Рыже-чёрноеПасмурный день, вытянутый из череды множества таких же: воздух в паутине косых линий дождя и острые чёрные силуэты деревьев на фоне бесконечно серого неба. Тоскливый шелест воды одевает камень в прозрачную, струящуюся листву и сбегает по черепице, как по ступенькам; где-то наверху скрипят балки, и стонет ветер, заблудившийся в дымоходе. Неумолимо движется по своему серебряному пути стрелка ходиков.
Мрачность мира и тяжёлой дубовой мебели – повод жечь лампу днём. Вот и очерчен вокруг стола круг апельсинового света, и горят крылья огромных бабочек, вышитых чёрной нитью на шёлковом рыжем абажуре.
Джой Корд сидит на подоконнике, по обыкновению своему до кончиков пальцев натянув рукава белой блузки.
Знаешь, Шерлок… ах нет. Генрих, Ричард, Георг?.. К кому из вас мне лучше обращаться? Смотрите, друзья мои, каменные колонны наших ворот в конце аллеи скоро начнут крошиться. Мхом поросли, увиты плетьми высохшего винограда… Однажды они рухнут, рассыпавшись в пыль, и станет видно, что там, за ними, то же самое небо, что и наверху. Ведь мы на острове – между небом и небом… Что за взгляд? Неужели у всех спаниелей такой чертовски занудный характер?
Долохов появляется именно тогда, когда Джой уже с облегчением думает, что сегодня чаша сия её минует.
- А это ещё что? – подозрительно интересуется она, когда алмазный британец, не удостоив ученицу приветствием, прислоняет к стене внушительных размеров футляр.
- Что за нотки, мисс Корд? – возмущённо поднимает брови Антонин. – К моей виолончели я требую проявлять большее уважение.
- Да? Но я хотя бы могу поинтересоваться, что она изволит делать у меня?
- Видите ли, ангел мой, в моём доме непереносимо протекает крыша. Я был вынужден спасать самое дорогое.
- А знаете, Антонин, я давно уже догадалась. Вы согласились взять меня в ученицы только потому, что у меня большой дом, и я в нём живу одна.
- Интересная версия, - не сразу отзывается Долохов, - в случае необходимости буду её использовать.
- Лучше найдите себе дом поприличнее, - безнадёжно.
- Найду… Когда наступит мир во всём мире.
Он стоит посреди комнаты, засунув руки в карманы брюк, задумчивый и рассеянный. Парадокс, но усталость дарит его спокойным чертам какую-то обманчивую юность, иллюзию открытости. Беспощадное серебро королевских глаз, улыбка последнего знания в уголках губ. Странное ощущение домашней уютности в крупной вязке серого свитера.
- То есть никогда. Какой неутешительный итог: вы положили жизнь на то, чтобы никогда не иметь дома с целой крышей.
- Вы считаете, это – самое главное?
- Судя по тому, что вы приволокли ко мне самое дорогое – да.
- Ну будет вам дерзить-то старшим, - беззлобно одёргивает её алмазный британец, опускаясь в кресло на границе со светло-рыжим кругом; сердоликовые отсветы укрывают его ладонь, утомлённо лёгшую на подлокотник.
Моя дорогая девочка, тема Дома – грустная и вечная. Но слава Салазару, я давно переступил границу, за которой не ищут оплота, за которой якоря не имеют значения. Может быть, ты тоже когда-нибудь сумеешь её преодолеть. Только я очень в этом сомневаюсь.
Джой Корд тихонько соскальзывает с подоконника и подходит к футляру. Придирчиво оглядев его со всех сторон, но так и не найдя, за что зацепиться, она вздыхает и тащит инструмент через всю комнату, немилосердно волоча его по полу.
- Ну, раз уж вы её принесли… - девчонка сдувает с носа чёлку, отдавая виолончель на руки учителю, - я давно хотела это услышать.
Она опускается рядом с креслом на ковёр с полустёртым рисунком; она опускается в свет, и свет золотит лёгкие завитки вьющихся у висков волос, и трогает губы горечью апельсиновой цедры. Джой Корд любит английские дожди, но она всегда зажигает лампу, когда идёт дождь, потому что в беспросветной ненастной осени всегда должен быть светящийся квадратик окна, медовый, надёжный, тёплый. Тема Дома – грустная и вечная.
Долохов открывает футляр. Певучие изгибы, едва слышный запах вишнёвого дерева, старые тонкие царапины, морщинами прорезавшие поверхность.
В музыке ни слова и тысячи слов – мне не угнаться за ними, а я ведь думала, что могу рассказать словами и музыку, и запахи, и вкус; шорох горящей бумаги и кожу, ждущую тактильности, скерцо солёного воздуха и море дымно-розового вереска под нежащим вечерним солнцем. Но слова надо оживлять, принимая их, вчитываясь, вслушиваясь, всматриваясь. Музыка же приходит сама, не прося впустить её. Её можно понимать или не понимать, но в любом случае она затронет что-то внутри. Именно за это – и за недолговечность её красоты - один японец предпочитал музыку другим видам искусства. Скажите, Антонин, вы тоже любите музыку за то, что она так быстро умирает?
…Но не говорите никому и никогда, как вам удаётся удерживать такую концентрацию нежности на кончике смычка.
Она поднимает глаза, когда восстанавливается вокруг тихое нашёптывание дождя.
- Тсс, - качает головой алмазный британец, когда Джой собирается что-то сказать. – Помолчи.
