Глава Глава Глава Глава Глава Глава Часть1: Врата Януса. Глава 1. Волшебное летоЕсли бы жизнь имела вкус, то детство Гарри в Суррее было бы холодной пресной овсянкой, застывшей, как желе, и с засохшими краями от размазанной каши. Всё изменил переезд в Италию — этот внезапный, ослепительный взрыв цвета, звука и ароматов, который за три года, прошедших с того памятного переезда, превратил замкнутого, испуганного мальчика в улыбчивого, загорелого подростка с вечно растрепанными волосами и озорным блеском в глазах.
Дом на Тисовой улице с его вылизанными до стерильности газонами и натянутой, как струна, тишиной, способной порваться от малейшего звука, остался в прошлом, как страшный, но уже почти забытый сон маленького мальчика.
Теперь домом был третий этаж старинного миланского палаццо с потрескавшейся от времени штукатуркой цвета спелого абрикоса. Воздух здесь никогда не был неподвижным. Он был живым, густым коктейлем из ароматов: горьковатый эспрессо с соседней площади, сладковатый дымок сигарет прохожих, пьянящий запах жасмина из внутреннего дворика и вездесущий запах тёплого камня, прогретого за день итальянским солнцем.
Сам дворик-патио был сердцем этого нового мира. По утрам его заполнял оглушительный хор голосов. Соседи не говорили, а кричали, обсуждая последние новости, цены на помидоры на рынке или страсти из местного сериала, и их крики сменялись таким же оглушительным, жизнеутверждающим смехом. Эта какофония была музыкой новой жизни Гарри, симфонией такой искренней и жаркой, что он научился её любить, хоть и поначалу всё это было очень непривычно для него.
Но самой разительной переменой стала тётя Петунья. Женщина, чьё существование в Англии пахло дезинфекцией, полиролью и подавленной тоской, в Милане расцвела, как бутон розы под южным солнцем. Её строгие коричневые платья сменились легкими сарафанами, а в волосах появились первые седые пряди, которые она даже не пыталась закрашивать. И она пахла теперь иначе — густым, травянистым оливковым маслом «extra virgin» и свежим базиликом.
Словно стремясь наверстать упущенные годы вкуса, она с фанатичным рвением набросилась на итальянскую кухню. На смену пересоленным бифштексам и блёклой вареной капусте пришли шедевры, от которых у Гарри перехватывало дух. Она часами могла вывешивать у окна самодельную пасту «тальятелле», чтобы та просохла на правильном сквозняке. Она оттачивала рецепт пасты «карбонара» до совершенства, споря о необходимости сливок с бабушкой-итальянкой с первого этажа. А её тирамису был настолько воздушным, что таял на языке, оставляя послевкусие кофе, маскарпоне и безмятежного счастья. С этих пор готовка воспринималась Гарри как искусство, и он иногда подходил к тёте, чтобы помочь, а она не гнала его, как раньше, а рассказывала о том, почему важно пассеровать томатную пасту и как добиться тонкого, но воздушного теста у пиццы, используя закваску.
Что же до дяди Вернона, то и он не устоял перед магией Италии. Соблазнённый заманчивым предложением от фирмы «Бенефатторе», импортирующей элитную сантехнику из каррарского мрамора и венецианского муранского стекла, он с удивлением обнаружил в себе недюжинный талант к переговорам. Его фирменная краснота и привычка пыхтеть никуда не делись, но теперь они вызывались жарким полуденным солнцем на площади Дуомо или внезапной остротой пеперончино в тарелке пасты алла арраббиата, а не вечным внутренним кипением и недовольством. Он даже, к изумлению всей семьи, научился ценить священную пятиминутную сиесту после обеда, развалившись в кресле с газетой «Il Sole 24 Ore» и тихо посапывая под мерный бой курантов с соседней колокольни.
