Глава 17. The Hazards of LoveК счастью, Рон и Гарри успели как раз вовремя, чтобы спасти родную башню от престарелого любителя огамического письма. Как выяснилось несколько позже, профессор Флойд был очень разочарован, что школьная администрация так отреагировала на его проявление инициативы: он заявлял, что начертанные им рунические чары способны защитить Хогвартс от Пожирателей Смерти намного лучше, чем все заклинания Грюма вместе взятые. МакГонагалл придерживалась несколько иных взглядов, и столкновение двух точек зрения привело к тому, что у старика отняли краску и посоветовали вместо этого составить годовой план занятий или просто погулять на свежем воздухе. Профессор древних рун не просто не обиделся, а, как показалось, вообще забыл о своих недавних планах, с радостью ухватившись за новую идею.
– Откуда он вообще свалился на наши головы? – вздохнул как-то вечером Гарри за партией в шахматы, в ожидании своего хода изучая серебряную черточку прямо посреди ковра - единственное, что Гвинфор Флойд успел изобразить в гриффиндорской гостиной. – По-моему, руны у нас раньше какая-то странная тетка преподавала… как же ее…
– Батшиба Бормотулли, – пришел на помощь Рон.
– И вовсе она не была странной, – отрезала Гермиона. – Просто человеку нравилось носить на лбу благословение, начертанное англосаксонскими рунами. У всех нас есть маленькие слабости.
– Но ее-то маленькая слабость пол-лица занимала. Где она сейчас? В Святом Мунго?
– Рон! – Девушка наградила друга гневным взглядом. – Профессор МакГонагалл сказала, что профессор Бормотулли покинула страну и уехала к родственникам в Исландию, предварительно договорившись с Флойдом, что тот временно ее заменит. Она замужем за магглом и потому опасается за безопасность своей семьи.
– Скажите пожалуйста, – покачал головой Рон. – Нарисовала бы благословение побольше, и делу конец… Эй! Да что не так-то?
Но было поздно: Гермиона подхватила Живоглота, вздернула нос и удалилась в спальню для девочек, напоследок сообщив, что из-за одной скверной пародии на Фреда и Джорджа она никак не может сосредоточиться.
– Ну разве я не прав? – Нацепив страдальческое выражение лица, Рон повернулся к другу.
– Скажем так, это один из тех многочисленных вопросов, по которым вы с Гермионой никогда не придете к согласию, – вывернулся тот.
Рон фыркнул.
– Ладно, а этот Флойд-то тебя чем так заинтересовал?
– Да не лажу я обычно с новыми учителями, вот и все, – невесело пробормотал Гарри. – Счастливых исключений вроде Люпина... ну, собственно, один Люпин. Так что подозрителен мне этот валлиец пенсионного возраста.
– Шутишь? Грюм не допустил бы в школу кого попало.
– Может, так, а может, и нет, – пробормотал Гарри, задумчиво покусывая одну из шахматных фигур, снятых с доски. – И, кстати, я считаю, что школе вполне хватает одного престарелого безумца.
Любимый престарелый безумец Гарри Поттера, меж тем, на все расспросы о ходе поисков отвечал уклончиво, обещая вплотную заняться Аберфортом уже после начала учебного года. Вообще, в связи с приближением первого сентября с ума посходили не только учителя, но и мракоборцы, которые почему-то были твердо убеждены, что Волдеморт не преминет омрачить праздник знаний какой-нибудь опасной выходкой. Из-за их непрекращающейся суеты и беготни Рону казалось, что вдобавок к четырем существующим факультетам в школе появился пятый, на котором учились исключительно представители Отдела обеспечения магического правопорядка.
Остальные студенты, к слову, вернулись в Хогвартс далеко не в полном составе: в последний день августа у школьников пропала последняя надежда увидеть запоздавших товарищей. Чьи-то семьи, как и Батшиба Бормотулли, приняли решение покинуть Великобританию, кого-то попросту не отпустили родители, следуя распространенному заблуждению «мой дом – моя крепость», а кое-кто своей неявкой все равно что открыто объявил о принадлежности к лагерю Волдеморта – это, разумеется, относилось преимущественно к ученикам Слизерина. Седьмой курс Гриффиндора, к примеру, недосчитался Элэйн Симмонс (молчаливой девушки, которая являла собой живое опровержение непогрешимости Распределяющей Шляпы: за шесть лет она так и не смирилась с тем, что не попала на Пуффендуй, и потому все свободное время проводила с несостоявшимися сокурсниками), а также Симуса Финнигана. Близкий друг ирландца, Дин Томас, поведал, что того держат на родине под домашним арестом: Симус был полукровкой, и его мать строго-настрого запретила сыну возвращаться в Хогвартс в такое смутное время. Он трижды пытался бежать с Изумрудного острова, пока в конце концов миссис Финниган не пошла на крайние меры, применив силу. Впрочем, как писал Симус, даже пребывая в магическом заточении в границах своего родового поместья, он пытался организовать среди местных волшебников нечто вроде «Отряда Дамблдора». Рон и Гарри, услышав об этом, единогласно признали, что их бывший сокурсник – истинный сын своего народа. Гермиона, в свою очередь, со вздохом заявила, что он просто упрямый баран.
Но самое массовое сокращение штата постигло Слизерин: рано было о чем-то говорить наверняка до сбора учеников в Большом зале во время банкета, но, судя по наблюдениям Рона, в этом году волшебников в зелено-серебряных цветах он будет видеть раза в два реже.
– Представляете? – Рассказывая об этом Гарри и Гермионе, он не скрывал восторга. – Их капитан сидит в застенках, а половина основного состава примеряет черные капюшоны – ох, чувствую я, в этом году Слизерин установит антирекорд в квиддичном турнире!
– Если он вообще состоится, – остудила его пыл подруга. – Я слышала, Слизнорт подумывает о том, чтобы в целях дополнительной безопасности отменить соревнование.
– Ну еще бы, – рассердился Рон. – Чует, видать, куда ветер дует. Нельзя было назначать директором слизеринца!
– Конечно. Да и Волдеморт, очевидно, стремится убить Гарри только затем, чтобы Гриффиндор остался без капитана, – ехидно предположила Гермиона.
