Маги стихий

Глава 16. Искусство ведения допросов

Допрос — это искусство, настоящее искусство
Корнелия Функе

Допрос—это ничто и это все. В нем таится возможность благополучного исхода
Оноре де Бальзак «Блеск и нищета куртизанок»

Вокруг Сириуса было ничто и сам он был ничем. Звуки, цвета, запахи – всё пропало, растворилось, растаяло во всепоглощающей, изначальной тьме. Она проникала в тело Сириуса, ласкала его сердце дымными обещаниями, разъедала память, тянула на дно. Мужчина попытался вывернуться из этих удушающе-нежных объятий и понял, что бессилен. Любое действие было обречено на провал и тонуло в тёмной трясине. Трудно сопротивляться, когда нет ни верха, ни низа, ни сторон света, ни единой точки опоры.

Иногда лучшая тактика – это выжидание. Подобное было чуждо деятельной натуре Сириуса, но, совершив несколько бесплодных попыток сопротивления, он примирился со своим положением. Пусть и ненадолго.

Тьма наползала. Она имела привкус Азкабана. Там было также пусто и гнило. Веяло безнадёжностью и пугающим ничем. Сириус старался не думать, выкинуть из головы мысли. Они заставляли тело сжиматься и дрожать, подчиняясь первобытному ужасу. Двенадцать долгих лет Сириус боролся с этим страхом, сражался с ним и до сих пор не желал признаться себе в том, что в минуты, подобные этой, страх побеждал. С разгромным счётом.

Мысли об Азкабане не желали уходить. Цеплялись за сознание, въедались в кожу. Любые попытки Сириуса избавиться от них пресекались тьмой. Мужчина готов был поклясться, что проклятая темнота мягко, но настойчиво заталкивает осязаемый ужас обратно в его голову. А, может, и добавляет что-то от себя. С чего бы иначе воспоминаниям обрастать всё более жуткими подробностями?

Как он вообще оказался в столь бедственном положении? Этого Сириус вспомнить не мог. В голове было пусто и темно. Там безраздельно властвовали мрак и кошмары. Там пахло гнилью и плесенью. Его память сама стала гнилью и плесенью. И в ней рождались лишь уродливые химеры. Но Сириус был упорен. Упрям. Не умел и не желала сдаваться. Когда-то эти качества спасли его. Он надеялся, что получится спастись снова.

Слова приходилось выскребать, вытаскивать наружу через паутину кошмаров, гнездящихся в голове. Чтобы не ошибиться, он произносил эти слова вслух. Громко и отчётливо. Голос тонул в тишине прежде, чем срывался с его губ. Сириус не слышал себя, но упорно продолжал говорить.

Авроры. Могли ли его поймать авроры? Он не помнил, когда и где на него напали. Воспоминание было, но его уничтожили. Кто? Тьма? Кошмары из прошлого? Люди? Сейчас это не имеет значения.

Если бы его схватили авроры, где бы он был? В Азкабане. В крайнем случае, в камере предварительного заключения в аврорате. Одно Сириус знал точно: его не стали бы так мучить. И среди авроров встречаются садисты, но ни одному из них не хватило бы изобретательности для подобной пытки. Значит ли это, что Министерство Магии не имеет никакого отношения к происходящему?

Пожиратели. Это слово он произносит медленно, потому что тьма отхватывает приличный кусок его памяти, ненавязчиво заменяя его жуткими иллюзиями. Но Сириусу пока удаётся продираться сквозь них, чтобы вытянуть это слово. Пожиратели. Они схватили его? Хотят вызнать про штаб Ордена Феникса? Это было вполне возможным: в конце концов, жалкий предатель Хвост всё ещё пресмыкался у ног Волан-де-Морта и мог нашептать своему хозяину всё, что угодно. Но Пожиратели не стали бы церемониться. Круциатус и дело с концом. Вряд ли в планах их допросов имеется комната, полная тьмы и тишины, не имеющая пространства и времени.

