Глава десятая, в которой Лонгботтом считает, что Слизерин не может сделать из человека ничего хорошегоМы ещё некоторое время посидели молча – по всей видимости, других тем Лонгботтому в голову не приходило, а я разговор первым начинать не желал.
– Профессор Снейп, – наконец послышалось из темноты.
– Да?
– Я не понимаю одной вещи… – Лонгботтом запнулся.
– Только одной? – насмешливо поддержал я.
– Я не решился сразу спросить… Только не злитесь, если это глупый вопрос!..
Я фыркнул.
– Глупым вопросом больше, глупым вопросом меньше – задавайте уже.
– Если вы наследник Равенкло, тем более такой, для которого леди Ровена оставила сокровище как для истинного наследника…
– Ну, то, что сокровище она оставила мне, мягко говоря, ещё не доказано, – перебил я.
– Ну всё равно тайник вас ждал, и… ну, не в сокровище дело. Просто если вы наследник Равенкло, то почему Шляпа распределила вас на Слизерин?
Я машинально бросил подозрительный взгляд в ту сторону, откуда раздались эти слова. Совсем недавно я сам спрашивал Лонгботтома, каким образом он угодил на свой факультет, пусть этот вопрос и был продиктован не интересом, а желанием уколоть. А теперь я сам нахожусь в той же ситуации и, что самое неприятное, точно так же не знаю, что на него ответить. В разные периоды моей жизни у меня были разные теории на этот счёт, но подспудно я догадывался, что далёк от истины. Все эти теории строились так или иначе вокруг того, что Шляпа обнаружила во мне какие-то качества, которые особенно хорошо подходили Слизерину, превосходя даже мои Равенкловские качества. И я тщательно гнал от себя мысль, что мне, напротив, не хватило чего-то для того, чтобы оправдать звание истинного наследника. Поэтому я втайне был даже рад, когда Альбус погнал меня в это подземелье, утверждая, что оно ждёт только меня.
Так может, вот оно, в этом-то всё и дело? Основательница хочет, чтобы я догадался, чего мне не хватает для того, чтобы стать настоящим наследником Равенкло? Но при чём здесь тогда Лонгботтом?
Любой преподаватель знает, что лучший способ ответить ученику на вопрос, на который ты не знаешь ответа – это переадресовать его ему самому.
– А как вы сами думаете, Лонгботтом? – саркастически произнёс я. – Вас же не удивляет, скажем, что наследник рода Блэков смог попасть в Гриффиндор?
– Ну, это совсем другое, – запротестовал Лонгботтом. – Он всё-таки не наследник Слизерина, а только наследник рода с длинной слизеринской традицией. Потом, он по характеру бы на Слизерин не подошёл…
Да уж, его полное отсутствие хотя бы зачатков таких необходимых слизеринцу качеств, как умение планировать и достигать своих целей не напролом, а при помощи ума… Впрочем, Лонгботтом скорее всего имел в виду что-то куда более лестное для своего факультета.
– Однако вы вполне могли бы быть и в Равенкло, – продолжал тем временем Лонгботтом. – Вы, наверное, могли бы всю жизнь заниматься только зельями или что-нибудь изучать и быть при этом счастливым…
Я фыркнул. Чужие размышления о том, что для меня хорошо, всегда вызывали у меня скептическую усмешку, но на этот раз я сделал это скорее просто по привычке, поскольку Лонгботтом был в общем-то недалёк от истины.
– А в Равенкло как раз такие люди больше всего и ценятся, – закончил свою мысль Лонгботтом. – Ну, во всяком случае, вы туда подходили уж точно не меньше, чем в Слизерин…
Я мысленно возблагодарил Мерлина за то, что Лонгботтом не в курсе моего происхождения. Знай он о том, что я полукровка, моё распределение на Слизерин выглядело бы ещё более подозрительным.
