11. Песня бездныВокруг уже утихла эйфория победы, бывшие повстанцы с головой окунулись в будни — тем более что и оставшийся без верховного командования и флагмана флот павшей Империи мог причинить немало бед, и инфраструктура вся пошла вразнос, и множество других обрушившихся на головы проблем.
Люк, которого поначалу раздражала всеобщая эйфория, как-то незаметно отошёл в тень, чему, впрочем, немало поспособствовали и въевшиеся в кровь инстинкты обитателя Татуина, предпочитающего быть незаметным. Мало ли какие планы сильные нынешнего мира будут иметь на единственного одарённого в пределах досягаемости, тем более что эта Сила, вечно поминаемая всуе, совершенно недоступная для их понимания субстанция, и чего ждать от него, Люка — непонятно. Благо хоть о некоторых родственных узах осведомлены были лишь Лея и Хан.
А потом он был слишком занят творящимся с ним самим, чтобы обращать внимание на окружающий мир.
Люк больше не различал лиц. Весь мир — переплетенье сияющих нитей, силуэты людей и животных переливались разными цветами, отражая не только эмоции — но и суть, кто-то горел ярче, кто-то вовсе терялся на фоне сияющего разноцветного мира, а в переплетении нитей-красок другого таилось болезненно-неверное, будто огонь, что притушили, всё ещё горел, но через силу, и пламя его потеряло чистоту.
Бездна космоса, в которую тянуло упасть — ажурная мерцающая серебром сеть на бархате тьмы, нити-пути от звезды к звезде, от планеты к планете — узлы в этой сети-паутине, сияющие невиданными огнистыми цветами, нити, протянутые в никуда — и это
никуда Люк попросту пока не мог увидеть, ощутить верно.
Леса полудикой планеты — деревья лишь силуэты, каждая лиана, всякий ствол и ветвь стеклянно-прозрачны, обведены по контуру то розовым, то синеватым мерцанием (Люк так и не понял, от чего это зависит — от вида деревьев или от их свойств), — разноцветные струи ветра, что сплетался с проникающими сквозь кроны солнечными лучами, и стеклисто-хрустальная трава внизу, мохнатые эвоки, рядом с которыми отчего-то было легче, чем с людьми…
Может, оттого, что забавные мохнатые аборигены были именно теми, кем и казались, переплетенье нитей вокруг них было ясным, узор — изящен и прост, гармонично сливаясь с узором леса, что жил, дышал, меняясь каждый миг и оставаясь неизменным, немного напоминая этим ту бездну над головой, что звала, не умолкая и на миг.
Всё это нахлынуло песчаными волнами, осыпающимися барханами, обрушилось, грозя засыпать с головой, а Люк лишь пытался научиться заново дышать.
Странные мысли, странные желания, что не давали покоя с тех самых пор, как в небе Эндора распустилась цветком гибнущая Звезда…
Поначалу дико болела голова — Люк стал раздражителен и огрызался на попытки бесед по душам, и голова начинала болеть уже у неудачливого собеседника, почему-то начинающего насторожённо коситься по сторонам и — на мирно лежащие тени.
Любое неосторожное прикосновение вполне могло вызвать шок — Люк ощущал слишком многое, чувства людей, даже одарённых, оказались не слишком к этому приспособлены, а кутаться в тьму по примеру лордов ситхов он не умел.
Лея попытки разговорить его оставила быстро и по возможности ограждала Люка от чужого общества, за что он был благодарен сестре.
Одарённые. Обласканные Силой.
Как часто на самом деле у одарённых рождались одарённые дети?..
У Энакина Скайуокера же — двое детей. И оба — одарённые, пусть у отца эта Сила пела в крови, у Люка, слышащего поначалу лишь неясный зов, — запела только сейчас, а Лея слышит лишь шёпот.
Но лорд ситхов, до которого самозваному рыцарю было как вомп-крысе, даже вомп-мутанту, до крайт-дракона, ныне мёртв, и задавать вопросы некому.
А в голове навязчиво раз за разом звучали отчего-то слова из старого-старого (откуда б в таком захолустье взять новые записи!) голофильма-сказки, смотренного в детстве.
«Убивший дракона становится драконом сам».
Можно ли было считать Люка убийцей дракона?..
Выбор отца был добровольным, но с себя Люк вины не снимал — план B, что вступал в силу в случае отказа отца добровольно сменить Сторону, не был продуман до конца, вечно представители их семейства полагались на «в случае чего — лайтсейбер, а дальше уж как-нибудь!», план C же, включавший в себя убийство совсем другого дракона, того, что восседал на троне, и вовсе находился лишь в стадии разработки…
Что делать, Люк не был так наивен, каким привык прикидываться (ибо так легче выживать среди цивилизованных разумных, это с нецивилизованными, вроде тускенов, всё куда как проще — рыкнул крайт-драконом или там продемонстрировал особо убийственную пушку), но даже жизнь на Татуине не учит интригам на галактическом уровне.
