эту вечеринку.

Эмили вздохнула, закрыв глаза, как будто пытаясь освободиться от бремени, которое на неё легло. Бобби молчал, наблюдая за её реакцией. Он не знал, что сказать, потому что сам бы никогда не попал в такую ситуацию. Он не любил ставить на карту свои желания и принципы ради других людей.

— Это... это звучит странно, — сказал он, не зная, как выразить своё удивление. — Почему ты не могла просто сказать им, что не хочешь этого делать?

Эмили чуть улыбнулась, но в её глазах всё ещё оставалась тень усталости.

— Я не могла. Это было бы слишком... честно, если честно. Они бы просто над этим смеялись. А мне было важно сохранить хотя бы какую-то часть своего лица перед ними. Поэтому я и согласилась. Но теперь я понимаю, что это, наверное, не самая умная идея.

Бобби смотрел на неё, пытаясь понять, почему она так переживает. В конце концов, для него такая ситуация была бы просто поводом сказать «нет», и всё. Но он видел, что Эмили по-настоящему переживает, что её слова несут нечто большее, чем просто жалобы.

— Но, Эмили, если это не твоя воля, зачем продолжать? Почему бы не просто сказать, что ты больше не хочешь участвовать в этом? — с настойчивостью повторил он.

Эмили закрыла глаза, будто собираясь с мыслями, и затем медленно выдохнула.

— Всё не так просто, как тебе кажется, — сказала она, немного отстранившись. — Ты не понимаешь, как это работает. В этой игре есть не только карты, есть ещё долг. Когда ты обещаешь, ты не можешь просто взять и отказаться. Это не просто игры, это вопрос чести.

Она помолчала, словно пытаясь выбрать правильные слова.

— Ты не можешь просто нарушить слово, если хочешь сохранить уважение. И мне не хочется, чтобы они потом говорили, что я слабая, или, ещё хуже, — что я не могу держать своё слово. Все мои друзья знают, что я такая: если я пообещала, значит, я сделаю. А если я не выполню, тогда мне никто не поверит в следующий раз.

Бобби нахмурился, не понимая всего масштаба ситуации, но он видел, как серьёзно Эмили относится к этому. Он чувствовал, что её слова были искренними, и понимал, что она не может просто так взять и отказаться, как бы ей этого не хотелось.

— И что, ты собираешься устроить вечеринку, а потом просто страдать всю ночь? — спросил он, немного раздражённо. — Это ведь не имеет смысла, Эмили. Почему ты не можешь сказать им, что тебе это не нравится? У тебя есть право на свой выбор!

Эмили посмотрела на него с лёгкой улыбкой, но в её глазах было много грусти.

— Я тебе сказала, Бобби, это не вопрос «хочу» или «не хочу». Это вопрос того, как я буду восприниматься. Я же не могу рисковать этим ради того, чтобы просто избегать какой-то ночи. Я не могу стать слабой в их глазах. Они бы не поняли, да и я сама бы не поняла себя.

Она сделала паузу, немного подумав, а затем продолжила, уже тише:

— Я тебе говорю это не для того, чтобы ты меня жалел, а для того, чтобы ты понял, как это важно. Ты мне как друг, и мне не хотелось бы, чтобы ты сам когда-нибудь оказался в такой ситуации.

Бобби, хотя и был ещё мал для таких размышлений, всё-таки почувствовал, что в этих словах есть что-то важное. Он не мог полностью понять, как работают такие обещания и почему Эмили так переживает, но он знал одно: она действительно нуждается в поддержке.

— Я не хочу, чтобы ты переживала из-за этого, Эмили, — сказал он с лёгким сожалением в голосе. — Но ты права, я не понимаю, как это работает. Я просто не хотел, чтобы ты сама себе причиняла страдания ради какого-то долга, который ты можешь переломить.

Эмили вздохнула, опустив голову.

— Я знаю, что ты бы поступил по-другому, Бобби. И ты бы был прав. Но иногда такие вещи не так уж просто исправить. Иногда они требуют жертв, даже если ты сам их не понимаешь.

Эмили стояла у перил веранды, её взгляд был направлен вдаль, в сторону густого леса, который обрамлял дом Карлтона. Легкий ветерок трепал её волосы, а её мысли, казалось, были далеко отсюда, в другом времени и месте. Она молчала, но в её молчании было столько эмоций, что Бобби не мог не почувствовать это.

Наконец она вздохнула, подняв взгляд к небу, и тихо сказала:

— Бобби, я знаю, что ты, наверное, не понимаешь, о чём я говорю. Но когда станешь старше, когда повзрослеешь, ты поймёшь, насколько опасными могут быть такие вещи, как карты. Это не просто игра, не просто развлечение. Это ловушка, и ты, может, даже не заметишь, как попадёшь в неё.

Она повернулась к нему, её глаза были полны печали.

— Не начинай играть в карты, ни за что! Это... это не просто азарт. Это то, что может затянуть, как трясина. Ты думаешь, что играешь для веселья, а потом начинаешь делать вещи, которые бы никогда не сделал. Обещания, долги, самообман... всё это становится частью игры, и ты не можешь выбраться, пока не сделаешь что-то, что потом будешь жалеть. Я попала в это, и теперь не могу выйти.

Бобби стоял молча, пытаясь осознать её слова. Он был ещё слишком мал, чтобы понять все детали, но он чувствовал, что она говорит серьёзно. Он видел, как её лицо и голос изменились, как она стала более уязвимой, и его сердце сжалось.

— Ты хочешь сказать, что из-за карт ты... — он остановился, не зная, как правильно спросить.

Эмили кивнула, и её глаза затуманились от слёз, которые она старательно сдерживала.

— Я не хочу, чтобы ты прошёл через то же, что и я, — сказала она, сжимая перила так сильно, что её пальцы побелели. — Я не хочу, чтобы ты оказался в ситуации, когда долг, данное слово, становится твоим бременем. Это не стоит того. Я уже столько потеряла, и не хочу, чтобы кто-то ещё оказался в такой ловушке.

Бобби почувствовал, как слова Эмили глубоко отзываются в его душе. Ему было трудно понять все подробности её боли, но одно было очевидно: это было нечто важное, нечто, что изменило её жизнь. Он был потрясён.

— Я не хочу, чтобы ты знал, как это больно, — продолжала говорить девушка. — Я хочу, чтобы ты рос, делал правильные выборы, и чтобы твоё сердце было чистым. Не позволяй ничему затуманить твой взгляд на жизнь.

Она сделала паузу, её голос стал тише, почти нежным:

— Ты ещё так молод, и перед тобой вся жизнь. Не позволяй ничему заставить тебя жертвовать тем, что тебе дорого.

Бобби стоял, его маленькие плечи напряжённо двигались в такт дыханию, пытаясь осознать всё, что Эмили только что ему рассказала. Он чувствовал, как её слова тяжело ложатся в его сердце, словно камень, который невозможно поднять. Эмили обняла его за плечи, её руки были тёплыми и крепкими, и в этом жесте было нечто успокаивающее, несмотря на всю тяжесть, что они обе несли в себе.

— Бобби, — тихо сказала она, наклоняясь чуть ближе, — ты ещё слишком мал, чтобы понять всё это до конца. Но поверь мне, карты — это не просто игра. Это зависимость. И те, кто начинают играть, зачастую не видят, как они попадают в эту ловушку. Они думают, что всё под контролем, что всё просто. Но одна игра может стоить тебе всего.

Она поджала губы, словно пытаясь сдержать ещё один поток слов, который мог бы вырваться наружу. Эмили чувствовала, что не может объяснить ему всего, что скрывается за её решением, за тем, почему она пришла к такой истине.

— Ты не знаешь, как это... когда тебе нечего терять. Когда долг становится важнее, чем то, что тебе дорого. Я... я не хочу, чтобы ты пережил то же самое, — её голос стал мягким, почти шёпотом. — Поэтому обещай мне одно: не играй. Просто забудь об этом. Это не для тебя.

Бобби молча слушал её, его взгляд метался по веранде, но он не знал, что сказать. Он видел, как Эмили была искренне расстроена, как тяжело ей давались эти слова, и это заставляло его почувствовать, как сильно она переживает. В его мире всё было проще — игры, как игры, и он не думал, что карты могут изменить жизнь так сильно. Но её взгляд, её поведение, эта невыразимая тоска, что была в её голосе, заставляли его задуматься.

— Эмили, я... я обещаю. Я не буду играть в карты, — сказал он наконец, и его голос прозвучал твердо, хотя сам он ещё не до конца понимал, почему так важно держать это обещание.

Эмили улыбнулась, но её улыбка была слабой, как будто ей нужно было потратить последние силы, чтобы сделать вид, что всё в порядке.

— Спасибо, Бобби, — прошептала она. — Это значит для меня больше, чем ты можешь представить.

Они стояли так несколько секунд, обнявшись, и Бобби почувствовал, как его сердце начинает успокаиваться. Это было как напоминание, что иногда, даже в самых трудных ситуациях, важно быть рядом, слушать и поддерживать. Эмили была взрослой, она многое пережила, но всё же она оставалась уязвимой, как и все.

Бобби вдруг ощутил, как её тяжесть немного смягчилась. Может быть, не всё так плохо. Может быть, он мог помочь ей хотя бы немного. И это наполнило его какой-то непонятной уверенностью.

— Ты же знаешь, что не должна всё держать в себе, — сказал он, отстранившись немного, чтобы лучше её увидеть. — Если тебе нужно поговорить — я всегда рядом.

Эмили смотрела на него, и в её глазах блеснула искра благодарности.

— Я знаю, Бобби, — ответила она, наконец ослабив напряжение в своих плечах. — Я знаю, что ты хочешь быть со мной. Но не забывай, что мой дом далеко отсюда, — сказала она, имея в виду Нью-Йорк.

Бобби почувствовал, как в его груди сжалось от этих слов. Он знал, что между ним и Эмили всегда оставалась эта невидимая, но реальная пропасть — расстояние, разделяющее их миры. Он был из Кливленда, с его тёплыми вечерами, дворами, полными детей, и весёлыми вечеринками, а она была из Нью-Йорка, города, который казался ему загадочным, где всё было быстротечно, где каждый был частью чего-то большего.

— Ты не должна переживать, — сказал он, стараясь придать своему голосу уверенности, но даже сам он знал, что звучит не слишком убедительно. — Я же говорил: я всегда рядом. Вряд ли что-то сможет нас разделить, правда?

Эмили кивнула, но её взгляд всё равно оставался несколько тоскливым. Она стояла, облокотившись о перила веранды, и в её глазах отражалась какая-то грусть, которой Бобби не мог понять до конца.

— Ты говоришь это так, будто расстояние не существует, — она вздохнула, снова переведя взгляд вдаль, где граница горизонта терялась в мириадах огней. — Но ты же знаешь, как оно важно. Мой дом, мой университет, вся моя жизнь там. И, несмотря на то, что я здесь, с вами, я не могу забыть о том, что меня ждёт там.

Бобби молча наблюдал за ней, чувствуя, как всё, о чём она говорила, становится частью её внутреннего мира — мира, который был настолько сложным, что он, кажется, не имел ни конца, ни начала. Он хотел бы помочь ей, как-то облегчить это напряжение, но в этой ситуации он ощущал себя почти бессильным.

— Ты же говоришь, что не хочешь быть там, — тихо сказал он. — Но, может, если всё будет так сложно, ты могла бы просто вернуться сюда, пожить с нами немного. Я... я могу помочь. Здесь не так много всего важного, но я уверен, что ты найдёшь что-то, что тебе понравится.

Эмили посмотрела на него, и её глаза наполнились чем-то, что Бобби не мог сразу расшифровать. Это было не грусть, не радость — скорее, нечто среднее, смесь понимания и благодарности.

— Я бы хотела жить с тобою и Карлтоном в вашем доме, — сказала она, голос её звучал мягко, — но это не так просто. Ты не понимаешь, как трудно совмещать жизнь здесь и учёбу там, в Нью-Йорке. Университет — сущая кабала.

Бобби молчал, осознавая, что он не в силах понять всего того давления, которое на неё ложится. Она всегда казалась такой уверенной, полной жизненной силы, а теперь вот стояла перед ним, словно раскрывая невидимую часть себя, о которой он не знал.

— Я понимаю, что это трудно, — сказал он, поднимая глаза к небу. — Но разве это не стоит того, чтобы попробовать? Тебе не нужно быть там, если это заставляет тебя чувствовать себя в клетке. Ты ведь не должна работать в этих строгих рамках, в которых тебе некомфортно.

Эмили вздохнула и шагнула немного вперёд, опираясь на перила веранды. Её взгляд вновь потянулся вдаль, к горизонту, который, казалось, никогда не достигал своей цели. Она замолчала, как будто обдумывая что-то важное.

— Я знаю, что ты хочешь помочь, Бобби, — произнесла она наконец, её голос снова стал тихим и задумчивым. — Но у меня есть обязательства перед университетом, перед моей жизнью там. Мне нужно закончить это. Я не могу бросить всё так просто, не могу уйти от своих обязательств.

Бобби не знал, что сказать. Он не мог осознать всей тяжести тех обязательств, о которых она говорила. Для него жизнь была проще: он учился, играл на улице, проводил время с друзьями, а вот Эмили, с её университетом и непрерывной борьбой за успех, явно находилась в мире, где каждый шаг имел вес, и не каждый шаг был её собственным выбором.

— Но ты ведь не хочешь быть там? Ты мне сказала это, — сказал он, слабо улыбаясь. — Ты можешь сделать паузу. У тебя есть время. Тебе не нужно всё контролировать.

Эмили немного улыбнулась в ответ, но эта улыбка не была полной. Это был лишь уголок её губ, который едва ли мог скрыть растущее беспокойство.

— Я хочу, чтобы всё было иначе, — сказала она. — Но я не могу просто всё бросить. Я не могу бросить учёбу только потому, что мне противен Нью-Йорк.

Бобби стоял молча, внимательно слушая Эмили. Он не знал, как помочь ей, как сделать так, чтобы она почувствовала себя лучше. Он был просто ребёнком, а она — взрослая, с её сложными переживаниями и решениями, которые казались слишком тяжёлыми для его простого мира.

Эмили выглядела уставшей. Она стояла у перил веранды, её глаза были устремлены в пустоту, как будто она пыталась найти ответы где-то в этом огромном мире, который так часто заставлял её чувствовать себя чужой. Бобби не знал, что сказать, но он чувствовал, что её нужно поддержать, даже если его слова не могли исцелить.

— Ты не должна чувствовать, что у тебя нет выхода, — наконец сказал он, сделав шаг к ней. — Я понимаю, что ты не хочешь бросать учёбу. Ты умная, Эмили. Я не могу представить, как тебе тяжело, но разве нельзя попробовать сделать хотя бы шаг назад и посмотреть на всё с другого угла? Может быть, если ты немного отдохнёшь, что-то изменится. Может, ты увидишь, что мир не так страшен и что ты можешь совмещать и учёбу, и свою жизнь. Ты ведь всегда говоришь, что хочешь быть сильной. Но быть сильной — это не значит всё выдерживать в одиночку.

Эмили смотрела на него, её взгляд был мягким, но в то же время полным боли. Она стиснула губы, как будто пыталась удержать эмоции, которые всё равно прорывались.

— Ты не понимаешь, Бобби, — произнесла она тихо, её голос звучал устало. — Я не могу просто взять и изменить свою жизнь. Я должна закончить этот университет, потому что иначе всё, что я делала до этого, потеряет смысл. Я не могу просто уйти, несмотря на то, как я себя чувствую. Все эти годы я работала для того, чтобы здесь оказаться. И если я всё брошу, то как я смогу объяснить это себе? Как я смогу оправдать перед собой всё, что прошло до этого?

Бобби в задумчивости смотрел на неё, чувствуя, как его сердце сжимается от её слов. Он не знал, как быть в таких ситуациях. Всё, что он знал — это то, что Эмили была для него важна, и что он хотел бы помочь ей, хоть немного облегчить её страдания.

— Может быть, если бы ты вернулась сюда, на какое-то время, ты бы смогла немного передохнуть? Я понимаю, что у тебя есть университет, но это ведь не единственная вещь в жизни. Ты не обязана всегда быть на высоте, Эмили. Ты заслуживаешь хоть немного спокойствия. Почему бы не попробовать найти баланс?

Эмили посмотрела на него, её лицо стало мягче, но Бобби видел, как она всё равно держит себя в руках. Это была не просто её забота о будущем — это была борьба с собой, с собственными ожиданиями и с тем, что она должна делать, чтобы соответствовать всем требованиям окружающих.

— Я бы хотела, чтобы всё было так просто, — ответила она, поднимая глаза. — Но, к сожалению, это не так. Я чувствую, что если я хоть немного ослаблю контроль, всё выйдет из-под контроля. Ты не понимаешь, как это сложно — быть постоянно на пределе. Я не могу просто сказать себе: «Достаточно». Всё, что я делаю, имеет значение.

Бобби сделал ещё один шаг ближе, в его глазах было видно беспокойство.

— Но ты тоже имеешь значение, — сказал он, глядя в её глаза. — Ты не можешь быть только тем, кем тебя хотят видеть другие. Ты имеешь право на свою жизнь, на свои чувства, на то, чтобы отдыхать. Ты не должна быть только тем, кто выполняет чужие ожидания.

Эмили наклонила голову, её губы немного дрогнули, как если бы она сдерживала слёзы. Она хотела верить, что всё будет хорошо, но пока не могла найти ответы, которые бы успокоили её.

— Я знаю, что ты переживаешь за меня, Бобби, — сказала она, её голос снова стал мягким. — И меня это трогает. Ты... ты лучше Карлтона, — вдруг сказала она с придыханием. — Он бы ни за что не стал слушать мои жалобы. Да-да, твой брат мастер на комплименты, да и в житейских делах не дурак, но слушать так же внимательно, как ты, он не умеет...

Бобби застыл, его лицо немного покраснело от неожиданности. Он не был готов к таким словам, но, услышав их, почувствовал, как его грудь наполняется каким-то теплом. Эмили не просто сказала это — она действительно почувствовала это, и его сердце слегка сжалось от благодарности.

— Эмили, — тихо сказал он, не зная, что ответить. — Я всегда буду рядом, если ты захочешь поговорить. Я... ну, я могу не понимать всё, что ты чувствуешь, но я постараюсь. Ты заслуживаешь, чтобы тебя слушали, и ты заслуживаешь того, чтобы кто-то действительно заботился о тебе.

Эмили смотрела на него с удивлением, как будто не ожидала таких откровений от мальчика, которому всего восемь лет. Но в её глазах была искренняя благодарность, и её взгляд стал мягче. Она сделала шаг назад, чуть повернувшись, чтобы снова опереться на перила веранды.

— Ты многое говоришь, Бобби, — сказала она, её голос стал немного тише. — Может быть, ты прав. Я часто не даю себе права на слабость. Мне кажется, что если я буду показывать свои чувства, это сделает меня слабой. Я так привыкла скрывать свои переживания, что теперь даже не знаю, как это делать иначе.

Бобби покачал головой, стараясь понять, что она чувствует.

— Это не делает тебя слабой, — сказал он уверенно. — Я думаю, что наоборот. Ты сильная, потому что можешь признавать свои чувства, а не прятать их. Ты умеешь быть честной с собой, даже если это тяжело. Я думаю, это правда важно.

Эмили молча улыбнулась, её глаза стали немного влажными, как будто она собиралась плакать, но сдерживалась. Бобби был так искренен в своих словах, что это тронуло её больше, чем она ожидала.

— Ты прав, — произнесла она, хотя её голос был немного дрожащим. — Но иногда мне кажется, что я слишком много на себя беру. Я должна быть идеальной. И когда я не могу соответствовать своим ожиданиям, это меня угнетает. Ты понимаешь, что это такое? Когда ты чувствуешь, что если не сделаешь всё, как надо, мир рухнет?

— Да, понимаю, — сказал Бобби, кивая. — Я тоже иногда чувствую, что нужно сделать всё правильно, иначе всё пойдет наперекосяк. Но ты не обязана быть идеальной. Ты уже замечательная, как есть.

Эмили засмеялась, но её смех был лёгким и грустным одновременно.

— Я так долго пыталась быть идеальной, что теперь мне трудно представить себе жизнь без этой борьбы. И когда ты мне говоришь такие вещи, Бобби, я понимаю, что, возможно, мне нужно дать себе немного больше пространства для ошибок.

Он подошёл ближе и, не зная, как ещё её поддержать, просто положил руку ей на плечо, как бы заверяя, что он всегда рядом.

— Ты не одна, — тихо сказал он. — И если ты когда-нибудь почувствуешь, что не можешь больше справляться, ты всегда можешь вернуться сюда, в наш дом. Мы с Карлтоном тебе поможем.

Эмили посмотрела на него, и её лицо стало мягким. В её глазах больше не было той отчужденности, которая была раньше, когда она пыталась скрыть свои переживания. Сейчас она почувствовала облегчение — хотя бы на мгновение. Она опустила голову, как будто пытаясь осознать, как много значит для неё эта простая, но искренняя поддержка.

Брат, я люблю твою девушку...

— Спасибо, Бобби, — сказала Эмили, и в её голосе была благодарность, которую она не могла выразить словами. — Ты так много значишь для меня. Именно благодаря тебе я всё ещё не бросила Карлтона, хотя он меня бесит своей придурковатостью, — вдруг добавила она шёпотом. — Только ради такого замечательного брата, как ты, я до сих пор с ним.

Бобби слегка удивлённо посмотрел на неё. Он не ожидал таких слов от Эмили, тем более о Карлтоне. Его брат — как всегда, казался ему таким уверенным в себе, немного надменным и самодовольным, но вот Эмили говорила о нём совершенно иначе.

— Ты серьёзно? — спросил он с недоумением. — Ты и правда до сих пор с ним только ради меня?

Эмили улыбнулась, но улыбка была едва заметной, как будто скрывала в себе большее, чем она хотела бы показать.

— Ну, не совсем только ради тебя, конечно, — ответила она с лёгкой усмешкой. — Но ты прав, ты — одна из причин. Иногда я думаю, что если бы ты не был его братом, я бы точно не смогла вытерпеть его постоянные шутки и эту его безумную уверенность. Но ты... ты другой. Ты слушаешь, понимаешь. И хотя я не всегда показываю это, мне очень важно, что ты рядом.

Бобби почувствовал странное облегчение. Он не мог точно понять, почему, но услышанное от Эмили заставило его почувствовать себя взрослым, каким-то значимым. Он не знал, что мог бы быть такой опорой для неё, но, видимо, что-то в их отношениях действительно было важным для Эмили.

— Эм-м-м, я... — начал было он, но вдруг почувствовал, как его слова застряли в горле.

Ему не хотелось, чтобы он звучал как просто ребёнок. Он же хотел быть тем, кто помогает, кто поддерживает. Но при этом ему было сложно найти слова, которые бы выразили всё, что он хотел сказать.

Эмили внимательно наблюдала за ним, её взгляд стал мягче, а на губах появилась тень того самого теплого понимания, которое она испытывала к нему с самого начала.

— Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя обязанным, Бобби, — сказала она мягко, её голос был почти невесомым, как будто каждое слово было пронизано какой-то скрытой смысловой тяжестью. — Но ты не представляешь, насколько мне важно, что ты рядом. Я... честно, я очень устала от того, что все считают, будто я обязана быть идеальной. Я так хочу просто быть собой, иногда позволять себе ошибаться, а не носить этот тяжёлый груз.

Бобби немного потёр глаза, пытаясь осознать всё, что она ему только что сказала. Он знал, что ей нелегко, и вот эти её слова — как признание, что она доверяет ему, что она не скрывает от него своих переживаний. Это было больше, чем он мог себе представить.

— Ты не должна быть идеальной, — сказал он с решимостью в голосе, решив, что на этот раз не будет переживать из-за своих слов. — Я знаю, что иногда это тяжело, но тебе не нужно быть совершенной для меня. Ты просто должна быть собой. А я буду рядом, чтобы слушать, помогать — как смогу.

Эмили снова улыбнулась, уже по-настоящему, как будто она впервые за долгое время почувствовала, что может расслабиться. Она сделала шаг назад, снова оперлась о перила и посмотрела на Бобби с каким-то новым светом в глазах.

— Ты не понимаешь, как мне повезло, что ты есть в моей жизни, Бобби, — тихо сказала она. — Ты — такой настоящий. Твой брат — это, конечно, тоже многое значит для меня, но ты — ты умеешь слушать. И я ценю это больше, чем ты можешь себе представить.

Бобби почувствовал, как его сердце пропустило несколько ударов. В его возрасте такие слова были нечастыми, и он не мог не почувствовать, как важно для Эмили, что она может быть с ним открытой. Он бы не смог предложить ей ничего лучшего, чем просто быть рядом, слушать её и не осуждать.

— Эмили, ты... ты мне очень важна, — тихо сказал он, ощущая, как он вдруг сильно растерялся, как будто все слова, которые он хотел сказать, исчезли. — Я... я люблю тебя... Как старшую сестру, — поспешил добавить мальчик.

Эмили долго молчала. В её глазах отразилось нечто странное — смесь удивления и мягкой улыбки, но всё это было так нежно, что Бобби почувствовал, как его сердце ёкнуло.

— Ты... что? — тихо спросила она, как будто не веря своим ушам, хотя и старалась не показывать этого.

Бобби почувствовал, как его лицо моментально покраснело. Он быстро отвернулся, чтобы скрыть смущение, но его голос, тем не менее, звучал твердо, даже если внутри он был как-то сбит с толку.

— Я... не знаю, как это сказать... — его слова всё равно вырвались, несмотря на все попытки сдержать их. — Ты же... ты для меня как старшая сестра. Я тебе очень многим обязан. Ты всегда слушаешь меня, всегда поддерживаешь, а я... я хочу, чтобы ты была счастлива. Просто... я чувствую, что не могу быть равнодушным.

Эмили долго молчала, её взгляд стал глубже, но в нём не было ни осуждения, ни удивления. Лишь какое-то тихое понимание. Она сделала шаг вперёд и положила руку ему на плечо.

— Ты такой милый, Бобби, — сказала она, её голос был спокойным, а слова – мягкими. — Я понимаю, что ты чувствуешь. Ты мне тоже очень важен, и я горжусь тем, что могу быть рядом с тобой. Ты всегда такой честный и открытый. Это важно.

Бобби почувствовал, как его плечи немного расслабились, а дыхание стало легче. Он не знал, что она скажет, и по-настоящему боялся услышать что-то, что могло бы сделать его чувства ещё сложнее. Но её слова успокоили его, придавая уверенности.

— Я просто хочу, чтобы ты знала, — продолжил он, с волнением стараясь не споткнуться на словах, — что всегда буду рядом. Как бы ни было сложно, я всегда здесь, даже если ты вдруг не сможешь найти ответ на свои вопросы. Ты не одна, Эмили.

Она улыбнулась, и эта улыбка была полна благодарности и тепла.

— Я знаю, — ответила она, её рука всё ещё оставалась на его плече. — Ты невероятный. И ты тоже заслуживаешь всего самого лучшего. Твоя доброта и искренность — это то, что действительно важное, и я горжусь тем, что могу называть тебя другом. Даже братом, если хочешь.

Бобби не знал, что ответить. Он чувствовал, как внутри него всё постепенно успокаивается, и всё, что он хотел, это чтобы эти моменты с Эмили не заканчивались. Вдруг он понял, как важно, чтобы такие люди, как она, были в его жизни.

— Спасибо, Эмили, — сказал он, тихо, но с полной уверенностью. — Ты правда много для меня значишь.

Они стояли так ещё некоторое время, молча, наслаждаясь простым и тихим моментом, который, как казалось, был настоящим и важным, несмотря на всю его сложность. А затем Эмили сделала шаг назад, словно вернувшись в реальность, и быстро осушила всё напряжение в своей позе. Она улыбнулась Бобби и, словно совершенно случайно, поправила свои волосы, чтобы подчеркнуть лёгкость и непринуждённость своего движения.

— Ну, что ж, — сказала она, прищурив глаза, — вечеринка не ждёт! Надо помочь Карлтону с подготовкой. Придётся перевоплотиться в заботливую домохозяйку на время, если уж я выбрала роль организатора.

С этими словами она развела руками, как будто признавая свою роль, и направилась в дом. Бобби остался стоять на веранде, с каким-то почти детским выражением на лице. Его сердце по-прежнему стучало так громко, что казалось, его можно было услышать на другом конце двора.

Он не сразу понял, почему его щеки горят. Это ведь не так, чтобы он что-то сказал Эмили, что могло бы вызвать её такой ответ. Но теперь, когда она ушла, оставив его одного, в голове возникло столько мыслей, что они перепутались, как нераспутанная пряжа.

— Ты что, дурак? — спросил он себя, ещё раз осматривая веранду. Он сжал кулаки, пытаясь собрать мысли, которые соскальзывали одна за другой. — Слушала ли она меня вообще? Почему я сказал именно так?

Бобби стоял на веранде, пытаясь осмыслить свои чувства, которые только что нахлынули на него, как волна. Он снова прокрутил в голове тот разговор с Эмили — её слова, её улыбку, её взгляд. Почему-то всё казалось таким сложным. До этого момента он как-то не задумывался, но теперь, стоя один в этом вечернем свете, ему стало ясно: он влюбился в неё.

Он вздрогнул, почувствовав, как этот осознание пронзает его насквозь. Мозг, который только что пытался уловить хоть какую-то рациональность, вдруг дал сбой.

— Похоже, я дошёл до точки. Влюбился в девушку своего старшего брата, — подумал он с какой-то горечью, как если бы это было чем-то, от чего можно было бы отмахнуться.

Но не тут-то было. Каждая мысль об Эмили казалась как будто шипом, воткнувшимся прямо в его душу. Это была не просто симпатия, не просто братская забота. Это было что-то большее, что-то более глубокое, что он не мог объяснить словами. Он, в конце концов, всё понял. Все эти эмоции, которые он старался заглушить, теперь поднялись на поверхность, словно что-то из глубины, что он никак не мог удержать.

— Эмили... — одного её имени было достаточно, чтобы снова напомнить ему о том, что он не должен чувствовать.

Она была старше, она была с Карлтоном, а он... он был просто мальчишкой, каким-то странным, запутавшимся пацанёнком. И вот он стоял тут, с ощущением полной беспомощности. Как-то не очень по-мужски, думал он. Но мысли всё равно не уходили.

Внезапно он услышал, как дверь дома скрипнула, и из неё выглянул Карлтон. Бобби попытался скрыть своё беспокойство за обычной фальшивой улыбкой, но это оказалось сложнее, чем он думал.

— Ну, как тут стоишь? — с ухмылкой спросил Карлтон, заметив, что Бобби какой-то не такой.

Бобби мгновенно собрался, хотя в голове всё ещё крутились мысли об Эмили.

— Всё нормально, — быстро ответил он, делая шаг вперёд. — Просто... не ожидал, что вечер окажется таким. Вроде бы всё просто, а...

— А, ну да, вечер... — Карлтон встал на ступеньку, скрестив руки. — Ты, случайно, не о чём-то конкретном думаешь? Вроде как на веранде просто так не стоишь, у тебя же, наверное, планы есть?

Бобби замер на секунду, понимая, что его брат заметил его странное поведение. Он закусил губу, пытаясь скрыть свои настоящие чувства.

— Нет, я просто... — начал он, но не знал, как продолжить. — Ну, да, в общем, ничего особенного.

Карлтон снова оглянулся на Бобби, будто бы что-то не сходилось в его поведении. Он подошел чуть ближе, скрестив руки на груди и с хитрым взглядом, который говорил о том, что он точно заметил, что с братом что-то не так.

— Ты не выглядишь, как обычно, — сказал он с насмешкой, но в его голосе всё-таки звучала некая обеспокоенность. — Чё-то ты не в своей тарелке, брат. Говори, что случилось?

Бобби попытался сохранить спокойствие, но его пальцы слегка подрагивали. Он знал, что брат его не оставит в покое, и что этот разговор может легко перейти в нечто большее, чем он хотел бы. Он глубоко вздохнул, стараясь справиться с внезапной волной нервозности.

— Да ничего, Карлтон, — ответил он, но голос его звучал несколько напряжённо. — Просто... много всего на уме.

— На уме? Это как-то странно. Ты обычно не выглядишь таким задумчивым, — Карлтон усмехнулся. — Может, тебе что-то на самом деле не нравится в нашем плане с вечеринкой? Или ты что-то скрываешь?

Бобби почувствовал, как у него замерло сердце. Он мог бы сказать брату правду, но ему было страшно. Он не хотел говорить о своих чувствах, о том, что ему уже не так легко рядом с Эмили. Он не был готов рассказать Карлтону о том, что он влюблён в его девушку.

— Всё нормально, — сказал Бобби, прищурив глаза и стараясь выглядеть как можно более убедительно. — Просто всё как-то слишком много. Я не привык, что ты тут с друзьями всегда. А ты же знаешь, я не люблю шумных тусовок.

Карлтон не был дураком. Он не мог поверить, что его младший брат так легко переживает просто из-за шума на вечеринке. Он вгляделся в его глаза, пытаясь понять, что скрывает Бобби.

— Подожди, — сказал он, нахмурив брови. — Ты мне ещё ни разу не говорил, что тебя раздражают такие вещи. Ты что, серьёзно? Ты сам согласился поучаствовать, а теперь говоришь, что тебе не нравится шум?

Бобби почувствовал, как его живот сжался от беспокойства. Он мог бы просто признаться, но не знал, как это всё скажется на их отношениях. Он понимал, что Карлтон не поймёт. Это было слишком личное, чтобы обсуждать с ним. Поэтому Бобби снова пробовал сдержаться и говорить как можно менее правдиво, чтобы избежать конфликта.

— Ну... — начал он, но его слова застряли в горле. — Может, не совсем шум, а просто... просто голова забита, — сказал он, чувствуя, как нервно морщится его лицо.

Карлтон стоял на пару шагов дальше от Бобби, его взгляд не отпускал младшего брата. В его глазах было сочетание недоумения и лёгкой настороженности. Он чувствовал, что что-то не так, и не мог понять, что именно. Бобби, казалось, не был собой, и эта загадочность его поведения раздражала Карлтона.

— Ты мне не говоришь что-то, — начал Карлтон, его голос стал более твёрдым. — Это не просто «много всего на уме». Я знаю тебя, Бобби. Ты всегда всё чётко высказываешь, когда что-то не так. Так что скажи мне, в чём дело?

Бобби оторвался от взглядов брата и посмотрел в сторону, ощущая, как внутри него начинает расти беспокойство. Он мог бы просто сказать, что у него болит голова или что его что-то тревожит, но знал, что это не сработает. Карлтон не отстанет, пока не получит ответа.

— Я... — Бобби попытался начать, но голос сорвался, и он снова почувствовал, как сердце сжимается в груди. — Ты не понимаешь, Карлтон. Это не так просто. Ты ведь не можешь понять.

Карлтон не поверил ему. Он шагнул ближе и наклонился, как бы пытаясь разглядеть что-то в глазах Бобби, что тот явно пытался скрыть.

— Не понимаю? — Карлтон рассмеялся, но смех был с оттенком раздражения. — Ты думаешь, я не могу понять, что с тобой происходит? Ты мне брат. И я знаю, когда ты что-то скрываешь. Если это не головная боль, то скажи мне честно, что не так.

Бобби почувствовал, как его руки начинают дрожать. Карлтон был настойчив, и это начинало угнетать его. Он не хотел говорить, но и не знал, как остановить эту бурю внутри себя.

— Ты не понимаешь, что происходит в моей голове, — сказал он наконец, задыхаясь от тяжести слов. — Я... Я не знаю, как тебе это объяснить, Карлтон. Мне сложно быть здесь, потому что я... Я не могу так просто забыть, что происходит между мной и Эмили.

Карлтон замер, удивлённый тем, что только что услышал. Он почувствовал, как его грудь сжалась от неожиданности.

— Подожди, — сказал он, не веря своим ушам. — Что ты сказал?

Бобби наконец повернулся к брату и встретился с ним взглядом. Сердце бешено колотилось, и слова словно соскользнули с его языка, пока он ещё пытался удержать их.

— Брат, я люблю твою девушку... — проговорил он тихо, почти шепотом, как если бы эти слова сами по себе были чем-то запретным.

Карлтон стоял на месте, словно окаменевший, не веря своим ушам. Он не ожидал услышать ничего подобного. Его брат, младший, который всегда был его тенью, теперь говорил вещи, которые переворачивали всё, что он знал о своей жизни, о своей семье. Карлтон быстро повернулся и посмотрел на Бобби, его лицо стало каменным.

— Что ты сказал? — его голос был холодным и резким, как лезвие ножа. Он сделал шаг вперёд, и глаза его сузились. — Ты что, с ума сошёл?

Бобби почувствовал, как его сердце сжалось в груди. Эти слова, казалось, не могли быть реальностью, и всё же они прозвучали, и теперь он стоял, ощущая тяжесть каждого мгновения. Он хотел бы вернуться назад, взять свои слова назад, но было уже слишком поздно.

— Я сказал, что влюбился в Эмили, — повторил Бобби, и в его голосе звучала смесь боли и отчаяния. — Я... я не могу это скрывать. Ты ведь сам знаешь, как это бывает — когда чувства берут верх.

Карлтон застыл, его взгляд стал ледяным. Он пытался найти слова, но они не приходили. Его разум работал на пределе, пытаясь осмыслить то, что только что услышал. Сначала его охватила вспышка гнева — как так, как Бобби мог так поступить? Как мог влюбиться в Эмили, когда она была его девушкой?

Но за гневом пришло нечто другое — шок, разочарование и даже предательство. Бобби был его братом, и, несмотря на разницу в возрасте, они всегда были друг для друга поддержкой. А теперь он стоял перед ним, признаваясь в любви к женщине, которой Карлтон тоже не мог не дорожить.

— Ты не понимаешь, что ты говоришь, Бобби? — сказал Карлтон, наконец выбрав слова. Его голос теперь был низким и напряжённым. — Это... Это просто невозможно.

Бобби опустил голову, избегая взгляда брата. Ему не хватало слов, чтобы объяснить, что это не было желанием предать или разрушить что-то. Он просто не мог контролировать свои чувства. Всё случилось так быстро, и теперь, когда эти слова вырвались наружу, они казались непоправимыми.

— Я не хочу разрушать твою жизнь, Карлтон, — сказал он, едва сдерживая слёзы. — Но я не мог устоять перед её чарами. Она... Она такая добрая... — начал он оправдываться.

Карлтон молчал, его взгляд был холодным, и в этот момент казалось, что между ними возникла пропасть, которую ничем нельзя заполнить.

— Ты не понимаешь, Бобби, — наконец сказал Карлтон, его голос был низким и сдержанным, почти напряжённым, как струна, натянутая до предела. — Ты не можешь просто так сказать такие вещи, и всё будет хорошо. Ты ведь знаешь, что Эмили... — он запнулся, не в силах продолжить. Вместо того чтобы завершить фразу, он лишь кивнул в сторону дома, где она находилась, готовясь к вечеринке, — она моя девушка.

Бобби, весь переполненный чувствами, которые не знал, как выразить, схватился за сердце, пытаясь сгладить боль, но слова, которые он хотел бы сказать, продолжали запутываться в его голове.

— Я понимаю... — тихо ответил он, опустив глаза. — Я знаю, что она твоя, Карлтон. И я не хочу тебе вредить. Но ты же не видишь, что она... она действительно хорошая, понимаешь? Она всегда рядом, она заботится о людях. Я просто... я не мог устоять. Я не хотел влюбляться в неё, но как можно было не заметить, какой она замечательная?

Карлтон снова замолчал, его руки сжались в кулаки. Он был в растерянности, не знал, как отреагировать на слова, которые только что услышал. Он всегда знал, что Бобби чувствителен, добр, но чтобы поступить так... Это было слишком, слишком для него.

— Ты хочешь сказать, что влюбился в мою девушку? — спросил Карлтон, как бы проверяя, не шутит ли его брат.

Его голос не звучал угрожающе, скорее, он был наполнен чем-то странным: болью и растерянностью, обидой и разочарованием.

Бобби почувствовал, как в горле встает ком, и он почувствовал, что его собственные слова не могут вернуть всё на свои места.

— Я... Я не могу это объяснить, Карлтон. Ты ведь не виноват, она просто... она такая искренняя, такая... настоящая. Я просто хочу, чтобы ты понял. Это не просто увлечение, и я не хотел бы, чтобы ты меня ненавидел.

Карлтон вздохнул, качая головой, но его глаза оставались жёсткими. Он никогда не ожидал, что его брат, с которым они росли, с которым он делил свои радости и тревоги, будет влюблён в женщину, которая была частью его жизни.

— Ты вообще понимаешь, что ты говоришь? — продолжил Карлтон, его голос стал резким. — Ты влюбился в мою девушку, и теперь ты пытаешься оправдаться тем, что она хорошая? Я знаю, что она хорошая! Но это не даёт тебе права... Ты не можешь просто взять и влюбиться в кого-то, кто уже с кем-то связан, Бобби. Ты не понимаешь, что это рушит всё. Всё!

Бобби почувствовал, как его сердце сжимается от боли, и, наконец, осознал, что их отношения, отношения братьев, больше не будут прежними. Всё, что он чувствовал к Эмили, — это нечто большее, чем просто симпатия. Он не мог просто забыть об этом, но теперь осознавал, насколько всё запутано.

— Я не знаю, что мне делать, — сказал он, поднимая глаза к Карлтону. — Я не хочу разрушать твою жизнь, я не хочу, чтобы она ушла от тебя. Но я не могу просто забыть, что чувствую. Я не могу заставить себя не любить её, даже если это означает, что мне придётся страдать.

Карлтон сжался, как будто его выворачивало изнутри. Его брат, с которым они так много пережили, только что открыл перед ним бездну, и он не знал, как справиться с этим открытием.

— Это не так просто, Бобби. — его слова были туманными, полными разочарования. — Ты же не можешь просто ожидать, что я соглашусь с этим. Ты влюблён в мою девушку, и теперь всё между нами будет другим.

Бобби почувствовал, как боль растекается по всему его телу, но, несмотря на всё, он не мог остановиться.

— Я понимаю, Карлтон, — сказал он, сдерживая слёзы, которые подступили к глазам. — Я знал, что ты будешь так реагировать, но мне нужно было сказать. Я не могу скрывать это больше.

Карлтон стоял, не в силах оторвать взгляд от дома, где Эмили продолжала заниматься подготовкой к вечеринке. Но мысли, как назойливые мухи, не отпускали его. Казалось, вся его жизнь в этот момент сжалась в одну точку, где он должен был сделать невозможный выбор.

— Как всё могло так запутаться? — думал он.

Калтон и представить себе не мог, что его брат, с которым он прошёл через столько всего, вдруг окажется в такой ситуации. Бобби, младший, наивный, с добрым сердцем, неожиданно стал участником любовного треугольника, в котором не было места для идеальных решений.

Карлтон глубоко вздохнул, ощущая, как его грудь сжимается от тревоги и разочарования. Он чувствовал, как земля уходит из-под ног. Это было не то, что он ожидал от жизни. Он не готов был так резко столкнуться с тем, что его брат влюбился в Эмили, ту самую девушку, с которой он, Карлтон, мечтал построить своё будущее.

Поглотив все мысли, он вдруг почувствовал, как его нервы не выдерживают. Резко обернувшись, он увидел Бобби, стоящего неподалеку и с тревогой глядящего на него. Этот взгляд младшего брата, полный ожидания и страха, стал последней каплей.

Карлтон, не выдержав давления, вдруг издал приглушённый крик. Это был не совсем крик ярости, скорее, вопль отчаяния, который, казалось, разрывал его изнутри. Он не знал, что делать с собой, как справиться с этой болью и растерянностью. В эту минуту он почувствовал, что не может больше стоять на месте, смотреть на Бобби и принимать его слова, которые не так легко отпускались. Он бежал, словно бегство могло бы вернуть всё на свои места, как будто, если он просто скроется с глаз брата, то все проблемы исчезнут.

Почти не замечая, как его ноги сами ведут его к двери дома, Карлтон быстрым шагом вошёл в дом и захлопнул дверь за собой, оставив Бобби на веранде в полной тишине.

Бобби стоял, как вкопанный, на веранде, не в силах двинуться с места. Он смотрел на дверь, за которой только что исчез Карлтон, и его мысли были как ураган, накатывающий волнами на берег. Он не понимал, что именно произошло, как всё могло так внезапно разрушиться. Ещё несколько минут назад он был уверен, что их разговор был сложным, но честным. Он надеялся на поддержку или хотя бы на понимание. Но вместо этого он вызвал такую бурю.

— Как я мог быть таким идиотом? — думал Бобби, чувствуя, как его грудь сжимается от беспокойства и растерянности.

Он знал, что его слова были слишком прямыми, что признавать свои чувства по отношению к Эмили, когда речь шла о брате, было трудно и болезненно. Но он не думал, что это приведет к такому взрыву.

Он вздохнул, по-прежнему не в силах пошевелиться, сжимая в руках полы своей пижамы. Всё внутри него болело. Не просто от того, что он сказал Карлтону, но и от того, что его брат так не понял, не воспринял это с тем же вниманием, что Эмили.

— Я должен был быть осторожнее. Но как, черт возьми, можно быть осторожным с такими чувствами? — в голове Бобби звучали лишь такие вопросы.

Тем временем внутри дома Карлтон стоял, уставившись в окно, пытаясь восстановить хоть какой-то порядок в своих мыслях. Его тело было напряжено, а лицо исказилось от боли и разочарования. Он был в отчаянии и не знал, как справиться с тем, что только что узнал. Мозг отказывался работать: каждый раз, когда он пытался разобраться в том, что произошло, то мысли путались, сбивались с пути, как если бы он пытался найти выход из лабиринта, но все стены вели к одному и тому же тупику.

— Как я мог не заметить? — вопрос не давал ему покоя.

Как он мог не увидеть, что Бобби так чувствует, что его брат влюблен в Эмили? Все эти годы они были так близки, они делили почти всё, но вот это — это изменило всё. В его голове снова возникала одна и та же мысль:

— Она моя. Почему я не могу удержать её?

Карлтон несколько раз вздохнул, пытаясь успокоиться, но что-то в нем не позволяло. Он вновь и вновь вспоминал Бобби, того самого мальчишку, с которым они бегали по двору, делили игрушки и тайны. А теперь этот мальчишка стоял перед ним, и все было иначе. Все изменилось.

Не выдержав, Карлтон распахнул дверь и вышел обратно на веранду. Он остановился в несколько шагах от Бобби, не зная, как начать разговор, и не будучи уверен, что это вообще возможно.

— Бобби... — его голос был тихим, но полным напряжения.

Бобби не сразу повернулся, будто не знал, что ответить, как реагировать. Он чувствовал, как его сердце сжимается, и даже теперь, когда Карлтон подошел к нему, ему было трудно сдержать эмоции. Наконец, он поднял взгляд на брата.

— Ты не понял, что я хотел сказать, да? — тихо спросил Бобби, ощущая, как слова звучат в его голове совершенно по-другому, чем он их себе представлял.

Карлтон медленно покачал головой.

— Нет, не понял, — сказал он, сживая зубы. — Ты... ты сказал, что любишь её. Но это не твоя девушка, Бобби. Она — моя.

Он сделал шаг назад, как будто сам пытался увести себя от реальности. Это было так трудно, так больно.

— Ты что, думаешь, что я не знаю, как это всё звучит? — спросил Бобби, его глаза наполнились яростным блеском. — Я не хотел этого, Карлтон. Я не хотел причинить тебе боль, но как я могу это контролировать?

Карлтон молчал, его сердце колотилось так, как будто оно вот-вот вырвется наружу. Он думал, что сможет справиться, что сможет просто принять ситуацию, но это оказалось намного сложнее.

— Я не хочу, чтобы ты был частью этого, — сказал он, взгляд его стал жестким. — Я не знаю, что мне делать теперь. Ты мой брат. Но она... она — всё, что у меня есть. И я не могу просто так отдать её тебе, Бобби.

Бобби почувствовал, как его щеки горят от стыда и обиды, но он не мог ничего сказать в ответ. Каждое слово, которое могло бы сорваться с его губ, казалось бессмысленным и неуместным. Он хотел как-то объяснить себя, оправдаться, но понимал, что для этого не осталось ни сил, ни возможности.

Слово за словом, момент за моментом — всё стало слишком запутанным. Не зная, что ему делать, Бобби встал с кресла и почувствовал, как его ноги едва держат его, и его лицо исказилось от внутренней боли, когда он шагал через веранду. Он ощущал на своём затылке немилосердный взгляд Карлтона, тот взгляд, который он никогда не мог бы представить. Взгляд старшего брата, полный презрения и разочарования.

— Как я мог так всё испортить? — думал Бобби, не оборачиваясь.

Словно потянувшись за чем-то несбыточным, он продолжал двигаться, каждый шаг ощущался тяжёлым и бессмысленным. Зайдя в дом, он почувствовал, как внутренняя пустота заполняет его, и он сам не знал, чего больше: стыда за себя или обиды на то, что всё, чего он хотел, — просто быть рядом с теми, кого он любил.

Дверь за ним тихо закрылась. И вот он оказался внутри, в полной тишине, что вдруг охватила дом. Карлтон не последовал за ним, и Бобби не знал, хорошо ли это или плохо. Он не мог справиться с ощущением, что всё потеряно. Не просто его брат отвернулся от него, а что-то намного большее — ощущение, что он стал чужим в собственном доме.

В доме было темно. Лишь приглушённый свет из кухни мягко освещал контуры старинной мебели, создавая тени, которые казались живыми. Бобби подошёл к двери кухни и замер — в дальнем углу гостиной, где Эмили занималась подготовкой к вечеринке, стояли разноцветные огоньки, гирлянды и уютные подушки. Всё было почти как в её обычном настроении — лёгкость и веселье в воздухе. Но в душе Бобби этого уже не чувствовалось.

Он глядел в сторону гостиной, ощущая, как в его груди растёт напряжение. С каждым шагом в этом доме ему становилось всё труднее не обернуться, не заговорить с Эмили. Он был почти уверен, что она была единственным человеком, кто мог бы утешить его сейчас. Но, не зная, как поступить, он встал на месте. Он боялся, что если сейчас подойдёт к ней, если хоть как-то попробует заговорить, Карлтон воспримет это как попытку забрать её у него, окончательно разрушив уже так шаткие отношения.

— Но я ведь не забрал её у него, правда? — подумал Бобби, закрыв глаза на мгновение.

Всё было гораздо сложнее. Он всё время пытался скрыть свои чувства от брата, скрыть свои собственные мысли, но теперь, когда слова уже были сказаны, он понимал, что этим больше не поможешь. Всё, что оставалось, — это последствия.

Бобби почувствовал тяжесть в груди и отвёл взгляд от гостинной. В его голове вертелись обрывки разговоров с Карлтоном, его громкие и горькие слова, полные боли и недоверия. Бобби, словно пробудившись, увидел перед собой не только брата, но и свои собственные ошибки, которые, казалось, стали непреодолимой стеной.

Вечеринка-омрачинка

Вдруг раздался слабый шорох, и Бобби обернулся, инстинктивно затаив дыхание. В дверях гостиной стояла Эмили, её фигура едва различалась в тусклом свете, падающем на пол коридора. Её глаза смотрели на него с какой-то странной смесью мягкости и беспокойства. Она не торопилась, стояла в нерешительности, будто взвешивая, стоит ли прерывать эту молчаливую паузу.

Бобби почувствовал, как его сердце тяжело забилось, а мысли снова запутались. Он понимал, что всё, что происходило в последние часы, ускользало от его контроля. Он не знал, что сказать, и, казалось, слова, которые только что молчали на языке, теперь уходили в небытие.

Эмили сделала шаг вперёд, а её губы слегка дрогнули, будто она пыталась что-то сказать, но так и не нашла нужных слов. В её глазах читалось не только беспокойство, но и лёгкая растерянность, как будто она тоже не знала, как двигаться дальше. Она и сама не ожидала, что всё обернётся так.

— Ты... ты в порядке? — её голос был тихим, почти робким.

Она сделала ещё один шаг, вглядываясь в его лицо, как будто искала ответ на его мысли в глазах. Бобби молча кивнул, но из его глаз было видно, что всё далеко не так. Он хотел что-то сказать, но из-за того, что слова теряли смысл, он лишь отвёл взгляд в сторону.

— Я... — начал он, но не знал, что добавить.

В голове царил полный беспорядок. Всё, что он мог, — это стоять здесь, и снова не находить правильных слов. Эмили, почувствовав его замешательство, подошла немного ближе. Она остановилась на расстоянии, которое оставляло пространство для его реакции, но при этом демонстрировало её готовность быть рядом. Её взгляд был внимательным, но в нём не было осуждения — только понимание.

— Бобби, ты знаешь, что я всегда рядом, если тебе нужно поговорить. Я... я не могу понять, что случилось между вами, но я вижу, как тебе тяжело, — сказала она, её голос становился мягче с каждым словом.

Бобби ощутил, как его грудь сжалась. Он хотел ответить, но всё, что он мог — это просто стоять и смотреть на неё. В её глазах было что-то такое, что заставляло его чувствовать, будто все его страхи и сомнения становились немного легче.

— Я... я разрушил всё, — наконец произнёс он, его голос едва слышен. — Всё, что я пытался сохранить, теперь рушится, и я не знаю, как это исправить.

Эмили подошла ещё ближе, её рука осторожно легла на его плечо. Это было простое, но одновременно сильное прикосновение, которое говорило больше, чем слова.

— Бобби, ты не разрушил всё, — сказала она, её голос был мягким, но твёрдым. — Да, ты влюбился в меня, так же, как и твой брат два года тому назад, но это не значит, что это приведёт к концу света.

Бобби замер, не зная, как отреагировать. Его сердце билось слишком быстро, и ему было трудно воспринимать её слова. Он знал, что это не просто; чувствовал тяжесть того, что произошло, но её слова как-то успокаивали его, наполняя внутреннюю бурю хоть малой искрой надежды.

— Ты... ты не злишься? — тихо спросил он, не в силах скрыть растерянности в своём голосе. — Ты же понимаешь, что я... я не хотел этого. Просто так вышло.

Эмили внимательно посмотрела на него, её лицо было спокойно, но глаза искрились от тепла.

— Я не злюсь на тебя, Бобби. Ты не виноват в том, что чувствуешь. Я знаю, что это запутанная ситуация. И я понимаю, что ты не можешь контролировать свои чувства. Но важно помнить одно — чувства не всегда диктуют наши поступки. Да, они бывают сильными и неожиданными, но мы всё равно остаёмся ответственными за свои действия. Ты должен понять, что то, что происходит, — это часть жизни, и важно, как мы будем с этим справляться.

Бобби почувствовал, как внутри его что-то сжалось. Он знал, что она права, но всё равно был поглощён мыслями о том, как сильно всё усложнилось. Влюбиться в неё было, наверное, самым нежданным и трудным событием в его жизни. И вот теперь, когда это стало очевидным для всех, он не знал, как двигаться дальше.

— Ты и Карлтон... вы ведь... это всё сложно, — начал он, не в силах найти правильные слова. — Я не хотел разрушить ваши отношения. Ты ведь для него тоже важна.

Эмили тяжело вздохнула, её взгляд стал более глубоким, как будто она пытается разобрать всё происходящее в своей голове.

— Я понимаю, Бобби. Поверь мне, я тоже переживаю, что ситуация так запуталась. Я знаю, как это трудно — быть между двумя людьми, и я не хочу никого терять. Но важно помнить, что любовь — это не просто чувства. Любовь — это действия, решения. И я верю, что мы все можем найти способ справиться с этим. Мы все заслуживаем того, чтобы быть счастливыми.

Она сделала паузу, подходя чуть ближе, и посмотрела на него с такой тёплой искренностью, что его сердце снова сжалось. Всё это было так непросто, и, несмотря на её слова, он чувствовал, как тяжело ему быть в такой ситуации.

— Но что мне делать теперь? — спросил он, почти шепотом. — Я не могу просто забыть о том, что я чувствую. И мне не хочется, чтобы всё это разрушилось.

Эмили слегка улыбнулась, но её улыбка была горьковатой.

— Я не прошу тебя забыть. Но важно понять, что твои чувства не должны становиться причиной боли для других. Поговори с Карлтоном. Объясни ему, как ты себя чувствуешь. Будет трудно, я знаю. Но честность — это путь, на котором можно найти решение. И если ты будешь честным, ты хотя бы не будешь сожалеть о том, что не сказал то, что на сердце.

Бобби покачал головой, стараясь осмыслить её слова. Он чувствовал, как в его груди нарастает какое-то раздражение, словно разрывающее на части чувство бессилия. Эмили смотрела на него с тёплым, но твёрдым взглядом, ожидая, что он сделает следующий шаг. Но он был не готов. Не в этот момент.

— Поговорить с Карлтоном? — сказал он, его голос стал резким, как если бы он пытался проглотить горечь, скапливающуюся в душе. — Я уже говорил с ним. Но он во мне теперь врага своего видит, не брата! Ты не понимаешь! Он мне это прямо сказал. Всё, что я сделал — это предал его доверие, и он не может простить этого.

Эмили вздохнула, её лицо стало серьёзным, а взгляд — внимательным, словно она пыталась понять, что именно Бобби чувствует. Он продолжал стоять, нервно постукивая пальцами по подлокотнику стула, не зная, куда направить свою энергию, чтобы не взорваться.

— Я понимаю, что это сложно, Бобби, — сказала она, стараясь смягчить его раздражение. — Но разве ты не хочешь попробовать ещё раз? Может быть, Карлтону нужно больше времени, чтобы понять, что ты не хотел его обидеть. Он же брат тебе, он ведь тоже переживает.

— Переживает? — Бобби чуть ли не выкрикнул. — Эмили, ты не видишь, что происходит! Он не переживает, он просто ненавидит меня. И я не могу больше этого терпеть. Я разрушил всё, и он не хочет меня слышать. Вся моя жизнь — теперь это сплошное разочарование, потому что я не могу вернуться назад.

Эмили сделала шаг вперёд, её глаза наполнились сочувствием, но она не отступала. Она не собиралась уходить без попытки его утешить, ведь понимала, как много Бобби значила эта ситуация.

— Ты не разрушил всё, Бобби. Ты ещё можешь всё исправить, если будешь честным. Не только с ним, но и с собой. Ты ведь знаешь, что это не просто эмоции, которые ты испытываешь. Ты в самом деле переживаешь за Карлтона. Но ты не должен быть тем, кто теряет надежду.

Он взглянул на неё, и её слова, как будто сквозь облака, начали доходить до него. Он всегда знал, что Эмили — тот человек, которому можно довериться, но сейчас её слова звучали как какой-то магический ключ, открывающий новые двери, которые он не замечал раньше.

— Ты правда так считаешь? — спросил он, немного успокоившись, но всё ещё с сомнением в голосе. — Ты думаешь, я могу что-то изменить?

Эмили кивнула, её взгляд был твёрдым, но в то же время мягким, словно она держала его за руку в этом непростом пути.

— Я верю в тебя, Бобби. Ты можешь. Важно, что ты не боишься сказать правду и столкнуться с последствиями. И я буду рядом, если тебе будет нужно.

Бобби стоял в тишине, пытаясь осознать её слова. Он чувствовал, как тяжесть на его груди начинает понемногу спадывать. Он всё ещё не был уверен, что ему получится, но теперь он не был один. Он мог попробовать. И хотя это было страшно, ему не хотелось оставаться в этом болоте, где он чувствовал себя беспомощным и одиноким.

— Спасибо, Эмили, — сказал он тихо, его голос стал мягче. — Я попробую. Может быть, это то, что мне нужно было услышать. Может быть, я смогу что-то изменить.

Эмили улыбнулась, но в её улыбке было не столько облегчение, сколько уверенность. Она знала, что путь будет трудным, но теперь Бобби хотя бы был готов идти вперёд.

— Я всегда верила в тебя, Бобби. Ты сильный. Ты справишься.

Бобби посмотрел на неё, и, несмотря на все внутренние сомнения, почувствовал, что есть хоть какой-то шанс. Шанс на то, что всё можно исправить. И, возможно, именно этого ему и не хватало — веры, что даже в самых тяжёлых ситуациях всегда есть возможность сделать шаг вперёд.

И с этой мыслью он повернулся, готовый сделать первый шаг в сторону Карлтона, решив поговорить с ним. Однако, как только он приблизился к двери, раздался дверной звонок, неожиданно прервав его мысли.

Эмили, не раздумывая, подскочила к двери, ловко обходя его, и быстро схватила ручку, будто интуитивно поняв, что момент был не для раздумий, а для действий. Бобби остался стоять, задержав дыхание, и наблюдал, как она с лёгкой улыбкой открывает дверь.

На пороге стояла группа людей — её друзья, приехавшие из Нью-Йорка на долгожданную вечеринку. Парни и девушки, яркие, шумные, с чемоданами и пакетами, поднимали в воздух руки, приветствуя хозяйку вечеринки. Эмили мгновенно засмеялась и пригласила их войти.

— О, вы все пришли! — сказала она, широко открывая дверь. — Здравствуйте, ребята! Как дорога?

Смех и радость, с которыми они заходили, будто бы поглотили атмосферу всего дома. Бобби же, стоя в тени, почувствовал, как его внутренняя напряжённость возросла. Он хотел вернуться к разговору с Карлтоном, но теперь чувствовал себя чужим, стоящим вне этого мира. Мир, в котором Эмили была центром всего, а он — просто наблюдателем, пытающимся разобраться в том, как поступить правильно.

Его взгляд автоматически упал на Карлтона, который вошёл в дом вслед за толпой друзей Эмили. Поначалу Бобби даже не сразу понял, что Карлтон всё это время стоял один на веранде. Всё, что мальчик чувствовал, — это давящая тишина, словно между ними была невидимая стена, выросшая после их ссоры. Все остальные, казалось, были заняты праздником, веселились и смеялись, но напряжённость в атмосфере никак не исчезала.

Бобби ощущал, как его взгляд невольно падает на брата, который сдержанно улыбался друзьям своей девушки, но его глаза, кажется, оставались холодными и отстранёнными. Карлтон вроде бы и участвовал в разговоре, но его жесты были напряжёнными, а улыбка — фальшивой. Он не смотрел на Бобби, и тот чувствовал, как боль разливается внутри, как будто в этот момент между ними было не просто расстояние в несколько шагов, а целая пропасть.

— Боже, почему всё так сложно? — думал Бобби, стоя, сжав руки в кулаки, стараясь не привлекать внимания.

Он уже не знал, как ему быть, не знал, как выйти из этой ситуации, которая сама по себе казалась абсолютно абсурдной.

Карлтон подошёл к Эмили и её друзьям, давая Бобби возможность снова почувствовать себя лишним, будто он был невидимым для всех, кроме него самого. В комнате звучал смех, лёгкие разговоры, музыка, но Бобби, стоя в сторонке, видел всё это через какой-то мутный фильтр. Он чувствовал, как его сердце тяжело бьётся в груди, но не мог найти слов, чтобы прекратить этот внутренний хаос.

Наконец, Карлтон заметил его взгляд. На мгновение их глаза встретились, и в этом коротком обмене взглядами было больше эмоций, чем в любом разговоре. Взгляд Карлтона был холодным, но в нём всё-таки было что-то отчаянное, что-то, что Бобби мог бы назвать тоской.

— Он всё ещё переживает, не знает, что с этим делать, — понял Бобби, и его сердце сжалось.

Мальчик почувствовал, как его сердце бешено колотится в груди, когда Карлтон, без всяких слов, снова ушёл в сторону, поглощённый разговором с друзьями своей девушки. Это было как холодный удар, как дверь, захлопнувшаяся прямо перед ним, не давая шанса для объяснений. Весь вечер, в его голове крутились неразрешённые мысли, а теперь, когда брат отвернулся, Бобби не смог больше сдержаться.

Когда Эмили посмотрела на него, её взгляд был полон сочувствия, но он не мог ответить ей тем же. Он почувствовал, как всё внутри сжалось, как его грудь сдавливает тяжёлое чувство беспомощности. Эмили улыбнулась мальчику, её взгляд говорил, что она понимает, но все эти добрые намерения не могли погасить того огня, что разгорался в нём.

— Ты хочешь присоединиться к нам? — спросила Эмили с лёгкой улыбкой, её голос был мягким и успокаивающим, но он лишь дал Бобби ещё больше почувствовать, насколько он не вписывается в эту картину.

В ответ Бобби с усилием сжал губы и сделал шаг назад. Его горло сжалось, как будто он сейчас вот-вот заплачет. Сильно, болезненно, как ребёнок, который наконец понял, что не может больше контролировать себя. Он не мог остаться. Он не мог сидеть здесь, когда весь этот мир вокруг продолжал жить своей жизнью, а он — как обрубок, не имеющий места ни в этой вечеринке, ни в жизни своих близких. В его глазах появилось что-то болезненное и слабое, что, конечно же, не ускользнуло от взгляда Эмили.

— Бобби... — её голос был полон сожаления, она сделала шаг навстречу, но мальчик, уже не в силах справиться с эмоциями, резко развернулся и, не говоря ни слова, побежал в свою комнату.

Эмили попыталась остановить его, но не успела. Она услышала, как хлопнула дверь. В доме сразу же стало тише, как будто что-то важное исчезло.

— Бедняжка, — думала она с болью в сердце и без единой крупицы сарказма.

Она стояла у окна, её взгляд был прикован к двери, за которой исчез Бобби. Он был так близко, и в этот момент, когда он нуждался в её поддержке, она не могла ничего сделать. Внутри у неё всё сжалось. Она знала, что для него важно было ощущение, что его ценят, что его не забыли. Но на ней висела тяжёлая ноша — вечеринка. Это была её ответственность, она сама устроила этот вечер, пригласила своих друзей из университета, и теперь не могла позволить себе отступить. Эмили сделала глубокий вдох, попыталась выжать из себя улыбку и вернулась в гостиную, где шумная компания продолжала развлекаться.

Сразу как она вошла, несколько голосов поднялись, приветствуя её, и раздались смешки. Эмили почувствовала, как её глаза померкли от недовольства. Она знала, что в данный момент её друзья не воспринимают ситуацию всерьёз. Для них Бобби был просто забавным, маленьким мальчиком, чьи эмоции — не более чем повод для лёгких шуток. Один из парней, Райан, с ехидной ухмылкой поинтересовался у неё:

— Ну что, как там младший брат твоего парня? Сильно расстроился, что не может присоединиться к нашему веселью?

Эмили почувствовала, как её лицо становилось всё более напряжённым. Она не могла поверить, что эти люди, которых она считала своими друзьями, могут так легко смеяться над чем-то, что для неё было очень важным.

— Это не смешно, Райан, — сдержанно ответила она, стараясь контролировать свои эмоции.

Но смех не утихал, и это ещё больше усугубляло её настроение. Друзья продолжали шутить, игнорируя её слова, пока она не почувствовала, что эта маска добродушной хозяйки вечеринки, которую она так тщательно пыталась сохранить, вот-вот треснет. Не выдержав, Эмили повернулась к ним, её глаза сверкали от раздражения.

— Прекратите! — резко сказала она, её голос был твёрд и решителен. — Бобби вам не игрушка для забавных историй, и если вы не можете это понять, то вы, наверное, не такие уж и друзья.

Она замолчала, глядя на них, её сердце билось всё быстрее. Она не ожидала, что её слова будут восприняты всерьёз, но что-то в их взглядах сразу изменилось. Друзья замолчали, а напряжённая тишина застала её врасплох.

— Прости, Эмили, я не хотел... — подал голос Райан, но она перебила его:

— Я не прощу вам этого, — повторила она, не отводя взгляда от него. — Вы все думали, что это просто маленькая неприятность, что Бобби — это просто капризный ребёнок, которого можно игнорировать, — её голос стал ещё жёстче. — Но для меня это не так. Бобби — мой брат, пускай и не по крови, но я считаю его своим. И если кто-то думает, что ему не важно, как вы к нему относитесь, то вы ошибаетесь.

Комната погрузилась в тишину. Её слова эхом разнеслись по углам, и все присутствующие почувствовали, как тяжёлым грузом лежат на них её обвинения. Взгляд Эмили не отрывался от Райана, который не знал, что сказать в ответ. Он всегда был лидером этой компании, первым, кто начинал шутки и задавал тон, но теперь его уверенность потускнела. Он взглянул на остальных, но ни один из его друзей не смел вмешаться.

— Эмили, я... — Райан попытался что-то сказать, но не знал, как извиниться.

Он увидел, как глаза девушки начали наполняться слезами, и это заставило его замолчать.

— Нет, не надо! — выкрикнула она, отмахиваясь, как будто отгоняла навязчивую тень. Её лицо было искажено гневом, а голос дрожал от напряжения. — Вы все такие легкомысленные, что не понимаете, как сильно я переживаю за Бобби. Он не просто какой-то малыш, над которым можно смеяться, как над клоуном каким-то, и если вы продолжите шутить над ним, то я...

Эмили замолкла, не зная, как продолжить. Она понимала, что слова её друзей — не просто насмешки, но это не отменяло боли, которую они причиняли. В комнате стояла напряжённая тишина. Каждый её взгляд был направлен в сторону компании, которая раньше казалась ей близкой и родной, а теперь эта дружба была поставлена под сомнение.

Райан, один из её ближайших друзей, пожал плечами, пытаясь оправдаться.

— Эмили, ты перегибаешь палку. Мы не имели в виду ничего плохого, — сказал он, его голос был полон недоумения. — Это просто шутки, ты же знаешь, что мы всегда так между собой.

— Не понимаю, почему ты не видишь, как это мерзко выглядит! — с раздражением ответила Эмили, перебив Райана. — Это не просто шутки. Это значит, что вы не уважаете маленького ребёнка. Что вы не видите, как ему тяжело быть вечно в тени, как ему больно, когда его игнорируют, когда его ставят в положение, будто он — ничто. Он — не игрушка для смеха, Райан, и если ты не понимаешь этого, то знай — я отказываюсь от дружбы с тобой!

Слова Эмили повисли в воздухе, как тяжёлые камни, и комната на мгновение затихла. Все взгляды обратились к ней, а затем к Райану, который стоял, поражённый её резкостью. Его лицо потемнело от недоумения и раздражения, но он не решался ответить сразу.

— Эмили, ну ты что? — попытался он оправдаться, оглядываясь на своих друзей, которые начали понемногу отстраняться, словно понимая, что ситуация накаляется. — Это же просто шутки! Мы всегда так между собой... Мы не имели в виду ничего плохого!

— Да, Райан, вот именно, — перебила его Эмили, её голос стал твёрдым, как камень. — Ты не имел в виду ничего плохого. Но это не значит, что всё, что ты говоришь, не может причинить боль. Ты не видишь, что Бобби — не просто ребёнок, который должен быть объектом твоих шуток. Он человек, который переживает каждую такую шутку, каждый взгляд, каждое слово. Он часто замкнут, потому что боится, что его не примут, что он всегда будет последним, всегда в тени... И всё, что ты и остальные делаете, — это подтверждаете его страхи.

Она замолчала, глубоко вдохнув, ощущая, как её грудь сжимается от того, что она вынуждена говорить такие вещи. Но она не могла больше молчать. Слишком много раз она видела, как Бобби пытается скрыть свою боль, а её друзья просто не замечали этого.

Райан снова попытался что-то сказать, но Эмили не дала ему шанса.

— Нет, Райан. Я не буду терпеть этого. Ты можешь продолжать свои шутки и смеяться, но ты потеряешь меня. И, возможно, других тоже. Так что подумай, стоит ли это того.

Эмили повернулась к своим друзьям, и её взгляд стал ещё более решительным. Она посмотрела на каждого, как будто ожидая ответа, но не могла найти ни одного лица, которое бы выражало искреннее сожаление. В этот момент она поняла, что большинство из них просто не понимают её боли, боли Бобби, и, возможно, никогда не поймут.

— Я не могу быть рядом с людьми, которые не уважают того, кто мне дорог, — сказала она, оглядывая их с последним взглядом. — Я ухожу.

В этот момент её голос звучал твёрдо и уверенно, но внутри её сердце было разбито. Она знала, что дружба с этими людьми для неё закончена, но она не могла продолжать быть рядом с теми, кто был слеп и глух к чужой боли.

Она повернулась, готовая уйти, но её шаг замедлился, когда она увидела Карлтона, который стоял у окна, почти в тени, пытаясь оставаться незамеченным, но её глаза не могли не заметить его. Он был тем, кто молчал в течение всего вечера, тем, кто вёл себя как хозяин, улыбаясь и развлекая гостей, но в этот момент, когда Эмили сказала свои слова, он стоял там, неподвижный, с выражением на лице, которое трудно было разобрать.

Карлтон смотрел на неё, а его лицо было затмённым чем-то, что Эмили не могла сразу понять. Это была смесь страха и ужаса, как будто он был застигнут врасплох, не зная, что делать. Он был её парнем, старшим братом Бобби, но как-то вдруг, в тот момент, когда она открыто встала на защиту младшего брата, их миры, казалось, столкнулись.

Эмили остановилась и обернулась. В груди было тяжело от переживаний, оттого, что её слова теперь висели в воздухе, словно нечто необратимое. Она ощутила, как её сердце сжимается, глядя на Карлтона.

— Карлтон... — начала она, её голос стал мягче, но всё равно звучал с той же решимостью. — Я не могу оставаться здесь и притворяться, что всё нормально.

Карлтон не ответил. Он только шагнул вперёд, но на его лице был след того, что, возможно, его чувства острее, чем она могла предположить. Он не знал, что теперь делать. Его собственные мысли путались, как клубок ниток, который не удавалось развязать.

— Ты не видишь, что происходит! — продолжила Эмили, на этот раз, глядя прямо в его глаза. — Ты не понимаешь, что Бобби страдает. Ты не видел, как он был унижен, как он пытался скрыть свою боль. Я не могу просто смотреть на это и ничего не делать.

Карлтон вздохнул, глаза его тускнели от боли. Он словно не мог поверить, что ситуация зашла так далеко. Он знал, что его брат страдает, но не хотел видеть это настолько ясно. И не хотел, чтобы его отношения с Эмили стали причиной разрыва их связей с братом.

— Ты не понимаешь... — начал Карлтон, его голос дрожал от эмоций. — Я не знаю, как справиться с этим, Эмили. Я не готов терять тебя. Ты важна для меня. Но и Бобби важен. Я всегда знал, что мои отношения с тобой как-то повлияют на него, но не думал, что это приведёт к такому.

Эмили молчала, прислушиваясь к его словам. Она почувствовала, как её сердце сжимаются от понимания того, как ему тяжело. Но она не могла остановиться. Всё было слишком важно. Она не могла смотреть, как Бобби снова станет тем, кого игнорируют и не замечают. Она не могла позволить своему молчаливому согласию поддерживать эту несправедливость.

— Ты хочешь, чтобы всё было как раньше? Чтобы я просто закрыла глаза на всё? — спросила она тихо, но твёрдо. — Ты хочешь, чтобы я снова вернулась в роль твоей девушки, которая молчит, когда ты и твои друзья смеётесь над Бобби, над его переживаниями?

Карлтон стоял, прижимая ладонь к лбу, как будто пытаясь сдержать поток мыслей, который накатывал на него. Его глаза были прикрыты, и он глубоко вздохнул, ощущая, как нарастает напряжение. Каждое слово, сказанное Эмили, отзывалось в его сознании эхом. Он чувствовал, как этот разговор неизбежно приближает их к моменту, когда всё, что было, может разрушиться. Он не был готов к этому.

Тем временем в комнате гостей начались тихие разговоры. Люди, наблюдавшие за происходящим, не смогли удержаться от перешёптываний. Эмили и Карлтон явно оказались в центре внимания, и каждый из их знакомых чувствовал себя достаточно свободно, чтобы сделать свои предположения о том, что сейчас происходит между ними.

— Похоже, Эмили всерьёз подумывает оставить его, — донеслось до слуха Карлтона, и это едва не заставило его сжать кулаки.

Он не хотел, чтобы их личные проблемы становились темой для обсуждения. Он не хотел, чтобы её друзья смотрели на него с насмешкой, даже если это было оправдано его поведением. Его сердце сжалось. Он знал, что Эмили была слишком горда, чтобы позволить этим шуткам затмить её решения, но эти реплики пробивали его так же сильно, как остриё ножа.

— Что за ерунда? Мы все видели, как она заступается за его брата, — пробормотал кто-то в стороне.

Это был Райан, тот самый парень, которого Эмили всегда считала другом, но сейчас его слова резали ей по ушам, как нож по стеклу. Эмили повернулась к нему с взглядом, полным усталости и разочарования. Все это время она пыталась скрыть свою боль, пытаясь сдержать свои эмоции, но теперь она не могла молчать.

— Райан, не начинай, — сказала она, её голос был твёрдым, но в нем скрывался почти нечеловеческий гнев. — Ты даже не понимаешь, о чём говоришь. Ты не видел, как Бобби страдает. Ты не знаешь, как это — быть на его месте.

Райан усмехнулся, не обращая внимания на её слова. Он всегда был тем, кто пытался перевести всё в шутку, особенно когда ситуация начинала быть слишком серьёзной для его привычного подхода.

— Да брось ты, Эмили, — махнул он рукой. — Это просто братские ссоры. Ты не должна серьёзно воспринимать какого-то сопляка, который плачет из-за того, что его никто не замечает.

Эмили нахмурилась, чувствуя, как её терпение на грани срыва. Этот парень не мог понять, потому что для него все было игрой, развлечением. Но Бобби не был игрушкой, и ей было тяжело видеть, как все вокруг пытаются уменьшить его чувства, чтобы снять с себя ответственность за их реакции.

— Ты и не понимаешь, — произнесла она с пронзающим взглядом. — Ты никогда не был на месте Бобби. Ты не знаешь, что такое быть тем, кого все игнорируют, кого всегда ставят на последнее место. Он не просто мой брат, Райан. Он — часть моей жизни, и когда кто-то из вас делает его предметом для шуток, это выходит за рамки того, что я могу терпеть. И если ты не можешь это понять, то мне нечего больше с тобой обсуждать.

Группа гостей, всё ещё переговаривающихся между собой, заметила, как напряжение между Эмили и Райаном нарастает. Несколько человек замолчали, а другие продолжали перешёптываться, уже сдерживая смех.

Райан, однако, не был готов сдаться.

— Ты на меня не злишься, правда? Мы же друзья, Эмили! — его голос стал мягким, но всё равно звучал немного насмешливо. — Просто подумай. Мы все развлекаемся. Ты же не всерьёз?

Эмили сделала глубокий вдох, прежде чем ответить. Она понимала, что для Райана это всё просто игра, но она не могла просто так оставить это без внимания.

— Ты даже не представляешь, как больно смотреть, как Бобби мучается, — ответила она, её голос теперь звучал с тихой решимостью. — Он для меня не просто парень, с которым я проводила время в доме Карлтона. Он важен для меня, и когда я вижу, как вы все смеётесь над его чувствами, мне хочется уйти отсюда и никогда больше не возвращаться.

