Глава 13Такой необходимый, такой желанный и долгожданный разговор с Катей пришлось Андрею резко прервать, потому что этот идиот Малиновский вдруг бесшумно отделился от стены, в несколько шагов преодолел разделяющее их расстояние и прыгнул на Пушкарева сзади. Повалил на пол, ударил и выбил из руки пистолет.
Произошло это всего за каких-то несколько секунд. Андрей не успел предотвратить нападения - не ожидал, отвлекся, весь растворился в телефоне с Катиным голосом и дыханием...
Выронив телефон, Андрей кинулся к ним, оторвал Романа от Пушкарева - не сразу, преодолевая яростное сопротивление, сопровождаемое воплями "Пусти! Не мешай! Я ему сейчас покажу!" - оторвал и… одним ударом отшвырнул Малиновского к стенке.
- Ты что творишь, придурок?!
И склонился к Пушкареву, пытаясь помочь ему встать:
- Валерий Сергеич, вы как?
- Нормально.
Валерий руку Жданова оттолкнул и с трудом сам поднялся на ноги.
Больно ударившись голой спиной о стену, получив от своего товарища по несчастью и, как он до сих пор считал, друга со всего маху удар в лицо, Рома почувствовал себя окончательно оскорбленным. Несправедливо, незаслуженно оскорбленным. И преданным.
Сел и вытер кровь под разбитым носом.
- Вот так, значит, да? - желчно процедил сквозь зубы. – Молодец, Жданов! Хвалю. Хорошо двинул лучшему другу. Все еще умеешь, а я уж думал, ты разучился. Не заметно было, чтобы ты своим умением пользовался, когда я тут мешком связанным валялся, когда издевались надо мной, унижали. Когда помощь мне твоя нужна была. A ты, вот значит, как помогаешь... Бей друга, бей. Совсем от раскаянья чокнулся. Столбом стоял, с хрычом этим беседы беседовал, пальцем его не тронул. Думаешь, вот так прощенье вымолить?
Кровь из носа все не останавливалась. Платка ему никто не давал, помочь встать не предлагал. Рука была испачкана кровью.
Обида вперемешку со злостью требовала выхода. И очень остро, даже как-то болезненно чувствовалась собственная нагота.
- Меня бить можно, конечно! Даже нужно! Я тут, оказывается, крайний! Что, когда я тут позорился, интересно смотреть тебе было? Весело? Ты-то бесстрашный герой, белый и пушистый – покаялся, на угрозы не поддался, унижаться не стал - не все ж такие мужественные…
- Ром, что ты несешь? - Андрей понял, что с Романом творится что-то не то. Слишком тяжелый был взгляд, слишком зловещий тон. И пистолет.
Малиновский уже стоял и угрожающе сжимал в руке пистолет.
- Самый плохой человек на земле - это Малиновский, да?! Отлично! Замечательно! Значит, придется соответствовать!
Лицо Романа было залито кровью, и он уже не обращал на это внимания. Дыхание с громким хрипом вырывалось у него из груди.
- Ром, извини, я не хотел, - Андрей виновато и растерянно улыбнулся. Чувствовал, что сейчас может произойти что-то ужасное и не знал, как это остановить. - У тебя кровь идет. Прости, я не рассчитал.
Похлопал себя по карманам, нашел-таки платок и протянул Малиновскому:
- Вот, возьми.
Роман скривился презрительно.
- Спасибо, обойдусь.
Но, чуть поколебавшись, взял все же платок, вытер лицо и отбросил окровавленную ткань в сторону.
- Ладно, дружище, с тобой я потом разберусь. Сначала этот. А ну, отойди от него! - и резкий взмах дулом: - Слышь ты, козел старый, давай, раздевайся! Быстро! Разделся и песенку спел! Катюшу! Расцветали яблони и груши... Ну! Давай! А то нервы у меня расшатались - пристрелю к чертям!
Пушкарев, и так весь красный и еле стоящий на ногах, покраснел еще больше, выпрямился, поправил дрожащей рукой верхнюю пуговицу мундира и смог только прошептать:
- Ах ты, сопляк... Да я никогда...
