Часть 4. В логове Джека-Потрошителя. Глава 12. МастерскаяПрага, 1929 год
Не то, чтобы я, покинув свалку, чересчур упивался триумфом, на шаг, как я думал, приблизившись к пониманию действий убийцы… По сути я знал всего лишь на самую чуточку больше, чем в начале — этот гад оставляет кольца не просто так. Но зачем? Этого я пока не знал, и очень хотел узнать. И все же, когда меня окликнули, я, задумавшийся, вначале подумал, что ослышался, а потом увидел Милену. Вот бы кому сыщиком работать. Сначала Ида, теперь Милена. Откуда они знают, где меня искать?
— Густав, я очень волнуюсь за Аполину! — с искренним беспокойством в голосе обратилась ко мне женщина, и я поспешил ее успокоить:
— Не волнуйтесь! Она с Марком, художником…
— Я знаю, — Милена и не думала успокаиваться. — Но она должна была уже вернуться. Так долго ему никто не позирует.
— Вы ему тоже позировали? Он плохо с вами обошелся? — поинтересовался я.
— Да, позировала, — ответила Милена. — И он всегда был мил. Даже слишком мил. Мне это не понравилось. Не знаю, почему, но я его боюсь… Можете оказать мне услугу? Просто загляните в студию Марка и, если Аполина там, скажите, что я хочу с ней поговорить. Пожалуйста, поторопитесь! Я боюсь, что случилось самое худшее…
— Хорошо, сделаю, как скажете… — я почувствовал, как беспокойство женщины передается и мне, но не подал виду. — Не волнуйтесь. Я уверен, она в порядке.
Однако, направляясь к мастерской Аккермана я, подобно Милене, уже не был ни в чем уверен. Скальник, конечно, скотина, но, заявившись к Марку с обвинениями, был прав в своих подозрениях. Не потому ли я и сам отправился к художнику? Во-первых, все или не все, но многие девушки, по словам «коллег», ему позировали. Во-вторых, на Владанну, а может и на других, напали после сеанса в мастерской. Это не делает Аккермана убийцей, но заставляет задуматься. В третьих, расспросить Марка я толком не успел, но его реакция все же показалась мне подозрительной. Ни один нормальный человек, обвиненный в убийстве, тем более несправедливо, тем более художник, обладающий тонкой, я бы даже сказал, эмоциональной душевной организацией, не рассуждал бы об этом так невозмутимо. Даже будучи уверен, что он не виноват. Все это, вместе и по отдельности, заставляло беспокоиться о судьбе Аполины. Как и то, что на этот раз мастерская Марка оказалась заперта.
— Дома никого… Странно, но к лучшему, — постучав и не получив ответа, пробормотал я, доставая из кармана подаренные Кубиной отмычки. — Пожалуй, я все же войду.
По счастью, в столь поздний час на улице не было ни души, поэтому мои действия, иногда приемлемые для частного детектива, но все же противозаконные, остались незамеченными. Ни души не было и в мастерской. Конечно, Аполина могла уйти по своим делам, а Марк — по своим, но уровень испытываемой мною тревоги все же подскочил на несколько пунктов. Разрываясь между желанием немедленно отправиться на поиски Аполины, чтобы убедиться в ее добром здравии, и нежеланием упустить возможность осмотреть мастерскую в отсутствие хозяина, ведь такой осмотр всегда приносит наилучшие плоды, я все же остановился на втором. После нескольких минут мучительного выбора. Если с Аполиной все в порядке, она вернется на свое рабочее место и окажется под присмотром Милены. Если же случилось страшное, помочь женщине я уже ничем не смогу. Разве что тем, что поймаю убийцу. Если это Аккерман, другого шанса заполучить улики против него мне может и не представиться.