Впрочем, самому Гарри в последние дни было, судя по всему, одинаково наплевать как на квиддич, так и на Темного Лорда: в Хогвартс явилась Джинни. Самая младшая представительница семейства Уизли по-прежнему негодовала, что друзья не посвящают ее в свои планы, но с каждой минутой, проведенной наедине с Гарри, недовольство девушки явно шло на убыль. Рон применение таких методов к собственной сестре не одобрял, о чем он и решил сообщить Гарри, пока ребята сидели в гостиной и ждали, когда их поведут на церемонию распределения, предшествующую праздничному банкету.
– Чем больше вы играете в вечную любовь до гроба, – назидательно объяснил он другу, – тем больше у Джинни оснований требовать участия в наших… факультативах. Соответственно, ты либо обо всем ей расскажешь, утратив бдительность из-за этих ваших поцелуйчиков и объятий, либо будешь все чаще и чаще ее отшивать, а это, в свою очередь, приведет к тому, что вы снова расстанетесь. Такой вот замкнутый круг, и выход у тебя только один – поменьше лизаться с моей сестрой.
– Рон, мне только и остается, что преклониться перед твоим гигантским опытом романтических отношений, – фыркнул Гарри. – Сложно не уважать мнение человека, который долгое время не мог избавиться от одной подружки, а теперь столь же бездарно ухаживает за второй.
– Это не смешно, – обиделся Рон.
– В любом случае, с Джинни я как-нибудь разберусь сам. А на твоем месте я бы больше внимания уделял Гермионе.
– Ей попробуй удели! – Он рассерженно взмахнул руками, после чего с мрачным видом сложил их на груди. – Занятия еще не начались, а она уже вся в учебниках, представляешь? Невероятно: мы на седьмом курсе, а Гермиона никак не вырастет!
– Да, это просто ужасно, – закатил глаза Гарри. – Может, тебе, в таком случае, подыскать кого-нибудь менее инфантильного?
– Еще чего, – буркнул Рон, в упор не замечая ехидства со стороны друга. – А сейчас она знаешь, что делает? Нет, вот ты подумай: чем можно заниматься за полчаса до самого вкусного ужина на планете Земля?
– Э… накладывать макияж?
– Не упоминай при Гермионе слово «косметика» в любой его форме, – посоветовал Рон. – У нее может случиться культурный шок. Нет, Гарри, она, представь себе, помогает домовикам с готовкой! Сотни лет эльфы превосходно справлялись без нее, а теперь, надо полагать, не справятся! Так что, если мы вдруг лишимся ужина, это будет ее и только ее вина.
Гарри хмыкнул, а затем внимательно посмотрел на друга:
– А у тебя, Рон, в последнее время любовь к кулинарии, случайно, не просыпалась?
– Ты это к чему? – Тот прищурился.
– По-моему, сейчас самый что ни на есть подходящий момент произвести кое на кого впечатление. Конкурировать с учебниками у тебя, конечно, не получится, а вот поспорить за ее внимание с домовиками есть все шансы.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что… – Рон нахмурился, мысленно представив, что сейчас ему придется вставать с теплого, насиженного места, откладывать в сторону «Квиддич сквозь века», тащиться на кухню, расположенную в другом конце замка… Впрочем, как только его воображаемый двойник, проникнув за картину с фруктами на серебряном блюде, предложил Гермионе посильную помощь, и у шокированной девушки отвисла челюсть, настоящий Рон не колебался больше ни секунды: широко ухмыльнувшись, он вскочил с места как ошпаренный и направился к выходу из гриффиндорской гостиной.
Добравшись до хогвартской кухни, Рон обнаружил, что обстановка в главном, по его собственному мнению, помещении замка раскалилась до предела. Домовики, возившиеся с многочисленными блюдами, выглядели оскорбленными до глубины души и явно пребывали на грани нервного срыва: по крайней мере, вместо теплых приветствий и доброжелательных улыбок Рона встретили лишь хмурые взгляды и демонстративное молчание. Как только он заявил, что пришел помочь с готовкой, к нему сразу же подскочил Добби, но, как выяснилось чуть позже, вовсе не затем, чтобы поблагодарить «Уизи» и подарить ему какой-нибудь вкусный кексик.
– Немедленно уходи! – гневно пропищал домовик, сотрясая воздух половником. – Нам не нужна помощь! Что о нас подумают люди?
Краем глаза молодой волшебник с удовлетворением заметил, как вытянулось от удивления лицо Гермионы, которая высунулась из-за нагромождения кастрюль, чтобы посмотреть, из-за чего так взволновался Добби. Рон очень надеялся, что этот отдельно взятый человек подумает о нем только хорошее.
– По-моему, раньше ты был открыт для новых идей, – хладнокровно отозвался Рон, завязывая на поясе первый попавшийся под руку фартук. Одежка была ему мала, в лучшем случае, раза в три. – И вообще, я здесь исключительно из корыстных побуждений. В смысле, есть очень хочется.
– Идите и ждите еду в Зале! Добби все сделает! Мы все приготовим
сами! – бушевал домовик, который в этом разгоряченном состоянии выглядел до ужаса комично. – Хватит с нас унижений!
– Не искушай меня, я про ваш рост много гадких шуток знаю, – предупредил Рон. – Лучше скажи, чем я могу помочь.
Добби в бессильной ярости стукнул половником о столешницу, демонстративно натянул носки до колен и, что-то бормоча, потопал в сторону дымящейся кастрюли с овощным рагу, вокруг которой уже собралось несколько домовиков, бросавших на молодого волшебника неприязненные взгляды.
– Рон!
Он развернулся на каблуках и невинно взглянул на Гермиону так, будто только что ее заметил. Ей удавалось выглядеть сногсшибательно даже в заляпанном фартуке: влажные от пара каштановые волосы девушки были собраны в хвост, а глаза цвета горячего шоколада неотрывно смотрели прямо на Рона. По изгибу ее тонких губ невозможно было догадаться, одобряла она услышанное или нет.
– Ага? – только и смог вымолвить Рон, хотя изначально, кажется, собирался выдать нечто остроумное.
– Ты что здесь, во имя Мерлина, делаешь?
– Я? – кротко уточнил он. – Ну, я подумал, делать сейчас все равно нечего, а поскольку ты здесь надрываешься, почему бы не прийти и помочь?
Несколько секунд Гермиона смотрела на друга с таким видом, словно видела его впервые в жизни.
– Ты себя хорошо чувствуешь? – в конце концов уточнила она.
– Лучше не бывает, – рассердился Рон. – И Империус на меня не накладывали. И, если уж на то пошло, с метлы я тоже не падал. В последнее время. Мы делом, наконец, займемся?
– Делом? А… Ах, да.
