Глава 8. ФИННИК. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ.Когда он услышал, что Энни осталась в Четвертом и что, возможно, в самом скором будущем она окажется в Капитолии, он дошел до грани отчаяния. До того, что готов был покончить с собой. Все было напрасно. Все, что он делал. Ничего не помогло. Хеймитч, только он смог его успокоить - плеснув в стакан какого-то пойла, посмотрел проницательным и удивительно трезвым взглядом и бросил сквозь зубы:
- Не глупи. Это худшее, что ты мог бы сделать. Тогда ее точно убьют. А пока ты жив, будут охранять как наживку.
Ему кусок не лезет в горло, и он молча слушает, как Хеймитч с Плутархом посвящают Китнисс в хитросплетения заговора и сообщают ей о восстании. Реагирует он лишь, когда Китнисс, словно дикая кошка, бросается на Хеймитча. Неужели ему не показалось тогда, неужели она действительно любит этого парня, которого он тоже не уберег? Он плачет и просит у нее прощения за то, что не вернулся за ним, не спас, не вынес с Арены.
Он вспоминает о Джо, которой, вероятно, придется хуже всех, и ему становится совсем тошно. Непереносимо. Лучше бы Энни умерла. Он сам, Китнисс, Джо, Пит - лучше бы им всем погибнуть там, на Арене. Он был слишком самонадеян, слишком хотел жить, хотел свободы, а получилось, что все его надежды рассыпались в прах. С каждым шагом он оказывается все глубже в дерьме и скоро совсем утонет. Он пытается говорить, но Китнисс его не слышит - лекарство подействовало и она отключается. Финник понуро бредет к столу, где Хеймитч с Плутархом продолжают обсуждать ситуацию. Хеймитч что-то спрашивает о том, кто будет заниматься пленниками. Плутарх, смачно вгрызаясь в куриную ножку, отвечает – Октавиан, скорее всего. И, вытирая пальцы о салфетку, уже уверенно добавляет - Октавиан Фрай. И в тот момент, когда Финник осознает смысл этого разговора, душная липкая темнота накрывает его сознание.
Что с ним? Он тонет. Таким бывает море, если плыть под водой на закате - пугающим и темным. То, что при свете дня казалось милым и безобидным, приобретает зловещие очертания: подводные растения выглядят пугающе, из глубины выплывают жуткие морские чудовища, огромные синие рыбы с хищным оскалом и веерами ядовитых игл в плавниках смотрят на тебя пустыми, ничего не выражающими глазами. Он тонет, и сейчас они подберутся к нему. Что это? Вон та рыба похожа на его давнюю знакомую, Хелен, он познакомился с ней на одной из приватных вечеринок Сенеки. Немолодая дама в темно-синем, облегающем ее крупное, слегка увядающее тело платье, похожем на рыбью чешую, двигалась на редкость грациозно. Она привезла на вечеринку девочек - молодых, ярких и пестрых, словно рыбки, играющие в полдень на мелководных рифах.
- Откуда я могу знать тебя, красавчик, мы знакомы? - спросила она, вглядываясь в его лицо внимательными и тревожными черными глазами. Он отшутился, но весь вечер ловил на себе ее взгляд - задумчивый, пристальный, пугающий. Ближе к утру, когда все уже были изрядно пьяны и помяты, а большинство гостей разбрелись по укромным уголкам, она, присев на кушетку с ним рядом, поставила на стол бутылку и два стакана.
- Я вспомнила, - голос звучал твердо и трезво, - вспомнила, красавчик, где я могла тебя видеть. Дельфа Одейр, ты похож на нее как две капли воды. Хотя это было давненько, но такую красотку не скоро забудешь. Ты ее родственник?
- Что с ней? Где она? - хрипло спросил враз побледневший и протрезвевший Финн. - Как она могла оказаться здесь?
- Как оказалась? Обычно. Вот как они здесь появляются, - она махнула рукой туда, где еще мелькали девушки-рыбки. - Макс ездит по дистриктам и дурит голову красивым дурочкам, обещая, что увезет их в Капитолий, и они смогут здесь работать и жить свободно, смогут перевезти сюда свои семьи, детишек там… О! Так ведь у Дельфы был сынишка! Она тоже мечтала перевезти его сюда, чтоб парнишке не грозили Игры. Наивная дурочка… все они такие.
- Что за Макс, кто это? – Финн опрокинул в себя содержимое стакана и даже не почувствовал, как спиртное обожгло горло.
- Хозяин нашего заведения. Всегда сам занимается отбором девочек. Я только слежу за ними на выездах. Годы уже не те… Так вот, о Дельфе - ты ведь ее сынок, красавчик, не так ли?
Финн отвел глаза.
- Что с ней стало?
- Не повезло девочке, крупно не повезло. Ее почти сразу купил Октавиан. Он тогда был еще совсем молодой, но такие ему ставили условия: хочешь девочку - выкупай совсем. После него товар был никуда не годен. На регенерациях разоришься.
- Что за Октавиан?
- Октавиан Фрай. Сейчас он большая птица в спецслужбах Сноу, а тогда только начинал, рядовым костоломом. Он любит свою работу, - дама поежилась, - с молодости на девочках мастерство оттачивал. Богатый, сволочь, регенирирует их потом и по новой. Некоторые несчастные по полгода у него жили. Надеюсь, Дельфа столько не протянула. Хотя… очень красивая была. Редкой красоты. Когда поняла, что попала в бордель, так убивалась, говорит, только ради сына решилась на побег. Он ее почти сразу купил, недели не прошло. Как увидел новенькую, тут же и увел. Жалко. Надеюсь, она быстро отмучалась. Земля ей пухом…
После того разговора Финн по крупицам собирал об этом человеке все, что мог. Он не раз видел Октавиана, и его пугало бесцветное лицо капитолийца, его тонкие губы, его холодные акульи глаза, его жутковатая хищная усмешка. Но страшнее всего были руки - бледные, холодные, с длинными тонкими пальцами и холеными полированными ногтями. Все подтверждалось, он действительно любил свою работу. Даже взлетев по карьерной лестнице, продолжал лично пытать подследственных и примерно три-четыре раза в год покупал себе новую девочку. О том, куда девалась прежняя, вопросов не задавали, никому до них не было дела - в дистриктах полно девчушек, мечтающих о Капитолии, свежий товар поступал каждый месяц.
Тогда Финник поклялся себе, что убьет его – сейчас же, когда услышал, что этот человек занимается Энни, рассудок его не выдержал.
Лекарствами его приводили в чувство, но как только он начинал что-либо понимать, перед глазами всплывало это жуткое лицо и голос Плутарха: «Ими будет заниматься Октавиан, Октавиан Фрай», - и он опять отключался.
Что с ним происходило? Он не мог связно сказать об этом даже самому себе. Явь перемешалась с кошмарами, и вряд ли он мог разобрать их. Мэгз целует его в губы и уходит в зеленый ядовитый туман. Это было? Она что-то шепнула ему тогда, но сейчас он не может вспомнить, а, может, просто не расслышал, не разобрал… Полупарализованным сознанием он в тот миг понимал лишь одно - он должен вынести этого светловолосого парня, должен спасти его, как без счета спасал в этот кроваво-розовый душный день. Ангел-хранитель - так назвала его Мэгз. Ты должен стать ему ангелом-хранителем. Кто это? Он не знал.
Иногда ему казалось, он видит их, этих ангелов. Какие они? Он смутно помнил Китнисс уже в Тринадцатом, в боевой форме Сойки, с оружием - и у нее за спиной… Высокий, волосы с проседью, ледяные голубые глаза, холодные и твердые, как сталь. Тренированное тело, да нет, даже не тело, а сгусток энергии разрушительной силы, сжатая пружина, готовая в любую минуту отреагировать на опасность. Кто это был? Неужели ее ангел? Как к нему обращались окружающие? Боггс… или как-то иначе? Они с Китнисс еще шутили про трусы, и этот высокий и голубоглазый, кажется, тоже улыбнулся обычной человеческой улыбкой… теплой такой…
Он не помнил. Было или не было. Правда или ложь.
Или когда на Арене орали сойки… после того как имя Энни выпало на Жатве, он уже знал, что его переиграли, что никто не собирался выполнять его условие - и потому поверил сразу и безоговорочно в то, что она сейчас там, привязана к пыточному столу, в окружении этих модифицированных крылатых чудовищ, которые смотрят на ее мучения умными черными глазками, внимательно слушают переполненный страданием голос… и этот мерзавец своими длинными пальцами с полированными ногтями… дальше сознание мутилось. Он не помнит, что там было. Кажется, Мелларк что-то сказал Китнисс – что-то такое разумное, спокойное, и кошмар отступил. И кто там кому должен быть ангелом?
Он выволок этого парня из воды, из тумана, с того света, он так старался, потому что доверял Мэгз - но все оказалось тщетным, и теперь он тонет в кошмарах. Его пытаются привести в чувство, но реальность оказывается еще страшнее. Он в каком-то сером подземелье, заполненном тысячами одинаковых серых людей. Кто-то толкает его в бок, и взгляд фокусируется на сером человеке. Лицо знакомое. Китнисс.
Надо же, она еще пытается что-то делать, у нее хватает сил стать Сойкой-Пересмешницей. Она хочет спасти Пита. Он просит ее за Энни, и она обещает помочь. Может, ангел - это она?
Все снова сливается. Вопли соек на Арене. Падающая в конвульсиях в зеленом тумане Мэгз. Полные ужаса глаза Энни на Жатве. Вопящая Джоанна. Плывущая по волнам Тронутая с перерезанным горлом. Сенека. Плутарх. Сноу. Октавиан Фрай. Пит Мелларк, задевший ножом защитное поле. И тишина. Тишина там, где должно было стучать его сердце. И отчаянный, рвущий душу девичий крик…
- Что с ним?