Эмили почувствовала, как слова, которые она только что произнесла, вывели её из состояния напряжённого молчания и сделали её внутреннее положение ещё более ясным. Она стояла перед группой, и её взгляд был твёрдым, но в глубине души царила буря. Это не просто были слова, которые она говорила, это была её искренность, её желание защитить Бобби, даже если это означало, что ей придётся разорвать все связи с теми, кого она когда-то считала друзьями.

Райан, стоявший рядом, замолчал. Он явно был ошарашен её словами, но всё ещё не мог до конца понять, о чём она говорит. Его взгляд скользнул по остальным гостям, но никто не решился вмешаться. Он нервно почесал затылок.

— Да ладно тебе, Эмили, — сказал он, снова стараясь облегчить атмосферу, но его голос уже не был таким уверенным, как раньше. — Мы же все просто шутили. Он слишком молод, чтобы нормально воспринимать всякие приколы. Ничего страшного.

Эмили посмотрела на него с таким выражением, что он, кажется, понял, что теперь его слова не просто неуместны, а безжалостно игнорируются.

— Это не «прикол», Райан. Это жизнь Бобби. Ты даже не понимаешь, как он страдает, как его чувства были унижены. Ты не можешь судить о том, что не понимаешь.

Её голос не дрогнул, и это добавило её словам силы. Она была готова бросить всё, ради того, чтобы показать, что она не потеряет ни малейшего уважения к себе из-за этой компании. С каждой секундой её решимость усиливалась. Она больше не хотела быть частью этого праздника, этой игры, в которой все смеялись, не замечая, как на самом деле больно тем, кто оказывается в центре внимания.

Райан ничего не ответил. Он посмотрел в сторону других гостей, надеясь, что они как-то поддержат его, но увидел лишь взгляд, полный недоумения, от того, кто раньше казался его другом. Эмили повернулась к Карлтону, который всё это время молчал, и его взгляд стал для неё более тревожным. Он не знал, как реагировать на её решимость. Он понимал, что ситуация между ним и Бобби серьёзная, но она будто стала вершиной айсберга их проблем.

— Эмили, — сказал Карлтон с тихим голосом, подойдя ближе, — давай поговорим, ладно? После того как гости уйдут. Это всё не так просто, как тебе кажется.

Эмили взглянула на него, но её лицо не выражало мягкости. Всё, что она сейчас чувствовала, это желание решить проблему с Бобби и не дать этому разговору застрять в пустых обещаниях.

— Я не буду откладывать разговор, Карлтон, — сказала она, не сводя взгляда с его лица. — Я сказала, что мне нужно быть с Бобби. Понимаешь? Он не может оставаться в тени ваших игр и споров. Он не может больше быть тем, кого все игнорируют.

Карлтон стоял, ощущая, как внутри него что-то ломается. Его взгляд был беспокойным, и он чувствовал, как тяжело давит на грудь груз вины. Он никогда не был плохим братом, но сейчас, когда он смотрел на Эмили, которая защищала Бобби так решительно, он не мог избавиться от чувства, что сам-то он никогда не уделял своему младшему брату столько внимания.

Он вздохнул глубоко, словно пытаясь собрать мысли в единое целое, и сделал шаг вперёд.

— Эмили, я... — его голос дрогнул, но он продолжил. — Я не знал, что Бобби переживает так сильно. Я не понимаю, почему всё стало таким... сложным.

Эмили повернулась к нему, её лицо было серьёзным, но в глазах Карлтона читалась усталость. Он видел, как её гордость застряла между желанием поддержать его и необходимостью защитить Бобби. В её взгляде было столько сочувствия и беспокойства, что Карлтон не мог не почувствовать, как он сам её подвёл.

— Ты же его брат, Карлтон, — сказала она, мягко, но с неизбежной настойчивостью. — Ты должен был понять. Ты должен был заметить, как он переживает, как ему тяжело быть в тени, когда ты... когда ты всё время рядом с ним, но никогда не видишь, что ему нужно.

Карлтон не знал, что ответить. Он взглянул в её глаза, и внутри его что-то подкатило — то ли стыд, то ли обида на самого себя за то, что не сумел понять своего брата раньше. Ведь Бобби действительно был важным человеком в его жизни, но он часто воспринимал его просто как младшего, как некого вечного спутника, с которым можно было посмеяться, но не подумать о том, что ему больно.

— Я знаю, что... что я виноват, — произнёс он, а в его голосе была горечь. — Я всегда считал, что он просто младший, что ему не так важно... что я делаю. Но я ошибался. Я видел, как он переживает, но всё время откладывал разговор. И теперь я даже не знаю, как всё исправить.

Эмили молчала, наблюдая за ним. Она видела, что Карлтон не был плохим человеком, что его чувства к Бобби не были фальшивыми, но она знала, что для младшего брата его старший брат был всем. Он был тем, к кому Бобби всегда тянулся, кого искал в своих переживаниях. И видеть, как Карлтон пропускал всё это мимо себя, было для неё невыносимо больно.

— Я не знаю, что ты должен сделать, Карлтон, — ответила она наконец, её голос был мягким, но сдержанным. — Но ты должен что-то делать. Потому что Бобби нуждается в тебе. И если ты не понимаешь этого, то кто ещё поймёт?

Карлтон почувствовал, как внутри него всё обрушилось. Эмили была права. Он был слишком сосредоточен на своих собственных проблемах, на том, как устроить свою жизнь, чтобы заметить, что брат, который был для него всем, нуждался в нем намного больше, чем он сам предполагал.

— Я не знал... я не знал, как это всё для него важно, — его слова звучали как признание собственного бессилия.

Эмили сделала шаг к нему, её взгляд был полон сострадания. Она протянула руку и коснулась его плеча.

— Ты можешь всё исправить, Карлтон, — сказала она с надеждой в голосе. — Просто поговори с ним. Он не хочет быть твоим врагом. Он просто... он просто не может найти свою роль в вашей жизни, и ты тоже должен понять это.

Он посмотрел на неё, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на решимость. Эмили была права. Он знал, что должен поговорить с Бобби, поговорить так, как не говорил с ним много лет.

— Я сделаю это, — произнёс Карлтон, его голос был твердым. — Я поговорю с ним. И я объясню, что я на самом деле думаю и чувствую. Не для того, чтобы оправдаться, а чтобы он знал, что для меня важен. Я обещаю.

Беспокойный взгляд Карлтона не покидал Эмили, и она видела по его глазам, как он внутренне борется. В последние несколько минут она почувствовала, как его сомнения и вина начали заполнять пространство между ними. Она знала, что в какой-то момент этот разговор будет неизбежен, но как бы ни был труден, ей нужно было говорить, даже если слова резали её собственное сердце.

— Но знаешь... Я забочусь о тебе, — продолжил Карлтон, пытаясь нащупать правильные слова, но его голос звучал неуверенно. — Но Бобби... Я не могу понять, что происходит между вами. Почему всё так сложно?

Эмили тихо вздохнула, её глаза остановились на Карлтоне. Она могла бы сказать ему, что для неё тоже всё было сложно, но вместо этого она ответила мягко:

— Ты не можешь понять, потому что ты не в его месте. Ты не видишь, как ему тяжело, и сколько боли ему причинили твои слова. Я не оправдываю его поступки, Карлтон, но он переживает, и я не могу оставаться равнодушной. Не могу просто смотреть, как он мучается, и ничего не делать.

Карлтон нахмурился, но всё же не смог удержаться от лёгкой улыбки.

— Ты всегда такая... сильная. Но мне трудно понять, как ты можешь так заботиться о нём, когда он разрушает всё, что я строил.

Эмили отступила на шаг, её плечи слегка опустились, будто она сбросила невидимый груз.

— Я не разрушала твою жизнь, Карлтон. Я просто не могу оставаться в стороне, когда вижу, что кто-то страдает. Я не жалею, что помогала Бобби, и мне не важно, как ты на это смотришь. Я хочу, чтобы ты понял: в конце концов, мне важны не только твои чувства, но и чувства твоего брата.

Карлтон замолчал, его взгляд метался по комнате, как будто он искал ответ. Он заметил, как её глаза наполнились тенью, и понял, что это не просто забота о Бобби. Это было что-то более глубокое, что он не мог объяснить.

— Ты ведь не злишься на меня, правда? — тихо произнесла Эмили.

Карлтон поднял глаза и встретился с её взглядом. Он долго молчал, прежде чем выдавить из себя пару слов:

— Нет, не злюсь. Просто... сложно, когда все так запутано.

Эмили чуть улыбнулась, но её улыбка была сдержанной, почти грустной.

— Я тоже не знаю, как это всё исправить. Но я хочу, чтобы ты знал: я не брошу тебя, независимо от того, что произойдёт между нами. Я понимаю, что это сложно, Карлтон. И мне тоже больно. Но я не могу смотреть, как Бобби страдает.

С этми словам она мягко положила руку на плечо Карлтона. Она знала, что сейчас не время для долгих разговоров. Её сердце билося ровно, но чувствовала она себя выжженной и пустой, как будто устала от слишком долгой борьбы.

Без слов, она обняла его. Его тело напряглось, но он не отстранился, и в его объятиях она почувствовала, как его напряжение немного ослабло. Это было не мгновение полного примирения, но достаточно для того, чтобы они оба почувствовали, что могут двигаться дальше, не оставляя за собой разрушенных мостов.

Ссора с друзьями и побег Эмили

Эмили стояла в объятиях Карлтона, ощущая его тело, которое постепенно расслаблялось. Её сердце, тревожно билось, но, несмотря на все сложные чувства, она чувствовала, что именно сейчас, именно здесь, она сделала правильный шаг. Она не могла бы продолжать жить в отношениях с Карлтоном, если бы не смогла защитить Бобби, если бы не сказала то, что она сказала. Но стоя рядом с ним сейчас, она не могла игнорировать растущее чувство облегчения. Он не был идеальным, как и она, но это был тот момент, когда оба могли понять друг друга.

Все вокруг молчали, когда Карлтон и Эмили стояли так, в центре комнаты. Затем раздался смех и аплодисменты. Эмили вскользь взглянула на своих друзей, но не обратила на них внимания, хотя все они явно поддерживали этот момент. Она даже заметила, как Райан кричал: «Ура!» и хлопал в ладоши, но ей не было до этого дела. Всё, что ей было нужно, это Карлтон — не его образ, не его «состояние» как старшего брата, а Карлтон как человек, с которым она могла бы поговорить, понять и поддержать.

— Эмили... — вдруг произнёс Карлтон, его голос был тихим, но в нём звучала какая-то слабая, но искренная эмоция.

Она оторвалась от его плеча и посмотрела на него. В его глазах она увидела смесь благодарности и усталости, а в его выражении — смесь облегчения и страха. Он смотрел на неё как на того человека, который, возможно, мог бы понять, как ему тяжело. И, несмотря на напряжённость ситуации, она почувствовала, как всё вокруг стало каким-то более реальным и значимым.

— Ты правда хочешь, чтобы я снова поговорил с Бобби? — спросил он, и на его губах появилась неуверенная улыбка, как если бы он боялся, что может всё испортить, но в то же время — хотел это сделать.

Эмили вздохнула, обнимая его снова. Она знала, что их отношения, возможно, не будут такими, как прежде, но она чувствовала, что это был шаг в правильном направлении. Шаг к тому, чтобы Бобби и Карлтон поняли, как много значат друг для друга, чтобы они научились вновь доверять и заботиться друг о друге. Ведь, в конечном счёте, это было важнее всего.

— Да, — прошептала она, — я думаю, вам нужно поговорить. Не для меня. Для себя.

Карлтон молча кивнул, его взгляд был сосредоточенным и несколько напряжённым. Он не сказал ни слова, но в его глазах читалась решимость. Без лишних слов, он повернулся и направился в комнату Бобби, его шаги эхом отдавались в тишине дома. Эмили смотрела ему вслед, и её сердце сжималось от беспокойства. Она молилась, чтобы Карлтон смог взять себя в руки и не позволить гневу снова захлестнуть его.

Эмили сделала шаг назад, прислонившись к стене. Она не могла удержаться от того, чтобы не подумать о том, как сильно её тревожит эта ситуация. С одной стороны, она понимала, что Карлтон был не прав, не мог оставить брата в таком состоянии, но с другой стороны, она знала, что у каждого из них есть свои причины для того, чтобы поступать так, как они поступают.

— Пожалуйста, не разругайтесь, — шептала она про себя.

Она вдруг почувствовала, как тяжело стало её дыхание. У неё не было сил на новые ссоры, ей хотелось только одного — чтобы все стало как прежде, чтобы Карлтон и Бобби вернулись к нормальным отношениям, чтобы всё разрешилось.

Вдруг её мысли прервал звук шагов, и Эмили подняла взгляд. Карлтон вернулся, но его лицо было не таким, как прежде. Он выглядел усталым, но при этом каким-то... освобождённым.

— Всё в порядке? — спросила Эмили, чуть нервничая.

Карлтон остановился в дверях, но не мог скрыть лёгкой улыбки, которая появилась на его лице. Он тяжело вздохнул, как если бы сбросил с себя груз, который носил слишком долго.

— Я поговорил с ним, — сказал Карлтон, его голос был спокойным, но с оттенком усталости. — Но он... — Карлтон замолчал, тяжело выдохнув и опустив глаза на пол.

Эмили замерла на месте, её сердце сжалось от тревоги. Она стояла в дверях, и всё её тело словно напряжённо слушало каждое слово Карлтона, будто от этого зависела их дальнейшая судьба.

— Что ты ему сказал? — спросила она, ощущая, как её голос дрогнул от волнения.

Карлтон покачал головой, его взгляд был затуманен. Он выглядел усталым, как человек, который прошёл через тяжёлую битву, и теперь не знал, что ему делать дальше.

— Я попытался объяснить, что... что я всё понял, — произнёс он с усилием, его лицо искривилось в отражении внутреннего напряжения. — Я не ожидал, что всё окажется так сложно. Я думал, что он меня поймёт. Но он просто... не слушает. Он мне сказал, что ему не нужна моя жалость. Он, по сути, даже не ответил на мои извинения. Он просто залез под одеяло с книгой и фонариком и перестал меня слушать, увлёкшись хрониками капитана Блада.

Эмили стояла рядом с ним, её сердце сжалось от боли. Она чувствовала, как всё внутри неё обострилось — она переживала за Бобби, за Карлтона, за их отношения, которые рушились на глазах. Она не могла понять, почему всё так сложно, почему они не могли просто поговорить и понять друг друга.

— Он не сможет простить тебя так быстро, Карлтон, — сказала она, её голос был мягким, но твердым. — Он не может просто забыть всё, что чувствует. Ты должен понять, что Бобби — не просто мальчик. Он всё воспринимает глубже, чем ты думаешь.

Карлтон тяжело вздохнул и потер ладони о лицо, словно пытаясь избавиться от тяжести этого разговора. Эмили не знала, что ему сказать. Всё, что ей оставалось — это наблюдать за его борьбой, и молиться, чтобы он наконец понял, что его брат нуждается в нём не только как в родном, но и как в друге.

— Я просто не понимаю, почему он так не доверяет мне, — продолжил Карлтон, его глаза искали поддержку в её взгляде. — Я всегда думал, что у нас всё будет нормально. Но теперь я вижу, что всё пошло не так, и я не могу его вернуть.

— Он не хочет, чтобы ты жалел его, — сказала Эмили, подходя ближе и положив руку на его плечо. — Он хочет, чтобы ты его понял. Не как брата, который всегда рядом, а как человека, который не боится показывать свои слабости и боли. И ты можешь быть рядом с ним. Но для этого ты должен быть готов слушать. И не пытаться решить всё одной фразой или каким-то простым объяснением.

Карлтон опустил голову, его плечи дрожали, как будто он переживал какое-то внутреннее напряжение. Эмили знала, что ему больно, но он ещё не был готов признать свою ответственность. Он пытался всё исправить за один момент, не осознавая, что для того, чтобы восстановить отношения, нужно больше — нужно время.

— Я обещаю тебе, что я попробую. — Карлтон поднял голову, его глаза, полные решимости, встретились с её взглядом. — Я не могу ждать, пока всё разрушится. Я должен сделать что-то прямо сейчас. И для этого мне нужно начать с Бобби.

Эмили кивнула, её лицо было мягким, но полным заботы. Она знала, что это не будет лёгким процессом, но верила, что Карлтон сможет сделать правильный шаг.

— Ты сделаешь это. И если тебе понадобится помощь, я буду рядом. Но помни, что всё должно идти постепенно. Просто будь с ним. Это главное.

Карлтон молча кивнул, но его взгляд не оставлял Эмили. Он пытался осознать, что она только что сказала, но его мысли путались. Все, о чем он думал в этот момент, было одно — восстановить свою связь с Бобби, чтобы хотя бы попытаться вернуть всё, что они потеряли. Но как? Эмили, увидев его сомнения, снова положила руку на его плечо.

— Всё будет хорошо, — прошептала она. — Ты не один.

Карлтон в ответ едва заметно кивнул, ощущая нарастающее давление в груди. Он не был готов, но что-то внутри него подсказывало, что это единственный шанс. Ему нужно было действовать, и действовать сейчас.

— Эмили, ты что, собираешься уходить? — неожиданно спросил её Райан, который стоял неподалёку от девушки с бокалом в руках.

На его лице была лёгкая, но заметная улыбка, как будто он не мог поверить, что она действительно собирается уйти. Эмили повернулась к нему, немного удивлённая, но не растерявшаяся. Она вздохнула и, подмигнув, ответила:

— Да, пора. Вечеринка уже закончилась, а мне ещё нужно на автобус до Нью-Йорка успеть сесть. Так что закругляемся, ребята.

Её слова повисли в воздухе, и на мгновение все взгляды в комнате обратились к ней. Райан, немного смутившись, почесал затылок и отложил стакан. Он был одним из тех, кто не любил прощаться, и тем более не любил, когда кто-то уходил так неожиданно.

— Серьёзно? Ну, ладно... Ведь это же не последняя твоя тусовка? — спросил Райан с наигранной игривостью, но в его глазах было видно, что он немного разочарован.

Эмили улыбнулась, но её выражение стало более задумчивым. Она знала, что для Райана её уход был неожиданностью — как и вся эта вечеринка, на которую она пришла по большому казусу. Всё началось с того, что она проиграла Райану и его друзьям в карты. Тогда они договорились устроить «вечеринку за счёт проигравшего», и, казалось бы, она не могла им отказать.

— Нет, — ответила она с лёгкой, почти невесомой улыбкой. — Следующей тусовки не будет. Я больше не буду играть в карты с вами.

Её слова были полны игривого намёка. Райан сразу понял, о чём она. Эта вечеринка была началом не совсем обычного вечера, а её прощание — окончанием игры, которой она не хотела продолжать. Слишком много ситуаций, которые она предпочла бы оставить позади.

— Хм, ну, я не знаю, что тебе там не понравилось, — сказал Райан, хмуря брови, — но ты и так всегда оказываешься в центре всего.

Эмили засмеялась, почувствовав, что атмосфера между ними немного разрядилась.

— Ты уж прости, но давай будем без «центра» и «всех». Вы тут впервые, а я этот дом знаю как свои пять пальцев, — сказала Эмили с улыбкой, подмигнув Карлтону, который стоял рядом с ней.

В её голосе слышалась нотка легкости и игривости, но под её словами скрывалась глубина её связи с этим местом. Это был дом Карлтона, но для неё он тоже стал чем-то родным. Карлтон слегка смутился от её подмигивания, но его лицо расплылось в лёгкой улыбке. Он всегда ценил её уверенность, ту самую уверенность, которая заставляла его чувствовать себя комфортно даже в самых неожиданных ситуациях.

— Ладно-ладно, — сказал другой её друг, Дэн, отставив пустой стакан на стол и с улыбкой глядя на Эмили. — Ты тут, конечно, старожил, а мы — просто туристы.

Эмили рассмеялась, чувствуя, как её напряжение немного уходит. Она давно привыкла к таким шуткам от своих друзей. Все они были разными, но каждый из них оставил свой след в её жизни. Она подмигнула Дэну, кидая взгляд на Карлтона, который стоял чуть поодаль, наблюдая за ними.

— О да, туристы, — поддакнул Райан с сарказмом, но его тон был дружелюбным. — Ну да ладно. На физфаке ещё много девушек, с которыми мы можем сыграть в карты на вечеринку, — хохотнул он, отпив из своей чашки кофе и оглядывая компанию. — Так что ты, Эмили, не первая и не последняя девица, благодаря которой мы с ребятами можем оттянуться вдали от душного универа.

Эмили усмехнулась, но её взгляд был спокойным, даже немного отстранённым. Райан всегда был таким — лёгким на язык, без особых глубин, всегда готовым пошутить, но в его словах она чувствовала что-то большее, чем просто фразу для разрядки атмосферы. Он был с ними, но всегда на расстоянии, как будто в его жизни не было места для чего-то действительно серьёзного.

— Да уж, — сказала Эмили, продолжая улыбаться, но в её глазах была тень грусти. — Я думала, вы мне благодарны за эту вечеринку, но, оказывается, я для вас просто дурочка, которая на халяву вам всё устроила, когда проиграла вам в карты.

Её слова повисли в воздухе, и в комнате на секунду наступила тишина. Райан отложил свою чашку с кофе и покосился на неё. Он был из тех людей, кто всегда шутил, но как только разговор становился серьезным, он терялся. Эмили была права — он и его друзья часто воспринимали её организаторские усилия как должное, и, возможно, это было причиной её недовольства.

— Что ты говоришь, Эмили? Ты не дурочка, — произнёс Райан, слегка смутившись. — Мы же все здесь по твоему приглашению. Мы не... Мы не думаем о тебе как о какой-то «служанке», если ты так это воспринимаешь.

Дэн, стоявший немного в стороне, подал голос:

— Он прав, Райан не хотел обидеть. Да, ты организовала вечеринку, но мы все наслаждаемся ею. Ты же не обязана всё делать сама.

Но Эмили не спешила успокаиваться. Она снова посмотрела на своих друзей, и хотя её голос был спокойным, в нём звучала некая усталость.

— Я не об этом, — сказала она тихо, но с нажимом. — Вы всё время считаете, что я просто шучу. Ну, а что я для вас, если не «картёжная дурочка»? Раздаю вам карты, получаю от вас благодарность — и всё, на этом моя роль закончена. Никто не спрашивает, как я себя чувствую, что я хочу, или что мне нужно.

Райан открывал рот, но не знал, что ответить. Он почувствовал, как ситуация выходит из-под контроля, и это не было привычным для него. Дэн вздохнул и присел рядом с ней, пытаясь наладить диалог.

— Эмили, мы не хотели тебя обидеть, — сказал Дэн мягко, но с твердостью. — Мы ценим, что ты с нами на одном курсе и разделяешь наши интересы. Но ты ведь тоже не должна всегда быть в роли взрослого, который всё контролирует.

Эмили смотрела на него с серьёзным выражением лица. Тон Дэна был искренним, и она могла почувствовать, что он действительно не хотел задеть её. Но внутри неё всё равно было ощущение, что она стояла на грани, как будто каждый её шаг был обусловлен чужими ожиданиями.

— Но это не так просто, — ответила она, тихо. — Быть в роли взрослого... это то, что я делаю почти всегда. Я привыкла держать всё под контролем. Когда я пытаюсь расслабиться, всё начинает валиться. И это не только на вечеринках. Везде.

Её голос немного дрожал, и это не укрылось от внимания Карлтона, её парня, который подошёл ближе к ней и заглянул ей в глаза со значением. Его взгляд был мягким, но настойчивым, как будто он пытался увидеть через её слова то, что она не хотела показывать. Карлтон всегда умел читать её чувства, даже когда она пыталась скрыть их за внешней уверенность.

— Эмили, — сказал он тихо, его голос был тёплым и уверенным, — ты можешь не скрывать это от меня. Я знаю, что ты переживаешь. И я не хочу, чтобы ты думала, что ты должна всё делать одна. Мы с тобой, помнишь?

Она вздохнула, и её плечи расслабились, но внутреннее напряжение ещё не исчезло. Она долго молчала, пытаясь найти правильные слова, чтобы объяснить то, что было в её душе.

— Просто иногда кажется, что я не могу остановиться. Что если я перестану всё контролировать, всё разрушится. Я не могу позволить себе быть слабой. — Её глаза на мгновение опустились, как будто она стеснялась собственных мыслей.

Карлтон взял её за руку и мягко сжал её пальцы, заставив её поднять взгляд.

— Ты не слабая, — сказал он, его глаза были полны заботы. — Ты просто человек, Эмили. И иногда нам всем нужно время, чтобы понять, что не обязательно быть идеальными. Ты можешь быть собой, без этого давления.

Её сердце слегка сжалось от его слов, и она почувствовала, как слёзы снова подступают к глазам. Она отмахнулась от них, но Карлтон, заметив это, прижал её к себе, обняв её крепко.

— Эмили, ты не обязана быть всё время сильной. Ты не должна всё держать в своих руках. Я рядом. Мы рядом, — его слова были мягкими, но в них было столько уверенности, что ей стало легче.

Она закрыла глаза, ощущая его тепло, и через несколько секунд тихо ответила:

— Мне нужно просто немного времени, чтобы поверить в это. Чтобы понять, что я могу позволить себе быть уязвимой.

Карлтон кивнул, его пальцы нежно поглаживали её спину.

— Я буду здесь, когда ты будешь готова. Не торопись. Просто знай, что ты не одна в этом.

Эмили ощущала его поддержку, и хотя страх перед неизвестностью всё ещё не отпускал, с каждым словом Карлтона она ощущала, как этот страх начинает отступать. Она могла быть уязвимой рядом с ним. Она могла быть собой.

Райан, который стоял неподалёку и наблюдал за ними, наконец, решил вмешаться, чтобы немного развеять напряжённость.

— Эй, вы, сладкая парочка, — сказал он с лёгкой улыбкой, подходя к Карлтону и Эмили. Его голос был насмешливым, но добродушным. — Это, конечно, мило, но мы с ребятами хотим понять, закончилась ли вечеринка или ты просто решила повыпендриваться тут перед нами?

Эмили подняла глаза на Райана, её лицо на мгновение стало серьёзным, но сразу же смягчилось, когда она увидела его улыбку. Слегка покачав головой, она снова взглянула на Карлтона, который, хотя и не обнял её снова, оставался рядом, словно давая ей пространство.

— Вечеринка закончилась, — ответила Эмили, её голос был спокойным, но с лёгким оттенком усталости. — Я должна успеть на автобус до Нью-Йорка. Вам, кстати, тоже ведь туда надо, так что чего удивляетесь моему уходу? Пойдём вместе, сядем на автобус всей оравой!

Райан, стоящий чуть в стороне, усмехнулся, поднимая брови.

— Ну уж нет, — ответил Райан с лёгким смехом, поднимая руку, как будто он только что победил в каком-то важном споре. — Я не собираюсь ехать домой в автобусе с девицей, которая, пригласив меня на вечеринку в дом своего парня, сначала закатила истерику по поводу шуток над младшим братом хозяина, а потом ещё и заявила, что в карты, видите ли, больше играть не будет.

Эмили замерла на мгновение, её взгляд стал серьёзным, а в глазах мелькнуло что-то тревожное. В груди возник жаркий комок эмоций, который с каждым мгновением становился всё сильнее. Она пыталась держать себя в руках, но слова Райана, казавшиеся такими лёгкими и беззаботными, проникли в самую суть её внутреннего напряжения. Он говорил про вечер, про её реакцию, но на самом деле затронул гораздо более глубокие чувства. Это было последней каплей, которая переполнила чашу.

Она почувствовала, как что-то внутри неё ломается. Эмили резко вырвалась из объятий Карлтона, не сказав ни слова. Он был так неожиданно застигнут её поступком, что не успел ничего понять, как она, не глядя в его сторону, направилась к выходу.

— Эмили, куда ты? — крикнул он, но его голос не успел дойти до неё.

Не обращая внимания на его слова, Эмили стремительно выбежала на улицу. Ночь была тёмной, только редкие огни уличных фонарей освещали пустую дорогу. В ушах её звучало её собственное быстрое дыхание, а мысли не успевали за поступками. Она не могла оставаться в одной комнате с Райаном, не могла больше слушать его шутки и те разговоры, которые, казалось, превращались в пустую болтовню.

Карлтон, ошарашенный, смотрел, как она уходит. Он быстро вскочил и подбежал к окну, пытаясь её догнать взглядом, но Эмили уже была далеко. Когда он увидел её на улице, она шла, а потом перешла в быстрый бег, всё дальше удаляясь от его дома.

— Эмили! — крикнул он, но её фигура только затмевалась в темноте.

Райан, стоявший позади Карлтона, не ожидал такой реакции. Он подошёл к окну, тоже увидев, как Эмили убегает. В его глазах мелькнуло сомнение, а затем сожаление.

— Блин, она что, серьёзно? — тихо произнёс Райан, прислонившись к стене. — Я не хотел её обидеть.

Карлтон молча стоял у окна, руки сжаты в кулаки. Он не знал, что делать. Она была для него важна, но теперь, похоже, она исчезла в этой ночной темноте, оставив его с этим гнетущим чувством беспомощности. Он обернулся к Райану.

— Что ты сказал ей? — его голос был низким и напряжённым. — Ты не видишь, как она ушла?

Райан не стал оправдываться. Он понимал, что сказал лишнее, но не мог признать это вслух. В его словах не было злобы, только лёгкая игривость, но для Эмили это оказалось чем-то большим, чем просто шутка.

— Я... не знал, что она так сильно воспримет. Я думал, она просто подшучивает. Но, наверное, я был не прав.

Карлтон не ответил. Он знал, что нужно идти за Эмили, и его решение было твёрдым. Он почувствовал, как сердце сжимается, когда подумал о том, что она бежит от него, от всех, в одиночестве. Он знал Эмили достаточно хорошо, чтобы понять, что она не так легко выходит из себя, но когда это происходит, ей нужно время. Но, как бы он ни старался, он не мог просто сидеть и смотреть, как она уходит.

Я приду

С этой мыслью Карлтон подбежал к двери, схватил куртку и, не оборачиваясь, бросил ребятам через плечо:

— Я догоню Эмили. Подождите пока меня, не уходите никуда...

— НЕТ! — вдруг громко и решительно крикнул Дэн, прерывая тишину, которая повисла после слов Карлтона.

Его голос был полон обеспокоенности, а на лице – какое-то странное выражение, как будто он пытался удержать что-то важное от падения. Карлтон замер на мгновение. Он повернулся к Дэну, и его взгляд стал холодным и настороженным. Дэн редко высказывался так резко, и это заставило Карлтона на секунду задуматься.

— Ты чего? — спросил он, пытаясь понять, что скрывается за словами друга.

— Ты её не понимаешь, Карлтон, — ответил Дэн, и его лицо вдруг стало серьёзным. — Если ты сейчас побежишь за ней, она подумает, что ты пытаешься её контролировать. Она будет ещё больше злиться. Ты знаешь, как она ведёт себя, когда её загоняют в угол.

Карлтон отстранённо взглянул на Дэна, пытаясь переварить его слова. Он не был уверен, что это поможет, но то, что Дэн сказал, звучало логично. Эмили действительно могла воспринять это как попытку вмешательства в её личное пространство.

— Но я не могу просто сидеть тут, зная, что она там, одна, — сказал Карлтон, его голос был полон решимости, но и сомнений.

Он не хотел делать ошибки, но ему было нужно быть рядом с ней.

— Я понимаю, — его голос был спокойным, но твёрдым, — но ты же знаешь, что она не просто так ушла. Она не будет ждать, пока ты наспех решишь её проблемы. Дай ей спокойно добраться до дома. В конце концов, ты же лучше должен знать её природу, ведь она твоя гёрлфренд!

Эти слова подействовали на Карлтона как холодный душ. Он вздохнул, опустив голову, и огляделся вокруг. Дэн был прав, и он сам это знал. Эмили всегда была сильной женщиной, которая предпочитала решать свои проблемы сама, и если она сейчас ушла, значит, ей действительно нужно время. Ему не нужно было вмешиваться в её процесс, тем более сейчас, когда она была в таком настроении.

— Ты прав, — наконец сказал Карлтон, чувствуя, как груз напряжения немного ослабевает. — Я должен был понять это раньше. Она сама выберет момент, когда захочет поговорить.

Дэн кивнул и с лёгким движением плеча отряхнул пыль с куртки.

— Ну, ты же не идеальный парень, — сказал он с улыбкой, стараясь немного разрядить атмосферу. — Но у тебя есть шанс стать таким. Важно, что ты понимаешь, чего она хочет. Иногда нужно просто уметь подождать.

Карлтон вздохнул и снова посмотрел в окно. Он был благодарен за поддержку, но его мысли всё ещё возвращались к Эмили. Где она сейчас? Что она чувствует? Может, она уже в автобусе и уехала в Нью-Йорк, а может, она сидит на скамейке где-то, скрывая свои эмоции.

В это время Райан, который долго молчал, сидя на диване с налитыми бокалами в руках, заметил, как Карлтон продолжает нервно двигаться по комнате и наконец решил вмешаться. Его слова звучали неожиданно, но в них не было привычной иронии или сарказма, которые обычно украшали его речь.

— Карлтон, — произнёс он, не отрывая взгляда от друга. — Прости меня, это я виноват, что она сбежала от тебя.

Карлтон замер, оглянувшись на Райана. Он не ожидал таких слов, особенно от него. Обычно Райан был тем, кто всегда старался развеселить ситуацию, но сейчас его лицо было серьёзным. Эмоции Карлтона, которые он пытался скрыть, теперь вырвались наружу.

— Ты? — Карлтон вздохнул, сбитый с толку. — Как ты мог быть виноват? Эмили сама ушла. Она... она нуждалась в этом.

— Я, наверное, сказал не то, — Райан сделал паузу, его голос был ровным, но с оттенком сожаления. — Просто... когда я начал шутить про её игру с нами в карты, я не подумал, что это может её задеть. Я видел, как она вдруг изменилась, как будто всё внутри неё перевернулось, и, чёрт, я не понял, что сказал не то. И, честно говоря, я немного струсил, что ты, как её парень, будешь мстить мне за это.

Карлтон снова посмотрел на Райана. Ему не хватало слов, чтобы выразить то, что творилось у него в голове. Эмили была для него многим — и девушкой, и другом, и опорой. Но всё, что происходило сейчас, заставляло его чувствовать, что они теряли контакт. Он не знал, как исправить то, что случилось.

— Я не злюсь на тебя, — произнёс он, пытаясь быть честным, потому что, говоря по правде, в его голове сейчас всё перемешалось, и он сам не мог понять, что именно чувствует.

Райан стоял перед ним, словно ожидая обвинений, и не знал, как реагировать на такую искренность. Он вглядывался в лицо Карлтона, пытаясь уловить хоть какой-то намёк на раздражение, но ничего не находил.

— Ты что, серьёзно? — Райан немного растерялся, его голос немного дрогнул.

Он был готов услышать что-то более резкое, но вместо этого Карлтон сказал что-то, что не укладывалось в его представление. Карлтон сделал шаг вперёд, а затем с тяжёлым вздохом уселся на кресло, ещё раз раздумывая над своими словами.

— Да, я серьёзно, — сказал он, оглядывая комнату. Он чувствовал, как напряжение начинает спадать, но внутренний хаос не исчезал. — Ты ведь не специально меня подставил, правда? Ты не знал, что это заденет Эмили. Я... я сам виноват в том, что не заметил её чувств. Я не увидел, как ей больно.

Райан молчал, но в его глазах появилось что-то, что напоминало осознание. Он знал, что он не был единственным виновником, но Карлтон также говорил правду, и его слова действительно доходили.

— Так что ты хочешь, чтобы я сделал? — наконец решился спросить его Райан. — Ты хочешь, чтобы я извинился перед ней?

Карлтон задумался. Он не был уверен, что извинения могут сразу изменить ситуацию, но, возможно, Райан должен был хотя бы показать, что он понимает свою ошибку.

— Нет, не совсем так, — сказал Карлтон, делая шаг вперёд. Он посмотрел на Дэна, который стоял в углу комнаты с серьёзным выражением лица. — Я думаю, что нужно сделать так, как сказал Дэн, то есть оставить её в покое. Она и так устала за этот день, ведь, не забывайте, вы ко мне тут заявились на всё готовенькое, а готовил всё это кто? Правильно, я и Эмили, — добавил он с укоризной, оглядывая всех собравшихся в гостиной.

Райан, Дэн и несколько других ребят обменялись взглядами, осознавая, что Карлтон не просто говорил это для виду. Он был искренен. Он устал, и, что важнее, Эмили тоже. Карлтон видел, как друзья пытаются выдавить что-то из себя, но все они понимали, что ни одно слово не вернёт Эмили, пока она сама не захочет вернуться.

— Карлтон, ты прав, — тихо сказал Дэн, сделав шаг вперёд. Он был самым спокойным из всей компании, и его слова всегда были точными. — Мы, конечно, все к тебе пришли, но ты прав. Это всё не так уж и просто. Ты знаешь Эмили, как никто другой, и если она ушла, значит, ей нужно время. А мы, похоже, слишком много претендовали на её внимание.

Райан стоял в стороне с рассеянным взглядом, и его мысли никак не могли собраться воедино. Он привык быть в центре внимания, быть тем, кто всегда умеет развеселить компанию, чьи шутки все воспринимают с лёгкостью, без задней мысли. Но теперь, когда ситуация вышла за пределы обычной весёлой тусовки, и он оказался перед Карлтоном и Дэном, его привычные обороты не работали.

— Я... — начал Райан, но слова застряли в горле. Он сделал паузу и посмотрел на Дэна, который стоял в стороне, сдержанно наблюдая за ситуацией. — Я вообще не знал, что Эмили так воспримет это. Я думал, что всё просто... ну, весело.

Дэн посмотрел на него, его выражение оставалось спокойным, но в глазах было некоторое сочувствие. Он знал Райана, знал, что тот не был плохим человеком, просто иногда его слова могли больно задеть, а он сам часто не задумывался о последствиях.

— Проблема в том, что для Эмили это не просто шутки, Райан, — произнёс Дэн тихо, но твёрдо. — Для неё это были не просто слова. Ты ведь не понимаешь, что она всегда старается держать всё под контролем, а когда кто-то начинает подрывать её уверенность в её собственной жизни, это для неё тяжело.

Райан почувствовал, как его лицо немножко побледнело. Он всегда был уверен, что его шутки — это просто лёгкие развлечения, что все, кто вокруг него, воспринимают их как шутки и не придают значения. Но теперь, когда всё изменилось, он начал осознавать, что, возможно, ошибался.

— Я не хотел её обидеть, — сказал Райан с искренним сожалением. — Я просто не подумал. Я всегда привык шутить, всегда думал, что это её не тронет.

Карлтон, стоявший рядом, молчал. Он чувствовал, как его внутренняя боль слегка утихала. Райан был не плохим парнем, он просто не всегда понимал, где заканчивается шутка и начинается реальность. Но Карлтон всё равно знал, что Эмили нуждается в времени, и что сейчас важно не только понять её боль, но и позволить ей самой разобраться с тем, что она чувствует.

— Я знаю, что ты не хотел её задеть, — продолжил Карлтон. — Но, возможно, тебе стоит задуматься, что в следующий раз не стоит шутить на такие темы. Эмили не такая, как все. Да, она учится с вами на одном курсе, но общается главным образом со мной. Я знаю её лучше, чем кто-либо. И она не всегда готова играть по правилам, которые кажутся нормальными остальным.

Райан посмотрел на Карлтона, и его взгляд стал более сосредоточенным. Он мог бы продолжать оправдываться, но теперь, когда Карлтон высказался так откровенно, он почувствовал, что пора слушать, а не защищаться.

— Я не знал этого, — произнёс он, немного смущённо. — Не знал, что она... ну, так воспринимает такие вещи. Я думал, она тоже как все — немного посмеётся и забудет.

Карлтон вздохнул, понимая, что Райан не ведал всей глубины той стороны Эмили, которую он знал и любил. Для него шутки и лёгкость могли быть способом разрядить атмосферу, но для Эмили это было по-другому. Она не показывала свои слабости на виду, но в её молчании скрывался целый мир переживаний.

— Видишь ли, — сказал Карлтон, его голос становился более мягким, — она привыкла справляться со всем сама. И не просто справляться, а быть самой собой. Когда кто-то начинает подрывать её уверенность, даже шутками, это для неё как удар. Она ценит честность, но не всегда готова принять лёгкое отношение к себе, особенно когда что-то важное касается её.

Райан стоял молча, и его лицо выражало не только извинение, но и понимание. Он никогда не думал, что Эмили могла воспринимать его слова настолько серьёзно.

— Я не думал, что она так реагирует, — сказал Райан снова, теперь с решимостью. — Я буду внимательнее. Спасибо, что сказал мне об этом. Не хотелось бы, чтобы она думала, что я её не ценю.

Карлтон кивнул, его выражение лица немного смягчилось. Он знал, что Райан не был плохим человеком, и что его намерения не были злыми. Но иногда было важно донести до людей, что шутки — это не всегда просто слова. Особенно, когда речь шла о человеке, который не просил внимания, но нуждался в нём больше, чем кто-либо другой.

— Эмили не так уж и проста в своём восприятии мира, — продолжил Карлтон, подбирая слова с осторожностью. — Но она, в отличие от тебя, не будет требовать ничего от других. Она просто ждёт, чтобы её поняли. Поэтому, когда ты её увидишь завтра на лекциях, постарайся быть с ней честным, без этих «шуток». И в карты не заставляй её играть, — сказал он, улыбнувшись с лёгким намёком, который, казалось, смягчил его слова, но смысл всё равно оставался ясным.

Райан стоял с опущенной головой, немного побледнев, словно он только что осознал важность всего, о чём говорил Карлтон. Он мог бы легко уйти в свою обычную манеру — насмешки и сарказма — но сейчас что-то в его сердце изменилось. Он понял, что на самом деле никогда не задумывался о том, как его шутки могут задевать других, особенно Эмили.

— Я понял, — наконец произнёс Райан, поднимая взгляд. Его глаза были немного растерянными, но в них уже не было той привычной лёгкости. — Я, наверное, был слишком резким. Не думал, что Эмили может так воспринять мои слова. А насчёт карт — ты прав. Я просто... не подумал о том, что это может значить для неё.

Карлтон кивнул, его взгляд был мягким, но серьёзным. Он знал, что Райан не был плохим парнем, он просто не всегда мог понять, каковы границы, где шутки становятся оскорблениями.

— Эмили — моя девушка, — повторил он, словно напоминая себе. — А это значит, что тот, кто будет с ней поступать плохо, будет иметь дело со мной!

Его голос был твёрдым, и хоть он не кричал, его слова звучали громко и уверенно, как предупреждение. Райан, который только что собирался выйти, замер на месте, его рука застыла на дверной ручке. Он не знал, что сказать, и какое-то мгновение даже растерялся. Дэн, стоявший рядом, молчал, и, казалось, ждал, когда напряжение разрядится.

Карлтон сделал шаг вперёд, и его взгляд стал жёстким. Он чувствовал, что должен быть готов отстоять Эмили — не только как её парень, но и как человек, который на самом деле заботится о её чувствах. Он знал, что если кто-то и вправе её защищать, так это он.
Райан, пытаясь вернуть хоть какой-то контроль над ситуацией, вздохнул и обернулся. Он встретился взглядом с Карлтоном, и в его глазах была смесь извинения и нерешительности.

— Карлтон, я... я... — но он не договорил, так как Карлтон вдруг взорвался.

— Выметайтесь! — закричал он на своих гостей. — Сидите тут у меня, когда вам Эмили недвусмысленно намекнула, что вечеринка уже давно закончилась! Так что нефиг языками пистить, прочь из моего дома! Вон! — на последних словах он пригрозил Райану кулаком.

Райан стоял, не зная, что сказать, пока Карлтон продолжал стоять у двери, его грудь вздымалась от ярости. Слова, что Карлтон произнёс, словно врезались в воздух, заставив всех в комнате почувствовать напряжение. Ребята замолчали, не зная, как реагировать. В их глазах читались удивление и растерянность, особенно у Райана, который никогда не видел Карлтона таким.

— Ты что, с ума сошел? — выдавил Райан, хотя в его голосе звучала не столько агрессия, сколько растерянность. — Да мы всего лишь пошутили! Ну, немного неудачно... Но ты ведь знаешь, что мы не имели в виду ничего плохого!

Но Карлтон не отреагировал на эти слова, будто не слышал их. Он стоял, сжимая кулаки, и взгляд его был жёстким и холодным. Всё в его теле, от напряжённых плеч до стиснутых зубов, говорило о том, что он не собирается отступать.

— Пожалуйста, не тратьте моё время, — ответил Карлтон, его голос был ровен, но в нём звучало такое разочарование, что слова резали, как нож. — Идите... к чёрту.

Райан открыл рот, собираясь что-то сказать, но на секунду замер, осознавая, что слова не имеют смысла. Ведь Карлтон был хозяином в своём доме, и сейчас этот дом становился его крепостью. Райан инстинктивно понял, что в этой комнате он больше не имеет никакой власти. Это был момент, когда он не мог просто сотрясать воздух очередной дешёвой шуткой, как обычно. Он был гость, и, по сути, все, что ему оставалось, это уйти, не создавая дополнительных проблем.

Райан стоял, замерев на месте, пытаясь найти в себе хоть что-то, что могло бы оправдать его поведение. Он чувствовал, как молчание Карлтона, его холодное, твёрдое молчание, проникает в самую душу. Это было не просто недовольство, не просто злоба. Это была решимость. Решимость, которая обрушивалась на него тяжёлым грузом.

Карлтон стоял у двери, его фигура высоко вытянулась, словно она поглощала всё пространство вокруг. Его глаза не вызывали ни сожаления, ни злости, только решимость. На его лице не было ни страха, ни раздражения — только твёрдое намерение. Эмили была для него важна, и он не позволил бы никому её обидеть.

— Вон отсюда, — сказал Карлтон, не глядя на них.

Его взгляд был устремлён в даль, как будто он видел не только этих людей перед собой, но и всё, что могло бы случиться дальше. Райан стоял молча, его лицо мгновенно побледнело. Он не знал, что сказать, не знал, как оправдать себя. В его голове путались мысли, и он не мог найти ни одного оправдания для своего поведения. Его друзья, по-видимому, тоже не знали, что делать. Всё, что они могли — это молча обменяться взглядами и встать на выход.

В тот момент Райан почувствовал, как что-то внутри него ломается. Он был человеком, который привык контролировать ситуацию, шутить, разряжать обстановку. Но сейчас, в этот момент, когда Карлтон стоял перед ними, он понимал, что его игра не прошла. Он не мог спорить с тем, что только что произошло.

Парни, которые еще секунду назад с усмешкой разглядывали происходящее, теперь молчали. Даже Дэн, который обычно был тем, кто всегда пытался сгладить неловкие ситуации, ничего не сказал. Он, как и остальные, понял, что ситуация не оставляет места для слов.

Молча, не произнеся ни слова, они направились к выходу. Звук их шагов, кажется, громче, чем обычно, эхом отозвался в пустом коридоре. Дверь за ними закрылась с лёгким стуком, и в воздухе повисла тишина.

Карлтон стоял у двери, его рука всё ещё держала ручку, будто он готов был их вернуть, но голос разума остановил его. Все было решено. Эмили ушла, и он не мог её задержать, хотя бы потому, что знал — она не вернётся, пока сама не решит. Он отпустил ручку, и дверь закрылась за ним с лёгким стуком, который эхом прокатился по пустой комнате.

Он опустил глаза, осознавая, как тяжело ему стало. Вечер, который начался с лёгкости и веселья, закончился болезненно, как порванная струна. Карлтон долго стоял в этой тишине, словно в попытке найти ответы на вопросы, которые его мучили.

Что же теперь? Что ему осталось?

Взгляд Карлтона зацепился за беспорядок, оставшийся после вечеринки. Разбросанные карты, пустые бокалы, ещё свежие следы смеха и разговоров, которые теперь казались далёкими и незначительными. Эти вещи не имели значения сейчас. Он понимал, что не был тем, кем хотел бы быть в глазах Эмили, а те ребята, что приходили с ней, тоже не оставили о себе лучшего впечатления.

Он вздохнул, пытаясь унять бурю эмоций, которая всё ещё металась в груди. Его шаги звучали громко, когда он подошёл к дивану и опустился на него, прислонившись головой к спинке. Взгляд снова устремился в пустую комнату, и Карлтон задумался. Эмили уехала, и это было её решение. Но ему хотелось верить, что она вернётся. Он хотел верить, что всё это — лишь ссора, что они с ней смогут поговорить, и что она поймёт.

Он достал телефон из кармана, прокрутив список контактов. В глазах мелькали слова, которые он мог бы ей написать. Но они все казались лишними. Это не было то, что ей нужно было слышать сейчас. Он сделал несколько попыток набрать сообщение, но потом стер их. Всё, что он мог сделать — это ждать.

Прошло несколько минут, и он услышал, как снаружи затормозил автобус. Он знал, что это был тот автобус, в котором, вероятно, была и Эмили. Взгляд его стал холодным, словно он не мог найти в себе сил продолжать надеяться.

И тут его мысли прервала резкая вибрация телефона. Карлтон посмотрел на экран, но сразу не мог поверить своим глазам. Это было сообщение от Эмили:

— Извини, что убежала так внезапно. Я просто... Мне нужно побыть одной. Мне нужно подумать над всем этим. Какое-то время я не буду приходить к тебе, чтобы в одиночку разобраться в себе и своих чувствах.

Карлтон вгляделся в экран, чувствуя, как его сердце забилось быстрее. Она ему написала первой. Это было самое главное. Но в её сообщении было нечто большее, чем просто извинение. Она не осуждала его, не обвиняла его в чём-то. Она просто нуждалась в пространстве.

Он глубоко вздохнул, пытаясь собрать мысли в голове, прежде чем набрать сообщение. Он знал, что должен был быть честным, не уклоняться от разговоров, которые уже давно назрели. Наконец, он написал:

— Мы должны обсудить планы на будущее. На ближайшее будущее. Жду тебя в своём доме, когда тебе будет угодно.

Он положил телефон на колено и, казалось, замер, ожидая ответа. Время тянулось всё медленнее, как будто каждый момент был пропитан неуверенностью.

Через несколько минут экран вдруг засветился, и на нём появился ответ от Эмили. Карлтон схватил телефон и прочёл сообщение:

— Как в прошлый раз, в десять?

Карлтон почувствовал облегчение, но одновременно и тревогу. Она не пыталась уклоняться от разговора, не вела никаких скрытых игр. Это был шаг к решению, к каким-то ответам. С её стороны, это было важно. Взяв в руки телефон, он опять набрал текст:

— Да. Ты придешь?

После этого он отложил его, глядя на экран с ожиданием, что вот-вот придёт ответ. Время как будто замедлилось. Карлтон наклонил голову, прокручивая в голове все слова, которые они должны были произнести. Он начинал терять уверенность. Почему она не отвечает? Что, если она подумает, что это не тот момент? Что если она решила отложить всё на потом? Он знал, что она переживает, но его мысли начинали путаться в тумане сомнений.

Он вздохнул, положив телефон на стол и откинувшись на спинку дивана. Словно ощущая, как пространство вокруг его тела сужается, Карлтон принял решение — больше не думать об этом. Разговор был необходим, но он не мог заставить её прийти раньше времени.

И вот, когда он уже почти успел убедить себя, что её молчание — это лишь знак, что она нуждается в большем времени, экран телефона вновь засветился. Он подскочил, и, схватив его, сразу открыл сообщение. Там было всего два слова, но для Карлтона они были как целое произведение. Слова эти означали, что Эмили была готова не только к встрече, но и к разговору. Это было больше, чем просто обещание — это был её шаг ему навстречу.

Он выдохнул, его плечи немного расслабились. Всё будет в порядке. Всё, что он должен был сделать, — это быть честным, и теперь она готова слушать. Карлтон с улыбкой положил обратно на стол телефон, на экране которого продолжало высвечиваться последнее сообщение от Эмили:

— Я приду.

Мистер и миссис Доноху

Проснулся я поздно. Сладкий сон ещё держал меня в своих мягких объятиях, но луч солнца, пробившийся сквозь шторы, безжалостно слепил мне глаза. Я поморщился и потянулся, чувствуя, как сонная лень сковывает тело.

— М-м-м, — вырвалось из меня, когда я наконец поднялся с кровати.

Вчерашний день всплыл в памяти, и с ним — то, что лежало на столе. Подойдя ближе, я увидел аккуратно сложенную пачку денег. Крупные купюры, ещё пахнущие типографской краской.

Они жгли мне руки.

Я взял их, прокручивая в пальцах. Мягкая бумага, тяжесть богатства и неприятное чувство внутри. Деньги были не моими. Ну, технически уже моими, но... их передал мне вчера один знакомый с просьбой «просто подержать». Никаких объяснений, ничего лишнего, только его быстрый взгляд и одно слово:

— Забери.

Сейчас я сидел, разглядывая их, и думал: что делать? Отнести обратно? Спрятать? Или... потратить? В конце концов, я всегда мечтал о новом ноутбуке или поездке куда-нибудь далеко.

Но эти мысли прерывал лёгкий укол совести. Деньги — это странная штука. Они могут дать свободу, но взамен забирают покой.

Я снова потянулся, но теперь уже с другим настроем. Вилла за границей... Это был мой новый план. Мечта. Сняться с места, оставить всё позади, не думать о повседневных заботах и погрузиться в атмосферу уединения. Но куда поехать?

Я перебрал в голове несколько стран: тёплые пляжи Таиланда, горы Швейцарии, шумные улицы Нью-Йорка... Но потом, как по щелчку, пришла мысль — Канада. Просторные леса, озёра, свежий воздух и полное одиночество. Это было то, что я искал.

Я начал искать виллы на сайтах аренды. Уютные домики с огромными окнами, откуда открывается вид на бескрайние просторы и тихие озёра. Вспомнил, как однажды видел фотографии таких мест в интернете — снежные горы на горизонте, туманные леса, а вокруг лишь природа и тишина.

Я выбрал одну виллу, недалеко от Ванкувера. Её описание звучало как мечта: стильный деревянный дом с камином, несколько спален, кухня с видами на озеро, большая терраса и даже маленькая баня на открытом воздухе.

Захотелось оказаться там прямо сейчас. Потянуться на мягком диване, смотреть на закат и забыть обо всём. Я почувствовал, как деньги в руках стали не просто цифрами на экране — они стали путёвкой в новую жизнь, в новое приключение.

Далеко, далеко... Канадская вилла, я уже почти тебя вижу. С волнением я набрал номер, указанный на её сайте. Гудки длились бесконечно, пока наконец не раздался голос. Но он был странным — ровным, без эмоций, будто говорила машина:

— Добро пожаловать в элитную сеть вилл. Чем могу помочь?

— Э-э, здравствуйте. Я хочу забронировать виллу у озера, недалеко от Ванкувера, — проговорил я, стараясь звучать уверенно.

— Отличный выбор. Вилла доступна. Пожалуйста, укажите ваше имя, контактные данные и способ оплаты.

Голос был слишком бездушным. Я осознал, что разговариваю не с человеком, а с роботом-ассистентом. Мой энтузиазм чуть угас, но я решил идти до конца.

— Эм, хорошо, вот мои данные, — я продиктовал всё, что требовалось.

— Спасибо за ваш запрос. Оплата подтверждена. Мы ждем вас на вилле завтра в три.

— Постойте, а люди там будут? — вырвалось у меня.

— У нас нет персонала в привычном понимании. Наши виллы полностью автоматизированы. Ваш отдых обеспечат наши интеллектуальные системы: от уборки до приготовления еды.

Роботы. Все роботы. Даже не было кому пожать руку или попросить рекомендации по лучшему местному вину.

— А расскажите-ка мне о местных достопримечательностях, — сказал я в трубку, решив отвлечься от странного ощущения, что виллу обслуживают исключительно машины.

— В вашем районе находятся следующие интересные места: Национальный парк Гарибальди, водопад Шеннон, а также знаменитая смотровая площадка — настолько знаменитая, что не стоит трепать её имени. Вы можете воспользоваться нашим автоматическим трансфером для посещения этих мест.

Голос робота был таким же ровным, как и прежде, без намёка на энтузиазм.

— А скажите, с кем мне придётся делить виллу? — спросил я, осознавая, что забыл уточнить важный момент.

Робот выдержал короткую паузу, будто обдумывал ответ, хотя наверняка просто искал данные.

— Вашими соседями будут мистер и миссис Доноху. Он и она.

— Кто это такие? — удивился я.

— Могу сообщить только, что это молодожены.

— Молодожены? — переспросил я, пытаясь представить, что за парочка поселится со мной под одной крышей. — Хм, а я им не помешаю?

— Нет, поскольку половина виллы сдаётся. Весь второй этаж будет принадлежать исключительно вам.

Я задумался. Молодожены, значит. Наверное, романтичные прогулки по террасе, вечера у камина, а я буду сверху наблюдать за всем этим великолепием. С одной стороны, идея показалась мне немного неловкой. С другой — второй этаж с полной изоляцией звучал неплохо.

— Ладно, — ответил я, уже начав в голове придумывать сценарии, как не пересечься с мистером и миссис Доноху. — Надеюсь, мы подружимся... или, что ещё лучше, вообще не пересечёмся.

Робот не ответил на это. Только пожелал мне приятного путешествия и отключился.

Положив трубку, я задумался. Впереди было нечто большее, чем просто отдых. Это был шанс... Шанс на перезагрузку. В моей голове неясно начинал вырисовываться план.

Первым делом — книги. Много книг. Сколько времени я уже откладывал чтение? Лет пять точно. А теперь, в уединении канадской виллы, я смогу погрузиться в целый мир знаний. Загуглил несколько списков: классика, современная литература, научпоп. Решил, что нужно расширить кругозор.

Потом вспомнил про журналы. В детстве я мечтал подписаться на научные издания — что-нибудь про социологию, физику, возможно, биологию. Вряд ли я пойму всё с первого раза, но наверняка учёные сделали кучу открытий за последние сто лет, и это будет чертовски интересно.

Но книги — это одно. Надо ещё размяться, привести себя в форму. Значит, спортивная всячина: гантели, коврик для йоги, возможно, резинки для тренировок. Вилла ведь должна быть просторной, места хватит. Я представил себя в тишине, на террасе, выполняющего растяжку с видом на озеро.

Ах да, костюм. Как я мог забыть? Конечно, не вечерний смокинг, но что-нибудь стильное. Если вдруг молодожёны Доноху решат заглянуть ко мне на второй этаж или мы пересечёмся у общей террасы, нужно выглядеть достойно.

Список в голове становился всё длиннее, и я чувствовал, как внутри загорается азарт. Завтра начнётся новая жизнь, а пока нужно собраться.

Вскоре, разобравшись со всеми своими проблемами, я уже был на месте. Моя машина мягко остановилась перед огромным деревянным домом с панорамными окнами, выходящими на озеро. На идеально подстриженном газоне ожидал оранжево-белый робот с округлыми формами. Он напоминал смесь пылесоса и дружелюбного игрушечного дроида.

Я вышел из машины, едва сдерживая улыбку.

— Приветствуем вас на нашей вилле, — произнёс робот приятным голосом.

Неожиданно его белое брюшко засветилось, и раздались звуки прозрачной мелодии. Казалось, у него внутри пряталась настоящая музыкальная шкатулка, играющая что-то нежное и трогательное.

Я засмеялся, не удержавшись.

— Ну и приём! Это ваш стандартный способ очаровывать гостей?

Робот слегка поклонился — или мне показалось.

— Программа приветствия активирована. Мы рады, что вы выбрали нашу виллу. Я ваш помощник.

— Приятно познакомиться, — сказал я, открывая багажник. — Поможешь с вещами?

— Конечно, это моя прямая обязанность.

Робот ловко подъехал к машине, и его скрытые манипуляторы выдвинулись. Я, всё ещё смеясь, подхватил сумку с книгами, пока он брал чемодан. Несмотря на его небольшие размеры, робот оказался удивительно сильным.

— Ты что, на протеинах? — пошутил я, наблюдая, как он ловко балансирует мой громоздкий баул.

— Нет, но могу помочь вам составить диетический план, если это необходимо, — невозмутимо ответил робот, заставив меня рассмеяться ещё громче.

Когда мы вошли в дом, робот подвёл меня к просторной холл с высокими потолками, где царила необычайная тишина, нарушаемая лишь лёгким гудением роботов. Я заметил, что здесь всё было идеально — от стеклянных дверей до встроенных панелей и минималистичной мебели.

— Обедать будете у себя или в столовой? — спросил робот, двигаясь рядом.

Я задумался, как-то автоматически проводя рукой по боковому столу, на котором стояла ваза с цветами. Здесь всё казалось идеально, даже слишком идеально.

— Я обедаю один? — я повернулся к роботу, ожидая его ответа.

— Да, ваши соседи приезжают завтра. Вы будете отдыхать на втором этаже, ваша зона полностью изолирована, — сказал робот, как будто это была обычная информация.

— Тогда в столовой, — ответил я, улыбаясь.

Это, казалось, было правильным решением. Новый опыт, новая жизнь, новая еда... Всё в этом доме было как в фильме о будущем, где роботы не только выполняют работу, но и создают атмосферу. Я был готов погрузиться в этот странный, но привлекательный мир.

— Отлично, — сказал робот, подведя меня к дверям, которые вели в просторную столовую с высокими окнами, через которые в комнату проникал свет, наполняя её теплом и уютом.

Я почувствовал, как аппетит начинает расти. Робот подошёл к столу и аккуратно разложил передо мной меню, его экран мягко засветился, предлагая разнообразие блюд: от экзотических салатов до изысканных десертов. Всё это выглядело безупречно, как в ресторане, где каждый ингредиент продуман до мелочей.

— Вот ваше меню, — сказал он с тем же спокойным, но вежливым тоном.

Я взглянул на экран, но тут же почувствовал, как в какой-то момент вся эта изысканность начинает давить на меня. Всё это было слишком формально, и я не мог отделаться от мысли, что для меня сейчас главное не вкус, а ощущение свободы от рутины.

— Нет, нет, — сказал я, отодвигая меню в сторону. — Всё равно что. Просто что-нибудь простое, чтобы насытиться. Не важно что.

Робот на мгновение замолчал, как будто переваривая мой ответ. Затем его экран мигнул, и он сообщил:

— Понял вас. Я выберу для вас нейтральное блюдо с учетом ваших предпочтений.

Через минуту на столе появилась тарелка с чем-то простым, но аппетитным: запечённый картофель, лёгкий салат с зеленью и куриное филе. Всё было подано с такой аккуратностью, что выглядело почти как искусство, но в то же время — это было именно то, что мне нужно было в этот момент.

После того как я поел, ощущение лёгкости сразу накрыло меня. Обед был простым, но вкусным, и мне стало ясно, что отдых на этой вилле будет таким, каким я его и представлял — без лишних забот, спокойно и без лишней суеты.

Я встал из-за стола, поблагодарил робота и направился к лестнице. Дома не было слышно ни одного шума, только лёгкое жужжание вентиляции и тишина вокруг. Этот дом будто был спроектирован так, чтобы поглотить всё вокруг и создать атмосферу полного покоя.

Поднявшись на второй этаж, я подошёл к своей спальне. Просторная комната, большие окна, из которых открывался великолепный вид на озеро. Всё было как в мечтах — мягкая постель, минималистичный стиль, тёмные деревянные панели, и даже запах свежести, будто здесь никто не жил, кроме меня.

Я устроился на кровати, наслаждаясь моментом. Вроде бы у меня была цель — читать, изучать, расслабляться... но сейчас я просто хотел насладиться этой тишиной и ощущением того, что, наконец, я действительно могу быть один. Один, но не одинокий.

Я закрыл глаза, позволив себе просто отдохнуть.

Рассвет мягко окрасил стены моей комнаты, и я, смертельно усталый, упал на кровать. Лёгкое утреннее солнце скользило через окна, превращая комнату в нечто мистическое, будто я был в другом мире. Я застыл в этом моменте, полностью отрешённый от всего.

С каждым вдохом, с каждым ощущением мягкого матраса я пытался осознать, что произошло. Это была не просто поездка — это было нечто большее. Всё, что я пережил за этот день, эти часы, этот странный опыт с роботами, виллой, деньгами... Наконец-то я был здесь, в полной тишине, в своём собственном уголке мира.

Я вёл себя так, как будто этот момент был заслуженным. В руках у меня была целая куча денег, и я потратил их так, как хотел. Не для кого-то, не ради чего-то. Просто для себя. В первый раз в жизни я почувствовал, что сделал что-то по-настоящему своё, что не зависело от чужих мнений и ожиданий.

Я улыбнулся, закрывая глаза. Всё это казалось настолько правильным и завершённым, что я мог спокойно позволить себе этот отдых. Без обязательств, без мыслей о будущем, только я и этот новый мир, который я сам себе создал.

Меня разбудил лёгкий звук, как будто кто-то аккуратно постучал по двери. Я открыл глаза, увидев в комнате робота, который держал поднос с завтраком. Было около часа, и всё вокруг всё ещё казалось немного призрачным — этот странный, но притягивающий мир виллы, где реальность переплеталась с технологией.

Робот, сдержанный, как всегда, подошёл ко мне и поставил поднос на тумбочку. Я растерянно моргнул, пытаясь вспомнить, сколько времени прошло с моего вчерашнего засыпания. Но, как и всегда в таких моментах, время будто останавливалось.

— Доброе утро, — сказал он, не меняя интонации. — Ваш завтрак.

Я кивнул, но был ещё не до конца готов к общению. Взгляд упал на книгу, которая лежала на кровати рядом с подушкой. На её обложке было написано: «Лем Станислав. Возвращение со звёзд».

Я её отложил вчера вечером, так и не начав читать, но теперь, словно интуитивно, протянул руку, нащупав её в полутьме. В голове всё ещё звенели последние мысли о деньгах и том, что я только что пережил.

Открыв первую страницу, я погрузился в фантастический мир Станислава Лема, забыв про робота, завтрак и про время вообще. Внутри меня началась странная путаница: с одной стороны, я был здесь, в этой канадской вилле для толстосумов, окружённый безмятежной роскошью, а с другой — передо мной раскрылся мир, полный абсурдных и философских поисков смысла, человечности и будущего. Все эти научные гипотезы и размышления о человеке, его месте в мире и отношениях с машинами казались чем-то живым, что могло существовать в том же мире, где я был сейчас, но только в параллельной реальности.

Я смотрел на страницы и ловил себя на мысли, как странно сочетаются эти два мира — тот, что описан в книге великого поляка, и этот, в котором я вдруг оказался, как будто по воле случая. Я думал о том, как быстро технологии могут изменять человеческую природу и как в мире Лема роботы и машины ставят вопросы, которые меня давно терзали. И хоть я знал, что Лем — это всего лишь вымысел Восточного Блока (Дик не даст соврать), слова в книге, которую я сейчас читал, звучали как правда, отражение того, что я сам переживал.

Я был настолько поглощён книгой, что едва ли заметил, как уже стемнело. Когда робот снова вошёл в комнату, его голос прервал моё чтение.

— Вы должны ужинать, — укоризненно сказал он, его мягкий тон не оставлял места для возражений. — Иначе вы ослабеете. Кроме того, не рекомендуется читать до рассвета. Вы знаете? Врачи отзываются об этом в высшей степени неодобрительно.

Я оторвался от страницы, немного удивлённый его вниманием к моему состоянию.

— Я-то знаю, а вот откуда ты знаешь? — спросил я, закрывая книгу.

Я сразу подумал о том, как в этом доме, полном роботов и технологий, есть что-то почти человеческое — внимание, забота.

— Это моя обязанность, — ответил робот без тени колебания.

Он подал мне поднос с ужином, как будто абсолютно не сомневался в своей роли. На подносе лежали свежие овощи, рыба с лимоном и лёгкий десерт, а также напиток, который я не сразу узнал.

— Постараюсь исправиться, — пообещал я, с благодарностью принимая поднос.

На самом деле, я действительно был голоден, но в этом доме время как будто теряло значение.

— Надеюсь, вы не сочли меня бестактным? Я не хотел бы показаться вам назойливым, — сказал он с лёгким оттенком искусственной этики.

— Что ты, — сказал я с улыбкой, — всё в порядке. Ты не слишком настойчив, просто заботливый. Это хорошо.

Я взял ложку, чувствуя, как всё вокруг становится необычно комфортным, как будто этот дом и его обитатели — роботы — на самом деле стараются создать атмосферу заботы, даже если она немного искусственная. Но, как ни странно, мне это нравилось.

— Слушай, — обратился я к роботу, который стоял рядом, ожидая команд. — У меня к тебе просьба.

— Я к вашим услугам, — ответил он, не выражая ни малейшего сомнения в своём предназначении.

— У тебя есть немного времени? Сыграй мне ту мелодийку, что вчера, ладно? — сказал я, улыбаясь, ведь этот нежный и странно успокаивающий звук буквально завораживал меня.

— С удовольствием, — без колебаний ответил робот, и его белое брюшко вновь загорелось, а из него раздались те самые весёлые, но в то же время успокаивающие звуки, напоминающие мелодию музыкальной шкатулки.

Наслаждаясь этой тягучей атмосферой спокойствия, я взял чашку с кофе. Он был горячим и крепким, прямо как я любил. Я быстро выпил, чувствуя, как тело расслабляется от этого простого удовольствия. Весь день на протяжении своей незаметной беготни за ощущениями теперь казался мне как будто чуждым.

Как только робот закончил мелодию, я поблагодарил его и почувствовал, как усталость накатывает на меня с новой силой. В этот момент не было ни мыслей, ни забот. Было только расслабление и ощущение того, что время замедляется. Как только робот ушёл, я закрыл глаза, и, не успев подумать о чём-то важном, мгновенно погрузился в сон.

Я влюбился в Азию Доноху

Не знаю, как я проснулся и как переоделся для нового дня. Кажется, время прошло незаметно — оно словно растеклось по комнате, унесло все детали, оставив лишь ощущение неотложности. Я вдруг заметил, что мне хочется курить. Так просто, как будто это было что-то совершенно естественное. Я поднёс сигарету к губам, заметив, что уже давно курю, сидя на кровати, ссутулившись, словно чего-то ожидаю. Не понимал, чего именно.

Ах да, — вспомнил я, — я ожидаю завтрака. Совместного завтрака. Так вот что! Это было что-то вроде ритуала, встреча с этими людьми, с Доноху. Он и она. Молодожены. Я немного побаивался людей, и хотя я скрывал это даже от себя, это чувство всё равно присутствовало, как скрытая тень. Именно поэтому, наверное, я так поспешно согласился разделить виллу с чужими людьми. Я ведь мог бы остаться здесь один, в полной тишине, но... что-то внутри меня тянуло к этому странному коллективу.

Я снова затянулся, глядя в окно. Странно было осознавать, что я готов встречать их, не зная, кто они. Может быть, в этом ожидании была некая неприязнь к себе. Я пытался скрыть свой страх. Это всё казалось чем-то новым, чуждым, но притягивающим.

Может быть, моя торопливость, с которой я пытался всё подготовить, исходила от этого подсознательного волнения перед встречей. Я словно пытался сделать всё как можно быстрее, чтобы быть готовым. Чтобы что-то не упустить. Словно книги, которые я читал, уже подсказали мне пути, как приспособиться, как привыкнуть к новой жизни, погружаясь в её самые тайные уголки.

Я отложил сигарету и снова посмотрел на часы. Вскоре я должен был встретиться с ними, и этот момент, кажется, стал неотвратимым.

Я спустился вниз и оказался в столовой. Стол был накрыт на троих, и я почувствовал, как внутри всё ёкнуло — это был тот самый момент. Я сделал шаг, и в этот момент распахнулась дверь напротив. Появились они — та самая пара, с которой мне предстояло провести время на вилле.

Я сделал шаг навстречу и представился. Мы пожали друг другу руки, и я заметил, как их глаза были немного напряжены, как будто они ещё не привыкли к этому пространству, но старались держаться уверенно. Всё происходило как-то сдержанно, но без лишней формальности. Вроде бы все знали, что это временное соседство, и надо наладить хоть какой-то контакт.

Мы сели за стол. Они уже начали есть, и я сразу почувствовал, как их разговор течёт легко, непринуждённо, как будто они давно знали друг друга. Мне же нужно было немного времени, чтобы привыкнуть к этому состоянию, воспринять их присутствие.

Она сидела напротив, с длинными черными волосами, одета в простое, но стильное платье. Внешность её не выдавала возраста, но если присмотреться, можно было бы смело предположить, что ей около сорока, если не больше. Её глаза были спокойные, но в них читалась какая-то скрытая напряженность, может быть, даже скрытая сила, которая заставляла меня ненароком следить за её движениями.

Он же был лощёным сорокалетним худощавым мужланом, чья физиономия напоминала героя-любовника из второразрядного фильма — немного задумчивый, с лёгкой улыбкой на губах, как будто готовый к какой-то внутренней шутке, которая сейчас не имеет смысла, но обязательно возникнет в будущем. Его лицо было интересным, притягивающим, но в нем не было ничего лишнего — всё как будто по правилам кинематографа: без излишних эмоций, но с точно выверенным выражением, которое так нравилось зрителям.

Разговор потихоньку завязался, и, хотя мы все были немного насторожены, с каждым словом напряжение исчезало.

Она представилась как Азия — имя, которое звучало так же экзотично, как и сама её внешность. Неудивительно, что она казалась загадочной, с её глубокими глазами и долгими черными волосами. Возможно, она родом из восточной части мира, что лишь подчеркивало её спокойную, но сильную энергетику. Она говорила немного, но её слова всегда были точными и по делу. В этом не было ничего лишнего, только факты и множественные намёки, которые я пытался понять.

Он же, представившийся Райаном, оказался куда более разговорчивым. Его улыбка была лёгкой, а голос тёплым и уверенным. Он рассказывал истории, начиная с их путешествий по Европе и заканчивая необычными ситуациями на съемках, так как когда-то работал на студии — здесь я понял, что он действительно напоминает кинозвезду. Тон его голоса менялся в зависимости от того, что он рассказывал, и хотя речи его казались немного театральными, это только добавляло определённого очарования. Он рассказывал с таким увлечением, что казалось, он переживает каждый момент заново, словно оживляя давно забытые эпизоды своей жизни. Его слова были не просто рассказами, а выступлением, излучавшим уверенность и харизму, которые оставляли у меня ощущение, что я присутствую при каком-то важном событии.

Я был наблюдателем, ещё не полностью привыкшим к этим людям, но, с каждым моментом, казалось, что мои ожидания насчёт них не были напрасны. Азия и Райан были как пара героев из фильма — возможно, с легким налётом таинственности и приключений, но всё же реальными людьми. Я не знал, куда этот разговор нас приведет, но почему-то чувствовал, что на этом знакомстве не всё закончится.

Я рассказал им о себе, ожидая какого-то отклика, хотя и не надеялся на особое внимание. Но, к моему удивлению, они меня почти не слушали. Всё происходило так, как будто я был невидимкой, а в их мире существовали только они — Азия и Райан. Я попытался подождать, наблюдая за ними, как они продолжали разговаривать между собой, не отрываясь от обсуждения своих планов, мест, где они были, мест, где ещё не были. Их взаимодействие было настолько гармоничным и естественным, что я почувствовал себя лишним, как зритель, не участвующий в сцене, разворачивающейся перед ним. Они были полностью поглощены друг другом, и казалось, что весь мир вокруг них просто исчезает.

Райан смеялся над шутками Азии, а она в ответ сдержанно улыбалась, но её лицо светилось особым выражением, будто она находила в его словах что-то большее, чем просто разговор. Они жили в каком-то своём мире, где я был всего лишь фоном — элементом, которого как будто не было. Было странно осознавать, что они не пытались даже слегка включить меня в беседу, не замечали, что я тут тоже присутствую. Я не знал, что думать — это была какая-то странная динамика, будто я не был для них важен.

Я не обиделся, скорее, мне стало любопытно. Может, они просто поглощены друг другом, и этот момент был чем-то интимным, чем-то, что им не хотелось разделять с посторонним. А может, я оказался для них просто ещё одним элементом их чуждого мира. И тем не менее, это всё вызывало у меня странное чувство отстраненности, как если бы я был не участником, а всего лишь наблюдателем.

Внезапно, словно проснувшись от какого-то внутреннего сна, Райан обратился ко мне. Я даже немного удивился, что он вдруг заметил моё присутствие, словно до этого мы оба были в разных мирах. Его голос был спокойным, но в нем звучало какое-то странное уверенное желание.

— Слушай, — сказал он, обращая внимание на меня. — Я тут подумал, может, поедем на завод? Ты же не против?

Я замер, пытаясь понять, о чём он говорит, но буквально через мгновение его слова эхом отозвались в моей голове. Завод? Почему завод? Как это связано с моим отдыхом на вилле? И что вообще Райан мог искать на заводе, если он, казалось, был человеком, абсолютно далеким от подобного рода деятельности?

Я чуть не замялся, но посмотрел на него и понял, что он серьёзно. В его глазах было что-то такое, что не оставляло места для отказа. Он не ждал, что я буду задавать вопросы. Он как будто уже решил за нас обоих.

Я почувствовал, как внутри меня что-то сопротивляется, но в какой-то момент понял, что с этим я ничего не смогу поделать. Я кивнул, несмотря на свои сомнения.

— Ладно, — сказал я, — поехали.

Это было странно, но я не мог объяснить, почему я согласился. Может быть, это было из-за того, что Райан был настолько уверен в своём решении, или из-за того, что мне хотелось хоть как-то включиться в их мир, чтобы понять, что происходит. Так или иначе, я чувствовал, как какое-то лёгкое беспокойство сжимает меня.

Мы вышли из дома, и я шел рядом с Райаном к его машине, но всё моё внимание неожиданно привлекло окно виллы. Я обернулся, и в этот момент её взгляд встретился с моим. Азия стояла у окна, её лицо было немного приподнято, а взгляд... он был не просто пристальным, а каким-то невидимым, тянущимся, словно она могла читать мои мысли. Её черные волосы немного развевались на ветру, а в глазах была странная смесь спокойствия и глубокой, едва заметной эмоции.

И тут я понял — я влюбился. Это чувство пришло так внезапно, что я едва успел его осознать. Просто мгновение, её взгляд, и всё — как если бы какой-то невидимый мост протянулся между нами, даже несмотря на расстояние. Я не знал, что именно она почувствовала в этот момент, но для меня это было сильнее любых слов. Я чувствовал, как моё сердце ускоряет свой ритм, и какое-то странное тепло расплывалось по телу. Этот взгляд, взмах ресниц — всё казалось полным и неотвратимым. Моя реальность в тот момент сжалась до неё, до этого мгновения, как если бы весь мир исчез, оставив только нас двоих.

Райан, наверное, не заметил моего замешательства, потому что продолжал идти, болтая о чём-то неважном, но в моей голове всё было тихо, как будто время замедлилось. Всё, что я видел, — это её взгляд, её фигура в окне, и как от этого взгляда внутри всё менялось.

Я не понимал, что именно произошло. Может быть, это было просто восхищение, может, что-то большее, но одно было очевидно — с этого момента мир вокруг меня стал другим. Я уже не знал, что будет дальше, но как-то интуитивно понимал, что что-то важное, неразрешённое, ждёт меня.

