Мир его глазами

Глава 16

Я прихожу домой весь переполненный впечатлениями, и хотя на дворе ночь мне как всегда не спится. Во взбудораженном мозге бьется лишь одна мысль: Китнисс, Китнисс, Китнисс. Наливаю себе кружку чаю, подвигаю к себе блюдо с выпечкой. Задумчиво разглядываю булочку, сырную. И начинаю смеяться, как безумный… Я настолько растворился в своей любви, что даже не заметил, как перенял привычки Китнисс. Это она любит сырные булочки, и я готовлю их каждый день для себя. Мне неловко относить ей их. Глупец. Я же нужен ей! Очень-очень нужен ей. Правда она пока еще сама этого не поняла, но в ней есть потребность ко мне. Может, я и не занимаю в ее жизни столько места, как Гейл. Но для меня есть своя ниша в ее душе, своя комната в ее сердце. А значит, я так же имею право на ее любовь. Судя по всему, с Гейлом у них вышел какой-то разлад. А иначе она бы не пришла одна, со сломанной ногой из леса. Что-то случилось там, в лесу. И Гейла не было рядом, он не помог ей. Либо они поругались там, в лесу. Либо она была там не с ним. Тогда возникает вопрос – с кем? Китнисс замкнутый человек. По сути, она общается только с Мадж, которую вряд ли бы она взяла с собой в лес. Гейла тоже с ней не было. Его спина еще не настолько зажила. Хеймитч и я были у нее дома вместе с Прим и ее матерью. Больше никогда не остается. Но утром, когда я видел ее, у нее была полная сумка. Явно продуктов. А домой она пришла голодная и лишь с покупками. Куда она дела все продукты? Вряд ли бы в нее влезло три тарелки горячего с хлебом, если бы в лесу она хоть что-то поела. Где она сломала ногу? Тут более или менее все понятно. Уходила в лес она рано, забор был не под напряжением. А когда вернулась, ток уже пустили. И видимо, ей пришлось как-то перелазить. Вряд ли у нее с собой лестница была, значит прыгала. И приземление было жестким. Что ж. Тут мы разобрались. С кем она была в лесу, я точно не догадаюсь. Это только спрашивать у нее.
Чай уже остыл. За окном была ночь. Весь стол был в крошках булочки. Точно булочки. Это же ее любимые булочки! Китнисс прописали постельный режим минимум на неделю. Ей будет скучно. Гейл ее навещать не будет. Зато есть я. И раз я ей нужен, значит, мне необходимо углубить ее чувства ко мне. Я чувствовал себя коварным злодеем. Строил планы, как я проведу эту неделю. Чем буду развлекать Китнисс. Во-первых, нужен предлог, чтобы приходить к ней. И в этом мне помогут булочки. Она же болеет, и если я, как ее друг, буду приносить ей вкусненькое, то вряд ли меня будут выгонять из дома. Это будет нормально и естественно. Осталось придумать, чем ее занять. Чтобы ей было не скучно со мной, не одиноко. Чтобы она увидела и узнала меня так же, как и я ее. Ведь получается, что она меня совсем не знает. Не знает, что я за человек. Чем дышу, что люблю. И я должен помочь ей узнать себя. Увидеть во мне личность, человека. Дать ей возможность полюбить меня. Я впервые смотрел на все произошедшее за последние несколько месяцев ее глазами. Кем я был для нее? Чужим парнем, соперником на арене. После Голодных игр я стал для нее навязанным Капитолием парнем, теперь женихом. А ведь у них с Гейлом что-то было, даже тот же поцелуй. Он ждал ее на вокзале. Они вместе выросли. Они близки. А тут я, городской мальчик, и вся страна думает, что мы влюблены. Откуда Гейл мог знать, что все это лишь – игра на публику? Даже я не знал, до самого возвращения домой. Я бесцеремонно влез в их отношения, подпихиваемый в спину наглой рукой Капитолия. Ее жизнь была разрушена, и я стал частью этого разрушения. Не смотря на это все, она продолжала общаться со мной. Не гнала из своей жизни. Глупо играть обиженного мальчика. Все, что Китнисс могла мне дать – она давала.
