Медовое, белоеВпервые Тёмный Лорд увидел Долохова стоящим на Трафальгарской площади – высокий темноволосый подросток в серой мантии, глядящий вверх, куда-то мимо Нельсона. На него негодуют голуби, считающие, что раз уж он здесь торчит, то должен бы дать им что-нибудь, и люди, вынужденные его обходить. Последние даже более агрессивны.
- Туристы… - ворчит представительный джентльмен, остановившись специально для того, чтобы выразить своё возмущение, - напялил неизвестно что и стоит здесь, словно второй адмирал! Эй, молодой человек, да вы по-английски понимаете?
Молодой человек с любопытством оглядывает джентльмена; потом роняет, выговаривая слова с глухим свистящим акцентом:
- Вы не могли бы снять очки?
- Зачем? – не сдерживает удивлённого вопроса пылающий праведным гневом лондонец.
- А чтобы я не поранил руку, когда ударю вас, - следует дружелюбный ответ.
Этого достаточно, чтобы джентльмен, бормоча проклятия, продолжил свой путь в ускоренном темпе. Тёмный Лорд, покорённый такой очаровательной непосредственностью, шагает к подростку, временно забыв о своей встрече.
- Могу я полюбопытствовать, где учат таким радикальным методам общения?
Иностранцу хватает одного взгляда, чтобы понять, насколько откровенно можно ответить.
- В общем-то, нигде, - простодушно улыбается он. – Но никто так и не смог мне объяснить, почему люди, владеющие силой, должны зависеть от людей, силой не владеющих? Из-за количества? Так ведь, кажется, количество всегда пасует перед качеством.
- Честно говоря, тоже не вижу здесь никакой логики, - кивает, усмехнувшись, лорд Волдеморт. – Но почему тогда рукоприкладство, а не применение магии?
- Я здесь на каникулах. Если меня засекут, то обязательно вышлют из страны. А мне тут нравится.
- Вот как?
- О да, - подросток ещё раз окидывает взглядом площадь, и его светло-серые глаза сверкают непонятной радостью. - Надеюсь, кстати, что у вас нет этого идиотского правила одеваться по-маггловски, когда идёшь в места скопления народа. Я всё равно не стану. А если кто-нибудь ещё раз назовёт мою мантию «неизвестно чем», то точно получит по лицу. Как думаете, за драку из страны не высылают?
- Молодой человек, - серьёзно и почти торжественно говорит Тёмный Лорд, - мне кажется, наша встреча – знак судьбы. Мы с вами должны будем поговорить ещё раз.
Долохов равнодушно пожимает плечами.
- Почему бы и нет?
С каменной мостовой взмывает в воздух стая белых голубей.
Золотой корабль заката поднимает в небе свои огромные паруса, освещая мир бережной, певучей лирикой; и тем мрачнее выглядят рваные края чудищем наползающей с севера тучи. На голых ветках чернильными кляксами неподвижно сидит нахохлившееся вороньё, и медовый воздух наполнен нервным, тревожным ожиданием чего-то злого.
- Сегодня ночью уезжаю, - вдруг решает проинформировать ученицу алмазный британец.
- Скатертью дорога, - машинально отзывается Джой Корд. – То есть, я хотела сказать, надолго ли уезжаете?
- Почему-то все мои женщины прощаются со мной одинаково, - жалуется в пространство Долохов. – Расстрою, ненадолго. Буквально до Чехии и обратно, ну, может, ещё день на дело.
- Приятное дело? – девчонка, пользуясь случаем, поднимает голову от диких формул, которыми, как она давно подозревает, изо всех рыцарей нагружают её одну. То ли учитель в школе нежно любил Зелья, то ли это просто ещё одно проявление его склонной к садизму натуры.
- Ну, это смотря с какой стороны посмотреть… - он в задумчивости раскрывает и снова захлопывает крышку медальона. – Самое неприятное в этом деле то, что после него моё поместье, скорее всего, попадёт в руки Министерства.
Слизеринка вопросительно изгибает брови.
- Признаться, я завидую Люциусу. Природа не наделила меня ни дипломатичностью, ни страстью к закулисным бюрократическим играм. Поэтому поместья у меня не… что это было, мисс Корд?
- Это был вздох умиления. Вы так честны, так прямолинейны, так просты, что я сейчас разрыдаюсь. Платка не найдётся?
Глаза алмазного британца – чёрные колодцы в серебряных ободках; это значит, что он накачан морфием и безмерно добр, поэтому можно говорить ему всякие гадости.
- В такие моменты я понимаю Тёмного Лорда, который из всех девушек выбирает только тех, что готовы вечно внимать ему с благоговением, - печально замечает Антонин.
- Бросьте. Если вам будут благоговейно внимать, вы же умрёте от скуки.
- О нет, теперь она знает, как меня убить, - сообщает Долохов Георгу. Георг думает, что этот человек наконец решил наладить дипломатические отношения, и радостно встаёт лапами ему на колени. Но пассаж об отсутствующей дипломатичности был произнесён не просто так; брезгливо взяв спаниеля за шкирку, Антонин выставляет его за порог и прикрывает дверь. – Слышите, ангел мой, я не буду возражать, если вы решите воспользоваться этим методом.
