Глава 1. Неотправленное письмоПервая неделя после победы превратилась в сплошную череду похорон. Указ Министра магии разбить мемориальное кладбище на опушке Запретного леса был принят в волшебном мире Британии прохладно. Родственники тех, кому не удалось выжить в последней битве, либо коротко уведомляли о своем согласии с предложением министерства, либо молча забирали тела своих близких.
- Похоже, в Запретном лесу ни одной могилы магглорожденных так и не появится, - сказал как-то вечером Рон, просматривая свежую газету. – Дина сегодня тоже забрали родные. Здесь пишут, что «простецов можно понять: тем, кто не обладает магией, свободный доступ в Хогвартс закрыт, и они делают выбор в пользу семейного кладбища, кремации, урны с прахом...».
- Ничего удивительного, - ответила Гермиона, обернувшись к нему. - Этого и следовало ожидать.
- Да я так, я ничего, - поспешно отозвался Рон, вырезая и откладывая в особую стопочку очередной некролог. – Значит, послезавтра нужно успеть проститься с Дином...
Рон виновато замолчал. Неловко развернувшись, он задел лежащие на столе бумаги, попутно сметая со столешницы ворох газетных вырезок. Металлические ножницы соскользнули вниз и со звоном ударились о пол. Гарри, сидевший у камина, вздрогнул.
Секунду-другую он безучастно смотрел на разлетающиеся по кухне листочки - плод ежевечерних трудов своего друга, на кота, лениво тянувшего когти к ближайшему трофею. Потом вскочил с кресла и стал помогать Рону собирать вырезки. Время от времени, машинально прочитав знакомое имя, Гарри замирал в неподвижности, тупо уставившись в заголовок. Каждая заметка – чья-то оборванная жизнь… Мало кому из погибших перевалило за восемнадцать.
Семь лет назад Гарри, худенький растерявшийся мальчик, стоял в толпе таких же перепуганных первоклашек, ожидая церемонии распределения, как страшного суда. Тогда он был так ошеломлен убранством замка, так переживал из-за предстоящих испытаний, что почти не замечал взволнованных лиц своих сверстников. Все, что осталось теперь от этих детей – скупые газетные вырезки с разными датами рождения и одной, общей для всех, датой смерти.
Гарри не пропустил ни одной траурной церемонии. Рон и Гермиона составляли ему компанию. Друзья взяли на себя мелкие хлопоты, не задавая бесполезных вопросов и не стремясь выявить какую-то особую причину его непременного присутствия на похоронах. Причина проста: все они умерли за него, и самое меньшее, что он может сделать – попрощаться. Красивых речей от них никто не ждал. Для большинства присутствующих на похоронах магглов они даже не были героями. Скорее – преступниками, потому что портреты трио, настоятельно требующие «найти и обезвредить», продолжали украшать улицы на окраинах городов.
Шестой день подряд Рон педантично вырезал из «Пророка» сообщения о времени и месте очередных похорон, а Гермиона набрасывала в записной книжке план действий. По утрам Рон исчезал из дома на площади Гриммо, где друзья снова нашли приют, и скоро возвращался с охапкой только что срезанных роз. Он считал, что дарить кому-либо, и, тем более, класть на свежую могилу наколдованные цветы, – дурной тон.
Гарри с Роном не спорил. Они мало разговаривали о делах, в основном ограничиваясь обыденными репликами или малозначимыми пустяками. Разговоры, едва начавшись, замолкали, потому что каждый невольно уходил в свои мысли. Гарри не сомневался, что Гермиона думает о родителях, а Рон - о погибшем брате. Напоминать о своих проблемах они стеснялись, затрагивать чужие – опасались, да и чем могли помочь слова?
Эйфория от победы ушла на следующий же день: стоило только взглянуть на список погибших, и сердце в бессилии опускало удар за ударом. Весь седьмой курс, с трех факультетов... Те, кому выпало сомнительное счастье учиться с Гарри Поттером.
Сдвинув кресло, Гарри достал последний газетный листочек. «Джастин Финч-Флетчли, Пуффендуй», - прочитал он про себя. Сегодня кремировали. Гарри не так уж много общался с Джастином, разве что на занятиях ОД в Выручай-комнате. Немного робкий, очень старательный... Краснел от напряжения, пытаясь сосредоточиться…
Лицо его отца – отрешённое, серое, без единой кровинки – до сих пор стоит перед глазами. Сжатые в кулак пальцы на плече убитой горем жены. Глухой осипший голос и короткое: «Прощай, сынок…»
И ничего нельзя исправить!
Тишину кухни нарушила Гермиона.
