Алое, серебристое - Вы опоздали к чаю, учитель, - не оборачиваясь в сторону двери, говорит Джой Корд, когда на спинку дивана сложенными крыльями слетает брошенная серая мантия. – О чём можно так долго говорить с дементорами? Неужели о погоде?
- Родольфус ранен.
- Что?! – девчонка, похолодев, вскакивает, но Долохов легко толкает её обратно, рассмеявшись как-то по-мальчишески беззаботно.
- Ну наконец-то живые эмоции, мисс Корд. А обо мне, я вижу, вы особенно не беспокоились.
- Да что вам сделается… - сердито бормочет Джой, с облегчением распознав в сказанном жестокую шутку. – Если вас кто-то и убьёт, то только вы сами…
- Верно. Всё надо делать самому. А уж такую ответственную вещь и вовсе нельзя никому доверить.
Алмазный британец, развалившись в кресле, любовно рассматривает бутылку; в неровных отсветах пламени кажется, что длинные чёрные ресницы его слегка подрагивают.
Надерётся, грустно думает Джой. Как несправедливо устроен мир, в котором надираются такие потрясающе красивые люди.
- Одни проблемы с этими дементорами… кстати, о дементорах: продемонстрируйте-ка невежливое обращение с этими милягами, ангел мой.
- Что за педагогический пыл в десять часов вечера? – морщится девчонка, кутаясь в растянутый кремовый свитер. За окном - бархатная темнота, и звенят озябшие острые звёзды, и ледяное ноябрьское дыхание сковывает инеем последние хрусткие листы. Тут рукой пошевелить, кажется, холодно, не то, что искать палочку.
- Вам про субординацию напомнить? – в его голосе сквозит мороз куда более пронизывающий, чем на улице, и слизеринка, зябко поведя плечами, неохотно вытягивает палочку из-под вороха старых газет.
- Покажите, учитель.
- Вы забыли слова, мисс, или вам просто интересно посмотреть на моего Патронуса?
Невинно улыбнувшись, Джой пожимает плечами.
- Воистину нестерпимо ваше любопытство, - сокрушённо качает головой Долохов, потянувшись за пиджаком. – Ладно. Как известно, перед произнесением заклинания необходимо вспомнить нечто хорошее, произошедшее в вашей жизни…
Одним глотком опрокинув в себя тёмно-янтарное содержимое стакана, он на мгновение закрывает глаза.
Ксения Эллен распахивает окно, разгорячённой кожей принимая пьянящий воздух августовской ночи. Следующим танцем будет танго, его она пропустит: здесь для неё нет партнёра, хотя желающих даже чрезмерно много.
Она переводит дыхание, улыбаясь чему-то своему; приглушается, алея, свет, и Ксения, привыкая к нему, не различает, чьи не терпящие возражения руки обвивают её талию, увлекая в шахматный нонсенс зала.
- Да как вы смеете… - разъяренной кошкой шипит она. И – осекается, оказавшись лицом к лицу с наглецом. – Ты?.. Ты же в Болгарии…
- Нет. Я здесь, - резонно возражает Антонин Долохов. – Танцуй со мной.
Синхронно они выпрямляют спины; Долохов поворачивает голову влево, Ксения, гордо вскинув подбородок, вправо. Положив ладонь ему на плечо, она дразняще отталкивается, но вновь оказывается щека к щеке с партнёром, привлечённая резко и властно.
Без начальной фигуры, на середине музыкальной фразы он бросает её в танец. Он танцует так же, как живёт – стремительно, непредсказуемо, опасно, при этом, словно дьявол, угадывая желания – чтобы подавить их или исполнить.
Исступление скрипки бежит электричеством по струне позвоночника и пульсирует в висках – так рвутся с тихим стоном серебряные нити, и распускается во вкрадчивой глубине огненный цветок мака.
На момент оказавшись прижатой к партнёру спиной, Ксения запрокидывает голову, выдыхая:
- Даже не поздоровался…
- Разве нет? – низким, хрипловатым голосом отзывается Антонин; склонившись к поднятому к нему лицу, он коротко касается полураскрытых губ. – Здравствуй.
Развернувшись – звонкая пружинка, короткие крылья юбки – она отстраняется так, что натягивается цепь соединённых рук. Но известно: чем сильнее натянуть цепь, тем ближе кинет друг к другу скованных…
На середине шага в сторону алмазный британец делает паузу. Обвив ногой его ногу и медленно соскальзывая по ней вниз, Ксения Эллен торжествующе улыбается.