– Если честно, раньше мне это казалось вполне естественным, ну в смысле Слизерин, – после небольшой заминки признался Лонгботтом. – Ну то есть я не задумывался об этом специально, но мне совсем не казалось странным то, что вы туда попали. Но тогда я вообще Слизерин совсем по-другому себе представлял… да и вас тоже, честно говоря.
Я вновь фыркнул, на этот раз просто потому, что не нашёлся что ответить. Меня смешили эти наивные откровения, но вместе с тем где-то внутри шевелилось любопытство. Насчёт того, что он себе тогда “представлял”, у меня не было ни малейших сомнений, но хотелось бы узнать, до чего ему хватило ума дойти теперь.
– Интересно послушать, – саркастически произнёс я, по привычке скрещивая руки на груди.
Не знаю как насчёт ума, но смелости по сравнению с тем временем у него явно прибавилось. Ещё сегодня утром мне было бы трудно даже вообразить, что Лонгботтом может откровенно ответить мне на такой вопрос, несмотря даже на то, что ответ был очевиден. Теперь же он, для приличия поёрзав с минуту под аккомпанемент своих неизменных “ну…”, всерьёз принялся отвечать.
– Ну, в самом начале у нас вроде как создалось впечатление, что главное в слизеринцах – это коварство и достижение своих собственных целей…
– У вас – это, я полагаю, у гриффиндорцев? Они, по всей видимости, достигают чьих-то чужих целей?
– Да нет… Я хотел сказать, достижение своих целей любой ценой. Ну я тогда это всё довольно примитивно понимал, насчёт факультетов…
– …то ли дело сейчас, – не удержался я.
– Наверное, и сейчас толком не понимаю, – согласился Лонгботтом. – Потому что мне теперь кажется, что вы больше бы на Равенкло подошли, а Шляпа так не посчитала. Или вот Гермиона…
– Безрассудная храбрость и прямолинейность явно перебивают в мисс Грейнджер любовь к науке, – хмыкнул я. – А преданность друзьям наперекор здравому смыслу часто заставляет её совершать неразумные поступки.
– Ну пусть так, но я-то и не храбрый, и друзьям не особенно предан – честно говоря, у меня их в общем-то и нет. Вы же сами удивлялись, что я на Гриффиндор попал.
Хм… По всей видимости, Поттер не особенно об этом распространяется, но и с ним в этом плане не всё гладко, хотя вот уж, казалось бы, гриффиндорец дальше некуда.
Альбус с самого начала очень боялся, что частица Волдеморта в нём получит своё развитие, и приложил все усилия, чтобы новоявленный Избранный не попал на Слизерин. Отрядил Хагрида нарассказывать ему всяких страшилок про “факультет тёмных магов” и настроить мальчишку против ужасного места. Я, вообще говоря, в первый год своего знакомства с ним считал, что это излишняя предосторожность и что юный Поттер – такой же прожжённый гриффиндорец, как и его отец. Однако в конце своего второго курса мальчишка признался Альбусу, что Шляпа и в самом деле соблазняла его Слизерином. Впрочем, он, разумеется, поверил на слово всем рассказанным ему бредням насчёт того, что-де все тёмные маги как один вышли с этого факультета, и боялся его как огня, а страх, как это постоянно бывает у не выносящих этого чувства гриффиндорцев, быстро трансформировался в ненависть. По замыслу Альбуса Поттер должен был в течение первого же года понять, что все факультеты одинаково хороши и прочее бла-бла-бла, но из этого ничего не вышло – Поттер автоматически записывал в будущие Тёмные Маги всех, кто на нём учился, а про меня и говорить нечего. Хагрид весь год из кожи вон лез, защищая меня и оправдывая, но добился, как всегда, противоположного результата: Поттер просто решил, что бедный наивный полувеликан настолько не разбирается в людях, что по добродушию своему готов поверить кому угодно. И даже когда впоследствии выяснилось, что сдал его родителей гриффиндорец, более того – друг его папаши, это не вошло ни в какое противоречие с теорией о том, что все последователи Тёмного Лорда были из Слизерина. Перестарался Альбус. Может, ничего страшного и не случилось бы, окажись мальчишка в моём ведомстве.
