Глава 20Утром Черная Дева вручила Алиеноре меч. Дорогой и красивый, к тому же, легкий - как раз под женскую руку. Кроме того, отвела в помещение, напоминавшее баню. Оно располагалось в третьем ярусе замка, в выложенной разноцветной плиткой зале. Как известно, в те времена с банями было не очень хорошо, но в некоторых замках иногда встречались такие комнаты: не всегда с бочкой посередине, а оборудованные настоящей купальней. От стены, отделенный от залы полукругом каменного барьера, размещался бассейн, в который поступала нагретая вода из крана. Температура воды была средненькая, и Алиенора замерзла. Ей пришлось раздеться при Черной Деве, но девушка не сомневалась, что по поводу ее пола у ведьмы нет никаких, даже смутных сомнений.
- Вот, утрись.
Бывшая крестьянка Мария протянула Алиеноре льняное полотенце.
- Ты отчаянная девушка, - добавила Черная Дева одобрительно. - И я понимаю тебя. Августин - редкостная сволочь. Не связывайся с ним, счастья тебе не будет. Уж лучше умри в бою. Хотя... Ты, знаешь, я верю, что все у тебя славно сложится, девочка. И мальчик у тебя хороший. Держитесь друг друга.
- Но он... Не догадывается. А если узнает...
- Тссс... К чему все эти сомнения? Рано или поздно все станет ясно. Смотри, не опоздай. Такого красавца кто-нибудь вперед тебя себе возьмет.
- Нет! Нет... Я не скажу.
- И не надо. Не мешай судьбе. Все случится или не случится, как тебе суждено. Позови и Франсуа. Я его тоже помою.
Алиенора округлила глаза, исполненные ужаса.
- Но... Вы же женщина...
- О, да не ревнуешь ли ты? На него у меня нет видов и, поверь, лучше, чтобы здесь с ним была я, а не кто-нибудь из моей ватаги. Зови.
Пришлось звать. Франсуа, вернувшись, никак не комментировал помывку. Сказал только, засыпая, что это удивительно, что не чешется тело сразу во всех местах одновременно. Алиенора поморщилась, но была довольна, что доспехи де Монтале вернули, и вообще обоих путешественников снабдили обновками. У Франсуа только начала расти бородка, но он вернулся небритым. Это кое-как успокоило девушку.
Выступили на следующий день. У отряда вилланов в арсенале имелось столько коней, сколько не у каждого королевского войска. Что, впрочем, не удивительно. Первыми их жертвами становились дворяне, в плен англичан не брали, с французами тоже не церемонились. Вилланы презирали своих рыцарей. Жакерия отгремела еще когда Алиенора была совсем маленькой, но ее последствия сказывались до сих пор.
Продвигались быстро, значительно превосходя в скорости Франсуа и Алиенору, которые недавно были вынуждены прятаться. Головы вилланов венчали черные рогатые шлемы, удивительной работы - не просто рога, а вроде как у оленей, витиеватые и странные. К тому же, некоторые забрала были выполнены наподобие масок животных. Если смотреть на этот отряд неподготовленному человеку, то кровь могла застыть в жилах от страха. Чистые демоны. Большинство мужчин, в самом деле, были двуполы, потому что Черная Дева осмысленно и давно привлекла таких к себе, желая мстить. Но встречались и обычные крестьяне, у которых захватчики на их глазах запытали жен и дочерей, а сами они должны были бы умереть, если бы от многочисленных ран их не спасла когда-то Черная Дева. Каждый человек в отряде был предан ей, как пес. Частью это диктовалось страхом - все понимали, что она ведьма, частью - благодарностью, потому что никого из своих она не обижала, а если наказывала, то по делу и хорошенько разобравшись.
Остановки устраивали только раз в сутки, но коней не гнали - не к чему, итак от них все шарахались. Алиенора замечала, что даже отряды англичан разбегались перед ними врассыпную, забывая пользоваться своими знаменитыми луками, зато вилланы не забывали убивать тех, кого успевали поймать.
Каждую остановку Черная Дева уединялась в палатке наедине с милашками и Люсьеном. Милашки откапывали для нее в земле ларцы, наполненные коричневыми кристаллами. Это и было то, что изучала каждый вечер Черная Дева, чтобы выбрать путь назавтра.
***
Как-то вечером, Черная Дева сообщила, что они уже почти у ворот Парижа, но им придется сделать маленький крюк.