Первым делом я вгляделся в картины, которые еще в прошлый визит произвели на меня столь сильное впечатление. Они занимали всю левую стену. Их было девять. И почти всех изображенных на них женщин теперь я знал… лично. На двух самых откровенных полотнах, женщины на них были полностью обнажены и слегка прикрыты черным прозрачным шифоном, я разглядел Франтишку и Катарину. Труп первой я видел своими глазами, второй — в морге у Короны. Следующие две картины, менее бесстыдные за счет плотности покрывал, изображали Надю и Аннику, их я тоже видел в покойницкой. Далее, резко контрастируя с соседними, висели три самых целомудренных, на фоне остальных, холста. На первом полуодетая Владанна стыдливо прикрывала свои еще не до конца сформировавшиеся, почти детские округлости. На втором художнику удалось передать напряженную позу и внутреннюю скованность обряженной в пуританского вида нижнее белье Милены. На третьей, самой приличной, была изображена Ида. Она была полностью одета, весь эротизм картины заключался в ногах, открытых поддернутым подолом чуть выше резинки чулок, но даже это меня не слишком обрадовало. Ида не говорила мне, что позировала Аккерману. И если это произошло до того, как мы встретились — это вообще не мое дело, но я все же почувствовал укол ревности. Последним висело полотно, нечто среднее между первой и второй группами, с еще не подсохшей до конца краской. Аккерман закончил с Аполиной. Из общей массы это полотно выделялось еще и цветовой гаммой — в ней было слишком много красного. Мне было не знакомо лицо всего лишь одной женщины — длинноволосой блондинки с кукольным лицом, изображенной на самой первой, висящей у самого входа картины. Методом исключения, это могла быть до сего момента считающаяся пропавшей Анежка.
Поскольку здесь больше осматривать было нечего, я перешел к правой стене, где не нашел ничего интересного в горах обычных для художника материалов. А вот у полки с книгами я задержался. Большинство из них, художественной тематики, не привлекли моего внимания. Но часть книг была посвящена оккультизму. А одна вообще лежала раскрытой, будто Аккерман читал ее перед или сразу после сеанса с Аполиной. Ее я и взял, чтобы подробнее ознакомится с тем, чем же интересовался Марк. И чем больше я читал, тем отвратительнее и подозрительнее выглядел Марк Аккерман в моих глазах.
Судя по аннотации, книга была дневником некоего Уинтропа Хедлиаура, посвященным деятельности организации, именующей себя «Культ», так же известной, как «Викторианский клуб убийц». Он ней говорилось, как о многовековом всемирном эзотерическом оккультном садомазохистском обществе, посвященном служению духам, члены которого, преимущественно богатые, обличенные властью мужчины, совершали ритуальные человеческие жертвоприношения. Чаще всего женщин-проституток.
Трудно передать чувства, которые я испытал, вчитавшись в страницы, на которых книга была открыта:
…однако разум мой был так растревожен фантастическими видениями, что, оглядываясь назад, я думаю, что это длилось всего несколько минут. Несмотря на то, что восприятие мое было затуманено, я сумел понять, что в абсент добавили некий наркотик, именно для того, чтобы добиться такого эффекта. Затем мы пришли в некоторое место, поросшее травой, и чья-то легкая рука повела меня по широкой извилистой тропе. Казалось, что дорога идет по кругу, но несколько раз тропа делала резкий поворот. Сначала я пытался считать повороты, но быстро сбился, потому что вокруг меня раздавался шепот, и понять я смог только то, что это был своего рода ритмический речитатив, слов разобрать я не сумел. Таким образом, им удалось полностью меня дезориентировать: разум мой непрерывно метался от одной мысли к другой, а звуки, доходившие до меня, только усугубляли хаос. К тому же, когда я закончил путь по тропе, которой меня вели, я потерял всякое представление о том, как далеко я зашел и в каком направлении; я был в полном смятении, телесном и душевном. Внезапно я услышал нелепый звук: совсем рядом со мной заиграл рояль. Рука отпустила меня, и я шагнул навстречу музыке, по каким-то ступеням, потом по ровной поверхности (и то, и другое было сделано из прохладного камня) и оказался в комнате, где звенящие ноты рояля эхом отражались от стен. Приглушенный голос приказал мне двигаться к тому, что, когда с моих глаз сняли повязку, оказалось центром изысканного бального зала, в который я вошел прямо из дворика. Мне развязали руки, и я, потирая запястья, осматривался по сторонам, пытаясь найти хоть какой-то намек на то, что меня ждет.