Не менее прекрасное преображение произошло и с Дадли. Огромный, розовый и вечно злой мальчик, считавший Гарри своей личной игрушкой для битья, в Милане распустился, как пышная герань на балконе. Он открыл в себе не только страсть к футболу, но и, что было совсем уж невероятно, подлинный талант к языкам. Ирония заключалась в том, что пока дядя Вернон осваивал чёткий язык деловых переговоров, его сын впитывал живой, сочный миланский диалект, словно губка. Всего через год Дадли уже щёголял на площадке такими идиомами и крутыми словечками, что даже у коренных миланцев глаза лезли на лоб, а у тёти Петуньи, стоило ему ввернуть что-нибудь особенно колоритное, заходилось сердце. Казалось, отец и сын выучили два разных итальянских, и версия Дадли была куда живее, громче и неоспоримее. Он по-прежнему был большим и громким, но слепая агрессия наконец переплавилась в уверенность настоящего заводилы. Однажды, когда пара местных задир попыталась отобрать у Гарри только что купленное джелато, Дадли не полез в драку. Он просто подошёл, возвысился над ними и обрушил на них такой вихрь саркастичных фраз на чистейшем миланском наречии, что те сначала остолбенели, а потом, бормоча извинения, ретировались, бросив взгляд, полный почтительного ужаса. С тех пор их отношения с Гарри перешли в новое, незнакомое прежде русло — вооружённое перемирие, иногда даже граничащее с товариществом. Потом Гарри не раз приходил на стадион, чтобы посмотреть, как брат с лёгкостью носится по пыльному полю за мячом со своими новыми друзьями. Иногда, возвращаясь из школы, он даже бросал Гарри короткое «Пошли, отстанешь?», и это было куда больше, чем Гарри мог когда-либо надеяться услышать.
И наконец, Гарри жил в настоящей комнате — не в каморке под лестницей, а в просторном помещении с высоким потолком, украшенным потёртой позолотой, и стенами тёплого, солнечного цвета спелого персика. По утрам его будил не испуг, а луч света, пробивавшийся сквозь ставни и рисовавший на полу дрожащие золотые квадраты. Он ходил с Дадли в одну школу — обычную, международную — и они даже иногда вместе возвращались домой, забегая по пути в крошечное кафе «Джелатерия Солэ», где вечно улыбающийся синьор Карло накладывал им в вафельные стаканчики шарики джелато: фисташкового или взрывного лимонного сорбетто. Жизнь обрела такие яркие, сочные и сладкие краски, что Гарри, наконец чувствуя себя просто мальчиком, и не мечтал о большем, но иногда испытывал страх, что всё хорошее скоро закончится.
И в один из таких дней в их размеренную жизнь, пахнущую оливковым маслом и солнцем, постучалось волшебство.
Сначала оно пришло в виде конверта из плотного, чуть шершавого пергамента. Конверт был тяжёлым, солидным, а вместо марки на нём красовалась изящная сургучная печать с изображением ветви оливы, обвивающей посох. Адрес был выведен зелёными чернилами с завитушками, а в воздухе от письма витал едва уловимый аромат, напоминавший смесь виноградных косточек, старого пергамента и чего-то неузнаваемо-горького, вроде полыни. Дядя Вернон, прочитав его, изрёк, побагровев: «Чушь собачья! Какая-то колдовская школа! Чтоб духу этого здесь не было! Выбросить!». Письмо было смято и отправлено в мусорное ведро.
Но волшебство, как оказалось, было настойчивым. Ровно через неделю, в тот самый вечер, когда семья Дурслей наслаждалась на балконе десертом — всё тем же воздушным тирамису тёти Петуньи, — раздался твёрдый, уверенный стук. Не громкий и не грубый, но настолько весомый, что он на мгновение заглушил даже вечный гул с улицы. На пороге стоял необычный человек. В одной руке он держал трость с набалдашником в виде хрустального шара, в другой — бутылку Бароло, от одного вида которой у дяди Вернона дрогнула щека. Взгляд незнакомца, тёмный и проницательный, скользнул по лицам ошеломлённых Дурслей и на мгновение задержался на Гарри.
Этот визит навсегда врезался в память маленького Гарри, потому что всё происходило будто во сне. Элегантный мужчина, представившийся профессором Алессандро Витали, вошёл в их гостиную так, будто входил в собственный кабинет. Его льняной костюм песочного цвета был безупречен, а лёгкий шлейф ароматов — кипарис, старая бумага и что-то неуловимо металлическое, словно от старинных научных инструментов, — казалось, вытеснил собой привычные запахи их нового дома.
Он не стал ничего рассказывать и доказывать с порога. Вместо этого он с почтительным изяществом вручил тёте Петунье изящную коробку конфет от шоколатье Виа Манджи, которая появилась будто из воздуха, а дяде Вернону — бутылку Бароло такого года, что у того перехватило дыхание. Разместившись в кресле, он вёл беседу на том единственном языке, который Дурсли понимали без перевода: языке статуса, связей и престижа. Его голос, глубокий и бархатный, заполнял комнату, приглушая даже уличный шум, заставляя сосредоточиться на нём и внимать только ему.
— Я представляю «Институто ди Малья Антика», — начал он, — старейшее магическое учебное заведение Европы, чьи традиции восходят ко временам Древнего Рима. Наши выпускники формируют элиту магического общества, а диплом Институто открывает двери в любой точке мира.