Андрей примирительно поднял руки и закрыл Валерия своим телом:
- Рома, успокойся! Давай хоть ты не будешь с ума сходить!
Сделал шаг по направлению к Малиновскому:
- Отдай мне это чертово оружие!
- Не подходи! - рука с пистолетом дернулась. – Не дам! Я об этом сегодня весь вечер мечтал. Как заберу у козла эту пукалку и покажу ему, где раки зимуют!
Нервно хохотнул:
- Как это трогательно - Катенька позвонила, поплакала, и он великодушно нас отпускает! Пошли вон, говорит! Нам остается только утереться и за оказанную милость поблагодарить! - новый взмах пистолетом: - Нет уж! Не все так просто! За свои фокусы отвечать придется! Я хочу, чтобы он тоже передо мной голышом попрыгал, чтобы понял, гад, на своей шкуре почувствовал, каково это! Отойди!
Валерий рванулся вперед:
- Да я тебе сейчас...
- Тихо, тихо, спокойно! - Андрей вцепился Пушкареву в локоть и снова заслонил его собой.
Смотрел на Малиновского и не узнавал. Таким взбешенным своего друга он не видел никогда. Искаженное гневом лицо, глаза горят, на голой шее видны вздувшиеся вены, тело угрожающе сжалось и нагнулось вперед, словно готовясь к прыжку.
Это не Ромка.
Ромио.
Ромашка.
Беспечный, никогда не унывающий весельчак. Душа компании и любимец женщин.
Какой-то чужой, незнакомый человек зло целится сейчас в них из заряженного оружия и выкрикивает какие-то нелепые обиды и угрозы.
Андрей заговорил тихо и чуть ли не ласково, как с маленьким, неразумным ребенком:
- Ром, ну ты чего? Перестань. Это же Катин отец. У него для такого поведения была причина, ты же знаешь. Мы всё это заслужили.
- Ничего я не заслужил! За какое-то несчастное письмо такое устроить! Ты можешь сколько угодно сопли тут разводить, а я не намерен! Он по голове меня треснул, хлороформом травил, чуть не прирезал вообще!
- Он пожилой, больной человек, Ром. Очнись. Ну, прости его!
- Вот пусть, как минимум, извинится, голым поскачет, может и прощу, - лицо Малиновского исказилось подобием улыбки. - Может и пойдет домой котлетки кушать. И спасибо еще сказать должен, что я его не вяжу и в милицию не сдаю!
- Какая милиция, Ром, ты что? Успокойся. Ну, хочешь…
Андрей запнулся, оглянулся на Пушкарева и натужно улыбнулся:
- Хочешь, я перед тобой разденусь?
Он все еще пытался шуткой разрядить обстановку. И пытался вернуть, воскресить своего друга Ромку.
- И песню спою и ламбаду станцую, хочешь? Легко! Трам-пам-пам! - расстегивая на ходу пальто и все так же прикрывая собой Пушкарева, Андрей сделал несколько танцевальных движений.
Ухмылка Малиновского стала саркастической:
- Да ты что? Неужели сделаешь это для меня? - и жеманно пропел: - Как это ми-ило!
Но шутка все же возымела действие. Рома глубоко вздохнул, на секунду прикрыл глаза и чуть расслабился. И даже пошутил в ответ:
- Но прости, Андрюша, вынужден отказаться. С тобой как-нибудь потом, если ты настаиваешь. В другой раз. Вообще, ты ж знаешь, я не по этой части, я исключительно по девушкам.
Хохотнул:
- И, как выяснилось, по дедушкам.
Вот тут бы ему и замолчать. И прекратить, как ранее совершенно верно заметил Жданов, этот цирк.
Он понимал, что перебарщивает. Что ведет себя неправильно. Недостойно. Видел, что этот дед Пушкарев еле стоит на ногах и держится за сердце. Видел, какими глазами, недоуменно и растерянно, словно не узнавая, смотрит на него Жданов.
Но остановиться не мог.
Ему было плохо.
Плохо физически и морально.
