Глава 10Геллерт захлопнул «Историю в поединках» и, поборов желание залепить книгой о стену, швырнул ее рядом с собой на кровать. Дерьмовая жизнь во всей красе. Проштудировать этот несчастный талмуд, чтобы узнать, что след Старшей Палочки (а это наверняка была именно она) обрывается на каких-то Аркусе и Ливии – причем, точно не установлено, кто же из них прикончил Локсия, который до этого укокошил за Палочку Варнаву Деверилла. И все! Все! Ни слова больше! Потрясающе ценная информация, ничего не скажешь! Теперь опять придется поселиться в библиотеке, выискивая хоть пару слов об этих двух уродах.
Половина каникул угроблена впустую. Великолепно! С таким же успехом он мог просидеть все это время дома!
Надо было развеяться, успокоиться и придумать, как жить дальше. И делать это лучше всего… пожалуй, в зимнем саду.
Геллерт не спеша брел по опустевшим коридорам Дурмстранга. Красота! Ни суетливых малявок, ищущих себе приключений известно на какое место; ни «папенькиных сынков», задирающих друг перед другом носы настолько высоко, насколько позволяли шеи; ни хихикающих девиц, толпящихся группками по углам. И чего он раньше не оставался в школе на каникулы?
- Гриндельвальд! – сутулый силуэт Индрикиса Имерманиса было трудно не опознать. Лектор по Темным искусствам приближался с другой стороны коридора своей неторопливой неуклюжей походкой, покачиваясь на ходу.
- Добрый день, сэр, - Геллерт двинулся ему навстречу. Пожалуй, беседа с другом-преподавателем сейчас не помешает – а заодно можно будет попробовать свистнуть у него еще что-нибудь занятное почитать.
- Обедали? – прохрипел латыш.
- Нет, сэр, как-то не хочется.
- Может, чаю, Гриндельвальд?
- С удовольствием, сэр.
Кабинет Имерманиса располагался в конце коридора. Преподаватель поковылял к своей двери, роясь в карманах, а Геллерт медленно шел чуть позади; ему не составляло труда перегнать косолапого Имерманиса, но сделать это означало смертельно обидеть непризнанного современниками гения.
- Сегодня у меня коричное печенье, с Рождества никак не съем, - Индрикис выудил из-под мантии связку ключей и принялся ковырять в замке одним из них. – Как вы относитесь к корице?
- Положительно, сэр, - откровенно говоря, Геллерт был готов съесть любую гадость и не подавиться, лишь бы добраться до книжного шкафа Имерманиса, откуда латыш периодически извлекал фолианты, о которых Гриндельвальд раньше и не слыхивал. Какими способами их заполучил простой преподаватель – оставалось только догадываться.
Кабинет лектора по Темным искусствам нельзя было назвать уютным: горы бумаг на столе; какие-то коробки и папки, громоздившиеся на полу; полки, покрытые толстым слоем пыли и заваленные какими-то безделушками. Передвигаться здесь можно было только по строго определенной траектории, иначе существовал риск быть погребенным под рухнувшим хламом; два кресла с высокими спинками по разные стороны стола выглядели довольно странно посреди всего этого беспорядка. Впрочем, заглядывали в кабинет Имерманиса человека три-четыре, не больше – поэтому он не испытывал потребности разгрести свои завалы.
Две чашки и ваза с печеньем уже стояли на столе.
- Вы меня ждали, профессор? – хмыкнул Геллерт.
- До чего же вы самовлюбленный тип, Гриндельвальд, - латыш направил свою палочку на чашки, намереваясь подогреть чай. – Я просто надеюсь, что хоть кто-нибудь почтит меня своим вниманием – а если такое случится, то у меня всегда готово угощение. Правда, околачиваетесь возле моего кабинета исключительно вы.
Не решив, как расценивать эту фразу – как порицание или как благодарность – пятикурсник предпочел промолчать.
- Баллы я вам и мисс Норрхольм прибавил, - сообщил Имерманис, попробовав чай. – Можно пить.
- Спасибо, сэр, - машинально отозвался Геллерт, садясь в кресло. Мисс Норрхольм… Тролль бы побрал эту мисс Норрхольм, на которую он убил столько времени – и, как обычно, впустую.