- Люди плохо переносят страдания тех, кого любят…
Голос без цвета и без эмоций. Он открывает глаза. Белые стены. Белые одежды. Белые волосы. Белое, без кровинки лицо. Голубые глаза. Смотрят на него с печальной мудростью. Может, он уже умер? Может, вот это и есть ангел?
- Он очнулся.
Голос другой, живой и звонкий. Одежды те же, и волосы, но на щеках румянец и в глазах всполохи тревоги.
- Мам, посмотри, он очнулся.
- Ну вот и хорошо, Прим. Посмотри за ним, я скажу доктору.
Теплая рука на его руке. Нет, это человек. Это сестренка Китнисс. А он в госпитале.
Вскоре приходит миссис Эвердин. Теперь он вспоминает, что часто видел ее, то ли в бреду, то ли в редкие минуты просветления. В его руке веревка. Для него она - ниточка, связывающая сознание с реальностью. Финник верил, что она не дает ему уплыть в безумие, сорваться совсем в эту темную глубину. Пальцы привычно теребят ее, и память медленно оживает - эта бесцветная женщина дала ему обрывок веревки и рассказала, как потеряла горячо любимого мужа, и безумие накрыло ее настолько, что она не помнила ни себя, ни детей. Ее вернула к жизни заячья шкурка. Она не помнила, откуда взялся тот заяц, но впервые пришла в себя, когда обдирала шкурку и тушила его с овощами. Делай то, что тебе привычно, сказала она, и постепенно обычные дела обретут смысл. Ему привычно было убивать, тренировать убийц и ублажать богатых клиентов. Он не умел заниматься обычными человеческими делами. И тогда он стал вязать узлы. Этому его научила Мэгз. Ретиарий, говорила она, должен уметь свить сеть из любых подручных материалов. Прочную сеть, из которой не вырвется враг.
Он убьет Сноу. Пальцы ловко затягивают петлю. Убьет Октавиана. Еще одна петля. Он не сможет... у них Энни. Руки нервно дергают веревку, петли разлетаются, и он начинает сначала.
За дверью слышатся тихие голоса. Встревоженный, миссис Эвердин, и спокойный, мужской, смутно знакомый. Прим улыбается - Финник, к тебе посетитель. Миссис Эвердин, чуть бледнее обычного, неслышно проходит мимо и начинает прибирать и готовить какие-то шприцы и склянки. Слышится тихое шуршание шин коляски - так это же Долбанутый, Бити, победитель из Третьего дистрикта.
Третий словно не замечает его состояния, хотя сам сидит в коляске. С огоньком в глазах он что-то говорит о Китнисс и о трезубце и удивляется - неужели Китнисс ничего не сказала? Трезубец... он помнит что-то про трезубец… а еще там были планелеты, и тот самый ангел с ледяными глазами за спиной Китнисс. Или его звали Боггс? В голове шумит... кажется, Бити приглашает его в свой отдел посмотреть на чудо-оружие, созданное специально для Финника Одейра… ему нужно чудо-оружие? Для чего? Снова убивать? Наконец-то приходит врач и разрешает Финну пойти с Третьим. Ни Прим, ни миссис Эвердин доктор не отпускает - боевая группа может вернуться в любую минуту, и среди них могут оказаться раненые. Да и те, кто не ранен, должны обязательно пройти санобработку - не хватало только вирусов в стерильной атмосфере Тринадцатого.
В отделе спецвооружений тихо, воздух на удивление свеж, а настоящий луг, воссозданный под землей, с деревьями, цветущими растениями и живыми колибри, без преувеличения прекрасен. Возможно, именно здесь Финник впервые почувствовал, как тяжело ему находиться под землей. Ему, привыкшему к свежему соленому ветру и бескрайним морским горизонтам, узкие коридоры, серые стены и толща земли над головой оптимизма не добавляли. Он любовался на этот искусственно созданный оазис и вполуха слушал рассказы Бити. У него вообще в последнее время были проблемы с концентрацией. Он стал понимать слова, только когда услышал ее имя.
- Ты не должен бросать Энни, опускать руки. Посмотри, Китнисс не только пришла в себя, она начала действовать. Да что там, даже Эль… миссис Эвердин - и та готова биться за свою дочь. Вот уж не подумаешь, что в такой отстраненной с виду женщине скрывается такая сила. Китнисс, возможно, этого не видит, но ее мать готова на все ради того, чтобы уберечь от беды нашу огненную девочку. И я думаю, у нее это получится. По крайней мере, я приложу все усилия, чтобы у нее это получилось. А ты мужчина, Финник, и не просто мужчина - ты победитель. Сейчас не время поддаваться слабостям. Тем более что твоя Энни пока в наилучшем состоянии, которое только можно себе представить.
- Энни? – Одейра словно ударило током. – Откуда ты можешь знать?
- Ну, что не сделаешь для боевого товарища, - Бити лукаво прищурился из-под очков. – Каюсь, полюбопытствовал. Она содержится в личном тюремном блоке Сноу, но в отличие от других к ней не применяют спецметодов. Просто держат в одиночке. Кормят. Не трогают.
- Но откуда..? – выдохнул Финник.
- Просто смешно, насколько некомпетентные специалисты ставили защиту на сервер президентского спецхрана, - улыбнулся Третий в ответ на его изумленный взгляд. – Ну, смотри…
Он откуда-то достал планшет, поколдовал над ним пару минут. Взгляд сразу стал строгим и сосредоточенным, а пальцы, наоборот, легко порхали, едва касаясь глянцевой черной поверхности. Финник осторожно глянул через плечо Бити. Какое-то мрачное помещение. Скорее всего, Третий подключился к камере наблюдения тюрьмы. Маленькая каморка, узкая кровать в углу… такая родная легкая фигурка, темная растрепанная коса, потерянный взгляд. Потерянный, но вполне адекватный, если это слово вообще применимо к Энни. В нем не было того безумия, которое наполняло глаза девушки после ее победы. Губы что-то шепчут. Финник не верил своим глазам - она жива, цела и невредима.
- Как? Как ты это сделал? – зачарованно повторяет он, из последних сил удерживая сознание, чтобы снова не сорваться туда, в темную глубину. И, о чудо, ему это удается.
- Ну, это было нелегко, - в словах Бити слышится усталость и затаенная гордость. – Скажу тебе по секрету, Одейр, я начинаю продумывать план спасения наших ребят. Мне кажется, они там чересчур засиделись. И остальным не так повезло, как твоей девочке. Твою Энни в ближайшее время не тронут, кроме видео я полистал их переписку, им пока совершенно не до нее. Там есть пленники поинтереснее.
- Плутарх в курсе? - только и смог выдохнуть Одейр.
- Пока нет, - спокойно ответил Третий, поднял на Финна сосредоточенный взгляд - и добавил, - это не входит в сферу его интересов. Зато входит в сферу моих. Запомни, Финник, не все здесь должен решать Плутарх. Не у него одного здесь есть мозги. Мой тебе совет - действуй. Мы спасем их. Их всех. А теперь пошли, я покажу тебе трезубец.
Трезубец Бити оказался настоящим произведением искусства. Финник ощутил в руке его прохладу, сжал тяжелую рукоять и не умом - сердцем понял, что миссис Эвердин была права. Надо делать простые привычные дела. Для него привычно убивать, вот этим он и займется. Ему есть за что сражаться. У него снова есть надежда. И он не один.
Когда он поднялся в госпиталь, боевая группа уже вернулась. Медики действовали быстро, но без суеты, кого–то зашивали, кому-то обрабатывали раны, вот и Плутарх вышел из кабинета, прижимая ватку к руке… что-то он бледный, хотя даже не ранен, неужели боится уколов, машинально отметил Финник и вдруг рассмеялся от этой мысли. Потому что это была нормальная мысль нормального человека. Темно-синяя бездна, полная чудовищ, отступила. Не ушла совсем, нет, она трепыхалась где-то на задворках сознания, но он чувствовал под ногами твердую землю после многодневной штормовой трепки на борту легкого суденышка. Когда с ранеными закончили, он подошел к врачу и попросил перевести его в нормальное жилье. Удивительно, но после осмотра и длительной беседы, отчасти напоминавшей допрос, врач согласился. В тот же вечер Финник обживал небольшую комнатушку, расположенную достаточно близко от палаты, где он еще несколько часов назад пришел в себя, но все же это был не госпиталь. Пусть днем он не раз зайдет к докторам, контролирующим его состояние, но ночевать он сможет, как положено здоровому человеку.
Ну, пусть не здоровому. Выздоравливающему.
Он вспоминал прохладную тяжесть трезубца в руке, растрепанную косу Энни, уверенный голос Бити: «Мы спасем их всех», и силы прибывали с каждой минутой. Прибывали так стремительно, что уже на следующий день он встретился с Хеймитчем и Плутархом и с ходу согласился стать ведущим цикла агитроликов под названием «Мы помним». Пока обрадованные его внезапным выздоровлением режиссеры и сценаристы занимались технической стороной процесса, он решил поужинать, а заодно навестить Китнисс. Финник был наслышан о необычайном успехе ее агитроликов. То, что он увидел, впечатляло. Особенно впечатлял контраст экранной Сойки, героически сбивавшей планелеты, и той растрепанной девушки-подростка, которая в слезах зарывалась лицом в подушку, не в силах еще раз увидеть ужасную гибель раненых в госпитале Восьмого. А потом он увидел Мелларка. И понял, что имел в виду Бити, когда сказал, что другим трибутам не так повезло, как его Энни. Парня явно пытали, причем не один день. Выглядел он ужасно, но говорил спокойно и разумно, как и тогда, на Арене. Правда, смысл его речи Финник не очень понял, зато быстро среагировал на состояние Китнисс. Ангел-хранитель? Он не сможет сейчас помочь Мелларку, но этой девушке явно требуется помощь. Ей он сможет помочь.
