Глава 19ГЛАВА XIX
Утро наступило не так-то и быстро, но уж больно неожиданно. Рон открыл глаза: в щель между прикрытыми шторами бил яркий солнечный свет, не щадя глаз обитателей этой комнаты. Все было тихо. Арсэлии рядом не было. Юноша резко поднялся на кровати и сел. Он огляделся еще раз, прислушиваясь к звукам. Где-то на заднем дворе дома раздавались женские голоса. Рон накинул простынь, которой они укрывались ночью, на бедра и подошел к окну, щурясь от солнца и приоткрывая тяжелую оранжевую ткань.
На зеленом газоне стоял накрытый стол, куда Валенсия составляла бокалы и тарелки, помогая матери, которая, в свою очередь, раскладывала вилки. Стол был накрыт на четверых. Рон, слегка озадаченный увиденным, стал одеваться, отходя в глубь комнаты в поисках своих вещей. Найти их оказалось не трудно – они не были разбросаны в порыве страсти, как запомнилась молодому человеку вчера, а лежали в кресле у дивана, аккуратно свернутые заботливой рукой. Рон улыбнулся про себя, надевая льняные брюки.
Уже выходя на свежий воздух, Рон почувствовал какую-то непонятную тревогу или сомнение.
- Доброе утро, - сказал он, ступая на траву.
- Доброе утро, сеньор! – улыбнулась Вале, а Арсэлия подошла к нему и, обняв и поцеловав в щеку, прошептала:
- Доброе утро, как спалось?
Рон улыбнулся в ответ, одновременно утопая в синеве этих глаз, и сказал:
- Прекрасно, - и, переводя взгляд на стол, заметил:
- Завтрак на природе – это чудесно. Мы ждем кого-нибудь, или это я лишний? – Рон переводил взгляд с Арсэлии на Валенсию, а те, замешкавшись, не решались ответить. Первой решилась девушка:
- Рон, я не хотела говорить тебе, и это только наше дело, но Валенсия не может еще, она не смирилась… - Арсэлия запнулась, сглатывая, и нервно поглядывая на дочь. Рон непонимающе уставился на нее.
- Понимаешь, - продолжила девушка, - несколько месяцев назад погиб мой сын и…мы очень любили его, а особенно Вале была к нему привязана. Мы часто завтракали утром на веранде, и накрывали всегда на четверых – с нами был их отец. А потом, - девушка чуть отстранилась от Рона, заглядывая ему в глаза и ища понимания, - когда случилась эта страшная трагедия и Тиаго умер, Алонсо ушел от нас, он не вынес. Он хотел поквитаться с убийцами, но…я не знаю, где он сейчас, от него нет вестей. Но с тех пор мы накрываем на четверых, думая, что так они оба все еще с нами и любят нас. Иногда мне удается уговорить Вале и накрыть только на ее брата, и сегодня эта тарелка – для него, а эта – для тебя.
Когда Арсэлия закончила говорить, они оба обратили свое внимание на Вале, которая в этот момент молчала и силилась не заплакать. Мать подошла к ней, обняла и взяла на руки. Она говорила ей что-то на испанском, а Рон тем временем приводил свои мысли в порядок. Он понимал, какое горе постигло эту семью, и понимал их отчаяние – они остались без сына и без мужа, без кормильца. Но жить так дальше становилось все тяжелее, ведь сына не вернуть, а мужа, быть может, уже и нет в живых.
Спустя некоторое время они втроем сидели за столом в молчании. Каждый ковырял вилкой в тарелке – еда не лезла в горло. Валенсия чувствовала свою вину, хотя и была слишком маленькой, чтобы осознать все это. Она видела, как задумался этот замечательный и добрый сеньор, из-за которого мама снова стала улыбаться. Она видела теперь, как обеспокоена мама, боясь, что он уйдет. Эта маленькая девочка все понимала. Она просто решалась на этот шаг – просто его нужно было сделать. Валенсия встала из-за стола и взяла пустую тарелку, которая лежала на столе. Она просто молча отнесла ее в дом, а затем вернулась. Взрослые смотрели на нее сердито и сосредоточенно, как казалось девочке. Мать поняла в этот момент все – они попрощались с прошлым, они должны были это сделать. Рон чувствовал себя неловко, хотя и понимал, что он стал причиной, тем толчком, с которого начинается их новая жизнь.