Девушка, все еще пребывая в легкой прострации, взяла его за руку и потащила к большущему чану, в котором, по всей видимости, варился компот. Рядом на столе лежала деревянная доска, на которую были навалены половинки лимона.
– Порежь-ка вот это.
Сама же Гермиона взяла длинную деревянную поварешку и принялась помешивать густую темно-красную жидкость. Все это время она украдкой поглядывала на друга так, будто сомневалась, что он действительно возьмется за дело. Рон невозмутимо покромсал лимон, вслед за этим ему подсунули миску каких-то странных овощей, которые нужно было измельчить на терке, затем настал черед взбивать невообразимое количество яиц, а в заключение пришлось раскатывать тесто для пирогов. Энтузиазм младшего Уизли возрастал в прямой зависимости от того, насколько пристально за ним наблюдала Гермиона.
– Слушай, ты что, действительно настолько проголодался, что добровольно пошел на все это? – не выдержала она в конце концов. – Дома, насколько я помню, ты даже близко к плите не подходил!
В ответ Рон таинственно ухмыльнулся.
– Сейчас у меня особые причины.
– Вот как?
– Я откликнулся на зов Фронта Освобождения Рабского Труда, – пояснил он с донельзя серьезным видом. – Ты же сама знаешь, какая в этой организации чертовски строгая дисциплина.
Гермиона хихикнула, и Рон не поверил своим ушам. Прежде за ней такого хихиканья не наблюдалось. Прежде в ответ на любое производное от ругательства девушка советовала ему вымыть рот с мылом. Впрочем, он счел, что эта метаморфоза пришлась ему по душе. Рон поднял на девушку взгляд и широко улыбнулся.
– Поварешка! – воскликнул он страшным голосом, когда заметил, что за спиной у Гермионы медленно, но верно идет ко дну деревянная ложка с длинной ручкой, которую та забыла в компоте. Ойкнув, девушка подскочила к гигантской кастрюле и успела как раз вовремя, чтобы ухватиться за самый кончик поварешки и спасти ее от утопления.
– Ай! А все ведь из-за тебя, – беззлобно пробормотала Гермиона, посасывая обожженный палец. – Нашелся, тоже мне, доброволец…
– Некоторым ничем не угодишь, – обиделся Рон. Немного помедлив, он подошел к подруге, взял ее пострадавшую руку в свою и поднес к лицу, чтобы изучить повнимательнее. – Сильно обожгла?
– Да не очень.
Таинственным образом ее ладонь нежно дотронулась до его щеки. Рон подумал, что настолько близкое исследование ожога он проводить не собирался, но отказываться, пожалуй, все же не будет. Почувствовав необычайный прилив уверенности в собственных силах, он нежно обнял Гермиону за талию и привлек к себе, не обращая внимания на то, что мука и ошметки ягод дружно перекочевали с ее фартука на его свитер и джинсы.
– Нужно было аккуратнее, – назидательно произнес Рон, не слишком-то задумываясь над тем, что несет.
– Определенно, – тихо откликнулась девушка, поглаживая ладонью его щеку. Рон готов был поспорить, что его лицо просто горело – прикосновение казалось почти ледяным. Он наклонился к Гермионе, и она едва слышно произнесла: – Тут же полно домовиков…
– Каких еще домовиков? – прошептал он в ответ, и Гермиона, повертев головой по сторонам, недоверчиво улыбнулась. Возможно, пришло время накрывать на стол, а возможно, Добби и его сородичи были исключительно тактичными созданиями, но на кухне не осталось никого, кроме них двоих.
– «Из корыстных побуждений», значит? – уточнила девушка, а затем обвила обеими руками шею новоявленного повара и притянула к себе.
Не то чтобы он сопротивлялся.
Последовавший поцелуй, по мнению самого Рона, был величайшими десятью секундами за всю мировую историю.
Как только их губы встретились, Гермиона прижалась к нему всем телом, точно у нее из-под ног ушла земля, и Рону, который крепко обнимал ее, в этот момент самому показалось, что он теряет равновесие. Шесть лет они сидели за одной партой, помогали Гарри спасать мир, ссорились по всяким пустякам, а сейчас все это уплывало, забывалось, оставалось где-то позади. Выяснилось, что Рон совершенно не знал девушку, которая столько времени сводила его с ума. По крайней мере, он и думать не смел, что ее рот пригоден не только для чтения нотаций, но и для таких чудовищно приятных вещей.
– Теперь я точно буду аккуратнее, – прошептала Гермиона, отстраняясь и переводя дух. В эту секунду в ее глазах отражались все звезды мира. Возможно, это были всего-навсего свечи хогвартской кухни, но Рон не придавал этому особого значения.
– Это было замечательно, – промямлил (ему самому хотелось думать, что «произнес», но на деле вышло именно «промямлил») он в ответ. – Я тебя люблю, Гермиона.
Последовавшая реплика, по мнению самого Рона, была самой ужасной репликой за всю мировую историю.
– Это было лишнее, – вздохнула девушка, глядя на него... с укоризной?
– Э… я что-то не то сказал? – резко уточнил Рон. Должно быть, за то время, что он торчал на кухне, у слова «люблю» появился какой-то совсем другой смысл.
– Ну, насчет «замечательно» я с тобой соглашусь, – пояснила Гермиона, отступая на шаг и поправляя волосы. – Меня… смутила вторая часть.
– Неужели что-то с временными формами? – спросил он еще резче. На ранних курсах подруга, конечно, не раз и не два указывала ему на неправильное построение предложений, но, по мнению Рона, что-то напутать в этой простой фразочке из трех слов было затруднительно даже для него.
– Рон.
– Да что не так? – Он вконец растерялся, уже не только жалея о том, что признался Гермионе в своих чувствах, но и жестоко раскаиваясь в остальных своих недальновидных поступках: таких, например, как появление на свет и освоение речевого аппарата. – Во имя Мерлина, я же не жду от тебя ответных заверений в любви до гроба! – Вообще-то, Рон если и не ждал, то хотя бы надеялся, но дело было вовсе не в этом. – Как признание в… в том, в чем я признался, может быть лишним?
– Не знаю, – тихо ответила Гермиона. – Наверное, никак… Мне очень приятно это слышать, Рон, честное слово. Ты представить себе не можешь, насколько ты мне небезразличен. – Она подняла на него глаза. Теперь звезды отражались в глубокой луже. – Просто… Лаванде ты говорил то же самое?
