Глава 11Дом ей не нравится – уж слишком пустой, слишком тёмный, слишком... Одинокий. Комнатки, куда они влезли, достаточно, и незачем открывать рассохшуюся дверь в стене, противоположной окну и входу, совершенно незачем.
Но он уже ухватился за ручку, и навалился всем своим жилистым телом – скрип стоит такой, что Дьюн зажимает уши ладонями. А, зажмурив крепко глаза, чтобы не видеть, кто или что выпрыгнет на Дикаря из сырого мрака, она и вовсе отворачивается – так глупо, так по-детски. Не нравится ей этот дом.
Дикарь глядит, глядит в приоткрывшуюся щёлку, и вновь затворяет дверь, с усилием потянувши её на себя и даже упершись рукой в косяк.
- Мы всего лишь на ночь, - говорит он, и Дьюн суёт руки в карманы, сплёвывает под ноги и глядит на него исподлобья.
Длинный, нескладный, растерянный. Стоит, чуть нагнув голову – и как он ещё не расколол череп о низкую потолочную балку?..
- На одну ночь, - повторяет она, и затем добавляет, оглядев его с рыжей шевелюры до армейских ботинок: - Мне вообще-то не нужны провожатые.
- Провожатые? – спрашивает он с совершенно дурацким видом. – В каком смысле?..
Присев на корточки, она чертит пальцем в пыли.
Как бы ему объяснить. Как бы ему объяснить, что он… Что он изрядно уже надоел.
Он тоже садится, подтянув коленки к груди. Смотрит испытующе. Она чертит и чертит пыльные знаки.
- Утром разойдёмся.
Хмыкнув, он отводит свои жуткие глаза – она чувствует это, ведь на темя её уже не давит свинцом.
- Это и так ясно было, - говорит. – В городе бы мы и так разошлись.
Теперь уже Дьюн смотрит на него. Лицо его, худое, бледное, в полумраке глядится что у твоего мертвеца. Глаза прикрыты. Верно, слушает, как снаружи перешёптывается листва – дождь идёт.
- Это и так ясно, - повторяет он, но губы его почти не шевелятся.
- Я не верю тебе, - говорит вдруг Дьюн. Зажмуриться бы покрепче – сейчас распахнёт глаза и уставится на неё, а в гляделки играть она не любит с детства.
Но нет, лицо его неподвижно.
- Я не верю тебе, - повторяет Дьюн чуть громче. Поднявшись на ноги, делает шаг к нему и толкает в плечо – не умер ли и вправду?..
Пошатнулся, и падает на бок, и скалится, а вот и вовсе перевернулся на спину – весёлый и какой-то злой. Злой и какой-то весёлый.
Согнувши ноги в коленях, подняв руки, словно бы сдаваясь, лежит и смотрит на неё из-под чуть прикрытых век.
Правая ладонь его шлёпается на живот.
- Вот моё брюхо – самое дорогое, что у меня есть. Режь, грызи, коли, пинай.
Дьюн молчит ошалело, а Дикарь – зубы блестят, весёлый, злой – повторяет свою скороговорку вновь.
- Режь. Грызи. Коли. Пинай.
Левая ладонь шлёпается на живот.
- Режь. Грызи. Коли. Пинай.
Сев резко, прорывает клетчатую ткань рубашки, мотает головой со своей кривой ухмылкой – и тут же с хлюпаньем впускает пальцы в бледную, поросшую рыжим волосом кожу, всаживает их в впалое брюхо.
Сейчас и плоть раздерёт.
Вывалит на грязные половицы лиловые потроха.
Хочется кричать, но в горле ком, и голова как приросла к плечам, и не повернуть, не отвернуться.
Ладонями глаза не зажать, не вырвать – чтобы не видеть, не видеть, не видеть, не ви…
* * *
- Эй!..
Дикарь тряханул Дьюн за плечо, и она вцепилась в него так крепко, что и Дикарь взвыл. Дьюн раскрыла наконец глаза, вопль её захлебнулся, а пальцы разжались сами собой. Глядела она на Дикаря так, словно бы увидела привидение.
- Святой Моисей, - буркнул Дикарь, потирая предплечье, - хватка у тебя железная… А глотка – лужёная. Право слово... Орёшь так, что у меня чуть башка не лопнула.
Обнаружив вдруг, что Дьюн дрожит, он попытался неуклюже обнять её за плечи, но та оттолкнула его и вскочила на ноги.
- Ну спасибо, - сказал Дикарь, нахмурившись.
Прислонившись к стене, Дьюн слушала, как сердце её колотится и в груди, и в висках, и в самом горле. Постояв так с минуту, она всё же села рядом с Дикарём, на него не глядя.