- Завтра, - продолжал латыш, - состоится собрание преподавателей, на котором мы выберем нового префекта вашего курса. Вы, Гриндельвальд, почему не подали заявку?
- Зачем мне это, сэр? – усмехнулся тот, надкусив плоское печенье в форме звездочки. – Что такого в должности префекта? Если разобраться, то это просто несчастный, который вынужден каждый вечер отчитываться перед деканом, делать сокурсникам замечания и выслушивать в ответ не самые культурные посылы. Лично меня это не прельщает.
Преподаватель ухмыльнулся, почесав бородку.
- Даже не пытайтесь мне врать, Гриндельвальд, что ваш друг выдвинул свою кандидатуру не по вашей указке.
- Не буду. Да, я действительно за шкирку притащил Рандвера к профессору Витфельду, потому что сам он в жизни бы на такое не решился.
- Зачем вам это нужно, если не секрет?
- Вы тоже считаете, сэр, что у меня нет сердца? – улыбнулся Геллерт, отхлебнув чаю. – Почему я не могу просто помогать своему другу завоевывать авторитет?
- Сердце? – лектор разломал печенье пополам. – Сердце у вас наверняка есть, но вы, Гриндельвальд, карьерист – и сдается мне, что вы затеяли какую-то махинацию с этими выборами префекта.
Швейцарец коротко и нервно усмехнулся. Пусть Имерманис думает, что смутил его – это лишний раз польстит уязвленному самолюбию преподавателя.
- Поверьте, сэр, вас эта махинация не коснется.
Индрикис довольно крякнул, откидываясь на спинку кресла.
- Я буду голосовать за Норрхольма. И с коллегами поговорю.
- Спасибо, сэр.
- Откровенно говоря, - Имерманис макнул коричную звездочку в чай, - на таких, как мы с вами, и держится магия. Мы много знаем, но мало говорим – только то, что другим дозволено слышать. Восторженно смотрящие на мир идиоты уже давно выбросили свои волшебные палочки и, пуская слюни, рассматривают неуклюжую маггловскую технику, пытаясь доказать окружающим, насколько невероятны и интересны эти изобретения. Лишь немногие помнят, Гриндельвальд, что магия всесильна. Вы помните об этом?
- Разумеется, сэр.
- Вы правы и неправы. Мы с вами – цвет магической интеллигенции. Наша задача – заставить остальных опомниться, доказать им весь ужас сближения с магглами. Ведь начиная интересоваться простецами, мы сами им уподобляемся. Магия всесильна, но… - преподаватель прожевал печенье и как-то странно посмотрел на пятикурсника. – Вот вы, Гриндельвальд… Как вы думаете, в чем ваша главная сила? В широком арсенале заклинаний? В дополнительной информации, полученной из источников, которые я вам периодически подкидываю?
Тот пожал плечами: наилучшим вариантом было дать латышу самому ответить на свой вопрос, тогда все останутся довольны и счастливы.
- Нет, Гриндельвальд! – каркающим голосом воскликнул Имерманис, будто швейцарец что-то ему возразил. – Не знания ваши и не навыки, которые вы можете совершенствовать ежедневными тренировками! Идите-ка сюда!
Лектор схватил Геллерта за руку и, буквально выдернув пятикурсника из кресла, подтащил его к шкафу с зеркалами на дверях.
- Внешность – вот ваше главное оружие! Вы о хоркруксах внимательно прочитали?
- Да, сэр…
- Никаких хоркруксов! – рявкнул ему латыш в самое ухо. – Никаких, слышите! Берегите свою внешность, Гриндельвальд, это ваше сокровище! Не за каждым умником и мастером пойдут люди! Делайте ставку на внешность!
Из зеркала на них смотрели высокий худой юноша с вьющимися желтыми волосами и выглядывающий из-за его левого плеча сутулый мужчина средних лет с крупным крючковатым носом. Мужчина сжимал плечо юноши и, как одержимый, хрипло шептал:
- Вы красивы, Гриндельвальд – да, красивы! Это, а не ваши способности люди увидят в первую очередь! Посмотрите на себя! – узловатая ладонь Имерманиса провела по его волосам, виску, щеке, спустилась по шее и, наткнувшись на воротник, снова сжала его плечо. Отпустила… сжала… - Самые богатые, сильные и влиятельные женщины будут вставать перед вами на колени и преданно смотреть вам в глаза, изнемогая от вожделения… и некоторые мужчины тоже…
- Например, вы, профессор? – недрогнувшим голосом спросил Геллерт. Рука, гладившая его плечо, замерла; латыш резко отступил назад, будто задохнувшись собственным жарким шепотом.