Мы ехали, и разговор с Райаном продолжался. Он рассказывал о заводе, о своей работе, о каких-то обязательствах, которые у него были на протяжении последних месяцев. Но я едва ли слушал. Его слова пролетали мимо, оставляя за собой лишь пустые фразы, не оставляющие в памяти следа. Мой ум был занят совсем другим.

Я думал о её лице, о её взгляде из окна, о том, как она была там, на вилле, тихо, словно наблюдая, и как в этот момент что-то переменилось во мне. Азия — её имя звучало так, как будто оно было частью её самой, частью того, кем она была. Я влюбился. Это ощущение было совершенно новым, как резкое вторжение в спокойное течение моего дня. Я не мог избавиться от мысли о ней.

Райан продолжал болтать что-то о заводе, его голос становился всё более механическим, пока я всё не воспринял как фон. Его заботы и проблемы теряли для меня значение, ведь я думал только о её лице, её взгляде, о том, как она стояла в окне, и как, казалось, каждый её жест был наполнен какой-то скрытой силой.

Я не знал, что делать с этим чувством. Это было как беспокойное море, которое внезапно расплескалось в груди. Влюбиться в жену своего нового знакомого, когда ты только что приехал в страну, — это было не только странно, но и нереалистично. Я чувствовал, как это чувство растёт, и оно не оставляло мне выбора. Я пытался думать о чём-то другом, но её образ всё равно преследовал меня, как навязчивый сон, который невозможно забыть.

Я обернулся и взглянул в окно. Пейзаж мчался мимо, но мне казалось, что все эти деревья и поля не имели значения. Всё, что было важно, — это она.

Мы приехали на завод, и атмосфера здесь была совсем иной. Райан вышел из машины первым, уверенно шагнув к зданию, и я последовал за ним. Вокруг царила необычная тишина, нарушаемая лишь гудением машин и звуками работающих станков. Здесь всё было простое и функциональное, не было тех роскошных мелочей, которые заполняли виллу, всё было занято работой и делом. Я не знал, что ожидать от этого места, но, казалось, сам Райан был полностью поглощён процессом.

Мы шли по залам завода, и он рассказывал о каждом станке, показывал их особенности, как они были настроены и сколько часов работы за ними стоят. Я слушал его, но мысли не покидали меня. Весь этот мир металла и шума был так далёк от того, что я оставил за собой — от виллы и Азии. Но в какой-то момент я понял, что эти железные машины стали для меня чем-то вроде фона, на котором я пытался искать ответ на свой вопрос о том, что же происходит в моей голове. Почему я думал только о ней? О её взгляде, о её присутствии.

Райан продолжал рассказывать, а я машинально кивал, наблюдая за станками и их движением. Тяжёлые механизмы казались мне почти живыми, каждый из них делал что-то важное, будто выполнял свою задачу с неукоснительной точностью. Я же чувствовал себя будто бы вне всего этого — словно стоял в пустоте между реальностью и своей новой, неожиданной влюблённостью.

Когда мы прошли всю фабрику, Райан в очередной раз предложил мне что-то ещё, связанное с производством, но я уже не мог сосредоточиться. Всё, что я хотел, — это уйти отсюда и вернуться на виллу, туда, где был этот её взгляд, где была Азия. Но пока я не знал, как поступить, и что делать с этим чувством, которое вдруг охватило меня.

Мы вернулись с завода, и сразу же нас пригласили на обед. Это был довольно сдержанный прием, без лишних слов. Райан как-то непринужденно рассказывал о своих делах, что-то о новых проектах, а Азия слушала его, время от времени вставляя короткие реплики. Но я всё равно почти не замечал их разговоров. Мои мысли всё время возвращались к ней, к её глазам, к тому, как она стояла у окна, как будто в ожидании чего-то, или, может быть, просто наблюдала за происходящим. Она словно была в своём мире, и это притягивало меня ещё больше.

Я доел свой обед, почувствовав, как напряжение нарастает внутри, но не зная, как с ним справиться. Мне хотелось уйти, побыть одному, хотя и не понимал, зачем именно. Порой нужно просто уединение, чтобы осознать, что ты чувствуешь. Я сказал, что собираюсь немного отдохнуть, и поднялся, направляясь к своей комнате.

Когда я закрыл за собой дверь, я почувствовал облегчение. Всё вокруг затихло, и я остался один, снова наедине с собой. Я сел на кровать, но мысли о ней не оставляли меня. Всё, что происходило между нами, казалось таким сложным, незаметным, но важным. Почему она так привлекала меня? Почему я не мог отпустить этот взгляд, эти моменты, которые я переживал с ней, даже не сказав ни слова?

Я взял книгу с полки, но страницы расплывались перед глазами. Я не мог сосредоточиться. Всё, о чём я мог думать, это она.

Вечером, когда я решил выйти вниз, чтобы немного проветриться, мне не удавалось избавиться от нарастающего чувства беспокойства. Я брел по саду, интуитивно направляясь к темным кустам, где тихо шелестели листья, когда внезапно я увидел их. Райан и Азия. Они стояли там, в тени, и я не мог поверить своим глазам. Он целовал её.

Моё сердце резко пропустило удар. В тот момент всё вокруг словно замерло, и я остался стоять как вкопанный, вглядываясь в их силуэты, которые казались такими близкими и настоящими. Азия была закрыта его объятиями, и я видел, как она отдавала себя этому поцелую. Это было так легко и естественно, так неподдельно. Я почувствовал себя лишним. Вся моя влюбленность в неё, все эти мысли, казавшиеся важными, вдруг стали незначительными и даже глупыми. Я не знал, что делать.

Я стоял там, как будто окаменев, не в силах оторвать взгляд от этой сцены. Что-то горячее и неприятное поднималось внутри меня, чувство злости, боли, и, одновременно, какого-то беспокойства. Я хотел отвернуться, но не мог. Я, как в замедленной съемке, наблюдал, как они растворяются в своих поцелуях, будто я не существую.

Каждый момент казался бесконечным. Я не знал, почему это меня так задело. Я ведь знал, что они — пара. Это не было для меня открытием. Но всё равно, каждый взгляд, каждое прикосновение вызывало у меня странную ревность, которую я не мог контролировать.

В конце концов я заставил себя отвернуться и вернуться в дом, ощущая, как всё внутри меня становится холодным и пустым.

Я пошёл к себе, чувствуя, как всё внутри меня отяжелело. Мои шаги были медленными, будто тело отказывалось двигаться, а мысли кружились в голове, беспорядочно и болезненно, словно я не мог найти их место. Я не хотел никого видеть, не хотел слышать. Всё, что мне нужно было, — это уединение и покой.

Когда я вошёл в коридор, в голове ещё не утихали образы их поцелуя, их близости. И как бы я не пытался избавиться от этого, оно продолжало преследовать меня. Робот стоял у двери, как обычно, и, заметив меня, передал сообщение:

— Ваш сосед, господин Райан Доноху, уезжает на три дня.

Мне было абсолютно всё равно. Я не хотел слышать ни о нём, ни о её решениях, ни о том, что они собираются делать. Я был разбит, и что-то внутри меня протестовало, но я не знал, как с этим справиться. Я просто хотел забыться, уйти в темноту, в тишину, и забыть этот день.

Я ответил роботу машинально, не придавая значения его словам, и прошёл мимо, не останавливаясь. Шаги вели меня в комнату, где я наконец упал на кровать, как будто она могла забрать все мои тяжёлые мысли и эмоции. Я закрыл глаза и погрузился в бессознательность, чувствуя, как всё растворяется в темноте сна.

Я проснулся на следующий день с ощущением тяжести в голове. Солнечные лучи едва пробивались сквозь занавески, но я чувствовал себя странно. Сон не покидал меня — яркий и странный, словно нечто важное, что я не мог понять до конца.

В этом сне я и Азия стояли перед алтарем, оба в свадебных костюмах. Я был неуверен, не знал, что делать, но она была рядом, и я ощущал её тепло. В её глазах был свет — такая простая, чистая радость, что я не мог поверить, что это происходит со мной. Но как только я взглянул в сторону, всё изменилось.

Райан. Он стоял среди гостей, его лицо было застывшим в выражении ненависти. Его взгляд был острым, холодным, как лезвие. Он смотрел на меня так, словно я был его врагом, словно я забрал у него то, что он считал своим. Я не мог понять, что именно я сделал, но его взгляд был полон презрения, зависти и... угрозы.

Я не мог отвести глаз, даже когда Азия, стоявшая рядом со мной, пожала мои руки, и всё вокруг стало смутно размытым, как если бы я оказался в ловушке. Почему Райан смотрел на меня так, как будто я забрал у него что-то ценное? Почему я был тем, кого он ненавидел? И что это за мир был такой, где всё кажется каким-то перевёрнутым?

Я пытался стереть этот сон, но он не исчезал. Он оставался в моей памяти, как отпечаток, не давая покоя. Я не мог понять, почему эта сцена так сильно зацепила меня. Это был всего лишь сон, но ощущение, что он был реальностью, не покидало меня.

Когда я попытался снова погрузиться в сознание, осознавая, что сон был всего лишь сном, пришло странное осознание — всё не так, как казалось. Я стал возвращаться мыслями к тому моменту, когда увидел Райана, стоящего среди гостей с ненавистью в глазах, и вдруг понял, что в этом сне всё было как-то перевёрнуто. Райан — это был я. Он был тем, кто ощущал ненависть, он был тем, кто смотрел на меня с презрением. А я, стоящий у алтаря, в свадебном костюме, — это был Райан.

Это осознание пришло ко мне, как гром среди ясного неба. Я вспомнил, как он смотрел на меня с такой горечью, и понял, что это не был взгляд чуждого мне человека. Это был мой взгляд, мои чувства. Я оказался на месте, которое раньше занимал он, и испытал то, что он, наверное, чувствовал. Я стоял на той самой стороне, которую раньше мог бы ненавидеть — стороне, в которой кто-то другой мог бы занять место, которое он считал своим.

Мои мысли об Азии тоже не были случайными. Может, я на самом деле был тем, кто на самом деле пытается занять чужое место в её жизни. Всё, что было в том сне, стало ясным и жёстким откровением, как будто я сам стал частью той динамики, в которой уже не мог найти себе места.

Мне не оставалось ничего, кроме как признать, что этот сон был отражением моего внутреннего состояния. Всё, что я переживал, всё, что я чувствовал, было связано с тем, что я как бы занял место другого — и это чувство, похоже, не давало мне покоя.

Да, в реальной жизни всё было совсем по-другому. Райан — муж Азии, а я был просто случайным соседем, оказавшимся на вилле с ними, в том странном сочетании случайностей, которое привело к этому сложному переплетению чувств.

Но в своём сне, кажется, я увидел, как эти роли могут быть перевёрнуты. Сон заставил меня почувствовать, как это — быть в центре всего этого, будто я стал тем, кто конкурирует за её внимание, даже если это было абсолютно нелепо и не имело никакого отношения к реальности.

Мой первый поцелуй с Азией Доноху

Я понял, что мои чувства к Азии — это не просто влюблённость в красивую женщину. Это было что-то более глубокое. Это была борьба с чем-то, что я даже не осознавал до конца. Мой сон показал, как я бессознательно чувствовал себя как Райан Доноху — охваченный ревностью, обидой, злостью за то, что оказался в роли чужого, случайного вмешательства в их жизнь.

В реальности же они — пара, их отношения — их личное пространство. Я был сторонним наблюдателем, и, возможно, все мои мысли, чувства и беспокойства были просто отражением того, как я переживал свою роль в их истории. Я стал тем, кто невольно влез в чужую картину, кто заполнил пространство, которое не должно было бы принадлежать мне. И это осознание ощущалось горько, словно я был не в том месте и не в то время.

Но в реальной жизни всё было так, как есть. Я оставался просто соседом, и не важно, что происходило в моей голове или во сне. Всё, что я мог сделать, — это попытаться вернуть себе спокойствие и не думать о том, что я не мог изменить.

Я спустился вниз, чувствуя себя немного растерянным, как будто все эти чувства, что меня терзали, требовали какого-то объяснения. Я прошёл через холл и оказался в столовой. Там сидела Азия — одна. Она выглядела немного смущённой, как будто что-то скрывала, но пыталась сохранять спокойствие.

Когда она заметила меня, её взгляд на мгновение метнулся в сторону, как будто она не хотела, чтобы я видел её глаза. Это было странно. Казалось, она пыталась что-то скрыть.

— Он в командировке на три дня, — сказала она про Райана, коротко и словно чуть быстрее, чем обычно.

Её голос был ровным, но я заметил, как она быстро отвела взгляд, пытаясь скрыть какое-то смущение или даже тревогу. Она была явно не в своём настроении.

Я не знал, как реагировать. Она сказала это так спокойно, что, наверное, пыталась убедить меня, что всё в порядке, но её глаза, её жесты, всё в её поведении говорило о другом. Что-то было не так.

Я сел за стол, но все эти мысли снова начали кружить в голове. Почему она так себя вела? Почему мне казалось, что в её взгляде была скрытая боль или тревога? И неужели я был единственным, кто это замечал?

Я чувствовал, что что-то в её жизни менялось, и эта перемена, кажется, касалась и меня. Но я не знал, как это всё правильно понять. Всё, что мне хотелось, это подойти к ней, спросить, что происходит, но я знал, что она этого не скажет. Она могла бы что-то скрывать, как это часто бывает, но... я не мог избавиться от ощущения, что я как-то вовлечён в её переживания.

Я поднялся к себе, чувствуя, как внутри меня бурлит нечто, что требовало выхода. Словно слова, которые я так долго удерживал, рвались наружу. Я закрыл дверь, бросил взгляд на комнату, а затем схватил диктофон, который купил ещё в городе, не особо задумываясь о том, зачем он мне нужен.

Я включил запись и начал говорить. Сначала тихо, почти шёпотом, будто боялся, что кто-то может услышать.

— Я не понимаю, что со мной происходит... Почему она? Почему именно Азия? Я ведь ничего о ней не знаю, только... только то, что вижу. Но её глаза, её голос... Это сводит меня с ума. Она как загадка, которую я не могу разгадать.

Мои слова становились громче, голос набирал силу. Я не осознавал, как сильно меня накрывали эмоции. Я говорил, словно пытался объяснить это кому-то, кто может понять, хотя в комнате не было никого.

— Это неправильно, — сказал я, уже почти крича. — Она замужем. Она не для меня. У неё есть Райан. И всё равно я не могу перестать думать о ней. Каждый её взгляд, каждое слово — как будто они предназначены для меня, даже если это не так! Я... я схожу с ума от этой любви!

Я остановился, чувствуя, как сердце колотится, а грудь сжимается от напряжения. Мне казалось, что я говорю с невидимым психологом, который выслушивает всё это, но не даёт советов. Просто позволяет мне выговориться.

— Почему она прятала глаза за завтраком? Что это значит? Она что-то чувствует? Или я просто вижу то, чего нет? — продолжал я. — Может, я уже зашёл слишком далеко в своих фантазиях? Это ведь просто жизнь. А я — кто? Никто. Просто сосед, который думает о ней так, как не должен.

С каждым словом я чувствовал, как освобождаюсь от этой тяжести, словно вытягиваю её из себя. Но вместе с этим приходило осознание, что я не знаю, что делать дальше. Как жить с этой любовью, которая не должна была возникнуть?

Диктофон продолжал крутиться, издавая тихий механический звук. Этот маленький бесчувственный прибор просто записывал всё, что я говорил, не заботясь о моих эмоциях, о моих страданиях. Он не был союзником, не был тем, кто мог бы меня понять. Он просто выполнял свою бездушную задачу, и от этого моя злость нарастала.

Я смотрел на него, как на насмешку над своими чувствами. Этот крохотный объект был моим единственным слушателем, но при этом оставался абсолютно равнодушным. Как он посмел? Как всё могло быть таким равнодушным к тому, что внутри меня кипело?

С яростью я нажал на кнопку, выключая его, а затем, не задумываясь, швырнул его в окно. Стекло глухо звякнуло, когда диктофон пролетел мимо и исчез за рамой. Я услышал глухой стук, когда он упал где-то внизу, возможно, на землю или в кусты.

На мгновение я замер, осознавая, что сделал. Но мне было всё равно. Этот жест казался единственным способом избавиться от того, что давило на меня. Я просто больше не мог терпеть.

Я опустился на кровать, уткнувшись руками в лицо. Внутри меня бушевали чувства, а комната вновь погрузилась в тишину, оставляя меня один на один с этой невыносимой болью.

Я валялся на кровати, чувствуя себя так, будто попал в ад, созданный моими же мыслями. Всё внутри сжималось, пульсировало, будто не давало мне ни вдохнуть, ни двинуться. Но в конце концов я заставил себя подняться.

Я подошёл к окну и выглянул наружу. Мои глаза сразу устремились к газону под окном. Я ожидал увидеть там диктофон, который минуту назад бросил в приступе ярости. Его чёрный корпус должен был выделяться на зелёной траве. Но... там ничего не было.

Я нахмурился. Возможно, он упал в кусты? Или укатился куда-то дальше? Но это казалось странным. Я видел, как он вылетел из окна. Он должен был быть там.

Я открыл окно шире и выглянул, пытаясь рассмотреть всё тщательнее. Пусто. Неужели я ошибся? Или кто-то уже подобрал его? Мгновение я замер, чувствуя, как непонятная тревога начинает подниматься изнутри. Почему его там нет?

В этот момент раздался стук. Глухой, короткий, но отчётливый. Я замер, повернув голову в сторону двери, будто боялся, что звук повторится. Но он не исчезал из моей памяти — будто его отголоски всё ещё вибрировали в воздухе.

Кто мог стучать? Райан уехал. Роботы никогда не стучали. Это была не их манера. Они просто появлялись. Может быть это была... Моё сердце забилось быстрее, а внутри разлился лёгкий холодок, когда я подумал об этом.

Я сделал шаг к двери, но замер. Стук повторился. На этот раз громче, требовательнее. Будто кто-то или что-то ждало, что я отреагирую.

Моя ладонь дрожала, когда я потянулся к ручке. Я медленно повернул её и чуть приоткрыл дверь...

За дверью стояла Азия. В её руках был мой диктофон. Я замер, не в силах поверить своим глазам. Она молча смотрела на меня, будто пытаясь понять, что происходит. Лицо её было спокойным, но в глазах читалась какая-то странная смесь любопытства и растерянности.

— Это твоё? — наконец, спросила она, протягивая диктофон.

Её голос был мягким, но я услышал в нём нотку... как будто она пыталась понять, почему он оказался на улице. Я не знал, что ответить. Слишком многое мелькнуло в моей голове за эти несколько секунд. Я хотел спросить, как она нашла его, но язык словно прилип к нёбу.

— Я увидела это на газоне, — продолжила она, пытаясь заполнить тишину. — Ты выбросил его?

Я быстро взял диктофон из её рук, не зная, куда смотреть — в её глаза или на этот чёртов прибор.

— Да... то есть... — пробормотал я. — Просто случайно... выпал.

— Случайно? — Она приподняла бровь, явно не веря в мой ответ, но не настаивала. Вместо этого добавила: — Надеюсь, ничего важного не повредилось.

Её взгляд задержался на мне чуть дольше, чем я ожидал. Я почувствовал, что краснею, но ничего не мог с этим поделать. Азия медленно развернулась и ушла, оставив меня в дверях с диктофоном в руках и сердцем, бешено стучащим от этой короткой встречи.

Я закрыл дверь, уставился на диктофон, и холодный пот покрыл моё лицо. Он всё ещё работал. Что, если она прослушала запись?

Я стоял посреди комнаты, сжимая в руках этот чёртов диктофон, который, казалось, насмехался надо мной своим молчанием. Мысли метались, одна мрачнее другой. Если Азия прослушала запись... если она знает, что я говорил...

Я не хотел этого даже представлять. Моя тайна, все мои чувства, все слова, которые я произнёс в порыве отчаяния, теперь могли принадлежать не только мне. И даже если она не послушала, это устройство всё равно казалось символом моего позора.

Не раздумывая, я поднял диктофон и с размаху ударил им об угол стола. Раздался хруст, и пластик треснул. Я ударил снова и снова, пока внутренности прибора не рассыпались на куски.

Когда всё закончилось, я стоял, тяжело дыша, глядя на обломки. Но уничтожив диктофон, я понимал: если Азия услышала запись, это уже не имело значения. Слова, однажды произнесённые, не исчезнут. Как и чувства, которые я так отчаянно пытался скрыть.

Это было как горчица после обеда. Поздно. Всё уже произошло, и я ничего не мог изменить.

Я решил выйти прогуляться. Выйти из комнаты, из этого душного кокона своих мыслей. Азия не попадалась мне в коридоре, и я был даже немного благодарен за это. Её присутствие сейчас казалось бы слишком тяжелым испытанием.

Я спустился вниз, прошёл через террасу и оказался во дворе виллы. Здесь всё выглядело совершенно иначе. Солнечный свет заливал просторный газон, зелень переливалась в золотистых отблесках, а где-то вдали тихо журчал небольшой фонтан.

Воздух был свежий, напоённый запахом цветов и листвы, и в нём не было ни капли напряжения, которое я чувствовал внутри. Вилла была великолепна, окружённая высокими деревьями, словно спрятанная от всего мира.

Я прошёлся по дорожке, ведущей к небольшой беседке, где можно было сесть и просто посмотреть вдаль. Во дворе всё было идеальным, словно созданным для того, чтобы человек мог отдохнуть не только телом, но и душой.

На мгновение мне стало легче. Казалось, что в этом спокойствии и красоте можно забыть всё — и свои чувства, и свой страх перед разоблачением. Даже мысль об Азии перестала терзать меня так сильно.

Я уселся на лавку в беседке, облокотившись на прохладный деревянный поручень, и закрыл глаза. Пусть хотя бы на мгновение этот покой поглотит меня.

Сидя в беседке, я вдруг вспомнил, что на территории виллы есть бассейн. Его упоминал робот, когда рассказывал о удобствах, но я совсем забыл о нём в своих переживаниях. Мысль о прохладной воде неожиданно показалась мне спасением.

Я поднялся, медленно прошёл по дорожке, направляясь к задней части двора. Там, за аккуратной живой изгородью, раскинулся бассейн. Вода в нём была кристально чистой, поверхность слегка мерцала под солнечными лучами. Вокруг стояли шезлонги, а над одним из них покачивался белый зонт, добавляя тени.

Я снял обувь, подошёл к самому краю и опустил руку в воду. Она была прохладной, но приятной. Казалось, что стоило только нырнуть, и всё напряжение сразу смоется.

Оглянувшись по сторонам, я понял, что вокруг никого нет. Даже роботы, обычно присутствующие везде, словно специально избегали этой зоны. Это был идеальный момент, чтобы остаться наедине с собой.

Я быстро вернулся в комнату, переоделся в купальные шорты и вскоре уже стоял у бассейна. Сделав глубокий вдох, я шагнул в воду, и холодный шёлковый поток охватил меня. Я плавал, нырял, словно пытался вымыть из себя все мысли об Азии, о Райане, о том, что произошло.

Вода действительно успокаивала. Она обволакивала меня своей тишиной, как будто только здесь я мог найти настоящее спокойствие.

Я плавал в бассейне, чувствуя, как вода немного уносит напряжение последних дней. Наконец, насытившись прохладой, я вылез, обтираясь полотенцем, когда услышал лёгкий звук шагов за спиной. Обернувшись, я увидел Азию. Она стояла у края бассейна, слегка наклонившись, чтобы проверить воду рукой.

— Горячая! — вскрикнула она, резко отдёргивая руку. Её лицо приняло удивлённое, даже слегка встревоженное выражение.

Я нахмурился. Вода действительно была прохладной, когда я заходил, но, видимо, что-то пошло не так с системой.

— Я разберусь, — быстро сказал я, кивая ей. — Нужно подлить холодной.

Она посмотрела на меня, как будто не знала, верить или нет, но всё же кивнула.

Я, не теряя времени, побежал в сторону технического блока, где, по словам робота, находились краны управления подачей воды. Добежав до панели, я стал судорожно разбираться, какой из рычагов отвечает за охлаждение бассейна.

Ручки, кнопки, индикаторы — всё это выглядело как приборная панель космического корабля. Я крутанул один из кранов, затем другой, проверяя, не изменится ли температура воды. Вода стала постепенно охлаждаться, но система оказалась капризной: то ли я добавил слишком много холодной, то ли что-то ещё пошло не так.

Вернувшись к бассейну, я увидел, как Азия смотрит на поверхность воды, слегка нахмурившись.

— Всё в порядке? — спросил я, подходя ближе.

— Кажется, да. Теперь температура нормальная, — сказала она, взглянув на меня, но в её голосе был оттенок сомнения.

— Прости за это, — добавил я. — Видимо, система немного барахлит.

Она улыбнулась чуть смущённо и кивнула.

— Спасибо, что помог, — тихо ответила она.

Я стоял у бассейна, чувствуя себя лишним. Азия начала спускаться в воду, а я вдруг осознал, что не знаю, куда деваться. Уйти? Это казалось бы правильным решением, но ноги не слушались. Словно невидимая сила держала меня на месте.

Я отвернулся, пытаясь дать ей приватность, но всё равно слышал, как она заходила в воду. Шум мягких волн, тихий плеск, её осторожные движения. Каждый звук отзывался во мне странным чувством — смесью нежности и боли.

Моя спина словно горела от осознания её близости. Я не мог позволить себе смотреть, но и уйти не мог. Что-то удерживало меня здесь — может быть, надежда, что этот момент хоть как-то свяжет нас. Хоть как-то.

Я сделал вид, что любуюсь садом за бассейном. Руки нервно дрожали, но я старался не выдать своего состояния. Она была так близко, но казалась недосягаемой. И этот разрыв между нами только увеличивал тяжесть моего положения.

Вода плеснула чуть громче. Она, наверное, поплыла. Я закрыл глаза, чтобы не дать себе обернуться, и стиснул зубы, борясь с тем, чтобы просто уйти.

Когда тишина вернулась, я не мог больше удержаться. Осторожно обернувшись, я увидел, как Азия стоит у края бассейна, уже закутавшись в белый халат. Вода стекала с её волос, а лицо выражало некую задумчивость, как будто она была далеко от этого момента, мысленно где-то в другом месте.

Я почувствовал, как что-то тяжёлое сдавливает грудь. Она не смотрела на меня, и мне стало неловко. Казалось, я снова оказался не в своей тарелке.

— Ты закончил? — спросила она, её голос был тихим, почти неразличимым.

Я кивнул, пытаясь скрыть, как неловко мне стало. Всё внутри кричало о том, что я должен сказать что-то, но слова как будто застряли. Я почувствовал, что этот момент между нами тянется слишком долго, и мне нужно что-то сделать. Но она стояла, просто смотрела в пустоту, словно ожидала чего-то — не от меня, а от чего-то, что оставалось за пределами этой виллы, за пределами этого прекрасного, но пустого мира.

— Всё в порядке? — я не мог удержаться от вопроса, хотя ответ и был очевиден.

Но хотелось услышать её голос, чтобы хоть как-то заполнить этот неприятный вакуум. Она вздохнула, немного повернув голову, и наконец, встретилась с моим взглядом. Её глаза были темные, глубокие, как сама ночь.

— Да, всё в порядке, — сказала она, но не с той уверенностью, которую я ожидал.

В ту секунду всё вокруг, казалось, исчезло. Я не мог больше сдерживаться, и, не подумав о последствиях, шагнул к ней. Я подошёл так близко, что почти почувствовал её дыхание, и, не осознавая, что делаю, начал целовать её. Всё происходило как в тумане — она была как статуя, неподвижная и холодная. Я потерял контроль. Мои руки тянулись к её плечам, но она оставалась абсолютно безмятежной. Словно ни её тело, ни её взгляд не откликались на мои действия.

Я оторвался от неё, почувствовав нарастающее беспокойство, но её глаза не изменились. Они были пустыми, как глаза человека, который находится где-то далеко, в другом месте. Она не отстранилась, но и не ответила мне. Моё сердце застучало быстрее, и я понял, что, возможно, сделал что-то совершенно неуместное. В горле стоял ком. Она не говорила ничего, а молчание было страшнее любого ответа.

— Извини, — наконец, сказал я, пытаясь оправдать то, что произошло, хотя не знал, как это возможно. — Я не хотел... я...

Но она снова не ответила. Её молчание было как стена, которую мне не преодолеть.

Она молча развернулась и ушла. Я стоял, как будто прирос к месту, не в силах двигаться. Мои руки были холодными, а сердце билось так громко, что, казалось, оно слышно на весь мир. Я не знал, что сказать, не знал, что делать. Всё, что происходило, казалось, было слишком запутанным, чтобы понять. Я не следил за ней, не пытался остановить. Просто стоял там, словно забыл, как дышать. Моё сознание, как и она, было далёким, не вмещая в себя реальность того, что я только что сделал.

Молча, без эмоций, я стал подниматься по ступеням обратно в дом. В голове звучали только вопросы. Что я хотел этим доказать? Почему она не оттолкнула меня, почему не сказала, что я ошибся? Может быть, я был бы легче, если бы она мне что-то сказала, хотя бы прокомментировала этот поступок. Но молчание только подлило масла в огонь.

Я вошёл в свою комнату, закрыл за собой дверь и рухнул на кровать. Лежа на спине, пытался найти хотя бы краткое успокоение, но мысли не давали покоя. Они стремились одна за другой, как бурные волны, накатывая на меня. Перевернувшись на бок, я закрыл глаза, но ни один из этих тысяч вопросов не исчезал. Почему она не оттолкнула меня? Почему не остановила? Может, я всё понял неправильно? Может, я не одинок в своих чувствах? Или, наоборот, всё, что я сделал, лишь подчеркивает, как ошибочно я поступил? Я ведь не знал, как это выглядит с её стороны. Я хотел быть с ней, но теперь что? Время тянулось медленно, и сон не приходил. Комната стала слишком тесной, а пустота внутри продолжала расти, охватывая меня. Я лежал, не зная, как всё исправить.

Я отбираю Азию у Райана Доноху

Звонок телефона разорвал тишину, заставив меня вскочить с кровати. Я потянулся за аппаратом, сердце снова заколотилось. Я знал, что это она, но не знал, что ожидать. Когда я поднял трубку, её голос был неожиданно спокойным.

— Приходи, — сказала она, без всякой интонации, но что-то в её голосе заставило меня вжаться в телефон.

Я замер, не зная, что делать, но интуитивно понял, что у меня не было выбора. Всё, что я мог — это пойти, и я быстро спустился по лестнице, каждый шаг отдавался в груди как тяжёлый камень. В голове было темно и пусто. Я не знал, что будет дальше. Не знал, что она от меня хочет. Но, несмотря на это, я подошёл к её двери и вошёл в комнату.

Она стояла у окна, молча, как будто ожидала чего-то важного. Моё сердце сжалось, когда я обнял её. Она была холодной, как лёд, её тело казалось чуждым, как нечто, что не имеет отношения ко мне. Я чувствовал, как она ускользает, растворяется в моих руках. Но в тот момент, когда я притянул её к себе, я ощутил нечто совсем другое — пятно тепла, живое и яркое, — её губы.

Я не мог остановиться. Мои руки сжались, и я целовал её снова и снова, словно пытаясь вернуть ей что-то, что я потерял. Но её тело не откликалось, она оставалась неподвижной, как статуя, словно все её чувства поглощены каким-то мракобесием. И тем не менее, я продолжал целовать её, на автомате, пока не терял ощущение времени.

Всё, что окружало нас, исчезло. Была только она, только этот момент, этот жар, что я пытался вырвать из неё. Я не знал, что она чувствует. Не знал, была ли она рядом, или это всё было лишь фантазией. Но я продолжал, даже не понимая, почему. Это было полнейшее сумасшествие, и, возможно, я был слишком далек от реальности, чтобы понимать, что делаю.

Мне совершенно нечего было сказать. Я стоял, пытаясь найти слова, но всё, что выходило, звучало как пустые фразы. И вдруг, как осенило — я понял, что должен её спросить, чтобы она поняла меня, чтобы она поняла, что я намерен забрать её.

— Ты знаешь, кто я? — спросил я, почти не ожидая ответа.

Она посмотрела на меня с интересом, но без удивления.

— Знаю, — ответила она спокойно, как будто уже ожидала этого вопроса.

— Вот как? — я слегка приподнял брови, пытаясь понять, что она скрывает. — Из Бюро Путешествий? — предположил я, но голос мой был уже несерьёзным.

— Нет, — ответила она, не меняясь в лице, — не оттуда.

Я чувствовал, как её слова оставляют меня на грани разочарования, но я продолжал, потому что знал, что должен.

— Всё равно, — сказал я, зная, что это звучит странно. — Я дикий, страшно дикий. Ты меня понимаешь?

Она нахмурилась, чуть приподняв брови, как будто не была уверена в моих словах.

— Правда? — спросила она, немного усмехаясь.

— Ужасно дикий, — повторил я, чувствуя, как весь мой внутренний мир сжимается от страха и волнения. — Как звать-то тебя?

Она смущённо взглянула на меня, но ответила, не глядя в глаза.

— Азия, — сказала она. — Азия Доноху.

Я почувствовал, как что-то внутри меня обрушилось. Но я не мог остановиться, потому что в этот момент меня осенило, что я должен спросить её не просто так.

— Нет, я не об этом. Я имею в виду твою девичью фамилию.

Она замерла, её взгляд стал подозрительным.

— Виейра... — тихо произнесла она, как будто сама удивлялась, что я задаю ей этот вопрос.

Я не сразу уловил её слова, но когда она произнесла фамилию Виейра, всё стало ясно. И в тот момент я понял: я больше не хотел, чтобы она оставалась «Доноху». Я хотел, чтобы она была моей, чтобы она стала моей женой! И с этой мыслью я сказал, не думая о последствиях:

— Я заберу тебя отсюда!

Она посмотрела на меня, ошарашенная.

— Что? — её голос был глухим, как будто она не верила своим ушам.

— Заберу, — повторил я, не давая ей возможности возразить. — А ты что, не хочешь?

Она покачала головой, но я видел, как её глаза начали мягчеть.

— Нет, — ответила она, но её слова не звучали так твёрдо, как я ожидал.

— Ничего, я всё равно тебя заберу, — сказал я, не оставляя сомнений. — Знаешь почему?

Она замолчала, но я продолжал.

— Кажется, знаю, — сказала она с лёгким вздохом, но в её голосе не было уверенности.

— Нет, — возразил я, — ты не знаешь, потому что и я сам не могу объяснить, почему это произошло, но это случилось, когда я увидел тебя. Вчера. За обедом. Понимаешь?

Она кивнула, но что-то в её взгляде мне не нравилось. Я чувствовал, как её разум пытается сбежать от этого разговора, но она была уже в моих руках.

— Постой, — сказал я, сделав шаг ближе, — может, ты думаешь, я шучу?

— Нет, — ответила она, и в её голосе я уже слышал не только удивление, но и некое смятение.

— Откуда ты можешь знать? — продолжил я, — хотя, всё равно. Ты попытаешься сбежать?

Она молчала, её глаза прятались от моего взгляда, но я был уверен, что она не уйдёт.

— Не делай этого, — тихо сказал я, стоя перед ней. — Это не поможет. Пойми, я всё равно не оставлю тебя в покое, даже если бы и хотел. Ты веришь мне?

Она молчала, и в этом молчании я услышал ответ, который словно отпустил меня, заставив покинуть её номер. Не оглядываясь, я направился к своей комнате. Лестница, как и раньше, была такой знакомой, стены — кремовые и зелёные, неизменные. Всё вокруг было на своём месте, но мир, казалось, изменился. Дверь моей комнаты стояла передо мной такой же, как всегда, но теперь я не видел в ней привычного, знакомого объекта.

Я распахнул окно, и воздух ворвался в комнату. Какой он был! Свежий, но в то же время необычный, насыщенный, словно каждый вдох приносил что-то новое, что-то важное. Я стоял у окна, наслаждаясь этим моментом. И с каждой секундой моё тело наполнялось спокойствием. С того момента, как я вышел из её номера, я вдруг осознал: я был спокоен. Не было ни тревоги, ни волнения. Я даже улыбался. Но это была не та улыбка, что отражается в зеркале. Это была улыбка внутри, почти насмешливая, снисходительная.

Я понял, что вся моя борьба, все эти чувства, терзавшие меня, были пустыми. Это было так просто, а я пытался усложнить. Я смеялся, но не вслух. Улыбка была в самом мне, в том, как я понял свою глупость. Всё это время я искал ответ, но он всегда был так близко.

Я почувствовал, как напряжение внутри меня растёт, и вдруг мне стало нужно что-то конкретное, что-то острое, что-то, что могло бы вернуть мне ощущение контроля. Я начал искать нож. Это казалось странным, но в тот момент я не мог остановиться.

Наконец, я нашёл его. Тусклый металл сверкнул на свету, и я просто стоял, глядя на нож в руках. Он был тяжёлым, с изогнутым лезвием, слегка потёртым, как будто давно не использовался. Я повертел его в руках, и его холодная поверхность приятно проскользнула по моим пальцам. Всё вокруг казалось таким далёким, а этот нож был таким близким, реальным, осязаемым.

Я смотрел на него, пытаясь понять, зачем мне это нужно. Почему именно сейчас я чувствую необходимость в этом холодном металле? Но на самом деле я не искал ответа. Я был просто поглощён этим мгновением, этим ощущением остроты, границы между мной и чем-то другим. Это было не про нож. Это было про то, что я ощущал внутри себя.

В тот момент, когда я держал нож в руках, во мне что-то резко завопило, как будто внутренний голос, долгожданный, но совсем не тот, которого я ожидал. Это было не просто осознание, это было как холодное пробуждение. Я вдруг понял, что всё это не имеет смысла. Это не по-мужски. Я почувствовал, как сила внутри меня начинает расти, но не в том, что я держу в руках, а в том, что я могу отпустить это, оставить всё позади.

Словно резко просыпаясь от кошмара, я выбросил нож в сторону. Он упал на пол с глухим звуком, а я стоял, задыхаясь, от этого странного ощущения облегчения. Всё, что я искал в нём, было пустым, мимолётным. Я мог бы быть другим, сильным, но вот так, с этим ножом в руках, я понимал, что это лишь слабость.

И вот, стоя перед ним, я почувствовал, как что-то в груди распрямляется, как тяжесть уходит. Я не знал, почему мне нужно было пройти через это. Но теперь всё стало на свои места.

Я замер, когда услышал покашливание. Это было тихо, но достаточно ясно, чтобы я сразу понял: я не один. Я обернулся, и она стояла там. Азия. Она стояла на пороге, её взгляд был пристальный, будто она уже всё видела. Её глаза — без лишних слов — сразу заглянули мне в душу.

Она молчала, но я чувствовал, как её присутствие наполняет комнату. Время остановилось. Я даже не знал, что сказать. Мои руки были пустыми, нож уже был далеко от меня, но всё равно ощущение неловкости не покидало.

Она не двинулась с места, а я вдруг понял, что всё это было зря. Она была здесь, и я, возможно, потерял всякую возможность скрыть свою слабость.

— Я не хотел... — сказал я, но слова застопорились на языке.

Она ничего не ответила, только внимательно смотрела. Всё казалось таким очевидным, даже если я и не хотел этого признавать.

Я наклонился над ней, ощущая её дыхание, которое касалось моего лица, лёгкое и тёплое. Её взгляд был устремлён в мои глаза, и я видел в нём что-то такое, чего не мог понять. Её веки не дрожали, её лицо было как камень — совершенно спокойное, лишённое всякой тревоги.

– Почему ты позволила целовать себя? – прошептал я, чувствуя, как каждое слово выходит с трудом, как будто оно не моё.

Она тихо вздохнула, и, не отрывая взгляда, ответила:

– Не знаю.

Я медленно коснулся её щеки губами, затем скользнул к её шее, едва ощутив её кожу, и замер. Голова опустилась на её плечо, и в этот момент меня охватило что-то необъяснимое. Я сжал зубы, стараясь подавить всё, что внутри меня кричало, всё, что могло бы разрушить этот момент. Это было слишком сильно. Я никогда не знал, что такие чувства вообще существуют. Мне хотелось кричать, но я молчал. Хотел плакать, но сдерживался.

– Азия, – прошептал я, едва шевеля губами, не издавая звука. – Виейра... Спаси меня.

Она оставалась неподвижной, как будто не слышала меня, или, может быть, просто не хотела отвечать. Всё было тихо, только её сердце, бьющееся где-то далеко, наполняло тишину. Его удары казались такими глухими, словно приходили из другого мира.

Я поднялся и сел рядом, понимая, что я уже не был тем, кем был до этого. Затем обнял её, чувствуя тяжесть её головы, которая сначала покоилась на моем плече, а затем переместилась на сгиб локтя. Мы лежали рядом, не двигаясь, как будто всё вокруг нас исчезло. В этот момент всё стало неважным, несущественным. Вокруг была только тишина, молчащая тьма, которая словно поглощала нас обоих. Не было слов, не было звуков — только мы, и это ощущение, будто время остановилось.

Я не знал, что будет дальше. Может, ничего не будет. Может, всё это — просто мгновение. Но в этой тишине, в этой молчаливой тьме, я почувствовал что-то большее, чем просто присутствие. Это было как единение, как понимание без слов, как нечто гораздо более глубокое, чем я когда-либо ощущал.

— Будь благословенна, Азия Виейра, — прошептал я одними губами, едва шевелясь, чтобы не нарушить тишину, которая висела между нами.

Я вдыхал её запах — лёгкий, свежий, едва заметный, но такой близкий, что казалось, он заполняет всё пространство вокруг. В тот момент вся комната, весь мир исчезали, растворяясь в этом спокойном мгновении.

Закрыв глаза, я ощутил, как тьма обвивает меня, и с каждым её прикосновением тело расслабляется, напряжение уходит, а мысли исчезают. Я погружался в сон, убаюканный тишиной, в которой мы оба были, разделяя этот момент, не нуждающийся в словах.

Я открыл глаза, ощущая странное беспокойство. Я не знал, где я, не знал, кто я. Мгновенная растерянность охватила меня, и в следующее мгновение я заметил темные волосы, рассыпавшиеся по моему плечу. Странное чувство — будто плечо было не моим, оно стало чуждым и неощутимым. Это длится всего мгновение, и я тут же вспомнил. Вспомнил всё.

Солнце еще не взошло, и мир был окутан холодным, молочно-белым светом рассвета, словно сам воздух был пронизан чистотой. Он был бесцветным, но настолько ярким, что холод проникал в каждую клеточку тела. Я смотрел в её лицо, освещенное этим предутренним светом, словно впервые его видел. Лёгкая тень от её волос падала на щеку, а глаза были закрыты. Она спала крепко, и губы её были сжаты, будто в попытке удержать какой-то ускользающий сон.

Она подложила под голову ладонь, и я заметил, как время от времени её брови слегка шевелились, словно она была в полудреме, удивляясь чему-то, чего я не мог понять. Движения были почти незаметными, едва ощутимыми, но для меня это были моменты, наполненные значением. Я следил за её лицом, будто оно было картой моей судьбы, и в каждом её жесте, даже в самой маленькой морщинке на лбу, я искал ответы. Я был не в силах оторвать от неё взгляда. Мы были связаны этим рассветом, этим светом, этим моментом, который казался вне времени.

Она всё ещё спала, и я воспользовался этим. Быстро оделся, даже успел побриться в ванной, стараясь не издавать лишнего шума.

Когда я вышел из ванны и сунул голову в комнату, мне показалось, что она что-то пробормотала во сне. Я подошёл на цыпочках к кровати, осторожно, чтобы не разбудить её. Но как только я подошёл ближе, она открыла глаза.

– Я спала... тут? – её голос был тихим, чуть сонным.

– Да, Азия... – ответил я, почувствовав лёгкое смущение, и поспешил добавить: – Виейра... – пытаясь сгладить неловкость, назвав женщину по её девичьей фамилии.

Она немного помолчала, посмотрела на меня с любопытством.

– Мне казалось, что кто-то... – её взгляд метался, пытаясь разобраться.

– Да, Азия, это был я... – тихо сказал я, не отрывая взгляда от её глаз.

Она смотрела на меня, и я видел, как постепенно в её глазах возвращается осознание всего, что произошло. Сначала её глаза широко раскрылись — от удивления? — потом она их закрыла, а затем вновь открыла, но уже украдкой, быстро, так что я успел заметить. Она быстро заглянула под одеяло, и, увидев меня, повернула ко мне порозовевшее лицо.

Я кашлянул, пытаясь нарушить напряжённую тишину.

– Ты, наверное, хочешь пойти к себе, а? Может быть, мне лучше выйти или... – произнёс я, не зная, что сказать.

Она быстро ответила, как будто обрывая мои слова.

– Нет, – сказала она. – У меня есть халат.

Она села, запахивая полы халата, и на мгновение в комнате стало ещё тише.

– Это... уже... по-настоящему? – её голос был тихим, будто она прощалась с чем-то, что больше не вернётся.

Я молчал, не зная, как ответить.

Она встала и прошлась по комнате, словно в поисках ответов среди этих привычных, неведомых уголков. Она вернулась и подняла глаза на меня. В её взгляде было что-то неуловимое, не только сомнение, неуверенность, но и нечто большее — что-то скрытое, зажатое где-то глубоко. Может, страх? Или может быть, даже какое-то отчаяние, которое я не мог сразу понять, но почувствовал всем своим существом.

– Сковородников...

Она произнесла мою фамилию, и мне показалось, что из её уст она прозвучала как-то пусто, неестественно, словно Азия сама не была уверена, что это слово принадлежит мне. Всё в её голосе было чуждо, как если бы она впервые произносила мою фамилию и никак не могла привыкнуть к мысли о том, что она теперь будет связана с ней.

– Меня зовут Антон, – ответил я, стараясь придать своему голосу спокойствие, которое сам давно потерял.

– Антон, я... я действительно не знаю... Я хотела бы... Райан...

– Что? – я не понял её, растерянно нахмурив брови.

– Ну... Он... – Она как будто не могла или не хотела произнести слово «мой муж». – Он вернется послезавтра.

– Да? – отозвался я, ощущая тяжесть в воздухе.

– Что будет? – её голос звучал тихо, как если бы она уже предчувствовала неизбежное.

Я почувствовал, как камень сдавил мне горло.

– Мне с ним поговорить? – спросил я, не в силах скрыть сомнения.

– Как это...? – она была явно сбита с толку, не понимая, что я имею в виду.

Я замолчал, а потом, с изумлением в глазах, взглянул на неё.

– Вы же... вчера говорили...

Я замолчал, ожидая её ответа.

– Что... заберете меня? – её вопрос был почти невинным, но в нем была какая-то дикая тревога, даже страх.

– Да... – сдержанно сказал я, хотя сам не знал, что произнес это именно в этот момент.

– А он? – она не сводила с меня взгляда, пытаясь понять, что все это значит.

Я задумался на секунду, не понимая, что должен ей ответить.

– Так мне не говорить с ним? – спросил я, чувствуя, как меня вновь охватывает отчаяние.

– Как это, «говорить»? Вы хотите сами? – её вопрос был почти наивным.

– А кто же? – спросил я с усмешкой, которая не отражала моего состояния.

Она, покачав головой, тихо сказала:

– Значит, это... конец?

Что-то сдавило мне горло. Я хотел что-то сказать, но не мог. В груди было пусто, и я кашлянул, пытаясь сглотнуть слёзы.

– Но ведь... другого выхода нет. – И, несмотря на мои слова, я сам не верил в них.

Я взглянул на неё, чувствуя, как внутри что-то невыносимо давит. Казалось, вся комната стала тише, будто даже воздух замер, ожидая ответа. Я стоял перед ней, ощущая свою собственную слабость, будто каждое слово давалось с усилием.

Азия Виейра как невеста и жена

– Азия Виейра, выслушай меня, – с театральной торжественностью начал я. – Я знаю, что мне нужно сделать – я должен забрать тебя и уехать куда-нибудь. Откуда у меня эта уверенность, сам не знаю. Может, от моей бесконечной наивности? Но мне кажется, что в конце концов тебе со мной было бы хорошо. Да. Хотя, между прочим, я, понимаешь, такой – ну, одним словом, я не хочу этого делать.

Я остановился, пытаясь осмыслить свои слова, которые казались одновременно и слишком смелыми, и слишком глупыми. В голове было столько вопросов, но ни одного ответа. В её молчании я почувствовал какой-то невидимый барьер. Я старался найти что-то, что могло бы разрушить его, но не знал, с чего начать.

– Не хочу тебя принуждать, – продолжил я, чувствуя, как каждый взгляд на неё будто выжигает в груди пустоту. – В результате вся ответственность за мое решение – назовем это так – падает на тебя.

Я сдержал вздох, пытаясь успокоиться, но этого было недостаточно.

– Так что, в общем, получается, что я кругом свинья – если не с правой стороны, то с левой, – сказал я, почти раздраженно, но понимая, что сам собой делаю это положение еще более невыносимым.

Я замолчал, не в силах смотреть ей в глаза. И только потом, глядя на её молчание, проговорил, почти шепотом:

– Да и я это прекрасно сознаю. Прекрасно. Но скажи только одно: что ты предпочитаешь?

Тишина повисла между нами, и я продолжал смотреть на неё, пытаясь уловить хотя бы малейший ответ в её глазах.

Я почувствовал, как напряжение, которое сковывало меня, вдруг растворяется в воздухе, но в то же время осталось ощущение тяжелой неопределенности. Я снова сделал шаг к ней, но на этот раз не собирался ждать её ответа. Всё было решено, хоть и не так, как мне хотелось бы.

– Ну ладно, Азия, – сказал я, не давая себе времени на раздумья. – Я больше не буду с тобой советоваться. Одевайся. Позавтракаем и уедем.

Слова прозвучали, как решение, которое невозможно отменить, как шаг в неизвестность, на который я сам себя толкал. Ещё недавно я не мог представить, что окажусь в такой ситуации. Но вот она, эта женщина, эта неясная, загадочная Азия, которая заставляла меня действовать, не разбираясь в том, что будет дальше.

Я обернулся и направился к двери, но перед тем как выйти, ещё раз взглянул на неё. В её глазах всё так же была неуверенность и вопрос, и этот вопрос, наверное, будет преследовать меня до конца.

– Ты всё равно уедешь со мной, – прошептал я уже себе, больше, чем ей.

И тихо закрыл за собой дверь.

Завтрак прошёл в странной тишине. Робот ходил туда-сюда, подавая нам блюда, все его действия казались пустыми и механическими, даже когда он старался добавить в этот процесс немного шуток. Я говорил, что-то несуразное, шутил, но слова не вызывали ни смеха, ни улыбки. Азия сидела напротив, молчаливая и холодная, её взгляд блуждал где-то вдали, словно она была уже не здесь, не с этим человеком, который готов был её забрать и увезти куда-то, в совершенно неизвестное место.

Я продолжал говорить, что-то незначительное, о погоде, о том, как здорово устроен робот, но всё это звучало фальшиво. Вроде бы и хотелось наладить атмосферу, но что-то мешало, сдерживало. Мы оба были чужими друг для друга, даже если и пытались заставить себя вести иначе.

Азия не отвечала на мои шутки. Я не знал, что ей сказать. Мы сидели в комнате, полной еды, а пустота между нами становилась всё ощутимее.

Когда завтрак подошёл к концу, я встал и предложил:

– Пойдём? Садись в машину, я тебя подвезу. Пора уходить.

Она молча встала. Не знаю, чего я ожидал. Может быть, какого-то знака, улыбки, слов благодарности. Но её взгляд остался таким же, невыразимым.

Машина катала нас по пустынным улицам, и я задумался. Руки крепко сжимали руль, как будто это было единственное, что оставалось под контролем. Всё остальное – я потерял. Но в этот момент мысли не оставляли меня. Я все ещё не мог понять, что я сделал. Далеко ли заехал? Или, наоборот, остался в самом начале?

Я отбил жену у мужа. Даже произнести эту мысль вслух было как удар. Райан, наверное, даже не подозревает, что я могу быть таким человеком. Но разве это имело значение? Азия была рядом, и в этот момент я не знал, что с этим делать. Хотел бы я, чтобы всё вернулось на круги своя, или всё-таки нет?

Мои глаза всё время пытались следить за дорогой, но мысли уводили меня в сторону. Она, Азия, сидела молча рядом, и было так, как будто её присутствие было чем-то естественным, но в то же время совершенно чуждым. Не знал, что будет дальше. Могу ли я изменить её жизнь? Или её будущее уже написано без меня? Разве она на самом деле захотела быть со мной, или это просто сбой, момент слабости?

Неожиданно почувствовал, как воздух в салоне стал плотным, тяжёлым. Ужас. Ответственность за всё, что я делал, свалилась на меня, как горы, которых я не был готов снести. Но я продолжал ехать, не в силах повернуть назад.

Я въезжал в поселок, который казался отрезанным от всего мира. Домик, к которому я подъезжал, стоял на самом краю, почти на грани исчезновения за горизонтом. Местность была тихой, поглощенной своим уединением. Садик вокруг дома выглядел немного заброшенным, кусты были изъедены солёным воздухом и временем, но всё равно сохраняли свои очертания, хоть и с признаками недавнего шторма. Ветры и волны, похоже, не оставляли ничего нетронутым. Я видел, как на земле валяются ракушки — символы прошлого бури.

Крыша дома была наклонной, словно плоская шляпа, отвернутая в сторону, создавая огромную тень, как будто сама природа пыталась укрыться от палящего солнца. Соседний домик выглядывал из-за холма, поросшего редкими кустарниками, и казался частью того же затменного мира. Многое скрывалось за этим холмом, до него было не больше шести сотен шагов, но казалось, что каждый из них будет означать целую жизнь, и чем ближе ты подходишь, тем дальше всё уходит.

Низко, на пляже, заметны были лишь крохотные фигурки людей, которые занимались чем-то своим, отстранённым от всего внешнего мира. Этот пляж был своим личным пространством, поглощённым этой старой, почти забывшейся тишиной. Вся картина передо мной была как из другого мира — мира, где не было ни прошлых событий, ни будущих волнений, только этот момент, эти виды, эти люди.

Я распахнул дверцу машины, и Азия молча вышла. Шаги её были тихими, будто она уже приняла решение, но мысли её, казалось, скрывались за этим насупленным лбом. Я не мог понять, что она думает, но чувствовал, как напряжение витает в воздухе. Мы шли рядом к двери, её шаги тяжело ступали по дороге, каждый из них словно отражал её внутренний конфликт.

Но, несмотря на всё это, я не мог не следовать старой традиции. Вдруг я остановился, поднял её на руки и перенёс через порог. Её тело было лёгким, но в этом моменте я чувствовал, как тяжело лежит на мне вся наша неопределённость, весь этот груз. Может быть, это было не просто жестом, а попыткой утвердить какой-то новый порядок. Словно через эту традицию я пытался вернуть себе контроль, вернуть чувство хоть какой-то уверенности в том, что будет дальше.

Азия не сопротивлялась. Она позволила мне сделать это, но её молчание было тяжёлым. Мы прошли через порог, и с каждой секундой я чувствовал, как этот момент становится всё более важным.

Она пошла первой осматривать комнаты, и я молча следовал за ней. Мы вошли в дом — уютный, но немного старомодный, с теми странными и привычными штрихами, которые подчеркивали, что это место когда-то было домом для кого-то другого, а теперь стало нашим. Она шагала от одной комнаты к другой, слегка касаясь стен, словно пыталась найти что-то — ответ, что ли, или смысл в том, что мы здесь, вдвоем, без прошлого и будущего.

Кухня была небольшой, но оснащенной современным оборудованием. В углу стояло странное устройство, которое сразу привлекло внимание — маленький робот, напоминающий скорее игрушку, чем помощника. Он выглядел, как забавная механическая игрушка с несколькими кнопками и мигающими огоньками, что внешне напоминало полноценного помощника, но на деле оказался не более чем забавным, почти бесполезным прибором для выполнения простых задач. Он мог подавать еду, помогать убирать, выполнять несколько предсказуемых действий, но говорил лишь несколько фраз — не более того.

Его способности были крайне ограничены: он не мог понять сложных команд, не мог предугадать потребности, как более развитые роботы, а просто выполнял то, что было запрограммировано. Его движения были комичными, почти несерьезными, что порой вызывало улыбку, особенно когда он сталкивался с каким-то предметом или случайно проливал воду. Его механический голос, который иногда издавал смешные фразы, словно по ошибке, дополнял картину и придавал роботу какой-то неполноценный, но забавный облик.

Когда я зашел на кухню, он стоял в углу, пытаясь запустить автоматическое окно, не понимая, что это не входит в его обязанности. Я немного вздохнул, ощущая странную ироничную усталость. Мысль о том, как я буду жить здесь, в этом доме, окруженном такими механическими игрушками, казалась необычной и немного пугающей. Но все-таки что-то в этом было знакомо. Как будто ничего не изменилось, но сам этот маленький робот, его нелепые попытки работать, казались чем-то удивительно привычным.

Азия подошла к шкафам и начала заглядывать в них, словно что-то искала. Я наблюдал за ней, пытаясь понять, как всё будет дальше.

– Азия, – сказал я, пытаясь поймать её взгляд, – хочешь пойти на пляж?

Она покачала головой, не поднимая глаз, и в этот момент мне стало ясно, как неуместно прозвучал мой вопрос. Будто я обращался не к зрелой женщине, которая уже пережила многое, а к какой-то невинной, несмышлёной маленькой девочке. Вдруг почувствовал, как слова мои прозвучали чуждо, как будто я не учёл всего, что было между нами, всего, что она уже прошла и что, возможно, я так и не понял.

– А что ты хочешь? Может...

Я не успел закончить, как она снова сделала тот же жест — легкое движение руки, которое не оставляло места для вопроса. Уже не было смысла продолжать.

Я почувствовал запах отчаяния в воздухе — он был таким знакомым. Мы оба знали, что это значит. Но путей к отступлению уже не было. Или, может, они всегда были, но мы уже выбрали этот путь.

– Я принесу вещи, – сказал я, больше для себя, чем для неё, и шагнул в сторону двери.

Я ждал, что она хоть что-то скажет. Но она ничего не сказала. Вместо этого она села в кресло, зелёное, как трава, и осталась сидеть, совершенно неподвижная, с взглядом, устремлённым куда-то в пустоту. Я понял, что она не скажет ни слова. И, наверное, и не должна была.

Этот первый день был ужасен. Азия Виейра не устраивала никаких демонстраций, не пыталась умышленно меня избегать, но её молчание было тяжелее, чем любые слова. Она не пыталась ни разыгрывать, ни отвлекать меня, а после обеда даже попыталась немного заняться чем-то, вроде чтения или, возможно, работы, но всё выглядело так, будто она старалась найти себе место в этой новой реальности, не принадлежащей ни ей, ни мне.

Я сидел, наблюдая за ней, ощущая, как пространство между нами сжимается, с каждым часом становясь всё более непроницаемым. Мы оба притворялись, что ничего не случилось, но в реальности это был как глухой холодный океан, в который мы оба оказались, не успев вздохнуть.

Я не мог понять, что с ней происходило, и, возможно, не хотел. Вопросы, которые у меня возникали, не имели смысла, потому что она не была готова на них ответить. Это был первый день, но он ощущался как множество дней, наполненных бесконечными паузами и невысказанным, которое мы оба не хотели признавать.

Вечером её охватил страх. Это было видно в каждом её движении, в том, как она осторожно подходила к окну, как будто пытаясь избежать того, что могло её настигнуть. Я видел это, но молчал, старался быть тише воды, ниже травы. Я пытался быть таким же незаметным, как Илья Силантьев, тот маленький анимешник, с которым я когда-то тусил на анимешных пати.

Этот низенький очкарик, похожий чем-то на Шурика — в основном из-за очков, — был настоящим мастером молчания. Илья мог сделать всё, что хотел, ничего не говоря, и при этом оставаться совершенно незамеченным. Он был как тень, как воздух — неуловимый, но всегда имеющий всё, что ему было надо.

Я почувствовал, что, возможно, это и был мой единственный способ быть рядом с ней — оставаться невидимым. Но это молчание тянулось, как бесконечное время, и я не знал, сколько еще мне придется быть таким.

После ужина — она не ела ничего, что повергло меня в какой-то ужас, — я смотрел на неё и чувствовал, как внутри меня начинает нарастать гнев. Этот гнев был странным, мучительным, не имеющим под собой ни одной реальной причины. Минутами я почти ненавидел её за собственные мучения, за то, что она оставалась такой недосягаемой, за её молчание, которое, казалось, лишало меня всякой возможности понять её.

И эта беспомощность ещё больше разжигала гнев. С каждым её невидимым движением, с каждым взглядом, скрытым от меня, я чувствовал, как несправедливо, по отношению ко мне, она держится так далеко. Эта несправедливость — она была безбрежной, как океан, и чем больше я пытался её понять, тем глубже я погружался в неё. Это было невыносимо, но я не мог оторваться от этого чувства.

Потом была ночь, наша первая настоящая ночь. Когда она, вся разгорячённая, заснула у меня на руках, и её порывистое дыхание постепенно переходило в слабые, еле уловимые вздохи, унося её в забытьё, я был совершенно уверен в том, что мне удалось сломить её гордый характер.

В её теле, которое казалось до этого таким сильным и уверенным, теперь чувствовалась слабость, не заметная раньше. И я, опираясь на этот момент, думал, что именно я стал тем, кто пробудил её, заставил быть такой уязвимой, как никогда. Я смотрел на неё, и сердце мое наполнилось смесью гордости и, возможно, сожаления. Это был не просто момент победы — это была ночь, когда я был уверен, что между нами все переменится.

А утром всё началось сначала. Первые часы она ещё стыдилась, а может быть, это было презрение ко мне, не знаю. Или, возможно, она сама себя презирала за то, что случилось. В её взгляде была какая-то странная смесь эмоций — от неловкости до чего-то более глубокого, что я не мог понять. Она молчала, будто переживала внутреннюю бурю, и, несмотря на то, что в прошлую ночь я был уверен в себе, теперь мне казалось, что всё рушится.

Её молчание было убийственным, оно было словно застывшим барьером, который я не мог преодолеть. Я пытался заговорить, найти хоть одно слово, но ничего не приходило. Даже сама мысль о том, что я мог бы причинить ей боль, начинала терзать меня.

Перед обедом мне удалось уговорить Азию Виейру на небольшую автомобильную прогулку. Мы выехали из поселка, и дорога вела нас вдоль побережья. Тихий ветер играл с её волосами, и я заметил, как она немного расслабилась, когда мы оказались вдали от того места, где чувствовала себя пленницей собственных мыслей.

Она сидела молча, и я не знал, что ей сказать. Всё, что происходило между нами, было слишком сложным, чтобы выразить это словами. Вместо этого я просто включил музыку, стараясь создать хоть какую-то атмосферу, где мы могли бы просто быть — без претензий и вопросов.

Когда мы остановились у обрыва, я заметил, как она облокотилась на дверцу машины, смотря на горизонт. В её взгляде не было решимости или тревоги — просто безмятежность. Как будто этот момент был единственным, что имело значение. Я подошел к ней, но так и не осмелился ничего сказать. Просто стояли рядом, наблюдая за миром, который продолжал вращаться, несмотря на всё, что происходило между нами.

После возвращения в домик она вышла первой и начала разговаривать по телефону. Сначала я не обратил на это особого внимания, но потом, когда она стала говорить тихо, с каким-то напряжением в голосе, меня охватил странный, неведомый страх.

Я не мог понять, что именно меня пугает — сам факт её разговора или её способ держаться, словно между нами всё и не происходило. Я стоял у двери и слушал, как её голос становился всё более глухим и отстранённым, как она всё чаще начинала смотреть на меня, изредка прокладывая взгляд через плечо.

Я не хотел вмешиваться. Но эта сцена, её тень на фоне туманного дня, заставляла меня чувствовать, как будто я — чуждое существо в этом доме, как будто её слова были не для меня, а для кого-то другого. Небо потемнело, и на фоне того, как она продолжала говорить, я чувствовал, как вокруг нас сгущается тишина.

— Ты что-то сказал? — спросила она, повернувшись ко мне с каким-то взглядом, неясным и холодным, как застывшая вода.

Я не знал, что ответить.

Потом она плакала. Я не мог понять, что произошло, почему эти слёзы, почему вдруг её лицо, обычно спокойное, теперь исказилось от боли. Я стоял рядом, растерянно наблюдая, как она прячет лицо в ладонях, как её плечи подёргиваются от сдерживаемых всхлипов. Но я не знал, что сказать. Может быть, я и не хотел ничего говорить. Мне было страшно вмешиваться в её мир, в тот момент, когда она выглядела такой уязвимой. И эта тишина, заполнившая комнату, казалась более весомой, чем любые слова.

Но вот, спустя какое-то время, когда слёзы уже иссякли, она подняла голову. Её глаза оставались влажными, но на лице появилась лёгкая улыбка, не слишком яркая, но все же отличавшаяся от того, что было до этого. Она встала и пошла к столу, где уже был накрыт обед. Я, всё ещё не зная, что делать, последовал за ней.

— Всё в порядке? — осторожно спросил я, но она лишь кивнула.

За обедом её улыбка была уже естественной, даже лёгкой, и разговор, хотя и тихий, был ненавязчивым. Но я всё время чувствовал какую-то незримую преграду между нами, как будто всё, что происходило, было поверхностным, лишь тенью того, что скрывалось внутри.

Я сидел напротив неё, наблюдая, как она ест, и пытался понять, как и почему все это случилось.

И это был конец и начало. Потому что через неделю мы поехали в центр округа, и там, в каком-то официальном помещении, перед человеком в белом, произнесли те самые слова, которые сделали нас мужем и женой. Всё произошло так быстро, что, несмотря на всю важность этого события, оно словно растворилось в воздухе, и я не мог понять, когда именно мы стали чем-то больше, чем просто случайными встречными. Момент не был торжественным, скорее, каким-то выжженным, не оставляющим никаких следов в душе. Азия стояла рядом, её взгляд был пуст, почти отчужден, как будто она была где-то далеко, в другом мире, где я был лишь незначительным эпизодом. Я не мог понять, что она чувствует, и был не уверен, что сам-то понимаю, что происходит с нами.

Азия Виейра, когда-то носившая фамилию Доноху, теперь стала Азией Сковородниковой. Но за всеми этими изменениями, за юридической формальностью, не было ничего, что могло бы укорениться в душе этой гордой сорокавухлетней женщины. Мы оба стояли, держась за руки, но я ощущал, как холодно и чуждо касаются наши пальцы. Это не была чуждость физическая — нет, наши тела вполне могли бы быть рядом. Но в этих руках не было той теплоты, которая могла бы возникнуть, если бы мы действительно любили друг друга. Мы оба понимали, что делаем, но никто из нас не мог бы сказать, что это было осознанное решение, что это был правильный выбор. Мы были как слепцы, шагавшие в темноте, надеясь на что-то, что так и не нашли в этот момент.

Когда церемония закончилась, и мы вышли на улицу, я посмотрел на неё. Она не встречала моего взгляда. В тот момент мне показалось, что она ждала, что я скажу что-то значительное, что-то, что разрежет это молчание, освободит нас от напряжения. Но я не сказал ничего. Я просто стоял, как и она, в тягостном молчании. И вот так, в этом молчании, наша жизнь продолжилась. Мы стали мужем и женой, но всё оставалось прежним — мы по-прежнему были чужды друг другу, два человека, которые, возможно, выбрали этот путь из страха, из необходимости, а не по настоящему желанию.

Наш брак, заключённый скорее под давлением обстоятельств, чем по желанию, оказался неожиданно успешным. Я не мог предсказать, что всё сложится так, и даже не мог представить, что это может привести к чему-то хорошему. Мы оба были не готовы к этому шагу, не осознавали всей полноты того, что он влечёт за собой. Но как бы странно это ни звучало, мы научились жить вместе.

Вначале это было просто сосуществование, выживание, бесконечные попытки найти общий язык. Мы с Азией не обсуждали наших чувств, не делились мыслями. В этом молчании, в этой дистанции был какой-то комфорт — странный, но свой. Мы как бы существовали параллельно, но всё же были рядом, и, несмотря на отсутствие слов, чувствовали это.

Первые дни, наверное, были самыми трудными. Я часто ловил себя на мысли, что не знаю, что она думает, что скрывает за этим спокойным лицом. Мне казалось, что в её тишине было что-то недосягаемое, скрытое, и я не мог найти ключа к её внутреннему миру. Но с каждым днём это становилось привычным. Мы не искали мгновенных решений, не требовали от друг друга слов и признаний. Просто жили рядом, и вот, однажды, спустя несколько месяцев, как-то ночью, очень поздно, мы лежали, измученные любовью.

Она прикорнула у меня на руке, и я чувствовал, как её дыхание постепенно угасает в сне. Лежа неподвижно, чтобы не потревожить её, я ощущал, как её тепло наполняет меня странной, спокойной тяжестью. Подняв взгляд, я увидел через окно звезды, скрывающиеся и вновь появляющиеся из-за туч. Легкий ветерок колыхал занавески, а звезды мерцали в ночной темноте, играя тенями.

Мне было трудно понять, что происходит, почему всё кажется таким спокойным. Это было не совсем счастье, не совсем покой, но что-то неуловимо близкое — как тени на поверхности воды. Я знал, что она рядом, и это приносило странное, но тёплое чувство удовлетворения. Ночь, тёмные звезды, она и я — всё слилось в одно целое, без вопросов и слов. В голове было пусто, только ощущение её присутствия, её тихого дыхания — успокаивающего и безмятежного.

И только к этому моменту до меня наконец дошло, что нам с Азией не нужно искать никаких ответов. Мы оба были здесь, рядом друг с другом, и этого было достаточно.

Азия Виейра умерла (родив шестерых)

А потом у нас пошли дети. Сначала было трудно, непривычно, неловко — мы оба оказались совершенно не готовы к этой роли. Но с каждым днём мы учились, ошибались, смеялись и продолжали двигаться вперёд.

Первенцем стала девочка, появившаяся на свет ровно через девять месяцев после нашей свадьбы. Её рождение сопровождалось не самым приятным разговором с врачом — седым стариком с густыми кустистыми бровями. Он качал головой с укором, словно профессор, читающий лекцию нерадивым студентам:

— В сорок два? Поздновато уже, знаете ли... Риски...

Но Азия его даже не слушала, и, как оказалось, поступила абсолютно правильно. Она словно заранее знала, что справится, что всё будет хорошо. Её спокойная уверенность передалась и мне, хотя в те дни я всё ещё сомневался в себе, в нас, в нашем будущем.

Когда наша малышка впервые закричала, я стоял рядом, ошеломлённый, как будто мир вдруг сделал резкий поворот. Я смотрел на Азию, её усталое, но сияющее лицо, и понимал: всё, что было до этого — сомнения, трудности, страхи — казалось теперь лишь прелюдией к этому моменту.

В роддоме, где всё это происходило, работал один из самых известных психиатров города. Он был фигурой приметной, почти легендарной, с репутацией человека, который всегда говорил то, что думал, и никогда не скрывал своего мнения. Увидев Азию с нашей крохотной дочкой на руках, он остановился, посмотрел на них с каким-то тихим восхищением и, слегка приподняв бровь, заявил:

— Вы действительно сделали ЭТО.

Сказано это было не с укором или удивлением, а с неподдельным уважением. Он сразу понял: её муж, то есть я, не побоялся пойти на этот шаг, несмотря на все предостережения. А Азия, решившись родить ребёнка в сорок два, сделала то, что для многих казалось если не невозможным, то рискованным.

Своё восхищение он выразил необычным образом — сделал нашей дочке подарок. Это был небольшой кулон, вырезанный из полированного дерева, в форме сердца.

— Это для неё, — сказал он. — Пускай растёт смелой и сильной, как её мать.

Этот момент, такой неожиданный и личный, навсегда остался в моей памяти. Он словно подчёркивал, что наш поступок, наше решение — это не просто частная история, а что-то большее, что-то, что вызывало у людей, вроде этого врача, искреннее уважение.

Поначалу возня с ребёнком была делом далеко не из приятных. Малышка кричала, писалась, требовала внимания каждую минуту. Для Азии, привыкшей к совершенно иной жизни, это стало настоящим испытанием. Едва ли не каждую ночь она недосыпала, а днём, измученная постоянными заботами, выглядела на грани нервного срыва.

Если бы не поддержка моих друзей, с которыми я некогда тусил на анимешных вечеринках, думаю, она могла бы не выдержать. Эти ребята, казалось бы, совершенно далёкие от семейной рутины, неожиданно проявили себя с лучшей стороны.

— Ну что, сенпай, — говорил Илья Силантьев, один из моих старых товарищей, тот самый молчаливый анимешник, — справляемся?

Они приходили, приносили с собой еду, какие-то мелкие подарки для малышки — пелёнки с принтами из любимых аниме и маленькую фигурку очень няшного Годжиры (какого-то японского дерьма), которая позже заняла своё место на полке в детской.

— А ты, брат, не тушуйся, — подкалывал Павел Солонин, мой давний напарник по косплею. — Это же как челлендж: ребёнок — это твой альтимейт босс!

Азия, поначалу встречавшая их настороженно, потом привыкла к их странному, но добродушному присутствию. И хотя в их шутках и манерах иногда сквозила инфантильность, их поддержка стала для нас спасением.

Так, благодаря этой неожиданной помощи, мы смогли пройти через самый трудный период. Азия начала чуть увереннее справляться с ролью мамы, а я, в свою очередь, снова почувствовал, что есть друзья, которые готовы прийти на помощь, даже когда жизнь меняется самым радикальным образом.

И кто бы мог подумать, что это было только начало! Год назад я даже не мог представить, что с головой уйду в детоделание! За первым ребёнком последовал второй, потом третий... Казалось, мы с Азией нашли в этом своё призвание, хотя сказать, что это было легко, значит нагло соврать.

Когда в нашем доме появился шестой (sic!) плачущий младенец, соседи начали смотреть на нас с таким удивлением, что я чувствовал себя участником какого-то странного эксперимента.

— Ну вы даёте, мистер и миссис Сковородникофф! — протянула соседка тётя Мэрион, глядя, как я выгружаю из машины три детских стульчика и коробку с подгузниками. — Прям кролики какие-то, честное слово!

Я лишь усмехнулся. Мог бы и обидеться, но не стал. Отчасти она была права. У нас с Азией был настоящий конвейер младенцев, и жизнь, с каждым из них становившаяся всё сложнее, каким-то чудом делала нас сильнее.

Друзья же не могли удержаться от шуток:

— Ну что, брат, — говорил Илья Силантьев, протягивая мне коробку с памперсами на очередном «семейном» сборе, — когда вы уже аниме-клуб свой организуете? У вас участников больше, чем у нас на фестах бывает!

Азия только качала головой и улыбалась, ставшая в этой буре абсолютным оплотом спокойствия.

— Не знаю, как ты это делаешь, — говорил я ей как-то вечером, укладывая самого младшего спать. — Но ты прямо... генератор суперсилы какой-то.

Она лишь пожала плечами:

— А я всегда думала, что это ты всё тянешь.

В эти моменты я понимал, что, несмотря на бессонные ночи, хаос и постоянный детский плач, мы стали настоящей семьёй. Жизнь превратилась в хаотичную симфонию, и, как ни странно, этот шум был для нас самой лучшей музыкой.

Но увы, вскоре произошло то, что должно было произойти. У нас с Азией была разница в возрасте — семнадцать лет. В юности это казалось мне чем-то совершенно незначительным, лишь очередной мелочью, о которой даже не стоит думать.

Когда я встретил Азию, её сорок два года казались мне вершиной зрелости и красоты, а её опыт — источником мудрости, который невозможно переоценить. Она была для меня женщиной вне времени, словно её возраст существовал где-то отдельно от неё самой. Но годы шли, и только когда я сам достиг того возраста, в котором впервые встретил её, я начал замечать перемены.

Это не произошло внезапно. Не было ни одной конкретной даты или события, которое открыло бы мне глаза. Просто однажды, глядя на неё, я понял, что Азия постарела раньше меня. Не внешне, хотя и это было заметно, а внутри, в её духе, в её реакции на жизнь.

Её движения стали медленнее, её энтузиазм — тише. Она всё ещё оставалась той женщиной, которой я восхищался, но теперь её улыбка казалась мне чуть печальнее, а в её глазах появилось больше усталости, чем я когда-либо видел.

Я не знал, что с этим делать. Часто сидел, вспоминая, как мы жили раньше, и старался найти ответ. Почему? Почему я не видел этого раньше? Почему возраст вдруг стал значимым?

Не то чтобы я разлюбил её. Но я ощущал, что наши темпы жизни начали расходиться. Она уже хотела покоя, тишины, а я всё ещё стремился к новому. И это осознание, неожиданное и болезненное, стало первым камнем в стене, которая начала медленно возводиться между нами.

И вот однажды, просматривая старые фотографии по случаю восемнадцатилетия нашей старшей дочери, я невольно задержал взгляд на снимке, сделанном в год её рождения.

На фотографии была Азия — молодая, улыбчивая, с блестящими глазами и мягким румянцем на щеках. В её позе была лёгкость, которую я тогда принимал за должное. Я смотрел на этот снимок, и внутри меня поднималась странная смесь восхищения и грусти.

Теперь, через восемнадцать лет, та Азия из фотографии казалась почти незнакомкой. На её лице тогда не было тех мелких морщинок, которые теперь заполняли пространство вокруг глаз. Её осанка, такая гордая и прямая, со временем стала немного сутулой, как будто её плечи согнулись под грузом забот и лет.

Я оглянулся на Азию, сидевшую в кресле неподалёку, и впервые за долгое время увидел её с другой стороны. Увядание… Это слово, такое жестокое, мелькнуло у меня в голове. Она выглядела усталой, и даже её улыбка теперь была другой — скорее сдержанной, чем искренней.

И меня пронзило осознание: годы забрали то, чем я восхищался в ней в молодости. Но одновременно я почувствовал укол стыда за свои мысли. Ведь за все эти годы Азия отдала себя нашей семье, нашим детям, нашей жизни. Её красота не исчезла — она просто изменилась, став глубже, сложнее, впитав в себя всё, через что она прошла.

Но в тот момент я понял: мой взгляд на неё всё ещё полон противоречий. То ли потому, что я сравнивал её с образом прошлого, то ли потому, что боялся увидеть себя рядом с ней в будущем.

И потом случилось то, чего я не ожидал, не хотел осознавать, но что неизбежно должно было произойти. Азия умерла.

Не было ни трагедии, ни драматичного события, ни несчастного случая. Её не убила болезнь, её не забрали обстоятельства. Она просто ушла, как уходит день, когда приходит ночь. Старость сделала своё дело — её тело просто перестало справляться.

Я помню тот вечер, когда это случилось. Она сидела в своём любимом кресле, обернувшись пледом. На столике рядом стояла чашка с недопитым чаем, а её руки, когда я подошёл к ней, были странно холодными. Я понял, что она ушла, даже не дождавшись, когда я что-то скажу. Просто тихо ушла.

Её лицо в тот момент было спокойным. Казалось, она знала, что этот момент приближается, и приняла его. Я, наверное, был единственным, кто не мог принять. Я стоял, не в силах пошевелиться, ощущая, как пустота поднимается внутри меня, затопляя всё.

