Принадлежащая туману

Одежда

Моё сознание вспыхивало и угасало.

Звуки оживлённого разговора проникали в мой мозг… потом темнота… потом весёлый смех… потом опять темнота.

Постепенно эпизоды темноты сошли на нет, и я полностью пришла в себя. Всё моё тело болело, словно я перенесла сильнейшую судорогу, но в каждой мышце. Я была ужасно слаба, и в висках жутко стучало.

Я не двигалась и не пыталась заговорить, боясь нового приступа… «Нового приступа чего?» — задумалась я. Судороги? Именно это со мной случилось?

Расслышав сквозь пульсацию в голове звон бокалов и звуки тихого, любезного разговора, я поняла, что изысканный вечер продолжался. По всей видимости, присутствие моего распростёртого тела никаким образом не повлияло на его течение.

«Не обращайте на меня внимания, — подумала я горько. — Я просто буду лежать здесь, на полу, полумёртвая, раздираемая болью и вымокшая в собственной моче… но, пожалуйста, продолжайте наслаждаться вечером…»

«Ты долбанный ублюдок, Люциус. Оставил меня лежать здесь вот так.»

Я не могла поверить, что он может быть настолько бездушным. Я всегда знала, что он был холодным и часто жестоким человеком, но никогда прежде не думала, что его жестокосердие может достигнуть такого уровня. Неужели ему не пришло в голову отвезти меня в больницу, хотя было совершенно очевидно, что я только что перенесла какую-то травму? И проблема была не в непроходимых дорогах, ведь она каким-то образом добралась сюда, не так ли?

Со мной случилось нечто настолько ужасное, что я в буквально смысле потеряла сознание от боли, но вот он здесь, ужинает и играет роль обаятельного хозяина, словно наличие девушки в бессознательном состоянии на полу его обеденной комнаты было самым обычным событием в мире… Может, так оно и было. Может, для него это стало привычкой. Может, это было какой-то извращенной сексуальной игрой, в которую они играли с этой Женщиной, чтобы привести себя в соответствующее настроение.

Я вздрогнула, вспомнив невыносимо оскорбительную манеру, в которой она разговаривала: не со мной, а обо мне, словно у меня была констатирована смерть мозга, и я больше не считалась настоящим, дышащим и думающим человеком.

«Кем, чёрт возьми, она считает себя, называя меня „оно“, словно я была собакой или чем-то наподобие? А ТЫ кто, Люциус, чёрт тебя побери?! ТЫ-то, блядь, кто?!»

Я перебрала все подходящие слова, которыми можно было описать этого мужчину. «Свинья, сволочь, сукин сын, ублюдок, ублюдок, УБЛЮДОК!» И потому что такого оскорбления, в котором я смогла бы передать всё, что чувствовала по отношению к нему в этом момент, попросту не существовало, я снова начала плакать, но тихо, очень тихо.

Что же случилось с моим телом? Откуда пришла эта неимоверная, невыносимая боль? Может, у меня разорвался аппендикс, или случился инсульт?.. Но нет, в случившемся каким-то образом была замешана эта женщина: она сказала Люциусу держать меня крепко, и потом… потом пришла эта агония. Что же она сделала?

Раздался скрип отодвигаемых стульев, и я быстро закрыла глаза, хотя лежала к ним спиной. Я услышала, как они вышли из комнаты, потом послышалась суета в холле: лёгкий шорох, когда он помогал ей надеть пальто, мягкий смех и звуки тяжёлой входной двери, которую сначала открыли, потом закрыли.

Застонав от усилия, я заставила своё протестующее тело подняться с холодного твёрдого пола и, цепляясь за ближайший стул, с трудом встала на ноги. Мой халат был жёстким и неприятно натирал ноги. Я посмотрела вниз на хорошо заметное влажное пятно, и тихие слёзы боли превратились в неподдельные всхлипы стыда. «Оно выставляет себя на посмешище так часто, что это становится утомительным». Так он сказал. И именно это я и сделала.

Я хотела просто исчезнуть. Изречение «захотелось провалиться сквозь землю от стыда» внезапно приобрело ясный смысл.

Что же, я не собиралась дожидаться того момента, когда он вернётся, чтобы унизить меня ещё больше.

Медленно, съёжившись от боли, я проковыляла к двери, приоткрыла её и выглянула в холл. На горизонте было чисто. Я задалась вопросом о том, вышел ли Люциус лишь для того, чтобы проводить её до машины, или же они собирались провести эту ночь вместе в каком-то другом месте. «Надеюсь, их занесёт на снегу, и они разобьются, — подумала я. — Надеюсь, они изуродуют свои невыносимые лица.»