Он замерз, все тело била мелкая, противная дрожь и так же мерзко было внутри - в душе. И на периферии сознания он с ужасом прислушивался к себе, ощущая, что эта мерзость заполнила его, овладела им и теперь заставляет выкрикивать жалкие обвинения, требования и угрозы. И заставляет размахивать этим дурацким пистолетом перед носом у Жданова. Ну глупость же! Идиотизм! Ведь он же все равно не выстрелит!
Ведь не выстрелит?..
Остатками рассудка Рома все же надеялся, что нет.
И вообще, нападение на Пушкарева в тот момент, когда все уже почти закончилось, когда тот уже готов был их отпустить, было излишним, а уж его требование, чтобы дед перед ним раздевался…
Что это - бред? Или извращение? Зачем нужна ему эта убогая месть? Ну ладно, разоружил врага, победил - что еще?
Нужно было после того, как отобрал оружие просто вызвать милицию.
А еще лучше, когда Пушкарев их отпускал, благородно уйти - Андрей хотел именно этого.
Но Рома больше не мог думать и действовать адекватно - пережитый страх и унижение, кажется, что-то в нем сломали. Хозяйничающая в его душе темная, тяжелая, страшная даже для него самого, масса злости, обиды и вроде бы даже ненависти успокаиваться не хотела.
Он злился на всё: на старикашку, так нагло обдурившего его и весь вечер издевающегося над ним, на Жданова, кающегося и поющего песни о любви вместо того, чтобы в два счета их освободить и настучать старикашке по голове, и самое главное…
Самое главное он злился на себя самого за то, что попал в такую идиотскую ситуацию.
За собственную глупость и трусость.
За то, что стоит сейчас здесь в одних трусах и за внутреннее понимание того, что если бы Пушкарев тогда приказал, снял бы и трусы.
Он очень испугался и унизился, да еще при Жданове.
А потому именно на Жданова (не на Пушкарева!) хотелось выливать накопившуюся внутри мерзость.
И Рома, не опуская пистолет и все так же криво усмехаясь, продолжал нести чушь:
- А Катенька-то твоя только за тебя, родного, просила, на меня ей, ясное дело, наплевать. С гадом Малиновским папе что угодно делать можно, хоть прибить вообще, хоть на куски порезать, а Андрюшу трогать низ-зя! Так душевно, так жалобно просила Андрюшу не обижать, я, ей Богу, чуть сам не прослезился!
Растерянность и сочувствие на выразительном лице Андрея стали еще заметнее. Не привык он, видимо, чтобы Роман Малиновский был так жалок, чтобы ныл и нес на полном серьезе всякую ахинею.
Не надо ему ждановское сочувствие!
- Ну так что, дед, стриптиза не будет? - Роман пристально, не отрываясь, смотрел Жданову прямо в глаза.- Ладно, черт с тобой, я согласен на замену! Зачем мне нужны твои старые кости? У меня есть идея получше!
С удовлетворением наблюдал, как по мере его слов каменеет лицо Андрея, как уходит жалость из его глаз.
И с деланным воодушевлением, весело произнес, наконец, то, что говорить вообще ни в коем случае было нельзя, и он это прекрасно знал:
- Катюшу давай сюда позовем а, Андрей? Пусть ОНА тут свои скрытые прелести продемонстрирует! Допотопные тряпки, как царевна-лягушка, скинет и покажет, чем же это она тебя так приворожила, что там есть у нее такого особенного?! Может, и я проникнусь?! Как гляну, так и все, тоже крышу от любви снесет! - Роман противно, громко заржал. - Вот умора будет! И раскаюсь сразу до глубины души, что такую красавицу оклеветал! Буду волосы на себе рвать и прощенья у папаши просить, пусть меня хоть сто раз по башке бьет. Давай, позвони ей!
Жданов побелел, на лице желваки заиграли, и взгляд стал такой, словно он червяка раздавить собирается.
Но почему-то не шевелился. Парализовало его, что ли?
- Хотя, нет, - Рома ненатурально задумался и почесал себя за ухом пистолетом, - мне кажется, чтобы так сдуреть, только посмотреть будет недостаточно, надо еще хотя бы потрогать, а, как думаешь, Андрюш? Вот потрогаю хорошенько и все, кирдык мне!