Зловещее имя прогрохотало по хогвартской кухне, словно гром, предвещающий грозу, и Рон мгновенно помрачнел. Теперь, когда каждый из неразлучной троицы бесстрашно называл Волдеморта по имени, явно настала пора передать его бывшее прозвище кому-нибудь другому.
– Гермиона, я не думаю, что нам стоит к… к этому возвращаться, – угрюмо сказал он.
– А я – думаю и не хочу оставлять
это позади безо всяких объяснений, – объявила девушка, складывая руки на груди. – Не стоит, наверно, затевать этот разговор за считанные минуты до начала праздника, но… Рон, если ты, как говоришь, действительно меня любишь, зачем Лаванда? Зачем эта интрижка, эти слюни, поцелуи, порнография на публике? У меня это… в голове не укладывается. Я не понимаю.
Гермиона так редко признавалась, что чего-то не понимает, что услышанное Рона несколько обескуражило. Особенно если учесть, что он и сам с трудом это понимал.
– Я… Гермиона, я…
– Пойдем на праздник, а? – дружелюбно предложила девушка как ни в чем не бывало. – Я правда не хочу говорить об этом прямо сейчас.
Улыбка, появившаяся на ее лице при этих словах, выглядела не просто вымученной, а до ужаса искусственной, так что Рон довольно бесцеремонно схватил ее за рукав и покачал головой.
– Веселый, чувствую, будет в таком случае праздничек. Гермиона, я… Я не знаю, это было какое-то помешательство, самое настоящее! Сначала Джинни рассказала мне про… про вас с Крамом, а потом еще этот квиддич, а потом Лаванда… потом она так набросилась на меня, что я…
– Рон, я, конечно, не уверена, что это была связная речь, а не беспорядочный набор слов, но, по-моему, ты обвиняешь всех на свете, кроме самого себя, – со вздохом перебила его Гермиона. – И, раз уж речь зашла об этом, у нас с Крамом ничего не было.
– Э… постой. Как? Вообще ничего? – Рон взглянул на девушку с каким-то ошалелым видом.
– Мы гуляли, – отрезала та. – И говорили. И танцевали, если ты помнишь. И он бы тоже на меня, как ты выражаешься, «набросился», если бы я позволила. Здесь ведь все зависит от того, как ты сам себя поведешь, вот какая штука. – Сказав это, она наградила Рона многозначительным взглядом.
Рон недоверчиво потряс головой, отказываясь воспринимать услышанное. За эти несколько лет Виктор Крам, а заодно и вся болгарская нация, превратились для него в главный раздражитель, источник всех бед, который было не грех помянуть при случае крепким словечком. Не говоря уже о том, что этот пресловутый – и несостоявшийся, напомнил он себе – поцелуй на Святочном балу он глубоко в душе Гермионе так и не простил. А теперь, с учетом всех открывшихся подробностей, становилось очевидно…
– Ну и кретин же я, – буркнул он вслух.
– Не преувеличивай, просто ревнивый осел, – миролюбиво поправила Гермиона.
– Да что там, я… Постой, так сейчас у тебя, выходит, был первый в жизни поцелуй?! – В это, как ни странно, поверить было еще сложнее. Как и в то, что ее первым партнером по этому прекрасному занятию стал не кто иной, как он, Рон Уизли. Подштанники Мерлина и облысевший Виктор Крам!
Гермиона скромно кивнула.
– Для первого раза это было просто сногсшибательно, я тебе вот что скажу, – восторженно пробормотал Рон. Она что, и этому с помощью книг научилась? Невероятно.
– Спасибо. – Девушка улыбнулась, на этот раз искренне и обворожительно. – Послушай, Рон, я бы хотела, чтобы впредь ты точно знал, что говоришь. Разберись как следует в своих чувствах, хорошо? У меня нет желания двигаться дальше, пока между нами стоит призрак этой Лаванды, но и торопить тебя я не собираюсь. Если ты, конечно, сам хочешь, чтобы этот поцелуй стал началом чего-то большего, – тихо добавила она.
– Я очень хочу, Гермиона, – заверил ее Рон. – Серьезно.
И он действительно имел это в виду.
Когда они привели себя в порядок и отправились в Большой зал, Рон невольно подумал, насколько все-таки отличаются друг от друга мужская и женская психологии. Гермиона сразу после их первого поцелуя подумала о Лаванде Браун, искренности чувств, серьезности намерений и, вероятно, вообще обо всем на свете. Сам Рон после их первого поцелуя нашел в себе силы подумать исключительно о том, что неплохо бы приступить ко второму.
Тюремщик Драко Малфоя, недружелюбный и немногословный мракоборец, практически втолкнул слизеринца в неприметную каморку, располагавшуюся в нескольких шагах от его темницы. Аластор Грюм и его воспаленный мозг могли сколько угодно называть это «защитой свидетелей» и «стандартными мерами предосторожности», но Малфой прекрасно понимал, что на самом деле его попросту держали в заточении.
Ни шагу из своей комнаты без особого разрешения. Никаких свиданий и передач. Даже в туалет его водили под конвоем.
– Пять минут, – угрюмо предупредил мракоборец, словно услышав эти мысли.
– Учитывая, чем меня здесь кормят, и получаса будет недостаточно, – огрызнулся Драко. – У меня с желудком проблемы, ясно? – Он никак не мог привыкнуть, что ему приходится во всех подробностях докладывать этому молчаливому остолопу об обстановке в своем кишечном тракте.
Черт бы побрал этих мракоборцев. Черт бы побрал это подземелье. Черт бы побрал все на свете.
– Двадцать минут, – отрезал охранник и захлопнул за собой тяжелую деревянную дверь. Драко скривился. Насколько он успел узнать этого странного типа, его ничуть не смутит перспектива через указанный срок вломиться в туалет и отвести своего узника в камеру вне зависимости от того, закончил тот свои дела или нет.
Черт бы побрал их всех.
Отвернувшись от двери, Драко мельком взглянул на треснувшее зеркало и помрачнел еще больше. Прямо на него смотрело отребье, недалеко ушедшее от какого-нибудь Уизли: неглаженная мантия, растрепанные волосы, даже несколько прыщей на подбородке. В какое же дерьмо он превратился. Серые глаза казались безжизненными и лишенными мысли.
Однажды я всем вам верну должок, пообещал Драко про себя – уже не в первый раз за месяц.