Настолько быстро, насколько позволяли мои ослабевшие мышцы, я, хромая, пересекла коридор и потащила себя вверх по лестнице, ни на минуту не останавливая шаркающих болезненных шагов, пока не достигла убежища моей комнаты. Как только дверь захлопнулась, мои ноги подкосились, и я соскользнула по дубовой панели вниз. Некоторое время я оставалась в этом положении, сгорбленная, парализованная от шока, цепляющаяся за ручку двери, так же как тонущий человек цепляется за камни…

Я дрожала крупной дрожью, и в перерывах между сотрясающими тело рыданиями жадно хватала воздух ртом, прижимаясь заплаканным лицом к твёрдой холодной поверхности двери. Всё, о чём я могла думать, было: «Как он мог? Как он мог?».

Спотыкаясь, словно слепая, я подошла к зеркалу.

«Не смотри, Алиса, — с отчаяньем умоляла я себя. — Ты пожалеешь об этом.»

Но, конечно, я посмотрела. И, конечно, я пожалела об этом.

Сегодняшний халат был светло-серым — цвет, который хуже всех остальных скрывал влагу. Большое тёмное пятно явственно проступало на ткани спереди и сзади. Мои волосы выглядели ужасно, одновременно курчавые и всколоченные, хотя я позаботилась привести их в порядок перед тем, как спуститься к ужину. Что же касается моего лица, оно было пепельно-бледным и покрытым уродливыми пятнами из-за рыданий. В моих глазах было странное выражение… что-то вроде напряжённого застывшего ужаса под распухшими красными веками…

Я содрогнулась от отвращения к самой себе.

Я подумала о той женщине, о том, как она выглядела, танцуя с Люциусом: грациозная, великолепная и такая правильная. Потом я подумала о том, какой она видела меня: едва одетой и босоногой, спотыкающейся и путающейся в собственных ногах самым смехотворным образом. Раздражающее, нелепое посмешище. И это было до того, как я обмочилась.

С глубокой тяжестью в сердце я отвернулась от издевательской пародии на саму себя в зеркале и прохромала к ванной комнате.

Как всегда, ванна была наполнена горячей водой. Я оцепенело залезла в неё прямо в халате. Я хотела смыть свидетельство своего позора. Если бы только я могла очистить и свою память, передать это в темноту, где были надёжно заперты все остальные мои воспоминания.

Я закрыла глаза и позволила горячей воде убаюкать меня… постепенно расслабляясь и отпуская напряжение в натуженных, скрюченных мышцах… Но я не могла расслабить мой растревоженный исковерканный разум. Я проигрывала эти воспоминания в голове снова и снова: как они ужинают… танцуют… оскорбляют меня… заставляют меня танцевать, словно цирковое животное… её презрительный смех… его жестокая улыбка… потом боль, боль, неимоверная боль…

«И ты думала, что ты не боишься боли, Алиса, — презрительно усмехнулась я над самой собой. — Оказывается, в твоём довольно длинном листе вещей, которых однозначно нужно бояться, боль занимает одно из первых мест.»

Самым ужасным в этой боли было то, что я не знала её причины. Было ли это нечто, что он сделал со мной, или она, или же я сама? Или, если уж на то пошло, случилось ли это всё в моём мозгу? Моём искалеченном, неблагонадёжном, жалком мозгу.

Я заставила себя встать. Вымокшая ткань халата липла к телу, как вторая кожа, и я стянула его с себя и скомкала в руках. Несколько мгновений я пялилась на него, чувствуя, как внутри нарастали обжигающая ярость и отчаяние. Потом, с неожиданно неистовым воплем я свирепо швырнула его через комнату в самый дальний угол.

Стоя там, нагая и мокрая, без этого отвратительного одеяния, я внезапно почувствовала себя сильнее. Свободнее.

Я посмотрела на чистый халат, висящий на подвеске для полотенец — милый, бледно-лилового цвета, выглаженный и сухой — и почувствовала сильнейшую волну тошноты. Я ненавидела этот халат. Ненавидела то, что он олицетворял собой. Мою беспомощность. Мою никчёмность. И внезапно я приняла решение. Никогда, никогда снова, пока я была жива, я не буду носить ни одного халата.

К чёрту Люциуса. К чёрту его скрытность, к чёрту его правила. И дважды к чёрту его «последствия». Значит, он шлялся где-то со своей подружкой, не так ли? Что же, отлично. Отлично.