- Гарри, Рон, - сказала она, пряча записную книжку в бисерную сумочку, явно намериваясь покинуть общество друзей. – Поздно уже, пора спать. Завтра день опять напряжённый, а, кроме того, я договорилась о встрече с профессором МакГонагалл.
Рон захлопнул газету и выжидательно уставился на девушку. Гермиона оставила его скептический взгляд без внимания и сухо пояснила:
- Собираюсь взять у профессора МакГонагалл список учебников для седьмого курса. Лето зря пропасть не должно.
- Не понял? – сердито буркнул Рон, пожав плечами. – Ты же вроде мечтала задержаться в Австралии, отдохнуть, набраться сил, загореть... Какие ещё учебники? Пляж, море, солнце, юг...
- Там сейчас зима. И потом, чем южнее, тем раньше наступают сумерки, - авторитетно возразила Гермиона. – Вот по вечерам и будем повторять трансфигурацию.
- Действительно, - проговорил Рон, многозначительно растягивая произнесенное слово. – Ты не поверишь, но как раз сегодня мне пришло в голову, что вечера у нас в последнее время проходят бестолково до безобразия. Учебники – это, конечно же, самое оно! Вот именно то самое, о чем мечтает всякий молодой волшебник, находясь в обществе красивой юной волшебницы. Где-то читал, да...
- Кто о чем... – начала Гермиона довольно сурово, но Гарри успел заметить легкую улыбку, тронувшую её губы.
- …а мисс Грейнджер - об учебниках, - вставил Рон, не дав подруге закончить фразу.
Шутки даже у Рона в последние дни почти не проскакивали в суровую реальность, будто остерегаясь показаться неуместными. Но сейчас – Гарри сам удивился - его совершенно не покоробила проскользнувшая в разговоре друзей ирония. Напротив, неожиданно повеяло мирным теплом, почти забытым за последний год. Если Рон способен шутить, а Гермиона - улыбаться, то всё непременно наладится.
Они как будто зависли между двумя жизнями: одна, в которой они были неразлучным трио, закончилась вместе со смертью Волдеморта, а в той, что ещё не началась, каждого из них ждет свой путь. Может быть, Рону и Гермионе суждено прожить её под одной крышей? Тон их традиционных перебранок за последние дни изменился в обнадеживающую сторону.
Всю неделю друзья держались вместе, опасаясь непрошеных гостей. Ночевать решили в одной из многочисленных комнат. Кровати достались Гермионе и Гарри, а Рон откуда-то притащил для себя диванные подушки.
- Бывало и похуже, - бодро сказал Рон, укладывая подушки на полу между двумя кроватями. – Здесь хоть тепло, да и воздуха побольше, чем в палатке.
По отдельным спальням друзья так и не разбрелись. Гермиона заявила, что боится оставаться одна, и Рон, посмотрев сначала на Гермиону, потом на Гарри, честно признался, что не собирается оставлять свою девушку в обществе молодого симпатичного джентльмена, потому что жутко ревнует. Но бросить без присмотра человека, только что получившего в лоб смертельное заклятие, великодушный Рональд Уизли никак не может, так что придётся Гарри и Гермионе терпеть его общество. Гермиона покачала головой, но ее лицо просветлело от слов Рона.
Гарри поспешил покинуть спальню, сославшись на то, что ему нужно срочно принять душ. Но спать в комнату Сириуса не пошел. Внезапно накативший приступ эгоизма услужливо шептал, что все это ненадолго (Рон и Гермиона готовились к поездке в Австралию), и несколько дней, проведенных в обществе Гарри Поттера, вряд ли разлучат людей, питающих друг к другу настоящие чувства. Он даже придумал для себя отговорку, что если вдруг, мало ли что, в штаб-квартиру заглянет кто-нибудь из сбежавших Пожирателей, он успеет призвать Кикимера и спасти друзей.
На самом же деле Рон и Гермиона нужны были ему, как воздух, потому что временами накатывало такое немыслимое ощущение одиночества, что даже зимние скитания казались забавным приключением. Может быть, виной тому была мрачная и гнетущая атмосфера в доме, а может быть, чувство вселенской обреченности, которое возникало всякий раз, когда в крышку гроба вколачивали гвозди, или тоскливое состояние неопределенности, которое поселилось в нем после короткого свидания с Джинни.
Они встретились через день после победы, на похоронах Фреда. Джинни, невысокая, сгорбившаяся от горя, с заплаканным, опухшим от слез лицом была не похожа сама на себя. Ее длинные волосы были собраны на голове в какой-то нелепый пучок, и Гарри даже не сразу узнал ее среди многочисленных огненно-рыжих родственников Рона.
Они поздоровались. Потом довольно долго молчали, глядя друг на друга. Гарри чувствовал, что на них смотрят, и смотрят не одноклассники, а преклонных лет тетушки, хуже того, объективы фотоаппаратов, и это связывало по рукам и ногам.