— Мы учим не «колдовать», синьор Дурсль, — поправлял он мягко, вращая в длинных пальцах бокал, где вино играло рубиновыми бликами. — Мы учим управлять исключительным даром. Изящно скрывать его среди людей. Ваш племянник, — его взгляд на мгновение задержался на Гарри, и тому показалось, что в тёмных глазах профессора мелькнула искра живого интереса, — сможет стать кем угодно. Архитектором, вдыхающим жизнь в рушащиеся палаццо. Художником, чьи полотна будут не просто изображением, а окном в иной мир. Учёным, меняющим саму ткань реальности. Представьте, какие двери откроются перед ним. И, — он сделал многозначительную паузу, — перед вашей семьёй.
Он не продавал им магию. Он предлагал членство в самом эксклюзивном клубе мира.
Дядя Вернон сдался. Не сразу — он пыхтел, хмурился и пытался вставить что-то о «нормальности», но его протесты таяли, как лёд под тосканским солнцем, под спокойным напором аргументов профессора. И вечером того дня они впервые сели за ужин вчетвером, чтобы обсудить будущее Гарри. Это был странный, сюрреалистичный разговор, полный неуверенных вопросов и сбивчивых объяснений, где «заклинания» соседствовали с «карьерными перспективами».
Но в конце, отхлебнув немного виски, дядя Вернон хрипло изрёк: «Ладно. Лучше быть волшебником, чем безработным. Смотри только, — он ткнул пальцем в сторону Гарри, — чтобы твои фокусы мне бизнес не испортили. А то останемся мы все без мраморных унитазов!»
И в этой нелепой фразе Гарри услышал нечто новое: не одобрение, нет, но небольшое признание. Признание его инаковости не как угрозы, а как… странного семейного актива. Это вновь было куда больше, чем он мог когда-либо надеяться. И этой ночью Гарри засыпал с новой мыслью, что он теперь волшебник.
Глава 2. Институто ди Малья АнтикаНа следующее утро Гарри проснулся от того, что в его комнату через щель в ставнях пробился длинный-предлинный луч солнца, в котором весело кружились золотые пылинки. Он полежал несколько секунд, прислушиваясь к привычным утренним звукам Милана: отдалённому гудку мотороллера, крику продавца газет на углу и доносящемуся с кухни запаху свежей выпечки. И лишь потом до него дошло: сегодня тот самый день, когда он впервые шагнёт в мир магии.
На завтрак тётя Петунья, что было совершенно немыслимо ещё пару лет назад, приготовила корнетти — тесто получилось очень нежным, оно буквально расползалось во рту, оставляя вкус хорошего сливочного масла и ванили. За столом царило непривычное, слегка нервозное оживление, нарушаемое стуком чашек и приборов.
— Веди себя прилично, — сказал дядя Вернон, откладывая в сторону газету и отхлёбывая свой эспрессо. В его голосе не было былой раздражённой грубости, скорее деловая озабоченность. — Не позорь фамилию. Ты там как представитель нашей семьи.
Это прозвучало так неожиданно, что Гарри чуть не поперхнулся своим завтраком. Он не представлял их как семью, ведь он всегда был её странным и нежеланным придатком.
— Да, Гарри, — подхватила тётя Петунья, смахивая невидимую крошку со скатерти. Её пальцы слегка дрожали. — Будь осторожен с этими зельями. Надеюсь, там учат технике безопасности.
Дадли, уплетавший уже третий корнетти, лишь хмыкнул и подмигнул Гарри так, как будто они были сообщниками в чём-то невероятно крутом.
Сборы были недолгими, так как большая часть магических принадлежностей ждала его в том самом месте, куда они направлялись. Гарри сложил в свой старый рюкзак несколько пар носков, зубную щётку и фотографию, сделанную в Чинкве-Терре, где все они — загорелые и улыбающиеся — стояли в обнимку на фоне лазурного моря. Этот снимок был его самым ценным воспоминанием, доказательством того, что чудеса бывают и в самом обычном мире.
Когда они наконец вышли на улицу, залитую ярким утренним солнцем, Гарри почувствовал, как сердце заколотилось у него в груди в такт его шагам. Он шёл по знакомым мостовым, но сегодня они вели его к совершенно незнакомой цели. Дядя Вернон вёл себя немного отстранённо, тётя Петунья нервно поправляла сумку, а Дадли что-то насвистывал. Они были похожи на обычную семью, провожающую сына в колледж. И в этом была своя, особая магия, от которой у Гарри перехватывало сердце, всего на секунду, но заставляя тело чуть-чуть дрожать.