Вале подошла к Арсэлии и обняла ее. Девушка подняла глаза, полные печали, на сидящего мужчину – тот смотрел на нее сосредоточенно и решительно. Затем встал из-за стола и подошел к этим двум фигуркам, точно вылепленных из глины, и обнял их, сказав только:
- Все будет хорошо, ведь я всегда могу быть рядом.
Солнце скользило по тарелкам, отражалось от них и оставляло блики на стенах дома. А в этих лучах грелся салат из спаржи, отварной картофель и вино, приготовленное для этого странного завтрака, но теперь уже – на троих.
Джинни сидела в полной темноте. Ее окутывал страх – она сидит в этой комнате, на этом диване, на котором сто раз сидела раньше - а ничего не видит. Она вдыхала воздух – затхлый немного, тут побывало время и погостило немного, пока хозяева были «в отъезде», каждый по своим «делам». Джинни инстинктивно зажмурилась и сняла очки. Открыв глаза, она увидела ту же темноту, только не такую густую – чуть более светлую. В ее мире теперь всегда будет так, и к этому надо привыкнуть. «Привыкай» - сказала она себе, - «теперь это твоя новая реальность. И пустота». Странно, но сейчас Джинни как никогда хотелось почувствовать мужа рядом, чтобы он окружил ее той заботой, от которой ее тошнило все эти три года. Она обхватила себя руками, еще глубже ощущая одиночество и погружаясь в него.
Она знала каждый угол этого дома, и потому двигалась уверенно, иногда все же задевая косяки и тумбочки – координация пока не пришла в норму. Когда ты ничего не видишь даже в знакомом пространстве, нужно привыкнуть жить с новыми условиями.
Миссис Уизли уступила желанию и настоянию дочери, что они сразу отправятся в ее дом, а Флер прибудет только поздним вечером. «Я хочу побыть одна, мама. Мне есть о чем подумать» - мотивировала свои желания Джинни. И она почти не лгала. Ей только не хотелось думать. Она просто хотела привыкнуть к своему старому дому в новом восприятии, чтобы и Флер было меньше забот, и ей было не так дискомфортно чувствовать себя…не такой, как раньше.
Джинни осторожно прошла на кухню, достала палочку и, прошептав несколько заклинаний, – многие из которых изобрела сама – стала заваривать себе кофе. Она стояла где-то примерно по середине кухни, не зная точно, и чувствовала, как где-то моется оставленная в спешке турка для кофе, кипит чайник, вылетают кружки из посудомоечной машины…. Она теперь передвигалась, держась за стены. Так и раньше иногда бывало, но раньше это было от слабости и болей в груди, а теперь – от невозможности видеть пространство. Только осязать.
Посидев немного, и выпив горячий крепкий черный кофе, девушка стала подниматься в спальню. Но, вспомнив, что давно уже хотела пересмотреть семейных, их с Чарльзом, альбом, вернулась в гостиную. На ощупь она отыскала его среди сваленных в ящик вещей. Обложка у него была с желобками, гладкими, поэтому найти его оказалось нетрудно. По формату альбом был небольшой, но достаточно весомый – в нем было много фотографий, ведь они путешествовали и часто фотографировались. Правда, фотографии не были живыми, но все же это хоть какая-то история. Джинни перелистывала страницы, водя ладонями по старым запылившимся листкам, стирая налет пыли с них. Она знала приблизительно, где какая фотография – они вместе вставляли их в альбом. Это стало традицией.
Странно, но как оказалось, у нее была целая жизнь, которую пытался наполнить ее муж. Он столько делал для нее, а она не замечала. Она не оценила, она не поняла. И вот теперь он, возможно, уже сидит в Азкабане, а она даже не увидится с ним, больше не взглянет в эти серые глаза, посветлевшие от горестей и перенесенных страданий – его любимая ненавидела его, и поделать с этим ничего нельзя. Оказывается, вспоминая сейчас, Джинни могла сказать, что он дарил ей на каждое день рождения. Она могла перечислить количество подаренных им ей роз, потому что она пересчитывала их изо дня в день, пока они стояли в вазах – ей просто было скучно и нечем себя занять. Но ведь это было! Было, а она не считала это жизнью. Но ведь она была для него целым миром! И вот теперь она одна в этом пустом доме, не нужном совершенно без него, нелюбимого, нежеланного, чужого, далекого, ненавистного, но единственного, кто так сильно любил ее, что потерял голову и просто смирился с ее ненавистью. А она не оценила, не поверила, не обняла и не поблагодарила даже.