- Мы не видели Пита. Только ролик о Восьмом. Доедай свой ужин.
Кто бы мог подумать, что его голос будет звучать так уверенно, а руки перестанут дрожать. Как только он перестал думать о своем горе и начал помогать другим, у него словно прибавилось сил.
А, может, ему просто не безразлично то, что он видит? Он всегда считал, что чувства Китнисс - всего лишь игра. Там, на Арене, он спасал Пита. Не потому, что таков был приказ Плутарха. Не потому, что об этом просила Мэгз. Потому что он чувствовал себя связанным с этим парнем какими-то незримыми ниточками. Потому что у него, Финна, была Энни, а Пит был никому не нужен. Китнисс, ради которой он жертвовал жизнью, была к нему безразлична, и лишь на публику играла любовь. Так он считал. Но он помнил и то, как она захлебывалась криком и слезами на Арене, когда думала, что потеряла своего мнимого жениха. А сейчас ее срывающийся голос как заклинание, как молитву шепчет его имя – и Финник понимает, чувствует, что такая смелая, боевая, героическая Сойка на самом деле всего лишь перепуганная девчушка, которая в одночасье лишилась того защитного поля, которым ограждал ее Пит. Лишилась его любви. И плачет в подушку, не понимая, что ей больно потому, что она любит. Потому, что у них давно уже на двоих одно сердце, просто за всеми этими революциями ей некогда было это заметить.
В тот вечер Китнисс стала для него больше чем соратницей. Товарищем по несчастью. Вдвоем им легче было это переносить. Кроме него, наверное, никто и не понял, что она чувствовала, когда услышала крик Пита во время трансляции и увидела кровь на белой кафельной плитке студии. Ну, разве что Хеймитч. Во время атаки ментор остался в штабе с Койн, но успел сказать Финну взглядом - присмотри за ней, парень. Финн тогда подумал, что за Китнисс есть, кому присматривать – он успел заметить, как Боггс вел ее в бомбоубежище, прикрывая хрупкую на его фоне Сойку широченными плечами и двигаясь так, что в плотной толпе вокруг них образовывалось свободное пространство. Так, чтобы никто не только не обидел, но даже не задел ее. Вот это профи, с восхищением подумал тогда Финник - не абы кого приставила к символу революции Альма Койн! Боггс оставил почти невменяемую Китнисс в отсеке, подробно объяснил, как ориентироваться в убежище, а потом коротко заглянул в глаза Одейру, и в этом взгляде Финник увидел не приказ, просьбу - присмотри за ней. И впервые он уверенно выдержал этот внезапно совсем не ледяной взгляд и серьезно ответил - не беспокойся, я присмотрю.
Он и присматривал, больше по ночам - днем вокруг Китнисс всегда было много народа. Он не спал, вязал узлы, не позволяя темной бездне безумия снова поглотить его. Лучше не поддаваться слабости. Кажется, он сказал это вслух. Удивительно, но его слова подействовали на Китнисс. Он протягивает ей веревку и учит вязать узлы. Миссис Эвердин нет рядом, и вряд ли Китнисс знает о том, чей обрывок веревки сейчас помогает ей не сойти с ума. У Китнисс с мамой странные отношения. Хотя, кто он такой, чтобы судить. Свою мать он не помнил, но уже понял, что матери способны ради детей на такие поступки, которых дети не могут себе даже представить. И Эль Эвердин не исключение. Китнисс просто не понимает, какое это счастье - когда мама рядом. Живая. Он убьет Октавиана. Пальцы затягивают петлю. Уверенно дергают. Петля затягивается намертво. Он пойдет до конца.
Он присматривал за Китнисс до тех пор, пока не сдал ее с рук на руки Боггсу, пришедшему с приказом срочно явиться в штаб. Надо было снять новые ролики, показать, что Тринадцатый благополучно пережил бомбардировки. Крепкий кофе приводит в восторг, как же могут радовать человека обыкновенные вещи - утренняя чашка ароматного кофе и сознание того, что все пока живы. Даже вид ужасных воронок не портит настроения, но вот Китнисс… Она впереди, вместе с Гейлом, и взвинчена настолько, что воздух вокруг нее словно звенит от напряжения. Она срывается в истерику, увидев рассыпанные у воронок розы, да так, что едва приходит в себя, но Финн понимает, что причина не в этих злосчастных цветах. Он стоит за спиной оператора и пытается подбодрить ее. Бесполезно. Девушка бледна до зелени, по щекам катится холодный липкий пот, руки трясутся, она щурит глаза, пытаясь скрыть блуждающий взгляд. Пытается собраться. Дикими усилиями берет себя в руки. Начинает. Срывается. Вторая попытка. Срыв.
- Попробуй еще раз.
- Сколько можно над ней издеваться… - Финн слышит позади себя тихий, похожий на выдох голос. Боггс? Почему этот парень так часто оказывается рядом с ним?
Еще одна попытка. Срыв. И еще. Девушка начинает рыдать.
- Что это с ней? - бормочет Плутарх
Финна захлестывает тихое бешенство. Этот человек пообещал ему обеспечить безопасность Энни, и сейчас она в лапах Октавиана. Этот человек сказал, что у Пита неприятности, в тот момент, когда парень заливал пол студии своей кровью. И он еще спрашивает?
- Она поняла, для чего Сноу нужен Пит, - Финник смотрит внимательно, надеясь уловить в глазах Хавенсби хоть искру сочувствия, но видит лишь разочарование и сожаление…
Китнисс рыдает на руках Хеймитча…
Плутарх недовольно морщится – похоже, съемки сорваны, не сделано ни одного чистого дубля. Он бросает Крессиде что-то вроде «ну, давайте, приведите ее в порядок, мы должны доделать этот ролик». Китнисс окончательно впадает в истерику, кто-то вонзает ей в руку иглу, и она повисает на руках Хеймитча, словно тряпичная кукла.
И вот тут Финник не выдержал. Похоже, у него совсем сорвало крышу. Одним движением он сгреб Плутарха так, что с серой рубахи на его груди полетели пуговицы. Он не помнил, что конкретно говорил, но помянул и его обещания, и Пита, которого к этому моменту, скорее всего, запытали до смерти, и Джоанну, которую просто бросили на Арене, и Мэгз, и эту замученную до полусмерти девчонку, которая почти обезумела от ужасов, свалившихся на нее в ее неполные восемнадцать лет… Чем он там грозил побледневшему от такого неожиданного поворота событий бывшему сенатору, Одейр не помнил, его вырубили на удивление быстро - но когда он очнулся, рядом с ним сидел Хеймитч.
- Ты в следующий раз поосторожнее, парень, - буркнул ментор. – Плутарх, конечно, не подарок, но и ты держи себя в руках. Ты умеешь, я знаю. Годы тренировок так просто не забываются.
- Что со мной будет?
- А что с тобой будет? Ты ж психически неуравновешенный тип. Подлечат немного, и будешь дальше сниматься. Только и всего.
- Что-то ты темнишь, Эбернети. Плутарх моей выходки так не оставит.
- Уже не оставил. Здравомыслящие люди в Тринадцатом убедили его, что психическая стабильность героев информационной войны - главное оружие в руках повстанцев, и мы не можем им рисковать.
- Чего? - Финн едва что-то понимает из витиеватой фразы. - Двенадцатый, переведи, мне кажется, у меня голова сейчас лопнет.
- Короче, известный тебе Боггс убедил Альму Койн в необходимости спасательной операции. И Плутарху ничего не оставалось, как согласиться. Они уже в пути.
- Спасательной… чего?
- Они попытаются привезти их, Финник. Пита, Энни, Джоанну - кого смогут спасти. Энни точно жива, про остальных мало что известно. Ладно, поспи пока, я пойду навещу Китнисс. Она уже должна прийти в себя.
Финник пытается не уснуть, до боли в пальцах сжимая подушку, но лекарства берут свое. Он возвращается в реальность от того, что его расталкивает Китнисс - она уже вполне пришла в себя и пытается втолковать еще не отошедшему от наркоза Одейру сложившуюся ситуацию. Знает она, похоже, еще меньше, чем он. Ну и хитрый же мужик этот Эбернети. Вот в ком пропал заговорщик… или не пропал?
А между тем потенциальный заговорщик Эбернети вытащил оклемавшихся победителей продолжить работу над не отснятым репортажем… он и представить не мог, что это будет за репортаж. Но Финник уже решил – он сделает все возможное, чтобы вернуть тех, из Капитолия. Нужно оголить душу перед всей страной - он это сделает. Мелларку пару раз помогло, может, и ему поможет. Хеймитч отговаривал его, но он не слушал, не думал о последствиях. Он думал только о том, чтобы помочь. Чтобы спасти. Он не зря почти десять лет коллекционировал секреты, сегодня они ему пригодятся. И даже если до скончания дней все будут презрительно шептаться за его спиной – он не отступится. Он слишком хорошо знает людей, и понимает, что посочувствуют единицы, а большинство позлорадствует и еще не раз ткнет ему его откровениями в глаза – но он решился.
Лучше уж так, чем всю жизнь ощущать на себе эту грязь и мерзкий липкий страх.
Он не ошибся. Впоследствии он часто слышал за спиной шепотки, да и в глаза ему не раз смотрели этаким презрительно-оценивающим взглядом, но с того момента, как он решился, ему стало все равно. Он рассказывал в камеру обо всей грязи и мерзости, и ему становилось легче, будто лопнул давно мучивший его нарыв. После записи репортажа Плутарх, приписавший его выходку приступу безумия, как ни в чем ни бывало подошел выведать кое-какие подробности, но Финн быстро свернул все расспросы. Он больше не мог и не хотел говорить об этом.