Профессор Витали ждал их у ничем не примечательной арки, прислонившись к стене с безмятежным видом человека, у которого всё под контролем.
— Прекрасное утро для начала путешествия, не правда ли? — произнёс он, и его тёмные глаза весело сощурились на солнце. — Готовы сделать первый шаг, синьор Поттер?
Гарри кивнул, сжимая в кармане прохладный серебряный жетон. Он был готов.
И тогда профессор жестом указал на стену.
— Следующей остановкой на пути к новой жизни, — сказал Витали, и его голос прозвучал торжественно, — станет Корсо дель Арте Скорто — Проспект Тайного Искусства.
Профессор взмахнул рукой, и каменная кладка позади них дрогнула и бесшумно разошлась, словно тяжёлые бархатные портьеры. Их взорам открылась улица, залитая мягким, золотистым светом, который лился не с неба, а, казалось, исходил от самых стен и вывесок, не отбрасывая резких теней. Воздух дрожал от сдержанного гула, но не как от городского шума, а живого, многослойного жужжания магии, в котором смешивались десятки ароматов: пыльный запах древних фолиантов из дверей книжной лавки «Антика Сапьенца», сладковато-горькое дыхание сушёных трав из аптеки «Эрборария ди Стелла» и соблазнительный запах горячего миндального печенья, который парил над кондитерской «Дольчи Инкантези».
— Мама моя... — прошептала тётя Петунья, бессознательно хватая Вернона за рукав.
Дядя Вернон, напротив, выпрямился, и его взгляд стал оценивающим, будто он невзначай попал на закрытую биржу элитной недвижимости.
Невысокие дома с черепичными крышами цвета терракоты теснились по обеим сторонам, их ставни были распахнуты настежь, открывая взгляду витрины, где мантии из переливающегося шёлка сами обвивались вокруг невидимых манекенов, а хрустальные шары мерцали таинственным внутренним светом. По мостовой, выложенной гладким тёмным базальтом, спешила пёстрая толпа. Элегантные маглы в костюмах от Армани, не обращая внимания на чудеса вокруг, обсуждали дела по мобильным телефонам, в то время как рядом с ними волшебники в свободных, но безукоризненно скроенных мантиях цвета спелого вина, оливковой зелени и лазурно-синих оттенков торговались за пучок светящегося шалфея или перекидывались парой фраз на звучном, певучем диалекте.
Наверху, возвышаясь над всеми, порхали переливающиеся всеми цветами радуги какие-то необычные птицы. Они были размером с голубей, но их длинные хвосты оставляли в воздухе короткие искрящиеся шлейфы. Одна из таких птичек, сверкнув изумрудным брюшком, спикировала и уселась на плечо ошеломлённого Гарри, легонько ткнувшись клювиком в его очки, а затем с весёлым щебетом умчалась прочь.
— Кажется, ты произвёл впечатление, — улыбнулся профессор Витали. — Фениксы редко ошибаются в людях. А теперь, синьоры, — он обвёл взглядом семью, — позвольте предложить план. Я думаю, сначала стоит посетить банк «Флорин и Сыновья». Следуйте за мной.
Он двинулся вперёд уверенным шагом, и Дурсли, словно загипнотизированные, потянулись за ним, озираясь на диковинный мир, в который они попали. Гарри шёл последним, чувствуя, как его сердце колотится уже не от нервов, а от восторга.
Банк «Флорин и Сыновья» оказался в самом начале улицы. Величественное здание из белого каррарского мрамора, больше похожее на дворец эпохи Возрождения, чем на финансовое учреждение. Массивные бронзовые двери с барельефами, изображавшими историю торговли от древних караванов до летающих ковров, бесшумно распахнулись перед ними, когда они подошли.
Внутри царила прохладная, торжественная тишина, нарушаемая лишь тиканьем многочисленных часов и мелодичным перезвоном, доносящимся из глубины зала. Воздух пах старым золотом, лакированным деревом и чем-то острым, как озон после магической вспышки. Вместо стульев для посетителей стояли удобные кожаные кресла, а за длинным прилавком цвета тёмного ореха работали утончённые существа в безупречных сюртуках — их кожа отливала перламутром, а длинные пальцы с лёгкостью перебирали тяжёлые золотые монеты.
— Синьор Арджето, — обратился профессор Витали к одному из них. — У вас новый клиент. Семья Дурсль открывает счёт для своего племянника, Гарри Поттера.
Синьор Арджето склонил голову, и его большие, совершенно чёрные глаза внимательно изучили Дурслей, а затем на мгновение задержались на Гарри.