С другой стороны, Сириус не мог не признать, что такое помещение – удачный психологический ход. Он плохо в этом разбирался, но Лили в своё время увлекалась психологией, психологическими воздействиями и временами делилась изученным с Мародёрами. И сейчас Сириус в полной мере ощущал всё это на себе. Полнейшая темнота заставляла мужчину чувствовать себя слепым и беспомощным. Абсолютная тишина делала его глухим и ещё более беспомощным. Отсутствие каких-либо запахов и ощущений – последней опоры для оглушённых органов чувств – и вовсе, казалось, превращало его в инвалида. Руки двигались непроизвольно, желая найти хоть какую-то опору. Но её не существовало.

Зато была тьма. Она радостно вгрызалась в память и мысли и оставляла после себя лишь жалкие клочки, полные чёрного дыма и тумана. А когда дым и туман рассеивались, оставался страх. Гниль. Плесень. И больше ничего.

Времени тоже не было. Вернее, оно текло, но где-то за пределами места, в котором оказался Сириус. Здесь оно вязло, застывало, превращалось в болото – сосущую трясину, жадно тянущуюся к жертве. Секунды становились часами, часы – тысячелетиями.

Когда-то он уже проваливался в безнадёжную пропасть, состоящую из страха, тьмы и тоскливой безысходности. Тогда, в Азкабане, его спасли мысли о мести. И немного – о сыне лучших друзей. Здесь всё иначе. Здесь любая мысль гниёт и умирает. Сириус не был наивен и догадывался, что будет дальше. Рано или поздно даже его собственное имя растворится в нигде.

И тогда топь из пустоты и темноты поглотит его.

***
- Это удобно, - сказал Кхар. Он сидел в вытертом старом кресле, жмурясь, точно сытый кот, перебирая пальцами длинные волосы чуть ли не мурлычущей у его ног Джинни, и глядел на напряжённое, вытянувшееся тело. Мужчина лежал неподвижно, лишь изредка на его лице резче проявлялись морщины.

- Это удобно, - повторил Кхар, откинувшись на спинку кресла. – Малозатратно. Эффективно. Да и информация, полученная таким образом, вполне достоверна. Конечно, Рох мог бы со мной не согласиться. Он предпочитает старые, испытанные методы. Дыба, «груша», «испанский сапог», пытка водой…. Он, видите ли, жаждет эстетики боли и страданий. Эстет! Очевидно, прикасаясь к орудиям пыток, Рох открывает в себе редкостный поэтический дар и возносится над нашим бренным миром, потому как в противном случае он всенепременно заметил бы, сколь мало эстетичности в происходящем. Обнаружил бы премерзкий смрад, который вытерпеть, конечно, можно, но нужно ли? Увидел бы кровь, пот, грязь и дерьмо, неизменно сопровождающие практически любую пытку, уродство вываливающихся внутренностей и развороченных суставов. Но Рох у нас слишком поэт, и даже грязь и отходы человеческой жизнедеятельности в таком разрезе кажутся ему высотами эстетства и красоты! Как будто он не понимает, что это – лишь признак дурновкусия и….

Джинни потёрлась щекой о колено Кхара, и он прервался, хотя видно было, что своё недовольство Рохом Тень готов выплёскивать ещё долго и обстоятельно. Тело мужчины, до того лежавшее без движения, содрогнулось в нервическом спазме. Кхар успокоил его одним движением пальцев.

- …Харра, - продолжил он как ни в чём не бывало, - тоже не понимает всей прелести моей методы. Впрочем, стоит признать, её способы добычи информации отличаются от моих или даже Роха принципиально. Она предпочитает обращаться к низменной человеческой похоти. Однако в этот раз она, пожалуй, просчиталась. Девчонка, ставшая ей вместилищем, красива, но по местным меркам слишком молода. Харре придётся сильно постараться.