Утро настало не заметно. Я так и не лег спать. Как только забрезжил рассвет, я пошел в душ. Снял протез. Иногда я забывал о нем. Но всегда было таким наслаждением отстегивать ее, разминать затекший обрубок ноги. Врачи Капитолия отлично поработали. Протез и нога идеально совпадали. И при ходьбе он не сильно мешал. Если я не бегал. Или не давал нагрузки больше, чем он выдерживал. Когда я сильно напрягал ногу, протез впивался в кожу и жутко давил, натирал. А так в целом было терпимо. Я привык к нему, и только иногда в душе позволял расслабиться. Снять с себя все оковы Капитолия. После долгого контрастного душа, я почувствовал себя бодрее. И пристегивая ремни протеза, думал, что бы вкусного приготовить Китнисс. Выйдя из душа, я поставил тесто. Руки быстро делали свою работу, пока мозг лихорадочно представлял себе, как отреагирует Китнисс, когда я зайду к ней в дом. А когда начну приходить каждый день? Мысли бродили, мысли терзали. Еле дождавшись десяти утра, я позвонил к ней домой. Ее мама сказала, что она еще спит. Вчера Китнисс выпила успокоительного сиропа, поэтому проспит еще долго. Она посоветовала зайти после обеда. Чтобы не сидеть и не считать минуты, я быстро собрался и пошел в город, попутно занеся Хеймитчу свежего хлеба.
У родителей было все как прежде. Мама была не очень-то рада моему визиту, в отличие от отца. Но при ней он не решался выразить свою радость. Иногда мне было искренне жаль отца. Сильный, большой человек, рабски пресмыкавшийся перед своей женой, злой, недалекой мегерой. Я никогда не понимал их отношений, не понимал, как вообще судьба свела их вместе, как они смогли создать семью, родить троих сыновей. Наше детство было не очень счастливым. Мать наказывала нас по поводу и без. Нам приходилось вставать еще до рассвета, делать все работу по дому, обслуживать покупателей в магазине, и еще успевать ходить в школу, делать уроки и получать высокие оценки. Мы с братьями делали все, чтобы услышать ее одобрение, но она могла только злиться, орать и раздавать оплеухи налево и направо. Лишь скупые ласки отца, его ласковая улыбка, да и иногда мелкие подарки, сделанные так, чтобы мать их не видела, придавали нам уверенности. Мы были дружны, но не один из братьев не вызвался вместо меня добровольцем, когда на Жатве выпало мое имя. А Китнисс вызвалась вместо Прим, даже не задумываясь. Наши миры были разные. Наши семьи были разные. Но судьба свела нас вместе, помогла выиграть, оставила в живых. И даже это моя мать восприняла как насмешку. Ей, казалось, было все равно, жив я или нет. Но отец был рад, искренне, от души рад. В его глазах светилось такая радость. Там, на вокзале, вернувшись, он был первым кого я увидел. Он прижал меня к себе. И я, как маленький, уткнулся ему в плечо, чувствуя, как мне на макушку капают его слезы. Тогда я понял, что у меня есть семья. Пускай она состояла только из него одного. Но она была. Моя семья. Человек, который ждал моего возвращения, боялся, переживал. Мой отец.
Проведя время дома, я зашел к друзьям. Когда-то я не мог без них жить. Друзья были для меня многим. Делили со мной радости и горе. Но так было до Голодных игр. Вся моя жизнь раскололась на две части: до и после Голодных игр. И в моей жизни после им не нашлось места. Пропало взаимопонимание, легкость. В мире после моей семьей стали Хеймитч, Китнисс, семья Китнисс. Они же стали моими друзьями. На данный момент единственными друзьями. Кое-как высидев положенное время, я поспешил домой. Там, в деревне Победителей, уже наверняка проснулась Китнисс. Мне надо было спешить к ней.