Никто, разумеется, не возражал - эта ведьма могла убивать взглядом. Для бунтовщиков же время оставшейся жизни исчислялось мучительными мгновениями ожидания. Зато она делала невидимыми преданных (или покорных) ей людей, отпивая из своей серебряной фляги некую неведомую жидкость. Тогда она больше, чем когда-либо становилась похожа на ведьму: глаза ее закатывались, оставались видны только белки, фигура делалась неподвижной, как у истукана. Она направляла руку в сторону тех, от кого желала скрыться, и ее воле подчинялся неприятель, сам того не ведая.
В этот раз было решено сделать остановку на день. Кое-кто отстал, гоняясь за англичанами, которым не посчастливилось наткнуться на шайку Черной Девы. Отставших следовало подождать, да и набраться сил не мешало. Всех угощали так называемыми "шотландскими лепешками" - дар маленького отряда, по случаю разделившего радость победы над английскими лучниками, отбившимися от войска Черного принца. Простые крепкие ребята легко нашли общий язык с местными вилланами, благо сражались шотландцы за французскую землю. Лепешки изготавливались из особой сытной крупы - овса, хранились под седлами и придавали сил, не хуже хмельного меда. Кроме того, раздали вино, привезенное накануне в четырех бочках одним их отставших вилланов, который умудрился захватить телегу со съестными припасами. Никто не напился - страх оказался сильнее желания расслабиться.
***
Люсьен выехал к ним, едва рассвело, в сопровождении милашек. Он выглядел так же, как той ночью в замке, когда спасал англичанину жизнь: несколько утомленным, но исполненным достоинства. В его глазах не было муки, страха, в них, скорее, притаилось ожидание чего-то важного и даже некоторое удовлетворение сквозило во взгляде. Из всего этого следовал вывод: что бы ни происходило между ним и его свитой, все это, возможно, смягчалось бережным обращением или тактом по отношению к «жертве», или же оправдывалось страстностью, свойственной каждому из троих двуполых красавцев.
Один из них, изящный, длинный Гастон Лоре, белокурый и милый, дарил улыбки всем, кто успевал на него взглянуть. Он немного жеманился, самый женственный из троицы, но Люсьен возвращал Гастону невинные знаки внимания с ласковым блеском глаз. Второй, Никола Брюзак, откровенно следил за "малышом Люсси" и в его взглядах ощущалось жгучее желание. Он пытался, по поводу и без, прикоснуться к Люсьену, что дядюшка встречал не то чтобы покорно, но как неизбежность, плату за что-то важнее жизни (или так ему казалось).
Никола являл собой образец мужской красоты. Если бы не его интерес к Люсьену, то художнику сложно было бы найти более подходящую натуру для написания портрета грозного и великолепного рыцаря тех мрачных времен. На алых устах третьего, красивого хорошо сложенного, тоже высокого Ла Тура играла непринужденная улыбка. Лже Генриха он назвал "прекрасный храбрый юноша" и похвалил технику боя (оказывается, он каким-то образом видел, как они с Франсуа отбивались у хижины рыжего виллана), но, к счастью для Алиеноры, не проявил к ней внимания большего внимания взрослого мужчины к мальчику, в котором не скрывалось ничего, кроме готовности опекать и защищать. А вот Франсуа и его длинные ноги явно заинтриговали Ла Тура, что выражалось в столь пристальном и горячем осмотре фигуры и лица де Монтале, что будь тот видавшей виды не первой свежести жрицей любви, все равно смутился бы. Алиенора мечтала вернуться в палатку, а Люсьен решил, что теперь пришла его очередь веселиться. Ловя полные отчаяния взгляды обескураженного Франсуа, дядюшка безжалостно подмигивал и задорно сверкал глазами. Наконец на один из безмолвных призывов, Люсьен кивком головы указал Франсуа в сторону следящих за ними недобрыми глазами вилланов, которые окружали их повсюду и которых в лагере насчитывалось человек тридцать пять. Всмотревшись в их лица, Алиенора поняла: Люсьен не просто так выехал к ним с милашками. Эти трое одним своим присутствием защищали не только дядю, но и тех, кто был с ним связан родственными или дружескими узами.
- Я думаю, этой ночью вам следует поставить палатку рядом с нашей, – порекомендовал Люсьен. - Да, ничего не бойтесь. Вы неприкосновенны. Не так ли, любезный Ла Тур?
Тот рассмеялся вместо ответа, но с того момента оставил Франсуа в покое.