Заточение, положим, не было таким уж суровым – обращались с ним вполне сносно, не морили голодом и не посягали на личную гигиену. Убивала изоляция. За несколько недель после окончания допросов Драко не увидел ни единой живой души, кроме этого мракоборца и его периодического сменщика. Дневного света он тоже не видел, поскольку на прогулки был наложен строгий запрет. Все, что ему оставалось – читать книги, смотреть в потолок и копаться в воспоминаниях, большая часть которых ему даже не принадлежала.
Драко подошел к одной из кабинок, приоткрыл скрипнувшую дверь и тут же со всей силы захлопнул ее, не заходя внутрь. Затем он осторожно подкрался к раковинам, расположенным у противоположной стены, и принялся рассматривать рукоятки кранов. Ему удалось найти два регулятора, на торцевой части которых были начертаны две маленькие змейки, и Драко одновременно повернул оба крана в разные стороны. В ту же секунду целый сектор одной из стен бесшумно поднялся вверх, открывая мрачный потайной проход.
Он ликующе ухмыльнулся. Нельзя запереть слизеринца в слизеринском подземелье. Впрочем, пока он осторожно двигался в сторону проема, стараясь не стучать подошвами о каменный пол и постоянно оглядываясь в сторону выхода, его торжество постепенно сходило на нет.
Проблема заключалась в том, что сам Драко понятия не имел, откуда знает про этот тайный ход.
Темный пыльный коридор, изредка прерывающийся заброшенными винтовыми лестницами, в конце концов вывел его в пустовавший зал на втором этаже через гигантское полотно, на котором была изображена королевская кобра. В данный момент, если он правильно рассчитал время, по причине пира пустовало едва ли не каждое помещение Хогвартса, но Драко все равно продолжал тревожно прислушиваться к каждому шороху.
Рискованное предприятие, на которое он решился, было просто необходимо, поскольку больше, чем статус арестанта и одиночество, Драко Малфоя угнетали провалы в собственной памяти. После допросов в Министерстве ему все чаще и чаще чудилось, что его голову распирают ложные воспоминания, не позволявшие настоящим пробиться наружу. Поначалу Драко не чувствовал по этому поводу ничего особенного, но чем больше времени он над этим размышлял, тем менее правдивыми казались события, память о которых он якобы хранил.
– Первокурсники каждый год одни и те же, – раздался из-за поворота голос одного из самых ненавистных ему сверстников, и Драко поспешно юркнул за стойку с доспехами, затаив дыхание. Похоже, справедливость наконец-то восторжествовала, и проклятого Уизли не пустили на праздничный пир. – Индивидуальность у них проявляется года через два-три, можешь мне поверить.
– О Мерлин, что еще за дурацкая теория?
Теперь еще и Грейнджер. Драко насторожился. Если окажется, что в компании своих закадычных приятелей по замку шатается и Поттер, то ему, пожалуй, будет непросто сдержать себя и не опрокинуть на чертова очкарика всю эту гору железа.
– Ничего не дурацкая, – откликнулся Уизли. – Я сам таким был, и прекрасно помню, что на первых курсах у меня отлично получалось только бояться всех подряд, заблуждаться в замке и спотыкаться на ровном месте.
Какая поразительная искренность.
Их шаги звучали все ближе и ближе к его укрытию, пока наконец фигуры двух гриффиндорцев не промелькнули сквозь щель, сквозь которую Драко наблюдал за коридором. Когда он понял, что грязнокровка идет с этим рыжим недоразумением под руку, он едва не прыснул. Нет, серьезно, идеальная парочка.
– Последние два пункта у тебя и сейчас неплохо получаются. И все равно, Рон, церемония распределения – ответственное мероприятие, и оказывать поддержку первокурсникам – наша обязанность, особенно моя как старосты школы. Я, конечно, понимаю, что ты рассматриваешь этот праздник исключительно как повод набить живот, но ведь… – Так ничего и не заметив, Грейнджер с Уизли протопали мимо замершего Драко. Опоздали на праздник, потому что обжимались в уголке? Ну и ханжа, в таком случае, эта грязнокровка. У Драко не было времени над этим размышлять, хотя представшая в воображении картина заставила его ухмыльнуться и, против воли, подумать о Пэнси.
К черту Паркинсон. К черту Уизли, Грейнджер и всех остальных магглофилов – героев дешевых газетных заголовков. Дождавшись, пока шаги стихнут за следующим поворотом, Драко выбрался из-за стойки и продолжил свой путь.
Из всех воспоминаний, которые, по мнению самого Драко, находились не на своем месте, его больше всего тревожил яркий образ огромного белоснежного филина, который доставил письмо в Хогвартс на имя некоего Марвина Уэлшпула. Согласно его памяти, он увидел эту птицу на свой седьмой день рождения, а согласно здравому смыслу, Драко Малфой никак не мог отмечать этот светлый праздник детства в хогвартской совятне. Эта нестыковка, обнаруженная вскоре после прибытия в Хогвартс, тревожила его по нескольку раз на дню и уступала по популярности только размышлениям о знакомстве с двумя водопроводными кранами, на каждом из которых было изображение крошечной змейки. Знакомстве, о котором он якобы помнил с девяти лет.
Из-за этих бредовых навязчивых идей, а также участившихся ночных кошмаров, в которых происходили какие-то ужасные катаклизмы, Драко подозревал, что постепенно сходит с ума. Он понятия не имел, было ли тому причиной пребывание взаперти, являлось ли это частью какого-то чудовищного плана Темного Лорда или таким образом сознание отреагировало на огромные дозы сыворотки правды, которой его поили в Министерстве – он просто хотел докопаться до истины.
Замок за лето сильно изменился: Драко нашел дорогу в совятню не без труда, поскольку некоторые хорошо знакомые коридоры теперь почему-то обрывались тупиками, а большинство лестниц и вовсе исчезло из поля зрения. Больше ему по пути никто не встретился, да и в совятне, как он и предполагал, не было никого, кроме ухавших или спокойно дремавших птиц. Внимательно осмотрев их, Драко быстро приметил охристо-белого филина, с надменным видом сидевшего на жердочке в самом углу помещения. Даже прежде, чем он протянул руку и отвязал от его лапы прикрепленное послание, Драко знал, кому оно было адресовано.
«Марвину Уэлшпулу.
Дорогой Марвин! Отправляясь в школу, ты опрометчиво забыл свое лекарство от головных болей – посылаю его тебе вместе с этим письмом. Чтобы не подвергать риску твое здоровье, рекомендую выпить его как можно быстрее.
Бабушка».