- И всё же, - произнёс Кхар, небрежным пинком отталкивая от себя Джинни, - мой метод – самый надёжный. В конце концов, я тоже обращаюсь к примитивным человеческим инстинктам. Только в отличие от Харры я взываю к страху, а он – при должном культивировании, разумеется, - может быть сильнее похоти во много раз. Человек ещё не знал о размножении, когда познал страх. Это древнее чувство, живущее в каждом смертном, искоренить которое они не в силах вот уже несколько веков. Страх помогает виду существовать, подсказывает, как выжить. Полезное чувство, если держать его под контролем. Но в моей власти сделать так, чтобы ужас из слуги превратился в хозяина. И вот когда беспощадный звериный инстинкт завладевает всем существом человека, из смертного можно лепить всё, что угодно. Этим мы и воспользуемся, не так ли?

Джинни согласно хихикнула.

***
Гарри шёл следом за Амбридж и чувствовал, как внутри него бурлит коктейль из раздражения и беспокойства. Юноше решительно не нравилось происходящее, он готов был поклясться, что министерская жаба специально караулила их с Гермионой. Но зачем? И к тому же Гарри видел, как после того случая с отработкой смотрела на него Амбридж. Она опасалась и держалась на расстоянии. А теперь вдруг в приказном порядке тащит в свой кабинет на допрос. С чего такие перемены?

Додумать юноша не успел. Амбридж решительно открыла дверь и толкнула своего пленника внутрь. Затем вошла сама, и Гарри отчётливо расслышал щелчок ключа. А вот это было совсем скверно. Амбридж хотела, чтобы то, что сейчас произойдёт, не стало достоянием общественности, не вышло за пределы её маленькой вотчины. Даже во время не совсем законных отработок она не считала нужным что-либо скрывать. А теперь запирается, прячется, таится. Дело пахнет керосином….

- Присаживайтесь, мистер Поттер! – сухо и резко велела Амбридж. Возможно, будь у неё голос на пару тонов ниже, фраза прозвучала бы внушительно, а так она больше походила на капризы истеричной девчонки. Визгливые нотки, режущие по ушам, - ничего более. «Хотя стоит признать, этот приторный голосок ей идёт. Так выходит омерзительнее и…, пожалуй, страшнее», - мысленно вздохнул Гарри, но послушно опустился на предложенный стул. Спорить больше необходимого он не собирался.

Амбридж села напротив. Какое-то время женщина и юноша молча меряли друг друга взглядами. Неизвестно, что увидела в глазах Гарри Амбридж, он же окончательно осознал то, что подозревал всю дорогу: так просто его отсюда не выпустят. «Ладно, - с мрачной решительностью подумал Гарри. – Повоюем, раз так».

Пауза затягивалась, и тишина становилась уже совсем непереносимой, когда Амбридж внезапно выпрямилась в кресле и спросила:

- Чаю, мистер Поттер?

Гарри от всей души понадеялся, что выражение его лица не сильно изменилось. Вопрос был удивительно не к месту. Он не соответствовал взгляду Амбридж, грядущему допросу и возможным его причинам. Дикий и несуразный, вопрос выбивал из колеи. И, судя по удовлетворению Амбридж, она наслаждалась произведённым эффектом. Поэтому Гарри не стал говорить «Что, простите?», а вместо этого спросил:

- Не кажется ли Вам, что несколько поздновато для чаепития, профессор?

- О, - сладенько улыбнулась Амбридж, - я всего лишь пытаюсь быть гостеприимной.

Спектакль абсурда продолжался. Гостеприимство и Амбридж в понимании Гарри были не просто антонимами, а чем-то в принципе не способным сочетаться друг с другом.

- Разве гостеприимные хозяева запирают своих гостей? – поинтересовался он.

- Не язвите старшим, мистер Поттер, это некультурно. Я всего лишь хочу поговорить с Вами.

- Если бы Вы всего лишь хотели поговорить, то сделали бы это в присутствии Гермионы, не тащили бы меня в свой кабинет посреди ночи или, в конце концов, просто задержали бы меня после урока. Однако Вы сделали, что сделали, профессор, из чего следует вывод: разговор не так-то прост. Что Вам нужно?

Гарри спокойно встретил холодный взгляд Амбридж. Он знал, что прав, и она это знала. Это знание раздражало её.