Зал был украшен совершенно в том же стиле, что и любой другой бальный зал в высшем обществе, включая портрет Её Величества, неодобрительно взирающий на нас, с той лишь разницей, что на стенах было развешано необычно большое число канделябров и за роялем висел брутальный Эмиль Заркович «Смерть и юная дева», но, разумеется, большинство людей этой разницы просто не заметили бы.
Я до сих пор откладывал необходимость описать людей, находившихся в комнате, поскольку одно только появление их перед моим мысленным взором заставляет меня содрогнуться от ужаса. Все они были мужчинами, одетыми в одинаковую простую черную одежду, лица их были скрыты кремового цвета масками, похожими на маски, которые носят в Комедии Дель Арте. Маски были лишены выражения, на них были только дырки для глаз и узкие прорези для ноздрей, что придавало им настолько невыразимо равнодушное выражение, что я немедленно задумался о смерти или, возможно, о том, что лежит за ней.
Они встали в круг, держась за руки, я оказался в центре, и впечатление от них было для меня настолько сильным, что я не заметил, пока не коснулся ее носком, обнаженную негритянку, лежащую у моих ног. Сначала я подумал, что она мертва, но на ней не было никаких ран, а потом я увидел, что она дышит, и ее горло тихонько движется. Я заключил, что она находится в некоем наркотическом забытье. Один из окружающих меня мужчин заговорил, но я не мог сказать, кто именно, казалось, что голос идет с разных сторон, и конечно я не мог видеть, как движутся чьи-то губы, и всякий раз, когда я думал, что угадал источник голоса, его расположение, казалось, менялось, по крайней мере, в моем восприятии. Обладатель голоса сказал мне, что этой ночью, когда Покров особенно тонок, я был избран, чтобы стать одним из стоящих в кругу, принять Его, как сделали другие, но у меня не было времени понять, что он хотел сказать этими последними словами, поскольку что-то коснулось моего плеча, и я почувствовал, как моя кожа быстро согревается, потом начинает гореть, голова моя наполнилась шумом и светом, и я испытал чувство, которого раньше не знал.
Больше я ничего из этой ночи не помню. Я очнулся у себя дома, в постели, по-прежнему без одежды, но ни глины, ни земли, словом, ничего, что указывало бы на события минувшего вечера, на моем теле не было; вернее, я думал так, пока не заметил под двумя ногтями светло-коричневые пятна, которые не могли быть обычной грязью, а на внутренней стороне левого запястья было бледное красноватое пятно, напоминающее…
Дальше читать я не стал. И так прочел достаточно, чтобы подозрения начали перерастать в уверенность. Описание членов «Культа» до мелочей совпадало с описанием убийцы, напавшего на Владанну. Конечно, существовала вероятность, что в Праге есть еще один человек, прочитавший эту книгу и решивший поддержать традиции «Клуба убийц», но она была так мала, что я решил не придавать ей значения, а поспешно продолжил «переворачивать камни» в мастерской Аккермана, чтобы посмотреть, какие еще «мокрицы» вылезут на свет. Лично мне достаточно только книги, но у полиции, боюсь, может быть другое мнение.
Долго искать не пришлось. Мне оставалось осмотреть не так уж много мест. Всего одно — место для натурщиц, возле которого стоял мольберт. На нем-то я и обнаружил скомканное письмо в пятнах краски.
Марк Аккерман! Ваши шалости стали обходиться слишком дорого. Ваш отец покидает пост посла. Вы в ближайшее время возвращаетесь с ним в Америку. Приведите свои дела в порядок. Белл. Посольство США. Прага. Чехия.
Письмо, конечно, тоже не было стопроцентным доказательством, но оно все же имело больший вес, чем книга, хотя бы в силу конкретики. В чем бы ни заключались «шалости» Аккермана, они взбаламутили посольство. Значит, как минимум, есть основание для официального обыска и допроса. С этим уже можно идти к Скальнику. Как бы я к нему не относился, в этом деле он был представителем официальных властей. Ему и карты в руки.
