Жизнь или СмертьДумаю, я нахожусь в коме в каком-нибудь госпитале. Возможно, я попала в дорожную аварию или была сбита с велосипеда, в результате чего получила серьёзные травмы, включая черепно-мозговую.
Друзья и родные навещают меня каждый день. Они разговаривают со мной, как будто я могу слышать каждое их слово, и никогда не плачут, потому что хотят быть сильными ради меня. Гадают, снится ли мне что-нибудь, надеясь, что так оно и есть, и что в снах мне являются бабочки и цветущие луга.
Они не знают, что я застряла здесь, в этом мире, в котором с девушкой по имени Алиса происходят ужасные и невероятные события. Не знают, что в этом мире существует бессердечный сереброглазый Ангел, который есть Жизнь. И жестокая черноволосая колдунья — олицетворение Смерти.
Ангел и Колдунья заточили Алису в каменную тюрьму, из которой для неё нет выхода, потому что она — это я. А я лежу в коме в каком-то госпитале, и каменной тюрьмой является мой собственный разум.
Я заперта в ловушке.
Мне приходится в это верить. Потому что чему ещё верить я не знаю.
________________________________________
…
Словно в каком-то ступоре я сидела, прислонившись к стене, борясь с головокружением и накатывающими приступами тошноты, которые жестокими судорогами скручивали моё тело.
Боль была повсюду. Она просачивалась в костный мозг, стягивала мышцы в узлы, растеклась по венам и вспыхивала с каждым ударом пульса. Рука горела, словно в огне, спина ныла, а рёбра, казалось, пронзали внутренности с каждым поверхностным вдохом. В голове стучало так, словно кто-то пытался вырваться оттуда и отчаянно взламывал череп изнутри молотком. Даже царапины на руках и ступнях начали сильно саднить, хотя до этого момента я едва замечала их. Надежда действовала на меня словно анестетик, но теперь, когда она исчезла, телу уже нечем было отгородиться от преследующей его боли.
Я так сильно устала…
Я не могла вспомнить времени, когда
не чувствовала усталости, страха или боли. Мне начало казаться, что вызванное постоянной болью изнеможение и непреходящий ужас были для меня «нормой». Что так я была «запрограммирована».
Холодный камень быстро вытягивал из меня те крохотные остатки тепла и сил, что ещё оставались внутри. Но я не могла назвать это ощущение неприятным. Я просто теряла чувствительность. И это онемение казалось мне чем-то хорошим. Ведь только так я могла совладать с болью и страхом.
В какой-то момент я начала чувствовать боль в позвоночнике и копчике, но безучастно приписала этот дискомфорт к совокупности ощущений под названием «Боль — это я», и осталась в том же положении, притянув колени к груди и рассматривая огромную комнату.
«
Больше похожа на темницу, чем на комнату, — подумала я и горько усмехнулась: —
Примерно тридцать шесть часов назад я сбежала из роскошной гостевой комнаты только лишь затем, чтобы попасть сначала в тюремную камеру с бетонными стенами, а затем и вовсе в каменную темницу».
Меня пугали искажённые блики мерцающих настенных ламп, но ещё больше страшили те места, которых свет
не достигал, где тени казались чёрными дырами, ведущими в бесконечную темноту.
Я гадала, как долго буду находиться здесь.
Кем будет человек, которого я увижу следующим? Будет ли это Женщина или Люциус? Или они оба? Возможно, ни один из них. Возможно, я медленно умру от голода, и однажды, через сотню лет, экскаваторщики обнаружат маленькую кучку сухих костей —
моих костей — и задумаются о несчастной судьбе человека, которому они принадлежали.
Мысль о том, что я могу вновь увидеть Люциуса, ещё больше усугубила ту путаницу в голове, в которой пребывало моё рациональное мышление.
Это… пугало. Но ещё сильнее я боялась никогда больше не увидеть его. В моём безжалостно ограниченном мире он стал единственным человеком, которому я могла…
«Могла что? Доверять? Неужели ты действительно так думаешь, Алиса?»
Но в каком-то смысле это было правдой. Я действительно могла доверять ему. Конечно, я не надеялась на то, что он будет добр, милосерден и не причинит мне боли. Но, по крайней мере, он станет обращаться со мной как с человеком, следуя общепринятым нормам того, как люди в цивилизованном обществе должны относиться друг к другу.
