Дороги

Глава 1

Тетрадь снов красная. Сон №131.

У самой городской стены пришлось остановиться. Старые поселения в западной части провинции сохранили эти насыпи здоровенных камней, которые должны были при случае сдержать врага – что ж, до сих пор они справлялись, справились и в этот день.

В город нельзя, ох, в город нельзя.

В кювете застрял грузовик, кузов пуст, внутри солома и выжелтевшие газеты. Кабина пуста - водитель за подмогой ушёл?.. Верно, ушёл, но никого нет поблизости.
Вот зеркало заднего вида - круглое, на двух длинных железных прутьях, спаянных под углом. Его стоит протереть от дорожной пыли, она, проклятая, забилась в носовые завёртки, в уши, припорошила волосы.
Это лицо в зеркале... Нет, в город с таким лицом нельзя.
Пыль. Кожа растрескалась, запылилась. Губы обветренны, глаза воспалены - но это ничего, так живут люди, так живут. Вот если глаза безумны - с этим уже сложнее, здесь нужно договариваться, безмолвно договариваться с каждым и ждать, пока тот совершит свой нравственный выбор - принять собеседника всерьёз, или вытащить дробовое ружьё.
Голову чуть приподнять - и становится невыносимо. Вот как. Борода слиплась от крови и так высохла на солнце. Стала совсем твёрдой - можно отломить, как кусок коры. Так в город точно нельзя.
Нужно залечь в траве до сумерек. В сумерках - пробраться вдоль стены до первого пролома, первой лазейки. Стены старые, целыми на всей протяжённости они быть не могут. Какой здесь враг?.. Никакого врага. Только тёмный угловатый силуэт мелькнёт в зарослях, протиснется между вывернутыми временем камнями и скроется на чьём-то заднем дворе.

* * *

Поезд сбавил ход, поворачивая. Дикарь, высунув нос из своей теплушки в самом хвосте состава, увидел там, вдали, зелёный локомотив. Прищурившись, Дикарь уставился на клубы дыма, выпускаемые из локомотивной трубы, и подумал вдруг, видит ли его машинист из своей кабины.
Сейчас бы самое время выскочить, кубарем скатиться по насыпи и, вскочив на ноги, рвануть, не разбирая дороги, по степной траве до самого горизонта. Нужно умудриться не выпустить из рук саквояж, и так ловко перебирать ногами, чтобы не угодить ботинком в какую-нибудь сусликовую норку... Чтобы не полететь кувырком.
Дикарь повернул голову вправо. На этом самом горизонте – маленькая деревенька, и в домах уже зажглись приветливые огни.
Под ложечкой засосало от невыносимой тоски по всем городкам, деревенькам и хуторам, куда ещё не заносили Дикаря его длинные ноги. За этот месяц он прошёл и проехал слишком мало, слишком мало, чтобы унять этот зуд в коленях – зуд бродяги.

Нужно выпрыгивать... Но, чёрт возьми, не сейчас.

Дикарь нахмурился и скрылся в своей пустой теплушке, забившись в угол, куда он до этого сгрёб остатки сухой соломы.
Нет, сегодня на главной – и, верно, единственной – улочке этой далёкой деревни не появится тощая фигура Дикаря. В выкрашенную облупившейся рыжей краской калитку не ударит его кулак. Никто не услышит его заманчивых предложений – починить забор, табурет или даже часы за еду или пару монеток. Забор останется покосившимся, табуретки всё так же будут угрожающе скрипеть, а стрелки дедушкиных часов не шевельнутся.
Наколоть дров, вскопать огород, перекрасить, наконец, чёртову калитку – и всё ради горшка варёной картошки с укропом или миски огнедышащего супа... Нет, нет, сегодня Дикарь никуда не пойдёт. Не сказать, что он сыт, и не сказать, что сон на старой соломе в углу вонючей теплушки так уж его прельщает, но в этот вечер он всё же едет, а не идёт.
Все деревеньки, как уютные, так и захудалые, притягивающие Дикаря лишь тем, что он в них никогда не был, остаются снаружи, под этим закатным небом – слоистым и цветным, как деньрожденный пирог.
В этот вечер Дикарь едет. Едет. Куда, ему не интересно.