Внезапно женщина встала со своего места и прошла в соседнюю комнату. Оттуда донёсся звон чайной ложечки о чашку. «Она в самом деле собралась пить чай?» - изумлённо подумал Гарри, косясь на приоткрытую дверь. Его удивление лишь усилилось, когда профессор вернулась в кабинет, неся на вытянутых руках поднос с двумя чайными чашками, над которыми весьма красноречиво вился ароматный парок.

Чашка слегка звякнула о блюдце, когда Амбридж поставила её перед Гарри. Юноша опустил взгляд. Чай как чай: чёрный, пахнет чем-то – клубникой, что ли? – чаинки медленно оседают на дно. И всё же пить не хотелось. Совершенно.

- Ну что же Вы, мистер Поттер? – мягко поинтересовалась Амбридж, со всей доступной ей грацией опускаясь в кресло и делая мелкий глоток из своей чашки. – Пейте, пока не остыло.

- Пожалуй, откажусь, - произнёс Гарри, отодвигая угощение подальше. – Не люблю… клубнику.

- Заварить Вам другой? – вкрадчиво, но с ноткой угрозой спросила женщина.

- Не стоит. Я пришёл сюда не чай пить. Вы, кажется, поговорить хотели. Говорите, я Вас слушаю.

Амбридж медленно выдохнула. Аккуратно поставила чашку на блюдце. Поправила смявшиеся кружева на салфетке. Сцепила руки в замок.

- Пейте! – резко велела она, и в голосе её уже не было ни прежней мягкости, ни прежней сладости. Визга, впрочем, тоже. Только власть и сталь. В первый раз Гарри посетили мысли о том, как министерская шпионка получила свою должность. «Она не так проста, как мне думалось».

- Не стану, мэм! – вот так – спокойно, уверенно и решительно. Нельзя показывать, что ты нервничаешь или боишься. Это только раззадорит её.

- Боюсь, это было не предложение, мистер Поттер, а приказ, - Амбридж наблюдала. Выискивала малейшие проявления слабости или страха. Изучала попавшуюся ей в лапы добычу. Кто сказал, что жабы не бывают хищниками?

- Боюсь, Вы не можете приказывать мне, профессор, - ледяным тоном ответил Гарри. – У Вас нет на это ни прав, ни полномочий. Никакая должность не позволяет ущемлять права студентов Хогвартса.

- Вы ошибаетесь, мистер Поттер, и я намерена объяснить всю глубину Вашей ошибки, - прошептала-прошипела женщина, наклоняясь ближе к юноше. – Я не испытываю к Вам личной неприязни. Почти нет. А потому советую не лезть на рожон. Пейте свой чай, будьте любезны.

- Там сыворотка правды, - Гарри не спрашивал, он был уверен в своих словах. И эта уверенность породила в нём ясное понимание – эта женщина не должна оставаться здесь. И в Министерстве – не должна. Ей нельзя давать власть, её нельзя приближать к тем, кто властью обладает. Одна капля вседозволенности превращает Амбридж в чудовище, способное идти по трупам для достижения цели. Нет целей, которые оправдали бы такие средства.

- Какой умный мальчик, - проворковала профессор. – Быстро догадался. Редко кому приходит в голову искать подвох, ещё реже почему-то вспоминают о сыворотке. Я впечатлена, браво! А теперь пей, и мы поговорим.

- Я не стану пить, - твёрдо отказался Гарри. Он постарался скопировать непроницаемо-ледяной взгляд Когтевран, от которого любому становилось не по себе. Амбридж, однако, не смутилась и не отступила. Уязвлённая и оскорблённая предыдущим проигрышем сопляку, она намеревалась взять реванш и не желала сдавать позиции.

- Что ж, - улыбнулась она, и в голосе её прозвучало почти что удовлетворение, - я устала Вас уговаривать, мистер Поттер. Видит Мерлин, я хотела по-хорошему. Несмотря ни на что, я пыталась не прибегать к… крайним мерам. Но теперь Вы не оставляете мне выбора.