Пятикурсник перевел дух. Он чудом сдержал порыв отшвырнуть этого психа и влепить ему парочку Круцио. Нет, он знал, что Имерманис безобиден – но некоторые его причуды были, мягко говоря, неприятны.
- Не бойтесь, Гриндельвальд, я вам ничего не сделаю, - глухо проговорил сзади преподаватель теории Темных искусств.
- А я и не боюсь, - передернул плечами тот.
Имерманис отвернулся к книжному шкафу. Что бы там ни подумал этот мальчишка, в одном Индрикис был абсолютно уверен: не было на свете человека, которого он бы ненавидел так же сильно, как Геллерта Гриндельвальда. Он ненавидел его всеми фибрами души, ненавидел до дрожи – потому что нахальный юнец, и пальцем о палец не ударив, просто получил в распоряжение все то, чего латыш всегда был лишен.
На первом-втором курсах это был просто способный и самоуверенный мальчишка, которого Индрикис, разумеется, выделял среди сверстников. Но мальчишка стал невероятно быстро расти – и вот он уже превратился в красивого стройного юношу, который свысока смотрел на других студентов, месяцами не стригся при повальной моде на короткие волосы и дерзил учителям, что не мешало им по-прежнему обожать его.
Имерманис когда-то тоже был способным учеником, которого хвалили за ум и усердие. Хвалили – и тут же забывали об этом, потому что сутулый, неуклюжий, горбоносый юноша ни в ком не вызывал восхищения. А Гриндельвальд… Лектор по Темным искусствам отдал бы все, что угодно, лишь бы поменяться с ним местами. Внешность пятикурсника была мечтой Индрикиса – а проклятый сопляк делал вид, будто не ощущает собственного превосходства над преподавателем. Вот он, стоит перед зеркалом, любуясь собой в приступе умеренного нарциссизма – умеренного, потому что пока он не порывался целовать собственное отражение.
Вот черт! Ногти Имерманиса царапнули дверцу шкафа. Сейчас, когда поблизости ни души, Гриндельвальд был в его власти. Он и не подозревал, этот щедро и незаслуженно одаренный природой счастливчик, как терзало и грызло стоявшего в пяти шагах преподавателя страстное желание изуродовать его до неузнаваемости. Исполосовать это красивое лицо с тонкими чертами; раз и навсегда сгорбить спину, чтобы он попрощался со своей гордой осанкой; переломать длинные прямые ноги… Чтобы он наконец-то понял, каково это, когда у тебя феноменальные мозги и жалкая работа из-за твоей отталкивающей внешности! Учитель! И добро бы еще он вел практический курс Темных искусств – так нет же, ему дали скучные, никому не нужные лекции, которые выветривались из студенческих голов с началом перемены. И это вместо речей с трибуны перед заворожено слушающей публикой! О, кто бы стал его слушать – это кривоногое горбоносое чучело… Проклятье! Гриндельвальд словно знал, что латыш скорее сломает себе руку, чем замахнется на него – последнюю надежду магии; последнего, кто осознает весь ужас уподобления магглам. Как будто жизнь и так недостаточно наказала Имерманиса… Гроза студентов прижался лбом к дверце шкафа и, закрыв глаза, вздохнул – шумно, тоскливо, безнадежно.
Послышался легкий звук шагов.
- Что с вами, профессор? – спросил голос Гриндельвальда совсем рядом.
- Ничего… - прошептал тот, снова вздыхая. – Ничего…
- Зачем врать мне? – мягко проговорил швейцарец, и преподаватель ощутил его пальцы у себя на сгибе локтя. – Что происходит… Индрикис?
В ту же секунду Геллерт почувствовал сильный толчок в грудь и со всего маху врезался спиной и затылком в шкаф; за дверцами жалобно звякнули, падая, какие-то мелкие предметы. Полоумный, неверящий взгляд Имерманиса ясно говорил о том, что дело могло принять совершенно любой оборот.
- Как вы меня назвали? – прохрипел лектор по Темным искусствам.