Оставалось только ждать.
Они и ждали – он и Китнисс. Молча сидели плечом к плечу, вязали узлы и ждали. «Ничего нет хуже, чем ждать и догонять», - говорил его отец. Он считал минуты с надеждой и страхом. Пытался подогнать время - и страшился того, что принесет ему следующий миг. Ждал - и отчаянно боялся момента, когда скажут: «Они вернулись». Руки сами терзали веревку, в голове не было ни одной мысли, и тут Китнисс спросила: «Ты сразу полюбил Энни?» Вопрос показался странным, он никогда не задумывался об этом. А когда он ее полюбил? Почему ее детские рассказы так завораживали его, почему именно ее фигурку выхватывал взгляд среди купающихся подростков? Как получилось, что именно ее он бросился спасать на Играх, ведь и до, и после у него были и другие трибуты? Он вспоминал ее первую робкую улыбку после месяцев безумия и едва заметное прикосновение тонких пальцев к своей руке, запах моря, запутавшийся в волосах, и горьковатый вкус соли, оставшийся на щеке после купания, теплые губы, доверчиво прижавшиеся к его губам, и темноволосую голову, устало склонившуюся к его плечу - и понимал, что не представляет, когда и как эта девушка стала ему дороже жизни. Она завладела его сердцем постепенно. И он не знал, чего опасался сильнее: того, что она погибла, или того, что она вернется другой. Эти несколько недель перевернули его жизнь, и он боялся, что не узнает ее или потеряет, едва успев обрести. «Китнисс легче», - думал он, - «любовь Пита к ней незыблема, как стена, и нет ничего в этом мире, что могло бы разрушить ее». Его соседка не издавала ни звука, но он и без слов понимал, что Китнисс вымотана до предела, что она так же считает минуты, секунды до момента, когда увидит своего напарника, когда его поддержка даст ей сил действовать, просто жить дальше, укрывшись за ним, как за стеной.
Когда Хеймитч позвал их, он только и смог, что подняться на ноги, и Китнисс пришлось едва ли не на себе тащить его к лифту. Люди вокруг слились в сплошную гудящую серую массу, и лишь отчаянный вопль: «Финник!» - привел его в себя. Он еще не успел увидеть Энни, как уже прижимал ее к себе и понимал, что она не изменилась, что все, как прежде, - лучше, чем прежде! - потому что она в безопасности, и они вместе, и так теперь будет всегда. И не существовало мира вокруг, и лишними были слова… их заменило счастье чувствовать друг друга и знать, что нечего больше бояться. Когда врачи попросили осмотреть Энни, она только покорно кивнула и еще сильнее вцепилась в его руку маленькими, до прозрачности бледными ладошками. На ночь девушку оставили в госпитале, и он сидел на полу возле ее кровати, гладил ее волосы, руки и обещал, что теперь они всегда будут рядом, что он никому не даст ее в обиду. Он был настолько переполнен счастьем, что не заметил, как уснул, так и не выпуская из рук ее тонкие невесомые пальцы.
А за завтраком Хеймитч, хмуро глядя в тарелку с какой-то бурдой (иначе и не назвать было кулинарные изыски поваров Тринадцатого) сообщил ему, что накануне, пока они с Энни были в госпитале, Пит едва не убил Китнисс. Сойку спас Боггс, - кто бы сомневался? – но ее состояние оставалось довольно тяжелым. Пита взяли под стражу, сейчас им вплотную занимаются врачи и спецслужбы. И те, и другие сбиты с толку, но ментор слышал, что кое-кто из медиков упомянул секретную столичную разработку - охмор. Самым предсказуемым оказалось сообщение о Джоанне - она тоже находилась в госпитале и до сих пор не пришла в себя, - но все равно новости шокировали. Финник не верил собственным ушам. Пит пытался убить Китнисс?! Но это невозможно! Что же такого сотворили с парнем там, в Капитолии? То, что его пытали, не вызывало сомнений, но дело выглядело гораздо серьезнее пыток…
С появлением Энни появились и первые вопросы. Для начала нужно было что-то решать с жильем. Почему-то мысль поселить ее в свой отсек даже не приходила ему в голову. И дело было не в обычаях Тринадцатого. Просто он слишком долго ждал ее - и слишком много плавал в грязи, чтобы не понимать, что с Энни все должно быть иначе. Вопрос решился удивительно легко - в его отсутствие у Энни нашлись доброжелатели: когда он вернулся в госпитальную палату, его невесту уже опекала незнакомая пожилая женщина с добрым взглядом. Она даже пригласила девушку пожить с ней и ее маленькой внучкой. Девочка была слегка не от мира сего, но Энни так понравилась малышке, что та что-то лопотала на своем, только ей понятном языке, и довольно улыбалась. А старуха украдкой смахивала слезу и теплым умиротворяющим голосом рассказывала Энни, что она из Двенадцатого, что живет рядом с госпиталем, потому что случается помогать с роженицами, но здесь это редкость, так что она все больше на кухне, и что комната их совсем недалеко от Финна, и любой покажет, где ее найти, стоит только спросить Сальную Сэй.
Следующим его удивил Плутарх. Не прошло и пары дней, как Хавенсби поймал Финна в одном из переходов Тринадцатого и, сверкая довольной улыбкой, попросил не откладывать это дело в долгий ящик. Какое дело? Ну, разумеется, свадьбу! Собственно, бывший сенатор даже не спрашивал его согласия - просто поставил Одейра перед фактом, что свадьба состоится так скоро, как только он сможет утрясти все организационные вопросы. Возможно, в другом состоянии Финник бы возмутился, что его личную жизнь превращают в шоу на всю страну, однако то ли он чувствовал вину перед Хавенсби за свою недавнюю несдержанность, то ли просто был слишком счастлив, но не стал спорить и предоставил Плутарху делать все, что тому заблагорассудится. Свадьба так свадьба. Это же замечательно. Не придется ждать конца войны. Финнику даже нагрузки снизили - уменьшили количество часов полигона и физподготовки, оставив только работу над передачами и немного тренировок с оружием.
Свадьбу назначили через две недели. Эти четырнадцать дней стали совершенно особым временем в жизни Одейра. Днями чистого, безоблачного счастья. Нет, он, конечно, понимал, что идет война, что гибнут люди, что Пит охморен, а Китнисс, едва оправившись, уехала во Второй и лезет там под пули. Однако все это проходило вскользь и мимо, едва касаясь его, но не проникая внутрь, как легкие волны лишь скользят по бортам яхты, не попадая на палубу. Он наслаждался каждой минутой рядом с Энни. Ни о чем не думал. Ничего не хотел. Лишь смотрел в глубину сине-зеленых глаз. Убирал с бледного виска с синей пульсирующей жилкой темный завиток волос. Чувствовал тепло руки в своей руке. Слышал звук родного голоса. И ощущал каждой клеточкой тела – ей больше ничего не угрожает, она в безопасности, и он больше никуда ее не выпустит. Никогда.
Он смутно помнил, чем занимался в эти дни, смутно помнил и саму свадьбу. Было много народа, но он видел только легкие складки светло-зеленого платья, что струились вокруг стройной фигурки, словно ласковые блики моря. Он помнил только тяжелую косу, уложенную в замысловатую прическу, из-за чего белая шейка казалось особенно нежной и беззащитной, смоченные соленой водой губы и доверчиво глядящие на него глаза. И ощущение, что теперь они навечно связаны узлом, который не разорвать и не разрубить никакой силой в мире. Веселье продолжалось почти до утра, и он еще помнил огромный торт, настолько красивый и неуместный в Тринадцатом, что он воспринял его, как чудо - будто рядом с ним оказался кусочек дома, и глазурный парусник действительно рассекал носом кремовые волны, и анемоны цвели, а дельфины подмигивали веселыми черными глазками. Только один человек мог сотворить подобное... Финник смотрел на торт и вдруг снова услышал в сердце голос Мэгз - прошу тебя, ты должен стать этому парню ангелом-хранителем. И он ответил - хорошо, но только завтра, - так не хотелось ему возвращаться в реальность, так хотелось продлить хоть на несколько минут это блаженное счастливое время. Когда довольный Плутарх объявил, что все свободны, он не стал просить себя дважды - тотчас подхватил на руки уставшую, легкую, как перышко, Энни, а она обвила его шею руками. Счастливый и гордый, с женой на руках, он перешагнул порог выделенного молодоженам общего отсека. Всего лишь серая комнатушка в таком же сером подземелье - теперь это был его дом и его семья. То, ради чего стоило жить и сражаться.