- В смысле, выкинуть вас из комнаты?
- В смысле, подождать, пока я скончаюсь от скуки. Словом, мисс Корд, умолкните и займитесь делом.
Джой с ненавистью взирает на формулы, потом поднимает глаза.
- А почему вы так жалеете о поместье, если вам плевать на дома?
- Не жалею. Просто не хочу, чтобы оно досталось другим.
А впрочем, пусть. Я всё равно никогда не считал его своим. У меня был дом, как ты бы сказала – «вечный», тот самый, с вьющимся до самой крыши виноградом и венецианскими окнами, со скрипящими половицами и горами подушек на полу мансарды. В твоём вкусе. По крайней мере, она была в восторге – даже несмотря на то, что в ту пору мы чуть ли не желали друг друга убить. Теперь неважно, каким образом она вышла за меня замуж; я подарил ей её детскую мечту, и ей пришлось принять этот подарок. Это много значит – исполнение мечты. Вполне возможно, что это был запрещённый приём с моей стороны, но я никогда о нём не жалел. Она была моей и безо всяких заклятий, хотя ежедневно утверждала обратное; признаться, я тоже чувствовал, что принадлежу. О доме, как я думал, не знал никто. Он был скрыт от всего мира, зачарован не хуже, чем древние замки, и это успокаивало. Таким, как я, успокаиваться никак нельзя, поскольку неминуемо последует расплата– мне, разумеется, это было известно, но. Она носила моего ребёнка.
Да… дом у меня был. Но как был, так и не стало. Они не бывают вечными, как ни крути.
Антонин проводит ладонью по лбу, словно силясь стереть воспоминание, но полуразрушенный дом с разбитыми окнами, в зелёном саване винограда никогда не оставит его.
Он мучительно сводит брови – расслабление, приносимое морфием, всегда мешает встряхнуться и сосредоточиться на текущем моменте, но в столкновении с усилием воли каждый раз по-прежнему терпит поражение.
Кинув взгляд на часы, Долохов вздыхает и откладывает книгу.
- Ладно, пора. Работу закончите, приеду – проверю. Хочу сделать из вас блестящего теоретика, раз ни на что другое вы всё равно не способны…
Он встаёт, и Джой Корд поднимается тоже – смутная тревожность, бледные тонкие линии ключиц в треугольном вырезе красной блузки.
- Осторожнее там, учитель. Не нарывайтесь, как вы обычно это любите делать. Дурное предчувствие.
- Не дождётесь, - весело откликается алмазный британец, накидывая мантию.
Девчонка остаётся одна; жидким золотом догорает, подсвечивая хрустальный воздух, туго натянутая струна заката, и задувает в оконные щели пронизывающий до костей ветер. Предзимний холод – ощущение мерцающих крошечных снежинок, режущих голую кожу, острое одиночество.
Она долго слоняется из комнаты в комнату, преследуемая беспокойным чувством, которое всегда ставит в тупик: когда ты забыл что-то и не можешь вспомнить, что. В конце концов утомившись, она достаёт из шкафа пуховый платок, и, укутав плечи, садится перед пустым и тёмным камином. Шестеро бело-кофейных щенков устраиваются вокруг неё: маленькая женщина и маленькие собаки.
Знаете, Генрих, Людовик, чем мне дорог Амадео Веллингтон? Нет, даже не тем, что он действительно меня любит – хотя это, безусловно, тоже имеет значение… Он человек, благодаря которому я впервые ощутила – ещё неосознанно, почти по-детски – потребность в материнстве. Без слов, непостижимо, тихо он вложил в меня осознание того, что лучшее, что может быть на свете – это новая жизнь. Новая – и снова твоя, бесконечно родная, соприкасающаяся с тобой в точках изначальной теплоты. Любовь к ребёнку – это наивысший эгоизм и чистое, святое самопожертвование, любовь к себе в новом человеке, любовь к новому человеку в себе.
Это чувство всеобъемлюще и неуловимо для слов – как поймать сладкий запах молока и карамели? Его не высказать, но в той или иной мере его знает любая женщина. Возможно, став старше, я сумею выразить это ближе.
Вероятно, все девочки когда-нибудь представляют себе свою будущую семейную жизнь. Я тоже представляла. Я представляла, что назову своего сына Феликс, что значит – Счастливый. Что у него будут очень светлые волосы – как у меня до девяти лет. Что он будет безумно музыкален, ведь Феликс Амадей - звучит почти что как Моцарт.
Так, ребята, по-моему, я начала рассказывать вам слишком личное. Вам абсолютно ни к чему знать эти факты из моего прошлого. Почему прошлого?.. Потому что теперь мне кристально ясно, что Феликс будет таким же Счастливым, как я – Радость…
Гаснет на горизонте сверкающая полоска, и замок погружается в непроглядную тьму. Джой Корд, плотнее завернувшись в белый платок, ложится на ковёр и сжимается, подтянув колени к груди. Ей даже не хочется включать свет.