С Женщиной у меня подобных гарантий не существовало. Она была настолько оплетена Тьмой, что ужас, который я испытывала в её присутствии, лишал меня последних сил. От неё словно смердело злом — оно сочилось из самых её пор и липло к ней, как тень. Она обладала… какими-то сверхъестественными силами. Я видела их. Ощутила на себе. Отрицать это не имело никакого смысла, как бы мне ни хотелось. Это существо было… не из нашего мира. Я не знаю, откуда она явилась, и даже не хочу знать. При одном лишь воспоминании о её чернильных глазах, моё сердце словно превращалось в холодный кусок камня.
По сравнению с ней Люциус казался источником света и истины. Хотя, конечно, таковым не являлся.
Вне всякого сомнения, он злится на меня. Буду ли я наказана? Физически или психологически? Что же, каким бы ни было наказание, я молилась о том, чтобы именно Люциус подверг меня ему, претворив в жизнь угрозы о неизбежных «последствиях», которыми пугал меня с самого начала. Я бы скорее предпочла, чтобы он каждый день ломал мне пальцы, чем лицом к лицу столкнуться с неисчислимыми ужасами, что припасла для меня Женщина. Оставалось лишь молиться о том, чтобы она действительно собралась вернуть Люциусу его «игрушку». И желательно не по частям.
Я задумалась о нашем странном разговоре.
Зачем она расспрашивала о том, что я…
испытывала к Люциусу? Почему намекала на то, что я… И как я могу опровергнуть её инсинуации, если сама не знаю,
не понимаю, что именно чувствую по отношению к нему? Два дня назад я приняла решение сбежать от этого мужчины. В тот момент это казалось жизненно необходимым. Я чувствовала себя так, словно вот-вот задохнусь под гнётом его контроля, опутанная сетью его секретов…
Но теперь… теперь он стал моей последней и единственной надеждой…
________________________________________
…
— Просыпайся, грязнокровка.
Эти два слова, сказанные шёпотом на ухо, пробудили меня от глубокого, вызванного изнеможением сна, в который я неосознанно провалилась.
Меня сразу же охватило тошнотворное ощущение того, что, пробудившись, я
попала в кошмар, а не
избавилась от него.
Женщина стояла рядом, склонившись надо мной, и я сонно отметила, что она обматывает что-то вокруг моих запястий… какой-то тонкий шнур, впивающийся в кожу.
— Знаешь, — тихо сказала она, — когда женщина ожидает визита джентльмена, она должна соответствующим образом подготовиться к нему.
Моё сердце бешено стукнулось о рёбра от вспышки безумной, неудержимой надежды, прогнав последние остатки сна.
«Люциус…»
Я попыталась заглянуть ей через плечо: быть может, он уже там, стоит где-то среди теней…
Женщина улыбнулась при виде моей несдержанности.
— Так нетерпелива… — сказала она. — Так полна желания вернуться в свою тюрьму… или же к своему тюремщику?
Я не стала отрицать.
— Где он? — моё горло пересохло, поэтому вопрос прозвучал хрипло. Только сейчас я осознала, как сильно мучаюсь от жажды.
Она покачала головой, и её чёрные локоны засияли глянцем в свете пламени.
— Я уже сказала грязнокровка: сначала ты должна подготовиться.
— Каким образом? — просипела я и сразу пожалела о том, что спросила, потому что зрачки Женщины внезапно расширились, залив глаза ужасающей сияющей чернотой.
— Ну, маленькое ничтожество… — сказала она со странным оттенком ласковой злобы в голосе, — принимая мужчину, женщина первым делом должна удостовериться в том, что она выглядит прилично.
Слегка наклонившись, она дотянулась до пола и начала водить ладонью по пыльной поверхности взад и вперёд. Потом с нарочитой медлительностью подняла руку к моему лицу и размазала грязь по щеке и губам. Её ладонь была холодной, но прикосновение опалило кожу, отчего из моего горла вырвался крик боли. Я попыталась вывернуться, но со связанными запястьями добилась лишь того, что упала набок.
Она издала прелестный звонкий смешок. Теперь я боялась и ненавидела этот звук больше, чем любой иной.
— Её наряд должен соответствовать ситуации, — сказала она, взмахнув руками.
Что-то скользнуло по моему телу со странным ощущением лёгкого трения. Леденящий холод грубого камня пронзил обнажённую кожу, и меня охватило сильнейшее чувство уязвимости и наготы.
— Прекратите! — ахнула я.
Но она просто схватила прядь моих волос в кулак и повернула моё лицо к себе.