Я была рада, что его не было дома. Не будет стоять у меня на пути.

Я собиралась отправиться на поиски одежды.
________________________________________
…
Я обернула одно из больших полотенец вокруг себя и надежно закрепила его. Моё тело всё ещё дрожало от агонии, которая совсем недавно истерзала его, но прилив адреналина приглушил отголоски боли и побудил меня к действию. И так, под его бодрящим воздействием, я отважилась выйти из комнаты.

Оказавшись в коридоре, я решила быть методичной. Начиная с этого этажа, я собиралась проверить каждую дверь — сначала на левой на стороне, потом на правой.

Первая дверь оказалась запертой. Я трясла и выкручивала ручку, но безрезультатно. Я даже попыталась пихнуть деревянную панель плечом, словно надеялась выломать дверные петли весом своего хрупкого тела. Но я по-прежнему мучилась от боли и была слишком слаба, чтобы продолжать это, поэтому я перешла ко второй двери, потом к третьей и к четвёртой. Но, также как и первая, ни одна из них не открывалась.

Я достигла конца коридора и развернулась, чтобы проверить двери на правой стороне. Как и остальные, следующая дверь была закрыта, но не замок остановил меня от того, чтобы открыть её. Я ощутила что-то очень странное: нечто вроде подушки воздуха, которая не позволяла моей руке дотронуться до ручки.

«Какого чёрта? — подумала я. — Такое вообще возможно?» Я вновь попыталась рывком руки добраться до двери, но с тем же результатом. Я просто не могла проникнуть через эту прозрачную стену. Я пялилась на неё в течение долгого времени. Может, это своего рода высокотехничная система безопасности, которая использует магнитное поле или что-то вроде этого? Была ли вообще такая вещь изобретена? И почему именно эта дверь? Что было такого важного за этой дверью, для защиты чего требовался не обычный замок, а нечто иное? Могла ли это быть… его комната?

Повинуясь импульсу, я протянула руки и попыталась прижать ладони к подушке воздуха. «Просто… откройся, будь ты проклята,» — прошептала я. Мои ладони начало странно покалывать, и я почувствовала, как воздух начал двигаться… отступать… почти изгибаться…

Я наклонилась вперёд, закрыв глаза. Теперь мои руки были по-настоящему горячими… их скорее жгло, чем покалывало… и я была уверена, что они медленно проникали через это нечто, что защищало дверь.

«Откройся, откройся, откройся, откройся, откройся, откройся, откройся…»

Затем раздался краткий свист, и я внезапно столкнулась с дубовой панелью. Резко втянув воздух ртом, я быстро потянулась к ручке. На этот раз моя рука сомкнулась вокруг неё, повернула, и, щелкнув замком, дверь открылась.

— Да! — прошептала я, чувствуя волну триумфа. Не такая уж и сложная система защиты, получается.

В течение одного мгновения я стояла неподвижно, пытаясь расслышать не вернулся ли Люциус, но дом был абсолютно тихим и тёмным. Решив, что я действительно осталась совершенно одна этим вечером, я проскользнула внутрь и осторожно закрыла за собой дверь.

Это действительно была его спальня. Я поняла это инстинктивно и была абсолютно в этом уверена. Здесь пахло им: дорогой мужской аромат, который невозможно было спутать ни с одним другим. Роскошные покои, достойные принца. Бархат, парча и шёлк. Слоновая кость, красное и ореховое дерево. Серебро, хрусталь и мрамор.

Всё внушительное, величественное и бескомпромиссное.

Как он.

Меня сразу же поразило отсутствие портретов на стенах. Это казалось странным, учитывая, что остальная часть дома была забита ими. С другой стороны, здесь было несколько больших зеркал, поэтому необходимости в портретах не было. Очевидно, тщеславию Люциуса не грозило отсутствие внимания.

Кровать была абсурдно, даже пугающе большой. Словно крепость. Трудно было представить, что такая кровать могла быть местом отдыха, не говоря уже о любовной близости. Я очень сомневалась, что хоть одна гостья этого застеленного роскошными покрывалами ложа имела даже малейшую толику контроля над тем, что на нём происходило… Против собственной воли, несмотря на горькую ярость, которую я испытывала к этому мужчине, мои щёки залило румянцем, когда соотстветстувющие видения ярко вспыхнули в моём мозгу. Я сердито насупилась из-за этих мыслей. Ужасающая власть, которой он обладал надо мной… этому пора было положить конец.

— Что же, это прекращается, — сказала я вслух. — Прямо сейчас.