Закончив чтение, он внимательно посмотрел на флакончик с красной крышкой, выпавший из свертка. Он был цел и невредим, а внутри плескалась прозрачная золотистая жидкость, которой хватило бы всего на один глоток.
Драко попытался прикинуть, сколько у него оставалось времени, и невольно поморщился, поняв, что отправляться в обратный путь следовало сию же секунду. Он задумчиво поддел ногтем пробку. Какова вероятность, что в замке действительно находится некий Марвин Уэлшпул, о котором у Драко каким-то образом появились ложные воспоминания? Или все-таки зелье предназначается именно ему? На чьей стороне этот таинственный отправитель?
И на чьей, черт побери, стороне он сам?
К дьяволу. Драко решительно осушил склянку, а затем что было силы выбросил пустую емкость в окно. Через мгновение белоснежный филин, приглушенно ухнув, поднялся с жердочки и вылетел на улицу, а Драко, проводив его взглядом, со всех ног побежал прочь из совятни.
Он едва успел повернуть спасительные краны, чтобы закрыть потайной проход, и немного перевести дух, как дверь в туалет распахнулась, и вошедший мракоборец недвусмысленным жестом приказал следовать за ним.
– Легче тебе? – грубовато поинтересовался охранник, когда они с Драко вновь очутились перед тяжелой дверью, ведущей в его скромные апартаменты.
– Да, намного, – пробормотал арестант, едва заметно ухмыльнувшись. – Верите или нет, чувствую себя совсем другим человеком.
Либо домовиков настолько оскорбило появление на кухне волшебников-помощников, что они напрочь забыли собственные рецепты, либо у самого Рона внезапно пропала любовь к сладкому, но факт оставался фактом: пудинг в этом году был просто отвратительным. Как, впрочем, и все остальные блюда. Судя по тому, что прочие ученики уплетали еду за обе щеки и были ее качеством весьма довольны, таинственная потеря аппетита явно имела какое-то отношение к их с Гермионой откровенной беседе на хогвартской кухне.
Праздничный ужин на этот раз вообще получился на редкость скверным. Не было больше Дамблдора с его странными, но мудрыми изречениями – Слизнорт, взявший слово на правах нового директора, говорил без особого энтузиазма и мало кого впечатлил. Первокурсников в этом году было раза в четыре меньше, чем обычно – Рон с Гермионой думали, что задержались совсем ненадолго, и были жутко удивлены, когда выяснилось, что к их появлению церемония распределения уже закончилась. Грюм, добрых двадцать минут вещавший о мерах безопасности, принятых в школе в этом году, добился только того, что лишил последних учеников праздничного настроения. Первым и единственным зрелищем, обрадовавшим Рона этим вечером, был практически пустой слизеринский стол – хотя довольно забавно было смотреть и на серебристые руны Гвинфора Флойда, просвечивавшие сквозь ковры и драпировки, которые Макгонагалл наспех собрала по всей школе.
– Невилл и Джинни – новые старосты факультета. С ума сойти, – проворчал он, когда после праздника в сопровождении Гарри шагал в сторону гриффиндорской гостиной. Гермиона и все остальные старосты отправились на инструктаж к новому директору, и Рон воспринял это как знак свыше: можно было спокойно обсудить наедине с другом все произошедшее.
Или, по крайней мере, большую его часть.
– И что тебя в этом не устраивает?
– Невилл, при всем моем уважении – это ходячее стихийное бедствие, – сердито объяснил Рон. – Моя сестра – это Невилл в квадрате; и гораздо опаснее она потому, что, в отличие от него, пакостит сознательно. Работая в команде, они доведут Гриффиндор до такого плачевного состояния, что, дабы выправить баланс баллов, нам с тобой придется еще семь лет представлять факультет на квиддичном поле, а Гермионе – столько же раз пересдавать Ж.А.Б.А.
– Ты преувеличиваешь, – фыркнул Гарри. – Невилл на самом деле довольно ответственный, а Джинни… Не пойми меня неправильно, но свою сестру ты совсем не знаешь. По-моему, ты просто завидуешь, что значок…
– И слышать не желаю, дружище, кем она притворяется наедине с тобой, потому что в реальной жизни это настоящая мегера, – громко перебил его Рон, не позволяя разговору перейти в неприятное русло.
– А мне вот интересно, кем наедине с тобой притворяется Гермиона, – заявил Гарри, ухмыльнувшись. – Насколько я понял, кулинарные занятия прошли успешно?
– Между нами ничего не было, – отрезал Рон, твердо решивший, что сохранит поцелуй в глубочайшей тайне. Этот интимный момент будет секретом, принадлежащим только им с Гермионой.
И уж конечно, он не расскажет об этом Гарри только для того, чтобы похвастаться.
Ни за что на свете.
– Мы поцеловались, – добавил он после небольшой паузы, расплываясь в улыбке, из-за которой со стороны его наверняка можно было принять за кота, пробравшегося в молочную лавку.
– Не прошло и пяти лет, – отозвался Гарри, которого эта информация, по непонятной Рону причине, очень развеселила.
– Да, но есть и плохие новости. Я ляпнул, что люблю ее…
– О, нет тебе прощения.
– …а она завела разговор о Лаванде. О
Лаванде, понимаешь? – Рон пожал плечами, всем своим видом показывая, что лично он – точно не понимает. – О том, что у нас с ней было и чего не было, и почему у нас это было. Бред какой-то. Я думал, что она попытается забыть про это еще охотнее, чем я.
– Рон, понимаешь… – Гарри был сама дипломатичность. – Девушки устроены немного по-другому.
– Знаю я, как они устроены, – проворчал его друг. – Пятки и макушка, а между ними – сплошная дурь!
– Ты просто представь себя на ее месте. Хотя, чего там представлять: вспомни лучше, как ты третировал ее, когда узнал, что она целовалась с Крамом! Заметь: просто узнал, а не наблюдал несколько месяцев кряду, как они лижутся у тебя на виду.
– Она не целовалась с Крамом, – буркнул Рон.
– Э… что? Откуда ты знаешь?
– Она сама сказала.
Гарри наградил друга взглядом, полным сочувствия.
– В этом случае, боюсь, у тебя очень серьезные проблемы.
– В каком еще смысле? – нахмурился тот.
– Она ради тебя отказалась от суперзвезды мирового квиддича...
– Ну, может быть, у него просто плохо пахло изо рта.