Жданов больше не улыбался. Не испытывал чувства вины за то, что разбил в кровь лицо друга и не боялся направленного в грудь заряженного оружия.
Немедленно нужно было прекратить поток гнусных пошлостей, который извергал на Катю этот человек. Он и так посмел сказать слишком много, Андрей позволил ему это от неожиданности и растерянности.
Ярость заволокла сознание.
Прошипев "Заткнись!", Андрей двинулся на Малиновского и в следующую секунду уже вырвал пистолет из заломленной руки и ударил по голому телу, не глядя, куда пришлось.
В этот раз Малиновский на ногах устоял, да еще и ответил. Завязалась драка. Молотили друг друга долго и с наслаждением.
Наконец, Роман в положении лежа оттолкнул Андрея и прохрипел:
- Очки бы снял, идиот! Глаза лишишься! – вскочил и пошел к своей одежде, валяющейся на полу бесформенной кучей. Принялся быстро одеваться, кое-как напяливая на себя одежду, и, коротко глянув в сторону все это время неподвижно стоящего Пушкарева, заговорил:
- Круто. Я ж говорю - герой. Смотрите, Валерий Сергеич, как он, оказывается, может оружие отнять. Мгновенно! Цените - вас он пожалел, а меня нет. Раз - в морду - и пистолет уже у него. И шуток он не понимает. Чувство юмора напрочь отшибло, как с вашей дочерью связался. Защитник прекрасных дам и больных дедушек, елки-палки!
Похоже было, что драка немного привела Романа в чувство – он, кажется, снова шутил. А может, придуривался. Андрей его шуток и разглагольствований уже не воспринимал. Стоял, тяжело дыша, сжимал пистолет в кулаке и молчал.
А Роме действительно стало легче. Он, видимо, выпустил пар, и тяжесть в душе отступила. Рома был очень этому рад. Мысль о том, что он все же не воспользовался пистолетом, отдал его (можно сказать сознательно!) практически без борьбы, а значит, не позволил темной массе гнева поглотить его разум, немного успокаивала и примиряла с самим собой. Да и в драке он действительно все время помнил о ждановских очках, ему это мешало и сдерживало, а это тоже очень хорошо!
В общем, он потом подумает о своем поведении в экстремальной обстановке и тайнах собственной психики, главное, что с ума он не сошел, никого не убил и даже не ранил.
А то, что Жданов смотрит на него как на последнюю мразь, так это хоть и неприятно, но, наверное, поправимо?
- Что, думал, застрелю его? - Роман кивнул в сторону Пушкарева. - Нет, я же не псих. И на Катеньку твою я не посягаю, больно надо! Чур меня, чур! Пошутил я!
Поднял с пола куртку и достал из кармана мобильник:
- Я звоню в милицию!
- Нет! - Андрей снова кинулся к нему. - Отдай телефон!
Рома резво отскочил к дверям гаража.
- Обойдешься! Все тебе отдай - пистолет, телефон... Вот пусть менты приедут и разберутся, кто здесь больной, кто старый, кто жертва, а кто преступник!
Андрей снял очки, положил их на пол и отодвинул ногой подальше, чтобы не раздавить. Туда же положил и пистолет.
- Отдай мне телефон! – потребовал и угрожающе пошел на Малиновского.
Рома вроде даже обрадовался:
- О, очки снял, наконец! Можно как следует подраться! А то, я ж не изверг какой-то - глаз тебе стеклом выбить не хочу. А пистолет ты зря из рук выпустил, этот, - кивок в сторону Пушкарева, - может им опять завладеть, пока мы с тобой отношения выяснять будем. Или ты меня уже более опасным считаешь, чем его? Хотя да, - хлопнул себя шутливо по лбу, - о чем это я? Он же хоть и псих, но в мечтах твой будущий родственник, а я кто? Так - никто и звать меня никак. Да?!