Я сделала глубокий вздох, полная решимости сосредоточиться. «Хорошо, — подумала я. — Мне нужна одежда.»

В том, что здесь было много больших шкафов, ничего удивительного не было. Я целенаправленно прошагала к ближайшему гардеробу и распахнула дверцу.

Бинго! Он был забит рубашками. Белыми, чёрными, серебристыми, зелёными, тёмно-красными. Но в основном белыми, хотя не было и двух одинаковых. Некоторые были украшены диковинными оборками, другие — покрыты диковинной вышивкой, и все сшиты из самых роскошных и дорогих материалов.

Я вынула рубашку попроще, что-то вроде длинной туники и быстро натянула её через голову, боясь, что мужество покинет меня, если я буду колебаться. Полы туники упали почти до самых моих коленей. Я стянула полотенце и несколько мгновений просто упивалась великолепием и плотностью роскошной тяжёлой саржи после столь долгого времени, в течение которого я носила лишь тонкий шёлк.

Рубашка приятно и тонко пахла им, но я не собиралась позволить этому запаху выбить меня из колеи.

Я повернулась к следующему гардеробу. Этот был заполнен вешалками, с которых свисали аккуратно выглаженные чёрные брюки. Я вынула первую попавшуюся пару и надела её. Они были абсурдно большими, словно громадные клоунские штаны, и я почти захихикала, когда взглянула на себя в зеркало на дверце шкафа. Я загнула нижний край брюк до лодыжек, подвернула пояс и сделала торжественный пируэт. Просто, это было так восхитительно носить настоящую одежду вновь!

Я почувствовала внезапный прилив… силы, зная, насколько безрассудно непокорной я была после его небрежного, бездушного обращения со мной. Слишком долго я смиренно танцевала под его дудку, и что из этого вышло? Абсолютно ничего. Ничего со знаком «минус», учитывая мои постепенно истончающиеся самоуверенность и самоуважение, увядающие под влиянием его нескончаемого презрения, оскорблений и угроз. А если прибавить к этому унижение и боль, которые я перенесла этим вечером… Я была рада, что он оставил меня лежать там, на полу, вымокшую в собственной моче и практически без сознания. Это было стимулом, в котором я так нуждалась.

С почти болезненной ясностью я поняла, что те чувства, которые я испытывала к нему, которые он заставил меня испытывать, держа меня в изоляции, смятении и страхе, были настолько же несущественными и унизительными, как и шёлковые халаты, которые он вынуждал меня носить. Притягательные и чувственные, но призванные держать меня в подчинении. Призванные сделать меня беспомощной. Покорной. Полагаю, именно это он и добивался с самого начала. Он оплёл меня паутиной слепого увлечения, и с каждой попыткой вырваться я запутывалась лишь сильнее… Но я больше не собиралась запутывать себя, в то время как он расслабленно ждал, когда я перестану трепыхаться.

Я могла вырваться из этой сети. Я должна была вырваться.

Моя отчаянная ярость быстро трансформировалась в неистовое мятежное ликование. Я распахивала одну дверцу за другой, вытаскивая различные предметы одежды: носки, кашемированный свитер, атласный жилет, белый вечерний шарф… Когда я подошла к последнему, самому высокому, гардеробу, мои глаза расширились при виде впечатляющего набора изысканно сшитых роб, мантий, плащей… Я вынула тяжёлую бархатную мантию и обернула её вокруг себя.

Она была очень плотной и тёплой, и внезапно я подумала, — «Ты можешь сбежать отсюда, Алиса. На самом деле. Ты сможешь выжить в снегу. Ты сможешь.»

Эта мысль мгновенно остановила меня. Я тяжело дышала, и моё выражение в зеркале было диким. Это могла быть моя единственная возможность бежать… Мой тюремщик отсутствует, тёплая одежда в моём распоряжении…

Я быстро подбежала к окну и выглянула в темноту снаружи. Я смогла разглядеть совсем немногое: лишь тёмный мир чернильных теней, окаймлённых полосками снега, освещённого лунным светом… Я могла сделать это. Я могла перебежать через пустошь к лесу и затем идти вдоль его края пока не наткнусь на дорогу, или дом, или…

«Сделай это. Просто сделай это. Давай.»

Моя кровь словно прокатилась по венам волной. Прежде чем я успела осознать, что делаю, я уже была на полпути к двери, через которую вошла. Но в нескольких футах от порога я внезапно остановилась.

«Подожди, подожди, подожди! — подумала я. — Ты нашла одежду, а как же информация? Информация о ТЕБЕ?»