- У тебя глаза зелёные.
- Тебе не видно.
- А я не вижу, я знаю.
И скрипка снова заставляет своих марионеток двигаться всё быстрее и быстрее. Горит цветок мака, дробью вспыхивающих на лепестках искр выбивая такт: хищность, скорость, чувственность. Запредельность.
…Когда же музыка смолкает, оборвавшись мгновенно и зло, оставив людей в напряжённых, надломленных позах, прекрасная Психея обессиленным, полным отчаянной нежности жестом опускает голову на плечо партнёра.
- Чёрт. Как же я тебя ждала…
Танго – не более чем прелюдия к воспоминанию. Само воспоминание заключается в этой короткой последней фразе.
- Expecto Patronum.
Усмехнувшись уголками губ, Долохов снова наполняет стакан и рассматривает по-детски восхищённое лицо Джой.
У его ног воплощением грациозности растягивается огромная пантера. Щуря демонические свои глаза, она тоже смотрит в сторону русоволосой незнакомки; затем, видимо сочтя её неопасной, эта кошка выгибается, устраиваясь поудобнее, и довольно жмурится, словно чувствуя тепло, идущее от камина.
- Видите, мисс Корд. Разбудили животное ни за что ни про что. Ну, ваша очередь.
Девчонка сосредоточенно сводит брови.
Ночью выпал снег, и парк превратился в сахарный город, воздушный, сверкающий и хрупкий в своей пушистой красоте.
На Джой, не слушая протестов, наматывают колючий красный шарф и надевают варежки. Сегодня ей исполняется пять лет, и не хватало только, чтобы она простыла.
- Только недолго, - напутствует отец (они с дочкой – одно лицо). – Скоро гости придут.
- Так я же их встречать иду, - пожимает плечами без пяти минут слизеринка и сбегает по лестнице на аллею.
Занятая какими-то, безусловно, важными снежными делами, она не замечает, как рядом с ней опускается на корточки первый из гостей.
- Привет, племянница.
Просияв, Джой Корд отрывается от снега и обхватывает руками шею родственника.
- Руди! Что ты мне принёс?
- Моя корыстная девочка… - смеётся Родольфус, аккуратно её отстраняя. – Осторожно, придушишь свой подарок.
Распахнув пальто, он показывает племяннице очень юного пса, судя по выражению морды, недовольного всем миром.
- Ух ты… - ореховые глазища Джой радостно загораются. – Это мне?
- Тебе, кому же ещё, - подтверждает, улыбаясь, Лестрейндж-младший. Волосы его запорошены снегом, это странно смотрится: белое на рыжем.
- Как здорово. – Высвободив руку из варежки, девчонка трогает указательным пальцем белое пятнышко на лбу щенка. Потом поднимает взгляд. – Знаешь, Руди, когда я вырасту, я выйду за тебя замуж.
- А я не слишком для тебя старый? – серьёзно интересуется Родольфус.
- Нет. В самый раз, - так же серьёзно отвечает Джой Корд.
- Тогда договорились.
И, придя таким образом к соглашению, они все втроём возвращаются в дом.
- Expecto Patronum.
«Ожидаю защитника». Если бы этот защитник защищал не только от дементоров…
Алмазный британец отрывается от коньяка и откидывает назад раздражающую прядь, мешающую ему разглядывать серебристого единорога, разом сделавшего комнату тесной.
- Я очарован, мисс, - искренне признаётся он. – А вот она, кажется, нет.
Пантера, лежащая у его ног, утрачивает свою обманчивую безмятежность и вся подбирается, готовя к прыжку своё большое изящное тело. Единорог оборачивается к ней и застывает, наклонив голову – спокойный, упрямый, невозмутимо благородный.
- Давайте-ка прикрывать лавочку, ангел мой, - командует Антонин, и Джой его полностью поддерживает.
Потом Долохов приканчивает бутылку и начинает следующую. Потом он смеётся чему-то – тихо и невесело, и девчонка, прячущая нос в ворот свитера, вздрагивает.
Подходит к концу и вторая бутылка; алмазный британец хмурится, глядя на ладони ученицы. Потом поднимается – твёрдо, без малейшего следа неуверенности в движениях, - и, взяв Джой за руку, стягивает с её безымянного пальца кипарисовое колечко, школьную память. И на его место аккуратно надевает свой алмазный перстень, радужно сверкнувший в отблесках пламени.
Потом, когда Антонин засыпает в кресле, девчонка осторожно возвращает перстень на его бледную руку.