Но сам факт того, что Шляпе наиболее подходящим Поттеру факультетом показался Слизерин? Лонгботтом, Поттер, я сам… Иногда у меня возникает подозрение, что Шляпа рассовывает учеников по факультетам, подбрасывая в воздухе монетку, и я совершенно напрасно переживаю, пытаясь понять, отчего не попал на Равенкло.
– Вы опять перевели разговор на свою особу, – хладнокровно сказал я Лонгботтому, оставив при себе свои мысли. – Вы собирались поведать мне, как изменились со временем ваши представления о Слизерине и обо мне в частности.
– Да я не знаю, – тихо сказал он. – Я хорошо знаю, что я раньше думал. Но это в основном всякая ерунда… вроде того, что слизеринцы – это такие люди, которые вонзят тебе нож в спину…
– Вонзят, – жёстко подтвердил я. – В отличие от гриффиндорцев, которые непременно попросят врага повернуться лицом и ещё предупредят, что сейчас ударят, дабы тот успел подготовиться.
Лонгботтом помолчал некоторое время, потом медленно произнёс:
– Я не знаю, как это сформулировать… но я имел в виду не это. Я думал, что слизеринцы – это подлость ради подлости и зло просто для удовольствия. А то, что вы говорите – это другое.
– И что же привело вас к пересмотру своих представлений?
– Вы, наверное, – с запинкой признал Лонгботтом. – Ну, то есть я, конечно, уже не считал, что Слизерин – это факультет Тёмных магов или что-то такое, но и какого-то нового мнения у меня не сложилось, я об этом просто не думал. А сейчас вот, когда я понял, что ошибался в вас, то подумал, что и в Слизерине я, наверное, ошибался…
– А вы, стало быть, во мне ошибались? – с саркастическим смешком переспросил я.
– Конечно, – вздохнул Лонгботтом. – Я… даже не могу сказать точно, что именно я о вас думал. Я, во всяком случае, не думал о вас как о живом человеке. Я, наверное, вообще о вас думать не мог без паники…
Я снова усмехнулся. Абсолютная нереальность происходящего разговора вызывала у меня странное ощущение, как будто я читаю всё это в книге, и не про нас с Лонгботтомом, а про каких-то совершенно посторонних людей, и Лонгботтом говорит не обо мне, а о ком-то отсутствующем. Поэтому его слова меня даже не раздражали.
– Я хотел извиниться, – вдруг сказал Лонгботтом, и мои брови непроизвольно поползли вверх. – Ну да, я знаю, что постоянно извиняюсь, – быстро добавил он, – но тут совсем другое. Я действительно понял, что был неправ, что я составил о вас предвзятое мнение, даже не попытавшись понять…
– Предвзятое? – фыркнул я. – В чём же оно было, по-вашему, предвзято? Может быть, вы вообразили, что вам лишь показалось, будто я терроризирую бестолковых учеников и особенно необъективен к гриффиндорцам? Ну так вам не показалось. Всё, что вы думали обо мне, полностью соответствует действительности.
– Нет, не всё, – тут же возразил Лонгботтом. – Я знаю, что мне не показалось. Но теперь я понимаю, что вы делаете это потому, что… ну, просто мы
действительно вас раздражаем.
– А отчего же ещё? – не понял я. – У вас была другая версия?
– Ну что-то вроде мирового зла, которое хочет уничтожить каждого, кто слишком громко моргнёт, и злобно хохотать над его трупом, – с едва заметным смешком ответил Лонгботтом. Ощущение сюрреализма ситуации продолжало усиливаться. – Что вы делаете это специально, чтобы нести мрак и ужас, как Сами-Знаете-Кто, только ещё хуже, потому что он был далеко, а вы близко.
Я непроизвольно вздрогнул. После этих слов меня неожиданно охватило леденящее чувство.
