"Крысеныш"- Как будете жить? – тихо спросил Блэк, судорожно докуривая сигарету, та медленно тлела: докуриваться ей уж очень не хотелось. А что делать? Все равно истлеет…
Джим пожал плечами и хмуро отошел от окна. Было видно, что его положение ему слишком уж не нравилось, да и неприятно было в самый разгар войны сидеть в какой-то хижине, будто заяц трусливый, в то время пока многие его товарищи действуют.
Зеленая вспышка вдалеке. Странный грохот. Хлопок. Неспокойные уж нынче времена. А этого ли они хотели, оканчивая школу? Нет, совсем не этого… Другого, счастливого, светлого. Жизни, если не человеческой, то хотя бы собачьей. Но жизни.
- А если что случится? Вы хотя бы подумали, что вам никого на помощь позвать не удастся? Сидите в этой глуши, - Блэк не унимался, и Джеймс чувствовал, что Сириус их презирает. А отчего же он отказался стать хранителем их тайны. Бродяга просто эгоист, он не любит носиться с чужими проблемами, вот и открещивается от всего, что может быть обременительно.
Это Джим еще мог понять, но неужели Блэку и на ребенка плевать? Он все-таки его крестный как-никак. Крестному же до своего крестника не было никакого дела. Детей Блэк вообще не любил. Их беспомощность раздражала, а невоспитанность… Хотя что еще ожидать от новорожденного Гарри? Никто его этикету не учил, а неплохо бы…
- Чего ты хочешь от меня? – ответил Джеймс, недовольно глядя на прозрачный дымок. – Не мне решать. Не забывай, что мне надо теперь не о своей шкуре печься, у меня еще жена и ребенок. Хочешь - не хочешь, а за каждый свой поступок надо отвечать. Я вот теперь отвечаю. Думаешь, мне приятно здесь сидеть? Слушать истерики Лили, плач ребенка? А я вот терплю. И перестань курить: для здоровья вредно.
- Спасибо, что хоть как-то печешься обо мне, - усмехнулся Блэк, но сигарету не потушил.
- А я не о тебе – о Гарри, - под стать ему улыбнулся Джим.
-А знаешь, Сохатый, на самом деле курение – жуткая гадость, но если привыкнуть, то ничего, хотя после тяжелый привкус во рту стоит…
- Джеймс? – в комнату вошла Лили. За эти полгода она потолстела, подурнела и уже порядком надоела и Блэку, который никогда ее особо не жаловал, и Поттеру, который все-таки великодушно ее терпел и даже иногда был подвержен приступам необъяснимой нежности и человеколюбия. Что касается ее, то Джеймса она любила слепо, страстно, а к Сириусу относилась дружелюбно.
Но этого мало для взаимности…
Он не стал дожидаться, что скажет Джеймс и что ответит она: чета Поттеров ему порядком поднадоела - а раз так, то лучше удалиться по своим делам, к тому же дел выше крыши (или как говорил Рем: как кот наплакал.):
- Удачи, - сказал он им напоследок, уже ухватившись за холодную медную ручку, и исчез.
В глаза ему ударил яркий свет, и даже послышалось тихое въедливое тиканье часов. Размеренное и величественное. Но вскоре оно было заглушено монотонным шумом голосов и звяканьем столовых приборов.
- Бродяга! – кто-то дергал его за рукав пиджака, пытаясь обратить на себя внимание. – Уснул что ли?
На него смотрел Джеймс Поттер, помолодевший, розовощекий и беспечный. Не такой, как мгновенье назад. Недалеко от Джима сидели Питер и Рем, усталые, но тоже очень веселые.
«Мне кажется, или Рем сейчас должен быть в Ирландии, - подумал Блэк, - а Джеймс с Лили в своем убежище…с Гарри. Вот только нет, что-то не так. Они здесь, все рядом, правда, ребенка нет, видно не родился еще.
И как такое может быть: в двух местах одновременно… Нет, в двух временах». А ведь он слышал, сидя там, в их доме, и его мысли и чувства, просто не понимал тогда.
Сириус посмотрел на Сохатого и тут же отвел взгляд. Знал бы Джим, какой ему дружок достался! От себя самого тошно…
- Извините, - прошептал он чуть слышно и встал из-за стола. Питер жадно смотрел ему вслед и, кажется, довольно улыбался. А Рем лишь вздохнул и пробормотал:
- Ему просто надо подрасти.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- Чего тебе надо? – Сириус выглянул из-за шкафа и зло посмотрел на Петтигрю, который, будто вовсе не замечая его недовольства, продолжал стоять у окна. Сейчас он не чувствовал к Хвосту ни жалости, ни сострадания, лишь раздражение и странную озлобленность.
Рука непроизвольно сжалась в кулак.
- Ничего, - спокойно ответил Питер и посмотрел на Сириуса с надеждой, умоляюще. Он отошел от окна и неловко подошел к своему товарищу. Блэк же сделал вид, что не замечает его.
Петтигрю был на две головы ниже его, жалкий и тщедушный, чем-то похожий на плюшевого медвежонка. Двигался он неуверенно, постоянно спотыкаясь, будто ноги мешали ему и оттого, наверное, он так неумело с ними управлялся. Второй Фрэнк, ей-богу. Вот только масштабы не те, да и мозгов будет поменьше…
- Шел бы ты, Хвост? – нервно заметил Сириус, думая про себя, что от слов давно бы пора перейти к действию и отколотить его хорошенько, чтоб неповадно было. – Или давно о тебя ноги не вытирали? Так всегда пожалуйста!
Питер бросил на него суровый взгляд. И, вздохнув, протянул ему увесистый сверток:
- Взгляни, пожалуйста, - прошептал он тихо. – Хочу знать твое мнение.
Сириус усмехнулся и посмотрел на приятеля с сомнением, даже с некоторой издевкой. Однако сверток взял.
В легкую шершавую бумагу, пропитанную маслом, была завернута толстая тетрадь, исписанная неровным мелким подчерком. Повесть Питера Петтигрю, так напоминающая его собственную жизнь. Звалась она очень просто и понятно, слишком похожая на Питера: «Крысеныш». Все было исчерпывающе точно, даже с легким привкусом горечи, реалистично. А главное: без лишнего пафоса и драматизма. Без сцен истерик, признаний любви и без мистификаций.
Так захватывающе, что Сириус не мог оторваться от повествования, лишь изредка поглядывая на часы. Конечно, встречались небольшие речевые ошибки и изъяны, кроме того, Хвост постоянно путался в запятых, не умел отделять сложносочиненные предложения и путался в артиклях…Но это было легкопоправимыми мелочами…
Что-то зашевелилось внутри: то ли злость, то ли зависть – и тетрадь была безжалостно закинута в дальний угол, тоскливо ожидая возвращения своего неуклюжего хозяина.
И стоило Питеру зайти в комнату, выжидающе глядя на Блэка, как тот сказал небрежно и чересчур спокойно:
- Подобного бреда никогда еще не читал. Ты бездарность, Хвост – пора бы тебе с этим смириться...
- - - - - - - - - - - - -
Что-то произошло с ним за такое долгое время. То ли заболел, а то ли правда: граница между сном и явью медленно исчезала из его жизни. И только тень, близкая и смешная, заметила грустно:
- Это была твоя самая большая глупость.
И Биг Бэн пробил долгие десять раз.
