Глава 12ГЛАВА XII
В голове у Гермионы было так много мыслей, что она едва не сошла с ума. Сейчас, сидя в своем кабинете и взявшись за голову, она пыталась абстрагироваться от всего мира. Экстренное заседание прошло быстро и конструктивно – намного удачнее, чем рассчитывала сама Гермиона.
Кингсли говорил по делу, и коротко. Слушали рапорты и отчеты. Решения принимались обдуманные и справедливые. Вопрос, связанный с Чарльзом отложили на послеобеденное время.
И так бы Гермиона и сидела в своем просторном кабинете, который теперь был завален отчетами и стопками пергаментов, но время шло, и нужно было принимать участие в жизни других людей, которые ждали помощи или еще чего-нибудь – хоть каких-то действий.
Дверь приоткрылась и секретарша сообщила, что двое джентльменов просят принять их. Их имена «Гарри Поттер» и «Рональд Уизли».
Рон сидел на маленьком диванчике у камина и бездумно перелистывал какой-то журнал. Гарри сидел в кресле у больших напольных часов, запрокинув голову назад и закрыв глаза. Гермиона наблюдала за всем этим из-за своего стола, поверх папок и листов. В тишине, которая наполнялась их мыслями, были слышны лишь звуки идущих часов.
- Что будем делать? – первым молчание нарушил Рон, который, долистав журнал до конца, так и не нашел в нем ничего интересного. Гарри молчал и поэтому Рон посмотрел на Гермиону. Та, даже не удосужившись удостоить его хоть коротким взглядом, бросила едва слышно:
- Нам? Кому это «нам»? Кто-то собирается что-то делать? – и прикрыла глаза, откидываясь на спинку стула. Она устала за эту ночь так, как не уставала еще никогда, наверное, в своей жизни. Рон не понял сути сказанного, однако от Гарри смысл слов не ускользнул. Он открыл глаза и медленно поднял голову:
- Да, Гермиона, представь себе, теперь ты не одна тут, такая героиня. Эта ситуация касается нас всех. Рон вообще имеет прямое право на участие, Джинни – его сестра. А я… - он не успел даже договорить, Гермиона заговорила следующей:
- Да, Гарри, ты прав. Рон имеет право на участие, и он им воспользуется, а нет – за него это сделают другие. Только вот тебя это совершенно не касается. Ты ворвался в наш мир, нарушив то хрупкое и уязвимое, что мы воссоздавали годами. А теперь ты хочешь все взять и снова сделать по-своему, по-геройски. Дак знай же, что сейчас у нас герои поменялись, и мир изменился. Вот и не лезь сюда. Не лезь туда, откуда не вылезешь, - когда она закончила говорить, то поймала на себе совершенно ошарашенный взгляд Рона и абсолютно спокойный взгляд Гарри, он как будто бы усмехался.
- Я знал, что ты это скажешь, - продолжил он, - однако не стоит забывать, что мы все в этом замешаны. Мы все свидетели. Мы все связаны.
- Я надеюсь, нас будет связывать только этот случай. Потому что о большем я боюсь даже вспоминать, - и с этими словами Гермиона встала из-за стола и вышла их кабинета. Она быстро шла по коридорам Министерства, желая поскорее оказаться там, где ее может быть ждали, а может быть меньше всего в жизни хотели ее появления.
Джинни приходила в сознание. Она постепенно начинала ощущать себя и каждую свою клетку. Это было мучительно больно. Она задыхалась. Она хотела умереть. Тысячи нитей перетягивали ее голову, и тысячи иголок вонзались во все живые ткани. Это было ужасно. Ужасно больно. Больно терпеть. Терпеть невыносимо. Невыносимо больно. И так по кругу.
Сознание медленно заполнялось окружающим миром. В голове всплывали какие-то обрывки и фразы, которые не вносили никакой ясности, а лишь ухудшали положение. Джинни застонала. Она больше не могла держать всю эту боль внутри, и голос стал прорываться наружу, освобождаясь от оков тела.
Чьи-то руки тут же заботливо коснулись ее лица чем-то влажным и прохладным – как это было приятно. Как в детстве, когда Джинни мучил жар при простуде, мама…Мама? Мама! Джинни начала открывать веки: они были неимоверно тяжелыми. «Наверное, они залили мне в них чугун или свинец» - подумала девушка, продолжая бороться с непослушными веками. Наконец, когда ей это удалось, она пришла в легкий шок: все было размытыми пятнами, сфокусироваться было невозможно! Девушку начала охватывать паника: что случилось! Второй вопрос возник сразу же: «где я» и «почему я здесь»??? Она приподнялась на локтях, озираясь по сторонам, пытаясь увидеть хоть что-то. Цветовые пятна не становились четче. Страх начал закрадываться в грудь Джинни – а что, если так и останется!?
- Джинни, детка… - мамин голос заставил Джинни повернуться к его источнику: одно лишь сплошное размытое пятно.