Но, прежде чем навестить инспектора, я все же решил довести дело до конца и осмотреть диван, на котором во время сеансов располагались натурщицы. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы я испытал сильное желание не просто пойти в полицию, а побежать — на обивке дивана «красовались» пятна свежей крови. Большие пятна. Тут явно не палец порезали. Ради этого стоило возиться с замком.
Как ошпаренный выскочив из мастерской, я снова наткнулся на Милену, которой, видимо, стало невыносимо ждать Аполину возле парка, пребывая в неведении относительно ее судьбы. Пришлось невероятными усилиями взять себя в руки, чтобы выглядеть спокойным. Не ради себя, Аполины или кого бы то ни было. Ради Милены.
— Есть новости? — на лице женщины читалось уже не беспокойство, а откровенная паника. — Вы что-нибудь нашли?
— Я вошел в дом, там никого не было, — я старался говорить уверенно. — И нет, я ничего не нашел. Но мне однозначно надо поговорить с инспектором Скальником. А на вашем месте, Милена, я бы не выходил на улицу. Приятного вечера.
— Спасибо… — по тому, каким тоном ответила мне Милена, я понял, что никого не смог обмануть. Что ж, рано или поздно она бы все равно узнала.
На это раз Сташека не было на посту, поэтому я, не отвлекаясь, направился прямо к кабинету Скальника. В коридоре второго этажа царил полумрак, но полоска света из приоткрытой двери офиса инспектора давала мне отличный ориентир, чтобы, спеша к нему, ни обо что не запнуться. Но я все же сделал это, когда из кабинета донесся незнакомый властный голос:
— Ну, что же, инспектор, вы довольны последней суммой?
— Да, она более чем удовлетворительна, — ответил голос Скальника, а мне чутье подсказало, что разговор не предназначен для посторонних, тем более моих, ушей, поэтому стоило бы спрятаться и узнать, что скажут дальше. Речь явно идет о взятке, и, очень может быть, этот козырь против инспектора когда-нибудь, может, даже прямо сейчас, мне пригодится. Прошмыгнув мимо приоткрытой двери, я вжался в стену прямо за ней.
— Посол желает вам удачи в поисках преступника, — тем временем продолжил незнакомый голос. — Думаю, на этом наше сотрудничество окончено. Прощайте, инспектор!
— Передайте мою благодарность послу, — ответил Скальник. — А что касается убийцы, давайте просто скажем, что у меня есть идеальная кандидатура для того, чтобы на нее это повесить. Кстати, американец…
— Ах, ты, сукин сын… — еле слышно пробормотал я, услышав сказанное.
Это же сколько дерьма скрывается в инспекторе? Уже при первой встрече от него «пованивало» тем, что он не хочет расследовать убийства, потому что ему наплевать. При каждой следующей встрече запашок становился все хуже — уничтожение улик, подтасовка фактов. А теперь оказывается, что все это он делал нарочно, за деньги прикрывая задницу послу. Он с самого начала знал, кто убийца, и, уверен, является той самой причиной, по которой «шалости» того стали обходиться дорого. И в завершение всего Скальник планирует не спустить дело на тормозах, а найти козла отпущения. Американца. Много ли я знаю американцев, имеющих отношение к этому делу? А сколько из них тех, кому инспектор хотел бы подложить свинью за то, что он все время путался у него под ногами со своим стремлением докопаться до истины?
Боже! Как мне хотелось немедленно ворваться в кабинет и, как минимум, набить Скальнику морду. Но он был в кабинете не один, и этот другой — представитель посольства, у которого с инспектором есть общие интересы. Мое сольное выступление только усугубит мое и так незавидное положение. Придется подождать, пока ненужный свидетель покинет кабинет, поэтому я только сильнее вжался в стену, когда на освещенную полоску пола в коридоре упала тень уходящего мужчины…