— И она должна быть подобающим образом украшена.
Отблеск серебряного ножа мелькнул перед глазами, и я зажмурилась, стиснула зубы и приготовилась к Боли.
«Ну давай же, ты, сумасшедшая сука, — подумала я. —
Добавь ещё и это в кучу».
Но вместо боли я ощутила лишь несколько жёстких рывков за волосы и услышала режущий звук, за которым последовал очередной взрыв ликующего хохота. Что-то пощекотало моё лицо. Когда я открыла глаза, Женщина стояла надо мной, стискивая в кулаке густой пучок волос —
моих волос! — и осыпа́ла меня их мягкими прядями. Непроизвольно вскинув связанные руки к голове, я с ужасом начала ощупывать неровный ёжик в том месте, где она почти у самых корней отхватила порядочный клок волос.
Это последнее унижение ранило меня сильнее боли, сильнее стыда за мою наготу и грязное, покрытое запёкшейся кровью лицо, и именно оно швырнуло меня на самый край бездны отчаянья.
«Это всего лишь волосы», — подумала я, из последних сил пытаясь держать себя в руках.
Но для меня они не были «всего лишь» волосами, которые она отстригла и презрительно швырнула мне в лицо. Они стали для меня чем-то намного более ценным: моим отнятым правом распоряжаться собой, моим попранным достоинством, которое теперь не так легко можно было исцелить. Полузадушенный звук сорвался с моих губ, и плечи начали мелко трястись.
— Опять ноешь, грязнокровка? Какая же ты жалкая! — сказала она сладким голосом, словно одаривая меня комплиментом. — Ты совершенно не оправдываешь мои и так
отнюдь не высокие ожидания.
Опустившись на колени, она рывком вернула меня в сидячее положение, словно лаская, скользнула кончиком серебряного ножа по моей ключице и зигзагом провела им вверх по шее, надавливая с достаточной силой, чтобы вынудить меня откинуть голову назад. Потом приставила остриё ножа к коже прямо под краем нижней челюсти, остановив сползавшие вниз по щеке капли слёз.
— Ты должна благодарить меня, ничтожество, за то, что я так хорошо подготовила тебя к встрече.
— Нет… пожалуйста, — прошептала я сквозь рыдания, когда значение её слов дошло до моего сознания. — Пожалуйста… я не хочу, чтобы он видел меня в т-таком состоянии… прошу, верните мою одежду…
— Почему? — с издёвкой спросила она. Её губы оказались так близко к моим, что я почувствовала неестественно ледяной холод её дыхания. — Ты боишься, что он падёт жертвой твоих чар? Овладеет тобой прямо здесь на полу, в грязи? — она посмотрела мне в глаза со смесью веселья и отвращения. Потом её губы изогнулись в жестокой улыбке. — Что же, возможно, он так и поступит. У каждого свои вкусы.
Под градом её унизительных насмешек слёзы ещё сильнее полились из моих глаз.
Внезапно Женщина толкнула меня к стене, отчего я ударилась головой о камень.
— Глупое маленькое создание, — тихо прорычала она. — Неужели ты не понимаешь? Для мужчин, подобных ему, единственной вещью более притягательной, чем завоевание женщины, является её
спасение. — Её взгляд скользнул по моему телу, задержавшись на каждом пятне расцветающих тёмных синяков, на каждой глубкой, неровной царапине, выгравированной на коже. Казалось, она любуется делом своих рук. — Разве ты не хочешь быть спасённой?
Моя голова кружилась от боли, смятения и слабости.
«Спасённой? Да, я хочу быть спасённой… им. Хочу, чтобы он вызволил меня отсюда, из её плена. Но быть вынужденной приползти к нему обнажённой, покрытой кровью, остриженной, беспомощной и униженной?»
«Ненавижу тебя, — яростно подумала я. —
Ненавижу за то, что ты делаешь это со мной».
Улыбнувшись, она склонилась ко мне и прошептала на ухо:
— Знаю.
Потом встала, отвернулась и плавно махнула рукой в направлении стены.
Вся комната начала грохотать и содрогаться, затем послышался жуткий скрёжет камня о камень. Застывшая от изумления, полная ужаса, я завороженно смотрела, как часть стены начала погружаться в себя, каменные блоки завращались, сливаясь, пока на их месте не появилось отверстие в форме двери — вход, ведущий прямо во тьму.