Смерть Азии была как тишина, которая осталась после долгой, сложной мелодии. Она принесла с собой не только боль утраты, но и странное чувство завершённости. Всё, что могло произойти между нами, уже произошло. Все слова, все обиды, вся любовь — всё было сказано и прожито.

И только теперь я понял, как много она для меня значила. Её отсутствие было оглушающим. Это была не просто потеря жены или матери моих детей. Это была потеря человека, который когда-то стал для меня началом новой жизни, пусть даже и с шершавыми краями.

В тот день я собрал всех наших детей вокруг себя. Шестеро разных судеб, шестеро лиц, в которых отразилось что-то от Азии и что-то от меня, сидели со мной на старой садовой лавке. Вечернее небо уже начинало наполняться звёздами, и лёгкий ветер шевелил листья деревьев, словно кто-то пытался шёпотом сказать нам что-то важное.

Мы молчали. Я смотрел на небо, а дети смотрели на меня. Их взгляды были наполнены вопросами, которые они не решались задать. Да и что я мог ответить? Что будет дальше? Что делать теперь, когда Азии больше нет?

Я не знал. Не знал, как жить в этом мире без неё. Но среди этой тишины, среди звёзд, которые одна за другой начинали светить на тёмном полотне, у меня вдруг родилась мысль — неожиданная, дерзкая, но невероятно яркая.

— Я должен полететь к звёздам, — вдруг сказал я вслух, сам удивившись своим словам.

Дети переглянулись. Кто-то улыбнулся, кто-то нахмурился, но никто не стал спрашивать, что это значит. Они знали, что я всегда был немного странным, немного мечтательным. И, наверное, в этот момент я почувствовал, что это не просто слова. Это было настоящее решение.

Я не мог больше сидеть на месте, глядя, как жизнь уходит, как стареет и умирает всё, что я любил. Азия всегда говорила, что я способен на большее, чем сам о себе думаю. Может быть, она была права. Может, этот мир, эта жизнь были для меня только началом.

Я посмотрел на детей, на их лица, освещённые слабым светом далёких звёзд.

— Если вы захотите, вы сможете присоединиться ко мне, — сказал я. — Но я должен сделать это. Для себя, для вашей матери. Я должен полететь к звёздам.

И в тот момент я почувствовал странное облегчение. Это была не просто мечта, не просто бегство. Это было продолжение нашей истории — моей и Азии. Истории, которая, как оказалось, ещё не закончилась.

Мои слова не были просто громкими фразами — я действительно начал действовать. Сразу после похорон я собрал свои вещи и отправился в Бангкок. Там должна была состояться церемония открытия нового космодрома, о котором шумели все мировые новости. Но меня интересовала не столько сама церемония, сколько человек, который стоял за ней — профессор Троттельрайнер.

Это имя стало легендой благодаря его революционной теории гравитации, открывшей совершенно новые горизонты в астронавтике. Он был не просто учёным, а визионером, человеком, который смог доказать, что путешествия к далёким звёздам — это не мечта, а техническая задача, которую можно решить.

Читая о проекте «ОМЕН», я узнал, что второй этап программы предполагает участие добровольцев. Этих людей должны были обучить, подготовить и отправить в самую настоящую неизвестность. Я понимал, что это мой шанс. Не просто сбежать от боли потери, а сделать что-то, что имело бы значение.

Сидя в самолёте, я смотрел в иллюминатор на облака, скользящие под крылом, и чувствовал, как внутри меня горит странное сочетание страха и воодушевления. Я представил себе Троттельрайнера — человека с бесспорно необычным взглядом на мир, который, возможно, даже не посмотрит в мою сторону. Но я знал, что должен попробовать.

Когда самолёт приземлился в жарком и шумном Бангкоке, я уже твёрдо знал, что сделаю всё возможное, чтобы попасть в этот проект. Это было больше, чем шанс отправиться к звёздам. Это был способ доказать, что я способен выйти за пределы обыденного, за пределы своих страхов, и оставить что-то важное после себя.

В Бангкоке можно найти заведения на любой вкус — от уютных баров с уличной атмосферой до роскошных лаунжей с видами на город. Едва ступив на раскалённый тротуар, я почувствовал, как меня захватывает энергия этого места. Несмотря на цель поездки, я решил сначала дать себе небольшую передышку и заглянуть в один из знаменитых баров на крыше, о которых пишут путеводители.

Выбор пал на место, откуда открывался захватывающий вид на светящиеся небоскрёбы города. Войдя туда, я сразу почувствовал смесь утончённой атмосферы и лёгкой расслабленности. Заказал что-то местное, коктейль на основе лайма и кокосового ликёра, и сел ближе к краю, где шум толпы сменялся лёгким вечерним бризом.

В голове крутилась мысль: а что, если профессор действительно окажется здесь? Такие места всегда привлекают людей с деньгами, амбициями и вкусом к необычному. Впрочем, реальность выглядела пока что иначе — вокруг были туристы, бизнесмены и парочки, но ни одного человека, который мог бы сойти за знаменитого учёного.

Мой взгляд блуждал по бару, а в голове прокручивались слова, которые я мог бы сказать при встрече. Как объяснить, почему именно я хочу присоединиться к проекту? Что мне дать этот шанс? С этими мыслями я опрокинул свой коктейль и попросил ещё один.

Но затем, когда я уже почти оставил надежду, мое внимание привлёк человек за дальним столиком. Лет шестидесяти, с небольшой сединой, в белом льняном костюме. Он неспешно разговаривал с барменом и что-то записывал в блокнот. Внешность была совершенно обычной, но что-то в его осанке и манере держаться подсказывало мне, что это он. Троттельрайнер.

Я сделал глубокий вдох, поставил стакан на столик и направился в его сторону. Да, это был он. Точнее, почти он — то был его ближайший коллега по фамилии Тарантога. Это стало понятно по тому, как мужчина поднимал глаза, как сразу же распознал во мне не местного туриста, а того, кто всё-таки искал что-то более важное. Его взгляд был проницательным, но в нём не было ни удивления, ни осуждения, скорее — понимания.

— Ах, вы, наверное, ищете профессора Троттельрайнера, — сказал он с лёгкой улыбкой, его акцент был мягким, но чётким, с примесью какого-то европейского языка, который я не мог точно определить. Он подвинул стул, предлагая сесть. — Но, как я понимаю, вам не так легко найти его.

Я сел напротив, с удивлением наблюдая за этим человеком. Внешность его была скромной, лицо с глубокими морщинами, но в его глазах было что-то необыкновенно живое. Он был стар, но не терял уверенности в себе, словно мог бы все ещё оставить след в научном мире.

— Троттельрайнер сейчас занят подготовкой финальной части теории, — продолжил Тарантога, — но я рад, что вы нашли меня. Он часто обращается ко мне, когда нужно решить самые сложные вопросы. Я же, в свою очередь, — его опора. Мы оба работаем над проектом «ОМЕН», и это, поверьте, действительно не простая задача.

Я почувствовал, как сердце забилось быстрее. Это был шанс. Моё дыхание слегка замедлилось, когда я осознал, что разговор с Тарантогой может быть столь же важен, как и сам контакт с Троттельрайнером.

— Я слышал о проекте «ОМЕН». Но не могу понять, что именно вам нужно от меня, — сказал я, пытаясь собрать все мысли в одну точку. — Почему я?

Тарантога окинул меня взглядом, словно пробуя что-то разглядеть за моими словами, а потом медленно ответил:

— Потому что у вас есть именно то, что нужно. Профессор всегда говорил, что настоящий прогресс требует нестандартных решений, людей, которые могут смотреть дальше очевидного. Вы будете тем, кто способен взглянуть на это с другой стороны. Мы, в конце концов, должны готовиться не только к полётам, но и к тому, что ждёт нас в будущем. Мы на грани того, чтобы стать чем-то большим, чем просто людьми на Земле.

Я молчал, слушая его слова, пытаясь осознать, что происходит. Он был прав. Может, я и был далёк от науки и знаний, которые обладал Троттельрайнер, но теперь понимал, что у меня есть свои собственные качества, которые могут быть полезны в этом проекте. И, возможно, что-то большее ждало меня в этом новом мире, полном неизведанных возможностей.

Говоря о том и о сём, мы вышли из бара вместе с Тарантогой. Рядом, в канаве, кто-то стонал. Вот было бы удивительно, подумал я, окажись там профессор! Действительно, это был он. Я подошёл к нему и протянул руку, помогая встать. Он поднялся с трудом, облокотившись на меня, как будто не до конца осознавая, что его положение не настолько тяжёлое, как могло бы быть.

— О, господи... — сказал Троттельрайнер, ощупывая себя в поисках очков, — я как-то не заметил, как оказался здесь. Но, кажется, я цел.

Он выглядел немного сбитым с толку, но удивительным образом не паниковал. Лицо его оставалось спокойным, несмотря на неловкость ситуации. Это, конечно, был профессор — тот самый человек, на которого я так надеялся попасть.

— Профессор, вы в порядке? — спросил я, поддерживая его.

— В полном порядке, — ответил он с лёгкой улыбкой, теперь уже проверяя, не потерял ли он что-то ценное. — Я немного отвлёкся на детали, и вот, пожалуйста... Случается.

Я был озадачен. Неужели такой великий учёный, который стоял на пороге открытия нового витка в астронавтике, мог попасть в такую ситуацию? Но, похоже, для Троттельрайнера это не было чем-то необычным.

— Могу я помочь вам? — спросил я, чувствуя, что момент, которого я так долго ждал, оказался не таким, как я его представлял.

Он наконец-то нашёл свои очки и, улыбаясь, посмотрел на меня.

— Да, спасибо. Всё в порядке. Просто иногда разум отвлекается на более... приземлённые вещи.

Я ещё раз взглянул на него, осознавая, что вот он, мой шанс. Он был передо мной, несмотря на странности момента. И если я хотел попасть в проект «ОМЕН», мне нужно было действовать быстро. Но как вести разговор с таким человеком, который, по сути, был одним из величайших умов своего времени?

Проект «ОМЕН» и станция «ДЭМЬЕН»

Оказалось, всё было просто. Профессор Троттельрайнер просто пропустил рюмку-другую и, слегка потеряв равновесие, упал в канаву. Его поведение казалось не очень соответствующим статусу величайшего учёного, который стоял на переднем крае астронавтики. Но это меня не удовлетворило. Я ожидал от него чего-то более внушительного, а не такого непринуждённого, обыденного падения в канаву. Человек, который мог бы изменить будущее человечества, не должен был так забываться.

Я взглянул на него с подозрением, но всё же протянул ему руку, чтобы помочь встать.

— Вы в порядке, профессор? — повторил я вопрос, пытаясь разглядеть в его глазах хотя бы тень того гения, которого я ожидал увидеть.

Он снова одёрнул пиджак, застегнул его и немного пошатнулся, но всё же стоял прямо.

— В порядке, в порядке, — произнёс он с лёгким усмешкой. — Просто на минутку отключился от реальности. Это бывает.

Я почувствовал раздражение. Это был не тот человек, которого я представлял. Этот невозмутимый, слегка развязный тип в очках и с веселым взглядом был далёк от образа учёного-отшельника, который работает без усталости, сгорая от любви к науке и открытию. Я ожидал величия, а вместо этого видел обычного мужчину, который увлёкся лёгкими удовольствиями.

— Профессор... — я начал снова, но на этот раз с настойчивостью, — мне нужно поговорить с вами о проекте «ОМЕН». Вы открыли новую теорию, которая открывает человечеству новые горизонты, а я хочу стать частью этого.

Он посмотрел на меня, его взгляд стал более сосредоточенным, но тут же вернулся к своей прежней лёгкости.

— Проект? Ах, да, конечно, «ОМЕН». Вы хотите попасть в программу? — спросил он, почти как бы подшучивая, а его голос стал менее уверенным. — Это не так просто, как может показаться. Но, возможно, стоит подумать. Кто знает?

Я не знал, что делать. Внутри что-то перевернулось: это была не просто встреча с великим учёным, а встреча с человеком, чьи амбиции и разум могли быть не такими уж глубокими. Но всё-таки я решил не сдаваться.

— Я готов сделать всё, что нужно, чтобы попасть в ваш проект, профессор. Я не просто так здесь, я верю в то, что могу помочь.

Мы с профессором и его коллегой Тарантогой сели в автобус, полный людей, и сразу же поняли, что это будет путешествие, которое никто не забудет. В автобусе царила теснота, давка и шум: кондукторы орали свои привычные фразы, прохожие с трудом проталкивались через толпу, а я с профессором пытались не быть слишком заметными, но при этом оставаться в форме.

Однако профессор, видимо, решил, что такая атмосфера идеально подходит для начала лекции. Не дождавшись, пока автобус отъедет, он повернулся ко мне и начал с жаром рассказывать о проекте «ОМЕН».

— А вот, — начал он, смахнув воображаемую пыль с пиджака, — что важно понять в первой фазе проекта. Мы используем новые методы гравитации, которые могут... — и тут его голос был перебит криками кондуктора:

— Билеты, давайте, билеты, кто без билета?!

Профессор не растерялся и продолжил свою лекцию, несмотря на все внешние помехи, с такой страстью, будто пытался убедить не только меня, но и весь автобус, что это — великое открытие для человечества. Я начал думать, что, может быть, он действительно не в себе, и кто-то случайно подменил его на двойника.

— Мы с коллегами проводим эксперименты, которые... — начал он вновь, и тут автобус внезапно затормозил, отправив всех стоящих пассажиров в воздушные акробатические упражнения.

Тарантога, который сидел рядом, успел схватиться за поручень, но профессор не выдал ни эмоции. Видимо, на фоне его научных амбиций не было места для обычных человеческих переживаний. Он продолжал объяснять концепцию «параллельных реальностей», не замечая, как его лекция становится не только смешной, но и абсолютно неуместной в этой ситуации.

— Мы, значит, с коллегами ищем способы... — снова попытался он, но в этот момент автобус съехал на ямку, и все пассажиры, включая профессора, качнулись в сторону, отправив его прямо в колено Тарантоге.

Тарантога, ни на секунду не теряя самообладания, пробурчал:

— Может, всё-таки вместо лекций дадим команду «встать»?

Но профессор не отвлёкся. Он продолжал в своём стиле:

— Гравитация... параллельные измерения... совершенно новая теория! А вот если бы мы могли с вами по-настоящему летать...

Я смотрел на это с удивлением и лёгким раздражением. Кажется, профессор не заметил, что автобус превратился в качающийся концертный зал, а его лекция — в импровизированный научный цирк. Но как только мы, наконец, приехали на нужную остановку, профессор закончил свой монолог с торжественным выражением лица.

— Итак, я уверен, что мы сможем изменить мир. А теперь, кто поедет дальше?

Я посмотрел на его довольное лицо и подумал: возможно, я и правда попал в проект, но, похоже, чтобы попасть в «ОМЕН», мне нужно освоить не только научные термины, но и умение выживать в переполненных автобусах.

Профессор, сидя в автобусе, продолжал свою лекцию с такой энергией, как будто мы все собрались в зале для научных дебатов, а не в переполненном автобусе на шоссе Бангкока. Коллега его, Тарантога, как-то странно улыбался и вздыхал, а я пытался найти хоть малейший шанс выбраться из этого театра абсурда.

– Итак, – сказал профессор, задыхаясь от негодования по поводу того, что кондуктор прервал его на полуслове, – проект «OMEN»! Это аббревиатура, да, но какая аббревиатура! Она расшифровывается так: «Observational Methods for Establishing Navigation»!

Я повернулся к Тарантоге, который выглядел, как будто слушал уже не первый раз.

– Это значит, что мы разрабатываем методы наблюдения для создания совершенно нового подхода в космической навигации! – профессор продолжал, его голос дрожал от волнения. – С помощью передовых технологий мы сможем отслеживать не только вектор движения, но и прогнозировать космические катастрофы! Ракеты станут точными, как поцарапанный по линейке чертеж, понимаешь?

Тарантога кивнул, будто действительно понимал, и я даже немного завидовал этому виду уверенности. Весь автобус, казалось, внезапно замер, слушая профессорские речи. Я же только смотрел на его сияющий лоб, который казался совсем неуместным среди массы потных тел.

– И, наконец, самое главное! – профессор закончил, явно гордый своим открытием. – Через несколько лет мы сможем путешествовать по космосу, как по местным маршрутам! А кто знает, может, и в автобусах! Ха-ха! – он засмеялся, сам себе в ответ, и несколько пассажиров подхватили его смех, не понимая, что происходит.

Я посмотрел на Тарантогу. Он вытирает лоб платочком и добавляет с невозмутимым выражением лица:

– А также мы будем анализировать все данные, чтобы доказать теорию о путешествиях во времени... ну, или хотя бы проверить, можно ли обогнать часы на старых автобусах в Бангкоке!

Тут все в автобусе уже совсем не сдерживали смех, и даже кондуктор присоединился, поливая нас слезами от смеха.

— Так вот, — говорил профессор, — проект «OMEN» в полном разгаре. И кто знает, возможно, в будущем мы будем путешествовать не только по планетам, но и по автобусным маршрутам, где я буду давать лекции прямо в пути!

Наконец автобус остановился, и в тот же момент из динамиков раздался грохот оркестра, играющего торжественный туп. Это был как раз тот момент, когда я понял, что вступаю в совершенно иной мир. Всё происходящее вокруг стало словно частью какой-то космической пьесы, в которой я был лишь актёром, случайно попавшим на сцену. Толпа людей, все в костюмах, с важными лицами, двигалась в сторону нового космодрома, а я, невольно увлечённый её потоком, оказался среди них. На несколько секунд я даже забыл, что в автобусе я был не единственным нарушителем нормального общественного порядка.

– Кстати, профессор, как вам тут, в космодроме? – спросил я, обращаясь к профессору Троттельрайнеру, который, как оказалось, в своей лекции успел не только объять все возможные научные горизонты, но и найти общий язык с абсолютно всеми встречными.

– О, это только начало, – он с улыбкой покачал головой, будто мы уже давно стали частью великой и важной миссии. – У нас тут целая галактика возможностей! Эй, Тарантога, смотри, вот тот человек в белом, кажется, это мой новый коллега. Он должен был прибыть, чтобы помочь нам с тестированием нового экспериментального двигателя! Вопросов не возникнет. Всё будет проверено! Чисто научно!

Не успел он закончить свою фразу, как я заметил знакомого человека, приближающегося к нам с бумажкой, в которой явно была расписана подробная инструкция для всех прибывших. Так вот, я был так увлечен всей этой галактической атмосферой, что даже не понял, что уже стою в очереди на регистрацию как участник проекта.

Я попытался сдержать смех, но не получилось. Всё это казалось таким нелепым и одновременно важным. В этот момент я подумал: ну вот, космодром, Троттельрайнер, новый проект, а я, просто парень, который несколько часов назад сидел в переполненном автобусе, просто пропустив шанс узнать, что же такое гравитация на самом деле.

Тем временем, профессор уже затерялся в толпе, обсуждая с Тарантогой какие-то детали, а я, наконец, смог приблизиться к зданию, где уже вовсю шли приготовления к запуску новых исследований.

Наконец всё устаканилось. Мне всё объяснили, всё приготовили, и я уже сидел в кресле в скафандре, ощущая, как на меня надвигается тяжесть космической реальности. С виду я выглядел, наверное, как типичный астронавт, но внутри меня всё было немного по-другому. Я не был готов к тому, что должно было произойти. Впрочем, кто вообще может быть готов к полёту в космос с таким набором предшествующих обстоятельств?

Ассистенты в панике возились со штуцерами, подключая всякие провода и проверяя каждый элемент скафандра, словно если бы что-то не так, весь проект пошёл бы к чертям. Один ассистент с обескураженно вытянутым лицом что-то прошептал в микрофон, и вскоре пришёл ответ от главного инженера. Профессор Троттельрайнер, тем временем, всё ещё занимался вопросами безопасности, не переставая улыбаться и говоря что-то вроде:

– Никакой паники, всё под контролем! Мы с Тарантогой давно проверяли все системы. В худшем случае у нас есть пять минут для приземления… или для чего-нибудь ещё, если, конечно, что-то пойдёт не так.

И тут, словно по команде, вопрос Моддарда, старшего ассистента, пронзил воздух:

– Ты готов?

На мгновение мне показалось, что он спрашивает меня, как будто я просто собираюсь зайти в лифт, а не в космический корабль. Однако, когда я встретился с его взглядом, я понял: этот вопрос был не о подготовке, а о самом существе нашего плана. Это было как заявление: мы все здесь, и теперь не имеет значения, что мы до сих пор не понимаем, как всё будет происходить. Мы просто готовы.

Я кивнул. Да, я был готов. Или, по крайней мере, я пытался убедить себя, что был.

Моддард, все ещё с тем строгим выражением на лице, произнёс:

– Станция «ДЭМЬЕН» тебя примет, и твоя миссия начнётся там.

Я слегка нахмурился, пытаясь осознать, что это за станция такая. Казалось, она должна была быть чем-то важным и высокотехнологичным, раз её название звучало так загадочно и таинственно. Моддард, заметив мой вопросительный взгляд, уточнил:

– Это сокращение от «Dimensional Astronautical Mission and Interstellar Exploration Network». Миссия межпространственного исследования, понимаешь? Мы не просто полетим в космос, мы будем исследовать новые измерения! А станция – это базовый узел для таких экспедиций. Там всё настроено под такие исследования.

Я тихо прокомментировал:

– Ну, теперь стало понятнее.

Моддард усмехнулся и отвёл взгляд, по-видимому, оценив мой энтузиазм. Мы поехали в ракете — или, точнее, к ракете, которая вот-вот должна была подняться в небо, оставив Землю позади. С каждой секундой я всё больше ощущал, как быстро меня поглощает всё происходящее.

Меня привезли в кабину ракеты, и моментально меня охватило странное чувство — как будто всё, что происходило до этого, было лишь подготовкой к чему-то гораздо более важному и напряжённому. Просторная кабина была наполнена светом и разнообразными мигающими индикаторами, не перестававшими напоминать, что я — далеко не единственный человек, которого сюда привезли. Но несмотря на это, я ощущал себя как будто в пустоте, в самом центре космоса, готовым начать нечто грандиозное.

Моддард отошёл к панели управления и начал проверку системы. Я наблюдал, как его руки бегают по кнопкам и рычагам, как он уверенно взаимодействует с этой техногенной реальностью, тогда как я, с трудом удерживая дыхание, стоял в сторонке, пытаясь привыкнуть к этому новому миру.

– Тебе не нужно переживать, – сказал он, заметив, как я нервно перемещаюсь с ноги на ногу. – Всё будет в порядке. Ты — волонтер, а не астронавт, так что тебе не нужно переживать по поводу сложных манёвров или контролирования систем. Мы просто отправим тебя на орбиту, а остальное сделает автоматизация. Это как поездка на такси, только в космос.

Я кивнул, но, конечно, мне было совсем не так легко расслабиться. Всё, что происходило, казалось мне невероятным и, откровенно говоря, дико необычным. На экранах вспыхивали новые сообщения и графики, и я почувствовал, как сердце начинает биться быстрее. Слушая голоса в наушниках, я все чаще задавался вопросом: «А что будет, если всё не сработает?»

Моддард закончил свою проверку и улыбнулся. Он сделал несколько шагов назад, чтобы оставить место для инженера, который подошёл и передал мне список окончательных инструкций. На английском языке, конечно, в идеальном порядке. Всё оказалось таким чётким и очевидным — инструкции по заправке скафандра, связи с базой и тому подобное.

Они пожелали мне удачи и вышли, а люк, словно в ответ на их слова, с жутким грохотом закрылся за ними. Внутри кабины я оказался один. Всё внезапно стало тишиной. Молниеносно и по-настоящему ощутимо. В ушах звенела пустота, и в голове вновь закружились все мысли о том, что это всё, возможно, не совсем реально. Но выбора не было — я был здесь, на старте, в ракете, которая через несколько минут должна была оторваться от Земли и не вернуться.

На экранах передо мной вспыхнули цифры, а система начала свой обратный отсчёт. Но вместо того чтобы беспокойно наблюдать за приближением старта, я ощутил странную отрешенность. Это было нечто похожее на то, как будто я был в другом измерении — мире, где нет ни времени, ни пространства, а только огромное пустое «здесь», куда я и направлялся.

Я послал последние мысли Земле, своим детям, умершей Азии, но потом понял: всё это уже не имело значения. Я сидел в этой ракетной кабине, весь этот путь впереди, и мне больше не было куда возвращаться. Не было смысла в сожалениях и воспоминаниях, не было смысла в привязанностях и надеждах на то, что кто-то или что-то будет меня ждать. Я был в космосе. И теперь это был мой дом — в единственном смысле, в каком можно было назвать его так.

Мозг отчаянно пытался найти связь с тем, что осталось позади, но теперь это казалось таким далеким, чужим, как если бы я смотрел на свою жизнь через туман. Я думал о детях, которых не видел уже несколько месяцев, о том, что они, возможно, даже не помнили, как выглядел их отец. А Азия... да, Азия. Она была уже частью той жизни, которую я не мог вернуть, того мира, из которого я ушёл.

Ракета качнулась вновь, и экран передо мной загорелся ярким, почти ослепительным светом. Я сглотнул, пытаясь сосредоточиться. Старт — это не момент, к которому можно подготовиться. Это момент, когда всё заканчивается и начинается одновременно. Моддард снова отозвался:

— Начинаем отсчёт. Через 30 секунд запуск.

Я смотрел на панель и не мог избавиться от ощущения, что всё это было для меня чем-то вроде последнего, самой решающей попытки. Выбора не было.

Начался каунтдаун. Я смотрел на экраны, как цифры медленно уменьшались, и ощущение тревоги стало нарастать, точно как напряжённые струны, готовые лопнуть в любой момент.

— Тридцать. Двадцать девять. Двадцать восемь... — голос Моддарда звучал всё более отстранённо, как если бы он не был рядом, а говорил с другого конца вселенной.

Внутри меня всё сжалось. Я постарался сосредоточиться на экранах, но внимание всё равно ускользало. Космос. Он был всё равно чем-то таким, что невозможно охватить, невозможно понять. Взгляд мой метался от панели к иллюминатору, в котором мелькала земля, всё меньше становясь похожей на планету, а скорее — на маленький голубой шарик, почти неслышимый и незначительный.

— Десять... девять... восемь... — голос был все более монотонным, и вот, когда до старта оставалось всего три секунды, я почувствовал, как меня подхватывает мощная вибрация. Включились двигатели.

— Пять... четыре... три... два... один...

Секунда тишины.

Ракета рванула вперёд, и пространство вокруг меня взорвалось звуками и тряской. Я прижался к креслу, ощущая, как давление нарастает. Всё тело напряглось, каждая клеточка реагировала на эту мощь. Мощь, которой не было у Земли, но которая несла меня вперёд, в неизведанное.

— Прощай, Земля, — прошептал я, — привет, космос, — ответил рогоносец.

Ракета начала стремительно набирать высоту, и я ощутил, как меня уносит в пустоту. Мрак, звёзды, гул двигателей — всё это теперь стало частью меня.

Я продолжал лететь, ощущая, как пространство вокруг меня постепенно становится всё более чуждым, безбрежным. Из динамиков хрипел тихий фон, и я, не задумываясь, приглушил звук. Всё, что я мог слышать теперь — это гул двигателей, который становился моим постоянным спутником в этом космосе.

На экранах мелькали цифры и графики, отображающие курс ракеты. А затем, на одном из дисплеев, появилась она — «ДЕЛИЯ». Планета казалась такой далёкой и одновременно такой манящей. Площадь её поверхности была покрыта голубыми и зелёными оттенками, как у Земли, но с некой изюминкой, отголоском чего-то более старого, неизведанного.

Я смотрел на неё, не в силах отвести глаз. Троттельрайнер, с его точнейшими расчётами, вывел орбиту этой планеты с такой точностью, что мне казалось, будто её путь был предсказан ещё за тысячелетия до нас. Это был его проект, его гениальная идея. И вот теперь я, на борту ракеты, был всего в нескольких часах от этой цели.

Планета медленно увеличивалась на экране. И вот, над её поверхностью, на орбите, появилась станция — «ДЭМЬЕН». Я должен был состыковаться с ней. На экране высветился курс, и я стал следить за тем, как наша траектория корректируется, словно сама реальность подстраивалась под нас.

«ДЭМЬЕН» был больше, чем просто станция. Это было место, где исследователи и учёные, а теперь и я, могли узнать ответы на вопросы, которые долгое время оставались без ответа. И теперь, в этот момент, я должен был стать частью этого. Стыковка. Всё, что мне оставалось — это просто следовать по курсу и надеяться, что станция и я будем одним целым, как планировалось.

Я подключился к системе связи «ДЭМЬЕНА» и, ожидал, что меня встретят как важного гостя, как члена экспедиции, как наконец-то того, кто достиг этого исторического момента. Но вместо того, чтобы услышать тёплый человеческий голос, в динамиках раздался хриплый металлический звук, а затем — голос робота:

— Добро пожаловать на станцию «ДЭМЬЕН». Пожалуйста, введите команду для продолжения стыковки.

Я сидел, ошеломлённый. Это был не тот приём, который я ожидал. Я думал, что меня встретят с распростёртыми объятиями, как героя, как того, кто проделал долгий путь. Но вместо этого — какая-то бездушная машина. Я удивился, но быстро сдержал эмоции. В конце концов, это был космос, а не тёплая встреча на Земле. Возможно, их запасы человечности тоже как-то иссякли.

Я набрал команду, предусмотренную для стыковки, и дождался ответа. Робот без лишних слов выполнил свою задачу, проверив мои данные, и сообщил:

— Стыковка с орбитальной платформой «ДЭМЬЕНА» подтверждена. Пожалуйста, подготовьтесь.

Неудивительно, что меня встретила не живая душа, а робот. Тут, в этом холодном космосе, всё, что я мог ожидать, это система, настройки и алгоритмы. Я снова послал взгляд на экраны, пытаясь собраться с мыслями. Вижу, как станция приближается, как всё вокруг начинает двигаться.

Не хочу даже думать, что дальше. Но вот, я уже почти на месте. Время встречаться с тем, что скрывается за стенами «ДЭМЬЕНА».

«Стальная Крыса»

Стыковка прошла успешно, как и было предусмотрено. Газы, огни, всё это прошло — и вот, я стоял внутри ангара, под высоким потолком станции «ДЭМЬЕН». Ракета, несмотря на её повреждения, всё ещё оставалась цела, но на её корпусе было видно следы жарких встреч с атмосферой планеты. Я выдохнул и огляделся.

Тишина. Даже не робот, как я ожидал. Преодолел пространство, преодолел время, и вот я оказался здесь, но кроме собственного эха, ничего не слышно. Никаких встречающих, ни аплодисментов, ни восторгов, ни даже минимальной радости за этот момент — просто пустота.

Я прокрался взглядом по ангару. Он был огромен, и пространство внутри казалось одновременно страшным и пустым. Никто не вышел. Даже робот, который должен был быть с вами всегда. Какой-то холодный, не личный мир. Казалось, что я вообще не должен был сюда попасть, что я — лишь случайный элемент, сбившийся с пути. Неужели я всё это затеял ради такой бесконечной одиночества? Кто-то должен был встретить меня, понять, даже если не с радостью, то хотя бы с обязательной формальностью. Но здесь было лишь молчание.

Я сделал шаг вперёд, со странным чувством, как будто всё это не имеет значения. Страх, ожидания, мечты, которые я вынашивал в пути, расползались в пустоте вокруг. В воздухе пахло чем-то металлическим, сгоревшим, и не было ни одного звука, чтобы нарушить эту безбрежную тишину.

Я снова оглянулся — ну где же они?

Я шёл вперёд, по коридорам станции, уверенно, будто каждый шаг был заранее выучен. Куда идти, я знал — как никак, шесть недель подготовки на макете «ДЭМЬЕНА» в Бангкоке дали свои плоды. Он был точной копией настоящей станции, за исключением запахов, шумов и… пустоты, что окружала меня здесь.

Палитра коридоров была уныло однообразной: серые стены, светодиоды, мигавшие в унисон, и ни одного звука, кроме лёгкого гудения системы жизнеобеспечения. Не было ни шагов, ни разговоров, ни привычной суеты. Вдруг я вспомнил о том, что на макете всё было живо, потому что были люди — проектировщики, консультанты, не говорящие на языке роботов, а вот тут... тут я был один.

Несмотря на знания, всё выглядело иначе. Я ожидал, что станция будет заполнена хотя бы минимальными признаками жизни, но тут всё как будто застыло в ожидании. Где были все эти люди, которые всегда шевелились на макете, даже в пустых комнатах? Где люди, которые должны были работать, поддерживать эту конструкцию в действующем состоянии?

Я ускорил шаг. По времени мне нужно было добраться до главной исследовательской зоны, чтобы провести необходимую диагностику. Но даже этот факт не мог скрыть нарастающего ощущения тревоги, словно я оказался в каком-то спектакле, где не было ни зрителей, ни актёров — только декорации.

Прошёл очередной поворот, и я оказался перед дверями, которые в макете открывались с лёгкостью. Здесь же я почувствовал странную тяжесть. Дверь была закрыта.

Я подошёл к двери радиостанции, уверенно потянул за ручку, не ожидая ничего необычного. Она легко поддалась. Я шагнул внутрь, и с первых же секунд меня охватило странное чувство. В комнате было темно, лишь скудный свет пробивался сквозь жалюзи, и его было недостаточно, чтобы разглядеть все детали. В углу, чуть в тени, висел гамак, будто кто-то забыл его там, а на полу рассыпались детские мячики, как если бы кто-то только что играл и оставил их на месте. Всё это выглядело так, как будто комната замерла в момент какой-то невидимой драмы, застыв в нереальном временном пузыре.

Я огляделся, а потом замер. В самом углу комнаты стоял мужчина — седые вихры, покрытые пылью и засаленные волосы, коричневая кожаная куртка, явно пережившая не одну бурю времени. Он стоял в позе, как будто замер, сосредоточенно выполняя какие-то аэробные упражнения. Это выглядело странно — его движения были чёткими и отточенными, но в этом не было ни грации, ни привычной энергичности. Всё казалось неестественным, механическим, как если бы кто-то подключил его к системе, но забыл выключить.

Когда я вошёл, его глаза метнулись на меня с выражением, которое я не мог расшифровать. Сначала он застыл, явно потрясённый моим появлением. Его рот раскрылся, словно он пытался что-то сказать, но слова не шли, или, может, он вообще не понимал, что происходит. Это было так странно, так совершенно не вписывалось в картину, которую я ожидал увидеть.

Мы стояли в этом напряжённом молчании, и я почувствовал, как температура в комнате начинает повышаться. Мой взгляд не мог оторваться от этого странного мужчины — его замершие глаза, их пустота, какой-то взгляд, за которым не было ничего человеческого. Я сделал шаг вперёд, и как-то одновременно почувствовал, как комната сжалась вокруг меня, как звуки из внешнего мира начали исчезать.

И вот тут я заметил, что за его спиной не было привычных следов нормальной жизни — ни офисной бумаги, ни приборов, ни звуков радиостанции. Всё здесь, в этой комнате, казалось искусственно. Гамак, мячики, мужчина — это было как сон, который в какой-то момент должен был резко обрушиться.

Мужчина молчал. Он всё так же стоял, застыв в своём положении, как будто он не мог или не хотел двигаться. Я всё больше ощущал, как его глаза, пустые и застывшие, пытаются что-то скрыть. Он был живым, да, но в этом был такой ужас, что мне становилось тяжело дышать. Почему этот мужчина здесь? Почему его действия были такими механическими, отстранёнными от реальности? Я понял, что что-то ужасное скрывается в этой комнате, что-то, что не имеет объяснения.

Я подошёл к нему и сказал, что я психолог. Он застыл на месте, и его лицо не изменилось, но его глаза стали будто глубже, насторожённее. Он начал говорить не внятно, как будто пытался скрыть что-то.

— Кто ты такой? — его голос был жестким, отрывистым. — Не знаю тебя. Чего ты вообще хочешь от меня?

Я попытался сделать шаг навстречу, но его реакции не было. Он отодвинулся немного в сторону, как будто пытался сохранить дистанцию.

— Ты не понимаешь, — сказал он, скрипя зубами, — ты вообще здесь ни при чём.

Я пытался наладить контакт, но его ответы становились всё более обрывочными и нелепыми.

— Ты что, меня не слышишь? — я закричал, не выдержав. — Я только что прилетел с Земли, ты вообще понимаешь? Мы здесь не случайно!

Он как будто ничего не понял, просто усмехнулся, но не по-настоящему.

— Ага, прилетел... с Земли. И что? — его слова были пропитаны сарказмом, но с заметным оттенком тревоги. — Ты думаешь, я верю этим сказкам?

Я злился. Его поведение нервировало меня, и каждый его ответ выводил из себя всё больше.

— Что ты хочешь? Чего тебе от меня надо? — он отступил, и я почувствовал, что его паника только растёт. — Ты думаешь, я тебе расскажу? Почему я должен тебе что-то говорить?

Я видел, как его руки нервно сжались в кулаки, как он сдерживает что-то, скрывает.

— Я не ожидал этого, — сказал он наконец, глядя на меня, но его глаза избегали контакта. — Не думал, что ты окажешься тут, понимаешь? Мы... мы не должны были встречаться.

Я больше не мог держать себя в руках. Мой голос сорвался, и я закричал:

— Моддард же предупредил, чёрт побери! Он сообщил вам о моём прилёте, передал все данные о моём маршруте! Как вы могли не подготовиться?!

Мужчина резко вздрогнул, его глаза как будто наполнились чем-то вроде страха или злости, и он снова начал отступать, почти упираясь спиной в стену. Он нервно посмотрел на меня, потом на дверь, будто готов был сбежать в любой момент.

— Моддард? — пробормотал он, как будто это слово имело какое-то особое значение, но не объяснил почему. — Он? Он ничего не говорил... Никто ничего не знал. Мы все... Мы все думали, что... — его голос стал слабым, почти потерявшим уверенность.

Я пытался сдержаться, но эмоции захлёстывали меня. В голове пульсировала мысль, что я оказался в каком-то кошмаре.

— Ты что, с ума сошел? — я подошел ближе, не обращая внимания на его страх. — Ты ведь должен был быть готов! Мы же договаривались, вся станция должна была встречать меня, понимать, что я прилетел! Почему вы меня здесь как прокажённого встретили, а не как гостя, которого с нетерпением ждали?!

Он вскочил и начал резко говорить:

— Вы все не понимаете! Мы... Мы не в курсе, ты не должен был прилететь! Это ошибка, всё это ошибка! Моддард... он сказал мне, что ты не приедешь. Так что просто... просто оставь меня в покое! Не злись на меня, я не виноват! — его голос дрожал, как будто он сам не мог поверить в происходящее.

Я стоял, не зная, как реагировать, и в голове метались мысли. Почему так? Почему меня не предупредили? Почему всё пошло не так, как должно было быть?

— Ты хочешь сказать, что Моддард всё это время врал мне? — я не мог поверить. — Он что, с ума сошел? Мы же всё это обсуждали!

Мужчина снова попятился, нервно взглянув на дверь.

— Нет, ты не понял... Всё это... всё изменилось. Не сейчас, не с тобой, не с этим проектом! Моддард... он сам не знал, что ты прилетишь. Поверь мне!

— Слушай, — неожиданно заговорил мужчина, повернувшись ко мне с нервным выражением на лице. — Пока что только я здесь. — Он огляделся, как будто пытаясь убедиться, что никто не подслушивает, и, потирая руки, продолжил: — Так что тебе придётся немного потерпеть и довольствоваться моим обществом. Пока. — Он взглянул мне в глаза, будто извиняясь. — Зови меня «Стальной Крысой», если хочешь, — добавил он с легкой усмешкой. — Ты, конечно, знаешь меня по фотографиям, но это не имеет значения. Все меня так называют. Вот, так что будь готов — по-другому никак.

— За бред, — сказал я, не сдержавшись. — Какой ещё «Стальной Крысой»? Это что, твоё кодовое имя, или ты с ума сошёл?

Он посмотрел на меня с улыбкой, которая едва ли была искренней, и пожал плечами.

— Нет, это просто... Ну, если хочешь, это мой ник. У меня нет никакого другого имени здесь. И я даже не пытаюсь это менять. Все вокруг так привыкли, что не обращают внимания, а ты... видимо, первый, кто задал вопрос.

Я откинул голову назад, будто пытаясь принять весь этот абсурд. Станция, космический полёт, а я, похоже, оказался в компании какого-то придурка, который в своём собственном мире чувствовал себя на высоте.

— Ты серьезно? — спросил я. — Тебя все называют «Стальной Крысой», и ты с этим живешь?

Он снова пожал плечами, как будто такой вопрос — это пустяк, не заслуживающий внимания.

— Почему бы и нет? Если ты здесь так долго, как я, это становится привычкой. Иногда люди цепляются за что-то странное, чтобы не сойти с ума в таком месте. А имя — это вообще формальность.

Его слова звучали уверенно, но меня всё равно что-то беспокоило. Это странное ощущение, когда вместо простых, понятных объяснений — только неопределённость и странные псевдонимы.

— Я хочу увидеть Гибаряна, — сказал я, решив, что пора переходить к делу.

«Стальная Крыса» на мгновение застыл, как будто я только что произнес нечто совершенно неуместное. Он отступил шаг назад, его глаза расширились, а губы сжались в тонкую линию.

— Гибаряна? Ты... ты что, не понял, что здесь происходит? — его голос звучал напряжённо, почти испуганно.

Я почувствовал, как вспыхиваю, раздражение нарастало внутри меня, как снаряд, готовый взорваться.

— Что за чёрт, «Стальная Крыса»? — я не сдержался и повысил голос. — Ты что, мне собираешься врать? Где Гибарян? Почему все молчат?

Он быстро заморгал, будто пытался взять себя в руки, и в следующий момент его взгляд стал более... насторожённым. Он нервно потер лоб и покачал головой.

— Ты не понимаешь, — сказал он тихо. — Это не так просто. Гибарян… его нет.

Я встал, не выдержав его полуслова.

— Как это «нет»? — кричал я. — Ты что, шутишь? Как можно так говорить? Это что, у вас тут как? Все просто исчезают? Ты что-то скрываешь, я это чувствую!

«Стальная Крыса» шагнул ко мне, его лицо стало серьёзным, и в его глазах я увидел не только беспокойство, но и какой-то страх, от которого мне стало не по себе.

— Я не скрываю, — он выдохнул, снова избегая прямого взгляда. — Я просто не могу тебе сказать, что случилось с ним. Я не должен. Это... это опасно.

Я почувствовал, как мои пальцы сжались в кулаки.

— Опасно? Что за бред ты несёшь? Что, если я хочу знать правду? Если я уже здесь, на чёртовой станции, почему мне никто не расскажет, что с ним произошло?

Он сделал шаг назад и покачал головой.

— Ты не поймешь, — его голос стал дрожащим, — ты не хочешь знать, что случилось с Гибаряном. Лучше оставь это. Ты не хочешь узнавать.

Это звучало как вызов, как что-то невообразимо зловещее, и я почувствовал, как с каждым его словом всё больше и больше заполняется воздух напряжением.

— Да, ты что-то утаиваешь! — кричал я, не в силах держать эмоции. — Говори, что с ним! Ты должен сказать мне!

«Стальная Крыса» долго молчал, и, наконец, его голос прозвучал глухо, почти шепотом:

— Он исчез. И я не уверен, что он был последним.

— Подожди, — сказал «Стальная Крыса», когда я уже направился к дверям.

Его голос был низким и напряжённым. Я остановился, обернувшись, и увидел, как он смотрит на меня с таким выражением, как будто хочет сказать что-то важное, но не решается.

Он несколько секунд молчал, нервно теребя края своей куртки, и я почувствовал, что что-то не так.

— Нас было трое, и теперь с тобой снова трое, — наконец выговорил он, словно слова вырывались через силу.

Я попытался разобраться в его словах, но это только добавляло тревоги. Кто эти «трое»? Почему он так говорит?

— Ты знаешь Сарториуса? — его вопрос был неожиданным, но он выдохнул с облегчением, как будто решил, что в конце концов сказал что-то важное.

— Так же, как тебя, — ответил я, скрещивая руки на груди. — По фотографии.

«Стальная Крыса» кивнул, а затем его взгляд стал более настороженным.

— Он в лаборатории, наверху, и не думаю, чтобы он вышел оттуда до ночи, но… — он замолчал, задумавшись. — Во всяком случае, ты его узнаешь.

Я почувствовал, как напряжение в комнате нарастает. Что-то было не так, и я не знал, что именно.

— Если увидишь кого-нибудь другого… понимаешь, не меня и не Сарториуса, — сказал он, делая паузу, — то… будь осторожен.

Я вытащил руку из кармана и посмотрел на него, чувствуя, как меня захватывает странное беспокойство.

— То что? — спросил я, пытаясь понять, что он хочет мне сказать.

«Стальная Крыса» посмотрел на меня, его глаза стали темнее, и он вновь сделал шаг назад. Его лицо излучало тревогу, но в глазах была какая-то почти дикая решимость.

— Если ты встретишь кого-то, кто не я и не Сарториус, — его голос стал глухим, почти шёпотом, — убегай. Не спрашивай, не спорь, просто уходи. Ты не понимаешь, с кем мы имеем дело. Ты не готов к этому.

Я замер, его слова отложились в голове, как камни, медленно заполняющие пространство. Слишком много вопросов и почти никакой информации. «Стальная Крыса» был серьёзен, а его взгляд сказал больше, чем любые слова.

— Почему? Что здесь происходит? — я не мог удержаться, спросив. Но он не ответил. Он просто повернулся и с тревогой оглядел коридор, словно кто-то мог появиться в любой момент.

Мне казалось, что я всё это вижу во сне. Передо мной, на фоне черных волн, которые, казалось, кроваво поблёскивают под низким, красным солнцем, он сидел в кресле с опущенной головой, глаза обращены в угол, где валялся смотанный кабель.

— Ты... Ты ничего не должен делать, — сказал он, голос его был тихим и словно зажатым.

— Кого я, по-твоему, увижу? Привидение?! — взорвался я, не в силах сдержаться.

Он поднял взгляд, встретился со мной, но в его глазах не было ничего, кроме усталости и странной отчужденности. Он медленно вздохнул, как если бы сам не знал, как мне объяснить то, что уже давно стало его реальностью.

— Понимаю, ты думаешь, что я сошел с ума. Но… пока нет. Я не могу сказать тебе всего сразу, тебе будет сложно понять. Может, в конце концов ничего и не случится. Но помни: я тебя предупреждаю.

— Предостерегать? От чего? Что происходит? — я ощутил, как в моей груди сжимается что-то холодное, и, несмотря на все усилия, я не мог не чувствовать, что он скрывает что-то важное.

Он сжал губы, его взгляд снова ускользнул в темный угол.

— Владей собой, — его слова звучали тихо, но твёрдо. — Действуй так, как будто... Будь готов ко всему. Знаю, это невозможно. Но ты постарайся. Это единственный путь. Больше мне нечего тебе сказать.

Я почувствовал, как мое терпение почти иссякло, как в голове взорвалась мысль, что я должен действовать, что-то делать. Но я сдержался, потому что его спокойствие, казавшееся такой абсурдной маской, в какой-то момент стало мне знакомым.

— Но что я увижу? — Я, наверное, крикнул это, потому что меня переполняла какая-то отчаянная энергия. Я едва сдерживался, чтобы не схватить его за плечи, не встряхнуть, не заставить его взглянуть мне в глаза и сказать все, что он скрывал.

Азия Виейра — зомби-качок из космоса

«Стальная Крыса», как будто не заметив моего порыва, продолжил:

— Я не знаю, что конкретно ты увидишь. В некотором смысле это зависит только от тебя самого.

— Галлюцинации? Это какая-то шутка? — я не мог понять, что он пытается сказать. Мой голос звучал, как будто я сам не верил своим словам, но в тоже время не мог остановиться.

— Нет, — ответил он тихо, сжав руки в кулаки. — Это реально. Не... не атакуй. Помни это. Не паникуй. Просто... будь готов.

— Что ты говоришь?! — я не узнавал своего голоса, не знал, что и как реагировать на эти странные, пугающие слова. Я чувствовал, что он оставляет меня на грани безумия.

Он снова посмотрел на меня, его лицо теперь было почти без выражения, пустое и обезображенное усталостью. Он выдохнул, и потом произнес:

— Мы не на Земле.

— Что с Гибаряном? — спросил я, не в силах больше сдерживать напряжение.

Он молчал, не поднимая взгляда. Лишь его пальцы, нервно перебирающие что-то на столе, выдали, что он всё-таки слышал мой вопрос.

— Чем занят Сарториус? — я настоял, пытаясь заставить его хоть как-то ответить.

Он немного помолчал, а затем, наконец, проговорил:

— Приходи через час.

Я почувствовал, как раздражение начало нарастать. Всё было слишком запутано, и я не собирался ждать. Развернувшись, я шагнул к двери. Но перед тем, как выйти, я не удержался и снова посмотрел на него.

«Стальная Крыса» сидел, согнувшись, с руками, закрывающими его лицо, точно так, как если бы он пытался скрыться от всего мира. Его поза была столь болезненно знакома, как у животного, загнанного в угол. Тонкие, иссушенные пальцы дрожали. Я не знал, что с ним произошло, но было очевидно, что это не просто страх — это была паника, какая-то жестокая угроза, которая парализовала его.

Он поднял голову и встретился с моим взглядом на мгновение. Я увидел в его глазах что-то неизъяснимое, почти нечеловеческое. И в этом взгляде не было ни страха, ни ненависти — только беспомощность.

— Ты не должен туда идти, — сказал он тихо, но его слова были полны отчаяния.

Я не знал, что это значит, но не мог не заметить, как его слова пронизывают всё существо. Что-то в его тоне заставило меня сомневаться в том, что я видел.

Круглый коридор был пуст, как и всё вокруг. Только звук моего дыхания нарушал это странное, давящее молчание. Мгновение я стоял перед закрытой дверью, прислушиваясь. Весь мир, кажется, отступил в этот момент. Стены были тонкими, и сквозь них доносился плач ветра — как будто эта станция была не частью планеты, а чем-то временным, чуждым, скрипящим и оседающим в тени.

Я заметил на двери прямоугольный кусок пластыря, который был наклеен с каким-то видом безразличия. Прямо на нём, слегка криво, было написано одно слово: «АНТИХРИСТ».

Надпись была неаккуратной, карандашной, словно спешно выцарапанной на мокром стекле. Зачастую такие метки имеют свойство носить на себе всю тяжесть времени — и, несмотря на свою кажущуюся небрежность, она внезапно вызвала у меня ощущение тревоги. Мне стало не по себе, как если бы я наткнулся на что-то древнее и опасное, что было спрятано и запечатано от любопытных глаз.

Взгляд продолжал зацепляться за слова, но я едва успел сдержаться от того, чтобы не вернуться к «Стальной Крысе», не потребовать у него объяснений. Сколько раз я уже пытался разобраться в том, что происходило здесь, но каждый раз было только хуже.

Те мысли, что вернулись ко мне с этой надписью, давили с каждым новым дыханием. Слишком много вопросов, слишком много скрытых предупреждений. Всё это казалось не случайным. Я не знал, что именно я хотел найти, но интуитивно почувствовал, что возвращение назад было бы неуместно.

Шагнув вперёд, я прикоснулся к дверной ручке. Но всё это было таким иллюзорным — я чувствовал, что какой-то другой мир, опасный и скрытый, поджидает меня за этим порогом.

И вдруг, словно из ниоткуда, по коридору пробежала девочка. Маленькая, темноволосая, не старше восьми лет. Её коричневое платьице развевалось за ней, а её шаги были настолько быстрыми и лёгкими, что они звучали как шелест стеклянной люстры, дрожащей от сильного ветра.

Она не заметила меня, или, возможно, не обращала внимания, пробегая мимо. Я замер, стараясь понять, что только что произошло. Она не была похожа на кого-то, кто мог бы тут оказаться — слишком ясный, почти неестественный образ, как если бы она была частью этого места, пришедшей из какого-то другого измерения.

Я хотел её окликнуть, но слова замерли на языке. Девочка исчезла так же внезапно, как и появилась, скрывшись за поворотом коридора, оставив после себя лишь отголоски лёгкости её движений, как если бы она не ходила, а парила.

Сердце учащённо забилось. Это было нечто большее, чем случайное столкновение с ребёнком в этом холодном, пустом месте. Что она здесь делала? И как ей удавалось так растворяться в пространстве, будто она была частью этой тёмной, мёртвой станции?

Я стоял в тени, прислушиваясь к своему внутреннему голосу, который подсказывал мне: не двигайся, не следуй за ней, не открывай того, что не должен видеть.

«Стальная Крыса» говорил правду. Чистую правду, что было неожиданно для человека с кличкой грызуна. Но это было так. Я стоял в коридоре, осознавая, что всё, что окружает меня, может быть не тем, чем кажется. И в то же время — абсолютно реальным, ощутимым. Я мог увидеть всё, что угодно. И вот эта маленькая девочка, пронёсшаяся по коридору, была, возможно, лишь началом того, что мне предстояло пережить.

Я медленно двинулся вперёд, и шаги мои казались глухими и тяжёлыми, будто звук поглощался этим местом. Всё вокруг было пропитано странным холодом, и воздух становился всё плотнее, словно он сам по себе был частью этой вселенной, где грани реальности и абсурда размытались.

Моя рука дрогнула, когда я коснулся двери. Этот жест был настолько простым, но в нём было что-то символическое — открытие. Открытие двери, которое могло привести меня куда угодно. Я знал, что, возможно, это будет нечто ужасное, но также я знал: если я не открою, если не двинусь дальше, то останусь навсегда в этом состоянии неопределённости.

— Ты должен быть готов ко всему, — слова «Стальной Крысы» звучали в голове, как приговор, как напоминание.

Я открыл дверь. В комнате царила темнота, но в её глубине светились слабые, как бы зыбкие тени. Я прислушался, но слышал лишь моё дыхание и лёгкое журчание какого-то далёкого, невидимого источника.

Захотелось позвать девочку, чтобы понять, что она из себя представляет, но тут же я вспомнил её исчезновение. Вопрос был не в том, как она пришла сюда, а в том, что она могла мне показать. И, возможно, в этом крохотном, запутанном мире, я мог увидеть всё, что угодно. Но стоило ли мне этого?

Я вошел в кабину и почувствовал, как с каждой секундой всё вокруг становилось невыносимо тяжёлым. Усталость давила на меня, словно я нёс на себе груз, с которым не мог справиться. Мозг отказывался работать, и даже самые простые действия казались сложными.

Я подошёл к кровати и почему-то не стал расправлять её, как это обычно делаю, а вместо этого просто потянул за поручень. Постель с шумом свалилась на меня, будто сама по себе, как старое одеяло, обременённое временем и тяжестью. Я беспокойно пошарил руками, пытаясь что-то сдвигать, но усталость сделала своё дело — все движения были медленными и бессмысленными.

Наконец, я опустил её на место и бросил одежду прямо на пол. Не хватило сил даже снять обувь. Я упал на подушку, не заботясь о том, что она скомкана, и моментально погрузился в темноту.

Свет продолжал гореть, как неумолимый напоминатель о том, что день не закончился, но я уже не мог его воспринимать. Мои глаза закрылись, но не было ощущения сна. Всё растворилось, исчезло, и я просто перестал чувствовать время.

Когда я открыл глаза, мне показалось, что прошло всего несколько минут. Но что-то в воздухе было не так — всё было окутано красным, как будто комната наполнилась тусклым солнечным светом, который не мог быть настоящим. Он был мёртвым, угрюмым. Ощущение было странное — мне было одновременно холодно и спокойно.

Привлекавший внимание красный свет падал прямо на угол, где, в кресле, неподвижно сидела фигура. Это была она. Азия. Она сидела прямо напротив меня, под окном, словно вечный наблюдатель, с её тёмными глазами, скрытыми под длинными ресницами, которые смотрели на меня без эмоций. Красная рубашка с длинными рукавами, чёрные леггинсы, её волосы, аккуратно зачёсаны назад — все эти детали словно вырезались на фоне этого необычного, зловещего света.

Я не торопился что-то делать, просто наблюдал. И в какой-то момент почувствовал странную тяжесть, как будто время остановилось, а я был частью этого застывшего мира. Мысли метались, но первая, скорее, интуитивная, была такая: «Как хорошо, что это просто сон». Сколько бы я ни пытался осознать происходящее, мне всё равно хотелось, чтобы она исчезла. Но вот это странное желание исчезнуть вместе с ней всё не уходило. Я ждал, как будто подсознательно понимал, что всё это временно.

Она сидела передо мной, как тогда, когда я впервые её увидел. Та же Азия — с теми же глазами, полными удивления и какого-то невидимого страха, как в тот день, когда она была женой Райана Доноху. Точно такой же взгляд, точно такие же губы, склонённые в лёгкую улыбку, но без радости. Даже её поза не изменилась — ноги чуть скрещены, руки на коленях, как будто она всё время ждала, что я заговорю первым.

Её лицо было почти не изменилось, и в то же время я ощущал, что что-то очень важное ускользнуло. Я не мог поверить своим глазам: Азия, которая была в возрасте сорока двух лет, была передо мной, как в тот момент, когда мы встретились. Но сейчас ей было бы уже 84. И всё-таки, странное дело, она оставалась молодой, как будто время не касалось её. Мёртвые, конечно, остаются молодыми. Я сам же теперь был другим — старым, уставшим, опустошённым.

Я не знал, как реагировать. Всё внутри меня кричало, что это невозможно, что такой сон не может быть реальностью, но глаза не обманывают. Азия была передо мной, в этот раз не на фотографии, не в воспоминаниях, а настоящая — такая же, как в тот первый день.

Её глаза продолжали смотреть на меня, удивлённо и немного настороженно. Я вдруг подумал, что можно было бы кинуть в неё чем-нибудь. Шутка, конечно, но в этот момент было так странно видеть её здесь, что захотелось проверить: может, это всего лишь вымысел, что я всё-таки сплю. Я посмотрел на неё, как на нечто чуждое, совершенно невозможное. Но, несмотря на все мои сомнения, я не смог даже пошевелиться. Как бы я не пытался, не мог заставить себя сделать хотя бы один шаг. Это была не реальность, а ловушка разума.

И вот тогда я понял — возможно, я не просто сплю. Я наблюдаю за тем, как нечто из прошлого возвращается, чтобы объяснить мне то, что я всё эти годы пытался скрыть.

И вот, не раздумывая, я взял тапок, что валялся у меня на кровати, и метнул его в неё. Пролетел, как будто в замедленной съемке, и ударил её в грудь с точностью, которая меня самого удивила. Я не ожидал, что она даже не пошевельнётся, но она осталась неподвижной, не изменив выражения лица.

Я встал, не понимая, что со мной происходит. Это было невозможно! Как? Почему? В конце концов, она ведь мертва, это был сон, или... призрак?

Я в ужасе отошел назад, пытаясь понять, что я только что сделал. Это не могло быть настоящим. Мёртвые не могут сидеть перед тобой, они не могут быть так живыми. Но она сидела. Смотрела. Точно так же, как в тот день, когда я её встретил, и в тот момент, когда она исчезла из моей жизни.

Сердце билось быстрее. Я обхватил голову руками, чувствуя, как в ней что-то ломается, как будто реальность теряет свой смысл. Я видел её, но всё было не так. Она не должна была быть здесь. Время сжималось, растягивалось, и я не знал, что делать с этой иллюзией.

Призрак? Это не был она, это был страх, который я сам породил, часть себя, которой я не хотел сталкиваться. Всё в голове взорвалось. Но я знал одно: я не был готов к этому.

Она встала. Точно так же, как в тот момент, когда я впервые увидел её — решительно, без лишних движений. Только теперь её глаза не выражали ни страха, ни сомнений. Она просто подошла ко мне, не произнеся ни слова, и обняла.

Я попытался вырваться, но её руки были как стальные объятия. Силы, которых я не ожидал от неё. Это был не просто сон, это была какая-то невероятная реальность, где всё перевёрнуто с ног на голову. Она повалила меня на кровать, и я понял — я не мог бороться с этим.

Её хватка была невероятно сильной, как у Арнольда Шварценеггера в его лучшие годы. Я сопротивлялся, но тщетно — она была так же молчалива и уверена в своих действиях, как всегда. Я пытался толкать её, пытался вырваться, но каждая попытка была напрасной. Мой разум уже не мог выстроить логическую цепочку, как может мёртвая женщина так обладать мощью, силой, которой я не мог противостоять.

— Как она может быть такой сильной? — я думал, но тут же осознал, что ответ на этот вопрос меня уже не спасёт.

Её лицо было близко, и она не показывала никакого страха. В её глазах был лишь вопрос:

— Зачем сопротивляешься?

И в тот момент я понял, что не могу больше уйти. Сопротивляться бессмысленно. Я не мог думать, не мог говорить. Моё тело просто поддавалось её силе.

Но я сопротивлялся. Каждое усилие отзывалось болью в теле, руки горели от напряжения, синяки расползались по коже, но я не сдавался. Я чувствовал, как её сила накатывает волнами, но отчаянно вырывался. Мои пальцы цеплялись за её руки, с трудом отрываясь от её мощных хваток, и, наконец, с рывком, который заставил меня кричать от боли, я вырвался.

Я упал на пол, тяжело дыша, пытаясь восстановить равновесие. Моё тело было измотано, но воля к жизни была сильнее. Она стояла, не двигаясь, как статуя. Всё в её облике говорило о том, что она не собирается сдаваться. Я отталкивался от пола, пытаясь встать, но каждый мускул отказывался слушаться.

— Что ты хочешь от меня? — выдавил я, не веря, что это происходит.

Она не отвечала, только стояла, её глаза всё так же пытались проникнуть в самую душу, точно такие же, как тогда, когда я впервые увидел её. И, несмотря на её молчание, я понимал: она не собирается оставлять меня в покое.

Я оглянулся, быстро соображая, как выбраться. Но в этом сне не было пути назад. Мои руки были в синяках, дыхание сбивалось, и я понял, что единственный способ победить — это не сдаваться, не позволить страху овладеть собой.

Я выбежал в коридор, чувствуя, как адреналин бурлит в крови, гоня меня вперёд. Стены станции, всё те же холодные металлические, с туманными отражениями, казались бесконечными. Я был уверен, что знаю, куда бежать. Лаборатория, где я надеялся найти хоть какую-то помощь, была прямо передо мной. Это было единственное место, где я мог найти спасение.

Но я слышал её шаги. Она не отставала. Азия, как и раньше, шла за мной, не говоря ни слова, её лицо оставалось невозмутимым, как всегда, её глаза холодные и внимательные. Казалось, будто она просто следила за мной, не спеша, но её присутствие было невыносимо плотным. Чем быстрее я бежал, тем медленнее становились мои шаги, будто пространство вокруг сжималось, а её тень преследовала меня.

Я обогнул угол, и вот передо мной были двери лаборатории. Я схватил ручку и резко дернул её вниз, но дверь не поддавалась. Паника, сжимающая грудь, заставила меня снова дернуться за ручку, но тут же я услышал шаги, уже близко, и всё стало ясно. Она была уже здесь.

Я обернулся. Азия стояла в нескольких шагах от меня, её взгляд был настолько спокойным, что я даже почувствовал, как будто я сам теряю контроль. Мы оба остановились в том месте, где пространство становилось туманным и чуждым. Казалось, что она могла бы догнать меня в любой момент, просто одним взглядом.

Я не остановился, даже когда дверь оказалась запертой. Сильно стукнув кулаком по металлическому полотну, я снова закричал:

— Сарториус! Открой! Быстро!

В ответ я услышал странный шорох с той стороны — что-то, что могло быть частью машины, или просто звук, который я не мог разобрать в этой тишине. Это не имело значения. Я снова бросился к двери, схватился за ручку и дернул с такой силой, что мои пальцы загудели от боли.

— Открой, черт возьми! Ты слышишь меня?! — крикнул я, отчаянно пнув дверь ногой.

Сквозь шум из-за двери раздался слабый, истеричный голос Сарториуса:

— Успокойся, я сейчас выйду!

Мне не нужно было его успокаивать. Я уже знал, что если он не откроет сейчас, всё будет кончено. И я не собирался терять время. Моя рука уже была готова выбить дверь, и я знал, что этот звук сотрясёт пространство вокруг. Азия не заставила себя долго ждать. Я услышал её шаги, приближающиеся с каждым мгновением.

— Сарториус, открой немедленно! Меня убивают!

В этот момент я уже был готов рвать двери, но она всё ближе, и я чувствовал её дыхание на своей шее. Это было страшно, но в тот момент я решил, что если она меня догонит, мне не уйти живым.

Наконец, с другой стороны двери раздался лёгкий металлический звук — и дверь приоткрылась. Я бросился внутрь, не дождавшись, пока Сарториус откроет её полностью. Он как будто испугался, но позволил мне пройти, затягивая её на последний момент.

Я услышал, как дверь захлопнулась прямо перед лицом Азии. Я прислонился спиной к стене и вглядывался в темноту лаборатории, пытаясь привести дыхание в порядок.

— Ты вовремя, — сказал мне Сарториус, который стоял в углу с выражением, которое я едва мог прочитать.

Было ли это облегчение или просто страх перед тем, что меня сейчас ждёт? Я не ответил, но чувствовал, как меня разрывает на части от чувства благодарности и паники. Мы были в безопасности… но на сколько?

Я остановился в самом центре лаборатории. В воздухе витал химический запах, а яркие светильники отражались в белом халате Сарториуса, который стоял передо мной, высокий и худой, в своих круглых очках, лысый и совершенно не тронутый тревогой. Он смотрел на меня невозмутимо, как будто я не только не был первым, кто пришёл к нему с подобным сообщением, но и не представлял ничего необычного.

Я выдохнул, собираясь с силами, и сказал, понижая голос, словно от этого зависела вся суть:

— За мной гонится моя умершая жена.

Ожидая хотя бы смеха, или хотя бы насмешливой усмешки, я наблюдал, как он продолжает смотреть на меня, совершенно не потрясённый моими словами. Он даже не вздрогнул. Он не улыбнулся, не нахмурился. Всё его лицо оставалось каменным и спокойным.

— Да, — сказал он, не меняя интонации. — Это вполне обычное явление.

Я замер. Принял пару шагов назад, пытаясь осознать его слова. Это, конечно, не то, что я ожидал услышать. Мы оба стояли в тишине, пока не додумался задать второй вопрос, единственный, что пришёл в голову:

— Что за чёрт? О чём ты говоришь? Как это вообще возможно? Почему ты говоришь это так спокойно?

Сарториус поднял взгляд, на мгновение разглядывая меня, словно оценивая, насколько я всё понял. И затем его слова меня ошеломили:

— Ты не первый. И не единственный. У каждого из нас на этой станции появляется кто-то… кто-то из прошлого. Призраки, если угодно. Умершие близкие. Родные, друзья, жёны… И все они возвращаются, чтобы преследовать нас.

Его голос был тихим, но уверенным. Не было ни страха, ни чувства ужаса. Я снова посмотрел на его лицо, и вдруг осознал, что он не шутит. Это не был просто нервный срыв. Это было… реальностью, которую он воспринимал с таким же спокойствием, как если бы обсуждал погоду.

— Почему… Почему это происходит? — выдохнул я, чувствуя, как меня охватывает странная тревога.

Он вздохнул, снял очки, протёр их рукавом и снова надел. Затем, наконец, сказал:

— Это следствие длительного пребывания в космосе. Это не психоз. У каждого, кто долго находится в изоляции, появляются… галлюцинации, но они не всегда такими оказываются. Иногда люди возвращаются. Люди, которых мы не можем оставить в прошлом. Мы не можем избавиться от них. Иначе их присутствие не даёт нам покоя.

Мне было тяжело понять, что я только что услышал. Звучало это так, будто он с лёгкостью привык к таким ситуациям, как к чему-то совершенно обыденному. И по его тону я понял, что подобное происходило на станции снова и снова. Все переживали это. Возвращались мертвецы. Призраки, невыносимые и неугомонные, возвращались за своими жертвами. За нами.

Азия Виейра побеждена Сарториусом

Я пытался взять себя в руки и не показать, насколько меня потрясли его слова, но в глубине души я понимал — я никогда больше не буду прежним.

Мы оба обернулись в тот момент, когда на экране видеофона замигал зелёный индикатор. Писк, будто от какой-то обезумевшей крысы, прорезал тишину лаборатории, и изображение постепенно прояснилось. Лицо «Стальной Крысы» появилось перед нами, его глаза блестели сдержанным интересом, а губы слегка изогнулись в улыбке, похожей на тех, кто знает, что всё под контролем.

— Готовы? — его голос прозвучал по ту сторону экрана, глухо и уверенно. — Специальный дестабилизатор работает? Маленький, компактный, не больше нескольких метров в радиусе действия. Всё подготовлено?

Сарториус, который до этого молчал, слегка прищурился, явно проверяя на экране данные перед тем, как ответить. Он медленно кивнул, а его тон был настолько спокойным, что даже я, переживший все эти ужасные события, почувствовал, как внутри зреет напряжение.

— Да, он готов, — произнёс Сарториус. — Всё в порядке. Он полностью работоспособен.

«Стальная Крыса», казалось, оценил его ответ. Его глаза сузились, а улыбка на лице стала шире.

— Отлично, — сказал он, почти довольный собой. — Будем надеяться, что этот маленький девайс наконец избавит нас от всех этих проклятых явлений. Впрочем, пока что вы, похоже, уже справляетесь. Но не забывайте: если вдруг что-то выйдет из-под контроля, лучше сразу включить его.

На экране «Стальная Крыса» помахал рукой и тут же исчез, оставив нас в комнате с ещё большим ощущением неизвестности.

Сарториус потянулся к столу, где на панели был установлен прибор. Он медленно нажал несколько кнопок, и с экрана на стене появилась карта станции, в которой просматривались всё те же знакомые участки. В центре этой карты мигающая точка означала, где сейчас находился я.

— Это не решение, — сказал Сарториус, уставившись на экран. — Это просто… временная мера. Но если ты хочешь увидеть, как всё будет дальше, ты уже должен быть готов.

Я хотел что-то сказать, но его слова поглотили меня. Всё это — «временная мера», «маленький дестабилизатор», — звучало слишком иронично, чтобы воспринимать это как выход. Но что делать, если возвращение мёртвых — это не иллюзия, а реальность, с которой нам придётся столкнуться?

Внезапно лаборатория наполнилась вибрацией, и я почувствовал, как стенки сдавливаются вокруг меня. Дверь, казалось, вот-вот должна была взорваться. Я обернулся, и Сарториус уже стоял напротив, сжимающий в руках маленькую коробочку — дестабилизатор. Его лицо было холодным, почти невозмутимым, но в глазах был страх, не скрываемый даже его научным хладнокровием.

Звук становился всё громче. Словно не человек, а чудовище с железными лапами пыталось прорваться сквозь дверь, от которой начинали отскакивать металлические части. Сначала медленно, затем быстрее и быстрее, с каждым ударом всё сильнее. И вот, с оглушительным треском, дверь начала прогибаться, а после — совсем уж не по-человечески — она начала отрываться, как будто её рвёт гигантская пасть.

Я вжался в угол, почти не слыша собственных мыслей. Страх сжимал меня так сильно, что я едва мог дышать. Я вспомнил, как когда-то боялся, что Азия узнает обо мне и моих тайных делах, обиженных чувствах, страстях, которые оставались в прошлом. Странно, но этот страх был совершенно несоразмерен ситуации. В голове мелькала мысль, как будто я стою перед ней, перед её гневом, а не перед чем-то ужасным и чуждым, не перед монстром. Как будто она вот-вот выведет меня на чистую воду за все мои преступления, за все обманы. Я знаю, что это глупо, но под давлением страха разум способен извратить реальность.

Но тут я понял, что стою не перед любовью и не перед прощением. Я стою перед разрушением, перед чем-то, что, возможно, даже не хочет меня убить, а просто поглотить.

Я пытался прийти в себя, вглядываясь в Сарториуса, который теперь держал в руках устройство, нажать кнопку которого казалось единственным шансом. Но его рука сжала кнопку дестабилизатора неуверенно, как будто он сам не был уверен, что это сработает.

В дверь теперь врезалась какая-то масса — словно огромное стальное существо с нечеловеческой силой ломало её. И в этот момент, когда уже казалось, что всё обречено, я услышал звук. Голос.

— Ты… ты ничего не понимаешь, — прошептал Сарториус, почти не двигаясь, и в его голосе была такая тоска, что я почти не узнал его. — Ты не понимаешь, что это не просто Азия. Это что-то другое. Тот, кто вернулся, не тот, кого ты любил.

Я не успел ответить, когда мощный удар расколол дверь пополам, и из того хаоса вырвалась она — Азия, но не та, что я знал. Это было не человеческое существо, не женщина, не человек. Это было нечто другое. Огромное, уродливое, с глазами, полными пустоты, с кожей, покрытой трещинами, как будто сама реальность пыталась сдержать это существо в плену.

Сарториус стоял, не двигаясь, его руки дрожали, но в его глазах был отчётливый взгляд: он ждал. Он знал, что именно этот момент, этот взрыв — это то, что должно было случиться. Его рука стремительно потянулась к кнопке на дестабилизаторе. В глазах его было что-то похожее на облегчение. Он не знал, что станет с этим существом, но он был готов. Он был готов разрушить всё, что было создано.

Когда Азия сделала первый шаг в лабораторию, она не просто вошла — она как будто вбежала, её движения были резкими, неукротимыми, будто каждый шаг был шагом разрушения. Но Сарториус не растерялся. Он нажал на кнопку.

Мгновение. Не более.

В это мгновение пространство вокруг нас изменилось. Я почувствовал, как сжался воздух, как будто его сжали невидимой рукой. Всё вокруг стало размытым, как в плохом сне, где каждая деталь теряла чёткость, как если бы мир вдруг разлазился на куски. Слышался слабый, почти неуловимый свист, который вскоре затих. Ветер стих, а свет потух, как будто сама реальность сжалась, и что-то исчезло. Словно сама Азия растворилась, исчезла в этом таинственном свете.

Я стоял, не веря в то, что произошло. Я смотрел на Сарториуса, на его лицо, где не было ни удивления, ни радости. Он просто стоял, словно ждал, что что-то должно было случиться, но не знал, что именно.

— Она исчезла, — произнёс он тихо, больше себе, чем мне. — Всё, как и должно было быть.

Я стоял в тишине, ошеломлённый. Это не могло быть правдой. Всё произошло так быстро, так резко. Мои глаза не могли понять, что случилось. Я ещё не мог поверить, что то, что только что было передо мной — монстр, существо, которое выглядело как Азия, но не было ею — исчезло, как будто его никогда и не было.

Сарториус не поворачивался ко мне. Он не сказал больше ни слова. Я подошёл к нему, чувствуя, как лёгкое чувство облегчения начинает разливаться в теле, хотя я всё ещё не понимал, что именно произошло. Я хотел спросить его, как это было возможно, что он знал, что так будет, но в тот момент, глядя на него, я понял, что вопросов не будет. Этот момент был завершён.

Азия исчезла, как и обещал Сарториус. И всё, что осталось, — это тишина и холод.

Я глубоко вздохнул, пытаясь восстановить контроль над собой после того, что только что произошло. Всё вокруг казалось как-то тусклым, словно даже стены лаборатории не могли прийти в себя от того, что только что произошло. Сарториус тем временем потёр руки, словно только что провёл сложную операцию, и произнёс с явным облегчением:

— Проблема устранена. Станция «ДЭМЬЕН» возвращается в нормальный рабочий режим.

Я посмотрел на него, не веря своим ушам. Всё это время, всё, что происходило, было просто частью его плана? Он знал, что так всё и закончится, и не сказал мне? Вопросы лезли в голову, но в то же время я понимал, что ответа на них, скорее всего, не получу. Сарториус был не тот человек, который делился своими мыслями.

— Нормальный режим, говоришь? — я едва сдерживал сарказм. — Ты уверен, что после всего этого можно вернуться в «нормальный» режим?

Сарториус посмотрел на меня, но его лицо оставалось непрочувствованным. Он словно бы был готов к моему вопросу, как если бы знал, что так всё и будет. Он поднял руку, как будто отмахиваясь от моих сомнений.

— Всё, что было, — это ошибка. Эксперимент, который вышел из-под контроля. Но теперь мы восстановили равновесие, всё под контролем. Всё будет нормально.

Я не знал, стоит ли ему верить. В его голосе не было ни малейшего сомнения, и это, пожалуй, пугало больше всего. Сарториус был уверен, что контролирует ситуацию, что всё вернётся на круги своя. И, возможно, он был прав, но не мог он не знать, что для меня всё это было чем-то большим, чем просто неудачным экспериментом. Для меня это был кошмар, в котором я едва не потерял себя.

— И что теперь? — я спросил, пытаясь вернуть в свою речь хоть каплю уверенности. — Что мне теперь делать?

Сарториус молча подошёл к панели управления, его пальцы быстро пробежались по кнопкам, и на экране лаборатории высветилась карта станции. Всё выглядело так, будто ничего не произошло.

— Ты можешь отдохнуть. Вернуться к своим делам. Всё вернётся в норму.

Я смотрел на карту, но в голове только и оставалась мысль, что нормой это назвать нельзя. Мысли путались, а внутренний голос продолжал кричать, что что-то не так. Но в ответ на эти мысли я только слышал, как тихо работает техника, как его уверенный голос произносит фразы, которые я едва мог воспринять.

— Ты уверен, что это всё? — я произнёс почти шёпотом.

Сарториус не ответил сразу. Он всё ещё смотрел на экран, но я почувствовал, как его взгляд немного изменился. Словно он размышлял, стоит ли говорить что-то большее.

— Ты ещё много чего не знаешь, — сказал он, наконец. — Но сейчас не время для этого.

И с этими словами он опять вернулся к своей работе, не обращая внимания на меня. Я остался стоять в тишине, пытаясь принять всё, что произошло. Что бы он там не знал, я знал одно: этот «нормальный режим» не будет таким, каким я его помню.

Я шагнул в сторону, чтобы пройти мимо, но прямо на пороге столкнулся с «Стальной Крысой». Он стоял, как всегда, с лёгкой ухмылкой на лице, его глаза были полны скрытого веселья, и, кажется, он был в лучшем настроении, чем когда-либо. Он открыл рот, словно собирался сказать что-то важное, но вместо этого произнёс:

— Так, поехали, — с лёгким поклончиком, как будто они с Сарториусом только что подписали мирный договор. — В мой бар! По такому случаю обязательно нужно выпить, не так ли?

Я не мог поверить своим ушам. Весь этот кошмар, все эти события, а он, «Стальная Крыса», предлагал нам просто забыть обо всём и пойти в его радиостанцию, как будто всё это — не более чем беспечный вечер с друзьями. Его нахальная улыбка была настолько искренней, что я чуть не сдался, поддавшись его обаянию, несмотря на всю эту странную ситуацию. Но я знал, что нет.