— Конечно, профессор. Это большая честь, — его голос звучал как шуршание шёлковых банкнот. — Мы подготовм для юного синьора Поттера стартовый набор.
Он щёлкнул пальцами, и на прилавке появился изящный кожаный кошель, явно пустой, и несколько стопок монет.
— Основа магической экономики, — синьор Арджето указал на золотые монеты с изображением цветка лилии, — флорины. Самый стабильный курс в Европе, — затем он провёл рукой над серебряными монетами с колосом. — Сольдо. Для повседневных расходов. Курс — двадцать семь сольдо за один флорин.
Дядя Вернон, до этого момента хранивший молчание, выступил вперёд, и его взгляд приобрёл деловую остроту.
— А как насчёт… — он понизил голос, — конвертации? С обычной валюты?
— Очень разумный вопрос, синьор Дурсль, — одобрительно кивнул синьор Арджето. — Мы предлагаем исключительные условия для семей наших студентов. И, разумеется, все операции абсолютно конфиденциальны для не-магических фискальных органов.
Гарри видел, как дядя Вернон чуть заметно выпрямился, услышав это. Через несколько минут, в течение которых Вернон с синьором Арджето обменялись парой тихих, деловых фраз, часть лир из толстого конверта дяди Вернона превратилась в аккуратную стопку флоринов и сольдо. Часть монет дядя Вернон торжественно вручил Гарри.
— На книги, — буркнул он, избегая взгляда племянника. — Или на что они там тратят. Остальное будет на твоём счёте. На чёрный день.
Гарри замер, ощущая странное тепло в груди — смесь благодарности и чего-то ещё, чего он не мог определить. Он взял монеты, ощутив их приятную, тёплую тяжесть в ладони.
— Спасибо, — тихо сказал он, и эти слова были обращены не только к дяде Вернону, но и ко всей этой невероятной ситуации, что с ним случилась.
Профессор Витали, наблюдавший за сценой с лёгкой улыбкой, кивнул синьору Арджето.
— Благодарю вас. А теперь, — он повернулся к Гарри, — я думаю, самое время посетить «Боттегу делле Бачетте». Палочка выбирает волшебника, синьор Поттер. И, полагаю, она уже заждалась.
Мастерская «Боттега делле Бачетте» встретила их тишиной, нарушаемой лишь потрескиванием поленьев в камине и лёгким шелестом, будто старые деревья перешёптывались между собой. Воздух был густым и смолистым, пахнущий ладаном, древесиной и чем-то неуловимо живым. Сотни палочек покоились в бархатных ложах на полках, поднимавшихся до самого потолка.
За прилавком стоял пожилой мужчина с лицом, испещрённым морщинами, словно годовые кольца на спиле дерева. Его руки, покрытые тонкой паутиной шрамов, с нежностью перебирали длинную палочку цвета вишни.
— Подойди ближе, мальчик, — наконец он поднял на Гарри внимательные, не по-старчески яркие глаза.
Гарри сделал шаг вперёд, чувствуя, как под взглядом мастера учащается пульс. Тот несколько секунд молча изучал его, затем бегло окинул взглядом Дурслей, застывших у входа, и снова уставился на Гарри.
— Ты не отсюда, — констатировал он. — Но солнце Италии уже коснулось тебя. Интересно…
Он повернулся к полкам, и его пальцы безошибочно потянулись к одной-единственной палочке, лежавшей чуть в стороне от других. Дерево было тёмным, почти шоколадным, с едва заметным золотистым отливом.
— Каштан, — протянул он Гарри. — Сердевина — перо феникса. Попробуй.
Гарри взял палочку. Она лежала в его руке удивительно удобно, будто всегда там и была. Но когда он попытался сделать едва заметное движение, из кончика вырвалась лишь короткая искра и пахнуло гарью.
— Нет, — без разочарования констатировал мастер и забрал палочку. — Гордый. Но не твой.
Следующая была из лёгкого, почти белого дерева. В воздухе запахло мёдом, но сама палочка в руке Гарри осталась холодной и безжизненной.
— Ясень, — покачал головой старик. — Верный, но негибкий. Тебе не подходит.
Он задумался, скрестив руки на груди. Его взгляд снова задержался на Гарри, на его шраме, на глазах, в которых плескалось столько всего — и страх, и надежда, и упрямство.
— Нет, — снова произнёс мастер, и в его голосе прозвучала какая-то догадка. — Не каштан. Не ясень, — он медленно прошёл вдоль полки и остановился у самого дальнего угла, где в одиночестве лежала палочка из светлого, тёплого дерева с шелковистой текстурой. — Для мира, но с огнём внутри. Да.