Надругательство над законами реальности, которому я только что была свидетельницей, оказалось чрезмерным для меня. Ничего не чувствуя от шока, я просто проигнорировала происходящее, мысленно отстранившись от него.
«Я нахожусь в коме, в каком-то госпитале…»
Но эта умиротворяющая, отрицающая очевидное мысль исчезла сразу же, как только появилась. Потому что я находилась
здесь, и происходящие было таким же реальным, как эхо приближающихся шагов.
Я тихо сглотнула, неотрывно глядя на проём в стене.
________________________________________
…
Он вышел из тьмы, словно видение, сотканное из света и теней.
В свете пламени его длинные волосы сияли, как ореол, обрамляя лицо — слишком резко очерченное, слишком красивое, слишком суровое. Неужели я действительно верила, что смогу стереть этот лик из моего сознания? Мне легче было бы забыть собственное лицо.
Наши глаза встретились, и кратчайшая вспышка потрясения озарила на мгновение его черты. В этот момент я поняла: под каким бы предлогом не заманила его сюда Женщина, о встрече со мной она умолчала. С самодовольной ухмылкой наблюдая за выражением его лица, она захлопала в ладоши, словно маленькая девочка.
— Как же это мило с твоей стороны присоединиться к нам, Люци! Мы ждали твоего прибытия, словно две хихикающие школьницы.
Он слегка… почти незаметно качнул головой, словно разочаровавшись во мне… нет,
огорчившись за меня. Словно хотел сказать:
«Ты сбежала от меня лишь для того, чтобы окончить здесь, глупая ты девчонка?»
Лучик надежды пронзил моё тело хрупкой золотой нитью.
«Неужели он… мог… беспокоиться обо мне?»
Люциус перевёл свои серебряные глаза на неё и изобразил лёгкий, элегантный поклон.
— Добрый вечер, миледи, — всё моё тело зазвенело при звуке его ровного голоса, хотя говорил он с выражением вежливой невозмутимости, словно наносил самый что ни на есть обыденный визит. — Надеюсь, вы в добром здравии?
Женщина скользнула к нему, протягивая руку.
— Чувствую себя ещё лучше оттого, что вновь вижу тебя, — ответила она, когда он легонько коснулся губами её пальцев. — Как замечательно, что ты принял моё приглашение.
— Ты же знаешь, что я — эгоист. И никогда не отказываю себе в удовольствиях.
Его изысканная галантность вызвала вспышку звонкого смеха.
— В таком случае, — ответила она, — как удачно, что наши удовольствия совпадают.
Люциус прошёл дальше в помещение и осмотрел невзрачную обстановку.
— Как очаровательно ты преобразила это место, — с тонкой иронией отметил он, манерно растягивая слова. — Часто развлекаешься здесь, не так ли?
— Ах, время от времени. Когда бывает настроение. Знаешь, я сама всё здесь украсила.
— Неужели? Вы, женщины, умеете создать уютную обстановку.
Мне казалось, я наблюдаю за тщательно отрепетированной салонной пьесой. Их остроты были настолько формальными и в то же время настолько обыденными, что создавалось впечатление, будто они играют заученные роли. Хотя старались ли они для меня или друг для друга, понять я не могла.
Я смотрела на Люциуса, отчаянно желая, чтобы он вновь взглянул на меня. Мне так хотелось убедиться в том, что я не ошиблась, и он действительно чувствует что-то ко мне — нечто, больше похожее на жалость, чем на ненависть… Но теперь он, казалось, целенаправленно игнорировал не только мой взгляд, но и само моё присутствие. Словно я была лишь ещё одной тенью на полу.
Женщина игриво потянула рукав его длинной мантии.
— Ну, Люциус? — она лукаво улыбнулась ему. — Разве ты не собираешься поблагодарить меня?
— За что же, скажи на милость?
— Не дразни меня, проказник! Ты прекрасно знаешь за что, — она указала на меня. — За
это.
Его глаза мимолётно скользнули по моему телу, по-прежнему не встречаясь с моим взглядом.
— Даже не знаю, должен ли благодарить тебя, — сказал он наконец тихим голосом. — Оно доставило мне столько проблем… Я начинаю задаваться вопросом, окупятся ли мои усилия.
Женщина кокетливо выпятила нижнюю губу.
— Ах, не будь таким жестоким, Люци, — сказала она. — Посмотри, ты ранил чувства этого существа.