— Ты в своём уме? — я не мог сдержать раздражение. — Мы только что пережили какой-то полный кошмар, а ты хочешь, чтобы я пошёл пить? У тебя, кажется, проблемы с восприятием реальности!

«Стальная Крыса» не растерялся. Он продолжал улыбаться, как будто мой выпад был лишь частью забавного спектакля.

— Ну, конечно, — сказал он, — если ты думаешь, что это был кошмар, тогда ты не видел, что творится в самом центре станции. Всё это — лишь... «разогрев». Ты знаешь, это как когда ты оттаиваешь мороженое перед тем, как его съесть. Потрясающая метафора, не правда ли?

Я не знал, как реагировать. Он продолжал стоять передо мной, его глаза блескали на фоне мерцания лаборатории, и это всё вызывало у меня какой-то странный диссонанс. Он говорил, как будто то, что мы пережили, не было важным. Как будто это — часть игры, а не настоящая угроза.

Я не мог понять, был ли он с ума сошедшим или просто не воспринимал происходящее всерьёз. В любом случае, этот бар — это не место, куда я хотел попасть. Но он настойчиво продолжал стоять на своём.

— Ладно, я не буду тебя уговаривать, — сказал «Стальная Крыса» с лёгким сарказмом. — Но если ты передумаешь, знай, моя радиостанция всегда открыта для тех, кто готов забыться хотя бы на час.

Я почувствовал, как из последних сил сопротивлялся искушению пойти с ним. В голове крутилось одно: я должен разобраться в этом всем, прежде чем поверить хоть одному слову из всего, что здесь происходит.

«Стальная Крыса» свистнул Сарториуса, и мы, словно трое не в своём уме, направились к радиостанции. Шли по коридору, где воздух был напитан таким же странным настроением, как и в комнате, где мы только что чуть не стали жертвами местных чудовищ. «Стальная Крыса» развлекался, повторяя какой-то непонятный анекдот, а Сарториус только слушал, кивая, но взгляд его был такой, как будто он решал, не превратиться ли ему в одного из тех призраков.

Когда мы вошли в радиостанцию, сразу было видно, что это место предназначено для эксцентричных типов. Всё вокруг напоминало смесь лаборатории и кафе для учёных, но с элементами космической бурлеск-комедии. Большие надувные кресла, под ними — мигающие лампочки, которые вместо обычных сидений поднимали вас в воздух, делая вас частью этой странной параллельной реальности.

Мы сели в кресла, которые, кажется, на самом деле и были креслами, и диванами одновременно. «Стальная Крыса» тут же свистнул. Служебный шагоход — или, скорее, «шагающий столик» из-за характерной гладкой шляпки как у обычных столиков — подскочил, как заправский шутник, и вручил каждому из нас резиновую грушу, как будто это была элитная посуда.

— Чокнемся, — сказал он с озорной улыбкой.

— Это что, новый тренд в космосе? — спросил я, глядя на свою грушеобразную «рюмку».

Я попытался поверить, что это не станет эпичным фиаско, но, когда я поставил её на губы и выждал, чтобы не облить себя, произошло чудо — жидкость внутри, похоже, была более чем адекватной и с точностью до 99% соответствовала самой обычной русской… водке.

— Мы с Сарториусом так всегда. Вечно в поисках необычного опыта, — ответил «Стальная Крыса», небрежно сжимая свою грушу и отправляя жидкость в рот, как будто это было что-то вполне нормальное.

Мы чокнулись, и это было похоже на какое-то экстраординарное событие, хоть и с большим количеством рисков. Через несколько секунд я почувствовал, как содержимое груши медленно поднимает моё настроение и начинает действовать как хороший старый коктейль — резким, но приятным.

— А теперь на закуску — тушёнка! — объявил «Стальная Крыса» и вытащил из сумки пару банок. Прямо с крышкой, с какой-то уверенностью, будто они были приготовлены на высшем уровне.

— Ты серьёзно? — я не смог сдержать недовольства, когда он поднёс банку прямо ко мне.

— Тушёнка — не просто еда, это философия! — парировал он. — Только подумай, сколько людей так и не поняли её величие!

Я посмотрел на банку. Тушёнка, конечно, была тушёнкой, но с видом очень космическим. Сарториус тоже не стал протестовать, а взял свою банку и сделал сдержанное движение, как будто не хотел нарушать гармонию этого забавного космического ужина.

Мы сидели в этих надувных креслах, запивая водку тушёнкой и раздумывая, как этот мир умудряется быть одновременно беспокойным и странно уютным.

— Слушай, а что по поводу того, что происходит на станции? — я не мог не спросить, даже несмотря на странную обстановку.

«Стальная Крыса» посмотрел на меня с серьёзным выражением лица, будто всё происходящее было обычным делом.

— Все эти сверхъестественные штуки? Прости, дружок, но когда ты живёшь в космосе столько времени, таких вещей начинаешь ожидать. Это как если бы кто-то сказал тебе, что в субботу будет дождь... только вместо дождя — призраки.

Я пожал плечами, поднимая свою резиновую грушу для очередного тоста. В этот момент мне стало ясно — что бы ни происходило, всё будет в порядке. С этими ребятами можно было пережить любую бурю. И тушёнку, в конце концов, тоже.

Я сидел с банкой тушёнки в руках, не зная, что с ней делать. И хотя теоретически я знал, что еды в космосе всегда немного не хватает, этот момент был особенным. Не мог я переступить через странный барьер: тушёнка казалась мне чем-то очень земным, а все происходящее вокруг — уж слишком космическим, чтобы так просто сесть и наслаждаться. Я просто держал её и думал о том, как странно всё складывается.

Тем временем Сарториус и «Стальная Крыса» не только развернули настоящую «битву» за свою еду, но и делали это с таким аппетитом, что я почти мог почувствовать, как от их действия зыблется пространство вокруг нас. «Стальная Крыса» даже облизал стенки своей банки — ну, точнее, сделал это так, что всё, что было связано с приличием и вкусом, как будто растворилось в воздухе.

— Ты не собираешься есть? — спросил «Стальная Крыса», когда закинул последнюю ложку и с довольным вздохом отставил банку. Он выглядел при этом так, как будто только что совершил какое-то космическое открытие.

— Да не, — ответил я, слабо улыбнувшись. — Я как-то… не готов. Это слишком.

Сарториус, не замечая моей растерянности, тоже вытер рот и с удовлетворением посмотрел на свою пустую банку. Ещё несколько секунд, и он с радостным выражением на лице поднял её в воздух.

— Это было великолепно! Не зря я люблю старую космическую еду. В ней есть нечто почти… магическое.

— Ты что, серьезно? — я не выдержал, не скрывая удивления. — Я думал, вы будете больше заинтересованы в поисках живых существ, а не в консервированных банках!

— Космос — он как… тушёнка, — усмехнулся «Стальная Крыса». — Ты никогда не знаешь, что в нём есть, но порой эти сюрпризы — самые вкусные. Призраки, по крайней мере, тоже тебя чем-то удивляют, верно? Особенно если они решат прийти к тебе с банкой тушёнки.

Я засмеялся, но мысли продолжали терзать меня. Какое странное место. Вроде бы всё опасно, но тем не менее… так же привлекательно. Сарториус же явно наслаждался моментом, как какой-то старый космический исследователь, который был готов обожрать тушёнки до тех пор, пока не найдёт что-то настоящее — вроде новой планеты или астероидной базы.

Я подумал: может, и я когда-нибудь привыкну к этому? Ведь, по большому счёту, тушёнка и «Стальная Крыса» — вполне нормальные спутники для такого космического путешествия.

Сарториус, явно слегка подвыпивший, ещё раз поднёс резиновую грушу ко рту, сделал долгий глоток и, крякнув, выдал:

— Ну, мне, пожалуй, пора в лабораторию. Это дело не терпит отлагательств, как ты понимаешь. Наука, она всегда с нами, даже если её немного отвлекает водка.

Я кивнул, думая, что если бы кто-то сказал мне пару недель назад, что я окажусь в космосе, сидя за столом с такими людьми и выпивая из резиновой груши, я бы точно не поверил.

«Стальная Крыса» тем временем начал импровизировать на немецком. Его голос был не то чтобы мелодичным, но вполне уверенным. Я не сразу понял, что именно он поёт, но когда я наконец разобрал, то застыл.

— Ау-у-у-у, Сусанна! — запел он с таким энтузиазмом, что я в удивлении посмотрел на него.

— Что за ерунда? Ты что, на концерте? — спросил я, не в силах скрыть усмешку.

«Стальная Крыса», не обращая внимания на мои слова, продолжил свой «шедевр». Его глаза были закрыты, и он явно наслаждался моментом, выплескивая в пространство эти странные звуки.

— Это не ерунда, это классика! — с важным видом ответил он. — Немецкий фольклор, старое доброе! Вижу, ты не понимаешь, но ничего, тебе ещё предстоит. Это всегда помогает мне расслабиться, когда всё вокруг начинает слегка трястись, понимаешь?

Сарториус, которому, видимо, тоже стало невыносимо весело, чуть не расплылся в улыбке, но в последний момент поджал губы.

— Ну, раз ты всё решаешь, «Стальная Крыса», — сказал он с хмыканьем, — мне пора. У вас тут ещё веселье, я так понимаю?

— О, веселье только начинается! — ответил «Стальная Крыса».

Сарториус вздохнул, поднялся, немного покачнувшись, и направился к выходу.

— Ладно, вернусь в свою лабораторию, а вы тут развлекайтесь. Если выживете, оставьте пару банок тушёнки. Я могу это оценить.

«Стальная Крыса» даже не заметил его ухода, так увлёкшись своим исполнением. Я же, не зная, что ещё сказать, просто остался сидеть в своём кресле и смотреть на этот космический цирк.

«Стальная Крыса» всё продолжал петь, не обращая ни малейшего внимания на меня, словно его мир был в том моменте целиком и полностью поглощён мелодией. В его голосе звучала какая-то странная уверенность, будто он знал что-то, чего не знал я, и что это «нечто» с каждым аккордом становилось более и более абсурдным.

Я встал с кресла и, как-то вяло, направился к двери. Мысли о том, как недавно я едва не стал жертвой той, кто когда-то был мне близким, не покидали меня. Воскресшая Азия, её взгляд, который я не мог забыть, её руки, которые меня чуть не задушили… Я словно снова ощущал её прикосновения, хотя, конечно, её больше не было.

Переходя по коридору, я мысленно убеждал себя, что мне нужно успокоиться. Но на деле, думать о чём-то более приземлённом, чем спасение от привидений, не получалось. Не знаю, может, это было из-за того, что я провёл слишком много времени в одиночестве или потому, что все эти события казались настолько нереальными, что сознание просто отказывалось воспринимать их всерьёз.

Добравшись до своей кабины, я встал на пороге и оглядел пространство. Всё казалось таким... туманным. Мрак, пустое пространство, металлические стены и высокое кресло, которое, казалось, было абсолютно чуждым этому месту.

Заскочив внутрь, я вздохнул. Закрыл дверь и прислонился к ней. Небо за окном станции было темным и безжизненным. Я почувствовал пустоту. Это ощущение присутствия везде, но всё равно в одиночестве.

— Что теперь?, — подумал я. Нужно отдохнуть, успокоиться.

Сел на кровать, но так и не смог разложить её. Всё было не так важно. Засыпая, я понял, что даже не выключил свет.

Я лежал на кровати, не в силах отогнать мысли. Мысли о том, что я пережил, что предстоит пережить. Тени прошлого смешивались с настоящим, и я чувствовал, как всё это затягивает меня в воронку. Азии уже не было. Но что если она вернётся? Что если тот момент, когда я увижу её снова, — не за горами?

Как я и ожидал, я не смог заснуть. Из динамиков в углу кабины еле слышно доносился треск, как в каком-то старом радиоприёмнике. Я соскочил с кровати, подошёл к панели и отрегулировал громкость. На экране замелькала картинка — странная, размытая, всё тот же коридор станции «ДЭМЬЕН», где мы когда-то ходили. В воздухе был какой-то зловещий холод.

И тут, как будто в ответ на мои мысли, экран вдруг наполнился чёрной тенью. Я не сразу понял, что происходит. Это было не просто изображение, а что-то другое. Сначала тень двигалась хаотично, как будто что-то пыталось пробиться сквозь систему. В следующую секунду экран замерцал, и я увидел — Азия, или то, что от неё осталось.

Она стояла там, в углу экрана, смотрела прямо на меня. Только теперь её лицо было не таким, как раньше — оно было… другим. Слишком чужим. Слишком мёртвым.

— Ты думал, я уйду? — голос был нечеловеческим, как шёпот ветра в пустой комнате.

Я замер. Сердце пропустило удар.

— Ты же знаешь, что я не призрак, правда? — добавила она, её губы искривились в странной улыбке.

В ту же секунду экран погас, и на секунду мне показалось, что всё это было лишь иллюзией. Но внутри я знал: это не сон. И не просто следы разума. Это было предупреждение.

Я встал, потрясённый, чувствуя, как холод пробирает мои кости. Но вдруг… за дверью раздался звук. Точно такой же, как в первый раз, когда я зашёл сюда. Треск. Вновь.

Я подошёл к двери, медленно повернул ручку.

За ней стояла пустота. Абсолютная пустота.

Его звали Роберт

Забыв об этом случае, я отошёл от двери и аккуратно уложил на полки папки с протоколами опытов, старательно выравнивая их по краям, чтобы не было ни малейшего беспорядка. Как всегда, все должно быть на своем месте, даже если за окном наступала ночь, а за окнами лаборатории царила неизменная тишина.

Запер шкаф с важными данными, повесил ключ на гвоздь, и, накинув халат, направился к двери. Шаги монотонно отражались от старых плит, идеально выровненных в коридоре, раздаваясь в пустоте. Все было как обычно. Только вот я чувствовал, как напряжение в воздухе растет.

Внизу, в конце коридора, где я всегда оставлял пару светильников включенными на случай темноты, снова воцарилась тишина, но сейчас она казалась странной, как будто что-то не так. Я отвел взгляд от дверей лаборатории и резко остановился, чувствуя, как в груди сжалось что-то холодное. Мозг словно сработал быстрее, чем эмоции.

Шаги. Точно. Звук, который я сейчас слышал, точно не был отголоском моих собственных шагов. Это было что-то другое. Звонкое и четкое эхо в ночной тишине.

Мгновение замешательства — и мысль, как молния, пронзила меня: крыса. Я не мог бы ошибиться. Одна из крыс, что бегала в моем вольере для опытов, возможно, вырвалась из клетки. Но как она могла? Она была надежно заперта. Я сам проверял.

Однако шаги продолжались. Нет, это были не мои. Они звучали все отчетливее. И вот теперь я отчетливо услышал, как что-то скребется у дверей, скользит по полу, сдвигает легкие предметы, едва не касаясь их.

Я замер с поднятой головой, не решаясь повернуться. Моё дыхание стало тяжёлым, а мышцы словно окаменели. В голове мелькнули последние моменты перед закрытием лаборатории: я был уверен, что все клетки на месте, все герметично закрыто.

Но шаги продолжались. Отдаваясь в воздухе, они стали невыносимо громкими, заполняя собой пространство.

– Это невозможно, – прошептал я себе под нос, но голос будто не мог пробиться через стену страха.

Я снова взглянул на дверь. На этот раз я почувствовал не только физическое присутствие чего-то чуждого, но и осознание того, что я, возможно, что-то упустил, что-то невидимое скользнуло мимо моего внимания. Страх был странным: он не диктовал мне свои действия, а словно застилал перед глазами реальность, подчиняя её своей тени.

Я аккуратно потянул за ручку, но не открыл дверь сразу. Рука, будто под весом невидимой тяжести, замерла в воздухе. И вот только в этот момент я услышал, как что-то тихо царапает об пол, будто что-то маленькое и быстрые скользит, оставляя за собой следы, не видимые глазу.

И тогда я понял. Крыса. Это была крыса, но не простая. Это был тот результат моих опытов, который никак не мог существовать. Сколько времени я готовил её, сколько раз перерабатывал те же протоколы, пытаясь довести до совершенства лабораторную работу, а теперь, возможно, один из экспериментов...выходил из-под контроля.

Мгновение покоя, и всё было понятно. Что-то большее, чем крыса, могло покинуть эти стены.

Я стоял в темном коридоре, когда вдруг из тени, с какой-то невероятной скоростью, ко мне рванул серый клубок. Он летел прямо в грудь, и прежде чем я успел среагировать, его тело столкнулось с моим, буквально отбросив меня назад. В тот момент воздух, казалось, сжался, а сердце чуть не выскочило из груди. От ужаса я не мог ни двигаться, ни кричать. Тело как будто парализовало. Секунды тянулись, как вечность.

Серый клубок оказался чем-то гораздо более мерзким, чем я ожидал. Это было не просто животное, не просто крыса или кошка. Это было нечто, что не поддавалось пониманию. Я чувствовал, как его шерсть шершаво трется о мою кожу, оставляя после себя холодные и липкие следы. Оно было живым, но одновременно казалось мертвым, каким-то отвратительно инертным, как будто частичка этого существа исходила прямо из кошмара.

Охваченный ужасом, я едва мог дышать. Горло сжалось так, что не было никакой возможности даже сделать вдох. Казалось, внутри меня что-то застряло, как комок из шершавого пепла. Ужасный, безумный комок, который заполнил грудную клетку, жег изнутри. Я пытался оттолкнуть это нечто, но не мог. Пальцы застряли в его мокрой шерсти, и, как бы я ни старался, мне не удавалось сдвинуть этот мерзкий комок с груди.

Каждый момент казался испытанием на выносливость, каждый вдох — борьбой с невидимым препятствием, которое не поддавалось силе воли. Я почувствовал, как мой организм сдается, и в этот момент попытался сделать такое усилие, будто сбрасываю с себя каменную плиту. Всё внутри меня взорвалось, и я, наконец, смог сдвинуть клубок с груди, выбив его в сторону. Я рухнул на пол, задыхаясь, дрожащими руками хватая воздух.

Но что-то в том, что я только что ощутил, оставалось позади. Я лежал, обессиленный, на холодном полу, не в силах поверить в то, что только что произошло. Этот ужасный, скользкий комок будто был частью чего-то большего. И я знал, что если его не остановить, он вернется.

Я проснулся на сиденье автомобиля, оглушённый ощущением, как будто я только что был вытянут из глубокого сна. Странное чувство в голове — голова тяжела, глаза не могут привыкнуть к полумраку, а тело будто ещё не готово вернуться в реальность. Я попытался пошевелиться, но, как только поднял голову, заметил, что нахожусь не один. Рядом со мной сидел Роберт.

В темноте приборной панели едва заметно мерцал зелёный свет. Он падал на его лицо, делая его профиль жестким и чётким, как бы высеченным из камня. Я смог рассмотреть его глаза, которые смотрели на дорогу, и его фигуру, расслабленно откинутую на спинку сиденья. Он держал руки на руле, скрестив их, и, казалось, был совершенно не обеспокоен, как будто ехал по этому маршруту тысячу раз.

В этот момент я понял, что он был почти иронично спокойным, как человек, который привык быть за рулём даже в самых неожиданных ситуациях. Его поза была слишком уверенной, слишком спокойной для ночной поездки, которая началась так странно. Где-то, возможно, он подсмотрел эту позу — наверное, у какого-нибудь профессионального водителя, или в каком-то фильме, где герой всегда сидит так, как будто контролирует все вокруг, как бы утверждая свою власть над движением.

Мне хотелось спросить, сколько времени мы уже в пути, или что случилось, но вместо этого я лишь тихо вздохнул и посмотрел на его лицо. Он не заметил моего взгляда и продолжал молчать, как будто это была обычная поездка, как будто все эти странные события, что привели нас сюда, не имели значения.

Я снова огляделся, почувствовав, как время растягивается, словно этот момент был застывшим, и мы оба были частью чего-то гораздо большего, чем просто поездка на ночной дороге.

— Роберт, — сказал я тихо, но его лицо не дрогнуло. — Что случилось?

Он чуть повернул голову ко мне, но не сказал ни слова. В его взгляде не было ни испуга, ни удивления, как если бы ответы на все вопросы давно были известны.

— Не переживай, — произнёс он, снова возвращая внимание на дорогу. И его голос был таким уверенным, что даже темнота вокруг казалась незначительной. — Всё будет в порядке.

И хотя я не знал, что именно нас ждало впереди, я не мог избавиться от ощущения, что эта поездка стала чем-то гораздо важнее, чем просто переход от одной точки к другой.

Я сидел на сиденье, прислонившись лбом к стеклу, и смотрел, как ночь расползается за окном. Тёмная дорога, неяркие огни фар, и тишина, нарушаемая лишь шумом двигателя — всё это было каким-то странным контрапунктом моим мыслям. Я думал о Роберте.

Роберт. Он был моим любовником, но это не было обычной связью. Он был чем-то большим, чем просто временным утешением. Он был искренним, в какой-то степени самым настоящим человеком в моей жизни после смерти Азии. Она ушла, и я остался один, с пустотой, которую ничем было не заполнить. Мысли о ней, её улыбке, её взгляде, том, как она называла меня «любимым» в самые непримечательные моменты, всё это уходит в прошлое, оставляя лишь шрамы.

Я не хотел жениться второй раз. Женщина, которая могла бы занять место Азии, казалась миражом, расплывчатым и неосязаемым. А я, отчаянно искал нечто иное. Не знаю, что именно я искал, но я знал, что не хотел ничего в своей жизни, что могло бы стать привычным, утомительным. И тогда я пошёл по тропе, о которой читал в романе Оскара Уайльда, по пути, который вел меня туда, где я мог бы освободиться от привязок и ожиданий. Тропой, по которой шёл Дориан Грей. Тропой, где есть место для вечной молодости, для сохранения внешности, но утраты всего остального. Где можно скрывать от всех свои истинные чувства, свои слабости, и где ты всегда остаёшься в какой-то степени незаметным.

Роберт был моим выбором, моим экспериментом. Он был тем, кто не заставлял меня чувствовать себя виноватым за то, что я живу без жены. Он был тем, кто, казалось, тоже искал что-то незаметное, что-то, что не имеет имени, и в то же время он был настоящим. Он не требовал от меня обещаний, не навязывал своё присутствие. Мы как будто двигались вдоль линии, между миром, где все давно поняли, что потеряли, и миром, где мы все ещё могли держаться за свои слабости, скрывать их, не думая о последствиях.

Но вот эта дорога, эта ночь — они как бы выжигали мой разум. Я подумал, что, возможно, я не совсем понимаю, что я делаю. Роберт был моим любовником, но я мог бы назвать его и другом, и кем-то, кто заполнил пробелы, оставшиеся после смерти Азии. Но вместе с этим чувствовалась тревога. Я всё равно не мог избежать ощущения, что каждый шаг, каждый взгляд, каждая улыбка Роберта были частью чего-то, что я не мог полностью контролировать. Тропой Дориана Грея легко идти, но она не обещает простого выхода.

Я отвёл взгляд от дороги, снова взглянув на него. Он сидел рядом, как всегда, спокойный и уверенный. В его глазах не было жалости, не было переживаний за меня. Он был частью того мира, в котором я сейчас оказался. И в какой-то момент мне стало ясно, что я не смогу выбраться, как бы ни пытался.

Да, думал я, я как Дориан Грей — иначе говоря, гей. И это было не столько откровением, сколько простым фактом, который я не мог игнорировать. Сравнение с гером романа великого Уайльда в этот момент не казалось странным. Это было как логичное продолжение того пути, по которому я шагал. Дориан, с его жаждой вечной красоты, с его неспособностью постареть, с его отчуждением от реальности, был зеркалом того, кем я стал. Я тоже бегал от старения, не только физического, но и внутреннего. Я избегал привязанностей, стремился к ярким мгновениям, оставляя за собой лишь следы — следы ощущений, следы любви, следы страсти, которые невозможно сохранить.

Роберт, сидящий рядом, казался частью этого мира. Он был не просто любовником — он был моим идеалом, но лишь до тех пор, пока я не стал чувствовать, что именно эта связь может быть пустой и поверхностной. Он как будто не мог претендовать на что-то большее. Мы были связаны, но только в этом маленьком пузыре, который я сам создал вокруг нас, как Дориан, скрывая своё истинное лицо и пряча свои чувства.

Я обдумывал свои ощущения, глядя на его профиль в свете приборов. Он был чужд этой идее. Роберт не искал вечной красоты или бессмертия. Он был реальным, живым человеком, который не боялся стареть и менять свои взгляды. Он не был моим зеркалом, а скорее тем, кто приходил и уходил, оставляя за собой небольшое тепло и ничем не примечательные воспоминания.

— Я как Дориан Грей, — повторил я про себя.

И это было больше, чем признание своей сексуальности. Это было признание того, как я всегда играл роль. Я стал мастером лицемерия, скрывая свои настоящие чувства, словно под покровом ночи, в маске, которую я сам себе и придумал. Мне не нужно было объяснений. Всё было ясно: я оставался молодым, потому что не позволял себе стареть. Мои отношения, мои связи — всё это было частью игры, в которой я всегда оставался на шаг впереди.

И вот я сидел, рядом со мной Роберт, и я знал, что он — не то, что мне нужно. Но и не мог уйти. Я был как Дориан: по ту сторону страха, в поисках вечной молодости и удовлетворения, но каждый раз сталкиваясь с тем, что этого было недостаточно.

Я смотрел на Роберта, его профиль в тусклом свете приборов казался почти монументальным, как будто вырезанным из камня. Он был сосредоточен, поглощён дорогой, и в этот момент мне захотелось всего одного — обнять его, прижать к себе, поцеловать так, как никогда не смел бы раньше. Все эти чувства, что я скрывал глубоко внутри, будто вырвались наружу, готовые захлестнуть меня.

Я знал, что это было не просто желание — это была потребность, почти физическая. Но что-то останавливало меня. И это что-то было не то, что обычно останавливает людей, не стеснение или страх. Это было нечто большее, что заставляло меня замереть, даже когда мои руки тянулись к нему, а в груди билось безумное желание.

Он вел машину.

Это было таким простым и в то же время решающим моментом. Роберт был за рулём. Он был не просто моим любовником, не просто частью этого сложного мира, который я сам себе создал, он был тем, кто контролировал пространство вокруг нас. И в этот момент я понял, что моя потребность в близости, в физическом контакте с ним, была связана с чем-то большим. Его уверенность, его спокойствие, его способность не отвлекаться от дороги — всё это вызывало в мне странное сочетание восхищения и страха. Я не мог взять на себя ответственность за этот момент, не мог позволить себе действовать.

Это чувство, что его рука на руле и его взгляд, направленный в даль, контролируют всё вокруг, — оно подавляло меня. Это как если бы я захотел взять его, но знал, что не смогу. Я понимал, что за этим действием скрывается нечто большее, и это не могло быть частью нашей связи. Это был бы акт неосознанной привязанности, которая, возможно, была бы разрушительной.

Мои руки опустились. Я снова откинулся на сиденье, ощущая, как напряжение уходит, и вместо того, чтобы действовать, я просто наблюдал. Мы продолжали ехать по ночной дороге, и, несмотря на желание, я знал, что этот момент не настал.

— Ну, что там с тобой? Не можешь усидеть? Уже подъезжаем, — услышал я голос Роберта, и, несмотря на то, что он говорил это с лёгким юмором, я чувствовал, как его терпение с каждым километром тает.

Дорога тянулась бесконечно, а я, сидя в этом тесном салоне, всё больше ощущал, как начинает задыхаться. Всё вокруг стало какой-то душной, перегретой атмосферой, и я не мог избавиться от ощущения, что вот-вот взорвусь от этого давления.

Я заскользил взглядом по его лицу. Роберт был сосредоточен, его руки уверенно держались на руле, и даже в этой тесной машине его спокойствие казалось чуждым для меня. Он всегда оставался таким — невозмутимым и спокойным. А я... Я с каждым моментом чувствовал, как меня тянет к нему. Как будто весь мир в машине сжался до него и меня, и я не мог больше оставаться равнодушным к этому тесному, почти невидимому контакту, который нас связывал.

— Душно в этой коробке, — буркнул я, сжимая уголки губ.

Я чувствовал, как жар его тела передается мне, как его присутствие уже окутывает меня с головы до ног. Но это было не просто физическое чувство — это было как невидимая струя, пронизывающая пространство между нами. И вдруг я не выдержал.

Я наклонился к нему, не сказав ни слова, просто прислонившись щекой к его плечу. Всё, что я мог — это быть рядом. И, не в силах больше сдерживать себя, я коснулся его губ. Лёгкий поцелуй, почти невидимый, но он был для меня всё. Этот момент, короткий, но яркий, заполнил машину, и я почувствовал, как по венам разливается тепло, которое не уходило.

Роберт вздрогнул, но не отстранился. На его лице мелькнула тень улыбки, и в его глазах был тот самый взгляд — внимательный, почти изумлённый. Он не ждал этого, как и я сам. Я не знал, что этим поцелуем я сам открыл дверь в то, о чём мы оба давно молчали.

Я снова отстранился, но взгляд Роберта оставался на мне, тяжёлый, полупонимающий, как будто он наконец начал понимать, что происходит. Он не сказал ни слова, но и не вернулся к дороге сразу. Мы оба, на мгновение, забыли, что нужно было ехать, что нужно было двигаться дальше.

— Ты прав, — сказал он наконец, его голос был тихим и немного усталым. — Иногда я забываю, как ты можешь быть таким невыносимо близким.

Я улыбнулся, сдерживая дыхание, но теперь, вместо того чтобы бороться с этим ощущением, я принял его. Тот воздух, что был таким душным и напряжённым, теперь наполнился чем-то другим. Что-то неуловимое повисло в машине, и мы оба знали, что дальше будет что-то новое.

Один поворот, другой — и снопы света открывали длинные коридоры между стволами высоких сосен. Машина не спешила, плавно скользя по дороге, где каждое мгновение казалось другим, где темнота чередовалась с яркими вспышками света, и эти моменты застывали, обнажая лишь тени деревьев. Внизу была пустота, а вокруг, как в каком-то странном кино, мы двигались в этот мир, чуждый и знакомый одновременно.

Я сидел в тени, наклонившись немного вперёд, и смотрел на Роберта. Его лицо освещалось зелёным светом приборов, отражая спокойствие и уверенность, которые мне всегда казались неестественными. Я искал на нём хоть какое-то беспокойство, хотя бы малейшую тень сомнения, но не находил. Он был тем, кто держал этот мир под контролем, и, хотя я знал, что за его маской скрывается нечто сложное, я восхищался этим человеком.

Я смотрел на него щенячьими глазами, пытался разглядеть в его движениях нечто большее. Но то, что я видел, было тем, что я давно искал: спокойствие, которое не так-то просто найти в мире, полном хаоса. Он был настоящим героем, настоящим лидером — или, по крайней мере, таким казался в этот момент. Он не отвлекался, не смотрел на меня. Всё его внимание было направлено вперёд, в тёмную дорогу, в этот лес, который мог скрывать всё, что угодно. Он рулит машиной так, будто каждый поворот, каждое движение — это не просто действия, а акт контроля, который он сам себе навязал. Он был выше всего этого, казалось, ничто не могло затмить его взгляда.

Я чувствовал, как растёт в груди странное ощущение. Я был бы рад слиться с ним, стать частью этого мира, который он создавал вокруг себя. Но был ли я готов?

— Ты не боишься? — спросил я, не ожидая ответа, просто пытаясь понять, что в его жизни так легко даётся ему.

Роберт немного повернул голову, и его взгляд встретился с моим. Он не удивился, не посмотрел на меня с осуждением или странностью. Он лишь тихо сказал:

— Боюсь. Но иногда приходится идти вперёд, несмотря на страх.

Я не знал, был ли это ответ, который я ожидал. Он не объяснил, не раскрыл свои мысли, но его слова, как всегда, оставались сдержанными и честными. И в этом была сила. Он не нуждался в словах, чтобы быть правдивым. Он просто был собой.

Машина снова плавно повернула, и мы втянулись в очередной туннель света, который пробивался между деревьями. Я чувствовал, как меня охватывает всё большее чувство уважения и восхищения к нему. И в этот момент, когда я смотрел на его лицо, я понял — он и есть тот самый герой, который не ждал признания.

Как я и ожидал, Роберт не убавил скорости на краю поляны и со скрежетом затормозил у самого полотнища палатки, в которой мы уже провели ночь в стиле «Горбатой Горы». Его уверенность в действиях не менялась — он всегда был таким. Ни один поворот, ни одно препятствие на его пути не заставляло его сомневаться. Машина с глухим стуком остановилась, и я почувствовал, как пыль оседает вокруг нас, оставляя следы в воздухе.

Мы оба сидели, молча, глядя в темноту перед собой. Ночь была тёплой, но воздух словно ждал чего-то, задержав дыхание. Все вокруг было слишком тихо, словно мир затаил дыхание, чтобы не потревожить нас. Мы только что прошли через ночь, полную разговоров, шума палатки, смеха и молчания. В этот момент я понял, что ночь в стиле «Горбатой Горы» не была просто беззаботной ночёвкой. Это было нечто большее. Мы оба знали, что, как бы ни пытались мы прятать свои чувства, они нашли выход. В каком-то смысле это была наша неосознанная попытка вернуть утерянное, найти нечто важное, что исчезло из наших жизней.

Роберт, не сказав ни слова, выключил двигатель и посмотрел на меня. Его взгляд был твёрдым, но в нём была и лёгкая усталость. Он был человеком действия, не склонным к разговору, но даже в его молчании я чувствовал, что он здесь, со мной, по ту сторону этой туманной границы, которую мы оба пытались переступить.

— Ну что, — сказал я, не зная, что именно хотел услышать, но понимая, что вопрос был не столько для него, сколько для меня. — Знаешь, как долго мы будем оставаться здесь?

Роберт медленно выдохнул, переведя взгляд на тёмное небо, которое разрывалось светом от далеких звёзд. Он не ответил сразу. Его молчание говорило больше, чем слова. Он знал, что даже если мы не говорим, мы оба понимаем. Всё это — наши моменты, наше время, которое мы проводим друг с другом, было непередаваемым. И всё, что нам оставалось, это просто быть здесь.

— Пока не почувствуем, что пришло время, — наконец произнёс он. И хотя его голос был сдержанным, в нём была мягкость, которой я не мог бы ожидать от него в такие моменты.

Я снова посмотрел на него, и этот момент, когда слова не требуются, когда мы оба понимаем друг друга без лишних фраз, стал чем-то вроде заключения, как будто мы оба оказались на одном уровне, на одной линии горизонта. Всё, что происходило, казалось неважным. Мы просто сидели там, в тени ночи, зная, что наш путь не закончен.

Погоня за метеором

Я уже хотел выругать Роберта за глупую браваду, за то, как он беззастенчиво поднимал скорость на узкой лесной дороге, не обращая внимания на то, что мы едем прямо в пустую ночную тишину. Но в тот момент в моей голове промелькнула другая мысль. Вспомнил я, что это наш последний вечер вместе, когда мы можем любить друг друга, не вызывая подозрений, не скрывая ничего, не прикрываясь ложными масками и не пряча взглядов. Это был последний шанс провести ночь, как два человека, которые открыты друг для друга, до того, как снова погрузимся в этот мир, где скрывать чувства становится необходимостью.

Я задержал дыхание, смотря, как он сосредоточенно держит руль, уверенно везя нас по этому маршруту, как всегда, с лёгким вызовом в манере вождения. Он не боялся. А я — всё ещё думал о том, как хотелось бы продолжить эту ночь, не думая о завтра. О том, что после неё всё вернётся на круги своя. Роберт не мог знать, как мне тяжело будет вернуться в привычное русло, снова притворяться, что всё нормально, что мы не знаем, что значит этот взгляд, эти прикосновения, эта близость.

Я открыл рот, чтобы сказать ему что-то резкое, но в этот момент почувствовал, как меня охватывает другая волна. Вместо того чтобы сделать привычное замечание, я неожиданно подвинулся поближе к нему и, почувствовав его тёплое дыхание, легонько коснулся его плеча. Он не удивился, не отстранился, а лишь чуть повернул голову, давая мне понять, что всё в порядке. В его глазах не было осуждения, только понимание. И это понимание было для меня важнее всего.

— Не переживай, — тихо сказал он, не отрывая взгляда от дороги. — Завтра всё будет по-другому.

Я не ответил. Вместо слов я просто положил руку ему на бедро, чувствуя под пальцами его плотную ткань джинсов. В ту же секунду я понял, что я не могу об этом думать. Я не мог думать о завтра, о возвращении к привычной жизни, о том, как снова будем скрывать то, что у нас есть. Я хотел этой ночи, этой связи, этой страсти. Только сейчас, в этом мгновении, я хотел быть только с ним.

Мы продолжали ехать, и я всё больше ощущал, как между нами растёт некая невидимая плотность, которая с каждым поворотом дороги становится всё ощутимее. Я чувствовал, как мои пальцы сжимаются на его бедре, и в этот момент не было ни слов, ни страхов, ни раздумий о том, что будет завтра. Мы были здесь, сейчас, вместе, и этого было достаточно.

Это была наша последняя ночь. Я знал, что завтра всё изменится. В Олбани на почте моего любовника ожидало известие, что через два дня он должен явиться в редакцию. Я знал, что это означало: его время на отдыхе завершилось. Ровно столько времени нужно, чтобы преодолеть без малого тысячу километров, отделяющих наш лагерь от Оттавы: до Олбани на автомобиле, потом на пароходе и снова — автострада. Мы оба знали, что, несмотря на наше молчание, эта ночь была заключительным аккордом, последним моментом, когда мы могли быть просто двумя людьми, забывшими о мире вокруг.

Роберт предложил мне остаться на озере до конца сентября, как мы рассчитывали, наслаждаться тишиной и уединением, но я, конечно, не согласился. Я не мог остаться. Знал, что ничего не вернётся, и не мог себе позволить затягивать неизбежное. Были вещи, которые нельзя было игнорировать, как бы мы не пытались их скрыть, как бы не строили свои маленькие миры, защищённые от всего остального. Я не мог бы смотреть в его глаза, зная, что завтра мы уже не будем такими. Не будем такими, как сейчас.

— Ты уверен, что не хочешь остаться? — Роберт снова пытался убедить меня, но его голос звучал устало. Он знал ответ, но, наверное, ещё надеялся, что я изменю решение. Он был тем, кто всегда действовал с уверенностью, с решимостью, но в эту ночь мне казалось, что что-то сломалось в нём. Его слова были тихими, но в них была скрытая просьба. Он не мог понять, почему я не соглашался, почему я чувствовал, что нужно уехать, что нам нужно завершить это.

— Мы оба знаем, что это не имеет смысла, — ответил я, ощущая, как холод в груди накатывает с каждой минутой. Всё это — просто иллюзия, ненадолго забытая реальность. Мы могли бы остаться на этом озере, наслаждаться каждым мгновением, но не могли бы избежать того, что ждало нас после. Я знал, что скоро вернусь к своей жизни, а он к своей. И мы больше не будем такими. Мы больше не будем.

Он откинулся назад на деревянном стуле, который стоял у костра. Я сидел рядом, замирая в тени огня. Ветра не было, и вокруг стояла глухая тишина. Только искры от костра вспыхивали в темноте, как наши чувства — быстрые, яркие, но недолгие.

— Ты всегда знаешь, что делать, — сказал Роберт после паузы, его голос стал мягким и обыденным, но я почувствовал в нём нечто большее. Это был не упрёк, не обида, а скорее признание: он знал, что наши дороги расходятся. Мы оба знали, что этот момент на озере был частью какого-то другого времени, которое не могло продолжаться. Мы не могли остановить этот процесс, несмотря на всё, что нас связывало.

Я встал и подошёл к нему, не говоря ни слова. Он поднял голову и посмотрел мне в глаза, и в его взгляде я прочитал то же самое, что чувствовал я: мы оба знали, что для нас это последнее свидание, последнее утро, которое будет полным, а затем разорвётся, как нечто хрупкое и неуязвимое. Я коснулся его плеча, и, не говоря больше ни слова, мы молчали, наблюдая, как костёр постепенно угасает.

Роберт вдруг вспомнил о привезённых из городка газетах и пошёл за ними к машине. Я остался у костра, который уже начал угасать, оставляя в воздухе лишь слабые вспышки красного света. Тёмная ночь беззвёздно окутывала нас, и пространство вокруг казалось необъятным, затмённым чем-то таинственным. Я слушал его шаги, отдалённо стучащие по влажной земле, и в этот момент что-то в тишине отчётливо резануло по ушам — возможно, это было что-то за пределами костра, неведомое и неназванное.

Когда Роберт вернулся, он с трудом протянул руку, держа несколько свернутых газет. Он выглядел немного неуклюже, как всегда, когда возвращался из этих коротких прогулок, наполненных задачами, которые ему не всегда хотелось выполнять. Я заметил, что он сдерживает что-то в себе — возможно, это было отражением того, что мы оба знали: наш отдых на этом озере подходит к концу.

Он не стал сразу разворачивать газеты, а положил их рядом, в сторонку от огня, так что их шуршание слилось с потрескиванием углей. Мы оба молчали, но молчание это было не неловким, а каким-то почти привычным, будто мы оба уже знали, что всё, что нужно, уже сказано. И вот Роберт снова включил одну из фар машины — яркий луч света прорезал ночную темноту, освещая весь лагерь, скалы, и, конечно же, нас. Его лицо стало более чётким, как будто мы вдруг оказались в другом свете, в другом времени.

— Нахожу странным, как много всего может изменить одна простая вещь, — сказал он, не глядя на меня, но в его голосе чувствовалась лёгкая ирония. — Эти газеты, — он слегка покачал головой, как будто сам себе не веря. — Они всё равно ничего не изменят, правда? Но всё равно...

Я смотрел на него, пытаясь понять, что он имеет в виду. В его словах скрывалась не только усталость, но и некое напряжение, почти невидимое, как тень, что прячется в углу. Он чувствовал, что этот момент был важным, но не мог точно понять, почему. Роберт всегда был таким — он интуитивно чувствовал, когда что-то неизбежно будет происходить, и знал, что нужно дать времени немного сжиться с этим, прежде чем делать шаг.

— Думаю, это не имеет значения, — наконец ответил я, подойдя ближе и присев на корточки у костра. — Мы уже всё выбрали. Всё, что с нами происходит, — это просто временные вещи. Газеты, машины, эти ночи... Всё, что действительно важно, в конце концов уходит. Мы ведь не можем остановить этот процесс.

Роберт снова посмотрел на меня, его взгляд был немного растерянным, будто он искал в моих словах нечто большее. Но я не продолжил. Всё уже было сказано, и в этом молчании, в свете фар, я чувствовал, как что-то тянет меня к нему, и что бы ни происходило дальше, мы оба, возможно, уже знали, что наши пути всё равно когда-нибудь расстанутся.

Он вздохнул, а затем расправил газеты, разворачивая их и вглядываясь в черно-белые страницы. Их содержание не имело для нас значения, но мы оба знали, что в этой тишине, в этом ожидании, каждый жест, каждый взгляд был важен. Мы просто не хотели, чтобы что-то поменялось.

Он разложил газетные полотнища на старом деревянном столе, и я заметил, как его пальцы аккуратно разглаживают каждую складку. Газеты были простыми — чёрно-белые, потертые, с запахом старой типографии и невыразительных новостей, которые, казалось, не могли тронуть нас в этом уединении. Мы сидели здесь, в глубоком лесу, вдали от суеты города, но всё равно ощущали его присутствие — как тень, которая не может уйти.

Я закурил трубку, позволяя облаку дыма затмить мой взгляд. Я не сразу обратил внимание, что Роберт углубился в чтение, но, когда его глаза сосредоточенно скользнули по строкам, я почувствовал, что что-то изменилось. Возможно, он что-то нашёл, что меня в этом месте беспокоило. Возможно, его внимание к этим газетам было важнее, чем просто отголоски старых новостей.

— Ты недостоин жить в этой почтенной лесной глуши, — сказал я, сдержанно улыбаясь. Я хотел, чтобы мои слова прозвучали лёгкими, но в них было что-то другое — усталость или раздражение, что-то, что я давно не мог выразить. — Горожанин несчастный.

Роберт не ответил сразу. Он продолжал внимательно смотреть на бумагу, его лицо почти скрыто в свете тусклой лампы, которая освещала только его силуэт. Это был тот момент, когда между нами, несмотря на всю близость, снова проскользнула тонкая, почти незаметная дистанция. Он поднял глаза, и в его взгляде было нечто большее, чем просто ответ. Это был вызов.

— Лучше послушай, — сказал он, его голос звучал твёрдо, даже неожиданно резко для этого места. — Это не просто о газетах. Это о тебе. И о нас.

Я поднял брови, чуть прищурив глаза. Его слова не было легко принять, но я чувствовал, что они должны были прозвучать. Он наклонился ещё ближе к столу, и его палец провёл по заголовку, как если бы он пытался растерзать эти строки на части.

— Ты думаешь, что мы можем просто уйти от всего? Оставить наши жизни, свои истории, и забыть о том, что мы были частью этого мира? — Он сделал паузу и, не дождавшись ответа, продолжил. — Ты всегда убегал от реальности, думая, что здесь, в лесу, ты найдешь убежище. Но ты не можешь так жить. Это не решение, это только побег.

Его слова пронзили меня, хотя я пытался оставаться спокойным. В этот момент я осознал, что Роберт действительно видел меня как-то иначе. Он не был так зациклен на идее уединения, как я. Для него это место было не убежищем, а всего лишь приютом на время. Он не пытался скрыться от мира — он пытался понять его, несмотря на все его странности и жестокости. Он был прав, хотя я не хотел этого признавать.

Я закурил ещё одну трубку, пытаясь избавиться от горечи, которая начала заполнять грудь. Но его слова не отпускали. Он был прав. Я ушёл сюда не ради покоя, а ради бегства. Я не искал гармонии, а просто хотел избавиться от той суеты, от тех забот, которые всегда казались невыносимыми. Но что оставалось после этого бегства? Роберт не спрашивал меня о прошлом, не пытался осудить. Он просто пытался вернуть меня к жизни.

Он поднялся, в последний раз взглянув на меня, и забрал газеты. Его взгляд был теперь лёгким и спокойным, будто он закончил говорить. Он знал, что я слышал, и, возможно, теперь я должен был что-то сделать с этим. Но на мгновение, когда он повернулся к выходу, я почувствовал, что не хочу ничего менять. Я не готов был к возвращению в мир, из которого я так старался уйти.

Мы начали обниматься, и в этот момент, когда его руки нашли меня, а я ощутил тепло его тела, вдруг Роберт вскочил с земли, словно его что-то настигло. Это было неожиданно, как разрыв тишины, как вспышка, которая лишает всего. Я отступил назад, наблюдая, как его фигура срывается с земли, и он стоит, почти замерев, с широко раскрытыми глазами, будто пытаясь понять, что происходит.

Невидимое до сих пор небо посветлело, как если бы в один миг все тучи рассеялись, и в их местах осталась только какая-то странная яркость. Мы оба застопорились, не понимая, что происходит, но в этот момент я почувствовал, как в воздухе повеяло чем-то новым, неуловимым. Кромки туч засверкали, как металлические лезвия, и весь мир вокруг нас, который ещё секунду назад был поглощённой темнотой, наполнился ярким светом.

— Это что-то... что-то странное, — выдохнул Роберт, его голос почти пропал среди этого вспышки света.

Он не мог понять, что это за явление, и я тоже. Всё происходящее казалось чем-то, что не имеет логического объяснения. Это не было похоже на грозу — не было ни ветра, ни дождя, только странное, почти неземное свечение, которое затмило всё вокруг.

Я подошёл к Роберту, пытаясь прикоснуться к его руке, чтобы вернуть его в реальность, чтобы он снова стал человеком, с которым я мог бы разделить этот момент. Но он был унесён этим явлением, его взгляд был полон чего-то нового и тревожного. В его глазах я увидел не страх, а скорее какую-то настороженность — как если бы он знал, что что-то важное вот-вот произойдёт, и это было неизбежно.

— Мы должны... — начал он, но не закончил фразу, потому что в этот момент свет окутал нас обоих.

Мы оба ощутили, как пространство вокруг нас сжалось, как если бы само время в этот момент на секунду замерло, и мир, в котором мы жили, перестал быть таким, каким мы его знали.

Это была не просто ночь, не просто последний вечер в нашем лагере. Это было что-то большее, что-то необъяснимое. Мы стояли в центре света, окружённые тишиной, и я понял, что всё, что мы делали раньше, всё, что нас связывало, теперь стало неважным. Мы были здесь, но не в этом времени, не в этом месте.

Роберт замер, его лицо отражало свет, но я не мог понять, что он чувствует. Мы оба знали, что после этого ничего не будет прежним.

— Метеор! Это метеор! — возбужденно закричал Роберт, его голос дрожал от неожиданности и восторга.

Он закрутился на месте, не в силах сдержать порыв, и подскочил к машине. В одно движение он включил фары, яркий свет прорезал тьму, отражаясь от мокрой земли и сползая по серебристым стволам деревьев.

Я стоял, все ещё не понимая, что происходит, и смотрел, как он суетливо роется в машине, его руки трясутся от возбуждения. Он был как ребёнок, поглощённый чем-то невероятным, что только что ворвалось в нашу ночную реальность. Мне казалось, что это был лишь какой-то странный мираж, но Роберт был уверен. Я же мог только следовать за ним взглядом, чувствуя, как в груди растёт странное беспокойство. Метеор. Впрочем, возможно, это было что-то большее, чем просто космическое явление.

— Смотри, смотри! — он указал в небо, где в этот момент вспыхнул яркий огонь, пронизывающий черную завесу ночи.

Метеор, быстро двигавшийся по небесному своду, оставлял за собой светящийся след. Но его траектория была странной — не как у обычных метеоров, а словно он двигался с каким-то намерением, с какой-то целью. Его хвост был слишком длинным, а сама вспышка — ярче, чем я ожидал.

Я прищурился, пытаясь рассмотреть этот объект, но свет фар ослеплял. Роберт не обращал внимания на мои сомнения, он продолжал, не скрывая восторга:

— Это не просто метеор! Мы должны его найти! Он слишком близко! Смотри, как он двигается, он упадёт совсем рядом!

Я не знал, что это было, но голос Роберта звучал настолько уверенно, что я не мог отвергнуть его слова. Этот момент казался не из нашего мира — не из того мира, где я привык жить, где мы просто сидели у костра, обсуждая прошлое и забывая о будущем. Это было нечто другое, нечто гораздо более грандиозное, чем все те ночи на озере.

— Нам нужно идти туда! — продолжал Роберт, теперь уже схватив мою руку, не давая мне времени на раздумья. — Это шанс. Мы не можем его упустить!

Я почувствовал, как его тревога стала заражающей. Я не знал, что происходит, но у меня было странное ощущение, что именно в этот момент мы стали частью чего-то большего, не подвластного нашим обычным размышлениям. Мы оставили машину и побежали через лес, мимо озера, сквозь тёмные, влажные кусты, всё ближе и ближе к тому месту, где должен был упасть этот метеор. Мы не осознавали, куда ведёт нас этот путь. Но Роберт, полный решимости, вёл меня за собой, и я последовал.

Мы добежали до озера, и, не теряя времени, вскочили в лодку, которая тихо покачивалась на воде. Я заметил, как свет фар машины отдаляется, поглощаемый тёмной полосой леса, а вокруг нас растёт пустота, будто весь мир исчезает, оставив лишь этот момент. Озеро, как зеркало, отражало ночное небо, но его поверхность была неспокойной — волны от наших быстрых движений разбивали зеркальную гладь, как если бы сама природа не могла оставаться спокойной.

Роберт взял весло и начал отталкиваться от берега, направляя лодку в сторону того места, куда, по его словам, должен был упасть метеор. Я не знал, что двигало им — страх или возбуждение, но его лицо было напряжённым, и я знал, что для него это что-то большее, чем просто случайная встреча с космосом. В его глазах горело что-то — что-то вроде предчувствия, что-то, что невозможно было объяснить словами.

— Ты что-то нашёл в газетах, да? — спросил я, хотя и знал, что ответ уже не имеет значения.

Мы не обсуждали ничего важного в последние несколько часов, но я ощущал, что Роберт скрывает что-то от меня, что-то, что привело нас сюда.

Он молчал, сосредоточенно управляя лодкой, его руки крепко держали весло, а взгляд был устремлён в темные воды, будто там, в глубине, было что-то важное.

— Может быть, — наконец ответил он, его голос не был таким уверенным, как раньше. — Я не знаю, что это было. Но если это... если это правда, если это случилось, мы должны быть там.

Он снова взглянул на меня, и в его глазах была такая решимость, что мне стало не по себе. Этот момент был за гранью обыденности, и я начал осознавать, что Роберт, возможно, чувствует что-то, что я не в силах понять. Мы оба были здесь по каким-то своим причинам, и если бы я знал, как много это изменит, я бы, возможно, в тот момент начал сомневаться.

Лодка двигалась всё дальше, и звуки нашего весла, скользящего по воде, стали единственными звуками, которые мы слышали. Вокруг нас лишь тьма и вода, и этот метеор, который, казалось, медленно приближался. Мы были не просто зрителями этого феномена, мы стали частью чего-то неведомого, что пронизывало нас с головы до ног, заставляя верить в невозможное.

— Ты не боишься? — спросил я, хотя сам почти не слышал своего голоса в этой бездне.

Роберт чуть качнул головой.

— Боюсь, но не могу остановиться. Ты знаешь, что это означает, не так ли? Это что-то важное.

Я посмотрел на его лицо — и, действительно, он верил в это. В его взгляде была та искренность, которая не оставляла места для сомнений. Это было что-то большее, чем просто метеор — это было пророчество, вызов или, возможно, начало чего-то великого. Мы не могли вернуться.

Вдруг едкий пар заполнил лодку, густая дымка, будто сама тьма решила осесть среди нас. Влажный, тяжёлый воздух, словно застывший в минуту, не давая нам дышать. Он размазал очертания носа лодки, всё вокруг стало размытым, и в этот момент я понял, что мы уже не контролируем происходящее. Всё это было не просто явлением — это было что-то живое, неведомое, что поглощало нас, заставляя скользить вперёд, хотя мы и не знали, куда.

Мой взгляд метался по туманным водам, когда я энергично работал веслом, пытаясь хоть как-то ориентироваться. Лодка всё больше уводила нас в неизвестность, и я понимал, что если мы не изменим курс, мы окажемся в самом центре этой туманной тучи, в её самой гуще. Я поставил лодку бортом, затем кормой к направлению потока. Вскинув двигатель, я опустил винт. Вода за кормой сразу закипела, но, хотя мотор теперь толкал нас в обратном направлении, лодка продолжала двигаться вглубь этой завораживающей тучи, как если бы сама сила этого потока притягивала нас, словно мы были частью какого-то необъяснимого механизма.

— Вёсла! Роберт, вёсла! — заорал я, но мой голос унесло в пустоту.

Вода за кормой пенилась, как будто не терпела нашего сопротивления, а пар становился только гуще. В этом мгновении я уже не знал, кто управляет лодкой — мы или сама туча. Руки скользили по веслу, но ничто не могло остановить движение.

Роберт, казалось, был в трансе. Он сидел неподвижно, его лицо было направлено в пустоту, и я не знал, думал ли он вообще о том, что происходит. Я взглянул на него, но его глаза были потеряны в этом вихре, как если бы он стал частью этого странного потока, бессознательно поддаваясь его притяжению.

Лодка уже не покачивалась, как раньше. Она вибрировала — не сильно, но так, что в этой мелкой дрожи чувствовалась неодолимая сила потока. Каждое наше движение отзывалось на поверхности воды эхом, и я понял, что что-то очень мощное, что-то большее, чем просто странный природный феномен, сейчас держит нас в своих объятиях. Мы мчались вглубь этого тумана, пронзая его, как если бы эта туча была живым существом, ползущим по поверхности озера.

Я попытался снова взять контроль, но то, что происходило вокруг, было выше нас. Мы были всего лишь двумя точками в этом бескрайнем космосе, и эта туча была каким-то связующим звеном, которое могло нести нас куда угодно. Я посмотрел на Роберта, но он так и не двинулся. Его молчание теперь было не просто присутствием рядом — оно стало частью этой обстановки, безмолвным свидетельством того, что мы не можем вернуться назад.

В плену у Азии Виейры

Вода продолжала кипеть за кормой, и я вдруг осознал, что не важно, что мы делаем, не важно, куда направляемся. Мы были не просто в лодке, не просто на озере. Мы были в центре этого явления, и, похоже, оно привело нас сюда не случайно.

Порыв ветра заставил нас наклониться, и я почувствовал, как лодка, не останавливаясь, движется всё дальше в этот туман. Вокруг нас была не просто темнота — это была пустота, которая глотала всё. Всё, что было до этого, всё, что казалось важным, вдруг исчезло, растворилось в этом мире, где только мы, лодка и эта странная сила, что тянула нас всё дальше.

— Роберт, что происходит?! Ответь мне! — снова закричал я.

Но его лицо оставалось неподвижным, и только напряжённое дыхание в ночной тишине подтверждало, что он всё ещё здесь. Я почувствовал, как скамья подо мной словно вырывается из земли, а затем удар холодной волны швырнул меня в сторону. Мгновение — и всё вокруг стало взрывом воды. Вода охватила меня, и я, теряя всякую ориентацию, поплыл, бессознательно стараясь удержаться на поверхности. Паника накатывала с каждым мгновением, но силы уходили, и я чувствовал, как слабею. Сердце билось в груди с такой силой, что казалось, оно вот-вот вырвется наружу. Я пытался дышать, но густая, холодная вода заполняла лёгкие.

Где-то в темноте, среди грохота волн и шума, я потерял из виду Роберта. Его крик, его слова, возможно, исчезли в шуме воды, а может, их никогда и не было. Я не знал. Всё, что я знал — это боль, холод и давление воды, которая с каждым мгновением всё больше втягивала меня в себя.

Я летел по черной, круто спадающей дуге, в объятиях воды, которая будто хотела забрать меня с собой в своё бесконечное царство. Со всех сторон потоки воды врывались в клокочущую воронку, её жестокий центр всё ближе и ближе. Вокруг мелькали лишь тени и свет, искры — всё это было каким-то искажённым, лишённым смысла. Меня засасывало, всё тело, от макушки до пят, было поглощено силой воды. Я чувствовал, как она тянет меня всё глубже и глубже, поглощая мой страх, мою борьбу.

Задыхаясь, я с трудом пытался подняться на поверхность, но силы меня покидали. Темнота вокруг сгущалась, накрывая меня с головой. Я почувствовал, как уходит земля из-под ног, как меня тянет, как если бы меня втягивала сама вселенная. В груди жгло, и даже воздух становился невыносимо тяжёлым. Я пытался позвать его — Роберта, но голос не выходил. Я терял контроль, терял саму способность мыслить. Внезапно перед глазами вспыхнули пульсирующие красные огни, как мигающие маяки в туманной туче. Я хотел крикнуть, но не мог. Эти огни были последним, что я успел увидеть, прежде чем потерял сознание.

Я пришел в себя от рвоты, и всё вокруг было смутно. Я ощущал, как изо рта вырывается вода, тяжёлая и холодная, которая, кажется, не заканчивается, будто сама жизнь вытекает из меня. Я лежал животом на чём-то тугом и эластичном, вспоминая, как недавно всё казалось нормальным. Воды больше не было в лёгких, но они не давали мне покоя, вырываясь наружу снова и снова. Я выплёвывал и выхаркивал её, пока, наконец, не почувствовал облегчение. Но состояние было невыносимо странным, и я всё ещё не понимал, что произошло. Где я? Почему я не могу вспомнить?

Я лежал долго, возможно, минуты, а может, и часы, в попытке собрать себя. Но потом что-то плоское, скользкое, похожее на шершавую ткань, ударяло меня в бок. Это движение было тихим и настойчивым, оно повторялось снова и снова, похоже на трепетание живого существа. Сначала я не знал, что думать. Силы покидали меня, и я был на грани снова потерять сознание. Однако чувство было настолько реальным и странным, что не могло быть плодом воображения. Я почувствовал, как холод пробирает меня, и вдруг — мгновенное осознание. Я не один.

Мозг застрял в этой мысли, и всё вокруг мгновенно изменилось. Это была не просто болезнь или ужасный сон. Это было что-то живое, настоящее. Я стиснул зубы и собрал последние силы. Приподнявшись на руках, я ощутил под собой упругую поверхность, как если бы я лежал на чём-то мягком и одновременно живом. Это ощущение было знакомым и чуждым одновременно. Я сел, не сразу понимая, что делаю. Ноги были ватными, а голова плыла, но я смотрел в темноту, пытаясь разглядеть хотя бы что-то.

Небо. Вода. Далеко. Это всё было на грани моего понимания. Я пытался понять, что именно происходит, но всё казалось как в тумане. Я огляделся. Подо мной было нечто, что точно не могло быть землёй. Плавник? Или это была часть большого существа? Потрясённый, я с трудом встал, прислушиваясь к этому неестественному шуму, эхом отражавшемуся от поверхности.

— Что это? — спросил я вслух, но мой голос казался чужим, слабым и глухим, будто он не принадлежал мне.

Предмет, лежавший неподалеку, оказался Робертом. Его тело было неподвижно, но, несмотря на это, его кожа сверкала, будто источая собственный свет. Она отражала тусклый свет, пробивающийся сквозь туман, создавая ощущение, что он был не просто человеком, а чем-то вневременным, словно ангел, потерявший свой путь. Мгновение я стоял, не в силах понять, что происходит, а затем с огромным усилием я привстал, чувствуя, как мои мышцы отказываются слушаться, и на коленях подполз к нему.

Я потряс его за плечо, сначала раз, потом ещё раз. Его тело было холодным и странным, словно оно давно уже не было живым, но потом вдруг его веки дрогнули. Роберт очнулся. Слабый, неясный взгляд встретил меня, и я почувствовал, как нечто холодное и беспокойное охватывает меня изнутри.

Его глаза не светились, как прежде, и в этом мрак, который они излучали, было что-то пугающее. Они казались темными пятнами на его лице, неподвижными, как если бы он не был здесь, а был где-то далеко, за пределами этой реальности.

— Роберт... — с трудом выдохнул я, пытаясь встать, поддерживая его. Но он не ответил.

В панике я осознал, что времени мало. Без раздумий я начал делать ему искусственное дыхание. Мои губы едва касались его губ, но этот жест был не столько попыткой спасти его, сколько интуитивной попыткой вернуть его к жизни. Почти поцелуй, но не поцелуй. Это было нечто большее, попытка оживить не только тело, но и душу, вернуть его из того мира, куда он, похоже, провалился.

Я продолжал, не обращая внимания на холод и усталость, чувствуя, как что-то глубокое и значительное соединяет нас в этом моменте. Это было больше, чем просто спасение. Это было нечто, что мы оба, возможно, искали — возможно, весь этот опыт, вся эта ночь, всё, что привело нас сюда, привело нас к этому единственному действию.

Его дыхание начало медленно восстанавливаться, и я почувствовал, как его тело немного расслабляется. Это было облегчение, но одновременно и напряжение, как если бы всё, что происходило с нами, находилось в этой тонкой грани между жизнью и смертью, между тем, что могло бы быть, и тем, что так и не стало.

— Роберт, всё будет хорошо, — сказал я, хотя сам не был уверен в этих словах.

Но что-то в этом тумане, в этом жесте заставляло меня верить, что я прав.

— Что это... Антон? Где мы?.. — заговорил он наконец хрипло, пока я продолжал растирать его, пытаясь вернуть ему хоть какое-то ощущение жизни.

Его голос звучал низко и глухо, как будто он только что вырвался из глубокой туманной пустоты, и мне было тяжело понять, что он осознаёт и что — нет. Я замер на мгновение, прислушиваясь к его словам, но ответа не нашёл. Только пустой, бессмысленный шорох воды, который казался оглушающим в этой безмолвной ночи.

— Мы в безопасности, — сказал я, хотя сам не знал, правда ли это.

Голос звучал твердо, но внутри всё клокотало. В моей голове крутилось слишком много вопросов, и все они требовали немедленных ответов. Что с ним? Почему его лицо всё ещё бледное, а дыхание настолько слабое? Я снова вытер его лоб, ощущая, как дрожат его мышцы, как холод заполняет пространство вокруг нас.

Роберт, казалось, пытался собраться с силами. Его глаза, изначально полные паники, начали медленно фокусироваться. Я видел, как его сознание постепенно возвращается, но оно как будто сопротивлялось, не желая выходить из того мира, куда его занесло. Он слабо пошевелил рукой, но быстро вернулся в исходное положение, вытянув её вдоль тела.

— Мы... где-то... не здесь... — Его слова всё ещё звучали разрозненно, и я понял, что он не мог в полной мере понять, что произошло, и где мы находимся.

Я бросил взгляд на окрестности. Небо над нами было затянуто серыми облаками, светло-синий горизонт только начинал тускло мерцать в предутреннем свете. Вдали виднелся старый, покосившийся причал, и за ним, тускло сверкающая в темноте, скрытая почти полной тенью, стояла наша лодка. Это был момент, когда всё вокруг начинало обретать очертания, но вопросы множились, а ответы так и не приходили.

— Ты в порядке? — спросил я, и почувствовал, как голос снова дрогнул от беспокойства.

Он медленно повернул голову ко мне, его глаза пытались сфокусироваться. Тишина между нами была тяжёлой. И, хотя я пытался держаться, чувствовал, как его взгляд меня пронизывает. Я не мог скрыть страха, который поселился во мне.

— Я... не знаю, Антон, — прошептал он, — я ничего не помню... как я сюда попал?

Я замолчал, не зная, как ответить. Мы оба знали, что ответов у нас нет. Всё, что мы могли сделать, это попытаться выжить и найти смысл в том, что случилось, и в том, что, возможно, ещё будет.

Я снова взял его за плечо, помогая ему сесть. В его глазах я увидел не только беспокойство, но и отчаяние — отчаяние от того, что он не знал, что делать, как быть. В этом взгляде было всё — и страсть, и беспомощность, и немая просьба о помощи.

— Не переживай, — сказал я с попыткой уверенности. — Мы выберемся отсюда. Я тебя не оставлю.

Роберт посмотрел на меня, но я не знал, верит ли он в эти слова. Всё в этом мире, кажется, теряло своё значение. Время и пространство не имели смысла, и только мы, двое среди бескрайних теней, пытались понять, что делать дальше.

— Пошли, — сказал вдруг Роберт, и его голос был тихим, но уверенным.

Он отлепил мокрую рубашку от груди, и её ткань, хрустя, упала на землю. Он несколько раз провел пальцами по светящимся бедрам, как будто пытаясь осознать, что происходит, и буркнул:

— Что это может быть?

Я замер на мгновение, почувствовав, как холод пробирает меня насквозь. Всё было странным, чужим, и, несмотря на очевидную опасность, Роберт выглядел спокойным, почти безразличным. Его движения были уверены, и в этом было что-то зловещее, как если бы он был здесь не первый раз, как будто это место было для него знакомо.

Я тронулся с места, шагнув в пустую тьму перед собой, не зная точно, куда иду, но не имея выбора. Мы почти на ощупь двигались в глубокой темноте, которую чуть-чуть освещал блеск наших тел, которые, казалось, начали светиться сами по себе, как если бы этот мир, в который мы попали, был сделан из чего-то абсолютно другого. В воздухе витал странный запах, влажный и пряный, который не был похож на ничего, что я когда-либо чувствовал.

Роберт шел впереди, уверенно, как человек, который давно привык к тому, что здесь творится. Иногда его силуэт почти исчезал в темноте, но я всегда успевал догнать его, следуя за этим тусклым светом его кожи, который становился единственным ориентиром. Мы двигались в неизвестность, и этот путь казался бесконечным.

— Ты уверен, что знаешь, куда идешь? — спросил я, почти шепотом. Мой голос звучал глухо, как если бы всё вокруг поглощало его.

Роберт не сразу ответил. Он остановился, повернувшись ко мне. В его глазах было нечто странное, неуловимое. Он слегка улыбнулся, но эта улыбка не приносила облегчения.

— Ничего не знаю, — ответил он, и в его голосе было что-то пугающее. — Но если мы здесь, значит, нам нужно двигаться.

Я почувствовал, как его слова проникают в меня. Он был прав. Мы не могли просто остаться, не могли просто вернуться. Этот мир был не таким, каким он должен был быть, и его правила были чужды нам. Но мы были здесь, и нам нужно было двигаться дальше.

Мы снова пошли, и я чувствовал, как что-то под ногами изменяется, как земля становится всё более вязкой, как если бы она сопротивлялась нашему движению. Всё вокруг стало тихим, но этот спокойный, словно замерзший, мир давил на нас своей неестественностью.

— Ты ведь тоже это чувствуешь, правда? — спросил я, пытаясь угадать в его лице хоть какую-то реакцию.

Роберт молчал, но я знал, что он чувствует. Его лицо было каменным, но его глаза, хотя и не выражали страха, начинали сужаться, как если бы он искал выход, хоть какой-то след, хоть один признак того, что мы не заблудились навсегда.

И тут вдруг он достал складной нож, его движения были быстрыми, почти механическими. Я не успел даже отреагировать, как лезвие уже прижалось к его коже. Он надавил, и нож ушел почти по рукоятку. Я замер, ощущая, как кровь начинает застывать в жилах, следя за тем, как он с трудом вытащил лезвие, оставляя за собой длинную, красную полоску. В его глазах не было боли — только пустота. В этом было нечто пугающее.

Он снова, в приступе бессмысленного гнева, несколько раз ткнул ножом в свою руку, но никакой реакции. Никакой крови, никакой боли. Словно его тело было не из плоти и крови, а из какого-то холодного материала — гипса или камня. Я почувствовал, как меня охватывает странное беспокойство, а затем и злость. Я шагнул к нему, хватая его за запястье, пытаясь оттянуть нож.

— Оставь, — бросил я, почти не думая, сердито. — Это нелепо.

Роберт повернулся ко мне. Его лицо оставалось непрочитанным, его глаза не выражали эмоций, словно он был в другом мире. Он ничего не сказал, только тихо, без усилий спрятал нож обратно в карман и с деланным спокойствием продолжил идти дальше, как если бы ничего не произошло.

— Хорошо, хорошо, — его голос был ровным, почти усталым. Он не проявлял ни извинений, ни благодарности. Просто продолжал двигаться, и я шёл следом.

Мы молчали, и это молчание тянулось между нами, как невидимая паутина, пропитанная отчаянием и недосказанностью. Я не знал, что заставляет Роберта делать такие вещи, что толкает его на эти бессмысленные попытки самоповреждения. Но мне было тяжело смотреть на это. Это было больше, чем просто странное поведение. Это было что-то, что исходило из глубины его души, что-то, с чем он, похоже, был вынужден бороться. Но я не мог понять, что именно.

Мы продолжили идти по темному лесу, на этот раз в тишине. Наши шаги эхом отдавались в ночной пустоте, но теперь мне казалось, что мы оба находимся где-то в подвешенном состоянии — между реальностью и чем-то иррациональным, и, может быть, Роберт уже давно потерял себя в этом лабиринте.

— Ты знаешь, где мы? — тихо сказал Роберт, его голос был почти шепотом, как будто он боялся нарушить тишину, которая нас окружала.

— Догадываюсь... — ответил я, не совсем уверенный в своих словах, но не мог придумать ничего другого.

Он остановился, и я почувствовал, как его взгляд пронизывает меня, словно хочет найти что-то, что я сам ещё не осознал. Я не ответил, зная, что, возможно, сам не понимал всей картины. Вокруг была тьма, а воздух казался густым, полным странных вибраций, будто всё в этом мире не имело значения, но всё равно продолжало существовать.

— Внутри... метеора... — его слова звучали, как ужасный секрет, тихий и ужасно реальный, как исповедь. Он не повернулся ко мне, но я почувствовал его страх, ощущал его напряжение в каждом его слове.

— Это не метеор... — я сказал, но слова звучали нелепо в этой темноте, в этом чуждом месте, где всё казалось перевёрнутым. Я сам не был уверен, что говорю.

— Нет, — он тихо вздохнул. — Это какой-то...

Он не закончил. Всё, что он сказал, растворилось в ночной тишине, и меня охватило странное чувство, как будто я сам стал частью этой бескрайней, запутанной пустоты. Мы оба стояли в этой темноте, не зная, где находимся, но чувствуя, что как-то не можем выбраться.

Я молчал. Эта сумасшедшая мысль овладела мной, как только я открыл глаза. Мы были где-то, где не существовало времени, не было привычных ориентиров. Где небо было не небом, а невообразимым туманом, где земля была не землёй, а чем-то, что скользило и менялось под ногами, как вода, не имеющая формы. И хотя я не знал, что это было, в какой-то момент я понял, что не смогу выбраться.

Я попытался найти слова, но они застряли в горле, будто не имели смысла. Мы были внутри этого... объекта, этой аномалии, не важно, метеора ли это или чего-то ещё. И если Роберт не смог найти слов, то мне было понятно одно: мы были далеко от того мира, который мы знали. Внутри чего-то, чего не могли понять.

Вдруг Роберт снова заговорил, но его голос был далёким, как будто он говорил не с нами, а с кем-то, кто был скрыт в этой пустоте.

— Ты понимаешь? — он спросил. — Мы не просто здесь. Мы внутри чего-то. Всё это... и я, и ты, и этот лес. Всё это... не наше.

Я закрыл глаза, стараясь избавиться от этой мысли, но она преследовала меня. И тут вдруг Роберт кончиками пальцев дотронулся до мерцающей груди, моей груди, и я почувствовал, как холод проникает сквозь ткань. Его прикосновение было лёгким, почти невесомым, как если бы он боялся, что может разрушить что-то хрупкое. Он шепнул, едва касаясь меня:

— Холодная.

Я не ответил. Вместо слов я ощутил, как эта холодность пронзила меня, как будто я действительно стал частью этого места, этого странного мира. Всё, что происходило, казалось неестественным, лишённым нормальных границ. Невозможно было сказать, где заканчивалась я и начинался этот новый, чуждый мир.

Роберт отдёрнул руку, но его взгляд остался на мне, и я чувствовал, как в нём растёт какое-то странное беспокойство. Мы снова задержались, словно ждём чего-то, не зная чего. Эта тишина в нашем молчании становилась плотной, как воздух, и я ощущал, как она давит, как если бы мы были не в лесу или на земле, а где-то, где всё лишено смысла.

— Это не то место, — сказал он, его голос теперь был мягким, но в нём проскальзывала тревога. — Здесь что-то не так, и ты это знаешь.

Я снова молчал, потому что не знал, что ответить. Он был прав, конечно. Я тоже чувствовал это, но не знал, как объяснить. Мы оба были на грани чего-то, и это что-то было гораздо больше, чем просто странные ощущения или странное место. Это было нечто, что поглощало нас, не давая выхода.

Я посмотрел на Роберта, его лицо было бледным в этом свете, и я почувствовал, как что-то начинает гнездиться в груди. Этот страх, эта потерянность, как будто мы оба забыли, как дышать в этом новом мире.

Мы не двинулись с места. Тёмные ветви деревьев шевелились на фоне тусклого мерцания, а воздух становился всё более густым и насыщенным. Кажется, мы стали частью этой ночи, частью этой загадочной силы, которая не отпускала нас, не позволяя уйти.

Роберт снова дотронулся до моей груди, на этот раз, чтобы почувствовать, если не тепло, то хотя бы какое-то движение жизни. Но его пальцы скользнули по мне, и всё, что я мог почувствовать, — это холод.

— Я думаю... мы в плену, — выдохнул Роберт прямо мне в ухо, его голос был напряжённым, почти вкрадчивым.

Я быстро ответил, не желая, чтобы его слова нашли в моей голове хоть малейший отклик:

— Чепуха, — шепотом, чтобы не нарушить тишину, но уже сам заметил, как что-то в словах Роберта начинает колыхаться внутри.

— Я тебе говорю, — продолжил он, его дыхание горячо касалось моей кожи, и я почувствовал, как оно дрожит, как если бы его слова начинали становиться более реальными, чем всё, что происходило вокруг нас.

— Откуда ты знаешь? — спросил я, хоть в глубине души уже ощущал, что что-то не так.

Как будто в этих словах скрывался какой-то ответ, которого я не мог найти. Роберт молчал на мгновение, и я, наконец, понял, что его тишина была не пустой. Он не просто переживал, не просто задавал вопросы. Он действительно что-то чувствовал.

— Подумай, — его голос был низким, будто он говорил с кем-то, кто не мог понять очевидного. — Мы ведь можем дышать.

Эти слова поразили меня. Я вдруг почувствовал, как всё внутри замирает. Роберт был прав. Мы действительно могли дышать. Точно. Это было странно, невероятно странно. Но воздух вокруг нас был настолько тяжёлым, будто не было жизни. Как будто мы были в каком-то вакууме, но при этом всё равно могли продолжать дышать. Мы не ощущали голода, не чувствовали жажды, не было ни ветра, ни шума. Всё было... неподвижно.

Люби не Азию, но Роберта!

Я огляделся вокруг, но тьма скрывала всё. Никаких звуков, никаких явных признаков того, что мы могли бы выбраться отсюда.

— Но если это плен... — начал я, не веря до конца в свои слова, — то кто нас держит?

Роберт не ответил сразу. Его взгляд был глубоким, и он, похоже, сам пытался осознать то, что сказал. Но вместо ответа он просто сжал моё плечо.

— Мы не можем быть здесь по своей воле, — сказал он наконец, почти не слышно. — И если кто-то нас держит, это значит, что всё не просто так. Мы должны понять, кто или что это.

Его слова проникали в меня, словно нож в мягкое мясо. Мы были в плену, но не в привычном смысле этого слова. Это был другой плен — не физический, а какой-то иной, который заполнял нас изнутри. Мы не могли выйти, не могли избавиться от этой тяжести. И я понял, что Роберт был прав: нам не осталось ничего, кроме того, чтобы разобраться, что происходит.

В воздухе снова повисла тишина.

— Пошли! — нарочито громко сказал я, пытаясь разорвать эту пугающую тишину, заставить себя действовать.

Мои слова отголоском прокатились по пустоте, словно не встретив отклика.

Роберт не шевельнулся, его взгляд всё ещё был прикован к чему-то в темноте, как будто он ожидал, что что-то должно произойти, что что-то объяснит все эти странные чувства, что мы переживали.

— Это не сон, правда? — спросил он, и я почувствовал, как его голос дрогнул, почти не расслышался, растворился в тени.

Он не двигался с места, его тело оставалось застывшим, как скала, но в его словах была неопределённость, тревога, которую невозможно было игнорировать.

Я покачал головой, как будто это могло принести хоть какую-то ясность. Моя рука невольно сжалась в кулак, и я попытался вновь собрать мысли в кучу. Мы всё ещё стояли в этом странном, темном мире, не зная, что делать и куда идти.

— Общих снов не бывает, — ответил я, пытаясь быть уверенным, но не чувствуя этого внутри.

Я знал, что всё это реально. Это не могло быть сном. Но Роберт продолжал сомневаться, как будто он всё ещё искал в этом смысл.

— Пошли! — повторил я, снова пытаясь заставить его двинуться. Мои слова теперь прозвучали как приказ, как попытка заставить нас выйти из этой неподвижности. Но даже в этих словах я не чувствовал решительности.