Щеки девушки обожгло что-то раскаленное, словно по ним резанули горячим ножом. Это были слезы, которые текли из глаз, оставляя две дорожки. И так не хотелось сдерживаться, так не хотелось лицемерить перед самой собой – и она заплакала. Впервые за эти годы так отчаянно, так громко и так беспощадно к самой себе. Она схватила альбом, прижав его к груди, и плакала, громко крича, корчась в судорогах, лежа на полу среди старых пыльных вещей из коробки. Джинни плакала сначала, не контролируя себя. Потом, примерно через полчаса, она решила плакать безмолвно – такие истерические крики могут вызвать подозрения у соседей. И она замолчала, продолжая рыдать уже тихо. Еще через час мышцы тела устали сокращаться в конвульсиях и ее отпустило, она просто плакала. Слезы все еще текли из закрытых глаз, когда Джинни облокотилась на подлокотник дивана, все так же сидя в гостиной на полу. Соленые слезинки бежали горящими каплями, остывая на скулах и подбородке, и ледяными хрусталиками падали на пол.
За окном постепенно темнело, температура падала, становилось холоднее. Зимой в Сиднее не так холодно, как на Северном Полюсе, конечно же, но перепады все-таки ощущаются. Джинни начала мерзнуть, но камин не затопила. Она все так же сидела на полу, не вытирая слез, пока солнце совсем не ушло за горизонт, и не наступила ночь.
1 января 1998 г. Стивенсон-Холл.
Двое приближались к главным воротам большого старинного дома, напоминающего крепость, выстроенную еще в одиннадцатом веке. Они шли быстро, подгоняемые лучами восходящего солнца. Это были парень и девушка. Он был одет в праздничный черный костюм. Его рубашка была разодрана у горла и была залита кровью, очевидно, не его. Девушка была в красивом развивающемся шелковом платье, которое было все в грязи, в крови и все изодрано. В ее волосах виднелась запекшаяся кровь, а на руках ушибы, порезы и синяки. Она какое-то время шла под руку с молодым человеком, но как только молодые люди подошли к пригорку почти у самых стен крепости, молодой человек направил волшебную палочку на девушку и произнес несколько заклятий. После очередного взмаха его палочки девушка обмякла и рухнула в его объятия, он подхватил ее на руки и продолжил свой путь, не отклоняясь от траектории движения.
Эдгар сидел в гостиной, он не спал всю ночь. Его трясло. От ревности? – нет. От зависти? – Нет. От ощущения, что его оставили в дураках? – Да. И от безысходности, невозможности на что-либо повлиять или хотя бы узнать! – О, да.
Он все еще был в парадном костюме. Под потолком были гирлянды и свечи. Солнце пробивалось сквозь плотно закрытые шторы. В комнате горел свет, хотя за окном давно рассвело. Юноша, а за эту ночь немного повзрослевший, и уже почти мужчина, Эдгар Стивенсон мерил гостиную шагами, когда в холле послышался шум и голоса:
- Я доложу о вас хозяину, - пискнул эльф.
- Некогда. Твой хозяин ждет нас, можешь быть уверен, - отвечал мужской голос, отпихивая эльфа с дороги.
- Но хозяин… - эльф не сдавался.
- Отойди, а то ты лишишься и будущей хозяйки! – рявкнул «гость».
Эдгар остановился, вглядываясь в темноту холла. Оттуда выплывали медленно, как в замедленной съемке фигуры: шаг – ноги; еще шаг – лицо – это Малфой; шаг – руки – он несет девушку; еще шаг, еще ближе – и эта девушка, - его невеста. Эдгар замер. Кровь ударила ему в голову, он не мог пошевелиться. Малфой пинком распахнул двери, чтобы внести свою драгоценную ношу. Они стояли. Молча. Тишина.
- Эдгар, куда я могу положить ее? – голос Драко звучит ровно и четко, не выражая эмоций. Лишь легкие нотки беспокойства проскальзывают – он беспокоится за ее здоровье, за ее жизнь.
Эдгар указал жестом на диван, на котором четверть часа назад сам сидел, погруженный в раздумья. Малфой в два шага пересек комнату и опустился на колени, кладя девушку на мягкое ложе. Эдгар как во сне видел все происходящее: Малфой отходит, чтобы вся картина предстала перед ним. Эвелин вся в крови, в порезах и ушибах, платье выглядит так, будто она неделю убегала от погони, пересекая Альпы. Девушка лежала без сознания, ее веки даже не вздрагивали. Юноша метнул взгляд на Малфоя – тот, казалось, выглядел уже всерьез обеспокоенным. Он глубоко вздохнул и произнес:
- Эдгар… - но его голос прервался на мгновение. Эдгар воспользовался этим:
- Что с ней, Малфой, - его голос звучал неестественно, как-то отстраненно и слишком сухо, но взволнованно.