Полагаю, моё лицо выражало смятение и возрастающую панику. Я чувствовала, что он, скорее всего, лишь играл роль в этой странной пьесе, которую они разыгрывали. Но, несмотря на это, не могла побороть внезапно возникшее сомнение, ужаснувшее меня:
«Что если он не хочет забирать меня обратно? Что если он откажется? — я вспомнила, как ужасно выгляжу, в каком жалком состоянии нахожусь. — Возможно…
возможно я не достойна того, чтобы он спас меня…»
— Я могла бы убить её, если таково твоё предпочтение, — сказала Женщина, словно о блохе, которую собиралась раздавить. — Она была и по-прежнему остаётся моим подарком тебе, так что можешь делать с ней, что хочешь.
Несмотря на то, что нас разделяло расстояние в полкомнаты, я заметила, как напряглись его плечи. Мне всегда легче удавалось читать язык его тела, чем мимику лица, обычно выражавшего лишь бесстрастие или презрение. Но за долгое время, что мы просуществовали вместе, я научилась инстинктивно отгадывать то, что
скрывалось за этими выражениями. И теперь мне казалось, будто он просчитывал что-то, обдумывая, какой картой сделать ход, а какую оставить сокрытой.
— Нет, — сказал он наконец. — Я ещё не совсем… закончил с ней.
Я увидела, как Женщина подавила улыбку.
— Что же, Люциус, — сказала она, — если ты не хочешь забрать её и не хочешь, чтобы я убила её, тогда, полагаю, ей придётся остаться здесь, — она вздохнула с притворным раздражением. — Я определённо могу придумать лучший способ провести время, чем одаривать никчёмных грязнокровок своим гостеприимством… но не намного лучший.
Я знала, что последует за этими словами за секунду до того, как она шевельнулась, и прикрылась связанными руками в бесполезном защитном жесте. Но я была не в состоянии остановить это. Боль обрушилась на меня, словно лавина, нахлынула, словно цунами, налетела с воем, словно торнадо, и я могла лишь вопить, пытаясь криком выпустить её из себя… И я кричала, и кричала, и…
кричала… звала кого-то… у кого не было имени, но было… лицо…
красивое… с чёткими, заострёнными чертами… серыми глазами… улыбкой…
я знала… что он спасёт меня… потому что он уже делал это раньше…
в тот раз, когда я сорвалась… и падала…
когда я… когда я была…
Достаточно, — голос Люциуса прорвался сквозь агонию — по-прежнему тихий, но уже не такой спокойный.
Боль исчезла так же быстро, как появилась, оставив меня в полубессознательном состоянии, вымокшей от пота, с подёргивающимися в спазмах мышцами.
Я отчаянно цеплялась за мелькнувший в голове образ, но, как и боль, он вспыхнул и исчез, оставив лишь темноту. Я зарыдала — не из-за того, что только что перенесла, а из-за того, что увидела на краткое мгновение, но не смогла удержать. Секундное видение — лицо человека, который что-то
значил для меня в прежней жизни… потерянной жизни.
Женщина неодобрительно поцокала языком.
— Ну, ну, грязнокровка, — сказала она. В этот момент я ненавидела её голос больше, чем когда-либо прежде. — Ты не должна принимать отказ так близко к сердцу. Нам с тобой будет очень весело вдвоём.
— Прошу, — хрипло прошептала я, с трудом разлепив искусанные в кровь губы. — Прошу, Люциус… не… не оставляй меня здесь…
Но он даже не взглянул на меня… он отвернулся… направился обратно к двери…
— НЕТ! НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ! — этот крик сам собой вырвался из моего горла.
Он остановился.
Ужасаясь самой себе, но не в состоянии остановиться, я с трудом поднялась на колени и начала неуклюже ползти к нему, всхлипывая,
пресмыкаясь…
— Прошу, не оставляй меня здесь! Забери меня отсюда…
прошу, Люцуис, забери меня к себе…
Я ползла, пока не упала к его ногам, стискивая в руках искусно вышитый край его длинной мантии.
Часть моего сознания словно отделилась и теперь откуда-то со стороны наблюдала за этой жалкой сценой — до смерти запуганная девушка, лишённая и гордости, и одежды, униженно пресмыкается у ног своего мучителя. Меня затопило какое-то острое, пронзительное чувство. Не омерзения или отвращения к самой себе, но и не праведной жалости… Гордость? Что такое гордость? Разве её можно есть? Разве ею можно дышать? Защищала ли
гордость от страха… ужаса…
боли? Нет. Узнику гордость не подруга. Она копит наказания и платит из тощего кошелька жалкими грошами в виде ложной надежды и вызывающего неповиновения, опасного для того, кто выказывает его. Для пленника гордость была замком на цепи. Для осуждённого — петлёй на висельной верёвке.