Лонгботтом слегка вздохнул и продолжил тихо и серьёзно:
– Мне казалось, что в вас нет ничего человеческого. Я только здесь увидел, что вы совсем не такой, что вы не получаете от этого никакого удовольствия, а только пытаетесь хоть немного избавиться от усталости и раздражения. Мне и в голову не приходило, что вас просто всё ужасно достало. Я не задумывался о том, на что должна быть похожа ваша жизнь… со всей этой войной, Сами-Знаете-Кем, переходом с одной стороны на другую, отношением людей, шпионством и Мерлин ещё знает чем, о чём я даже не догадываюсь. А тут ещё какой-то криворукий раззява взрывает и ломает всё, что попадает к нему в руки, стоит только от него отвернуться… Честное слово, я понимаю!
Я молчал. Всё это резко перестало казаться мне забавным. Я ощущал растущую во мне неловкость. Меня, разумеется, совершенно не волновало, что обо мне думает Лонгботтом, и извинения его мне были совершенно не нужны, но почему-то меня неприятно колол тот факт, что мальчишка, которого я считал полным кретином, способен самостоятельно признать свою ошибку и даже искренне извиняется за то, что он, видите ли, был неправ на мой счёт – а я этого так и не сделал и сделать не в состоянии. Я впервые почувствовал что-то вроде его морального превосходства надо мной. Осознание того, что кому-то хватает смелости сделать то, на что не способен я, вызывало настолько мерзкое ощущение, что я вновь ощутил себя жалким и никчёмным.
Я ненавидел это ощущение. Добрая половина того, что я совершил в своей жизни, имела своей целью избежать этого отвратительного чувства. И из этих поступков в свою очередь добрая половина привела в результате к тому, что я начинал не только ощущать себя ещё более жалким, но и стыдиться самого себя.
И самое главное, я абсолютно не видел, почему это меня так задевало в данном конкретном случае. Несмотря даже на то, что я очевидно имел ряд неверных предпосылок в оценке личности Лонгботтома, это ещё не причина для дискомфорта. В конце концов, людям свойственно ошибаться, и я не исключение – я прекрасно осведомлён об этом и обычно просто отстранённо отмечаю факт совершённой мной ошибки, сделав поправку на будущее. Почему сейчас я не могу сделать то же самое? Чувства Лонгботтома меня волнуют не больше, чем раньше, изменение его представлений о моей персоне, пусть и вызвало некоторое любопытство, каким-то откровением тем не менее не являлось. Определённое достигнутое между нами взаимопонимание не несёт практического смысла даже в маловероятном случае успешного исхода настоящей ситуации, и, во всяком случае, данное взаимопонимание даже мало-мальски не приближается хоть к какому-то подобию тёплых отношений, которые могли бы давать достаточное основание для подобной слабины с моей стороны.
– Я как-то раздумывал, – продолжал Лонгботтом, – ну в смысле тогда, раньше – то ли все плохие люди попадают на Слизерин, то ли это Слизерин делает из них плохих людей. Тогда я решил, что Шляпа назначает туда людей с плохими задатками, а уже там они получают полное развитие. Но теперь я подумал, что нет, это Слизерин делает людей такими – в смысле, не плохими, а… как бы это сказать… ну, противопоставляет их остальным, что ли. Вроде как все остальные изначально против них, а им уже ничего не остаётся, как держаться вместе и считать себя лучше остальных. Им больше не на кого надеяться. Ну, и вот то, что я тогда про очки говорил… Это настраивает слизеринцев против Гриффиндора и против Дамблдора, сразу же, с первого курса. А наши ещё потом обижаются, что вы гриффиндорцам на уроке очки ни за что снимаете. Да какая разница, сколько вы снимете? Получается, что в конце года всё равно Гриффиндор выиграет. Я, конечно, радовался, что мы победили, но сейчас… Противно это как-то…
– Вы не умеете радоваться победам, Лонгботтом, – нашёл я наконец в себе силы прервать поток его излияний. – Победа – всегда победа, каким бы путём она ни была добыта.