- Она жива, - догадался Драко о его не озвученном вопросе, но продолжил, - позволь я…
- Не надо, - прервал его Эдгар, - она сама расскажет мне все, когда очнется. Ты можешь идти, полагаю, ты спас мою невесту – спасибо. Я благодарен тебе. Ступай, ей нужен покой, а мне – крепкий сон, - и гадкая улыбка расползлась по лицу Стивенсона. Он, казалось, вновь овладевал положением, контролировал его и наслаждался этим. Драко изменился в лице, но затем взял себя в руки и заговорил:
- Стивенсон, я тебе не позволю издеваться над ней, а что ты это будешь делать, я уверен. Я спас ее, и намерен объясниться с тобой, и ты меня выслушаешь, - Драко был настроен решительно, и Эдгар смотрел на него с изумлением. – Я не могу сказать тебе всего, поведать все детали, но скажу вот что: вчера на нашем приеме мисс Гелерот стало плохо. Она вышла на балкон, где, встретив меня, рассказала, что чувствует себя так плохо, что не может даже дышать. Она высказала свои предположения о том, что ее могли отравить…
- Кто? – расхохотался Эдгар, не выдержав. Он был уверен, что все это продуманный план, по сценарию которого сейчас играет Малфой, и столь уверенно.
- Я не знаю, - ответил с нажимом его собеседник, но хотел бы знать другое: как случилось так, что ты оставил свою невесту на столь долгое время, что с ней случилось это, - и он указал в сторону лежащей девушки. - Будь ты с ней весь вечер, ничего бы не случилось, - говоря это, Драко имел в виду и те часы, что они вместе с Эвелин провели на острове Рождества. Ему было больно, но выбора не было.
- Почему она вся в крови, Малфой, - невозмутимо спросил Стивенсон, вновь переводя взгляд на будущую жену.
- Я посчитал, что доставить ее в Больницу Святого Мунго – это несерьезно, и мы аппарировали к дому нашего друга, это друг нашего семейства, но там мы попали в засаду. Авроры поджидали там отряд Упивающихся, но мы опередили их своим прибытием на два часа, и потому нам крепко досталось. Она едва жива. В нее попало несколько оглушающих заклятий, но, боюсь, она очень плоха. Ее надо доставить в больницу, Эдгар.
Мужчина внимательно смотрел на свою невесту, точно изучая изгибы ее тела, запоминая выражение ее лица, он улыбался какой-то сумасшедшей улыбкой, а затем обратился к своему гостю:
- А, так теперь ты хочешь доставить ее в больницу, Малфой? Не Позднова-то ли? И ты думаешь, я поверю в эти россказни? – Стивенсон закипал, теряя над собой контроль. Поняв это, он моментально успокоился, и уже спокойным голосом добавил:
- Хотя, впрочем, все может быть.
На этом их разговор был окончен. За Малфоем закрылась парадная дверь, и он ушел. Он шел прочь от этого дома, оставляя беззащитную девушку в логове Упивающихся, которые вытрясут из нее правду любой ценой, и тогда им обоим придет конец – это будет позор для семьи. А впрочем, это уже неважно, главное – это все закончится.
В темном коридоре стояли трое: молодой человек и его родители, меж ними проходил спор:
- Я заставлю ее сказать мне, она скажет мне все сама.
- Эдгар, давай воспользуемся Сывороткой…
- Нет, - отрезал юноша.
Двумя минутами позже в освещенной гостиной Стивенсон-Холла.
Пощечина.
- Отвечай! Правду! Не вынуждай меня.
- Я не…
Пощечина.
- Говори правду!
- Эдгар, я…
Пощечина. Еще одна и еще одна, и еще одна, и еще…
- Или ты скажешь мне, или… - мужчина взревел, словно ему вонзили нож в сердце, а он заметил кровоточащую рану только сейчас – сколько крови потеряно! «А есть ли сердце»…
Эвелин сидела на стуле посреди комнаты. Рукава рубашки Эдгара были закатаны, а ладони раскраснелись от частых ударов о ее лицо. Неподалеку стояло несколько людей. Двое из них – родители Эвелин, еще двое других – родители Эдгара. Чуть поодаль стоял Люциус Малфой. У двери стояло еще несколько Упивающихся – всего около пятнадцати человек. Эдгар расхаживал по комнате, размышляя о том, как добиться от девушки признания. Все присутствующие хранили молчание, их лица не выражали ничего. Разве что мистер и миссис Стивенсон выглядели слегка оскорбленными таким поведением своей будущей невестки. Эдгар резко развернулся, от чего Эвелин едва вздрогнула, инстинктивно зажмурив глаза, ожидая нового удара.