Гордость могли себе позволить лишь те, у кого оставался выбор, у кого была власть, и имелось
имя.
Падшая духом, но против воли зачарованная, я являлась свидетельницей… собственного унижения. Коленопреклонная и раболепствующая, я умоляла… хотя прежде клялась, что никогда не буду делать этого.
Моё тело сотрясалось от отчаяния, потому что у меня не осталось ни единой карты в рукаве. Я принесла ему в жертву последние остатки самоуважения, и если он откажется от подношения, моей игре придёт конец. Здесь меня ожидали лишь боль и смерть. В этом я была уверена.
Блеск в глазах Люциуса вернул мой разум обратно в тело. Я смолкла, не отводя взгляда от его глаз цвета серебрённой стали, едва смея дышать.
Где-то позади я услышала издевающийся голос Женщины:
— Как усердно оно стелется перед тобой, Люци. Оставь это создание со мной ещё ненадолго, и оно будет вылизывать подошвы твоих ботинок.
— Думаю, она и сейчас готова сделать это, стоит только приказать, — негромко сказал он, и хотя в этих словах прозвучала насмешка, её не было в его глазах.
— Прошу, — прошептала я. — Помоги мне.
До сегодняшнего дня я дважды умоляла его о милосердии: когда просила избавить от мучительной боли в сломанных пальцах и когда металась в бреду сжигавшей меня лихорадки. Оба раза он смилостивился, сжалился надо мной. И я каком-то образом чувствовала, что из-за этого общего нашего знания о его уступках… о его жалости ко мне… Люциус теперь не сможет отвернуться от меня. Осознанно или нет он принял на себя двойственную роль: моего поработителя и моего спасителя.
Внезапно Люциус склонился ко мне, схватил за плечи и грубо вздёрнул на ноги. Потом, встряхнув, притянул к себе и стиснул мои руки так, что я не могла пошевелиться. Его взгляд был прикован к моим глазам, а губы почти касались моих, когда он тихо спросил:
— Почему я должен забрать тебя обратно, грязнокровка? Зачем ты мне нужна? Разве хоть раз мне была какая-то польза от тебя?
Хотя его пальцы впивались в мои руки до синяков, прикосновение подействовало на меня, словно транквилизатор: я почувствовала, как замедляется неровное биение сердца, и спокойнее бежит по венам кровь. Я вспомнила вечер нашей встречи, когда разбила бокал с бренди. Тогда его гипнотический запах был чужим. Теперь он казался знакомым, даже… успокаивающим. Я заторможено спросила себя:
«Почему я вообще решила, что от него необходимо было бежать?»
Теперь мне казалось, что моё место только рядом с ним. С
ним, тем, кто причиняет мне боль и тем, кто помогает мне.
— Т-ты н-не… — мой голос дрожал так же сильно, как сотрясалось тело, — н-не нуждаешься во мне… Но я… нуждаюсь
в тебе…
Прошу тебя…
Краем глаза я видела Женщину, стоявшую прямо за широкими плечами Люциуса. Я почти кожей
чувствовала её тёмный взгляд, сияющий триумфом.
— Эти существа такие капризные, не так ли? — сказала она. — Сначала кусают кормящую их руку, и тут же пресмыкаются и скулят, словно собачонки.
Ни один из нас не обратил на неё внимания. В тот момент её словно не существовало.
— Ты нужен мне, — повторила я.
В его глазах было что-то, чего я никогда не видела прежде. Мне вспомнился серебряный шар окутанного туманной пеленой солнца, которым я любовалась вчера… лучи бледного света, пронзающие мрачные облака.
Я пробилась сквозь его броню. Наконец-то. Наконец-то мне удалось достучаться до него.
Люциус снял мантию и накинул мне на плечи, окутав ею, словно коконом. Плотная ткань была тяжёлой, согретой жаром его тела, тёплой… такой тёплой… Дрожа, я закрыла глаза.
«В безопасности… Я в безопасности…»
Он крепко прижал меня к себе, и я уткнулась лицом в его твёрдую, тёплую грудь.
— Пожалуйста, Люциус, — прошептала я. — Забери меня домой.
______________________________________
…
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ 