Он бережно поднял её и протянул Гарри. Та была чуть длиннее предыдущих и удивительно упругой.
— Олива, — объявил мастер. — Сердевина — перо феникса. Тринадцать с половиной дюймов. Попробуй.
В тот миг, когда пальцы Гарри сомкнулись вокруг палочки, по его руке разлилась волна такого интенсивного, почти болезненного тепла, что у него перехватило дыхание. Он не успел даже пошевелить ею — палочка сама озарилась изнутри ровным, золотистым светом, и из её кончика вырвалась не искра, а тонкая, витая струйка дыма, пахнущего оливковым маслом, солнечным теплом и далёким, свежим ветром с моря.
В мастерской на мгновение воцарилась полная тишина.
— Да, — наконец выдохнул мастер, и на его лице появилась редкая, едва заметная улыбка. — Это она. Олива — мир и исцеление. Феникс — возрождение и вечность. Сильная воля. Будет защищать тебя до конца. Поздравляю, мальчик. Палочка нашла своего хозяина.
Гарри не мог оторвать взгляд от палочки. Он чувствовал её лёгкую, убаюкивающую вибрацию, будто в его руке билось ещё одно, крошечное и преданное сердце. Он не просто держал инструмент для колдовства, он держал часть себя, которую и не знал, что потерял.
— Спасибо, — прошептал он, и его голос дрогнул.
Профессор Витали, наблюдавший за церемонией с невозмутимым видом, кивнул, и в его глазах читалось глубокое удовлетворение.
— Идеально, — сказал он тихо, наблюдая, как Гарри не может оторвать взгляд от своей палочки. — А теперь, синьор Поттер, полагаю, самое время выбрать остальные принадлежности. И для начала — подобающий футляр для вашей новой спутницы.
В «Драппеджо Маджико», куда они направились следом, царила атмосфера торжественной роскоши. Воздух был густым и неподвижным, пропахший вековой пылью, дорогой шерстью и едва уловимыми нотами лаванды — будто сама магия здесь предпочитала придерживаться классических канонов. Стены были украшены тёмным деревом, а вдоль них тянулись стеллажи, где рулоны тканей переливались глубокими, благородными оттенками: здесь был бархат цвета спелого вина, шёлк оттенка утреннего неба и шерсть, мерцавшая, как звёздная пыль.
За массивным прилавком стояла высокая статная женщина с седыми волосами, убранными в безупречный пучок. Её лицо напоминало пергаментный свиток, а глаза, цвета тёмного янтаря, смерили Гарри оценивающим взглядом, будто оценивая не столько его фигуру, сколько его душу.
— Первокурсник, — констатировала она без единой ноты вопроса. Её длинные пальцы, унизанные тонкими серебряными кольцами, провели по ближайшему стеллажу, даже не касаясь его. — Институто. Классика. Без излишеств.
Тотчас же рулон ткани цвета полночного неба, усыпанный крошечными серебряными бликами, словно россыпью дальних звёзд, сам отделился от полки и плавно поплыл по воздуху к её рабочему столу.
— Шерсть альпаки с примесью грёз феникса, — пояснила она, и ткань под её пальцами начала шиться сама, складываясь в изящные, безупречные складки. — Не мнётся, не пачкается, подстраивается под рост, погоду и… настроение владельца. Базовая защита от непогоды и мелких пакостей включена.
Пока мантия заканчивала своё волшебное превращение, профессор Витали подошёл к вращающейся витрине с аксессуарами, где на бархатных подушечках покоились пряжки, застёжки и кобуры.
— А вот и необходимое дополнение, — он снял с полки простой, но безупречно сшитый чехол из мягкой коричневой кожи с изящным ремешком. — Уважающий себя волшебник не должен носить свою палочку в кармане, как запасную ручку. Это вопрос не только этикета, но и безопасности. Хорошая кобура, выдержанная в спокойной ауре, защитит вашу связь от посторонних магических влияний и случайных воздействий.
Гарри взял кобуру. Кожа была приятной и тёплой на ощупь, будто живой. Он закрепил её на поясе и осторожно вложил внутрь палочку. Та издала едва слышное, глубокое, удовлетворённое жужжание, словно огромный шмель, нашедший, наконец, свой улей, и затихла, наполняясь сном.
Когда он примерил готовую мантию, то почувствовал, как та идеально легла по плечам, став чуть теплее и невесомее, чем можно было предположить по её виду. Ткань мягко обняла его, и ему на мгновение показалось, будто его окутали тишиной и покоем.