Зато учит выживать любым способом.
Тёмен, силён, гроза рыцарей и принцесс, ужас всей Галактики… О да, крыльев у лорда Вейдера не было, но сила, нрав и суть… Всполохи Тёмной Силы за плечами вполне заменяли крылья, да и плащ лорда был явно не прост. Огонь мог начать это, стать тропой — Люк видел призрачные всполохи давнего пламени в ауре отца, — и огонь же мог завершить… Что пошло не так? Могли ли вмешательство Люка, неправильная гибель оказаться виною тому, что небывалый дракон так и не раскрыл крылья? Или же…
Показанную ему голограмму Люк, перед глазами которого всё ещё плясали языки костра, не воспринял вообще никак.
Его отец был Тёмным лордом… Может, и был в нём Свет — спас же он зачем-то непутёвого отпрыска, но на Светлую сторону тем самым вовсе не переходил. Люк знал, что он сын того, кто — ситх и тьма, и сумел знание это принять.
А того, кто стоял между призрачными Йодой и Оби-Ваном, Люк не знал. И не уверен был, что знать хотел.
Да ему могли кого угодно подсунуть — смотри, ты выполнил предназначение, вернул заблудшего Избранного к Свету…
Вот только не возвращаются с Тёмной стороны, не бывает такого — сегодня Тьма, к утру — вдруг Свет, а как рассердился чуть — вновь пал на Тёмную сторону.
Бездна над головою колыхалась дюнами прозрачной тьмы, пела серебряными цветками звёзд, мерцала жемчужно-серебристой сетью путей, соединяя звёзды в причудливые созвездия, которых не было ни одном справочнике.
Звала.
Существуют ли те, сказочные драконы, существовали когда-то, или не было их никогда?
Рыцарей вон тоже нынче считают лишь сказкой, сам Люк — можно сказать, вымирающий вид. Одарённые есть, а вот рыцари… нашли дураков!
У всякого рыцаря должен быть свой дракон — в этом убеждали сказки, вот только в них не говорилось, что делать, если дракон окажется рыцарю отцом.
Сила вполне могла его счесть в ответе за гибель отца, раз уж он и сам себя в том укорял.
И Сила же медленно и необратимо меняла его суть.
Во снах, где не было ни тверди под ногами, ни неба над головой — лишь странно прозрачная сияющая тьма, ласкающая, заполняющая изнутри, пьянило ощущение небывалой свободы и лёгкости, и он сам был кем-то иным, б
ольшим, чем
Люк, но наконец-то собой настоящим. Ему зримы были пути, которыми двигались звёзды и планеты, как зримо прошлое и будущее, ведь сам он был
вовне, и время скользило мимо, не задевая его, и звёзды сбивались в скопления и галактики и разбегались вновь, вспыхивали и гасли, лишь к крыльям приставала мерцающая пыль.
А потом он просыпался, ощущая горький привкус разочарования и неправильности всего сущего, и долго разглядывал собственные руки: это его тело такое… слабое, незначительное?.. Тесное.
Назойливое пение на грани слуха, настойчивый зов будил в душе что-то неясное — может быть, ту тьму, что таилась за клеткой рёбер, свернулась у сердца клубком, что помогала таиться в тенях, благодаря которой сумел поднять руку на отца, будучи и в самом деле —
его сыном.
А знакомую, едва он осознал себя, тягу к небу и звёздам зов этот обратил в жажду, что невозможно утолить.
И не могла помочь ни одна древняя книга, никакие исчерченные надписями стены древних храмов, и вряд ли — ситхские голокроны, да и ситха нынче, тем более помочь готового, поди сыщи. Погребена где-то была древняя библиотека, но Галактика велика…
Бен молчал, а Люк не звал, будто оберегая то неясное, что томилось в груди, ворочалось и жгло изнутри, и гнало куда-то.
Всякий татуинец слышит зов великой пустыни, шёпот приливов древних песков — кто-то меньше, кто-то больше. Тех, кто не может противостоять этому, пески поглощают, делая частью пустыни, и голос его вплетается в в её вечную песнь.
Люк с малых лет слышал пустыню — поблизости не было других домов и шумных обитателей, старающихся громкими голосами и музыкой заглушить зов, одни лишь дюны с их неявной жизнью и не-жизнью — порой казалось, что живых на Татуине куда меньше, а с тем, что обитало в песках и выходило ночами на охоту, и звало, завлекая, в здравом уме не стал бы связываться ни один татуинец.