- Как слышал, - негромко, но твердо произнес Геллерт, стиснув запястья рук, прижимавших его к шкафу. – Я, конечно, могу и дальше называть тебя «сэр» и «профессор», но это будет уже глупо. Согласись, что мы давно вышли за рамки отношений «учитель - ученик»; тогда, в «зеленой комнате», ты уже подсознательно поставил меня отдельно от других, не правда ли?
- А вы не слишком много о себе возомнили, Гриндельвальд? – тихо спросил Имерманис, пожалев про себя, что проклятый английский не давал возможности разделять местоимения второго лица.
- У меня есть имя,
Индрикис, - с нажимом произнес пятикурсник, - и оно меня вполне устраивает. У нас же общие цели, так? Я знаю, о чем ты мечтаешь – и что ты хочешь добиться этого через меня. Я не против того, чтобы ты меня направлял, давая возможность приумножать мои знания и развивать способности. Я только одного не понимаю: почему ты упорно делаешь вид, что я просто твой ученик, а не сообщник – будем называть это так. Брось притворяться, это уже становится смешным.
С минуту латыш молча смотрел на него, а потом отступил на шаг. Еще на шаг. И отвернулся. Геллерт, морщась, потер затылок, в котором противно пульсировала боль; Имерманис видел это движение в зеркале. Что ж, если мальчишка желает откровенности…
- Чего вы хотите от жизни? – спросил преподаватель.
- Чего хочу? – усмехнулся Гриндельвальд. – Хочу раз и навсегда поставить магглов на место. Хочу, чтобы мы перестали от них скрываться. Хочу, чтобы каждый получил то, чего заслуживает.
- А на что вы готовы ради этого? – Имерманис резко повернулся, взмахнув руками, и едва не сбил чашку с недопитым чаем. – Вы хоть представляете себе, что такое этот самый переворот, о котором вы толкуете? Думаете, все будут заворожено ловить каждое ваше слово и с удовольствием вам повиноваться?
- Нет, не думаю, - отозвался пятикурсник, рассматривая какой-то запыленный прибор. – Я прекрасно осознаю, что будут и недовольные, и бунтующие. И что их придется давить.
- В смысле – убивать?
- Ну, сначала надо дать время на размышление, я думаю – может, кто-то изменит свое мнение. А уж тех, кто будет упорствовать… - Геллерт вздохнул с таким сожалением, что сразу стало ясно, какая участь постигнет этих самых упорствующих.
- Вы думаете, убивать – это так легко? – прохрипел латыш.
- Убивать тех, кто ни в чем не виноват – конечно, нелегко; да и смысла в этом нет. А если за дело – то почему мне должно быть тяжело? Я применял Круцио, Индрикис, - тихо проговорил Гриндельвальд, поймав взгляд профессора. – В мае, на Бертольде Шенкере – мы с ним повздорили. И я пообещал, что если он хоть заикнется об этом, то я найду его, и на этот раз он так дешево не отделается. Как видишь, меня до сих пор не исключили.
Имерманис смотрел на своего ученика, боясь поверить собственным ушам. Шенкер не приехал в школу в сентябре, и преподаватели говорили, что он перешел на домашнее обучение. Круцио на четвертом курсе – это… просто прекрасно.
- Неужели ты думаешь, что я струшу при необходимости шарахнуть кого-нибудь Авадой?
- Что вы почувствовали, применив Круцио? – спросил латыш, покачиваясь вперед-назад.
- Легкость, - просто ответил пятикурсник. – Я бы даже сказал, восторг. Как будто мне давно следовало это сделать, но я по каким-то причинам не мог.
- Почему Круцио? – продолжал допытываться Имерманис. – Почему не что-нибудь менее опасное?
Геллерт вздохнул. И ведь этот придурок прекрасно сам знал ответ на свой вопрос, но ему было совершенно необходимо всю душу вымотать из каких-то там своих соображений.
- Если этот ублюдок заслуживал именно Круцио, то с какой радости я должен был применять что-то другое? Пусть знает, с кем имеет дело – тогда в следующий раз будет сначала думать, а потом уже говорить.
Лектор по Темным искусствам метнулся к шкафу и вытащил оттуда книгу в серой обложке.