Дадли, до этого скучавший, присвистнул, впечатлённо.
— Смотрится круто, — одобрил он, щёлкая пальцами. — Почти как плащ у того супергероя, с капюшоном. Только посерьёзнее.
— Благодарю, синьора, — кивнул профессор Витали, пока Гарри переодевался в свою обычную одежду, аккуратно складывая новую мантию в коробку. — Теперь, если позволите, базовый гардероб. Повседневные рубашки и брюки из льна с волшебной пропиткой — не мнутся и отталкивают пыль. И, разумеется, пара нарядных комплектов для торжественных событий.
Синьора несколькими точными движениями руки отправила по воздуху несколько свертков.
— С учебниками и зельями — в «Антика Сапьенца» и «Ла Спецерия», — плавно направил семью к выходу профессор, заметив, как тётя Петунья начинает нервно поглядывать на часы. — Уверен, вы оцените их ассортимент.
Книжный магазин «Антика Сапьенца» встретил их благоговейной тишиной, нарушаемой лишь шелестом перелистываемых страниц. Воздух здесь пах старым пергаментом, кожей переплётов и знанием. Стены от пола до потолка были заставлены книгами, некоторые из которых тихо перешёптывались на своих полках.
— «Основы жестикуляционной магии» Винченцо ди Лукки, — профессор Витали, не глядя, протянул Гарри увесистый том в тёмно-синем переплёте. Книга приятно полежала в руках, а золотые буквы на обложке мерцали тусклым светом. — «Великие Алхимики Ренессанса», «История европейской магии: средиземноморский фокус», «Теория и практика защиты».
Гарри складывал книги в сумку, чувствуя, как та становится всё тяжелее. Но каждый учебник казался ключом к одной из дверей того нового мира, в который он вступал.
Аптека «Ла Спецерия» оказалась полной контрастов после тихой книжной лавки. Воздух здесь вибрировал от энергии и пах тысячами специй, трав и чём-то острым, металлическим. На полках в строгом порядке стояли склянки с веществами всех цветов радуги: от изумрудной икры водяных духов до мерцающего пепла саламандры.
Пожилой аптекарь с лупой, прикреплённой к кожаному обручу на голове, выдал Гарри набор юного зельевара: точные серебряные весы, набор мерных колб из иризированного стекла, которые при повороте на свет переливались всеми цветами радуги, небольшой, но вместительный медный котёл и целую корзину ингредиентов.
— Основной набор первокурсника, — пропищал он, вручая Гарри список. — Корень мандрагоры для сна, порошок из рога единорога для очищения, пёрышко феникса для зелий удачи. Осторожнее с мандрагорой, юный синьор, на упаковке написаны предупреждения.
Когда они, наконец, вышли обратно на залитый солнцем Корсо дель Арте Скорто, Гарри чувствовал себя одновременно истощённым и невероятно живым. Его рюкзак и сумки были полны, а на поясе покоилась его палочка в новой кобуре.
Профессор Витали остановился и обернулся к ним.
— На этом, полагаю, наш сегодняшний поход завершён, — сказал он. — Синьор Поттер полностью экипирован для начала учебного года. Осталось лишь дождаться первого сентября.
Оставшиеся до первого сентября дни пролетели в сладком, тревожном ожидании. Наконец настало утро отъезда. На Миланском центральном вокзале, у неприметной двери с вывеской «Servizi Navigazione Privata», собралась небольшая группа людей. Кроме Гарри с его скромным рюкзаком и небольшой сумкой здесь были еще двое подростков с чемоданами на колёсиках и такие же немного растерянные родители.
Их встретила молодая женщина в элегантной мантии цвета венецианского лазурита.
— Доброе утро! Я Аурора Росси, префект Институто, — представилась она, сверяясь с небольшим пергаментным свитком. — Отлично, все в сборе. Профессор Витали передал, что с нетерпением ждёт всех вас в стенах школы. А сегодня я буду вашим проводником.
Она провела группу за дверь, где под сводами вокзала открывался вид на скрытый канал. У мраморной пристани покачивались три изящные чёрные гондолы.
— Миланский маршрут — один из самых живописных, — объяснила Аурора, распределяя студентов. — Держитесь крепче!
Гондола Гарри тронулась беззвучно. Рядом с ним сидел темноволосый парень с веснушками и нервно теребил ручку своего чемодана.
— Привет! Меня зовут Гарри. Ты первый раз едешь в школу? — тихо спросил Гарри.
— Марко, ага, — кивнул парень, немного поджимая губы от волнения. — Родители не маглы, конечно, но всё равно беспокойно.