В комнате было ещё несколько предметов мебели, куда я не заглянула: большой туалетный столик из орехового дерева возле кровати, древний куполообразный сундук в углу и высокое бюро из красного дерева рядом с окном. В них, скорее всего, содержались вещи, не являющиеся одеждой. Вещи более важные, чем одежда.

Я не могла уйти, даже не попытавшись исследовать их.

Нерешительность и взбудораженность испарились, оставив меня странным образом отстраненной, но в равной степени полной решимости. Я сделала несколько успокоительных вздохов, потом подошла к туалетному столику. Слегка дрожащими пальцами я открыла ящичек прямо под великолепно отполированной крышкой стола. Я ахнула. Он был до краёв заполнен поблёскивающими драгоценностями.

Возможно, это не должно было удивить меня, с учётом того, что Люциус всегда носил множество всевозможных сверкающих булавок для галстуков, колец, запонок и брошей для лацканов. Но я просто не была готова увидеть такую громадную кучу. Это казалось драгоценным кладом какого-то особо привередливого пирата.

Я вынула огромную брошь в виде змеиной головы, инкрустированной изумрудами и жемчугом. Я видела эту брошь на Люциусе однажды, и она очень шла ему. Рассмотрев её вблизи, я поняла, что массивные драгоценные камни были почти отвратительно показным. В каком-то благоговейном ступоре я прицепила брошь к вороту моей туники, пытаясь представить каким изобилием высокомерия или высокомерием изобилия должен обладать человек, чтобы без зазрения совести носить подобную вещь в качестве повседневного украшения. Именно таким мужчиной он и был.

Я закрыла верхний шкафчик и открыла следующий. Он был обит шёлком с мягкой подкладкой, но вместо драгоценностей содержал несколько шкатулок: одна с серебряной гравировкой, другая из чёрной кожи, и ещё одна инкрустированная слоновой костью. Также там были три шкатулки поменьше — всё покрытые тёмным бархатом.

Сначала я открыла бархатные шкатулки. Одна была пуста, а в остальных оказались часы — не обычные часы с ремешками, а на длинных цепочках и с откидными крышечками. Кажется, такие называются «карманными» часами. Они были красивыми, но мне от них не было никакой пользы.

Затем я взялась за серебряную шкатулку, но открыть её не смогла, несмотря на отсутствие замочка. Чёрная шкатулка была очень длинной и узкой, но подбитая мягким материалом полость оказалась пустой. Я задумалась над тем, для чего она была предназначена. Может, для ножа для вскрытия писем, или тонкого кинжала… или, возможно, для деревянной палочки, которой Люциус угрожал мне в тот день, когда он застал меня на третьем этаже…

Мои руки застыли над последней шкатулкой — той, которая была украшена слоновой костью — но я не решалась открыть её. По какой-то необъяснимой причине мои пальцы начали дрожать. Не знаю почему, но мне совершенно не хотелось притрагиваться к ней, возможно из-за узора, который напоминал мне человеческий череп… «Скорее всего она всё-равно пустая, — сказала я себе. — И ты не можешь НЕ заглянуть внутрь.» Дотронувшись до крышки, я быстрым движением откинула её.

Шкатулка не была пустой.

В ней был медальон. Мой медальон. Тот самый, который Люциус сорвал с моей шеи в самый первый день — с подвеской в виде птичьего черепа.

Но он не смог надолго задержать моё внимание. Потому что внутри, сложенный вдвое и засунутый на самое дно, был листок бумаги, похожий на вырезку из газеты. Он был свёрнут таким образом, что я могла видеть заговок и верхнюю треть фотографии. Заголовок звучал так: «ТРАГЕДИЯ В СПЕЦИАЛИЗИРОВАННОМ КОЛЛЕДЖЕ». Монохромная фотография изображала группу улыбающихся молодых мужчин и женщин, одетых в нечто наподобие выпускных мантий. Если мои глаза меня не обманывали — а я была абсолютно уверена, что так оно и было — люди на фото двигались: беззвучно смеялись и переговаривались друг с другом.

И одной из них была я.

Я моргнула несколько раз. Дрожащая и не верящая собственным глазам, я дотянулась до листка и начала вытаскивать его из ящичка.

В этом момент, в быстрой последовательности случилось сразу несколько событий.

Раздался громкий трескающий звук. Ящичек захлопнулся, защемив мои пальцы. Я завопила от боли. На меня набросился Люциус.


От переводчика Дорогие читатели! Не забывайте оставлять отзывы! Я все, даже самые маленькие, перевожу автору. Ей очень интересно знать, что русские читатели думают о её истории.