С той минуты это ощущение собственного дома теплым огоньком согревало его сердце. Он старался подарить это чувство своей жене, сделать их уголок счастливым и безопасным для нее. Он старался укрыть ее своей любовью, как птица укрывает крыльями птенца, потому что видеть Энни счастливой было самым главным его наслаждением. Эта радость помогала ему выдерживать изматывающие съемки, тяжелые тренировки, серую подземную жизнь. Помогала ему бороться со своим прошлым, которое въелось в него гораздо глубже, чем он предполагал. Он и представить себе не мог, что ему будет так тяжело прикоснуться к ней. Ему постоянно казалось, что своими прикосновениями он испачкает Энни. Он физически ощущал на своих руках грязь и кровь, и ему хотелось сбежать, чтобы отмыть их и отмыть себя. Хотелось биться головой о стену, чтобы в самый неподходящий момент в этой голове не всплывали отчетливые яркие картинки, подброшенные услужливой памятью, которая шептала ему - посмотри, кто ты на самом деле, и все, все вокруг об этом знают, не знает только она, потому что не хочет знать… Он смотрел на спящую на его плече Энни, тихую и счастливую - с тех пор, как они поженились, ее уже не мучили кошмары, - чувствовал ее спокойное дыхание, тепло прижавшегося к нему тела, шелковистую прохладу разметавшихся по подушке волос, и понимал, что готов выть от отчаяния. Он вспоминал слова Мэгз - мы все убийцы, никто не сможет выдержать жизнь рядом с нами, если только это не сумасшедший, не понимающий, чем нам приходилось заниматься после победы... Он вспоминал рассказанные ею старинные легенды, настойчивую просьбу - ты должен спасти этого парня, - и ее последний поцелуй перед смертью. Лишь одно не давало ему покоя – ее слова, те самые последние слова перед тем, как Мэгз шагнула в зеленый туман. Она всегда говорила неразборчиво, но он привык понимать ее… что же с ним случилось в тот день, почему он не разобрал ее слов? Что-то вроде «смыть кровью»? Может быть, у него тогда вместе с лицом парализовало и слух? Что она хотела сказать? Эту грязь с себя можно смыть кровью? Он все равно ничего не умеет, только убивать и… нет, о других своих умениях он предпочел бы забыть навечно.
Решено. Хитросплетения мыслей завязались в сложный и правильный узел. Он убьет Сноу. Убьет Октавиана. И их кровью он смоет с себя всю грязь и мерзость, в которую вляпался по их же вине. Он снова станет ангелом-хранителем. До Боггса, конечно, ему далеко, но он будет стараться. И когда он заплатит все долги, тогда сможет, наконец, лежать рядом с любимой женой, не боясь ее испачкать. Так и будет. И начнет он прямо завтра. С утра.
Наутро он навестил Джоанну. Она постепенно приходила в себя, и Финн ужаснулся тому, во что превратилась эта красивая насмешливая девушка. Хотя даже истерзанная и сплошь покрытая шрамами, она по-прежнему оставалась язвительной и насмешливой. Более того, создавалось ощущение, что именно ее острый язычок и помог ей выжить и остаться собой, несмотря на ужасы перенесенных пыток. Она еще сидела на морфлинге, но волосы уже отрастали, раны затягивались, и она даже начала тренироваться и от души сплясала на его свадьбе. Глядя на ее следы увечий на ее теле, Финнику страшно было представить, во что превратили Пита, особенно после его выходки на интервью.
Пит поразил его цветущим видом. Как будто его и не пытали. Никаких следов. Но это был не Пит. Холодные, недоверчивые, изучающие глаза. Чуть насмешливый голос. Сам того не замечая, Одейр хорошо узнал этого парня, но таким он его еще не видел. Никогда не видел и не думал, что увидит. Ему точно нужен ангел-хранитель? Это был совсем другой человек. Но ведь это он сделал торт… разве мог этот циничный парень со взглядом убийцы сотворить такую красоту? Как же ему сейчас не хватало Мэгз – уж она бы смогла понять, что к чему! До последнего времени он плохо помнил Квартальную бойню, память возвращалась толчками, неравномерно. Но теперь, когда Энни была в безопасности и темные глубины безумия отступили, воспоминания стали возвращаться, реальные и живые, и картинка все больше обретала смысл. Вот и сейчас Финник наблюдал за Питом через стекло, и вдруг увидел... Они стояли у окна с Мэгз в последнюю ночь перед отправкой на арену. Он уже знал, что Плутарх обманул его, ведь на Жатве выпало имя Энни, и спросил Мэгз, должен ли он выполнять свою часть соглашения. И вот теперь, стоя у стекла палаты, он вновь услышал ее слова, и звучали они совершенно отчетливо, без старческой шепелявости, которую он научился не замечать.
- Мы будем вытаскивать его, - говорила Мэгз. - Не ради Китнисс, не ради восстания. Ради него самого. Спросишь, почему? У меня нет однозначного ответа. Он, конечно, силен, но среди моих учеников хватало и посильнее. Он неглуп, но до гениев вроде Бити ему ой как далеко. Он умеет любить по-настоящему, но и ты, Финник, любишь свою Энни ничуть не меньше. Главное все же другое. Рядом с ним люди становятся лучше. Есть в нем что-то такое, ради чего хочется отбросить свои темные страстишки и сделать что-нибудь стоящее в этой жизни. Возможно, потому что он верит в людей. Возможно, потому что никогда не был пешкой в этой игре, не потерял себя. Мы много лет играли по чужим правилам и думали, что переиграем, но всегда переигрывали нас, а он сразу играл по своим. Этот мальчик не пешка, скорее, он один из игроков, хотя остальные вряд ли об этом догадываются. И сейчас он - единственный, кто не рвется к власти, не пытается взять ее чужими руками. Возможно, он даже не понимает, скорее всего не понимает, что происходит. Он не осознает, куда он вляпался и насколько все серьезно. Я думаю, он просто пытается не потерять себя и сохранить тех, кто ему дорог. Ведь это самое главное - не потерять себя… когда-то мы все себя потеряли, оправдываясь тем, что это ради счастья и будущего процветания... мы ничего не приобрели и только падали глубже и глубже. Возможно, потому что боялись… хотя чего было бояться? Смерти? Уж лучше смерть, чем такая жизнь. Для этого мальчика главное не выжить – главное остаться собой. Остальное неважно - сила, ум, выдержка… Доброта – вот то, что так ценно и дорого в нем. Я не знаю, что случится, если он выживет. Возможно, однажды сломают и его, возможно, его заставят стать кем-то другим. Такие технологии есть, но мне кажется, без его согласия ничего не выйдет, а этот парень на редкость упрям. Изменить человека можно только тогда, когда он сам хочет меняться. В хорошую или плохую сторону. Мы сами дали свое согласие на то, что с нами произошло. И еще… знаешь, Финн, в детстве бабушка говорила мне, что у каждого человека есть ангел-хранитель. Я не очень поняла тогда, кто это, запомнила только, что он оберегает человека, даже если человек не знает об этом. Ты должен стать для Пита Мелларка таким ангелом. Храни этого мальчика, храни не только от врагов. Возможно, настанет время, что придется оберегать его от друзей, от самых близких ему людей и даже от него самого. Но если он выживет, он сможет изменить этот мир лучшим из способов - изменяя людей вокруг себя…
Финн не рискнул тогда войти в палату. Но после инцидента в общей столовой, уводя взволнованную Энни, он понял - парня надо спасать и немедленно. И если до сих пор у него не очень-то получалось быть ангелом, то дальше тянуть уже некуда. Пора учиться.
Он начал с простого - раз за разом пытался просто поговорить. Пытался нащупать под слоями охмора то, что осталось от прежнего Пита Мелларка. Возможно, та самая доброта? Быть может, любовь? Не только к Китнисс - к людям вообще. Пит ведь мог тепло беседовать с Делли, ласково улыбаться хлопочущей вокруг него Прим. Шутить с врачами. Даже когда он говорил с Хеймитчем, его взгляд становился то тревожным, то удивленным, но не насмешливым и не стеклянным – и это был взгляд человека, а не машины-убийцы. Финник пытался общаться, пытался растормошить его память – Пит совершенно не помнил, что с ним происходило в Капитолии, и почти не помнил Квартальную бойню. Но Финник не отступал, раз за разом открывая дверь серой палаты и отыскивая все новые и новые темы для разговоров. В отличие от других он не собирался бросать этого парня. Причем, чем больше он раздумывал над поведением Плутарха, Бити, Мэгз, Хеймитча, над их словами и поступками, тем больше утверждался в мысли, что Пита действительно сначала использовали, а потом бросили. И, возможно, кто-то из этих людей знал, как и для чего это делалось. Хотя - его же спасли. Лечат. Может, не все потеряно, не совсем бросили? Возможно, он действительно вызывает в людях стремление творить добро, даже будучи полностью охморенным?
Вторым шагом стала веревка миссис Эвердин – та самая, спасшая когда-то его самого. Врачи хмурились и скептически качали головами. А если их пациент вздумает применить ее как оружие? Под мою ответственность, отвечал Финн – и под чутким присмотром медиков учил Пита вязать морские узлы. Когда-то ловкие, пальцы пекаря и художника сейчас дрожали так сильно, что скрутить самую простую «восьмерку» стоило ему немалых усилий. Но Пит терпеливо и упорно доводил каждое задание до совершенства и только потом приступал к следующему узлу – стопорный, прямой, булонь... Финн читал азарт в его оживших глазах и говорил себе – вряд ли этот парень строит сейчас планы мести, скорее, он любуется красиво завязанной замысловатой «фламандкой». Он вообще любит все красивое, и это заметно. И торт – его не смог бы сделать человек, равнодушный к красоте. Красоту нужно уметь замечать и воспроизводить. Сам Финник красивым считал только море. И Энни. К красоте остальной части мира он был довольно равнодушен. А вот Пит мог видеть красоту в каждой мелочи, в душе каждого человека. И эта черта сейчас пробивалась в нем сквозь охмор - словно ростки сквозь толщу бетонных покрытий, как те, что Финник видел наверху, во время коротких прогулок.
Тренировки тем временем становились продолжительнее и серьезнее. Энни все чаще оставалась дома одна, и Одейр не мог сосредоточиться на заданиях. Однажды при выполнении очередной учебной задачи в Квартале Финник спиной почувствовал чей-то цепкий взгляд. Как на показательных боях в Академии. Он коротко обернулся. Ощущение не обмануло - за ним пристально следили знакомые голубые глаза. Боггс. А ему-то что здесь надо, его подопечная занимается в другом отделении?
После тренировки Боггс вызвался проводить Финна до комнаты. Слово за слово разговор перешел на некую особую миссию в Капитолии, для которой Боггс присматривал в свой отряд надежных бойцов.