- Несите Веритасерум, я устал, - выдохнул Стивенсон-младший. Кто-то из стоящих протянул ему уже принесенный заранее пузырек с зельем. Он взял его, а затем вновь подошел к стулу, на котором сидела его будущая жена.
- Ты скажешь мне, ты сейчас мне все скажешь, - сказал он и резко схватил девушку за подбородок, от чего она непроизвольно вскрикнула. Несколько капель, щедро влитые ей в горло, часть из которых коснулась только губ, теперь должны были сделать свою работу. Прошло около минуты, прежде чем Эдгар совершенно спокойным голосом спросил у Эвелин, глядя ей в глаза, все так же держа за подбородок, не ослабляя хватки:
- Твое имя?
- Эвелина Гелерот.
- Ты знаешь, кто я?
- Да, Эдгар Стивенсон, мой жених и будущий муж.
- Хорошо, - сказал юноша и выпустил ее подбородок из своих рук, - ты знаешь Драко Малфоя?
- Да, он сын мистера Малфоя.
- Где ты была вчера вечером?
- На приеме у мистера Малфоя, у мистера Люциуса Малфоя, - отвечала Эвелин.
- Ты вернулась домой вместе со мной?
- Нет.
- Ты покинула прием самостоятельно?
- Да, то есть, нет. Мне стало плохо, и Драко Малфой помог аппарировать мне к целителю, который смог бы мне помочь.
- Вы были у этого целителя? – холодный бесстрастный голос.
- Нет. На нас напали. Их было много.
- Что было дальше?
- Я не помню.
- Это невозможно, - взревел юноша, подлетая к сидящей Эвелине, но на этот раз его остановили двое: его отец и отец девушки. Мистер Стивенсон заговорил:
- Эдгар, она под действием Сыворотки. Она говорит правду. Она не может лгать или сопротивляться ее действию. Успокойся. Мы сделали все, что могли.
- Отец, разве ты не видишь, что она опозорила нашу семью, наш род!
- Ты забываешься, сын мой, - переходя на шепот, говорил Стивенсон-старший, - здесь все чистокровные волшебники и достойные люди. Ее поведение было под сомнением, но она себя оправдала.
- Я этого так не оставлю, - прошипел Эдгар, глядя через плечо отца на Эвелин, - эта дрянь еще заплатит…
- Хватит, - выкрикнул Стивенсон, - довольно! Мы использовали не самые гуманные методы, но ситуация вынуждала нас. Мы приносим свои извинения мистеру Малфою за недоверие, выказанное вашему сыну, - Стивенсон склонил голову в едва заметном поклоне, Люциус ответил тем же. – И вам, мистер и миссис Гелерот, за столь…неприятный инцидент, - легкий кивок.
Драко слышал, как его отец быстро приближался к нему. Юноша стоял у розового куста неподалеку от главных ворот Малфой-Менора – он ждал возвращения отца.
- Драко, - позвал его Люциус.
- Отец, - не поворачиваясь, отозвался сын. Он прибывал в какой-то прострации и совершенно не отдавал себе отчета в действиях. Он так устал, так вымотался за эту ночь, что едва держался на ногах.
Когда Люциус остановился в ожидании диалога с сыном, на который он был настроен очень решительно, Драко, наконец, повернулся. Но его тело тут же покачнулось от толчка или удара. Драко даже не сразу сообразил, но, увидев, как отец едва заметным жестом поправляет манжет на правой руке, понял – он его ударил. Пока Драко приходил в себя, Малфой-старший заговорил:
- Такого унижения я еще никогда не испытывал! Да как ты посмел! Да как ты… - Люциус не закончил свою тираду, его перебил приходящий в себя сын:
- Что они с ней сделали? Что они с ней сделали?
- Они дали ей Веритасерум, - спокойно ответил Люциус. Яркое январское солнце слепило глаза Драко, и он с трудом мог видеть выражение лица Люциуса, стоящего против солнца.
- Она сказала правду, - Люциус выдержал паузу, но Драко молчал, - она ничего не помнит, - закончил он.
- Не помнит… - как бы для себя повторил Драко.