- Мам, я…я ничего не вижу…прости…я…
- Ничего не говори, дорогая, ложись, - голос Молли Уизли дрожал, она гладила дочь по спине и предплечью, стараясь не выдать предистерического состояния. Все ее тело трясло мелкой дрожью, а глаза были наполнены слезами до предела.
Джинни опустилась на подушку, не закрывая глаз. Она смотрела вверх на белый потолок и хотела разрыдаться от безысходности – она практически ничего не видит!
- Мам, я…что со мной? – Джинни решила быть сильной до конца, - скажи мне правду, что случилось?
Миссис Уизли продолжала гладить дочь по руке и молчала. Успокоившись немного, она сказала уже более твердым голосом:
- Дорогая, не переживай. Это пройдет. Это все пройдет. Мы все сделаем. Все будет хорошо.
- Мама, почему так произошло? Что сказали целители?
- Они сказали, что ты…подверглась редкому заболеванию, и это просто побочные эффекты. Джинни, милая, все будет хорошо, все будет хорошо, - и она замолчала. И хоть Джинни не могла видеть этого, она знала, что мать закрыла лицо руками и беззвучно рыдает. «Боже, только бы с мамой ничего не случилось» - это были последние мысли, которые успели прийти Джинни в голову. Ее сознание отключилась и она провалилась в забытье.
Находясь в полусонном состоянии, Джинни слышала, как через какое-то время в палату еще вошли папа и Рон – они говорили. Потом сидели. Затем папа с мамой ушли, и пришел кто-то еще. Присутствие незнакомого человека не взволновало Джинни. Но она чувствовала, как ее брат и этот человек напряженно молчали и смотрели на нее. Она чувствовала, как изменился воздух с их появлением, и как ее сердце начало биться чаще. Джинни мучилась, она боялась открыть глаза и вдруг увидеть что-то. Но все это длилось недолго: глубокий сон без сновидений поглотил ее окончательно, и все погасло. А когда она проснулась, то почувствовала лишь Рона, тихо спящего на стуле где-то недалеко от двери. Воздух был ровным и спокойным, будто никого кроме брата и родных здесь и не было. «Надо обязательно спросить, кто это был. Обязательно».
Гермиона шла, замедляя шаг – она была неуверенна, она сомневалась. Впервые ей не хотелось ничего делать и говорить, но она должна. Сегодня этот день закончится, а что будет завтра – вообще неизвестно.
Когда она подошла к решетке, то увидела несколько иную картину, чем обычно: заключенный Драко Малфой сидел на кровати и перечитывал несколько листков, лежащих перед ним. На миг Гермиону охватил ужас, что это могли быть ее записи, которые могли относиться к чему угодно, но прежде, чем задать свой вопрос или произнести хоть звук, Малфой заговорил, не отрываясь от листка в его руках:
- Расслабься, Грейнджер, это я написал сегодня ночью. А если быть точнее – рано утром, когда ты спасала мир вместе с Поттером, - и он поднял на нее глаза лишь на миг, затем только, чтобы насладиться своим просчитанным триумфом: глаза Гермионы округлились – она была удивлена его осведомленностью.
- О, да брось! Уже все знают, что он вернулся в страну. Только зачем ему понадобилась ты? Что, и Уизли с собой прихватили? А я-то думала, он захочет купаться в лучах своей славы в одиночку, - и Малфой зло расхохотался. Этим он привел Гермиону в бешенство. С ее лица сбежала всякая краска, глаза поблекли, а губы сжались в одну тонкую нить, как у профессора МакГонагалл, когда та сердилась на учеников. Малфой заметил эту перемену, но она стала неожиданностью для него – на такую реакцию он даже не рассчитывал.
- Что с тобой, Грейнджер? Что, кто-то умер? – он нахмурил брови, всматриваясь в лицо девушки, стоящей по ту сторону решетки.
А тем временем Гермиона Грейнджер складывала сложные комбинации в своей голове. Картина представлялась еще довольно туманной, но некоторые пазлы уже вставали на свои места. Оставалось лишь послушать рассказ Малфоя о том, как они чинили свои деяния. Она смотрела на него, и сейчас видела не того Драко Малфоя, которого пожалела и считала невиновным. Нет, не его она видела сейчас. Перед ней на кровати, перебирая листки бумаги своей исхудавшей рукой, и делая это чуть суетливо, боязливо и опасливо, сидел Упивающийся Смертью, сын Упивающегося Смертью, убийца, мерзкий слизеринец, для которого нет в жизни ничего важнее собственных интересов. В этот момент она ненавидела его, и сожалела, что его не казнили до сих пор. Чувство гнева возрастало, и было таким сильным, что совладать с ним было уже нереально. Гермиона медленно потянулась за палочкой. В голове пульсировала лишь одна единственная мысль: «Убить его». Убить. «Ведь никто не скажет и слова – это могла быть самооборона, мне разрешено». Гермиона крепче стиснула пальцы на палочке. Малфой наблюдал за ней. Когда он понял, к чему идет дело, он даже улыбнулся. Он смотрел на нее так, как она хотела – как убийца смотрит на своего палача, не признавая своей вины. И это еще больше подстегивало ее. Гермиона знала, что если молчание продлиться хоть еще пять секунд, она сделает это. И даже если потом она будет сожалеть…нет, она не будет сожалеть – не должна.