- Ты ведь не откажешься поехать в Капитолий, Финн? – спросил он, смерив собеседника внимательным взглядом - словно пытался уловить тень недовольства или сомнения.
- Давно жду возможности лично поквитаться кое с кем, - ответил Одейр. Боггс кивнул, но Финн почувствовал, что тот лишь отчасти удовлетворен ответом.
- А тебе не кажется, что твоей жене было бы спокойнее где-то работать? Ей бы не пришлось ждать тебя в четырех стенах.
- Кем Энни может работать здесь? - Финник пришел в замешательство. - Здесь каждый здоровый человек становится солдатом и в любой момент подлежит отправке на фронт.
- Все так, - в ледяных глазах Боггса промелькнул теплый понимающий огонек, - но есть одно исключение. Самая большая ценность Тринадцатого - это дети. Работающих в родильном отделении госпиталя никто никогда на фронт не отправит. Насколько мне известно, женщина, у которой Энни жила до вашей свадьбы - неплохая акушерка. Возможно, это то, что вам нужно?
Он обронил еще пару незначащих фраз, мимолетно улыбнулся и, коротко простившись, отправился дальше. Финн проводил взглядом его высокую фигуру и вдруг обнаружил, что стоит у двери собственной комнаты. Надо же, этот парень только что подкинул ему весьма ценную идею! Очевидно, в ближайшее время Финна ждет отправка на фронт под командованием этого самого Боггса. Как его будущий командир, Боггс заранее ненавязчиво беспокоится о состоянии своего бойца, прекрасно понимая, что может сильнее всего волновать Финника на передовой, и тактично предлагает ему устроить судьбу жены так, чтобы она в любом случае была в безопасности. Вот это ему по душе, это не с Плутархом работать, для которого важны лишь его личные, никому неведомые цели, для которого люди на пути - всего лишь расходный материал! С таким командиром можно идти хоть в Капитолий, хоть в пекло. Осталось узнать, как Энни отреагирует на подобное предложение.
А Энни, на удивление, обрадовалась. Работа в родильном блоке вовсе не вызывала у нее страха или приступов безумия. Еще когда она жила с Сэй, то с удовольствием слушала старуху, которая вспоминала счастливых женщин, прижимающих к груди свое дитя, и ее рассказы о том, как радость материнства помогает женщине преодолеть самую сильную боль и самые ужасные невзгоды. За долгую жизнь Сэй много повидала, и то, с какой любовью и теплом она вспоминала об этом нелегком, но таком радостном занятии, запало Энни в душу. Сэй пару раз брала ее с собой в помощницы. От Энни было немного толку - она могла что-то принести, подать, где-то вымыть полы, - но ей нравилось находиться в таком особом госпитале, где не было ранений, искореженных войной судеб, где были слезы, но слезы счастья, где льющаяся кровь не уносила жизни людей, а помогала новым людям появиться на свет. Как-то, управившись, она подсела к испуганной роженице, и, взяв ее за руку, стала рассказывать одну из тех удивительных историй, которые так легко сочинялись в детстве. Женщина, заслушавшись, забыла о боли схваток и страхе, и опомнилась лишь, когда подошло время звать врачей. Энни видела потом, как она кормила толстенького краснощекого младенца, и, нежно улыбаясь, шепотом пересказывала ему услышанную от девушки историю.
Так что Энни с радостью вернулась в госпиталь, куда ее взяли санитаркой и почти сразу отправили учиться на акушерку. Говорили, что она очень успокаивающе влияет на рожениц, что рядом с ней они перестают волноваться и что у нее очень легкая рука. Слушая ее рассказы по вечерам, Финник проникался благодарностью Боггсу, который сумел разглядеть то, чего он сам не увидел у себя под носом. И как это ему удавалось? Может, он и вправду ангел?
Вскоре на тренировках стал появляться и Пит. Он выглядел растерянно и отстраненно, но старался изо всех сил. Это было удивительно, но еще удивительнее оказался запрет на личные посещения. Финн попытался выяснить, что это за новый поворот в лечении Мелларка, однако еще вчера любезные и доброжелательные, сегодня медики будто воды в рот набрали. Это приказ президента, нам запрещено об этом говорить, к пациенту Мелларку не допускаются посетители – вот и все, что он слышал в ответ. Запрет коснулся не только Финна, но и Делли, Хеймитча и даже Прим! Плутарх отшучивался, Китнисс психовала, швыряла оружие и уходила с занятий, демонстративно хлопая дверью, Гейл держался поблизости и не выпускал из рук автомат. Ситуация становилась напряженной. Финн ни разу не видел, чтобы Китнисс или Хоторн навестили Пита, а его появление на тренировках, причем в другой группе, на другом конце огромного зала встречалось не просто настороженно, а откровенно враждебно. Но Пит вел себя вполне адекватно и даже не смотрел в сторону своей бывшей возлюбленной, и уж тем более не пытался броситься на нее с оружием. Может быть, из-за этого она так взбесилась?
Удивительно, но только сейчас Одейр понял, что после возвращения Пита и Энни он почти не виделся и не общался с Китнисс, хотя раньше они постоянно искали общества друг друга - к большому неудовольствию Хоторна, который не раз и не два бросал на Финна тяжелые, почти враждебные взгляды. Что-то разладилось между ними, и если раньше Финник видел, как сильно девушка страдала и переживала за Пита, то сейчас ему все чаще приходили в голову мысли, что страдания ее были весьма эгоистичны. Не о нем пеклась Сойка - лишь о собственном спокойствии и комфорте, которые всегда обеспечивал ей Пит. А увидев его искалеченным, она сразу сдалась, опустила руки и даже не попыталась его вернуть, помочь ему. Она либо сбегала, либо, когда бежать было некуда или невозможно, вела себя настолько агрессивно, что провоцировала ответную агрессию, сводя на нет результаты лечения и усилия людей, которым этот парень был небезразличен.
Они по-прежнему тренировались вместе, но экзамен, Квартал, проходил для каждого индивидуально. В заданиях не было ничего сложного, его единственное слабое место, Энни, благодаря заботам Боггса была надежно прикрыта и уже имела официальное освобождение от отправки на фронт, а в остальном война была его стихией, и тут Одейра сложно было удивить, подловить или застать врасплох. Финн успешно прошел все испытания, и вскоре Боггс уже поздравлял его и Хоторна с зачислением в отделение №451 и знакомил с новыми боевыми товарищами. Чуть позже к ним присоединилась возбужденно-обрадованная Китнисс, и все шло неплохо, пока Плутарх, наконец, не изволил посвятить будущую спецгруппу в свои замыслы. Снова Арена, как мило! Очередные, пусть ненастоящие Игры не радовали, как не радовало и то, что реальный бой их отделению, оказывается, не светит. Стоило ли так упорно тренироваться, если им придется просто позировать перед камерами? Ну, нет, Финник Одейр вызвался в Капитолий не ради увеселительной прогулки – и он не упустит возможности поквитаться со своими обидчиками! Да и Китнисс, похоже, что-то замыслила - никакой из нее заговорщик, сразу все на лице прочесть можно!
После собрания Финн почти уже выудил из Сойки ее таинственный план, когда к ним подошел Хеймитч с новостями: Джоанна не принята, она завалила Квартал. Даже не дослушав, Финник рванул в госпиталь - слишком многое связывало их с Джо, такое не проходит и не забывается. Он не сочувствовал Джоанне – скорее радовался, что она останется в безопасности. Джо, конечно, хороший боец и надежный товарищ, но она прежде всего женщина. Разве место ей там, куда они собрались? Да он ни на секунду, даже в самом кошмарном сне не мог бы представить, чтобы солдат Энни Одейр отправилась воевать в Капитолий! Значит, и Джо незачем туда ехать – не после всего, чего она там натерпелась. Если только смыть кровью – как и ему? Или женщины по-другому воспринимают подобные вещи? Он утешал Джоанну, как мог, но она не слышала его слов - только дрожала всем телом и, отчаянно вцепившись в его руку, твердила: «Убей их, Одейр, убей их всех!» Конечно, Джо, кивал он в ответ – это как раз то, зачем я лезу в это дерьмо…
Отправка через несколько дней. Он все тянет, боясь сообщить Энни, и старается провести с ней как можно больше времени. Но она что-то чувствует – и сама затевает разговор. Просто удивительно, как его жена знает то, что у него на душе… неужели она может читать его мысли? Он еще ничего не сказал, а она уже отвечает, что он должен ехать, что она подождет, что сейчас ей гораздо лучше, она занята на работе и дни пролетят незаметно, ведь все говорят, что эта война будет недолгой. Она верит в него - он сумел вернуться живым с двух Арен, но сейчас должен идти, ведь это принесет им свободу, а она будет ждать столько, сколько потребуется…
В последние дни он словно сходит с ума. Он пытается запомнить ее, всю ее – ее шепот и блеск глаз, прикрытых пушистыми дрожащими ресницами, разметавшиеся темные кудри и прикосновения тонких пальцев, плавные изгибы стройного тела и горячие мягкие губы. И тихий стон, точно выдох - люблю тебя… Он мечтает запомнить ее, чтобы вернуться и никогда больше не расставаться - но каким-то уголком сердца чувствует, что она так щедро дарит ему себя, прощаясь.
Когда он уходит, она не плачет, лишь поправляет воротник форменной рубашки тонкими бледными пальцами, чуть улыбается припухшими с утра губами и смотрит каким-то новым взглядом, будто в эти последние дни ей открылось что-то такое, что ей еще предстоит понять и осмыслить. Он понимает, что ее никто не выпустит на поверхность, но упорно смотрит в окно планелета, где среди обугленных развалин ему мерещится маленькая стройная фигурка с растрепанной темной косой.
Ничего. Он вернется. И они всегда будут вместе.