- Должно быть, ты удачно замаскировал Обливиэйт, который наложил на нее – они не заметили, - сказал Люциус с ухмылкой.
- С чего ты….
- Прекрати! – перебил его отец, - думаешь, я не знаю, что вы были вместе этой ночью? Думаешь, эти побои на ее теле выглядели для Упивающихся натурально? Он почти избил ее до смерти, прежде чем влить несколько капель этого зелья, - почти кричал Люциус, наблюдая за тем, как лицо его сына становится еще более бледным от ужаса и шока.
- Он избил ее? – прошептал Драко, и последние краски сбежали с его лица.
- А чего ты ожидал? Их семья славится «великодушием» и «состраданием», - рассмеялся Малфой, - это было ужасно. Ее родители почти сливались со стеной, а все остальные…
- Все? Там был еще кто-то? Он что, устроил из этого шоу? – взревел Драко.
- Следи за собой, сын, ты переходишь границы дозволенного, - остудил его пыл Люциус, - да, там было несколько «друзей».
«Я убью его» - мелькнуло в голове у Драко, - «я убь-ю е-го».
- Боже, - прошептала Гермиона, с ужасом выныривая из этих воспоминаний, - он избил ее…
- Да, - ответил Драко, будто она утверждала, что классический файв-о’клок – это хорошая идея.
- Но…
- А что «но», Грейнджер, что? Они могли убить ее сразу, и мы это предусмотрели. Мы договорились с ней, что я сам объясню все Эдгару, но предварительный план все же разработали. Мы даже заранее «раскрасили» ее. Но чем ближе мы приближались к их дому, тем больше я понимал, что Веритасерум – это лучшее, что может с ней случиться. И я решился на этот шаг. И действительно очень искусно использовал Забвение, вложил нужные воспоминания, постарался придать ей «натуральный» вид. Я стер из ее памяти нашу с ней связь, полностью: и тот вечер в отеле, и ту ночь на острове. Иначе они могли узнать все.
Гермиона впервые в жизни пожалела, что нельзя переписать в человеческой судьбе все с чистого листа. Нельзя…
Они просидели молча на этой скамье еще около получаса. А когда окончательно замерзли, так же молча ушли обратно в больницу. Чуть позже к Гермионе заглянет Кингсли, справиться о ее здоровье и возможности скорой выписки. Миссис Уизли прибудет еще через десять минут с сообщением о том, что Джинни выписали и она уже дома, она ждет Гермиону, и только ее. Кингсли разрешит Гермионе работать в полсмены и завтра же выходить на работу.
- А мистер Малфой? Кингсли, можно его оставить здесь хотя бы на несколько дней? – Гермиона умоляюще смотрела на Министра. Он все понял.
- Хорошо. Пять дней. Больше мы не имеем права.
- Спасибо, - улыбнулась девушка.
- Мы ждем тебя завтра, Гермиона, у нас очень много дел, и ты нужна в отделе.
- Хорошо. Тогда до завтра.
- Малфой? – позвала парня Гермиона. Он сидел на той же лавочке, было раннее утро.
- Не спиться, Грейнджер, - спросил Драко, поворачиваясь к ней. - О, покидаешь это славное место, - иронизировал юноша, видя, что Гермиона одета, а сумка заброшена на плечо.
- Да, работа, - улыбается она в ответ.
- Но ведь я твоя работа, - усмехается Малфой.
- Ты пробудешь здесь еще пять дней, - ответила она.
- Зачем? Ну, кто тебя просил, Грейнджер? Вот вечно так…жалось все портит!
- Что? Какая жалость, Малфой, о чем ты говоришь? – Гермиона подходит к нему ближе.
- Кто тебя просил выслуживаться и выпрашивать для меня еще каких-то несколько несчастных дней? Зачем? Я дурак, что верю людям, особенно, таким как ты! – выплевывает эти слова Драко. Гермиона опешила:
- Что ты имеешь в виду?
- Ничего.…Уходи…
- Но…
- Уходи, - отрезал Малфой и, резко встав, пошел прочь от нее, к больнице. Гермиона, постояв немного и поразмыслив над этим, решила, что завтра заглянет к нему, если будет возможно. «Ничего, ты просто привыкнешь», - думала девушка, покидая внутренний дворик, спеша к главному выходу и аппарируя оттуда.
*Друзья! Отзывы важны, ведь без ваших комментариев мне сложно понять ваши желания! Поэтому, пожалуйста, оставляем пару строк ;)*
**Как всегда, в ожидании ;))
;))Заранее спасибо