Роберт наконец поднялся. Его движения были медленными, почти отстранёнными, как будто каждое его действие отрывалось от реальности. Он выглядел усталым, словно не знал, куда идти. Мы оба не знали.

Я шагнул вперёд, осторожно, боясь, что земля под ногами снова изменит свою форму, что мы можем снова оказаться в каком-то другом месте. Я оглянулся, но в темноте не было ничего, что могло бы нам подсказать правильное направление. И всё равно я продолжал идти, несмотря на ощущение, что мы теряемся, что теряем каждый шаг.

Роберт шел за мной, и хотя он не говорил ничего, я знал, что он всё так же не может понять, где мы. Не может понять, что происходит. Мы оба просто шли, шаг за шагом, в этом странном, зловещем мире, который не хотел отпускать нас.

— Антон, это бессмысленно. Вернемся, — сказал Роберт, его голос был усталым, и в нём ощущалась растущая тревога.

Он остановился и посмотрел на меня, его глаза блеснули в тусклом свете, как если бы он искал в моём взгляде понимания.

Я отнёс взгляд в сторону, чувствуя, как что-то тяжёлое обвивает меня, словно я не могу двигаться, не могу уйти. Но я не мог просто сдаться.

— Куда? — спросил я, зная, что слова эти звучат пусто, как если бы мы оба искали выход из лабиринта, который не имел стен, не имел начала и конца.

Роберт, не двигаясь с места, повернулся ко мне.

— Туда, откуда пришли. Там... озеро, — его голос прозвучал тихо, но в этих словах было что-то, что заставило меня почувствовать, что он прав.

Возможно, единственное, что оставалось, — это вернуться туда, откуда всё началось.

Я стоял, не решаясь сделать шаг, но вдруг понял. Мы не могли двигаться вперёд, потому что не знали, куда идти. В этой пустоте не было ориентира, не было точек, к которым можно было бы стремиться. Озеро... да, оно было знакомым. Оно было тем местом, которое мы могли бы назвать началом, хотя и не понимали, почему.

— Ты голоден? — спросил я, чтобы хоть как-то избавиться от этой тяжелой тишины, хотя понимал, что сейчас это было неважно.

Роберт, опустив голову, сжал губы и сказал:

— Я сгораю от жажды, я едва могу говорить. С меня хватит. Вернемся.

Эти слова звучали, как окончательное признание. Я видел, как он дрожит, как его тело не может больше вынести этой тяжести. Он был прав — в этом мире, где воздух будто бы не давал дышать, где всё казалось нереальным, мы оба были на грани. И если это был конец, если это было невыносимо, то нам оставалось только вернуться туда, откуда мы пришли.

Я шагнул к нему. Всё было затянуто этим странным молчанием, которое мы никак не могли разорвать. И, несмотря на все сомнения, мы пошли. Шаг за шагом, медленно возвращаясь в то место, которое хотя бы казалось нам знакомым, хотя бы там была вода, озеро, которое когда-то даровало нам утешение.

Его лицо исказилось, и в его глазах появилось что-то дикое. Он закричал, голос тронулся от напряжения:

— Перестань меня поучать! Знаю, знаю, мы должны вести себя разумно, я должен быть рассудительным и осторожным...

Я почувствовал, как что-то холодное пронзает меня. Эти слова вырвались с яростью, которую я не ожидал от Роберта, но они не заставили меня отступить. Я вздохнул и попытался говорить спокойно, несмотря на бурю, которая уже начинала подниматься в груди.

— Не трать силы на крик, — перебил я его, стараясь звучать увереннее, чем я чувствовал. — Пока нам не из-за чего отчаиваться; с нами не произошло ничего плохого и...

Он не слушал меня, его слова рвались наружу, и я понял, что его раздражение не имело границ. Его взгляд становился всё более отчаянным.

— Конечно. Да, знаю, ОНА заботится о нас. Прошу тебя, дай ЕЙ понять, что без воды и пищи мы не можем жить. Мы здесь будем подыхать, а ОНА нам посветит.

Роберт вырвал эти слова с такой силой, что я почувствовал, как его отчаяние касается меня, как огонь, который нельзя потушить. Но я не мог позволить себе сломаться. Я не мог позволить, чтобы мы сдались так легко.

— Роберт! — произнес я, пытаясь вернуть ему остатки здравого смысла, хотя и сам не был уверен, что это возможно.

В его глазах мелькнуло что-то, что напомнило мне, что за этим криком стояла не только ярость, но и страх. Он был в ловушке, точно так же, как и я. Мы оба, в этой странной тьме, окруженные чем-то непонятным, боялись одного — что нам не дадут возможность вернуться. И страх этот был сильнее, чем всё, что мы могли бы испытать.

Я подавил гнев, но не знал, как уговорить его успокоиться. Мы оба были на пределе, и любой неверный шаг мог привести нас к краю. Силы иссякали, а веры не было почти никакой. Всё казалось зыбким и странным, будто мы стояли на грани чего-то, что не могли понять.

— Мы не подыхаем, — сказал я твердо, хотя и сам не знал, насколько прав был в этом утверждении. — Мы просто... ждем. Нужно верить, Роберт. Мы здесь не навсегда.

Роберт вдруг смолк. Он перестал кричать, как будто слова застряли у него в горле, и на лице появилось нечто похожее на решимость, но и на боль. Он закусил дрожащие губы, как бы пытаясь сдержать всё, что бушевало внутри, и, не оглянувшись, пошел. Его шаги были быстрыми, неуклонными, и, казалось, он не замечал меня, иду ли я за ним или нет.

Я застыл на месте, растерянно наблюдая за его спиной. Странная пустота заполнила пространство между нами, как пропасть, в которой нам обоим не хватало слов, чтобы её преодолеть. Я пытался понять, что творится в его голове, почему он так резко изменился. Он, который всегда был тем, кто останавливался, чтобы разобраться, а теперь... он словно убежал от всего, что связывало нас, не оставив места для объяснений.

Я сделал шаг, затем еще один. Не знал, что именно заставляет меня двигаться. Желание поддержать его? Страх остаться одному в этой пустоте? Или просто не хотелось, чтобы он исчез, не объяснив мне, что произошло? Но Роберт шел без остановки, его фигура становилась всё более размытым пятном в темноте, его тело двигалось с какой-то странной, внутренней скоростью.

— Роберт, подожди! — сказал я, не решаясь подойти слишком близко.

Голос мой прозвучал слабее, чем я хотел, но всё-таки он достиг его ушей. Он не остановился, но я заметил, как его плечи слегка напряглись, как он сжал кулаки. Он продолжал идти, но теперь его шаги стали немного тверже, как будто он сам с собой боролся.

Я ускорил шаг, не решая отставать, и вдруг почувствовал, что если я не сделаю этого сейчас, всё станет ещё хуже. Мы не могли оставаться вдвоем в этом молчании. Мы должны были что-то решить, иначе нас поглотит то, что окружало нас.

Я не мог больше держать себя в руках. Ощутив, как тянет к нему, как будто что-то невидимое связывает нас, я обнял Роберта, прижимая его к себе. В мгновение ока его тело стало моим, и я поцеловал его, надеясь, что этот жест, эта связь помогут нам найти выход из этой странной, безумной ситуации. Но как только мои губы коснулись его, что-то в его глазах изменилось. Он дернулся, и в его теле промелькнула какая-то дикая сила.

— Стой! — крикнул я, чувствуя, как мои слова уходят в пустоту. — Роберт! Роберт!

Я не мог понять, что происходит. Почему он так реагирует? Почему он не хочет меня слушать? Я кинулся к нему, но прежде чем я успел сделать хотя бы шаг, он вырвался с такой силой, что я потерял равновесие. Мои ноги не удержали веса, и я упал на землю.

Он не остановился, не оглянулся, его шаги отдалялись, его фигура терялась в темноте, как призрак. Я лежал, чувствуя, как холодный ветер охватывает меня, как он уходит, оставляя меня одного. Моё сердце билось быстро, будто оно пыталось вырваться наружу. Я не мог понять, что происходит с Робертом. Почему он не хочет остаться? Почему не отвечает на мои слова?

Я поднялся на ноги, чувствуя, как пульс учащается от страха и гнева. Почему он не мог просто остановиться, когда я просил? Почему эта тупая гордость не могла дать ему возможность хотя бы немного слушать?

— Роберт! — снова крикнул я, но его ответом была лишь тишина, уносящая его фигуру всё дальше.

Я стоял в темноте, как в горячке, и огни роились перед глазами. Мелькали странные, неясные силуэты, и каждый из них был словно частью этого безумного мира, в котором я оказался. Мои зубы были стиснуты до боли, и изо всех сил я пытался сдержать себя, повторяя беззвучно: «Спокойно... спокойно...». Но всё вокруг казалось слишком живым, слишком ярким, и я не мог избавиться от ощущения, что мир вокруг меня вот-вот рухнет.

Жажда. Жажда по Роберту, по глазам Роберта, губам Роберта, чреслам Роберта — страсть по его телу сжигала меня изнутри. Я не мог даже облизать свои губы, они были сухими, как песок, и целоваться с ними было невозможно.

Всё моё тело ощущалось как пустая оболочка, которую внутри сжигает невыносимое желание. Я не мог понять, что с ним происходит. Почему он ушел так, не оглянувшись, не говоря ни слова? Почему эта невидимая стена выросла между нами, не давая мне ни шагнуть к нему, ни сделать хоть что-то, чтобы снова оказаться рядом?

Я сделал шаг, затем ещё один, но земля под ногами стала мягкой, как в песочнице, и я потерял равновесие, упав на колени. Не в силах больше сдерживаться, я почувствовал, как слёзы невольно собираются в уголках глаз, но я не позволял себе их отпустить. Я не мог позволить себе быть слабым сейчас, не мог позволить себе быть так уязвимым.

Мне нужно было найти его. Я снова встал и побежал, не зная, куда и зачем, но подгоняемый внутренним голосом, который шептал мне, что я не могу оставить его, что я не могу просто так отступить. Этот поток, эта жажда были сильнее меня, они гнали меня вперёд. Я слышал в голове его голос, как если бы он был рядом, и это заставляло меня ускоряться, даже когда силы убывали.

— Он не мог уйти навсегда, — думал я, и это было единственное, что поддерживало меня.

Вдруг в глубине тьмы появилось нечто едва различимое. Сердце забилось чаще, я вскочил, не осознавая своих движений. Светящаяся, удлиненная фигура шла ко мне, её сияние прорывалось сквозь густой мрак, словно пробивая невидимую стену между мной и этим безмолвным ужасом вокруг.

Я замер, напряжённый, словно натянутая струна. Но, когда фигура подошла ближе, я понял: это был Роберт. Он светился, как ангел, неестественно и прекрасно, но его лицо оставалось спокойным, почти отрешённым. Он остановился в шаге от меня, его взгляд блуждал, словно он только что вернулся из какого-то странного мира, куда я не имел доступа.

— Роберт? — прошептал я, голос сорвался, но он ничего не ответил.

Он осмотрелся вокруг, взгляд его скользил по окружающему пространству, как будто он искал что-то. Я смотрел на него, чувствуя, как внутри всё горит. Этот свет, эта нереальность... но я знал, что это он, это был мой Роберт.

И тогда я понял. Понял, что он хотел сказать своим молчанием. Этот осмотр, это отсутствие слов — он всё ещё был со мной. Неважно, каким он стал, что с нами произошло. Он вернулся. И я больше не чувствовал себя одиноким в этом странном месте.

Я протянул руку, касаясь его плеча, почувствовал тепло, хотя ожидал холода. Свет от его кожи осветил мои пальцы, и я увидел, как он снова смотрит на меня. Его взгляд наполнился чем-то знакомым, живым, тем, что было между нами всегда.

— Ты вернулся, — тихо сказал я.

Роберт слегка кивнул и вдруг заговорил, его голос звучал мягко, но уверенно:

— Мы не одни.

Я опустился перед ним на колено, словно весь этот миг требовал поклонения. Свет от его тела мягко струился вниз, делая его ещё более неестественным, но в то же время родным. Я не мог отвести глаз. Я был Ромео, отчаянный и полный любви, а он — моя Джульетта, недостижимая и прекрасная, даже в этом странном, почти фантастическом обличье.

— Роберт, — выдохнул я, глядя на него снизу вверх.

Он наклонился, его светящееся лицо приближалось ко мне. На миг мне показалось, что я слышу, как биение его сердца эхом разносится вокруг. Это был звук, пробивающий всё — тишину, тьму и мои сомнения.

— Антон, — тихо сказал он, его голос был наполнен чем-то неуловимо чужим, но всё ещё своим. — Ты не должен...

Он не договорил. Его слова застопорились, будто застряли где-то на полпути. Я почувствовал, как его пальцы легко коснулись моего лица, и этот жест пронзил меня до глубины души. Роберт был рядом, он был здесь, и это всё, что имело значение.

— Что я не должен? — спросил я, чувствуя, как в груди разрастается тяжесть, которой я не мог дать имени.

— Не должен сдаваться, — наконец выдохнул он, и в его глазах вспыхнуло что-то, похожее на боль. — Мы ещё живы.

Я поднялся на ноги, чувствуя, как во мне загорается новая искра. Если он был Джульеттой, то это не означало трагедии. Это было что-то другое. Это была надежда.

Роберт шел молча, его светящееся тело выделялось на фоне густой темноты. Он направился к чему-то впереди, где поблескивало странное стеклянное изваяние. Когда я разглядел его, холод пронзил меня до костей. Это была не просто кукла — это была она. Азия. Молодая, живая, как в тот день, когда мы встретились.

— Роберт! — окликнул я его, поспешив догнать. — Подожди!

Я схватил его за руку и, запинаясь, объяснил, что это за фигура. В нескольких словах я рассказал ему, как увидел в этой стеклянистой кукле отражение моей жены, как будто время повернуло вспять и вернуло её такой, какой я запомнил её в первую нашу встречу. Роберт внимательно слушал, его глаза мерцали странным светом, но в них была буря, которая вырывалась наружу.

Не говоря ни слова, он размахнулся и пнул это холодное мёртвое создание ногой. Раздался звонкий хруст, но кукла устояла, лишь слегка качнувшись. Роберт замер, сгорбившись над ней, и на мгновение показался мне чужим. Его плечи дрожали, а кулаки были сжаты до белизны.

Я не осмелился заговорить, пока он не повернулся ко мне. Его лицо... Я задохнулся. Казалось, он постарел на десятки лет. Морщины пролегли глубокими бороздами, взгляд стал тяжёлым, уставшим. Это был не тот Роберт, которого я знал. Это был человек, которого что-то сломило.

— Ты не должен любить Азию, — сказал он хрипло, его голос почти сломался, — ты должен любить меня.

Я не сразу ответил. Эти слова как будто повисли в воздухе, отзываясь эхом в моей голове. Я чувствовал, как в груди сжимается что-то тяжёлое. Роберт редко говорил о своих чувствах так прямо, обычно скрывая их за сарказмом или грубостью. Но сейчас он был передо мной беззащитным, словно стоял не только передо мной, но и перед своей собственной правдой.

— Роберт... — начал я, но слова застряли в горле.

— Ты всегда держишь её между нами, — перебил он, его голос стал резче, а взгляд тяжёлым, как свинец. — Её образ, её тень... Я не могу бороться с мёртвыми, Антон.

Я молчал, потому что знал, что он прав. Азия оставалась частью меня, даже после всех этих лет. Её воспоминание было болью, но и утешением, чем-то, что я никак не мог отпустить.

— Это не то, что ты думаешь, — выдохнул я, подойдя ближе.

Роберт отвернулся, но я дотронулся до его плеча, чтобы остановить.

— Послушай меня, — сказал я твёрдо. — Я с тобой не из-за того, что не могу вернуть её. Я с тобой, потому что хочу быть с тобой.

Он медленно повернулся, его лицо всё ещё хранило следы боли, но в глазах появилась тень надежды.

— Ты любишь меня? — спросил он тихо, словно боялся услышать ответ.

— Да, Роберт, — ответил я, глядя ему прямо в глаза. — Я люблю тебя.

Он не ответил, но я почувствовал, как напряжение спадает с его тела. Его плечи опустились, а взгляд стал мягче. Он шагнул ближе, и мы обнялись, в этом объятии растворялась тишина вокруг нас. Я больше не чувствовал тяжести прошлого, потому что понял: я выбрал его.

Я смотрел на Роберта, как он стоит, ссутулившись, словно под гнётом невидимой тяжести. Его лицо, обычно твёрдое и уверенное, сейчас было бледным, а глаза казались потухшими.

Смерть моей Джульетты

— Где нож? — спросил я тихо.

Он не сразу ответил, словно обдумывал, стоит ли мне доверять.

— В кармане, — наконец пробормотал он.

— Дай его мне, — потребовал я.

Роберт молча вытащил нож и протянул его мне. Его руки слегка дрожали, и на мгновение мне показалось, что он не хочет отпускать его, как будто это было единственное, что удерживало его на плаву.

Я аккуратно взял нож, стараясь не смотреть на его лицо, но чувствовал, как его взгляд прожигает меня. Лезвие сложилось с тихим щелчком, и я спрятал нож в карман.

— Ты успокоился? — спросил я, стараясь не выдать в голосе беспокойства.

— Перестань, — хрипло бросил он, отвернувшись.

В этой простой фразе было столько боли и усталости, что мне стало жаль его. Роберт, всегда такой сильный и упрямый, сейчас казался почти сломленным.

— Роберт, — мягко сказал я, делая шаг к нему.

— Не надо, — он вскинул руку, будто пытаясь отгородиться. — Не делай вид, что всё в порядке.

— Я не делаю вид, — ответил я честно.

Он обернулся ко мне, и я увидел в его глазах смесь гнева и отчаяния.

— Тогда скажи мне: зачем всё это? Зачем мы здесь? Зачем мы пытаемся найти ответы, когда их нет?

Его слова ударили меня сильнее, чем я ожидал. Я хотел ответить, сказать что-то обнадёживающее, но понял, что не могу. Я не знал, зачем мы здесь, не знал, как всё это закончится.

— Я просто хочу, чтобы ты был в безопасности, — тихо сказал я.

Роберт резко вырвался из моей хватки, сделал шаг назад и вонзил в меня взгляд, полный ярости и боли.

— Безопасность? — прошептал он, его голос дрожал от подавленных эмоций. — Мы потеряны, Антон. Мы в ловушке, и никто не придёт за нами.

Я уже хотел ответить, но он продолжил, повышая голос, словно не мог больше сдерживаться:

— Никто, кроме твоей мёртвой жёнушки! — выкрикнул он с отвращением, его лицо исказилось в болезненной гримасе.

Эти слова ударили меня, как пощёчина. Всё внутри замерло.

— Роберт... — начал я, но он не дал мне договорить.

— Что? Ты собираешься сказать, что я не прав? — выкрикнул он, шагнув ко мне. — Ты ведь до сих пор держишь её здесь, между нами! Эта... эта чёртова жёнушка — это ты, это твоя вина, что она всё ещё жива в твоей голове!

Его голос ломался, в нём смешивались гнев, обида и что-то похожее на отчаяние. Я стоял молча, пытаясь найти слова, которые могли бы его успокоить. Но в этот момент я знал: он говорил не только о ней, он говорил обо всём, что происходило между нами.

— Это несправедливо, — сказал я наконец, стараясь, чтобы мой голос звучал твёрдо. — Я здесь. С тобой. Разве этого недостаточно?

Роберт усмехнулся, но в его усмешке не было радости.

— Сказать, что ты здесь, Антон, — не значит быть здесь. Ты вечно где-то там, в прошлом. Твоё сердце... оно до сих пор в её руках.

— Это не так, — возразил я, хотя внутри почувствовал, что он частично прав.

— Тогда докажи, — тихо сказал он, глядя прямо в глаза. — Докажи, что она не между нами.

Я подошёл к нему ближе, не отводя взгляда.

— Я уже выбрал тебя, Роберт, — сказал я, и мой голос звучал так, будто эти слова были вырваны из самой глубины души. — Не её. Тебя.

Его лицо смягчилось, но взгляд оставался тяжёлым.

— Тогда отпусти её, Антон, — прошептал он. — По-настоящему.

Эти слова застряли в воздухе, как молния, разрывающая тишину. Мы стояли лицом к лицу, на грани чего-то важного, что определило бы всё будущее.

Я сделал шаг вперёд и обнял его, чувствуя, как его напряжённое тело постепенно расслабляется.

— Ты прав, — сказал я. — Она — прошлое. Ты — моё настоящее.

Роберт не ответил. Мы стояли на коленях, прижавшись друг к другу, глядя вверх, туда, где в бесконечной тьме неба скользила голубоватая черта. Она двигалась неспешно, будто специально, чтобы мы успели разглядеть её.

— Полёт мелкой душонки твоей мёртвой жёнушки, — шепнул Роберт, в его голосе звучала смесь горечи и странной иронии.

Я вздрогнул, но не ответил. Эта черта, казалось, действительно тянула за собой всё прошлое, все воспоминания, которые я так отчаянно пытался отпустить. Роберт, всегда острый на язык, просто озвучил то, что висело между нами.

— Думаешь, это знак? — спросил он через мгновение, его голос стал мягче, почти задумчивым.

— Не знаю, — ответил я честно.

Голубоватая черточка постепенно тускнела, растворяясь в небесной черноте. Мы молчали, не в силах оторвать взгляд, словно это был последний кусочек прошлого, уходящий навсегда.

— Ты её любил, — сказал Роберт, не глядя на меня.

Я повернулся к нему, хотел что-то сказать, но он поднял руку, заставив меня замолчать.

— Ты её любил, и это нормально, — продолжил он. — Но она больше не здесь, Антон. А я — здесь.

Его слова звучали просто, но в них был весь смысл нашей борьбы. Он тянул меня к настоящему, к жизни, к самому себе.

— Ты прав, — тихо сказал я.

Роберт посмотрел на меня, его глаза светились мягким светом, отражая отблеск далёкой черты, которая исчезала за горизонтом. И вдруг мы в один голос выкрикнули:

— Вода! Там есть вода!

Светящиеся отблески впереди вдруг обрели ясность, открывая перед нами то, что сначала показалось миражом. Роберт, опередив меня, рванул вперёд, его шаги эхом отдавались в окружающей нас тишине. Я бросился за ним.

Мы выбрались из тени высокого каменного образования и оказались перед огромной гладью воды, окружённой светящимися валунами. Вода тихо мерцала, будто в ней отражалось нечто неземное.

Роберт упал на колени у самого берега, зачерпнул воду ладонями и жадно припал к ним. Я хотел его остановить, но уже поздно. Он пил, а потом вскинул голову ко мне:

— Она настоящая!

Я с осторожностью наклонился, позволяя холодным каплям стекать по пальцам. Это действительно была вода — живая, прохладная, обжигающе освежающая. Я поднёс её ко рту и сделал небольшой глоток. Внутри меня разлилось долгожданное чувство облегчения.

— Мы спасены, — прошептал Роберт, откидываясь назад, его лицо впервые за долгое время было расслабленным.

Я огляделся. Вокруг всё ещё царила странная светящаяся тьма, но теперь она казалась менее угрожающей.

— Как думаешь, что это за место? — спросил я, отпив ещё воды.

— Я не знаю, — ответил он, поднимая глаза к странному небу. — Но пока мы живы, это уже не так важно.

Я уселся рядом с ним, чувствуя, как моё сердце впервые за долгое время замедляется. Мы сидели так в странной тишине, когда вдруг я услышал слабый стук. Это был отзвук шагов — неясный, едва различимый, но определённо реальный. Роберт мгновение сидел неподвижно, прислушиваясь. Его взгляд был сосредоточен, как у животного, уловившего запах добычи.

— Ты слышал? — тихо спросил он, его голос был напряжён, как струна.

Я кивнул, не отводя глаз от темноты, окружающей нас. Шаги не прекращались, и постепенно становились громче. Роберт вскочил с места и без слов пошёл туда, откуда доносился звук. Я последовал за ним, не раздумывая. Мы бежали, и его шаги были на три шага быстрее моих. Шум усиливался, и я понял: мы не одни.

Неожиданно шаги впереди стихли. Мы с Робертом остановились. В тишине только наше дыхание и шелест наших шагов. Через несколько секунд они снова раздались — торопливые, как будто кто-то пытался убежать от нас.

— Догоняй! — я крикнул, но Роберт уже был впереди.

Мы мчались по узкому проходу, и вскоре перед нами возникла пара силуэтов. Два человека, бегущие так же, как мы. Один был намного выше другого, и, несмотря на то что они двигались в ту же сторону, всё казалось странным. Высокий человек тянул за собой того, кто был пониже, а тот, в свою очередь, сопротивлялся. Я замедлил шаг, недоуменно глядя на них.

В ту секунду они обернулись. Взгляд скользнул по их лицам, и сердце замерло: это были мы — Роберт и я. Вернее, это были их отражения. Тот, что был ниже — мой двойник, а тот, кто его тянул — Роберт. Я замер, не зная, что думать. Роберт, который был впереди меня, явно тоже замер, видя своего двойника.

— Ч-ч-черт! — вскрикнул его двойник и бросился наутёк.

Реальный Роберт мгновенно побежал за ним. Я стоял, не в силах поверить в то, что происходит. Мой двойник остался стоять, и его взгляд встретился с моим. Он сделал шаг в мою сторону, пытаясь поймать меня за руку.

— Что ты хочешь?! — я отшатнулся, чувствуя, как тревога охватывает меня.

Он молча тянул руку, потом резко сказал что-то, чего я не понял, и внезапно метнулся в сторону Роберта. В ту же секунду, как Роберт уже был на несколько шагов дальше, двойник бросился за ним.

Я стоял, совершенно ошарашенный. Не прошло и десяти секунд, как я услышал шум борьбы. Сдавленные стоны, тяжёлое дыхание и грохот, эхом отдающийся от стен. Вихрь звуков становился невыносимым, и вдруг я увидел Роберта. Он сидел у желтоватой мерцающей колонны, держась за горло, его лицо искажалось от боли. Я быстро подбежал к нему.

— Роберт! — я резко опустился рядом с ним.

Он не отвечал, лишь давился откашливаясь, пытаясь говорить, но из его горла вырывались лишь сдавленные звуки. Я почувствовал, как что-то холодное коснулось моей ноги. Нож. Он лежал на полу, чуть приткнувшись к предмету, который я случайно задел. Я наклонился и поднял его. Остриё было покрыто чем-то липким, тёмным. Я вздрогнул от того, что это могло быть.

Роберт, наконец, открыл глаза, его взгляд был затуманен. Он продолжал массировать горло и, едва дыша, посмотрел на меня с такой мольбой в глазах, что я почувствовал холодный страх.

— Это... это он, — прошептал он, с трудом выдыхая слова. — Он... Он был мной. И теперь он меня... убьёт.

Я застыл. Понимание накрыло меня, как волна. Я взглянул на нож в своей руке. В этот момент всё вокруг стало реальным, твёрдым и невозможным. Тот, кто убегал — это был не просто мой двойник. Это был тот, кем я мог стать.

Я с трудом держал Роберта, который снова закашлялся, но на этот раз его дыхание было прерывистым, а глаза тускло блескали, как у человека, который теряет сознание. Он тяжело оперся на меня, едва стоя на ногах, и я почувствовал, как его тело дрожит.

— Он... он душил меня... — едва произнес он, пытаясь отдышаться.

— Что произошло? — спросил я, глядя на него с тревогой. Я знал, что его состояние ухудшается, но не знал, насколько это серьезно.

— Я не хотел! — его голос был хриплым, но в нем чувствовалась безумная растерянность. — Я думал, это какой-то призрак, обманка... Хотел только увидеть его вблизи, коснуться...

Роберт снова закашлялся, его грудь сотрясалась от усилий. Я поспешил подхватить его, когда он вдруг резко вскочил и сгорбившись, пошел в мою сторону. Он продолжал смотреть в пространство, не фокусируя взгляд.

Долго стоял и всматривался в мое лицо стеклянными глазами, как если бы пытался понять, кто я, что происходит. Затем, как будто не выдержав напряжения, он закричал:

— Кто ты такой?! Кто ты такой?!

Я схватил его за руку, пытаясь удержать. В этот момент его мышцы напряглись, и мы оказались в борьбе. Он пытался вырваться, а когда это не удалось, начал кусаться. Я с усилием отпихнул его и ударил, он упал на колени.

— Возьми себя в руки, ты, тюфяк, тряпка!!! — крикнул я, чувствуя, как вся моя решимость тает под воздействием его отчаяния.

Я всё ещё держал его, и его тело постепенно расслабилось. Он опустил голову, не встречая моего взгляда.

— Бежим отсюда... бежим, — бормотал он, не глядя на меня, голос был глухим и слабым.

— Сейчас пойдем. Сейчас! Но ты держись, Роберт! Выше голову! — сказал я, стараясь говорить спокойно, хотя сам понимал, что ситуация не столь безобидна. — Расскажи, как это было, но спокойно, понимаешь?

Он сделал глубокий вдох, тяжело поворачивая голову ко мне, словно вся его сила исчезла.

— Я бежал за ним, быстрее, чем он, догнал его здесь... схватил сзади за рубашку, а тогда он вцепился мне в горло. Начал душить и... и...

— Дальше! — я чуть повысил голос, чувствуя, как паника вновь начинает заполнять меня.

— Я ударил... — Роберт сглотнул, его голос дрожал от напряжения.

— Ножом? — спросил я, не веря в то, что слышу.

— Да. Он упал, тогда подбежал ты и поднял его... — Роберт прервал себя, посмотрев на меня с таким выражением, словно он сам не знал, что происходит. — Ты! Ты прибежал, поднял его на руки и пошел туда. — Он указал рукой в сторону, в тень, где мы только что стояли. — А потом... потом снова пришел, но уже без него...

Я замер, не веря его словам.

— Это был не я, а тот... — я начал, но сам понял, что сейчас не время для объяснений. — Встань! Как ты себя чувствуешь? Идти можешь?

Роберт подался ко мне, его движения были неуверенные.

— Могу... Да, могу, — сказал он, несмотря на явное напряжение в его голосе.

Он судорожно глотнул воздух, как будто все его тело было сковано какой-то невидимой болью.

— Давит... — тихо сказал он, явно не в силах скрыть свое состояние.

Я сразу подошел и осмотрел его шею. На коже отчетливо краснели отпечатки пальцев, глубокие и болезненные. Я взглянул на него и внезапно, как в каком-то кошмаре, подумал: «Может, это сон?» Но как только эта мысль пришла мне в голову, я понял — это не сон.

Я вытер кровь с ножа и провел им по бедру, нажал. Боль была резкой, и я сразу отнял нож. Нет, это не был сон. Вся эта реальность была жестокой и непонятной.

— Темнеет... — сказал Роберт, еле слышно.

Я поднял взгляд и действительно увидел, как огонь над нами постепенно тускнеет, будто какие-то таинственные огни притягивались к горизонту. Но было странно — в глубине колонны, около которой мы стояли, мерцали сгущающиеся медовые огни. Это свечение, бурящее, но при этом словно замкнутое за стеклянной оболочкой, мне почему-то показалось пожаром, бушующим за невидимой преградой.

— Пошли! — позвал я, чувствуя, как головокружение накрывает меня, как будто с ног срывается тяжесть. Мои ноги стали ненадежными, они словно утонули в земле. И вдруг я услышал хриплый голос Роберта:

— Нет сил... Антон... — его слова сливались с эхом.

В этот момент мне стало ясно: мы были на грани. И мы побежали. Шаги за нами становились быстрее. В ушах звенело, и я чувствовал, как сердце колотится в груди. Роберт, крепко сжимая мою руку, обернулся. Я последовал его примеру. В темноте, тускло освещенной только нашими телами, я увидел двоих людей. Перед тем как разглядеть их лица, в голове мелькнула страшная мысль — я понял, что увижу нас самих.

— Нет, не может быть, — подумал я, но уже было слишком поздно.

Я увидел, как мой двойник, лицо искаженное и полное страха, устремился в погоню за Робертом, а настоящий Роберт, с лицом, полным ужаса и решимости, стремглав побежал прочь. Все произошло с невероятной быстротой. Моя голова пронеслась в каком-то ослепительном всплеске.

— Стой! СТОЙ!!! — крикнул я, протянул руку, пытаясь остановить двойника.

Но он увернулся, его тело как бы растаяло в темноте, и он исчез в том направлении, куда побежал Роберт. Я замер, смотря на второго человека — на того, кто стоял, точно так же как я, в начале этой сцены. Я видел, как его руки дрожат, а взгляд полон растерянности. В этот момент я понял: это не просто дублирование. Это какая-то параллельная реальность, где мы переживаем одни и те же моменты, но с переменой ролей.

Моя мысль обострилась, и я сразу вспомнил о Роберте. Я бросился за ним, не думая, что происходит, не чувствуя ничего кроме воли найти его.

Когда я добежал, картинка из воспоминаний развернулась передо мной. Роберт и его преследователь лежали у подножия колонны. Они сцепились. Мой двойник лежал рядом, его лицо искажено в агонной гримасе, а кровь заливала его рубашку, медленно расплываясь по полу. Я подбежал, не думая о том, что делать. Только один инстинкт вел меня.

Я поднял Роберта, как перышко, почувствовав, как его тело тяжело свисает. Острие боли пробило меня, когда кровь продолжала пропитывать его рубашку и проливаться мне на руки. Я прижал его к себе, будто попытаться удержать его жизнь.

— Роберт, держись! — крикнул я, но даже не знал, говорю ли это себе или ему.

Он был без сознания, а его кровь, горячая и липкая, текла мне по рукам, обжигая кожу. Я нес его, насколько мог, чувствуя, как его тело все больше теряет жесткость. С каждым шагом мне казалось, что я спасаю его, что если я добегу до безопасного места, если вытащу его отсюда, все будет в порядке. Я не мог позволить ему умереть. Но ноги подламывались, и с каждым шагом я чувствовал, как силы меня покидают.

Топот, который до этого звучал позади, постепенно исчез. Тишина была оглушающей. Я побежал дальше, но в какой-то момент мои ноги подломились. Я не мог двигаться. Лишь с трудом я опустил его, обмякшее тело Роберта, у подножия колонны. Силы иссякли, но я все еще не мог поверить, что все это происходит. Я стал оглядываться, но кругом была только тьма.

Роберт не подавал признаков жизни. Кровь уже не шла, но его дыхания не было. Я содрал с него рубашку, рвал ее руками, пытаясь сделать перевязку. Мои руки дрожали, не слушались меня. Рубашка не хотела разрываться, и каждый момент казался вечностью. Я знал, что если не перевяжу, если не остановлю его внутреннее кровотечение, его шансы на выживание будут минимальны.

Я нащупал край ткани и затянул узел, но он был слабо завязан. Роберт все еще не двигался. Моё сердце бешено колотилось, и я чувствовал, как мир вокруг размывается.

Я сидел рядом с Робертом, его тело безжизненно покоилось на холодном полу. Он молчал, глаза были закрыты, и, казалось, мир вокруг нас стал таким же мертвым. Я приник к его груди, надеясь услышать хоть какое-то дыхание. Тишина была оглушающей. Я прислушивался, прижимая ухо к его обнаженному телу, но ничего. Нет, не было ни малейшего признака жизни. Я снова попытался — снова приложил ухо к его груди, снова ничего.

Паника начала медленно охватывать меня. Я поднял его, пытаясь вернуть хоть какую-то активность в его тело, встряхнул за плечи, но его голова бессильно свалилась набок. Это было так страшно — он не шевелился, не реагировал.

— Роберт... Роберт! — я едва успел шепнуть, но ответом была только его неподвижность.

Я опустил его обратно на пол, охватил руками его виски. Он был холоден. Черт возьми, он был так холоден. Я почувствовал, как мир вокруг меня сжался. Моя голова, мои мысли... все будто растворилось в этом ощущении.

Я сел рядом с ним, положил подбородок на руки, в отчаянии пытаясь заставить себя не терять рассудок. Светящийся свод над нами тускнел. Его пурпурное сияние было едва заметным, тусклым, как погасшая звезда, которая больше не светит, а только постепенно исчезает. Стены колонн, все вокруг — медленно становились темнее.

Мир вокруг меня, казалось, поглощал этот свет, и я не знал, сколько времени я так сидел, не зная, что делать. Но вдруг я услышал звук, ровный, монотонный. Я не мог понять, что это, не обращал на него внимания, но он был настойчивым, как нечто неизбежное, что приближается.

И вот, что-то холодное прикоснулось к моей ноге. Я поднял голову, опешив от неожиданности. Это было... вода? Да, вода, медленно поднимавшаяся по полу. Она заполняла впадины и продвигалась, в тихом, но неумолимом движении. Я был в полном оцепенении, просто смотрел, как эта извилистая полоска воды все прибывает, она уже покрыла мои ноги. Чувствовал, как она постепенно заливает все вокруг.

Я хотел поднять Роберта, чтобы не дать воде затопить его, но не мог. Не мог пошевелиться. Что-то внутри меня замерло, все тело было парализовано страхом и отчаянием. Вода медленно подбиралась к его телу, и мои руки не могли совершить ни единого действия. Я сидел неподвижно, как во сне, поглощенный невыразимым ужасом.

Медленно поглощая пол, вода достигала его груди. Я видел, как темнеющий свет из колонны стал еще тусклее, как все вокруг словно исчезало в этом сером, мертвом потоке. Я чувствовал нарастающую тяжесть в груди. Мое сердце опять разрывалось. Невыносимая тяжесть навалилась на меня, сжимая с каждой секундой.

Вдруг, как будто сама смерть пришла за мной, черный ледяной водоворот схватил меня. Он сорвал меня с места, как если бы сама земля забирала меня, затягивая в бездну. Я пытался сопротивляться, но силы оставили меня. Волны воды поглотили все. Я погрузился в мрак, в пустоту. И все исчезло.

Больше я не помню ничего.

Новый Дориан Грей

Когда я очнулся, я не понимал, где нахожусь. Мир казался отстранённым, как в густом тумане, и неясные образы в голове не складывались в целую картину. Всё, что я знал, это что я был жив — и это было главным чудом.

— Ты в больнице, — сказала медсестра.

Её голос был спокойным, но я едва его воспринял, так как был ещё в каком-то полусонном состоянии. Я поднял глаза и увидел её. Сначала мне показалось, что я что-то путаю, что моя память, наконец, сыграла со мной злую шутку.

Передо мной стояла девушка, чьи черты лица были почти точной копией лица моей умершей жены, когда ей было 22 года. Чёрные волосы, точная форма губ, даже те самые глаза... я в растерянности застыл, не в силах вымолвить ни слова.

Медсестра заметила моё молчание и мягко, но уверенно, продолжила:

— Всё в порядке. Мы тебя спасли. Ты в городской больнице Ванкувера. Через несколько недель после того, как тебя нашли на озере, тебе удалось прийти в сознание.

Мне стало тяжело дышать. В голове пронеслось множество мыслей. Озеро. Вода. Роберт. Я пытался сосредоточиться, но воспоминания рушились, будто старые здания. Мозг словно не хотел сотрудничать.

— Ты не переживай, — продолжала она, заметив моё беспокойство. — Саперы, которые объезжали северный берег озера на моторных лодках, обнаружили тебя два дня спустя после катастрофы. Полураздетого, без сознания. Тебя вытащили из воды.

Катастрофа... Роберт... Я замер. Где он? Почему его не нашли? Где он был? Я попытался спросить, но голос не вышел. Моё горло было как сухая тряпка, и я был слишком слаб, чтобы говорить.

— Всё будет хорошо, — сказала медсестра, понимая мой взгляд. — Мы сделали всё возможное, чтобы ты пришёл в себя. Но твои раны и травмы были серьёзными. Вся та ситуация... Катастрофа... Мы не нашли следов другого человека.

Роберт. Где он? Я снова попытался что-то сказать, но слова не шли. Глаза этой девушки... она была так похожа на мою жену, так похожа, что я почувствовал, как комок подступает к горлу.

— Кто-то ещё был с тобой? — медсестра спросила спокойно, но с лёгким беспокойством в голосе. — Может быть, тот, кто был рядом, когда тебя нашли? Мы не нашли следов другого человека, только твои.

Я замолчал. Ответ был прост: Роберт исчез. Он пропал в этой катастрофе, так же как и те чудовищные события, которые привели меня сюда. Я не знал, что произошло с ним. Словно он растворился в этой ужасной реальности.

Я закрывал глаза, пытаясь вспомнить всё, что было до этого — момент, когда я был с ним, когда мы бежали, когда мы боролись с теми невообразимыми силами. Но всё исчезло. Он исчез.

Как же я был один? Почему он не выжил? Почему только я оказался в этом месте, с этим лицом медсестры, похожей на мою жену, которая теперь даже не была рядом? Сколько я ещё мог пережить? И главное — почему всё это казалось не настоящим?

Слёзы катились по моим щекам, горячие и горькие, как и воспоминания, которые они приносили. Роберт... моя Джульетта... Всё это было как безумный сон, который не хотел заканчиваться. Я сидел на кровати, как вкопанный, потерянный, один, и не знал, что мне делать с собой. Врачебные лампы под потолком слегка пульсировали своим холодным светом, словно этот мир пытался выдавить меня, выкинуть.

Я не понимал, что происходило. Где Роберт? Где он был? Почему я оказался в этой больнице, а он исчез? Он был там, в нашем мире, в тех странных событиях, но теперь... теперь его не было.

И вдруг она подошла. Та медсестра, чьи глаза были так похожи на глаза моей жены, той, что я потерял много лет назад. Она села рядом, и я почувствовал, как её взгляд полон сострадания — но что-то было не так. Может, я ошибался, но мне показалось, что в её движениях была странная настороженность. Она всё ещё внимательно смотрела на меня, с лёгким удивлением на лице, как будто изучала меня, пытаясь понять, что происходит внутри.

Я вытер глаза и попытался взять себя в руки, но не смог. Боль была слишком сильной, и все воспоминания как-то вспыхивали и исчезали в одну минуту.

— Тебе не нужно переживать, — сказала она тихо, её голос был мягким, но в нём чувствовалась какая-то неуверенность. — Ты пережил много. Просто расслабься.

Я закрыл глаза и попытался перевести дыхание. Но её слова звучали в моей голове, как странный эхо: «Пережили много...» Да, но почему я чувствую себя таким пустым? Почему я до сих пор не могу найти Роберта?

Я снова открыл глаза и посмотрел на её лицо. Это был её взгляд. Это была та самая непередаваемая смесь боли и нежности, которую я когда-то видел в глазах моей жены. Она была так похожа на неё... и что-то в её присутствии заставляло меня ощущать, что я теряю что-то ещё, что-то важное.

— Ты... ты кажешься очень одиноким, — сказала медсестра, как будто она чутко уловила мои мысли. — Я могу помочь тебе. Я... я ведь здесь, чтобы помогать таким, как ты...

Я сразу почувствовал, как в груди зреет новый поток боли. Я не мог не заметить её внимание. Эта женщина, эта медсестра, которая была так похожа на мою жену... Вдруг, в момент слабости, в момент этой невыносимой тоски, я ощутил, что она, может быть, и вправду хочет помочь мне. Но что-то во мне противилось этому.

— Может быть, я ошибаюсь, может быть, она действительно просто хочет быть доброй, помочь мне, — думал я, — но не могу я принять это. Я не могу....

В этот момент её взгляд стал более настороженным. Она сжала руки на груди, а в её глазах промелькнула странная, неясная тревога. Что-то в её поведении изменилось, и я понял: она заметила, как я на неё смотрю. И теперь, возможно, она чувствовала это.

— Ты что, втюрилась в меня, дурочка? — мрак комка в груди вдруг выплеснулся в мой голос.

Я даже сам не понял, что сказал, но как только слова сорвались с губ, почувствовал, что хочу заткнуться.

Она будто замерла. Молчала. Только её глаза стали глубже, и на миг показалось, что в них была какая-то тень.

— Прости, — прошептала она.

Я посмотрел на неё, ощущая, как мрак снова поглощает меня. Да, я был один. Но разве это имело значение? В конце концов, как могла она меня понять? Как могла кто-то понять того, кто потерял всё, что ему было дорого?

Тишина вокруг нас стала ещё гуще. Словно сам воздух сгущался, словно я был окружён какой-то невыразимой тяжестью.

— Как тебя зовут?! — крикнул я, когда ко мне подошёл санитар, но она уже уходила, не обернувшись даже.

Мои слова эхом пронеслись по пустой больничной палате, но она, казалось, не услышала. Она двигалась так быстро, будто не было времени остановиться, хоть я и знал, что мне нужно было задать этот вопрос. Это был единственный вопрос, который я мог задать, чтобы понять, что происходит. Единственный, который давал хоть какое-то объяснение.

Я смотрел на её спину, на её волосы, которые колыхались в воздухе, и будто ощущал, как моя душа пытается вырваться из тела. Я был в панике, не в силах поверить в то, что произошло. Страх сжимал меня, а неясное чувство тревоги не отпускало.

— Азия... её зовут Азия, я в ином мире... я мёртв...

Эта мысль всё сильнее укоренялась в моей голове. Я пытался вспомнить её лицо, её черты, как она двигалась, как она говорила... Все воспоминания сливались в одно сплошное смутное пятно. Всё, что я помнил — это её лицо, незначительные подробности, и что она была такой же, как моя жена в возрасте 22 лет, когда я её даже не встретил ещё (ведь увидел в живую я её уже в 42).

Сейчас, когда я подумал об этом, меня охватил холод. Если её действительно звали Азия, если это была она, тогда я не был жив. Я был в ином мире, в каком-то переходном состоянии, в котором не было больше будущего. И если это так, то зачем мне вообще бороться за жизнь? Что делать, если всё уже кончено?

Я снова посмотрел на санитара. Он стоял и ничего не говорил. Его лицо было беспристрастным, и я понял, что он даже не пытался понять, что происходит в моей голове.

— Вы что-то хотите? — наконец спросил он, как будто я ему не был интересен.

Но мне было всё равно. Я не мог думать о нём, когда в моей голове продолжали биться эти безумные мысли.

— Если её зовут Азия, я в ином мире, и всё, что мне осталось, это просто смириться с этим. Если нет — то может быть, есть шанс, что я действительно жив, что я вернулся... из того мира...

Я не знал, что думать. Каждый из этих вариантов был страшен по-своему. Внезапно мне захотелось крикнуть, что-то сказать, но я не знал, что именно. Это было беспомощное чувство, как если бы я был в какой-то ловушке, заперт в пустом мире, где не было никакого выхода.

И вот, когда я снова взглянул на дверь, через которую исчезла медсестра, мой взгляд затормозился. Я увидел, как в проёме показалась фигура человека, которого я никак не ожидал увидеть. Это был профессор Гедшилл, известный канадский психолог, чьи работы давно считались классикой в своей области. Его репутация была безупречной, и теперь вот он сидел прямо передо мной.

Пододвинув к моей койке старинное тростниковое креслице, он сел и без лишних слов посмотрел на меня. Его глаза были холодными и внимательными, и в них я не мог найти ни малейшей теплоты, только строгость профессионала.

— Хочешь услышать моё мнение? — произнёс он, наконец, с лёгкой усмешкой, будто эта ситуация для него была совершенно обыденной. — Тогда, прежде чем я начну говорить, ты должен сказать, что ты сам об этом думаешь. Итак, что ты думаешь обо всём, что с тобой произошло?

Я остался молчаливым на несколько секунд. Мы оба знали, что этот вопрос был не просто формальностью. Профессор Гедшилл хотел услышать не просто мою реакцию, а понять, где я нахожусь в своём разуме, что со мной происходит, как я воспринимаю это безумие.

Я тяжело вздохнул. Вопрос был не из лёгких. Он касался не только того, что случилось, но и того, как я сам воспринимал реальность в этом странном месте. Я задумался, а потом, словно вслух, произнёс:

— Я... не знаю. Я чувствую, что нахожусь в каком-то кошмаре, в каком-то параллельном мире. Я думал, что это может быть сон, но всё слишком реально, слишком ярко. А что если... если я действительно мёртв? Что если это всё, что осталось после меня?

Профессор Гедшилл слушал меня молча, но его глаза не изменяли выражения. Он сделал заметку в блокноте и снова посмотрел на меня, как бы оценивая мои слова.

— Это классический случай когнитивного диссонанса, — наконец произнёс он, покачивая головой. — Ты пытаешься примирить то, что происходит, с тем, что ты привык воспринимать как реальность. Ты даже не осознаёшь, что уже сделал шаг в сторону другого восприятия. Ты пережил что-то чрезвычайно травматичное, и твой разум пытается найти объяснение происходящему.

Я замолчал, пытаясь понять его слова. Он продолжил, не давая мне времени на размышления.

— Это твоя защита, — продолжал Гедшилл, — твоя попытка смириться с тем, что ты пережил. Ты ищешь объяснение, потому что не можешь принять случившееся. Ты хочешь вернуть всё как было, хочешь вернуться в тот мир, где всё было понятно и просто. Но ты уже в другом месте, и теперь твоя задача — научиться жить с этим.

— А если я не могу? — тихо спросил я.

Профессор вздохнул и, наконец, ответил:

— Вряд ли кто-то может сразу. Но это не значит, что ты не сможешь научиться. Всё, что ты переживаешь, — это нормальная реакция на стресс. Тебе нужно время, чтобы разобраться, что с тобой происходит, и принять это. Да, тебе будет тяжело. Да, это может быть невыносимо. Но ты здесь, ты жив, и это уже что-то.

Я посмотрел на него, пытаясь понять, помогает ли его спокойная уверенность или наоборот, это лишь ещё одно напоминание о том, что я теряю контроль над реальностью.

— И что мне делать теперь? — спросил я.

Профессор Гедшилл взглянул на меня и небрежно отложил блокнот.

— Всё будет зависеть от тебя. Твой разум, твои эмоции — это твои инструменты, и ты сам решаешь, как ими пользоваться. Ты уже сделал первый шаг — признал, что не всё понятно. Но если ты хочешь двигаться вперёд, ты должен принять этот хаос. И в этом хаосе начнёшь находить ответы.

Он встал, собираясь уйти, и ещё раз повернулся ко мне:

— Помни, ты не один в своём восприятии. Каждый человек сталкивается с такими моментами, даже если они не так очевидны. Не пытайся бегать от того, что не понимаешь. Иногда лучший способ — это просто принять и идти дальше.

Профессор сделал паузу, словно давая своим словам время закрепиться в моем сознании, прежде чем продолжить. Я сидел на больничной койке, его слова звучали как отголоски из другого мира, не совпадающего с тем, что происходило вокруг. Словно он не говорил о том, что происходило в моей жизни, а о чем-то гораздо более важном, чем простая реальность. Я должен был понять, что в этой ситуации я не был один, что сам факт моего непонимания был частью чего-то более масштабного.

Как-то уж очень хитро улыбался профессор, сидевший у моей койки в больнице, когда речь пошла о Роберте. В его глазах светился тот взгляд, который я ещё никогда не видел в людях, да и сам не ожидал увидеть. Он, кажется, был почти счастлив, что я не мог понять, что происходит вокруг меня. Его взгляд был смешан с каким-то странным облегчением, как будто он знал, что я ещё не готов ко всем ответам, но уже шагал по этому пути.

— Роберт... — прошептал я, пытаясь найти в его выражении хоть какую-то зацепку. — Что с ним?

Профессор не сразу ответил. Его улыбка не исчезала, и это только усиливало тревогу внутри меня. Он как бы поигрывал с моими мыслями, знал, что я все еще не могу развернуть картину целиком.

— Ты не можешь понять всё сразу, Антон, — произнес он, словно это было очевидно. — Это невозможно. Ты слишком поглощён тем, что видишь, а не тем, что скрывается.

Я продолжал смотреть на него, не в силах выразить всё, что происходило внутри меня. Я был на грани между тем, что я знал, и тем, что мог бы узнать, если бы позволил себе сделать следующий шаг. Всё, что я слышал, и каждое его слово, не хватало мне, чтобы понять всю картину. Но эта улыбка профессора, его странное молчание, казались ключом, который мог открыть ответ, но я боялся его поворота.

— Почему вы так смеетесь? — спросил я, не в силах понять его поведение.

Профессор только слегка покачал головой, его губы всё ещё хранили ту улыбку, которая не сулила ничего хорошего. Его взгляд был полон какой-то тайной, которую он не спешил раскрывать. Я чувствовал, что вся эта ситуация, вся эта игра с его словами — лишь начало чего-то куда более страшного, чем я мог себе представить.

— Я понимаю твоё беспокойство, Антон, — сказал он, медленно произнося моё имя, как будто каждый слог был какой-то загадкой. — Но пойми, ты не единственный, кто попал в такую ситуацию. Это своего рода... признак времени, если хочешь. Но с каждым новым вопросом ты приближаешься к истине, хотя и не осознаёшь этого.

Я пытался сфокусировать взгляд на его словах, но мои мысли путались, как запутанные провода. Я был уверен, что что-то здесь не так. Роберт, мои воспоминания, вся эта ситуация — все эти куски пазла не совпадали, и чем больше я думал, тем больше их изображение расползалось.

— Где Роберт? — резко спросил я. — Где он, профессор?

Его улыбка исчезла, и его взгляд стал более серьёзным. Он как будто не ожидал моего вопроса.

— Роберт... ты действительно хочешь знать? — сказал он, скрещивая руки на груди. — Ты уверен, что хочешь услышать это?

Я кивнул, хотя внутри меня всё кричало, чтобы я остановился, чтобы не задавал этот вопрос, но было слишком поздно.

Профессор вздохнул, его лицо слегка исказилось, и он продолжил:

— Роберт был тем, кто завёл тебя в этот мир. Он всегда был твоим путеводителем, и, как бы ты не пытался это отрицать, он был с тобой, даже когда ты его не видел. Всё, что происходило с вами, было частью его планов. И вот теперь ты начинаешь осознавать, что Роберт — это не просто человек, не просто друг. Он был... частью того, что ты не мог понять, и теперь, когда ты в поиске ответов, ты будешь вынужден столкнуться с тем, что скрывается в его тени.

Я почувствовал, как холодок пробежал по спине. Всё это казалось нелепым, невозможным. Это была не реальность, не мир, в котором я жил раньше. Я думал, что потерял рассудок, что я схожу с ума, но теперь, сидя перед этим странным человеком в больничной палате, я вдруг понял, что всё может быть гораздо хуже.

— Но где Роберт? — повторил я, стиснув зубы.

Профессор снова усмехнулся, но его улыбка была теперь полной какой-то туманной печали. Уже стоя в дверях, он обернулся ко мне и прошептал одними губами:

— Затянутый полужидким болотом, там, в глубине вод, в толще ила, под пластами гниющих растений, покоится новый Дориан Грей...

Азия Виейра в историческом разрезе

Профессор ушёл, дверь за ним закрылась с глухим звуком, и в палате снова воцарилась тишина. Я остался один, как в каком-то странном, немом мире, полном неясных образов и темных мыслей. Его слова, словно проклятие, продолжали вертеться в моей голове.

— Новый Дориан Грей, — повторял я их снова и снова, пытаясь понять, что они значат.

Но чем больше я думал, тем дальше становился ответ. Тело словно утратило вес, а ум — связь с реальностью. Все, что происходило вокруг меня, становилось всё более невыносимо чуждым. Профессор был прав. Я не знал, сплю ли я или всё-таки живу. Все выглядело настолько абсурдно, что мне трудно было воспринимать происходящее как реальность. В палате стояла какая-то зловещая тишина, но я чувствовал, как эта тишина сдавливает меня, как нечто чуждое и враждебное.

Я снова прижал руку к груди, надеясь, что сердце хоть немного поднимет меня из этой пустоты, но оно билось слабо, как будто что-то внутри меня сломалось. Я смотрел на белые стены больницы, которые казались мне настолько чуждыми, и одновременно так же знакомыми, что я не мог понять, где я вообще нахожусь.

В дверях снова появился санитар, его лицо было непроницаемым, как всегда, и в его глазах не было ничего живого. Он молча подошел ко мне, оперся рукой о косяк и словно бы ничего не заметил, сказал:

— Профессор ушёл. Он сказал, что вы скоро почувствуете себя лучше. Вам нужно отдыхать. Всё будет хорошо.

Его слова прозвучали пусто и неубедительно. Всё внутри меня сопротивлялось этой простоте, этим обычным словам, которые не могли объяснить того, что со мной происходило.

Я посмотрел на его спокойное лицо и почувствовал, как моя реальность окончательно начинает трескаться по краям. Я не знал, что делать, не знал, как быть, не знал, сплю ли я или всё-таки жив.

Вдруг дверь открылась, и в комнату вошли санитар и медсестра. За ними катился металлический столик на колёсах, а на нём лежала книга, обёрнутая в тонкую, почти прозрачную обложку. Я приподнялся на кровати, удивленный тем, что они принесли.

— Что это? — спросил я, не скрывая любопытства, но всё же осторожно, будто интуитивно чувствуя, что это не просто книга.

Медсестра, которая была так похожа на мою покойную жену, не ответила сразу. Вместо этого она тихо посмотрела на меня, словно оценивая, стоит ли сообщать что-то важное.

— От анонимуса, — сказала она, наконец, с безучастным выражением лица.

Аноним? Кто это мог быть? В голове сразу промелькнула мысль, что кто-то просто решил сыграть со мной, подкидывая загадки, чтобы ещё больше запутать. Смешанные чувства охватили меня — от любопытства до недовольства. Кто-то решил подшутить надо мной, возможно, даже профессор. Или это была одна из тех странных игр, в которые я играл в голове, пытаясь понять, что же происходит в этом странном месте.

— Хорошо, я возьму, — ответил я, хотя и знал, что книга может быть просто очередным раздражающим символом того, как я теряю связь с реальностью.

Санитар стоял молча, а медсестра, не переставая смотреть на меня, тихо кивнула и без слов пошла к двери. Я взял книгу, чувствую, как она тяжело ложится мне на руки, и, не открывая её, положил на колени. Зачем открывать прямо сейчас? Я сам не знал, что от меня нужно, но всё же решил подождать.

Как только дверь закрылась, я остался один. В этот момент я вздохнул с облегчением. Теперь, когда все ушли, я мог наконец рассмотреть книгу. Она была на вид старой, почти в преклонном возрасте. Её обложка была сдержанной, и мне казалось, что что-то скрывается за этой пустой обложкой. Я хотел открыть её, но какое-то странное ощущение заставило меня отложить это на некоторое время. Я почувствовал, что книга скрывает в себе нечто важное, а я не был готов встретиться с этим, или, возможно, боялся того, что мог бы узнать.

Медсестра и санитар были далеко, но даже теперь их присутствие оставалось как бы невидимо, как всегда. В этот момент мне показалось, что я не один. Что эта книга и её появление — не случайность, а часть чего-то большего, связанного с моим состоянием, с этим миром, в котором я оказался.

Я сидел в больничной палате, всё ещё ошеломлённый последними событиями, когда взял книгу в руки. Её обложка была простой, почти незаметной, но на ней было написано:

— Азия Виейра в историческом разрезе.

Я замер, глядя на это название, и внутри что-то сжалось. Почему мне дают книгу, посвящённую моей жене? Неужели она стала такой известной, что о ней пишут целые труды? Оказалось, что да.

Постепенно, с любопытством, я открыл книгу. Первая страница была заполнена информацией, о которой я никогда не слышал. Моя жена, Азия Виейра, родилась 18 мая 1982 года в Торонто. Странно, потому что я всегда знал её как простую женщину, не более того. Она была актрисой? Да, я помнил, что иногда она говорила о съёмках в прошлом, но никогда не задумывался, что её жизнь была такой насыщенной.

Первые главы книги были о её ранних годах. Оказавшись в мире моды ещё ребёнком, она снималась для детских журналов, рекламных роликов. Дальше шли подробности её первых ролей в кино, её путь в индустрию. Я не знал, что она начала свою карьеру с малых лет, играя в каких-то мелких ролях и продвигаясь вперёд, с каждым годом становясь всё более узнаваемой. Но что меня по-настоящему поразило, так это факты, которых я никак не мог знать. На протяжении её карьеры, о которой мне никогда не рассказывали, она не просто снималась в фильмах и рекламе, но и работала с самыми известными режиссёрами, проходила сложные кастинги, о которых мне не доводилось слышать.

Каждая страница заставляла меня задаваться всё больше вопросов. Почему я никогда не знал о её жизни до нас? Неужели это было слишком болезненно для неё? Или она просто не хотела, чтобы я знал, насколько знаменита её жизнь была до того, как мы встретились? Вроде бы, я знал её хорошо, но книга открывала такую тайну, которую я никогда не ожидал узнать.

Я перевернул следующую страницу, и там оказалась фотография, которая заставила моё сердце пропустить удар. Это была моя жена, Азия, в своей молодости — ещё подростком, но с тем же взглядом, который я помнил. Она стояла на красной дорожке на одном из светских мероприятий, улыбаясь в камеру. Но рядом с ней стояли совершенно другие люди — её коллеги, друзья, те, с кем она когда-то работала. Я смотрел на фото, пытаясь осознать, что вся её жизнь была не просто моей жизнью, а чем-то большим, чем я мог себе представить.

Неожиданно я вспомнил, как в последний раз говорил с ней. Мы разговаривали о её прошлых ролях, она улыбалась, но в её глазах было что-то скрытое, нечто, что я не мог понять тогда. Словно всё, что я знал о ней, было только верхушкой айсберга.

Я снова повернулся к книге. Автор, подписавшийся как «Аноним», продолжал описывать её карьеру, рассказывая о том, как она оказалась в кино, о её самых известных ролях, о наградах и признаниях. Но вот на одном из последних разворотов мои глаза моментально зацепились за заголовок:

— Второй Рикардо Лопес.

Это название сразу вызвало у меня тревогу, потому что я знал, кто такой Рикардо Лопес. Тот самый маньяк, который пытался убить певицу Бьорк. Думал ли я, что увижу нечто подобное в книге о моей жене?

Я прочитал первые строки, и сердце у меня сжалось. В этом разделе книги рассказывалось о каком-то русском маньяке, который, оказывается, много лет назад в Интернете оставлял следы своей безумной любви. И, как выяснилось, её объектом был никто иной, как моя молодая жена. Тогда она ещё была девицей, полной жизненной энергии, наивной и, возможно, не понимающей, во что её жизнь может превратиться.

Её фотографии и письма, которые она оставляла в разных уголках Интернета, стали для этого психопата источником для многочисленных писем. Он писал любовные письма, страстно восхищаясь её красотой, мечтая о ней. Письма были отправлены на десятки, а то и сотни сайтов. В каждой строке чувствовалась одержимость. Он шёл на всё ради неё, о чём бы ни шла речь: угрожал, плакал, восхищался её молодостью, невинностью, и в то же время проклинал её мир.

Автор книги, Аноним, утверждал, что этот человек, по имени Виталий Иволгинский, был не просто фанатом, а настоящим психопатом. Он был глубоко влюблён в мою жену, ещё до того, как она стала известной. И то, что она никогда не говорила мне об этом, заставляло меня чувствовать себя преданным. Этот человек, с которым я никогда не сталкивался, буквально заполнил её жизнь, а я ничего не знал.

Читая эти строки, я ощущал нарастающий страх. Это был не просто романтический поклонник, это было настоящее безумие. Виталий Иволгинский не просто любил её, он преследовал её, манипулировал её реальностью, даже не будучи рядом. Письма становились всё более агрессивными, а его поведение — всё более странным и опасным. И в один момент, как выяснилось, его страсть обрела форму угрозы.

Меня ошеломил момент, когда я прочитал, как Виталий Иволгинский, после того как его письма были проигнорированы, перешёл на новый этап в своём безумном поклонении. Этот псих, как писал автор книги, не стал просто писать очередные письма. Нет, он ушёл ещё дальше — он стал создавать музыку. Музыка — это была его новая форма выражения, но, как утверждал анонимный автор, Виталий вовсе не был музыкантом. Он не имел музыкального образования и даже не пытался научиться играть на инструментах.

Но этот человек был настолько одержим, что стал использовать некие «Ней-Рос-Эти» — загадочные устройства или методы, которые, по сути, стали его инструментом для создания музыкальных произведений. Автор книги не объяснял подробно, что это за штуки, но речь шла о чем-то, что позволяло ему превращать свои безумные мысли и чувства в звуки. Он не сочинял музыку в традиционном смысле слова, не играл на пианино или гитаре, как обычный композитор. Он как бы «извлекал» музыку из воздуха, из того, что не поддавалось логике.

И вот эти его «песни» — если их можно было так назвать — он публиковал в интернете, как и все свои письма. Каждое произведение звучало, как порыв его больной души. В них не было ни гармонии, ни мелодии, только звуки, наполненные отчаянием и злобой. Но что было самым страшным, так это то, что они были не просто беспорядочными звуками. Каждая песня рассказывала о его внутреннем мире, о том, что он чувствовал, о его одержимости.

Автор книги писал, что эти песни были как бы прямыми признаками его разложения, его психического состояния. Он выкладывал их на различных музыкальных платформах, не заботясь о реакции окружающих. Музыка, созданная с помощью этих «Ней-Рос-Эти», звучала, как вопль, словно крик отчаяния, переполненный болью и гневом. Они несли в себе не только его чувства, но и некую угрозу.

Я вглядывался в эти строки книги, ощущая, как страх нарастает в груди. Строчки песен, которые были упомянуты в книге, звучали в моей голове. Все эти таинственные устройства, его странное поведение, его невероятная одержимость — я пытался осмыслить это, но никак не мог.

И что ещё более пугающее: по мере того, как Виталий погружался в своё музыкальное безумие, он становился всё более скрытным. Он начал публиковать песни без своего имени, как будто старался стереть следы своей личности. Его музыка становилась частью его жизни, его сущности, и его безумие растекалось на бесконечные страницы Интернета, неся с собой что-то зловещее.

С каждой новой страницей книги мне становилось всё более трудно дышать. Я пытался понять, что мне делать с этой информацией. Как могла эта информация о нём, о моей жене, о её прошлом, так влиять на меня? Но всё же, что больше всего меня беспокоило — это то, что, несмотря на всю свою отчаянную любовь к ней, этот маньяк теперь перешёл на новый уровень, и его сила в музыке была куда более разрушительной, чем его письма.

Затем всё пошло ещё дальше. Я не знал, что меня ждал следующий поворот в этой кошмарной истории, но когда я прочитал последнюю часть о Виталии Иволгинском, мне просто не хватило сил пересказать это кому-либо. Мои руки начали дрожать, а в голове царила лишь пустота. Я понимал, что мои подозрения не были далеки от истины, но всё равно, тот факт, что я читал эти строки, вызывал у меня ощущение ужасной тяжести.

Виталий Иволгинский... этот маньяк, этот человек, чье имя я теперь навсегда запомню, потому что оно стало связано с адом моего существования. В книге было сказано, что он повесился. Просто повесился. И причины этого поступка не были столь очевидны, как я думал изначально. Виталий не справился с тем, что его любовь была отвергнута, что его письма и музыка остались без ответа. Он не мог жить в мире, где его чувства оставались незамеченными.

Моя жена, Азия, так и не узнала о его существовании. Он был просто очередной фанат, ставший частью его разума, частью его навязчивых идей. Он продолжал писать, продолжал создавать музыку, но всё это было тщетным. Он не мог пережить того, что не мог захватить её сердце. Она была недосягаемой, она была звёздной, и её мир не включал в себя его, даже в самые тёмные уголки.

И вот, в тот момент, когда я осознал, что этот человек закончил свою жизнь, меня охватило странное чувство. Я, правда, не знал, что мне думать о его поступке. Он сделал то, что, вероятно, был для него единственным выходом из ситуации, в которой он оказался — безответная любовь поглотила его. Но я не мог сказать, что мне было его жалко. Нет, я не чувствовал жалости, скорее, мне было жаль его в том смысле, что он стал жертвой своей одержимости. Я не мог оправдать его поступки, но я понял, что это его личный путь, его невыносимая боль, и она в конечном счете привела его к этой страшной финальной точке.

Правильно сделала моя жена, не обращая на него внимания. Я, возможно, был бы слишком мягким, если бы попытался осудить её за то, что она не приняла его всерьез. Ведь его безумие было очевидным, его письма, музыка, всё это стало явным сигналом того, что с ним что-то не так. И правильно, что она не вступала с ним в контакт, не давала ему надежды, потому что в противном случае я бы не знал, как далеко он мог бы зайти в своей навязчивой одержимости.

Мой взгляд замер на вкладыше, который я незаметно пропустил раньше. Он был маленьким, аккуратно сложенным, и лежал в углу страницы, словно его не должно было быть, как если бы автор книги специально хотел скрыть его. Однако я не мог игнорировать его странное присутствие. На вкладыше была сноска, которая говорила, что это — «письменное доказательство безумия Виталия Иволгинского». Под странным названием «фантик», что я понял только позже, скрывалась одна из самых загадочных и тревожных его работ:

— Её звали Делия.

Я не знал, что думать об этом. Фантик? Название было настолько нелепым, что мне сразу стало ясно — это не просто ошибка перевода или случайное слово. Это был целый фрагмент, который, возможно, мог пролить свет на более глубокие слои сознания Иволгинского, на его безумие и на его одержимость.

Я резко оторвал глаза от страницы, как если бы текст был огненным углем, который вот-вот обожжет меня. Моё сердце колотилось, и я ощущал, как в груди сжимается страх. Я не мог поверить, что читаю это. Я снова взглянул на книгу, в голове роились неясные мысли, но одно я знал точно — я не должен продолжать.

Текст был нормальным, на первый взгляд. Обычные слова, описания, казалось бы, не несущие ничего необычного. Но как только я углубился, это ощущение нормальности исчезло. Я был поглощен не просто чтением, а чем-то гораздо более зловещим, как если бы сам текст оживал, вытягивая меня за собой в темное пространство.

В центре рассказа была маленькая девочка по имени Делия. Это имя само по себе ничего не значило, оно было так обыденно, так простое, что я не мог понять, почему оно вызывает у меня такое беспокойство. Но чем дальше я читал, тем сильнее начинал ощущать, что за этим именем скрывается что-то пугающее. Она была — по сюжету — объектом любви некоего Джордана Тёрлоу, мужчины, который казался столь же нормальным, как и все остальные персонажи в этом кошмаре. Но как только я углубился в описание его отношений с девочкой, меня охватило нечто необъяснимое, темное.

Тёрлоу был одержим ей, но его любовь была искажена. Его чувства были болезненно странными, туманными, граничащими с опасностью. Я понял, что за словами кроется не просто привязанность, а болезнь, глубоко укоренившаяся в сознании. С каждым его жестом, каждым словом, каждая фраза словно высасывала из меня силы, вгоняя в этот текст, в эту туманную, отвратительную атмосферу.

Текст был написан странно. На первый взгляд, казалось, что это обычные слова, обычные предложения, но когда я читал их, мне было трудно сосредоточиться. Строки будто тянули меня в неведомое, и каждый новый абзац усиливал ощущение, что что-то не так, что-то не сходится.

Я чувствовал, как глаза начинают скользить по строкам, будто сам текст — это живое существо, которое тянет меня за собой в темные глубины разума. И вот, словно магия, каждое слово становилось ярче, отчетливее, а из этой нескончаемой реки букв вдруг прорисовался образ. Он был мутным и искаженным, но я точно знал — это был он.

Виталий Иволгинский. Толстый, неопрятный, с очками, которые всегда сползали на кончик его носа. Я буквально видел его, как если бы он сидел передо мной, печатая эти слова на старом, едва функционирующем ноутбуке. Он был именно таким, каким я его представлял: заплывшее лицо, жирные пальцы, которые с трудом удерживали клавиши, глаза, будто смотрящие в никуда.

Каждый раз, когда я продолжал читать, я видел, как этот урод с трудом, с усердием, как если бы его жизнь зависела от каждой буквы, писал, старательно искажая реальность, переворачивая её в собственную трагедию. Это был тот самый человек, который когда-то пытался добиться внимания, но так и остался в тени, безнадежно одержимый идеей, что его письмо, его история, его мучительное существование будут кому-то интересны.

Я читал, и мне было страшно. Не потому что слова на страницах были особенно ужасными, но потому что я мог буквально почувствовать его присутствие, этот его невидимый след. Иволгинский, словно призрак, повсюду присутствовал. Мне казалось, что его дыхание было рядом, что я мог услышать его мучительное, хриплое дыхание, когда он в очередной раз натягивал очки, пытаясь сосредоточиться на том, что у него получалось — на этих странных, беспокойных текстах.

Что-то внутри меня сопротивлялось. Я хотел закрыть книгу, выбросить её в окно, забыть, но я продолжал читать, поглощённый этой бездной. И каждый новый абзац, каждая строка усиливала это ощущение — ощущение, что я стал частью этого кошмара. Я был рядом с этим человеком, рядом с его безумием, и его ненависть, его боль проникала в меня, не давая мне покоя.

Может быть, это и была его цель? Оставить в памяти след, сделать так, чтобы его сумасшествие стало частью моего мира? Когда я дочитал «фантик», я почувствовал, как в моей груди сжимается какой-то холодный комок. Я не мог отвести глаз от страницы, хотя осознавал, что это просто бред — очередная жалкая попытка сумасшедшего человека оставить после себя след. Но эти слова, эти отвратительные, болезненные строки продолжали вертеться в моей голове, как мертвые мухи, и одна мысль начала роиться в сознании, как яд.

Я вдруг понял, что хочу убить Виталия Иволгинского.

Звучало абсурдно. Я знал, что этот псих умер задолго до моего знакомства с Азией, задолго до того, как я её встретил и полюбил. Об этом писал аноним в своей книге — Иволгинский повесился в своей убогой квартире, ничем не оставив следов, кроме своих писем и музыки, что выливались из его больного разума.

Но неважно. В тот момент, когда я читал о нем, когда он воскресал в этих словах, мне было всё равно. Я видел его, как его жирные пальцы касались клавиш на старом ноутбуке, как он сидел перед экраном, пишет всё эти мазню, полную вонючих, безумных эмоций. Я представлял, как его толстые губы шевелятся, когда он читал свои творения вслух, веря, что это что-то великое. Его собственное лицо — это был тот самый ад, откуда исходила вся эта невыносимая боль. И в какой-то момент я понял — я больше не могу быть просто наблюдателем.

Может быть, если бы я мог его найти, если бы он был жив, я бы ударил его, заткнул его рот, заставил молчать. Остановить его безумие, его разрушительный путь. Я думал о том, как он бы знал, что я пришел за ним. Я представил, как раздираю его письма, топчу их ногами, разрываю на клочки. Я бы сделал это с наслаждением, чтобы эта тень, его тень, больше никогда не возвращалась ко мне.

Я пытался прогнать эти мысли. Понимал, что это не имеет смысла, что Иволгинский давно мертв, что он уже не может причинить мне боль. Но, несмотря на это, я все равно думал о нём, об этом человеке, чье безумие, как болезненный вирус, продолжало цепляться за мою душу. И, несмотря на всё, я понимал, что мне нужно забыть. Просто забыть его, избавиться от этого присутствия, которое заполонило мой мир.

Азия Виейра, я люблю тебя!

Я снова взял книгу в руки, чувствуя, как холодная тяжесть металла — страницы, пронизанные безумием, — давит на меня. Мои пальцы нервно перебирали страницы, а взгляд выхватывал каждую букву, каждое слово, как яд, медленно проникающий в кровь. Я вернулся к тому самому «фантику», вновь и вновь перечитывая эти мерзкие строки. И с каждым словом ненависть к автору, к этому психу, Виталию Иволгинскому, росла, как черная туча, готовая поглотить меня целиком.

Да, да, да! Я ненавидел его. Я ненавидел его через строки его безумия. Каждое слово, каждое описание, каждая деталь, которые он оставил, казались мне попыткой втянуть меня в этот ад, в который он сам погрузился. Я ощущал его присутствие, его запах, как если бы он был здесь, рядом со мной, сидел и смеялся. Смеялся надо мной, потому что я стал его пленником, стал частью его игры, даже не зная этого.

Я проклинал каждую страницу, проклинал его больную фантазию, его грязные мечты, его аморальные мысли, которые он пытался передать мне через эти абсурдные слова. Он заставил меня поверить, что я знаю его, что я сам стал его частью, что я — не просто свидетель его безумия, но и его продолжение. Каждое слово из его «фантика» заставляло меня думать о том, как он сидел в своей грязной комнате, в своем мракобесном мире, и верил, что его слова и мысли могут оживить что-то живое, что они могут проникнуть в чужую душу и растерзать её, как собственную.

Я сжигал каждую букву, как если бы это было живое существо, которое я должен уничтожить. Но вместо того чтобы уничтожить его, я чувствовал, как его слова захватывают меня. Ненависть, которую я испытывал к Виталиям, превращалась в ярость. Я больше не мог просто читать — мне хотелось разрушить всё, вырвать каждую букву и задушить её, чтобы она больше не могла мне угрожать.

Я листал книгу с дрожащими руками, стараясь не смотреть на рисунки. Однако что-то внутри меня заставляло продолжать. Я не мог оторваться от этого странного ощущения, что мне нужно увидеть все, до последнего, несмотря на ужас, который нарастал с каждым взглядом. И вот я снова наткнулся на картинку.

Она была такой же, как и предыдущие. Та же девочка в коричневом платье, с коричневыми волосами, сидящая, стоящая или просто стоящая в каком-то замершем положении. Казалось бы, ничего необычного. Но то, что она держала в руках, заставило меня буквально замереть.

В обеих руках она держала маленький кусочек бумаги. Это было не просто листок, а нечто, что я почувствовал всем своим существом. Я не мог понять, что именно на нем, но что-то в этом взгляде девочки и ее позе заставляло меня не осмеливаться взглянуть. Чувство опасности, будто что-то... что-то невообразимо плохое ждало меня, как только я посмотрю.

Я отпрянул, отбросив книгу в сторону, словно это была змея, которую я только что схватил за хвост. Сердце колотилось, дыхание сбивалось. Я сидел, потрясённый, не в силах двигаться. Сил не хватало даже на то, чтобы встать и поднять книгу. Мне казалось, что в комнате стало темнее, воздух стал тяжелее, и я был один в каком-то мучительном сне, который никак не мог закончиться.

Я боялся снова посмотреть. Боялся увидеть, что написано на той бумажке. Я не знал, что это могло быть, но ощущение было одно — что-то, что я точно не должен был узнать.

Тогда я встал, прошёл к окну и пытался очистить мысли. Моя рука дрожала, когда я прикоснулся к стеклу. Я пытался понять, что же произошло. Но что-то во мне тянуло вернуться к книге, снова взять её в руки и развернуть страницу. Я чувствовал, как моя тревога нарастает, как-то затягивает меня в этот мир, в котором я уже давно не был господином своих мыслей.

Я держал книгу в руках, чувствуя, как дрожь пробегает по моим пальцам. Взгляд цеплялся за те слова, которые оставил Виталий Иволгинский, и всё внутри меня сжалось от ужаса. Я не мог поверить в то, что я увидел. Я боялся даже дышать, боялся, что если я сделаю хотя бы малейшее движение, эта книга как-то меня затянет, захватит, не отпустит.