- Что, Грейнджер, и двух дней не протянула? Искушение слишком сильно? Да, ты права: мир без такого как я станет чище…возможно. Но ты через пять минут одумаешься и, как истинный гриффиндорец, будешь сожалеть, и рвать на себе волосы от отчаяния, - заговорил Малфой. Его голос был ровным и спокойным. Казалось, он даже радовался, что сейчас все закончиться.
Он замолчал на мгновение, а затем продолжил:
- Я не знаю, что послужило причиной для твоих фантазий, которые, я верю, доставляют тебе немало удовольствия сейчас, но знай одно: для тебя это будет превыше всего уже через пять минут, но терзаться ты будешь после этого долго. Дело в том, что по несчастью ты – единственная, кому я собирался рассказать всю эту темную историю. Но раз ты решила вынести мне приговор уже сейчас – что ж, валяй. Одно из двух: либо я плохой дипломат и не сумел довести нашу беседу до конца без видимых потерь для нас обоих, либо я просто дурак, раз напрасно решил исповедоваться гриффиндорке, - и он рассмеялся очень громко. – Но знай, - продолжил он уже серьезно, - умру я – вместе со мной умрут все тайны, и больше ты не услышишь от меня ничего, я больше не допущу такой оплошности: я не доверю тебе ничего. Вот только эти листки уж забери, раз я их написал. А теперь, решай, что ты будешь делать: или скажи это, или убирайся ко всем чертям! – и она швырнул пять листков к самой решетке. Он смотрел на нее с презрением. Он презирал ее.
Гермиону точно ударили обухом по голове, а потом еще и вылили ушат холодной воды. Пелена спадала с глаз, и возвращалось сознание. «Боже! Мерлин! Что я наделала…» - лицо Гермионы постепенно менялось по мере того, как она обдумывала всю ситуацию. Малфой заметил это, и ухмылка злорадства и торжества мелькнула на его губах:
- Даже не знаю, радоваться или огорчаться, Грейнджер, что ты снова в себе, но раз уж ты приняла второй вариант разрешения ситуации, тогда катись отсюда, и не приходи больше. Можешь сообщить Визенгамоту, что я полностью признаю свою вину и ни в чем не раскаиваюсь. Я готов принять любую меру наказания, мне уже все равно, - а затем чуть слышно добавил, - ненавижу всех вас, и ваше пресловутое тщеславие!
Гермиона сделала шаг и подняла листки с пола. Постояв еще немного, она развернулась и собралась уходить, но передумала. Она сказала вслух, обращаясь к заключенному:
- Ты должен понять меня, Драко. Просто это была тяжелая ночь и…я не собиралась тебя…убивать, просто… - она не закончила.
- Просто ты – глупая грязнокровка, Грейнджер, вот и все! – выплюнул Драко, - научись думать сначала, а потом действовать. Впрочем, мне уже все равно. Наш разговор окончен. Надеюсь больше тебя не увидеть.
На этом их разговор действительно был закончен. Гермиона поняла это, и прежде чем уйти, сказала тихо, едва слышно, чтобы Драко это все-таки услышал:
- Прости. Меня.
И она ушла. Ушла, быть может, навсегда, сжимая листки с его воспоминаниями. Ушла, не оборачиваясь и сожалея. Ушла, чуть не натворив глупостей и не совершив самую большую ошибку в жизни. Ушла, чтобы понять. Ушла, чтобы захотеть вернуться, быть может, однажды.
И вот теперь, когда она дочитала последние строчки на листке пергамента, выведенные аккуратным в меру убористым почерком, немного угловатым, она поняла, что движение, которое она уловила на своей правой щеке – это скатившаяся слеза. Почему она плакала? Гермиона Грейнджер не знала ответа на этот вопрос. Однако одно она знала точно: тот человек, которого она по своему малодушию сегодня посчитала бессердечным, умел чувствовать и сожалеть. И глубина этих чувств была неизведома. Это как смотреть вниз сквозь туман: не знаешь – далеко ли тебе падать, или дно уже слишком близко.
И даже если это «дно» уже у нее под ногами, этого достаточно, ведь и так было куда погрузиться. Становилось холодно. Морозы и снега окутывали Англию, точно плед, только не принося тепла. На душе становилось пусто и так же холодно. Хотелось оказаться где-то далеко, где нет этого всего. Гермиона перечитала последний абзац и погасила лампу. Все погрузилось во мрак.