Женщина встала с места и молниеносно – Гарри даже не заметил, когда и откуда – выхватила палочку.

- Инкарцеро!

Крепкие, тугие верёвки опутали юношу, надёжно привязав его к стулу. Перетянутые запястья стремительно начали неметь. Одна петля настолько сильно стянула грудь, что дышать стало тяжело. Это ещё не вызывало страх, но уже рождало беспокойство.

- Намереваетесь задушить меня, профессор? – стараясь казаться невозмутимым, поинтересовался Гарри. На пробу он подёргал руками и ногами. Бесполезно. Магические путы держат крепче магловских верёвок, а любое лишнее движение лишь затягивает их сильнее. Так и впрямь задохнуться недолго. Вот если бы найти какой-нибудь узел….

- Возможно, мне придётся прибегнуть и к таким радикальным методам, - задумчиво произнесла Амбридж, деловито обходя кабинет по периметру и накладывая заглушающие заклинания. – Не ищите узлы, мистер Поттер, их нет. Это заклятье тем и хорошо, что позволяет избежать непредвиденных обстоятельств.

Гарри скрипнул зубами от досады. Врать министерской шпионке не было резона, а значит глупо не верить её словам. До палочки определённо не дотянуться, но Амбридж не догадывается о беспалочковой магии. Юноша сделал, насколько это было возможно, глубокий вдох. Успокоиться. Отрешиться от боли. Сосредоточиться. И коснуться силы внутри себя. Он уже делал это и не раз. Правда, никогда в такой ситуации.

Амбридж тем временем закончила накладывать щиты и, удовлетворённая работой, вернулась к своей жертве.

- Прежде чем мы начнём наш разговор, мистер Поттер, позвольте добавить последний штрих.

Она нагнулась, выдвинула ящик стола и вытащила крошечную булавку. Гарри, напряжённо следивший за всеми действиями мучительницы, зажмурился. Переливы граней драгоценного камня, украшавшего булавку, жгли юноше глаза, причиняя невыносимую боль. Гарри успел задавить рвущийся наружу стон, но до хруста сжатые челюсти и плотно закрытые глаза сказали Амбридж о многом.

- А я думала, меня обманули, - задумчиво призналась она. – К этой прелести прилагалась записка, в которой говорилось о помощи в затруднительных ситуациях. Я не чувствовала ничего особенного в этой штучке, но теперь….

Амбридж с ловкостью, неожиданной для её полных и коротких пальцев, приколола булавку к мантии на плече Гарри. Юноше показалось, будто к коже прижали раскалённое добела железо.

- Теперь нашему общению никто и ничто не помешает, мистер Поттер, - заключила женщина, удовлетворённо улыбнулась и, наслаждаясь каждым мгновением своей упоительной победы, крикнула:

- Не время спать. Подъём!

Щёку обожгла оплеуха. Гарри дёрнулся и открыл глаза. Боль от прикосновения булавки почти прошла, сменившись странным онемением. Вопреки ожиданию юноши оно не расползалось по коже, а напротив втягивалось внутрь. Дурное предчувствие сжало внутренности в комок. «Дело дрянь, - подумал юноша, глядя на омерзительную на редкость ухмылку стоящей перед ним женщины. – Что бы там ни делала эта мерзость, которую чёртова жаба прицепила ко мне, ничем хорошим это не кончится. Узнать бы, кто одарил Амбридж таким чудо-артефактом».

- Телесные наказания в Хогвартсе запрещены лет уж сто как, - мрачно напомнил юноша вслух. – Я имею полное право подать на Вас жалобу, устроить скандал. Ваша репутация будет безнадёжно испорчена.

- Если Вы вспомните об этой пощёчине, когда выйдете за порог моего кабинета, можете попробовать подать свою жалобу, - хмыкнула Амбридж. – Ваше слово против моего, и мы посмотрим, чьё весомей. Только Вы ничего не вспомните, мистер Поттер, я Вам это обещаю.