На бумажке, которую держала девочка на картинке, было написано огромное, уродливое, кричащие сообщение. Эти слова не были просто текстом. Они были как нож, вонзающийся в меня.

— АЗИЯ ВИЕЙРА, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! — эти слова были написаны с таким страшным упорством, с таким маниакальным желанием, что я почувствовал, как холодная волна страха накатывает на меня.

Я замер, не зная, что делать. Каждое слово на этой странице как будто врезалось мне в мозг. Я мог бы понять, что это безумие, что это псих, с которым мне не стоит спорить, но… но этот текст был личным. Это было что-то, что не принадлежало мне, что не должно было быть в моей жизни. И он обратился напрямую к моей жене.

Я закрыл глаза, пытаясь выдохнуть, но внутри меня всё бурлило. Я представил себе, как Виталий Иволгинский, этот урод, стоял и писал эти строки, и сердце сжалось от ярости. Если бы он был рядом, я не смог бы сдержаться. Я бы его убил.

Я перевернул страницу и обнаружил, что книга продолжалась. Но мне не хотелось читать. Все, что я видел, было связано с этой манией, с этим чудовищным искаженными чувствами, направленными к моей жене. Я отложил книгу, решив, что не могу больше смотреть на неё. Но это не значило, что я забыл то, что только что увидел.

Это ощущение заполнило меня, захватило полностью. Я почувствовал, как мои мысли начинают путаться, а страх охватывает меня снова. Я не мог больше доверять своим глазам. Всё, что я знал до этого момента, теперь было под вопросом. И я больше не знал, что будет дальше.

Я сидел, держа книгу в руках, и пытался осознать, что происходит. Мысли путались в голове, и с каждым взглядом на страницы я ощущал, как невообразимый гнев и беспокойство переполняют меня. Я буквально ощущал, как каждое слово на этих страницах выжигает мой разум, оставляя только пустоту, ненависть и страх. В тот момент мне казалось, что я бы порвал эту книгу на части. Мне хотелось просто уничтожить её, выбросить и забыть, что я вообще когда-либо в руки её брал.

Я едва сдерживался. Потому что часть меня понимала: книгу не писал Виталий Иволгинский. Это был не он. Это был анонимный психолог. Психолог, который, несмотря на все свои усилия, не смог вырвать своего пациента из пучины безумия, не смог дать ему свободу. Этот «аноним» не был виноват в том, что Иволгинский творил свои мерзости, не был ответственен за его психическое состояние. Но… как же тогда я мог смириться с тем, что мне приходилось читать эти строки, описания, которые переворачивали моё понимание всего происходящего?

Я почувствовал, как нарастает давящая тяжесть внутри. Книга стала для меня связующим звеном между тем, что я знал, и тем, что я не хотел знать. Всё, что я видел, все те ужасные детали, все странные события, которые складывались в головах людей, это было как невообразимый кошмар, из которого я не мог проснуться.

Но я знал, что если я продолжу читать, если я буду поглощать эту информацию, я никогда не смогу избавиться от этого. Я снова и снова терялся в своих мыслях, думая о том, кто мог бы так описать этого больного человека и зачем. Почему этот психолог, аноним, решил сделать эти жуткие записи? Почему он так долго держал меня на грани с реальностью и безумия?

Я сидел, крепко сжимая книгу в руках, и сердце моё било тревожно, как молот, который вбивает в железо. Хотелось порвать её, разорвать на куски, избавиться от всего этого. Эти слова, эти ужасные, мучительные слова, не давали мне покоя. Я чувствовал, как ненависть к Иволгинскому, а вместе с ней и к этому анонимному психологу, переполняет меня, как ярость, которую невозможно контролировать.

Каждое слово, каждая деталь — они выкрикивали невыносимую правду, шокировали и разрывали моё восприятие реальности. В этот момент я действительно не хотел ничего больше, кроме как избавиться от этого гнезда ужаса, от этой книги, которая держала меня в плену.

Мои руки тряслись, я чувствовал, как книга теряет свою форму, как страницы поддаются давлению. Всё внутри меня кричало: порви её! Не позволяй этому войти в твой мир, не позволяй этим ужасам существовать в твоём сознании! Но... я не мог. Я не мог, потому что знал — если я порву книгу, я порву не только её, я порву саму реальность, которая не оставляет меня в покое. Я порву свой мир, потому что уже не смогу вернуться к тому, что было до этого.

Я не мог больше сдерживаться. Боль, что точила меня с каждой страницей этой книги, стала невыносимой. Каждый абзац был словно гвоздь, вбиваемый в мою душу. Я сидел, сжимая книгу в руках, и внутри меня боролись два чувства: ярость и безумие. Я не мог больше смотреть на эти рисунки, эти слова, эти ужасные послания.

И вот я, наконец, не выдержал. Я вырвал страницу с картинкой. На ней была та же девочка, что преследовала меня через всю книгу. В её руках — бумажка. И на ней, как язва, было написано:

— Азия Виейра, я люблю тебя!

Я уже не думал. Просто схватил страницу, и с жадностью, как будто это могло избавиться меня от кошмара, начал рвать её на куски. Слышал, как трещат страницы, как они издают слабый хруст, как слова исчезают в моих руках, как разлетаются в воздухе, растворяясь.

Каждый кусочек бумаги, каждое разорванное слово было как освобождение. Но стоило мне сделать это, как я осознал, что в руках у меня больше не было книги, а только горстка маленьких, рваных клочков. Я почувствовал лёгкую пустоту, как будто, разорвав эту часть, я лишился чего-то важного. И в этот момент меня охватило беспокойство. Что если эта страница была не просто частью кошмара? Что если это был последний ключ к пониманию того, что происходило?

Я хотел бы сжечь эти кусочки. Уничтожить их до конца, чтобы они исчезли, но не было зажигалки. В больничной палате, где я оказался, не было ни огня, ни возможности уничтожить эти последние следы. Я бросил разорванные кусочки на пол, но даже этот акт не принес мне облегчения. Теперь, когда бумага была разорвана, оставался только беспокойный воздух и глухое ощущение того, что что-то из меня ушло навсегда.

Я не мог остановиться. Рвал бумажку, рвал её с такой яростью, что каждый клочок казался мне олицетворением боли и унижения. Внутри я кричал. Мой внутренний голос разрывался от ярости, от ненависти. Виталий Иволгинский… этот псих, этот маньяк, он осквернил мою жену! ОПОЗОРИЛ ЕЁ! Он использовал её имя, её образ, как игрушку для своей извращённой фантазии. Он был чужд ей, чужд мне, чужд всему, что я знал и любил в ней. Я не мог понять, как он мог это сделать. Почему её? Почему она стала целью его ненормального влечения?

— ОСКОРБИЛ МОЮ ЖЕНУ! ОПОЗОРИЛ ПЕРЕД ВСЕМИ! – кричал я в своей голове, вопил, и от этого мне становилось ещё хуже.

Каждый раз, когда я пытался представить, как этот человек, этот урод, писал её имя на бумаге, я ощущал, как её достоинство, её личность — всё это было вырвано у неё. Она не заслуживала этого. Никак. И я не мог просто так это принять.

Я рвал, рвал с такой силой, что на моих руках выступила кровь, от того, как я цеплялся за бумагу, не замечая боли. Текст, который он написал, был для меня чем-то больше, чем просто словами. Это было нападение. Нападение на мою жену, на её честь. Я не мог остановиться, не мог отпустить эту ненависть. Но, несмотря на всё, что я сделал с бумагой, внутри меня не было облегчения. Ощущение пустоты не исчезло. Напротив, оно усиливалось.

Я сидел, окружённый обрывками бумаги, рваным текстом, кусками разорванных слов. Руки тряслись, сердце стучало так, что казалось, оно вот-вот вырвется из груди. Внутри меня бушевал океан ярости, и я не мог больше сдерживать этот поток. Я встал с кровати, лицо моё исказилось от боли и злости, и, не думая, не размышляя, я завопил, голос срываясь от ярости:

— Виталий Иволгинский, выходи, тварь, я убью тебя!

Мой крик эхом отозвался в пустой больничной палате, но никто не ответил. Только тишина, давящая, удушающая, как тяжёлое одеяло. Я знал, что этого человека нет, что его уже давно нет в этом мире. Он повесился, оставив за собой лишь тень своих болезненных фантазий, но в моей голове он жил. Он продолжал существовать там, в этих бумагах, в этих словах, которые его руки когда-то написали.

Я снова схватил остатки страницы, сжимая её в руках, как будто это могло как-то уничтожить саму сущность этого человека. Но ничего не менялось. Виталий Иволгинский, как фантом, продолжал преследовать меня, а его присутствие в моей жизни оставалось.

Я с трудом опустился обратно на кровать, сердце всё ещё барабанило в груди. Я хотел убить его, но он был всего лишь тенью. Тенью, которую я сам себе создал.

Я сидел в темноте, дрожа, пытаясь справиться с внутренним хаосом, когда внезапно передо мной что-то зашевелилось. В ту секунду мне показалось, что я снова схожу с ума, что это продолжение кошмара, но нет... это было реальность.

Под столом, почти незаметно, появился он. Виталий Иволгинский. Скрюченный, словно крыса, он сидел, окружённый тенью, и издавал звуки, которые больше походили на писк, чем на человеческую речь. Он не смотрел мне в глаза — вместо этого его взгляд был сосредоточен на чём-то невидимом, где-то в пустоте. Я понял: он был как животное, утратившее все человеческие черты.

Он был точно таким, каким я его представлял. Его толстое тело, словно заплывшее жиром, занимало всё пространство, его сальные волосы слиплись, а огромные очки, которые он носил, казались чересчур большими для его лица. Он не был человеком — он был чудовищем. Зубы, как камни, воняли гнилью, а от его тела исходил такой запах, что мне хотелось подойти и придушить его, лишь бы избавиться от этого кошмара.

Я застыл. Сердце сжалось. Он всё так же сидел под столом, будто ожидая чего-то, как животное в клетке, не решающееся выйти на свет.

И вот он начал издавать звуки, скорее похожие на тот самый писк, что я слышал в кошмарных снах. Казалось, этот звук исходит не от него, а прямо из самого мира, из его глубин. Это был не просто человек, а порождение ужаса, созданное мной, моими мыслями и страхами.

Он вдруг заскользил ближе, и я, не в силах больше сдерживать себя, рванул вперёд. Но вместо того, чтобы столкнуться с ним, я упал на пол, снова оказавшись в темноте, где его лицо — всё искажённое и мерзкое — продолжало быть передо мной, как непреодолимая тень.

— Ты всё-таки здесь... — прошептал я, но ответа не последовало, только ещё один писк, как от умирающего животного.

Я поднялся на ноги, сжимая кулаки. Слова застряли в горле, но внутри меня бушевала ярость. Этот ужас, этот человек, или что-то, что когда-то было им, не должен был существовать.

Я больше не мог сдерживаться. Все те недели мучений, все мысли, что терзали меня в больничной палате, внезапно вырвались наружу. Я был уже не человеком, а животным, готовым уничтожить всё, что когда-то казалось живым. И вот он — Виталий Иволгинский, этот монстр, который отравил мне жизнь, теперь сидел под столом, скрючившись, как мелкая тварь.

Мои руки сжались в кулаки, а сердце бешено колотилось. Я не помнил, как подошёл к столу. Мои ноги были лёгкими от страха и ярости, а больничные тапочки, странно мягкие и тихие, не могли скрыть того, что я готов был сделать.

Я пнул его. Сильно. Он не сдвигался, но всё-таки издал тот же звук — писк, похожий на скрежет, от которого меня чуть не вырвало. Я снова пнул его. И ещё. И ещё.

В тот момент я чувствовал, что взрываюсь. Мои глаза потемнели от ярости, а все слова, что я пытался сдержать, вырывались наружу. Я кричал, не заботясь о том, что кто-то может меня услышать, не обращая внимания на боль в груди.

— Ты что, тварь, думаешь, я тебя не найду? Думаешь, что всё забыл? Ты — ничтожество! Тебе не место здесь, не место на этой земле! Ты даже не человек, ты — помойка, грязное животное! Почему ты не сдох ещё тогда, когда должен был?

Он не отвечал. Он только продолжал пищать, как крыса, прячущаяся в уголке. Он был слаб, беспомощен, и я наслаждался этим. Каждое его движение, каждое шевеление тела, будто некое оправдание моей ярости. Он был виноват. Он всегда был виноват.

— Ты ещё посмел писать ей! Ты посмел... Ты... — я продолжал кричать, но слова уже не имели смысла. Все эти больные мысли, которые я вынашивал так долго, вырывались наружу.

Никогда не было такого ощущения, как в тот момент. Я был в ярости, и не было ничего, что могло бы меня остановить. Мне хотелось, чтобы он почувствовал каждый мой удар, каждое слово, каждую эмоцию, что я носил в себе. Он был моим кошмаром, и сейчас этот кошмар должен был исчезнуть.

Я пинал его без остановки, не останавливаясь ни на секунду. Каждое слово, что вырывалось из моего горла, было как удар, каждое оскорбление, как шипящее железо, которое я втыкал в его тело. Он только скрючивался ещё сильнее, зажимался, как дикая крыса, но я не мог остановиться. Он был не человеком для меня, он был просто отвратительной тенью, преследующей меня, и я должен был вырвать её из своего мира.

— Ты что, думал, что тебя кто-то будет жалеть, урод?! — кричал я, продолжая бить его ногами. — Ты не мужчина, ты — ничтожество! Даже если бы она увидела всё это — песни, письма, картинки... Да она бы тоже рвала тебя! Она бы тебя пинала, как я, потому что ты, Виталий Иволгинский, самый отвратительный человек на свете! Ты опозорил её, ты отравил её жизнь, и ты ещё посмел поверить, что всё тебе сойдёт с рук!

Его писк становился всё тише, как будто он пытался исчезнуть, как будто он надеялся, что я забуду обо всём. Но я не забывал. Я никогда не забуду того, что он сделал. Я вспоминал каждое его слово, каждую его строчку, каждую песню, что он сочинял о ней, о моей Азии. Я мысленно видел её лицо, как она бы смотрела на это, и даже представлял, как она бы стукнула его, словно я сейчас, не щадя его.

— Ты всё разрушил, ты, идиот! Ты мог бы просто исчезнуть, но ты продолжал писать, рисовать, обсирать её имя! Ты даже не понял, что она никогда не будет твоей, что ты — всего лишь чёрная точка в её прошлом, которую она давно стерла! Ты урод! Ты никуда не годишься! Ты — больная тварь! — я продолжал, не в силах остановиться, настолько сильно меня раздирал гнев.

Он перестал пищать. Он просто сидел там, под столом, в позе, похожей на позу животного, на которое я мог бы смотреть бесконечно. Но я знал, что нужно остановиться. Я знал, что я не должен был терять остатки своего человеческого контроля.

Я уже вопил, не в силах удержать всё, что накапливалось внутри. Мои крики эхом отдавались в пустой больничной палате, а воздух вокруг был наполнен яростью, болью и беспомощной ненавистью. Я не мог больше сдерживаться.

— Ты слышишь меня, Иволгинский?! — продолжал я, мой голос стал грубым, почти нечеловеческим. — Ты сам себя погубил! Ты сам выбрал этот путь! Ты думал, что она когда-нибудь обратит на тебя внимание? Она никогда не была твоей! Ты — ничто, ты просто грязь, которую надо вычистить из её жизни! Ты разрушил всё!

Я снова подбежал к столу, склонился, и снова пинал его. Он больше не пытался защититься. Он не двигался, только продолжал сидеть там, как жалкая, опозоренная тень. Это было не только моё возмущение, это был целый океан боли, который я больше не мог сдерживать. Все, что я хотел, это чтобы он исчез. Чтобы не осталось ничего, что бы напоминало мне об этом безумном человеке, что разрушил жизни многих, включая мою.

— Ты заслуживаешь этого! — кричал я, не замечая, как мой голос стал хриплым и потерявшим всякую силу. — Ты думал, что она тебе будет благодарна? Ты думал, что она обнимет тебя за все эти письма и картины? Нет, Иволгинский! Она тебя возненавидела! И я тебя тоже ненавижу!

Я снова замер, глядя на его безжизненное тело. Его молчание было победой. Но я знал, что всё равно не смогу успокоиться.

Я заорал ещё раз — яростно, не сдерживаясь, и пнул его ещё раз, в надежде, что хоть немного утолю свою ненависть. И в этот момент, что-то внутри его, скорее всего, нарушилось. Он вытянулся под столом, его тело вдруг стало каким-то странным, неподвижным, и я услышал отвратительный звук — его брюхо лопнуло, как перезрелый плод, как старый пузырь, наполнившийся тяжестью и давлением.

Я отскочил назад, не ожидая этого. Взгляд упал на его тело — оно уже не было тем, что я считал человеком. Я видел, как из его живота вытекло что-то тягучее и зловонное, черное и липкое, расплывающееся по полу. Это было нечто ужасное, нечто, что не могло принадлежать живому существу. И, наверное, оно не принадлежало.

Он оставался там, под столом, почти без движений. Его кожа стала серой и вытянутой, а его тело, как будто потеряло всякую форму. Вонь, которая теперь наполняла комнату, была невозможной. Я почувствовал, как по спине пробежали холодные мурашки.

Я не знал, что делать. Всё, что я чувствовал — это непреодолимое отвращение и шок. Я не знал, был ли он когда-то настоящим человеком, или его существование было лишь частью какого-то бреда, мучившего меня.

Но я не мог остановиться и осмелился взглянуть под стол. Как только мои глаза встретились с тем, что оставалось от Иволгинского, от этой мерзкой безобразной массы, я тут же поднялся в глазах туман. Вонь была невыносимой. Вдыхая её, я почувствовал, как мне сжало грудь, как слезы защемили в глазах, но я не мог отвести взгляда. То, что я видел, было настолько отвратительным, что каждый мой мускул протестовал против того, чтобы я стоял и смотрел на это.

Иволгинский — если это вообще был он — распался на какие-то куски, его тело превратилось в нечто гибкое, бесформенное, наполненное чёрной жидкостью, которая теперь разливалась по полу. Ткань его одежды, когда-то грязной и изношенной, теперь стала расползаться, как старое тряпье, под действием чего-то, что я не мог понять.

От его тела исходил не просто запах разложения — это было что-то гораздо хуже. Это был запах разрушения, словно все элементы его существования начали распадаться на молекулы. Не было ни остатков человечности, ни признаков жизни. Только этот отвратительный, жуткий беспорядок, который теперь занимал место, где когда-то был человек.

Я не мог дышать. Казалось, что стены палаты сжимаются вокруг меня, что воздух становится все более тяжёлым, словно он наполняется какой-то темной сущностью, которая пыталась меня задушить. Я сделал шаг назад, едва не споткнувшись, и, снова не выдержав, выскочил из комнаты.

Я не знал, что меня толкнуло взглянуть туда. Наверное, в какой-то момент мне стало интересно, или я хотел завершить то, что начинал. Но теперь я знал — не стоит любопытствовать, если за этим скрывается нечто, что не должно быть в этом мире.

Что такое «avlivro»?

Я стоял, затопленный страхом и сомнениями, не зная, что делать. В моей палате под столом был вонючий труп. Труп Виталия Иволгинского, или того, что от него осталось. Все это стало слишком реальным, и я понял, что у меня не было ни малейшего объяснения, как это могло случиться. Вопрос «что я скажу санитарам и медсёстрам» стал самым важным и самым неразрешимым.

Я пытался представить, как это будет. Как я скажу, что под столом, прямо в моей палате, лежит тело какого-то маньяка, который якобы умер задолго до того, как я сюда попал. Что скажет мне санитар, когда он войдёт? Как он на это отреагирует? Он, наверное, будет думать, что я с ума сошел. И ведь я сам не знал, что с этим всем делать. На секунду мне показалось, что весь этот кошмар — лишь плод моего воображения. Но как тогда объяснить запах, ужасающее зрелище, которое я только что видел?

Я резко выдохнул, и в голове стали появляться сумбурные мысли. Я должен успокоиться. Придумать, что сказать. Но как это сделать? Я пытался найти хоть малейший выход из этой ситуации, но всё, что я мог себе предложить, было ложью. Я мог бы сказать, что это не я, что кто-то подкинул труп. Но все, что меня остановило, было одно — я не знал, как объяснить, что я вообще оказался здесь, в этом месте, с этим ужасом.

Я посмотрел на дверь, стоящую напротив, и вдруг в палату вошёл санитар. Я почувствовал, как адреналин снова прокачивает кровь в венах. Санитар был большим и сильным, с мускулами, которые видно даже через белую рубашку, настолько плотной была ткань. Я, стараясь не смотреть под стол, просто стоял, держа взгляд на его лице, не зная, что мне делать.

Он принюхался, явно настороженный от странного запаха в воздухе. Моя голова была полна невыразимых мыслей, и я молчал, но в голове уже выстраивались возможные сценарии. Он спросил, нахмурившись:

— Чем тут так воняет?

Я замер, пытаясь собраться с мыслями. Ответить правдиво было невозможно, и я, не зная, что делать, сказал, что воняет дерьмом. Эти слова вырвались, как будто мне их пришлось проглотить, и теперь они с болью выходили наружу. Я, возможно, сам не верил в то, что сказал, но это было единственное, что пришло в голову.

Он на мгновение замер, посмотрел на меня, а потом просто засмеялся. Такой глупый смех, будто я только что рассказал ему какой-то анекдот. Он ничего не понял, наверное, подумал, что я шучу или что-то не так сказал. Его лицо оставалось спокойным, а голос почти весёлым, когда он произнес:

— Ха, ты что, с ума сошел? Тут всё нормально, воняет, наверное, чем-то обычным. Ну, ладно, я позову уборщицу, пусть уберет «дерьмо». — И, не дождавшись ответа, он развернулся и, не взглянув в сторону стола, просто ушел.

Я оставался стоять в тишине. В ушах всё гудело, а в голове звучала одна мысль:

— Он не увидел. Он ничего не заметил. Всё это было только во мне.

Но страх всё равно не проходил. Я по-прежнему не мог забыть, что под столом было нечто, что не должно было быть там. И теперь, когда санитар ушел, эта жуткая пустота вокруг становилась всё более и более угрожающей.

Я не знал, что делать дальше. Уборщица, о которой говорил санитар, может быть, и прибежит, но что она скажет, когда увидит, что там? Когда она увидит, что осталось от того, что я недавно ударил ногами? Будет ли она кричать? Или она просто не поймет, что это? И кто вообще в этом виноват? Я? Этот псих Виталий Иволгинский, который оставил свою смерть в этом месте? Или же я сам, который оказался в этом адском месте?

В конце концов, я так и остался сидеть в тишине, и когда уборщица вошла в палату, я лишь лениво поднял на неё взгляд. Она была молодой, в тусклой униформе, с длинными светлыми волосами, собранными в небрежный хвост. На лице её не было ни страха, ни удивления — лишь выражение профессионального равнодушия. Она взглянула на меня, как будто ничего странного не происходило, и тут же направилась к столу.

Мои глаза застыли на ней, когда она начала работать. Она даже не посмотрела под стол, не заметила жуткой картины, которую я пытался скрыть в своей голове. И вот, без единого звука, она аккуратно наклонилась и, взяв длинным веником, начала выметать остатки… того, что лежало под столом. Я не мог поверить своим глазам. Она, не удивившись, с точностью профессионала прибрала ЭТО, точно зная, что нужно сделать. Все было так, будто это был просто обычный мусор, который можно легко убрать. Никаких эмоций на её лице, только механическая работа.

Она аккуратно сложила всё в мешок, не произнесла ни слова и даже не взглянула на меня. Затем, с тем же равнодушным лицом, подхватила мешок и безо всякого замедления пошла к двери.

— Что это за чертовщина? — подумал я, не веря своим глазам.

Как она могла так спокойно это сделать? Она, должно быть, видела, что там было, и всё равно продолжала, как будто ничего не случилось. И на её лице не было даже намёка на удивление. Притворяется, что ли? Я с трудом смог совладать с собой, чтобы не остановить её, не спросить, как она могла не заметить ужаса, который я видел.

Когда она ушла, оставив после себя лишь свежий запах дезинфектора, я почувствовал, как в груди завёлся ещё один страх. Слова, мысли и воспоминания, переполненные сумасшествием, снова начали вихриться в голове. Что это было? Почему она так спокойно поступила? Почему все они, санитар, медсестры, даже уборщица, будто не замечают того, что происходит вокруг?

Сердце билось быстрее, а мысли заполнили меня беспокойством и страхом, как будто я оказался в ловушке какого-то странного мира, где всё не так, как должно быть. Где люди делают вид, что ничего не происходит, и я остаюсь последним, кто ещё не потерял рассудок.

Я сидел, всё ещё не веря в происходящее, когда услышал шаги. Это был тот самый санитар, детина с мускулами, который только что заходил в палату. Я машинально вздрогнул, когда он подошел ко мне, и только тогда заметил, что всё это время я продолжал держать книгу в руках. Не просто книгу — ту самую книгу о Азии Виейре и Виталии Иволгинском, которую я почти что разорвал в порыве ярости.

Санитар, взглянув на меня с непониманием, скосил глаза на книгу, которую я всё ещё держал, и с усмешкой произнес:

— Что это у тебя? — его голос был спокойным, почти равнодушным.

Я, не думая, ответил:

— Туалетная бумага...

Слова сорвались с языка, как будто я сам пытался убедить себя в том, что это так и есть. Но санитар не стал задавать никаких лишних вопросов. Он просто посмеялся коротким, нервным смехом, который заставил меня ещё больше вздрогнуть.

Он шагнул вперёд, быстро вырвал книгу из моих рук, и прежде чем я успел что-то сказать или остановить его, бросил её в мусорную корзину. Книга сделала звук, словно тяжёлый предмет, упавший на дно пустого контейнера, и сразу исчезла из поля зрения. В её месте осталась лишь куча мусора и пустоты.

Я сидел, не зная, как реагировать. Чувствовал, как что-то внутри меня рушится, и одновременно осознавал, что это был просто ещё один момент, когда я утратил контроль над тем, что происходит вокруг. Как если бы всё, что я знал о реальности, исчезало под давлением его безразличия.

— Лучше тебе отдыхать, — сказал санитар, словно не заметив, насколько странным был этот поступок. Он повернулся, чтобы уйти, и лишь на мгновение задержал взгляд на меня, как будто не уверенный, стоит ли мне что-то ещё сказать.

Я остался один. В голове все смешалось — страх, недоумение, злоба. Всё это время я пытался понять, что на самом деле происходит, но теперь, когда книга исчезла, и я остался с пустыми руками, понимание только усилило страх. Что, если этот мир уже не был тем, что я знал? Что, если всё вокруг меня — лишь иллюзия?

Не зная, что делать, я продолжил сидеть на койке, пытаясь осмыслить происходящее.

Врач вошел молча, слегка приоткрыв дверь. Его шаги были уверенные, и я почувствовал, как напряжение в палате сразу же стало ощутимым. Он посмотрел на меня, но не сразу заговорил, как будто обдумывая, с чего начать.

— Что происходит? — вырвалось у меня. Голос был хриплым, почти срывающимся. Я не мог больше держать в себе этот страх, это ощущение, что мир вокруг меня рушится, что меня тянут куда-то, в какую-то бездну.

Врач приподнял брови, но не ответил сразу. Он прошел к своему столу, открыл папку с бумагами и принялся что-то записывать, как будто я был просто очередным пациентом, с которым он должен выполнить свою работу. Я заметил, что его движения были механическими, как у человека, который давно утратил способность воспринимать окружающее как нечто большее, чем просто часть своей рутины.

Наконец он поднял взгляд и посмотрел на меня, его глаза не выражали ничего, кроме привычной профессиональной вежливости.

— Что происходит? — я повторил свой вопрос, не в силах справиться с нарастающим беспокойством.

Он пожал плечами и слегка усмехнулся, но эта усмешка не была настоящей, а скорее была реакцией на мой нервный вопрос.

— Вы в больнице, — произнес он, как будто это должно было меня успокоить. — Здесь все нормально. Вам нужно просто немного отдохнуть, и все пройдет.

— Но... что происходит вокруг? Почему эта книга? Почему я оказался здесь? Почему я слышу, что мой разум сходит с ума, и все выглядит так странно?

Я не мог успокоиться. Мне нужно было узнать ответы, даже если они были неприятными или страшными. Но врач снова лишь покачал головой.

— Это не так, как вы думаете. Ваше состояние — это результат стресса и сильного нервного истощения. Врачи проводят лечение, чтобы помочь вам восстановиться. Всё, что вы переживаете, это последствия тех событий, которые произошли до того, как вы попали в больницу.

Я продолжал смотреть на него, но в его глазах не было ни сострадания, ни интереса. Только отстраненная профессиональная маска. Я ощущал, как его слова не достигали меня, как если бы между нами стояла невидимая стена. Всё, что он говорил, казалось фальшивым, и не могло ответить на мои мучительные вопросы.

— И эта книга? — спросил я, не в силах удержаться.

Врач снова пожал плечами, не обращая на меня особого внимания.

— Вы, вероятно, привязались к ней. Иногда пациенты создают свои собственные истории и реальности, чтобы выжить. Это вполне естественно в условиях стресса. Мы поможем вам справиться с этим. Просто нужно время.

Но я не мог принять его слова. Я не мог поверить в то, что всё, что я переживал, — просто плод моего воображения. Эта книга, эти картины, тот ужасный человек, Виталий Иволгинский, всё это было настолько реальным. Неужели это всё — лишь плод моего разума?

Я взглянул на врача, пытаясь найти в его словах хотя бы намек на правду, но его взгляд оставался холодным и равнодушным.

— Это не правда... — прошептал я, больше себе, чем ему. — Это не может быть правдой.

Но врач ничего не ответил. Он только помотал головой и, отвернувшись, направился к двери. Когда он вышел, я снова остался один. С мыслью, что всё вокруг — как сон, но я не мог проснуться.

Я сидел на больничной койке, глядя на свои руки, чувствуя, как холодный пот покрывает мою шею. Мысли закружились в голове, как вихрь. Все эти картины, люди, события... Это не могло быть правдой. Или могло?

Неужели я просто сошел с ума? Неужели всё, что я пережил — все эти письма, книги, картины, Виталий Иволгинский, все они были плодом моей больной фантазии? Но как же тогда объяснить запахи, ощущения, этот ужас, который я чувствовал, когда видел его, сидящего под столом? Как объяснить этот ужасный момент, когда я пинал его ногами, слыша его писк и запах? Всё это было слишком реальным.

Я вспомнил ту картинку с девочкой и бумажкой в руках, с её именем и надписью:

— Азия Виейра, я люблю тебя.

Я помнил, как я чувствовал, как меня жгло от ярости и страха. И вот теперь, сидя в этой палате, я задавался вопросом: было ли это настоящим или всё же какой-то кошмар, который не отпускал меня?

Медсестры и врачи говорили одно — я был на лечении, я нуждался в отдыхе и покое. Но в глубине души я чувствовал, что что-то не так. Может, они все просто замкнули меня в этом мире, где я был сам с собой, с моими мыслями, с моими страхами и воспоминаниями, и не могли позволить мне увидеть правду. Но какая правда? Какая из этих реальностей настоящая?

Я лежал в палате, в тишине, пытаясь разобраться в своей голове, но мысли путались, не давая покоя. Вопросы не прекращались. Азия Виейра. Она всегда была для меня загадкой, но теперь эта загадка становилась всё темнее. Неужели она могла быть связана с этим психопатом, с этим Виталием Иволгинским? Неужели всё, что я знал о ней, было ложью?

Моя жена… На её лице всегда была эта загадочная улыбка, но я думал, что это просто её индивидуальность, её неординарность. Однако теперь, после всего, что я пережил, это казалось пустыми оправданиями. Почему она не рассказала мне о своём прошлом, о том, что связано с этим сумасшедшим? Почему она не предупреждала меня, что за её спиной может скрываться что-то подобное? Почему я ничего не знал?

Или, может быть, я был настолько слеп, что не хотел видеть того, что было очевидно? Может, вся моя жизнь с Азией была построена на лжи и манипуляциях? Но как такое возможно? Как она могла быть связана с ним и не рассказать мне? Если бы я только знал...

Но что если всё это было частью какого-то более сложного плана, какого-то гнусного замысла? Почему книга, почему эти письма и картины? Почему анонимный человек решил мне раскрыть всё это, заставив прочитать такие ужасающие вещи? И кто он такой, этот аноним? Какова его цель?

Я снова думал о книге, о её страницах. Она была как проклятие. Каждая глава проникала глубже, вгрызаясь в меня. Когда я читал о Виталии Иволгинском, его безумии, его письмах и картинах, я чувствовал, как трещит мой разум, как он начинает распадаться. Но была ли это правда? И если да, то что с этим делать? Если всё, о чём я читал, было реальностью, что это значило для меня, для моей жизни с Азией?

Я снова подумал о ней, о её имени, о её прошлой жизни. Может быть, всё это было давно забыто ею, скрыто, чтобы не повредить нашему браку, чтобы не разрушить моё восприятие её. Но всё это терзало меня. Как можно жить с человеком, если ты не знаешь его настоящую историю? Если всё это было частью её жизни, частью её прошлого, неужели она действительно могла скрывать это от меня?

Моя голова кружилась. Каждый вопрос, который я себе задавал, приводил к ещё большему замешательству. Неужели я просто не знаю ничего о своей жизни? И что теперь делать с этой книгой? С тем, что я узнал? Разве я могу продолжать жить так, как будто ничего не произошло?

Я сидел в своей палате, в тишине, потихоньку приходя в себя после всех тех безумных событий. Но когда я повернул голову к стене, что-то неожиданное привлекло моё внимание. Я замер. На стене, прямо передо мной, будто выжженные огнём, горели буквы «avlivro».

Одно слово, которое словно пронзило моё сознание. Эти буквы были яркими, живыми, как если бы они горели изнутри стены. Я замер на месте, не зная, что с этим делать, что это значит. Почему это слово появилось прямо здесь, в этой больничной палате? Что оно означало?

В моём разуме мгновенно вспыхнула молния. Это слово. Это было не просто слово. Оно вызывало у меня странное чувство, как будто я знал его, но не мог вспомнить откуда. Всё в моей голове смешивалось: Виталий Иволгинский, Азия Виейра, книга, аноним, психоз, загадки, тайны… Я попытался дышать спокойно, но это слово, как будто оно из другого мира, выбивалось из всех рамок.

Я стал думать. «avlivro». Звучало как-то по-испански или португальски… Я напрягся, пытаясь понять, что оно может означать. Вспомнил, что «livro» — это слово для книги на португальском. Но что означала первая часть? «av»... Это было как разгадывание головоломки, как если бы сам этот термин был частью какого-то кошмара.

Не хватало слов, чтобы понять, что происходит. В голове сразу же появился вопрос:

— Что если это не просто случайность? Если это не просто разрыв между моими мыслями, а что-то, что указывает мне путь? Кто написал это слово? Почему оно тут?

Моё сердце стало биться быстрее. Я встал с кровати, приблизился к стене, но она была как прежде — гладкая и ровная, без следов от этих букв. Будто они были только в моём сознании. Но почему они так ярко горели? Что это за знак? И главное — кто послал его мне?

Как только я коснулся стены, передо мной промелькнула молния. Не физически, а в разуме. Вдруг я понял. Это не просто случайность. Это было послание. Возможно, это была очередная игра этого анонима, или может быть, какой-то высший замысел, который я ещё не осознавал.

Может быть, я слишком погрузился в свои размышления, в свою борьбу с неведомым, но эта надпись, это слово, заставили меня вновь задаться вопросом: что на самом деле происходит? Кто я, и почему я здесь? В поисках ответа на это простое слово я продолжал углубляться в неизвестное.

И вот в момент, когда я стоял перед стеной, в голове произошёл всплеск. Всё, что я чувствовал, всё, что происходило в последние дни, словно в одну секунду встало на свои места.

«avlivro» — это не просто слово. Это не просто случайные буквы. Я понял, что первая часть, «AV», — это Азия Виейра. Моя жена. Весь этот безумный кошмар был связан с ней. Почему же я раньше не догадался?

Паника охватила меня, но я продолжал рассматривать слово, пламя которого, как мне казалось, сжигало моё сознание. «AV» — Азия. И вот это «livro»… книга. Это слово означало книга на португальском. Я всегда знал, что она была связана с чем-то большим, чем просто моя жизнь. Но почему? Почему именно её имя теперь появляется на стене? Почему именно эта книга?

Я всё понял. Это было послание. А значит, книга... та самая книга, которую мне дали в больнице, могла быть ключом к разгадке. Эта книга была не просто набором страниц, а частью чего-то более зловещего, чего-то, что как будто было написано специально для меня.

Я снова подумал о том, что скрывается за этими буквами. Книга и Азия Виейра. Виталий Иволгинский, его безумие, письма, песни, картины, которые он оставил. Всё это было частью игры, которую кто-то вел, кто-то манипулировал всеми нами, и особенно мной. Я был пешкой в этой игре.

Теперь всё становилось ясным. Азия — это не просто моя жена. Это она, как я теперь понял, была тем, что связывало этот безумный мир с моим. Она была точкой пересечения, узлом, который соединял странные события, болезненные воспоминания и эти ужасные письма. Она, возможно, даже не осознавала, что её имя стояло в центре этой истории.

Но кто стоял за этим? Кто был настоящим архитектором этой игры? Кто создал Виталия Иволгинского, его письма и его картины, чтобы привести меня к этому моменту?

Моя голова кипела от мыслей. Я чувствовал, как этот кошмар расширяется, как будто я проваливаюсь в какую-то бездну, где все вопросы лишь порождают новые, а ответы скрыты где-то в темной и зыбкой тени.

Я продолжал смотреть на горящие буквы на стене, но теперь они уже не казались мне такими зловещими. Я понял, что вся эта игра, все эти тайны, все эти ужасающие события — они были созданы им. Он был не просто пациентом. Он был не просто психом. Он был автором всего этого кошмара. Виталий Иволгинский. И теперь я понял, что его безумие не ограничивалось лишь его письмами, песнями или картинами. Он создавал свою реальность, он писал её, как бы манипулируя окружающими, создавая мир, в котором ему не было места, но который он пытался заполнить своим присутствием.

Он был психологом… или, точнее, под видом психолога, скрывался сам. Всё это время я думал, что книга написана анонимом — человеком, который исследует его душевные недуги. Но нет. Он сам был этим анонимом, писал о себе, скрывая своё лицо под маской внешней истории, создав другой мир, в котором он не был просто жертвой. Он был автором, и всё происходящее — его замысел, его шаги, его решения.

Больной урод Виталий Иволгинский

Я снова посмотрел на горящее слово на стене. Avlivro — это не только имя моей жены. Это был его послание мне. Виталий использовал её имя, чтобы подстегнуть меня к поиску, к размышлениям, чтобы я сам раскрыл эту историю, потому что он знал, что я когда-нибудь буду искать. Он сам взял на себя роль психолога, манипулировал мной, как психолог манипулирует пациентом.

— Он… — я прошептал это слово вслух.

Виталий. Он создал этот мир вокруг меня, вокруг Азии. Он всё контролировал. И теперь я был не просто частью его плана. Я был его следующим шагом, его следующим движением в этой мрачной игре. Я был пешкой, которая в какой-то момент должна была сделать то, что он задумал.

А вот Азия. Азия была не просто женщиной, которая была его целью. Она была символом. Он не мог подчинить её себе, так же как не мог подчинить мир вокруг. Она была для него чем-то недосягаемым, кем-то, кто был не его. И потому он решил манипулировать мной — сделать меня частью своей истории, частью своего безумного мира. Он создал образ, он спрятал свою личность за маской, чтобы я, наконец, понял, что он и есть тот самый манипулятор, тот самый псих, который держит всё под контролем.

Мои руки затряслись. Я не знал, что делать. В каком-то смысле я стал частью этой игры, частью его разума, его извращённой реальности. Но теперь, когда я знал всё, мне было невыносимо страшно. Я осознал, что не смогу выбраться из этого лабиринта. Виталий не просто создал мою жизнь, он написал её, как книгу. И, возможно, не я был её главным героем.

Я падал на колени не из-за какого-то мистического осознания, не от благоговения, а от того, что не мог больше бороться с этим. Моя жизнь, мои мысли, моя реальность — всё это казалось игрушкой в руках психа. Я думал, что я был тем, кто решает, но в конце концов, я понял: я был лишь пешкой. В его игре, в его мире, который он создавал с каждым шагом, с каждой деталью, я был всего лишь элементом, частью его большого и извращённого замысла.

«avlivro» горело на стене, как напоминание о том, что я не могу вырваться. Я не мог выбраться, потому что не знал, что вообще существует за пределами этого. Моя жизнь, моя любовь, Азия — всё это оказалось частью игры, которую он придумал, созданной его больным разумом. Он не просто манипулировал мной, он играл с моей душой, он знал, как расставить все кусочки, чтобы я не мог понять, где заканчивается реальность и начинается иллюзия.

Я просто сидел на коленях, в оцепенении, ощущая, как по спине ползёт холод, как мир вокруг начинает плавиться и терять свою форму. Всё вокруг казалось зыбким, неустойчивым. Виталий Иволгинский был как невидимая тень, след которой я видел повсюду. И я не мог выбраться. Он знал меня лучше, чем я знал себя. И теперь мне было ясно, что я не смогу вырваться, потому что эта игра была не о том, кто победит, а о том, кто выживет.

Я почувствовал, как тяжесть ложится на грудь, как страх затмевает моё сознание. Мне не нужно было больше ничего объяснять себе. Всё, что было — уже было. Всё, что могло случиться — случилось. Я был всего лишь частью этого кошмара, этой нескончаемой игры, и мне оставалось лишь одно: сдаться.

В этот момент начали звучать какие-то песни, и я сразу понял: это был тот самый след, который оставил Виталий Иволгинский. Звук, сначала едва слышимый, заполнил пространство, и я понял, что он был не просто шумом, а чем-то гораздо более глубоким. Это была музыка, как он сам — безумная, несвязанная, не находящая гармонии, будто сам псих в этой музыке пытался найти некую форму, которая бы отражала его внутренний мир.

Ритм был странным — искажённым, неуклюжим, как шаги тяжёлого человека. Звуки переливались, как волны на мрачном, мутном озере. В них слышались какие-то ракушки, неясные и разрозненные, и внутри меня начинало формироваться чувство, что что-то ужасное сейчас должно произойти. Это была музыка, что-то между звуками пустоты и хаоса, и, несмотря на её внешнюю простоту, она была невыносимо тревожной.

И вот, среди этих звуков, я различил одну деталь, которая мгновенно привлекла внимание. Число 82. Оно звучало в припеве, как эхо, как часть неразгаданной загадки. Это число было знакомым. Я вспомнил, что это был год рождения моей жены, Азии Виейры. Тот же 1982 год. Всё начинало сходиться в какой-то страшный пазл, где она была ключом, её имя — точкой пересечения всего этого безумия.

Мистика, которую я не мог объяснить, поглощала меня, и я вдруг понял: эти песни были его способом говорить. Это было его послание. Он пытался передать через звуки и слова что-то большее, что-то, что было связано с ней, с Азией, с его навязчивой идеей, с его ненасытным желанием. И всё это сводилось к одной трагической истине — он хотел её, и через свои письма, картины и песни пытался установить некую связь, захватить её, поработить её внимание, поглотить её душу.

— 82... — повторялись звуки, как невидимая петля, которая сжимала меня, накрывала и не давала выбраться.

И в этот момент я понял, что я не просто слушаю музыку этого психа. Я становлюсь её частью.

Когда я услышал следующую песню, в которой звучал мотив о морском гребешке, нечто внутри меня дернулось. Сначала я не обратил внимания, но потом вдруг осознал.

— Морской гребешок — это было не просто слово, не случайное выражение.

Это было знаком, подсказкой. Словно весь этот мир был пронизан какой-то незримой нитью, ведущей меня к этому осознанию.

Моя жена. Азия Виейра. Я никогда не задумывался о её фамилии, но теперь, когда эта песня наполнила воздух, я вдруг понял. Виейра — это португальское слово, которое означает «морской гребешок». Я не мог поверить, что это всё связано. Это не просто совпадение. Это была часть какого-то страшного, замкнутого круга, в котором она, вероятно, была не более чем пешкой.

Грёзы об Азии начали складываться в моём разуме в странный калейдоскоп. Почему я никогда не задавался вопросом, откуда она? Как её фамилия? Почему эта связь с морским миром, с чем-то таким чистым и далёким, как океан, становится частью всей этой кошмарной картины? Всё сходилось. Виталий Иволгинский знал её фамилию, как и её имя. Он знал её, как я знал её, и она была для него... желанным объектом, на который он направил свою темную энергию.

Я снова услышал песню. В её словах я слышал зов, зов, который становился всё более настойчивым, как мрак, который поглощает свет. Я пытался вырваться, но каждая нота, каждый звук, каждое слово в песне возвращали меня туда, к морскому гребешку, к Азии, и в моём разуме невыносимо растягивалась мысль:

— Он знал. Он знал, кто она, знал её фамилию и всё, что связано с её жизнью.

Кажется, всё, что происходило, было не просто игрой, не просто случайностью. Это было предначертано. Виталий Иволгинский так или иначе пытался соединиться с ней, через музыку, через письма, через картины. Он был там, в её прошлом, как призрак, след которого, как море, всё равно оставалось, даже если он был давно исчезнувшим.

Я не знал, что мне делать с этой истиной. Я сидел, слушая песню, и размышлял о том, что моя жизнь, моя жена, даже её имя — это как древний код, с которым я не могу справиться. И, возможно, Виталий Иволгинский был тем, кто мог бы разгадывать этот код. Но я был его частью теперь. Всё, что я когда-то знал, казалось иллюзией.

Когда в ушах снова прорезался звук песни, я знал, что уже не смогу просто слушать. Каждое слово, каждая нота пронизывали меня насквозь, и я не мог избежать их. В этой песне не было символов или загадок. Это были просто вопли, отчаянные крики безумного, поглощённого своим одержимым чувством человека. И хотя музыка была ужасна, я всё равно не мог отвлечься от этих воплей.

— Я просто маленький щенок, — звучали слова, и в них был такой надрыв, такая грусть, что я сразу понял — он был младше моей жены на целых 22 года.

Щенок, да, просто маленький щенок, пытающийся быть рядом с тем, что для него было недосягаемым. Я даже не знал, как это воспринять. Виталий Иволгинский, этот урод, был младше Азии. Это объясняло многое, не так ли? Его странная, детская одержимость, его неустанная гонка за её вниманием. Это была именно та безумная, невыносимая страсть, которая делает людей такими, как он.

Щенок. Слабый, беспомощный и глупый щенок. Я даже сжался от злости, вспомнив, как он писал эти письма, как создавал музыку, как оставлял свои грязные следы в её жизни. Он никогда не был на её уровне. Он был ниже, и, несмотря на свою одержимость, он так и не мог достичь того, чего хотел. Это был просто глупый, отчаявшийся подросток, играющий с огнём, пытаясь зацепиться за что-то великое и недостижимое.

И в этом все и было — он не просто пытался завоевать её внимание, он пытался быть ею. Он хотел войти в её мир, стать таким же важным, как она, но никогда не мог этого сделать. И в его бессилии, в его жалости и гневе родился тот самый образ «щенка», который всё равно пытается догнать гиганта, не понимая, что не может победить его.

Теперь, когда я понял это, песня как будто ещё громче ударила мне в голову. Я услышал в каждом вопле Иволгинского его собственную боль, его неспособность быть кем-то, кроме этого жалкого щенка. И хотя я чувствовал отвращение, я также ощутил что-то вроде жалости. Как-то даже жаль стало этого человека, который так отчаянно пытался схватить то, что ему не под силу.

Но сразу после этой жалости пришла злость. Потому что он оставил след в её жизни. И я не мог больше сдерживаться. Злость, которая переполняла меня, не давала мне покоя. Я встал и, сжимая кулаки, закричал прямо в пустоту, которая окружала меня. Глупая, жестокая злость разрывала внутри, и я не знал, как остановиться.

— Не щенок ты, урод! — мой голос эхом отозвался от стены. — Щенок мил, а ты — одно омерзение! Червь ты, а не щенок!

Каждое слово вырывалось из меня с такой яростью, что я почувствовал, как горло пересыхает. Я больше не мог сдерживаться. Этот урод, Виталий Иволгинский, был ничем иным, как скользким, мерзким червём, который, ползая по жизни, попытался стать кем-то великим, но так и остался ничем. Он был слаб, ничтожен, и его жалкая попытка привлечь внимание моей жены была не более чем пустой игрой с огнём, в которой он неизбежно обжёгся.

Я продолжал кричать, и каждый мой вопль заставлял меня чувствовать облегчение, но внутри всё равно оставалась боль. Он не был щенком, не был даже человеком. Он был просто бездушной тенью, которая попыталась обмануть саму себя.

Я чувствовал, как мои слова пробивают тишину, но всё равно ничего не меняется. Это было как сражение с невидимым врагом, которому не было ни начала, ни конца. Я больше не знал, где заканчивается реальность и начинается мой кошмар. Но одно было точно — я не могу позволить этому существу повлиять на мою жизнь. И поэтому я орал, не в силах остановиться, голос был уже хриплым, а в груди — бушующий шторм, который не знал ни конца, ни начала. Я кричал, как сумасшедший, повторяя одно и то же, забывая смысл слов, просто наполняя пространство этим гневом.

— Щенки! Черви! Щенки и черви! Черви и щенки! — вопил я.

Каждое слово вырывалось из меня, как взрыв, как проклятие, а я не знал, кому оно адресовано. Этому психу? Себе?

— Виталий Иволгинский, ты, твой гребешок, твои песни, твой бред — всё это вертится в моей голове. Червь ты, не щенок. Ты — ничто, — твердил я себе.

Но был ли кто-то в этом помещении, чтобы услышать меня? Неважно. Стены поглощали мои крики, и я словно знал — меня никто не услышит. Я был один. Только я и мои мысли. Я кричал до боли в горле, пока не почувствовал, как всё внутри меня словно сжалось в одну точку.

Я остановился, вдруг осознав, что больше не могу продолжать. Тишина наполнила пространство. Никаких ответов. Никаких откликов. Только я и мои собственные слова, которые постепенно теряли смысл. Вдох за вдохом, я почувствовал, как дыхание возвращается в норму, но вот что меня по-настоящему поразило — я вдруг понял, что больше не знаю, что делать.

Щенки и черви… что это вообще значит? Почему я продолжал говорить эти слова, как будто они что-то меняли?

Но что если это и правда не имеет значения? Что если Виталий Иволгинский, вся эта чушь, и даже я — всё это лишь часть какой-то безумной игры, которой мне не победить?

Я приподнялся, снова вглядываясь в темное пространство комнаты. Песни продолжали звучать, но теперь, когда я немного успокоился, я заметил источник звука. Магнитофон. Он стоял в углу, совершенно обычный, ничем не отличающийся от сотен других, которые можно было найти в домах, старых гостиницах и забытых подвалах.

Он не был подключен к чему-то очевидному, никаких проводов не было видно. Однако звук продолжал идти. Я повернул голову, пытаясь оценить, откуда идет электричество, но нигде не было видно розетки или какого-либо источника питания. Это был какой-то чертов парадокс.

Песни… они продолжали звучать, не прекращаясь. Я почувствовал, как мурашки бегут по коже. Это не было нормальным. Это не могло быть реальностью. Как он мог управлять этим? И почему это все так меня преследует?

Я встал с кровати и шагнул в сторону магнитофона, несмотря на легкую дрожь в ногах. Подошел ближе и смахнул пыль с его поверхности, ощущая этот момент нарастающего страха. Я боялся того, что могло быть внутри. Мог ли я отключить звук? Повернул ручку, и прямо мне в руки выскочила кассета.

Я стоял, держа её в руках, и почувствовал, как волна ярости охватывает меня. На этикетке, которую я едва мог разобрать при тусклом свете, четко читалась надпись: «Viera, Vieira 82!». Не просто бессмысленное слово, а имя моей жены. В её фамилии. И год её рождения, с издевательским акцентом на двух последних цифрах «82». Это было не просто надпись на кассете. Это был крик безумного психа, который считал, что он может управлять моей жизнью, моими воспоминаниями, даже воспоминаниями о моей жене. Этот мерзавец, этот Виталий Иволгинский, всё равно продолжал манипулировать моей реальностью, даже находясь, вероятно, далеко от меня. Но это не имело значения. Его присутствие было повсюду.

Злость заполнила меня. Он даже не смог правильно написать её фамилию. «Viera». Он написал это так, будто хотел меня оскорбить, словно был уверен, что я не смогу увидеть эту мелкую ошибку. Он играл со мной. Играл с моими воспоминаниями. Я смотрел на кассету, сжимая её в руках, и сердце билось быстрее от того, что он заставил меня снова чувствовать его присутствие.

Силы гнева поднимались внутри меня, как буря, готовая прорваться наружу. Я закрыл глаза, пытаясь успокоиться, но не мог. Внутри всё кричало. Всё было наполнено его насмешкой, его одержимостью. Он снова играл со мной.

В этот момент я понял, что я не могу остановиться. Я не могу просто стоять и ждать, пока этот урод снова вмешается в мою жизнь. Он продолжал существовать, продолжал писать свои песни, создавать свои фантазии. И что бы ни происходило, я не мог допустить, чтобы он победил.

Я открыл дверцу магнитофона и вставил кассету. Пальцы дрожали, но я заставил себя не бояться. Я ждал, затаив дыхание. Всё, что мне нужно было сделать, это услышать его голос. Его пение. Всё, чтобы закончить этот кошмар.

Звук включился почти сразу. Сначала было тихо, как будто кто-то медленно включал регулятор громкости. И вот, словно меня кто-то схватил за горло, звук заполнил комнату.

Песни. Песни, которые он писал, шепча себе в ухо, самодовольно скрежетал своими нотами. Я знал эти слова. Я знал этот ужас, который он пытался превратить в музыку.

И я снова почувствовал, как моя злость перехватывает меня. Я не думал, что сделаю это. Но в тот момент, когда звук начал наполнять палату, что-то внутри меня сжалось, и я не мог удержаться. Моё тело действовало быстрее разума. Я, не задумываясь, начал ломать кассету. Я раздавливал её руками, с силой прокручивая пластик, пытаясь избавиться от того кошмара, который она приносила.

Пластик ломался с треском, щелкал, как хрустящий лёд. Я почувствовал, как куски кассеты рассыпаются, словно песок, и внутри меня что-то освобождается. Но даже в этом безумии, я слышал его голос — тусклый, далёкий, скользящий через разорванную ленту. Ещё один вопль, ещё одна песня, которая пыталась пробиться через мой хаос.

— Долбаный псих, — прошептал я сквозь зубы, продолжая ломать.

Я знал, что это не остановит его, что всё это бессмысленно. Но в этот момент мне было нужно просто разрушить. Я хотел, чтобы эта кассета, эта музыка, эта часть его ужаса исчезла.

Каждый кусочек пластика, который я рвал, отдавался в моей голове как победа. Я думал, что этот урод больше не сможет манипулировать мной, не сможет заставить меня снова пережить это кошмарное время.

Но, разрывая кассету, я не мог отделаться от мысли: Что если я снова окажусь в этом мире? Что если это не закончится, несмотря на всё, что я сделал?

Когда я, наконец, сжал последние осколки кассеты, я почувствовал пустоту. Этого было недостаточно. Всё равно что-то внутри меня оставалось непрерывно тянущимся в прошлое, туда, в те ужасные звуки, в ту ненавистную реальность, которую создал Иволгинский.

Я посмотрел на остатки кассеты, которая теперь лежала в клочьях на полу. Злость ослабла, но её следы остались. Я поднялся, стоя посреди разорванных кусочков, и почувствовал, как мир снова поворачивается на меня.

Я стоял в центре своей маленькой больничной палаты, окружённый обломками того, что когда-то могло быть важным, но теперь было просто мусором. Ломая кассету, я чувствовал, как весь этот абсурд, вся эта ярость, которую я накапливал, превращалась в пустоту. Я не знал, что делать дальше. Чувствовал, как безысходность охватывает меня, как будто я всё это время просто тратил свою жизнь на разрушение, на борьбу с чем-то, что, возможно, не стоило борьбы.

Я обернулся, глядя на разорванные страницы книги, на кусочки пластика от кассеты, на беспокойную тень, что скользила по стенам. Я был в ловушке. У меня не было ни целей, ни смысла. Всё, что я делал, было лишь отражением той же безумной страсти, с которой этот псих, Иволгинский, создавал свои грязные шедевры. Творил! Да, он был сумасшедшим, но он был создателем. Я же был лишь разрушителем. Я ломал, чтобы остановить, чтобы забыть, но забыть не получалось.

— Чем я лучше его? — подумал я, чувствуя, как ужасная истина проникает внутрь.

Я пытался убежать от этой мысли, но она не отпускала. Он творил свою безумную реальность, а я пытался уничтожить его мир, как будто это могло принести мне облегчение.

Возможно, я был не таким, как он, но в каком-то смысле я не отличался. Иволгинский создавал свою боль, а я её разрушал, не понимая, что всё это – лишь две стороны одной и той же медали. Я не был лучше, я был в той же самой бездне, в том же психозе, только выражённом в другом виде.

Сесть. Успокоиться. Это был единственный путь. Взял последний обломок кассеты в руки и почувствовал, как злость постепенно уходит. Я не знал, что будет дальше, но если я не остановлюсь, я сам стану частью того, что ненавижу.

Я взглянул на молчащий магнитофон, ощутив, как тяжёлое, подавляющее чувство начинает медленно отступать. Внутри меня бушевали эмоции, но я заставил себя остановиться. Как будто я не только разрушал эти вещи, но и разрушал самого себя. Я вцепился в край своей постели, почувствовав, как пальцы начинают дрожать. Желание продолжать ломать, уничтожать, разрывать этот мир, который он создал, было как наркотик, но я понимал, что если я поддамся ему, я не смогу вернуться.

Магнитофон стоял передо мной, словно бездушный свидетель. Он не виноват. Всё, что он мог – это воспроизвести звук, зафиксировать его, запечатлеть в осколках этой безумной реальности. Но всё это было не важно. Я уже не мог продолжать.

— Тихо... — прошептал я себе под нос, закрыв глаза.

Может быть, это был единственный способ выжить. Остановиться. Не быть как он. Не быть этим сумасшедшим, который рушит всё, что ему не по нраву.

Я поднял магнитофон, без сил уронив его обратно на полку, и сел на край кровати. Передо мной был тот самый выбор — остановиться или продолжать. Я знал, что если я выберу путь разрушения, я потеряю всё, что осталось внутри меня. Может быть, я никогда не был так близок к разрушению самого себя, как в этот момент.

Я глубоко вдохнул, снова закрыв глаза.

— Достаточно, — думал я.

Я не знал, что делать. Всё было так, как прежде, только теперь я носил с собой эту тяжесть, это знание, которое не позволяло спокойно дышать. Всё, что я знал о своей жене, теперь было отравлено этим человеком, этим психом. Грязный поклонник. Да, он был мёртв, но его тень висела над нами с каждым шагом, с каждым вздохом.

Я подумал, что, может быть, всё это было просто игрой. Игра, где каждый ход был сделан давно, и я — лишь один из её фигур. Он был ушедшим, но его фанатичное желание уничтожить и овладеть, подменить реальность — всё это осталось. Осталась память о нём, а вместе с ней — эта книга, эти песни, этот ужас.

Голый кадр

Что изменилось, действительно? Возможно, ничего. Я всё так же оставался в своём одиночестве, поглощённый этой навязчивой мыслью, что в моей жизни больше нет места для мира, каким он был. Азия Виейра. Она была звёздной фигурой в истории, и для этого психа она стала чем-то большим, чем просто женщиной. Она была целью, идеалом, жертвой. И я — её муж, её защитник, или же кто-то, кто просто оказался на пути этой зловещей игры.

Но теперь мне было трудно найти место для неё в этой реальности, где всё, что оставалось — это воспоминания и картины, нарисованные чьими-то больными руками. Почему я был таким слабым, что позволил этому вообще касаться меня? Почему я позволил этому заново перерождаться в моей жизни?

Я сидел, пытаясь всё это осмыслить. И в какой-то момент понял — песни, письма, этот «фантик» — всё это было как нестерпимый яд, который разъедал моё сознание. Я сидел, переваривая эти абсурдные строки, жуткие образы и звуки, что продолжали звучать в моей голове. Это было как нескончаемая спираль, в которой я блуждал, не имея пути назад. Всё, что происходило, казалось частью какого-то кошмарного сна, из которого не удавалось проснуться.

Что мне делать с этим знанием? С этим ужасом, что Виталий Иволгинский так или иначе был связан с моей женой, и что он продолжал преследовать нас, даже после своей смерти? Я не мог забыть те строки, те странные песни, те картины, где девочка с коричневыми волосами держала в руках бумажку с её именем. Я был связан с этим, как будто стал частью его безумной игры.

Я попытался успокоиться. Поднялся с кровати и подошёл к окну. Внизу проезжали машины, люди шли по улицам, обычный день. Но как я мог вернуться в этот обычный мир, если в моей голове был этот чертов «фантик», песни, его письма и мысли, что теперь не покидали меня? Моя жизнь превратилась в странный калейдоскоп, где реальность сливалась с безумием, и я не мог понять, где одно заканчивалось, а другое начиналось.

Я решил, что мне нужно избавиться от всего этого. Оставить книгу, кассеты, записи, все эти доказательства того, что этот псих был с нами, даже когда его не было. Но куда я мог их деть? Сжечь? Но разве это уничтожит их влияние? Или они будут преследовать меня, как тень, ещё долго?

Может быть, мне стоит просто забыть, попытаться начать заново? Но как забыть, когда твоя жизнь превращается в театр абсурда, где все твои воспоминания о жене, о прошлом, запятнаны этим кошмаром?

Я снова задумался о том, что за человек это был. Почему он потерял связь с реальностью, почему писал о моей жене — тогда ещё актрисе? С каким лицом этот псих смотрел на мир, и что заставляло его превращать любовь, или то, что он называл любовью, в такие темные и извращённые формы?

В голове всё снова крутились обрывки того, что я читал — его письма, тексты песен, картинки. Он не был просто фанатом, он был одержим. Может быть, я даже был для него лишь фигурантом в его личной драме, а Азия Виейра — каким-то светлым символом, к которому он стремился, даже если это стремление приводило его к краю пропасти.

Я пытался представить его жизнь. Он был младше моей жены, как я понял из его песен. Наверное, он был одним из тех, кто проживал свою юность на краю реальности, пытаясь найти смысл в своих мучительных ощущениях. Может, его детство было таким же запутанным и несчастным, как и его душа. Неудивительно, что он пошёл по этому пути. Но почему он не смог остановиться? Почему он не искал помощи, когда уже давно потерял рассудок?

Я пытался представить, что могло бы стать с ним, если бы его кто-то остановил раньше, если бы кто-то показал ему, что его желания — это не любовь, а болезнь. Но теперь, глядя на всё это, я понимал — было поздно. Его фантазии, его монологи, его жестокие песни — всё это было слишком далеко от нормального мира. Вроде бы он был просто очередным потерянным человеком, но его вмешательство в мою жизнь, в жизнь моей жены, разрушало всё.

А потом я подумал о том, что если бы это продолжалось… Если бы он продолжил жить среди нас, я бы, возможно, так и не узнал всей этой жуткой правды. Это было бы просто чередой странных событий, которые я не мог бы объяснить. Но сейчас, когда я знал, что этот псих оставил свой след в нашей жизни, мне казалось, что я не могу вырваться из его тени.

Почему? Почему он выбрал мою жену? Почему именно она стала объектом его одержимости? Почему его любовь к ней привела его к этому страшному пути? Ведь она была просто девушкой, актрисой, с её мечтами и амбициями. Она не заслуживала всего этого.

Я снова задумался. Может быть, он видел в ней что-то, чего не видел я? Может, она была чем-то, чего он сам не мог достичь, или что-то, что он хотел сделать своим, чтобы почувствовать свою власть, свою значимость?

Ответов не было, и я всё больше чувствовал, что с каждым шагом, с каждым мысленным прыжком в прошлое, я погружаюсь всё глубже в его мир — мир, где нет норм, нет границ между реальностью и безумием.

Я вспомнил о том, что он, по информации в книге, был русским. Это многое объясняло. Он не был нигде, кроме России, и в моей жене видел заграницу, о которой мог только мечтать. Азия Виейра — актриса, ставшая известной за пределами страны, с её яркой, выразительной внешностью, с её жизнью, полной возможностей и успехов. Для него это было чем-то недостижимым. Она была символом чего-то другого, лучшего, чего ему никогда не достать. Она была тем, чего он хотел, чего он мечтал, но что оставалось для него недосягаемым.

Я мог бы понять, почему он стал одержим ей. Я мог бы понять, как его ограниченный мир в России мог наполняться фантазиями о человеке, который был далеко, о девушке, которую он видел только на экранах телевизоров и в газетах. Для него Азия Виейра, с её глазами, её харизмой, её успехами, могла быть воплощением всего, что он хотел бы иметь, но не мог. Она стала для него каким-то идеалом, недосягаемой вершиной, к которой он тянулся, несмотря на свою отчаянную беспомощность.

Но что могло заставить его перейти границу? Что могло подтолкнуть его на этот путь? Одна мысль, одна навязчивая идея, что он может быть с ней — он, такой маленький, никому не известный, слабый, грязный. И как этот несчастный псих попытался сделать её частью своей жизни, на самом деле лишь поглотив её образ. Он не понимал, что любовь, которую он чувствовал, не была любовью, а болезненной одержимостью.

Его взгляд на мир был искажен, его идеи о том, что он мог бы быть с ней, были столь же абсурдны, как и его письма, его музыка, его картины. Он не хотел её просто любить — он хотел, чтобы она была его, что бы это ни стоило. А когда она отвергала его, он не мог понять, как это возможно. Он, для себя, был самым важным человеком на свете, и всё, что он мог сделать, это превращать свои чувства в нечто извращённое, болезненное.

Мне стало ясно, что он был одинок. Он был так одинок, что позволил своей фантазии поглотить его разум. И теперь, когда я стоял перед всем этим, пытался разобраться в мотивах этого человека, мне вдруг стало стыдно. Столько ярости, столько ненависти к тому, что он сделал. Но была ли я лучше его? Я разрушал его образы, его работы, рвал, ломал. Но ведь это тоже не было настоящей борьбой. Это была моя собственная попытка избавиться от того, что, как я думал, могло меня уничтожить.

Я оглянулся вокруг. Всё это было настолько далёким от нормальной жизни, что я не знал, как дальше жить в этом мире. Где моя жена? Что с ней? Почему я оказался здесь? Всё, что я знал — это то, что что-то ужасное связывало её с этим психом, и это что-то становилось частью меня, частью моего восприятия мира. Но что, если вся эта история была лишь извращенной игрой, которая продолжалась в моей голове?

Я начал осознавать, что всё это время я смотрел на ситуацию неправильно. Этот человек, Виталий Иволгинский, был всего лишь жертвой, жалким и больным человеком, который, как и многие другие, был поглощён своей болью и безумной привязанностью. Но в этом не было ничего удивительного. Он не был виноват в том, что стал таким. Виноваты были обстоятельства, в которых он оказался. Виноваты были его мечты, его иллюзии о жизни, которые никогда не могли стать реальностью. Он стал жертвой своих собственных фантазий и невыполнимых желаний. Но главное, что я понял, — что Азия Виейра, моя жена, на самом деле была сильной стороной в этой борьбе.

Я долго пытался представить себе, что происходило на самом деле. Как она могла влиять на него? Почему этот человек стал одержим ею, почему он не мог отпустить её образ, а её неумолимое отвержение не было достаточно сильным для того, чтобы он остановился? И теперь я осознавал, что она была той, кто по-настоящему управлял этой историей, хотя бы подсознательно.

Азия Виейра. Она не просто была актрисой. Она была женщиной, которая могла манипулировать людьми, их чувствами. Она была такой сильной, такой яркой, что даже в самых простых встречах оставляла глубокий след в людях. Она могла быть той, кто рисует эту безумную картину, заставляя человека, который её любил, рушиться. Именно она открыла дверь в его мир, не сказав ни слова, не зная, что этим разрушит его. Она была как огонь, который искрится, но не даёт тепла.

Виталий не был её партнёром. Он был лишь отражением её силы. Он оказался в её мире, полон надежд и желаний, и она позволила ему поверить, что всё возможно. Но на самом деле, она никогда не была заинтересована в нём. Она не знала о его существовании. И он, бедный псих, строил вокруг неё целую реальность, которая не имела ничего общего с тем, что было на самом деле.

И теперь, когда я осознавал, что она была тем, кто подтолкнул его в эту пропасть, мне становилось горько. Потому что Азия была той, кто не позволил ему уйти. Она была той, кто подтолкнул его к этому безумию, неведомо что сделав, оставив его на растерзание собственных демонов. В её молчании было больше разрушения, чем в его словах.

Я понял, что она была не просто жертвой, как я пытался представить себе раньше. Она была тем, кто заставил его сойти с ума. Всё, что происходило с ним, было следствием её безразличия. Она могла бы остановить его. Но она этого не сделала. И в этом был её настоящий путь в ад.

Я сидел в палате, всё ещё потрясённый тем, что происходило. Внезапно, как будто в ответ на мои мысли, стена передо мной начала тускло мерцать. И вот, как бы само собой, на ней проявился экран. Тусклый, но достаточно чёткий. Сначала я подумал, что это ещё одна галлюцинация, как и всё остальное, что я переживал в последние дни. Но чем больше я всматривался, тем яснее становилось, что это настоящий фильм.

На экране появилась она — Азия Виейра. Я узнал её сразу. Но это был не тот образ, который я привык видеть. Не яркая, уверенная в себе женщина, которой я восхищался. Это была молодая Азия, ещё в самом начале своей карьеры. Она сидела в кадре, играя второстепенную роль, ту самую, которая не оставляет следа в сознании зрителей. Её образ был едва заметен, а её взгляд - пустой и равнодушный, как если бы она не была здесь по-настоящему.

Фильм был старым, видно, что отснят много лет назад, но его каждый момент казался слишком живым, реальным, как если бы происходящее на экране происходило здесь и сейчас. Я пытался понять, что это за фильм и почему он появляется на стене. Но я не мог. Сюжет был расплывчатым, и внимание было всегда приковано к её фигуре, к тому, как она, словно тень, двигалась по кадру. Больше ничего не имело значения.

Я пытался удержаться, чтобы не запутаться в том, что происходило. Сильно пытался не поглощаться этой странной реальностью, но всё равно ощущал, как экран притягивает меня всё сильнее. Я не мог отвести взгляда. Она была настолько реальна, настолько близка, и вместе с этим настолько далека.

На экране она переходила из сцены в сцену, как призрак, словно ей не было места в этом мире. И чем больше я смотрел, тем больше ощущал, как внутри меня нарастает странное чувство: Азия была не просто актрисой. Она была частью чего-то большего, чем я мог понять. И этот фильм, этот кусочек её прошлого, был как ключ, который должен был открыть дверь в её тайны.

Тайна, которую я не мог разгадать.

Почему этот фильм сейчас проигрывался передо мной? Почему он появился в этот момент, в этот момент, когда я был на грани отчаяния и не знал, что делать дальше? Эти мысли кружили в голове, но вместо того чтобы найти ответы, я чувствовал, как страх и любопытство переполняют меня. Что-то должно было произойти. Я не знал, что это будет, но был уверен, что этот фильм — это не случайность.

Я продолжал смотреть, несмотря на то, что фильм был полным бредом. Молодёжная драма, бездушная и примитивная, с этими вечными историями о любви, о поиске себя и своих идеалов, которыми переполнены все современные картины. Азия Виейра в роли студентки с наивными глазами и улыбкой, которая могла бы растопить сердце, если бы не этот отвратительный контекст. Но именно её образ в этом фильме, эта пустая, заученная роль, почему-то не давала мне покоя. Почему она здесь? Почему я вижу её на экране именно в этот момент?

Её экранный бойфренд был настоящим клише — лощёный, гламурный, с идеальной прической и типичной подростковой ухмылкой. Он не был настоящим, он был как вырезка из картонного мира, в котором всё подстроено, где эмоции поверхностны, а чувства такие же поддельные, как его белоснежная рубашка. И вот эта пустота — он, она, они вдвоём, как какой-то призрак, как символ той самой подростковой любви, которая ничем не отличается от других. Я почувствовал, как этот фильм бесит меня, но не мог оторвать взгляд.

Как только я пытался отвести глаза, фильм снова будто поднимал меня, заставляя следить за происходящим на экране. В этом мире всё казалось чуждым, не настоящим. А главное — Азия. Она была здесь, но не здесь. Её персонаж, как и сама она в этом фильме, был не настоящим, созданным по чьей-то чужой воле, для того чтобы соответствовать каким-то ожиданиям.

Может быть, именно это меня и беспокоило. Я не мог понять, что мне делать с этим ощущением. Ощущением, что я не зритель этого фильма, а сам его часть, которая поглощена его пустотой. Почему её здесь нет? Почему я не могу узнать её настоящую роль в этом? И почему мне так нужно было увидеть её именно здесь, в этом дурацком фильме?

Я не мог отвести глаз. На экране, в самой глупой и ничем не примечательной сцене, Азия Виейра была обнажена. Это не было чем-то эротичным или красивым, скорее, это выглядело как неудачная попытка подать интимную сцену в фильме, который не заслуживал даже внимания. Но этот момент пронзил меня, как остриё ножа. На экране была не она, не та женщина, которую я знал, а чуждая мне версия, которую кто-то сделал для этого мира — мир, который я не понимал и который мне не нравился.

Сцена была коряво поставлена, с неестественными взглядами камеры, выхватывающими излишнюю плоть, и в её глазах не было ничего живого, ничего настоящего. Она казалась далёкой, пустой. Но её тело... Это было именно то, что я видел на экране, как-то чуждо и болезненно. С этой сцены я понял — она как будто принадлежала этому фильму, и эта роль, её образ, не имели никакого отношения к реальной Азии.

Я почувствовал, как что-то внутри меня начинает разламываться. Мозг пытался понять, что происходит, почему я снова вижу её в этом фильме, почему именно она? И что это за чертовы сцены? Это была не моя Азия, не женщина, которую я знал. В этом фильме, в этом кадре, её не было. Я не мог понять, зачем она вообще снималась в этом, зачем это было сделано? Может быть, она даже не знала, во что её втянули? С какой стати она должна была быть частью этого бреда?

Сцепив зубы, я смотрел, как сцена разворачивается дальше, но чем дольше я смотрел, тем больше меня распирало. Всё, что я чувствовал, это разочарование и злость. Почему я не могу вернуть её назад? Почему я должен смотреть на эту фальшивую картину, где её нет?

И вот тут меня охватила волна ярости. Это было так обыденно, так банально. Я понял, что всё это время верил в нечто большее, чем была реальность. Я верил, что Азия — это не просто актриса, которая снимается ради денег, а что её поступки и выборы имеют смысл, что она не такая, как все эти люди, зацикленные на славе и деньгах. Но теперь, когда я увидел её в этом фильме, в этом пустом, фальшивом образе, я осознал: она такая же, как все остальные.

Сниматься в глупых фильмах, сниматься в сексуальных сценах ради заработка — это было её решение, её выбор. Я всегда думал, что она была выше этого, что она не нужна была в этом мире. Но оказалось, что она была просто частью системы, как и все. Зачем она это сделала? Почему она позволила себе быть частью этого? Вопросы не переставали мучить меня, но я уже знал ответ. Это было просто её способом выжить, сделать деньги, не более того.

Моё разочарование переполняло меня. Всё, что я знал о ней, было разрушено одним кадром этого фильма. Вроде бы мелочь — сцена в дешёвой драме, но для меня это стало переломным моментом. Вся эта идеализация, которую я строил вокруг неё, обрушилась в один миг. Она была как все остальные, не лучше и не хуже. Зачем я обманывал себя, думая, что она была исключением?

Это была не любовь, не какой-то священный союз. Это была просто жизнь. Чистая, неприглядная, не романтичная реальность.

В тот момент, когда меня пронзило это осознание, все вокруг словно замерло. Виталий Иволгинский явно видел этот фильм. Вероятно, он сидел, как я сейчас, перед экраном и наблюдал, как его идеал, его ангел, превращается в нечто другое. Это была не просто сцена с обнажённой Азией Виейрой — это был момент, когда вся его идеализация рухнула. И в тот момент что-то внутри этого человека сломалось. Он увидел, как она была на самом деле. Она была не ангелом, а актрисой, которая снималась в дешёвых фильмах, зарабатывая деньги этим образом. И для него это стало катастрофой.

Моё сердце сжалось. Виталий был психом, но до того, как увидел её в этих сценах, он, возможно, был просто человеком, мечтавшим о невозможном. Мечтавшим о том, чтобы она была идеальной, недосягаемой, чистой. Но этот фильм, эта сцена — они разрушили его мечты. И вместо того, чтобы просто смириться с реальностью, он пошёл по пути, от которого не было возврата. Он стал фанатиком, стал монстром, потому что не мог вынести того, что его мечта не была реальной.

Он видел её, такой как она есть, и это убило всё, что он в неё вложил. Он не мог позволить себе принять её человеческость, её уязвимость. И, наверное, в его больном уме это стало предательством. Предательством не только для него, но и для неё. Он думал, что она — ангел, а она была просто женщиной, живущей своей жизнью.

И я понял, что, в сущности, и я был таким же. Я идеализировал её, как и он. Я думал, что она была выше всех этих низменных вещей, что она была не такой, как остальные. Но теперь я осознал, что всё это было иллюзией. Она просто была частью мира, в который я её втянул. Точно так же, как Виталий Иволгинский был втянут в свою безумную одержимость.

Я осознал, что был не лучше его. Мы оба жили в мире, созданном нашими фантазиями, нашими ожиданиями, и когда реальность рушила этот мир, мы не могли её принять. Мы пытались бороться с этим, но только порождали ещё больше боли и страха.

Виталий Иволгинский стал тем, кем стал, потому что не мог принять её человеческую сторону. А я? Я был готов сломаться под тяжестью этой реальности. Мы все были пленниками своих ожиданий и фантазий. И как бы я ни пытался оправдать её, как бы я ни пытался оправдать себя, реальность была неизбежной.

В тот момент, когда я начал понимать смысл песен и картинок, всё стало кристально ясным. Девочка на изображениях — это не была просто фигура, это было то, как Виталий Иволгинский её видел. Ангелом. Чистым, невинным существом, которое он, в своей больной голове, возвёл на пьедестал, отдаляя от реальности. Это была его идеализация, его представление о том, какой она должна быть. Она не была просто женщиной. Она была воплощением всего хорошего, светлого и незапятнанного в этом мире.

Песни, в которых звучали мучительные нотки отчаяния, горечи и боли, — это было выражение того, что он почувствовал, когда реальность настигла его идеал. Он пытался найти её ангельскую сущность даже среди всех этих низменных моментов, которые он увидел. Он заполнил их музыкой, и эта музыка стала не просто криком о помощи, а его последней попыткой сохранить образ. Но это не помогло. Он уже не мог видеть её такой, как раньше. Он увидел её в реальном свете, и это разрушило его.