Все это время они, приноравливаясь, ходили вокруг машины, - Андрей молча наступал, Роман пятился и не переставал быстро говорить:
- Но еще одно – Андрюха, подумай прежде, чем битву начнем: чем ты крыть-то станешь, когда Пушкаревы у тебя Зималетто забирать будут? Или ты надеешься, что пожалеют тебя убогого? Что простит тебя Катюша и папаша ее от любви великой? Не надейся! После письма моего, да после сегодняшнего все могут забрать подчистую! А так, если на него заявление накатаем, вот тебе и предмет торга: мы забываем о нападении, издевательствах и избиении, а они нам возвращают Зималетто на блюдечке. Ну? Соображай уже!
Выглядело так, словно Рома как ни в чем ни бывало вернулся в свое обычное состояние - он снова подшучивал и фонтанировал идеями. То есть, в привычной для себя циничной манере искал и таки нашел очередной вариант решения проблем. Не заморачиваясь никакими чувствами - вины, раскаянья, понимания, сострадания, вообще не заморачиваясь совестью…
Вместо ответа Андрей бросился на Романа и выбил телефон из его рук. Мобильник упал и разбился.
- Идиот!
- Я тебе новый куплю, - прорычал Жданов, и через миг они уже снова катались по полу в драке.
- Прекратить! - звук клацающего затвора и зычный крик прервал упоительную потасовку.
Дерущиеся оглянулись. Статус-кво был восстановлен - пистолет снова находился в руках отставного военного.
- Пошли вон отсюда!
Роман поднялся первым.
- Ну вот, что я говорил! Идиот ты, Андрюша!
И быстро, ни слова больше не говоря, пошел к выходу.
Андрей заколебался:
- Валерий Сергеич...
- Вон, я сказал!
Как же он устал.
Ужасно.
До полного изнеможения.
Он не будет сейчас ни о чем думать - ни о том, что сделали с его дочерью эти люди, ни о том, что сделал он сам.
Пусть они уйдут, он сможет тогда, наконец, отдохнуть. Посидит тут спокойно на стуле, а потом пойдет домой и полежит.
Пусть Малиновский напишет заявление в милицию, и его посадят. Это даже хорошо. И правильно.
Ему это уже не интересно. Ничто не интересно и не нужно.
Он просто глупец.
Ничего он в этой жизни не понимает и не умеет. Даже не смог пистолет в руках удержать, Малиновский его отобрал и подполковника Пушкарева из его же собственного оружия чуть не пристрелил.
Поделом.
А Жданов закрывал его своим телом от пули, клялся в любви к Катеньке и дрался, чтобы ее защитить.
Сил не было ни на что. Было трудно дышать и очень болело сердце.
Сквозь шум в голове донеслось:
- Валерий Сергеич, вам плохо? - встревоженный голос Жданова.
Не ушел. Остался. И Малиновский, наверное, тоже.
Не упасть. Не проявить слабость перед этими...
Ноги стали ватными, непослушными. Не хотели держать грузное тело. Как же далеко стоит стул...
Чьи-то руки крепко обхватили его и не дали осесть на пол.
- Рома, помоги мне!
- Еще чего, я домой пошел!
- Рома, он тяжелый, я его один не донесу! Ему плохо, ты что, не видишь?! Его в больницу надо! Помоги мне!
Сквозь эти голоса Валерий отчетливо слышал еще какой-то назойливый звук. Телефон - понял он угасающим сознанием. Это Катенька звонит. Волнуется и зовет папу домой. Прости, детка, видимо, не получится домой прийти...
Сознание он все же почему-то не потерял. Чувствовал, что его поддерживают с двух сторон и ведут к машине. И голос Жданова бормочет рядом успокаивающе:
- Валерий Сергеич, держитесь! Вот так, потихонечку. Сейчас поедем в больницу, там вам помогут, и все пройдет. Вы поправитесь. Мы же Кате обещали, что все хорошо будет, помните? Катю нельзя обманывать, ведь правда?
И Валерий улыбнулся. Слегка. Сквозь боль и слабость.
Ишь, как этот Жданов заговорил...
Конечно, нельзя Катюшку обманывать. И обижать нельзя, и расстраивать... Все просто обязано быть хорошо...
Конец