– …а ты предпочел ей первую попавшуюся под руку Лаванду, – безжалостно продолжил Гарри. – Так что либо ты уличишь свою бывшую девушку в использовании Приворотного зелья, либо, дружище, ты по уши в…
Огневиски островитян.
– Что-то я тебя не понимаю…
– Это пароль.
Рон вынырнул из мрачных дум и обнаружил, что они уже подошли к портрету Полной Дамы, которая, как всегда, стояла на страже гриффиндорского крыла. Он сокрушенно покачал головой и вступил в образовавшийся проем вслед за другом.
В гостиной на этот раз практически никто надолго задерживаться не стал: большинство студентов уже пообщались с приятелями и однокурсниками в предыдущие дни и теперь предпочли пораньше отправиться ко сну. Возмутителями спокойствия в этом океане флегматичности были братья Криви, которые всюду носились с фотоаппаратом и предлагали каждому гриффиндорцу попозировать для серии снимков в честь воссоединения факультета.
Когда Колин подошел к Рону, тот ласково посоветовал фотографу оставить его в покое, а не то у этого снимка появятся все шансы стать последним в его полупрофессиональной карьере. Он сидел в кресле, расположенном в самом темном углу гостиной и, сложив руки на груди, размышлял о ситуации, в которой оказался. Плоды этих угрюмых раздумий ему, по большей части, совсем не нравились, хотя сама идея того, что Гермиона не целовалась с Крамом лишь потому, что хотела поцеловать его, Рона, при ближайшем рассмотрении оказалась не так уж и плоха.
Внезапно в поле его зрения показалась Лаванда Браун: она стояла возле лестницы в спальню девочек, обсуждая что-то с Парвати и незнакомыми студентками с младших курсов. Рон, колеблясь, несколько мгновений изучал носки своих ботинок, а затем резко вскочил с места и подошел к бывшей девушке.
– Э… привет, Лаванда, – как можно более беззаботно окликнул он однокурсницу. Прозвучало это довольно жалко.
– Вечер добрый. – Блондинка в сторону Рона даже не посмотрела.
А в профиль, кстати, она походила на лошадь. И волосы у нее были слишком холеные. А косметика – Мерлин, зачем на ней столько этой боевой раскраски?
И что он в ней, действительно, в свое время нашел?..
– Как… гм… как каникулы прошли?
– Что тебе нужно? – резко спросила Лаванда, внезапно поворачиваясь к недавнему ухажеру. – Я в Хогвартсе, к твоему сведению, уже четыре дня, а ты соизволил поздороваться со мной только сейчас! Чего ты хочешь?
– Ничего особенного… – промямлил Рон, на всякий случай делая шаг назад. – И… конечно, с моей стороны это очень бестактно… и я прекрасно это понимаю… и тем не менее… я не могу не спросить… потому что, ну, знаешь, в прошлом году все это произошло слишком хаотично, и у меня не было времени над этим как следует подумать… одним словом… не обижайся, пожалуйста, но… я ведь на тебя запал не из-за Приворотного зелья, верно?
Пощечина, которой ошеломленная Лаванда наградила Рона, оказалась настолько звонкой, что в их сторону мгновенно повернулись все обитатели гостиной.
– Видимо, это значит «нет», – предположил Рон вполголоса, поспешно отступая в свой уютный темный угол. Его уши горели так, словно Лаванда их только что собственноручно надрала.
– Видимо, это значило «нет», – повторил он, когда к нему с недоуменным выражением на лице подошел лучший друг.
– Что – «нет»? – Гарри сначала явно не понял, о чем речь, но очень скоро его осенило, и он вскинул брови: – Ох… Рон! Рон, поправь меня, если я ошибаюсь, но ты ведь сейчас в разговоре с Лавандой не использовал никакие производные от словосочетания «Приворотное зелье»?
Рон посмотрел на него самым жалобным взглядом на свете.
– Я же пошутил, черт возьми! – простонал Гарри.
– Хороши у тебя шутки, – проворчал его друг, размышляя, выдержит ли вес его тела люстра гриффиндорской гостиной, или все же придется идти вешаться в Большой зал.
Приглушенный смех, раздавшийся у Рона за спиной, окончательно выбил его из колеи. Он даже не стал поворачиваться, просто мельком взглянул на портрет Полной Дамы и прикинул, сколько времени потребовалось Гермионе, чтобы незаметно сюда проскользнуть, и что, в таком случае, она успела увидеть.
– И как там на собрании старост? – вежливо поинтересовался он.
Гермиона вышла из тени и уселась на широкий плюшевый поручень его кресла. Рон сделал все возможное, чтобы не пялиться на ее бедра, но нельзя сказать, что он добился большого успеха. Гарри широко ухмыльнулся и направился к Дину с Невиллом, оставив друга наедине с причиной всех его проблем и источником всех его радостей.
– Ну, скажем так, здесь явно веселее, – отметила Гермиона, все еще улыбаясь. – А у нее неплохая правая. Могла бы пойти к вам в загонщики.
Рон фыркнул.
– Боюсь только, что загоняла бы она не игроков соперника, а собственного вратаря.
– А вратарь, между прочим, этого вполне заслуживает. – Девушка заметно помрачнела и теперь смотрела на него с укоризной. – Рон, это было ужасно, ужасно глупо, бестактно и недальновидно.
– Я знаю.
– И заметь, ты снова попытался взвалить ответственность на других, – продолжала Гермиона.– Мы же договаривались, что ты сначала обо всем хорошенько подумаешь. Есть, конечно, вероятность, что эта пощечина помогла твоей голове заработать как положено, но, знаешь, пускаться на такие меры…
Некоторое время они молчали, глядя в разные стороны. В гриффиндорской гостиной становилось все тише, и, похоже, уже никто не обращал на них двоих внимания. По лестнице в спальню девочек поднялась Лаванда, и Рон, проводив ее равнодушным взглядом, не мог не отметить, что ноги у нее все-таки были что надо.
Не то чтобы он собирался представить этот факт Гермионе в качестве главного оправдания.
– Я не хочу все на кого-то сваливать. Я знаю, что сам во всем виноват, – произнес он, и подруга повернулась в его сторону, с интересом склонив голову набок. Он хмуро улыбнулся, глядя на нее снизу вверх. – Знаешь, мы ведь целую прорву времени провели, сидя вот так за проверкой домашнего задания или еще какой чепухой, и я мог хотя бы разок сказать, как мне приятно, что ты находишься рядом со мной. Или как обалденно ты выглядишь, когда у тебя на лице вот такое сосредоточенное выражение. Или, не знаю, что угодно из того, что я про тебя в эти минуты думал. Может, я даже услышал бы что-нибудь в ответ.