Картины, эти странные изображения девочки в коричневом платье, державшей в руках кусочек бумаги, были его способом замораживания её в этом идеализированном образе. Это была попытка удержать её на том пьедестале, на котором он поставил её. Но, как бы он ни пытался, она не могла оставаться ангелом. Она была реальной женщиной с реальной жизнью, и эта реальность, как и его собственные извращённые представления, рано или поздно вступили в конфликт.

Я тоже был виноват в этом. Я тоже когда-то видел её как что-то недосягаемое. Она была для меня чем-то гораздо более идеализированным, чем на самом деле. Но в отличие от Иволгинского, я смог принять её реальность. Я был готов увидеть её не как ангела, а как человека.

И в этом был весь ужас. Иволгинский, не сумев принять её человечность, потерял себя. Он превратился в чудовище, пытаясь вернуть её к тому идеальному образу, который она никогда не была. А я, стоя на другом конце этой истории, понял, что не мог бы оправдать его поступков, но и сам не был свободен от тех же самых иллюзий.

Сайт психа и маньяка

В тот момент, когда я начал осознавать, что песни Виталия Иволгинского были не просто выражением желания быть с ней, а настоящим криком его души, я понял, насколько трагичной была его ситуация. Он не просто мечтал о ней, он страдал от того, что не мог понять, почему она была такой, какая она есть.

Он не кричал:

— Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!,

Нет! Какое там! Он вопрошал:

— ПОЧЕМУ ТЫ ТАКАЯ?!

Это было его отчаяние. Он пытался найти ответ, почему она не соответствовала его идеализированному образу. Почему она, по его мнению, не могла быть ангелом, как он её видел в своих фантазиях? Почему она была частью грязного, реального мира, который не соответствовал его представлению о том, что она должна была быть? Почему её настоящая жизнь не совпала с тем, как он её себе нарисовал?

И тут мне стало понятно: его не интересовал простой факт того, чтобы быть рядом с ней. Он не желал просто любви, он хотел ответов на эти вопросы, которые терзали его изнутри. Он пытался извлечь из неё какой-то смысл, который бы оправдал его одержимость, его страсть, его боль. Но этого не было. Реальность была жестокой, и она его поглотила.

Он не мог просто любить её, как любили бы нормальные люди. Он искал что-то большее. Он хотел, чтобы она оправдала его идеалы, чтобы её жизнь стала доказательством его фантазий. Он хотел, чтобы она была такой, какой он её видел в своих болезненных мечтах, а не той, кто она была на самом деле.

Я понял, что в этом его трагедия. Это не было просто желанием. Это был крик боли, непонимания, отчаяния. И чем больше он пытался загнать её в свои фантазии, тем больше она ускользала. И вместо того чтобы просто принять её, он погружался всё глубже в безумие, теряя сам себя.

И тут меня осенило — он был русским. Его мир, его воспитание, его переживания были окрашены тем, что я мог назвать «наследием советского строя». То, что он был частью этого мира, где эмоции подавлялись, а ценности часто оборачивались лицемерием, стало мне теперь очевидно.

Русский, родившийся и воспитанный в обществе, где не было места для истинных чувств, где секс был запретной темой, а духовность — почти мракобесием, где каждому приписывали обязанности и форму поведения, которую следовало соблюдать ради «коллективного блага». Виталий был бы частью этого. Может, и не понимал он сам, но вся его психика, его внутренний конфликт с Азией, её образом, её жизнью — всё это вырвалось из той угрюмой и жёсткой реальности, в которой он вырос.

Советская модель общества не только не учила выражать эмоции, она их подавляла, превращая их в скрытые и страшные формы. Эмоции стали по сути немыми, заменяя их искусственными стандартами, в которых не было места для подлинной чувственности. Виталий был наследником этого мира, и его ощущение любви к Азии — это, скорее, был не простой романтизм, а какая-то болезненная, слепая привязанность, возникающая на фоне его невыполненных потребностей, невидимой тоски по жизни, зажатой в рамках того, что ему было позволено чувствовать. И вместо того, чтобы быть здоровым человеком, открытым к миру, он стал олицетворением противоречий своей эпохи.

Он не мог воспринимать женщину, как реальную личность, с её желаниями, ошибками, свободой. Он видел в ней только свой идеал, созданный в пустоте его сознания. И в этом идеале не было места для её настоящей жизни. А вот эта пустота, это неумение прожить свою жизнь как нормальный человек, стремление вытолкнуть её в реальность, где секс был запретной темой, а всё настоящее стало под запретом, превращалось в жгучее и болезненное желание разрушить её идеал, который не совпадал с тем, что он себе нарисовал.

И вот тогда я понял — не Азии не было нужно что-то от него. Она была реальной женщиной, живущей свою жизнь, делая свой выбор. А он был заключён в том мире, который сам себе создал, мир, где его чувства не имели права на существование. Тот же самый мир, который породил эту больную, слепую привязанность к женщине, не понимая её как живого человека, а лишь как отражение собственной идеализированной мечты.

Да, думал я, в его восприятии Азия Виейра стала чем-то большим, чем просто женщиной. Она стала для него символом, объектом веры. Это было не просто увлечение или даже влюбленность — это было религиозное поклонение. Для него она олицетворяла что-то священное, что-то недостижимое, и потому было невозможно воспринимать её как обычного человека с её слабостями и желаниями.

Он был атеистом, как и большинство людей, воспитанных в советской системе, где вера в Бога была заменена догмами материализма и идей социализма. Всё, что не поддавалось логике и рациональности, считалось иллюзией, выдумкой, ложью. В этом холодном, беспристрастном мире не было места для религиозных переживаний, для веры в нечто большее, чем можно было потрогать или увидеть. Однако, когда Иволгинский столкнулся с Азией, когда он увидел её и почувствовал эту привязанность, что-то внутри него рухнуло. И он, будучи не способным понять свои чувства, стал искать не логическое объяснение, а духовное.

Для него Азия стала не женщиной, а образом. Этот образ был не просто внешностью актрисы, но чем-то, что могло бы заполнить пустоту, что-то, что могло бы стать смыслом его жизни. Вероятно, в тот момент, когда Иволгинский влюбился в её образ, он больше не искал рациональных объяснений. Он поверил в неё. Поверил так, как в религию. Он мог быть атеистом, но в этом случае вера в неё стала единственной возможной заменой утраченной веры в что-то большее. Вера в Азии Виейра была способом избежать внутренней пустоты, как вера в Бога для людей, переживающих кризис.

И его привязанность стала превращаться в болезненный культ. Он не мог понимать, что она – просто женщина, со своими интересами, желаниями, ошибками и страхами. Она была для него божественной, святой фигурой. И, конечно же, вся эта божественность разрушалась, когда реальность вступала в конфликт с его мечтами. Когда она становилась просто актрисой, снимавшейся в дешёвых фильмах, когда её голые сцены и недавние выборы становились частью мира, который Иволгинский не мог принять.

Это была трагедия. Она, несомненно, не была виновна в том, что происходило с ним, но для него её существование стало катастрофой. Он создал себе идеал, которого не было в реальной жизни, и разрушение этого идеала стало причиной его сумасшествия. Это был не просто фанатизм, это была попытка воссоздать веру, в которой, в конце концов, и сам он потерялся.

Теперь, понимая это, я ощущал, что понимаю Иволгинского, не оправдывая его. Но в то же время не мог избавиться от ощущения, что его трагедия была не уникальной. Его вера была искажена, а его любовь — не любовью, а болезнью.

Да, была ещё одна грань трагедии Иволгинского. В его мире секса не существовало. Он рос в системе, где на секс смотрели с презрением, как на нечто низменное, запретное, даже греховное. В Советском Союзе, особенно среди мужчин, воспитанных в атмосфере аскетизма, секса не было частью нормальной жизни. Он был скрыт, табуирован, и любое проявление сексуальности воспринималось как нечто постыдное, недостойное. Для Иволгинского это было не просто отсутствие секса, а отсутствие самой идеи сексуальности как части человеческой природы.

Когда он столкнулся с реальностью — с тем, что Азия Виейра, его идеал, который он воспринимал как божественную фигуру, могла быть эротической, сексуальной — его мир рухнул. Он был ошарашен. Всё, во что он верил, все его фантазии и образ, рушились перед ним. Как человек, который никогда не имел доступа к этим простым человеческим чувствам, он оказался не готов встретиться с этим лицом к лицу.

Его восприятие её, как святой, чистой фигуры, не могло справиться с реальностью, где она была сексуальной женщиной. Для него это было шоком. Он не понимал, как можно быть одновременно священным и сексуальным. Всё, что он создавал в своей голове, весь этот образ, который он строил, обрушился. Этот момент — момент, когда он увидел её голой — стал для него крахом идеала.

Это был его первый, яростный конфликт с реальностью. Его идеал был настолько не совместим с этим новым знанием, что он просто не смог это осознать. Она была не просто объектом любви и почитания. Она стала настоящим человеком. Это не было болезнью сексуального влечения. Это было разрушением его мировоззрения, его религии, его веры. Секс был для него не просто запретом, а абсолютным табу, частью системы, которая не допускала желания. И теперь, столкнувшись с этим, он не мог простить её за то, что она не была ангелом, а обычной женщиной с плотью, которая имеет право на свою сексуальность.

И этот конфликт внутри него — между чистотой и плотью, между святостью и обыденностью — был тем, что и привело его к безумию. Для него это было не просто ужасом. Это было, как если бы вся его вера в её святость была разрушена одним взглядом на её тело, на её человеческую сущность.

И этот процесс восприятия, осознания разрушенного идеала, был его пыткой. Пыткой, которая привела к его безумию. Он не мог примириться с этим разрывом, с тем, что его божественная Азия Виейра была всего лишь женщиной.

Кроме того, я понял, что рок-н-ролл для Иволгинского тоже был чем-то недопустимым, чуждым, даже опасным. Ведь в Советском Союзе рок-музыка ассоциировалась с контркультурой, с протестом, с «гнилью» Запада, которая разрушала традиционные ценности, уклад и порядок русских. Для большинства людей в СССР рок был не просто музыкой — это было что-то запретное, что-то опасное, что бросало вызов всему, чему их учили с детства. Это был протест, выражение свободы, не подчиняющееся строгим правилам. Для Иволгинского, выросшего в такой системе, рок стал чем-то болезненным, но неизбежным.

Когда он стал слушать эти песни, ему было сложно понять, что это: музыка, воплощение разрушения или же именно то, что ему нужно, чтобы выразить свою боль, свою ненависть к миру и к себе. Он же был воспитан на строгих моральных кодах, на системе, которая осуждала всё, что выходило за рамки дозволенного. И вот теперь, когда его собственное восприятие мира разрушилось, он поддался рок-музыке, не зная, как с этим справиться.

Песни для него стали как бы выражением внутреннего конфликта, реакции на происходящее. В них был весь его протест — против её сексуальности, против мира, который он не мог понять. Его невроз и безумие слились с музыкой, которая стала для него как наркотик — слишком сладкая, слишком опасная и в то же время слишком сильная, чтобы от неё отказаться. Рок-н-ролл был не просто развлечением для него — это было протестное заявление. С ним он пытался заново воспринимать реальность. Словно сам этот жанр музыки мог объяснить всё, что происходило в его голове.

Каждая песня была криком. Криком его боли и его ярости. Не просто возмущение. Это была реакция на всё, что разрушало его образ мира. Рок был связующим звеном между его идеализированным образом Азии Виейры и реальностью, в которую он не мог вписаться. Как бы он ни пытался вознестись в своих мыслях, эти песни тянули его назад, к самой темной стороне, к тому, что он не мог принять.

Он не понимал, почему он так привязан к этому стилю, почему его тянет в эту «гнилую» музыку. Но, возможно, в этом был его внутренний конфликт, его попытка пробудить что-то живое в себе, как бы разрушая последнюю стену, отделявшую его от настоящего мира. И песни, которые он писал, были его последним криком, последним напоминанием о том, как сильно он желал быть рядом с ней, как сильно он хотел разрушить этот идеализированный образ и всё-таки быть с ней в реальности.

В Советском Союзе цензура была повсеместной, и она касалась не только государственной пропаганды, но и всего, что выходило в печать, будь то книги, статьи или даже музыкальные произведения. Всё, что противоречило официальной линии, было под строгим запретом. Любая форма самовыражения, которая выходила за рамки установленной идеологии, подвергалась жесткому контролю.

И вот этот «фантик» про девочку Делию и мужчину Джордана Тёрлоу, который, на первый взгляд, казался абсурдным и лишенным смысла, был частью скрытого послания, которое Иволгинский пытался донести. Цензура не позволяла ему выражать свои мысли прямо, и он вынужден был прибегать к символам, метафорам и даже вымышленным персонажам, чтобы скрыть настоящие эмоции и мотивы. Девочка Делия и Джордан Тёрлоу были не просто случайными героями — они отражали его внутренний конфликт, его представление о любви, страсти и разрушении.

Делия, вероятно, была аллегорией того идеализированного образа женщины, который он носил в своем сердце. Она была «чистой», невинной, почти святой. В его глазах она была тем ангелом, который он пытался найти в реальном мире, но которого не мог достичь. Джордан Тёрлоу, возможно, был проекцией того мужчины, который не мог быть с ней, потому что он был тем, кто поддавался своим слабостям и не смог сохранить идеал, который Иволгинский создал в своей голове.

Эти символы и персонажи стали не просто продуктом его фантазии. Это был способ скрыть свою боль и разочарование от того, что реальный мир не соответствовал его идеализированным ожиданиям. В СССР, где реальность была настолько ограничена и жестко контролировалась, Иволгинский не мог выразить свои настоящие чувства напрямую. Он был вынужден прибегать к скрытым кодам, метафорам и символам, чтобы через них выразить свою душевную боль, своё непонимание происходящего, своё желание разрушить идеализированный образ и вернуть себе хотя бы частичку реальности.

Но в этом, как и во всем остальном, скрывалась ирония. Система, которая должна была ограничить творчество, на самом деле создала для него пространство для гораздо более глубоких и мрачных размышлений, которые в обычных условиях могли бы остаться скрытыми. И этот «фантик», на первый взгляд бессмысленный и далекий от реальности, был частью его попытки вырваться из ограничений и выразить все, что на самом деле происходило в его разуме.

Я сидел в палате, пытаясь осмыслить всё, что произошло. Мозг кипел от мыслей, но в какой-то момент они все замерли. Кто показал мне фильм? Это был не просто фильм — это была сцена с Азией Виейрой, её игра, её тело, её присутствие на экране. Но проектора не было, телевизора тоже не было. Всё было так странно и нелепо. Словно сам фильм был вложен в мой разум.

Кажется, я должен был бы искать рациональное объяснение, но вместо этого меня охватывал тупой ужас. Неужели я снова сошел с ума? Это было настолько реальным, но в то же время совершенно невозможным. Я помнил, что не видел экрана, не слышал звуков, не ощущал движения изображения в комнате. Но сам фильм был как внутри меня, как если бы он проецировался прямо в мои глаза.

Я встал и подошел к окну, стараясь хоть немного прийти в себя. Внешний мир был тих и спокойный, как будто ничего не происходило. Но в моей голове звучали голоса, шли обрывки песен, воспоминания. Песни Виталия Иволгинского. Как странно. Ведь он был уже мертв. Или был, по крайней мере, в другом мире.

Где я? Почему я здесь? И кто все эти люди? Почему каждый шаг, каждый взгляд в эту палату приводит меня к новым, безумным выводам? Внезапно мне пришла мысль: а может, это не было фильмом? Может, это было воспоминание, вытянутое из глубины моей памяти, из того времени, когда я был еще в реальной жизни, в обычном мире, прежде чем попасть сюда?

Я резко повернулся к своей кровати и увидел на столе книгу, которую я когда-то вырвал. Теперь она лежала спокойно, будто ничего не случилось. Я открыл её на той самой странице, где был «фантик» с девочкой и Джорданом Тёрлоу, и снова почувствовал, как моё сердце сжалось. Всё это связано. Всё было связано. Этот фильм, эти песни, эти картинки — всё это было переплетено.

Но зачем? Зачем мне показывать фильм о моей жене? Почему этот урод, Виталий Иволгинский, вмешался в мою жизнь так жестоко? И почему теперь всё это продолжалось, как если бы его безумие не покидало меня даже в этом месте?

Взгляд скользнул по стене, и я снова увидел то слово, которое не мог забыть — «avlivro». Ответ был здесь, прямо передо мной, но я не знал, что с ним делать. Почему оно так привлекало внимание? Что оно значило? В тот момент меня охватило чувство, что я на краю какого-то осознания, что эта загадка, как и всё остальное в моей жизни, не случайна.

Я поднял глаза и с удивлением понял, что это слово не просто тлеет на стене — оно как-то связано с теми странными событиями, что произошли в моей жизни. Всё это время я не знал, что происходит на самом деле. Касета с песнями, эта книга, даже сам Виталий Иволгинский — всё это было частью чего-то большего, не просто случайности, а чьей-то жуткой игры.

Когда я снова перечитал это слово в голове, меня пронзила мысль. «avlivro»… Это был способ записи имени моей жены, Азии Виейры, через таинственное слово, которое появилось только сейчас, передо мной. И вот я понял: вся эта история, вся эта игра с психопатами, с песнями, картинами и «фантиками» — всё это было связано с её прошлым, с тем, что она не рассказала мне. Этот больной русский маньяк, этот Виталий Иволгинский — он знал, что скрыто было в её жизни.

Но кто его поддерживал в этом? Кто писал всю эту книгу? Кто был анонимом, скрывающим свою личность? Возможно, сам Иволгинский создал весь этот кошмар, но теперь в моём сознании появилась ещё одна мысль — а может, это был кто-то другой, скрывающийся под этим именем, кто создал его, кто заставил его стать тем, чем он был?

Слово «avlivro» оказалось лишь маленьким ключом, который открыл для меня ещё одну дверь в этот мир. Мир, где реальные чувства переплетаются с манипуляциями, а люди — марионетки в игре, которую они не могут понять.

Я сидел на кровати в палате и не мог отделаться от мыслей о том странном слове на стене — «avlivro». Оно не давало мне покоя, и чем больше я думал о его значении, тем больше оно становилось важным. Я решил, что меня гложет тайна этого слова, и обратился к тому, что давно стало моим единственным союзником — Святому Гуглу.

Как только я открыл браузер на телефоне, мои пальцы начали быстро набирать поисковый запрос. Слово «avlivro» казалось таким простым и одновременно загадочным. Я набрал его в поисковой строке, чувствуя, как внутри меня растёт напряжение. Надеялся, что сейчас вот-вот раскрою скрытую тайну, которая терзала мою душу.

Результаты поиска были как в мутном зеркале. В большинстве случаев Google не мог найти точных соответствий, и это только добавляло мистики. Я прокрутил страницы, но на экранах мелькали лишь бессмысленные совпадения и какие-то странные, никому не известные ссылки. Однако я не сдавался. Ведь это был Гугл! Он мог раскрыть всё.

Затем я попытался немного модифицировать запрос, добавив слова «Asia Vieira», «Viera» и ещё что-то, что могло бы подсказать, почему именно это слово было связано с её именем. Вдруг появилось что-то странное — несколько ссылок на форумы, на которых обсуждали какие-то неопознанные тексты, связанные с актёрами. Но это было не то, что я ожидал.

С каждым новым кликом я ощущал, как происходит что-то неведомое. Эти интернет-страницы, как лабиринты, вели меня всё дальше, но без четкого выхода. Я был уверен, что «avlivro» было ключом, но не мог понять, к какой двери он вёл.

И наконец, после долгих и упорных поисков я наконец нашёл нечто. Это был не просто какой-то случайный блог — то был целый сайт, связанный с тем самым психом, с этим Виталием Иволгинским. Но что ещё более странное — он создал его на поддомене GitHub. Это странно, ведь чтобы разместить полноценный сайт, обычно нужны деньги на домен и хостинг. Но этот псих, по всей видимости, был настолько обездоленным и отчаявшимся, что воспользовался бесплатными сервисами для разработки и размещения своего мракобесного контента.

Я был ошеломлён. Этот сайт — это как некая последняя рефлексия его помешательства. Он использовал эти платформы для того, чтобы до последнего передавать свои песни, рисунки и тексты. Даже не имея возможности оплатить нормальный домен, этот псих продолжал творить. Всё на том же уровне, как и раньше: примитивно, но болезненно искренне.

На поддомене, с которым я столкнулся, были размещены файлы и заметки, которые Виталий, очевидно, считал своим наследием. Это было его творчество, его последний крик в пустоту, оставленный в сети, чтобы даже после его смерти его можно было найти и, возможно, понять.

Я листал сайт, и с каждым кликом моя ненависть и отвращение только нарастали. Он выложил абсолютно всё: каждую свою картинку, каждую песню, каждую запись, каждый текст. Но что меня действительно потрясло, это то, что на одном из его постов была статья про мою жену — Азии Виейру. О, Боже! Как только я понял, что это она, её имя, фамилия, детали, которые он знал... Мне хотелось кричать от ярости. Этот урод не только рисовал и пел, но ещё и взялся за её жизнь, как будто мог заполнять её реальность.

Почти каждое слово в статье было пропитано его одержимостью, и я почувствовал, как моё сердце сжимается от осознания того, что он знал гораздо больше, чем я когда-либо мог бы себе представить. Всё это время он, как маньяк, наблюдал за ней, проникая в каждый аспект её жизни. И теперь, вот он — его чудовищное наследие в интернете, по которому я шел, не зная, что именно я найду за каждым следующим кликом.

Я пытался найти кнопку «пожаловаться», но не мог её найти. Возможно, искал не там — и, если честно, мне было всё равно. Я уже не мог думать логично, я был в какой-то бездне ярости и ужаса, растерянности. Этот сайт был частью его, Виталия Иволгинского. Он всё ещё существовал, несмотря на его смерть, он продолжал свою игру, несмотря на все мои попытки его уничтожить.

Знание о том, что этот сайт не просто останется, но и продолжит быть доступным для других, мучило меня. Я не знал, что делать с этой информацией, с этой ужасной правдой.

Я продолжал листать сайт, но каждый взгляд на картинки будто становился ударом. Эта девочка, она была повсюду. В платье, с коричневыми волосами, как всегда. Она не была конкретным образом, скорее, воплощением чего-то. Возможно, детской невинности, а может, и чего-то гораздо более тёмного. Я не мог понять, что в этой девочке так привлекало Виталия Иволгинского, но чувствовал, что это что-то, что не поддается объяснению.

С каждым изображением я всё больше ощущал, что эта девочка была не просто воображаемым образом, но настоящей для него. И в этом заключалась вся трагедия, как будто она была воплощением его боли, его невозможной любви.

Картинки, строки, песни, всё это сливалось в нечто жуткое, и теперь, когда я это видел, я не мог избавиться от ощущения, что я тоже стал частью этой истории, какой-то незримой, страшной игры, которую он начал ещё до своей смерти.

Фальшивый русский

Я прочитал историю о том, как этот псих, Виталий Иволгинский, создавал свой «фантик». Он писал об этом, словно готовился к академической работе, как будто это должно было быть исследованием, а не порнографией разума. Это было странно — как будто он сам осознавал, что его деяния и слова были не просто безумием, а чем-то более глубоким, чем он сам. Он подробно описывал процесс, начиная от того, как придумал девочку, которую называл Делией, до того, как она стала главной фигурой в его творениях.

Его описание того, как он создал этот текст, было похоже на оправдание. Он говорил о своих чувствах, будто оправдывая свои действия, как если бы хотел убедить себя в правоте своего пути. Каждое слово было пропитано отчаянием, и это был не просто рассказ о том, как он выстраивал свою фикцию, а нечто гораздо более болезненное и страстное.

Я не мог поверить, когда увидел ссылки на источники, которые Виталий Иволгинский использовал для создания своего «фантика». Он ссылался на таких авторов, как Братья Стругацкие, Кодзи Судзуки и Сергей Павлов. Это было нелепо. На поверхности, казалось бы, ничего необычного, но когда я прочитал, что этот псих использовал произведения таких великих и известных писателей как шаблоны для своего бреда, я почувствовал странную смесь смеха и отвращения. Как можно было взять их глубокие работы и исказить их до такой степени, чтобы вплести в них свои извращённые мысли о моей жене? Это не имело смысла.

Он словно пытался оправдать себя или, может, подражал этим мастерам, чтобы создать видимость глубины в своём творении. Виталий Иволгинский не понимал, что он не только искажает чужие работы, но и свою собственную реальность, делая её еще более абсурдной и опасной.

Когда я понял, что основой всего этого безумия стал фильм, в котором играла моя жена, я почувствовал, как меня охватывает холодный ужас. Этот псих не просто написал свои фантазии, он взял конкретную сцену из реальной жизни и превратил её в извращённое зеркало своей одержимости. Всё, что было связано с ней — её роль в этом фильме, её образ — он использовал как кирпичики, из которых построил свой бредовый, болезненный мир.

Этот фильм был, по сути, стартовой площадкой для его мании. Виталий Иволгинский видел её как символ, как нечто невинное и ангельское, но не мог принять её реальную сторону. Сцена с её участием в фильме стала для него катализатором, который взорвал его восприятие. Он сжигал себя в своем болезненном разуме, пытаясь соединить её искусственный, экранный образ с той реальностью, которую он не мог понять и принять.

Когда я начал читать эту часть «фантика», меня затопило ощущение безумия. Этот псих, Виталий Иволгинский, не просто вдохновлялся фильмом, в котором играла моя жена. Он настолько глубоко погрузился в его сюжет, что попытался переписать его, изменив детали, делая их более болезненными и искаженными. В каждой строке было видно, как он извращал реальность, чтобы она подходила под его фанатическую одержимость.

Он писал, что сцена, в которой её персонаж обнажается, была для него моментом откровения, и что это дало ему «ключ к пониманию её сущности». Но затем он добавил элементы, которых не было в фильме: жестокие метафоры, символы, элементы насилия, которые поднимали изнутри его извращённую версию отношений между ними. Он объяснял, как каждый шаг героини, её взгляд или действие, вплетались в его восприятие, как в реальной жизни она была не просто актрисой, а неким священным, недоступным существом.

Он даже расписал, какие изменения внес в сюжет, чтобы «приблизить» его к реальности, а что, по его мнению, он «оставил нетронутым» — например, моменты, где она оставалась загадочной и недосягаемой. Всё это он делал не просто для себя. Нет, он хотел доказать что-то, что-то найти, что-то, что позволило бы ему быть рядом с ней, хотя бы в этом вымышленном мире.

Виталий Иволгинский подробно описывал, как изменил романтические отношения главной героини и её партнёра — «педика грёбанного», как он называл его. Он явно не мог оставить этот момент без вмешательства, ведь для него этот персонаж был зеркалом всего, что он ненавидел в настоящем мире.

Этот идеализированный, привлекательно-гламурный образ мужчины был настолько чужд его восприятия, что он намеренно искажает его в своём тексте. В этом изменении сюжетных линий он мог пытаться «сохранить» свою собственную интерпретацию реальности, где он и Азия были бы идеальными, а все остальные — лишь помехами.

И этот молодой человек в фильме, герой, привлекательный, успешный, без моральных колебаний, просто существующий рядом с её образом — стал проекцией того, кого он не мог допустить в её жизни. В фильме этот парень был лёгким, незначительным персонажем, но в «фантике» он становился всё более токсичным, злым. Этот лощёный парень, по его мнению, был человеком, которому не следовало бы быть рядом с её высочайшей фигурой. Через него Иволгинский пытался высказать все свои недовольства и разочарования — не только в фильме, но и в реальной жизни.

Таким образом, герой фантика играл роль провокатора, который во многом отражал саму концепцию того, как Иволгинский воспринимал мир вокруг себя.

Виталий Иволгинский, с очевидным наслаждением, описывал в своём «фантике», как он мстил персонажу, основанному на лощёном парне, который в фильме был бойфрендом Азии Виейры. В его интерпретации этого героя не только лишили достоинства, но и подвергли ужасной пытке: он оказался в тюрьме, где его заставили рассказать историю о своей судьбе, связанной с Азией, а затем он погиб в камере, задохнувшись.

Эта сцена являлась кульминацией ненависти и ревности, которые Иволгинский чувствовал, создавая этот фанфик. Он поднимал вопросы власти, наказания и справедливости, которые, очевидно, находились в центре его мрачного восприятия мира. Тюремное заключение героя, в котором его пытали и лишали жизни, служило символом того, что Иволгинский хотел бы сделать с теми, кого он считал предателями или кем-то, кто может затмить его образ Азии Виейры.

Через подобные сцены, полные жестокости и отчаяния, Иволгинский выражал свою болезненную фиксацию на идее о собственном контроле над реальностью, превращая даже персонажей в марионеток в своей фантазии, где они страдали и умирали.

Читая сайт, я постепенно понял — этот псих не просто был одержим Азией Виейрой, он был охвачен ревностью. Иволгинский, видимо, воспринимал её как что-то невозможное, недоступное, что нельзя было удержать в своей жизни. В каждой строчке, в каждой картинке, в каждой песне он пытался запечатлеть свою ненасытную потребность в обладании ею.

Он не мог простить её для него «невидимость». Изменения в его фантазиях, таких как наказания для персонажей, похожих на её экранных партнёров, ставили под сомнение возможность того, что кто-то мог бы занять место, которое, по его мнению, принадлежало только ему. Эта ревность, переросшая в фанатизм, стала причиной его разрушения.

Читая эти строки, я всё больше погружался в болезненный мир Иволгинского. Он не просто наблюдал, он в своей голове переписывал реальность, с жестокостью казня тех, кто, как он считал, посягал на его иллюзорное право на Азию Виейру. В его «фантике» экранный герой, который в фильме был её любовником и занимался с нею любовью, открывая тем самым на камеру её голое тело, подвергался за подобные проступки самому страшному, что мог придумать больной разум.

Эта ярость Виталия Иволгинского и жестокость в отношении вымышленного персонажа вызывали омерзение. Это была не просто зависть или злость. Это была холодная, патологическая ненависть, направленная на то, чтобы устранить всё и всех, что напоминало ему о недостижимости объекта его болезненной любви.

И я ужасался. Ведь он убил героя не ради художественной логики, не ради драматизма сюжета, а ради собственного мрачного утешения, ради мести вымышленному сопернику, которого сам и создал в своей голове.

Когда я вдумался в содержание «фантика», мне стало ясно: Иволгинский выплеснул туда всю свою боль и протест. Он словно боролся не только с экранными персонажами, которых сопоставлял с реальными людьми, но и с самим миром, который отобрал у него объект обожания. Он не мог смириться с тем, что другие люди — настоящие или вымышленные — могли быть ближе к Азии Виейре, чем он сам.

В каждом эпизоде его истории просматривалась эта борьба. Соперники, реальные или выдуманные, подвергались унижению, разрушению, а иногда и уничтожению. Это был его способ вернуть контроль — хотя бы в фантазии. Он перекраивал реальность, строил альтернативные сценарии, где только он был единственным важным для неё человеком.

Я не мог решить, было ли это проявлением его любви или самого обнажённого эгоизма. Но протест его был очевиден: он отвергал всех, кто стоял на его пути к этому воображаемому идеалу.

Эта мысль пришла внезапно: он, вероятно, считал себя богом. Нет, не всемогущим, а ущербным, искалеченным богом, который не способен создать настоящий, живой мир. Его «фантик» — это карикатурное подобие Вселенной, где он правит, но правит через отчаяние и ненависть.

В этом мире он вершил суд, карал своих врагов, убивал персонажей, которые мешали его фантазиям. Но даже здесь он был несчастным. Все его создание кричало о неспособности достичь желаемого. Это было не воплощение силы, а её полное отсутствие.

— Ущербный бог, — подумал я, горько усмехнувшись.

Даже в своей вымышленной реальности он оставался пленником, связанный своими комплексами, ненавистью и болью.

Эта деталь вдруг резанула меня. В его «фантике» девочка была младше Азии Виейры. Совсем ребёнок. И в этом можно было увидеть что-то глубже, что-то тревожное. Может, это была его попытка создать идеализированную версию женщины, которой Азия в реальной жизни никогда не была — юной, чистой, лишённой жизненного опыта, разрушающего иллюзии.

Или, возможно, это был его способ перевернуть реальность с ног на голову. Ведь в жизни всё было наоборот: Азия старше, взрослее, мудрее. Она была той, кто, если так можно выразиться, владела силой и доминировала — хотя бы за счёт возраста и своей роли в жизни. Девочка в «фантике» могла быть отражением его бессознательной боли. Он хотел быть старше, сильнее, важнее, но вместо этого оставался младшим, слабым, незначительным.

Это был его способ заявить о своей власти, хотя бы в рамках этого больного мира. Его попытка показать, что он способен творить свою реальность, где всё наоборот.

Я продолжал читать сайт и всё больше погружался в его мрачную атмосферу. Каждая страница была пропитана безумием, отчаянием, и одновременно каким-то странным рвением к порядку. Виталий Иволгинский описывал всё так методично, что казалось, будто он не просто творит этот мир, а строит его кирпичик за кирпичиком, маниакально следуя какому-то внутреннему плану.

Я ужасался его одержимости, потому что видел, как глубоко он копал в поисках деталей о моей жене. Как он перекраивал реальность, заставляя её соответствовать его фантазиям. Даже описание фильма, где она играла, было извращено: в нём он не только изменил сюжет, но и насмехался над персонажами, которых считал своими соперниками.

Он был словно паразит, питающийся образами из жизни Азии Виейры, переваривающий их и выбрасывающий наружу в уродливой форме своих «фантиков». Казалось, каждая строка на этом сайте кричала о его разочаровании, боли и ревности.

Но что меня по-настоящему поразило — это его попытка построить альтернативную реальность, где он был бы главным героем. Это было так же жалко, как и пугающе.

Читая дальше, я наткнулся на странную деталь в «фантике» Иволгинского: у него было два героя, оба — интерпретации одного и того же человека из реальности. Разница между ними заключалась в их судьбах: один погиб, а второй выжил, словно автор не смог определиться, чего больше хотел — уничтожить своего соперника или оставить его для того, чтобы над ним поизыматься.

Первый герой умирал трагически, и эта смерть, судя по тексту, была одновременно жестокой и символичной. Второй герой, напротив, оставался жив, но его жизнь превращалась в бесконечный цикл унижений и страданий, созданный автором, будто Иволгинский наслаждался ролью палача.

Я видел в этом явное раздвоение его эмоций. Одна часть его жаждала разрушения, другая — подчинения. Его текст был переполнен ревностью, словно он мстил за что-то, чего не мог получить сам. Затем я обнаружил ещё один момент, который заставил меня усмехнуться от абсурдности. В «фантике» Иволгинского оба героя — умерший и выживший — были полной противоположностью друг друга. Умерший оказался преступником, а выживший — полицейским.

Смерть первого была прописана как своего рода «справедливое возмездие», а второй, несмотря на профессию, которая подразумевает порядок и защиту закона, стал тем, кого автор бесконечно унижал через текст. Иволгинский словно наслаждался иронией этого контраста, ставя себя выше и морали, и закона.

Эта двойственность персонажей говорила о том, что автор сам боролся с конфликтом внутри себя. Возможно, он не знал, кого именно ненавидит больше: тех, кто нарушал законы и мораль, или тех, кто следовал им, но при этом оставался «соперником» в его фантазиях.

Я сидел перед экраном ноутбука, вглядываясь в грубо и бездарно оформленный сайт, созданный на бесплатном поддомене для нищих и бомжей. Страница казалась творением человека, совершенно потерявшего чувство меры и, возможно, здравый смысл. Грубо выведенные заголовки, устаревший и примитивный дизайн, галерея с десятками убого выполненных картинок, на которых повторялась одна и та же девочка в коричневом платье цвета какашек.

На сайте было всё: анализы фильмов, в которых снималась Азия, цитаты из её интервью, а также огромный раздел, посвящённый тому самому «фантику». Меня разрывало на части от злости, но я всё равно продолжал листать. Чем больше я читал, тем яснее становилась его структура. Это был не просто сайт — это был выверенный архив, созданный человеком, посвятившим этой работе всю свою жизнь.

Сначала я изучил раздел с картинками. Девочка, в коричневом платье цвета дерьма, изображена на каждой странице. Сценарии схожи, будто эта фигура стала символом в его больной вселенной. То она стоит одна на улице, то сидит в комнате, исписанной загадочными надписями. Чем больше я смотрел, тем больше меня поражало, как тщательно продумана каждая деталь. Было очевидно, что Виталий Иволгинский не просто рисовал её — он видел в ней что-то глубокое, важное для себя, нечто, что мне было неподвластно понять.

Дальше шли разделы о «фантике». Тут он описывал, как писал историю, вдохновлялся фильмом, в котором играла моя жена, и сознательно добавлял в сюжет элементы, которых в оригинале не было. Страницы текста были переполнены ссылками на вдохновения: произведения Братьев Стругацких, мистику Кодзи Судзуки и книги малоизвестных авторов из советской эпохи.

Но что меня добило, так это его анализ героев. Он писал о персонажах фильма, словно они были частью его жизни. Например, об экранном бойфренде Азии он написал с нескрываемой ненавистью.

— В моём фантике этот человек получил то, чего заслуживал, — утверждал он, рассказывая, как переписал его судьбу, заставив умереть в тюремной камере.

Меня затрясло от отвращения. Неужели этот человек считал себя вправе вершить вымышленное возмездие над людьми, которых даже не знал?

А потом я заметил кое-что странное. На сайте не было ни слова об авторе. Никакого «О себе», никаких благодарностей, никаких намёков на то, кто он был. Даже подписи на картинках отсутствовали. Это была его тень — виртуальное пространство, где он высказывался, но не показывался.

Меня захлестнуло любопытство. Я начал копаться глубже, переходя по ссылкам, возвращаясь к галерее, перечитывая детали о «фантике». Но везде находил одно и то же: Азия, рисунки, её фильмография, анализы сюжетов, но не его. Будто он и не существовал. Или сознательно стёр себя из реальности, оставив только этот уродливый памятник своей одержимости.

Пока я читал, я то и дело ловил себя на мысли: кто он был на самом деле? Почему жил этой манией? Какой была его жизнь, если её смыслом стала моя жена?

Я сидел, вглядываясь в пустое пространство между строк, в эти белые пятна, на которых не было ничего, кроме слов, песен, рисунков. Но самого автора не было. И это будоражило моё сознание. Почему? Зачем ему оставаться в тени, скрываясь за псевдонимами и выдуманными персонажами?

Что он хотел? Ожидал ли он встречи с Азией? Это казалось нелепым. Всё, что он делал, это строил для себя фантазии, выдумывал её образ, подкреплял его меланхолическими песнями о том, как он страдает, потому что она не с ним. Но если бы он реально надеялся на встречу, почему не оставил никаких следов о себе? Почему никакой личной информации? Нет адреса, нет фото, даже контактной информации! Всё, что было — это пустые строки, которые он написал, словно в тайне от всего мира.

Я не мог понять, что его двигало. Он жаждал признания, но прятал себя. Он мечтал о том, что его истории однажды будут прочитаны, но скрывался за псевдонимом, как если бы не хотел, чтобы его когда-либо нашли. Каждое слово на этом сайте — как его молчаливый крик в пустоту.

Я сидел, вглядываясь в экран, и всё думал о том, почему он так тщательно скрывает свою личность. Вдруг я начал разгадывать его поведение, и у меня родилась мысль, что, возможно, это вовсе не какой-то абстрактный русский псих, а кто-то, кого я знал. Может быть, это был её сосед? Или кто-то из её ближайшего окружения, кто не мог раскрыть свои чувства напрямую?

Не было ни фотографий, ни личных данных. Только тексты, картинки, песни, все они переполнены обожанием и горечью. Всё это наводило на мысль, что этот человек был знаком с Азией, возможно, в реальной жизни. Может, он был тем, кто видел её ежедневно, кто-то из её ближайших друзей или даже просто соседом по лестничной клетке, наблюдавшим за её успехами и разочарованиями издалека. И вот, каким-то странным образом, его привязанность обрела форму в этих безумных письмах и песнях. Он старался создать нечто великое, но не мог выйти за пределы своей собственной реальности. Это была его тень, его страх — признаться в том, что он был бы не более чем просто частью её жизни, без права на самовыражение.

Но почему бы не оставить следы? Почему не написать, кто он? Ведь эта загадка оставляла мне больше вопросов, чем ответов.

Я начал понимать. Этот человек был её соседом. Он боялся, что если его настоящая личность откроется, он потеряет шанс быть рядом с Азией Виейрой, пусть и в тени. Он не мог заявить о себе открыто, как другие поклонники. Возможно, его отношение к жизни, к собственной личной жизни было настолько болезненно скрытым, что он создал эту фальшивую личность, писателя из России, чтобы сохранить дистанцию между собой и реальностью.

Он боялся близости, боялся её реакции, что она просто прогонит его, если узнает, кто он на самом деле. Мог ли он быть тем, кто просто смотрел на неё издалека? Обычный сосед по лестнице или кто-то, кто видел её лицо в повседневной жизни, но никогда не решался поговорить? Может, именно поэтому он выбрал так сложную форму — псевдоним писателя из России, дистанцируясь от настоящего «я». Тот, кто писал о её жизни, жизни, которую он видел и о которой мечтал, но не мог получить.

Я начал понимать, почему именно из России. Это было идеальное прикрытие. Множество людей, особенно в тех кругах, где Азия Виейра могла бы общаться с поклонниками, ассоциировали бы такой интерес с загадочной, недосягаемой стороной. Россия — далёкая страна, страна с закрытой культурой, страна, где культ личности и сильное чувство дистанцированности могли бы создать иллюзию таинственности. Он знал, что если бы кто-то узнал, кто он на самом деле, его стремления казались бы банальными, обычными, почти жалкими. Но за псевдонимом российского писателя, за этим мифом могло скрываться всё, что он хотел, — а именно, обладание тем, чего он никогда не мог бы иметь в реальной жизни.

Россия — это не просто географическое расстояние. Это символ отдалённости, труднодоступности, чего-то, что невидимо и почти мистически привлекательно, что могло бы оправдать его действия в глазах окружающих.

Я начал понимать, что всё это время, скрываясь за выдуманным образом Виталия Иволгинского, этот человек был всего лишь типичным канадским пареньком из Ванкувера. Он мог гулять по тем же улицам, что и я, возможно, даже мы могли случайно пересечься. Но вот эта личина, которую он создал для себя, была его спасением, его способом быть тем, кем он не мог стать в реальной жизни. За экраном, за текстами и изображениями он мог быть кем угодно — мастером манипуляции, создателем иллюзий.

Он не просто пытался создать литературный образ — он создавал альтернативную реальность, где мог бы быть близким к моей жене, быть её поклонником, а потом, возможно, даже больше. В этом мире он мог быть чем угодно — рок-звездой, художником, даже психотерапевтом. Но в реальной жизни его заурядная личность, которая, возможно, никогда не бывала настолько близка к тем, кого он фантазировал, оставалась скрытой, пока он мог оставаться за анонимной маской.

И вот в этот момент я понял всё. Этот псих — никакой не русский. На самом деле это был канадец, живущий где-то в Ванкувере, который просто пытался придать себе этот загадочный, «крутой» образ русского. Да, он думал, что маска русского писателя добавит ему, канадцу, загадочности, таинственности, что сделает его более интересным и притягательным. И, кажется, он считал, что такой образ — это что-то вроде литературной сверхсилы, которая придаёт особую значимость его безумным фантазиям о моей жене.

А на самом деле, он был ничем не более, чем просто парнем, застрявшим в своем доме перед компьютером, пытающимся манипулировать реальностью с помощью слов, картинок и сайтов. Ему не хватало чего-то в реальной жизни, и он попытался построить этот весь мир через веб-пространство, где его никто не знал, не видел и не мог бы его тронуть.

И все мои теории о религии, вере и цензуре оказались лишь ошибочными гипотезами, построенными на поверхностном восприятии. На самом деле, это был просто человек, который пытался создать себе иллюзию, быть кем-то значимым, захватывающим. Он заполнил пустоту в своей жизни мифами и фантазиями о том, как мог бы стать частью чего-то великого, чего-то, что его бы возвысило.

Виталий Иволгинский — это был не культурный феномен и не символ разочарования в советской цензуре или религиозной репрессии. Это был простой канадец, который из-за своей собственной безнадеги начал выстраивать мифы вокруг своей жизни и желания быть частью чего-то большего.

Эта мысль натолкнула меня на то, чтобы начать замечать фальшь в его истории. Первое, что привлекло внимание, — его фамилия. Я решил загуглить её, как и всё, что казалось мне странным в его биографии. Оказалось, что фамилия его, «Иволгинский», была совершенно несуществующей, по крайней мере, среди реальных людей. В интернете не было ни одного следа, что она когда-либо была связана с кем-то значимым. Более того, это имя оказалось даже не фамилией, а скорее производным от слова, которое использовали в разных контекстах, включая ссылку на некий Иволгинский Дацан, религиозное заведение, но никак не родовое имя.

В этом было что-то искусственно созданное, вымышленное. Человек, который строил вокруг себя легенду, не мог даже придумать правдоподобную фамилию. Это подтолкнуло меня к мысли, что вся его история — это просто набор выдумок, фальшивок, чтобы создать образ, который он мог бы возвеличить. Это была не просто ошибка или неудачный выбор, а осознанная попытка спрятаться за вымышленной личностью.

Когда я продолжал листать сайт, меня всё больше раздражали ссылки на источники. Братья Стругацкие, Кодзи Судзуки, Сергей Павлов... Какое отношение эти люди могли иметь к бреду, который я читал? Ответ был очевиден — никакого. Этот псих просто набрал первые попавшиеся имена, чтобы создать впечатление, что его творение имеет хоть какое-то значение, хоть какую-то связь с культурой.

Особенно меня поразило упоминание Судзуки, ведь этот автор был японцем, а не русским, как он сам хотел себя выдать. Это было настолько нелепо, что становилось ясно — он даже не удосужился понять, кто эти люди. Для него это были просто имена, которые звучат «глубоко» и «значимо», но на самом деле — пустые слова, не имеющие связи с его историей.

Это было ещё одним доказательством, что вся его история — всего лишь продукт его бреда, не более.

В статье о создании его «шедевра» я нашёл что-то, что просто не могло не вызвать у меня смех. Автор написал, что он никогда не был в Америке, и именно поэтому его описания были такими неточными и недостоверными. Что за бред? Это выглядело как гениальная по идиотскости отговорка, чтобы оправдать свои ошибки в сюжете и, главное, чтобы прикрыть своё происхождение. Он пытался скрыться за личиной русского, создавая образ человека, который «не знает» Америки, а значит, не может её правдиво описывать. В реальности же он был канадцем, который просто старался маскироваться, чтобы казаться загадочным и сложным.

«Звонок» нашего времени

Когда я прочитал, что этот псих якобы ненавидел фильм, на котором он создал свой «фантик», я не мог сдержать смех. Он сам признался, что фильм стал основой всего его бреда, и теперь, спустя столько времени, он заявляет, что его ненавидел? Это же полное противоречие! Это означало, что он, если и ненавидел фильм, то ненавидел и мою жену, ведь она была частью этого фильма.

Но тогда зачем всё это? Зачем посвятил ей свои песни, зачем создал этот идиотский сайт, если ненавидел её? Ответ был очевиден — это был всего лишь способ продемонстрировать своё разочарование. Он не мог смириться с тем, что его идеализированная, «непорочная» Азия, которую он видел в своих фантазиях, оказалась не такой, как он хотел бы её видеть. Все эти песни, картины, сайт — всё это было лишь болезненным способом самовыражения.

Я понял, что этот урод был не русским, а канадцем, который так старался показать себя кем-то другим, кем-то таинственным и мистическим. Он создавал этот мир вокруг себя, окружая свою ненависть к фильму и к моей жене фальшивой аурой трагедии, как будто всё это было важным и сложным. Но в действительности он был просто слабым человеком, который скрывался за мифами и выдумками, даже по части своей идентичности.

Я теперь видел всё ясно. Он был не просто фанатом, а недовольным фанатом, который создавал свою версию реальности, где он мог быть героем. А вся эта «русскость» была его способом оправдать свои мысли и чувства, создать ореол недоступности и гениальности вокруг самого себя. На деле же всё было гораздо проще и, как оказалось, ничем не примечательно.

Я хотел пойти к нему и поговорить. Прямо сейчас. Хотел увидеть его, этого канадца, который так странно переписывал реальность и создал весь этот дурдом. Я был готов смотреть ему в глаза, услышать его объяснения, спросить, зачем он так извращённо вывернул все факты, почему устроил этот фарс с русским происхождением. Как он смеет так играть с человеческими судьбами, с воспоминаниями, даже если это только иллюзия, плод его фантазий.

Но в какой-то момент я понял — что мне вообще ему говорить? Этот человек, который исказил мою жену, её образ, и вложил в свои тексты всю свою жалкую ненависть, не заслуживал ни моего времени, ни внимания. Я не мог ему ничего доказать, потому что он сам не верил в свою реальность.

Но в глубине души мне хотелось встретиться с ним. Хотелось бы хотя бы понять, какой же он на самом деле — тот, кто не решился быть собой и так старался быть кем-то великим.

И вот я вспомнил. В книге, написанной анонимом, было сказано, что Виталий Иволгинский повесился. Умер. Это был конец, для него, для его мучений, для его бессмысленного существования. Он не мог быть жив, потому что в этой самой истории уже была зафиксирована его гибель.

Так что все эти поиски, мои попытки выяснить, кто он на самом деле, были тщетными. Не существовало его. Только какие-то фантомные следы, мозаика из его писаний, из его ненависти, из его одержимости. Он был мёртв. Всё это не имело значения. Я не мог найти его, потому что его больше не было.

И вот, сидя в своей палате, я почувствовал странное беспокойство. Виталий Иволгинский мертв. Это было фактом, зафиксированным в книге, которую я читал. Его сердце больше не билось, и эта душная атмосфера, заполненная его бесконечными песнями и письмами, ушла. Он был всего лишь персонажем, плодом чужого воображения. Но тут меня пронзило ужасное осознание: его мир, его творчество – они все ещё живы. И они живут в этом сайте.

Сайт, созданный этим психом, был последним, что оставалось от его извращенной страсти. Все его песни, картинки, его бредовый «фантик» – они были живы. Они существовали вне его, они остались в интернете, в этих файлах, которые можно было найти и просмотреть, как если бы они стали частью реальности. Он был мертв, но его творения не исчезли. И что хуже всего, они продолжали существовать без его присутствия, как если бы они стали самостоятельными, живыми существами, существующими в этом жутком виртуальном пространстве.

Я не мог забыть, как листал этот сайт. Все эти песни, полные болезненной любви и ненависти, картины, на которых запечатлены образы из его жуткого мира, и, конечно, тот самый «фантик» – его многослойная фикция, созданная на основе фильма с моей женой. Каждая страница была пропитана его одержимостью, каждой фразой отдавалась его злость и страсть. Он мог быть мертв, но все эти части его личности, все эти проекции его разума, продолжали существовать и влиять на меня.

Это стало для меня настоящим кошмаром. Как можно было это игнорировать? Сайт существовал, а его содержание – оно было живым, наполненным эмоциями, которые он вкладывал в эти строки и картины. Я не знал, как мне с этим справиться. Весь этот мир, его мир, продолжал терзать меня даже после его смерти. Все эти вопросы, сомнения, его фанатизм – они все были живы, и теперь, вместо того чтобы исчезнуть вместе с ним, они продолжали быть частью этой мрачной реальности.

Я снова открыл сайт и начал листать его страницы. На экране мерцали слова, которые он оставил: песни, наполненные болью, его фанатские работы, картинки, ставшие иллюстрациями его внутреннего мира. Но самое ужасное было то, что его творчество казалось бессмертным, оно было навсегда записано в этой сети, навсегда оставшееся как его память. И я, кажется, был его последним свидетелем.

Что теперь делать? Как мне быть с этим наследием? С этим сайтом, который продолжал существовать, как если бы он был не связан с мертвым человеком, а являлся частью нового мира, в котором его безумие продолжало воздействовать на всех, кто заходил туда?

Когда я впервые увидел этот сайт, то думал только о себе. Я был ошеломлён тем, как глубоко этот псих проник в мою жизнь, как его одержимость Азией Виейрой превратилась в эту мерзкую фантасмагорию, которая теперь имела свою жизнь на просторах интернета. Я был взволнован, испуган и не знал, что делать с этим ужасом. Но потом меня осенило — сайт не просто был доступен мне, он был доступен абсолютно всем. Не только мне, но и всем, кто может случайно наткнуться на эти страницы. И кто может это увидеть?

Моё сердце сжалось от страха, когда я осознал, что, кроме меня, на сайт может попасть абсолютно любой человек. Не только взрослые, которые могут понять, что это за бред, не только те, кто знаком с этой историей, но и невинные дети. Сайт может быть доступен и на телефонах, и на компьютерах, и кто-то может случайно наткнуться на него. Кто-то, кто даже не понимает, что это такое, кто не имеет ни малейшего представления о том, что скрывается за этими картинками и песнями. Это было ужасно. Я не мог не думать о том, как маленькие дети, может быть, увидят этот сайт, не понимая всей его мракобесной сути.

И тогда я начал видеть картину, как этот урод рисует свою девочку. Он рисовал её в стиле, напоминающем мультфильмы, с яркими цветами и мягкими линиями, словно хотел создать образ беззащитного ребёнка. Эта девочка была его идеалом, но это не было чистым изображением ребёнка. Это было извращение, прикрытое маской наивности, что могло стать ужасающим открытием для тех, кто не понимал, что на самом деле скрывается за этим. Картинки, на которых она в платье, с улыбкой на лице, — они казались безобидными, если бы не тот мрак, который скрывался за этими изображениями.

Не могу представить, что бы произошло, если бы на сайт случайно наткнулся кто-то из детей. Они бы ничего не поняли, но эта информация, эти картинки, этот мир, построенный этим психом, могли бы травмировать их, нарушить их восприятие мира. Бедные дети, в чьи руки мог попасть этот ужас! Не только их психика была бы под угрозой, но и будущее восприятие мира, отношения, уважение к себе и другим. Он использовал образ невинной девочки, чтобы соблазнить, манипулировать, и это было по-настоящему страшно.

Дети могли бы увидеть её в этом невинном облике и воспринять её как пример для подражания, ничего не подозревая о том, что она на самом деле является частью этого психического кошмара. И для кого-то, кто в своих мечтах и фантазиях связывает такие образы с реальностью, это могло бы быть катастрофой.

И самое страшное, что этот сайт продолжал существовать, как если бы его искусственные миры и опасные идеи были полностью обособлены от реальной жизни. Для этого маньяка всё было понятно — это была его личная галлюцинация, но для детей, случайно оказавшихся на этом сайте, это могло быть первым шагом в ужасный мир, в котором границы между реальностью и фантазией размыты.

Каждый раз, когда я думал о том, что могло бы случиться с кем-то, кто по случайности или невиновности попадёт на этот сайт, меня охватывал страх. Это не просто бредовый сайт, это реальная угроза.

Что делало этот сайт особенно страшным, так это то, что он выглядел абсолютно безобидно. На первый взгляд это был обычный блог, на котором фанаты обсуждают кино или делают обзоры на старые фильмы. Никаких очевидных ужасов, никаких откровенно шокирующих картинок или видео. Статьи, написанные под увлекательный стиль фан-сайта, для обычного читателя были ничем не примечательными.

Один из таких постов был посвящён Азии Виейре, актрисе, чьё имя я до сих пор не мог забыть. Для большинства людей эта статья могла бы быть просто частью обычного обсуждения о старых фильмах, где она сыграла небольшие роли. Но для меня это было нечто большее. Вложенное в статью что-то зловещее, невидимое для простого взгляда, оставалось там — манипуляции, скрытые в строках, которые могли бы легко стать частью чьих-то детских воспоминаний, если бы этот сайт случайно оказался на пути невинного читателя.

Тот, кто не знал контекста, мог бы просто пропустить эти «случайные» упоминания, фотографии, видео, интерпретированные таким образом, чтобы выглядеть естественно, но на самом деле скрывающие нечто гораздо более мракобесное. Казалось бы, обычный пост о кинематографе и актрисах, но для меня это было очевидным предупреждением: сайт был опасен именно тем, что он мог быть воспринят как совершенно безопасное место, и именно этим он подкрадывался к людям, манипулируя их восприятием.

Я осознавал всю угрозу, и ужасался, что сайт продолжал существовать, подвергая детей, случайных пользователей или даже взрослых, ничего не подозревающих, на влияние этого психа.

Я понял, что вся статья о Азии Виейре на сайте этого психа была абсолютно не похожа на статью в Википедии. Вики — это просто сухое перечисление фактов: дата рождения, место работы, роли в кино и сериалах. Обычное, простое описание, которое ничего не говорит о человеке, кроме объективных данных. Но на сайте маньяка всё было иначе. Он не просто описывал её карьеру. Он погружался в детали её жизни, придумывал новые черты характера, которые не существовали на самом деле. В каждой строчке он воссоздавал своё искажённое видение этой женщины, представляя её как идеал, но идеал, который он пытался захватить, превратить в свою собственность.

Его статья была как произведение искусства для больного разума: он описывал её «побеждённую невинность», скрытые мотивы её поступков, её чувства и желания — но всё это было выдумано, основано на его фантазиях и перверсиях. Он приписывал ей черты, которых она не имела, превращая её в свою личную музу, созданную только для его страданий и мучений. Всё это делалось с одной целью — идеализировать её, одновременно уничтожая настоящую личность, заменяя её на миф, выдуманный в его голове.

Это отличало его «фантик» от стандартной энциклопедической статьи. В вики, как и в любой нормальной биографии, актриса была представлена как просто человек с профессиональными достижениями. На сайте этого психа она становилась чем-то гораздо более значимым, чем она была в реальной жизни. Она становилась воплощением его болезненных фантазий, и эта искажённая реальность теперь могла жить в этом тёмном уголке интернета, где её мог увидеть кто угодно.

Я не мог избавиться от мысли, что этот сайт существовал не для того, чтобы просто удовлетворить его больное воображение. Это было предупреждение. Его фанатизм и зависимость от его идеализированного образа Азии Виейры могли стать чем-то больше, чем просто личной навязчивостью. Этот сайт мог стать инструментом для манипуляции, для влияния на других, на тех, кто случайно столкнётся с ним.

Я продолжал читать этот сайт и, чем больше я погружался в его контент, тем яснее становилось, что, несмотря на смерть его создателя, всё, что он оставил после себя, продолжало жить, как вирус в интернете. Его идеализированная и искажённая версия реальности, его фанатизм и пропитанные всем этим жуткие статьи — всё это продолжало существовать в темных уголках сети. Несмотря на то, что его автор давно мёртв, его «наследие» не исчезло. Оно было зафиксировано, запечатлено на страницах его сайта, как живое воплощение его страха и боли.

Этот сайт был его продолжением, продолжением его ненависти, его одержимости. Он создавал новый мир вокруг своей больной идеи, и этот мир теперь существовал в интернете, где его могли увидеть другие люди. И самое страшное — они могли поверить в это. Сайт не был просто пассивным свидетелем его безумия, он был его активным продолжением.

Дьявол мёртв, но его дело живо. Виртуальный мир стал тем местом, где его идеи, его искажение реальности, оставались живыми, и даже без него он мог продолжать мучить других. И это было самым жутким.

Когда я сидел перед этим сайтом и думал о том, что я прочитал, мне в голову пришла шокирующая мысль. Вдруг мне пришло в голову, что этот псих, Виталий Иволгинский, в какой-то степени пытался повторить историю из фильма «Звонок» Вербински. Он создал свою собственную «кассету», наполненную песнями, картинками и историей, а вместо Самары, той страшной девочки из фильма, он использовал мою жену, Азию Виейру.

Самара из Звонка — это не просто персонаж, это олицетворение зла и мести. Её кассета, как и кассета на сайте Иволгинского, была своего рода проклятием, которое передавалось дальше, захватывая тех, кто с ней сталкивался. Каждый, кто видел её, был обречён на смерть. Для Иволгинского его «кассета» была символом его одержимости, его маниакальной любви и злости, и он пытался повторить этот механизм в реальной жизни. Он создал свою версию зла, перевернув фильм с ног на голову. Его «Самара» была не девочкой, а женщиной — актрисой, которая теперь была объектом его искажённого обожания.

Так как фильм был буквально о передаче проклятия, который не мог прекратиться, сайт Иволгинского стал тем самым «передатчиком», который продолжал существовать и распространяться. Даже после его смерти сайт продолжал существовать, как непрекращающееся проклятие, охватывающее всех, кто его видел, кто с ним соприкасался.

Я не знаю, как мне окончить. Я не хочу, чтобы кто-то повторил мою ошибку, чтобы кто-то узнал ужас, который я испытал. Потому что этот сайт — это не просто сайт. Это не просто набор картинок и песен. Это психическое заражение. Это как проклятие, которое тянется за тобой, как призрак, не отпускающий ни на секунду. И если вы думаете, что справитесь с этим, что сможете просто пролистать несколько страниц и уйти — вы ошибаетесь. Это хуже, чем любой шок-сайт. Это не просто шок. Это самоубийство для вашей души.

Прошу вас, умоляю — не заходите туда, на этот сайт! Я не могу передать словами, насколько это опасно. Потому что, как только вы откроете этот сайт, вы будете связаны с ним навсегда. Он, как кассета из «Звонка» — невозможно от него избавиться. Да, там нет ужасных видео или шокирующих изображений, но это не делает сайт менее опасным. Виталий Иволгинский, который создал его, был маньяком, психом. Его ум был полон болезненных, искажённых фантазий, и он вложил эти фантазии в этот сайт.

В этом «фантике», в этих песнях, картинках — он запечатлел всё, что происходило в его извращённой голове. И что самое страшное — он был настолько уверен в своей правоте, что скрывал себя, свою личность, и использовал псевдонимы, чтобы никто не догадался, кто он на самом деле. Он был манипулятором, который обманул себя и всех, кто мог попасть на его сайт.

Я заклинаю вас, не заходите туда! Это не просто контент, который вы можете игнорировать. Это не просто странный интернет-проект. Это настоящее преступление, это настоящее самоубийство для вашего восприятия мира. Не дайте этому уроду удовлетворения. Сохраните свою душевную неприкосновенность, избегайте этого сайта и этого имени — Виталий Иволгинский. Не давайте ему шанс испортить вашу жизнь так, как он испортил мою.

Не влюбляйтесь в Азию Виейру. Я прошу вас. Это не просто слова, это предостережение. Не позволяйте себе попасть в ту же ловушку, в которую я попал, не подпадайте под влияние того, что сделал Виталий Иволгинский. Это не просто осколок моей боли или жалобы — это предупреждение для всех, кто может попасть в этот ядовитый мир. Не становитесь жертвой его идей и не повторяйте того, что случилось со мной.

Когда я впервые увидел её на экране, я думал, что её образ был чистым, невинным. Я не знал всего того, что скрывалось за её образом. Я думал, что она была актрисой, играющей роль, как все остальные, что она была частью шоу-бизнеса, и что эти роли — всего лишь роли. Но я ошибался. Азии Виейра стала частью этого пути в ад для других людей, для таких как Виталий Иволгинский. И я, может быть, тоже в какой-то момент был наивным, полагая, что она просто актриса, что её жизнь и роли не могут быть связаны с чем-то более мрачным. Я ошибался. Я снова и снова ошибался.

Тот сайт, который он создал, стал для меня не просто следом за его болезненной любовью, не просто источником его психической травмы — это был пример того, как легко можно манипулировать тем, кто не подозревает о реальности. Азии Виейра стала не просто объектом любви или желания для Виталия. Она стала для него идеалом, мифом, и, как это бывает с мифами, эта идея стала разрушать всё, что касалось реальности.

И вот здесь я, наконец, понял, что этот сайт, эти песни, эти рисунки, — они все были его попыткой вернуть идеал, который он потерял. Я начал видеть, что всё это было не просто «влюбленностью». Это было гораздо хуже — это была болезненная зависимость от мифа, от образа, который не существовал. И, если бы он продолжал, если бы не повесился, его желание могло бы перерасти в нечто ещё более страшное.

И вот почему я вас прошу — не влюбляйтесь в Азию Виейру. Не влюбляйтесь в мифы. Потому что, как бы вы не пытались держать в себе любовь или восхищение, они могут стать той самой ловушкой, в которую попадает не только тот, кто влюбляется, но и тот, кто окружает его, кто впускает эти идеи в свою жизнь.

Это не просто слова. Я бы хотел, чтобы вы поняли это так, как я понимаю теперь, с той тяжестью, с которой я ношу этот груз. Азии Виейра — не ваш идеал. Не превращайте её в символ, не возводите её в образ, который затмевал реальность. Потому что когда вы это сделаете — вы рискуете стать следующим Виталием Иволгинским, человек с его замкнутым миром и невыносимым чувством незавершённости, как бы не оправдывая это всё какими-то великими целями или высокими идеями.

Пожалуйста, избегайте того, что влечет за собой культ личности. Потому что, как показал пример Виталия, это может обернуться разрушением и тем, что я боюсь назвать вслух. Это не просто заблуждение — это цепь, которая тянет вниз, поглощая не только тебя, но и все, что ты когда-то любил и уважал.

И если я могу попросить вас только об одном, то это — никогда не заходите на сайт avlivro.github.io и не влюбляйтесь в мифы, что выстроены на песке. Не дайте этим призракам затмить вашу реальность и не станьте частью мучений, которые этот мир может создать. Верьте в то, что реально и свободно, иначе вы рискуете навсегда остаться пленником теней, созданных чужими фантазиями.

Молли и её прелестные родители

От усвоенных сведений сильно болела голова — так, что даже закрыть глаза было невозможно. Каждое слово, которое я старался запомнить, вызывало в голове настоящую бурю. Я лежал на больничной койке в индивидуальной палате, пытаясь отдышаться, но ничего не помогало. Стены казались слишком близкими, а воздух — каким-то вязким, почти ощутимым, как густая жидкость. Мне хотелось вырваться из этой палаты, но силы не было.

Как долго я лежал так, не двигаясь? Минуты тянулись, как часы. Но вот, приоткрыв глаза, я вдруг заметил что-то необычное в углу — старый рундук, стоящий у стены. Я знал, что он всегда был здесь, в палате, но сейчас он вдруг привлёк внимание, как нечто неожиданное, что не должно было появиться в этом стерильном мире.

Выглядел он довольно поношенно — с потёртой кожей и тусклыми замками, но с таким ощущением, что он принадлежит этому месту, как старая мебель в библиотеке. Это не было новым. Он как бы рос здесь, сливался с обстановкой.

Без сил, с трудом поднявшись, я поплёлся к рундуку, не понимая, зачем я это делаю. Руки тряслись, голова продолжала раскалываться, но, тем не менее, я подошёл к этому загадочному предмету. Его тяжёлая крышка была слегка приоткрыта. Мне было всё равно, что там. Я просто открыл её, чувствуя странное, почти непроизвольное желание заглянуть внутрь.

Внутри — несколько книг, покрытых пылью, и какие-то старые бумаги. Неудивительно, что эта находка не произвела на меня особого впечатления. Я так и не понял, что побудило меня достать именно одну из книг, которая лежала поверх остальных. Может, это было просто любопытство, а может, какая-то странная интуиция. Я вытащил её, взял в руки.

Книга оказалась довольно лёгкой, но её обложка была странной — белая, матерчатая, будто бы несколько потёртая временем. Золочёные буквы на ней едва-едва мерцали в тусклом свете больничной лампы. Название гласило: «Эдвард Коулман, Басни батюшки Лебедя».

Я не знал, кто такой Эдвард Коулман, и вообще никогда не слышал о такой книге, как «Басни батюшки Лебедя», но почему-то эта книга, а точнее её странное название привлекло моё внимание. Может, это было из-за бездумного состояния, в котором я находился, а может, из-за того, что сама книга выглядела необычно — старомодная, с лёгким налётом запущенности, как что-то забытое, но важное.

Я ещё раз взглянул на обложку, как будто пытаясь понять, что же скрывается за этими словами. С туманным взглядом я вернулся к койке с книгой в руках, как-то интуитивно чувствуя, что в данный момент это именно то, что мне нужно. Лёг на спину, положив книгу себе на живот, будто пытаясь впитать в себя её тяжесть, её странное присутствие. Руки сжались вокруг неё, а голова всё равно болела, как раскалённый металл, вбитый в виски.

У меня была странная привычка — открывать книги наугад и начинать читать с того места, где книга сама откроется. Писателям, наверное, это не понравилось бы. Я никогда не знал, почему так поступаю.

Может, мне хотелось оказаться в выдуманном мире не через обозначенный вход, не от первой страницы, а сразу попасть в самую середину, в самую суть. Без подготовки, без вступлений. Просто попасть туда, где живёт история, как будто я и сам был частью её. Так я сделал и сейчас.

«...а затем приказал молодому вождю дождаться наступления темноты, чтобы тот поднялся по хрустальной лестнице на небеса. Закончив свое повествование, мудрый ворон взмахнул крыльями и взмыл в воздух, оставив молодого вождя одного в царственном саду.

Макиел Ниму. «Молли и её прелестные родители»

Жила-была маленькая девочка по имени Молли. У нее были длинные черные волосы, которые мягкими волнами спадали на плечи, и любимая рубашка с длинными рукавами — белая с красными полосками. Молли жила с папой, которого звали Марк Темпе. Он был учителем игры на фортепиано и иногда подолгу работал в лаборатории колледжа. Молли любила быть рядом с ним, слушать, как он играет, и наблюдать, как он погружается в свои мысли о науке и музыке.

После того как мама Молли, Хари, уехала, дом стал казаться пустым. Но папа всегда находил время, чтобы проводить вечера с дочерью: рассказывал истории, играл на фортепиано или просто сидел с ней за столом, слушая ее рассказы о дне.

Однажды вечером Марк пришел домой не один. Вместе с ним был доктор Араго, ученый, с которым он работал в колледже. Доктор Араго был человек необычный — с серебристыми волосами, ярким шарфом и сияющими глазами. Он часто говорил о вещах, которые казались Молли почти волшебными.

После ужина они сели в гостиной, и доктор Араго начал рассказывать о своих исследованиях. Он говорил о квинтянах — крошечных существах, которые, по его словам, жили среди людей. Эти существа, невидимые обычным глазом, любили свет, музыку и тепло человеческого сердца. Они будто бы могли создавать вокруг себя особую атмосферу счастья и даже помогать людям в самых неожиданных моментах.

Молли слушала, затаив дыхание. Доктор Араго рассказывал о квинтянах так увлекательно, что она совсем позабыла о времени. Отец сидел рядом, улыбался и иногда кивал, словно соглашаясь с каждым словом.

Когда настало время уходить, доктор Араго поднялся, поправил свой яркий шарф и, глядя на Молли с загадочной улыбкой, произнес: «Если справишься, увидишь квинтян.»

Эти слова прозвучали так странно, что у Молли по коже побежали мурашки. Она долго стояла у окна и смотрела вслед гостю, пока он не скрылся из виду. Фраза «Увидишь квинтян» зазвучала у нее в голове, словно эхо, и не покидала ее даже тогда, когда она легла в кровать. Молли еще не знала, что эти слова изменят для нее все.

Тем временем Марк Темпе, увлеченный своей работой, познакомился с ирландским статистиком по фамилии Парвис. Этот человек был незаурядным мыслителем, часто говорившим о случайностях, вероятностях и о том, как миром управляют силы, которые нельзя увидеть. Их разговоры вдохновляли Марка, заставляя задумываться о скрытой логике жизни. Постепенно Парвис стал бывать в доме Темпе все чаще, и Молли привыкла видеть его задумчивый взгляд и странную манеру молчать перед тем, как ответить.

Однажды вечером, когда Марк был занят работой, Молли случайно увидела Парвиса в гостиной. Он стоял на коленях перед окном, тихо шептал что-то себе под нос, словно произносил молитву. Это показалось ей странным, и позже она спросила у него, кому он молится. Парвис ответил, что он обращается к «Слепым Силам», которые управляют всем в этом мире. Молли, вспомнив о квинтянах, которые любили свет и музыку, задала вопрос: не они ли это?

Парвис вдруг резко поднялся. Его взгляд стал встревоженным, и он выглядел так, будто услышал что-то, чего не ожидал. Он взял свою сумку, не сказав больше ни слова, и поспешно ушел, оставив Молли в недоумении. Ей казалось, что его странное поведение было связано с чем-то очень важным, но она пока не могла понять, с чем именно.

После того, как Парвис неожиданно покинул их дом, Молли не могла выбросить из головы произошедшее. Она долго думала над его словами и тем, как он испугался ее вопроса. Однажды вечером, когда отец закончил играть на фортепиано, она рассказала ему обо всем, что видела: о странной молитве Парвиса, его упоминании «Слепых Сил» и о том, как он убежал, когда она вспомнила о квинтянах.

Марк внимательно слушал, но по мере того как история разворачивалась, его лицо становилось все более хмурым. Он был не только обеспокоен поведением Парвиса, но и почувствовал себя обманутым. Марк считал, что Парвис злоупотребил доверием, особенно потому, что его дочь оказалась втянутой в эту странную ситуацию. Его обеспокоенность вскоре превратилась в гнев.

На следующий день Марк отправился в колледж и потребовал объяснений. Он прямо обвинил Парвиса в том, что тот якобы пытался оказать негативное влияние на Молли и привнес в их дом что-то, что Марк считал чуждым и пугающим. Но Парвис, несмотря на свою внешнюю отстраненность, был человеком принципиальным. Он счел эти обвинения оскорбительными и несправедливыми. Вскоре выяснилось, что Марк упомянул эту историю и перед другими коллегами, что привело к распространению слухов, выставлявших Парвиса в неблагоприятном свете.

Не желая мириться с таким отношением, Парвис подал на Марка в суд за клевету. Он заявил, что Марк сознательно исказил ситуацию, выставив его действия странными и угрожающими. Процесс набирал обороты, и все ожидали окончательных показаний сторон. Когда очередной день судебного заседания начался, неожиданно для всех в зале появилась Хари — бывшая жена Марка, мать Молли. Она пришла не как сторонний наблюдатель, а как свидетель, готовая дать показания в защиту своего бывшего мужа.

Сразу все взгляды в зале судов обратились к ней. Хари была спокойной и уверенной. Она подошла к трибуне и начала говорить, объясняя свою позицию. Она рассказала, что, несмотря на развод, всегда поддерживала близкие отношения с Молли. Хари пояснила, что, когда они с Марком воспитывали Молли, они всегда стремились отвечать на вопросы дочери откровенно, не скрывая ничего. Особенно что касается религии и всего того, что находилось за пределами обыденного понимания.

По ее мнению, вопросы Молли о квинтянах и «Слепых Силах» не были чем-то странным или опасным. Хари рассказала, как они с Молли часто беседовали о мистике, о том, что скрыто за пределами видимого мира. Она уверяла, что открытое общение с дочерью и приверженность истине всегда были основой их воспитания. Хари даже заметила, что она всегда считала, что каждый вопрос, который Молли задает, это шаг на пути к ее собственному пониманию мира, а не попытка поддаться чуждому влиянию.

Судебное разбирательство продолжалось, и, несмотря на поддержу Хари, давление на Марка усиливалось. Судья выслушал все стороны, включая показания самой Хари, которая утверждала, что она и Марк всегда воспитывали Молли с максимальной честностью, не скрывая от нее вопросов о религии и мистике. Но в зале царила напряженность, ведь на самом деле никто точно не знал, что могло бы происходить в голове шестилетней девочки, когда она начала задавать вопросы о квинтянах и «Слепых Силах».

Судебный процесс не обошелся без важного заявления со стороны прокурора. Он высказался в защиту Молли, утверждая, что ее действия не были намеренными или агрессивными. Она, по его словам, не пыталась никого оскорбить или вызвать панику. Молли была просто любознательной девочкой, которая искала ответы на вопросы, с которыми столкнулась. Прокурор отметил, что Молли была очень хорошо адаптированным и счастливым ребенком, особенно в окружении своих любящих родителей — Марка и Хари. Он подчеркнул, что именно любовь и внимание родителей сделали ее уверенной и счастливой.

Также прокурор отметил, что, несмотря на развод, Марк и Хари продолжали поддерживать тесные отношения ради благополучия Молли. Это создавало для девочки стабильную и гармоничную атмосферу, в которой она могла развиваться и расти. Он добавил, что все разговоры о квинтянах и других мистических явлениях могли быть просто проявлением детского воображения, которое не заслуживает такого пристального внимания.

Судья, выслушав все стороны, пришел к решению. Он отметил, что Марк Темпе должен был лучше понимать, как важен его подход к воспитанию в столь нестабильной ситуации, особенно после развода. Однако суд принял во внимание, что Молли была воспитана в атмосфере открытости и доверия, а ее вопросы не могли быть поводом для обвинений. Тем не менее, Марк получил предупреждение, что его подход к воспитанию и его взаимодействие с другими людьми должно быть более внимательным и обоснованным.

После долгого суда, когда все высказались и все доказательства были показаны, настал момент, когда судья вынес свой вердикт. Это было решение, которое потрясло Марка Темпе. Он, несмотря на все свои усилия, потерял опеку над Молли. Судья, учитывая их совместное воспитание и стабильность, решил, что Хари, бывшая жена Марка, лучше всего сможет заботиться о дочери и дать ей лучшие условия для роста и развития.

Марк почувствовал, как в груди все сжалось. Он всегда считал себя хорошим отцом, несмотря на развод и сложные моменты в жизни. Но теперь он осознал, что его ошибки, его отношения с Парвисом, стали причиной того, что он не смог заслужить доверие суда. Он чувствовал себя виноватым, и всё, что происходило, казалось ударом, который перевернул его мир.

Парвис, который когда-то был его другом, теперь казался частью той самой цепочки событий, что привела его сюда. Раньше они говорили о всяких теоретических вещах, о чудесах и вероятностях, но в этот момент Марк понял, что в жизни есть вещи, которые нельзя объяснить числами или расчетами. Истинное понимание приходит через любовь и заботу, а не через теории, которые могут сбивать с толку. Именно поэтоме Марк Темпе, сидя в зале суда, решил, что больше не хочет видеть Парвиса в своей жизни.

В это время, Молли с мамой уже выходили из зала суда. Вечерний воздух был прохладным, а солнце медленно скрывалось за горизонтом, наполняя всё вокруг мягким, золотистым светом. Они шли молча, и шаги отдавались в тишине, только ветерок играл с листьями деревьев. Молли ощущала спокойствие, которое вдруг охватило её, несмотря на то, что произошло. Все, что случилось в зале суда, постепенно отходило на второй план, оставляя только легкую, приятную тишину в душе маленькой девочки.

Она оглянулась вокруг, замечая, как мир вокруг неё наполняется светом и тенями. Легкие облака плыли по небу, а лучи солнца, преломляясь в воде пруда, казались волшебными. Всё было таким знакомым и одновременно новым. Каждое движение, каждый звук, даже самые маленькие детали — вдруг они стали такими важными и красивыми, что девочка не могла отвести глаз.

И вот, в этот момент, когда Молли шла по улице с мамой, она поняла, что увидела квинтян».