В лагере повстанцев они целыми днями маются дурью и мрут со скуки. На реальные боевые задания ни Одейра, ни Китнисс, ни Хоторна не берут никогда, и Китнисс откровенно намеревается слинять. Боггс пытается сохранить на лице серьезность, отдавая совершенно идиотские распоряжения, летящие на него сверху. Он тоже изнывает от безделья, что не мешает ему, однако, в оба глаза приглядывать за своенравной подопечной. Финника пробирает злое веселье: если Сойка всерьез затеяла стащить у командира голограф, ее идея заранее обречена на провал – да легче стащить зубы у него изо рта!
Расслабляющее безделье снижает бдительность отряда, что вскоре приводит к беде: гибнет одна из двойняшек Лиг. Обидно видеть бессмысленную смерть, но война вообще изобилует такими событиями. Боггс темнее тучи, он просит замену, остальные члены отряда подавлены. Но когда они видят своего нового боевого товарища, то просто теряют дар речи.
Президент Койн прислала им Пита Мелларка. Без наручников. Без охраны. Зато с боевым оружием и штампом 451 на руке.
К такому повороту не готов никто. Никогда прежде Финник не видел своего командира в подобном состоянии, но после краткого телефонного разговора с Койн тихое бешенство Боггса перерастает в откровенную ярость. Китнисс испуганно держится возле него - она в замешательстве и не знает, что делать. Боггс отрывисто командует приставить к Питу охрану и тащит Китнисс «прогуляться».
- Что это с ним? – интересуется Финник, когда командир с Сойкой скрываются из виду. - Мелларк, конечно, слегка не в себе, но…
- Знаешь, Финник, не нам судить Боггса. Он достаточно осведомлен о самых разных капитолийских штучках. И он почти официальный телохранитель Китнисс - случись что, всех собак повесят на него, - рассудительно отзывается Джексон - немногословная и выдержанная заместительница Боггса.
- Если ты имеешь в виду Пита, то, думаю, случись что, именно он огребет больше всех.
- Не понимаю, - Джексон задумчиво и сочувственно смотрит на мелькающую среди палаток белокурую макушку. – Парень предупредил о нападении, спас столько народу и столько всего перенес… кому понадобилось от него избавляться? Альма Койн всегда тепло отзывалась о нем, не думаю, что это ее решение… - она встряхивается и тут же меняет тему. – Кстати, о дежурстве – солдат Одейр, я поставила тебя в паре с Лиг.
- А с кем в паре будет Китнисс? Что-то я не вижу ее в расписании.
- Не думаю, что это уместно, - обычно выдержанный, тон Джексон звенит недовольством. – Вряд ли она сможет адекватно среагировать на ситуацию.
Примерно то же самое она сообщает подошедшей с тем же вопросом Китнисс. Быстро же они «прогулялись»... Реакция девушки заставляет Финна приоткрыть от удивления рот:
- Я не буду стрелять в Пита, - заявляет Сойка нарочито громким звенящим голосом. - Пита больше нет, я пристрелю капитолийского переродка.
Джексон бросает на Финна выразительный взгляд и спокойно отвечает:
- Что ж, это замечание также не в твою пользу.
- Включите ее в график, - распоряжается подошедший следом Боггс, и Джексон только качает головой. – С полуночи до четырех. В паре со мной.
После выходки Китнисс сонная одурь последних дней слетает с Одэйра, будто клочья тумана под порывом осеннего ветра. «Сохрани этого мальчика, Финн – возможно, настанет время, и его придется оберегать от друзей, от самых близких ему людей, от него самого», - снова слышится ему голос Мэгз. Что ж, похоже, это время настало.
- Полковник? Разрешите обратиться, по личному вопросу…
- Что-то случилось, солдат Одейр? - Боггс кажется спокойным, но в синих глазах все еще пробегают всполохи молний, а в голосе слышатся отдаленные раскаты грома.
- Не то, чтобы случилось… Мы с Мелларком давние приятели, почти друзья. Ему, конечно, несладко пришлось, как и всем нам, но он вроде пошел на поправку…
- На поправку? - тихое бешенство в голосе Боггса снова готово прорваться яростью. - От охмора не поправляются, солдат Одейр. Никто и никогда не поправлялся от охмора. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю – навидался…
- В Тринадцатом уже бывали охморенные? – от изумления Финник округляет глаза.
- В Тринадцатом? – Боггс смотрит пристально, словно решает, стоит ли говорить дальше. - Нет… неважно. Я видел их не в Тринадцатом. Во Втором. Оттуда получались лучшие убийцы. Запомни, солдат Одейр, охмор победить нельзя. Никому и никогда этого не удавалось. Это нелюди, переродки в образе человека. В них не остается ничего человеческого. Милосерднее убивать их сразу, а не мучить длительным лечением, которое все равно ни к чему не приведет.
- Но, возможно, Мелларк - не тот случай. Я проводил с ним много времени в Тринадцатом. Он вполне человек. Возможно, ваши доктора нашли лечение?
- Возможно, и нашли. Вот только вспомни, когда тебе запретили посещать пациента Мелларка?
- Две недели назад, - отвечает Финник - и в очередной раз удивляется осведомленности своего командира. Есть ли что-нибудь в Тринадцатом, о чем он не знает?
- То-то же. А что если эти две недели к Мелларку применялась совсем другая терапия? - Боггс выразительно понижает голос. – Ты не дурак, солдат Одейр. Сложи два плюс два: сенатор Хавенсби явно не хочет, чтобы Пит Мелларк вспомнил, как и для чего он оказался в Капитолии, а Альма Койн не знает, что делать с Сойкой, - и добавляет почти шепотом: - Боюсь, что парня уже не спасти. Но я попытаюсь спасти хотя бы Китнисс. Она это заслужила.
- Но, полковник, - в голосе Финна звенит отчаяние, - его хотя бы не пристрелят просто потому, что кому-то он покажется опасным?
Боггс размышляет всего минуту.
- Могу тебе обещать, - сухо и сдержанно отвечает он, - что приказ устранить бойца своего отделения я отдам лично и только в том случае, если этот боец создаст реальную угрозу жизни остальных. Доволен?
- Вполне. Разрешите идти?
- Иди ужинать, Финник, - ледяной взгляд командира на мгновение теплеет. – Поверь, мне вовсе не улыбается мысль пристрелить твоего друга.
Теперь Финну хотя бы понятны мотивы Боггса, и он достаточно узнал своего командира, чтобы верить ему. Но то, что он слышит в очереди к полевой кухне, просто выводит его из себя. Милая беседа двух старых друзей. Или боевых товарищей? Впрочем, Финн как-то мимоходом видел, что они целовались. Может, они уже давно любовники?
- Хочешь, чтобы я убил его? - Гейл Хоторн даже не считает нужным говорить тише.
- Тогда нас точно отошлют обратно, - вот, оказывается, что тревожит героическую Сойку в данную минуту?
Похоже, их диалог слышали и другие члены группы, потому что за ужином все настроены откровенно враждебно по отношению к Китнисс и весьма сочувственно - к Мелларку. Пит не делает попыток сопротивляться, не проявляет агрессии, говорит спокойно и рассудительно, а чаще просто молчит. Когда его окликают, на его лице появляется неловкая улыбка, говорящая - сам не пойму, зачем меня прислали сюда, где я стал обузой для всего отделения. Китнисс тоже чувствует перемену общего настроения, она явно не в своей тарелке и потому садится ужинать с Гейлом в стороне от других, но довольно близко к Финну – ведь он же ее друг в отделении, сплошь состоящем из солдат Тринадцатого. Именно потому, что он сидит ближе всех, Финн слышит обрывки фраз – они, что, не понимают, что это создаст угрозу моей безопасности? - и эти слова становятся для него последней каплей. Он относит миску на мойку и решительным шагом направляется к палатке связи. Несколько минут ругани и пререканий, и в трубке слышится взволнованный голос Хеймитча:
- Финник? Что произошло… что-то с Китнисс?
- С Китнисс? И ты туда же! Нет, Эбернети, твоя драгоценная Китнисс волнует меня сейчас меньше всего. Вернее, волнует, но несколько в другом плане. Похоже, всенародная слава снесла твоей подопечной мозги. И если ты ничего не предпримешь, я вправлю ей их на место сам!
- Одейр, ты ли это? – ментор искренне удивлен. – Эй-эй, успокойся, не заводись! Объясни толком, что случилось.
- Что случилось? Да ничего, если не считать того, что наша Сойка сегодня во всеуслышание пообещала пристрелить капитолийского переродка... да, Пита Мелларка, ты не ошибся. А ее дружок или возлюбленный… нет, я не собираюсь разбираться, кем он там ей приходится!... он на полном серьезе предложил свою помощь, чтоб девушке ручки не марать.
- Постой, ты это серьезно? – он буквально видит, как на другом конце провода Хеймитч давится воздухом.
- Куда уж серьезнее, - с горечью бросает Финник. - Я тоже ментор, Эбернети, и хочу напомнить тебе, что у тебя все еще два трибута. И если некоторые уже похоронили Пита, то я не собираюсь этого делать. Мэгз перед смертью взяла с меня клятву сберечь его. И я сдержу свое слово, я и так потерял слишком много времени. Если наша огненная девочка решит стрелять в Пита, ей, по меньшей мере, не поздоровится. А ее другу тем более. Ты, Эбернети, меня знаешь.
- Слишком хорошо знаю, Одейр, и поэтому верю, - голос Хеймитча внезапно становится сухим и спокойным. – Не в то, что ты сможешь причинить вред Китнисс, а в то, что девочке действительно необходима хорошая встряска. Спасибо, что присматриваешь за Мелларком. Меня в последнее время к нему не пускали. Никого не пускали. Даже Прим.