«В прошлый раз она боялась меня куда больше, - вспомнил Гарри. – Тогда она признавала за мной право командовать. Что изменилось?» Онемение и противная выматывающая боль охватили правую руку. Любая попытка сотворить беспалочковое заклинание или просто дотянуться до силы внутри, как оказалось, работали против юноши, помогая проклятому артефакту захватить тело. С каждым разом боль разливалась всё сильнее, прогрызала себе путь всё глубже. Гарри не хотел знать, что будет, когда магия булавки столкнётся с его собственной.

- О чём же Вы всё-таки хотели поговорить, профессор? Судя по всему, Вам хочется аж не можется узнать что-то чрезвычайно интересное, - Гарри постарался добавить в голос насмешки и надменности. Тянущая и сосущая боль мешала, но юноша ещё не готов был сдаться и признать себя проигравшим.

- О многом, мистер Поттер, но начну, пожалуй, с малого. Где скрывается беглый преступник Сириус Блек?

Гарри с трудом сдержал себя. Ни словом, ни жестом он не выдал удивления и гнева. Только скривил губы и поморщился, когда боль и онемение перекинулись на шею.

- С чего Вы решили, будто я знаю, где он?

- Ты общаешься с ним так, словно вы лучшие друзья, - Амбридж откинула, наконец, вежливость и условности. – Считаешь, я поверю в то, что ты знать ничего не знаешь?

- Мы не общаемся! – отпираться надо до последнего, выгадывать время, необходимое для сосредоточения. Ему не дотянуться до искры, ему не сотворить магию – это опасно, это только вредит. Но вдруг получится послать зов остальным?

- Не далее, как сегодня днём вы вполне мирно беседовали при помощи каминной связи, - женщина прищурилась. – Будешь продолжать утверждать, что ничего не было?

Гарри промолчал. Говорить «да» было просто нелепо: Амбридж – теперь это было очевидно – следила за каминами. Надо было послушать Гермиону и, как ни противно, Малфоя, которые независимо друг от друга высказывали такие предположения ещё несколько дней назад.

«А Сириус оказался слишком беспечен, - горько подумалось Гарри. – Как я и говорил. Сглазил, видимо». Шея задеревенела и теперь болела-ныла-тянула-выматывала…. Думать становилось всё труднее, дышать и вовсе получалось через раз.

- Ответа я, похоже, не дождусь, - резюмировала Амбридж, подождав некоторое время. – Ладно. Вернёмся к первому вопросу. Где скрывается Сириус Блек? И, чтобы тебе было интереснее вспоминать, ответь ещё и на другой вопрос: что такое Тайный Круг?

Гарри резко вскинул голову, чувствуя, как она наливается свинцовой тяжестью и до краёв наполняется болью, и настороженно уставился на женщину. Та удовлетворённо хмыкнула.

- Вижу, эти слова для тебя не пустой звук. Что ж, в таком случае я жду ответа с нетерпением. Итак,…

Гарри молчал, упорно пытаясь докричаться хоть до кого-нибудь. Как назло, ничего не выходило. Даже такое ничтожно малое количество энергии мгновенно поглощалось ненасытной булавкой. «Почему у меня всё не как у людей? – с каким-то злым отчаянием подумал юноша. – Когда надо, ничего не выходит, а когда не надо, могу горы свернуть!»

- Молчишь, - констатировала женщина, поглаживая волшебную палочку. – Что ж, Поттер, ты не оставляешь мне выбора. Круцио!

На и без того мучимое тело обрушилась пытка. Боль от заклинания столкнулась с болью от артефакта. Это было похоже на оглушительный взрыв и ослепительную вспышку. Гарри попытался закричать, но у него не было ни воздуха, ни сил. Голову охватил огонь, грудь сдавило ещё сильнее, перекрывая доступ кислороду, незримые раскалённые иглы вонзились в кожу. Проклятый артефакт незамедлительно воспользовался бессилием юноши, подчиняя, ломая, подминая под себя жертву. Но в тот момент, когда Гарри почти упал в пропасть из безумия и боли, ему удалось безмолвно выкрикнуть одно-единственное слово. Помогите. Но было ли оно услышано?