- Вот! – Имерманис смотрел на нее едва ли не с нежностью. – Очень редкая вещь, чудом мне досталась! Сборник заклинаний, не допущенных в свое время Министерством к широкому применению. Берите, Гриндельвальд. Берите насовсем.
Натолкнувшись на взгляд Геллерта, он продолжил:
- Как хотите, а я вас называть по имени не намерен – по крайней мере, пока мы в стенах школы; да и вам лучше пока не позволять себе слишком…
- В стенах школы? – перебил швейцарец. – А потом?
- Потом? – Индрикис протянул ему книгу. – Потом я первым пойду за вами, если вы действительно настроены серьезно.
Пятикурсник потянул фолиант к себе, но преподаватель держал его крепко.
- Вы обещаете мне, Гриндельвальд… Нет! Клянетесь ли вы, что, если понадобится, пойдете по головам?
- По трупам, - негромко, но твердо произнес тот.
- Да! – лицо Имерманиса озарилось улыбкой, которую вполне можно было назвать счастливой. – По трупам!
Геллерт поймал себя на мысли, что его рука лежит на обложке, а сам он готовится дать своему учителю слово не отступать. Кажется, примерно вот так магглы клялись на какой-то там книге, которую считали священной.
- Клянусь.
Индрикис разжал пальцы.
- Спасибо… сэр, - криво улыбнулся Гриндельвальд.
- Я на вас надеюсь, - с расстановкой проговорил латыш. – Можете идти.
Геллерт уже шагнул было к двери, но Имерманис схватил его за правый локоть, как будто вспомнив, что забыл что-то сказать.
- Помните, Гриндельвальд, просто помните: магия всесильна, слышите? – страстно, как любовнику, прошептал лектор, отводя узловатыми пальцами желтый локон, закрывавший ухо студента. – И никому, НИКОМУ не рассказывайте об этой книге! Никто не должен знать, что я вам ее дал! Слышите, никто!
- Слышу, профессор, - кивнул Геллерт, отчаянно борясь с желанием выругаться. – Неужели вы подумали, что мне в голову может взбрести такая глупость?
Индрикис молча отступил назад и еще долго стоял без движения, глядя на закрывшуюся за пятикурсником дверь. Целеустремленный, амбициозный мальчишка… Сильный, бескомпромиссный… красивый… Лидер, которого им всем так не хватает. Бесценное сокровище Темных магов – да, Темных, потому что все эти слюнтяи-авроры только и могут, что трепаться о терпимости к магглам, потому что они «такие же люди».
Мы им всем еще покажем, Геллерт… Мы им еще покажем…
***
Спать хотелось мучительно, но заснуть никак не получалось. Который час? Два ночи? Три?
Геллерт перевернулся на спину, почувствовав, что в очередной раз отлежал правый бок. Надо срочно изобрести заклинание, от которого мгновенно погружаешься в крепкий сон с интересными сновидениями.
Нет, это бесполезно… Поднявшись, Геллерт нашарил в темноте палочку и осветил комнату Люмосом. Три застеленные кровати, четыре кресла; стол, заваленный смятыми кусками пергамента… На тумбочке лежит книга Имерманиса – Гриндельвальд решил приступить к ее изучению завтра, на свежую голову.
За окном густо падал крупными хлопьями снег. Падал бесшумно, монотонно, завораживающе… Геллерт погасил огонек на конце палочки и пошире раздернул шторы. Сотни, тысячи, миллионы крохотных пушистых комочков…
Он любил смотреть, как падает снег. В жизни пятнадцатилетнего швейцарца было сравнительно немного вещей, которые он любил.
Любил гулять под проливным дождем, в то время как все спешили спрятаться под какой-нибудь навес.
Любил, приезжая на лето домой, выходить в сад на рассвете, когда небо только-только начинало алеть, а на траве и листьях еще блестела роса.
Любил стоять на палубе дурмстрангского корабля, когда море волновалось, а яростный соленый ветер срывал с головы капюшон и трепал волосы.
Если в дождь он сидел дома, то любил устроиться на подоконнике с чашкой горячего чая, слушая, как совсем рядом барабанят по стеклу капли.
Любил смотреть на огонь, сидя на полу прямо перед камином.
Любил… Словом, все, что он любил, лучше было делать в одиночестве, чтобы не отвлекало и не раздражало чье-нибудь бормотание рядом или настойчивые предложения поговорить, когда говорить совсем не хочется.