- Всегда пожалуйста, - уже гораздо спокойнее отзывается Финн и добавляет: - Возможно, кому-то очень не хочется, чтобы выплыли подробности пребывания Мелларка в Капитолии. Ты не в курсе, чем он там занимался?
- Что ты несешь, Финник? Чем он там мог заниматься? Мы просто не успели его забрать.
- Ну да, конечно, я так и понял. Плутарху привет. Конец связи.
Что там наговорил старый ментор своей подопечной и как заставил ее по крайней мере задуматься над своими поступками, остается между ними двумя, но вечер Китнисс проводит в одиночестве, забившись в угол палатки. Однако Финник держится настороже и не спускает глаз с нее и Хоторна. На всякий случай.
Ночью она заступает на смену. В неровном свете печки видна и ее деревянная, неловкая поза, и опущенные в пол глаза. Финник смотрит на нее - и не может поверить, что это она рыдала на арене, когда думала, что Пит погиб, что это она бешеной кошкой бросалась на Хеймитча в планелете, когда узнала, что Пит остался в Капитолии; что это та самая девушка, которая теряла сознание от мысли, что ее слова могут обернуться пытками для этого парня, который сейчас тихо вяжет узлы на веревке. Почему же она молчит? Почему не скажет ему? Почему Пит, тот самый Пит, который, по словам Боггса, давно уже стал переродком, жаждущим убить свою жертву, почему он вытягивает ее на разговор? Почему все отделение с такой готовностью помогает ему выбраться из охмора, и каждый из их группы терпеливо отвечает на его вопросы, беседует и ведет себя настолько доброжелательно, что Хоторн не рискует больше заводить разговоров о стрельбе и даже Боггсу приходится отступиться? Что в нем такого, в этом парне?
Еще пара дней проходит в относительном безделье, пока группе, наконец, не поступает приказ занять близлежащий квартал. Ничего сложного, очередная показуха на камеру. Но в какой-то момент Финник чувствует: все идет не так. То ли жуткий рассказ Пита о пытках, то ли дурацкое настроение, охватившее всех из-за включенных камер. Съемки вообще очень сильно отвлекают, отряд теряет бдительность. Если уж Боггс едва сдерживает смех, до добра это точно не доведет, машинально отмечает про себя Одейр – а в следующий момент уже гремит взрыв, мир вокруг рушится, и Боггс оседает на землю с кровавым месивом вместо ног. Финник пытается привести в чувство Мессалу, впечатанного в стену взрывной волной, боковым зрением отмечая, что Китнисс уже рядом с Боггсом, и он что-то шепчет ей и передает голограф.
- Приготовиться к отступлению! - кричит Джексон. Поздно - по улице на них стремительно надвигается черная стена.
Остальное происходит мгновенно и одновременно, но для Финна эти секунды длятся бесконечно: он видит, как Пит замахивается прикладом на Китнисс и отшвыривает Митчелла прямо в смертоносную капсулу. Перекинув Мессалу через плечо, Финник оказывается возле двери, с которой уже сбит замок. В последний момент он успевает проскользнуть внутрь - а потом улицу накрывает густая вонючая тьма. Уцелевшие в сборе, Пита закрыли в шкафу, где он бьется в припадке, Боггс что-то из последних сил шепчет склонившейся над ним Сойке. Финн различает только одно слово – убей, - и в следующую секунду все кончено.
А еще через секунду половина отряда берет на мушку другую половину. Джексон не может смириться с мыслью, что Боггс отдал голограф Китнисс. Та что-то врет про особую миссию, но уж очень неубедительно, никакой из нее заговорщик. Финник не принимает ничью сторону, выжидая, чем все это закончится, но когда отряд Китнисс собирается силком уносить находящегося в отключке Пита, поднимает оружие Боггса и просто говорит:
- Веди нас, солдат Китнисс Эвердин.
Он не знает, куда они пойдут и дойдут ли до цели, понимает только, что назад им нельзя – камеры, наверняка, засняли приступ безумия Пита, и в Тринадцатом его ждет трибунал и казнь. А значит идти можно только вперед. Финн надевает на Пита маску и взваливает его на плечо. Через какое-то время его сменяет Хоумс. Потом опять Финник. И так до тех пор, пока они не находят ночлег. Все это время он старается не думать, что будет с Энни, когда она услышит в новостях об их безвременной кончине… он вообще старается не думать. У него это даже получается - ровно до тех пор, пока он не слышит позади себя спокойный и рассудительный голос:
- А теперь вы должны убить меня…
Что там говорила Мэгз? Защищать парня от него самого? Вот уже не думал Одейр, что ему придется этим заниматься... Он говорит и говорит, стараясь изо всех сил, призывая на помощь все свою логику и красноречие, и вроде ему даже удается успокоить Мелларка – тот перестает требовать себе немедленной смерти и даже соглашается поесть. Впрочем, когда приходит пора двигаться дальше, с парнем случается настоящая истерика - Финник даже не ожидал, что увиденное на экране собственное безумие так сильно повлияет на Пита. Но он рад: кажется, шок от новостей пробивает брешь в панцире охмора, и сквозь эту брешь на него смотрит прежний Пит - тот самый светловолосый мальчик, который жил для других и шел умирать за других, которому невыносима была даже мысль, что по его вине погибнут люди.
Время поджимает, и истерику приходится усмирять жестко, с рявканьем и угрозами вырубить и тащить волоком. Мелларк вынужден подчиниться – каждая минута промедления может стоить им жизни. Но когда бледный от ужаса Поллукс едва не теряет сознание от мысли вновь спуститься в подземелье, тот же самый, истеривший всего минуту назад Пит вдруг подбадривает его и находит такие слова, что страх на лице безгласого сменяется улыбкой, и он спокойно спускается и ведет за собой отряд. Пит послушно бредет рядом с Гейлом и Джексон, и все больше молчит – но внутренний голос говорит Финну, что этот парень вернулся, он сумел победить охмор. Китнисс тоже чувствует перемену – всю дорогу она оборачивается и то и дело ищет Мелларка взглядом. Привал, отбой, и проснувшийся среди ночи Финник слышит их тихий разговор. Вполне доброжелательный разговор. Когда он открывает глаза, то видит бледную до зелени Китнисс – Сойка сидит, прислонившись к стене, Мелларк тихо спит, положив голову ей на колени, и она дрожащими пальцами перебирает его густые золотистые волосы. Ангелу-хранителю пора на покой, дальше этот парень справится сам, мелькает мысль, прежде чем Финн снова проваливается в сон… чтобы проснуться от звука, похожего на шипение пара. Пока все пытаются понять, что это такое, Пит рывком садится и, глядя на Китнисс расширенными от ужаса глазами, выдыхает:
- Китнисс, беги! Спасайся!
А дальше начинается бесконечная погоня в мерзком подземелье, и бой, которому не видно конца. Они теряют товарищей, одного за другим, их становится все меньше, а твари все ближе, он отбивается и видит, что Китнисс и Мелларк уже в безопасности, там, наверху, что они успели, выбрались, и его задача сейчас - удержать эту лестницу, не дать ни одному из этих чудовищ подняться вслед за ними.
Он отчаянно бьется у лестницы, уничтожая жутких взбесившихся тварей - и понимает, слишком хорошо понимает, что это последний бой. В какой-то момент белые клешни все же задевают его, и что-то происходит с глазами. Нет больше темного вонючего подземелья – есть только свежий соленый ветер, и лодка, и смеющаяся Мэгз. И розовое небо, и волны, что бьются о скалы, и Энни в подвенечном платье… Он тянется к ней - и краем глаза видит, как то, что мгновение назад было его телом, падает в далекую, смрадную бездну, и теплая алая кровь пульсирует и ручейком стекает там, где когда-то была голова. И эта кровь, соленая, как морские волны, смывает с него всю ту грязь, от которой он так тщетно пытался очиститься, пока еще был там, в своем теле… Прикосновения десятков чужих губ, масляные похотливые взгляды, кровь убитых им людей, ложь, липкий животный страх - все, что, казалось, намертво въелось в него, стекает туда, где и положено было быть нечистотам – в горящее где-то глубоко под землей дерьмо. А он становится все светлее и легче - и ликует от того, что получил, наконец, свою свободу, и от того, как, оказывается, он заблуждался, когда думал, что свободу он купит кровью Сноу, Октавиана или кого-то еще. Да нет, получить свободу оказалось так просто - лишь отдать свою жизнь за других… Мэгз… так вот почему она смеется! Она поняла это еще там, на Арене, она же шепнула ему об этом, жаль только, что тогда он не расслышал, не понял, что смыть надо кровью - своей… зато теперь у него есть время, чтобы понять и осмыслить…
Целая бездна времени.
Он сидит на берегу моря, на мокром песке. Солнце едва взошло, а они оба уже здесь. Его жена ничуть не изменилась - все та же растрепанная темная коса, то же легкое и сильное тело. Все тот же взгляд - бездонный и словно видящий то, чего не видят другие. Словно она видит его сейчас. Она обнимает крепкого рыжеволосого мальчишку, заворожено глядящего на нее зелеными глазами (его глазами!) - и так же, как в детстве, рассказывает старинные легенды о пиратах, сокровищах и говорящих дельфинах. О живущих под водой прекрасных русалках и о том, как одна из них отдала свою жизнь ради любви и получила в награду вечность. Он слышал эту сказку в детстве, но тогда не понимал ее… да и не вслушивался, если уж честно. Но сейчас, укрывая своих любимых сияющими золотыми крыльями, он улыбается тепло и счастливо. Он давно уже не гладиатор. Он - ангел-хранитель. Мэгз, как всегда, оказалась права.
Он рядом с ними. Он подождет.
Когда впереди вечность, время не имеет значения.