Надо было что-то сказать, но ком земли, только что упущенный в могилу Фреда, непостижимым образом намертво застрял в горле. Он отвел глаза в сторону, но тут же, наверное, по привычке, уткнулся взглядом в находившихся неподалеку друзей. Рон и Гермиона стояли, крепко взявшись за руки, не обращая ни на кого внимания. Гермиона тихо плакала, изредка смахивая со щек слезы свободной рукой. Лицо Рона, перекошенное от горя, при свете дня казалось страшным. Он не плакал, но иногда его тело содрогалось, а рука, дернувшись, еще крепче сжимала ладонь Гермионы.
«Нужно просто взять ее за руку, - подумал Гарри. – И тогда всё встанет на место, всё наладится. Всё будет хорошо».
Он протянул руку, но нашарил лишь пустоту. Джинни рядом не было. В нескольких шагах от себя Гарри разглядел ее удалявшуюся спину. Джинни подошла к Невиллу, и он, взяв девушку за руку, сказал что-то короткое, и, наверное, утешительное.
Если бы семья Рона обитала в Норе, куда Гарри мог найти дорогу с закрытыми глазами, он бы туда и направился. Но бесхозную Нору Пожиратели сожгли месяц назад. Джинни вместе с родителями жила у тетушки Мюриэль. Чтобы попасть в дом, защищенный заклятием Доверия, необходимо было связаться с Хранителем. Артур на похоронах сына выглядел так, словно онемел от непоправимой утраты, и вряд ли был способен что-то воспринять. На миссис Уизли тоже не было лица от горя, она стояла неподвижно, упершись невидящим взглядом в крышку гроба, и у Гарри не повернулся язык напрашиваться в гости, да еще в совершенно чужой дом.
Следующие дни, заполненные трауром, свежевырытыми могилами, монотонными молитвами священников и пафосными речами высоких чиновников из министерства, заслонили собой Джинни и Невилла, держащихся за руки у надгробия Фреда. По вечерам трое друзей, разбитые вдребезги, возвращались с очередных похорон и, машинально запихнув в себя несколько ложек супа, отправлялись спать.
«Скоро все кончится, и тогда я смогу поговорить с Джинни», - повторял Гарри каждый вечер себе под нос, как недавно твердил вызубренный до мелочей план ограбления банка, и также, как в ночь перед ограблением, его грызли сомнения. Что-то было не так.
«Она могла бы сама навестить нас в доме Сириуса», - думал Гарри, но потом вспоминал, что Джинни нет семнадцати, и вряд ли она успела овладеть трансгрессией. «Она могла бы попросить кого-то из братьев», - предполагал Гарри, но перед глазами вставало серое, без малейших признаков жизни в потухших глазах лицо Джорджа, и он ругал себя за очередную глупость.
«А письмо она, наверное, стесняется написать», - говорил себе Гарри, припоминая, что Билл, побывав в доме тетушки Мюриэль, мог бы принести ему записочку от Джинни, но почему-то не принес. Да и сам он, Гарри, мог бы написать ей несколько теплых строк, но почему-то даже не подумал об этом.
Вчера утром, невероятно устав от горестных раздумий, Гарри решил сам настрочить послание. Длинное или короткое – неважно, какое получится. Почтовую сову он где-нибудь найдет, одолжит, купит, в конце концов. Доставить письмо – не проблема. Главное – написать.
Письмо, едва начавшись, намертво застопорилось на словах: «Дорогая Джинни!». Немного подумав, Гарри зачеркнул «дорогая» и вывел «любимая», но потом и это зачеркнул, оставив просто имя. В последние дни у него в голове все так перепуталось, что он с почти суеверным страхом боялся произносить слово «любовь», опасаясь, что будет не к месту сказано. Слишком сильная магия, можно все испортить.
Гарри тяжело вздохнул, отругал себя за надуманные страхи, но переписывать не стал.
Любовь... Любовь – это нечто глобальное. Например, любовь как средство остановить Волдеморта, или чувства Северуса Снейпа к его матери... У Рона и Гермионы - любовь, а у них с Джинни - так, влюбленность, симпатия. Оно, конечно, неплохо, но писать в письме: «Я люблю тебя!» - лишнее. Расхожих пустых фраз Гарри боялся, да и не звучали они после «...пепел к пеплу, пыль к пыли...».
Нужно просто написать, что он, Гарри, скучал по ней весь год, думал о ней и страдал. Что, когда с ними не было Рона, он каждый вечер от безысходности искал на Карте Мародеров маленькую черную точку с ее именем...