Вот только в душе Люка жила та жажда, что заставляла холодными ночными часами глядеть в небо, давая себе клятву однажды достать до этих звёзд, и зов пустыни не имел над ним власти.
Он принадлежал звёздной бездне, а не пескам, и однажды бездна заберёт его целиком.
* * *
В светлых глазах брата мерцало живое серебро — странное, текучее, завораживающее, и Лея, которая не боялась Тёмных Лордов и пыток, избегала встречать словно бы слепой взгляд, то ли не видящий вовсе, то ли зрящий куда больше, чем положено людям.
— У всей моей семьи есть склонность к Силе. У моей сестры она есть. У моего отца. И у меня... — Люк почти слово в слово повторил давний разговор, и Лея ощутила, как кровь отхлынула от щёк.
Потому что в прошлый раз Люк ушёл, веря в Свет, что видел только он, но не слишком-то надеясь вернуться, и потом, даже вернувшись, долго еще вздрагивал от нечаянных прикосновений, позволяя касаться себя лишь сестре. И, кажется, так и не вернулся вовсе на самом деле.
— Я вовсе не собираюсь умирать, сестрёнка, — мягко, хоть и отстранённо, будто всё время прислушиваясь к чему-то, что слышно лишь ему, улыбнулся Люк, коснулся прохладными пальцами щеки. — Я всего лишь пойду дальше.
И ночной полумрак странно шевельнулся за его плечами, будто полотнища крыльев, и
посмотрел внимательно и хищно в самую суть — пробрав до ледяного озноба. Уход же брата оказался незаметен — вот только Люк стоял перед ней, почти сливаясь с ночными тенями, миг затуманенного сознания — и лишь тени дрожат и изгибаются, избегая света, и листва шепчет над головой.
«Убивший дракона становится драконом сам...» — шепнула ночь голосом брата, и Лея невольно обняла себя за плечи.
В небе, что так любил Люк, и куда почти болезненно тянуло носящих фамилию Скайуокер — чего удалось избежать лишь Лее, с детства носившей иную фамилию, но и она иногда, глядя в звёздную бездну, ощущала неясное смятение, — шевельнулась, перетекла тьма, подмигнула пара звёзд, будто глаза неведомого чудища...
* * *
Отец мог быть драконом, но им не стал. Потому что последний шаг можно было сделать только самому.
Сознавая выбор.
Бабочка тоже до поры — лишь невзрачная куколка.
Люк отключил систему безопасности и нажал кнопку, откидывая защитный колпак кабины, позволяя тьме обрушиться на себя, будто потревоженной дюне в бесконечно древней хищной пустыне, накрыть с головой, прерывая дыхание, выжечь и заморозить изнутри, и раскрыть бутоном хрупкую плоть, выпуская таящееся, зревшее всё это время.
Отпущенный на волю верный крестокрыл погиб так, как д
олжно звёздному пусть маленькому, но кораблю, служившему одному лишь пилоту. И звезда, кажется, даже вспыхнула на миг ярче.
Тот, кто привык называть себя Люком, с наслаждением расправил крылья, распластав их на пару парсеков, нежась в излучении ближайших звёзд, качаясь на невидимых волнах, впервые воспринимая Силу так полно, пропуская её через себя, став её частью.
И звёзды — всякая разом ещё нерождённая, пылающая жизнью и уже мёртвая давным-давно — и планеты пели ему, и сияла, переливалась прозрачная тьма, расцвеченная переплетеньем нежных нитей, и время текло помимо него, пожелай он вглядеться — и любой миг в прошлом или будущем тут же предстал бы, раскрылся перед бесстрастным взором.
Дуинуогвуины, говорят, выживают в вакууме и способны путешествовать меж звёзд. Потому и прозвали их звёздными драконами... Но для Тёмных драконов это межзвёздье, то, что разумные привыкли именовать «вакуумом» — дом родной.
Тело едва рождённого дракона, не видимое ни одним прибором, по сути, не было телом вообще в принятом смысле этого слова. Материя, тёмная материя и тёмная энергия...
Те самые, что составляли большую часть массы-энергии наблюдаемой Вселенной. Для Люка, в отличие от учёных, отныне это не было загадкой — Сила щедро делилась с ним знаниями и ощущениями, недоступными ранее.
Не нужно было больше стремиться к Силе, настойчивому зову, что звучал в душе с рождения, — он стал её частью.
И звёзды — вот они, не сияют больше, недостижимые, за обзорным экраном, впервые так близко — лишь взмах крыла, и тьма — прозрачна, и струится, мерцая.
И наконец-то хоть один из Скайуокеров достиг своего неба.