- Что случилось?.. – хрипло спросила она. Дикарь пожал плечами.
- Ну, ты вопила. Громко так. Как будто тебя поджаривают.
Дьюн судорожно сглотнула и вытерла мокрый нос рукавом рубашки.
- Заснула, да?..
Дикарь кивнул.
- Ага. Полвечера со мной не разговаривала, а потом задремала. Сидела всё недовольным видом, и стала носом клевать. И улеглась. Свернулась калачиком, засопела.
- Оставь интимные подробности, - попросила Дьюн, подпихнув его в горячий бок. – Мне приснилась какая-то… Какая-то гадость.
- Вот и я так же подумал, - подтвердил Дикарь. – Ты быстро уснула - ну, правильно, темень такая. Думаю, сейчас тоже спать пристроюсь, на голодный желудок мне не привыкать. Решил вылезти, умыться из бочки, где ты руки мыла. Вылез – ты спишь, свернулась эдаким калачиком, и спишь. Только отошёл, как услышал вой. Чуть не сдох, честно тебе говорю. Многое в жизни слыхал, а такого воя - ни разу.
Дьюн попыталась улыбнуться, но получилось плохо. Дикарь этого, к счастью, не заметил – он глядел на свои ладони, как будто мог разглядеть что-то в этой тьме.
- Залезаю обратно. Чуть не ободрался о стекло, что из рамы торчит. Смотрю – ты кричишь и бьёшься на полу. Я хватаю тебя за плечи, встряхиваю, словно тряпичную куколку, а ты в меня – раз!.. И вцепилась обеими руками. Держишь, не отпускаешь. Крепко… Сильно. Я и заорал. А ты сразу глаза открыла. Вот так-то.
- Гадость какая-то приснилась, - повторила Дьюн. Немного помолчав, она поинтересовалась вдруг с вызовом: - А почему бы мне не сидеть с недовольным видом?!..
Дикарь аж подскочил.
- Чего?..
- Ну, ты говоришь, что я сидела с недовольным видом, а потом заснула.
Дикарь выпятил нижнюю губу.
- Да. И что?
- Твои слова, - подсказала Дьюн, - твои слова о том, что тебе этот хуторок… Приснился. Вот что. Разве это меня должно было радовать?..
- Это сложно объяснить, - уклончиво сказал Дикарь, поёжившись.
- Ну почему же?..
- Да потому.
Дьюн пихнула его в бок, и он вздрогнул до того забавно, что она пихнула его ещё раз и ещё раз. Образ, стоявший перед её глазами – вывороченные кишки и звериный оскал – вдруг исчез, растворился, отступил обратно в эту душную тьму. Всего лишь сон, всего лишь кошмар, всего лишь…
- Я тебе голову откушу, если не прекратишь, - пригрозил Дикарь, и Дьюн, ухмыльнувшись, ткнула его локтем в последний раз.
- Тебя стоило проучить, - заявила она, смахнув со лба волосы, и тут же добавила: – Ты не представляешь, как глупо это звучало – «хуторок мне приснился».
Дикарь промолчал, уткнувшись носом в согнутые колени.
- Мы шли, и шли, и шли, - говорила Дьюн, откидываясь к стене, - и ты был до того уверен и до того… До того спокоен. А потом ты увидал эту развалюху. И говоришь: «Ой, мне приснилось, что здесь нас ждёт хороший обед и тёплая постель».
- Вовсе не так, - пробурчал Дикарь.
- Но выглядело всё так, - возразила Дьюн. – Ты что, решил, что я бы на тебя обиделась?.. Или разозлилась… Ну, из-за того, что всё оказалось иначе, чем ты думал. Ты наобещал и еду, и постель, а ничего не оказалось. Да, это неприятно, да, это вообще хреново, если честно, но… Но ведь не смертельно. Ты просто помнил эти места так, а увидели мы их по-другому. Твоей вины в этом нет, понимаешь? Не нужно было придумывать эту детскую отговорку – «мне приснилось, мне приснилось»…
Дикарь вдруг встал на четвереньки и подполз к своему саквояжу. Порывшись в нём немного, он вытащил из него что-то, что Дьюн в темноте разглядеть не смогла, и поднялся на ноги.
- Ты куда? – удивлённо спросила Дьюн.
- Дождь кончился, - ответил Дикарь невпопад. Дьюн повторила вопрос, чувствуя, что одна в этой комнатке она остаться не сможет.
Дикарь сделал неопределённый жест рукой.
- На речку, - наконец сказал он.
- Она тебе тоже приснилась? – пошутила Дьюн, и тут же мысленно обозвала себя идиоткой.
- Её было видно, когда мы подходили к дому, - холодно сказал Дикарь и вылез наружу.