Тем временем гондола плавно вошла в светящийся туман. Очертания вокзала растворились, сменившись белой пеленой. Воздух стал влажным и солёным.
— Плывём сквозь сердце Лагуны, — прокомментировала Аурора с соседней гондолы. — Древний путь, доступный только со студенческим билетом.
Из тумана стали проявляться очертания Венеции, и вскоре гондолы причалили к мраморной лестнице, где их уже ждали другие первокурсники. Гарри ступил на камни Венеции, чувствуя себя частью чего-то большего. Наверху, под аркой, увитой цветущим жасмином, их ждала высокая женщина в тёмно-синей мантии с вышитыми серебряными звёздами.
— Добро пожаловать в Институто ди Малья Антика, — её голос был спокойным и мелодичным, как шелест листвы. — Я профессор Конте, декан школы. Прошу следовать за мной в Атриум для Церемонии Избрания.
Она повела их через солнечный внутренний двор, где в фонтане с мозаичным дном плавали золотые рыбки, на мгновение превращающиеся в рассыпающиеся искры. Воздух был наполнен ароматом цитрусовых деревьев, растущих в кадках вдоль стен.
Атриум оказался просторным залом под открытым небом. В центре на невысоких мраморных постаментах стояли четыре керамические вазы, в которых росли магические растения: гордый подсолнух, склонившееся оливковое деревце, стройный лавр и причудливый коралл в аквамариновой воде.
— Институто хранит традиции четырёх Школ, основанных на силах итальянской земли, — объявила профессор Конте. — Подойдите по очереди, и ваше растение само укажет ваш путь.
Первой вызвали девочку с огненно-рыжими волосами. Едва она приблизилась к вазам, подсолнух повернулся к ней, и его лепестки заискрились золотым светом.
— Школа Солнца! — провозгласила профессор. — Где ценят страсть и лидерство!
Затем подошёл Марко. Лавровое деревце встрепенулось, и его листья зашелестели, испуская серебристое сияние.
— Школа Ветра! Интеллект и вдохновленность!
Когда настала очередь Гарри, он с замиранием сердца сделал шаг вперёд. Оливковое деревце мягко протянуло к нему ветвь, и его серебряные листья засветились тёплым, ровным светом.
— Школа Оливы! — голос профессора казалось прозвучал особенно торжественно. — Где чтят мудрость и стойкость!
Когда распределение закончилось, учеников пригласили на ужин. За ужином в столовой с арочными сводами Гарри сидел за столом, накрытым скатертью цвета оливковой листвы с серебряной вышивкой. Рядом с ним оказалась девочка с тёмными косами по имени Кьяра, которая уже успела рассказать, что её семья ведёт род от флорентийских алхимиков.
Еда появлялась на столах сама собой, возникая в дымке ароматного пара: картофельные ньокки с шалфеем, осьминоги в чернильном соусе, салат из рукколы с гранатом, и на десерт — джелато, которое меняло вкус в зависимости от настроения. У Гарри оно было то лимонным, то вдруг приобретало тонкий привкус мёда и розмарина.
После ужина префекты проводили студентов в жилые крылья их Школ. Гостиная Школы Оливы оказалась в восточном крыле с видом на оливковую рощу. Просторное помещение напоминало уютный сад: между колоннами из светлого мрамора росли оливковые деревья, в центре бил небольшой фонтан, а уютные кресла стояли в тени арок, увитых виноградом.
— Это общая гостиная, где мы собираемся по вечерам, — объяснила префект Беатриче. — А ваши спальни находятся дальше по коридору. Обычно мы селим по двое, но в этом году сложилось так, что у тебя будет отдельная комната.
Она провела Гарри по коридору, стены которого были украшены фресками с изображениями оливковых рощ. Комната оказалась небольшой, но уютной: кровать с балдахином из лёгкой ткани, письменный стол у окна с видом на закат над крышами Венеции, и даже небольшой камин. Самым удивительным был шкаф — его дверца представляла собой ветви оливкового дерева, которые расступались при прикосновении.
— Дерево само создаёт пространство для твоих вещей, — улыбнулась Беатриче. — Если захочешь что-то изменить — коснись его и подумай об этом, представляя картинку в голове.
Гарри разложил свои вещи, поставил фотографию на прикроватную тумбочку и присел на кровать. Сквозь открытое окно доносился плеск воды в канале и далёкие голоса. Он слышал, как в соседних комнатах знакомятся другие студенты, и понимал — он на своём месте. Завтрашний день тревожил его, но также и манил. Вдохновленный новыми впечатлениями, мальчик уснул под тихий и уютный шум волн.