Одиночество… В него можно было спрятаться, зарыться с головой, окунуться. Оно было спасительной нишей, но оно же и пугало – чем дальше, тем чаще. И это был не страх попасть в безвыходную ситуацию, где некому будет прийти на помощь; не страх окончить свою жизнь в одиночестве, будучи никому не нужным. Нет. Это был просто Страх. Липкий, вязкий, давящий, беспричинный – так маленькие дети боятся темной комнаты, хотя взрослые уже тысячу и один раз доказали им, что там никто не прячется. Иногда под ногами вдруг оказывалась бездна, в которую было страшно заглянуть. Кто знает, что там можно увидеть, если ты осознанно выбрал путь, отличный от других? Вернее, это был даже не путь, а узкая тропинка, по которой было просто опасно идти бок о бок с кем-то, ибо этот кто-то мог в любую минуту – нарочно или по неосторожности – вытолкнуть тебя на зыбкую почву. Идти надо было одному. А одному – страшно… Не всегда. Сейчас – страшно. И тогда… Эта чертова ночь в Брюгге… Он ее никогда не забудет…
Ему было семь, и отец решил, что пора отпрыску повидать мир. Через четыре дня Айгер должен был отправиться на двухнедельную конференцию в Брюгге и вознамерился взять жену и сына с собой.
- Хватит вам уже дома сидеть! – убеждал он Хейсу. – Я уже договорился, нам предоставят трехместный номер. Условия проживания отличные, все предусмотрено. Брюгге – чудесный городок, вот увидишь; погуляете, развеетесь, не всю же жизнь тут сидеть!
Подумав, фрау Гриндельвальд согласилась, и семья прибыла в Бельгию в полном составе.
Брюгге и правда оказался очарователен: тихие улочки и площади, маленькие здания, похожие на пряничные домики… Впрочем, за полторы недели Геллерту все это порядком приелось, и он почти с нетерпением ожидал возвращения домой. И вот наступила ночь накануне отъезда.
Геллерт проснулся от странного ощущения, которое не сумел бы толком описать; пожалуй, слова «вязкое» и «тягучее» подошли бы лучше всего. В комнате царила какая-то пугающая тишина – так и хотелось сравнить помещение со склепом. Юный Гриндельвальд открыл настежь большое окно, надеясь хоть как-то разбавить эту самую тишину звуками ночного города. Но и город молчал. Молчали дома, бессмысленно пялясь темными глазницами окон; молчал канал, бесшумно неся свои воды; молчали улицы, на которых не было ни одного прохожего. Никого и ничего. Брюгге как будто вымер. Пустой город. Пустой… мир?
Геллерт затравленно огляделся. Если…
Сердце было готово выпрыгнуть из груди, когда он приоткрыл дверь комнаты родителей. Айгер и Хейса мирно спали, даже не подозревая, как много значил для единственного сына их безмятежный вид и ровное дыхание. Как много значило само их присутствие.
Геллерт бесшумно закрыл дверь и опустился на холодный пол. Глупый страх исчез без следа. Он не один. Все хорошо.
А утром Брюгге вновь проснулся и зажил своей обычной жизнью, на улицах появились люди, а по глади каналов заскользили лодки.
Прошло восемь лет, а воспоминания об этом беспричинном детском испуге не покидали его. Да и таким ли уж детским был этот испуг? Вернее, Страх – Страх перед одиночеством.
Теперь, глядя на падающий снег и пустой белый мир за окном, Геллерт чувствовал нечто похожее. Нет, он знал, что все живое не исчезло, что утром все снова станет по-прежнему… О, Йормунганд… Вокруг него ходили люди, что-то говорили, делали, смеялись… Но все равно он был один. Если бы планета и правда вымерла, ничего, по сути, не изменилось бы.
Одиночество… Считается, что это удел великих. А если великим тоже хочется иметь друзей? Не почитателей, не прихлебателей, а именно друзей?
Выбирай, Геллерт Гриндельвальд. Выбирай, пока еще можно пойти по любому из этих двух путей. Чего ты хочешь больше: величия или присутствия рядом людей, способных защитить от одиночества?
Геллерт прислонился пылающей щекой к холодному стеклу. Пустая комната. Пустой двор. Пустой мир.
И полет снежинок за окном…