– А как же “баллы если и имели бы значение, то только в тот год, когда вы выиграли?” – с каким-то непонятным высокомерием в голосе спросил Лонгботтом.
– Баллы и не важны. Дело в самом вашем отношении к победам, к целям и средствам. Вы перестаёте радоваться победе, если добыли её не сами.
– Что же, по-вашему, цель оправдывает любые средства?
– Если победа
уже произошла, глупо расстраиваться из-за того, что кто-то ей помог. Не вы же занимались этими подтасовками. Вы не несёте ответственности за фаворитизм директора.
– Этак можно закрыть глаза на любые подлости, которые рядом происходят, – хмыкнул Лонгботтом.
– А, теперь вы уже считаете поведение любимого директора подлым? – подколол я. – Впрочем, я говорю не об этом. Хотите бороться с подлостями – боритесь. Придите к директору и скажите, что об этом думаете. Но уже данную вам победу из-за этого выбрасывать было бы совершенно по-гриффиндорски.
– А, так теперь я уже нормальный гриффиндорец? – съязвил Лонгботтом, и вновь я заметил, что его наглость меня не раздражает, а, напротив, приятна. – Вы же считали, что я туда не подхожу!
– Естественно, вы гриффиндорец, – почти весело бросил я. – Слизеринец или равенкловец понял бы, что я прицепился к нему только для того, чтобы задеть, а хаффлпаффцы вообще этими вопросами не задаются. Определили на факультет – ну и ладно.
– Вот и неправда! – неожиданно обиженно возразил Лонгботтом. – Мы много разговаривали об этом с… кое с кем с Хаффлпаффа, в общем.
– Ваша “кое-кто с Хаффлпаффа” скорее всего просто поддакивала вам, – цинично отрезал я. – Дискуссии и столкновению идей хаффлпаффцы предпочитают мир и согласие.
– Сью не поддакивает! – возмущённо отозвался Лонгботтом. – И мы вовсе не всегда друг с другом соглашаемся! Она умная девушка, и у неё есть своё мнение, просто она не лезет с ним в каждую дыру! Не всем нравится спор ради спора. Когда это действительно важно, Сью не уступит. У неё есть стержень, и она умеет быть упорной и добиваться своего.
Последние слова Лонгботтом произнёс с явной гордостью, что немедленно вызвало во мне желание съязвить. Фраза “боюсь, ваше восхищение мисс Боунс мешает вам объективно оценить её личные качества” уже была готова сорваться с моего языка, однако я вдруг запнулся. Собственно, разве он так уж неправ? Пусть Боунс недостаёт таланта, но уж упорства ей и в самом деле не занимать. А насчёт мнения… ну да, она не размахивает им на каждом углу, как гриффиндорцы, не доказывает мне с пеной у рта, что поставленная ей оценка несправедлива, а молча идёт и переделывает работу по моим указаниям – но, положа руку на сердце, то, что она понимает бесполезность этих споров, в отличие, скажем, от Поттера, скорей выгодно отличает её от последнего. Возможно, это тоже такой вид ума – суметь не биться головой об стену в безнадёжной ситуации, принять её как неизбежность и сберечь силы для ликвидации её последствий. Немногим хватает мудрости смириться с поражением, одновременно понимая, что это не конец жизни.
Мне в её возрасте такой мудрости не хватило.
Что это за идиотское размягчение мозга со мной сегодня целый день?! Не проходит и часа, чтобы я не принялся находить в своих действиях изъяны. Критика собственных интеллектуальных способностей – последнее, что мне сейчас нужно. Сидя в темноте и не зная, как выбраться из ловушки, легко растеряться, впасть в отчаяние и признать своё бессилие, но это ни поможет нам ни на йоту.
А я только болтаю и болтаю, вместо того чтобы заниматься разгадыванием загадки Ровены Равенкло. Тоже мне наследник…
______________________________________
Авторская тема f # min на HogwartsNet: http://www.hogwartsnet.ru/forum/index.php?act=ST&f=65&t=13171&st=
______________________________________