Джой молчит. К ней приходит ощущение, что этот момент чем-то важен, и она пытается понять, чем именно, когда Бертран, уже десять минут топчущийся в дверях, решается произнести:
- Лорд Веллингтон, хозяйка.
- Что? Кто? Зачем? – переполошившись, вскакивает девчонка. Этого только не хватало. – Ах, это… - продолжает она уже спокойно, словно вспомнив о чём-то. – Скажи, я сейчас спущусь.
- Кто такой лорд Веллингтон? – вкрадчиво произносят сзади, и, обернувшись, Джой Корд не находит в учителе ни капли прежней рассеянности. Где же вы, человек с виолончелью, велевший помолчать?..
- Мой однокурсник.
- Гриффиндорец? – быстро.
- Почему гриффиндорец? Он из Рэйвенкло. Учитель, я раньше не замечала за вами склонности к паранойе…
И она выскальзывает из комнаты, чтобы не услышать заслуженной отповеди.
- Тогда почему же вы так за него боитесь… - задумчиво улыбаясь, произносит Долохов в пустоту.
- Книги кто будет возвращать? – без приветствия, не давая опомниться, сурово вопрошает Амадео Веллингтон, стоящий у подножия лестницы. Мокрые кольца волос, непроницаемое лицо, всё те же потрёпанные джинсы.
- А написать?.. – отвечает вопросом на вопрос Джой Корд, пытаясь восстановить равновесие, нарушенное явлением этой вымокшей статуи Командора.
- На письма не отвечаешь. Если гора не идёт к Магомету, Магомет идёт к горе. Уж мне ли не знать, какую страсть ты питаешь к чужим книгам.
- Твой деспотизм по-прежнему не знает границ, dio mio.
Машинально, по школьной привычке она протягивает ему обе руки; так же машинально он склоняется и быстро целует раскрытые ладони – холодные, осторожные прикосновения.
- Здравствуй, Джой.
- Здравствуй, Амадео. Ну что ж, пойдём. Только имей в виду, у меня в комнате сидит дракон и дышит на всех холодом и ядом.
- Какая-то новая порода? – саркастически интересуется бывший префект, поправляя очки на переносице. Он всегда так делает, когда хочет скрыть выражение глаз.
- Уникальный экземпляр, - вздыхает слизеринка.
Сероглазый злонасмешник оборачивается от окна, услышав их шаги. Он оценивающе, с каким-то затаённым весельем рассматривает Веллингтона, и это веселье Джой отчего-то совсем не нравится.
- Амадео, это мой учитель, - не зная, можно ли называть имена, произносит девчонка и с большим увлечением зарывается в баррикады книг. Если начнётся землетрясение, книги не спасут, зато в остальных случаях они просто незаменимы.
- Чему учите? – щурится наследник лордов.
- Всяким гадостям, - охотно и доброжелательно отзывается Долохов.
- А я искренне полагал, что в этой области Джой сама может преподавать.
- Вот как? Мне мисс Корд представляется настоящим ангелом. Чем она вам только могла досадить?
- Вы просто её не знаете… - сочувственно вздыхает Амадео, проигнорировав последний вопрос.
Умничка, мысленно аплодирует Джой Корд. За что люблю потомков леди Ровены – они почти никогда не поддаются на провокации.
- А вы не допускаете возможности, что это вы её не знаете? – голос алмазного британца по-прежнему наполнен неподдельным дружелюбием, но, даже не глядя на него, девчонка знает, какая ядовитая насмешка таится на донышке стальных глаз.
- Не допускаю, - спокойно отрезает Амадео Веллингтон, нашарив и смяв в кармане пачку сигарет.
- Прошу прощения, что вмешиваюсь, джентльмены, но у меня уже уши горят, - слизеринка демонстративно громко опускает на стол стопку фолиантов, взметнув вверх облако пыли, заискрившейся золотом в свете лампы. – Лорд, ваши книги. Идём.
- Ни в чём нельзя быть уверенным, лорд Веллингтон, - уже на лестнице доносится до них голос Антонина Долохова, - рутина превращает знание в пыль.
Амадео задумчиво молчит, прижимая к груди книги, завёрнутые в мантию. На пороге он оборачивается и смотрит на Джой поверх очков – вельветовая синева глаз.
- Ну вот зачем ты пришёл? – грустно спрашивает девчонка.
- Боюсь, затем, чтобы увидеть тебя, - мрачно улыбается Амадео. – Есть одна вещь, о которой, спорю, ты не думала. Время драконов кончится.
И он закрывает за собой дверь, не дожидаясь ответа.
- Сядьте, мисс Корд. Сюда, к свету.
Джой Корд послушно садится в развёрнутое для неё кресло и поднимает взгляд на стоящего перед ней учителя.
- Его семья всегда была нейтральна в этой войне.
- А сегодня я не сделал ничего и одновременно сделал всё, чтобы он стал аврором. Он у вас ничего, сообразительный, уже понял, что к чему.
- Но зачем?
Алмазный британец слегка наклоняется к ученице; прядь тёмных волос падает ему на лицо.
- Затем, что так всегда бывает, мисс Корд. Хорошие мальчики всегда берут в руки огненные мечи, чтобы спасти запутавшихся девочек.
Он улыбается, и девчонка вдруг думает: он сумасшедший. Он сошёл с ума ещё десять лет назад, или сколько там времени прошло.
- По вашему сценарию я должна умереть?
Антонин молча разглядывает её: светло-осенние глазища, прозрачные запястья, золотистые растрёпанные волосы.
- Не обязательно, - наконец произносит он – тихо, почти нежно, - не обязательно, Джой, моя золотая девочка.