«Когда с нами не было Рона...» Зачеркнуть! Джинни узнает об этом, если только сам Рон ей расскажет, но если это и случится, то очень нескоро.
А когда Рон вернулся, Гарри почти не вспоминал ни о Джинни, ни о Карте Мародеров, полностью уйдя в мысли о хоркруксах и Дарах Смерти.
Гарри в бессилии скомкал лист бумаги. Он физически не мог сочинять неправду, а правда была такой, что про нее не напишешь. Хоркруксы – совершенно запретная тема. О Дарах Смерти тоже не стоит много болтать... Джинни – девчонка простая, пусть меньше знает, зато крепче спит.
Отчаявшись, Гарри попробовал было написать, как они, находясь в Ракушке, составляли план ограбления «Гринготтса», но вскоре оставил и эту затею. Все планы полетели кувырком, едва горе-грабители оказались в Косом переулке, и по всему выходило, что идиоты они те еще!.. В общем, это тоже не для письма. Когда-нибудь, отмечая годовщину победы, Рон расскажет об этом, немало приукрасив и разбавив всё шутками. Слушатели сползут от смеха под стол. Но сейчас время для смеха ещё не пришло. Сейчас - «...пыль к пыли, рана к ране...»…
«Джинни, я думал о тебе, о твоих губах, о твоем сияющем взгляде», - начал Гарри на новом листе, но, не успев вывести последние слова, густо зачеркнул написанное. О каком сияющем взгляде можно говорить, когда глаза не просыхают от слез? Ещё сочтет за издевательство… А про губы – это пошлость. В самый раз для Лаванды год назад. Та Лаванда, на могилу которой Рон положил вчера букет белых роз, просто выбросила бы эту ерунду в камин. Гарри не замедлил поступить так же, тем более, что из прихожей послышались скрип двери и тяжелые шаги, возмущенное «Мяу!» Живоглота и ворчливый бас Рона.
Рон ввалился на кухню, прижимая к груди свежие розы, на этот раз палевые, с трудом удерживая их одной рукой и слегка морщась от колючих шипов. Вслед за ним в открытую дверь неслась отборная брань, которой портрет Вальбурги награждал всякого, кто имел неосторожность слишком шумно вести себя в коридоре.
- Слушай, друг, - сказал Рон. Освободив руки, он захлопнул дверь, чтобы приглушить воинственные вопли. - Может, на даму это... «Силенцио» наложить?
- А подействует? – с сомнением произнес Гарри, подумав, что если бы всё было так просто, Сириус давно бы применил и «Силенцио», и... Сириус нашел бы, что применить.
- Смотря чем действовать, - невозмутимо ответил Рон. – Бузина еще у тебя?
Старшая палочка не подвела - через минуту Рон и Гарри стояли перед онемевшим портретом. Старуха в черном чепце, закатив глаза, отчаянно топала ногами, её иссохшие когтистые руки тянулись к траченным молью портьерам, из распахнутого рта текла обильная пена, но звуки наружу больше не прорывались.
- Так она мне гораздо больше нравится, - удовлетворенно заметил Рон, показав портрету кончик языка. - Милая старушка с чисто волшебным характером.
- А я, кажется, понемногу начинаю к ней привыкать, - сказал Гарри, с опаской глядя на длинные когти, вонзившиеся в линялый бархат. – Кикимеру каким-то образом удается говорить с ней по-человечески.
- Не, мне не привыкнуть, - протянул в ответ Рон, покачав головой. – У меня аллергия. Сразу перед глазами встают мрачные картины ушедшего детства... Представь себе - лето, каникулы, ты ещё храпишь, а мама уже вопит. И это в лучшем случае.
- А в худшем?
- В худшем случае мама стоит над твоей кроватью и, заткнув руки за пояс, орет на тебя. А еще как заколдует твой же собственный ремень... - Рон устало махнул рукой. - Будь другом, не береди старые раны!
- Ну да, - сказал Гарри, стараясь быть как можно более тактичным. – Я это... заметил, что чисто волшебные характеры имеют... некоторое сходство.
- Ха! Кое в чём ты прав, - подхватил Рон, ухмыльнувшись и взметнув перед собой сжатые в кулак пальцы. – Потому-то я ещё в детстве решил, что никогда не женюсь на чистокровной. Хватило с меня мамочки и...
Рон не закончил фразу, оборвав себя на полуслове и потушив волшебную палочку. Длинный коридор погрузился в полный мрак, так что разглядеть выражение лица лучшего друга стало невозможно.
- Ну, пойдем отсюда, что ли? – сказал Рон, прерывая затянувшееся молчание, и, направив «Люмос» под ноги, потянул Гарри за собой на кухню.
Письмо единственной сестре Рона так и осталось ненаписанным.