– Что именно? – тихо спросила Гермиона.
– Ну, что-нибудь в этом же роде. Чтобы я понял, что я для тебя был не просто нелепым долговязым пареньком в идиотском домашнем свитере.
– Рон, во имя Мерлина.
– А что? – мрачно поинтересовался он. – «Ученье – свет, неученье – Рон», разве не так? А Лаванда… не знаю, она просто подошла ко мне и начала целовать, как безумная, и я подумал: какого черта? Эта девушка никогда не давала мне понять, что я бесчувственный бесперспективный недоумок.
– Рон, замолчи, я прошу тебя. – К его ужасу, голос Гермионы звучал так, будто она вот-вот расплачется. Такого эффекта он совершенно точно не добивался. Рон поспешно схватил подругу за руку.
– Прости.
– Я никогда не говорила ничего подобного. И ты знаешь это, – сказала она шепотом – по-видимому, чтобы не всхлипнуть.
– Прости, пожалуйста, – повторил Рон, осторожно поглаживая ее ладонь. – Да, говорить не говорила, само собой. Но иногда мне было очень плохо, и прийти к таким выводам оказалось совсем несложно. Прости.
– А Лаванда, значит, своими действиями сразу внушила тебе небывалое самоуважение и вернула веру в себя? – пробормотала Гермиона. – И мне, выходит, тоже следовало вести себя, как… как шлюха – извини, но у меня нет другого слова – так, что ли? И на этот раз, получается, виновата я?
– Я тебе могу всю ночь твердить, что виноват я один, только ты же меня все равно не слушаешь, – проворчал Рон в ответ. Руку Гермиона не вырывала, и это было отличным показателем, что разговор протекал пусть и непросто, но явно в нужном направлении. – Да, я повелся на Лаванду. Да, я тоже редкостная шлюха. Можешь быть уверена, от тебя я уж точно не ждал ничего подобного. Мне хватило бы, ну, какого-нибудь слова, жеста, чего-то в этом духе. Не знаю.
– Я пригласила тебя на вечеринку Слизней, – процедила Гермиона. – Какой, во имя Мерлина, тебе еще нужен был жест?
– А Гарри пригласил Полумну, – невесело хмыкнул Рон. – Сомневаюсь, что он этим поступком делал ей какие-то намеки, верно? Скорее, это было просто из жалости.
Гермиона вздохнула.
– А твои-то жесты где были? Уж поверь, не ты один переживал, что наша дружба превратилась в каменную стену, за которой невозможно разглядеть любые другие чувства. Я боялась показать, что ты мне интересен, потому что не знала, к чему это приведет. В конце концов, я же всегда была заучкой Грейнджер. Занудой Грейнджер. Всеобщей занозой Грейнджер…
– Да-да, Гермиона, мы оба знаем, что ты можешь придумать очень много слов на букву «з», – поспешно оборвал ее Рон, ласково сжимая ее ладонь. – В любом случае, я так никогда не считал. Ну, только на первом курсе, – смущенно добавил он, увидев, как изогнулась ее бровь.
– В том-то и дело, что на первом курсе ты очень четко давал мне понять, кем я в твоих глазах выгляжу. А за остальные пять я такого что-то не припомню.
– И мы снова оказались в начале, – вздохнул Рон. – «Ох, если бы я только сказал Гермионе, какая она сногсшибательная девушка», часть вторая.
– Прекрати, – улыбнулась она.
– Я это всерьез, между прочим. Слушай, – он придвинулся поближе к Гермионе, все еще не выпуская ее руку, – тебе это не напоминает шахматную партию? Ну, наши отношения.
– В каком еще смысле?
– Ну, все просто. – Рон оживился, довольный тем, что может перевести разговор на одну из немногочисленных тем, в которых он действительно разбирался лучше нее. – Мы разложили доску и расставили фигуры. Ситуация на доске абсолютно симметрична, понимаешь? У каждого игрока – одни и те же фигуры, одна и та же расстановка, одно и то же количество возможных ходов. Но кто-то должен играть белыми. Кто-то должен ходить первым. И вот мы смотрим на судью, у которого в кулаках спрятано по одной пешке… и никто из нас не решается сделать выбор, потому что боится, что первый ход достанется ему. И эта партия никогда не начинается. И никогда не заканчивается.
Когда Рон замолк, Гермиона некоторое время ничего не говорила, а просто ошеломленно смотрела на него – точь-в-точь как двумя часами раньше, когда он явился на хогвартскую кухню. А потом она соскользнула с плюшевого поручня и приземлилась на его колени, порывисто обняла его и нежно поцеловала в губы, мягко поглаживая пальцами ту щеку, куда совсем недавно пришлась пощечина Лаванды. Потрясенный и довольный как никогда, Рон запоздало собрался обнять ее за талию, но Гермиона уже вскочила и принялась поправлять одежду, вспомнив, видимо, что они находятся посреди факультетской гостиной. Рон тоже поднялся на ноги и встал возле девушки, не сводя с нее взгляда, в котором тесно переплетались шок и обожание.
– Это аванс, – заявила Гермиона, улыбнувшись. – Где ты раньше-то прятал свои ораторские навыки, а? Я под большим впечатлением.
– Видимо, не было повода их применять. – Рон приобнял подругу за плечи и тихо шепнул ей на ухо: – Забудь обо всех Лавандах на свете.
– А ты помоги мне забыть, – едва слышно отозвалась Гермиона, приподнявшись на цыпочках, а потом чмокнула его в щеку. – Спокойной ночи. Завтра у нас трудный день.
Рон понятия не имел, как дни, проведенные бок о бок с
такой Гермионой – искренней, нежной, улыбающейся – могут быть трудными, но в конце концов рассудил, что она говорит совсем о другом.
– Похоже, у нас теперь все такими будут. И… постой, только в щечку? – Он ухмыльнулся. – Что за странный способ желать спокойной ночи?
Рон попытался привлечь Гермиону к себе, чтобы поцеловать в третий раз за день – черт побери, сегодня и впрямь какой-то праздник! – но она ловко вывернулась, напоследок ласково потрепав его по щеке.
– Очень даже целомудренный способ, – хихикнула Гермиона. – Не заставляй меня в первый же вечер на новой должности идти к МакГонагалл и узнавать, сколько баллов полагается снимать за домогательство школьной старосты.
