Глава 11Тсуне снова снилось его первое убийство. Тихая ночь в тихом Намимори, двор заброшенного завода, облюбованного Реборном для натаскивания молодняка, страшный, воняющий мужик из новостей. Рецидивист и наркоман, зарубивший родную мать на третий день после очередного возвращения из зоны — он смотрит осоловелыми глазами куда-то в стену, не понимает, что происходит, и не обращает внимания на крик.
Когда Тсуна в первый раз отказывается стрелять, ему ломают рёбра. Его топят в помоях до полусмерти, когда он отказывается во второй. На третий раз Реборн стреляет в Кёко, пробивая её живот, и приставляет пистолет к голове рыдающей Саваде Нане.
Кёко спасли. Мама забыла. Тсуну избили ещё раз, за то, что сначала отказался стрелять и не попал в голову, а потом заставили всё отмывать. Кровь, экскременты, рвота — полный набор, от которого хочется вышибить себе мозги. В тот раз ему помогали Гокудера и Ямамото, а потом он сбежал к Хибари, курить, рыдать и помогать менять перевязки на окровавленной спине. Хибари был сильнее, своенравнее и упрямее их всех — старый хамелеон уделял ему почти столько же времени, сколько самому Саваде. И, чёрт возьми, Реборн не справился. Хибари стал тем, кем сам захотел — и роль телохранителя он тоже принял добровольно, и по собственному желанию оставался в ней последние десять лет. Но, несмотря на то, что они стали лучшими друзьями, Ёж никогда не рассказывал, как именно его ломал Реборн, и почему всё его тело похоже на один сплошной рубец.
А Тсуна не такой стойкий и уверенный в себе. Тсуна трус, который хорошо усваивает уроки и любит маму. И Тсуна стреляет — когда Реборн приводит ему преступников, когда приводит невиновных, даже когда приводит детей. Если рука дрожит, она будет сломана. Если по щекам текут слёзы, их смоет грязная вода в ведре. И так до тех пор, пока смерть не станет чем-то привычным и обыденным — потом они перейдут на биты, арматуру и ножи.
Савада ненавидел, когда ему снилось прошлое — почему-то сознание выбирало худшие годы жизни, а не обучение в той же Академии, полное смеха и веры в новый день. Именно там они с Хибари стали теми, кто они есть, там произошло больше всего курьёзов и там они были просто людьми, способными выйти из дела и очнуться от нескончаемого кошмара. Он бы с радостью ещё раз на это посмотрел — но он всегда видел старого хамелеона, если ему вообще снились сны.
Хибари, разумеется, сразу заметил его пробуждение — осторожно посмотрел, одними глазами спрашивая, всё ли в порядке.
— Старые воспоминания. Сколько нам лететь?
Тсуне всегда доставалось место у иллюминатора, но сегодня было на редкость облачно, и увидеть хоть что-то не представлялось возможным. Ёж мимолётом взглянул на часы, продолжая запугивать их соседей — де юре для того, чтобы Савада мог спокойно поспать, де факто ради собственного удовольствия.
— Почти на месте. Думаю, посадку объявят где-то через пять минут.
Они действительно летели в префектуру Коти. Ферма была лучшим следом, единственной зацепкой, которая внезапно обрела плоть и кровь — Кенгуру, обманом получивший доступ к медицинским архивам, случайно наткнулся на упоминание работника с анальгезией. Этого оказалось достаточно, чтобы они отправились в Китагаву — небольшое село в трёх часах езды от Намимори.
Забавно оказаться так близко от родины спустя столько лет — сядешь в поезд и уже там. А там школа, там семья Кенгуру, там Кёко-чан, там мама — те, о ком Тсуна узнавал от Ежа и видел только на фотографиях.
— Кенгуру должен быть в восторге.
Хибари удивлённо моргнул, на секунду отвлекаясь от оскала в сторону любопытного соседа через три ряда.
— А, ты про это. Поверь, он уже в восторге от того, что ты жив, здоров и не теряешь хватку. Кенгуру истосковался по стоящей работе, и место не имеет особого значения.
Самолёт затрясло, и стюардессы милым голосом объявили посадку. Тсуна несколько раз сглотнул, избавляясь от заложенности в ушах, и начал рассматривать аэропорт.
Продолжить разговор удалось только после того, как они вышли из самолёта и отправились за своим багажом. Тсуна достал сигарету, начиная крутить её так и эдак, и привычно рассматривал случайных людей.
— Он никогда не хотел работать в Италии. Пытался отказаться, при первой возможности вернулся сюда, и его жизнь близка к идеалу старости на гражданке.
Он помнил, как ломался Сасагава Рёхей. Не настолько болезненно, как Хибари Кёя, не настолько выматывающе, как он сам, но гораздо хуже остальных. Как из улыбчивого, добродушного боксёра превращался в скалящегося первоклассного снайпера, уже не способного просто боксировать и улыбаться.
— Ты прав, Рыба. Но ты забыл, что десять лет назад мы не были «старой гвардией».
Хибари вытащил их вещи, проверил багаж и двинулся на выход. Кенгуру ждал их снаружи, нетерпеливо постукивая по капоту такси. Прилетел ещё вчера, снял им номера, разведал обстановку и успел сгонять домой, притащив свою старую снайперскую винтовку и несколько нелегальных стволов. И Тсуна не был удивлён, узнав, что мирный Рёхей сделал себе такой запас.
Они все были мафиози, мафиози до мозга костей, даже после десяти лет мира. В конце концов, если бы Реборн только ломал, никто не стал бы восхищаться его творениями.
— Есть информация по Закуро?
Кенгуру подобрался, стараясь выглядеть серьёзно, но самодовольство всё равно пробивалось на его лицо.
— Рисовая ферма. Официальное имя — Ширатори Ясуо, устроившийся на работу в поля.
Тсуна выдохнул табачный дым и тихо рассмеялся, а потом выкинул бычок и сел на заднее сиденье.
Мафия. Всегда. Одинаковая.
